Северная Америка, лето 1790

 

Озеро Эри

Небольшой бот скользил по темно-синим, легким волнам. 

-Элайджа! – крикнула девушка - невысокая, стройная, с копной мелких, темных кудряшек, - Элайджа, следи за курсом, ты опять отклонился!

Она поплевала на руки и ловко переложила парус. Брат, что стоял у штурвала, обернулся и смешливо ответил:

-Отклонился потому, что там  отмель, а ты, - он высунул язык, - о ней не знаешь, Мэри. Ты в Питтсбурге была, когда она появилась. Кому-то, - заявил Элайджа, - надо чаще заглядывать в карты.

Мэри потрепала каштаново-рыжие кудри, - Элайдже было восемь, но он доходил ей, шестнадцатилетней, головой до плеча. Девушка достала  из кармана  холщовой куртки простой, стальной хронометр:

-Сейчас зайдем на остров, заберем Мораг и домой. Бабушке Онатарио сегодня уезжать, на запад, не след ее задерживать. И нам собираться надо, на следующей неделе уже в Нью-Йорк отправляемся.

-Мораг, - фыркнул Элайджа, - наверняка там сидит, на берегу, и стихи свои сочиняет. Или бродит, мечтая,  между сосен. Она опять будет жаловаться на качку, я уверен. Повезло нам с сестрой, у которой, - мальчик расхохотался, - озерная болезнь. Надеюсь, она хоть ягод собрала, - Элайджа оглядел бесконечный простор воды.

Он не знал ничего, прекраснее озер. Он видел Эри каждое утро, просыпаясь, распахивая ставни в своей комнате. Оно лежало, покрытое предрассветной дымкой, огромное, уходящее за горизонт. Только вдали, там, где было видно чистое небо,  его вода играла яркой синевой, совсем, как глаза мальчика.

Элайджа знал, что озера могут быть безжалостными - с пяти лет он плавал юнгой, на отцовском корабле. Мальчик  помнил осенние, ревущие штормы, бросавшие судно из стороны в сторону, переворачивающие большие, трехмачтовые барки, швыряющие их на камни. Он видел мощь реки Святого Лаврентия. Элайджа стоял, держась за руку отца, раскрыв рот, не в силах отвести взгляда от грохочущей массы воды.

-Ниагара, - коротко сказал тогда отец, и отчего-то вздохнул. «Я тоже,-  в первый раз,  и слова вымолвить не мог. Но мы тут построим канал. Суда смогут ходить из Эри до океанского побережья, обещаю».

-Эй,  «Решительный!» - раздался веселый, знакомый голос. Элайджа очнулся, увидев еще один бот, что вышел им навстречу из-за скалистого мыса.

Отец, помахав рукой, крикнул: «Мы на рыбалку!». Элайджа улыбнулся, увидев мать, - ее простое платье синего холста трепал ветер, косы были уложены вокруг головы.

-Дебора поела и спит, - мать перегнулась через борт и рассмеялась - Элайджа выкрутил штурвал, «Решительный» накренился, и женщину обдало водой.

-Останешься без сладкого, - пообещала Мэри брату и крикнула: «Все будет в порядке, рыбачьте. Я присмотрю за детьми».

-Я не ребенок, - оскорблено заметил Элайджа. Проводив взглядом родительский бот, мальчик отчего-то подумал: «Снасти, интересно, где у них? В трюме, наверное».

Впереди уже вставал обрывистый, усеянный соснами берег маленького острова.

Девочка перевернулась на спину, и, положив рядом тетрадь - стала смотреть в высокое, голубое небо. Наверху медленно ползли  пышные, белые облака. Мораг, присев, перекинув на грудь черные косы, взглянула на  сияющий простор озера.

Отсюда, с холма, было видно все Эри. Бабушка Онатарио рассказывала ей, что когда-то давно индейцы не знали - есть ли еще земля на севере, за водой. Тогда они думали , что озеро и вправду - граница мира.

Мораг протянула руку к своей корзинке. Закрыв глаза, вдохнув запах свежей земляники, девочка медленно разжевала одну ягоду. «Гениси, - тихо сказала она. «Ее тоже - Гениси звали, как мою мамочку».

Она увидела девушку - невысокую, тонкую, смуглую, в замшевой юбке, и расшитой бисером безрукавке, - совсем, как у Мораг. Она шла, переступая босыми ногами по тихой воде озера, на белом песке горел костер, маленькая лодка с парусом покачивалась в крохотном заливе. Плеснула рыба. Девушка, присев рядом с огнем, вздохнула: «Никто еще не переплывал Большую Воду».

-А я переплыл - высокий, изящный, белокурый юноша улыбнулся. «Переплыл, - зеленые глаза заблестели, - и встретил тебя. Видишь,  я не зря отказался идти с вояжерами по северному берегу. Я знал, что можно добраться до южного - и сделал это».

-Волк, - медленно, подперев подбородок кулачком, проговорила индианка. «Красивое имя - Волк».

-Вообще, - он рассмеялся, - Этьенн де Лу. Но моего отца - тоже раньше Волком звали, так что мне это приятно.

Гениси поднялась. Бросив в озеро плоский камешек, девушка безучастно сказала: «Ты пойдешь к своим людям. У нас тут  тоже, - она повела рукой, - есть белые. В той стороне, где восходит солнце. Братья из-за гор рассказывали. Мы-то их, белых, никогда еще не видели».

-Ты увидела, - он встал. Обнимая ее, целуя  пахнущую дымом и озерной водой шею, Волк шепнул: «Никуда я не пойду, Гениси. Останусь здесь, с вами. Буду плавать на северный берег, а потом  - возвращаться к тебе и детям».

Этьенн почувствовал, как бьется ее сердце, - быстро, прерывисто. «Родителям записку пошлю, с вояжерами, - твердо сказал себе юноша. Дэниел тоже - первый раз женился, ему еще двадцати не было. Мне уже двадцать один, я взрослый мужчина,  в конце концов. Папа и Мэри поймут, не могут не понять».

-Волк, - у нее были сладкие, как ягоды губы. «Волк, - девушка потянулась и обняла его, - ты и правда, - хочешь остаться?»

-Конечно, Гениси, конечно, любовь моя - юноша  все целовал ее, а потом они опустились на берег. Вокруг не осталось ничего, кроме шороха озерной воды, кроме их шепота, кроме золотящегося от заката, мягкого песка.

-Мораг! - услышала она крик снизу. Девочка вздрогнула. Подхватив корзинку, бросив туда тетрадку, Мораг  побежала  к бухте, по вьющейся среди камней, узкой тропинке.

Рыже-каштановые, тяжелые волосы были разбросаны по его груди. Капитан Кроу пошевелился, и, наклонившись, стал целовать жену - медленно, едва касаясь губами веснушек на ее щеках. В маленькой каюте пахло мускусом, холщовые простыни на койке были сбиты. Мирьям, потянувшись, хихикнула: «Интересно, мы до конца жизни будем так - на рыбалку ездить?»

-Или за ягодами ходить, - он тоже улыбнулся, чувствуя под пальцами ее влажный, нескончаемый жар, слыша ее стон, усаживая ее на себя.

-Дети вырастут, - Стивен раздвинул ей ноги, - женятся, выйдут замуж, останемся мы с тобой одни…, Школа твоя, пациентки, но это не в счет. Тогда и дома можно будет покричать, вот увидишь. Я люблю тебя, - Мирьям опустила голову на его плечо, и, плача, смеясь, шепнула: «Я тоже!».

Бот раскачивался из стороны в сторону, и он, прижав ее своим телом к узкой койке, не выпуская из сильных рук, подумал: «Господи, как мне тебя благодарить? Таких слов и не знаешь».

Отдышавшись, устроившись на нем, Мирьям весело сказала: «Рыбы все-таки надо будет наловить».

Стивен шлепнул ее и лениво улыбнулся: «Один раз сеть забросим, по пути домой - три бочонка вытащим, обещаю». Он помолчал: «Я, наверное, сегодня на ночную рыбалку отправлюсь. Они уже должны быть рядом, по моим расчетам».

Мирьям потерлась щекой  о его короткую, ухоженную каштановую бороду. «Ты только осторожней, - тихо попросила она. «Озеро спокойное, но все равно - мало ли. Элайджу возьмешь?»

-Конечно, - ответил муж. «Пусть привыкает. Потом ему этим заниматься».

-Очень надеюсь, что недолго, - пробормотала Мирьям: «Если будет кто-то с ранами, или вообще - помощь понадобится, ты меня разбуди. Девочки за Деборой присмотрят».

-Конечно, - Стивен укрыл ее простым, грубой шерсти, одеялом. Зевнув, поцеловав жену куда-то в  шею, он уткнулся лицом в растрепанные косы. «Посплю, - сказал капитан, - а то ночью не удастся».

Мирьям лежала на нем, слушая его ровное, спокойное дыхание. Умостившись под большой, ласковой рукой, она и сама не заметила, как задремала.

Где-то вдалеке, в  кромешной тьме, лаяли собаки, теплая ночь пахла соснами, еле заметный ветер с озера шевелил листья на деревьях.

-Тут деревня, - испуганно сказал кто-то, вглядываясь в редкие огоньки на берегу. За ними простиралось черное, нескончаемое пространство воды. «Брат Фримен, нам туда нельзя».

-Мы туда и не собираемся, - пробормотал Нат,  ведя за собой маленький отряд негров. «Из Южной Каролины в Виргинию, - вспомнил мужчина карту,  - а потом уже сюда. Слава Богу, пришли».

-Тут станция, - улыбнулся он. «Последняя станция на нашем пути. А там, - он указал рукой на север, - там земля обетованная, братья. Там свобода».

-Свобода, - раздался слабый, женский голос. Нат озабоченно посмотрел на негритянку : «Как вы, сестра  Сэмуэль? Дойдете?»

-Схватки редкие еще, - ответила женщина. «Не волнуйтесь, брат Фримен, я потерплю, кричать не буду. Жалко, - она положила ладони на свой большой живот, - что отец его не дожил. И все равно, - миссис Сэмуэль вздохнула, - на земле рабов дитя родится».

Нат всмотрелся в поросший лесом холм и увидел, как в отдалении мигает какой-то свет.

-Ждет капитан Кроу, - улыбнулся он. «Правильно, я же записку ему из Виргинии послал. Задержались мы, конечно, двоих по дороге потеряли, а все эта лихорадка. Зато восемь человек я в этот раз вывел. Никогда еще так много не удавалось».

-Это Пенсильвания, - заметил он, - свободный штат, сестра  Сэмуэль. Так что дитя, если здесь на свет появится, - тоже свободным будет. Вы, конечно, могли бы и тут остаться..., - предложил Нат. Кто-то из негров буркнул: «Чем дальше от этой страны, тем лучше. Вы же сами говорили, брат Фримен - там, в земле обетованной, целые негритянские деревни, а здесь все равно, искоса смотрят, хоть мы и на севере».

-Родится там, - упрямо сказала миссис Сэмуэль. Они, поднимаясь на холм, услышали чьи-то легкие шаги, что торопились им навстречу.

Высокий, крепкий, кудрявый мальчик вынырнул из темноты. Блеснув зубами,  он протянул руку Нату: «Здравствуйте, дядя Натаниэль. Папа уже волноваться начал - где вы? Он меня послал сказать, чтобы вы сразу на причал шли - он сейчас бот готовит. Я Элайджа, - мальчик зажег огарок свечи и улыбнулся неграм. «Добро пожаловать на станцию, братья. Моя сестра сейчас принесет вам что-нибудь перекусить, и будем отплывать».

Нат наклонился и что-то сказал ему на ухо.

-Ага, - кивнул Элайджа. Мальчик быстро побежал наверх, к большому, трехэтажному,  дому под черепичной крышей. «Мы, - Нат подал руку миссис Сэмуэль, - сейчас  спокойно спустимся к  озеру, братья и сестры».

Элайджа осторожно открыл заднюю дверь и увидел, как Мэри, наклонившись над холщовыми мешками, складывает туда провизию.  «Они на причале уже, - сказал Элайджа, скидывая башмаки, беря свечу. «Дядя Нат попросил меня маму разбудить, - там у одной сестры ребеночек скоро родится».

Мэри присела на табурет, и, надев туфли,  взяла мешок: «Тогда надо быстрее, я побегу». Она выскользнула во двор. Элайджа прошел  через  большую, убранную шкурами и ткаными, индейскими коврами гостиную, - в открытых шкафах блестели серебряные подсвечники. Он  вспомнил зимнюю, бескрайнюю ночь, свист ветра за ставнями, и ласковый голос мамы. Она зажигала свечи. Целуя детей, подмигнув им, Мирьям раздавала мешочки с подарками. «И так все восемь вечеров, - улыбнулся Элайджа. «Хороший праздник - Ханука. Хаим с Натаном говорили,  у них тоже так - каждый день подарки. Скоро и увижусь с ними».

Горовицы приезжали каждое лето. Мальчики ходили на боте, ночевали на островах, плавали, ныряли, ловили рыбу, Хаим и Натан рассказывали ему о своей  школе. С Элайджей занималась мать - здесь, в деревне, она устроила классы, и преподавала там вместе с Мэри. Отец учил его  математике и навигации, а с апреля по октябрь,  пока озеро было судоходно, Элайджа плавал вместе с ним. Потом ни провожали Горовицей до реки Буффало, на восток, где их уже ждали отец с матерью.  Элайджа, стоя на палубе бота, глядя на то, как уходят вниз по течению лодки - долго махал им рукой.

-В этот раз все приедут, - подумал он зачарованно, тихо поднимаясь наверх, в спальни. «Дядя Меир, тетя Эстер, Хаим с Натаном, и наши кузены из Старого Света. Из Амстердама, из самого Иерусалима. До осени тут будут. Дядя Меир теперь в палате представителей, депутат от Нью-Йорка. Жалко, что дядя Дэниел не сможет погостить у нас. Он все лето будет на реке Потомак, там место для новой столицы выбирают. В сентябре с ним увидимся, мама сказала - до самого Суккота в Нью-Йорке проживем. Здорово».

Из-под двери спальни сестер пробивался свет. Элайджа поскребся: «Мораг! Сходи, маму разбуди, там, на причале ее помощь нужна. Я внизу подожду».

-Угу, - донесся до него бодрый голос. Мораг, высунувшись, сказала: «Мэри меня уже подняла, давно, как папа пришел. Я только из кладовых вернулась».

Элайжда спустился на кухню. Оглядевшись, открыв крышку берестяной шкатулки, мальчик высыпал себе в рот целую горсть леденцов из кленового сахара. «Вот, - сказал он, устроившись на табурете, - а то у Мэри их не допросишься. Это у нее от бабушки Франклин, храни Господь ее душу, - та тоже говорила, что детям сладости ни к чему, от них зубы портятся. И ничего не портятся, - он с хрустом разгрыз конфету.

Когда Мораг зашла в спальню родителей,  мать уже заплетала косы. «Вы так шумите, - усмехнулась Мирьям, целуя дочь, - что я  и сама поднялась. Пусть Дебора с вами поспит. Что там, рожает кто-то?»

Мораг  кивнула  и наклонилась над колыбелью. Она  взяла сестру - тяжеленькую, сонную. Та сладко заворочалась, кудри темного каштана упали на белые, пухлые щечки. Дебора, внезапно, широко открыв ясные, синие глаза, звонко пролепетала: «Мама!»

-Уноси ее, - попросила Мирьям, вешая на плечо кожаную суму с инструментами, - иначе сейчас раскричится.

-Это Мораг, - девочка покачала дитя.

-Моаг, - картавя, пробормотала Дебора. Зевнув, уцепившись ручкой за плечо сестры, она  мгновенно заснула.   Мораг тихо рассмеялась. Поцеловав мать напоследок, девочка пошла к себе в комнату.

Мирьям босиком спустилась вниз, и потрепала сына по голове: «Опять леденцы ел. Принеси мои туфли, и пойдем».

-Да я, я...- Элайджа широко раскрыл глаза. Заметив усмешку на лице матери, мальчик вздохнул: «Нельзя врать».

-Ел, - он уныло повесил голову. Мирьям улыбнулась: «В следующий раз просто скажи, что тебе хочется сладкого. Хотя ночью, конечно, наедаться не стоит».

-Если работаем, - он распахнул дверь перед матерью, - то это все равно, что день, мама.

Они прошли мимо крепкого коровника, мимо птичника, где спали куры, и, миновав высокие амбары - стали спускаться по деревянной лестнице к причалу.

Мэри шла навстречу им, помахивая холщовым мешком. «Все поели, и я там кое-что из провизии в трюме оставила, - озабоченно добавила девушка, - вдруг шторм. Но вряд ли, - она посмотрела на темную гладь воды, - озеро тихое. Отправляйтесь спокойно. У этой женщины уже схватки сильные, мама».

-Все будет хорошо, - твердо ответила Мирьям. Поцеловав дочь, она помахала ей рукой - уже с причала.

И пока бот выходил на открытую воду, она видела, как Мэри, со свечой в руке, стоит на лестнице, провожая их.

Мирьям распахнула ставни в каюте: «Давайте, миссис Сэмуэль, дитя уже совсем рядом. И мы рядом, - добавила она, глядя на далекую, темную полоску канадского берега. Серая, предрассветная вода озера чуть волновалась под легким ветром .

-Как хорошо прошли, - подумала Мирьям, осматривая негритянку. «За ночь пятьдесят миль сделали. Скоро уже и на месте будем. Там уже ждут, Стивен ходил той неделей, предупреждал их. А потом возьмем Ната и все вместе поедем на восток. Он в Бостон, а мы в Нью-Йорк, - Мирьям внезапно усмехнулась. «Эстер опять будет меня уговаривать шелковые платья сшить, хотя где их тут носить? - она посмотрела на свой передник. Вымыв руки, Мирьям улыбнулась: «Сейчас немного поработаем, а вы кричите, не стесняйтесь».

-Дочка ваша..., - тяжело дыша, сказала женщина. «Мэри..., такая хорошая, добрая…, и сын тоже..., Они не похожи...»

-Мэри наша приемная, - весело сказала Мирьям. «У нее мать - наполовину негритянка была, сестра мужа моего, единокровная. Поэтому и волосы у нее такие.  У нас еще  дочка есть, Мораг. Мы ее на воспитание взяли, у нее мать - индианка, а отец - белый.  Младшенькая девочка наша, Дебора, - два годика ей. У нас семья большая, миссис Сэмуэль. А я сама - Мирьям рассмеялась, - еврейка, и зовут меня, как в Библии сестру Моисея звали, я говорила вам».

Негритянка, согнувшись, ухватившись за руку Мирьям, заплакала: «Сказано же..., отпусти народ мой..., это же мой пятый..., миссис Кроу..., пятый ребенок..., четверых забрали..., и не видела я их больше..., тоже, как у вас..., три девочки и мальчик…»

-Значит, все быстро случится, - пообещала Мирьям, - я первого тяжело рожала, долго, а с Деборой - за три часа справилась, и в тот же день  на ноги встала.  Мы уже в канадских водах, дитя ваше свободным родится. И народ, - она обняла женщину, - народ ваш тоже выйдет из рабства. Как Господь нас не оставил, так и вас не оставит заботой своей.

Миссис Сэмуэль сидела на койке, держа в руках завернутую в холст девочку. Та копошилась у ее груди. Младенец, затихнув, посапывая - успокоился. Мирьям стерла слезы с лица женщины, и прислушалась: «Якорь бросают. Сейчас лодки с берега пригонят, нас там ждут».

-Мирьям назову, - сказала негритянка, целуя черные, еще влажные волосы младенца. «Ее у меня уже никто не отнимет, миссис Кроу».

-Никто, - согласилась женщина и поднялась наверх.

На востоке всходило огромное, огненное солнце. Муж сидел на борту бота, затягиваясь старой, прокуренной трубкой. Мирьям пристроилась к нему под бок. Стивен, обнимая жену, усмехнулся: «Такой переход был легкий, что я Элайджу отправил веслами поработать, на шлюпке. Он  всю ночь ничего не делал. Вот, - он посмотрел на негров, что спали на палубе, - восемь человек свободны».

-Девять, - поправила его Мирьям, целуя седоватый висок. «Там у нас девочка родилась».

-Это хорошо, - внезапно, нежно улыбнулся муж. Мирьям спросила: «За семь лет..., Ты, сколько уже беглых в Канаду переправил?»

-А ты, сколько детей приняла? - лукаво спросил ее капитан Кроу. Мирьям развела руками: «Со счета сбилась, дорогой мой».

-Вот и я - так же, - Стивен выбил трубку в воду, и достал подзорную трубу: «Вот и они».

С северного берега к боту шли три лодки. Мирьям прищурилась и увидела, как сын, сидящий у руля, привстал и помахал ей рукой. Небо постепенно становилось голубым, прозрачным, над ботом закружились озерные чайки. Элайджа, размотав канат, ловко пришвартовавшись, крикнул: «Добро пожаловать в Канаду!»

 

Нью-Йорк

Корабль ловко маневрировал, сбавив паруса, заходя в гавань. Две женщины - повыше и пониже, стояли на корме. Джо усмехнулась, накрутив на палец темный локон, упавший на плечо из-под бархатного берета, и обняла за плечи Дину: «Совершенно не о чем беспокоиться. Иосиф - врач, кузина Эстер  акушерка и кузина Мирьям  тоже. Родишь тут американца, или американку».

Дина посмотрела на свой живот и покраснела: «Неудобно так. Когда из Яффо отплывали - я еще не уверена была. Мы с Аароном подумали - не оставаться же из-за этого».

-Ничего неудобного, - твердо сказала Джо и услышала голос капитана: «Милые дамы, скоро пришвартуемся. А вы, госпожа Мендес де Кардозо, - он поклонился, - если захотите, я вас с удовольствием первым помощником возьму.  Отлично навигацию знаете».

-Ты даже учебник написала, - оглядывая удивленными глазами гавань, сказала Дина. «Тут кораблей еще больше, чем в Ливорно и Амстердаме!»

-Не по навигации, - Джо улыбнулась, - по математике, я же подумала - все равно детям преподаю. А потом меня в издательство взяли, я говорила тебе. Теперь чужие книги поправляю, вместо того, чтобы свои писать. И тебе очень, очень, идет это платье, - внезапно добавила она, наклонившись, поцеловав Дину в белую щеку.

-Нескромно, - почти испуганно сказала та. Джо рассмеялась: «Ты же видела, как наши дамы в синагогу ходят, да и в Париже - Марта тебя по лавкам водила».

Дина скосила глаза на прикрытое кружевами декольте и, подергав жемчужное ожерелье, вспомнила уверенный голос: «Даже и не спорьте, кузина Дина, вам этот бирюзовый шелк очень к лицу. И аметистовый  тоже возьмите. Рахели, - Марта порылась в рулонах тканей, - пойдет синий, как ее глаза, а Малке – гранатовый. К ее волосам очень хорошо будет, она же темненькая, в отца».

-Нельзя красный цвет, - слабым голосом сказала Дина, прижимая к груди ворох кружев, вдыхая запах жасмина. Марта качнула бархатной шляпой: «Малке пять лет, кузина Дина. Она успеет еще в темных платьях, походить.  На то и детство, чтобы радоваться».

Марта зашуршала своими юбками - темно-зелеными и велела хозяину: «Счет пришлите мне, на рю Мобийон».

-Кузина Марта,  - запротестовала Дина, когда они вышли на улицу. Та только подняла маленькую, белую руку. Дина вспомнила: «Аарон мне говорил, это синий алмаз. Как сверкает». «Это подарок, кузина Дина, - мягко улыбнулась женщина: «Для нас будет большой честью, если вы его примете».

Они шли по весеннему, веселому Парижу. Дина неслышно вздохнула: «Тут совсем не так, как дома. Мужчины на меня смотрят. Это все из-за волос, они ведь  видны, но ведь такая шляпа изящная. Я у Аарона спрашивала - ему тоже так больше нравится».

-А смотрят, - Марта остановилась перед лавкой и велела: «Еще сюда, купим вам мыла, эссенции ароматической..., - а смотрят они потому, кузина Дина, что вы у нас - редкая красавица, вот и все. Привыкайте, - женщина усмехнулась и позвонила в дверь.

Уже потом, когда они сидели в саду Тюильри, а девочки - Элиза, Рахели и Малка,-  бегали по дорожкам,  играя с Ратонеро, Марта сказала:

-Так хорошо, что вы приехали, хоть и ненадолго. Элиза у меня скучает без друзей, она же вашей Рахели ровесница. Письма мы все передадим, не волнуйтесь.  Жалко, что вы нашего кузена Питера не застали.  Он зимой в Лондон уехал, как после ранения своего оправился. Моше, - Марта улыбнулась, вспомнив высокого, сероглазого, рыжеволосого мальчика, - я смотрю, и Пьетро написал, и Давиду. И Ханеле тоже - дяде своему».

-А рав Судаков не написал, - напомнила себе Дина, и услышала стук в дверь.

Шел затяжной, долгий, дождь - один из последних дождей зимы. Она подняла засов и ахнула. Моше стоял на пороге. Он чихнул: «Мне надо в ешиву, тетя Дина, - он оглянулся, - я совсем ненадолго. Тетя Дина, - мальчик поморгал мокрыми ресницами, - можно вас попросить? Я письма принес, для друзей своих, и Ханеле тоже - для дяди Теодора. Вы не передадите? - Моше вытащил откуда-то из-под рубашки пакет и облегченно вздохнул: «Не промок».

-Передам, конечно, - Дина помолчала: «Твой отец, наверное, господину Горовицу письма отдаст».

Моше пробормотал что-то и дернул углом рта: «Это и так -  я ночью писал, тетя Дина. Папа...». Моше махнул рукой, и, не закончив, сказав: «Спасибо большое», - пошел по узкой, каменной улочке вниз, закрываясь рукавом капоты от ливня.

-А потом Ханеле приходила, с Малкой посидеть, - вспомнила Дина, - и сказала, что отец им запретил гоям писать. Так и сказал: «гоям».  Господи, вразуми ты его.  Уважаемый человек, книги пишет, бедным помогает, в Европу ездит деньги собирать, а такой жестокий. Это же семья, родная кровь, брат его. Какая разница?

Марта внезапно улыбнулась: «Раз вам, кузина Дина, в театр нельзя...».

Та покраснела: «Не мне, Аарону. Там ведь женщины поют, и вообще..., - она повела в воздухе рукой.

Марта поднялась и крикнула: «Девочки, пойдемте!».  «Тогда мы сегодня семейный вечер устроим, у кузины Тео. Сыграем вам на фортепиано, музыку вам можно слушать?

-Можно, - улыбаясь, кивнула Дина. Марта, присев, раскинув руки, обняла девчонок: «Вы у нас - будто цветы, мои хорошие!»

Они сидели в большой, убранной кружевами детской. Дина, глядя на то, как девочки возятся с пухлым, белокурым, голубоглазым мальчиком, положила руку на свой живот: «Может, сын будет. Я же вижу, Аарон хочет сына. Хотя так нельзя, - она вздохнула, - госпожа Судакова, бедная, который год без детей, а у нас две дочки здоровых. Кого Господь даст, того и даст».

Мишель неуверенно поднялся на ноги, и тут же плюхнулся на персидский ковер. «Десять месяцев ему, - улыбнулась Марта. «Вы бы видели, кузина Дина - он же, как родился, не дышал, синий весь был. Кузина Тео его спасла. А теперь, - она наклонилась, и мальчик быстро пополз к ней, - теперь он у нас - толстячок, да?»

Марта посадила мальчика к себе на колено, и тут дверь детской открылась. Мальчик радостно что-то залепетал, протягивая ручки. Высокий, рыжеволосый мужчина, улыбаясь, ласково взял его у Марты: «Ты пока останешься тут, мой милый,  ты не дорос до прогулки на лодке. Что стоите, - повернулся он к девочкам, - кузина Констанца уже ждет.  Поедем по Сене, а потом заглянем в Арсенал, посмотрим разные химические опыты, я договорился».

Мишель положил голову на плечо мужчине и тот покачал его: «Года через два и ты у нас будешь кататься, обещаю».

-Спасибо вам, кузен Теодор, - улыбнулась Дина, - что девочек развлекаете, пока мы тут. Аарон, сами знаете, сутками работает, свитки проверяет, мезузы…, Так много евреев в Париже, мы и не ожидали...

-Как только примут конституцию, - заметила Марта, - евреи тут получат полные гражданские права, как в Америке. Это дело решенное. Они уже участвовали в выборах, в Генеральные Штаты, будут служить в армии, могут владеть недвижимостью. Здешние парламентарии не отступят, пока не добьются своего.

-Говоря о парламентариях, - мрачно сказал Федор, глядя в окно, - вот один из них.

-Мы с кузиной Диной тут побудем, - успокоила его Марта, взяв заснувшего Мишеля.  «Отец его пришел, - шепнула она женщине. Устроив ребенка в колыбели, откинувшись на спинку кресла , Марта сжала и без того тонкие губы.

-Мама! Мама! - очнулась Дина. Дочери дергали ее за подол платья, Ратонеро звонко лаял. Муж, незаметно взял ее за руку: «Вот и Америка».

Джо стояла, удерживая Элишеву. Девочка, нетерпеливо прыгая, вздыхала: «Скорей уже, скорей, когда же, мама!»

Иосиф усмехнулся и  приподнял сына: «Видишь там, на причале, мальчиков? Должно быть трое, это кузены твои. Так что не жалуйся, что вокруг одни девочки».

-Вижу! - восторженно крикнул Давид. «Их там много, папа, и они все нам машут. Пошли, пошли, - он потянул отца за полу сюртука. Корабль мягко прижался бортом к деревянной пристани, матросы стали спускать трап. Дина, оглядывая полукруг высоких, каменных домов, вдыхая соленый ветер, выдохнула, сжав сильные пальцы мужа: «Америка».

Эстер уселась на деревянную скамью Федерал-холла. Расправив  шелковые юбки, она качнула красивой головой, увенчанной широкополой шляпой: «Это последнее заседание Палаты перед летними каникулами.  Осенью они в Филадельфию перебираются».

-И вы тоже? - шепнула Дина, устраиваясь рядом с ней. Эстер кивнула.  Помахав рукой брату, что, вместе с женой, детьми и Аароном стоял у входа,  женщина поманила его к себе. «Вот наши места, - указала она.  Повернувшись к Дине, Эстер добавила: « Конечно. У нас и в Филадельфии дом есть, и в Бостоне - правительство все никак не может решить, где им обосноваться. Когда столицу построят - мы, конечно, туда переедем. Куда Меир, - темно-красные губы усмехнулись, - туда и мы, за ним.  Как же иначе?»

От женщины, - невысокой, худенькой, изящной, - пахло лавандой. Дина посмотрела на отягощенные бриллиантами пальцы, на  роскошные серьги в нежных мочках ушей и заметила седой волос на темном виске. «Тридцать семь ей, - вспомнила Дина, - она же говорила. На четыре года кузена Меира старше. Господи, я такого дома, как у них и не видела еще. В Париже у всех квартиры. Сара с Иосифом хорошо живут, но ведь и не сравнишь со здешними евреями».

На круглом столе орехового дерева блестело серебро, сверкал уотерфордский хрусталь. Меир принял от лакея  вино: «Каждый год пять сотен бутылок заказываю, у Монтефиоре, в Ливорно. Их семья потихоньку в Лондон перебирается, но со Святой Землей продолжает торговать. Они мне писали, что одна из Мендес де Кардозо, Иосиф - за Монтефиоре замуж вышла».

-Это дочка ювелира, - Иосиф попробовал вино, и кивнул: «Отличное. Того, что в Лондоне жил, при короле Якове. Эфраим Мендес де Кардозо его звали. Мы вам родословные древа привезли, от Марты, из Парижа, так что, - он поднял бокал, - надо выпить за нашу семью».

Мирьям наклонилась к Дине: «Вам немножко можно, кузина, ничего страшного. Попробуйте, у нас, на озере Эри, такого нет. У нас вообще, - женщина едва заметно улыбнулась, - все просто. Мы же в деревне».

-Ваш муж не пьет, кузина Мирьям, - удивилась Дина.

-Он квакер, - Мирьям  полюбовалась игрой света в рубиновом вине, - им нельзя.

-Муж у нее не еврей, - подумала Дина, исподтишка разглядывая высокого, очень красивого мужчину в скромном, простого покроя сюртуке.

-И дети тоже - две дочери приемных, старшая уже взрослая совсем, шестнадцать лет, - она  посмотрела в сторону смуглой девушки в платье темно-синего шелка. Та тряхнула мелкими кудряшками и горячо сказала:

-Дядя Меир, после обеда мы с папой покажем вам карты. Я вас уверяю - канал до реки Гудзон преобразит штат Нью-Йорк, разовьет торговлю.  Мы сможем построить настоящий порт на реке Буффало…Вы же теперь депутат, - лукаво добавила Мэри, - вы должны заботиться о процветании ваших избирателей.

-В Иерусалиме с ней бы никто и говорить не стал, - Дина вздохнула про себя, - за гоя замуж вышла, и вообще…, А тут - все по-другому, конечно.

Из малой столовой донесся детский смех и мальчишеский голос: «Дебора, не надо есть пальцами, возьми вилку».

-Подружились, - заметил капитан Кроу. «Как только, - он взглянул на Иосифа и Аарона, -  Меира приведут к присяге, и вы Шавуот отпразднуете - двинемся в путь. Пока канал не прорыли, - он со значением посмотрел на зятя, - придется подниматься по реке Гудзон.  Там пересядем в экипажи, доедем до реки Буффало, а после этого – он развел руками, - дорога прямая».

Мирьям взглянула на живот Дины: «Ни о чем не волнуйтесь. Эстер отличная акушерка, я тоже. Довезем вас до озера Эри и рожайте на здоровье».

Дина посмотрела на блюдо, что поставил перед ней лакей: «Даже курица и то - я и не представляла, что так красиво ее подать можно».

-Кузина Мирьям, - спросила она, - а откуда ваш муж о Шавуоте знает?

Мирьям ласково посмотрела в сторону Стивена:

-Так девять лет вместе живем, кузина Дина. Он и к раввину ходил, перед свадьбой, все записал. Он у меня вообще, - Мирьям нежно рассмеялась, - все записывает. Что по дому надо сделать, что купить…Календарь каждый год заказывает, из Филадельфии, из синагоги. Мы с вами потом в Нью-Йорк вернемся, а так бы вы посмотрели - как мы Суккот отмечаем. К нам даже индейцы приходят.  Стивен шалаш строит - туда сотня человек усаживается. На День Благодарения тоже - всех соседей приглашаем. Вокруг нас уже целая деревня выросла.

Дина поймала взгляд мужа и улыбнулась ему. В темных глазах Аарона заиграл смех: «Рав Гершом уже меня попросил - пока я тут, свитки все проверить, мезузы тоже. И Талмудом я позанимаюсь, со старшими».

-Со мной, кузен Аарон, - попросил Меир. «Я учусь, конечно, когда есть время, но, - мужчина вздохнул, - не хватает его, конечно.  Раз уж вы приехали,…- Меир коротко кивнул лакею, и слуги стали разливать кофе, - и у меня все лето свободно, то я вас просто так не отпущу».

-Тебя, - поправил его Аарон. Иосиф заметил: «А я своей сестре помогать буду, в кабинете ее. И у вас на озере, кузина Мирьям, тоже - наверняка врачу дело найдется».

-Вот и славно, - заключил Меир, двери малой столовой распахнулись. Мораг сказала: «Мы уже поели, можно нам погулять в саду?»

Дина посмотрела на дочек - в шелковых, разноцветных платьях, с распущенными волосами, они о чем-то болтали с мальчиками Горовицей  и Элишевой. «А в Иерусалиме так нельзя, - отчего-то подумала она.

-Хаиму, их старшему, уже девять.  Ему запрещено с Рахели наедине оставаться, она его ровесница. И с Малкой тоже - хоть ей всего  пять. Тут никто и внимания на такое не обращает. Бедные мои девочки, в Париже качели увидели, и не знали, как к ним подойти. Дома и качели завести нельзя, нескромно.

-Конечно, - рассмеялись родители. Давид, подхватив маленькую Дебору на руки, крикнул:  «Не волнуйтесь, тетя Мирьям, мы за ней присмотрим».

Дети застучали ногами по лестнице. Эстер, поднявшись,  усмехнулась: «Милые кузины, пойдемте в мою гостиную, дадим мужчинам спокойно покурить. И сами, - шепнула она Джо, - тоже этим займемся».

Мальчики - в изящных, хорошо скроенных сюртучках, и бриджах, - облокотились на барьер галереи. «Вот - шепнул Хаим Рахели, что стояла рядом с ним, - тот человек, на возвышении, с молотком - это мистер Мюленберг, спикер Палаты Представителей. Он тут самый главный»

-Как король Людовик, в Париже, - неуверенно ответила девочка, оглядывая усаживающихся на свои места депутатов.

Натан закатил серо-синие, отцовские глаза: «Тут не монархия, тут республика. Соединенные Штаты Америки. Тут нет королей,  а главный у нас - президент, его избирают. У вас, в Иерусалиме, кто главный?»

-Раввины, - раздался голосок Малки. «Они все решают».

-И султан, - добавила Рахели, - хотя он далеко, в Стамбуле.

-Тут не так, - Элайджа подтолкнул Давида и улыбнулся: «У вас в Голландии тоже король».

-Штатгальтер, - мальчик все разглядывал американский флаг, что висел на деревянной стене. «Тут очень красиво, - вздохнул он, - мне папа сказал, что это здание тот же архитектор перестраивал, что вашу новую столицу  будет проектировать».

-Ага, - Хаим перегнулся через барьер и радостно сказал: «Вон папа!». «Месье Л’Анфан, - добавил мальчик. «Он друг дяди Дэниела, они сейчас вместе  на Потомак поехали. Начинают, пошли к родителям, - подогнал он кузенов.

Эстер посмотрела на светлые локоны сына: «Прав был Меир. Незачем ни мальчику, ни Дэниелу об этом знать. А для Меира -  оба они, и Хаим, и Натан, - его сыновья».

Иосиф наклонился к жене и  прикоснулся губами к нежному уху: «Ты на озере Эри, наверное, и на сушу сходить не будешь, любовь моя?»

-Буду, - так же тихо ответила ему жена, и незаметно пожала ему руку, - по ночам.

Джо улыбнулась. Иосиф велел себе: «Надо сказать. Она жена моя, часть меня - нельзя скрывать такое. Нет, - он  вздохнул, - сначала с Эстер посоветуюсь, у нее голова хорошая, разумная. Может, и подскажет - как все это лучше преподнести. Хотя куда там…, - он посадил Элишеву к себе на колени: «Слышите? Молотком ударили, сейчас заседание начнется».

Мирьям  шмыгала носом.  Приняв у мужа платок, она усмехнулась: «Ты не обращай внимания, все-таки это мой брат. Могли ли наши родители о таком подумать, мог ли Хаим покойный…»

Эстер сидела, сжав руки, слушая скрипучий голос спикера: «Мистер Горовиц, встаньте».

Он подхватил трость и прошел к возвышению - невысокий, прямой, в темно-синем сюртуке и белом галстуке.  «Еще не седой, - смешливо подумала Эстер. «Морщины, но у кого их нет. Какой он у меня красивый все-таки».

Ей  захотелось скинуть туфли и сбежать вниз - босиком, придерживая юбку, как там, в старом бостонском доме, там, где она лежала спиной на сундуке, прижимая его к себе, крича, чувствуя его поцелуи, слыша его лихорадочный, горячий шепот, а за окном шумел, раскачивался золотой клен.

Меир посмотрел наверх и подмигнул ей. «Вечером, - усмехнулась  Эстер. «Он, наверняка, после этого со своими армейскими друзьями будет встречаться. Мы все гулять пойдем, а вечером, после ужина…, - он все смотрел на нее. Эстер почувствовала, что краснеет.

-Люблю тебя, - одними губами сказал муж. Он стал повторять за спикером, подняв вверх правую руку: «Я, Меир Горовиц, торжественно заявляю, что я буду поддерживать и защищать  Конституцию Соединенных Штатов…»

На Уолл-стрит было шумно, ступени Федерал-холла купались в солнечном свете. «Как красиво, - вздохнула  Рахели, оглядывая оживленную улицу. «А в новом городе, так же красиво будет?»

-Обязательно, - рассмеялся Меир, погладив ее по голове. «Ой, - крикнула Элишева, - смотрите, кто это?»

Снизу раздалось блеянье ягненка. Маленькая группа мужчин в старых, потрепанных мундирах Континентальной Армии, расхохоталась. «Капитан Горовиц! - строго сказал один из них. «Почему не приветствуете полковника, забыли о военной дисциплине».

-Я и мундир никогда не носил, - сочно ответил Меир.  Подталкивая Аарона с Иосифом, он велел: «Пошли, это отличные ребята, начнем с виски, а там  посмотрим».

Он помахал рукой женщинам и погладил ягненка: «А тебя, приятель, мы по дороге вернем на ферму».

Рахели проводила их глазами и услышала шепот Хаима: «Когда папа был разведчиком, на войне, его называли Ягненком, понятно?»

Эстер заметила, как блестят глаза Дины и обеспокоенно спросила: «Кузина Дина, что такое?»

Женщина вытерла платком щеки: «Не обращайте внимания, кузина Эстер…, Я просто никогда…, никогда не думала, что так, - Дина запнулась, - может быть…, чтобы евреи…и наравне со всеми».

Эстер взяла ее под руку.  С внезапной горечью в голосе, женщина ответила:

-Это кровью нам досталось, кузина Дина. И с неграми, - она страстно откинула голову назад и раздула ноздри, - так же случится. Мы будем драться за их свободу, драться и умирать - как умирали за свою. Тогда все мы, - она взглянула на флаг, что колыхался в летнем, теплом воздухе, свешиваясь с портика Федерал-Холла, - все мы будем равны, как сказано: «И сотворил их Господь по образу и подобию своему».

Женщины помолчали, глядя на детей, что бегали между колоннами. Мирьям тихо добавила: «Для этого мы и живем, кузина Дина -  чтобы они, - Мирьям обняла Мэри, и коснулась губами ее виска, - чтобы они росли, не зная, что такое рабство».

Дина посмотрела на высокое,  чистое небо: «Да».

Аарон отложил перо. Разминая уставшую руку, глядя на аккуратно разложенные по столу маленькие свитки, он подумал: «В Иерусалиме я за месяц столько мезуз не пишу, сколько здесь  за неделю. И люди все идут, конца им нет».

Он вспомнил привольно усевшегося в кресло, высокого, с черной бородой мужчину. Он посчитал на пальцах: «Десять, рав Горовиц».

-Зачем вам столько, мистер Бирнбаум? - удивился Аарон. «Я ваши старые проверил, они в порядке».

-А! - Бирнбаум улыбнулся. «Я ведь уезжаю, рав Горовиц, и семью с собой забираю. Вот сюда, - Бирнбаум легко поднялся и указал на карту, что висела на стене.

-Новое поселение, называется  Цинциннати. У меня дружок есть, мы служили вместе, мистер Зинглер. Он, как и я, из Гейдельберга, не еврей, но это неважно, - Бирнбаум махнул рукой.

-Он летом  туда едет, на запад. В Форт Хармар, на реку Огайо, служить. Я-то в отставку вышел, как война закончилась, а Дэвид сейчас майор. Вот, - Бирнбаум улыбнулся, - он меня и сманил.Торговец открыл плоскую шкатулку с сигарами, и предложил: «Угощайтесь. Новый Год мы уже там будем встречать. Вот и подумайте, - он начал загибать пальцы, - дом надо строить, большой, у меня же пятеро детей, младшему еще года не было, и еще родятся, - мужчина усмехнулся в бороду, - потом на магазин мезузу надо, обязательно, на кабинет мой...»

Аарон посмотрел на бесконечное, белое пространство, едва перерезанное ниточками рек: «Там ведь и синагоги нет, мистер Бирнбаум».

-Появится, - уверенно сказал торговец. «Построим, рав Горовиц, обязательно. Жена моя из Саванны, с юга, думал я - испугается она. Там ведь не как здесь, - индейцы, зимой ветер, снега по колено.  Но моя миссис сразу сказала - поедем, и даже думать нечего. Зачем тут, на восточном побережье, тесниться, когда вся страна перед нами? И денег там, - Бирнбаум махнул рукой на запад, - больше заработаешь. Да все, - он почесал в бороде, - сейчас зашевелились. Кто в Питтсбург собирается, там уже и газету издают, и колледж открыли, кто в новой столице жить, намерен..., Так я послезавтра зайду, расплачусь с вами, - Бирнбаум пожал ему руку и вышел.

Аарон встал. Потянувшись, он стал разглядывать карту. За окном был чисто выметенный двор синагоги Шеарит Исраэль, с Милл-стрит доносился скрип тележных колес.

-Индейцы, -  усмехнулся мужчина. «Ты и сам, рав Горовиц, не забывай - где родился. На ягуаров охотиться не боялся, так чего же тут робеть?»

Окна классов, что помещались в деревянном флигеле, были раскрыты. Аарон, прислушавшись, уловил гудение детских голосов.

-Хаим с Натаном сейчас там, - он посмотрел на большие, настенные часы, -  они же с утра в городскую школу ходят, а после обеда  сюда. Шавуот той неделей, а потом  каникулы. Хорошие мальчишки, оба, и учатся прилежно. В Иерусалиме, - он невольно вздохнул, - конечно, никакой математики и географии им бы не преподавали, а уж тем более - английского и французского. Рахели с Малкой хорошо языки схватывают, бойко, надо будет, когда вернемся, не бросать занятия.  В тайне, конечно, если узнают, -  он помрачнел, - вряд ли мне разрешат Тору писать. Когда вернемся..., - он чиркнул кресалом и услышал за спиной веселый голос рава Гершома:

-Кофе и лимонный пирог, рав Горовиц, перед минхой. Он свежий, миссис Гершом сегодня пекла.

Раввин взял сигару из шкатулки, и разлил кофе: «Работы мы вам прибавили, рав Горовиц, как вернетесь, осенью - опять к вам очередь выстроится, обещаю. У нас же тут, - рав Гершом закурил, - таких людей, как вы, и нет вовсе. Вы на карту смотрели, я видел, - Гершом погладил полуседую бороду и внимательно взглянул на Аарона.

Тот улыбнулся: «Очень вкусный пирог. Ваша жена отлично готовит,  мы в этом еще на Шабате убедились».

-Жена, - раввин все изучал его. «Да, как сказано: «Добродетельную  жену кто найдет? Цена ее выше жемчугов».  Ваша миссис Горовиц тоже - замечательная женщина, она бы ведь могла, - раввин задумался, - преподавать  девочкам, следить за миквой..., И дочки у вас прекрасные, очень воспитанные, рав Горовиц. В общем, - Гершом затянулся сигарой и указал на карту, - не буду скрывать, евреи  в Америке, очень выиграют, если вы  останетесь. Мы, старики, скоро умрем, а  тут - он  поглядел на Аарона, - целая страна, дорогой мой рав Горовиц, работы много».

-Мне еще сорока нет, - мужчина покраснел, - рав Гершом, в таком возрасте еще учатся..., Я не могу брать на себя общину, не справлюсь…

-Ерунда, - уверенно сказал раввин. «Поработаете у меня помощником пару лет. Я же видел - вы отлично преподаете, и молитву ведете - любой заслушается. Голос у вас красивый, и вообще, - он повел рукой. «Подумайте, дорогой Аарон, подумайте, посоветуйтесь с женой..., Вот, - рав Гершом вытащил из кармана сюртука какое-то письмо, - это я от своего друга получил.  Вы, наверное, слышали о нем. Я на Шавуоте его прочту, перед общиной, так что сделайте одолжение - никому не говорите пока».

Аарон посмотрел на подпись. Он спросил, внезапно перехваченным горлом: «Он..., это написал, чтобы отметить избрание мистера Горовица депутатом?»

-Угу, - кивнул рав Гершом. «Вы знаете, ваш кузен и на войне отличился, как и брат, его покойный, и вообще - незаменимый человек.  Финансы страны без его заботы сильно бы пострадали. Миссис Мирьям – замужем за лучшим капитаном Великих Озер, так что, - раввин широко улыбнулся, - их семья в Америке известна. Вы читайте, читайте..., - он разлил остатки кофе по фарфоровым чашкам.

Аарон свернул листок. Осторожно вложив его в конверт, вернув раввину, мужчина долго молчал.

-Я еще тогда, в Федерал-холле, - он вздохнул, - подумал, рав Гершом - неужели такое возможно, чтобы евреи – становились депутатами, министрами..., Ведь в Старом Свете...

-Тут не Старый Свет, - рассмеялся раввин и повертел в руках письмо. «Видели же, что он, - Гершом кивнул на конверт, - обещает? Этот человек свое слово держит, я его много лет знаю. В общем, не торопитесь. Вы же все равно, с маленьким ребенком тут на год еще останетесь, я прав?»

-Да, - вздохнул Аарон: «У Меира двое сыновей. Может, и у нас в этот раз мальчик будет. Ничего, что в деревне. Иосиф же с нами едет, сделает обрезание. Как Пьетро маленькому делал.  Хорошо, что  ребенок в семье живет, что нашли его. Священником хочет стать, - он почувствовал, что улыбается.

-Вот и славно, - заключил рав Гершом и вытащил свой золотой хронометр: «Пора на минху. Потом к вам ученики придут, вы уж простите, что их так много.  Сами понимаете, как люди услышали, что раввин из Святой Земли приехал..., И, вы, конечно, выступите перед общиной на Новый Год. Мы вас без пожертвований не отпустим. Если вообще отпустим, - расхохотался раввин.

Но все время, пока Аарон шел по коридору, пока он поднимался на биму, и, раскрыв молитвенник, находил в нем знакомые слова, он видел перед глазами другое - чудный город на холмах, каменные стены, нежный рассвет, что вставал над горами.

-Если я забуду тебя, Иерусалим..., - глубоко, тяжело вздохнул он. Аарон обвел глазами общину, - на послеполуденную молитву прибежали дети. Он, улыбнувшись, заметил Хаима, Натана, Элайджу и Давида, что шептались о чем-то, устраиваясь на скамье. Аарон начал молитву - сильным, высоким, красивым голосом:

- Счастливы пребывающие в доме Твоем, вновь и вновь будут они прославлять Тебя.

По стенам просторной, затянутой белым холстом комнаты были развешаны анатомические рисунки - тонкие, изящные.

Эстер распахнула дверь в сад: «Пойдем, я в комнате не курю, все-таки медицинский кабинет. Видишь, - она указала на калитку, - очень удобно, отдельный вход, с улицы ничего не заметно».

Они устроились на деревянной скамье. Мужчина, раскурив трубку, улыбнулся: «Борешься с невежеством».

-Ты же сам видел, - Эстер затянулась сигаркой. Положив ногу на ногу, она покачала носком простой туфли. «Женщины не знают анатомии, физиологии. О средствах предохранения я и не говорю, - она вздохнула, - я хотела написать маленькую брошюру, издать за свой счет, анонимно..., Простым языком, многие женщины уже умеют читать. Им такое было бы полезно. Ни одна типография не возьмется, - она сморщила нос, - это ведь считается неприличным. Конечно, - горько проговорила женщина, - лучше плодить подкидышей, или убивать младенцев».

Иосиф помолчал, и вспомнил аккуратно разложенные по ящикам, стальные инструменты: «Ты осторожней с этим, Эстер. Ведь если узнают, то даже Меир тебе не поможет. Это противозаконно, даже здесь».

-Это не считается убийством, - холодно сказала Эстер, - ни здесь, ни в Англии. Все происходит  на раннем сроке, ведь травы, к сожалению, не всегда эффективны. Не говори мне, что ты этого не делаешь, в Амстердаме, - усмехнулась она.

-Делаю, - признал  Иосиф. «Даже из других городов приезжают, представь себе».

Он вспомнил блеск бриллиантовой сережки в ухе и рыдающий голос женщины: «Господин Мендес де Кардозо, если вы мне не поможете, я не знаю, не знаю - что мне делать..., Я не могу обращаться к врачам в Вене - мы известная семья, мой муж - банкир кайзера Иосифа, пойдут слухи, сплетни..., - она уронила   прикрытую шляпой голову в ладони: «У меня здесь сестра, в Амстердаме, ее сюда замуж выдали. Она мне говорила, что вы хороший врач..., Пожалуйста, - женщина посмотрела на него красивыми, заплаканными карими глазами.

Он все не понимал. «Но, госпожа Гольдберг, - удивился Иосиф, - у вас двое детей, вы не бедствуете... «Мягко говоря, - подумал он,  взглянув на тяжелые кольца, на дорогой шелк платья. «Вы здоровая, молодая, женщина, вам  только тридцать исполнилось. Я  уверен, что ваш муж будет рад такой новости..., - он осекся, увидев капельку крови на прокушенной, нежной губе.

-Этот ребенок, - жестко сказала женщина, - не от моего мужа, господин Мендес де Кардозо. Мой муж далеко не дурак - его не было дома больше полугода.  Он ездил в Россию, с австрийским посольством, казначеем. Я сделала ошибку, - добавила она совсем неслышно и горько повторила: «Ошибку».

-А вообще, - Эстер откинулась на спинку скамейки и расправила простое, шерстяное, синее платье, - я, конечно, рассказываю женщинам о том, как избежать нежелательных последствий, учу их..., Так что не волнуйся, - она улыбнулась и потерлась головой о крепкое плечо брата. «Я очень рада была прочитать, что у Констанцы все хорошо».

-О, - отозвался Иосиф, - более чем. Она сейчас за строчку получает больше, чем люди, которые два десятка лет для газет работают. Сама понимаешь, - он развел руками, - только успевай писать, страна бурлит. Национальная Ассамблея без конца заседает, евреи Авиньона и Бордо уже стали полноправными гражданами Франции,  скоро и общины Эльзаса и Лотарингии добьются того же…

Эстер внимательно на него посмотрела. Встряхнув иссиня-черными, падающими на плечи волосами, женщина улыбнулась: «Бабушка наша из Бордо была, как я помню. Что, французское гражданство получить хочешь?»

Иосиф  взял ее маленькую руку: «Ждать, пока штатгальтер соизволит признать евреев Голландии такими же людьми, как все остальные - так вся жизнь пройдет. Мне ведь сорок лет, я доктор медицины..., Я мог бы приносить гораздо больше пользы, в армии».

Эстер задумчиво вздохнула: «Тут вы не останетесь, у Джо отец в Париже, мачеха, сестра, брат  в Австрии…, Так скажи ей, - велела женщина. «Она поймет.  Она тебя, Иосиф, больше жизни любит, видно же».

-Я ее тоже, - он попытался скрыть улыбку и не смог. «Тоже, Эстер - больше жизни. Но ведь это, же надо будет расставаться, - он помрачнел. «Я же не могу взять ее, и детей с собой».

-Зато ты будешь приезжать в отпуск, - Эстер подтолкнула его в бок. «Когда сможешь,  тогда и приедешь. И Джо сама - у нее же работа, она книги правит, девочек учит..., А ты будешь счастлив, если займешься тем, что тебе нравится, по-настоящему, и прекратишь лечить геморрой штатгальтеру».

-Я его вылечил, - гордо ответил брат, и они оба расхохотались. «Пошли, - велел Иосиф, - позанимаемся.  Зря, я, что ли, два ящика книг для тебя привез».

-Скажу, - подумал он, усаживая сестру напротив себя, открывая «Anatomicæ disquisitiones de auditu et olfactu»  Антонио Скарпы. «Вот приедем туда, на озеро Эри - и скажу. Эстер права - она поймет».

-Ухо и нос, - коротко сказал Иосиф. «Сначала займемся устройством слухового аппарата человека».

Эстер потянулась за пером,  и они погрузились в работу.

Рахели, прыгая на одной ножке,  спустилась с галереи синагоги вниз, в прохладный, пустой вестибюль. Она встряхнула белокурыми волосами: «Малка, где вы там?». Младшая сестра появилась из-за угла. Оправив свое темно-красное, отделанное кружевами платье, девочка дернула за руку Элишеву Мендес де Кардозо: «Пошли, мамы и не заметят, что нас нет, а Дебора спит без задних ног».

