К тому времени как я потерял место ассистента в Лейпцигском университете и лишился каких бы то ни было заработков, Андреа уже закончила курсы переквалификации на бухгалтера и начала посещать в первой половине дня, когда Тино был в детском саду, занятия по французскому и машинописи. Мы подали ходатайство о выплате нам государственного пособия, решили меньше курить и забрали назад заявление Андреа с просьбой принять ее в автошколу. Я отказался от своей комнаты в Лейпциге, безрезультатно пытался получить какой-нибудь грант, или место экскурсовода, или работу в проектной организации, или работу, связанную с приемом объявлений, и в конце концов узнал о вакансии на внештатное место с гарантированной зарплатой тысяча восемьсот марок чистыми в потребительской кооперации «VTLT Консервация природных камней GmbH amp; С°».

Там мне сказали – еще прежде, чем я успел сесть, – что им нужен химик, геолог, физик или что-нибудь в этом роде, но уж никак не искусствовед. Я откинулся назад на новомодном стальном стуле, коснулся лопатками спинки и пустился в разглагольствования о средневековой архитектуре, загрязнении окружающей среды и санации городов. При этом я неотрывно смотрел в совиные глаза жестокосердного чиновника, что мне удается, только когда я могу позволить себе особенно не задумываться о том, что в данный момент говорю.

Через неделю я получил два конверта с приглашением на десятидневные курсы и с согласием принять меня на полугодичный испытательный срок, который, однако, мне предстояло отработать не в родной Саксонии или Тюрингии, а в тех районах, где фирма осуществляет сбыт своих товаров, – в Саксонии-Ангальте и Бранденбурге.

Дальше дела у меня пошли не то чтобы очень хорошо, но и не плохо. По прошествии трех месяцев я уже почти полностью выполнял требуемую фирмой норму. Нам с женой как-то удавалось выкручиваться. Родители Андреа время от времени присылали по двести марок для Тино. Моя мать дарила нам детские вещи, а Эрнст, мой отчим, когда оставался с малышом, ходил вместе с ним за покупками и за все платил из собственного кармана. Кроме того, нам помогала Данни, сестра Андреа.

В июле, перед началом запланированной крупномасштабной акции по рекламированию и распродаже средства «UNIL-290», я взял неделю отпуска за свой счет. Мы на своем «опель-кадете» поехали в Альбек, на Балтийское море. Когда я сегодня вспоминаю об этом, мне кажется, то были наши последние счастливые дни. Мы искали ракушки и кусочки янтаря, строили замки из мокрого песка, на нашем стареньком надувном матраце доплывали втроем до самых бакенов, а в лавке уцененных товаров я купил Для Андреа бутылку с корабликом внутри. По вечерам, когда Тино засыпал, мы с ней спускались в бар отеля, пили коктейль «Прерия», курили или танцевали, если музыканты играли что-нибудь медленное.

В конце недели автомат проглотил мою ЕС-карту. В тот же день нам пришлось уехать. Андреа спросила, что теперь будет с нашим лотерейным абонементом.

В ближайшую среду – я как раз вернулся домой к ужину – она позвала меня, не выходя из спальни, и протянула сложенное письмо. Она улыбалась, и я подумал, что ей, наконец, назначили срок для собеседования, после которого ее возьмут на работу.

Но, как выяснилось, речь шла о том, что я должен заплатить четыреста тридцать три с половиной марки штрафа и на месяц послать свое водительское удостоверение в центральную автоинспекцию, потому что, видите ли, ехал со скоростью не восемьдесят, а сто сорок шесть километров в час. Я получу четыре прокола в соответствии с положением о злостных нарушителях дорожного порядка. Я увидел, как Андреа, еще не перестав улыбаться, вдруг заплакала, потом бросилась на кровать и левой рукой прижала к лицу подушку. Она свернулась калачиком, и я пару секунд не мог отвести взгляда от безупречно чистых подошв ее тапочек. В тот вечер мы впервые поддались панике.

Утром нам показалось, что худшее уже позади. Я отослал свое водительское удостоверение и решил, что в ближайшую командировку отправлюсь на поезде. Это решение даже каким-то образом привело меня в хорошее расположение духа. В крайнем случае, думал я, мы одолжим деньги у Данни или у наших родителей. Фирма не узнает о том, что я временно потерял водительские права, и свою работу я сохраню.

– У тебя все получится, – сказала Андреа.

Она запаковала мои вещи; положила на дно обеих сумок каталоги с описанием референтного объекта «Бург-Абенберг» в центральной Франконии, где горные породы консервируются с помощью средства «UNIL Steinveffestiger ОН» и обрабатываются водоотталкивающим средством «UNIL-290»; завернула бутылочки с образцами (по двести миллилитров) сначала в газетную бумагу, потом в мое нижнее белье, носки и рубашки. К наплечным ремням, посередине, пришила маленькие кожаные подушечки.

