Практическая политология: пособие по контакту с реальностью

Шульман Екатерина

II. Атомизация и солидарность: к чему стремиться и чего бояться

 

 

Национализм и проблема политического участия

17 сентября прошел обыск в квартирах главного редактора националистического сайта «Спутник и погром» Егора Просвирнина и его матери. Просвирнин обвиняется в «разжиганиии ненависти и вражды» и вызван в СКР для допроса. В тот же день прошел обыск и у петербургского националиста Николая Бондарика. Власть зачищает правый фланг так же, как ранее зачистила «уличных левых».

Для характеристики политической системы отсутствие каких-то элементов бывает не менее значимо, чем их присутствие, – но обычно, по понятным причинам, это привлекает меньше внимания. Например, почему в России армия не является политическим актором – министр обороны является, спецслужбы являются, а армия – нет? Или ясно, что в стране, большая часть населения которой – низкооплачиваемые наемные работники (а не, к примеру, индивидуальные предприниматели или рантье), самым влиятельным общественным движением должно быть профсоюзное, а самой популярной партией – левая, эксплуатирующая темы социальной справедливости и защиты трудовых прав. Однако в России и профсоюзы являются формальным придатком государства, и крупнейшая левая партия возглавляется двадцать лет одними и теми же людьми, которые видят свою задачу в удержании ее электоральных результатов в жестких границах, начертанных администрацией.

Не менее загадочно положение националистического движения в России – настолько привычное, что оно не удивляет ни наблюдателей, ни, судя по всему, самих участников. При том, что общественное внимание больше занято тем давлением, которое государственная машина оказывает на либеральный политический фланг, известно, что националистам живется не легче: обыски, выемки документов и техники, уголовные дела по 282 ст. УК с вариациями случаются с деятелями националистического спектра довольно регулярно. Националистические и ультра-патриотические партии имеют практически те же проблемы с регистрацией и допуском своих списков и кандидатов на выборы, что и демократические «несистемные» участники.

Само по себе это объяснимо: авторитарный режим, построенный на гражданской пассивности (а не на мобилизации, как тоталитарный), равно враждебен самопроизвольной политической активности на любом фланге. Поэтому он выстраивает бесконечные имитации, а любые системные партии при таком режиме – фактически «спойлеры» (ведь и легальная КПРФ, по сути, – спойлер того левого движения, которое могло бы возникнуть в свободных условиях).

Однако обобщенно понимаемые либералы традиционно являются как оппонентами властной системы, так и ее частью. Если уж говорить о «традиционных скрепах», то одна из этих скреп в России – постоянное членство в политической системе фракции условных «западников» – они могут быть более или менее влиятельны, временами преследуемы и маргинализированы, но в той или иной форме всегда присутствуют.

У националистов своя традиционная скрепа, и выглядит она куда более зловеще. Называя вещи своими именами, националистическое движение в России со времен общества «Память» находится в странных симбиотических отношениях со спецслужбами и высшим политическим менеджментом, которые националистам покровительствуют, время от времени подкармливают, подращивают и так же регулярно сажают. Наиболее радикальный пример этих противоестественных связей – история организации БОРН, но и других подобных сюжетов, без крайностей вроде заказных убийств, в политическом пространстве достаточно.

Причем отношения эти для самих националистов в высшей степени невыгодны: какова бы ни была поддержка «кураторов», какие бы иллюзии относительно идеологической близости с «настоящими русскими офицерами» и «патриотами во власти» не питали те или иные националистические интеллектуалы, вся эта идиллия не просто требует регулярных человеческих жертв в виде новых арестованных, но и лишает движение в целом всяких шансов на легализацию. А только легализация – присутствие в открытом политическом пространстве – дает свободу от «кураторов» и шансы на реальное политическое влияние (а не бесконечные ожидания, что не сегодня-завтра полковник Иван Иванович призовет вместе спасать Россию).

Почему организации и активисты, выражающие, если верить тому, что нам говорят, достаточно популярные общественные настроения, соглашаются на роль овец при спецслужбах, которых сегодня постригут, а завтра зарежут? Возможно, востребованность идей этнического национализма в России не так велика, как внушают и сами его сторонники, и проповедники тезиса «благословлять мы должны эту власть, которая одна своими штыками защищает нас от ярости народной» – в данном случае, от неудержимой волны «русского фашизма», остановить которую может только условный Путин. По крайней мере, в 2014 году, когда условия для этого были лучше, чем когда бы то ни было раньше, никакого роста влияния националистического сектора в политическом пространстве мы не наблюдали. Соответствующие лозунги и лексика эксплуатировались теми же официальными и медийными лицами, которые за год до того говорили совсем другое, а еще через год скажут что-нибудь третье. Если бы украинские события действительно подняли пресловутую националистическую волну, она бы вынесла на поверхность каких-то новых акторов, и никакая степень властного контроля этому не помешала бы.

Напрашивающаяся причина – общая искаженность нашего политического пространства, его закрытость, несвобода и отсутствие конкуренции. В интересах стабильности политической системы и общественной безопасности было бы появление легальных националистических партий, как и в целом свобода политической конкуренции. Все, что загнано в подполье, склонно радикализироваться, всякий, чьи интересы не учитываются обществом, через некоторое время сочтет соблюдение закона для себя необязательным. Лучшие лекарства от экстремизма – легализация и открытое политическое участие, а не выращивание «управляемой бомбы» вне поля общественного внимания.

Источник: статья опубликована в журнале «The New Times» №379 от 21.09.2015 под заголовком: [битая ссылка] Национализм и проблема политического участия

 

Если бы русским националистом был я

о русском национализме: вы существуете ровно настолько, насколько вы кооптированы в управленческие структуры

Прочитала пылкое послание Федора Крашенинникова к националистам, так сказать, Западного Окна, то есть европейского выбора, и в одном месте он там, на мой взгляд, makes a valid point: «По сути, националисты попались на ту же путинскую удочку, на которую до них уже попадались очень многие люди. Например, когда Путин выпустил Медведева, государство также весело и азартно несколько лет каталось на милом электромобильчике „модернизации“, а условные Юргенс с Гонтмахером стояли у края дороги и восторженно махали платочками: ура, модернизация! Наконец-то государство становится таким, как мы хотели!»

Далее идут попреки, тоже резонные: «Скажите честно, господа националисты, – а как так получилось, что среди фактических лидеров „русской весны“ никого из вас не оказалось? Почему на этой теме бесконечно пиарятся вечный Проханов, прикормленный властью Дугин, дряхлеющий Жириновский, националистический спойлер из 90-х Рогозин, орденоносный теледиктор вашей любимой национальности Соловьев, а вы просто их добровольные спичрайтеры и массовка при них, не более того?»

Если Дугин-2014 – это Юргенс-2008, то давайте вспомним, что осталось от медведевской модернизации. Немного, но кое-что осталось. Либерализация УК 2011 года, Открытое правительство и общая тенденция к транспарентности госорганов, электронные приблуды наподобие сайта госуслуг, кривое-косое, но введение норм ОРВ (оценка регулирующего воздействия), и напоследок – обещание вернуть одномандатников на думских выборах, которое тоже косо-криво, но было выполнено.

Что нам показывают эти примеры, товарищи? Что единственный способ наложить печать свою на государственную политику состоит в том, чтобы напринимать каких-нибудь законов. Ибо принимать их быстро, а отменять долгонько (хотя и это придется потом делать).