Рахели посмотрела в щель двери молитвенного зала: «Как красиво! С галереи все так видно хорошо,  дома в синагоге занавеска, плотная, только голоса слышны, и все. Какие цветы!»

Бима утопала в свежих розах и лилиях, Ковчег Завета был украшен гирляндами зеленых листьев, в углу стоял американский флаг.

-Дома такого и не увидишь, - вздохнула Рахели. Она  позвала девочек: «Смотрите, вот наши папы. И дядя Меир. И папа Деборы. Он же не еврей, а все равно  пришел».

-Элайджа мне рассказывал, - важно сказала Элишева, подобрав под себя ноги, устраиваясь на скамье. «Их папа ходит в синагогу, а мама - туда, - она махнула рукой, - к этим...»

-Квакерам, - помогла ей Рахели. «Он мне тоже говорил - там не идолопоклонники, это не как, - она оглянулась и шепотом, быстро сказала , - церковь».

-Рахели, - испугалась Малка, - даже слова такого нельзя говорить, и смотреть на них нельзя.

Светло-голубые глаза Элишевы засверкали смехом: «Тогда мне, в Амстердаме, надо все время с закрытыми глазами ходить, у нас из окна шпиль Аудекерк виден. О, - она прищурилась, -  мой брат бежит, папа его отпустил, сейчас поиграем».

Мальчики вынырнули из забитого людьми зала. Хаим уселся на пол: «Тору еще не скоро читать будут. Мы услышим и вернемся. Вот, - он приподнял кипу и поскреб светлые кудри, - я придумал. Сейчас каждый говорит - кем он хочет стать».

-И девочки? - удивилась Малка.

-Да, - непонимающе взглянул на нее Натан, - наша мама - она акушерка, лечит женщин, и детей тоже. А тетя Сара, - он подтолкнул Давида, - она раньше была капитаном корабля, поняли?

-Помощником, - признал Давид. «Сейчас она ведет классы, как мама Элайджи, и еще готовит к изданию книги, называется, - он сморщил высокий, отцовский лоб, - редактор. Я слышал, - он понизил голос, - к нам на обед приходил издатель, он еврей. Он говорил, что наша мама очень аккуратная и внимательная. И много языков знает, - торжествующе закончил мальчик. «А я, конечно, стану врачом, - добавил Давид, - папа меня уже учит».

-Я буду капитаном, - заявил Элайджа. «Как мой папа. Буду ходить по нашим озерам. Вы к нам приедете, - он подтолкнул Рахели, - и увидите - красивей их ничего на свете нет».

-Это ты в Иерусалиме просто не был, - Рахели внезапно, нежно покраснела: «Я бы хотела, чтобы у меня было много деток».

-И у меня, - Малка прижалась к боку сестры. Элишева подумала и заметила, накручивая на палец темный локон: «Я пока не знаю. Но решу, непременно. А ты? - она посмотрела на Хаима. «Сам же все и начал, так что говори».

Серые, в длинных, темных ресницах,  глаза мальчика улыбнулись: «Разведчиком, как мой папа. Только жалко, что мы не воюем. Но можно отправиться на запад, там индейские территории. Натан, - он рассмеялся, - будет банкиром, у него с математикой хорошо. Вот, все и сказали, - он потрепал брата по каштановой голове. Тот важно заметил: «Не только банкиром, я буду работать в правительстве, поняли? Как папа и дядя Дэниел, только дядя Дэниел - дипломат».

-Это как? - спросила Рахели. Давид пообещал: «Я тебе расскажу, на обеде. Дядя Дэниел к нам приезжал, открывать американское посольство, в Гааге, и все мне объяснил. Он даже в Марокко был!»

-А раввином никто не хочет стать, - внезапно, грустно сказала Малка. Давид успокоил ее: «Моше будет, он мне написал. А вы с ним играете, с Моше?»

-Нельзя, - покраснела Рахели. «Нескромно, он же мальчик».

-А мы кто? - ядовито поинтересовался Хаим.  Элишева рассмеялась: «У них на Святой Земле все по-другому. Мама мне рассказывала, она там два года жила, и папа - тоже». Натан прислушался: «Пошли, сейчас Тору будут выносить. Ваш папа за чтеца сегодня, - он завистливо вздохнул, - у него голос - такой красивый».

Девочки поднялись наверх. Рахели, устроившись рядом с Мораг, шепнула: «Расскажи сказку». Та улыбнулась и погладила девочку по голове: «Вечером, когда укладываться будем. А сейчас тихо, - велела она, поднимаясь, - двери Ковчега Завета раскрылись, - Тору же читают».

-Ты же не еврейка, - удивилась Рахели. «И Мэри тоже, - она взглянула на смуглую, стройную девушку, что стояла рядом с Мирьям.

-Папа и мама говорят, что надо уважать любую веру, - тихо ответила Мораг. «Наша бабушка Онатарио, - вы ее увидите, это от нее я столько преданий знаю, она вообще - в духов верит. Она же индианка, наполовину».

-Духи, - зачарованно повторила Рахели. Мораг, откинув на спину угольно-черные, густые, тяжелые волосы, добавила: «Когда будете у нас гостить - пойдем в лес, за ягодами, может, оленя увидим, или лису. Или волка, - расширив темные, прозрачные глаза загадочно добавила девочка.

Мэри шикнула на них сзади. Мораг, шурша шелковым платьем, усаживаясь на скамью, приложила палец к губам.

-Всех вызвали, - ласково сказала Эстер, когда чтение Торы закончилось, - и мужа твоего, Дина, и наших - тоже». Она перегнулась вниз : «Смотрите, рав Гершом сейчас говорить будет, на биму идет».

Дина обвела глазами забитую женщинами галерею. Вдыхая запах духов, глядя на разноцветные шелка, на бархатные шляпы, женщина  подумала: «Если бы мы тут остались..., Аарон бы раввином был, девочки бы учились. Я с дамами говорила, на том чаепитии, что Эстер в честь нас устроила. У всех дочери - на фортепьяно играть умеют, языки знают, книги светские читают…, А ведь соблюдающие люди, все в синагогу ходят, на благотворительность жертвуют. Значит, можно так...»

Она закрыла глаза и вспомнила  уходящую вверх Стену, золотой закат над крышами города, гранатовое дерево в своем саду. «Аарону будет плохо, - твердо сказала себе Дина. «Он издалека в Святую Землю приехал. Он же мне рассказывал, как он ту игрушку вырезал - даже еще не видя Иерусалима. Нельзя его оттуда отрывать, я же  чувствую, -  она тихо вздохнула, - Аарон должен там жить…»

Рав Гершом откашлялся: «Сегодня, в честь праздника Дарования Торы, я бы хотел прочесть вам письмо, полученное нами от президента Соединенных Штатов Америки. Как вы знаете, еврейская община послала мистеру Вашингтону приветствие, по случаю его избрания на этот высокий пост. Он поздравляет старосту нашей синагоги, мистера Меира Горовица, который покинул на ближайшие два года свое место в правительстве нашей страны, для того, чтобы стать депутатом от штата Нью-Йорк в Палате Представителей. И вот, - раввин развернул письмо, - слова нашего президента:

-Не соответствовало бы прямоте моего характера, если бы я не отметил, что польщен вашей благосклонной оценкой моей администрации и искренними пожеланиями моего процветания, - по синагоге пронесся легкий смех. Рав Гершом, огладив бороду,  тоже улыбнулся.

-Пусть же потомки сынов Авраама, обитающие в этой стране, продолжают ощущать добрую волю всех жителей, ибо каждый да пребудет в безопасности под собственным виноградником и смоковницей, и никто не должен быть ему угрозой. Да озарит Отец милосердный наш путь светом, а не тьмой, и сделает нас всех при наших ремеслах полезными здесь в подобающее время и подобающим образом, и постоянно счастливыми, - закончил он. Отложив письмо, раввин увидел, как поднимается община. Эстер захлопала первой. Хаим с Натаном,  прижавшись к отцу, глядя на американский флаг, в один голос, спросили: «Папа, и теперь всегда будет так?»

-Конечно, - просто ответил Меир. Наклонившись, он взял сыновей на руки: «Запомните, милые - это наша страна, нам ее строить, и нам защищать».

Он поднял голову. Увидев  на галерее жену и сестру, Меир  спокойно, уверенно улыбнулся.

 

Озеро Эри

Шпага висела над сложенным из озерных валунов камином. Давид  стоял, открыв рот: «А почему твой папа ее не носит? Раньше же  он воевал?»

-Угу, - мальчик погладил Ратонеро, что лежал на оленьей шкуре, уткнув нос в лапы. Дома было тихо, только сверху доносились приглушенные, еле слышные стоны и мягкий, ласковый женский голос. «У тети Дины скоро ребеночек будет, - подумал Элайджа. «Мама там, и тетя Эстер, и бабушка Онатарио. Интересно, мальчик, или девочка? Рахели мне сказала, что они еще одну сестричку хотят».

-Папа, - наконец, сказал Элайджа, - с тех пор, как стал квакером, больше не берет в руки оружие. И я тоже, - он улыбнулся, - квакером буду, мне в доме собраний нравится. То есть я еврей, конечно, - Элайджа посмотрел в темные, большие глаза Давида, - но я хочу, как папа. Он раньше был моряком, британским кораблем командовал. Потом, когда папа узнал, что мою тетю Юджинию, маму Мэри - убили, так перешел на сторону американцев.

Давид взглянул на золоченых кентавров:

-Мне мама рассказывала о Вороне, он же наш предок - и мой, и твой.

Мальчик присел, и потрепал за ушами  Ратонеро: «Он вчера всю ночь гулял.  По-моему, вы, Элайджа, скоро щенком обзаведетесь. Дядя Аарон отца  Ратонеро из Южной Америки привез, мне папа говорил,- Давид склонил голову и прислушался.

Мать, - высокая, быстрая, в простом  платье и платке на темных косах, - крикнула со двора:

 -Мальчики, дядя Стивен ждет. Все уже на боте, мы идем на острова, а потом - на рыбалку».

Давид в последний раз посмотрел на  оружие: «У мамы тоже - шпага была, и пистолеты. Она отлично стреляет, до сих пор. Как бы так изловчиться, чтобы стать врачом и стрелять одновременно? И на лошади ездить, у меня хорошо получается».

-У вас тут очень красиво, - одобрительно сказал Давид, оглядывая двор. «И коровы свои, и овцы, и даже ткацкий стан, я его и не видел никогда. И как чисто, будто у нас, в Голландии».

Элайджа заглянул в птичник, и бросил курам зерна. «Я тоже помогаю, - ответил он гордо. «Овец стригу.  Мама меня и доить научила, и кур резать. Пошли, - он подтолкнул Давида, - сейчас увидишь Эри, оно очень красивое».

Джо взглянула на раскрытые окна спальни.  Посмотрев вслед мальчишкам, что уже бежали по деревянной лестнице, женщина звонко свистнула.

Дина высунула из окна белокурую, в холщовом платке голову:

-Еще не скоро. Я миссис Онатарио  отдохнуть отправила, вместе с Мирьям - они же всю ночь в деревне роды принимали. И Дебора спит. А Эстер со мной, рассказывает мне, как ее на аукционе продавали, - из-за спины Дины раздался смех и женский голос сказал: «Никогда еще в Чарльстоне такой цены не было».

-Я тогда скажу Аарону, что все хорошо, - Джо улыбнулась, и вернулась на причал. Девчонки уже  бегали по палубе, капитан Кроу показывал мальчикам, как вязать узлы, на белом песке берега горел костер.

-Вот вы, - сказал Иосиф, переворачивая насаженную на палочку рыбу, - сети идете забрасывать, а рав Горовиц, - он подтолкнул Аарона в плечо, - тряхнул стариной, опустил в озеро удочку на рассвете, и нам теперь есть, чем позавтракать.

-Вы же завтракали! - возмутилась Джо. «Яйца, хлеб кукурузный, каша с маслом, кофе…»

-Это второй завтрак, - Меир, что сидел, прислонившись к бревну, блаженно закрыв глаза, потянулся: «Мы уже успели проголодаться»

-Там все в порядке, - Джо кивнула на дом. Муж незаметно задержал ее руку в своей ладони. Женщина, чуть вздрогнув, погладила его пальцы. «Прокачу Иосифа сегодня на боте, - смешливо решила Джо, вставая к штурвалу. «Вечером выйдем в озеро, бросим якорь  где-нибудь у островов…»

Она подтолкнула Мэри, что стояла, засунув руки в карманы  куртки: «Отец тебя отлично научил  морскому делу.  Хоть сейчас матросом можешь наниматься».

-Может, так и будет, - шутливо ответила девушка, крикнув: «Мораг! Расскажи нашим гостям об островах, пока мы туда идем!»

Аарон посмотрел на накренившийся бот, на детей, что прыгали по палубе. Он вздохнул, разделывая рыбу: «Так ты, Меир, считаешь, что нам надо тут остаться?»

Кузен пожал плечами:

-Дорогой мой, ты здесь за год столько заработаешь, сколько в Иерусалиме - за всю жизнь не увидишь. И потом, -  добавил Меир, - не забывай, общины тут оплачивают дом для раввина. Хочешь - на восточном побережье оставайся, хочешь - езжай дальше, на запад все тянутся, - он взглянул на бесконечный, сверкающий простор озера: «Там, на западе - будущее этой страны, я уверен. Кинтейлу золото как раз оттуда привозили. А потом, - он бросил камешек в воду, - доберемся до Тихого океана, построим там города…»

-Не в деньгах же дело – неохотно пробормотал Аарон и взглянул на Иосифа. Тот хмыкнул: «Один ты такое решать не можешь. Поговори с Диной,  осенью, как в Нью-Йорк вернемся. А то сейчас дитя родится…., - он осекся и посмотрел в сторону деревянной лестницы.

Эстер стояла наверху, крича что-то, улыбаясь. Аарон прислушался, и рассмеявшись: «Вот и родилось, - он быстро поднялся к дому.

Миссис Онатарио и Мирьям хлопотали у очага. «Красавица, - радостно сказала Мирьям. «Дина молодец, отлично справилась. Иди, иди к ним, - велела она, - мы сейчас воды нагреем, искупаем вашу доченьку».

Легкий ветер с озера шевелил холщовые занавески спальни. Дина сидела, опираясь на подушки, любуясь новорожденной. Дверь скрипнула, и женщина  вскинула голубые глаза: «Аарон…, ты не рад, наверное…»

-Что ты, - он стоял, не в силах перешагнуть порог. «Какая она красивая, - подумал Аарон. «Я вас люблю, - он присел на постель и осторожно коснулся нежной щечки девочки. «Беленькая, - улыбнулся Аарон. «В тебя, мое счастье, Динале…»

-Глаза темные, - шепнула жена. «Как у тебя, милый мой. Батшева, - она покачала дочь. Та почмокала. Аарон, наклонившись, едва дыша, поцеловал младенца. Ребенок открыл глаза - большие, в длинных ресницах и требовательно заплакал.

-Корми, - Аарон все смотрел на них: «Батшева, да. Мы ее будем звать Американка, - ласково добавил мужчина и повторил: «Американка».

Джо лежала на песке, устроившись головой на плече мужа. Он пошевелился и натянул на них куртку. Горел костер, в озере лениво плескала рыба, над их головами играл, переливался Млечный Путь.

-Девочка, - усмехнулся Иосиф. «Дети целый день, как с прогулки вернулись, только об этом и говорили.  Здоровенькая, крепкая. Я за ней присмотрю, раз мы на целый год в Нью-Йорке остаемся. Меир нам дом свой отдает, на это время».

Джо приподнялась на локте, и, целуя его, велела: «А ну скажи! Я же вижу, - ты уже которую неделю ходишь, и глаза от меня прячешь. Не дело, Иосиф, - она потерлась холодным носом о его щеку.

Муж обнял ее, и вздохнул: «Скажу, вот только тебе это не понравится, конечно…»

Джо тихо слушала. Потом, прижавшись к нему,  женщина усмехнулась: «Знаешь, когда я в тебя влюбилась?»

-На «Молнии», у Черного Этьена, - удивленно ответил Иосиф. «Тогда же, когда и я в тебя».

-Когда ты его лечил, - задумчиво проговорила Джо. Она присела и собрала на затылке темные волосы: «Ты тогда сказал, что это - твой долг. Именно так, - Джо помолчала.  Наклонившись, взяв его лицо в ладони, она шепнула: «Так и будет, Иосиф. Ты  делай то, что должно, а мы  подождем тебя».

-Это я буду ждать, - выдохнул Иосиф, обнимая ее, переворачивая на спину, целуя маленькую, едва заметную грудь. «Буду ждать, когда увижу тебя, Черная Джо. До конца дней моих».

-Да! - крикнула она, приподнявшись, привлекая его к себе, вцепившись сильными руками в его плечи. Птицы на вершинах сосен встрепенулись.  Встав на крыло, они закружились над тихой бухтой, над лунной дорожкой на воде, над  легкими волнами, с шуршанием набегавшими на берег.

 

Эпилог

Нью-Йорк, осень 1790 года

Деревья в саду, - золотые, рыжие, - опускали свои ветви на крышу шалаша. «Вот и все, - сказал капитан Кроу, спускаясь по приставной лестнице. «Теперь стены хорошие, крепкие.  Восемь дней простоят».

-Дядя Аарон, - умоляюще сказал Элайджа, - можно мы с Давидом тут переночуем? Я на озере ночую - а ведь у нас холоднее. Это ведь заповедь, - прибавил мальчик. «Хаим с Натаном тоже - в Филадельфии будут в шалаше спать».

Аарон, что сидел на скамейке, ловко вырезая деревянную погремушку, улыбнулся: «Если мамы вам одеял дадут…»

-Дадут, - горячо ответил Давид, и шепнул Элайдже: «Ты мне про озера расскажешь, а я тебе - о Карибском море, и о джунглях. Папа дядю Аарона как раз  в джунглях встретил. Потом моего папу сжечь хотели, на костре, а мама и дядя Аарон, и другие пираты  его спасли».

Аарон собрал игрушку. Стивен, присев рядом с ним, закурив, улыбнулся: «Батшева ваша порадуется. Она у вас веселая, смеется все время».

-Славная доченька, - ласково согласился Аарон. «Вот, как раз  год ей исполнится, и отправимся обратно.  Я в это время буду раву Гершому помогать, преподавать…»

Он замолчал и вспомнил глаза жены. Дина стояла у зеркала, растерянно вертя в руках бриллиантовые серьги. «Аарон, - жалобно сказала она, - но ведь дорого…, Может, не надо было…»

-Как это не надо? - он посмотрел на ее волосы: «На озере тоже - едва косынкой прикрывала. А тут шляпы, береты..., Как красиво все-таки».

Он приподнял мягкую прядь и провел губами по белеющей из-под кружев шее. «Новый Год же послезавтра, - ласково заметил он. «Тебя радовать надо, любовь моя, мудрецы так заповедовали. Тем более, - он взглянул на  Батшеву, что спала в колыбели,  - доченька у нас родилась. Ты же не сможешь пойти в синагогу, - он вздохнул, - с маленькой, но ничего, Мирьям и Сара за девочками присмотрят, не волнуйся».

-Радовать, - лукаво отозвалась Дина, вдевая в уши серьги, - можно по-разному, рав Горовиц. Рахели и Малка на прогулке, так что…, - она вздохнула: «Только все равно - тихо надо, а то Батшева…»

-Не проснется, - уверил Дину муж. От нее пахло молоком, свежестью, шелковое, светлое платье чуть слышно шуршало, и Аарон, целуя ее, подумал: «Мы и, правда - могли бы тут остаться. Свой дом, обеспеченная жизнь, Дине не надо будет работать, девочки выйдут замуж в хорошие семьи…, Надо поговорить с  ней».

Но потом он вспомнил огненный закат над холмами Иерусалима, и сердце кольнуло мгновенной, острой тоской. «Почему так? - спросил себя Аарон, обнимая жену. «Это как без Дины - не вижу ее, и душа болит, места себе не находит. Так и со Святой Землей, с Иерусалимом.  Чувствую, что должен быть там, не знаю, почему - но должен. Без него мне не жить».

Дина, поцеловав его темные глаза, прижав его к себе, едва слышно сказала: «Люблю тебя!»

Аарон обернулся - девчонки стояли на каменных ступенях, удерживая маленькую Дебору.

-К Давиду! - капризно сказала девочка. «К мальчикам хочу!»

Капитан Кроу, рассмеявшись, потушил окурок. Присев, он раскрыл объятья: «Я тоже мальчик, моя хорошая! Пойдешь к папе?»

Дебора  бойко сбежала на усыпанную мраморной крошкой дорожку.  Девочки устроились у журчащего фонтана, на еще зеленой, усыпанной осенними листьями,  лужайке.

-Какой дом хороший у Меира, - подумал Аарон, выдыхая дым, смотря на дочерей и Элишеву. Они о чем-то разговаривали - тихо, серьезно. «Три этажа, - он взглянул на чистые, в мелких переплетах, окна, - и комнаты какие большие. Мирьям со Стивеном после Суккота домой поедут, на озеро, а мы тут до лета останемся. И от денег они с Эстер отказались. Мы же предлагали  платить за особняк. Сказали, что даже слышать ничего такого не хотят. На Песах сюда приедут, устроим семейный седер…, Иосиф будет в кабинете Эстер больных принимать, я  в синагоге поработаю, так год и проведем».

-Дядя Аарон, - раздался рядом серьезный голосок Элишевы. Она присела на скамейку.  Девочка, поерзав, робко попросила: «Дядя Аарон, расскажите мне об Иерусалиме, пожалуйста. Моше, друг Давида, письмо ему прислал, как они учатся. Так интересно! - вздохнула девочка. Помолчав, она подняла светло-голубые, прозрачные глаза: «Рахели и Малка меня приглашали к вам приехать,  в гости, как вырасту. Можно?»

-Конечно, можно, - улыбнулся Аарон: «Когда подъезжаешь к Иерусалиму, на мулах, надо подняться на холм. Город наш тоже - стоит на холмах…»

Он рассказывал и смотрел на сад - дети украшали сукку гирляндами из золотых листьев. Капитан Кроу, держа на руках Дебору, показывал ей что-то в кронах деревьев, дул нежный, едва заметный ветер с моря.  Весь Нью-Йорк был погружен в сладкое, вечернее спокойствие, залитое светом заходящего солнца.

Дина оглядела очаги на кухне: «Ты на стол накрывай.  Детей опять отсаживать придется, двое уехали, и все равно - много их».

-Эстер же тебе предлагала - слуг нанять, - заметила Мирьям, помешивая рыбный суп. Дина нежно покраснела: «Не привыкла я к такому, дома сама все делаю, да и ты тоже, даже кур режешь».

-А кому их еще резать, -  заметила Мирьям. «Элайджа, правда, теперь - тоже умеет». Она прислушалась: «Звонят. Должно быть, Джо с Мэри и Мораг из библиотеки вернулась, почитаем вволю. И ты читай, - велела она Дине, - английский у тебя хороший, справишься».

-Буду, - кивнула Дина. Выйдя в холл, женщина распахнула тяжелую дверь.  Его волосы - русые, чуть вьющиеся, золотились в лучах заката. Он был высокий, выше ее на две головы, широкоплечий, в старой, потрепанной холщовой куртке и льняной, заношенной рубашке.

Зеленовато-голубые глаза весело взглянули на нее. «Прямо с реки Потомак, - улыбнулся мужчина, -  надеюсь, что я успел к обеду. Дэниел Вулф, - он протянул крепкую руку. От него пахло лесом и смолой.  Дина, коснувшись его ладони, забыв обо всех запретах, почувствовала под пальцами следы от заноз.

-Лес валили, - усмехнулся он. «Вы, должно быть, госпожа Горовиц. Мне Меир говорил, зимой еще, что вы сюда собираетесь. Рад встрече».

-Я тоже, мистер Вулф, - только и смогла вымолвить Дина.

Гребень медленно скользил по длинным, падавшим ниже пояса волосам. Мораг, что сидела на кушетке, поджав ноги, вдруг хихикнула: «Ты за обедом на дядю Дэниела смотрела, я видела».

-Смотрела потому, что он говорил, просто из вежливости - Мэри стала заплетать косы сестре. Мораг помолчала: «Дядя Дэниел раньше был влюблен в нашу маму. Я слышала, как бабушка Франклин и бабушка Онатарио разговаривали об этом, еще, когда бабушка Франклин жива была».

Мэри  вспомнила  надгробье серого гранита, с простым крестом. «Темперанс Франклин. Много было жен добродетельных, но ты превзошла всех их».  Она вздохнула: «То дело давнее, а дядя Дэниел, - девушка почувствовала, что краснеет, - он просто много знает, много путешествовал - с ним интересно, вот и все».

-Ну-ну, - только и сказала Мораг. Мэри отозвалась, с внезапной злостью в голосе: «Все равно я тут, а Америке, не смогу выйти замуж. По мне сразу видно, - она коснулась своих мелких кудряшек, - какая у меня кровь. Я не белая».

Мораг посмотрела в блестящие, зеленые глаза.  Поднявшись, обняв сестру, она твердо проговорила: «Ничего не видно, не придумывай. И вообще, - девочка рассмеялась, - а мне что делать? У меня половина индейской крови. Интересно, - она застыла, глядя на ночное, усеянное звездами небо за окном, - а что с Меневой случилось? Он все-таки мой брат…»

Мэри погладила сестру по голове: «Мы его никогда больше не увидим, думаю».

-Я его и не помню почти, - Мораг помрачнела. «И отца не помню. А ты…, - она осеклась и стерла слезу со смуглой щеки: «Прости, пожалуйста».

-Кого бы я хотела увидеть, - весело сказала Мэри, забираясь в постель, - так это Джона.  Помнишь, мама о нем рассказывала? Мы с ним дружили, с ним весело было. Давай спать, - она задула свечу. Мораг, свернувшись в клубочек рядом с ней, сразу задремала.

Мэри лежала, закинув руки за голову, слыша его уверенный, спокойный голос: «Вот тут, - бумага зашуршала, - будет город. Мы там как следует, все промерили.  Месье л’Анфан уже начал планировать дороги, улицы…Я еще напишу в Лондон, кузине Изабелле.  Думаю, она с удовольствием примет участие в такой работе, она отличный архитектор, - Дэниел усмехнулся: «Она уже  целый город построила, Эс-Сувейру».

Взрослые заговорили о Марокко, о том, какие здания будут строиться в новом городе. Мэри исподтишка посмотрела на Дэниела - заходя в столовую, он усмешливо сказал: «Надеюсь, вы меня простите за такой скромный наряд.  Я не успел заехать  в Филадельфию, остановился тут, на постоялом дворе».

-Ему идет, - подумала Мэри, рассматривая загорелую, крепкую шею,  приоткрытую воротником льняной рубашки.

-Разумеется, -  Дэниел отпил вина, - я уже выбрал участок и для своего дома, и для особняка Горовицей - будем соседями. Бостонский дом я Тедди отдам,  как он в Америку приедет. А вы еще не были в Англии? - внезапно спросил он. Мэри, вздрогнув, ответила: «Нет»

-Как Мораг подрастет, - рассмеялся капитан Кроу, - мы их отправим в Лондон, и в Париж - с родственниками повидаться.

Мэри перевернулась на бок: «Брось, он взрослый мужчина, правая рука министра иностранных дел, зачем ты ему нужна…». Девушка поворочалась и, взбив подушки, закрыла глаза.

В саду было тихо. Дина, присев на каменные ступени, покачала Батшеву: «Видишь, все в синагогу ушли, первый день праздника.  Одни мы с тобой остались». Полуденное, осеннее  солнце золотило листья деревьев. Батшева, проснувшись, позевала и попросила грудь. Дина кормила ее, глядя на сукку: «Мальчишки все-таки там ночевали. Мирьям сказала - даже не замерзли. Тепло еще, ничего страшного».

Она отнесла спящую дочь наверх. Спустившись на кухню, Дина хмыкнула: «Как вернутся все - надо будет обед подавать.  Дети помогут еду носить, ничего страшного».

Дина налила в стакан воды. Пройдя по дорожке, присев на деревянную скамью в суке, она немного отпила, пробормотав благословение.

-Что, даже воды нельзя в доме выпить? - услышала она знакомый голос. Дэниел  поклонился и прошел внутрь: «Вы позволите, кузина Дина?»

-Конечно, кузен Дэниел, - она покраснела. Мужчина устроился рядом. Дина лукаво добавила: «Пить, и есть надо только в сукке. И ночевать тоже, но только мужчинам, разумеется».

-Значит, вы одна спите сейчас? - его зеленовато-голубые глаза все смотрели на нее - пристально. Дина зарделась  и буркнула: «Тут холодно, кузен Дэниел, разрешается в доме оставаться».

-Это нескромно, - беспомощно подумала Дина. «Тут сад, конечно, но он ведь закрытый..., И Батшева наверху спит…, Он родственник, только очень дальний. И не еврей.  Господи, надо встать и уйти!»

Однако она все сидела на скамейке, краснея. Дэниел полюбовался белокурой прядью, спускавшейся из-под завязанного по-домашнему платка синего шелка: «Я ей нравлюсь, сразу видно. Кузина Дина, - он усмехнулся: «Я, к сожалению, должен возвращаться в Филадельфию, по делам.  Раз вы тут до следующего лета, а, может быть, и дальше, - мне Меир говорил, - я вас навещу, кузина Дина. Вы будете мне рады?»

Дина почувствовала его горячую, крепкую ладонь, рядом со своей рукой. Женщина ощутила прикосновение его пальцев. Сглотнув, она ответила: «Да».

-Я так и знал, - шепнул Дэниел и рассмеялся про себя:

-Вот и отлично. Красивая, молодая любовница, и сама же не заинтересована в огласке. Пойди еще найди такую женщину. Эстер постарела сильно, седина уже в голове, да и не след соблазнять жену коллеги. Меир хоть и депутат пока, но потом вернется в правительство. А Мирьям, кроме своего квакера-трезвенника, никого другого не видит. Да и подурнела она в деревне, раньше у нее столько веснушек не было. А эта…, - он наклонился и прижался губами к шее Дины, - эта…Она бы мне прямо тут отдалась, но не надо, опасно.

-Кузен Дэниел, - услышал он растерянный голос. «Кузен Дэниел, я прошу вас, не надо, это грех…»

-Я ведь совсем один, кузина Дина, - едва слышно, горько, сказал Дэниел. «Живу на постоялых дворах, у друзей…, Никто меня не ждет, никому я не нужен,…Пожалуйста, не будьте такой жестокой, я прошу вас…, Один поцелуй, всего только один..., Я, - он помолчал, - я буду вспоминать его, всю жизнь…»

Мужчина  опустился на колени. Дина почувствовала мимолетное, нежное, прикосновение его губ. Она заставила себя отстраниться, слыша, как стучит ее сердце, - беспорядочно, глухо.

-Спасибо, - Дэниел помолчал, - Дина. Спасибо вам. Мы с вами еще увидимся, обещаю.

Он поднялся и, коротко поклонившись, вышел. Дина откинулась на спинку скамейки, глядя на свои дрожащие пальцы.  Только плач Батшевы погнал ее в дом, в спальное крыло. Она дала дочери грудь и долго сидела на кровати, ласково укачивая ее: «Нет, нет, я не смогу, не смогу…»

Дина сняла бриллиантовые серьги.  Положив их на серебряный поднос, встряхнув непокрытыми волосами, она улыбнулась: «Тебя так все хвалили за обедом, Аарон, и новый староста синагоги, и его жена…, Так приятно».

Она стала заплетать косы. Муж, что уже полулежал в постели, читая что-то, попросил: «Иди сюда, милая».

Дина присела рядом. Аарон, замявшись, взял ее маленькую руку: «Предлагают тут мне остаться, Динале. В  новый город поехать, мы сегодня с равом Гершомом говорили об этом…, Понимаешь, все хорошо, и дом у нас будет, большой, и девочки будут учиться…, Но я буду тосковать по Иерусалиму, я знаю, - он тяжело вздохнул. Дина приникла головой к его плечу:

-Я не устою. Если мы будем жить там, в столице, - я не устою.  Он будет рядом, мы будем видеться…Господи, прости меня, я согрешила, я знаю, нельзя было позволять ему то, что я позволила….

Она поцеловала мужа в щеку: «Тебе же лучше в Святой Земле, Аарон. А мне и девочкам - хорошо там, где хорошо тебе. Так что следующим летом вернемся, как и решили».

Батшева заворочалась в колыбели. Дина, поднявшись, взяв дочь - повернулась к мужу. Он смотрел на нее - темными, красивыми глазами: «Иди сюда, с маленькой». Аарон отложил книгу и устроил их в своих руках. Он смотрел на то, как кормит жена, обнимая ее, шепча на ухо что-то нежное. Дина, закрыв глаза, сказала себе: «Обещаю, больше никогда не оступлюсь».

-Я люблю вас, - Аарон полюбовался спокойным личиком Батшевы и запел: «Durme, durme, mi alma donzella, durme, durme, sin ansia y dolor».

-Без горя и несчастий, - Дина помолчала и повторила: «Без горя и несчастий. Я уверена, Аарон, так и будет».

 

Пролог

Варенн, Франция, июнь 1791 года

Роскошная карета, запряженная четверкой гнедых, медленно ехала по накатанной, широкой дороге. Вокруг зеленели поля, вдалеке, над лесом,  кружились какие-то птицы. Кучер - маленького роста, плотный, коротко остриженный, приоткрыл окошечко: «Там застава, ваша светлость».

-Спасибо, Робер, - одними губами отозвался Джон. Он потер ноющий висок, и, поправив свой шелковый галстук, поиграл перстнями на пальцах:

-Ничего страшного, до Монмеди всего двадцать пять миль. Это, наверняка, последняя проверка документов перед границей. К вечеру будем уже во Фландрии, там ждет мой сын. Ваш брат, - герцог поклонился невысокой, белокурой женщине с усталым лицом, в простом платье служанки, - ваш брат, император Леопольд, ваше величество, - согласен отправить австрийские войска против армии бунтовщиков.

-Долой дворян! - раздался чей-то залихватский голос с дороги. В золоченую дверцу ударился комок грязи. Робер щелкнул кнутом, карета покатилась быстрее.  Женщина, посмотрев припухшими, голубыми глазами вслед отряду солдат, что шел к Парижу - перекрестилась.

-Луи, ты слышал? - тихо сказала она мужу, что сидел, прижавшись виском к шелковой обивке кареты. Он был в ливрее лакея, с коротко постриженными белокурыми волосами. «У него же седина, -  поняла Мария-Антуанетта. «Господи, бедный мой, ему и сорока нет. Как постарел за это время, что нас в Тюильри  держали. Только бы с детьми все хорошо было. Ничего, сейчас выедем из Франции, и все образуется».

-Луи, - она потормошила мужа, - мой брат согласен помочь нашей борьбе, это очень хорошие новости!

-Да, - безразлично ответил король и закрыл голубые глаза.

-Второй год он такой, - зло подумал Джон, доставая кожаную папку с бумагами. «Как из Версаля их в Париж привезли - либо молчит, либо вздыхает: «Делайте, как знаете». И по ночам плачет, королева Марте говорила, что укачивает его, как ребенка. Будем надеяться, за границей это у него пройдет, иначе вести соединенные силы Европы на Францию придется мне. Или Марте, - Джон усмехнулся. Герцог шепнул жене, что, сидя рядом, углубилась в маленький, испещренный математическими символами, блокнот: «Убирай это, еще, не приведи Господь, карету обыскивать будут».

-Это не то, что ты думаешь, - Марта подняла зеленые глаза: «Это просто мои заметки, с последнего занятия у Лагранжа».

Она все-таки сунула блокнот в бархатный мешочек: «Посмотрю, как там дети».

Они с Теодором медленно шли по набережной Августинок. Марта взглянула на темную громаду дворца Тюильри. Поежившись, она запахнула бархатную накидку, - весна была сырой, деревья в парке были окружены лужами. Через мост, печатая шаг, шел отряд Национальной Гвардии - в треуголках, с трехцветными кокардами.

Теодор внезапно усмехнулся:

-Грибоваль, он артиллерией занимается, пошел к Карно, этому приятелю Робеспьера, что за армию отвечает в Национальном Собрании. Я бы запретил, если бы знал, не хочу в это влезать. Сказал, что месье Корнель нам нужен, он отличный инженер, оружейник..., Карно ответил, что Франции, прежде всего, нужны французы, а не люди непонятного происхождения. Так что из Арсенала меня уволили, хорошо еще, что в Горной школе пока держат.

Марта помолчала: «Констанца приходила, говорила, что у Лавуазье они газы какие-то просили...»

-Антуан им отказал, - Теодор остановился и закурил, - объяснил, что не считает возможным подвергать опасности жизнь людей, это первое, и второе - мы не умеем вырабатывать эти газы в промышленных масштабах.

-Но ведь, - Марта повертела на пальце синий алмаз, - можно научиться...

Теодор прислонился к мокрому граниту набережной. «Можно, - согласился он. «Для этого надо поменьше кричать на площадях и больше - тратить деньги на науку. При монархии хотя бы золота не жалели на это».

-Так до сих пор монархия, - упрямо заметила Марта, накидывая на голову капюшон накидки - пошел мелкий дождь.

-Это ненадолго, - мрачно сказал Федор, раскуривая сигару. «Месье Робеспьер, уверяю тебя, спит и видит - как бы ему взобраться куда-нибудь повыше и руководить нацией. И нас, - он горько усмехнулся, - «врагов народа», как пишет в своей газетенке Марат, - выгнать за границу. Ты же сама говорила, пасынок твой в Вене  только и делает, что эмигрантов привечает.  Маршал де Брольи, уже, говорят, там отряды военные формирует.

-Уезжал бы ты с нами, - тоскливо попросила Марта, глядя в его голубые, окруженные мелкими морщинами глаза. «Правда, Теодор..., Констанцу не тронут, у нее английский паспорт, да и не бросит она месье Лавуазье, никогда, а вот тебя..., Посадим тебя на козлы, вместе с Робером, вторым кучером. Зачем рисковать?»

Красивое лицо замкнулось. Он коротко ответил, выбросив окурок в Сену: «Затем, что тут женщина и ребенок, которые нуждаются в моей защите. Пока я жив, я их не оставлю. И нечего об этом больше говорить».

Они распрощались у подъезда. Федор, поднимаясь наверх, расстегивая сюртук - вынул из кармана икону. «Почти незаметно, - пробормотал он, рассматривая аккуратно заделанную дыру от пули. «Я и краску такую же подобрал. Хорошо еще, что месье Максимилиан не в лик попал, с ним бы я не справился. Спасла она Питера, конечно,  придержала пулю. Как это Бойер говорил - на дюйм левее, месье Кроу, и пришлось бы заказывать погребальную мессу. И так, бедняга - до зимы в постели провалялся. А месье Максимилиану Питер локоть прострелил, правый. У него рука до сих пор  плохо действует. Так ему и надо, - Федор ядовито рассмеялся и позвонил.

Франсуа читал «Друг народа».

-Задницу подтирать, - коротко заметил охранник, поднимаясь, пожимая руку Федору, - и то не годится.  Месье Марат на бумаге экономит, грубая она. Спит маленький, - лицо Франсуа озарилось неожиданной, нежной улыбкой.

Но Мишель не спал. Он сидел в своей маленькой, под кружевным пологом, кроватке, возясь с искусно выточенными, деревянными игрушками.

Ребенок  обернулся. Уверенно поднявшись, держась за ореховые перила, Мишель весело сказал: «Папа! Мой папа!»

От мальчика пахло чем-то сонным, сладким. Оказавшись на руках у Федора, поерзав, он потребовал: «Играть!».

-Будем, - целуя белокурые, мягкие волосы, согласился Федор. «Обязательно будем, сыночек».

Дверца кареты открылась. Офицер Национальной Гвардии, - совсем молоденький, - заглянул внутрь: «Опять иностранцы. И богатые, у женщины платье, которых тут и не видели. А у него кольца с бриллиантами. И слуг с собой везут».

-Попрошу ваши документы, - вежливо сказал офицер, - сами понимаете, скоро граница.

-Пожалуйста, - Джон протянул ему бумаги. «Мы едем в Брюссель, а оттуда, через Амстердам - в Лондон. Вот мой дипломатический паспорт».

-Его светлость Джон Холланд, граф Хантингтон, герцог Экзетер, - шевеля губами, прочитал офицер. Пахло скошенной травой, где-то в небе, над каретой, запел жаворонок. «Его величество король Георг просит оказывать подателю сего всяческое содействие. Путешествует с женой, детьми и слугами. Ее светлость Марта Холланд, лакей Фредерик Лантье, горничная Мари  Лантье, - офицер посмотрел на слуг: «Вы брат и сестра?»

-Муж и жена, - милое, усталое лицо женщины улыбнулось. «Уже больше десяти лет, ваше превосходительство».

-Хорошенькая, только грустная очень - вздохнул офицер. Юноша  вдруг разозлился, глядя на худые, тонкие пальцы мадам Лантье. «Причесывает эту паразитку, - он искоса взглянул на холодное, надменное  лицо герцогини, - стирает ей чулки..., Пора отправлять всех аристократов на эшафот, и как можно скорее, правы парижане. Короля с австриячкой - первыми туда повести».

-Что вы, мадам Лантье, - рассмеялся офицер, - я вовсе не «ваше превосходительство». Я из крестьян, такой же рабочий человек, как и вы. Я бы хотел взглянуть на ваших детей, - обратился он к герцогу, - трое же их?

-Разумеется, - Джон кивнул лакею. Тот, медленно двигаясь, открыл дверцу заднего отделения. «Тоже устал, - с сожалением подумал юноша, увидев болезненное, бледное лицо лакея. У него были  припухшие, - будто он плакал, - голубые, добрые глаза.

Две девочки, сидя на персидском ковре, играли в карты, мальчик поменьше, - спал на бархатном диванчике. Белокурая, зеленоглазая девочка вскочила. Оправив шелковое платьице, она улыбнулась:

-Здравствуйте, офицер! Я леди Элизабет Холланд. Это моя старшая сестра, леди Мэри, ей тринадцать, и младший брат Чарльз, наследный герцог Экзетер, ему шесть. А мне десять, - Элизабет склонила голову набок и томно спросила: «Офицер, а можно потрогать вашу шпагу? Мэри тоже хочет, просто она стесняется».

-Трогайте, - важно разрешил юноша. Дождавшись, пока девчонки закончат ахать,  он поклонился герцогу: «Можете продолжать путь».

-Мальчишка-то как спал крепко, - вспомнил юноша, глядя вслед удаляющейся карете. «Маленькие, они все такие - набегаются, а потом их и не добудишься». 

-Ставьте барьеры обратно, -  велел он солдатам. Присев на бревно у края дороги, покусывая какую-то травинку, юноша хмыкнул:

-Лето, какое теплое. Весна мокрая была, а после Вознесения Господня как отрезало - ни одного дождя. Пшеница в этом году удастся. Эх, - он потянулся, - может я зря с фермы ушел? Так третий сын, мне бы и не досталось ничего. Первому - земля, второй  для Господа, а третий, - он повертел в руках пистолет, - третий сам в люди пробивается. В Париже, в этой газете «Друг народа», пишут, что всех кюре повесить надо и церкви  разорить.

Юноша взглянул на шпиль собора, что возвышался в жаркой, полуденной дымке над далекими крышами Варенна. «Альбер там служит, - подумал он. «Это как же - мне брата своего повесить? Никогда такого не будет. И церкви трогать незачем, так испокон веку было - кюре за нас молятся, а мы работаем. Ерунда, - решительно заключил он.  Поднявшись, юноша сказал солдатам, что играли в карты у обочины: «Пора и перекусить».

В карете было тих. Королева, чуть слышно выдохнула: «Марта, а не опасно оно - это снадобье?»

-Я совсем немножко ему дала, ваше величество, вы же видели - ласково отозвалась женщина. «До границы проспит,  и все. Вы же сами говорили - его высочеству дофину шесть лет.  Все же маленький ребенок, вдруг что-то не то скажет».

-Заедем в Варенн, - Джон откинулся на спинку сиденья, - купим там провизию. В Монмеди встретимся с мадам де Круа и вашей сестрой, ваше величество. Хорошо, что мы едем раздельно - так безопаснее.

Людовик молчал, безучастно глядя в окно, за которым были бескрайние, цветущие луга. «Такое лето хорошее, - вдруг сказал он. «Урожай богатый будет».

-Урожай, - Джон сцепил, зубы. Мужчина опять потер ноющий тупой болью висок. «Осенью война начнется, а он про урожай. Господи, вывезти бы их, и сдать на руки императору Леопольду. Пусть потом что хотят, то и делают».

-Твоей сестре, Луи, надо было еще в феврале уехать, - с отголоском давнего недовольства сказала королева, - вместе с вашими тетками. Я же предлагала…, Они добрались до Рима, и сейчас в безопасности.

-Ты же знаешь Элизабет, - голубые глаза Людовика наполнились слезами, - она бы меня никогда не бросила.  Король вздохнул. Сцепив пальцы, отвернувшись , он опять стал смотреть в окно.

-Въезжаем в Варенн, ваша светлость - раздался голос Робера. «К постоялому двору заворачивать?».

-Да, - отозвался Джон: «Вы из кареты не выходите, я с  Робером обо всем позабочусь. И детей не надо выпускать».

Мария-Антуанетта  покраснела и со значением взглянула на Марту. «Я вас провожу, ваше величество, - та улыбнулась, - и девочек с собой возьмем. А маленький пусть спит».

На чисто выметенном дворе было пусто. Робер, распрягая лошадей, сказал слуге: «Мы совсем ненадолго. Коням воды дай, и позови хозяина своего, где там он у вас?»

-В погребе, с винами разбирается, - слуга быстро побежал к трехэтажному, каменному, под черепичной крышей, дому. Окна были раскрыты, из трактира доносился стук ножей и чьи-то голоса.

-В самый обед заехали, - незаметно поморщился Джон. «Ладно, сейчас быстро все купим, и отправимся отсюда восвояси».

-Чего изволите, сударь? - кругленький человечек вытирал руки о передник. «Комнаты, стол?»

-Нет, нет, - Джон улыбнулся. «Нам всего лишь кое-какой провизии и вина в дорогу. Пойдемте, я расплачусь, а мой кучер  донесет ящик. И покажите, где у вас умывальная - со мной дамы, - он обернулся на жену, что, держа за руки девочек,  выходила из кареты.

-Мари, - капризно позвала  та, - что ты копаешься. Возьми все, что нужно, и быстрее. Хозяин поклонился: «Сейчас  я вернусь, у меня свежие колбаски, паштет, утка..., Останетесь довольны».

Джон посмотрел на ливрею Робера: «Отлично, пистолета совсем не видно. И мой тоже  незаметен. Пальбы мы тут, конечно, поднимать не будем, незачем. Так, на всякий случай».

Они ушли вслед за хозяином, и не обратили внимания на открывшуюся дверцу кареты. «Хоть подышать смогу, - решил Людовик, выходя во двор. «Надо сбросить с себя это..., эту болезнь…, я же взрослый мужчина, я король...»

Он  вспомнил бесконечную зиму в Тюильри, когда, бывало, он даже не поднимался с постели. За закрытыми дверями опочивальни что-то говорили,  до него доносился раздраженный голос жены, ему приносили на подпись какие-то бумаги.  Он лежал, свернувшись под меховым одеялом, глядя на трепещущие в сумерках огоньки свечей, отчаянно желая закрыть глаза и больше никогда не просыпаться.

-Надо жить, - твердо сказал себе Людовик. «Ради семьи, ради детей..., Луи-Шарлю всего шесть. Мне  надо вырастить мальчика.  Потом он взойдет на трон, а я отрекусь от престола. Уеду в Версаль и буду там читать книги. Интересно, что случилось с экспедицией Лаперуза? Уже третий год от них ничего не слышно». Он прислонился к карете: «Это ведь я поддерживал Лаперуза, Лавуазье, французскую науку - а вовсе не эти крикуны из Национальной Ассамблеи».

-Ваш счет, месье Друэ, - поклонился слуга  человеку, сидевшему у окна, в компании мужчин с трехцветными кокардами.

Тот поковырялся щепочкой в зубах: «Надо выпить последний бокал за то, чтобы Франция, наконец, избавилась от сословия паразитов!»

-Для почтмейстера вы очень революционно настроены, месье Друэ, - смешливо заметил кто-то из его собутыльников.

Друэ, - низкого роста, коренастый мужчина, - грохнул большим кулаком по столу. «Так оно и будет, помяните мое слово!». Золотое экю, что он бросил на счет, подскочило.  Почтмейстер, уставившись в окно, прошептал: «Не может быть!».

-Доставайте свои пистолеты, - велел он мужчинам, - нас изволил посетить сам Бурбон.

Друэ вышел во двор, так и держа монету с профилем короля. Он положил  руку на плечо невысокому мужчине, в ливрее лакея. Мужчина, грубо усмехаясь, спросил: «Луи Бурбон»?

-Меня зовут Фредерик Лантье, месье, - робко ответил тот, - я камердинер его светлости герцога Экзетера. Мы тут проездом, в Брюссель.

Друэ скорчил недовольную гримасу. Махнув рукой мужчинам, что сгрудились в дверях трактира, он крикнул: «Обознался!». Из окошка кареты высунулась белокурая, растрепанная голова. Маленький мальчик, потирая заспанные глазки, радостно сказал, потянувшись к Людовику: «Папочка! Мы уже приехали?»

Марта застыла. Она бесцеремонно взяла королеву за острый локоть: «Не смейте туда ходить. Сейчас дождемся девочек, тут есть черный ход, - женщина кивнула на калитку, - выберемся через него. Дойдем до Монмеди, окольными тропами».

Мария-Антуанетта, стояла, не двигаясь, глядя на мужа. Он держал на руках Луи-Шарля. Ребенок, сонно улыбаясь, оглядывал вооруженную толпу, что собиралась вокруг них.

-Там мой муж, - дрожащими губами выдохнула королева. «Мой сын…Я не могу, Марта, не могу их бросить…»

-А тут ваша дочь, - жестко ответила женщина. Обернувшись, увидев девочек, что выходили из умывальной, она приложила палец к губам и незаметно кивнула на калитку. «Пистолет у меня за чулком, - вспомнила Марта, - драгоценности в корсете у королевы. Надо будет какие-нибудь обноски украсть, в первой же деревне. Я их выведу, ничего страшного».

-Папа! - внезапно крикнула Мария-Тереза. Вырвав руку Элизы, девочка бросилась к карете. Марта сцепила, зубы и успела удержать королеву за подол платья. Грубая шерсть затрещала. Она услышала выстрел.

-Что происходит? - спокойно спросил Джон, опуская пистолет. «По какому праву вы задержали моих слуг и моих детей, господа? Отпустите их, дайте нам уехать».

-По праву революционной законности! - брызгая слюной, ответил почтмейстер Друэ. «Это Бурбоны, семейка паразитов, а вы - он наставил на Джона оружие, - их укрываете! За такое полагается гильотина! Взять их! - скомандовал мужчина, и вскрикнул - пуля оцарапала ему щеку.

-Вообще, - спокойно сказал Робер, так и стоя над ящиком с провизией, - я стреляю без промаха, месье, но для вас  сделал исключение. Оставьте в покое моего хозяина.

Маленький Луи-Шарль разрыдался: «Не стреляйте! Это папа и мама! Не стреляйте в них, вы плохие!»

-Все понятно, - Друэ вытер кровь со щеки. Он, внезапно усмехнулся: «А я не буду делать исключений, месье».

-Мама, - прошептала Элиза, - мамочка…Месье Робер…, как же так…Что будет с их величествами, с папой?

Марта все смотрела на труп охранника, - с разорванным пулей горлом.  Он упал рядом с ящиком.  По утоптанной земле двора  растеклась лужица темной, густой крови. Луи-Шарль и его сестра плакали, цепляясь за руки королевы. «Джон, - подумала Марта, - Господи, что с ним…»

-Как голова болит, - еще успел подумать герцог. «Жарко, как жарко. Господи, где это я, ничего не узнаю, где Марта, где Элиза?»

Пистолет выпал из внезапно ослабевшей руки. Он почувствовал, как лицо его будто стекает вниз. Джон  упал, подергиваясь, рядом с мертвецом, испачкав сюртук в его крови.

-Удар, - авторитетно заявил Друэ, пошевелив носком сапога голову Джона. «Сдохнет, туда ему и дорога. Один он вас вывозил? - грубо спросил почтмейстер у короля.

-Вот и все, - понял Людовик. «Мою сестру тоже, наверняка, поймают. Нечего было даже, и пытаться бежать. Франция, бедная моя Франция, - он почувствовал слезы у себя на глазах. «Один, - услышал он твердый голос жены. Мария-Антуанетта взяла его за руку - крепко.

Уже когда их уводили под конвоем, Мария-Антуанетта оглянулась - возле умывальной   никого не было. Тело Джона так и лежало во дворе. Она вздрогнула - до нее донесся издевательский смешок Друэ: «Бросьте этого английского шпиона в сарай, к вечеру он сдохнет». Почтмейстер стоял над трупом Робера, поплевывая на пальцы, перелистывая документы. Разоренная, с разбитыми дверцами карета клонилась набок - при обыске у нее сломали ось.

-Австриячка нам соврала, - заорал Друэ. «У этого англичанина была жена и дочь - ее светлость Марта Холланд и Элизабет Холланд. Они не могли далеко уйти, найдите их, они тут, где-то в округе!»

-Господи, помоги им, - беспомощно подумала Мария-Антуанетта. Потом их втолкнули в чулан, и дверь захлопнулась.  Королева, опустившись на пол, прижала к себе детей: «Луи, Луи, не надо, не надо, я прошу тебя».

Он вытер заплаканное, измученное лицо: «Лучше бы нам всем было умереть, как тому бедняге, Роберу. Простые люди за нас жизнь свою отдают, а мы…, - его губы задрожали. Король, уткнувшись лицом в плечо жены,  разрыдался.

-Ночь, - понял Джон. «Уже ночь. Как тепло. Господи, где это я? - он попытался приподняться.  Левая часть тела не двигалась, он только и мог, что скрести рукой по соломе. «Робера убили, - вспомнили Джон. «Где их величества, где Марта с Элизой?»

Дверь сарая  скрипнула.  Он увидел огонек свечи. Жена была в старом, изорванном платье, в разбитых башмаках. Волосы были прикрыты потрепанным чепцом.

Марта опустилась на колени и перекрестилась, увидев его открытые глаза. «Моргни, если ты меня слышишь, - шепнула она. «Элиза в лесу, в безопасности. Драгоценности я в подол платья зашила, мы  тут, - Марта горько усмехнулась, - немного пошарили в домах, а  платья наши выбросили. Ты можешь идти?»

Он помотал головой. С усилием, чувствуя, как тяжело ворочается во рту язык, Джон промычал: «Нннннн…»

-Там тачка есть, во дворе, я видела, - спокойно сказала Марта. «До границы доберемся»

-Кккк…, - он силился приподняться. Марта, уложив его обратно, вздохнула: «Их в Париж увезли. Меня  тут никто не видел, кроме хозяина трактира. Они и внимания не обратили, на то, как я в город зашла».

-Ппппп…, - мычал он, слюна текла по подбородку. «Ннннн…Ггггггг…»

-Нельзя на границу, - Марта нежно вытерла соломой отекшее, искаженное лицо. «Надо в Париж?»

Джон с облегчением закрыл глаза и тяжело выдохнул: «Ооооо…»

-Опасно, - он почувствовал, как нежные пальцы жены пожимают ему руку. «Туда уже сообщили о нас, а в Париже Теодор, Констанца - они помогут. Я тебя поставлю на ноги, - улыбнулась женщина, - ты не волнуйся. Сейчас тачку привезу».

Варенн уже спал, коротко взлаивали собаки. Марта оглянулась. Перекрестившись, поправив рваный холст, что закрывал мужа, она  пошла к темнеющему за околицей города лесу.

Маленькая, худая женщина в бедняцком платье, с грязным, усталым лицом, толкавшая перед собой тачку - остановилась перед барьером, перекрывавшим дорогу. Сзади шла босая, в истасканной юбке, девчонка. На востоке, над крышами Варенна, вставал розовый, сияющий рассвет, пели птицы. Офицер Национальной Гвардии зевнул: «Куда в такую рань собралась, тетушка?»