Следующий день я провел в Магдебурге, в Службе охраны памятников; посетил также местные офисы фирм «Макулан» и «Шустер», но не застал ни самих шефов, ни их заместителей; тем не менее я оставил наши каталоги и договорился, что в четверг во второй половине дня и в пятницу утром устрою получасовые презентации. Вечером я поехал в Хальберштадт, где на другой день должен был встретиться с пятью деловыми партнерами.

Было еще так светло, что, подъезжая к вокзалу, я видел из окна поезда шпили готического собора, церкви святого Мартина и Либфрауэнкирхе.

Таксисты уже включили фары. Я побежал через вокзальную площадь к двум телефонным автоматам и поставил свои сумки на землю рядом с правым, где звонить надо было по карточке. Сняв трубку, опять распахнул, толкнув бедром, дверь и на всякий случай подтянул свой багаж поближе.

Когда Андреа откликнулась: «Алло?», – вместо цифирки «45», стоявшей на счетчике после точки, сразу выскочило «26», и Андреа повторила: «Алло?»

Я рассказал ей, что д-р Сиделиус, геолог в Службе охраны памятников, выслушал все очень внимательно, а на прощание даже пожал мне руку и пожелал удачи.

Такси одно за другим проезжали мимо, и когда их больше совсем не осталось, я сказал, что теперь все такси куда-то исчезли.

– Не волнуйся, скоро какое-нибудь да появится, – ответила она и сказала, что прямо перед нашим подъездом – мы тогда жили на Брокхаусштрассе, на Жаворонковой горе, – машина сбила человека, но это не заставит ее – Андреа – отказаться от мысли ездить в штайнвегский супермаркет на велосипеде. Моя жена все говорила и говорила о супермаркете. И между прочим отметила, что езда на велосипеде более не представляет для нее трудностей, что она теперь всегда будет пользоваться этим удобным средством передвижения. Она даже спрашивает себя, почему не поступала так раньше. Кроме того, велопоездки в супермаркет наилучшим образом подготовят ее к предприятию, запланированному на будущую неделю. Дело в том, что Андреа, Тино и Данни, которая специально в расчете на племянника купила себе велосипед с дополнительным Детским сиденьем, собрались совершить маленькое путешествие на велосипеде, об этом все трое договорились сегодня днем.

На телефонном счетчике «2.88» превратилось в «2.69» и потом в «2.50». Какое-то такси подъехало, затормозило, его фары погасли.

– Около супермаркета есть даже большая стоянка для велосипедов, – сказала Андреа, – ну, под рекламным щитом. Дай только сообразить, под каким. – Но тут же вспомнила. – «Принц Датский», моя марка.

– Еще неделю назад ты побаивалась на нем ездить, – возразил я.

– Да! Но теперь ведь даже прокладывают специальные дорожки для велосипедистов… – сказала Андреа и добавила парочку французских слов, смысла которых я не понял. Я засмеялся.

– Пожелай мне на завтра удачи, – попросил я, – пожелай распродать поскорее всю эту ерунду.

– Не называй это ерундой, Мартин. Это так важно! – крикнула она. – Вся история искусств ничего не стоит, если красивые здания разрушаются. А при том дерьме, которого полно в нашем воздухе, разрушается всё!

Снова подъехало такси, и на сей раз я ей об этом сказал.

– Тогда быстро клади трубку!

– Погоди-ка, – ответил я, отчего-то испугавшись, и обернулся. Сумки все еще стояли на месте. – Я люблю тебя, – сказал я, а потом прибавил, что говорю это вовсе не потому, что нахожусь в чужом месте – один и без машины.

– Приятно слышать, – ответила Андреа.

Сперва я думал, что закончу разговор, когда на счетчике будет «1.17», но потом появилась надпись «0.98», потом – «0.79», потом, после моего «Пока!», выскочило «60 пфеннигов», и я крикнул: «Любимая!», – но связь уже прервалась. Я повесил трубку и вынул телефонную карточку. Теперь на стоянке было целых три такси. Водитель первого облокотился об открытую дверцу, скрестив на груди руки. Перед ним стояла женщина в красном комбинезоне с короткими рукавами. Он непонимающе тряс головой, в то время как она высоко подняла какую-то табличку и повернулась ко мне: большеглазая японка с белым лицом и волнистыми волосами. Она снова взглянула на шофера, но я спросил: «What do you want?» [4]«Чего вы хотите?» (англ.).
В ответ женщина протянула мне табличку: «В Магдебург». И потом, когда я одну сумку уронил себе на ногу, а другую передал шоферу, сказала по-английски: «Во Франкфурт».