Государственное управление – это не в танчики играть, это скорее бумажки перекладывать. Сколько законов вам удалось поменять – настолько вы и закрепились в реальности. Да, это все скучные глупости, а также специальные буржуазные инструменты для отвлечения рабочего человека от борьбы за мировую революцию, или всемирный православный Сталинабад, или что там у вас на уме. Но единственное, что возможно, – это попытаться провести свою повестку посредством тех инструментов, какие есть (хорошо бы при этом еще остаться в живых, но это optional). Потому что революции, между нами говоря, ни завтра, ни послезавтра не планируется, и хотя заря русского мира расцветает, само собой, на кровавых полях Новороссии, мы с вами живем в Российской Федерации и, что-то подсказывает, дальше будем жить в ней же. Российская же государственная машина всегда занята одним – пролонгацией самой себя в будущее. Иными словами, пусть завтра будет как вчера, только денег чтоб побольше. Это что касается внутренней политики; что касается внешней, то и в 2008-м, и в 2014-м она имеет целью максимальную порчу отношений с соседями и создание для России враждебного окружения. Зачем это нужно – неизвестно, но есть подозрения, что это как-то связано с описанной выше основной задачей внутренней политики.

Раз несет вас политическая волна – пользуйтесь, а то телевизор скоро выключат, и что у вас тогда останется – лайки в Фейсбуке?

Что делает условный Юргенс, когда государственное солнце временно на него светит? Он осознает, что это временно и старается максимально использовать это внезапно открывшееся окно возможностей, чтобы внедрить свой взгляд на вещи. Проще говоря, он везде лезет. Участвует, где пригласили и не пригласили, сияет своим привлекательным лицом в разных президиумах, раздает интервью всем, кто попросит, и вообще мозолит глаза в официальной и неофициальной обстановке. Ибо государственная машина замечает только то, что находится в государственном контексте. Вы существуете ровно настолько, насколько вы кооптированы в управленческие структуры: прямо или косвенно.

Так что раз несет вас политическая волна – пользуйтесь, а то телевизор скоро выключат, и что у вас останется – лайки в Фейсбуке? Видео из Луганска с дымом и неразборчивыми матерными восклицаниями? У нас, между прочим, два единых дня голосования в году, и много кто много куда избирается. Пока все выглядит так, что весь профит с президентского рейтинга в 82% снимут толстомордые единороссы, которым что Путин, что Тохтамыш. Скачайте с сайта ЦИК график региональных и муниципальных выборов, сделайте себе на лбу татуировку РОССИЯВСЕХПОРВЕТ и баллотируйтесь на каждой сельской ярмарке. Объясняйте избирателям про солнцеликого Путина, мирового вождя всех русских, и про восстановление империи в границах Золотой Орды. Машите при этом флагом РФ и ЛНР. Авось местная администрация забоится такого и не станет разгонять ваше несанкционированное собрание. А то где, спрашивается, националистические кандидаты на выборах в Мосгордуму? Там опять одни члены ЕР в легком макияже да директора богоугодных заведений. Не пускают, не дают подписи собирать, все равно не зарегистрируют? Вера Кичанова, девочка в очках, не боится, а у вас-то в составе все больше дядей постпризывного возраста весом в центнер. Стыдно бояться. Чахлые либералы вон даже в жалкую Общественную палату и то баллотируются, а когда не пускают, то хоть шум поднимают на весь крещеный и некрещеный мир.

Или вот депутат Елена Борисовна Мизулина заявляет, что надо чем-нибудь поддержать наших дорогих донецких ополченцев. Позвоните ей и набейтесь на встречу: скажите, что вы сами в душе донецкий ополченец и уже послали туда вагон влажных салфеток в виде гумпомощи, а наилучшая помощь русскому миру прямщас заключается в законодательном запрещении закрывать роддома в сельской местности. Или в увеличении объемов материнского капитала для среднерусских областей по сравнению с национальными республиками. Или что там вашей душе близко – хоть измерение черепов при приеме на службу в полицию и прокуратуру. И да, никак нельзя защитить права русских на исконно русской земле, разрешив им хотя бы выбирать своих мэров? Люди ужас как любят Путина, так пусть у них будет возможность чаще проявлять свою любовь, а то президентские выборы так редко бывают, м? В Думе много проходит интересных мероприятий: вот, скажем, депутат Железняк представляет книгу об украинском неонацизме. Интересно же? Ходите туда, хоть интеллектуальное лицо ваше промелькнет, а там, глядишь, и выступите. А то весна-весна, а личики все те же, округло-центристские, только сбоку георгиевский бантик. Вы что думаете, депутат Железняк сильно озабочен судьбою русского народа? Или, может, товарищ Неверов у нас знамя интеллектуального национализма?

Или, скажем, вы двадцать лет доказывали, что этруски суть русские, они же спустившаяся с гор ветвь ариев, а вас никто не слушал, а теперь внезапно пригласили в наблюдательный совет при роно. Идите. А не пригласили – так напишите им письмо: как можно в наш век напряженной геополитической борьбы не уделять должного внимания патриотическому воспитанию молодежи? Укажите, что у вас есть научные публикации в международно признанном издании «Дурак красному рад», и пускай вас включат в экспертный совет, а также наблюдательный, и чтоб перед школьниками выступать. Вон Дугин аж целый профессор, и аспиранты у него защищаются по теме крымского патриотического самосознания – плохо ли! Идите все преподавать в высшие учебные заведения – там водится нежная податливая молодежь, которой можно вовремя впрыснуть свою идеологическую сыворотку. А потом пропагандистский дискурс сменится – а вы уже уважаемый человек, преподаватель, труды имеете, и поди вас выкинь. Преподавательская среда неохотно сдает своих, и даже прямому психопату там удержаться легче, чем где бы то ни было.

Зачем это все нужно? Затем, что либеральный рай – не там, где правят либералы, а остальных гуманно усыпили хлороформом (вопреки распространенному представлению). Он там, где граждане как-то сами участвуют в своей жизни, а не только смотрят телевизор и производят разные восклицания по этому поводу. Телевизор – зло. Гражданское участие – благо. Go and get a life.

Источник: статья опубликована в интернет-издании Colta.ru 18.06.2014 под заголовком: [битая ссылка] Если бы русским националистом был я

 

Кривая скрепа: о тщете русского фундаментализма

о том, почему из традиционных ценностей россиян не получится сделать новый Иран

На прошлой неделе депутат Евгений Федоров взволновал медиапространство сообщением, что правительство поддержало его законопроект о запрете абортов, кроме как в случаях, угрожающих жизни матери, и о введении за них уголовной ответственности. При ближайшем рассмотрении, однако, оказалось, что никакого законопроекта в Думу не внесено, а предварительно полученное автором заключение правительства – отрицательное. Единственное, что в этом протопроекте могло иметь шансы на воплощение в реальность, – ограничение оплаты абортов по ОМС. Действительно, тезис «верующие своими налогами оплачивают аборты» звучал из уст патриарха Кирилла во время его выступления в Госдуме 22 января. РПЦ продвигает эту идею, и она вписывается в общий тренд экономии бюджетных средств. Однако 24 апреля проект Самарской губернской думы именно такого содержания был отклонен в первом чтении. Антиабортное законодательство не пользуется успехом в Думе всех созывов. Ни одна подобная инициатива пока не прошла дальше первого чтения – все они либо отклонены, либо возвращены инициатору, либо отозваны им.