Женщина открыла ладонь и показала ему ракушку. «К святому Иакову идем, - глухо, с простонародным акцентом, ответила она. «Мужа моего паралич разбил. Буду молиться, чтобы он выздоровел, а то куда же нам без кормильца, ваша светлость».

Офицер вспомнил своего брата, кюре, тишину собора, красивое лицо беломраморной Мадонны. Подняв холст, посмотрев на изуродованное гримасой, выпачканное в пыли, лицо мужчины, юноша перекрестился. На заросший светлой щетиной подбородок,  из угла искривленного, застывшего рта стекала слюна.

-И дочка с вами? - тихо спросил он, глядя на темный, простой крестик на шее девчонки.

-Немая она, - вздохнула женщина.  Девчонка почесала одной босой ногой другую и что-то замычала.

-Да поможет вам Господь, - растроганно сказал офицер, и махнул рукой.  Барьер подняли, а он все смотрел им вслед - женщина шла, толкая тачку, девчонка плелась сзади. Юноша вздохнул: «Глаза у них похожи, зеленые, сразу видно - мать и дочь.  Вот у кого горе, так горе, а ведь им еще до Испании брести, и все пешком».

-Пока не доберемся до Парижа, - почти не разжимая губ, велела Марта дочери, - и рта не раскрывай. Это я, как хочу, так и говорю, а у тебя акцент столичный, сразу подозревать нас начнут.

Элиза кивнула и неожиданно робко спросила: «Мамочка, а папа выздоровеет?»

-Обязательно, - твердо ответила Марта. Дойдя до развилки дорог, женщина свернула на западную - ту, что вела к Парижу.

 

Интерлюдия

Париж, январь 1793

Сыпал мелкий, колючий снежок, толпа, что стояла на площади - возбужденно переговаривалась. Маленькая, худая девчонка в старом шерстяном плаще и грубых, растоптанных башмаках шныряла за спинами людей, поднимаясь на цыпочки, глядя на высокий, грубо сколоченный эшафот, - его охраняли солдаты Национальной Гвардии. Поднятое лезвие гильотины поблескивало в лучах низкого,  зимнего солнца, что на мгновение вышло из-за туч.

-Что, - добродушно заметил один из санкюлотов, - хочешь посмотреть на то, как Бурбону голову отрубят? Так надо было с родителями приходить, - он показал на семьи, что сидели на телегах, разложив вокруг себя холсты с едой, - люди за полночь стали собираться. Или ты сирота? - ласково спросил он.

Девчонка блеснула зелеными глазами. Вытерев соплю покрасневшей, костлявой лапкой, она буркнула: «Вовсе нет. Папаша мой параличный, дома лежит, а мамаша полы моет, и я тоже, - девочка вздохнула. Толпа завыла - темная, зарешеченная карета въехала на площадь.

-Садись ко мне на плечи, - предложил санкюлот. Элиза вздохнула: «Не хочу я тут оставаться. Но папа просил, и мама - она, же в Тампле убирается, у королевы. Мама говорила - посмотри, ее величество должна знать, что тут было».

Она дернула углом рта: «Спасибо». Оказавшись наверху, Элиза откинула капюшон плаща и внимательно осмотрела толпу. «Дядя Теодор не придет, - вспомнила девочка. «Он слишком заметный, и вообще - с тех пор, как указ издали об изгнании иностранцев, он прячется. Только записки передает через меня, тете Тео и Мишелю. Констанца тут, наверное, в мужском костюме, - девочка прищурилась и оглядела головы, - она же книгу пишет, ей все видеть надо. Она с месье Лавуазье живет, в деревне, на Сене. Там безопасней».

Дверца кареты открылась и толпа взвыла: «Смерть тиранам!». 

-Смерть тиранам!» - звонко закричала Элиза: «Господи, прости меня, я бы перекрестилась, но опасно это сейчас. Тетя Тео говорила, как мы с ней в саду Тюильри встречались, что Робеспьер готовит указ о запрещении религии».

Элиза посмотрела на невысокого человека, в одних бриджах и рубашке, что вышел из кареты, опираясь на руку священника.

-Аббат де Фирмон, - радостно поняла Элиза, - тот, что исповедует сестру его величества.  Друг дяди Теодора. И к нам он приходит, папа через него сведения передает. Кружным путем, конечно. Сначала в Рим, потом в Вену, оттуда - в Амстердам, к Джо.  А потом  в Лондон. Нас всех заочно к смертной казни приговорили, - Элиза невольно хихикнула, - и папу, и маму, и Маленького Джона, за то, что он в Австрии эмигрантов здешних привечает. Знали бы они..., - Элиза пошатала языком зуб:

-Скоро выпадет. Луидора теперь не дождаться, а вот сантим мама даст, наверное. И драгоценностей не осталось, только крестик мамин, и кольцо с алмазом. Остальное продали все.

Она вспомнила чистую, беленую каморку в Марэ, крохотное окошко, в которое были видны ноги прохожих, тепло камина и ласковый голос отца, что сидел в кресле у стола.  Он говорил медленно, запинаясь, старательно произнося слова, а вот писать, не мог - пальцы разжимались, перо падало из рук. «И ходит плохо, - вздохнула Элиза. «С костылем, и  только по комнате. Но все будет хорошо, папа совсем оправится, и мы уедем в Лондон».

Людовик почувствовал, как руки палача снимают с него шерстяной шарф и крестик, что висел на шее -- простой, деревянный, на потрепанном шнурке. «Холодно, - поежился король. Вздохнув, он вспомнил лицо жены. «Ее не тронут, она все-таки женщина. И детей тоже - просто вышлют за границу, и все. Жалко, что я с ними не попрощался, но тогда бы я не смог, не смог сделать того, что надо. Я себя знаю, - он ощутил руку священника, что вела его вверх по лестнице и улыбнулся: «Я сам, святой отец, спасибо вам».

Наверху было зябко. Людовик оглядел запруженную людьми площадь и увидел ребенка, что сидел на плечах у какого-то мужчины. Белокурые, распущенные волосы шевелил ветер. «Как у Марии-Терезы и Луи, - подумал король. Сам не зная почему, подняв руку, он  перекрестил девочку.

Палач шепнул: «Позвольте, сир, надо распахнуть воротник рубашки».

Людовик обернулся и спросил, глядя в серые глаза: «Братец, ты мне скажи - об экспедиции Лаперуза так ничего и не слышно?»

Палач покачал головой и развел руками. «Пропали, - горько подумал Людовик, чувствуя холодный ветер на шее. «Франция все равно  будет ими гордиться. А мной?»

Он подошел к гильотине и внезапно, громко проговорил: «Я умираю невиновным». Голос - низкий, сильный, разносился по площади, и король понял: «На мосту, наверное, и то слышно. Там тоже  люди. Вот и хорошо».

-Я умираю невиновным, - повторил он. «Я прощаю тех, кто обрек меня на смерть, простите и вы их. Я говорю вам это, готовясь предстать перед Богом. Я молюсь о том, чтобы Франция больше не страдала».

Элиза, широко открытыми глазами смотрела на то, как короля привязывают к гильотине. Аббат де Фирмон перекрестил его: «Иди на небеса, сын святого Людовика».

-Дети, - еще успел попросить король. «Господи, убереги их от горя и несчастий, прошу тебя».

Лезвие гильотины упало, толпа ахнула, раздались крики: «Да здравствует Республика!».  Палач, подняв отрубленную голову, указывая на кровь, что капала вниз, крикнул: «Смерть тиранам!»

Высокий, тонкий юноша в простом сюртуке быстро покрывал листы блокнота стенографическими крючками. Констанца прервалась и подышала на пальцы:

-Это будет сенсацией. За такую книгу издатели передерутся. Я видела все - штурм Бастилии, штурм Тюильри, заседания Национальной Ассамблеи, казни..., Что папа с Изабеллой понимают, просят меня вернуться домой, потому, что тут опасно. Одно слово - не журналисты. Даже если война с Англией начнется - никуда не уеду. Дядя Джон остался, и Марта, и Элиза, и Теодор. Тем более тут Антуан, - она ласково улыбнулась и услышала рядом восторженный голос: «Мсье, вы репортер?»

-К вашим услугам, -  поклонилась Констанца, мгновенно оглядев некрасивую, угловатую, с темными глазами девушку. «Роялистка, сразу видно, - хмыкнула Констанца, - глаза заплаканные и крестик на шее. Простой, и одежда простая, не парижская. Но дворянка, речь правильная. Она мне может пригодиться».

-Мсье Констан, - девушка пригладила рыжие, коротко стриженые волосы. «Рад знакомству, мадам...»

-Мадемуазель, - провинциалка зарделась. «Мадемуазель Шарлотта Корде».

В библиотеке было тепло.  Робеспьер, откинувшись на спинку кресла, перечитал ровные строки:

 -Все те, кто, действиями или словами, поддерживает тиранию, а также все враги свободы. Все те, кому было отказано во французском гражданстве. Все те, кто был уволен или отправлен в отставку по решению комитетов Национальной Ассамблеи, ныне именуемой Конвентом, все бывшие дворяне, все родственники (мужья, жены, дети, родители, братья и сестры)  тех эмигрантов или иностранных шпионов, в случае если они не выражали, - постоянно и открыто, - своей поддержки революции. А, также сами эмигранты, покинувшие Францию, начиная с 1 июля 1789 года, даже если они вернулись в пределы страны, -  все перечисленные подлежат смертной казни по решению Комитета Национальной Охраны.

-Прекрасно, - пробормотал Робеспьер, и налил себе вина. Поднявшись, он подошел к окну. Стекло было залеплено мокрым снегом. Он улыбнулся: «Все прошло просто отлично, народ радуется. Австриячка будет следующей, а детей мы заморим голодом в Тампле. Надо их разделить с матерью. Умерли и умерли».

Он вернулся к столу. Взяв чистый лист, Робеспьер написал на нем: «Экзетер». Человек, что сидел на мягком диване, читая «Друг народа», хохотнул и сложил газету: «Что, Максимилиан, не по зубам тебе его светлость герцог оказался? Второй год по всей Франции ищут сбежавшего в Варенне параличного, и никак найти не могут».

Робеспьер окинул взглядом мокрые, сочащиеся язвы на смуглом лице Марата: «Это сифилис, несомненно. Он говорит, что заболел, когда скрывался в парижской канализации, но я точно знаю, мне донесли - его лечат ртутью. Скорей бы он сдох, народ его любит, а так нельзя - надо, чтобы любили одного меня. Поклонялись мне. Хотя Жан-Поль полезен, раззадоривает народ своими статьями».

-Найдем, - пообещал Робеспьер. Устроившись на ручке кресла, он вздернул бровь: «Что там с кампанией против попов и церквей?»

-Выдававший себя за француза месье Теодор Корнель, - начал читать Марат из блокнота, - бывший преподаватель Горной школы, и бывший инженер Арсенала, - не только состоял на содержании у католической церкви, шпионя за честными французскими гражданами, но, и как нам стало известно, - являлся агентом Австрии и Пруссии.

-И Англии, - добавил Робеспьер. «Все равно,  они войну  Франции объявили, как австрийцы с пруссаками. Штатгальтер, кстати, присоединился к их коалиции. Однако  мы скоро победоносно войдем в Нижние Земли. Мы готовим указ о всеобщей мобилизации в армию, - добавил Робеспьер.

Марат озабоченно покусал перо: «Тогда напишем просто - агент объединенной коалиции врагов революции. Как? - поинтересовался он.

-Жан-Поль, - вздохнул Робеспьер, - будь проще и люди к тебе потянутся, это закон. Твою газету читают те, кто еле-еле вывески разбирает. А ты их пугаешь длинными словами - коалиция…» Робеспьер задумался и велел: «Пиши!»

Он стал расхаживать по кабинету, размахивая сжатой в кулак рукой. «Хоть болеть перестала. Вот же подонок этот Кроу,  жаль, что он не сдох. Еще и зима в этом году сырая, рана все равно  стынет».

-Граждане! - проникновенно сказал Робеспьер. «Братья! Друзья! Революция в опасности. Подлые наймиты иностранцев хотят поставить Францию на колени. Мы избавились от паразита Бурбона, не позволим опять надеть ярмо  рабства на наши шеи. Поэтому любой, кто сообщит о местонахождении грязного шпиона попов, выродка, по имени Теодор Корнель - окажет неоценимую услугу революции. Опасайтесь лазутчиков, граждане, будьте бдительны!»

-Вот и все, - он легко улыбнулся и осушил серебряный бокал. «Видел же ты эти подметные листки, те, что подписаны «Dieu Le Roi». Там все просто и понятно. Король - святой мученик, королева - прекрасная страдалица, их дети - ангелы. Максимилиан Робеспьер - олицетворение дьявола. Простонародье только такой язык и понимает, - Робеспьер дернул углом рта.  Марат спокойно сказал: «С листками этими мы разберемся, я за ними слежу. Их явно дворянин составляет, человек образованный. Слышал ты, на западе, в Вандее, беспорядки?»

-Они там даже не французы, - презрительно заметил Робеспьер, открывая еще одну бутылку бордо. «Дикари, лепечущие на своем наречии, живущие в землянках. Мы отправим туда десяток полков Национальной Гвардии, с пушками, вся Бретань в крови искупается. Что там у нас еще? - он кивнул на блокнот.

-Возвращаясь к попам, - Марат пошлепал мокрыми, раздутыми губами, - будет  статья о том, что все священники, не присягнувшие на верность конституции - должны быть гильотинированы. И заметка о тебе, как ты и просил - лидер нации, не спит ночами, работает при свече, воспитывает сына..., - Марат издевательски улыбнулся и осекся - Робеспьер смотрел на него холодными, голубыми глазами.

-Воспитываю, - процедил он и тут в дверь постучали. Невысокий, кудрявый человек в испачканной красками холщовой куртке, зажал в руке кисть: «Максимилиан, Жан-Поль, я заканчиваю, свет уходит. Хотите посмотреть?»

Посреди гостиной был построен невысокий подиум. Тео - в роскошном, винно-красного шелка платье, собранном под грудью, - по новой моде, стояла, накинув на плечи кипенно-белый шарф. Темные, падающие ниже талии, тяжелые волосы были прикрыты,  синим фригийским колпаком.

-Цвета республики, - восхищенно сказал Робеспьер. «Мадемуазель Бенджаман, Жак-Луи, - он потрепал Давида по плечу, - пишет вас настоящим символом свободы. Марианна, - он ласково улыбнулся, - знамя Франции. Эта картина будет висеть в Конвенте».

-Я очень рада, - сухо сказала Тео, снимая колпак. «У меня сегодня спектакль, господа. Я вынуждена, вас покинуть. Вам накроют холодный ужин в малой столовой. Всего хорошего».

Робеспьер нагнал ее уже у двери: «Это ты настраиваешь Мишеля против меня. Не играй с огнем, Тео, ты же знаешь...»

Она повернулась и презрительно взглянула на него - сверху вниз. «Ты можешь завтра отправить меня на эшафот – отчеканила Тео, - только не забывай - Париж тебе этого не простит. Его величество, упокой Господь его душу, - не сильно-то любили, а вот меня..., - женщина усмехнулась, глядя на бледные губы Робеспьера.

-Бурбона, - собрался он с силами. «Луи Бурбона. Монархия упразднена».

-Как хочу, так и называю, - сладко улыбнулась она. «Можешь зайти к Мишелю, - она кивнула на дверь детской, - ты же отец, - издевательски протянула Тео, - я не могу тебе этого запрещать».

Внутри пахло теплым молоком. Мадам Ланю, в переднике, следила за кастрюлькой, что стояла на треноге в камине.

Мишель, в бархатных бриджах и курточке - сидел за маленьким, по его росту столом. «Это мерзавец Корнель ему сделал, прежде чем сбежать, - вспомнил Робеспьер. «Ничего - найдем, как миленького и казним».

-Франция - медленно, по складам читал мальчик  искусно сделанную, рукописную книжечку - моя родина. Францией правит король...

Робеспьер сглотнул и сказал: «Нет, мой хороший. У нас республика».

Мишель повернулся. Мальчик сверкнул ледяными, синими, будто небо, отцовскими глазами: «Уходи. Я хочу своего папу».

-Я твой отец, -  Робеспьер откашлялся. «Мишель, ты же знаешь...»

-Ты исчадие ада, - по складам, раздельно произнес ребенок и улыбнулся - торжествующе, победно. Молоко, зашипев, перелилось через край кастрюли. Робеспьер, подавив ругательство - вышел в коридор.

Тео стояла, тяжело дыша, над фарфоровым тазом. Она распрямилась и велела себе: «Нельзя! Нельзя их выгонять, Джону и Марте нужны сведения. Терпи, скоро все закончится. Теодор тут, он позаботится о нас, - женщина повертела в руках увядшую, белую розу, что стояла в вазе:

-Каждую неделю присылает, как и обещал. Господи, шестнадцать лет этим годом, как мы друг друга знаем. Элиза должна сегодня прийти, свежий цветок принести, и записку от него. Моя готова, - она нажала на выступ в шкатулке для драгоценностей. В потайном отделении лежал маленький конверт.

В дверь постучали. Она услышала недовольный голос Франсуа: «Мадемуазель Бенджаман, простите..., Там  у нас еще один гость».

Тео открыла дверь и с сожалением подумала: «Постарел он, с тех пор, как Робера убили. Бедный, вон, голова в седине».

-Кто? - тихо спросила она. Франсуа помолчал и, сдерживаясь, ответил: «Не думал я, что у него хватит наглости сюда явиться».

Тео зашла в гостиную и застыла у дверей - Робеспьер разговаривал с легким, изящным, безукоризненно одетым мужчиной, с коротко остриженными, светлыми волосами.

-А! - обернулся Максимилиан. «Позволь тебе представить - гражданин Донатьен Сад, депутат Конвента и наш хороший друг».

Она все молчала, раздув ноздри. Мужчина, склонившись над ее рукой, вкрадчиво сказал: «Давно не виделись, мадемуазель Бенджаман».

Низкие, закопченные своды трактира нависали  над простыми, длинными деревянными столами. В полуоткрытые ставни было слышен  скрип  колес разъезжающихся с рынка телег,  ругань возниц, в зал задувал резкий, пронзительный северный ветер.

Двое мужчин - высокий, мощный, широкоплечий, и пониже - сидели рядом, хлебая суп из глиняных горшков. Федор оглянулся и стянул с волос вязаную шапку. «Тут все свои, - сказал он собеседнику, - не продадут. Так что этот указ, об иностранцах?»

Лавуазье отложил ложку и вздохнул. «Я бился до последнего. Удалось отстоять Лагранжа и еще кое-кого. Наорал на этих крикунов в Комитете Национальной Охраны, сказал им: «Да пусть  бы Лагранж хоть в Китае родился. Он  гордость французской науки, великий математик, какая разница, что у него до сих пор итальянское гражданство? О тебе, сам знаешь, - Лавуазье замялся, и указал глазами в сторону «Друга народа», что валялся на столе, - сам знаешь, что говорят…»

-Пишут, - ухмыльнулся Федор. «Наймит попов, агент иностранных разведок. Помнишь отца Анри, из церкви Сен-Сюльпис, того, что мадам Кроу отпевал?»

Лавуазье кивнул. «Той неделей в ванне нашли, - мрачно сказал Федор. «Говорят, сердце отказало».

-Ну, - протянул Лавуазье, - он все-таки был пожилой  человек…

-Пожилой, - согласился Федор. «Только вот у него синяки на шее были, а еще - вся библиотека разорена, документы сожжены…, В общем, месье Марат времени не теряет. А ты, - он зорко взглянул на Лавуазье, - уезжал бы, Антуан, пока еще есть  куда. Доберешься до Савойи, в горах легче переходить границу. Я там в свое время все излазил, ископаемые искал. Начерчу тебе, как  ущельями пройти в  Италию».

Лавуазье разломил покрытый расплавленным сыром кусок хлеба: «Ты бы свою страну бросил?»

-Я бросил - спокойно отозвался Федор. «Сбежал, как только меня в крепость собрались посадить».

В голубых глазах промелькнуло что-то, - подумал Лавуазье, - похожее на тоску.  «Нет, - упрямо сказал Лавуазье, - ты пойми, Теодор, не может, так продолжаться…Французы одумаются, поверь мне. И потом, - он достал из кармана рабочей куртки шкатулку и мужчины закурили, - и потом, - он тяжело вздохнул, - сам знаешь, что у меня…, - он повел рукой в сторону улицы. Федор кивнул: «Знаю».

-Держи, - Лавуазье протянул ему холщовый мешочек и поднял руку: «Молчи. У меня пока деньги есть, имущество не конфисковали, как у многих. Сколько ты там в своей кузнице заработаешь?»

-На суп и бутылку вина хватает, - рассмеялся Федор, - а сплю я прямо там. Все теплее, чем в каморке какой-нибудь ютиться. Насчет денег, - он замялся, - Антуан, тут слухи ходят, что бывших откупщиков судить собираются…

-Ничего они со мной не сделают, - отмахнулся Лавуазье и принял от хозяина еще один горшок: «Говядина бургундская, все-таки прав ты - нигде в Париже так не покормят, как здесь».

Они уже допивали вино, когда Лавуазье, порывшись в кармане, достал маленький блокнот. «Вот, - сказал он просто, - спрячь у себя. Так, на всякий случай».

Федор полистал страницы и потрясенно сказал: «Антуан, это же….»

-Мы еще не все элементы открыли, - вздохнул Лавуазье, - это всего лишь наброски. Но будет  жалко, если они потеряются. Если со мной что-то произойдет…, - он помолчал. Взяв перо, окунув его в переносную, оловянную чернильницу, он быстро написал сверху первого листа: «Миру от Антуана Лавуазье, с благодарностью».

-Я, - сказал со значением Федор, - это публиковать не буду, Антуан. Ни под своим именем, упаси меня Господь от такой нечистоплотности, - ни под твоим именем. Подождем, тут все успокоится, верну тебе это, - он похлопал рукой по блокноту, - и сам напечатаешь. Завещания какие-то вздумал оставлять…, - хмуро добавил Федор.

-Дай-ка, - велел Лавуазье и сделал приписку - красивым, летящим почерком: «Дорогой ученый будущего! Это всего лишь мои размышления о связях элементов, об их месте в той стройной картине природы, что даровал нам Господь. Пользуйся ими - для блага и величия науки».

-Вот и завещание получилось, - улыбнулся он. Легко поднявшись, ученый пожал руку Федору. Лавуазье сбежал по деревянной лестнице вниз, в холодный, острый вечерний воздух. Небо было золотисто-зеленым, масляные фонари еще не зажгли. Он, закрутив на шее шарф, сразу увидел Констанцу. Девушка  была в потрепанном, старом платье, короткие волосы прикрыты чепцом.

-Дядю Джона навещала, - тихо сказала она, взяв Лавуазье  под руку. «У них все хорошо, он уже писать начал, понемногу,  слова короткие. Марта говорит - к лету он совсем выздоровеет. А ты как с дядей Теодором повстречался? -спросила Констанца.

-Свое завещание ему оставил, - смешливо сказал Лавуазье, подтолкнув ее в бок, вдохнув горький аромат цитрона. «Пошли, - он увлек ее за собой, - нам еще до Нейи-сюр-Сен добираться, до домика нашего, - он усмехнулся.

Констанца остановилась и строго сказала: «Антуан! Ты что это - умирать собрался?».

Он обнял ее. Целуя Констанцу, прижав к какой-то стене, слыша ее ласковый шепот,  Лавуазье твердо ответил: «Нет, любовь моя. Я собрался жить. Как только мы вернемся в деревню, я тебе это докажу».

Девушка  вспомнила лихорадочный голос мадемуазель Корде: «Я его убью, этого Марата, месье Констан! Он дьявол, дьявол, без него не было бы гильотин, ничего этого…»

-Нельзя, - сказала себе Констанца. «Нельзя ее пускать к Марату одну. Ее сразу схватят. Пойдем вместе, - она оторвалась от поцелуя. Лавуазье, взяв ее лицо в ладони, озабоченно спросил: «Как же ты теперь, с английским паспортом, раз война?»

-У меня, - усмехнулась Констанца, - теперь есть французский,  и даже не поддельный. Мадемуазель Шарлотта Корде из Кана, Нормандия,  - она помолчала: «Так что все в порядке, Антуан»

Он провел губами по мягкой щеке и жалобно попросил: «Пойдем, Конни, я так скучал, так скучал…»

-Цветы, цветы, свежие цветы…- девчонка в заплатанном, шерстяном плаще приплясывала, ежась от холода, стуча растоптанными башмаками по грязной мостовой.

Она взглянула на  мужчин, что вышли из подъезда, и опять затянула: «Цветы, цветы, цветы для дам…»

-Париж всегда останется Парижем, - хмыкнул Марат, проходя мимо. «Вы должны простить мадемуазель Бенджаман, Донатьен, - Робеспьер взял бывшего маркиза под руку. «Она сегодня долго позировала, у нее спектакль…, Обещаю, в следующий раз она будет приветливей».

-Не сомневаюсь, - де Сад, не отрывая взгляда от девчонки, облизал губы острым кончиком языка. «Лет двенадцать, - понял он. «Самое то. Никто по ней плакать не будет, видно же, из трущоб».

Он обернулся и увидел охранника, что рассчитывался с девчонкой за белую розу, аккуратно завернутую в тонкую бумагу. Де Сад поймал острый, колючий взгляд мужчины. Дождавшись, пока тот вернется в подъезд, он сказал Робеспьеру: «Должен откланяться, Максимилиан. Мне надо готовить речь для завтрашнего заседания». Они пожали друг другу руки. Де Сад увидел, как девчонка, подхватив лоток - бежит к мосту, что вел на остров Ситэ.

Он помахал Робеспьеру и Марату, что заворачивали за угол, и быстро пошел за ней.

Элиза заглянула в булочную. Отсчитав медные монеты, девочка засунула себе под мышку свежий багет. «Держи, - хозяин протянул ей профитроль, - от заведения. Как отец-то? - он улыбнулся.

-Уже лучше, - Элиза облизала пальцы. Девочка вприпрыжку побежала  к дому по узкой, темной, - уже  вечерело, - улице. «Седельщик Жан Фурье, - повторяла про себя она. «Мари Фурье, поденщица. Элиза Фурье». Даже проснувшись ночью,  девочка бы могла повторить это без запинки.

Паспорта написала мать, - Элиза помнила, как она сидела за столом в их каморке, осторожно капая теплым воском на бумагу, прикладывая печати. Отец спал, Элиза, устроившись с ногами в старом кресле - штопала чулки.

-А откуда печать? –  спросила девочка. «Это копия, - рассеянно ответила мать, подув на свежие чернила. «Дядя Теодор сделал, с оригинала, который месье Лавуазье, -  женщина усмехнулась, - позаимствовал на время в префектуре нашего округа. Сюда, конечно,  с проверкой не придут, - Марта повертела в руках печать и пробормотала: «В реку выброшу», - но так спокойней. Она наклонилась над дочерью, и обняла ее:

-Ты нам очень, очень помогаешь, Элиза. Не волнуйся, в Лондоне знают, что с нами все в порядке. Маленький Джон об этом позаботился. Так что скоро увидим и Тедди и всю семью, - мать прикурила от свечи. Открыв дверь в низкий, узкий коридор,  Марта встала на пороге комнаты.

Элиза перекусила нитку крепкими зубами : «Когда его величество казнили, на площади Революции, там болтали, что армия скоро захватит Нижние Земли. А как же Джо, мамочка?»

Марта стряхнула пепел и  улыбнулась: «Может, оно и к лучшему. Ты же слышала, что Констанца рассказывала - Дюпорт в Национальной Ассамблее, перед самым ее роспуском,  потребовал полных гражданских прав для евреев Франции.  Депутаты аплодировали стоя, а Сен-Жан, председатель Ассамблеи, сказал, что каждый, кто выступает против этого предложения - выступает против Конституции. Так что если Нижние Земли станут французскими - Джо и ее мужу больше не придется платить унизительные налоги просто за  то, что они ходят не в церковь, а в синагогу».

-Дядя Иосиф сможет служить в армии, - задумчиво сказала девочка. «Леон Вальд, - у его родителей портновская мастерская, ты знаешь, - он говорил, что его старший брат, Морис - сразу в армию записался, и уже лейтенант. Как в Америке. Значит, - Элиза подняла зеленые глаза, - в революции бывают не только плохие вещи, мамочка?»

-Не только, - Марта выбросила окурок в камин. «Но можно было бы добиться всего того же без смертей и крови». Она закрыла дверь. Пройдя за ширму, женщина ласково подоткнула одеяло на  большой, крепко сколоченной кровати. Муж спокойно спал. Марта, поцеловав его в лоб, шепнула: «Все будет хорошо».

-Давай, - сказала она, вернувшись, доставая из сундука тетрадь и чернильницу с пером, - сначала диктант, а потом - грамматика.

-Я уже деньги зарабатываю, - недовольно пробормотала Элиза. «И все равно - грамматика».

-А как же, - сочно отозвалась мать и стала размеренно диктовать.

Элиза не удержалась и отломила от багета горбушку.

-Хочешь, я тебе пирожных куплю? - раздался вкрадчивый голос сзади.

-Fous le camps! - равнодушно ответила Элиза. Девочка прибавила, сплюнув себе под ноги: «Свинья!»

- Je peux sentir ta chatte! – не отставал мужчина - невысокий, изящно одетый, со светлыми, коротко стрижеными волосами. Элиза почувствовала его руку у себя на плече: «Нельзя кричать. Нельзя, у нас поддельные документы, мама с папой - в списке государственных преступников..., Если только соврать потом жандармам, мол, я не отсюда...». Улица была пуста. Элиза стряхнула его руку: «Va te faire foutre!»

-Сучка, - почти ласково, облизывая губы, протянул мужчина. «Маленькая, непокорная сучка..., Сейчас я тебя научу послушанию..., -  он сорвал лоток с ее плеча. Медные деньги рассыпались по булыжному тротуару, и Элиза услышала холодный голос: «Оставь девочку в покое, мерзавец».

-Франсуа, - радостно подумала она. Даже не остановившись, чтобы собрать монеты, Элиза помчалась к дому.

Она еще успела оглянуться - Франсуа был не один. Рядом с ним, в тусклом свете масляного фонаря, Элиза увидела пылающие рыжим огнем волосы. «Дядя Теодор! - ахнула девочка, и чуть было не повернула обратно. «Так нельзя, ему же опасно в драки ввязываться, его тоже ищут». Она заметила, как мужчина строго кивнул ей, указывая  на подворотню. Элиза вздохнула: «Главное, чтобы без жандармов обошлось».

-Месье Корнель, - певуче протянул маркиз. «Давно с вами не встречались, со времен Венсенна. Я имел счастье сегодня видеть мадемуазель Бенджаман - она еще больше похорошела. Вы знаете, месье Робеспьер добился того, что не удалось вам, - де Сад подмигнул Федору.

-Я, - сдерживаясь, засучив рукав куртки, ответил Федор, - даже разговаривать с тобой не буду, мерзавец.

-Месье Корнель, - еле слышно велел ему Франсуа, - уходите. Вам тут нельзя быть, это опасно. Я сам с ним разберусь. Ради мадемуазель Бенджаман, ради Мишеля - уходите!»

-Грабят, - внезапно, тонко заверещал де Сад. «Убивают, помогите!»

Федор даже не успел увидеть лезвие ножа - маркиз сделал одно быстрое, изящное движение. Франсуа, сдавленно  закричав от боли,  схватился за живот. Темная кровь лилась между пальцами охранника. Федор подумал: «В печень попал. Не спасти, не спасти...»

Он со всей силы ударил де Сада в лицо, с удовлетворением услышав хруст кости. Маркиз повалился на землю, воя от боли, катаясь по лужам.  Вдалеке уже раздавался топот жандармов. Федор опустился на колени и услышал легкий шепот: «Notre Dame…, Оставьте мне, месье Корнель, я им скажу…, вы в Сену бросились..., Поверят..., Мадемуазель Бенджаман, маленький..., спасите их...»

Федор вынул из кармана своей рабочей куртки икону. Перекрестив потерявшего сознание Франсуа, он  побежал к Сене. «Держите его! - раздался сзади голос де Сада. «Это английский шпион, со своим подручным! Они хотели меня убить, я депутат Конвента».

На набережной было уже пусто, на темной реке шла какая-то баржа. Федор взглянул на набережную Августинок - в окнах  Тео горели, переливались огоньки свечей. «Сабля у меня надежно спрятана, - вспомнил он. Глубоко вздохнув, пообещав себе: «Вернусь», он бросился в обжигающую, ледяную воду.

Отец перетасовал карты. Элиза смешливо сказала: «Видишь, как у тебя хорошо получается. А там дядя Теодор был, Франсуа..., Я убежала, жалко только, что денег не подобрала. А что это был за человек? - поинтересовалась девочка.

-Очень плохой, - коротко вздохнул Джон. «Ты будь осторожней, милая моя».

Элиза отмахнулась. Откусив прямо от багета, она пробормотала, оглядывая крошки на столе: «Надо еще тут все прибрать, пока мама не вернулась. А таких, - она поморщилась, - много вокруг. Девчонки, что цветами торгуют, мне их показывали. Одни и те же пристают, а этот новый какой-то. Не волнуйся, папа».

-Не буду, - вздохнул Джон: «Отправить бы Элизу за границу. Но как? Нельзя рисковать жизнями других. Тедди ребенок еще, у Питера  сын на руках, у Джованни  тоже.  Нельзя их просить сюда приехать, да и порты все закрыты - война. Только если с рыбаками добираться. И восточная граница на замке. Можно, конечно, горами уйти - в Италию, в Испанию..., Но ведь Марта меня одного никогда не оставит, а одну Элизу - мы не отпустим. И Маленькому Джону нельзя переходить границу - его тут сразу на эшафот потащат. У Иосифа  тоже дети…, Ладно, - он шлепнул картами по столу и улыбнулся, - придумаем что-нибудь».

-Опять я проиграла, - грустно сказала Элиза. Девочка тут же оживилась: «Сейчас я уберу, и буду заниматься с тобой, папа, мама велела - каждый день».

-Иди-ка сюда, - велел отец. Ласково обняв ее, он посадил дочь на колено: «Учитель ты мой славный. Давай, буду читать тебе Шекспира наизусть, а ты меня  поправляй».

Марта вернулась домой, когда Элиза уже спала.  Муж полусидел в постели, просматривая письма. Женщина присела на кровать, и взяла его руку: «Ее теперь называют «Вдова Капет», я сама слышала. И короля покойного - уже не Бурбоном, а Луи Капетом. Они там держатся, конечно..., - Марта не закончила и взглянула на лицо мужа.

-Марией-Терезой они будут торговать, - спокойно проговорил герцог. «Она им не нужна, негоже лилиям прясть, и так далее..., Надо вывозить Луи-Шарля, - он кивнул на бумаги, - граф Прованский объявил себя регентом от имени племянника. Там, конечно, есть еще граф Артуа со своим сыновьями, найдется, кому наследовать престол. Но это, же ребенок...»

-Да, - Марта вздохнула. Умывшись, она скользнула в постель рядом с мужем. Джон обнял ее одной рукой за плечи. Поцеловав  Марту куда-то в шею, герцог усмехнулся: «Бывший маркиз де Сад сегодня сюда, в трущобы, забрел. Однако  не на ту нарвался - наша девчонка не промах, сбежала. Да и Теодор с Франсуа вовремя появились».

-Очень надеюсь, - сварливо сказала Марта, - что гражданин Донатьен уже плавает лицом вниз в Сене. Выпустили всякую шваль на улицы, каждый развратник теперь кричит, что сидел за борьбу против самодержавия..., Джон, - ахнула она, опустив руку вниз.

-А что ты думала, -  герцог рассмеялся, укладывая ее рядом с собой, на бок, - полтора года я ждал. Наконец, дождался. Можешь потрогать и убедиться..., И вообще, - он стал медленно, уже уверенными движениями снимать с нее рубашку, - это еще больше придаст нам правдивости…, Маленький Фурье, - он поцеловал белые, нежные лопатки. Марта, приподнявшись, задула свечу.

Тео сидела в гостиной, безучастно глядя на мокрый снег, что лепился к стеклу большого, выходящего на набережную Августинок окна. Мишель возился с игрушечной тележкой. Мальчик,подняв голову, спросил: «Мама Тео, а где папа? Где Франсуа?»

-Придут, - она вздохнула и повертела в руках шелковый платок. «С вечера его нет, - подумала Тео, - принес розу белую, от Теодора, и ушел . Сказал - по делам. Господи, хоть бы ничего не случилось...»

-Мадемуазель Бенджаман, - раздался робкий голос горничной, - там месье Робеспьер и солдаты с ним...

-Я не хочу его видеть, - независимо заявил Мишель. Взяв тележку, он выскользнул в дверь, что вела детскую.

Тео вышла в переднюю. Оглядев наряд Национальной Гвардии, что выстроился вдоль стены, женщина холодно спросила: «Это арест?»

Робеспьер опустил на паркет плетеную корзину: «Что вы! Конвент просто решил поставить под охрану резиденции тех, кто признан достоянием республики - людей искусства, ученых..., Теперь вы всегда будете в безопасности, мадемуазель Бенджаман».

-У меня есть охрана, - Тео вдохнула какой-то кислый, неприятный запах, что шел от корзины.

-А! - Робеспьер расстегнул свою накидку и сбросил ее на руки солдату. «Боюсь, что нет, мадемуазель Бенджаман. Я принес вам, - он повертел короткими, сильными пальцами, - как бы это выразиться, плохие новости».

Он нагнулся и поднял крышку корзины. «Не верю, - пошатнулась Тео. «Нет, этого не может быть...»

-Франсуа Лено, сорока двух лет, - сухо сказал Робеспьер, - гильотинирован за нападение на депутата Конвента, гражданина Донатьена Сада.  Месье Сад выжил. Он отдыхает у себя дома. И кстати, - Робеспьер нагнулся и достал что-то из корзины, - ваш охранник Лено был шпионом, это доказано. Он сунул в руки Тео испачканную подсохшей кровью икону: «Его сообщник, так называемый месье Корнель - бежал и бросился в Сену. Утонул, - добавил Робеспьер. «Лено признался в этом, перед казнью».

-Убийца, - Тео  медленно раскачивалась, прижимая к груди икону. «Пошел вон отсюда, мерзавец, убийца...»

Робеспьер оправил сюртук: «Я навещу своего сына, мадемуазель Бенджаман. И, пожалуйста, - он наклонил изящно причесанную голову, - примите мое предложение руки и сердца».

-Да как вы..., - начала Тео. Робеспьер, взяв ее железными пальцами за руку, втолкнул в гостиную. «А иначе, -  вкрадчиво, сладко шепнул он, - Мишель и дня не проживет, моя дорогая невеста. Поцелуйте же меня. Как только будет введена новая религия,  мы с вами поженимся, - Робеспьер указал на едва виднеющиеся в сером, туманном утре башни Нотр-Дам.

Тео застыла. Ледяные, как у мертвеца губы, прикоснулись к ее щеке.

 

Северная Америка,  лето  1793 года

 

Вильямсбург, Виргиния

Тедди привязал коня к деревянным перилам. Задрав голову, юноша прочитал вывеску: «Мистер Мак-Кормик, нотариус, представительство в суде». Дэниел, спешившись, похлопал его по плечу: «Я понимаю, после Нью-Йорка тебе все кажется деревней. Хорошо еще, что я в городе был, не на реке Потомак, смог тебя встретить. Потом в Бостон поедем, увидишь свой новый дом».

-После Лондона тоже - тут глушь, - Тедди оглядел пустынную улицу, и  чиркнул кресалом. «А ты почему не куришь? - поинтересовался он у Дэниела. Тот  хохотнул: «Я на табачной плантации вырос, отец наш - курил, не переставая. Кальян, как в Марокко - это я еще могу понять. Хотя бы запах приятный. Дядю Меира на сигары ограбил? - спросил  Дэниел, разглядывая брата.

-Одно лицо с отцом, конечно, - подумал он. «Только глаза, как у батюшки Марты. И угораздило же их во Франции застрять. Тео  тоже в Париже, хотя о ней Теодор позаботится. И Констанца с ними. Дядя Джованни написал, что она отказывается уезжать, для книги материал собирает. В конце концов, с нами Франция не воюет, у меня дипломатический паспорт - отправлюсь туда  и всех вывезу».

-Отчего это  дядю Меира - Тедди повел мощными плечами. Он, шестнадцатилетний, был ростом почти с Дэниела. Коротко стриженые, каштановые кудри юноши золотились под ласковым, утренним солнцем.

-Я теми каникулами работал, все лето. Дядя Питер меня устроил мальчиком в контору своего адвоката, Бромли. Начал я там с того, что полы мыл, - юноша усмехнулся. «А потом Бромли меня за документы усадил. В общем, - Теодор блаженно выпустил сизый дым, - деньги у меня есть. В Итоне их все равно тратить не на что».

-У тебя почти миллион фунтов есть, - отозвался Дэниел.

Тедди приоткрыл один глаз: «Еще чего не хватало - их трогать. Пусть лежат, обрастают процентами. На жизнь я себе заработаю. А в Итоне, - он затушил окурок и спрятал его в портсигар розового дерева, - учеников за курение выгоняют, а учителя  курят. Несправедливо. Хотя в Кембридже можно курить, Майкл говорил. Он, как  диплом получит, - добавил Тедди, - уедет в Уэльс, на шахты,  инженером. А Пьетро - юноша широко улыбнулся, - будет теологию изучать. Мы уже договорились - в Кембридже живем рядом».

Дэниел оглянулся, - улица была безлюдна,  только вдалеке вышагивали гуси. Какой-то негр, присев на бочку, строгал палочку. «Постарайся, чтобы нотариус ничего не заподозрил, - озабоченно попросил он младшего брата. «Сам понимаешь, я заместитель  государственного секретаря, мистера Джефферсона. Это все-таки, - Дэниел указал глазами на папку, - подделка документов, подлог...»

Тедди сбил невидимую пылинку с рукава отлично скроенного, цвета слоновой кости, летнего сюртука. Поправив белоснежный, шелковый галстук, он уверенно подал Дэниелу руку: «Теодор Бенджамин-Вулф, рад встрече. Да, конечно, я родился в 1775 году, в апреле. Мне исполнилось восемнадцать. Вот мое свидетельство о крещении, вот завещание моего покойного деда...»

-Отлично, - искренне похвалил его Дэниел. «В актеры не думаешь податься?»

-Буду играть в любительских спектаклях, - отмахнулся Тедди. «Это у меня от мамы, - ласково сказал он. Юноша горько подумал: «Три года я их не видел. Будь что будет, следующим летом поеду в Дувр, и доберусь до Франции. Найду их и увезу. Это же моя мать, моя сестра, отчим..., - он посмотрел на брата красивыми, лазоревыми глазами: «Дэниел, а наш отец, он каким был?»

-Он был разным, - коротко ответил мужчина и подергал бронзовую ручку звонка. Заходя в переднюю, Дэниел оглянулся - негр бросил стругать палочку. Внимательно посмотрев на крыльцо, он закурил короткую трубку.

В конторе пахло чернилами, пылью, большая муха назойливо жужжала под деревянным, беленым потолком.

Мак-Кормик, - маленький, кругленький,  пожал им руки, и вытер лоб шелковым платком. Нотариус  улыбнулся: «Мистер Бенджамин-Вулф, все документы я подготовил. Будете просматривать список подлежащих освобождению?»

-Хотелось бы, - Тедди привольно раскинулся в кресле, поигрывая кожаным хлыстиком, закинув ногу на ногу. Он отпил кофе из фарфоровой чашки. Мак-Кормик позвонил в колокольчик и велел вставшему на пороге мальчику: «Несите папки».

Когда трое клерков зашли в комнату, Тедди  закашлялся: «Что это?»

 Мак-Кормик усмехнулся: «За последние шестнадцать лет, пока вы изволили быть ребенком, а ваша матушка - опекуном, рабов не продавали, мистер Бенджамин-Вулф. Они ведь  размножаются, - нотариус развел руками. «Как животные, у них ведь нет разума».

Дэниел побледнел и процедил: «Мистер Мак-Кормик, я рад, что вы нашли время поделиться с нами вашими взглядами на поведение людей, однако  мы торопимся. Мой племянник подпишет общий перечень, сколько там человек?»

-Восемь тысяч двести сорок два, - отчеканил нотариус. «Данные о падеже у меня тоже есть. Желаете ознакомиться?»

-Тут не Нью-Йорк, - холодно подумал Мак-Кормик, выдержав яростный взгляд зеленовато-голубых глаз. «Все правительство аболиционистами полно. Южным штатам надо отделяться.  Говорят, и в столице, и в Бостоне - негров даже в школы стали пускать. Еще чего не хватало».

-Спасибо, - нарочито вежливо сказал Тедди. «Давайте сводный список».  Поставив росчерк внизу листа, юноша сладко сказал, посыпая чернила песком:

-Сдачей земель и недвижимости в аренду будет заниматься мой нью-йоркский адвокат.  Так что, - Тедди поднялся, - благодарю вас за ваши услуги, мистер Мак-Кормик. Документы - он подхватил папку, - мы сами отвезем в Ричмонд, в канцелярию губернатора.

Тедди посмотрел на свою ладонь: «Где у вас можно помыть руки?»

-Молодец, - смешливо сказал Дэниел, когда дверь за ними захлопнулась. Негр все сидел на бочке, глядя в их сторону.

-Сейчас поедем в Ричмонд, - Дэниел отвязал своего коня, - тут всего сорок миль. Там пообедаем, сходим на собрание масонской ложи моей, - он подмигнул Тедди, - раз тебе уже восемнадцать лет...

-Свинья этот Мак-Кормик, - в сердцах отозвался юноша. «За приглашение спасибо. Я просил у дяди Джованни меня взять на собрание. Он в Кембридже,  старший смотритель, однако услышал, что я мал еще, - Теодор скорчил гримасу.

-Привыкай к Америке, здесь Мак-Кормиков много, но мы  с ними боремся - усмехнулся Дэниел. Мужчина  насторожился - негр, поддернув холщовые штаны, почесав в голове, - шел к ним.

-Мистер Вулф, - сказал он глухо, глядя куда-то в сторону,- у меня тут записка...

Дэниел, не говоря ни слова, принял аккуратно сложенный клочок бумаги. От него пахло потом и табаком. Пробежав его глазами, он отвел негра в сторону: «Когда?»

-Четвертого дня, - с мукой в голосе ответил мужчина. «Мы их ждали, и вот..., Тут девяносто миль до Хиксфорда, мистер Вулф, вы не успеете…, На рассвете это привезли, - он тяжело вздохнул.

-Это на границе с Северной Каролиной, - вспомнил Дэниел. «Значит, он людей оттуда выводил. Нат, Нат, я же говорил тебе, будь осторожней...»

Он вернулся к Тедди:

-Поезжай в Ричмонд, закончи там все с делами, и отправляйся в Нью-Йорк. Дядя Меир тебя посадит в почтовую карету до Бостона. Там как раз кузины твои должны приехать, Мэри и Мораг, с родителями. Тебе их еще в Лондон везти. Я на юг, по делам, - Дэниел сел в седло: «Два пистолета у меня есть. Хотя не хватало  заместителю государственного секретаря открывать пальбу в каком-то захудалом городишке. Приеду к тамошнему шерифу, покажу свои документы, заплачу залог - и все будет в порядке. А вот если не будет - значит, придется стрелять».

Гнедой, красивый берберский жеребец коротко заржал. Тедди отчего-то подумал: «Это сын Фламбе, того коня, что у моего дедушки Теодора был.  Дэниел обещал - мне тоже от него потомство подарит, как я в Америке обоснуюсь».

-А ты скоро вернешься? - крикнул юноша вслед облаку пыли.

-Как управлюсь, - донесся до него голос брата. Тедди вздохнул: «Даже не пообедали. А есть хочется».

Негр все стоял рядом, тоже смотря на уже опустевшую улицу. «Мистер...- робко начал Тедди, - меня зовут Теодор Бенджамин-Вулф, я брат мистера Вулфа, младший…, А как вас зовут?»

Негр внезапно улыбнулся. «Ты, что ли десять тысяч рабов освободил? Вся Виргиния уже об этом болтает».

Тедди кивнул, краснея. Юноша буркнул: «Восемь тысяч. Любой бы так же сделал. Где у вас перекусить можно?»

-Любой, - задумчиво протянул мужчина. Негр подал Тедди руку. «Да нет, не любой. Мистер Дуглас меня зовут, вот как. А перекусить, - он усмехнулся, - если не брезгуешь,  незачем тебе деньги тратить -у моей старухи сегодня свиные ножки с бобами».

-Спасибо, мистер Дуглас, - весело сказал Тедди. Отвязав свою лошадь, он пошел за негром. Юноша поднял голову, глядя на высокие, шелестящие под легким ветром платаны, на нежное, голубое небо Виргинии.

 

Хиксфорд, Виргиния

В массивную, деревянную дверь камеры была врезана толстая решетка. Дерево сочилось смолой на жаре. Нат, что лежал на лавке, устроив голову на своей куртке, услышал голос какого-то мальчишки  со двора: «Чарли, пошли, там сейчас негра вешать будут!»

-Глупо, - поморщился мужчина. Застонав от боли в сломанном, распухшем запястье, лязгнув кандалами, Нат попытался перевернуться на бок. «Ребро тоже сломали, а то и два, - понял он. «Хотя какая разница. Все равно к вечеру я в петле буду болтаться. Кто же знал, что мы на рыбаков наткнемся. Я десяток, раз через эту реку людей переправлял, и все хорошо было. Ребят уже обратно к хозяевам отправили…, Четыре человека. Не выполнить тебе эту миссию, сержант Фримен, даже не надейся».

Он вспомнил заплеванный табаком пол, жужжащих, тяжелых мух, и шерифа, что сидел, раскинувшись на стуле, вычищая щепочкой грязь из-под ногтей.

-Я гражданин штата Массачусетс, - холодно сказал Нат, придерживая правой рукой левую руку - сломанную. «Я свободный человек, и требую вызвать моего адвоката. Хотите меня судить - судите, но по законам нашей страны».

Шериф выбросил щепочку. Поднявшись, - он был на две головы выше Ната, и на сто фунтов - тяжелее, мужчина  издевательски проговорил: «Раз ты такой умный, черномазый, ты должен знать - за помощь беглым рабам полагается смертная казнь».

-Знаю, - согласился Нат. «Однако в Америке нельзя казнить человека без суда и следствия».

Шериф  усмехнулся: «У нас тут есть судья, Чарльз Линч. Он именно так вешал лоялистов во время войны - без суда. Потом его оправдали, и меня, - он ударил Ната кулаком в лицо, - тоже оправдают».

-А потом он мне ребра и сломал, - болезненно вздохнул Нат, - когда ногами избивал. Господи, бедные мои - Салли, Марта, матушка, как они без меня? Четыре месяца, как из дома уехал. Негры, конечно, передадут весточку в Бостон, но пока она дойдет…Марта сейчас на каникулах, бабушке с матерью на постоялом дворе помогает…, Четырнадцать лет девочке, она ведь ребенок еще…, Стихи пишет, - невольно улыбнулся Нат. «И в школе - лучше всех учится».

Дверь лязгнула и грубый голос велел: «Выходи!».

Нат с трудом поднялся на ноги, пошатнувшись. Сильные руки встряхнули его. Шериф, пережевывая табак, рассмеялся: «Все готово, черномазый. Потом бросим тебя на свалке, даже хоронить не будем».

Нат поднял черноволосую, с легкой сединой на висках, голову. Молча, выпрямив спину, он вышел из камеры.

-Крепкий парень, - подумал шериф. «Даже не сказал, как его зовут, а ведь мы его два дня только и делали, что били. И выправка у него хорошая, сразу видно - воевал. Шрам от пули под ребрами. Так и не признался - кто еще, в Виргинии, им помогает. Вот же эти негры упрямые».

Он вывел заключенного на крыльцо. Толпа мужчин, - с топорами, кольями, винтовками,- заверещала. «Все равно, - усмехнулся шериф, - сколько бы черных такие мерзавцы не украли у законных владельцев - рабство угодно Богу. И в церкви, - он посмотрел на деревянный шпиль, - так же говорят».

Кто-то из толпы, подняв комок грязи, швырнул его в Ната.

-Иди, иди, - толкнул его в спину шериф, толпа расступилась. Нат подумал: «Какое небо синее. Я со всеми попрощался, как уезжал, Господи, бедные мои…»

Высокая, раскидистая сосна стояла на самой вершине холма. Нат, идя вслед за шерифом, в самой гуще пахнущей потом толпы, увидел темные, далекие очертания человеческих фигур. Негры стояли, не двигаясь, под откосом холма. Нат закрыл глаза. Увидев лицо Салли, услышав веселый голос дочери, он почувствовал у себя на лбу ласковую, знакомую руку.

-Мамочка, - одними губами сказал он. «Мамочка, милая, прости меня, что вас одних оставляю». Он ощутил слезы у себя на глазах. Отбросив руку шерифа, мужчина поднялся наверх, к наскоро сколоченному помосту.

Нат обвел глазами толпу  белых и вздохнул: «Под холмом брат Томас стоит, я его заметил. Значит, все хорошо - Дорога и дальше будет работать. Ничего, на мое место придут другие - и так до тех пор, пока на этой земле не будет рабства. На этой земле…»

На шею ему накинули петлю. Нат вдруг  пробормотал что-то. «Господи, да откуда это взялось? - удивился мужчина. «Но правильно ведь, правильно…, Надо крикнуть, пусть все услышат - и белые, и негры. Пусть все знают».

Он выдохнул. Нат, громко, во весь свой голос, сказал:

All that my yearning spirit craves,

Is bury me not in a land of slaves.

Шериф сдавленно выругался: «Хватит тянуть!». Помост затрещал, тело закачалось на ветви сосны. Кто-то крикнул: «Туда ему и дорога, черномазому!». Белые разошлись, а негры так и стояли, глядя на свесивший голову к плечу, медленно крутящийся на веревке труп.

Уже вечерело, когда всадник, промчавшийся по главной улице Хиксфорда, среди деревянных лачуг, - спешился перед беленым зданием. С крыльца свисал американский флаг. Пахло вареной кукурузой, над крышами  поднимались дымки. Дэниел улыбнулся:

-Будто дома, только тут совсем жарко. Почти сто миль к югу. Бедный Фламбе, я его совсем загнал. Ничего,  сейчас возьму Ната на поруки, заплачу за него залог…, Ему, наверняка, запретят выезд из Виргинии, но мы приютим его в Ричмонде до суда. На суде эти мерзавцы, - Дэниел искоса посмотрел на мужчин, что сидели у забора, вытянув ноги, дымя трубками, - эти мерзавцы пожалеют, что на свет родились. Может быть, заодно и удастся добиться пересмотра этого закона - о смертной казни за помощь беглым. Дикость, какая дикость, - он, невольно, покачал головой.  Кто-то  от забора, заметил: «Конь у вас хорош, мистер».

Дэниел вдохнул теплый воздух: «А где тут у вас шериф?»

-Ужинает, - зевнул пожилой мужчина. Сплюнув в пыль, он оглядел Дэниела: «Завтра приходите».

-Из Ричмонда, должно быть, приехали? - спросил  один из горожан, рассматривая отлично скроенный, темный сюртук и высокие, из мягкой кожи, сапоги Дэниела.

-Из Нью-Йорка, - холодно ответил тот. Дэниел увидел, как поменялись лица мужчин - вместо добродушной лени в глазах появилось презрение.

-Билли! - кто-то, приподнимаясь, помахал. «Тут тебя спрашивают».

Огромный мужчина с дробовиком в руках, остановился перед Дэниелом. Он свысока сказал: «Я шериф Хиксфорда, Уильям Фаррелл, а вы кто такой?»

Дэниел достал из седельной сумы свой паспорт. «Заместитель государственного секретаря Соединенных Штатов Америки, мистера Томаса Джефферсона, посол по особым поручениям, мистер Дэниел Вулф, - медленно прочитал шериф. Он тяжело вздохнул: «Что хотели-то, а то я белок пострелять собрался?»