– В багажник не надо! – крикнул я и сам протолкнул вторую сумку на заднее сиденье. При себе я оставил только кейс и, попросив шофера подождать, через голубую вертящуюся дверь прошел с японкой, которая для азиатки была уж больно высокой, в здание вокзала.

Поезда до Магдебурга больше не было, до Франкфурта тоже, только до Гёттингена – он отходил через десять минут. Я сказал ей, что, насколько я знаю, от Гёттингена не так уж далеко до Франкфурта. Она кивала, но ее лицо сохраняло испуганное выражение. Морщинки на лбу тоже не исчезали. Кроме того, я никак не мог вспомнить, как будет по-английски «платформа», и поскольку она перестала кивать, когда я сказал: «From number three», [5]«С номера третьего» (англ.)
– я еще спустился с ней в подземный переход и показал на вторую лестницу. «Number three», [6]«Номер три» (англ.).
– повторил я. На одном щите стояли только цифры «4» и «5», на другом – «1» и «2». Поэтому я проводил ее до нужной платформы, к которой как раз подъезжал дизельный локомотив с двумя прицепными вагонами. Здесь висело расписание поездов, в котором вообще отсутствовали какие бы то ни было маршруты на Гёттинген или Магдебург. Японка спросила, что же ей теперь делать, бросила на меня отчаянный взгляд и крепче прижала к себе сумочку.

Я побежал к проводнице, спустившейся с подножки только что прибывшего поезда. Она разложила на скамейке свою черную книжицу и стала ее листать. Сначала я услышал стук каблучков японки, потом почувствовал ее руку на своем плече. Я переводил взгляд с пуговиц ее комбинезона на тоненькую книжечку-расписание; проводница же переворачивала туда и сюда страницы, качая головой. Маленькая грудь японки вздымалась и опускалась, ее животик тоже явственно вырисовывался под тонкой тканью. Если таксист уже включил счетчик, то я вел себя как дурак.

– Она может ехать со мной, – сказала наконец проводница, – в двадцать два семнадцать мы будем в Ошерслебене, она заплатит шестьдесят марок за такси и к половине двенадцатого доберется до Магдебурга. – Я перевел.

– And to Frankfurt? [7]А до Франкфурта? (англ.).
– Проводница на мгновение прикрыла глаза, потом захлопнула черную книжечку, побежала назад к своему вагону и поставила ногу на нижнюю ступеньку лесенки.

– Ну? – Форменные брюки проводницы туго обтягивали ее короткие ноги. Я спросил японку, хочет ли она ехать. За шестьдесят марок здесь, возможно, удастся найти гостиничный номер. Она кивнула. Я поблагодарил проводницу, та схватилась за поручень у двери, подтянула левую ногу и, наклонившись всем корпусом вперед, поднялась по лесенке. Брюки, казалось, еще более увеличивали объем ее задницы.

Я спустился с японкой в подземный переход и спросил, откуда она родом.

– From Korea.

– Гослар, – вдруг осенило меня, когда мы проходили мимо расписания поездов, висевшего в зале ожидания. – The timetable of Goslar!

– Thank you very much, [10]Большое вам спасибо (англ.).
– сказала она.

Удивительно, попытался я завязать разговор, что она пустилась в столь дальний путь одна. Она кивнула. Я рассказал ей, что я искусствовед и пишу диссертацию о необычных статуях Адама и Евы в хальберштадтском соборе, а потом спросил, приходилось ли ей что-нибудь слышать о Дрездене.

– Of course, Dresden. – Ее накрашенные губки так и остались приоткрытыми. Она посмотрела на меня и кивнула, а я придержал для нее дверь.

Когда я спросил таксиста: «Повезете эту даму в отель или меня в пансион Шнейдера?» – он только пренебрежительно вскинул подбородок и молча уселся за руль. Пансион Шнейдера находился, можно сказать, на отшибе, на другом конце города, а отель – в какой-нибудь паре сотен метров отсюда, ближе к центру. Я пошел вместе с японкой к другому такси. Водитель, совсем еще юнец, с шоколадным загаром, в коротеньких брючках, стоял, как прежде его коллега, скрестив руки на груди и прислонившись к дверце; он сказал, что номера в отеле маленькие и плохие, но меньше чем за сто марок их все равно не снимешь. А за сто марок можно уехать ой как далеко – к примеру, в Магдебург. Я перевел. Мой таксист рявкнул, что время у него не казенное. Японка сказала: «То Magdeburg». [12]В Магдебург (англ.).
Тут молодой водитель мигом испарился из поля нашего зрения и распахнул дверцу изнутри. Японка еще раз обернулась, крикнула мне: «Thankyou very much», [13]Большое спасибо (англ.).
– и села в машину.