В нынешней России борьба за нравственные скрепы в самом серьезном случае представлена переусердствовавшими чиновниками, а на общественном фронте – мелкими, откровенно пародийными организациями, чье руководство хочется ненаучно назвать фриками. «Партия серых пиджаков» «Единая Россия», олицетворяющая стабильность и соборность, может позволить себе в лице своих членов сколь угодно сексистские или традиционалистские публичные высказывания, но официально лозунгом Kinder Kuche Kirche размахивать избегает: достаточно послушать, например, выступления Ольги Баталиной по той же теме абортов. Почему в России невозможно вообразить политически влиятельные организации, борющиеся с абортами и общей распущенностью по образцу многочисленных структур, входящих в орбиту республиканской партии США или католической церкви в странах южной Европы? Для любителей более драматического сценария: чем Россия не Иран и не Афганистан, где, согласно популярным в сети фотоколлажам, в 1960-е гг. тоже бегали девушки в мини-юбках, а потом случилась фундаменталистская революция и тотальное одичание?

«Русский фундаментализм» и степень его существования в реальности, а не в пространстве пропаганды – занятная тема. Понятно, кто заинтересован в распространении мифа об обобщенном «правительстве как первом европейце в России». Цивилизованный мир воспринимает такой дискурс с доверием: русские начальники, может, и циничные коррупционеры, но они хоть в костюмах ходят и на людей похожи, а за спинами их – мужики с путающимися в бородах топорами.

На самом деле про российское общество еще с большим основанием, чем про политическую систему, можно сказать то, что Борхес о Вселенной: единственное, что мы о ней знаем – она бесконечно сложна. В России функционирует трудноописуемый «низовой матриархат», который не делает жизнь женщин ни богаче, ни защищённее (хотя известна поразительная разница в средней ожидаемой продолжительности жизни между полами – 77,2 для женщин, 65,6 для мужчин). Постепенное исчезновение ненуклеарной семьи сочетается с культом детей, крайне своеобразным по своим последствиям: в России ради детей и разводятся, и аборты делают, и сдают их в детские дома (логика «потом здорового родите» или «за ним там лучше уход будет»). Гомосексуализм понимается не как «ориентация» (личностная характеристика), а как социальная стигма, что связано с повсеместным принятием уголовного этоса. Поэтому люди, которые посылают малограмотные лучи ненависти руководителю организации по работе с ЛГБТ-подростками, видят в ней вредителя, навязывающего детям статус, с которым они не смогут безопасно жить в обществе.

Все эти вещи, интуитивно понятные каждому, кто погружен в русский социум, плохо переводятся на язык социальных наук. Наши ценности определялись отсутствием Реформации – нравственно-религиозного бунта низов против верхов – и, следовательно, несуществованием «русских пуритан» и соответствующей моральной системы. От Петра I нам досталось подчинение церкви государству, из-за чего религиозные деятели влиятельны ровно настолько, насколько они близки к правящей бюрократии, а не наоборот. В ценностном пейзаже доминирует наследство советской власти: атомизация, распад семейных связей, секулярность, тотальное вовлечение женщин в рынок труда и гиперурбанизация (или, в более романтических терминах, смерть аграрного общества и его уклада).

По классификации World Values Survey и исследованиям профессора Инглхарта, российское общество сочетает светски-рациональные ценности с высоким приоритетом ценностей выживания. В дихотомии «выживание или развитие» оно, безусловно, выбирает выживание – такие результаты демонстрируют страны Африки, Ирак и Пакистан. При этом по степени отрыва от традиционализма Россия далеко ушла не только от всех исламских и латиноамериканских стран и южной католической Европы, но и от большинства англоязычных стран – Канады, Великобритании и США. Что дает такое сочетание? В России мало кого волнуют нравственные проблемы как таковые – и всех волнует безопасность. Преследователи новороссийских танцовщиц, ненавистники «Детей-404» и инициаторы антиабортного законодательства не хотят стать праведниками, выполнить свой моральный долг или попасть в рай. Они не испытывают праведного гнева – они его имитируют. Их волнует не мораль, а выживание любой ценой – иными словами, нечто идеологически противоположное любому моральному кодексу, традиционалистскому или либеральному.

Есть в этом положительная сторона? Разумеется. В Центральной России маловероятно появление пламенных мулл-проповедников и их готовой на все фанатичной паствы. Нам вряд ли грозят «убийства чести», социальная дискриминация неверных жен и незаконнорожденных, иные прелести традиционализма. Но нравственная пермиссивность (терпимость ко злу – «Ведомости») в сочетании с перманентным страхом за свою жизнь и благополучие блокируют развитие как общества, так и индивидуума. Чувства базовой безопасности, которое, говорят психологи, должно сформироваться в ребенке на первом году жизни, чтобы он имел силы расти, рисковать и узнавать новое, российское общество по вполне резонным причинам не испытывает.

Источник: статья опубликована в газете «Ведомости» №3821 от 28.04.2015 под заголовком: [битая ссылка] Кривая скрепа

 

Как бороться с экстремизмом

о том, что лучшей профилактикой массовых беспорядков является свободная публичная политическая жизнь

Администрация президента собирается заплатить 4,3 млн руб. за разработку «методики квалификации враждебного использования информационно-коммуникационных технологий и модели межгосударственной системы мониторинга угроз в области международной информационной безопасности», судя по заказу, опубликованному на сайте zakupki.ru. Министерство обороны предлагает организовать в вузах «изучение студентами технологий распространения „цветных революций“ и методов противодействия (правовых, административных, экономических, информационно-культурных и др.)», следует из письма замминистра обороны депутату Мосгордумы.

Ранее стало известно, что МО заказывает научное исследование методов борьбы с «цветными революциями». Подобное стремление – вещь вполне понятная: действующий министр обороны – фигура политически значимая, и значимость эта будет возрастать с ростом военных расходов федерального бюджета (которые в 2015 г. должны достигнуть 5,34% ВВП – больше, чем в любой момент после 1992 г.). Поэтому Минобороны будет заниматься тем, чем раньше не занималось: среди прочего использовать актуальный политический тренд – борьбу с «цветными революциями» – и завоевывать себе место в этом тренде.

Само существование «цветных революций» как единого политико-исторического процесса – большой вопрос. Введение этого понятия было в свое время (выразимся в терминах, понятных руководству Министерства обороны) значительным успехом американской внешнеполитической пропаганды. При ближайшем рассмотрении происходящего в каждой отдельной стране Ближнего Востока и постсоветского пространства выясняется, что события эти вызывались внутренними причинами и шли по индивидуальной траектории, проложенной, в свою очередь, состоянием общества, зрелостью его институтов, уровнем экономического развития и демографической структурой. Уж если руководство наше не может мыслить вне конспирологических сюжетов, предложим такой: есть большое подозрение, не является ли фантом «цветных революций» новыми СОИ – воображаемой угрозой, в борьбе с которой противник должен надорваться насмерть, только чтобы потом обнаружить, что все межзвездные ракеты были картонными, а все сообщения о них – поддельными.

Универсальная подозрительность плоха не тем, что рисует конспирологу слишком пессимистическую картину мира, а тем, что отвлекает его на борьбу с соседями, облучающими радиацией через розетку, от очень реальной трещины, расползающейся по его собственной несущей стене. Понятно, что проповедовать борьбу с воображаемыми оранжевыми революционерами куда проще и безопаснее, чем выявлять и обезвреживать сети вербовщиков ИГИЛ, которые, судя по всему, небезуспешно действуют в студенческой среде. Любая бюрократическая структура хочет искать не там, где попало, а под фонарем, где светло, и ловить не тех, кто опасен, а тех, кто не сопротивляется. По той же причине ФСКН преследует не драгдилеров, а кондитеров и онкологов: настоящих наркоторговцев, как и настоящих экстремистов, ловить опасно и хлопотно, и можно ненароком подорвать собственную же кормовую базу.