-У вас тут, - Дэниел кивнул на беленое здание, - арестованный. Я приехал внести за него залог и взять на поруки, шериф.

-Нет у меня никакого арестованного, - буркнул тот, зачем-то взглянув в дуло ружья.

-Сбежал, - облегченно подумал Дэниел. «Ничего, он виргинский, не пропадет. Доберется до Бостона, и пусть только потом попробует на юг сунуться. Хватит, пусть готовит свой суп с креветками, ходит в церковь и дочку воспитывает».

Дэниел увидел, как двигаются губы шерифа, и услышал его голос: «Негра, того, что на реке с беглыми поймали - мы вздернули».

-Нет, - Дэниел чуть не покачнулся. «Нет, я не верю, быть такого не может…, Нат, Нат, ему же еще сорока не исполнилось, он меня младше». Он сжал руку в кулак, чтобы не потянуться за пистолетом. Велев себе успокоиться, Дэниел медленно спросил: «По какому праву, шериф? Или Виргиния в одностороннем порядке покинула состав нашей страны? Почему не было следствия, суда…»

Шериф сморщил лоб и неуверенно повторил: «В одностороннем порядке…, А что вздернули - у нас с этим быстро. Черные должны знать свое место».

-Вы со своим местом, - сочно заметил Дэниел, - можете проститься, это я вам обещаю. Где…- он, на мгновение, запнулся, - тело?

-Черные его снимали, я видел, - кто-то из мужчин отпил из оловянной фляжки. «У них ищите, они там, - Дэниел увидел маленькие, покосившиеся домики за рекой, - живут. Это наши свободные черные, - издевательски добавил  его собеседник, - всякие любители негров, вроде вас - их отпустили. Бездельники, работать не хотят…- Дэниел, уже не слушал его. Он быстрым шагом пошел к деревянному мосту через широкую, мелкую реку.

-Не  смей плакать, - велел себе он. «Потом, в Бостоне, с его семьей - можно будет. Но не сейчас, не здесь. Ната надо увезти отсюда»

Маленькая, босая девочка, что сидела на крыльце, гладя кошку, испуганно ойкнула и убежала. Дэниел вдохнул запах свежей стружки и услышал тихий голос: «Что вам угодно, мистер?»

-Я ищу своего друга, - Дэниел помолчал, схватившись за косяк двери, - того, что повесили…, Меня зовут мистер Вулф, я с севера.

-Вижу, - коротко сказал негр.  Он протянул Дэниелу крепкую, в занозах ладонь: «Брат Фримен…, в сарае лежит, а я гроб делаю, я ведь столяр. Пойдемте».

В сарае было тепло и сухо. Дэниел наклонился над  умиротворенным, спокойным лицом. Он  вспомнил госпитальную палатку в Саратоге и легкую, тихую улыбку умиравшего Хаима. «Покойся с миром, - прошептал Дэниел, целуя высокий, цвета каштана лоб. «Я позабочусь о твоей семье, обещаю».

Томас все переминался с ноги на ногу: «Брат Фримен перед смертью говорил, и складно так, мистер Вулф. Я запомнил, - негр вздохнул:

- All that my yearning spirit craves,

Is bury me not in a land of slaves.

- Мы тебя похороним на свободной земле, Нат, - Дэниел взял его за руку и повторил: «На свободной». Он скинул сюртук, и, засучил рукава рубашки:

-Я вам помогу, мистер Томас, я умею  с деревом работать. Не хочу, - Дэниел помолчал, - чтобы Нат оставался здесь, даже ненадолго. Я его отвезу домой, - он вытер слезы рукавом, и пошел вслед за негром.

Телега медленно свернула с моста, и, прыгая по колдобинам, направилась к выезду из города. Было уже сумрачно, звенели москиты, с реки был слышен плеск воды и детские голоса.

-Скатертью дорога, - расхохотался один из мужчин, что так и сидели на бревне, затягиваясь трубкой, осматривая  гроб. Мистер Томас, было, подхлестнул лошадь, но Дэниел попросил: «Стойте».

Он пришпорил Фламбе. Подъехав к зданию, приподнявшись в стременах, мужчина одним легким движением снял американский флаг.

-Вы его недостойны, - зло сказал Дэниел. Перегнувшись в седле, он укрыл гроб знаменем.

-На север, мистер Томас, - попросил он. Не оборачиваясь, Дэниел поехал вслед за телегой.

 

Бостон

Почтовая карета остановилась перед Фанейл-холлом. Высокий, крепкий юноша спрыгнул на булыжники площади. Подняв голову, глядя на золоченого кузнечика, что вертелся на шпиле, он улыбнулся. Тедди принял от кучера свой саквояж и сверился с блокнотом.

-Так, - пробормотал юноша, - сначала на Бикон-хилл, в дом Горовицей. Тетя Мирьям и ее муж должны были уже приехать. Там забрать ключи от моего дома, потом сходить к тете Салли, на южную дорогу. Гостиница и трактир Freeman’s Arms. Кузины, - он  ухмыльнулся, - наконец-то девочек увижу, а то у дяди Меира - тоже мальчишки. Смешные.

Он вспомнил веселый голос Хаима: «Мы бы, конечно, в Андовер или в Экзетер поехали, но туда евреев не принимают. Так что мы в городской школе учимся - здесь, в Нью-Йорке, и в Филадельфии. А после обеда в синагогу ходим, в классы тамошние».

Тедди посмотрел на раскрытый том Талмуда, что лежал перед кузеном: «Пьетро, я вам о нем рассказывал - он очень хорошо древнееврейский знает. И греческий язык, и латынь. Он священником хочет стать, им это надо».

-Нам тоже надо, - вздохнул Меир, почесав пером каштановую голову. «У Хаима через год бар-мицва, а у меня - через два. Когда наши кузины из Святой Земли приезжали - мы с ними по-английски говорили, конечно. Талмуд хорошо память тренирует. И мне это полезно, и Хаиму».

-Тебе понятно, почему, - заметил Тедди, вглядываясь в черные, причудливые буквы. «Ты банкиром хочешь быть. А тебе зачем? - он взглянул на старшего кузена.

-Я буду разведчиком, в армию пойду, - заявил Хаим. «Знаешь, - он вскочил со стула и подбежал к большой карте Америки, что висела на стене детской, - это ведь так интересно! Здесь, - он показал на белое пространство, - к западу от этого нового поселения, Цинциннати - никто еще и не был. Я хочу пройти оттуда до Тихого океана - Хаим упер палец в конец карты. «Там, говорят, есть горы, золото..., Или свернуть на север. Наш дядя Стивен, муж тети Мирьям, ты его увидишь, тем летом брал нас в экспедицию. Мы до самого западного края Великих Озер дошли».

-Я в  Уэльс ездил, - улыбнулся Тедди. «Два лета назад.  Дядя Питер, когда от ранения своего окончательно оправился, взял нас всех, мальчиков, и повез в горы. Там очень красиво. Хотя наша Америка больше, конечно, - он еще раз взглянул на карту. «Но я в Бостоне буду жить, как вернусь. Так что рядом окажемся».

Он остановился перед уютным, красного кирпича домом под черепичной крышей. В саду зеленел клен, вокруг скворечника вились птицы.  Девочка лет шести, темноволосая, в холщовом платьице- висела на заборе.

-Ты атакован! - заявила она и плюнула в Тедди жеваной бумагой через трубочку. «А теперь ты убит, падай, - велела девчонка, взглянув на него лазоревыми, большими глазами. На белых, гладких щеках играл легкий румянец,  каштановые кудри спускались на плечи. «Иначе сейчас в глаз плюну, - пообещала девчонка. «Мало не покажется».

Тедди поставил саквояж на землю. Подергиваясь, он закатил глаза. Девчонка рассмеялась: «Верю. Но мог бы и упасть».

-Тут пыльно, - хмыкнул Тедди. «Меня зовут Теодор Бенджамин-Вулф, кстати».

-Мама! - звонко крикнула девчонка. «Кузен Тедди приехал! Иди сюда!»

-Я Дебора, - протянула она  ладошку, испачканную соком от ягод и травой. «Дебора Кроу. Мне шесть лет, а тебе - она задумалась, - шестнадцать, я на родословном древе видела. Еще у меня есть папа, старший брат, и две старшие сестры. Были еще бабушки, - Дебора погрустнела, - но они умерли, бабушка Франклин давно, а бабушка Онатарио тем летом. Мы на озере живем, Эри, слышал про такое? - поинтересовалась девочка.

-Конечно, слышал, - ответил  юноша. «Сейчас мы приехали в Бостон, - зачастила девочка, - потому что папа хочет научить Элайджу ходить на море. Папа на лето устроился капитаном,  Элайджа у него юнгой, а Мэри он взял помощником. Это моя самая старшая сестра, ей девятнадцать лет, - объяснила Дебора. «Она здорово под парусом ходит. Я тоже  просилась, но меня не взяли, - вздохнула девочка и обернулась: «Мама! Ну, где же ты была?»

-В подполе, - рассмеялась невысокая, изящная женщина. Из-под простого чепца выбивались на спину рыже-каштановые локоны, загорелые щеки были усеяны веснушками.

-Вы Тедди, - сказала она, протягивая руку. «Меир мне написал, из Нью-Йорка. Очень рада вас видеть. Я миссис Мирьям Кроу, тетя Мирьям».

От нее пахло свежим хлебом и чем-то сладким. Тедди покраснел. Пожимая сильные пальцы, юноша улыбнулся: «Рад встрече».

-Пойдемте, - велела она, забирая у него саквояж. «Меир просил вам ключи отдать, но я вам уже комнату подготовила. Я вас в шестнадцать лет одного жить не отпущу, даже и не думайте. Кузины ваши тут, заодно и познакомитесь».

Дебора ловко вскарабкалась на клен. Тедди ахнул: «Тетя Мирьям! Она не упадет?»

-Она с детства по мачтам скачет, - отмахнулась женщина, -  у нас, на озере, деревья повыше этих будут. Ничего страшного.

Тедди, заходя в дом, увидел, как Дебора, пожевав бумагу, плюнула ей в раскрытые ставни второго этажа. Девочка крикнула: «Мораг! Хватит читать! Кузен Тедди приехал, он смешной!»

-Сама ты смешная, - ласково улыбнулся юноша. Вскоре он уже сидел в столовой, на льняной скатерти стоял фаянсовый горшок с дымящимся, рыбным супом. Мирьям вытерла руки полотенцем: «Муж мой послезавтра должен в порт вернуться. Познакомитесь с ним, с другими кузенами своими. Мне сейчас на вызов идти надо, я же акушерка. Дебору  заберу, она уже учится у меня, а за вами Мораг поухаживает».

-Мне еще к тете Салли надо зайти, - Тедди откусил от свежевыпеченной, теплой горбушки: «Тетя Мирьям, так все вкусно..., Тетя Эстер тоже очень хорошо готовит. Я же в школе все время, только на каникулах домашнее ем».

-Бедный мальчик, - вздохнула Мирьям. «Мать во Франции, с отчимом его застряла, и не выбраться им никак. Высокий, широкоплечий, а все равно - мальчик еще совсем. Пусть хоть в семье поживет...»

-Мораг тебя проводит, - отозвалась женщина, - они с Мартой, дочкой Салли - подружились очень. Вместе в библиотеку ходят, вместе гуляют. А вот и она, - женщина подняла голову.

Дебора, пыхтя, втащила в столовую потрепанную, кожаную суму: «Я готова, мамочка».

Тедди увидел девушку, что спускалась по лестнице и встал. Она была хрупкая, много ниже его, изящная, белокожая, с угольно-черными косами. Темные, большие глаза были обрамлены длинными ресницами.

-Мораг, это кузен Тедди, из Лондона, - деловито сказала мать. «Там цыпленок, над очагом. Потом свари кофе, и нарежь миндальный пирог, что мы пекли. После обеда отведи его к тете Салли. Дебора, идем».

Дверь захлопнулась. Мораг, переложив в левую руку какую-то книжку - протянула ему тонкие пальчики.

Она вскинула голову: «Какие глаза у него красивые. Как Эри. Нет, оно светлее. Как море».

-Очень рад с вами увидеться, кузина, - весело сказал Тедди. «Что вы читаете?»

-«Песни Невинности» Блейка, - Мораг покраснела. «Мне очень нравится. Вы читали?»

-Конечно, - Тедди все стоял. Девушка спохватилась: «Вы садитесь, пожалуйста! Я сейчас цыпленка принесу». Она задержалась на пороге кухни и повертела головой, думая, куда положить книгу.

-Давайте сюда, - добродушно сказал Тедди, забирая у нее томик. «Какие у него руки теплые, - поняла Мораг. «Господи, я таких мальчиков и не видела, ни разу.  Да и где увидеть, не у нас же, в деревне. Хотя, когда мы с мамой по набережной гуляли - я заметила, на меня смотрели. Хотя на что смотреть, я худая такая..., - она чуть слышно вздохнула: «Спасибо».

Миндальный пирог был совсем свежим. Тедди подвинул Мораг фаянсовую тарелку: «Вы тоже ешьте, кузина. Просто замечательно вы готовите. А вы акушеркой не хотите стать?»

Мораг отпила кофе: «Я крови боюсь. Так неудобно, моя прабабушка, бабушка, мама - все акушерки. Я, когда палец порежу - плачу. И у меня морская болезнь, - алые, красивые губы улыбнулись. «Папа капитан, старшая сестра, брат - все под парусом ходят.  Даже Дебора - и то по мачтам карабкается, а у меня морская болезнь. Я учительницей буду.  Моя подружка, Марта, - вы с ней познакомитесь, - тоже преподавать хочет».

-Ничего страшного, - уверенно заявил Тедди, садясь на подоконник, закуривая. «Мой брат старший, неродной, сын отчима моего, Маленький Джон - у него тоже морская болезнь, а ему уже за тридцать. Мой отчим - герцог, - зачем-то добавил Тедди, - вы знаете, наверное».

-Экзетер, - кивнула Мораг. «У меня тоже  титул есть.  Я леди  Кинтейл, по отцу моему, но в Америке, это ничего не значит. А вы кем хотите стать, кузен? - она осторожно взглянула на золотящиеся под солнцем каштановые волосы.

-Адвокатом, как Дэниел, мой брат, - хмыкнул Тедди. «Буду в Америке жить. Я тут пятнадцать лет не был, кузина Мораг, но мне  здесь нравится. А стихи, - он потянулся за томиком Блейка, - я люблю, но больше - театр. Моя старшая сестра, Тео, мадемуазель Бенджаман - лучшая актриса Франции. Она меня учила, когда я в Париже на каникулах гостил. В Итоне, мы пьесы ставим, я уже все шекспировские роли переиграл. Жалко, что в актеры мне не пойти, - Тедди ухмыльнулся.

-Я и в театре никогда не была, - грустно проговорила Мораг.

-Так мы с вами пойдем, - вскричал Тедди. «У дяди Питера и дяди Джованни ложа, на Друри-Лейн. Все вместе и сходим. А пока, - он потушил окурок и озорно спросил: «Ромео и Джульетту» читали?»

-Да, - удивилась Мораг.

-Дайте мне реплику, - велел Тедди, - помните сцену на балконе: «О, горе мне...»

-О, горе мне..., - робко повторила Мораг.

Он поднялся. Мораг подумала: «Господи, никогда бы не поверила. У него даже глаза сияют. Но ведь так не может быть. Он меня сегодня в первый раз увидел, это просто игра, театр...».

Его голос, - красивый, низкий, - наполнил комнату. Тедди протянул к ней руку, и улыбнулся. «Будто солнце, - вздохнула девушка. «Какой он красивый».

- Она сказала что-то.

 О, говори, мой светозарный ангел!

 Ты надо мной сияешь в мраке ночи...- слышала она. Мораг, невольно сжав руки, взволнованно дыша - залюбовалась юношей.

-Мне все аплодировали, - сообщил Тедди, усаживаясь в кресло, наливая себе еще кофе. Он сжевал пирог, и облизал пальцы: «Простите. Тут совсем как дома. Я с Элизой, - это моя сестра младшая, - тоже не стесняюсь».

-Не надо, - чуть было не сказала Мораг. Он поднялся, и поставил посуду на поднос: «Сидите. Я сам все умею. Дядя Питер вдовец, и прислугу не держит. В Итоне, как я еще малышом был - надо было старшим прислуживать, - он рассмеялся и крикнул, уже из кухни: «Я сейчас помоюсь, переоденусь, - отведете меня к тете Салли?»

-Хорошо, - еще нашла силы ответить Мораг. Потом она просто сидела, слушая, как он моет посуду, насвистывая какую-то песенку.

-Это о Вороне - Тедди всунул каштановую голову в столовую. «Тетя Эстер его потомок, знаете? А мы с вами - нет. Вы играете, а то я когда через гостиную шел - фортепьяно видел».

-Нет, - помотала головой Мораг. «Только пою, меня бабушка Онатарио научила. Индейские песни».

-А я играю, - Тедди вытер руки. «Меня мама в три года за инструмент посадила. Она отличная музыкантша, ей даже Моцарт сонату посвятил. А я, - он не смог скрыть улыбку, - всякие песенки бренчу. И танцы, конечно. Я вам могу аккомпанировать, я по слуху все подбираю, - Тедди потянулся. Кивнув: «Я сейчас», - юноша взбежал по лестнице наверх.

Мораг ощутила запах сандала - теплый, пряный. Прижав ладони к горящим щекам, она отчаянно шепнула: «Так вот это как бывает, Господи. Спасибо, спасибо тебе».

На большом, дубовом столе были аккуратно разложены папки. Девушка в холщовых нарукавниках поболтала кистью в мисочке с клейстером. Мазнув, она прижала длинными пальцами ярлычок. «Оплаченные счета, второе полугодие 1792», - прочла Марта Фримен, и хмыкнула: «Еще пара дней, и я все приведу в порядок».

Она встала, - высокая, гибкая, легкая - и прошлась по комнате. Иссиня-черные, кудрявые волосы были кое-как заколоты на затылке. Марта подошла к зеркалу: «Надо будет, как закончу - в море поплавать. И на лошади прокатиться. Чахну тут над бумагами, как будто и не каникулы».  Марта достала из ящика стола пистолет,  и вскинула его, нацелив на дверь: «И пострелять тоже. Не ждать, пока папа приедет».

-Господи! - раздался с порога испуганный голос бабушки. Мамаша Бетси стояла с подносом в руках. Марта рассмеялась. Убрав оружие, она поцеловала бабушку в лоб. «Совсем не надо было мне кофе носить, - ворчливо сказала девушка. «Спустилась бы и сама сварила. Сейчас я тут закончу и приду маме помогать. Сегодня же пятая комната съезжает, убраться надо».

Негритянка присела в кресло и ласково улыбнулась: «Как же тебя не побаловать, внученька, ты даже летом  со всем этим возишься. Что бы мы делали, если  бы не ты, ты же и считаешь, и баланс сводишь..., Сама знаешь, - мамаша Бетси поправила чепец,  что прикрывал ее полуседые волосы, - я, хоть читать и умею, но не сильна в грамоте, а на матери твоей - и слуги, и кухня, куда все успеть...»

-Ничего страшного, мне только в радость, - Марта отпила кофе. Бабка осторожно сказала: «Там объявление принесли. В  Первой Баптистской Церкви негритянский базар, благотворительный, и танцы потом. Может, сходила бы...»

Красивое лицо девушки похолодело, скулы застыли. «Я не хожу туда, где негры и белые разделены, - отрезала Марта.

-А в школу негритянскую ходишь..., - вздохнула бабка. «Что ты учительницей хочешь стать - так только черным преподавать будешь, сама знаешь. Миссис Люси, что тебя французскому  языку учит - всякий на нее посмотрит, и скажет - белая. У  нее один прадед - негр, и все. Там у них, в Новом Орлеане, таких много. Однако все равно, - жестко сказала Бетси, - в паспорте она  цветная. И никто из белых девушек у нее  учиться не будет. Так же и у тебя».

-Это изменится, бабушка, - страстно ответила Марта. «Вот увидите, негры и белые будут вместе, в одних школах, в одних почтовых каретах…, Евреи же есть в правительстве,  и мы тоже...»

-Ничего мы не «тоже», - бабка поднялась. «Евреи - они белые, внучка. Что свободу нам дали - так это по Божьему закону  положено, а остальное  в руках белых. Как они решат, так и будет, не нам с этим спорить».

Марта только поджала темно-красные, изящно вырезанные губы. Бабка помялась у двери: «Тут Фредди с отцом приходил, крышу чинить. Спрашивал, как  ты, и не желаешь, ли прогуляться, раз каникулы. Хороший парень, добросовестный, хоть и восемнадцатый год - а уже деньги откладывает, на свой дом. Может..., - бабка замолчала, увидев, как Марта закатила красивые, карие глаза.

-Фредди Сандерс едва свое имя подписать может, - сочно сказала девушка, допивая кофе, - а я Вольтера  читаю. И вообще, - Марта оживилась, -  бабушка, мисс Бенджаман, сестра дяди Дэниела младшая - она цветная. Во Франции на это и внимания не обращают. Она актриса, с нее портреты пишут..., Я тоже могу в Старый Свет уехать.

-У нее одна черная бабка, а у тебя - один белый дед, - Бетси раздула ноздри. «В зеркало хоть иногда смотрись. Нашла себя с кем равнять. А что с нее портреты пишут - так ей за тридцать уже, а ни мужа, ни детей нет. Так и умрет старой девой. Тоже такого хочешь?»

-Сама разберусь, - Марта со значением открыла шкаф, где на полках громоздились связки бумаг. «Спасибо за кофе, бабушка, буду дальше работать».

Бетси только покачала головой и осторожно закрыла дверь. Здесь, в семейном крыле было тихо, снизу, с кухни, пахло обедом. Она услышала веселый голос невестки: «Кто написал на доске: «Суп с криветками»? Научитесь, уже, наконец, не делать ошибок. Стыдно же».

Бетси  поправила серебряные подсвечники на комоде орехового дерева, что стоял в коридоре.

-Хорошо живем, грех Бога гневить,- подумала она, остановившись у окна, глядя на лазоревое, волнующееся море. «Слуг пять человек  в гостинице и в трактире. Клиенты так и валят, только успевай поворачиваться. И деньги отложены, на ремонт, Марте в приданое…, Еще бы внука, или внучку, конечно, надо с Салли поговорить. Посижу с малышом, ничего, справимся. Если бы Нат на юг не ездил..., - она закрыла глаза и страстно, тихо сказала: «Господи, убереги моего сына от  всякой беды, отведи от него стрелу недруга, защити его. Выведи народ наш из рабства, как во время оно выводил сынов Израиля. Аминь».

-Все равно, - Бетси спустилась вниз, - надо за Мартой присматривать. Она одна в лес ходит, одна по городу гуляет. Девочка с головой, конечно, ничего безрассудного не сделает. Однако же негры говорили - в Филадельфии девушек воровать стали. На юг их отправляют. А что они свободные - так на это никто не смотрит, черные и черные. Упаси Марту Господь от такого. Меня саму  хозяин силой взял, как мне тринадцать было. И Салли тоже - и хозяин, и сын его. Господи, убереги нас  от этих бандитов. Еще, не дай Бог, сюда доберутся, - Бетси перекрестилась и прищурилась - юноша и девушка шли по двору.

-Марта! - крикнула она. «Мораг тут, с гостем».

-Мораг! - радостно отозвалась Марта. Выскочив из комнаты, она обняла бабушку. «Ты моя милая бабуся, - сказала девушка. «Не беспокойся, пожалуйста, все будет хорошо. И не вздыхай».

Она застучала каблучками по лестниц. Миссис Бетси, приглядевшись, ахнула: «Да это брат мистера Дэниела, Тедди. Сын миссис Марты, благодетельницы нашей. Какой мальчик красивый-то, и высокий».

-Вот, - Мораг повернулась к Тедди, -  это Freeman’s Arms, а это  тетя Салли.

Высокая, вровень Тедди, изящная женщина, с кожей цвета карамели, в красивом, шелковом платье, распахнула объятья: «Я тебя последний раз, милый мой, видела, как тебе год исполнился. Как раз в Бостоне. Очень, очень рада. Скоро мой муж приедет, он тоже  твою матушку знает».

-Я тоже рад, миссис Фримен, - Тедди склонился над ее рукой.

-Тетя Салли, - велела она. «А это Марта, ее в честь твоей матушки назвали».

Тедди застыл. Она спускалась с крыльца - высокая, с прямой спиной, в пурпурном, хорошо скроенном платье. Поток черных волос окутывал ее плечи, летнее солнце играло на коже цвета светлого каштана, пробегало золотистыми искрами в карих глазах.

-Царица Савская, - вспомнил юноша. «Она, наверное, такая же была. Черт, почему я всегда - сразу краснею. Да она на меня и не посмотрит - такая красавица».

Однако она подала нежную руку и улыбнулась: «Я очень рада, мистер Бенджамин-Вулф. Мораг мне говорила, что вы приедете».

-Пожалуйста, - отчаянно пробормотал юноша, - просто Тедди, мисс Фримен.

-Тогда и вы меня  называйте Мартой, - велела она. Тедди с удивлением увидел румянец на высоких, будто из темной бронзы отлитых, скулах.

Он забыл о Мораг, что стояла рядом, забыл обо всем. Только когда Марта, рассмеялась: «Пойдемте, Тедди, вы как раз  к обеду»,  он нашел в себе силы ответить: «Меня кузина Мораг покормила, спасибо большое».

-Значит, - Марта подняла бровь, - я сварю всем нам кофе, и вы нам расскажете о Старом Свете.

Она повернулась и пошла к входу в трактир, а Тедди все не мог оторвать взгляда от ее спины, от волос, что играли в лучах солнца черным, глубоким огнем.

-Она очень красивая, да? -  раздался рядом грустный голос Мораг. «Да что ты, - вздохнула девушка, - понятно, на кого он смотреть будет. Ладно, Марта моя подруга, да и не нравлюсь я ему. Буду просто им любоваться и молчать».

-Да, кузина Мораг, - тихо ответил Тедди. «Очень красивая».

Миссис Бетси подперла щеку рукой: «Так ты десять тысяч негров освободил. Господи, вот уж истинно - благодетель. Ты ешь, ешь, мы это печенье по рецепту миссис Эстер делаем, с имбирем, свежее совсем. И джем намазывай.  Это я сама варила, малиновый».

-Не десять, - Тедди покраснел, - а почти девять, миссис Фримен. Спасибо,  все вкусное такое, совсем, как дома. А землю мой адвокат нью-йоркский в аренду сдаст, и неграм - тоже.

Он посмотрел на дверь в столовую: «Сразу с Мораг наверх убежали. Господи, она, наверное, со мной и встречаться не захочет, Марта. Я же видел афишу, на набережной, - вспомнил Тедди, - концерт будет завтра вечером. Вот бы с ней сходить...»

-Ну и славно, - Салли улыбнулась. «У нас  много негритянских ферм появилось, вокруг Бостона. Мы у них провизию берем. Коровы-то у нас свои, и куры тоже, а вот овощи покупаем».

-У вас так красиво, тетя Салли- восторженно сказал Тедди, оглядывая натертый паркет, серебро и фарфор в открытых шкафах, кружевную скатерть на столе.

Салли качнула изящной, прикрытой шелковым чепцом головой. «Я в имении твоего отца выросла, Тедди, а у него  отличный вкус был. Так что я знаю, как дом обустроить, научилась.  Когда мы только постоялый двор открыли, помню, люди говорили -  у этих негров грязь одна, они все ленивые, готовят плохо..., А вот видишь - лучшая кухня в Бостоне. Муж мой сам к очагу встает, он отменно готовит».

Тедди  подумал: «Она же рабыней была, у моего отца. Мама ее из Виргинии вывезла, она рассказывала. Господи, неудобно как...»

-Тетя Салли, - решительно сказал юноша, - я извиниться хотел. За то, что вы в рабстве были.

Женщина  ласково положила на его руку свою - изящную, с длинными пальцами: «Уж как твоя матушка нам помогла, что брат старший сделал, когда миссис Бетси освободил - так и не измерить этого. Если бы не они, мы бы никогда волю не обрели».

-Тетя Салли, - Тедди сглотнул, - а вы моего отца знали? И брата, Мэтью? Мама мне рассказывала, но совсем немного. Просто, что ее папа болел тяжело, и она вышла замуж за Дэвида, моего отца. А потом и он умер, от оспы. Если вы там жили, в имении, то вы их должны были знать?

Женщина все еще улыбалась - одними губами. Миссис Бетси бросила предостерегающий взгляд на невестку. Та, на мгновение, опустила длинные ресницы. Салли вспомнила почти незаметные следы от ожога у себя на плече.  Она весело сказала: «Что ты, милый мой! Я младшей горничной работала. Там пять сотен человек  было , в имении. Я только издали их видела - мистера Дэвида и мистера Мэтью. Даже  не разговаривала с ними никогда».

-Не надо мальчику об этом знать, - подумала Салли, глядя в его большие, лазоревые глаза. «Как у деда его, - вздохнула  женщина. «Пусть ему мать скажет, или брат старший. А лучше  пусть вообще ничего не говорят. Что было, то было, и не вернется оно».

Марта всунула голову в столовую: «Мамочка, мы с Мораг хотим верхом покататься, можно? В пятой комнате мы убрались».

-Ты же гостья, Мораг, - укоризненно  заметила Салли, - зачем ты с тряпками возишься?

-Мне нравится, - рассмеялась Мораг, что стояла за подругой, - я и дома все время что-то чищу. Мы недалеко, тетя Салли, до ручья и обратно.

-Тедди с собой возьмите, - распорядилась женщина, - зачем ему с нами сидеть. У нас  ручей, - обратилась она к юноше, - там водяную мельницу поставили. Муж мой с Мартой, как она еще маленькая была, на телеге ездил, за мукой. Там красиво очень, посмотришь.

Они сидели на камнях, в маленькой запруде покачивались  кувшинки, скрипело деревянное, обросшее мхом, колесо. Звенела вода, пахло свежестью, лесными цветами, где-то вдалеке куковала кукушка.

-Долго, - прислушавшись, сказала Мораг. «В Англии, кузен Тедди, - так же красиво?»

-Вы все увидите, кузина, - он заставил себя не смотреть на Марту. Черные, блестящие волосы спускались ниже талии. Она была в платье для верховой езды, - темно-зеленом, отделанном замшей цвета каштанов.

-Она вся, как крем-карамель, - понял Тедди. «Господи, если бы я, хоть пальцем к ней прикоснулся, - я бы умер, от счастья. А она сама в седло садилась, и сама спешивалась, эх».

-У дяди Питера усадьба на Темзе, и у дяди Джованни тоже, - добавил юноша. «Мы с вами и Мэри обязательно на лодке покатаемся, кузина. Там у нас ивы, лебеди...»

Марта бросила в тихую воду камешек и лукаво заметила: «Если бы не морская болезнь, Мораг бы со мной на боте вышла. Я как раз  на той неделе собираюсь».

-Вы тоже под парусом ходите? - удивился юноша.

-Марта и стреляет, и вы сами видели,  как она с конем управляется, - восхищенно сказала Мораг. «Меня бабушка Онатарио научила верхом ездить, а стреляю я только из лука, - девушка покраснела, - из пистолета громко очень, я до сих пор  боюсь».

-Вот бы с ней на боте отправиться, - вздохнул Тедди. «Я же умею. Тетя Изабелла нас всех в Грейт-Ярмут возила, учила.  Господи, она, наверное, в мужском костюме  будет, ей так пойдет...». Юноша представил себе длинные, стройные ноги, смуглую кожу цвета каштанов, в распахнутом воротнике рубашки, волосы, бьющиеся черной волной под крепким ветром, и сглотнул: «Наверное, нам уже пора, вечереет».

Девушки ехали впереди.  Он, глубоко выдохнув, сжав в кулаке поводья, велел себе: «Будете расседлывать лошадей - ты ее и пригласишь. Просто прогуляться, вот и все. Откажет так откажет».

Однако она не отказала. Она улыбнулась, так и держа в руке щетку: «Я вас буду ждать завтра в семь, перед Фанейл-холлом». Марта помолчала: «Тедди».

Он шел на Бикон-хилл, слушая и не слыша, что говорит Мораг, вспоминая  глубокие, карие глаза Марты, ее волосы, от которых пахло лесной свежестью, всю ее - высокую, легкую, словно высеченную из старой, боевой бронзы.

-Артемида-охотница, - вспомнил Тедди, ворочаясь, глядя на косой, бледный серп луны, что повис над городом. Он выбрался из постели, и, чиркнув кресалом, зажег свечу.  Тедди курил, сидя на подоконнике, смотря на спокойное море, на мачты кораблей в порту, и шептал:

-

Муза, воспой Артемиду, родную сестру Дальновержца, Стрелолюбивую деву, совместно взращенную с Фебом. Поит она лошадей в тростниках высоких Мелита И через Смирну несется в своей всезлатой колеснице

Радуйся ж песне и ты, и с тобой все другие богини!

-Радуйся, - уверенно повторил Тедди. Ласково улыбнувшись, он вздохнул: «Моя богиня».

В соседней комнате Мораг, подперев щеку кулаком, сидела над тетрадью. «5 июня 1793 года, - написала девушка. «Ничего не могу сделать - он мне так нравится, так нравится! Он красивый, умный, заботливый, и так много знает. А ему, - она прервалась и грустно погрызла перо, - нравится Марта, это сразу видно. Так тому и быть, - дописала девушка и застыла. Она неслышно, отчаянно плакала, не стирая слез с глаз, смотря на то, как расплываются свежие чернила.

Перед Фанейл-холлом, по площади, гуляла нарядная толпа. Марта сразу увидела его - в темном сюртуке, с букетом  маргариток в руках. «Он тут всех выше, - поняла девушка. Подойдя к Тедди, принимая цветы, она улыбнулась: «Большое вам спасибо».

-Я хотел ландыши, - юноша  все никак не мог отвести взгляда от ее лица, - но мне сказали, - тут они только в горах растут…, Но надеюсь, надеюсь, - Тедди покраснел, - вам и эти понравятся.

Марта спиной почувствовала, как на них кто-то смотрит. «Надо уйти отсюда, - вздохнула девушка. «Господи, и когда такое только закончится?»

-Очень, очень, красивые, спасибо вам, - Марта приколола букетик к поясу своего шелкового, цвета глубокой лазури, платья. Оно было отделано кружевом слоновой кости. Тедди  увидел, как на Марту, облизывая губы, уставился какой-то изысканно одетый мужчина с тростью.

Тедди, вскинув каштановую голову, подал ей руку - люди вокруг замерли. Юноша тихо сказал: «Пойдемте отсюда, а?»

-Так всегда, - грустно отозвалась Марта, когда они шли к набережной. «У нас не принято белому юноше гулять с черной девушкой. Или наоборот, - добавила она. «Поэтому и смотрят».

-Смотрят потому, что дураки, - зло отозвался Тедди. «Я уже понял, Марта - недостаточно  объявить рабство вне закона, надо изменять всю систему жизни. Мне кузина Мораг рассказывала - вас даже в библиотеку не пускают, это просто, просто...- юноша поискал слово, - дикость какая-то, вот и все».

-И на концерт мне тоже нельзя, - Марта указала на афишу. «У нас, конечно, есть свои школы. Вы знаете, я в следующем году уже буду малышей учить. Концерты тоже есть, и вечера танцевальные. Но все равно, - она поморщилась, - это так неприятно, Тедди..., Папа мой, - Марта понизила голос, - беглым помогает, с юга. Привозит их сюда, в свободные штаты, или в Канаду отправляет, дядя Стивен этим занимается. И все равно, - она вздохнула, - хоть мы тут и не рабы, а живем  отдельно.

-И вообще, - Марта взялась руками за деревянные перила набережной, - я в школе преподавать буду. А толку? - горько сказала она. «Девочек в университеты не принимают, - ни белых, ни черных. Наши мальчики  только с наставниками могут учиться. Вы юристом станете,  Элайджа Кроу - капитаном, сыновья тети Эстер  тоже в университет пойдут, а наши..., - она вздохнула: «Рабочие, фермеры, прислуга. Что у нас постоялый двор - так это матушку вашу, Тедди, благодарить надо. Без нее мои родители не смогли бы дом купить, дело открыть...»

Он взял ее за нежную руку, - Марта не отстранилась. Помолчав, Тедди унял отчаянно бьющееся сердце: «Я знаю, Марта. И я вам обещаю - я все сделаю, чтобы такого больше не было. Для  этого я иду в юристы. Буду бороться со всем этим мракобесием.  Аам можно вниз спуститься? – спросил Тедди, кивая на деревянную лестницу. «Мы бы на берегу посидели...»

-Папа здесь со мной играл, когда я маленькая была, - нежно сказала Марта, опираясь на его крепкую руку.  Его каштановые, кудрявые волосы чуть шевелил ветер, пахло от него чем-то теплым, приятным. Девушка подумала: «Он же не виноват, что у него отец рабами владел. Он приехал в Америку, всех освободил, поступил достойно..., И с ним интересно, он так много читал, жил в Париже...»

Она опустилась на ступеньку. Запахнув шаль, подождав, пока Тедди присядет на перила, Марта улыбнулась: «Это очень хорошо, что вы неграм хотите помогать, Тедди. Только ведь у нас богатых мало, почти нет, адвокату ведь платить надо...»

-Pro bono, - уверенно отозвался юноша. «Как Дэниел вашу бабушку представлял. Ничего, Марта, - он хмыкнул, - заработаю семье на жизнь, не пропаду». Марта подняла голову и посмотрела в лазоревые глаза. «Расскажите мне о Париже, - попросила девушка.  Он,  робко присев рядом, чуть коснулся ее руки: «Сейчас  я от счастья и умру. Так вот как это бывает».

Море едва слышно шуршало, на западе, над крышами Бостона, над Бикон-хиллом, висел северный, нежный закат. Они все говорили, держась за руки, смотря в бесконечную,  золотящуюся даль залива.

Уже стоя у ворот гостиницы, Марта предложила: «Приходите в субботу, Тедди. Пообедаем, и на боте вместе покатаемся. Придете? - она подала ему руку.

-Вы еще спрашиваете, - неожиданно, отчаянно ответил он. «Я, Марта..., - он не закончил. Махнув рукой, Тедди выдохнул: «Приду, конечно».

-Вот и хорошо, - шепнула девушка. Скользнув в калитку, прислонившись к забору, стягивая на груди шаль, она помотала головой: «Нельзя, нельзя..., Он белый, ему не по пути с тобой..., Нельзя, Марта». Марта вспомнила его смех, его ласковые, красивые глаза и веселый голос: «Жалко, что в Америке театра нет. Но я организую, пусть и любительский, обещаю».

-Ваша любимая роль, наверное, Ромео? - усмехнулась девушка.

-Отелло! -  он со значением поводил глазами и тут же расхохотался: «Меркуцио. Мне кажется, мы с ним похожи. Я тоже смеяться люблю. Только жалко, что он умер молодым, - Тедди вздохнул: «Послушайте».

Он читал монолог о царице фей.  Когда юноша закончил, Марта, захлопала в ладоши: «Я такого и не слышала никогда, Тедди. Вам актером надо быть».

-Только если вы на меня будете смотреть, Марта, - проговорил он и отвернулся: «Вот, как сейчас».

Девушка встряхнула головой. Прижав к  щеке букетик маргариток, она шепнула: «Что будет, то и будет».

Капитан Стивен Кроу откинулся на спинку стула, и погладил короткую, каштановую, уже в седине бороду: «Я очень рад, Тедди, что тебе нравится в Америке. Как обоснуешься в Бостоне - милости прошу к нам на озера».

Тедди затянулся сигарой: «Мальчики Горовицей мне рассказывали, дядя Стивен, как у вас красиво. И о шпаге Ворона тоже  говорили. А почему вы ее не носите?»

-Нам нельзя, -  Элайджа поднял голову от немой карты, которую он раскрашивал. «Мы квакеры, мы не признаем оружия, и не воюем».

-А почему вы тогда в синагогу едете? - недоуменно спросил Тедди. «Мне тетя Мирьям говорила. В Ньюпорт, на несколько дней».

-Потому, - Мирьям внесла серебряный кофейник в столовую, - что я еврейка, дорогой Тедди. Мои дети тоже, хоть этот, - она поцеловала затылок Элайджи, - и квакером станет. Мы семья, и делаем все вместе.  У нас праздник в воскресенье, Шавуот, а до этого шабат. Так что в среду мы уже двинемся в Ньюпорт. Заодно на кладбище сходим. Там и родители мои похоронены, и брат старший.

-А отца моего в яме зарыли, - подумал Тедди, - тогда эпидемия была.

Он вспомнил склеп серого камня на кладбище Мадлен, два имени на нем, и тихий голос матери: «Дядя Теодор выкупил этот участок в вечное владение нашей семьи, как тетя Жанна умерла.  Теперь,- она помолчала, - твой брат будет здесь лежать, вместе со всеми остальными».

-А каким он был? -  спросил Теодор, держа над головой матери шелковый зонт.

-Разным, - коротко ответила женщина. Повернувшись на каблуке, мать пошла к выходу, туда, где их ждала карета.

-А как же вы поженились? - недоуменно спросил Тедди, принимая от Мэри блюдо с лимонным пирогом. «В Англии так нельзя».

-Тут не Англия, милый мой, - хохотнул капитан Кроу. Он ласково взял жену за руку. «Мы в Пенсильвании женились.  Там это можно самим делать, без священника, без раввина, просто свидетели нужны, и все».

-А вот скажем, - осторожно начал Тедди, поглядывая на Мэри. Девушка, склонившись над плечом брата, исправляла карту, - скажем, если....

Мэри подняла голову. Она усмехнулась, блеснув зелеными глазами: «Да не мямли ты, кузен. Если девушка цветная, а юноша - белый?»

-Или наоборот, - поспешно заметил Тедди. Он почувствовал, что краснеет.

-Тоже в Пенсильванию надо ехать, - хмыкнула она. Темные, тугие, мелкие кудряшки Мэри были украшены белым цветком, простое, красивое платье  собрано под маленькой грудью.  На смуглой шее играло, переливалось жемчужное ожерелье. «Это единственный штат, где разрешены такие браки, - объяснила Мэри. «Или на запад - на территориях вообще на такое  внимания не обращают».

-А ей  тоже в мужском хорошо, - подумал Тедди. Юноша вспомнил, как они стояли на причале. Невысокий, легкий молодой человек, с короткими, по плечи, кудрявыми волосами, в холщовых штанах и куртке, ловко бросил канат. Пришвартовав корабль, он крикнул: «Вот мы и дома, мама, Мораг, Дебора! Очень соскучились!»

Юноша перепрыгнул через борт и протянул ему маленькую, смуглую, жесткую руку: «Я Мэри Кроу, а вы, должно быть,  кузен Тедди. Вот мой отец, - она обернулась: «А  обезьяна, что спускается по мачте - мой младший брат, Элайджа».

Крепкий мальчик промчался по палубе. Оказавшись в руках матери, он выдохнул: «Я тоже, мамочка, так скучал, так скучал!».

-Так значит вы, - Тедди замялся, - только в Пенсильвании можете замуж выйти? Простите, я не хотел..., - он смешался и опустил глаза.

-Я бы могла получить поддельный паспорт, - Мэри подняла бровь, - но это бесчестно. О вас я не говорю, - девушка присела за стол, - вы рабов освобождали. Это благородное дело, а идти на подлог, ради того, чтобы обвенчаться..., - губы девушки брезгливо искривились, - недостойно. Я не буду выходить замуж за того, кому важно, чтобы его жена была белой.

-Правильно, - добродушно заметил капитан Кроу, разливая кофе.  Мораг спустилась вниз.  Отчего-то вздохнув, она сказала: «Дебора заснула, можно и спеть. Поможете мне, кузен Тедди?  - девушка кивнула на фортепьяно.

-Разумеется - с готовностью ответил он. Мэри, искоса посмотрела на сестру: «Да нет, показалось. И вообще, они еще дети, ей четырнадцать, ему  шестнадцать. Он даже не студент. Просто дружат, и все».

Но пока Мораг пела, - нежным, высоким голосом, пока он, даже не думая, подбирал мелодию, Тедди повторял себе одно слово: «Пенсильвания. Пенсильвания».

Тедди остановился перед лавкой, и, оглянувшись - сияло утреннее солнце, улица была запружена народом, к рынку ехали телеги с овощами, пахло рыбой и свежим хлебом, - перекрестился.

-Все будет хорошо, - твердо сказал себе он. «Приедет ее отец, и я сделаю предложение. У нее хорошие родители, они поймут. И мама поймет, я знаю. Будем помолвлены, пока я учусь, а потом  поженимся. В Пенсильвании, - ухмыльнулся он. Одернув сюртук, Тедди толкнул дверь.

Колокольчик зазвенел, хозяин опустил лупу. Окинув взглядом высокого,  мощного юношу, ювелир заулыбался: «Чего изволите, мистер?»

-Я, -  Тедди покраснел, - хотел бы купить кольцо.

Бот  покачивался на легкой волне в маленьком заливе. Марта спустилась вниз, скользя по обрыву. Тедди недовольно сказал: «Я бы вам руку подал».

Девушка только улыбнулась. Она и вправду была - в бриджах и рубашке, распахнутой на  бронзовой, стройной шее, где висел простой крестик. «Я нам мяса взяла холодного, хлеба,  - Марта вытащила из-за голенища сапога оловянную фляжку, - и немного виски. Это с юга, кукурузное. Пробовали?»

-Нет, - Тедди рассмеялся. «Только шотландское, ячменное. Мы с Пьетро как-то раз, на каникулах, остались дома одни, а дядя Питер кабинет не запирает. Ну и попробовали, - он все-таки захохотал. «Хорошо еще, что никто не заметил. На каникулах положено допоздна спать. Но голова у нас потом ужасно болела. Я вино  пью,не в школе, конечно».

Он прошлепал по мелкой воде. Легко подняв ее за талию, поставив на палубу, Тедди забрался наверх: «А куда мы с вами идем?»

-Вот  сюда, - девушка развернула карту. «Я подумала - вам интересно будет. Это Линн, очень красивая деревня. Семь миль всего, ветер хороший, мы быстро обернемся».

Тедди закрепил парус. Глядя на то, как девушка уверенными движениями выводит лодку из гавани, он спросил: «А вас кто  морскому делу учил,  Марта?»

-Дядя Стивен, - откликнулась она. «И меня, и папу. Они с моим отцом  друзья».

-А вот Мэри, - Тедди осторожно покашлял, - она ведь тоже  цветная, в паспорте...

Марта помолчала: «У них, на западе, все по-другому. Мэри в деревне живет, в глуши. Там у них индейцы, белые - все перемешались. У Мораг  мать индианка была. У них на такое внимания не обращают, не то, что здесь. Да и потом, у Мэри все же мало черной крови».

Он посмотрел на летящие по ветру  косы. Бот наклонился и Марта рассмеялась: «Тедди, следите за парусом! Или хотите у штурвала постоять?»

-Я хочу быть там, где вы, - чуть не сказал юноша, но вместо этого заметил: «Ваш отец, должно быть, - замечательный человек».

-Лучше его нет, - просто ответила Марта. «Он меня и стрелять научил, и верхом ездить..., Он же почти всю войну прошел, сержантом был, ранили его..., А потом еще и новобранцев обучал. Он с юга людей спасает, из рабства, - она ловко переложила штурвал: «Называется - Подпольная Дорога, а папа  проводник. Их там много, и мужчины есть, и женщины. Негры, так меньше подозрения. А хозяева станций, где беглые прячутся,  белые. Как тетя Мирьям и дядя Стивен. У них  последняя станция, дальше уже Канада».

-Но ведь это очень опасно, - Тедди посмотрел на золоченого кузнечика над крышей Фанейл-холла. «Я читал, знаю ваши..., наши законы. За помощь беглым полагается смертная казнь».

Марта вздохнула: «Кому-то надо это делать. Папа отличный разведчик. Он там, на юге, все уже изучил. Он очень осторожный. Хотя мы волнуемся, конечно. А вы вашего отца не помните? - спросила девушка.

-Мне год был, как он умер, - хмуро ответил Тедди. «Но Джон, мой отчим - просто замечательный человек, и  дети у него прекрасные. Маленький Джон, и Джо. Она вышла замуж за брата тети Эстер, Иосифа, они в Амстердаме живут. У меня еще младшая сестра есть, - юноша хихикнул, - Элиза, ей двенадцать лет сейчас. Только я их никого не видел, уже третий год. Во Франции революция, они оттуда выехать не могут. Следующим летом я туда отправлюсь, помогать им».

-Значит, он тут  не останется, - внезапно, грустно подумала Марта. Тедди, будто услышав ее, хмыкнул: «А потом вернусь в Америку, я же американец. Закончу Кембридж и вернусь. Дэниел мне свой дом отдает, на Бикон-хилле».

-Вот и Линн, - сказала Марта. Тедди посмотрел на беленые дома под черепичными крышами, на чаек, что кружились над причалом. Он положил свою большую руку на штурвал: «А что там дальше, на севере?»

-Берег, - ее рука, - смуглая, красивая, - была совсем рядом. «Там очень пустынно, только белый песок, и все. И плавник, - добавила Марта, - можно костер развести».

-Вот сюда, - Тедди уверенно указал на тонкую косу, что вдавалась в море. «Смотрите, какая там бухта хорошая. Бросим якорь, и погуляем».

Он первым выпрыгнул в мелкую воду и протянул руки: «Давайте!»

Девушка стояла, облокотившись на борт лодки, улыбаясь.

- Кто указал тебе сюда дорогу? - проговорила она. Черные, густые волосы играли, бились на ветру. Тедди, взглянув в карие глаза, внезапно опустился на колени.

-Любовь! Она к расспросам понудила,

 Совет дала, а я ей дал глаза.

 Не кормчий я, но будь ты так далеко,

 Как самый дальний берег океана, -

 Я б за такой отважился добычей, - выдохнул юноша. Марта оказалась у него в руках: «Я ближе. Ближе, Тедди».

От ее губ пахло солью и чем-то свежим. «Как будто цветы, - понял Тедди. «Артемида, - шепнул он. «Артемида-охотница, богиня моя, спасибо тебе, спасибо….»

-Ты весь мокрый, - испуганно сказала Марта, когда он выносил ее на белый песок. «Надо костер разжечь….». Она откинула голову назад, и простонала: «Тедди..еще, еще, пожалуйста….Господи, да что же это?»

-Не надо, - он целовал бронзовую шею. «Не надо костра, ничего не надо…Просто будь со мной, всегда. Марта, я прошу тебя, прошу, - он прижал ее к себе, совсем близко, - прошу, стань моей женой…, А это, - он закрыл глаза и поцеловал ее нежные, мягкие веки, - это любовь, вот и все. Моя Артемида…»

-Стану, - она  почувствовала, как горят щеки. Обнимая его, что-то шепча ему на ухо, девушка выдохнула, опускаясь вместе с ним на песок: «Стану!»

-Нельзя, - еще успела подумать Марта, - надо подождать. Мне ведь всего четырнадцать, да и он ненамного, старше. Но я не хочу, не хочу ждать, - девушка притянула его к себе, развязывая шнурки на вороте рубашки. Тедди увидел начало высокой, небольшой, бронзовой груди: «Господи, не бывает такого счастья».

Не осталось ничего вокруг, кроме плеска легких волн, кроме их шепота, кроме разбросанной одежды. Марта, приподнявшись на локтях, крикнула: «Еще, еще, пожалуйста!». Она даже и не поняла, как это случилось - они были вместе, навсегда. Она гладила Тедди по голове, чувствуя, как смешиваются на лице слезы - ее и его.

-Милый мой, - сказала она потом, тихо, целуя его куда-то за ухо. «Любовь моя, не плачь. Все хорошо, я теперь твоя, а ты - мой».

-Это от счастья, - он лежал, уткнувшись лицом в смуглое плечо. «От счастья, Марта. Прости, пожалуйста, - он помолчал, - это у меня в первый раз. Тебе не понравилось, наверное…»

-Или тебе, - задумчиво сказала девушка. Тедди поднял голову и усмехнулся: «Мне это будет нравиться всегда, я уже понял. Но только с тобой, никого другого мне не надо. Иди ко мне, - он потянулся. Накрыв ее курткой, Тедди повторил, целуя растрепанные волосы: «Только с тобой, Марта, отныне и на всю жизнь. Я ведь и кольцо уже купил, - признался Тедди. «Вернется твой отец, я приду к вам делать предложение».

Марта взяла его руку, и прижала к своей щеке: «А если бы я отказала?»

-Сюда, мой горький спутник, проводник

 Зловещий мой, отчаянный мой кормчий!

 Разбей о скалы мой усталый челн!

 Любовь моя, пью за тебя! - хмыкнул Тедди, проведя губами по ее теплой спине. «Пошел бы к аптекарю, как Ромео. Что бы мне еще оставалось делать?»

-Дурак, - хихикнула Марта. Повернувшись, она прижалась головой к его груди: «Как бы это бабушке на глаза не попасться? Она же говорила, какая девушка себе не сберегла, ту пчелы начинают кусать. А меня как раз  и не кусали ни разу, хоть и ульи у нас стоят. Она ощутила его пальцы, и чуть слышно застонала: «Все это ерунда».

-Хочу тебя,  - он зарылся лицом в ее теплые волосы. «Так всегда будет, всегда, моя Артемида».

Искупавшись, устроившись под одной курткой, они кормили друг друга. Тедди, отпив из фляжки, поцеловал Марту: «Вкусное. Не такое, как шотландское, но вкусное. Нам с тобой надо подождать четыре года, пока я учиться закончу - и все. В двадцать лет получу диплом, вернусь сюда, и поженимся. В Филадельфии, как тетя Мирьям и дядя Стивен. Наши родители приедут, и вообще  вся семья. Я тебя люблю».

-Тедди, - она перебирала его пальцы, - Тедди, но ведь если ты на мне женишься…

-Когда я на тебе женюсь, - поправил он Марту.

-Когда, - вздохнула девушка. «Нам ведь никуда нельзя будет ходить вместе. От нас многие белые отвернутся. Не все, конечно, - торопливо прибавила  Марта, заметив, как изменилось его лицо. «Твой брат, например, аболиционист известный,  и друзья его…, -  голос девушки увял.

Тедди поворошил костер. Прижав ее к себе, юноша рассудительно ответил: «Во-первых, я не собираюсь ходить в те места, где не будет тебя. Во-вторых, я жизнь положу, обещаю, на то, что бы все это - он повел рукой в сторону берега, - изменилось. Чтобы наши дети смогли учиться в университете, а ты, -  он потерся лицом о ее плечо, - могла бы видеть меня на сцене».

-Любительской сцене, - строго сказала Марта. «Только любительской, дорогой мой адвокат».

-Обещаю, в актеры я не сбегу, - расхохотался Тедди. Вынув из ее рук фляжку, укладывая ее на песок, целуя смуглые, стройные ноги, он шепнул: «Я теперь, Марта - навеки твой, вот и все».

Мирьям оглядела переднюю: «Обедать ходи к Фрименам. Я с тетей Салли договорилась. В остальном - кладовая полна.  Готовишь ты, в общем, неплохо».

-Отлично готовит, - заметил Элайджа. Мальчик  спустился с лестницы, держа в руках два саквояжа. Дебора  отпустила руку Тедди и широко улыбнулась: «Когда мы вернемся, будем играть в индейцев. В этот раз я тебя возьму в плен!»

-Когда мы вернемся, - капитан Кроу взял у сына багаж, - Тедди и девочкам уже и отплывать надо будет, через несколько дней.

Дебора погрустнела, но потом уверенно заявила: «Тедди будет жить в Америке, и приедет к нам в гости!»

-Приеду, - рассмеялся юноша, и чуть не добавил: «Приедем, с Мартой».

-Марта, - подумал он, закрыв глаза.  «Господи, уже скоро и отец ее вернуться должен. Обручимся,  следующим летом я съезжу во Францию, а потом - сюда. Мое счастье, любимая моя…»

-Тедди! - услышал он девичий голос, и, вздрогнув, очнулся. Мэри, - в простом, темно-зеленом платье, протягивала ему стопку книг. «Верни в библиотеку, пожалуйста, - попросила девушка, - а новых книг не бери. Все равно нам скоро отплывать».