– В Магдебург! – взвизгнул мой шофер. Он даже выскочил из своей колымаги. – В Магдебург! – И брызгал слюной, как какой-нибудь провинциальный актеришка. – Такое разве что во сне приснится! – И опять сгустки его слюны разлетелись в разные стороны под световым конусом фонаря.

Я рывком распахнул заднюю дверцу, ненароком задел брюхо шофера и втиснулся на сиденье рядом со своими сумками, прижимая чемоданчик к коленям. Наши дверцы захлопнулись одновременно.

– Два дня пути! – ревел он в лобовое стекло, да так, что в кабине все звенело, потом запустил мотор и злобно вцепился в шерстяную обмотку своей баранки. – Этот недоносок получит сотню, а я – пятнадцать марок!

Я было хотел извиниться, но даже не смог раскрыть рта, потому что его авторадио внезапно грохнуло на полную мощность. Маленький вентилятор подрагивал на приборной доске. Уже в следующее мгновение я сообразил: мы едем не к пансиону Шнейдера. Уж что-что, а здешние улицы я знал как свои пять пальцев.

Мы теперь мчались еще быстрее, шины шуршали по булыжнику мостовой. Потом машина рванула вправо, и я стукнулся головой о стекло. Никаких уличных фонарей больше не было. Я соскользнул пониже, раздвинул ноги, колени мои уперлись в спинку его сиденья. Сразу же после этого машина как бы осела – раз, и потом еще раз, – мы съехали на проселочную дорогу.

Мне пришло в голову, что японку надо было отправить в Гослар или в Брауншвейг, это вышло бы дешевле, чем в Магдебург, и там лучше обстоит дело с транспортом. Или пригласить ее в свой пансион и спросить там, не найдется ли у них приличной комнаты для японки. И вообще я веду себя как идиот. Лишил своего таксиста возможности получить плату, равную двухдневному заработку, не говоря уж о том, что не послал никакого опровержения в полицию, даже не попытался этого сделать, а просто за здорово живешь отдал им свои водительские права. Я мотаюсь по всей стране с нашими сумками для отпуска и продаю чудодейственную водичку, в то время как моя жена осваивает велосипед, чтобы ездить на нем за покупками, и приносит домой из библиотеки устаревшие учебники французского языка. На те деньги, которые ее родители присылали для Тино, мы оплачивали наш лотерейный абонемент. И при всем этом я готов в любой момент изменить своей жене с первой попавшейся японкой. Кто знает, что я еще способен натворить в ближайшие часы, дни или годы.

Я догадывался, что затеял водитель, но сопротивляться мне не хотелось. Он-таки был прав! Он имел тысячу оснований, чтобы вышвырнуть мой труп вместе с бутылочками в ближайшую канаву.

Внезапно мы остановились. В свете фар я прочитал надпись: «Пансион Шнейдер». Музыка смолкла, над моей головой зажглась лампочка.

– Двенадцать двадцать, – сказал шофер.

– Тринадцать, – сказал я.

Он поднес к свету длинный кошелек, из тех, какие бывают у кельнеров, с новенькими бумажками, а в правой руке держал мою сотню.

– Что, фонари сдохли? – спросил я. На улице была тьма, хоть глаз выколи. Он передал мне назад пачку десяток и отсчитал в руку семь монет по одной марке.

– Спасибо, – сказал я и засунул всё в нагрудный карман. Он наблюдал за мной в зеркальце. Я показал на цветное фото, которое свисало с вентиляционной решетки. – Это ваша жена – та, в бикини? – Рамочка была выпилена лобзиком.

– Послушайте, – сказал он, – вы же уже расплатились. Ну так вылезайте.

Я выволок из машины обе сумки. Коленом захлопнул дверцу и шаг за шагом преодолел расстояние от такси до подъезда, потом шагнул в сторону – из-за собственной тени я не видел кнопку звонка – и осторожно поставил сумки на землю. Свет фар скользнул по двери, задержался на пороге, вильнул в сторону и светлой полосой промелькнул вдоль улицы. В какой-то момент я еще раз услышал радио.

Я нащупал звонок и споткнулся о сумки. Что-то угрожающе звякнуло. Но я не упал. Я устоял на ногах, застыв почти без движения, и только слегка качнулся вперед. Рядом со мной что-то пошорхивало с короткими интервалами. Мышь, наверное, или птица. Пансион Шнейдера будто расплылся в темноте. Даже на фоне неба не вырисовывались контуры его крыши. Я сделал неосторожное движение, и бутылочки с образцами «UNIL-290» звонко стукнулись друг о друга. Стоило мне пошевелить пальцами в ботинке или немного приподнять пятку – да даже просто переместить вес тела с одной ноги на другую или слегка согнуть колено, – и я вновь слышал этот звон.