Тем не менее экстремисты (как и драгдилеры) существуют в реальности и представляют значительную общественную опасность. Плохи они не тем, что проводят чью-то враждебную волю, а тем, что организуют теракты, убивают людей и распространяют в социуме атмосферу тотального одичания.

Борьба с экстремизмом – забота всех государств мира, и политической наукой тема активно изучается. Единого рецепта решения проблемы раз и навсегда, разумеется, не существует: как и в борьбе с преступностью в целом, какая-то часть социума всегда будет поглощена криминальной средой, но здоровое общество в состоянии эти потери пережить и компенсировать. Соответственно, противодействие экстремизму в политической системе сводится к двум направлениям: предотвращению радикализации политическими методами и наказанию за совершенные преступления методами пенитенциарными.

Все, что мы знаем о политических группах, говорит, что, будучи изолированы от легального политического процесса, они склонны радикализироваться (McCauley, C. Moskalenko, S. Friction: How Radicalization Happens to Them and Us. 2009, исследования International Centre for the Study of Radicalisation, King’s Colleage http://icsr.info). Закрытая группа неизбежно становится сектой: сперва от нее отпадают умеренные, одновременно лидер окружает себя наиболее отчаянными сторонниками, затем члены группы перестают считать закон обязательным для себя, потому что он их не защищает и не отражает их интересы. Тот, кто чувствует себя изгоем, неизбежно через какое-то время приходит к выводу, что закон ему не писан – это общее правило для всех. Поэтому лекарство от экстремизма – то, что в педагогике называется инклюзией – включение, или интеграция, в открытую политическую систему.

Радикализация происходит там, где отсутствуют инструменты легального политического участия. Поэтому лучшая профилактика массовых беспорядков – развитая свободная публичная политическая жизнь: открытые выборы всех уровней, разнообразные СМИ, свободная деятельность общественных организаций, реализуемое право граждан собираться мирно, без оружия. Лекарство от революций (уж если мы считаем нужным бороться с революциями) – включение всех политически активных сил в законный и ненасильственный политический процесс. Те немногие (а их будет не много – люди редко добровольно выбирают жизнь вне закона), кто продолжает политическую борьбу уголовными способами, нейтрализуются стандартными полицейскими методами – тут тоже особой науки не нужно.

Авторитарные режимы обычно считают иначе: весь опыт потрясений прошлого сводится для них к незамысловатому выводу «не додавили». Они всегда считают себя умнее предшественников, не проявивших в нужный момент должной жесткости: мы-то докрутим гайку до упора, зальем все щели бетоном, загерметизируемся досуха и будем наслаждаться стабильностью. Увлеченно преследуя людей, которые выходят на митинги или выражают свою позицию публично, режим неизменно упускает из виду тех, кто тихо сидит в своем подполье, собирая бомбу из уксуса и соды по рецепту, вычитанному в интернете. Это, увы, стандартный политический механизм – всякий авторитарный режим посредством репрессий и подавления гражданской активности сам выращивает своих революционеров.

Источник: статья опубликована в газете «Ведомости» №3872 от 14.07.2015 под заголовком: [битая ссылка] Как бороться с экстремизмом

 

Просто и примитивно. Учение Маркса, Энгельса и Ленина в головах российских политиков

Выступая на съезде Российского союза ректоров, Владимир Путин ответил на вопрос о мировых рейтингах вузов и месте в них российских учебных заведений: «Да все просто и примитивно. Эти рейтинги – один из инструментов конкурентной борьбы на рынке образовательных услуг. Кто будет этот инструмент использовать себе во вред и в нашу с вами пользу?» Что интересно в этом высказывании? Своеобразное понимание термина «конкурентная борьба». Обычно конкурентная борьба предполагает, что участники выполняют схожую работу и тот, кто сделает ее лучше, выиграет. То, что тут описано, – не конкуренция, а применение административного ресурса: у меня есть возможность безнаказанно подкрутить рейтинг в пользу своего вуза (подразумевается, плохого), и я это делаю.

Откуда исходит это удивительное представление о конкуренции не как о соревновании равных, а как о заведомо преступной деятельности? А вот откуда: «Конкуренция при таком капитализме означает неслыханно зверское подавление предприимчивости, энергии, смелого почина массы населения, гигантского большинства его, означает также замену соревнования финансовым мошенничеством, непотизмом, прислужничеством на верху социальной лестницы». Это работа Ленина «Как организовать соревнование», в ней рассказывается, что порочная буржуазная конкуренция должна быть заменена социалистическим соревнованием, раскрывающим творческий потенциал сознательных трудящихся.

Поколение, которое сейчас находится у власти, – 50-летние и старше – было самым советским из всех, выращенных после 1917 г. Они родились после войны, отрезавшей навсегда память о прежней России вместе со всеми, кто еще мог ее помнить. Они прошли полный курс идеологической индоктринации – успели побывать и октябрятами, и пионерами, и комсомольцами, и коммунистами. Им преподавали марксистко-ленинскую философию и политэкономию в вузах, наиболее энергичные и способные сдавали ее и в аспирантурах. Не стоит думать, что на наше мировоззрение влияет только то, с чем мы согласны. Интоксикация мозга спорами марксизма-ленинизма не имеет ничего общего с левизной в политическом смысле, планами строительства социализма или даже мечтой о восстановлении СССР. Легко избавиться от веры в силу соцсоревнования, даже если она когда-то у вас и была. Но это не спасет вас от убеждения, что буржуазная конкуренция есть финансовое мошенничество, буржуазный суд служит интересам правящих классов, пресса продажна, деньги всевластны и нет такого преступления, на которое не пошел бы капитал за 300% прибыли.

Реформаторы 90-х считали, что переход экономики «на рыночные рельсы» сам собой выстроит вокруг себя демократическую политическую систему, потому что в умах их был тезис про «базис и надстройку». Когда очередной государственный медиаменеджер объясняет публике, что владелец СМИ имеет право уволить любого журналиста, потому что у кого собственность – тот и прав, а закон – это формальность, он воображает, что раскрывает нам страшную правду о рынке. На самом деле его представления о рыночной экономике заимствованы из тезисов, выученных перед сдачей кандидатского минимума по философии.

Этот взгляд на мир плох не тем, что он безнравствен, а тем, что примитивен. Капитал не идет на «любое преступление» ни за 100%, ни за 300% прибыли не потому, что капиталиста сдерживают его персональные духовные скрепы, а потому, что эта прибыль существует не в вакууме, а в социуме, который не поощряет криминальное поведение. Большинство людей инстинктивно понимают, что быть социопатом менее выгодно, чем кооперироваться с ближним в совместной деятельности.