Мораг, что стояла сзади, бросила один взгляд на его лицо и опустила глаза. «Он весь сияет, - грустно поняла девушка. «Как солнце. Господи, видно же - Марта ему нравится, очень нравится. И он ей тоже, наверное. Да и кому бы, он не понравился…, Пусть, - горько сказала она себе, - все равно - мне никто, кроме него не нужен. Пусть будет счастлив».

-Пошли, - Мэри подтолкнула сестру. «Дебора с Элайджей уже в карете. Почитаешь им по дороге, а я с папой на козлы сяду. Тоже править буду, чтобы он не уставал».

Тедди вышел за калитку и помахал им рукой. Дебора высунула каштановую голову из окошка возка, и плюнула в него жеваной бумагой из трубочки. «Не скучай! - донесся до него голос девочки. Тедди хмыкнул: «Такой же сорванец, как Элиза, кого угодно загоняет».

Он вернулся в дом. Пройдя в гостиную, открыв шкатулку, юноша повертел в руках ключи. «Нет, нет, - помотал головой Тедди, - нельзя. Так бесчестно, надо дождаться свадьбы. Там, на берегу…, - он почувствовал, что краснеет, - мы обручились, конечно. Надо сделать предложение, пожениться…»

Юноша вспомнил ее шепот: «Я люблю тебя, Тедди, и никуда, никуда не отпущу, слышишь?»

-Я никуда и не собираюсь, - смешливо сказал он, целуя ее шею, обнимая маленькую, высокую грудь. «Буду  принимать клиентов, ходить в суд…, Ты будешь преподавать своим малышам, и нашим тоже, а вечером я тебе буду играть, любовь моя…

Он встряхнул головой. Быстро поднявшись наверх, Тедди взял со стола  свою тетрадь.

-Межрасовый брак, - читал Тедди. «Массачусетс - запрещены браки белых с индейцами и неграми. Мэриленд - запрещены браки белых с неграми. Делавер, Джорджия, Кентукки, Луизиана, Северная Каролина, Южная Каролина, Теннесси, Виргиния. Запрещены, запрещены, запрещены…». Он с отвращением отбросил блокнот. Положив перед собой  стопку чистых листов,  Тедди решительно написал: «В защиту права человека вступать в законный союз с представителем другой расы».

Юноша потянулся за  Писанием: «Они на Библию ссылаются. Я тоже сошлюсь на Библию. Пьетро бы сюда, он и Ветхий, и Новый Завет наизусть знает, но я и сам справлюсь».

Тедди исправлял и перечеркивал, пока в окне не засветились слабые, летние звезды.

-Завтра приведу это все в порядок, - ласково сказал он и прочел:

-Брак является одним из основных гражданских прав человека, фундаментом для существования и выживания нашего общества. «Все люди рождены свободными и равными, - говорит нам Декларация Независимости. Запрет на межрасовые браки противоречит самому духу нашей страны, основанной на принципах равенства и братства между всеми ее гражданами…, - он потер лицо руками: «Завтра, все завтра».

Он взбил подушку. Зевнув,  Тедди заснул спокойным сном усталого, хорошо поработавшего человека.

Над морем уже поднялось солнце, когда Дэниел, спешившись, обернулся к вознице: «Это здесь».

-Даже в Нью-Йорк я не стал заезжать, - думал он, идя к воротам Freeman’s Arms. «Господи, бедная миссис Бетси, единственный сын. Салли, Марта…, Надо с ними остаться. Помочь им, устроить похороны. Тедди с девочками потом в Англию отплывет, а я тут поживу, в Бостоне. Присмотрю за семьей Ната, пока они не успокоятся…, Хотя как тут успокоиться, - он посмотрел на прикрытый американским флагом гроб и заставил себя поднять руку.

Калитка распахнулась еще до его стука. «Наконец-то, - сварливо сказала миссис Бетси, пересчитывая серебро, что лежало на ее ладони. «Заждались мы твоего сена, милый».

Дэниел почувствовал, как тоскливо, отчаянно заныло у него сердце. «Миссис Бетси…, - тихо сказал он. «Миссис Бетси, это я, Дэниел».

Она, наконец, вскинула голову и увидела телегу. Черные, большие глаза остановились, серебро упало на булыжники двора. Негритянка одними губами прошептала: «Не отвел стрелу Господь, не уберег сыночка моего….»

По ее лицу катились крупные, медленные слезы. «Господи, - она подошла к телеге и положила голову на гроб, - отца твоего белые плетьми забили, сыночек.  Не виделись мы с тобой столько лет, сиротой ты рос, вдали от ласки материнской, и вот умер на чужбине.  Отдал свою жизнь за негров, сыночек мой, счастье мое…»

Она внезапно распрямилась.  Смотря куда-то вдаль, миссис Бетси требовательно спросила: «Как умер он, мистер Дэниел?»

-В Хиксфорде, в Виргинии, - Дэниел помолчал, - их поймали, на реке, миссис Бетси. Беглых к хозяевам отправили, а Ната  повесили. Мне очень, очень  жаль, вы же знаете, он был мне другом…

-Белые повесили, - миссис Бетси вытерла слезы сухой, натруженной ладонью. «Да, мистер Дэниел?»

-Да, - он  торопливо добавил: «Шериф Хиксфорда - его уже в отставку отправили….»

-Однако он жив, - жестко сказала женщина, - а мой сыночек в  землю ляжет.

Пройдя к воротам, - маленькая, с прямой спиной, - распахнув их, негритянка велела: «Заезжай!»

Салли уже спускалась с крыльца  - в простом, рабочем платье, с уложенными вокруг головы черными косами. «Матушка! - она покачнулась, схватившись за  перила. «Матушка, что…»

-Мужа твоего белые убили, - коротко сказала миссис Бетси. Дэниел едва успел подхватить Салли, - она сползла вниз, на ступени крыльца. Женщина, зарыдала, выгнувшись, уткнувшись лицом ему в плечо.

-Нат, Нат, милый мой…- шептала она, а потом дверь скрипнула. Марта, стоя на пороге, выдохнула: «Что это?»

-Отец твой, - ответила миссис Бетси. «Мертвый. Белые его повесили, в Виргинии».

-Папа! – Марта бросилась к телеге, протянув руки. Она заколотила по крышке гроба: «Нет, нет, я не верю, скажите, что это не так, папа, папочка…».

Девушка обняла гроб, плача. Дэниел, укачивая Салли, погладил ее по голове: «Пойдемте, пожалуйста. Я обо всем позабочусь. Надо закрыть постоялый двор, вам не до этого сейчас…».

Миссис Бетси взяла его за руку «Спасибо тебе, милый. Что бы мы без тебя только делали…, Ты отведи их наверх, - она кивнула на внучку, что плакала, сидя на телеге, прижимаясь щекой к гробу, - а я к преподобному отцу схожу, договорюсь насчет похорон».

-Даже в смерти, -  подумала миссис Бетси, глядя на то, как Дэниел  ласково поднимает Марту, как Салли цепляется за его руку, - даже в смерти, и то  отдельно будет лежать. На кладбище для черных. Сыночек, сыночек мой…, - она заставила себя не плакать. Женщина деловито сказала вознице: «Сейчас слуг пришлю. В гостиной пока гроб поставим, потом в церковь перевезем, для прощания».

Негр замялся: «Может, в сарай все же…»

-Мой сын в сарае лежать не будет, - отрезала миссис Бетси, - он за таких людей, как ты умер. Свободный же ты?

-Да, - возница отчего-то вытер глаза, - три года, как меня на север вывели. Сюда, в Массачусетс. А как звали его? - кивнул он на гроб. «Сына вашего?»

-Брат Фримен, - вздохнула Бетси. «Натаниэль Фримен».

Возница встал с козел и  перекрестился: «Слышал я о нем. Негры говорили - он перед смертью попросил - не хороните меня на земле рабов. Я  умер свободным и в землю лягу - тоже свободную».

-Так оно и будет, - ответила миссис Бетси. Погладив крышку гроба, женщина шепнула: «Я скоро, сыночек».

Они лежали на постели, обнявшись. Салли, ослабевшим от слез голосом, читала, держа перед собой пожелтевший лист:

-Милая моя женушка! У нас в лагере все хорошо, стычек с британцами нет, так что не волнуйся за меня. Новобранцы, хоть и сердятся, что я их гоняю, но потихоньку становятся настоящими солдатами. Поцелуй нашу маленькую тыковку. Скажи ей, что, когда папа приедет в отпуск, он должен увидеть еще два зубика, обязательно! Я по вам очень скучаю, мои любимые. Думаю, на Рождество уже увидимся…, - она разрыдалась. Марта, забрав у нее письмо, вытерев заплаканное лицо, попросила:

 -Ты поспи, мамочка. Поспи, пожалуйста. Постояльцев нет сейчас, а трактир мы с бабушкой закрыли. Я написала объявление, что у нас траур. Дядя Дэниел и бабушка в церковь пошли. Папа…, - девушка прервалась, но справилась с собой, - папа в гостиной лежит. Как преподобный отец придет - будем прощание устраивать.

-Готовить надо…, - искусанные губы разомкнулись. «Поминки же, много народу будет…, Надо встать…»

-Не думай сейчас об этом, - Марта поцеловала мать и твердо велела: «Поспи, а письма я уберу, в сундучок».

Она вышла в гардеробную. Распахнув шкап кедрового дерева, девушка увидела старый, потрепанный, уже поблекший голубой мундир Континентальной Армии.

-Папочка, - Марта спрятала лицо в рукаве. Мундир  пах порохом  - совсем неуловимо, тонко. Она вспомнила его веселый голос: «Если бы девушек брали в армию, тыковка, из тебя бы вышел отличный солдат, очень метко стреляешь».

-Я давно уже не тыковка, папа, - нарочито обиженно отозвалась Марта, снимая мишени со стены сарая. «Я тебя выше».

-Тыковка-тыковка, - он поцеловал смуглую щеку. «Уж больно ты пухленькая была в детстве, дорогая моя».

-Папа, - сказала Марта, раскачиваясь, - папа, милый мой, я отомщу. Клянусь, клянусь.

Девушка, на мгновение, увидела перед собой лицо Тедди: «Он поможет мне. Он меня любит, он поймет. И он не такой, как другие белые, он - как Дэниел, он наш друг».

Девушка наклонилась и вытащила старый сундучок. На крышке было написано: «Мисс Салли Хит». Она  уложила письма внутрь и стала рассеянно перебирать содержимое - простое зеркальце в серебряной оправе, дешевые заколки, томик стихов с засушенными в нем цветами. Обивка была чуть надорвана. Марта, отогнув ее, увидела старый конверт.

Она вытащила оттуда сложенные втрое листы. Нахмурившись, Марта стала читать. Дойдя до конца, она почувствовала, как к ее горлу подступает тошнота. Посмотрев на печать и подпись, девушка прошептала: «Записано со слов мисс Салли Хит, семнадцати лет, горничной, бывшей рабыни мистера Дэвида Бенджамин-Вулфа. Удостоверено мной, адвокатом Дэниелом Вулфом, в Бостоне, Массачусетс, 18 июня 1778 года».

-Его отец, - подумала Марта. «Его старший брат».

Она вспомнила следы от ожога на плече матери и свой детский голос: «А это откуда?»

-Угли просыпались из печки, так что всегда будь осторожной, - улыбнулась та.

Марта, трясущимися пальцами, развернула листы. «После того, как он избил меня плетью, - читала девушка, - он накалил в огне каминные щипцы и выжег мне на плече слово: «Шлюха». Я плакала от боли, и просила его, на коленях - отпустить меня. Вместо этого он взял пистолет, и…, - Марта отбросила конверт и еле успела добежать до умывальной.

Ее стошнило.  Потом Марта, умывшись, глядя на свое распухшее от слез лицо, мрачно сказала: «Он знал. Все знал. Он не мог не знать - его старший брат заверял эти показания. Он такой же, как все, - Марта подышала, - просто притворялся. Ненавижу его, ненавижу, - девушка опустилась на деревянный, нагретый солнцем пол, и опять заплакала.

Успокоившись, прибрав за собой, Марта прошла в гардеробную. Поставив сундучок на место, она спрятала конверт в карман передника.

-Пусть только придет сюда, - девушка раздула бронзовые ноздри. «Пусть только посмеет прийти, сын насильника, брат насильника. И я, как я могла…, Еще и говорила ему, что люблю его, верила ему. Его отец владел моей матерью, его брат - издевался над ней. Он тоже, наверняка, сделал бы такое со мной  - просто не сразу, - Марта, сжав конверт, повторила: «Отомщу».

Салли сидела за столом, перебирая длинными пальцами конверты. «Сколько людей на поминки пришло, - вспомнила она, - все негры Бостона, наверное. И  письма доставили - из Филадельфии, из Нью-Йорка…Господи, дай ты нам сил, завтра хоронят его…, - она опустила укрытую черным чепцом голову в смуглые ладони.

-Марта сама не своя, - вздохнула она. «Любила она отца, конечно. Пришла ко мне ночью, будто маленькая, обняла, плакала так…, И шептала: «Мама, мамочка, я отомщу, отомщу, за папу, за всех». Господи, убереги ты девочку, одна она у меня осталась. Пусть замуж выйдет, внуков мне родит, - женщина  поднялась. Подойдя к окну, Салли  посмотрела на прибранный, чистый двор.

Дэниел, стоя на крыльце, прощался с последними гостями. Она увидела Тедди - в черном сюртуке. Юноша стоял, глядя наверх, на окна второго этажа.

Марта отпрянула от ставни своей комнаты,  и помотала головой: «Не могу, не могу его сейчас видеть. Пусть уходит, вместе с ним».

Она вспомнила его ласковый, тихий голос: «Марта, милая моя, мне так жаль, так жаль. Ты знай, я все, все сделаю для тебя, для твоей семьи…, - Тедди оглянулся, - они стояли в углу гостиной, - и добавил, шепотом: «Я люблю тебя, Марта. Мне надо кузин в Англию отвезти. Потом я вернусь и сделаю предложение, как раз траур закончится».

-Нельзя, - велела себе девушка. «Тут преподобный отец, гости…Я бы прямо сейчас пощечину этому мерзавцу дала, и в лицо бумаги бросила. Как он смел, играть, меня обманывать…Актер».

-Мы поговорим позже, - наконец, отозвалась девушка, - позже, Тедди. Прости, мне надо к маме, - она ушла. Тедди проводил ее взглядом - растерянным, тоскливым.

-Так же смотрит, - поняла Марта. Захлопнув ставню, она бросилась на кровать, прикусив зубами угол подушки. «Папа, - сдавленно сказала она, - папочка, ну зачем, зачем! Господи, помоги мне…, Я скажу ему, что все знаю, а если он будет отпираться - брошу в лицо мамины показания. Лгун, какой лгун…, Бедная мамочка, как она страдала».

Марта сжалась в клубочек, притянув колени к животу. Девушка мрачно сказала, сжав руку в кулак: «Ни один белый меня больше не коснется, никогда. Лучше я умру».

Она заснула, вздрагивая. Ей снилась мать - привязанная к козлам, кнут, хлещущий по смуглой спине и Тедди, что смеясь, отбрасывая плеть,  кричал: «А теперь  ведите сюда дочь, развлечемся с ними обеими!».

Марта всхлипнула.  Кусая губы, бормоча: «Нет! Нет!», девушка перевернулась на бок. Она и не услышала, как бабка вошла в комнату. Осторожно сняв с нее туфли, натянув на плечи одеяло , та перекрестила девушку.

Миссис Бетси вернулась в свою спальню. Заперев дверь, взглянув на распятие на беленой стене, она присела на край кровати.

-Вот и похоронят тебя, - устало сказала женщина. «Семь лет тебе было, сыночек, как продали меня. Как я плакала, на коленях просила - не отрывайте от меня мальчика…, Мистер Дэвид велел надсмотрщику: «Двадцать плетей ей дайте, надоела она мне». Бросили в телегу и на аукцион отвезли. Натаниэль, милый мой, - она вытерла слезы костяшками пальцев. «Один ты у меня был, сыночек, и вот - забрал тебя Господь».

Миссис Бетси прилегла, что-то шепча, зажав в руке простой крестик. Уткнув лицо в сгиб руки, она опять расплакалась.

У калитки Дэниел сказал Тедди: «Гроб уже в церковь увезли. Я еще тут побуду, а ты сходи в мастерскую, проверь - что там с камнем. Помнишь же, что высечь на нем надо?»

Тедди кивнул: «Те слова его, предсмертные. Дэниел , - он помолчал, - как ты думаешь, может быть, мне остаться стоит?». Он замялся: «Помочь им, поддержать…Тетя Мирьям и дядя Стивен поймут, я уверен».

Старший брат  потрепал его по каштановой голове: «А кому тогда Мэри и Мораг в Англию везти?  Мне  до следующей весны никак не вырваться, уж больно много дел в департаменте. Весной встретимся в Лондоне и отправимся во Францию, искать твою мать с отчимом».

Тедди только сунул руки в карманы сюртука. Он угрюмо отозвался: «Ладно».

-Бедная моя девочка, - думал он, идя по дороге вдоль моря, - счастье мое…, Плакала, так плакала. Господи, - он вдруг остановился, - только бы с мамой все хорошо было, прошу тебя. С мамой, с Элизой, с Джоном…, - юноша остановился. Вынув бархатный мешочек, он положил на большую ладонь простое, золотое кольцо.

-Все равно, - сказал себе Тедди, - я его Марте оставлю. Пусть она в трауре, пусть не будет его носить , все равно.  Это ее кольцо, иначе нельзя.

Он посмотрел на сияющую гладь моря, и присел на камень:

-Значит, так. Найти маму и всех остальных.  Увезти их в Лондон. Закончить университет. Жениться на Марте. Добиться отмены всех этих средневековых законов. Хотя бы тут, в Массачусетсе, а там посмотрим. Ах да, - он невольно улыбнулся, - и стать судьей Верховного Суда. Дел, в общем, много, - он обернулся и взглянул на черепичную крышу постоялого двора. «Все будет хорошо, любовь моя, - ласково сказал Тедди. «Я вернусь, и все будет хорошо».

Он шел к Бостону, представляя себе уютный дом на Бикон-хилле, фортепьяно в гостиной, книги, большой, круглый обеденный стол, детей - мальчиков и девочек. Тедди видел ее - высокую, стройную, в шелковом платье. «Как у Тео, - прошептал он. «Гранатовый цвет, ей очень пойдет. И пурпурный, и темно-синий. Моя богиня, любовь моя…., - он вздохнул и почувствовал, что опять улыбается.

Салли услышала стук в дверь и тихо сказала: «Открыто».

-Все ушли, а Марта и миссис Бетси - отдыхают,- Дэниел стоял на пороге. Он был в черном, хорошо скроенном сюртуке. Русые волосы чуть золотились на солнце.

-Он траур надел, - поняла Салли. «И он, и Тедди. Господи, они ведь нам не родня, а так заботятся…, И Мирьям из Ньюпорта написала  - как вернутся они, сразу сюда придет. Посидит со мной, погорюет».

Салли посмотрела на конверты, разложенные по столу: «Столько писем, Дэниел, я даже и не думала…»

-Ната очень любили, ты же знаешь, - он все не заходил в комнату. Салли махнула рукой: «Ты садись, садись, пожалуйста».

Мужчина наклонил голову. Подождав, пока она устроится в кресле , Дэниел устроился рядом, достав из кармана сюртука блокнот.

-Ты просто послушай, - мягко сказал Дэниел, глядя на следы от слез на смуглых щеках. «Я понимаю, ты сейчас не в том состоянии, чтобы делами заниматься…, - он запнулся.  Салли вздохнула: «Нет, нет, мне так легче».

Строгое, черное платье прикрывало ее руки до запястий,  сквозь траурное кружево воротника светилась нежная, цвета карамели шея.

-Дина так одевалась, -  вспомнил Дэниел. «Скромно. Два года, как они уехали.  Пусть будет счастлива со своим Аароном, - он опустил ресницы и почувствовал прикосновение ее губ, увидел косой луч солнечного света, что пробивался через крышу сукки, услышал шелест золотых листьев в саду Горовицей.

-Все счастливы, - горько подумал Дэниел. «Мирьям,  кроме своего квакера, и не смотрит ни на кого. Эстер - до сих пор с Меиром за руки держится, я же у них обедал, на Песах, видел. А я? Через два года сорок, и ни семьи, ни детей. И не любил меня никто».

Он откашлялся: «Участок на кладбище я в вечное владение купил, Салли, так что ни о чем не беспокойся. По завещанию Ната и земля и строения - все тебе переходит. Я посидел со счетами, у вас все в порядке, долгов нет».

-Нет, - она помотала головой. «Ты же сам знаешь, Нат нечасто дома бывал, - она прервалась и сжала изящными пальцами ручку кресла, - мне самой приходилось управляться…, И спасибо тебе, спасибо…»

-Я обещал Нату о вас заботиться, - вздохнул Дэниел, - над телом его. Пока я жив - так и будет. И вот еще, - он достал из-за отворота сюртука конверт, - это сегодня пришло, с утра. От аболиционистов, - он  посмотрел в темные, большие, чуть припухшие глаза Салли. «Отсюда, из Нью-Йорка, из Филадельфии…»

Салли взглянула на чек и всхлипнула. «Так много, Дэниел…»

-Вы кормильца потеряли, - просто ответил он. Женщина, уронив голову на его плечо, разрыдалась.

 -Дэниел, - она хватала ртом воздух, - Дэниел,  как же мы теперь, как мы жить будем…

-Я всегда буду рядом, Салли, - тихо сказал он, гладя ее по голове, привлекая ее к себе. «Если ты мне позволишь, Салли, если позволишь, я  всю жизнь посвящу тебе».

-Господи, - промелькнуло у нее в голове, - что я делаю. Ната еще не похоронили, нельзя, нельзя..., -  он опустился на колени. Обняв ее, Дэниел шепнул: «Салли, пожалуйста…, Позволь мне заботиться о вас, я прошу тебя. Это мой долг, перед Натом, перед вашей семьей…»

-Не надо…, - ее голос был совсем тихим, - не надо, Дэниел…, Так нельзя, это грех, это плохо…

Дэниел  подумал, что понимает отца. Она была вся будто вылеплена из нежной, мягкой карамели. У нее были покорные, черные глаза, дрожащие, темно-красные губы, ее слезы на вкус были - как лучшее вино. «Салли, - он провел губами по ее руке, - Салли, разве любовь - это грех?»

-Четыре месяца, как я Ната, не видела – тоскливо поняла женщина. «Господи, как хочется просто прижаться к кому-то, чтобы утешил, чтобы обнял меня, приласкал…Просто, чтобы он был здесь, иначе так одиноко, так одиноко…»

Она уткнулась лицом в его сюртук,  плача, держа его за руку. «Дэниел, - выдохнула она, - Дэниел, я сама не знаю, что делаю, …Ты просто побудь вместе со мной, просто…., - она закусила пальцы на руке и стала качаться из стороны в сторону.

-Иди сюда, - он ласково поднял ее на ноги. Поддерживая женщину, Дэниел довел ее до кровати. Он уложил Салли на подушки: «Я посижу с тобой, столько, сколько надо, Салли. Пожалуйста, не прогоняй меня, я не могу, не могу видеть, как ты страдаешь…»

Она почувствовала рядом его крепкие руки. Свернувшись в клубочек, все еще плача, женщина шепнула: «Спасибо тебе, спасибо, Дэниел».  Он был совсем близко. Салли, ощутив тепло его тела, глотая слезы - повернулась и поцеловала его.

-Всякая плоть--трава, и вся красота ее - как цвет полевой.

Засыхает трава, увядает цвет, когда дунет на него дуновение Господа, -

 разносился по кладбищу голос священника. Зеленая лужайка была усеяна людьми. Дэниел, подняв голову, увидел брата. Он стоял, не отводя глаз от вырытой ямы, от простого, соснового гроба рядом с ней. Салли, в черном платье, держала за руку дочь. Дэниел, глядя на нее, вспомнил свой ласковый, тихий шепот: «Мы поженимся…в следующем году, как только я вернусь из Франции, как только закончится траур. Салли, Салли…, - она обняла его за шею, - крепко, отчаянно. Все еще всхлипывая, женщина шепнула: «Правда?»

-Правда, - Дэниел прикоснулся губами к высокому, теплому лбу, к мокрым ресницам : «Я просто хочу, чтобы меня любили. Чтобы у меня была семья, чтобы было, куда возвращаться. Уйду из департамента, ничего страшного. Вернусь в адвокаты. Салли меня всегда будет любить, - она приникла к нему горячим телом: «Ты ведь уйдешь от меня, Дэниел, ты не женишься на цветной».

-Женюсь, - твердо ответил он, а потом не осталось ничего вокруг, кроме ее губ, - свежих, как ветер с моря, кроме ее лихорадочного дыхания. Дэниел, чувствуя, как она гладит его по голове, как шепчет: «Еще, еще!», - поцеловал старые следы от ожога на смуглом плече женщины.

Гроб опустили в яму. Салли бросила вниз комок влажной земли:

-Господи, прости меня. Нат бы понял, он бы хотел, чтобы я была счастлива. Марта скоро замуж выйдет, будет своим домом жить, а мы с Дэниелом состаримся вместе. И он такой заботливый, такой ласковый…, - она почувствовала, что краснеет, и вздохнула: «Видно, на роду мне так написано. Мистер Дэвид, мистер Мэтью, а теперь он.   И он жениться обещал…, - она обвела глазами медленно расходящуюся толпу и увидела миссис Люси, учительницу французского языка. Она держала за руку сына - красивого, белокожего мальчика с темными, кудрявыми волосами.

-Она поэтому и уехала из Нового Орлеана, - вспомнила Салли. «Жила там с офицером каким-то, а он потом с белой  женщиной обвенчался.  И ребенка не признал. Но Дэниел не такой, он меня не обманет».

Салли вздохнула. Перекрестившись, она услышала голос миссис Бетси: «Пойдем, милая, надо стол накрывать».

Женщина взглянула на ворота кладбища - Дэниел о чем-то говорил с Тедди. Он подождал, пока Салли поравняется с ними: «Тедди Марту проводит, не волнуйся. Можно…, - робко начал он, - можно, я тебя провожу?».

Салли кивнула. Дэниел, наклонившись к ее уху, едва слышно проговорил: «Я приду сегодня. В полночь, милая, как все спать улягутся. Откроешь калитку?».

Она вспомнила свои слезы, свой ласковый шепот: «Дэниел, милый, спасибо тебе, спасибо…, - и кивнула изящной, прикрытой чепцом головой.

-Я люблю тебя, - сказал он.  Предложив ей руку, Дэниел повел  Салли по тропинке вдоль берега к дому.

Марта шла рядом с Тедди, вдыхая запах сандала, искоса посматривая на него.

-Даже глазом не моргнет, - зло подумала она. «А что он негров освободил - так это для вида просто. Рабы  ему не нужны, он и так богач, я слышала. Все они такие, соблазняют цветных девушек, а потом - бросают. Миссис Люси хотя бы. Жила с белым,  он ее с ребенком оставил, и даже слышать о мальчике не хочет. Хорошо, что меня Господь миловал, вчера крови начались, - она зарделась. Вспомнив ласковые поцелуи Тедди, то, как он плакал, уронив ей голову на плечо,  Марта спросила себя:

 -А если он и вправду  не знал ничего? Все равно, все равно…Я не смогу жить с сыном человека, который издевался над мамочкой, с братом человека, который…, - Марта внезапно остановилась. Открыв рот, девушка подышала.

Негры ушли вперед, они стояли на тропинке, совсем одни. Тедди, робко взяв ее за руку, озабоченно спросил: «Все в порядке? Ты устала, милая, ты отдохни, пожалуйста, …Я тебе вот это принес…, - юноша достал из кармана бархатный мешочек. Встряхнув головой, он опустился на одно колено:

-Марта, - его каштановые волосы золотились в летнем солнце, - Марта, я знаю, так нельзя, ты сейчас в трауре, и матушка твоя - тоже. Ты просто возьми это кольцо, - он вскинул лазоревые, грустные глаза. «Не носи, просто возьми, пожалуйста. Стань моей невестой, Марта. Когда траур закончится - мы обручимся, официально. Я люблю тебя, ты же знаешь…»

Тедди замолчал и посмотрел на нее. Она молчала  - стройная, в темном, глухом платье, черные косы развевались по ветру, на бронзовой коже щек играл румянец.

Марта взглянула на кольцо, что лежало на большой, надежной, крепкой ладони.

-Никогда, - просто ответила она. «То, что было, - было ошибкой, Тедди. Нам с тобой не по пути. Найди себе белую девушку и будь с ней счастлив».

Он убрал кольцо. Поднимаясь, юноша глухо сказал: «Я ни с кем не буду счастлив, кроме тебя, и ты это знаешь, Марта. Почему так? - тоскливо спросил он, протягивая к ней руку. «Неужели вот это, - Тедди указал на свое лицо,- так важно? Я же не виноват в том, что я белый, Марта…, У моей семьи никогда больше не будет рабов, никогда…, - он помотал головой и отчаянно добавил: «Ты же знаешь, не все белые такие, как те, что убили твоего отца…»

-И это говоришь ты, - ядовито усмехнулась девушка, - сын плантатора, который издевался над своими рабами, брат человека, который…, - Марта не закончила. Выхватив из кармана платья конверт, девушка  швырнула письмо в лицо. «Не говори, что ты об этом не знал! - ее губы презрительно исказились. «Лгун, актер, мерзавец! Ты бы сделал со мной, то же самое, что твой брат делал с моей матерью, я уверена!»

Марта  сжала руки в кулаки, тяжело дыша, а он, побледнев, читал ровные строки:

-Когда мне было четырнадцать, мистер Дэвид Бенджамин-Вулф отобрал меня для размножения. Он сказал, что я должна буду рожать от него детей, на продажу, так как у меня половина белой крови, и мое потомство будет дорого цениться. Также я должна была развлекать его гостей,  и его сына, мистера Мэтью, когда тот приезжал на каникулы. Мистер Мэтью бил меня кнутом, и часто…, - Тедди  пошатнулся и заставил себя дочитать до конца.

Посмотрев на подпись и печать брата, он, все еще держа в руке бумаги, тихо сказал: «Марта, поверь мне, я ничего не знал…Мне никто, ничего не говорил, ни мама, ни Дэниел…, - Тедди почувствовал, как ноет у него сердце. Вздохнув, он решительно закончил: «Прости меня, прости, пожалуйста,…Я знаю, как тебе тяжело сейчас…Я обещаю, обещаю, Марта…»

Она выхватила у него конверт и холодно ответила: «Белый никогда не узнает, - что такое быть рабом, мистер Теодор, - она сжала зубы, - Бенджамин-Вулф. Белый никогда не поймет негра. Прощай, и не приближайся ко мне больше, - Марта отвернулась. Девушка пошла прочь - высокая, с прямой, жесткой спиной.

Она плакала, не стирая слез со щек: «Господи, как больно…, Но нельзя, нельзя…, В память о папе, в память о том, как страдала мамочка - нельзя. Нельзя предавать свою кровь». 

Тедди смотрел ей вслед. Сбежав по тропинке к морю, в сердцах ударив кулаком по камню, юноша прошипел: «Почему, почему мне ничего не сказали? Я же взрослый, я бы понял….». Он вспомнил ее бронзовую, мягкую кожу, ее сладкие губы. Присев на гальку, уронив голову в руки, Тедди разрыдался.

Дэниел, чиркнув кресалом, зажег свечи: «В этой спальне ты дремал, когда тебе год от роду был. Твоя матушка тогда из Виргинии приехала, вместе с Салли, и сюда пришла».

Тедди присел на подоконник, и, закурил, глядя на залив: «Тогда же ты с тети Салли показания снял, да? О ее жизни в имении, - юноша горько усмехнулся, - моего отца».

-Откуда он…–  подумал Дэниел. «Одна копия  бумаг была у Марты, она ее в Лондон увезла, а вторая - у Салли. Господи, - мужчина похолодел, - неужели…». Он взглянул на лицо брата и поразился - синие глаза потеряли искорку веселья, подбородок затвердел. Дэниел понял: «Совсем взрослый. Уже не мальчик, нет».

-Я только хочу знать, - устало продолжил Тедди, выдыхая сизый дым, - почему мне ничего не рассказали? Не мама, - он вздохнул, - я понимаю, ей тяжело было о таком говорить, даже после всех этих лет. Но ты, Дэниел, ты, же мой старший брат…

Дэниел наклонился и обнял мощные плечи: «Думаешь, мне легко было? - шепнул  он. «Ты сам знаешь, я из семьи в восемнадцать лет ушел, как раз из-за этого. Знать, что у меня такой отец…, - он поморщился, - знать о Мэтью…»

-Как он умер? - внезапно спросил Тедди. «Мэтью. Расскажи мне, Дэниел, только, пожалуйста, - он отложил сигару и потер лицо руками, - ничего не скрывай. Не надо больше, - он помолчал. Дэниел, разлив вино по бокалам,  стал говорить.

Они почти допили бутылку, когда Тедди, зажигая четвертую сигару, глядя на тонкий серпик луны в окне, пробормотал: «Спасибо. Мама правильно сделала, что убила его, - он внезапно улыбнулся: «Впрочем, я в маме никогда не сомневался, и в Джоне тоже».

-Мы их найдем, - пообещал Дэниел, целуя брата в лоб. «Поедем во Францию и найдем. У нас американские паспорта, нас не тронут. И Констанцу оттуда вывезем».

-Придется ее связать для этого, -  хмыкнул Тедди. «Я тебя попросить хотел - я статью написал.  Думаю, ее в какой-нибудь аболиционистский журнал пристроить. Посмотри на нее, пожалуйста. Ты же опытный юрист, а я только учиться начинаю».

-Конечно, - откликнулся Дэниел. «А о чем статья?»

-О праве человека вступать в межрасовый брак, - горько  ответил Тедди, отвернувшись, уставившись на медленно темнеющее за окном небо. «Пусть будет счастлива, - сказал он себе, чувствуя горячие слезы в глазах. «Пусть, не со мной, но пусть будет счастлива. Моя богиня».

Дэниел осторожно поднял руку и постучал в калитку. Дорога была уже пуста, вдалеке чернели верхушки леса, за его спиной шуршало, плескалось море под обрывом.

 -Заснул мальчик, - ласково подумал он. «Бедный, такое услышать. Ничего, он сильный, справится. Я сейчас рядом, помогу ему. А статья хорошая, осенью ее в печать пустим. Конечно, много воды утечет, прежде чем другие штаты последуют примеру Пенсильвании, но за это надо бороться. И за право негров на учебу в колледже -  тоже. Много работы впереди. Теперь мне ничего не страшно, я теперь не один».

Салли  стояла, держа в руке оловянный подсвечник: «Дэниел….».

Он забрал у нее свечу. Поцеловав теплые, пахнущие свежей выпечкой, мягкие ладони, мужчина выдохнул: «Я так ждал тебя, любовь моя, так ждал. Всю жизнь ждал, оказывается».

Салли прижалась губами к русому, в чуть заметной седине виску. Они долго стояли так, обнявшись, не размыкая рук, вытирая слезы друг другу.

Мирьям выглянула в окно кухни и улыбнулась - дети сидели под кленом, держась за руки. Она услышала голос Мэри: «Вы только не грустите, пожалуйста. Мы с Мораг обязательно вернемся, а когда вы подрастете - и вы в Англию поедете».

-Я хочу в Амстердам, - внезапно сказала Дебора, вертя в руках трубочку. «Папа рассказывал - там очень красиво, как в сказке».

-И в Амстердам тоже отправитесь, - согласилась Мораг, отложив томик стихов. Мирьям вытерла руки и вздохнула:

 -Мэри совсем уже взрослая, девятнадцать лет. Может быть, все-таки стоило попросить Дэниела поправить ей паспорт немного? Но она очень щепетильная, никогда бы не согласилась. Да и потом, - женщина хмыкнула, - она девочка прямая, честная, не будет обманывать. Может, в Англии кого-нибудь встретит. И Мораг тоже - не за фермера же ей замуж идти. Она и поет, и стихи пишет…- в дверь позвонили. Мирьям, пройдя в переднюю, ахнула: «Салли!»

Под черными глазами женщины залегли глубокие тени. Мирьям потянулась и, обняла ее: «Мне так жаль, милая, так жаль…., Мы только вчера вернулись из Ньюпорта, поздно вечером. Проходи, проходи, пожалуйста. Стивен в порту, корабль свой к отплытию готовит. Проводим девочек, и они с Элайджей в море уйдут».

Салли присела на крепкий стул. Глядя в доброе, с морщинками вокруг синих, больших глаз, лицо Мирьям - она  расплакалась.

-Милая, - Мирьям обняла ее за плечи, - милая, не надо…, У тебя доченька есть, миссис Бетси…Она шептала что-то ласковое, успокаивающее. Салли, вытерев щеки, спросила: «А ты? У тебя ведь муж  моряк, хоть и по озерам ходит. Ты не боишься, Мирьям?»

Женщина поставила медный кофейник на треногу в очаге. Присев напротив, перебирая длинные пальцы Салли, она вздохнула: «Боюсь, конечно. И за Стивена, и за Элайджу, и Мэри - тоже у штурвала стоит, - Мирьям улыбнулась. «Молюсь, чтобы  с ними все хорошо было, Псалмы читаю».

-Я тоже молилась, - Салли покачала изящной головой и сказала себе: «Я не могу, не могу. Не могу попросить у нее трав, язык не поворачивается. Уже пять дней ничего нет. Господи, надо Дэниелу сказать, нельзя тянуть. Какой стыд, какой позор,- кровь прилила к ее щекам.  Она повторила: «Молилась. Но видишь… - ее губы задрожали и Салли не закончила.

Мирьям ласково вытерла ей слезы, своим платком. Заварив кофе, она добавила в фаянсовые кружки молоко: «На Эстер посмотри. Она, бедная, тоже - мужа потеряла. Однако же, теперь она счастлива, и деток растит. И я, - женщина улыбнулась, - могла ли я думать, там, у Кинтейла в лагере, что все так обернется? Отгорюешь, поплачешь, милая, и дальше надо жить. Тебе же тридцать три всего, - Мирьям посмотрела на красивое, грустное лицо Салли.

-Дальше, - та помешала кофе и велела себе: «Прямо отсюда пойдешь, и скажешь все Дэниелу. Он дома, должно быть».

-Спасибо тебе, - Салли помолчала. «Мы справимся».

-А Марта, - пронеслось у нее в голове. «Девочка так отца любила…, Но ведь это Дэниел. Она его с детства знает, он друг негров, Марта  будет согласна. Она только порадуется, когда о ребенке услышит».

-И вот еще, - Салли порылась в бархатном мешочке, что висел у нее на запястье, - Марта записку передала, для Мораг…, Просит, пока она не уехала - взять для нее книг в библиотеке. Нам же туда нельзя, - Мораг, услышав голос Салли, всунула голову в кухню: «С удовольствием!»

Она пробежала глазами записку и увидела внизу постскриптум: «Буду ждать тебя завтра в три у Фанейл-холла. Мне надо сказать тебе что-то важное».

-Что же она сюда не пришла? - удивилась Мораг. Посмотрев на Дебору и Элайджу, что висели на заборе, девушка усмехнулась: «Тут и не поговорить толком, конечно. А все равно - я по ним скучать буду».

Девушка вернулась к клену. Положив голову на плечо сестры, она попросила: «Прочти мне еще раз то письмо, от тети Изабеллы».

-Дорогие мои Мэри и Мораг, - начала читать сестра. «Мы все очень, очень рады, что родители разрешили вам поехать в Англию. Жить вы будете у нас с дядей Джованни, в Мейденхеде. С началом  сезона дядя Питер устроит в вашу честь обед у себя, на Ганновер-сквер. Когда вы приедете, еще будут каникулы, поэтому вы познакомитесь и с Майклом, сыном дяди Питера - ему восемнадцать лет, и он учится в Кембридже, и с нашими сыновьями - Пьетро, другом Тедди, и Франческо, ему восемь. Он только отправляется в школу, в этом году. С Тедди, я уверена, вы уже подружились».

-Подружились, - горько повторила Мораг. «Как мы из Ньюпорта вернулись, он сюда и не приходил. Папа сказал, у него статью осенью печатают, в сборнике общества аболиционистов, в Пенсильвании. Тедди над ней работает, у него времени нет. Какой он умный, и латынь знает, и в шестнадцать лет уже публикуется…»

-Мы с вами, дорогие девочки, будем ходить в театр, в Британский Музей. Я  вас буду вывозить на балы, и, конечно, напишу ваши портреты. С любовью к вам, в ожидании встречи, - Изабелла ди Амальфи.

-Надо будет карточки напечатать, - озабоченно сказала Мэри, убирая письмо в томик Блейка. «Визитные. Так положено, я читала в этой книге, о светском этикете. Мисс Мэри Кроу и Мораг Маккензи, леди Кинтейл. Это Англия, там важно, что у тебя есть титул».

Мораг покраснела: «Ерунда, какая…»

-Вовсе не ерунда, - рассудительно заметила Мэри, поднимаясь: «Дядя Питер написал, что ты в этом сборнике есть, мистера Альмона, где вся аристократия перечисляется. Король Георг подтвердил своим указом, что ты - наследница Кинтейлов».

-Наследница без денег, - хмыкнула Мораг, отбросив на спину черные косы.

-С твоей красотой, - Мэри поцеловала ее в щеку, - это совершенно неважно. И потом, папа с мамой же говорили - они откладывали  нам на приданое, так что не беспокойся. Мы, конечно, не богачи…, - девушка развела руками.

-Тедди - наследник Бенджамин-Вулфов, - грустно подумала Мораг. «У него одной земли в Виргинии пять тысяч акров. Еще имение, деньги в банке…, Зачем я ему нужна - полукровка, деревенская девчонка».

-Обедать, - позвала мать, стоя на пороге кухни. «Снимайте детвору с забора».

Мораг подождала, пока все зайдут в дом. Вскинув голову, глядя на зеленые листья клена, на птиц, что кружились у скворечника, она вытерла слезы с глаз. «Никогда даже словом не обмолвлюсь о том, что он мне нравится, - решила девушка. «Все равно, мы не будем видеться.  Он в Бостоне поселится, а я на озеро вернусь, и буду в школе преподавать. Так будет лучше, - она вздрогнула . Обернувшись, Мораг радостно сказала: «Папа!»

Капитан Кроу поцеловал ее теплый, нагретый солнцем затылок: «Каюта ваша готова, и Тедди  тоже. Багаж погружен, так что проводим вас, и поплывем с Элайджей на север».

-А я тут одна с Деборой останусь, - Мирьям подошла к ним, и обняла девушку: «Я уверена, вам очень понравится в Англии, милая».

Мораг заставила себя улыбнуться: «Конечно, мамочка».  На ветку клена присел дрозд и залился песней - легкой, свободной. «Просто буду его любить и все, -  вздохнула Мораг. Взяв родителей за руки, она пообещала: «Я вернусь, обязательно».

Салли  помялась у крыльца с медной табличкой: «Дэниел Вулф, адвокат, представительство в суде». Она  отчего-то вспомнила, как Нат, ясным весенним утром, открыл ей эту дверь.

-Пятнадцать лет прошло, - горько подумала она. «Там мы венчались, в Первой Баптистской Церкви, а потом четыре дня в комнатах миссис Марты прожили. Господи, Тедди тогда годик был, а сейчас - взрослый мужчина».

-Тетя Салли, - услышала она удивленный голос. Юноша стоял на пороге с кофейником в руке. Она сглотнула: «Мне надо с мистером Дэниелом поговорить,  насчет завещания…»

-Проходите, конечно, - Тедди  поклонился. «Он в кабинете у себя, работает». Юноша отчего-то вздохнул и спросил: «Как Марта, тетя Салли?»

-Хорошо, - слабо улыбнулась женщина, и нажала на бронзовую ручку двери.

В кабинете пахло сандалом, Дэниел, в одной рубашке, с засученными до локтей рукавами, что-то быстро писал.

-Таким образом, - пробормотал он себе под нос, - учитывая подписанную президентом Вашингтоном, 22 апреля, декларацию нашего нейтралитета, в войне между Францией и Великобританией, я бы рекомендовал подготовить закон о нейтралитете США,  где американцам будет запрещено вступать в военные действия со странами, которые заключили с нами мирные соглашения. Более того, я считаю, что сейчас мы можем действовать более решительно в наших отношениях с Великобританией, и добиться пересмотра тех статей Парижского мирного договора, которые являются невыгодными для нашей страны…

Он прервался, увидев ее, и тут же встал.

-Салли, - улыбнулся Дэниел. Озабоченно, понизив голос, он спросил: «Что случилось? Подожди». Дэниел закрыл дверь на ключ и поцеловал ее - глубоко, долго.

-Дэниел, - выдохнула она, обнимая его. «Дэниел, я не знаю, как тебе сказать…, У нас будет, ребенок. Наверное, - краснея, прибавила Салли. «В феврале».

-Господи, - подумал Дэниел, - господи, как я рад. Милая моя, счастье мое…

-Иди, иди сюда, - он нежно усадил ее на диван. Опустившись на пол, Дэниел положил ей голову на колени: «Но ведь это, же хорошо, Салли, это такая радость…»

Женщина наклонилась. Целуя его, Салли робко заметила: «Я не знала, как ты…как ты отнесешься к такому…, Даже ходила к Мирьям, хотела трав у нее попросить, но не смогла, не смогла, - она помотала головой.

-Что ты, - его рука заскользила по шелковому, черному чулку. «Какая у нее кожа нежная, - улыбнулся Дэниел. «И, правда, словно карамель».

-Милая моя, это же наше дитя, - он почувствовал под пальцами кружева. Салли, выдохнула: «Но как, же нам пожениться, я ведь в трауре еще…»

-И я пока не могу подавать в отставку, - он обнял женщину и стал расшнуровывать ей корсет. «Сама знаешь, война идет, очень много работы…, Как только вернусь из Франции - обязательно это сделаю. Мы сразу поедем в Филадельфию, к мировому судье, - он прижался губами к темному соску, что показался из-под спущенной рубашки.

Одной рукой он развязал ленты ее чепца. Укладывая ее на спину, целуя плоский, смуглый живот, поднимая к бедрам юбки, Дэниел шепнул: «Ничего страшного, любовь моя…, Потом я просто признаю мальчика, или девочку, вот и все. Я никогда, никогда вас не брошу, всегда буду рядом…»

-Дэниел…, - она откинула назад черноволосую голову, - тут же Тедди, вдруг он….

-Он работает, так что не бойся, он мешать не будет, - Дэниел встал на колени.  Нежно раздвинув ей ноги, опускаясь на нее, прижимаясь к ее губам, он выдохнул: «Я люблю тебя!»

Мораг сразу увидела Марту - та ждала у входа в Фанейл-холл, высокая, в простом, светлом батистовом, платье. Черные, тяжелые косы падали ей на спину.

-Ты пришла, - негритянка улыбнулась и приняла от нее книги. «Спасибо, - она погладила обложку верхнего тома, - я потом тетю Мирьям попрошу отдать. Вы сегодня отплываете?»

Мораг кивнула и, потянувшись, обняла подругу: «Я буду скучать, - шепнула она, - и обязательно вернусь, мы еще встретимся, Марта!»

Та только вздохнула и оглянулась:  «Мораг..., Я тебя попросить хотела...»

-Да, - карие, большие глаза девушки доверчиво распахнулись.

-Так будет правильно, - сказала себе Марта. «Я не могу, не могу - я вырвала его из сердца. Я не буду больше о нем вспоминать, но Мораг он нравится, я, же видела. Она хорошая девушка, она о нем позаботится. Пусть будет счастлив».

-Присмотри за Тедди, - шепнула ей Марта. «Пожалуйста. Ты же знаешь, у него вся семья пропала, ему очень одиноко. Ты ему нравишься».

Мораг закусила губу и отчаянно помотала головой. «Не плачь, - велела себе она, - ты уже взрослая. Не смей плакать».

Однако на длинных, темных ресницах уже повисли слезы.  Она, дрожащим голосом, ответила: «Не нравлюсь».

Марта погладила ее по руке: «Значит, понравишься, поверь мне. Просто подожди, и все».

Они поцеловались.  Марта рассмеялась: «Я приду в порт, помашу вам на прощанье. Хорошего плаванья!»

Она ушла. Мораг все стояла, перебирая в руках кончик своей косы.

-Понравиться, - повторила она и покраснела. «А как? Надо его слушать. Ему будет приятно. И ухаживать за ним, хотя он  сам - и убирает, и готовит отлично. Все равно, каждый рад, когда о нем заботятся. Папа тоже  все умеет, а мама ему иногда завтрак в постель относит. И потом  они долго из спальни не выходят, - Мораг  зарделась и вспомнила ласковый голос бабушки: «Жила бы ты в старые времена - тебя бы уже замуж выдали».

-В двенадцать лет? - ахнула девушка, склонившись над озером, полоща белье.

Онатарио пожала плечами: «Как крови пошли, значит можно. Сейчас закончим со стиркой, я тебе все и расскажу, что тебе знать надо».

Мораг прижала ладонь к пылающей щеке: «Если..., если..., мы это сделаем, я, наверное, тут же и умру, от счастья. Тедди..., - она мечтательно закрыла глаза. Вздохнув, сжав руки, Мораг кивнула: «Так тому и быть. И ему станет хорошо».

Девушка взглянула на часы на башне Фанейл-холла и заторопилась в порт.

Капитан Кроу оглядел каюту, и повернулся к Дэниелу: «Отлично выглядит. Будто отдохнул. Улыбается, и глаза блестят. Прямо как я сейчас, - он незаметно усмехнулся в бороду,  вспомнив свечу, что горела на окне их спальни, и ласковый голос жены: «Приедем домой, дорогой капитан, зима начнется - я тебя вообще отсюда, - Мирьям похлопала рукой по кровати, - выпускать не буду».

-Конечно, - он лежал, гладя ее по голове, прижимая к себе. «Буду с детьми на рыбалку ходить, по дому возиться, заниматься с ними, а все остальное время, - Стивен вдохнул запах трав, - проведу с тобой в постели, дорогая моя».

-Думал ли я? - смешливо спросил он себя. «Хотел Северо-Западный проход искать, а вместо этого - по озерам хожу. Ну и что? Пока я все карты сделаю, подробные - уже и в отставку отправлюсь.  Там столько работы, что еще и Элайдже хватит».

-В общем, - заключил он, - все в порядке, Питер их встретит в Плимуте, через три недели. Лето в этом году хорошее, дойдут играючи.

Паруса уже были подняты, девочки и Тедди стояли на корме. «Приезжайте! - страстно сказала Дебора, держа за руку Элайджу. «Приезжайте, и расскажите нам все! О Лондоне, о Старом Свете...»

Мирьям обняла дочерей: «Если встретите тех, кто по душе вам придется - вы нам с отцом напишите, милые. Мы с лондонскими родственниками посоветуемся и решим. Но я знаю, вы у нас девочки хорошие, ничего безрассудного делать не будете. Помните, что нам Господь говорит, в Псалмах: «Удерживай язык свой от зла и уста свои от коварных слов. Уклоняйся от зла и делай добро; ищи мира и следуй за ним».

Мораг  расплакалась: «Мамочка, милая, как же мы без тебя...»

-Там тетя Изабелла,- ласково сказала ей старшая сестра. «Она добрая, заботливая…, Все будет хорошо».  Мэри, поморгав, справившись с собой, обернулась к отцу и Дэниелу: «Уже швартовы отдают, папочка. Вы с Элайджей осторожнее, ладно? Не забывайте той лоцией пользоваться, что я написала».

Стивен поцеловал ее смуглый лоб, и прижал к себе дочерей: «Посмотрите, где я родился, Лондону привет передадите. Попутного вам ветра».

-А ведь он мне когда-то нравился, - усмехнулась Мэри, глядя на то, как отец с Дэниелом сходят на причал. «Было и прошло. Но я еще полюблю, я знаю. По-настоящему, так, как мама с папой, или дядя Меир с тетей Эстер. Просто надо подождать».

Корабль, осторожно маневрируя, выходил из гавани.  Тедди всматривался в  толпу, что собралась на набережной. «Пожалуйста, - просил он, - Господи, пожалуйста, сделай так, чтобы она пришла попрощаться. Я просто хочу на нее посмотреть, в последний раз».

Он сжал зубы и  увидел ее. Марта стояла - высокая, в светлом платье, ее косы развевал ветер.

-Спасибо, - выдохнул Тедди. Юноша все не отводил от нее глаз - пока корабль разворачивался, беря курс на северо-запад, пока берег не стал  отдаляться - так, что вскоре он мог разглядеть только черепичные крыши домов, взбирающиеся на Бикон-хилл, шпили церквей и легкие, белые облака.

-Я вернусь, - пообещал себе Тедди. «Обязательно вернусь».

Миссис Бетси сняла с огня горшок с супом и внимательно посмотрела на невестку. Та сидела за кухонным столом, разложив вокруг себя бумаги. «В понедельник и открываться надо, матушка, - Салли подняв голову, вздохнула.

-Лето, многие к морю приезжают..., Мы с Мартой уберемся за выходные, слуги придут - и откроемся. Провизию тогда принять надо будет..., - она похлопала рукой по счетам и покраснела - миссис Бетси все не отводила от нее глаз.

-Не женится он на тебе, - коротко сказала негритянка, доставая из открытого буфета фаянсовые тарелки.

-Что ты, уж не знаю, до похорон сына моего, или после, - ноги раздвинула, то дело такое, - она пожала плечами и стала разливать рыбный суп, - мы черные, они  белые. Коли белый мужчина хочет, так не надо ему прекословить, сама знаешь. Тем более, - она подняла палец и указала на потолок кухни, - такому белому, мистеру Дэниелу, благодетелю нашему. Будешь постель ему греть, как он сюда наезжать изволит. Что он к тебе ходил все это время - так Марта молодая, спит крепко, а я ворочаюсь, встаю. Видела, как ты ему калитку открывала. Однако попомни мое слово, - миссис Бетси нарезала хлеб, - не женится он, не бывало еще такого.

Салли упрямо сказала: «Женится».

От супа пахло рыбой. Салли, открыв рот, подышала: «Вы меня, матушка, конечно, винить будете, что я траур не соблюла...»

-Чего ж винить? - миссис Бетси присела напротив.

-Как отца Ната плетьми забили - ко мне на следующий день  негр пришел. Большой Фрэнк. Тебя тогда из Южной Каролины привезли, с аукциона, ты еще малышка была - три года. Не помнишь его, наверное. И я ему не отказала -  вместе проще, да и большое дело - на нарах подвинуться. Судьба наша такая, милая - надо при мужчине быть,  одной-то тяжело, не справишься.

-Опять же, коли дитя у вас родится, так мистер Дэниел человек достойный, будет его содержать, - негритянка, было, опустила ложку в суп.  Взглянув в глаза Салли, она усмехнулась: «Вот оно как, значит. Быстро вы».

-В феврале, - кусая губы, призналась Салли. «Он рад, матушка, очень рад. Как он из Франции вернется - подаст в отставку, и мы поженимся».

-Четвертый десяток тебе, а уши развесила, - миссис Бетси вытерла хлебом дно тарелки. «Ладно, помянешь мое слово. Марте-то скажи».

-Я думала, - Салли помолчала, поболтав ложкой в супе, - к осени. Она порадуется, она ведь ничего не знает, о мистере Дэвиде, и не след ей знать...

-Чего мне знать не след? - раздался с порога удивленный голос девушки. Она наклонилась, и, поцеловала мать с бабушкой: «Пахнет вкусно. Так что мне знать не надо? - Марта вскинула тонкую бровь.

В кухне повисло молчание, только чуть потрескивали дрова в очаге. Ветер шевелил холщовые занавески на окне, на дворе, в сарае квохтали куры.

-Марта, - мать зачем-то поднялась и стояла, комкая в руках край передника, - Марта, у тебя родится брат. Или сестра.

-Мамочка! - девушка обняла ее. «Господи, счастье, какое! Бедный папа, как жалко, что он так и не узнал...- она отстранилась и недоуменно спросила: «Мама? Что такое?»

-Нельзя лгать, - напомнила себе Салли. Выдохнув, она ответила: «Это..., это дитя моего будущего мужа, милая. Мистера Дэниела. Мы с ним поженимся, скоро».

Марта отступила к двери и почувствовала, как бледнеют в гневе ее губы. «Ты, - сказала она сквозь зубы, - как ты могла? Когда папу только похоронили! Его белые убили, моего отца, и ты…, ты в это время развлекалась с белым? Наверняка ты папе всегда изменяла! Шлюха! Мало тебе было его отца и брата? Решила для всей семьи ноги раздвинуть?»

Марта схватилась за щеку. Бабка жестко сказала, подув на руку: «Ты как с матерью разговариваешь, мерзавка? Кто тебе сказал о мистере Дэвиде и мистере Мэтью? Тебе четырнадцать лет, что ты понимаешь? Тебя бы, - бабка указала куда-то за окно, - туда, на юг. Табак собирать или на коленях хозяев обслуживать, а что не по ним - так плетей отведать. Возомнила о себе много, - миссис Бетси замолчала.  Марта, раздула ноздри: «Никогда, никогда я не стану такой, как вы! Ноги моей больше здесь не будет, понятно!»

Она вышла, от души хлопнув дверью.  Салли, отодвинув тарелку, заплакала, опустив лицо в ладони. «Она, наверное, показания мои прочла, - вздохнула женщина, - те, что с меня мистер Дэниел снимал..., Надо их сжечь было, зачем я их хранила все эти годы?»

-Вот и сожги, - подытожила миссис Бетси, усаживаясь на свое место. «А эта, - он указала на дверь, - отойдет, к вечеру. Просто кровь в ней молодая, бойкая. И поешь, - она вложила хлеб в руку невестки, - поешь, ты моего внука носишь, или внучку. Незачем себя голодом морить».

-Матушка, - пробормотала Салли, - матушка....

-То ж дитя,  - просто сказала миссис Бетси, разливая лимонад, - оно ни в чем ни виновато.

Салли кивнула, Женщина стала, есть, вытирая одной рукой слезы с лица.

Марта шла к Фанейл-холлу, размахивая саквояжем. Девушка зло шептала себе под нос: «Шлюха, шлюха! Как она могла, после того, что с ней делали эти подонки..., Предать память отца, и так быстро. Никогда сюда больше не вернусь, - Марта остановилась, и потрогала холщовый мешочек в кармане платья.

-Эх, - подумала девушка, - а я ведь на книги откладывала. Ничего, на койку хватит, пока лето - горничной устроюсь, а потом место в школе найду. Записку я им оставила, - она поджала губы, - пусть не волнуются. Уехала  и уехала, пора своей жизнью жить.

Марта решительно потянула на себя ручку двери . Она сказала клерку, что сидел за конторкой: «Одно место в почтовой карете для цветных, до Нью-Йорка».

 

Нью-Йорк

Две девушки сидели на деревянной пристани, болтая босыми ногами в воде. Между ними, на холщовой салфетке, лежали ломти хлеба и сыр.

-Жарко тут у вас, - Марта вытерла пот со лба. «В Бостоне свежее».

-А ты смешно говоришь, - хихикнула вторая девушка - пониже Марты, с коротко стрижеными, мелкими кудряшками. «У нас в Южной Каролине не так слова произносят».

-У вас тоже - смешно говорят, как по мне, - Марта бросила в воду кусочек хлеба: «Сейчас чайки налетят. Так тебя мальчиком с юга выводили?»

-Ага, - девушка провела рукой по затылку. «Так безопасней. Теперь надо чепец носить, пока волосы не отрастут. А чего ты не хочешь в горничных остаться? Миссис Сэндберг на тебя не нахвалится, всегда в пример ставит. Через год уже старшей будешь, - она посмотрела на чаек и рассмеялась: «Я море-то только здесь и увидела. Стояла, помню, рот раскрыв. Оставайся, - она подтолкнула Марту, - все же самый лучший постоялый двор в Нью-Йорке. И койка бесплатная, и еда, а так тебе придется самой каморку искать. И охота тебе учительницей быть - вздохнула девушка.

-Охота, - Марта прожевала сыр. «Ничего, справлюсь. Сама слышала - негры из церкви нашей хотят уйти. Хоть преподобный отец и за аболиционистов, а все равно, пока все белые к причастию не подошли, цветных не пускают. Мистер Варик сказал - будем деньги собирать и помещение снимать, сами справимся. Меня преподавать берут, по средам и воскресеньям».

-Тебе денег не хватит, - хмыкнула подруга.

Марта усмехнулась и сладко потянулась: «Я еще частные уроки взяла, дорогая моя. И в Свободную Африканскую Школу меня нанимают, как ее откроют в следующем году. Местное общество аболиционистов деньги дает. А тебе бы тоже - грамоте научиться, а то даже имя свое написать не можешь. Все же с хорошим парнем гуляешь. Твой Джонни читать умеет, не чета, тебе»

-Он свободным родился, как ты, - девушка покраснела, - вам легче. Слушай, - она зашептала что-то в ухо Марты.

-Я тебя свожу в одно место, - задумчиво сказала та, когда подруга замолчала. «Там  женщина принимает, акушерка, она тебе все объяснит».

-Так платить надо, - погрустнела девушка.

-Не надо, - уверенно заявила Марта. Вскочив на ноги, свернув салфетку, она спросила: «А тебя, когда сюда привезли, - ты у кого жила сначала?»

-Неподалеку, - рассмеялась товарка. «Ферма, если от нашего постоялого двора вверх пойти, через рощу и направо. Хорошие люди, белые, муж с женой. Мистер Уэбб его зовут. Ой, - испугалась негритянка, закрыв рот рукой, - мне нельзя это рассказывать, это тайна!»

-Мне можно, - успокоила ее Марта. Стянув платье через голову, оставшись в одной короткой, холщовой сорочке, она велела: «Купаться!»

Марта открыла калитку и подтолкнула подругу: «Пошли, пошли! Это благотворительный кабинет, стесняться нечего. Сегодня, видишь, -  она кивнула на крыльцо, - для цветных день».

Они встали в конец маленькой очереди. Марта вспомнила грустный голос Эстер: «Я, конечно, милая, считаю все это предрассудком. Все эти, - она вымыла руки и вытерла их  салфеткой, - разделения, все эти галереи для негров..., Но, сама понимаешь, даже здесь, на севере - люди еще косные и отсталые. А я хочу лечить всех, без того, чтобы обращать внимание на цвет кожи. Вот и пришлось учредить дни для цветных, ты прости меня. Иначе белые ходить не будут».

Женщина присела к столу. Окунув перо в чернильницу , она стала заполнять первую страницу маленькой тетради. «Все у тебя в порядке, - рассеянно сказала Эстер, пока Марта одевалась. «Для матери письмо отдай мне.  Дядя Меир его с государственным курьером пошлет, так быстрее. Написала ты ей? - Эстер зорко взглянула на девушку.

Та покраснела и кивнула. «Прощения попросила. Мы поссорились, тетя Эстер, поэтому я из дома уехала. Но я неправа была. А возвращаться, - Марта надела туфли, - я тут обустроилась уже...»

Эстер закрыла тетрадь. «Хаим у нас грозится, что в шестнадцать лет разведчиком уедет, на территориях хочет служить. И ведь придется отпустить, хотя мы с ним договорились - пусть сначала в Вест-Пойнте, кадетом побудет. Насчет уроков французского не беспокойся, - женщина откинулась на спинку простого стула, - это я тебе устрою, с осени.

-А сколько стоить будет? - деловито спросила Марта, присев напротив.

-Нисколько, - рассмеялась та. «Это подарок от нас. А что ты хочешь научиться раны обрабатывать - так приходи ко мне раз в неделю,  вот и все, - она потрепала девушку по голове и усмехнулась.

-Все будет хорошо. И что у тебя там с матерью случилось - забудьте. Вы же родные люди, вам друг за друга держаться надо».

Марта  подождала, пока подруга зайдет в кабинет. Присев на скамейку, открыв свой саквояж, она краем глаза посмотрела внутрь. Пистолет был завернут в салфетку. «Сейчас отправлю Грейс на постоялый двор, - подумала девушка, - и пойду к этим Уэббам. Квакеры, наверное, как дядя Стивен. Папа говорил, их на Подпольной Дороге много. А по дороге, в роще, постреляю».

Она блаженно закрыла глаза. Подставив лицо летнему солнцу, девушка улыбнулась: «Брат родится, или сестра. Мама с бабушкой хоть не одни будут. Но я домой не вернусь, уж слишком много дел там, на юге. Папа был бы рад,  если бы узнал, я уверена».

-Уверена, - твердо повторила она. Марта застыла, глядя на высокое, летнее небо.

Низенькая, полная женщина в темном платье открыла дверь. Посмотрев на Марту, она вежливо, удивленно спросила: «Что вам угодно?»

Перед ней стояла высокая, стройная девушка, с кожей цвета каштанов, с уложенными вокруг головы черными косами, в холщовом переднике служанки. Девушка переложила в левую руку маленький саквояж, и  поздоровалась:  «Меня зовут Марта Фримен. Может быть, вы слышали о моем отце..., Его называли Сержант, - покраснев, добавила девушка. Марта вспомнила голос отца: «Я, тыковка, не могу тебе всего рассказывать, да и не нужно это. Просто знай - тут, на севере, много тех, кто помогает черным».

-Я бы хотела поговорить с вами..., - Марта замялась, - и с вашим мужем, миссис Уэбб.

Фермерша  отступила, приглашая ее в дом. Женщина взяла ее за руку: «Нам очень, очень  жаль, милая. Мы знали вашего отца. Проходите в гостиную, сейчас я позову мужа».

Марта присела на краешек стула.  Беленые стены и деревянный пол были безукоризненно чистыми, на тканой скатерти, что покрывала стол,  лежала Библия и «Дневник» Джорджа Фокса.

-Точно, квакеры, у них даже распятия нет, как у дяди Стивена, - подумала Марта, оглядываясь.

С порога повеяло запахом сена. Мужчина с полуседой бородой улыбнулся: «Простите, мисс Фримен. Корм коровам задавал. Чем могу служить? - он поклонился.

Марта поднялась. Выпрямив спину, глядя на Уэббов,  она ответила: «У вас пряталась девушка, моя подруга, Грейс, ее из Южной Каролины привезли. Я знаю, чем занимался мой отец. Его друг, капитан Стивен Кроу, с озера Эри - он тоже этим занимается. Он квакер, как и вы, - Марта набрала воздуха в грудь.

-Я знаю о Дороге, - она заметила, что Уэббы переглянулись. «Я отлично стреляю, езжу на лошади, хожу под парусом..., Говорю по-французски, - зачем-то добавила она.  «Я хочу быть полезной, пожалуйста..., - Марта, наконец, замолчала. Она  увидела, как Уэбб усмехается в бороду.

-Вы присядьте, -  он отодвинул стул. «Присядьте, мисс Фримен, сейчас кофе выпьем. Молоко свежее совсем, хлеб с утра пекли,  у нас джем домашний, ежевичный. Перекусим, а там и решим - что нам дальше с вами делать. Хорошо? - он взглянул на жену, и та кивнула.

-Спасибо вам, - выдохнула Марта. Опустившись на стул, она  улыбнулась.

 

Эпилог Париж, 13 июля 1793 года

Сена блестела в лучах утреннего солнца. Белокурая, в затасканном платьице, девчонка, что бежала через Новый Мост, остановилась: «Хорошо!».

На лотке были аккуратно разложены букетики фиалок.  Девчонка посмотрела на набережную  Августинок. Заметив человека в холщовой блузе рабочего, - тот, покуривая трубку, удил рыбу в реке, - девочка поскакала к нему.

Набережная была еще пуста. Девчонка, обменявшись с мужчиной парой слов, приняла от него несколько белых роз  и какой-то сверток, опустив его в карман передника. Рабочий вскинул удочку на плечо, и подхватил деревянное ведро. Он вразвалочку пошел вверх по течению, к переправе у Арсенала.

Элиза поднялась по лестнице - у дверей квартиры Тео стояли два солдата Национальной Гвардии. «Для мадемуазель Бенджаман, - звонко сказала она, выставив вперед  лоток. Один из солдат переворошил цветы. Постучав в дверь, - та приоткрылась, - солдат кивнул: «Давай».

Элиза передала букет. Приняв медь,она  со всех ног ринулась вниз по лестнице. Элиза приносила цветы раз в неделю - сначала, зимой, их  доставлял какой-то оборванец , - одну замерзшую розу, белую, как снег, покрывавший крыши Парижа.

Розы и листовки, с подписью: «Dieu Le Roi», и эмблемой - сердце с крестом.

-Листовки тетя Констанца пишет, -  Элиза  завернула за угол. «Дядя Теодор в Вандее, наверное. Там восстание. Но, раз он цветы передает - значит, он жив. Месье Лавуазье эти листовки печатает, тайно. Я слышала, папа и мама говорили, где-то в деревне он типографию устроил».

Девочка оглянулась, и развернула листок: «Парижане! Не верьте слухам - Вандея жива и борется.  Законный наследник престола, король Людовик, томится в руках жестоких варваров, разлученный со своей семьей. Католическая Королевская Армии Вандеи обещает вам, парижане - мы еще увидим коронацию законного монарха Франции. Саботируйте приказы революционеров, сопротивляйтесь им, уходите в отряды тех, кто борется за освященную Богом власть. 9 июня отряды Католической Королевской Армии, под командованием генерала Франсуа де Шаретта, взяли Сомюр и продвигаются дальше на восток, к Парижу».

-Мама говорила, -  Элиза убрала листовку, - что месье де Шаретт в Америке служил, в Континентальной Армии, во время революции.

Она перебежала через мост - площадь у Собора Парижской Богоматери уже была запружена телегами ехавших на рынок крестьян. Ловко пробираясь между ними, Элиза стала оставлять листовки - поверх корзин с артишоками и спаржей, всовывая их в щели грубо сколоченных ящиков с овощами, или под медные бидоны с молоком.

Завтрак был накрыт в малой столовой. В комнате царило молчание, прерываемое лишь шуршанием газеты. Робеспьер, наконец, опустил «Друг Народа», и, улыбнувшись, отпил кофе: «Ты будешь, рада услышать, что я велел сделать копии с твоего бюста и поставить их в каждой префектуре Франции, - как символ Республики».

Тео молчала, глядя на башни Собора Парижской Богоматери. «Осенью. Он сказал, что мы поженимся осенью,  женщина незаметно кусала губы. «Осенью, как это теперь  будет называться, Господи? Брюмер. А сейчас мессидор. И в неделе теперь десять дней. Он сумасшедший, конечно. Еще и бедного Мишеля заставляет все это заучивать».

-Спасибо, - выдавила она из себя. Робеспьер щелкнул пальцами. Некрасивая, с оспинами на лице женщина, внесла кофейник со свежим кофе.

-Какая-то подружка жены Марата, шпионит за мной, - с ненавистью подумала Тео. «Мадам Ланю  голову отрубили. Он обвинил ее в передаче сведений англичанам. Хорошо хоть, он Мишеля не взял с собой  на казнь. Мальчик не увидел, как его няня на эшафот поднимается. Господи, что же с Теодором? Я знаю, что он жив, он присылает цветы, но где, же он? Элиза даже записку от Марты передать не может, всю мою корреспонденцию читают…»

Робеспьер переехал в квартиру почти сразу после казни короля - ведя себя, как добропорядочный сосед. Только иногда, схватив ее за руку, прижав к стене, он покрывал поцелуями ее лицо. Тео сжимала губы и отворачивалась. «Когда ты станешь моей женой, - шептал Робеспьер, - ты будешь ласковой, Тео, обещаешь?»

От него пахло чем-то холодным,  кислым - старой, засохшей кровью, сыростью сточной канавы, смертью. Тео вспоминала голубые глаза Мишеля, то, как они засыпали вместе в ее огромной кровати. Ребенок, прижавшись к ней, глотал слезы: «Мама Тео, а папа вернется?»

Тео клала маленькую ручку мальчика на икону. Смотря в зеленые глаза Мадонны, она твердо отвечала: «Да, сыночек. Надо просто подождать».

-Также, - она вздрогнула и посмотрела на Робеспьера, - он курил сигару, держа ее в изящно отставленной руке, стряхивая пепел в блюдце севрского фарфора, - мы издаем указ о запрете богослужения и закрытии всех церквей.

Тео положила руку на свой крестик. Она  ядовито спросила: «Франция становится магометанской, Максимилиан? Ты решил порадовать наш народ введением многоженства?»

Он рассмеялся, показав мелкие, красивые зубы. Белокурая голова была изящно причесана, в петлицу серо-синего сюртука был продет букетик фиалок.

Робеспьер поднялся. Пройдясь по комнате, остановившись у большого окна, вместо ответа он задумчиво сказал: «Какой нетерпеливый рыбак. Ты видела его, Тео? Хотя нет, ты у нас соня, - мужчина улыбнулся. Тео едва скрыла гадливую гримасу.

-А вот я видел, - протянул Робеспьер. «Я рано встаю. Половил рыбу  и ушел. А потом, - он кивнул на комод красного дерева, где стояла серебряная ваза, - тебе принесли цветы. В том числе, - он достал сильными, короткими пальцами белую розу, - вот этот букет. Месье Корнель его прислал, не иначе. С того света, - Робеспьер скрипуче рассмеялся.

Тео пожала плечами - она была в утреннем платье полупрозрачного, цвета слоновой кости, шелка, собранном под высокой, большой грудью. Темные волосы были заколоты бриллиантовыми шпильками, одна прядь спускалась на плечо. Локон  чуть прикрывал брошь - трехцветную кокарду, выложенную алмазами, рубинами и сапфирами. Это был подарок Робеспьера на их помолвку.

-Я получаю много букетов, Максимилиан, - холодно отозвалась Тео, вставая. «Впрочем, я понимаю, ты завидуешь моей популярности».

Ему  нравились оскорбления - Тео видела огонек наслаждения в пустых, мертвенных глазах. Он улыбнулся тонкими губами: «Ты очень остроумна. Возвращаясь к запрету на религии, Эбер и Шометт устраивают в бывшем соборе празднество. Как раз перед тем, как мы с тобой соединимся на алтаре Верховного Существа».

Тео прижала пальцы к вискам: «Мне надо репетировать «Марсельезу», Максимилиан. Завтра придут тобой же приглашенные гости, так что избавь меня от теологических рассуждений. Надеюсь, ты не забудешь о подарке - все-таки твоему сыну четыре года».

-Я велел сделать для него модель гильотины, -  спокойно ответил Робеспьер. Увидев глаза Тео, он усмехнулся: «Просто модель, не волнуйся, она не опасна для Мишеля. Так вот, я хочу, чтобы ты сыграла Богиню Разума, на этом празднике».

-Я не буду, - ледяным голосом отчеканила Тео, - юродствовать на алтаре собора, в каком-то языческом наряде, перед пьяной швалью. Я католичка, и не…, - она вскрикнула от боли в вывернутых пальцах.

-Я сказал, - тихо проговорил Робеспьер, - и будет так. Не забудь, где сейчас сын Луи Капета. Мишеля тоже - я могу отдать на воспитание, в любой момент. Он будет сидеть в деревянной клетке, прикованный цепью, в собственных нечистотах. Я, Тео, я буду приводить тебя на него посмотреть. А, милая? - он склонил голову набок.

-Пусть мне пришлют текст роли, - Тео сжала зубы.

-Вот и славно,  - Робеспьер поцеловал ее в щеку. «Иди, переоденься. Погуляем с тобой и Мишелем в саду Тюильри - парижане должны знать, что ты счастлива. Тогда и они  будут счастливы».

-Господи, - попросила  Тео, выйдя в коридор, прислонившись к стене. «Господи, пошли ты молнию, разверзни небеса, сделай  что-нибудь!»

-Верни Теодора, - шепнула она. Сглотнув, Тео постучала в дверь детской.

Констанца проснулась от пения птиц. Дверь домика была полуоткрыта,  пахло свежестью, и она услышала, - совсем рядом, - скрип уключин. «Рыбаки, - подумала девушка. Откинувшись обратно на подушку, она рассмеялась: «Антуан!»

-Не вскакивай, - велел он, спрятав лицо в ее теплом, белом плече, целуя отросшие волосы, спускавшиеся рыжей волной на шею. «Когда ты вернешься? - Констанца застонала и выдохнула: «Вечером, как я говорила...»

-Вернусь, - твердо сказала она себе. «В Париж отправлюсь  в мужском наряде. Встречусь с Шарлоттой, заберу ее паспорт, и велю уезжать. После такого ей нельзя тут будет оставаться. Она жизнью, конечно, будет рисковать, но без паспорта меня к Марату не пустят. А Шарлотта пусть прячется на западе. Дядя Теодор  прислал имена верных людей, ее довезут до Вандеи».

-Вечером, - повторила Констанца, и, повернувшись, обняла его: «Антуан..., Может быть, ты все-таки уйдешь..., В горы, или на запад, в Вандею. Говорят, осенью начнут процесс против бывших откупщиков. Пожалуйста...»

-Меня не тронут, я им нужен, - хмыкнул Лавуазье, целуя маленькую, почти незаметную грудь. «Они без меня не обойдутся - порох, оружие..., Не волнуйся, пожалуйста. Когда-нибудь  тут все закончится, - он вздохнул и погладил ее по стройной, узкой спине, - все будет хорошо».

-Я люблю ее, - думал Лавуазье, - так люблю…, Но Мари-Анн - тоже. Господи, она ведь знает, знает,  что я тут ночую. Знает и ничего не говорит. И я ничего не могу сказать. А если бежать? Нельзя бросать Мари-Анн, и Констанцу - тоже нельзя.

Девушка, будто услышав его, приподнялась на локте: «Антуан..., Если что - ты за меня не беспокойся, я выберусь. Думай о себе, о своей, -  Констанца чуть запнулась, - семье...»

-Ты моя семья, - Лавуазье привлек ее к себе. Они долго лежали просто так, обнявшись, слушая, как щебечут птицы в маленьком саду.

Уже после завтрака, моя посуду в тазу, Констанца обернулась на дверь в комнату. Одним легким движением девушка взяла из ящика простого комода нож с пятидюймовым лезвием. «Я буду в платье, - подумала Констанца, - в платье и чепце. Охранников там двое, я видела. Охранники и жена, - она криво усмехнулась. «Они не станут обыскивать женщину. Да и жена его вряд ли посмеет».

Лавуазье уже работал, сидя у маленького, грубо сколоченного стола. Констанца оправила свой простой, темный сюртук. Встряхнув волосами, она  спросила: «Как я выгляжу?».

Он оторвался от записей и усмехнулся: «Я что-то начал жалеть, Конни, мы слишком быстро поднялись с постели. Завтра, - Лавуазье поцеловал ее, - я такой ошибки не сделаю».

-Обещания, - поддразнила его девушка. Повертевшись, она  почувствовала  его руку пониже спины: «Только бы он не нащупал нож».

-Вот вернешься, - Лавуазье все обнимал ее, - и я тебе докажу, -  я, что обещал, то и делаю.

-Я знаю, - шепнула Констанца, и поцеловала его напоследок: «В сарае все готово. Вчера, пока ты был в Париже, привезли письмо от дяди Теодора. Повстанцы собираются осаждать Нант. Я написала листовку…»

-Я напечатаю, - успокоил ее Лавуазье. Он зло подумал: «Теодор там, где полагается быть любому честному человеку - в рядах тех, кто борется за короля. И он ведь тоже ученый, а ты…, Сидишь в Париже, принимаешь подачки от этих мерзавцев».

Когда Констанца ушла, он вернулся за стол. Закурив, взяв свой дневник,  Лавуазье нашел старое, еще зимнее письмо:

-Дорогой Антуан, я уже в Вандее, с отрядами генерала де Шаретта. Саблю я забрал, спасибо тебе большое за тайник. Я тут заведую вооружением, и постройкой фортификаций, -  тем, что мне хорошо известно. Блокнот, который ты мне передал - со мной, так что не беспокойся. Пожалуйста, не вздумай совершать чего-то безрассудного 0 такие люди, как ты,  принадлежат не себе, а миру. Мадемуазель Бенджаман знает, что я жив, однако я не хочу подвергать опасности ни ее, ни Мишеля, поэтому просто передаю цветы. Джон и Марта получают от меня записки, по мере возможности, а ты присматривай за Констанцей. С искренним уважением, твой Теодор.

Лавуазье  потер лицо руками: «Да что я? Хоть бы Лагранжа не тронули, других ученых..., Значит надо оставаться здесь, надо защищать людей, вытаскивать их из тюрьмы..., Господи, скорей бы все это  прекратилось, - он   отложил дневник  и вернулся к работе.

Констанца прошла по рю Мобийон,  незаметно взглянув на окна бывшей квартиры Экзетеров. С балкона свешивался трехцветный флаг.

-Завтра же праздник, - вспомнила девушка. «Всю обстановку разграбили, когда дом национализировали. Портрет тети Марты, тот, что дядя Теодор писал, пропал. А потом туда Марат въехал, - она поморщилась и застыла, спрятавшись за угол - навстречу ей шла невысокая, угловатая девушка в чепце.

-Я же ей сказала, - застонала про себя Констанца, - сказала, чтобы она меня ждала в комнате. Только бы она к подъезду не пошла...

Раздумывать было поздно - Шарлотта Корде постояла на тротуаре. Незаметно перекрестившись, она шагнула в проход, что вел во внутренний двор дома.

Констанца беззвучно выругалась, и гуляющей походкой направилась за ней.

Она настигла девушку в подворотне. Цепко схватив ее за запястье, Констанца прошипела: «Немедленно возвращаемся обратно, ты мне отдаешь свой паспорт, и чтобы духу твоего в Париже больше не было! Зачем ты сюда явилась, я же велела - жди меня».

Темные, туманные глаза Шарлотты внезапно прояснились. Она страстно ответила: «Я хочу сама убить тирана! Погрузить кинжал по рукоятку в его  грудь и смотреть, как он захлебывается кровью!»

-Шарлотта, - спокойно, рассудительно, держа ее за плечи, сказала Констанца, - мы же договорились - сюда прихожу я. Ты уезжаешь из города, тебя уже ждут, наши друзья. Не надо менять  планы, это опасно.  «Тем более у тебя и кинжала нет, - добавила про себя Констанца.

-Убить тирана, убить тирана, - забормотала Корде. Констанца услышала сзади грубый голос: «Это что еще такое! Тут частное владение, утро на дворе, нашли, где обжиматься! А приличные люди на вид».

-Черт, черт, черт, - Констанца повернулась и сладким голосом сказала: «Простите, месье, мы уже уходим». Она крепко взяла Шарлотту под руку и подтолкнула ее к улице.

Та вырвалась, и схватила охранника за рукав куртки: «Мне надо увидеть месье Марата, срочно! Я из Кана, меня зовут Шарлотта Корде. У меня есть сведения о жирондистах, которые сбежали в Нормандию».

-Уходи, - велела себе Констанца. «Она не опасна, у нее нет оружия. Не будет же она душить Марата. А у тебя  нож, еще хорошо, что пистолет  не взяла. Марат выслушает ее бред и отправит ее восвояси, ничего страшного. Уходи немедленно».

-А вы кто такой? - подозрительно спросил охранник, разглядывая Констанцу.

-Это мой брат, - уверенно сказала Шарлотта, - месье Корде. Он меня сопровождает.

-Паспорт, - потребовал мужчина. Изучив бумагу, что Шарлотта достала из бархатного мешочка, цепко посмотрев на Констанцу, он поинтересовался: «А ваш паспорт, месье?»

-Забыл, - Констанца развела руками и облегченно подумала: «Сейчас нас отправят куда подальше, и хорошо. Заберу  у Шарлотты паспорт. Пусть катится в Вандею, в Кан - да куда угодно. Она же сумасшедшая, не предугадаешь, что ей в голову придет».

-Проходите, - охранник вернул Шарлотте паспорт и указал на подъезд. Глаза девушки загорелись блаженным огоньком. Она медленно, как во сне, двинулась за мужчиной. Констанца незаметно расстегнула сюртук. Вытащив нож, девушка швырнула его в канаву.  «Ладно, - мрачно подумала она, - говорят, у Марата теперь и на теле язвы. Он все время в лечебной ванне проводит. Я туда не пойду, пусть Шарлотта болтает свою чушь, я ее в передней подожду».

Она раскрыла полы сюртука. Подождав, пока второй охранник ощупает ее, Констанца стала подниматься вслед за Шарлоттой на второй этаж, к знакомой двери, украшенной теперь большой,  трехцветной кокардой.

В передней висели знамена Республики. Констанца поморщилась: «Накурено-то как».

Она вспомнила неубранный кабинет, скрип старого, рассохшегося дивана и его влажные, липкие губы, что шептали ей в ухо: «Теперь ты поняла, что надо мужчине…, Так и лежи».

-Не смей! - строго приказала себе девушка.  «К гражданину Марату, - звонко сказала Шарлотта, глядя на невысокую, некрасивую женщину, что придирчиво ее осматривала. «По делу чрезвычайной, революционной важности!»

-Идите, - жена Марата поджала губы. «Человек болеет, страдает, а все равно работает. Имейте совесть, не задерживайте его надолго. А вы? - она искоса посмотрела на Констанцу.

-Я  тут подожду, с вашего разрешения, мадам, - поклонилась та. «Я просто сопровождаю свою сестру».  Шарлотта ушла по коридору. Констанца присела на широкий подоконник: «Правильно. Он меня сразу узнает. Если бы я одна пришла - ничего страшного, мертвые не разговаривают. Ладно, сейчас Шарлотта появится, не будет он ее долго слушать»

Мадам Марат отправилась на кухню, охранники подпирали дверь. Констанца, рассеянно посмотрев на крышу пристройки во дворе, чиркнув кресалом , закурила сигарку.

Она сидела, обхватив левой рукой колено, выпуская дым. Девушка  внезапно услышала низкий, страдальческий крик: «Aidez-moi, ma chère amie!»

Охранники бросились к ванной. Дверь открылась - Шарлотта стояла на пороге, торжествующе подняв окровавленный нож. «Я убила одного человека, чтобы спасти десятки тысяч – громко сказала она. Швырнув нож на пол, мадемуазель Корде подняла руки.

-Это я виновата, - еще успела подумать Констанца. «Только я..., Надо было обыскать ее, не разрешать ей сюда идти...»

Она почувствовала руки охранника на своих плечах. Шарлотта завизжала: «Не трогайте моего брата, он ничего, ничего не знает,  он просто провел меня сюда. Беги!». Констанца услышала, как затрещал сюртук. Скинув его, вскочив на подоконник, девушка  прыгнула вниз, на крышу пристройки.

Пули зацокали по черепице. Она, превозмогая боль в щиколотке, перекатилась за трубу. Заставив себя встать на ноги, прихрамывая, Констанца перешагнула на соседнюю крышу. Тонкая, высокая фигура бежала прочь. Охранник, опустив пистолет, выругавшись, со всего размаха ударил Шарлотту рукояткой в лицо.

-Мы его еще найдем, - пообещал он и велел напарнику: «Беги к ребятам, надо сообщить в Комитет Общественного Спасения».

Над собором Парижской Богоматери играл кровавый, яркий закат. Тео вышла на балкон и увидела остановившуюся у подъезда карету.

-Слава Богу, Мишель уже спит, - перекрестилась она. «Наконец-то, у кого-то хватило смелости  убить этого мерзавца.  Бедная девушка, ее казнят теперь. Отменю  праздник, и хорошо, что так, - она вздохнула:

-Чем меньше ребенок будет видеть это революционное отребье из Конвента, тем лучше. Возьму завтра  Мишеля, и поедем на целый день в Булонский лес, устроим пикник.

Робеспьер, в черном сюртуке, прошел в гостиную и посмотрел на ее прямую спину. Темные волосы развевались по ветру, она стояла, сжав длинными пальцами кованые перила.

Он тихо присел к столу, и, окунув перо в чернильницу, написал:

-Новые полномочия Комитета Общественного Спасения. В связи с подлым актом контрреволюционеров предлагаю ввести следующие чрезвычайные меры:

- Комитет получает  право отдавать приказания о вызове и аресте подозреваемых и обвиняемых лиц

- Комитет получает  право без ограничений и отчета перед Конвентом пользоваться специальным фондом в размере 50 миллионов ливров

- Комитет получает право составлять и представлять на голосование Конвента списки кандидатов во все остальные комитеты и комиссии Конвента

Под наблюдение Комитета будет переданы Временный исполнительный совет, министры, генералы и все государственные учреждения.

13 июля 1793 года, Максимилиан Робеспьер.

Он посыпал чернила песком и позвал: «Милая!»

Тео, молча, зашла в гостиную. Женщина прислонилась к стене, скрестив руки на груди.

-Ты не надела траур, - заметил Робеспьер, вынимая из кармана сюртука свернутые в трубку бумаги.

-Месье Марат не был моим родственником, - пожала плечами Тео. Робеспьер встал и прошелся по комнате.

-Я - будущий глава Франции, - сказал он, рассматривая в большое зеркало свое отражение.

-Ты - моя невеста, в скором времени  супруга, мать моих детей. Франция скорбит о своем безвременно ушедшем  гениальном сыне, ты тоже, Тео,  должна скорбеть. Завтра, в Клубе Кордельеров мы будем прощаться с Жан-Полем. Я  произнесу надгробную речь, и гражданин Сад  тоже, они были друзьями.

-Придет весь Конвент, так что ты должна подготовить какой-нибудь трагический монолог, - Робеспьер щелкнул пальцами, - на твое усмотрение. Мать, потерявшая сына, жена, потерявшая мужа. И, конечно, споешь «Марсельезу», милая. Потом мы перенесем прах Жан-Поля в Пантеон. Осенью, когда месье Давид создаст для него памятник.

- Мишель, конечно, должен быть рядом со мной. В трауре, - добавил Робеспьер. «Мы будем подвешивать сердце Жан-Поля к потолку зала, чтобы оно вдохновляло ораторов. Мишель надолго запомнит такой замечательный день рождения.

-Да, - только и сказала Тео, сцепив пальцы.

-Распорядись, пожалуйста, чтобы мне принесли кофе в библиотеку, - попросил Робеспьер. «Мне надо поработать»

-И вот еще что, - позвал  он, когда Тео уже открыла дверь, - думаю, тебе будет интересно это услышать, милая.

Он развернул бумаги, покрытые какими-то пятнами, и откашлялся:

-Означенная мадемуазель  Корде, сначала настаивала, что ее брат не имеет никакого отношения к подлому убийству. Однако во время дальнейшего допроса она призналась, что это был вовсе не брат, а другая девушка. С ней мадемуазель Корде познакомилась в январе, на площади Революции, во время казни Луи Капета. Девушка эта, по имени Констанца, по словам Корде, связана с агентами иностранных держав, а также разбойниками, орудующими в Вандее. Приметы - высокого роста, стройного телосложения, короткие, рыжие волосы, темные глаза. Отлично владеет оружием, с легкостью носит мужскую одежду. Представлялась мадемуазель Корде журналистом. После того, как мы вызвали в Комитет Общественного Спасения редактора GazettenationaledeFrance-  стало ясно, что речь идет о мадемуазель Констанце ди Амальфи, англичанке, писавшей под псевдонимом «Месье Констан».

-Вот , - задумчиво заметил  Робеспьер и убрал бумаги.  Тео посмотрела на то, что лежало на полированном  столе. Она спросила, перехваченным горлом: «Что это?».

-Ноготь, - Робеспьер повертел его в руках. «Я принес его для Мишеля. Мальчику будет интересно посмотреть». Он внезапно схватил ее за запястье: «Где твоя подружка Констанца, я ведь ее помню? Где Экзетеры? Если ты знаешь и молчишь...»

-Я ничего не знаю, - Тео вырвала у него руку. «Я никого не видела, и не вижу - можешь спросить у охраны, они разве что только в туалетную комнату со мной не ходят!»

-Когда мы поженимся, - Робеспьтер опять взял ее за пальцы и стал ласкать их - медленно, настойчиво, - Тео содрогнулась от отвращения, - когда мы поженимся, Тео, я всегда буду рядом с тобой, обещаю. Пусть мне принесут кофе, - улыбнулся он. Поднявшись, Робеспьер полюбовался собой в зеркале: «Корде послезавтра гильотинируют, а ее сообщницу мы будем искать и найдем. Разумеется, мы ее заочно уже приговорили к смертной казни».

Он поправил траурный галстук: «Ты будешь очень хороша завтра, любовь моя. Тебе так идет черный цвет, милая, милая Тео, - Робеспьер взял ее руку и склонил белокурую голову:

-На террор, любовь моя, мы будем отвечать террором. Ты будешь нашей фурией, символом Революции. Я велю Жаку-Луи написать тебя в алом платье, попирающей  отрубленные головы врагов, с руками, по локоть в крови..., - он шумно вдохнул воздух и замолчал, прижавшись губами к ее пальцам.

Тео стояла, не двигаясь, глядя на багровые отсветы заката, на ворон, что каркая, кружили над собором, чувствуя совсем рядом кислый, отвратительный запах мертвечины, что исходил от Робеспьера.

В каморке пало уксусом. Марта  налила в деревянную плошку горячую воду, и размешала  пасту:  «Тут корень ревеня, бархатцы, ромашка, лимонный сок и мед. И водка с уксусом. Белокурой ты, конечно, не станешь, но волосы посветлеют».

Констанца, в рваной рубашке, и грязных, пыльных бриджах, с перевязанной щиколоткой, пришивала полосу холста к подолу старого платья.

-В груди оно тебе хорошо, - заметила женщина, орудуя кистью, - ты такая же худая, как и я.

-А где дядя Джон? -  спросила Констанца, оглядывая комнату. «Как ушел, так и не появлялся, а ведь уже  почти полночь».

-У него новый друг, - Марта хмыкнула, - сапожник. Месье Антуан Симон. Они выпивают вместе, - Марта подмигнула девушке и обняла ее за плечи: «Не вини себя, милая, не надо».

-Это все я! - Констанца стукнула кулаком по колену. «Но я и подумать не могла, что Шарлотта возьмет с собой нож..., А теперь ее казнят, ее, и всех других…, У меня все, все было рассчитано, тетя - когда тело Марата бы нашли, я бы уже была далеко».

-И что? - Марта пожала плечами. «Комитет Общественного Спасения все равно бы потащил сотни людей на эшафот - в качестве мести. Ты же читала «Жизнь цезарей», милая, ты помнишь - один акт насилия ведет к волне казней. Лучше восстания еще ничего не придумали, так, что отправляйся-ка ты в Вандею и жди нас. Мы осенью появимся.

-Я никуда не уеду, пока Антуан тут, - упрямо сказала девушка. «Я его не брошу».

Марта закутала ее волосы холщовой салфеткой, и кисло заметила: «Тогда я прошу тебя - сиди в своей деревне и не появляйся в Париже. Завтра у каждого префекта будут твои приметы, не надо рисковать».

-Дядя Джон очень хорошо выглядит, - одобрительно сказала Констанца. «Он только прихрамывает немного, но ему это даже идет. Тетя Марта, - она нахмурилась, - а почему осенью?»

-Потому что, - коротко ответила женщина. Наклонившись над камином,  Марта сняла с треноги кофейник: «Все равно нельзя сдаваться. Надо попробовать пробраться в то крыло, где держат ее величество. Как ее с детьми разлучили, так всю охрану сменили. Поденщиц рассчитали, там теперь солдаты полы моют. Ничего, придумаю что-нибудь».

-Потому, - она разлила кофе по оловянным кружкам и поставила на стол шкатулку с сигарами, - что сейчас Джон убеждает этого Симона отказаться от опекунства над его величеством. Если такое произойдет, маленького Луи переведут обратно в Тампль, - Марта усмехнулась, - только вот он туда не доедет. Нам надо месяца три или четыре, чтобы все, как следует, подготовить.

-И вы тоже, тетя Марта, - заметила Констанца, - поздоровели. Даже странно, в этом подвале.  У вас румянец, и вообще – она окинула взглядом стройную фигуру женщины, - будто десяток лет скинули.

Марта усмехнулась: «Тридцать три мне, тридцать три. А что ты хочешь - целый день руками работаю, на свежем воздухе. Меня теперь в прачки перевели,  охрану Тампля обстирываю. Едим мы просто - овощи, яйца, сыр. Все деньги, что из-за границы передают - они же для работы, а не для того, чтобы мы себе ветчину с устрицами покупали. Джон, видишь, - она кивнула на отгороженный угол каморки, - теперь  сапожником стал. Сапожник, седельщик..., Даже революционеры заказывают обувь и ездят на лошадях. Приходит на примерку к ним и слушает».

-А вы не боитесь, что вас узнают? - Констанца затушила окурок и наклонилась над тазом. Марта стала поливать ее голову теплой водой из кувшина. Она рассмеялась: «Меня Робеспьер с десяток раз уже видел, дорогая. Он через двор идет, со своей свитой, а я ведра выплескиваю, или белье развешиваю. Кто же на поденщиц внимание обращает?

-Вот, - Марта полюбовалась волосами темного золота, - видишь, как хорошо получилось. Дверь стукнула и Элиза зачастила: «Месье Лавуазье тебя в том трактире ждет, Констанца. Он, бедный, волнуется очень, и он сказал, чтобы я тебе сказала...»

-Вот ей самой и скажет, - улыбаясь, прервала Марта дочь. «Давай, поможем Констанце переодеться, и ты ее проводишь».

Уже когда девушка, -  в платье и чепце, - стояла на пороге, Марта обняла ее: «Милая…, а ты уверена, что жена Антуана ничего не знает, о тебе..., Она ведь может пойти в Комитет Общественного Спасения, донести...»

-Мари-Анн знает, - Констанца вздернула острый подбородок. «Однако она человек чести. Мы обе любим великого ученого. Она никогда не станет подвергать опасности жизнь Антуана».

-Ну-ну, - только и сказала Марта. Перекрестив Констанцу, - та закатила глаза, - женщина шепнула: «В Париж ни ногой!»

Джон вернулся домой, когда все уже спали. Он сбросил на пол рабочую суму. Зевая, умывшись, мужчина забрался в постель.

-Я не пил, - сказал он в теплое ухо. «Правда, стакан выпил, и все, а Симон под стол свалился. С Луи-Шарлем все в порядке. Они его не обижают, кормят, жена Симона одежду ему сшила, новую».

-Бедный мальчик, - услышал он горький шепот Марты. «Не видит мать, не видит сестру, раньше они хотя бы вместе были...»

-И будут, - уверенно ответил герцог. «Для этого мы здесь». Он нежно положил ладонь на ее живот: «Как там маленький Фурье?»

-Растет, - хихикнула Марта. «Уже три месяца.  Получается, я в Вандее рожать буду, в январе».

-Никакой Вандеи, - он поцеловал ее в бронзовый затылок. «Как только увижу океан - с первыми же рыбаками отправлю вас с Элизой в Англию, чего бы это ни стоило».

-Еще посмотрим, - шутливо пообещала Марта. Они, обнимая друг друга, спокойно заснули.

 

Париж, октябрь 1793 года

Мальчик поднял голову и посмотрел на величественные своды собора. Они с мамой Тео редко ходили сюда - они любили церковь Сен-Сюльпис. Там отец Анри, гладя Мишеля по голове, всегда говорил:

-Как я тебя крестил, дорогой мой, ты и четырех фунтов не весил, а сейчас видишь, какой красавец. Еще у священника всегда были леденцы.  Мишель, ожидая пока мама Тео, исповедуется, сидел с ногами на деревянной скамье, грызя конфету, рассматривая  витражи в окнах церкви.

Они часто ходили туда после кладбища. На сером мраморном склепе было выбито «Жанна Кроу, урожденная де Лу. Теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше».

Внизу были еще буквы. Мишель, водя пальцем по строкам, читал: «Мэтью Бенджамин-Вулф. Господь, будучи верен и праведен, простит нам грехи наши и очистит нас».

-Это твой брат, мама Тео? - Мишель поднимал голубые глаза. Мать грустно улыбалась:

-Да, мой милый. И твоя мамочка, она была..., - женщина вздыхала. Мишель видел, как блестели черные, большие глаза. Он брал мать за руку и чувствовал ее тепло: «Пойдем в церковь, помолимся. А на обратном пути, - мальчик улыбался, - можно будет в лавку зайти, мама Тео? Котика погладить?»

-И конфет купить, - лукаво отвечала женщина.

-Совсем немножко, - торопливо добавлял Мишель. «Не заходить же просто так».

-Конечно, - мать целовала его, и они шли к карете.

Это все было давно - тогда, когда отец еще был с ними. От него пахло порохом, он умел делать чудные, движущиеся игрушки, он рассказывал о горах и шахтах, об охоте на львов и полетах по воздуху. Мишель, засыпая у него на коленях, держась за большую, крепкую ладонь, зевал: «Спой про котика, папа».

Колыбельная была на русском. Мальчик, не понимая слов, все равно улыбался - он представлял себе котика, такого же ласкового, как в лавке. Он гладил мягкую шерсть, кот мурлыкал. Мишель закрывал глаза: «Как хорошо!»

Все это было очень, давно. Потом папа исчез, исчез Франсуа, который учил его бросать ножик, и катал по квартире на своих плечах, исчезла мадам Ланю, и осталась одна мама Тео. Мишель, вечером прижимаясь к ней, вдыхая запах роз, просил у Мадонны: «Пожалуйста, пожалуйста, не забирай мамочку! Не оставляй меня с ним».

Он теперь жил в квартире. У него были холодные, голубые, с черными точками зрачков глаза, и резкий, недовольный голос.  Он говорил Мишелю, что мама Жанна обманула его, бросила ради другого мужчины.  Мишель не верил. Когда он приходил в детскую , мальчик отворачивался и смотрел в стену, на которой еще висела сланцевая доска, сделанная его отцом. Он знал, что этот - тоже отец, но не хотел, не хотел быть с ним. Мишель просил Мадонну,  чтобы папа Теодор вернулся, чтобы мама Тео больше не грустила, и чтобы они были вместе, как раньше.

В соборе больше не было Мадонн. Даже распятия не было. Стены были задрапированы трехцветными флагами. Внизу, под наскоро построенной, деревянной трибуной, был слышен шум толпы, что заполняла все пространство нефа.

На месте алтаря были устроены убранные цветами и каскадом тканей подмостки. «Месье Давид, - сказал Робеспьер, наклонившись к ребенку, - отлично поработал над убранством храма Разума. Да, Мишель?»

-Это собор Парижской Богоматери, - холодно сказал ребенок. Робеспьер злобно подумал: «Как только Тео родит мне сына, следующей весной, я избавлюсь от этого отродья. Посажу его в камеру в Тампле. Пусть там сдохнет, вместе с ребенком Капета. Когда  вдове Капет отрубят голову, я ее щенка переведу обратно в тюрьму».

Он улыбнулся и захлопал - Тео появилась на подмостках, в струящемся шелке, с гордо откинутой назад, темноволосой головой.

-Когда она, на глазах всего Парижа, отдаст мне свою руку, у алтаря Разума, перед Высшим Существом, - сказал себе Робеспьер, - я объявлю себя верховным жрецом нового культа. Надо подумать о жертвоприношениях, гекатомбе,  как у древних. Гильотину можно поставить прямо здесь, и начать церемонию с массовой казни. А потом - радость, венки, нас понесут на руках по улицам Парижа...

Тео нашла глазами Мишеля - он сидел, рядом с Робеспьером, маленький, в простой, шерстяной блузе и штанах, в беретике с трехцветной кокардой.

Она улыбнулась публике, толпа восторженно заревела. Тео начала читать монолог Богини Разума.

-Слова, какие бездарные, - она вздохнула. «Господи, прости, прости меня. Если бы не Мишель, я бы на это не пошла...»

Она вспомнила, как Робеспьер, приставил пистолет к затылку мирно спящего ребенка: «Для революции нет детей и родителей, милая, нет мужей и жен. Есть ее соратники, и есть противники. Я не пожалею ни тебя, ни своего сына для того, чтобы революция продолжалась. Ты помни это, и не прекословь мне, Тео».

-Господь тебя накажет, - сухим, измученным голосом сказала женщина, и услышала короткий смешок.

-Бога нет, - отозвался Робеспьер. Убрав оружие, погладив Мишеля по голове, он  вышел из детской.

-Говорят, везде церкви разграбили, - думала Тео, двигаясь по сцене. «В Рошфоре привели священников  - и католиков, и протестантов, - и заставили прилюдно отречься от религии.  Робеспьер месье Фуше хвалил. Тот в Невере не только церкви закрыл, но и кресты с кладбища снес. Теперь его в Лион отправили, восстание подавлять. Опять людей расстреливать будут, как в Вандее. Все равно, шепчутся, что там, на западе, люди продолжают бороться, в леса ушли. Надо бежать, - велела себе Тео. «Брать Мишеля, и бежать. А как? Джон и Марта сами  головой рискуют, и у них ребенок.  Констанцу до сих пор ищут. Ладно, - она вскинула руку вверх и завершила монолог, - придумаю что-нибудь. Нельзя тут оставаться».

Собор взорвался аплодисментами. Робеспьер, поднявшись на трибуне, приняв из рук депутатов Конвента роскошный венок, дождался тишины.

-Граждане! - высоким, чистым голосом начал он. «Братья! Друзья! Кровь, пролитая мучениками революции, взывает нас к мести!  Франция освободилась от ярма дворян и попов! Не остановимся, пока последний из них не будет предан смерти».

-Смерти! Смерти! - пронеслось среди массы людей.  «Долой нахлебников, долой паразитов!»

-Мы вступаем в новую эру, - вдохновенно продолжил Робеспьер, - эру свободы, равенства и братства, век разума, время, когда каждый честный труженик сможет работать на благо своей семьи и своего народа. Возблагодарим же Разум, граждане, увенчаем его богиню лаврами, и поклянемся - никогда не предавать дела революции!

Толпа заревела, он взошел на подмостки. Тео, наклонив голову, почувствовав тяжесть венка, услышала его шепот: «Сейчас я объявлю о нашей свадьбе, милая».

-Через две недели, - Робеспьер повернулся к толпе, взяв Тео за руку, - здесь же, на алтаре Высшего Существа, богиня Разума, олицетворение наших идей, моя верная подруга,  мадемуазель Бенджаман - будет соединена со мной священным союзом нового брака!

Знамена заколыхались, птицы закружились под сводами собора. Мишель, подавшись вперед, стиснув кулачки,  чуть было не крикнул: «Папа!»

Высокий, мощный мужчина в старой, крестьянской блузе, с грубым шарфом на шее,  натянул вязаную шапку на лоб. Поймав взгляд Мишеля, - он стоял почти у самой трибуны,  мужчина приложил палец к губам.

Мишель увидел, как отец уходит, проталкиваясь через толпу. Мальчик облегченно подумал: «Папа вернулся. Теперь все будет хорошо. Все, все будет хорошо».

Федор вышел на паперть собора. Свернув за угол, пройдя через мост, он добрался до острова Сен-Луи. Тут было тихо.  Федор, оглянувшись, сняв шапку,  вытер пот со лба. Сена текла мимо, - серая, широкая.  Над рекой кричали чайки, золотые листья  деревьев лежали на булыжниках. День был туманным, зябким.  Он, чиркнув кресалом, закурил:

-Через две недели. Нет, пока я жив - такого не будет. А меня - он усмехнулся, - ранили, но легко. Я  уже через десять дней и поднялся. Вот и хорошо, мадемуазель Бенджаман и Мишелю я живым нужен.

Он выбросил окурок в Сену и быстрым шагом пошел на север, к трущобам вокруг рынка.

В очаге весело горел огонь, пахло наваристым, мясным супом и хорошим табаком. На грубом, чисто выскобленном деревянном столе стояло глиняное блюдо с устрицами.

Джон разлил по бокалам белое бордо. Федор, попробовав, кивнул: «Отличное. Когда мы Самюр брали,  там такое анжуйское нам вынесли, что я подобного и не пробовал никогда. Розовое. Прямо бочки на улицу выкатывали, не поверишь».

Герцог поставил на стол горшок с супом. Выложив ложки, он присел напротив. «Хорошо выглядишь, - заметил Федор, принимаясь за еду. «Хромаешь только». Джон развел руками: «Тут уже ничего не поделаешь. Хотя, куда мне надо, я дойду. Так ты в Вандею возвращаться не будешь? - он зорко взглянул на Федора.

Тот отложил хлеб: «Де Шаретт меня отпустил. Не хотел, конечно. Говорил, что и в лесах от меня польза будет, но сам посуди - если не я, то кто отсюда мадемуазель Бенджаман вызволит? Не оставлять же ее и Мишеля на произвол судьбы, недостойно это. Довезу их до Вены, а сам в Россию поеду».

-Теодор! - строго сказал герцог. «Ты, никак, с ума сошел».

Голубые, в рыжих ресницах глаза тоскливо взглянули на него.

-Ты не понимаешь, - тихо сказал Федор. «Я почти два десятка лет по свету скитаюсь. Я и раньше хотел..., - он прервался. Закрыв глаза, он тихо добавил: «Я же там родился, Джон».

Федор вспомнил бесконечные пространства вандейских лесов, запах мха, высокие, уходящие в голубое небо сосны, обросшие мхом, старые бревна гати, что вела через болото и голос кого-то из повстанцев: «Если так на север держать,  то нашими лесами можно через всю Бретань пройти, и никого не встретить».

Он лежал, закинув руки за голову, смотря на крупные, яркие августовские звезды и, наконец, сказал себе: «Пусть в крепость посадят, Федор Петрович. Пусть сошлют. Все же дальше России не отправят. А она, - Федор вздохнул, - пусть будет спокойна и счастлива, вот что. Она и маленький. Делай что должно, как говорится, а потом - будь что будет».

Джон помолчал. Наконец, потянувшись, герцог положил ему руку на плечо: «Я понимаю. Я тоже, - он неожиданно замялся, - иногда думаю, - пусть Маленький Джон  дальше работает, а я уеду с Мартой в Оксфордшир, буду в саду возиться. Не так уж много мне осталось».

-Ты всех нас переживешь, - хмыкнул Федор. «Шестой десяток тебе, и ребенка ждете. А я так и умру - холостым и бездетным. Давай, - он стал хлебать суп, - рассказывай, что ты придумал».

Выслушав, он повертел в руках оловянную вилку: «Королеву, значит, так спасти и не удастся? Я знаю, вы там планировали что-то, в сентябре.  Даже до наших лесов дошло».

Джон оглянулся на дверь, и сочно выругался:

-Если бы нам с Мартой это поручили, мы бы все сделали, уверяю тебя. Но граф Прованский, он же - регент, - решил по-другому. Два десятка человек на эшафот отправились, а ее величество  перевели из Тампля в Консьержери, хотя Марта и там ее отыскала, конечно.  Нанялась полы мыть. Так что, - он горько вздохнул, - нам хотя бы Луи-Шарля вывезти в Англию…Граф Прованский обещал, что на западной заставе будет стоять наш человек.  Меня с ребенком выпустят из города. У нас и пароль есть, и отзыв.

-Вы там осторожней, - буркнул Федор, - граф Прованский уже регент. Как бы он не стал в короли метить.

-Что ты, - Джон начал убирать со стола, - это же его племянник, маленький мальчик. Луи-Шарль уже отца потерял, и вот-вот - круглым сиротой останется. Все будет хорошо.

Федор потянулся за пером и бумагой и быстро что-то начертил:

-Чтобы поправить карету так, как ты хочешь - день потребуется. Еще хорошо, что они все одинаковые, подмены не заметят. Порох я у Антуана достану.  Его совсем немного надо, только чтобы охрана испугалась. Может, - он поднял глаза, - мне остаться? Пока вы мальчика на запад не вывезете?

Джон покачал головой:

-Так даже лучше будет. Робеспьер примется за поиски мадемуазель Бенджаман, и забудет о маленьком Луи-Шарле. Это нам только на руку. Симон откажется от опекунства, ребенка перевезут обратно в Тампль, но по пути  вмешаемся мы. Сделай бомбу, поправь, -  Джон улыбнулся, - карету, и  спасай гордость французской сцены, вместе с Мишелем.

-Хорошо, - недовольно хмыкнул Федор, поднимаясь, наклонив голову.