Мистическое видение вселенной как «игры с нулевой суммой», где сменяющиеся акторы вечно бьются за неизменный пирог «ресурсов», также наследует вульгаризованным положениям марксизма с его мировой конкуренцией империалистических держав (а конкуренция, напомним, – это когда я тебя бью палкой по голове и мне за это ничего не будет). Идея, что ресурс не богоданное внешнее благо, а плод совместной работы людей, не приходит в головы постсоветских геополитиков. Также им забыли рассказать, что социал-дарвинизм и иные изводы английской политэкономии XIX в. уже не передовой край научной мысли. Советская интерпретация марксистской философии рисовала мрачную картину мира, где новорожденный капитал источает кровь и грязь из всех своих пор, человек эксплуатирует человека – и нет ни суда, ни правды, ни добродетели. Мрачность эта компенсировалась перспективой грядущей победы коммунизма, которая навсегда оставит все эти безобразия в прошлом. Хотя об этой победе говорилось в эсхатологических тонах, как о втором пришествии, все же советская религия была прогрессистской и проповедовала совершенствование человечества на пути от первобытной общинности к победе коммунистического труда. Постсоветские люди легко отвергли эту позитивную часть – к концу 80-х верить в такое было уже затруднительно. Однако отрицательная часть осталась не подвергнутой сомнению.

Много было шуток, что в постсоветской России выстроили капитализм в точности по «Незнайке на Луне» и карикатурам в «Крокодиле»: толстый биржевик в цилиндре, эвфемистическая сигара, веер купюр, коктейли, канкан и на переднем плане – изможденный трудящийся, лишенный медицинской помощи: в шахтерском поселке закрыли фельдшерский пункт.

Но это та Луна, на которую никогда не прилетят прогрессивные коротышки с семенами гигантских растений. Какой прогресс может быть во вселенной, где «либо мы, либо нас»? Никакого. Интернет возник как проект ЦРУ и так и развивается, и всегда будет проектом ЦРУ. Государства вечно будут сражаться за углеводороды, внутреннее недовольство всегда будет инспирировано извне, закон – это формальность, устав – бумажка, справедливости не существует. Учение Маркса всесильно для тех, кто в него верит.

Источник: статья опубликована в газете «Ведомости» №3712 от 10.11.2014 под заголовком: [битая ссылка] Капитализм по Ленину

 

Люди становятся ближе

о том, как социальная сеть снижает нужность государства для граждан

Опубликованное Центром социологии РАНХиГС исследование «Евробарометр-2014» основано на опросе 6000 человек, представляющих 10 регионов (по 600 человек из каждого). Социальные и материальные характеристики опрашиваемых соответствуют тем пропорциям, которые выводит Роскомстат для российского общества в целом. Таким образом, можно сказать, что эта группа из 6000 человек представляет собой некую Россию в миниатюре.

Наименее ценная часть исследования – его политический блок. Он изобилует любимыми российской социологией вопросами: «Доверяете ли вы включенному телевизору больше, чем выключенному?», «Вы за материализм или за эмпириокритицизм?». И главный, без которого не обходится ни один допрос уклончивого русского респондента: «Девочка, ты хочешь ехать на дачу или чтобы тебе оторвали голову?». Пересказ телеэфира своими словами лишен ценности не потому, что по телевизору «говорят неправду», а потому, что содержит понятия, не имеющие отношения к жизни опрашиваемых и, соответственно, не наполненные для них никакими реальными смыслами.

Важно знать мнение людей о том, что касается их собственной жизни – того, что они при желании могут изменить. Исходя из этих данных, можно хотя бы попытаться судить о направлениях, которыми развивается загадочное российское общество – смутно сознающее самое себя и плохо поддающееся линейным исследовательским методам. Поэтому самая любопытная часть исследования касается динамики социального капитала – роста так называемых сильных и слабых социальных связей. Упрощая, можно сказать, что под «сильными связями» в рамках исследования понимаются «те, у кого могу попросить взаймы или вместе поехать в отпуск», под слабыми – «те, кому могу позвонить с просьбой о рекомендации на работу или для ребенка в школу».

Трудно сказать, насколько реалистично граждане оценивают силу своих связей и их объем и насколько соответствуют действительности их представления о том, какую сумму денег они при необходимости соберут за три дня. Важно другое: по сравнению с результатами 2012 г., по мнению самих опрошенных, число их сильных социальных связей выросло вдвое, слабых – в 1,5 раза.

Значение этого факта для социального и экономического самоощущения людей огромно. Авторы исследования отмечают корреляцию между ростом числа связей и тем, что они называют «политическим оптимизмом». На самом деле ничего политического в этом оптимизме нет: дело не в том, что более общительные люди лучшего мнения о руководстве страны. Люди, ощущающие себя частью социальной сети, считают, что могут обойтись и без государства, – у них растет чувство субъективного благополучия не потому, что ими хорошо руководят, а потому, что они становятся более уверенными в себе. Это та же связь, что и между ростом связей и убеждением, что вместо старой работы при необходимости найдется новая не хуже, или более высокой готовностью брать кредиты.

Этим объясняется и другая корреляция: между ростом числа связей и снижением доверия к государственным институтам. Это снижение проявляется не только в ответе на прямые вопросы типа «Доверяете ли вы полиции?» (44% москвичей, 34% дагестанцев и 27% жителей Ленинградской области ответили, что полицейские представляют для них угрозу), но и косвенным образом – в готовности искать пути неуплаты налогов или отказе обращаться к официальной медицине в случае болезни.

Причина такого стремительного роста связей – не государственная политика (государство, уничтожая всякую возможность легальной политической и общественной активности, скорее пытается этому процессу препятствовать). Это результат совокупного действия относительного материального благополучия последних 10—12 лет и соответственного роста трудовой и жилищной мобильности и новых информационных технологий: мобильных телефонов, великого объединителя семей Skype, социальных сетей.

Если речь идет действительно о преодолении социальной атомизации – базового наследия советской власти, – то значение этой тенденции трудно переоценить. Постсоветские граждане, подобно выпускникам детских домов и тюрем, знали много такого, чего человеку знать не следует: как изготовить заточку из алюминиевой ложки или добыть спирт из намазанного на хлеб гуталина. На этом основании они были склонны считать себя тертыми калачами, приспособленными к «реальной жизни», – в отличие от расслабленных обитателей цивилизованного мира. Но у них отсутствовали базовые навыки общественной жизни, которая строится не на борьбе всех против всех и священном принципе «умри ты сегодня, а я завтра», а на взаимопомощи, обмене услугами и доверии. Если в самом деле в России происходит наращивание горизонтальных связей, то это именно тот субстрат, из которого вырастает гражданское общество (а не из «правильных ценностей» или демократических убеждений – это вторично).

Тут возникает парадокс, с которым сталкиваются все политические режимы полуавторитарного типа. Чувство общности делает людей одновременно смелее и счастливее: поэтому опрашиваемые разом одобряют все, что в стране происходит или будет происходить, и выражают уверенность, что в их силах изменить политическую ситуацию в стране (число таковых выросло втрое по сравнению с результатами 2012 г.). В российском публичном пространстве популярен заимствованный из вульгаризованного марксизма миф, что протестуют только «люди, доведенные до отчаяния». На самом деле для протеста нужен ресурс: голодные не участвуют в политической жизни, а ищут еду. С ростом числа «сильных связей» возрастает готовность принять участие в массовой политической акции – причем как в оппозиционной, так и в провластной, хотя в оппозиционной больше. Но политический режим не предусматривает никаких легальных механизмов гражданской активности: ни протестной, ни лоялистской. Именно поэтому первую он подавляет, а вторую имитирует, хотя мог бы инкорпорировать и ту и другую, будь он хоть немного более открыт и демократичен. Как отвечать на новый общественный запрос? Каждый гибрид ищет свои методы, но сводятся они все равно к двум стратегиям: сопротивляться и развалиться или приспособиться и демократизироваться.

Источник: статья опубликована в газете «Ведомости» №3852 от 16.06.2015 под заголовком: [битая ссылка] Преодоление социальной атомизации

 

Пол власти: чего ждать от женщин-политиков

Наивно думать, что женщины принесут в органы власти какие-то специфические женские добродетели.

Женское представительство в органах власти и управления считается само по себе благом и признаком развитости той страны, где оно выше. Правовые реформы, которые разными темпами провели в ХХ веке почти все страны цивилизованного мира, сняли неравенство полов перед законом и открыли женщинам дорогу как к выборным постам, так и к оплачиваемой карьере в целом. Заслугу этой глобальной эмансипации по справедливости делят между собой первая волна феминизма (посвященная борьбе за равенство полов перед законом) и две мировые войны с сопутствующей им урбанизацией, сделавшие женский труд необходимым. Сегодня женщины составляют примерно такой же процент мировой рабочей силы, как и процент населения – немногим больше половины.

По последним данным ВТО, около трети всех мировых бизнес – структур принадлежит женщинам или управляется ими.

Вот четыре государства с самыми высокими показателями в этом отношении: Ямайка (60%), Колумбия (53%), Сент-Люсия (52,3%) – островное государство в Вест-Индии, член Британского содружества, и Филиппины (48%). США на 15-м месте, Канада на 43-м, Великобритания на 49-м. Насколько велика ценность этих данных, малопонятно: скептический российский читатель немедленно подумает, что 60% ямайских бизнес-леди, не говоря уж о Сент-Люсии, – это чьи-то тещи, жены и бабушки, на которых переписывают компании из соображений финансовой безопасности.

Но если владение бизнесом может быть формальным, то на работу в органы власти надо являться самолично (если вы не додумались сдать карточку для голосований координатору фракции и на этом счесть свой депутатский долг выполненным). Посмотрим на представительство женщин в парламентах (для унификации результатов будем учитывать только нижнюю палату, поскольку не во всех странах парламент двухпалатный). По данным Межпарламентского союза (IPU), первые пять мест в этом рейтинге распределяются так: Руанда (63,8% женщин-депутатов), Боливия (53,1%), Андорра (50,0%), Куба (48,9%) и Швеция (44,7%). Россия на 103-м месте (13,6%, уступает Азербайджану с его пятнадцатью с лишним процентами). Великобритания на 60-м (22,6%, уступает Киргизии). США делят 75-е место с Панамой – по 19,3%.

По исполнительной власти внятных данных нет. Обычно международные исследования в этой сфере с гордостью приводят примеры разных скандинавских стран, где женщины занимают первые посты в правительствах и министерствах (хотя интереснее было бы посмотреть, каков гендерный состав низового уровня исполнительной власти – того, с которым граждане сталкиваются непосредственно). В местном самоуправлении, как считается, женщины представлены лучше, чем на национальном уровне: по данным международной организации «Объединенные города и местное самоуправление» (UCLG)», в 2003 году женщин в местных советах было примерно 15%. В странах Латинской Америки 5% всех мэров городов – женщины, и это по мировым меркам высокий уровень.

Как видим, никакой корреляции между женским представительством в органах власти и уровнем жизни или даже демократических свобод в стране не наблюдается. Единственное, что можно утверждать определенно, – в любых такого рода списках на последних позициях будут исламские страны. Но и в исламском мире есть страны богатые и бедные, дикие и цивилизованные, и положение женщин (и мужчин) в них имеет между собой мало общего.

Жизнь людей вообще куда значительнее детерминирована не гендером, а имущественным положением и социальной принадлежностью. Классики феминизма всегда понимали эту специфику своей паствы: «Жены буржуа солидарны с буржуа, а не с женами пролетариев; белые женщины – с белыми мужчинами, а не с черными женщинами» (Симона де Бовуар, «Второй пол»). Говоря об общем женском интересе и общей женской политической повестке, феминизм оперирует в некотором роде ложным множеством: «всех женщин» (как и «всех мужчин») как политического актора не существует.

Женщин слишком много, они слишком разные, чтобы вычислить их общую политическую детерминанту.

«Жить хорошо» и «быть счастливыми» – это не политический интерес.

При этом феминистское движение – очевидный благодетель человечества. В исторически короткие сроки ему удалось добиться устранения институциональных, прописанных в законе несправедливостей – не воображаемых несчастий типа обычая помочь даме открыть дверь или снять пальто (борьбу с этим обыденное сознание у нас ассоциирует с феминизмом), а реального поражения в избирательных, имущественных, семейных, трудовых правах. И плоды этих побед принесли пользу именно «всем женщинам» – вне зависимости от того, воспользовались ли они ими лично.

Аналогично обстоит дело и с женским политическим представительством. Наивно думать, что женщины принесут в органы власти какие-то специфические женские добродетели. Этого не произойдет, потому что таких добродетелей (как и таких пороков) не существует. Качество депутата и администратора определяется в первую очередь качеством института, в который он встроен, а во вторую (с большим отрывом) – его индивидуальными умственными способностями, образованием и нравственными свойствами. Никакого особого женского политического или административного поведения не существует.

Все разговоры о том, что женщины «склонны к компромиссам» и «менее конфликтны», – сексистские сказки, не подтверждаемые ни историей, ни современной практикой.

Поразительно, что эти разговоры ведут те же самые люди, которые одновременно говорят, что не хотели бы работать с начальником-женщиной, потому что с ней «трудно ужиться». И те же люди хорошо или плохо работают с любым начальником в зависимости от того, каковы его менеджерские способности, а не половая принадлежность.

Женщина-политик не будет «отстаивать интересы женщин», потому что таковые интересы могут быть интерпретированы как угодно – настолько неопределенно само это понятие. Те темы, которые считаются «женскими», – репродуктивные права, здравоохранение, школьное образование – в равной степени являются предметом внимания и мужчин-политиков. Кроме того, женщина – председатель Центробанка или глава парламентского комитета по безопасности – ими заниматься не будет, а будет озабочена валютной политикой и обороной рубежей от вредных иностранцев (что вроде бы считается мужским делом).

При этом сам процесс постепенного увеличения процента женщин в органах власти – несомненный знак прогресса цивилизации. Чем объясняется это кажущееся противоречие? В политической системе значение имеют не личности, но институты – не события, но процессы. Парламент Руанды не станет работать эффективнее парламента Великобритании оттого, что процент женщин в нем выше. Но тот факт, что в Руанде в парламенте оказалось некоторое количество женщин, говорит о том, что в этой стране, с трудом выползающей из последствий страшного геноцида, пытаются заработать базовые демократические механизмы.

Неважно, насколько хорош и прекрасен тот или иной избранный кандидат, – важно, насколько законно он избран, насколько равный доступ к выборам имели все желающие в них поучаствовать.

Неважно, займет должность женщина или мужчина, блондин, брюнет или гражданин с избыточным весом, важно, чтобы все категории граждан имели равные права на занятие этой должности.

Поскольку женщины были поражены в правах еще совсем недавно, рост их представительства продолжает быть позитивной политической тенденцией – по этой причине. А не потому, что женщины как-то особо хороши сами по себе.