-Потолки тут низкие, - рассмеялся он, и пожал Джону руку: «Тогда присылай мне записку в трактир, когда карету найдешь. Я пока бомбой займусь. Из трущоб выходить не буду,  обещаю - он вздохнул. Джон,  глядя на него, заметил: «И правильно. Незачем тебе жизнью рисковать, как сегодня, в соборе Парижской Богоматери».

Федор покраснел, и, что-то пробормотав - вышел. Он пробирался по узким, плохо освещенным улицам.  Прислонившись к стене, у какой-то подворотни, он  посмотрел на небо. Луна плыла над Парижем, - яркая, полная луна.  Федор увидел темные пятна на ее поверхности и улыбнулся:

-Никакие это не моря, конечно. Там нет воды, нет атмосферы. А вот на Марсе - может быть. Интересно бы посмотреть на тамошние камни. Сиди Мохаммед покойный мне рассказывал об этом камне, которому в Мекке поклоняются - хаджар аль-асвад. Наверняка, метеорит. Вот бы с ним повозиться в лаборатории. Господи, да о чем это я? - спохватился Федор.

Он закурил и медленно пошел к трактиру. Федор выпил стакан вина, и пошутил с хозяином. Только растянувшись на охапке соломы наверху, на чердаке, он увидел Тео. Она шла по разоренной, горящей равнине, держа на руках Мишеля. Элиза и еще один ребенок, - «мальчик», - понял Федор, - сидели на телеге, запряженной понурой кобылой.

Тео обернулась. Мишель протянул к нему ручки: «Папа!»

-Я здесь, - Федор заворочался, - здесь, милый мой. 

-Не успеешь, - безразлично сказала Тео, отворачиваясь,  подгоняя лошадь. Они исчезли в сизом дыму. Федор,  проснувшись, долго лежал, глядя в маленькое, чердачное окно,  где сияла, переливалась луна.

-Успею, - приказал он себе.  «Должен успеть».

.

Маленькая женщина в потрепанном платье сильными руками отжала тряпку. Опустившись на колени, она стала мыть пол. Камера была большой, холодной, скудно обставленной. В полуоткрытое, забранное решеткой окно врывался зябкий ветер с реки.

Заключенная, что сидела на деревянной скамье, - в простой, серой юбке, с коротко стриженой, укрытой чепцом головой,  все перебирала тонкими пальцами розарий. Потом, она сглотнула: «Марта…, Марта..., как они там?»

-Хорошо, - еле слышно отозвалась женщина. «Вы не волнуйтесь, ваше величество, Элиза моя теперь в Тампле, я ее прачкой определила. Как раз принцессу Марию-Терезу и мадам Элизабет обстирывает. Те записки, что вы передаете - она в чистое белье кладет. С ними все в порядке, они вместе, в камере. Они вашу дочку не тронут».

-А маленький? - перехваченным голосом спросила королева. «Не обижают его эти Симоны, Марта? Он же дитя еще совсем, восемь лет..., Сижу тут и все время об этом думаю..., - она опустила изящную голову в ладони.

Марта взглянула на дверь камеры. Подвинув ведро ближе к лавке, она взяла женщину за руку. «Не обижают, - ласково сказала Марта. «Они люди простые, неграмотные, но добрые, ваше величество. Мадам Симон о нем заботится, но, - Марта улыбнулась, - Луи-Шарлю недолго с ними  жить осталось. А что его показания на вашем суде читали - так им никто не поверил. Робеспьер сам их написал, чтобы вас оболгать».

-Такая мерзость, - вздохнула королева. «Я же мать, какая мать такое со своим сыном сделает. Там были женщины, простые, они и то стали кричать: «Не бывает такого! Не черните вдову Капета, мы сами матери, мы этого не позволим. Марта...- она закусила губы: «Марта…, Я прошу тебя, прошу ...Только чтобы они выжили..., - королева расплакалась. Марта, обняв ее, покачав, шепнула: «Не надо, не надо, ваше величество..., Все будет хорошо».

Мария-Антуанетта  положила ладонь на ее чуть выступающий живот, и улыбнулась, сквозь слезы: «А ты - будь счастлив, маленький, слышишь?»

Дитя заворочалось, и Марта поняла: «Господи, завтра ее казнят. Сейчас с Элизой встретимся, пойдем в церковь, остались же еще те, что не закрыли. Хоть помолимся».

-Не ходите туда завтра, - будто услышав ее, попросила королева. «Не надо. Просто потом скажите Луи-Шарлю, как его в Англию привезете, скажите ему..., - она прервалась и подышала, - что мы с его отцом смотрим на него, с небес.  Пусть растет хорошим мальчиком, пусть станет достойным королем...»

Женщина разрыдалась, вытирая лицо рукавом платья.  Марта, обняв ее, просто сидела, шепча что-то нежное, успокаивающее. Наконец, королева, перекрестила ее: «Господи, только бы все получилось. Иди, милая, иди. Элиза, наверное, ждет уже. Я тут, - она помолчала, - помолюсь».

Уже на пороге, вынося ведро, Марта оглянулась - Мария-Антуанетта сидела, зажав в руках четки, смотря на простое, темного дерева распятие на каменной стене.

Элиза, в грубом шерстяном плаще и чепце, ждала мать у ворот Консьержери, ежась от ветра, пряча покрасневшие руки в карманы.

Они пошли рядом и Марта еле слышно сказала: «Как только папа и дядя Теодор все закончат, я тебе волосы обстригу. Одежда Луи тебе впору будет, ты у нас невысокая и худенькая. В Тампле, я тебя из камеры выведу, так, что ничего не бойся».

-Я не боюсь, мамочка, - Элиза, на мгновение, прижалась к ней. «А мы потом  в Вандею отправимся, да? А почему нам там нельзя остаться? Дядя Теодор рассказывал, как они воюют, так интересно! Папа же остается. Мы ведь обе хорошо стреляем».

-Маленькому, - вздохнула Марта, - вряд ли понравится, если я буду стрелять, дорогая моя. Мы возьмем Луи-Шарля и с рыбаками доберемся до Англии. А потом и папа приедет. Пойдем, - Марта кивнула на бедную часовенку, - помолимся за ее величество, видишь, соборы и большие церкви они разорили, а эти - оставили пока.

-Приедет, - сказала себе Марта, опускаясь на колени перед распятием. «Все будет хорошо, маленький родится, в Англии, а Джон приедет. Господи, - она вздохнула, - я прошу тебя, пусть наши дети будут счастливы, пусть они не знают ни горя, ни страданий. Пусть не проливается больше кровь невинных людей, на этой земле».

Дверь была распахнута. Марта, подняв голову, увидела солнечный луч, что лежал на грубых, каменных плитах пола. Она повернулась - тучи рассеялись, небо было голубым, высоким, осенним и женщина подумала: «Все  получится. Не может, не получится. Теодор увезет Тео и Мишеля, мы доберемся до Вандеи,  Лавуазье, наконец, уедет из Парижа  куда-нибудь в горы и Констанцу заберет. А я Тедди увижу. Бедный мой мальчик, как расставались - ему тринадцать лет было. Совсем взрослый сейчас. Уже и вернулся из Америки, наверное».

Элиза подобралась к ней поближе, и шепнула: «Я справлюсь, вы не волнуйтесь».

-Мы все справимся, - поправила ее Марта, и помолчала: «Если что..., Крестик с меня сними. Это наш, родовой, пусть у тебя будет. А кольцо в подол юбки зашито».

-Мама! - почти испуганно сказала Элиза.

-Это я так, на всякий случай, - усмехнулась мать. «Пошли, купим лука, сыра - у нас сегодня дядя Теодор  и месье Лавуазье обедают, бомбу принесут, - Марта увидела восхищенные  глаза Элизы и строго добавила: «Трогать ее, разумеется, не надо, дорогая моя».

-Мама! - заныла девочка.

-Одним пальцем, и чтобы они это видели, - сдалась мать. Они, так и держась за руки, пошли к рынку.

Сена медленно текла на север - широкая, серая, волнующаяся под легким ветром. Лавуазье вытащил еще одну рыбу.  Укладывая ее в деревянное ведро, он сказал Констанце, что сидела рядом, обхватив колени руками:

-Совершенно не о чем волноваться, Конни. Я через  неделю  уже и вернусь. Деньги у тебя есть, кладовая полна. Сиди, пиши свою книгу. Первые главы вышли отлично, оторваться невозможно.

Она положила голову - с отросшими, темного золота волосами ему на плечо и робко спросила: «А зачем тебе в Комитет Общественного Спасения?»

-Не знаю, - развел руками Лавуазье.

-Письмо пришло, лично от Робеспьера - хотят меня видеть. Может быть, им пришла в голову очередная бредовая идея переустройства Арсенала, а может быть, где-то в провинции арестовали какого-то несчастного натуралиста, и они хотят услышать - важна ли его научная деятельность, или нет. Разумеется, она  важна, - Лавуазье отстранился от нее.  Поправив воображаемое пенсне, он сварливым голосом заметил: «Конечно, этот человек незаменим для будущей Франции. Те, кто держит его в тюрьме, сами могут считаться преступниками».

-Ты там осторожней, - Констанца потерлась щекой о его руку, - не лезь на рожон.

-Приходится, - усмехнулся Лавуазье, - не позволять же им рубить головы направо и налево. Пошли, - он провел губами по белой щеке, - сейчас зажарим рыбу, поедим, и отправимся в постель.

-Днем? – удивилась Констанца, беря ведро, и тут же выдохнула: «Антуан...»

-А я хочу, - усмехнулся Лавуазье, обнимая ее. «Днем, вечером и ночью. И еще раз ночью. И еще раз утром - но это когда я приеду».

Она почувствовала его крепкую руку  на своем плече. Посмотрев на птиц, что летели над Сеной, Констанца услышала его голос: «И вообще - собирайся-ка ты. Мари-Анн поедет в провинцию, у нее там дом, родительский, а мы с тобой на запад отправимся».

-Наконец-то, -  Констанца  улыбнулась и шепнула: «А как? Разве тебя выпустят из Парижа?»

-Можно подумать, - усмехнулся Лавуазье, - что я собираюсь у кого-то спрашивать позволения. Уйдем в рабочей одежде, нас и не заметит никто. Тем более, - он поцеловал мягкую прядь волос, - они ищут рыжую, в мужской одежде, а ты у меня теперь светленькая, и в платье.

-А потом? - вдруг, хотела спросить Констанца. «Что потом, Антуан?». Но вместо этого она только наклонилась, и подняла с деревянного, старого причала золотой лист дуба.

-Не светленькая, - ответила Констанца, - а вот как этот  лист. Золотая.

Лавуазье шепнул ей что-то на ухо.  Девушка сердито ответила: «Все равно никто, кроме тебя этого не видит, и не увидит».

-А мне так даже больше нравится, - заметил мужчина. Они пошли к маленькому, беленому домику, что стоял у самой реки.

Одеваясь, глядя на Констанцу, - девушка сидела, обнаженная, скрестив ноги, затягиваясь сигаркой, Лавуазье  спросил: «О чем думаешь, месье Констан?»

-О том, как я тебя люблю, - ее темные глаза заиграли смехом. Констанца велела: «Иди сюда». Она отложила свой блокнот. Поставив на пол глиняную пепельницу, встав на колени, девушка взяла его лицо в ладони.

-Я буду ждать тебя, - просто сказала Констанца. «Если что…»

-Не будет никакого «что», - Лавуазье поцеловал ее, испачканные, чернилами пальцы. «Помогу Теодору с его проектом, - он рассмеялся, - увижусь с этими бездельниками в Комитете и поедем с тобой в Вандею. А там что-нибудь придумаем».

Он уходил по дорожке, покрытой золотыми листьями. Констанца, в одной короткой, холщовой рубашке, стояла на пороге, грызя крепкое, спелое яблоко.

-Она вся, - будто осень, -  нежно сказал себе Лавуазье. «И почему все так любят весну? Осенью гораздо лучше думается». Девушка сорвалась с места, и, как была, босиком, побежала к нему.

-Я тебя люблю, - сказала Констанца. «Тебя одного, Антуан. Люблю и буду ждать».

Он прислонился виском к ее щеке, чувствуя свежее, легкое дыхание, слыша, как бьется ее сердце. «Я тоже, Конни, - он улыбнулся и перекрестил ее: «Наклонись-ка». Она послушно опустила голову. Лавуазье, поцеловав ее, велел: «И не грусти. Напиши к моему приезду еще две главы».

-Напишу три, - независимо отозвалась девушка. Она долго махала лодке, идущей вверх по течению Сены. Пробежав по холодной траве, Констанца вернулась в дом. Постель была разбросана. Она, вдохнув его запах, прижала к щеке подушку.

-Кофе, - строго сказала себе Констанца. «Покурить. Заняться главой о марше голодных на Версаль. Не смей! На следующей неделе ты его увидишь, и вы уйдете в Вандею. А потом вы всегда, всегда будете вместе».

Она так и стояла, застыв, с подушкой в руках, чувствуя, крупные, быстрые слезы у себя на лице. Констанца вздохнула. Всхлипнув, успокоившись , она стала убираться.

Ночь была холодной, на крыше дома дул пронзительный ветер. Лавуазье, подышал на руки: «Все готово.  Миль пятьдесят вы пролетите, а больше вам и не надо».

Оболочка наполненного водородом шара, привязанного к трубе, чуть покачивалась. «За три дня все сюда из Арсенала перетащили, - вспомнил Федор, - собирать уже по ночам пришлось. Еще хорошо, что Робеспьер чердак здешний под охрану не поставил»

-Да мы раньше приземлимся,  а там уже я придумаю что-нибудь.  На юго-восток полетим, поближе к горам, - Федор перегнулся вниз и поглядел на подъезд дома: «Робеспьер, как с утра уехал, так и не появлялся, вот и хорошо. Мадемуазель Бенджаман удивится, меня увидев, но ведь она знает, что я жив - цветы ей доставляли, каждую неделю. Так дальше и будет продолжаться.  По дороге я найду какие-нибудь клумбы, а в Вене с лавочником договорюсь».

-Я уверен, - бодро сказал Лавуазье, проверяя веревки, - что у вас все получится. Компас взял?

-А как же, - Федор похлопал себя по карману и вздохнул: «Я буду осторожен, все-таки  есть опасность пожара.  Пилатр де Розье так погиб, бедный, когда его шар загорелся.  Так и не повторил путешествие Бланшара, не перелетел из Кале в Дувр».

Федор пригладил рыжие волосы и усмехнулся: «Побрился зачем-то с утра. Когда она последний раз меня видела, я был в сюртуке итальянского сукна  и рубашке шелковой, с запонками  этими, бирюзовыми, что мне Сиди Мохаммед подарил. А теперь - санкюлот санкюлотом. Хотя сабля при мне, - он положил руку на эфес и нащупал пальцами острые грани сапфиров.

-Говоря о Бланшаре, который вовремя уехал в Америку  и там теперь летает, - усмешливо сказал Лавуазье, - в корзине два парашюта, по его заветам. Тоже шелковые. Я надеюсь, что они вам не пригодятся. И вот еще что, - он порылся в своей суме, - вчера днем смастерил, у  себя в лаборатории. Много ты ими рулить не будешь, но пригодится.

Федор принял ручной пропеллер: «Спасибо. Если бы машину Уатта сюда приспособить…, - он похлопал рукой по корзине.

Лавуазье посмотрел на темное, затянутое тучами небо: «Мы с тобой были дураки. И  Бланшар дурак». Он, почти на ощупь, стал что-то набрасывать в тетради. В разрывах облаков показалась бледная луна, и Федор посмотрел на рисунок: «Погибший Менье был прав, конечно».

Лавуазье поморщился, как от боли.

-Отличный математик, инженер  - зачем он только воевать пошел? Ты помнишь, в Mémoiresurl’équilibredesmachinesaérostatiques он представлял рисунки летательной машины  в виде эллипса? Сюда, - карандаш быстро чертил, - под хвостовое оперение можно поставить хоть десять машин Уатта, на угле. И оснастить эту машину рулем. Тогда станут возможны регулярные полеты по Европе..., - Лавуазье прервался и, почесал в голове: «Ладно. Это все потом, в деревне. Мы с Констанцей в Вандею уезжаем».

-Давно пора, - Федор смотрел на редкие фонари, что освещали мост на остров Ситэ. «Тогда я тебе блокнот верну, с той таблицей...»

-Не надо, - Антуан отвел его руку. «Пусть у тебя останется. И пусть..., - он помолчал, - пусть у вас все будет хорошо».

-У вас, - мрачно подумал Федор. Наклонившись, он шепнул: «Не надо бы тебе ходить в Комитет Общественного Спасения. Отправь жену в провинцию, забирай Констанцу и бегите отсюда».

Лавуазье покачал головой: «А если там какой-то несчастный, что рискует подняться на эшафот? Пока можно спасать людей, надо это делать». Он посмотрел на простые, стальные часы: «Спускай лестницу на балкон, ветер хороший».

-Спасибо тебе за все, - тихо сказал Федор, и они обнялись. «Храни вас Господь, - Лавуазье перекрестил его: «Подожди, пока я скроюсь из виду, и начинай».

Федор все смотрел ему вслед - уходящему вдаль по крыше, легкому, невысокому. Потом Лавуазье исчез в чердачном окне. Федор, вздохнув, стал разматывать веревочную лестницу.

Мишель сидел за столом в гостиной, грустно подперев щеку рукой, глядя на маленький глобус. Он повертел его: «Санкт-Петербург. Папа говорил, там очень красиво, почти как в Париже. И река, на которой есть лед. Где же папа, он все не приходит, и не приходит...- он оглянулся на дверь: «Сейчас мама принесет горячего молока, и надо будет спать ложиться. Она сказала - завтра на целый день гулять поедем, в Булонский лес. Каштаны будем жарить, и листья собирать».

Мальчик замер - на балконе, что выходил на Сену, показалась какая-то тень.  Бронзовая ручка задергалась, и он услышал шепот: «Сыночек...»

-Папа! - мальчик бросился к нему. Федор опустился на колени и, удерживая его в объятьях, поцеловал: «Помнишь, ты просил на воздушном шаре полетать? Сейчас полетим, далеко-далеко...»

Федор почувствовал горячие слезы у себя на щеке. Мальчик плакал, обнимая его за шею. «Он сказал, - Мишель шмыгнул носом, - сказал, что ты умер. А я не верил, не верил..., Я молился Мадонне, чтобы ты вернулся. Папа, милый мой..., Сейчас я маму позову, - спохватился Мишель: «А она с нами полетит?»

-Конечно, - улыбнулся Федор, глядя на мальчика. «На мадемуазель де Лу похож, - подумал он. «Лицо у него доброе, не такое, как у отца. Ее лицо. Мой славный, а ведь придется с ними в Вене расстаться..., - он вздохнул: «Давай, подождем, пока мама придет. Здесь же она?»

Мишель кивнул: «Молоко мне греет. А его, - мальчик помолчал,- нет. Только охрана. Папа, а куда мы полетим?»

-Куда ветер погонит, - ответил Федор. Оглянувшись, он увидел на столе, рядом с глобусом, икону. Федор, посмотрел в зеленые, твердые глаза Богородицы: «И, правда, словно с Марты писали. Господи, хоть бы у них с Джоном все получилось». Он сунул икону в карман своей блузы, и  услышал какой-то шум в передней.

Гневный голос Тео сказал:

-Оставь меня в покое, Максимилиан! Я тебе сказала - я  участвую  в твоих безумных церемониях только потому, что ты угрожаешь убить Мишеля. Но это, это..., - женщина задохнулась и твердо продолжила: «Ты не поставишь гильотину в соборе Парижской Богоматери, и уж тем более - не заставишь меня попирать ногами тело королевы, этой бедной женщины, у которой ты отнял мужа и детей, женщины, которая ни в чем не виновата!»

-Тогда Мишель умрет, - спокойно отозвался Робеспьер.

-Лучше я убью его собственной рукой и потом сама взойду на эшафот, - выплюнула Тео. Раздался крик боли, звон посуды, и Робеспьер завизжал: «Будет так, как я сказал, ты слышишь! Иначе ты сама встанешь у гильотины и отрубишь голову австриячке! Завтра ее казнят, а потом там же, в храме Разума, мы соединимся в обряде нового брака!»

-Не тронь меня, - угрожающе сказала Тео. Федор, потянувшись, закутал мальчика  в кашемировую шаль, что висела на спинке стула. «Иди на балкон, Мишель, - спокойно попросил он. «Не бойся, с мамой все будет хорошо».

-Я не боюсь, - серьезно ответил мальчик, проскальзывая в темноту ночи. «Ты же здесь, папа - чего бояться?». Федор проводил его глазами и нырнул за портьеру.

Дверь, что вела из коридора в гостиную, распахнулась. Робеспьер, все еще шипя от боли в обожженной молоком руке, втолкнул Тео в комнату. Ее волосы растрепались, домашнее, темного бархата платье, было разорвано у плеча.

-Оставь меня! - выкрикнула женщина, замахнувшись, ударив Робеспьера по лицу. «Ты мне противен, убийца, мерзавец! От тебя на милю несет смертью! Проклятый, отвратительный ублюдок, лучше я умру, чем стану твоей женой!»

-Станешь, - сквозь зубы ответил Робеспьер, доставая пистолет. «Прямо сейчас, прямо здесь! Раздевайся! - он рванул вниз ткань на платье, прореха затрещала. Робеспьер, так и не опуская оружия, вцепился зубами в смуглое плечо.

-Твоя кровь, - сказал он зачарованно, облизывая губы. «Хочу еще! - он зарычал. Ударив Тео по лицу, сбив с ног, он прижал женщину к персидскому ковру.

-На помощь! - рыдая, крикнула Тео. «Мишель, Мишель, милый мой, беги...»

-Наплевать на это отродье, пусть смотрит, - Робеспьер разорвал подол ее платья. Рассмеявшись, он показал Тео пистолет: «Сначала этим, моя дорогая. Тебе понравится, обещаю».

Он вдруг почувствовал холод у своего виска. Знакомый голос велел: «Руки вверх, месье Робеспьер. И не вздумайте дергаться - голову разнесу».

Тео посмотрела в голубые, в золотистых искорках глаза Федора. Мгновенно вскочив на ноги, одним легким, быстрым движением она схватила с камина фарфоровую вазу с белыми розами. Робеспьер даже не успел поднять руки - ваза разбилась о его затылок, вода хлынула на ковер, и он упал - лицом вниз, на рассыпавшиеся цветы.

Дверь затрещала, послышались крики охраны. Тео тихо сказала: «Месье Корнель…, Это вы…, А где, - она оглянулась, - Мишель?»

-На балконе, в вашей шали, он не замерзнет, - в дверь вонзился штык, Робеспьер пошевелился, застонав. Федор добавил: «Пойдемте, мадемуазель Бенджаман, не стоит тут больше оставаться. У меня там лестница, на крышу».

-Мама Тео, - Мишель уцепился за ее руку, - смотри!

Тео, оказавшись на балконе, подняла глаза вверх.

-Я не верю, - подумала она.  Шар, из темного холста, был еле виден на ночном небе.

Федор подхватил ребенка: «Вы поднимайтесь, мадемуазель Бенджаман, мы следом». От нее пахло розами, растрепанные, тяжелые, волосы  бились на ветру. Женщина чуть приподняла подол.  Он увидел, в прорехе, край темного, шелкового, отделанного кружевами чулка.

-Не сейчас же! - разозлился на себя Федор. Дождавшись, пока Тео окажется в корзине, он и сам взобрался на крышу, придерживая одной рукой Мишеля. «Бедный мой, - ласково подумал мужчина, - сердечко-то как колотится».

Он передал ребенка Тео, и услышал звон стекла в окне.  Робеспьер заорал: «Всем немедленно на крышу! Там государственный преступник, стрелять на поражение!»

-Вы сядьте на пол, мадемуазель Бенджаман, - спокойно попросил Федор. «Возьмите Мишеля, я вас шалью закутаю. И не волнуйтесь, пожалуйста».

Луна вышла из-за туч. Федор увидел, как переливаются искры в ее темных глазах. «Дайте мне пистолет, - потребовала Тео,  устраивая Мишеля у борта корзины. «Вы же сами учили  меня стрелять, месье Корнель. И рубите канаты».

Федор передал ей оружие. Наклонившись, перерезая веревки, он увидел головы солдат, что взбирались на крышу. Шар взвился в воздух, подхваченный порывом ветра, затрещали выстрелы. До них донесся крик Робеспьера: «Сбейте же их!»

-Хорошо, что холст темный, - хмыкнул Федор. Корзина закачалась. Шар, поднимаясь все выше, полетел над крышами Левого берега куда-то на юг.

Робеспьер потер ноющий затылок. Выругавшись, он велел начальнику охраны: «Разбудите всех, кого надо. Я хочу, чтобы на всех южных дорогах утром стояли заставы».

Он спустился вниз. Пройдя по разбитому стеклу, подняв осколок фарфора,  мужчина с ненавистью швырнул его в стену.

-Мерзавец, - процедил Робеспьер. «И она, сучка..., Актриса, как играла все это время! Она все знала, все! Ждала его, готовилась. Она увидит, как я отрублю голову этому Корнелю.  А этого маленького ублюдка забью до смерти, на ее глазах.  И украшу их головами нашу спальню, во время первой брачной ночи. Сучка, сучка! - он быстро прошел в гардеробную. Захлопнув за собой дверь, растворив створки шкафов, Робеспьер стал сбрасывать на пол, топтать ногами, рвать ее платья. Он смахнул с туалетного столика хрустальные флаконы - резко, остро запахло розами. «Ее я тоже изобью, - Робеспьер раздул ноздри.

-На глазах у этих двух. Изобью, изнасилую…, Она будет плакать, просить пощады, ползать на коленях..., - опустившись на заваленный шелком и бархатом пол, он сжал кулаки. «Тео, - глухо сказал Робеспьер, - Тео, как ты могла..., Разве ты не видела, что я тебя люблю? Разве ты не стала символом Франции, символом свободы, нашей Марианной? Зачем ты так? - он уронил голову в ладони и долго сидел так,  постанывая, раскачиваясь из стороны в сторону.

Потом Робеспьер плеснул себе в лицо водой. Пройдя в свою гардеробную, он переоделся, выбрав темный, строгий сюртук. Лацкан был украшен трехцветной кокардой.

-Граждане! - сказал Робеспьер, остановившись перед зеркалом. «Братья! Друзья! Не видите ли вы, какую западню расставили нам враги республики и подлые эмиссары иностранных тиранов? Они лишили Францию ее гордости, ее национального достояния - великой актрисы, мадемуазель Бенджаман!»

-Отлично! - пробормотал он, причесываясь. «Это пойдет передовицей, и надо распространить их описание. У них на руках ребенок, они далеко не убегут».

Робеспьер посмотрел на открытую страницу блокнота.

-Еще этот..., - поморщился он, доставая серебряный карандашик. «Нечего тянуть, республика не нуждается в ученых, их и так  много. Последний из откупщиков отправится на эшафот, - он перечеркнул имя Лавуазье и выглянул в окно. 

-Утром здесь будет толпа, - вспомнил Робеспьер, - все пойдут смотреть на казнь австриячки. Не буду разочаровывать людей, не буду ее откладывать. Ничего страшного, ко времени, когда Тео привезут в Париж - найдется, кому из врагов голову отрубить. Как в древние времена - жертвоприношение на алтарь Высшего Существа, и мы с ней, соединяющиеся в священном обряде, омытые кровью.

Он вспомнил солоноватый вкус у себя во рту и не выдержал - расстегнулся. «На колени! - приказал он и увидел перед собой Тео - обнаженную, всю, будто высеченную из бронзы, с распущенными, темными волосами. «Вот так, - приказал ей Робеспьер, - так и стой».

Потом он, тяжело дыша, упал в кресло. Улыбнувшись, Робеспьер закрыл глаза: «Скоро она станет моей, и ляжет у моих ног - как легла Франция».

Небо было темно-серым, предутренним, впереди, на востоке, вставала тусклая полоска рассвета. Федор перегнулся через борт корзины - Тео и Мишель спокойно спали, укрытые шалью: «Туда. До Труа нам долетать не надо, все же город. Семьдесят миль прошли, по меньшей мере».

Он осторожно стал выпускать из шара водород. Корзина медленно планировала вниз, на распаханную равнину, вдалеке блестела река, были видны верхушки одиноких деревьев и кое-где - шпили церквей. «Это у меня уже сороковой полет, - понял Федор. «Так и посади шар аккуратно, чтобы никого не тряхнуло. Поближе к лесу, - он услышал сзади шорох. Тео тихо сказала: «Доброе утро, месье Корнель. Где мы?».

Она никогда еще не была так близко от него. Волосы были заплетены в косу. Он увидел смуглую кожу плеча в прорехе платья. Тео, поймав его взгляд, покраснела: «У нас же нет ничего…, Только крестики.  Как же это будет, месье Корнель..., - она оглядела порванное платье.

-Помните, -  Федор улыбнулся, - я вам рассказывал, как из России бежал? Когда меня Джон спас. У меня тоже тогда ничего не было. А потом заработал. И сейчас заработаю, не волнуйтесь.  Руки у меня на месте, голова - тоже. Платье я вам куплю, и плащ, и вообще, все, что надо, - он, отчего-то покраснел. «У меня есть деньги, немного,  но есть».

-Месье Корнель..., - Тео вздохнула, - я не знаю, не знаю, как....

-Это мой долг, - просто сказал Федор. «Мы неподалеку от Труа, пойдем отсюда на Дижон и Безансон. Там горы, я там все излазил, давно еще. А оттуда - в Женеву и Вену. В Австрии Джон, сын его светлости.  Он вам с Мишелем поможет устроиться».

-А вы? - спросила Тео. «Вы вернетесь во Францию, месье Корнель? Не надо, я прошу вас, - женщина помотала головой, - не надо..., Вы и так жизнью ради нас рисковали».

-Я бы сделал это столько раз, сколько бы понадобилось, чтобы спасти вас, - ответил Федор. Корзина мягко опустилась на вспаханную землю. Они услышали сонный голос Мишеля: «Мы прилетели, папа?»

-Прилетели, милый, - Федор помог им выбраться из корзины. Он оглянулся на еще спящую ферму: «Пойдемте отсюда подальше, лучше всего нам из лесов пока не выбираться».

Уже подходя к опушке, Федор смешливо заметил: «Сегодня на этой ферме будет праздник. Им корзина, и холст достанется, и парашюты - а они ведь шелковые». Федор посмотрел на Тео. Женщина, держа за руку Мишеля, показывала ему на птиц, что кружились над верхушками деревьев. Он  облегченно подумал: «Успел. Там ведь еще Элиза была, во сне, и мальчик какой-то..., Луи-Шарль, что ли. Ерунда, Джон и Марта о них позаботятся».

Уже сидя у костра, переворачивая палочку с насаженными на нее грибами, Тео сказала, глядя на Мишеля, что собирал осенние листья: «Месье Корнель..., Я ведь не белоручка. Я и стирать могу, и убираться..., Я не хочу, чтобы мы вам обузой стали. Мы ведь только месяца через два до Вены доберемся, не раньше».

-Раньше, - улыбнулся он. «Это пока мы из Франции не вышли, - надо осторожными быть, а в Женеве я лошадей куплю, мадемуазель Бенджаман.  Зимой все-таки тяжело путешествовать, особенно через горы, так что я хочу быстрее вас в Вену привезти. Держите, - он протянул ей ветку кустарника - с золотыми листьями, с белыми, как снег ягодами.

-А потом я найду розы, обещаю, - Федор вынул у нее из рук грибы и крикнул: «Мишель, иди сюда! Сейчас поедим, и дальше отправимся».

Тео вдохнула сухой, острый запах - леса, горящего костра, палой листвы. Сама не зная почему, она приложила ветку к щеке.

-Спасибо вам, месье Корнель, - она все смотрела на него. Федор, усадив мальчика рядом, покраснел: «Что вы, мадемуазель Бенджаман. Я сделаю все для того, чтобы вы,- и ты, мой хороший, - он поцеловал белокурый затылок, - были бы счастливы».

Мишель  жадно ел, облизывая пальцы, и урча от удовольствия. Он прервался: «Папа, а ты теперь с нами всегда будешь? А ты меня научишь стрелять, ты ведь обещал? А тут есть волки? Или олени, или хотя бы белки?»

-Волков нет, - успокоил его Федор, - а оленей и белок мы увидим. И стрелять, я тебя, конечно, научу, милый мой.

-Это хорошо, - отозвался Мишель. Тео вскинула голову, посмотрев на серое, низкое небо осени: «Всегда..., Господи, как же его уговорить не ехать потом  во Францию? Я же не могу без него, совсем, совсем не могу. Пятнадцать лет он рядом...»

Мари-Анн накинула на голову капюшон шерстяной накидки: «Пойдем».

-Совершенно не обязательно меня туда провожать, - проворчал Лавуазье. «Ты поняла - запираешь дом и отправляешься в Орлеан, сразу же. Деньги у тебя есть».

Он оглядел изящную переднюю. Вздохнув, мужчина провел рукой по комоду орехового дерева. «Двадцать два года, - он все смотрел в добрые, голубые глаза жены. «Двадцать два года, как мы повенчались. Ей же еще сорока нет, молодая женщина».

-Мари-Анн, - он откашлялся, - милая..., Если что-то случится…, ты выходи замуж, пожалуйста.

-Ничего не случится, - твердо сказала мадам Лавуазье, запирая дверь.

-Ты прав, что уезжаешь в деревню - в Париже сейчас шумно, опасно, плохо для работы. Я буду знать, что с тобой все в порядке, и не буду волноваться, - она взяла мужа под руку и улыбнулась.

-Все там собрались, - женщина вздохнула, - на площади Революции. Бедная королева, - она понизила голос. Подождав, пока мимо пройдут какие-то гуляки, Мари-Анн тихо добавила: «Господь их всех накажет, я уверена».

Они шли через Новый мост, день был пронзительно ярким, солнечным. Над рыжими кронами деревьев в саду Тюильри кружились вороны.

-Пусть едет, - ласково подумала мадам Лавуазье. «Пусть будет счастлив с этой девочкой. Она молодая, любит его, да и как его не любить? Он один такой на всей земле, - Мари-Анн стянула перчатку.  Коснувшись руки мужа, она  шепнула: «Я тебя подожду, а потом провожу, Антуан. Мы же теперь не скоро увидимся».

-Мари-Анн, - он вдруг остановился и положил руки ей на плечи - они были одного роста. «Мари-Анн, я не знаю, как...»

Она поцеловала голубые глаза и погладила его по щеке: «Все устроится, Антуан. Вот увидишь, все обязательно устроится. Вот и павильон Флоры, - кивнула она на здание бежевого камня, оцепленное солдатами Национальной Гвардии. «Ты иди. Я тут, в саду погуляю,  - кивнула она на пустые, усеянные листьями дорожки.

-Не надо, ты ведь замерзнешь, - попытался сказать Лавуазье, но Мари-Анн приложила палец к его губам:  «Не надо, милый. Ты же знаешь - я всегда могла тебя переупрямить. И в этот раз так же будет. Потом зайдем в лавку, купим провизии и я посажу тебя в лодку. А сама уеду в Орлеан».

Он наклонился и прижался губами к ее белой, худенькой, со старыми следами от ожогов, руке.

-Помнишь, - шепнул Лавуазье, - как ты мне колбу в лаборатории взорвала? Двадцать лет назад, не могу поверить..., - он покачал головой.  Жена, поцеловав его в лоб, велела: «Иди. Я буду здесь».

Она гуляла по парку, глядя на высокие двери Комитета, ожидая, пока муж выйдет из них, и, спустившись своей легкой походкой вниз, не скажет ей: «Какая-то ерунда, как обычно».

С площади Революции валили возбужденные толпы людей, скрипели колеса телег, ржали лошади, а Мари-Анн все  ходила по дорожкам сада. Только когда солнце над Сеной стало клониться к закату, она, перекрестившись, перешла улицу и поднялась на крыльцо, где стояли охранники: «Я совсем ненадолго..., Мне узнать, насчет мужа, месье Лавуазье.  Он пришел сюда, еще до обеда».

Внутри было сумрачно, пахло чернилами и пылью, на стенах висели трехцветные флаги. «Свобода, Равенство, Братство, - прочла мадам Лавуазье наскоро намалеванные, золоченые буквы.

-Я прошу прощения, - вежливо обратилась она к человеку за конторкой, - мой муж, месье Антуан Лавуазье, ученый..., Он был вызван на заседание Комитета, еще до обеда.

-Ждите, - ответил человек, не поднимая бесцветных глаз от каких-то бумаг.  Мари-Анн присела на какую-то скамейку у стены, сцепив тонкие пальцы. Человек хмуро добавил: «Здесь ждать запрещено. Выйдите на улицу, вас позовут».

На мосту уже зажгли редкие, тусклые фонари, когда двери Комитета открылись. Давешний человек, спустившись вниз, сунул в руки Мари-Анн какую-то бумажку. «По распоряжению Комитета Общественного Спасения, гражданин Лавуазье арестован и препровожден в тюрьму Порт-Либр, для того, чтобы предстать перед революционным трибуналом. Имущество означенного гражданина Лавуазье будет конфисковано в пользу Республики».

Она шла домой, все еще держа в застывших на ветру руках бумагу. Женщина вспомнила шепот того человека: «Уезжайте».

-Никуда я не уеду, - гневно сказала Мари-Анн. «Я пойду в трибунал и буду его защищать, до последнего своего дыхания, до тех пор, пока я жива. Он великий ученый, нельзя, нельзя его казнить!»

Женщина покачнулась, и схватилась рукой за кованые перила: «Эта девочка..., Господи, надо ей сказать, найти ее…, Я ведь даже не знаю, как ее зовут, кто она…, И где Антуан ночевал - тоже не знаю. Где-то в деревне».

Мари-Анн повернулась. Глядя на трехцветный флаг, что развевался над входом в Комитет, женщина велела себе:

-Не смей! Не смей плакать! Пока не пришли отбирать  особняк - отправь ценные вещи в провинцию. Сложи одежду Антуана. Скоро зима, в тюрьме будет холодно, нужен шарф, шерстяные вещи..., Тетради, карандаши - он будет работать, даже там, я его знаю. Книги, надо будет у него завтра спросить - какие книги ему нужны. Принести еду..., Потом пойти в Комитет, добиться встречи с этим Дюпэном, который ведет процесс бывших откупщиков, с Приером, он отвечает за Арсенал, просить их о помощи Антуану..., - мадам Лавуазье перекрестилась. Надвинув  капюшон, она пошла на Левый берег, к дому - маленькая, с прямой, жесткой спиной.

Темная, простая карета медленно двигалась по узким, запруженным толпой улицам.  Охранники, что сидели по обе стороны от белокурого, худенького мальчика в простой, суконной блузе, сначала молчали.  Потом один из них сказал: «И охота была сегодня его перевозить, народу на улице тьма, а все того, что вчера…»

Второй предостерегающе цокнул языком. Мальчик закрыл глаза и привалился к спинке сиденья. Он хотел увидеть папу и маму.  Сейчас, как всегда, он быстро, жалобно попросил: «Господи, дай мне с ними встретиться. С ними и сестричкой, а если ты забрал всех на небеса, то дай и мне туда уйти, пожалуйста».

Когда он жил у сапожника, мадам Симон каждый вечер садилась на его постель. Оглянувшись, перекрестив его, женщина вздыхала, подперев рукой щеку:

-Бедный ты сирота, - говорила мадам Симон и совала ему в руку леденец. Луи знал, что он не сирота, но, улыбаясь, шептал: «Спасибо».  У мадам Симон были добрые, в морщинках глаза - голубые, как у гражданина Фурье.  Луи знал, как его зовут на самом деле, но это была тайна. «Никому, никогда не скажу, - обещал себе мальчик. «Месье Фурье послали папа и мама, чтобы меня вызволить. Это секрет, и надо молчать».

Лошадь заволновалась, заржала, карета остановилась. Охранник высунул голову наружу: «Что там?».

-Вообще не проехать, - кучер в сердцах огрел кнутом какого-то оборванца, - тот лез под самые колеса.

Внезапно запахло порохом, раздался взрыв.  Охранник, выскочив из кареты, закричал: «Что за черт!» Второй выпрыгнул следом. Мальчик, оглядевшись,  услышал шепот: «Быстрее!»

-Месье Фурье! - радостно сказал Луи. Тот приложил палец к губам. Наклонившись, герцог откинул незаметную крышку в полу кареты. «За мной!» - велел Джон мальчику. Тот, даже не посмотрев назад - выпрыгнул на мостовую. Джон взял его за руку. Они, завернув за угол, скрылись в проходном дворе.

Карета так и стояла открытой. Худенький, белокурый мальчик в суконной блузе сидел, опустив глаза, сложив руки на коленях. «Даже не пошевелился, - одобрительно заметил охранник, влезая назад. Второй сплюнул на мостовую, и захлопнул дверцу: «Скорее всего, кто-то из Арсенала решил побаловаться, они таким часто грешат. Всю улицу завоняли, - он потянул носом и велел: «Трогай!»

Карета, покачиваясь, направилась к Тамплю, и охранник потянулся:

 -Ох, и напьюсь, я сегодня, как только мы с этим, - он кивнул на ребенка, - развяжемся. До завтра буду пить, а потом  засну, денька на два. Как раз к следующей смене.

Ворота распахнулись, и карета въехала на чисто выметенный двор. Мальчик, спустился вниз. Поглядев на окна тюрьмы, он отвернулся.

-Пошли, пошли, - подтолкнул его охранник. «Будто волчонок, молчит, и молчит -  пробурчал он, глядя на коротко стриженые, белокурые волосы ребенка.

-А ты что хотел? - вполголоса спросил его напарник. «Ему же восемь только. Его от семьи оторвали, отдали каким-то незнакомцам…»

-Все равно, - ухмыльнулся первый, - кровь есть кровь. Из Капета не сделаешь санкюлота. Как идет, маленький мерзавец - будто на параде. И голову прямо держит.

Какая-то женщина, в старой, испачканной юбке и потрепанном чепце, мыла каменные ступени лестницы. Мальчик, не говоря ни слова, прошел мимо.

-Опять грязь нанесли  - проворчала женщина, выжимая тряпку. «Все хорошо, - облегченно вздохнула Элиза. «Если бы маме не удалось достать ключи от камеры, она бы промолчала. Я бы знала, что мне дольше придется притворяться. А так - она меня сегодня уже и выведет».

Девочка, вместе с охранниками,  уже поднялась на галерею, как снизу раздался холодный голос: «Стойте!». Марта застыла с тряпкой в руках:

-Что он тут делает? Ее величество только что казнили. Уже слухи ходят о том, как месье Корнель восстал из мертвых и увез мадемуазель Бенджаман, на воздушном шаре…Он должен быть у себя,  в Комитете, или в Конвенте выступать. Господи, надеюсь, что Констанца и Лавуазье уже уехали. На прошлой неделе трем откупщикам головы отрубили, не след им тут оставаться.

-Приведите ко мне Капета, - велел Робеспьер. Он поднимался по лестнице, сзади шло с десяток охранников. Марта, прижавшись к стене, увидела, как Элиза остановилась.

Она подняла голову. Посмотрев в зеленые глаза дочери, взяв ведро с грязной водой, Марта медленно пошла наверх.

-Здравствуй, Луи, - вежливо сказал Робеспьер. Он был в темном сюртуке, чисто выбритая щека  подергивалась. Его голос отозвался эхом под каменными сводами лестницы. В  открытое окно, что выходило на рыночную площадь, доносились крики торговцев.

-Тут сидел Жак де Молэ, - отчего-то вспомнила Марта. Она оглядела суровые, темные стены, и увидела в проеме окна чистое, голубое небо. Чайки кружились над черепичными крышами крепости.

Элиза молчала, опустив глаза. Робеспьер  усмехнулся. Достав пистолет, он пощекотал оружием белую, тонкую шею.

-Как интересно, - протянул он, - наш юный друг Луи отказывается говорить. А может быть, - Робеспьер внезапно наклонился, и его дыхание обожгло девочке ухо, - может быть, это вовсе не Луи? Хотя он похож, признаю. Сейчас мы отведем нашего гостя в особую камеру, и он нам все, все расскажет - и куда делся Луи Капет, и кто бросил так называемую бомбу под колеса кареты…, Мне уже донесли, - сладко улыбнулся Робеспьер. Он внезапно выругался - ведро со звоном летело по каменным ступенькам, под ноги им текла вода.  Робеспьер  поскользнулся, и, не удержав равновесие - упал прямо в лужу.

А потом все случилось очень быстро, - зеленоглазый, худенький мальчишка выкрутился из рук охранников. Робеспьер услышал смутно знакомый голос: «Беги!».

Мальчишка поймал брошенный кем-то пистолет. Наставив его на охранников, паренек выстрелил, вскочив на подоконник. Элиза еще успела подумать: «А как же мама? Нельзя, нельзя ее тут оставлять!». Золотая пластинка на рукояти засверкала в лучах осеннего солнца, высветив чеканные буквы: «Semper fidelis ad semper eadem». «Всегда верной, - вспомнила Элиза. «Это королева Елизавета подарила миссис де ла Марк. А папа потом подарил маме».

Девочка  увидела, как мать, прижавшуюся к стене, с еще одним пистолетом в руках, окружают охранники. В ушах бился крик: «Беги!», она прыгнула вниз, прямо на телегу с деревянными клетками. Куры квохтали, били крыльями, летели перья. Элиза, сунув пистолет в карман блузы, перекувыркнувшись, пропала в  толпе, что гомонила на рыночной площади.

-Слава Богу, - выдохнула Марта, так и не опуская оружия. «Она умная девочка, найдет отца и Луи-Шарля. Я ей говорила, где мы встречаемся. Все будет хорошо».

-Мы с вами, кажется, знакомы, мадам, - смешливо сказал Робеспьер, когда Марту уже обезоружили и связали ей руки за спиной. «Ее светлость герцогиня Экзетер, граждане, заочно приговоренная к смертной казни. Сейчас мы с вами поговорим, уважаемая мадам. Я уверен, нам найдется, о чем».

Бронзовые волосы упали ей на плечи, она сжала тонкие губы. Так и не сказав ни слова, женщина взглянула на Робеспьера - зелеными, как северный лед, глазами.

-Пошлите в Трибунал, - велел он одному из охранников.

-Как только мы получим от нее все сведения, ее надо будет гильотинировать. В двадцать четыре часа, - усмехнулся Робеспьер. Наклонившись к уху Марты, он шепнул: «Вы у меня примете смерть, как избавление, ваша светлость.  Сами на эшафот пойдете. Или вас понесут. Мне все равно».

Она  все молчала, чувствуя на своем лице легкий, неожиданно теплый ветер с реки.

-В подвал ее, - велел Робеспьер. Скинув в руки охраннику сюртук, он засучил рукава рубашки.

Очередь у заставы на западной дороге была длинной, люди переминались с ноги на ногу. Кто-то из крестьян, в сердцах, сказал: «Телеги пустые,  рынок хороший был  сегодня, продано все. Что они  ищут-то?»

-Мадемуазель Бенджаман, - хохотнул ему в ответ ремесленник в блузе. «Только натянула она нос месье Робеспьеру, улетела в небо».

-Это как? - раскрыл рот крестьянин.

Ремесленник улыбнулся:

-Ученый есть, месье Корнель, я с ним в Арсенале работал, давно еще. Ох, и умный человек! Говорят, он машину придумал, с крыльями, которая на паре работает.  Посадил ее на крышу дома мадемуазель Бенджаман, и забрал ее.

-Ого! - изумился крестьянин, очередь двинулась вперед. Худенькая девочка, в потрепанном платье и чепце, что держалась за руку невысокого, светловолосого мужчины, повторила: «Элиза Фурье, тринадцать лет. Это мой отец, Жан Фурье, сапожник. Мы идем в Алансон, к родственникам».

Джон посмотрел на барьеры, что перегораживали дорогу. Солдаты обыскивали телеги.

-Они давно на юго-востоке, - усмехнулся про себя мужчина, - в ту ночь ветер северный был. Теодор хотел горами до Женевы пройти. Пусть их ищут, нам оно на руку - меньше внимания обращать будут. Марта с Элизой доберутся до места встречи, и отправимся в Вандею.  Тем более, на заставе, свой человек сидит. «Мы идем в Алансон, к родственникам, - вот что надо ему сказать. Он ответит: «Советую вам найти какую-нибудь телегу, путь дальний. Вот и все, - он взглянул на худые плечи мальчика.

-Он же не знает, что теперь круглый сирота, - понял Джон. «Или знает…, Ничего не спрашивал, а я ему говорить не стал. Бедный ребенок. Ничего, у него дяди есть, кузены…, Вырастят, воспитают, а потом все это безумие закончится, и он вернется на престол».

Они стояли уже почти у самого входа на заставу, когда по дороге, размахивая хлыстом, пронесся всадник. Соскочив на землю, тяжело дыша, он, расталкивая людей, пробился к ступеням. Гонец передал офицеру Национальной Гвардии какой-то пакет.

Тот распечатал его, и, просмотрев бумаги, крикнул: «Выезд из города запрещается, до особого распоряжения».

Мужик, что сидел на одной из телег, сочно выругался: «Совсем с ума сошли? У нас дома жены, дети, хозяйство! Мы, который час тут мерзнем, у вас-то в караулке камин горит. А ну пропускай! - он  взглянул на корзины, наваленные за его спиной, и ядовито добавил: «Хоть все тут перетряси, но чтобы я в деревню сегодня вернулся!»

-Пропущу два десятка человек, - сдался офицер, - из тех, что долго ждали. Он прошел по очереди, отсчитывая головы. Джон, облегченно вздохнув, наклонился к уху Луи: «Все будет хорошо».

-Я знаю, папа, - не разжимая губ, ответил мальчик.  Они двинулись вперед, в потоке людей. Над дорогой, в синем, ярком небе, кружились птицы. «Смотри-ка, ворон, - смешливо хмыкнул Джон и подавил вздох:

-У Джо все будет хорошо, Иосиф жизнь за нее и детей отдаст. Да и если эта революция до Голландии докатится, там люди все же другие,  спокойнее. Голов рубить не будут. А Маленький Джон…Жалко, что не женился он, уже четвертый десяток мальчику. Вернемся к мирной жизни, Марта ему сосватает кого-нибудь.  Стивена дочек приемных, например, - он улыбнулся и услышал грубый голос: «Кто вы такие?»

Офицер посмотрел на невидного мужичка в старой, грубой шерсти куртке. Такой же берет, был надвинут на оттопыренные уши.  Девчонка рядом с ним постукала деревянными сабо и подышала на худые, покрасневшие пальцы.

-Мы идем в Алансон, к родственникам, - подобострастно сказал Джон, протягивая паспорт. «Жан Фурье, ваша милость, с дочкой, Элизой Фурье».

Офицер смерил его взглядом и велел: «Давайте сюда! - он кивнул на открытую дверь караульной.

-Он должен сказать о телеге, - пронеслось в голове у Джона. «Господи, что случилось? Либо нашего человека арестовали, либо…, Нет, нет, граф Прованский не мог солгать, не мог все это придумать. Он дворянин, человек чести, это же его племянник, ребенок…»

Внутри было тепло, пахло табаком и потом. Офицер бросил один взгляд на гвардейцев. Те, вытянувшись, скрестив штыки - закрыли ими вход.

-Фурье…, - усмехнулся офицер. «Мне пишут, - он похлопал рукой по пакету, - что некую Мари Фурье, поденщицу, арестовали за попытку покушения на лидера нации, месье Максимилиана Робеспьера. У вас в паспорте указана жена, Мари Фурье, - офицер поднял бровь. «Сами понимаете, месье, ни вас, ни  вашу дочку я отпустить не могу. Вы родственники государственной преступницы».

-Господи, - сказал себе Джон, - пожалуйста. Сделай со мной что угодно, но пусть Марта не страдает, пусть дети спасутся…, Луи, Элиза…Господи, доченька  моя, где она, что с ней…»

-А также, - офицер прошелся по сторожке, - мне приказано обыскивать всех подозрительных личностей, чем я сейчас и займусь, месье Фурье.

-Надо было пистолет Луи отдать, - Джон подавил желание закрыть глаза, - его бы не тронули, он в платье. Это я, я во всем виноват, старый дурак…, Доверился графу Прованскому, послал Марту и Элизу в самое логово…, Если Робеспьер был рядом с Мартой, он ее узнал, не мог не узнать. И меня узнает. Ничего, надо просто молчать, вот и все. Что бы они ни делали».

Когда Джона вывели из боковой каморки, офицер, держа в руках пистолет, сказал девчонке, что так и стояла у стены, опустив голову: «Придется, тебе простится с папашей и мамашей, милая.  На эшафот пойдут, сиротой останешься». Он пощекотал дулом оружия ее висок: «Вот что у твоего батюшки нашли».

Девчонка подняла голову, и офицер отшатнулся - светлые глаза горели яростью. «О нет, - подумал герцог, - нет. Вот она, материнская кровь, Луи, конечно, на покойницу королеву похож. Молчит, кипит, а потом  взрывается».

-Я вас ненавижу, - выплюнула девчонка и, не успел офицер опомниться, - вцепилась зубами в его запястье. Джон, было, рванулся к Луи, но кто-то из солдат ударил его прикладом ружья по голове и герцог потерял сознание.

Офицер хлестнул ребенка по щеке: «Ах, ты, паршивка!». Чепец сбился и все увидели коротко стриженые, белокурые волосы.

-Вот как, - протянул мужчина и рванул подол затрепанного платья.

В сторожке наступила тишина. Наконец, офицер, наставив пистолет на мальчика, велел: «Посылайте гонца в Комитет Общественного Спасения. Мы задержали Луи Капета».

-Никогда, никому, больше ни слова не скажу, - пообещал себе мальчик и, сев на заплеванный пол, взял руку герцога: «Сирота. Вот я и сирота, все правильно говорили». Ребенок  тяжело, болезненно вздохнул. Не обращая внимания на людей вокруг, он тихо заплакал.

В низкой, подвальной камере пахло кровью, смолой от горящих факелов и еще чем-то - затхлым, гниющим.

-Тут же катакомбы рядом, - вспомнила Марта, - Теодор в них спускался, давно еще. Даже планы чертил, их надо вспомнить…., - она закрыла глаза. Робеспьер наклонился к ней:

-Ваша светлость, хватит. Я могу не ограничиваться этими двумя ногтями, вы же знаете. Я вижу, что вы упрямы. Я тоже упрям. Расскажите мне, где ваш муж, где Луи Капет, - я больше, чем уверен, что это вы с его светлостью устроили похищение ребенка. Признайтесь, где мадемуазель Бенджаман, и вы больше не будете страдать.

Марта подняла левую руку - правая была все еще зажата в тиски, деревянный стол был испачкан темными, подсыхающими пятнами. Коснувшись синяка под глазом, она усмехнулась:

 -Мадемуазель Бенджаман далеко отсюда, месье Робеспьер. Сразу видно, вы никогда не поднимались в воздух. При хорошем ветре шары развивают очень большую скорость, полсотни миль в час. Впрочем, откуда вам знать, наука вас не интересует.

-Только бы Джон с Луи-Шарлем ушли, - подумала Марта. «Он говорил, там, на заставе должен свой человек стоять. У него и пароль есть, и отзыв. Потом они с Элизой встретятся и отправятся дальше. Детки мои, бедные, так и не увижусь с ними, - она  сжала зубы - ребенок в животе недовольно задвигался.

-Будете упорствовать, - Робеспьер со значением посмотрел на железную сетку, с разложенными на ней инструментами, - мы применим другие методы, ваша светлость.

Марта  почувствовала тянущую, опоясывающую боль в пояснице. «Господи, нет, - подумала женщина, - слишком рано…Может быть, обойдется еще. Все же было хорошо, нет, пожалуйста….»

-Ну! - резко сказал Робеспьер, вертя в руках клещи. Марта увидела брызги крови на его льняной, пропотевшей рубашке. Боль становилась все острей.  Она, открыв рот, велела себе: «Нельзя! Нельзя, чтобы он догадался…»

Дверь стукнула. Робеспьер недовольно обернулся: « Что там такое?».