Источник: статья опубликована на сайте журнала «Forbes» 19.03.2015 под заголовком: [битая ссылка] Пол власти: чего ждать от женщин-политиков

 

Рейтинг влиятельных интеллектуалов: где я не буду никогда

Однажды рыбаки на острове Кос вытащили из моря великолепный золотой треножник. Оракул велел отдать его самому мудрому человеку в Греции. Его отнесли Фалесу. Фалес сказал: «Я не самый мудрый» – и отослал треножник Бианту в Приену. Биант переслал его Питтаку, Питтак – Клеобулу, Клеобул – Периандру, Периандр – Хилону, Хилон – Солону, Солон – обратно Фалесу. Тогда Фалес отослал его в Дельфы с надписью: «Аполлону посвящает этот треножник Фалес, дважды признанный мудрейшим среди эллинов».

Так был создан первый рейтинг влиятельных публичных интеллектуалов.

Что интересно, он обладал всеми признаками тех рейтингов, которые вывешиваются к концу года авторитетнейшими изданиями современного мира: участник должен быть жив, активен в своей специфической сфере деятельности и при этом иметь влияние за пределами этой сферы – то есть быть известен кому-то, кроме своих непосредственных коллег. Принцип отбора тоже являет сочетание двух механизмов, применяемых в рейтингах такого рода и сейчас: опрос широких масс (простые косские рыбаки) и peer review, мнение равных (другие греческие мудрецы).

Первые сетевые

Первый заметный рейтинг интеллектуалов новой интернет-эпохи, когда сбор и анализ информации стал таким удобным, а соблазн спросить публику, что она-то думает, – непреодолимым, был создан британским журналом Prospect в 2004 году. Список претендентов редакция составляла сама (как водится, «консультируясь с широким кругом экспертов» etc.), а читатели должны были присылать голоса поддержки по электронной почте.

Успех британского рейтинга (или зависть) уже в 2005 году сподвиг американский журнал Foreign Policy (который у нас любят воспринимать как прямой голос Вашингтонского обкома – может, и не без основания) на составление совместного с Prospect рейтинга Top 100 Global Thinkers.

При этом Prospect продолжает с тех пор делать свой отдельный британский рейтинг, но FP Top 100 Global Thinkers считается главным в мире упражнением в жанре ранжирования значимых интеллектуалов по росту, весу и индексу цитирования.

Вопросы методологии

В 2004-м, когда журнал Prospect выпустил свой первый рейтинг, еще было ощущение, что доступ в интернет и способность написать письмо по электронной почте сами по себе составляют некую форму ценза – так что о степени интеллектуальности интеллектуалов судят люди, не совсем уж неграмотные.

При этом с накрутками в их первоначальной наивной форме – посылкой нескольких писем в поддержку определенной кандидатуры с одного и того же адреса – пришлось столкнуться уже в 2004 году. Первые «набросы» принадлежали к тому разряду, который по-русски можно было бы назвать «случаем Дани Шаповалова». Это невинное сетевое баловство, имеющее целью не столько прославить конкретного кандидата, сколько явить карнавальную сущность сетевой жизни на скучном взрослом мероприятии. Тут актором выступает не какая-то группа в интернете, а, если можно так выразиться, сам интернет в вечной своей неугомонной юности. Похожий кейс – вопросы о гигантских человекоподобных роботах и пробуждении Ктулху, поступившие от русскоязычных интернет-пользователей к конференции Владимира Путина в 2006 году.

По итогам борьбы с хулиганствующими массами в 2005 году список FP-Prospect уже составлялся по методу, употребляемому сейчас Кольтой: мы вам 100 имен, отобранных редакцией, а вы за них голосуете, а также можете добавлять тех, кого, по вашему мнению, обошли.

А в 2008 году с рейтингом глобальных мыслителей FP случилась история, теплой радостью узнавания отзывающаяся в сердце каждого россиянина. В начале мая 2008 года популярная турецкая ежедневная газета «Заман» опубликовала на первой полосе познавательную статью о том, что есть на свете такой глобальный рейтинг мировых мыслителей. Газета связана с группой последователей турецкого религиозного философа Фетхуллаха Гюлена. Мусульманская община, имеющая доступ к интернету, решила заявить о себе – в результате в рейтинге 2008 года первые 10 (!) позиций оказались заняты различными исламскими проповедниками, религиозными деятелями и писателями. На 11-м месте недоуменно стоял Ноам Хомски – №1 2005 года. Редакция предуведомила удивительные итоги смущенным разъяснением, но вмешиваться в результаты прямой демократии не стала. С тех пор FP предпочитает выбирать финалистов самостоятельно, без интернет-голосований.

Появление 10 исламских мудрецов в рейтинге 2008 года относится к принципиально новому по сравнению с первобытным сетевым хулиганством разряду явлений. Некая многочисленная, единая в своих стремлениях группа, считающая себя (не без оснований) несправедливо вытесненной из поля общественного внимания – и не просто общественного внимания, а внимания Больших Белых Людей, – массово голосует с целью быть замеченной. Эту группу не волнуют символическая нагрузка выборов, понятие публичной интеллектуальности, авторитетность и самый смысл того соревнования, в котором она участвует. Будь ли это конкурс по сбору фантиков или борьба за звание самого высокого здания в мире – группа хочет победить, просто чтобы заявить о себе. Нас много, мы едины, мы вас всех завалим своими эсэмэсками, мы победим в любом забеге, нам неважно, куда бежать и зачем, – как писал в свое время Виктор Олегович Пелевин, «message очевиден даже идиоту».

Немецкий путь

Чтобы избежать, с одной стороны, волюнтаризма «выбора редакции», а с другой, эксцессов волеизъявления зрительской массы, немецкий политический журнал Cicero, каждые пять лет публикующий рейтинг национальных 500 мыслителей, передоверил всю процедуру интернет-эксперту из Берлина Максу А. Хёферу. Он опирается как на индекс цитирования имен в ведущих 83 журналах и газетах и в блогосфере, так и на данные библиографического института, издательства «Мюнцигер», занимающегося по своим методикам тем же самым. В результате двойной дистилляции дважды лидером предсказуемо становился Гюнтер Грасс, регулярно ворошащий немецкую общественность размышлениями о войне. Его смог потеснить только папа римский Бенедикт XVI (Йозеф Ратцингер), но лишь на время своего пребывания на должности. Корректность подсчета настолько точна и ожидаема, что в некотором роде лишает индекс «Цицерона» какого бы то ни было саспенса. Если результаты основаны на объективных данных, велика вероятность, что их легко будет предсказать и безо всяких данных.

Не стоит село без интеллектуала

Сам термин «публичный интеллектуал» на русский слух звучит несколько смешно. Русские люди вообще считают себя авторами непереводимого ни на какой язык термина intelligentsia, при попытке выработать дефиницию которого между любыми двумя русскими людьми случаются столкновения на межнациональной почве. На самом деле интеллектуалов как социальный слой понимают в любой постэллинистической культуре – со всеми теми же нравственными отягощениями, социальными обязанностями и смутно вмененной оппозиционностью вкупе с долгом принимать участие в государственных делах, хотя бы в качестве критика.

Следует, однако, отметить разницу в подходе к этой самой больной совести нации в континентальной и американской традициях.

Американский общественно значимый умственный работник – он же глобальный мыслитель (global thinker), он же влиятельный интеллектуал (intellectual influencer) – скорее деятель. От него ожидается, что он будет возглавлять какую-нибудь общественную организацию или движение, выступать в парламенте или на площади и вообще стремиться проводить свои идеи в жизнь. Специфический вид крайне почитаемого американского мыслящего активиста – whistleblower, разоблачитель. Whistleblower – антипод стукача. Если последний доносит государству (влиятельной организации) на гражданина, то разоблачитель открывает грехи государства (организованной структуры) обществу. Таковы были авторы Уотергейта – одного из нациеобразующих, как нынче выражаются, эпизодов современной американской истории. В чистом виде к этому типу относится Эдвард Сноуден. Но еще в 2002 году журнал Time назвал коллективным человеком года трех «сигнальщиц», раскрывших публике махинации компаний Enron и WorldCom. Третьей героиней, кстати, была агент ФБР из Миннеаполиса, которая едва не арестовала одного из участников теракта 11 сентября за три недели до 11 сентября, но начальство не дало ей разрешения обыскать его компьютер.

Континентальный же властитель дум обязан писать стихи или романы, а лучше и то и другое вместе. Россия традиционно принадлежит к континентальной традиции. Мы – нация литературоцентрическая, писатели у нас трудятся общенародными святыми, как и во Франции и Германии.

Британский подход можно назвать промежуточным между континентальным почитанием художественного слова и американским уважением к гражданскому активизму. Герой английского народа – тот, кого по-русски можно было бы назвать просветителем. Это ученый-популяризатор, одновременно совершающий ценные научные открытия и спасающий сограждан от тьмы невежества. Он пишет научно-популярные книжки и выступает с лекциями. Если русский публичный интеллектуал укоряет ближнего в первую очередь в безнравственности разных модификаций, то британский – в суеверии, интеллектуальной лени и преданности предрассуждениям. Идеальный пример попадания в образ – Ричард Докинз, британский интеллектуал №1 2004 года, он же – 2013-го (постоянство завидное!). Британский список влиятельных мыслителей 2004 г. радует русский глаз обилием пишущей публики – беллетристов, эссеистов и иных авторов, работающих на грани fiction и non-fiction. Но к 2013 году можно заметить уменьшение доли литераторов за счет прибавления общественных деятелей, в чем можно при желании увидеть конвергенцию с американской парадигмой, а можно – мировой рост общественной активности как таковой.

2013-й: мыслители и деятели

Рейтинг FP, самый известный на данный момент, можно назвать не столь интеллектуальным, сколь политизированным. В 2013 году редакция честно предуведомляет читателя, что список участников они составляют сами на основании собственных результатов анализа большого объема международной прессы за год. Следов прямой демократии в виде читательских голосований в формировании списка уже не видно.

В том, что американцы, известные изоляционисты, внешним миром мало интересующиеся и надписать страны на карте Европы неспособные, предпочитают составлять рейтинг мировых мыслителей, а не своих собственных, можно при желании усмотреть признак претензий на статус сверхдержавы. А можно – признание того факта, что с автохтонными интеллектуалами в США не очень. Правда, второй версии противоречит то, что в среднем 40% участников рейтинга родились в США и Канаде, 25% – в Европе, 22% – на Среднем и Ближнем Востоке.

В 2013 году, понимая натяжение между двумя частями термина – влиятельностью и интеллектуальностью, составители разделили номинантов на группы по роду занятий. Это новация – в 2012 году и всех предыдущих мыслители шли единым списком, безо всяких подразделений. Новый метод позволяет уйти от присуждения призовых мест и показать более толерантную картину интеллектуального разнообразия, где мыслящий агнец возлежит рядом с деятельным львом.

Проблема понятна всякому, кто читал комментарии к любым попыткам ранжирования российских общественных мыслителей. Средний культурный читатель склонен понимать термин «интеллектуал» как «хороший, умный человек, вроде меня», а «влиятельный» – «какая-то сволочь из телевизора». Совмещение этих двух понятий вызывает некоторый слом в голове, плодом чего являются мнения типа «тоже мне интеллектуалы, вы только поглядите на это чучело» (см. ниже случай с мексиканским президентом) или «интеллектуалы у нас вообще не влиятельны» (а кто ж тогда наговорил все эти слова, среди которых мы живем?).

В рейтинге 2013 года выделены следующие группы: руководители (decision-makers), борцы (challengers), экологи (naturals), инноваторы (innovators), правозащитники (advocates), летописцы (chroniclers), целители (healers), художники (artists), магнаты (moguls). И отдельная группа – государственный надзор (surveillance state): Эдвард Сноуден и его друзья в количестве семи человек (так сказать, коллективный Сноуден). В той же группе, отдавая должное объективности составителей, – и Кейт Александер, директор NSA.

Всего в списке 2013 года 134 человека – в положенные рамки 100 кандидатур мыслящее человечество не уместилось.

Читатель ждет уж рифмы «Путин»? Есть там и Путин вместе с Лавровым – в полагающемся им разделе десижнмейкеров, за «восстановление России в качестве глобальной державы». Подразумеваются участие в разрешении сирийской дилеммы, тегеранские переговоры и предоставление убежища Эдварду Сноудену – который, видимо, является в этом году глобальным мыслителем №1 по мысли FP (хотя благодаря отсутствию единого списка и разделению всех мыслителей на группы формального первого места в этом году никому не присуждается).

При этом Обамы в списке 2013 года нет – Америку представляет Джон Керри («за предоставление шансов миру на Ближнем Востоке»).

Судя по странице Foreign Policy в Фейсбуке, из всей политической части списка максимальное возмущение публики вызвал не присутствующий Путин или отсутствующий Обама, а почему-то мексиканский президент Энрике Пенья Ньето («за то, что дал встряску полумертвым мексиканским институтам» – что бы это ни значило). Возмущение мексиканских (судя по именам и типу английского языка) пользователей выглядит очень знакомо для читателя комментариев под рейтингом Кольты: да какой он мыслитель, он в жизни ни одной книжки не прочитал. Национальная интеллигенция авторитарных стран склонна рассматривать всякое позитивное упоминание правителя как личное оскорбление. Надо признать, основания у этой позиции есть, даже если в конкретном случае возмущение несколько не к месту – премируют Ньето (как и Путина с Лавровым) не за прочитанные книжки, а за достижения на основном месте работы.

В разделе «Борцы» имеются двое русских: Тамара Морщакова («за то, что настояла на своем против Кремля») и Алексей Навальный («за вызов, брошенный черному сердцу российского государства» – поэтично как!). В разделе «Защитники» – коллективный приз двум ЛГБТ-активистам: умершему этой осенью Алексею Давыдову и председателю Российской ЛГБТ-сети Игорю Кочеткову «за сражение с российской гомофобией, поддерживаемой государством».

Увы, ни изобретателей, ни художников, ни борцов с бедностью и болезнями среди русских не нашлось. Как общественная, так и интеллектуальная жизнь в России – это «государство и его враги», казаки и присущие им разбойники, начальники и их оппоненты. Россия – это по-прежнему только государство Российское; служишь ли ты ему или борешься с ним, оно продолжает быть центром твоей вселенной. По крайней мере, так думает мир Больших Белых Людей в лице журналов Foreign Policy и Prospect. Видеть это довольно обидно русскому читателю, для которого в «черном сердце государства» – даже не коррупция, а разобщение и бесчеловечность, а заслуга Навального – не в разоблачении незаконных дач, а в создании горизонтальной сетевой структуры, дающей людям шанс на осмысленную совместную деятельность.

Источник: статья опубликована в интернет-издании Colta.ru 17.12.2013 под заголовком: [битая ссылка] Рейтинг влиятельных интеллектуалов: где я не буду никогда