Он принял поданную записку, и, подойдя к факелу, прочитал ее:

-Сейчас увидитесь с месье Фурье, мадам, - он издевательски поднял бровь, - Фурье. Его светлость задержали на западной заставе. Он пытался вывезти Луи Капета, выдавая его за вашу дочь, которую я тоже, - Робеспьер взял ее железными пальцами за затылок, - найду. Думаю, если я позову сюда человек десять охранников, и дам им с вами поразвлечься - ваш муж быстро заговорит.

Марта почувствовала между ног что-то влажное, горячее, боль усилилась. Робеспьер, брезгливо поморщившись, увидев кровь на ее юбке, рассмеялся: «Им будет все равно, я вас уверяю. Отвяжите-ка ее, - велел он солдатам.

Марта с трудом поднялась, цепляясь за стол левой рукой, - правая кисть, распухшая, вся будто горела. Он ударил ее в лицо - так, что женщина отлетела к стене. Робеспьер подошел к ней: «Я хочу, чтобы вы предстали перед мужем в лучшем виде, ваша светлость».

-Господи, - успела подумать Марта, - граф Прованский…, Это все была ложь, ложь, никто и думал помогать нам,  спасти Луи-Шарля. Бедный мальчик, он никому не нужен. Зачем? Зачем они мучают ребенка…, И Джон…, пусть не страдает.

Она согнулась от резкого удара в живот. Хватая ртом воздух, прикрываясь руками , женщина свернулась в клубочек на стылом полу камеры. «Дайте мне железный прут, - приказал Робеспьер. Марта, закрыв глаза, погрузилась в темноту.

На чистой, выскобленной кухне вкусно пахло свежим хлебом и сыром. Мишель, облизываясь, протянул кружку: «А можно еще, мадам Верней?».

Тео, что резала лук-порей, покраснела и строго сказала: «Мишель!»

-Пусть пьет, - отмахнулась фермерша, наливая мальчику козьего молока. «Слава Богу, лето хорошее стояло, сена вдоволь запасли.  Будет, чем коров кормить, как их с гор пригоним». Она помешала растопленный сыр в горшке, что висел над очагом: «Это для нас. Мужчинам рагу отнесем, как готово будет».

Тео высыпала лук в соседний горшок и выглянула в окно - месье Верней и Теодор возились на крыше коровника.

-Золотые руки у мужа твоего, - одобрительно сказала мадам Верней. Понизив голос, подтолкнув Тео в бок, она усмехнулась: «Только что это ты его в сарае ночевать заставляешь, а? Не дело, дорогая моя. Я вам комнату дала, с кроватью большой, спите на здоровье. Хоть передохнете, пока еще до Женевы доберетесь».

Тео еще сильнее зарделась: «Мишель, ты, как доешь, сходи во двор. Может, отцу помощь нужна».

-Угу, - пробормотал мальчик, макая хлеб в растопленный сыр.

-Идут и идут, - подумала мадам Верней, исподтишка рассматривая Тео.

-Как смута во Франции началась, так отбоя от беженцев нет. Эти-то, сразу видно, хороших кровей, хоть и в платье простом. Женщина работящая, хорошая женщина, аккуратная. И мальчишка у них славный. Господи, - она невольно перекрестилась, - мы ведь тоже  французы. Ну что с того, что у них король, а у нас - союз кантонов, мы ведь тоже католики. Просто по разные стороны гор живем. Был король, - поправила себя мадам Верней. «Только бы до нас война не докатилась».

-Вот, - сказала она Тео,  нарезав колбаски, - сейчас картошка с луком сварятся, мы их мясом заправим, и мужчины наши пообедают. А мы с тобой пойдем, сыр месить будем.

Мишель пробормотал молитву. Убрав свою тарелку, подпрыгивая, мальчик выбежал во двор фермы. Здесь  была собака - большая, добрая, лохматая, были куры и козы, в небе сияли большие, крупные звезды. Вечером отец сидел с ним на крыльце, и, покуривая трубку, рассказывал о созвездиях. А потом Мишель зевал, привалившись к его боку, и оказывался в постели. Теплая рука мамы Тео крестила его, немножко пахло розами, и он успокоено засыпал.

-Папа! - крикнул Мишель, подняв голову, глядя на крышу коровника. «Я  помочь хочу!».

-Поднимайся, - рассмеялся Федор. Мальчик ловко взобрался по деревянной  лестнице. «Будешь нам черепицу подавать, - Федор потрепал его по голове и, на мгновение, закрыл глаза.

 -Никогда их больше не увижу, - подумал он. «Мадемуазель Бенджаман, Мишеля, - никогда. Довезу до Вены, устроиться помогу и вернусь домой. Что я себе вру-то? - разозлился, Федор. «Мой дом там, где они. Только вот без России я не могу,- он взглянул на солнце, что садилось за вершины гор,  и услышал смешливый голос месье Вернея: «У меня там во фляге кое-что припасено. Я знаю, вы нашу водку  уже пили».

-Хорошая она у вас, - добродушно согласился Федор и вспомнил свой шепот: «Тео, Тео, любовь моя, я не верю, не верю…»

-Приеду в Санкт-Петербург, - тоскливо решил Федор, - пойду в тот трактир, у Спаса-на-Сенной, и напьюсь. Дня три буду пить, не меньше. Потом  явлюсь в Горное ведомство, то-то они удивятся. Посадят в крепость, так посадят, Степана им не достать уже. А Степан не пишет.  Думал я, он с Горовицами письмо передаст, как они приезжали. Дети написали, и Ханеле, и Моше, а Степа - нет. Брат, - Федор хмыкнул и сказал месье Вернею: «Теперь вам никакой снег не страшен. Завтра маслобойку  доделаю, и дальше отправимся».

Фермер только потрепал его по плечу: «Нужна работа будет - возвращайся, понял?».

-Спасибо, - улыбнулся Федор и погладил Мишеля по голове, сказал: «Давай собирать инструменты, мыть руки, а потом прогуляемся перед ужином, поищем цветы для мамы».

Тео вышла на крыльцо дома, запахнувшись в простую, шерстяную шаль. Женщина сразу увидела его рыжую, блестящую в лучах заката, голову. Он шел, держа за руку Мишеля, впереди бежала собака Вернеев. Мальчик крикнул: « Мама Тео, смотри, что мы нашли!».

Невиданный, белый, пушистый цветок лег на смуглую ладонь. Федор усмехнулся: «Они вообще летом цветут, мадемуазель Бенджаман, но сейчас хорошая осень, теплая. Называется - эдельвейс».

Мишель восхищенно подергал ее за руку: «Папа по таким камням лазил, мама Тео, чтобы его сорвать, я даже глаза закрыл от страха».

-Месье Корнель, - она покраснела.

-У меня веревка была, - пробурчал Федор и подтолкнул Мишеля к двери: «Беги руки мыть,  сказочник». Мальчик вскинул лукавые, голубые глаза: «Вы друг друга должны по имени называть, раз вы мои родители. А то неправильно получается, - он рассмеялся: «А что на ужин?»

-То, что не доели за обедом, - весело отозвалась женщина. Приложив цветок к щеке, она тихо проговорила: «Спасибо вам, месье Корнель».

Они ушли в дом. Федор все стоял, видя перед собой ее черные, большие глаза, обрамленные тяжелыми, пушистыми ресницами, слыша ее прерывистое дыхание, любуясь зардевшимися, смуглыми щеками.

Он сидел на пороге сарая, затягиваясь трубкой, изредка прикладываясь к оловянной фляжке. «И, правда, хорошая, - пробормотал Федор. Водка  пахла травами,  миндалем, и оставляла на языке сладковато-горький, тревожный вкус.

Федор услышал какой-то шорох. Знакомый голос требовательно сказал: «Дайте-ка». Она опустилась поодаль. Отпив, вернув ему фляжку, Тео коротко рассмеялась: «Как наша, грушевая. Кальвадос в деревянных бочках держат, у него из-за этого привкус есть. А тут, - Федор, в свете трубки, увидел, как она улыбается, - тут чистая водка. Спасибо, месье Корнель».

-Говорят, - сам не зная зачем, сказал он, - что эти сливы, дамасские, сюда, в Европу, привезли крестоносцы.  Мадемуазель Бенджаман, - он почувствовал, что краснеет, - вы не волнуйтесь. Через неделю мы уже в Женеве будем, там хорошие комнаты снимем…

-Месье Корнель, - ее голос был низким, страстным, почти гневным, - неужели вы думаете, что мне это важно? Я до двух лет в бараке жила, с другими неграми, до семнадцати - рабыней была. Я и готовить могу, и полы мыть…, Все это ерунда, - Тео поднялась,  и он тут же встал.

-Мишель счастлив, - тихо продолжила она. «Вы же не видели, месье Корнель, каким он в Париже был, бедное дитя. Жить с этим чудовищем под одной крышей…, -Тео поморщилась. «А теперь маленький знает, что у него есть семья, настоящая…, Я только за это обязана  благодарить вас, месье Корнель, до конца дней моих».

-Это мое сердце бьется, - понял Федор. «Господи, какая она красивая, так бы век на нее и смотрел».

В свете  звезд ее глаза отливали золотом, темные волосы, заплетенные в тяжелые косы, падали ниже талии.

Он ощутил прикосновение ее руки. Федор вздрогнул: «Не надо, мадемуазель Бенджаман. Я прошу вас, не надо. Не надо ничего делать из жалости. Пусть все остается, как было, - он склонил голову и добавил: «Доброй вам ночи».

Дверь сарая закрылась. Тео все стояла посреди двора, стягивая на груди шаль,  чувствуя на губах сладкий, сливовый вкус.

Ему снились телеги, наполненные людьми, толпа на площади, вороны, что кружились над эшафотом. Тяжелый, серый нож гильотины упал вниз, голова покатилась на мокрые доски, и он услышал пронзительный, жалобный крик: «Нет! Нет!». Шел дождь, поливая головы людей, в окровавленном сене корчилась какая-то женщина. Белокурый, коротко стриженый ребенок, подняв голову, показывая ее Федору, горько сказал: «Не успеешь».

-Нет, нет…, - пробормотал он и услышал, совсем рядом, шепот: «Не надо, не надо…Я здесь…». У нее были прохладные, ласковые, длинные пальцы. «Не надо, месье Корнель, - она обняла его и покачала - как мать ребенка. «Я здесь, я с вами…»

-Как вы…, - Федор отстранился. Она поставила на земляной пол свечу, в оловянном подсвечнике и мимолетно улыбнулась: «Я не могла спать, месье Корнель. Расскажите мне, - Тео коснулась его плеча. Она была в одной холщовой, длинной рубашке и накинутой на плечи шали. Волосы падали вниз, окутывая ее темным плащом.

Он потянулся за кувшином с водой и Тео велела: «Дайте». Она сама налила ему воды. Федор вздохнул: «Этот сон…, Я его уже видел, много раз…».

Тео слушала. Потом она, на мгновение, опустив веки: «Я уверена, они выберутся. Вы же спасли нас, месье Корнель, а ведь во сне я вам тоже говорила: «Не успеешь». А вы успели».

-Все еще розами пахнет, - вздохнул Федор. «Мадемуазель Бенджаман…- он отвел глаза, - я же вам говорил, не надо…, Если вы из благодарности…

-Молчи, - велела она. Наклонившись, Тео стала целовать его лицо, - закрыв глаза, будто слепая, ощупывая пальцами его руку.

-Молчи, молчи…- ее голос надломился. «Господи, какой дурак…, Тогда, в январе, этот мерзавец принес мне голову Франсуа, вместе с иконой, и сказал, что ты погиб. Я не верила, ни на мгновение не верила, не могла поверить…, Господи, как я плакала тогда. Потом, на следующей неделе, я увидела белую розу, среди тех цветов, что мне доставили. И я сказала - Господи, спасибо тебе, он жив. И я поняла, -  она замолчала, и, справившись с собой, продолжила, - поняла, что живу, потому что у меня есть ты, Теодор. Так что молчи, и дай мне сделать то, что надо было сделать пятнадцать лет назад, - Тео приникла к нему. Он, все еще не веря, осторожно обнимая ее, чувствуя ее тепло, шепнул: «Я не могу, не могу, любовь моя…, Так нельзя, ты не все знаешь…»

-Ты мне расскажешь, - яростно, сквозь зубы, отозвалась она, срывая с себя рубашку, отбрасывая шаль. «Только потом, потом, Теодор…»

Она знала, знала, что будет именно так. «Как долго я ждала, - подумала Тео, вдыхая запах свежего дерева, леса, прижимая его к себе, говоря что-то ласковое, неразборчивое, нежное. «Господи, спасибо тебе, спасибо, я никуда, никуда его больше не отпущу».

-На тебя больно смотреть, - шептал он, - как на солнце. Ты вся светишься, любовь моя, ты вся сияешь, …Я не могу, не могу больше ждать, пожалуйста….

Она вцепилась руками в сено, комкая его, откинув назад голову, и увидела перед собой небо – просторное небо, огромное, без конца и края. Она летела, подчиняясь ветру, отдавшись на его волю, а потом, смеясь, почувствовала, что может управлять стихией - одним движением руки.

-Так оно и будет, - еще успел сказать себе Федор. «Когда мы станем властелинами небес. Когда человек оторвется от земли, и увидит перед собой другие миры».

Свеча опрокинулась на земляной пол, и, зашипев, потухла. Не осталось ничего вокруг, кроме их шепота, их дыхания, кроме крупных, ярких звезд, что светили в маленькое оконце сарая.

Потом она лежала, прижавшись к нему, чувствуя его руки, что гладили ее тело - везде, до самого последнего уголка. Тео рассмеялась: «Можешь мне не говорить, Теодор. Ты собирался устроить нас в Вене и потом уехать в Россию».

-Откуда ты…, - удивился Федор. Тео, приподнявшись, приложила палец к его губам: «Я видела твои глаза, когда мы еще лесами шли, и ты Мишелю рассказывал о, - она сказала это слово по-русски, - тайге. И потом, - Тео потерлась щекой о его щеку, - я тебя пятнадцать лет знаю, Теодор. Я все замечаю».

Он не мог оторвать руки от стройной, горячей спины, и повел ее ниже - туда, где все было гладким и жарким, круглым, нежным, туда, где были длинные, смуглые ноги, и кончики ее волос щекотали ему пальцы.

-Правильно, - мрачно сказал Федор. «Поэтому вы…ты…- он запнулся. Тео ласково шепнула: «У меня имя есть. Тео. Так меня и называй. А я тебя - Теодор. Федор, - шепнула она. «Ты же меня учил русскому, немного, я помню».

Тео  скользнула вниз. Подняв голову, она лукаво попросила: «Продолжай, я вся внимание. Хотя здесь есть, чем полюбоваться, конечно, - он ощутил ласковое, долгое прикосновение и попросил: «Еще!»

-Ты хотел что-то сказать, - напомнила Тео.

-И скажу, - упрямо повторил он. «Вы с Мишелем останетесь в Австрии, а я поеду в Россию. Мы, разумеется, перед этим повенчаемся. Если ты хочешь, Тео, - торопливо, почти испуганно добавил Федор.

-А вдруг не хочет? - мимолетно подумал он. «Господи, почему я такой дурак? Вдруг она откажет?»

-Дурак, - подтвердила Тео, наклонившись, положив его руки на большую, тяжелую грудь. «Ни в какой Вене мы не останемся. Ты нас заберешь домой. Она нежно, медленно поцеловала его. «Наш дом, Теодор, там, где ты. И венчаться мы будем дома, разумеется».

-Ты не понимаешь, - жалобно сказал Федор. «Это Россия,  ты там ничего не знаешь. Меня могут посадить в крепость, сослать…»

-Америка тоже часто кажется странной, приезжим, - рассудительно заметила Тео, устраиваясь на нем, обнимая его. «Потом все привыкают. И я привыкну. Буду тебя ждать, или поеду за тобой, туда, куда тебя сошлют, вот и все».

-Но зачем, ты ведь можешь быть актрисой, в Вене, - еще успел сказать Федор. «Зачем тебе это…»

Она закрыла ему рот поцелуем. «Затем, что я тебя люблю. Затем, что ты наш с Мишелем дом. И так будет всегда».

Мишель проснулся от какого-то шороха. Потерев глаза, мальчик зевнул: «Папа!». В комнате было темно, и он услышал, как зажигают свечу. Отец взял его на руки и осторожно перенес в маленькую кроватку. «Так правильно, - радостно подумал Мишель. «Папа и мама должны быть вместе. Утром проснусь и еще с ними полежу».

Он закрыл глаза и задремал. Они все стояли, держа друг друга за руки, глядя на спокойное лицо ребенка. Потом Тео, задув свечу, оказавшись у него в объятьях, услышала ласковый, смешливый голос: «Наконец-то я посплю, как положено, любовь моя, на кровати».

Федор лежал, гладя ее по голове, чувствуя ровное, нежное тепло ее тела, а потом и сам заснул - положив ей голову на плечо, не выпуская ее  мягкой ладони.

Надоедливый, мелкий дождь поливал серые булыжники площади Революции, над толпой парили, кружились вороны. Кто-то крикнул: «Мертвечину чуют!»

Мокрое, темное дерево эшафота блестело капельками воды, дул резкий, холодный северный ветер. Телеги въехали на площадь, солдаты Национальной Гвардии забили  в барабаны. Невидный человечек в черном сюртуке,  стоя у края эшафота, хрипло крича, стал читать приговор Трибунала.

-Сорок человек сегодня, -  Робеспьер закутался в темный плащ с трехцветной кокардой.

-Молодец, - он потрепал по плечу прокурора Революционного Трибунала, Фукье-Тенвиля. «Как я тебя и учил - сваливай всех в кучу и проводи по одному обвинению. Сегодня, например, английские шпионы».  Они стояли на балконе отеля де Крийон, оглядывая толпу.

Фукье-Тенвиль помялся и неохотно заметил:

-Это произведет плохое впечатление, Максимилиан, - он кивнул на укрытую холстом телегу, что стояла позади других. «На площади много женщин, сам знаешь, они могут повести себя непредсказуемо. Как на процессе австриячки. Если они увидят, что мы гильотинируем роженицу…»

-Она притворяется, - холодно сказал Робеспьер. «Это же волчица, без сердца, без души. Ей показали мужа, -  ты сам помнишь, в каком он был виде, - у нее даже в лице ничего не дрогнуло. И слова не вымолвила. Я ей сказал: «Мадам, в ваших силах прекратить его страдания». Даже глазом не моргнула. И этот, Экзетер, - Робеспьер выругался, - молчал, как будто он из камня сделан. Нашли их дочь?»

-Ищут, - прокурор пожал плечами. «Ты сам знаешь, что такое Париж, Максимилиан, тут спрятаться легче легкого. Два года эта парочка у нас под самым носом жила, в десяти минутах ходьбы от Тампля, а мы и не знали.  В трущобы, сам знаешь, мало охотников, забираться. Насчет жены Экзетера - акушерка ее вчера осматривала, после приговора Трибунала. Сказала, что не выживет. Даже римляне не казнили беременных. Тем более, - прокурор покашлял, - рожающих.

-А мы будем, и хватит об этом, - жестко отозвался Робеспьер, махнув белым платком.

Джон почувствовал грубые руки солдат на своих плечах. Вылезая из телеги, он обернулся. Из-под холста доносились слабые, еле слышные стоны. «Девочка моя, - горько подумал он. «Господи, нет мне прощения, как я мог…, Надо было их с Элизой отправить домой, давно еще. А теперь и Марта умрет, и маленький…, Рано, так рано. Он не выживет».

Он вспомнил бледное, без кровинки, с искусанными губами, лицо жены, синяки под глазами, окровавленное платье. Она еле стояла на ногах, поддерживаемая солдатами, согнувшись, мотая растрепанной головой. «Ваша светлость, - вкрадчиво сказал Робеспьер, - право, не надо молчать. Расскажите нам все, и мы отпустим вашу жену».

Марта с усилием подняла голову, заплывшие, зеленые глаза распахнулись. Она зашевелила губами. «Я тебя люблю, - прочел Джон. «Я тоже, - ответил он. Потом ее увели, и он услышал крик из коридора: «Больно, Господи, как больно!».

-Она рожает, - сказал Робеспьер, вычищая кровь из-под ногтей. Джон, отвернувшись, подумал: «Нет мне прощения, нет».

Ступени эшафота были скользкими.  Он, подойдя к гильотине, увидел, как холст на телеге зашевелился.  Мокрый от дождя чепец сбился, ее голова была коротко острижена. Джон, опускаясь на колени, посмотрел в ее огромные, наполненные мукой глаза.

-Прости меня, - зашевелились его губы. Марта подняла худую, в синяках руку и медленно перекрестила его.

-Дети, - попросил он, кладя голову на грубое дерево, чувствуя, как руки палача разрывают ему рубашку. «Джон, Джо, Элиза…, Пусть выживут, пусть будут счастливы». Джон бросил взгляд вниз и заметил худого, белобрысого мальчишку, в порванной, испачканной суконной блузе, что затаился в толпе.

-Опасно же, - успел подумать Джон. «Пусть уходит, моя доченька, нельзя ей тут быть…Марта…, - он почувствовал холодный воздух на своей шее и услышал лязг  ножа. Мальчишка, зажав рукой рот, смотря на голову, что упала на доски эшафота, велел себе: «Нельзя! Нельзя кричать! Папа, Господи, нет, нет, я не верю…»

Мертвые, светло-голубые глаза подернулись пеленой дождя. Уборщик, подняв голову, швырнул ее вниз, на телегу, где лежали тела казненных людей.

-Вставай, - услышала Марта голос сверху. Вцепившись руками в борта телеги, извиваясь в окровавленном сене, она подумала: «Вот и все. И маленький не выживет, четвертый  день схватки. Когда меня та акушерка осматривала, я почти без памяти была…Больно, как больно…, Джон, Господи, упокой душу его.  Пусть Элиза спасется, пожалуйста, пусть доберется до семьи».

Она попыталась подняться. Стоя на четвереньках, крича, кусая губы, Марта услышала ропот толпы.

 -Звери! - завизжала какая-то торговка. «Да что же вы делаете, мерзавцы, она же родит сейчас!  Господь вас накажет!»

-Отпустите бедную женщину, - поддержал ее кто-то из ремесленников, - она же на ногах стоять не может!

-Звери! Ублюдки! - кричала толпа, камень ударился в эшафот, откуда-то сзади в солдат полетели комки грязи. Фукье-Тенвиль, злобно кусая губы, прошипел: «Я тебе говорил, Максимилиан, сейчас начнется бунт. Нельзя недооценивать женщин. Или прикажешь стрелять по безоружной толпе? Вряд ли это произведет хорошее впечатление».

-Звери! - надрывалась толпа, окружившая телегу. «Пощады, пощады!». Марта рухнула в сено и зарычала - все тело, будто выворачивалось наизнанку. Голова была горячей, тяжелая боль билась в висках. Она, обессилено закрыв глаза, попросила: «Позаботься о Элизе, Господи».

Худой мальчишка, пробравшись через толпу, нырнул под телегу и ловко ощупал окровавленный подол платья. Мать лежала без памяти, с раздвинутыми ногами. Элиза приказала себе: «Не смей, не смей плакать».  Темная, почти черная кровь лилась на влажное от дождя сено.

Она вырвала кольцо из подола. Подергав за рукав одного из солдат, девочка  разжала худую ладошку. «Это алмаз, - свистящим шепотом сказала Элиза, вспомнив, что ей говорила мать. «Индийский, из Голконды, он такой один на всей земле. Дайте нам уйти».

Эшафот содрогался под градом камней, толпа выла. Солдат, переглянувшись с другими, показав им кольцо, кивнул. Элиза с трудом стащила мать с телеги, - та даже не открыла глаз. Поддерживая ее, девочка пропала за спинами людей.

-Максимилиан! - прокурор вцепился в перила балкона. «Мы сейчас доведем дело до смуты, ты этого хочешь? Чтобы пролилась кровь рабочих?».

Робеспьер выругался и крикнул: «Остановить казнь!»

Толпа выдохнула и расступилась. Робеспьер, увидев пустую, со скомканным холстом телегу, повернувшись к Фукье-Тенвилю, процедил сквозь зубы:

-А теперь ищи эту волчицу по всей Франции, мой дорогой прокурор революционного Трибунала! Надеюсь, ты рад - осужденная на казнь английская шпионка сбежала с эшафота!

-Максимилиан, она все равно умрет…, - растерянно ответил Фукье-Тенвиль.

-О нет, - сказал Робеспьер, вынув из кармана плаща белый платок, замахав им.  Опять зазвучала барабанная дробь. Робеспьер холодно добавил:

-Такие люди, как она - никогда не умирают, поверь моему слову. Только все равно, - добавил он, подумав, - пусть ее оставят в списке тех, кого сегодня гильотинировали. Незачем поддерживать слухи о том, что она жива.

Чья-то голова покатилась с эшафота, толпа забурлила, крича: «Смерть шпионам!». Робеспьер, усмехнулся: «Как видишь, мой друг - их милосердие недолговечно».

В низкой, темной каморке горела свеча, удушливо пахло кровью, какими-то травами - горький, отчаянный запах смерти. Элиза сидела, подобрав под себя ноги, держа  холодную, влажную руку матери.

Дверь стукнула. Старая женщина, войдя в комнату, устало вздохнула: «Отнесла, куда ты просила. В те рвы, на кладбище Мадлен, куда трупы казненных сбрасывают. Пусть Господь его призрит. Мы же крестили его, пусть и мертвый был».

-Маленький, какой он был маленький, - вспомнила Элиза. «Мадам Ришар сказала - он давно умер, несколько дней назад, поэтому мама  сейчас тоже  умирает. Мама, мамочка….- она потянулась и сняла тусклый, маленький крестик с ледяной шеи матери.

-Вот, - сказала девочка, поднимаясь. «Возьмите, мадам Ришар, за труды. У меня больше нет ничего. Он золотой, - добавила Элиза.

-Еще чего придумала, - проворчала старуха. Забрав крестик, акушерка  застегнула цепочку на шее Элизы.

-Туда, на кладбище Мадлен, по ночам кюре приходят,  е, кто не боится - помолятся за души твоего отца и брата. И мать твою туда же отнесем, как…, - мадам Ришар не закончила. Элиза, вытерев слезы, всхлипнула: «Я  с ней буду, пока…, - он присела обратно и ласково погладила короткие, бронзовые волосы, все в холодном поту.

-Вандея, - вспомнилал Элиза, нащупав пистолет в кармане своей блузы. «Так будет правильно. Вандея». Она прилегла рядом с матерью, - та даже не застонала, только прерывисто, слабо дыша. Закрыв глаза, девочка попросила: «Господи, пусть мамочка не страдает. И упокой души папы и братика, дай им приют в сени присутствия твоего».

Элиза приникла щекой к худому плечу матери. Девочка застыла, так и держа ее за руку.

Марта плыла. Там, наверху, была буря, хлестал ливень, огромные валы разбивались о камни, ветер разметал обломки корабля. Под водой, было тихо. Она, набрав воздуха, погружалась все дальше. «Холодно, как холодно, - подумала женщина, стуча зубами, глядя на темную пропасть перед ней.

-С ума сошла, - раздался в ее голове  чей-то бесцеремонный голос. Она была похожа на русалку, - подумала Марта, - с мокрыми, распущенными по спине волосами.  «Вон отсюда, - женщина сильными руками толкнула ее наверх.

-Так зачем? – вздохнула Марта. «Джона нет больше…, Зачем все это?»

-А дети? - изумилась женщина. У нее были чистые, большие, цвета травы глаза. «У тебя двое, дорогая моя, тебе их вырастить надо. Так что поднимайся наверх, не придумывай».

Марта увидела у себя над головой неверный, слабый свет солнца. «А вы? - она протянула руку.

Женщина чуть улыбнулась. «Там мой муж, - сказала она, показывая вниз. «На него мачта сломанная упала, он ранен, плыть не может. Он в каюте, там воздух есть, попытаюсь его вытащить. Чтобы я тебя тут больше не видела, - женщина, нырнув, пропала в толще воды.

Марта посмотрела ей вслед. Выдохнув, она стала подниматься наверх.

Булочник поднял глаза и расплылся в улыбке: «Чем могу служить, мадемуазель?». Высокая, тонкая девушка в простом платье и чепце тщательно отсчитала медь. Она тихо попросила: «Булочку, пожалуйста».

-Как я хочу, есть, - подумала Констанца, пошатываясь от запаха свежей выпечки.  Она приняла булочку. Пробормотав: «Благодарю», девушка вышла.

-Красавица, только бледная очень, - одобрительно подумал булочник. «Глаза, какие, будто каштаны».

Оказавшись на улице, Констанца вцепилась зубами в мягкую булку. Девушка, урча, проглотила ее.

– Еще хочу, - поняла девушка. «Может, не стоило сюда приезжать, опасно же. Но у меня совсем ничего не осталось в кладовой, и денег, - она грустно покачала бархатный мешочек, что висел на запястье, - совсем мало. К себе идти нельзя, там соседи, могут донести…, - Констанца поправила холщовую суму на плече, - там лежали тетради с черновиком книги. Оглянувшись, достав маленький блокнот, она быстро написала:

-Над осенним Парижем кружатся вороны. Ветер гоняет по мостовой обрывки плакатов, на стены наклеены листовки с призывами о поиске шпионов. Город пуст, он затаился, ожидая очередного приговора Революционного Трибунала. Чьи головы покатятся с эшафота на этот раз?

Констанца вспомнила вкус булочки и строго велела себе: «Нельзя! Это просто усталость, волнение. Антуана третью неделю нет, и он даже записки не прислал. Наверняка, ему дали какое-то задание в Комитете, он все время в Арсенале проводит. Так уже было. Ты его увидишь, и все начнется, - она посмотрела на вывеску мясника и почувствовала, как рот наполняется слюной.

-Просто волнение, - твердо повторила Констанца. «Мы же были осторожны, как всегда…, Вторую неделю ничего нет. И есть хочется, все время, даже ночью от голода просыпаюсь».

Она подошла к выпуску  «Друга Народа», наклеенному на стену и стала читать репортаж о казни королевы. «Жаль, что меня там не было, - хмыкнула Констанца . Она стала рассеянно просматривать подвал, озаглавленный: «Смерть шпионам!».

Девушка почувствовала, как кружится у нее голова и схватилась рукой за стену. «Благодаря бдительности Комитета Общественного Спасения и лично месье Робеспьера, была раскрыта сеть заговорщиков, имевшая своей целью восстановление ненавистной монархии. Гнусные изменники, без рода и племени, возглавлялись герцогом и герцогиней Экзетер, которые были обезглавлены по приговору Трибунала на площади Революции.

Это они организовали похищение великой актрисы, символа Франции, мадемуазель Бенджаман, погибшей в их грязных лапах вместе с сыном месье Робеспьера. Однако возмездие нашло этих предателей - грязный поповский наймит, английский шпион, так называемый месье Корнель - тоже нашел свою смерть. Как стало известно Комитету Общественного Спасения, именно он получал сведения о вооружении нашей армии от недавно арестованного Антуана Лавуазье, и передавал их Экзетерам.

Как сказал месье Робеспьер, выступая в Якобинском клубе: «Память о мадемуазель Бенджаман и невинном ребенке навсегда останется в наших сердцах. Мы скорбим об утрате, которую понесла вся Франция. Поэтому, граждане, надо быть особенно бдительными, и сообщать о любом подозрительном соседе, о любом услышанном вами разговоре, ибо враги не дремлют. Гидра монархии бряцает своим ржавым оружием у границ нашей Франции. Это они снабжают деньгами и оружием дикарские орды в Вандее, разбитые и отброшенные в леса, это они сеют страх, панику и сомнения в наших рядах. Не позволим!»

Констанца перевела взгляд на старую, выцветшую листовку, что висела рядом с «Другом Народа». «По делу о подлом убийстве народного трибуна, Жан-Поля Марата, разыскивается опасная преступница, английская шпионка, Констанца ди Амальфи. Роста высокого, телосложение стройное, глаза карие, волосы рыжие, носит мужское платье…, - девушка пошатнулась и услышала сзади добродушный, с простонародным акцентом голос: «Дай руку!».

Женщина с корзиной усадила ее на  мостовую и покачала головой:

-У меня так же было, как первого носила. Бывало, иду с рынка, и в обморок хлопнусь. Вот, - она протянула Констанце горбушку от багета, - пожуй. И носи с собой что-нибудь съестное. Потом пройдет, - женщина коротко улыбнулась. Потрепав Констанцу по плечу, она ушла.

Девушка проглотила хлеб  и уронила голову в ладони:

-А Элиза? Луи-Шарль опять в тюрьме, в газете написано было. Элизу, наверное, тоже в Тампле держат. Или просто застрелили при аресте. Бедная тетя Тео, дядя Теодор, Мишель…Никого, никого нет. И Антуан в тюрьме…, - Констанца вздрогнула и положила руку на живот.

-Дитя, - нежно подумала она. «Наше дитя. Он должен знать, надо добиться с ним свидания, под чужим именем, достать документы…Я никуда, никуда отсюда не уеду, пока Антуан жив».

Констанца поднялась. Помявшись, решительным движением поправив чепец, девушка  пошла к Пантеону.

Она поднялась на крыльцо красивого особняка, что стоял на узкой, тихой улочке, и вздохнула: «Я знаю, она человек чести. Антуан бы не женился на другой женщине. Она не будет на меня доносить».

Девушка постучала в дверь с простой, медной табличкой: «Антуан Лавуазье, ученый».  Женщина, что открыла, была много ниже Констанцы - худенькая, с просто причесанными, белокурыми волосами, в темном, шерстяном платье.

-Это она, - поняла Мари-Анн. «Какая красивая. И она молодая, совсем, не больше двадцати. Бедная девочка, ни кровинки в лице. Наверное, знает уже. Я бы поехала, разыскала ее, но ведь мне даже свидания пока не давали, я не видела Антуана…»

-Здравствуйте, мадам Лавуазье, - собрав все силы, сказала Констанца и не выдержала - расплакалась.

Она сидела за кухонным столом, грея руки о фаянсовую кружку с теплым молоком. Мари-Анн сняла с очага горшок и разлила суп:

-Третьего дня пришли, обстановку описали. Правда, я кое-что продать успела, кое-что  в провинцию отправить. Сказали, чтобы меня к воскресенью уже тут не было. Антуан в тюрьме Порт-Либр. Я, конечно, никуда не поеду.  Сняла комнату, неподалеку, уже и книги его туда перенесла, и бумаги. Все, что в Арсенале было, в лаборатории его - конфисковали. Но я добьюсь, чтобы вернули, - мадам Лавуазье стукнула кулачком по столу и торопливо добавила: «Вы ешьте, ешьте, милая, пожалуйста».

-Надо сказать, - велела себе Констанца. Подняв темные глаза,  она проговорила: «Мадам Лавуазье, я должна вас предупредить - меня разыскивает Революционный Трибунал. И я…, я очень перед вами виновата, я пойму, если вы захотите, чтобы я ушла…»

-Да что ты, милая! - Мари-Анн положила маленькую, худенькую ручку на ее ладонь. «Справимся, ты не волнуйся. Я напишу родне в Орлеан, они пришлют какие-нибудь бумаги. Сделаем тебя моей кузиной, - она улыбнулась. Констанца, глядя в голубые, окруженные морщинками глаза, тихо сказала: «Просто мне совсем, совсем некуда идти, мадам Лавуазье. Моя семья в Англии, все мои близкие погибли…, - она сглотнула слезы и совсем уже шепотом добавила: «Я не могу, не могу никуда уезжать, пока Антуан..., месье Лавуазье в опасности».

-Переночуем тут, - деловито заметила мадам Лавуазье, нарезая холодное мясо, - а потом в комнату переберемся. Будем шить, я на поденную работу устроюсь, тебе- то лучше не рисковать. Проживем. Опять же, деньги у нас есть пока, что я за столовое серебро выручила.

Констанца посмотрела на чистую кухню, на медные кастрюли и сковородки над очагом. Покраснев, опустив голову, она выдохнула: «Я ребенка жду, мадам Лавуазье. Простите, простите меня…, - девушка разрыдалась. Мари-Анн, поднявшись, обняв ее за плечи, поцеловала темно-золотые волосы на затылке.

-Так это же хорошо, - ласково сказала женщина. «Видишь, мы с Антуаном больше двадцати лет прожили, и, - она помолчала, - не дал нам Господь счастья такого. Моя вина, я знаю. А тебе  дал. Радоваться надо, Констанца. Ничего, - она покачала девушку, - все устроится.

Мари-Анн подняла прядь ее волос: «Я тебя покрашу сегодня, корни уже видны. Месье Констан, - смешливо добавила она и девушка удивилась: «Откуда вы…»

-Я тоже листовки вижу, что на стенах висят, -  Мари-Анн  насыпала кофе в кофейник. «А сейчас вспомнила - я же статьи твои читала, и о шахтах, и о фабриках текстильных..., Очень хорошие».

-Спасибо, - Констанца стала убирать со стола. Замерев, она спросила: «Мадам Лавуазье…, Но ведь его не казнят? Он великий ученый, гордость Франции!»

-Господь милостив, - коротко ответила мадам Лавуазье. Констанца, обняв ее, просто постояла, закрыв глаза, вспоминая золотые листья на темной воде Сены и его ласковый голос: «Я люблю тебя, Конни».

 

Эпилог

Санкт-Петербург, февраль 1794 года

Нева - широкая, покрытая белым, крепким льдом, была усеяна сложенными бревнами. Сани были нагружены холстом, ржали лошади. Оттуда уже слышен был звук пилы. Мишель зачарованно вздохнул: «А Сена никогда  не замерзает, мама».

Тео наклонилась и поцеловала румяную щечку: «Здесь  холоднее, милый мой. Вот начнется карнавал, - Масленица, - сказала она по-русски, - мы туда сходим, блинов поедим. И дома тоже их испечем».

Она была в роскошной, бархатной, подбитой соболем шубе. Подобрав ее подол, уткнув нос в меховой воротник, Тео озабоченно спросила: «Не замерз ты, сыночек?»

Мишель только подергал воротник своего тулупчика: «Совсем нет! А мы на санках еще покатаемся, мама?»

-Конечно, - Тео улыбнулась и взяла его за руку. «Пора и домой, сейчас папа вернется». Она посмотрела на громаду дворца, на шпиль собора в крепости, и поежилась: «Если вернется».

-Ерунда, - оборвала себя Тео. «Теодор же встречался с российским послом в Вене. Маленький Джон вместе с ним ходил. Граф Разумовский сказал, что Теодор может спокойно возвращаться домой. Дело против него давно прекратили».

Она закрыла глаза и вспомнила растерянный голос Джона: «Я не верю, не верю, что отца и Марту казнили. Эти донесения…- он хлопнул рукой по бумагам, - один говорит одно, другой – другое. Надо ехать туда, искать их,…Их и Элизу».

-И Констанцу, - добавила Тео, разлив кофе. «Раз месье Лавуазье арестован, - она бросила взгляд на WienerZeitung, что лежала на столе орехового дерева. В  комнатах Джона  было тепло, горел камин. За окном, на черепичные крыши города опускался тусклый, уже зимний закат.

Федор раскурил сигару и мрачно согласился: «И Констанцу. Только вот, - он взглянул на Джона, - Тедди ничего говорить не надо, пока ты сам, Джон, туда не съездил, и не убедился».

-Следующей весной встречаемся в Лондоне, - коротко заметил Джон, - я и Дэниел. Оттуда  отправимся с ним во Францию. Я там все переверну, а свою семью найду. Тедди пусть в школе остается, у него как раз - последний год. Вот, что Изабелла пишет, - он развернул тонкий, покрытый изящными строками лист.

-Дорогой Джон! Тедди и девочки спокойно добрались до Плимута. Питер их там встретил и привез в Лондон. Все уже разъехались, - Майкл в университет, мальчики - в Итон. Джованни заперся в своем кабинете, и дописывает книгу, так что мы с ними втроем порхаем по балам, - Джон невольно усмехнулся. «Мэри и Мораг имеют большой успех в обществе, их осаждают поклонники, но девочки они серьезные, разумные, да и я за ними присматриваю».

-Все в порядке, - облегченно сказала Тео. «А что Джо?».

Джон улыбнулся: «Даже если голландцы и устроят революцию, там все пройдет без крови. Пока штатгальтер держится на троне, но уж больно он у него шаткий. Мы ему, разумеется, обещали убежище, - Джон поднял бровь, - все-таки кузен нашему королю. С Иосифом и Джо все хорошо, в Амстердаме пока тихо».

-Слава Богу, - Тео  перекрестилась и Джон поднялся: «Раз уж ты здесь, Теодор, и, так сказать, уходишь в отставку, - он тонко улыбнулся, - Британская империя тебе кое-что должна».

Федор повел рукой: «Да зачем? Я встречался со своим австрийским издателем, кое-какие деньги у нас теперь есть».

-И мне заплатят, - поддержала его Тео, - один спектакль я даю в пользу сирот, что потеряли родителей во Франции, а все другие бенефисы - это моя прибыль.

-Десять представлений, - восхищенно заметил Джон, отпирая дверцу  шкапа. «Хорошо, что ты мне билет устроила. Говорят, перекупщики их по тройной цене продают. Но все равно, - он стал отсчитывать золото, - оно вам пригодится».

-Пригодилось, - Тео  посмотрела на тяжелые кольца, что украшали ее пальцы. «И обстановку купили. Даже удивительно, что квартиру не конфисковали».

Она вспомнила смешливый голос Теодора, - он  осматривал просторные, светлые, выходящие на Фонтанку комнаты:

-Там, - он указал на заснеженный Летний сад, - мы со Степаном и гуляли. Так что перейдете с Мишелем через мост, он Пантелеймоновским называется, по церкви, и окажетесь прямо в парке. И улица тоже - Пантелеймоновская. Статуи для сада мой дед покупал, его тоже Федором звали. В Италии, - Федор оглядел запыленный паркет, ободранные стены и пробормотал: «Конечно, тут все надо в порядок приводить».

-Приведем, - Тео оглянулась на Мишеля, - мальчик спокойно спал на сундуке, прикрытый шалью, и, поцеловала Федора: «А почему квартиру не отобрали?»

Мужчина заглянул в камин: «Дымоходы все прочистить надо. У нас так не принято, милая. Я все-таки официально - никакой не преступник, вот когда меня в крепость посадят...»

-Не посадят, - уверенно сказала Тео, обнимая его. Женщина напомнила себе: «Если все будет хорошо, ты сделаешь то, что обещала Господу. Обязательно. И даже если не будет хорошо - все равно сделаешь. Так правильно».

Федор пристроил саблю над камином и полюбовался ей: «Вряд ли я ее еще в руки возьму, воевать-то я не собираюсь».  Он вздохнул и перекрестился: «Завтра пойду в Горное ведомство. И нам с тобой повенчаться надо,  а то Масленица скоро, потом Великий Пост...»

-Да, - рассеянно отозвалась Тео, глядя на скованную льдом Фонтанку, на голубое, яркое небо Петербурга, - надо.

Федор ждал их у решетки Летнего сада. «Это без меня уже возвели, - улыбнулся он, прикоснувшись к кованым, покрытым инеем прутьям.

Он присел и  поцеловал Мишеля: «Ты беги вперед, сыночек, как раз перед обедом прогуляемся». Тео проводила мальчика взглядом. Взяв Федора под руку, подождав, пока мимо проедут сани, она тихо спросила: «Ну что?»

-А вот что, - сказал он, роясь в кармане полушубка. «Это мне сегодня отдали. Читай, - протянул он Тео письмо, - она по-французски пишет».

Тео посмотрела на подпись и, побледнев, пробежала глазами строки: «Откуда ее величество знает, что я здесь?»

-Она все знает, - мрачно отозвался Федор. «Так что собирайся, завтра нас ждут в Царском Селе. Она велит всей семьей приехать. Уж не знаю, что у нее на уме».

-Ничего, - твердо отозвалась Тео, беря его за руку. Они пошли по расчищенным дорожкам сада и женщина добавила: «Все обойдется, Теодор. А что тебе в Горном ведомстве сказали?»

Федор вздохнул: «Развели руками. Сама понимаешь, пока я с ней, - он кивнул на письмо, - не встречусь, никто мою судьбу решать не будет, Тео».

Она крепко сжала его пальцы и поправила: «Нашу судьбу, Теодор. У нас она теперь одна, помни».

Федор помолчал. Посмотрев, как Мишель ловко разбегаясь, скользит по льду канала, он сказал: «Можно там же, в Пантелеймоновской церкви повенчаться, она наша приходская. Пока, - угрюмо добавил он. «Пока в какую-нибудь Чердынь не отправили. Тебе надо будет дать обещание, что дети будут воспитываться в православии, вот и все».

Он посмотрел на легкую морщинку, уходящую вниз от гранатовых, сладких губ и подавил тяжелый вздох: «Какие дети..., Мне сорок четыре, ей - тридцать пять. Состариться бы вместе, Мишеля вырастить...»

-Так что это формальность, - бодро закончил Федор. Тео, смотря куда-то вдаль, ответила: «Да. Побудь, пожалуйста, после обеда с Мишелем. Мне надо прогуляться, посмотреть, что это у вас за Гостиный двор».

-Ты же туда ездила, - удивился Федор.

-А теперь хочу сходить, - усмехнулась Тео. Оторвавшись от него, она прокатилась по блестящей дорожке льда: «В Бостоне, я, конечно, видела снег, но чтобы его столько было...»

-В Сибири еще больше, - хмыкнул Федор.

-Вот и посмотрим, что там за морозы, - она улыбнулась и заправила под соболью шапочку темную, пахнущую розами прядь волос.

Небо на западе, над Невой, уже клонилось к закату.

-Какие тут дни короткие, - подумала Тео, выходя на Пантелеймоновскую улицу.

-Зато ночи длинные, - сладко потянулась она. Помахав рукой Федору, что стоял у окна, женщина быстрым шагом пошла вниз по Фонтанке, к Невскому проспекту.

Она незаметно обернулась. Увидев, что занавеси в окнах квартиры уже задернуты, Тео направилась обратно. Она постояла перед Пантелеймоновской церковью, глядя на образ святого.

-Он был врач, - вспомнила женщина, - один из Четырнадцати Святых Помощников. В базилике Сен-Дени были его мощи, я помню. Пока эти мерзавцы там все не разграбили, не осквернили могилы...

В церкви было темно, сладко, спокойно пахло ладаном, мерцали огоньки свечей. Тео перекрестилась и решительно шагнула внутрь.

-Значит, ты помнишь, - Тео поправила Мишелю маленький, шелковый галстук, - надо поклониться, поцеловать ей руку, и называть ее: «Ваше Величество».

Мальчик кивнул белокурой головой и распахнул глаза. Вокруг играли, переливались невиданные, золотые, рыжие, бронзовые камни.  Комната купалась в лучах утреннего солнца, за окном простирался покрытый снегом, бесконечный парк.

Он вспомнил, как сани остановились у  мраморных ступеней, как они вошли в золоченые, высокие двери: «Тут, как в сказке. Как в Марокко, папа же рассказывал. Только там пустыня, а здесь все время снег. Интересно, и летом - тоже?»

-Это все сделано из янтаря, -  наклонился к нему отец. Мишель  положил маленькую руку в его пальцы - большие, крепкие: «Ты только не волнуйся, папа. Мы с мамой же рядом».

Федор вздохнул и улыбнулся: «Я знаю, милые мои». Он взглянул на ливрейного лакея, что стоял у раскрытой двери: «Пошли».

Мишель почти ничего не запомнил - только блеск начищенного паркета, сияние зеркал, картины, статуи, огромные залы.  Потом они оказались в небольшой, уютной комнате, где горел камин. Мальчик, всплеснув руками, радостно сказал: «Собачки!»

Их было три, - белая, рыженькая и черная, - они лизали ему руки, и весело лаяли. Мишель, забыв обо всем, подергал мать за рукав шелкового платья: «Мама! Почему ты мне не сказала, что тут собачки! Какие красивые!»

-Мишель, - не разжимая губ, сказала Тео, - Мишель....

Она была совсем не похожа, - подумал Мишель, - на императрицу. Она была просто бабушка, - в пышном платье темно-синего атласа, свежая, румяная, с высокой прической. У нее были седые виски, а волосы были темные. Светлые, веселые глаза были окружены морщинками. Она была полная, но двигалась легко.  Женщина поманила Мишеля к себе: «Смотри, у меня есть для них корзинка. Они в ней спят, а утром  приходят ко мне в постель. А у тебя есть собачка?»

-Нет, - вздохнул Мишель, - но я бы так хотел..., Простите, - добавил он, покраснев. «А вы за ними присматриваете, для ее величества? - он оглянулся: «Почему мама и папа побледнели?»

-Я и есть ее величество, - улыбнулась женщина. Мишель, поклонившись, почувствовал сладкий, домашний запах, что шел от мягкой, пухлой руки. «Но ты можешь звать меня бабушкой. Если хочешь, конечно, - Екатерина подняла красивую бровь. Устроившись в кресле, усадив Мишеля на колени, императрица шепнула ему: «Когда у нас появятся щеночки, я непременно пошлю тебе одного. А теперь скажи мне - кем ты хочешь стать?».

Мишель подумал. Погладив левретку, мальчик ответил: «Военным. Мне нравится папина сабля, и форма, и парады. И я уже умею стрелять, меня папа научил».

Императрица погладила его по голове: «Ты потом поймешь, что на войне важны не только сабля и форма, но, если хочешь - наш Первый Кадетский корпус для тебя всегда открыт. Тебе нравится в России?»

-Очень! - горячо сказал мальчик и стал загибать пальцы. «Кататься на санках, икра, и еще  мне нравится, когда по улицам водят медведей, они очень смешные. Здесь снег всегда лежит, даже летом? – спросил он озабоченно.

-Нет, конечно, - та рассмеялась и взглянула на золотые часы на мраморной каминной доске:

 -У меня все внуки взрослые. Однако, если ты не против, выпить чаю с девочками, то мои внучки как раз сейчас садятся за стол. Тебя проводят, - поднялась императрица и позвонила в колокольчик: «А я пока тоже - выпью чаю. С твоими родителями, - усмехнулась она.

Дверь за мальчиком и лакеем закрылась, и в кабинете настало молчание.

Екатерина прошлась по комнате, шурша шелком. Обернувшись, женщина смешливо протянула:

-Месье Корнель, значит...- она положила руку на книги, что лежали на столике орехового дерева. «Тот самый месье Корнель, что пишет о возрасте  Земли, о разработках угольных месторождений и получает ордена от покойного султана Марокко.

-Федор Петрович, - укоризненно заметила Екатерина, - вы же по Горному ведомству числитесь. Вы, хоть и ученый, но должны помнить - подданный России может принять орден от иностранного монарха только после получения соответствующего разрешения от собственного государя. А я что-то не помню такой просьбы, - императрица сморщила нос и не выдержала - рассмеялась.

-Ваше величество, - пробормотал Федор, - простите, пожалуйста...

-А так же, - будто не слыша его, продолжила Екатерина, - тот самый месье Корнель, герой восстания в Вандее и знаменитый воздухоплаватель, который спас великую актрису от смерти, - она похлопала рукой по бархатному дивану и сказала Тео:

-Мадемуазель Бенджаман, даже если бы он, - Екатерина кивнула на Федора,  - сделал бы только это, я бы его простила. Теперь вы наша гостья, - императрица указала на диван: «Садитесь, садитесь. Я вас никуда не отпущу. Только вы мне должны все рассказать, - прибавила Екатерина, со значением глядя на Федора, - и без утайки.

-Расскажем, ваше величество, - неожиданно весело сказала Тео. «Непременно расскажем».

Когда они ушли, Екатерина долго сидела, глядя в окно, провожая взглядом уезжающие сани.  Она посмотрела на икону, что стояла на ее бюро и перекрестилась: «Упокой, Господи,  душу отца Корвино. И прости меня, что она умерла - но, Иисус мне свидетель, я ей зла не хотела. Пусть ее дочь будет счастлива, раз уж выжила девочка».

В окне что-то сверкнуло, и Екатерина повернулась: «Ерунда. Привиделось. Какие молнии зимой?»

Она присела к бюро и написала своим твердым, четким почерком: «За заслуги перед отечеством возвести состоящего по горному ведомству Федора Петровича Воронцова-Вельяминова - в чин статского советника, с награждением орденом Святого Владимира третьей степени. Предоставить его приемному сыну, Мишелю де Лу, возможность обучаться за казенный счет в Первом Кадетском корпусе, или ином учебном заведении, а также распространить  эту привилегию на других его детей, буде таковые появятся».

-Появятся, - уверенно сказала Екатерина, посыпая чернила песком. «У них кровь крепкая, шесть сотен лет роду. Мадемуазель Бенджаман, - она усмехнулась и дописала: «Определить мадемуазель Тео Бенджаман наставницей в Императорскую Театральную школу».

Она вспомнила низкий, красивый голос: «Конечно, ваше величество, я дам бенефисы, с Пасхи и до конца сезона. На следующей неделе, как вы и велите, я встречусь с директором театра, но потом я все, же уйду со сцены, - Тео улыбнулась. «Восемнадцать лет на подмостках, надо и семье время посвятить».

-С назначением пожизненной пенсии, - Екатерина размашисто расписалась и взглянула на низкое, угрюмое, северное небо. Молния сверкнула на горизонте, и она вздохнула: «Помнишь же, от Писания - у Меня отмщение и воздаяние? Так и не мсти».

Она услышала дальний, почти незаметный раскат грома, а потом все стихло. Екатерина, подойдя к бюро, нажала на завиток резьбы. Крышка тайника приподнялась, и она вытащила связку бумаг. «Графиня Селинская», - было написано на подсунутом под бечевку листе. Императрица, не читая, бросила все в камин, пламя взвилось вверх. Она, подтащив кресло к огню, помешала кочергой угли. Екатерина подождала, пока не пропала последняя буква на последнем листе. Позвонив в колокольчик, отдав бумагу секретарю, она велела: «Исполняйте».

Мишель спокойно спал, укутанный меховой полостью, в закрытых санях было тепло. Тео взглянула на  зимние сумерки за окошком: «Вот видишь, все обошлось. Так после карнавала, - Масленицы, - она поправила себя, - тебе уже на Урал надо будет ехать?»

-Да, - Федор поцеловал ее руку, - там, как ты слышала - работы много. Поэтому я завтра схожу, в Пантелеймоновскую церковь, договорюсь о нашем венчании.

-Я сама схожу, - беззаботно ответила Тео, - а ты с Мишелем побудь, ладно? Я там объяснюсь как-нибудь, мне же надо говорить  по-русски. А что это за граф Шереметев? Он приезжает со своим театром. Очень приятно, что аристократы интересуются искусством. Он антрепренер?

-Я ведь ей не сказал, - тоскливо понялл Федор. «Случая не представилось, а она не спрашивала. После венчания скажу. Вряд ли там кто-то из крепостных французский знает».

-Можно сказать и так, - осторожно ответил он. «Он богатый человек, вкладывает очень большие деньги в театр».

-Прекрасно, - Тео зевнула и прижалась к нему. «Я позанимаюсь с тамошними актрисами, раз ее величество просила, а потом можно будет устраивать мои собственные бенефисы. Хотя бы один ты должен посмотреть, как вернешься с Урала».

-Непременно, - улыбнулся Федор, и положил ее голову себе на плечо: «Поспи. Это все-таки был длинный, день, мы все устали».

Тео закрыла глаз. Так и держа его за руку, женщина смешливо подумала: «Теодор  будет рад, очень рад, я знаю. А сразу же после этого можно будет обвенчаться».

Она вдохнула свежий, пахнущий снегом воздух и, незаметно для себя,  задремала.

-Уважаемая мадемуазель Бенджаман! - читала Тео, лежа в постели. «Искренне благодарю вас за согласие позаниматься с актрисами моей труппы. Мы даем два представления в Эрмитажном театре, для ее Величества и придворных.  Я был бы рад, если бы вы отобедали со мной в любое удобное для вас время.  С глубоким почтением, граф Николай Шереметев».

-Это тут неподалеку, - Федор оторвался от «Санкт-Петербургских ведомостей». «Смотри-ка, в Питтсбурге заложили первую доменную печь, нашли там и уголь, и железную руду. Скоро капитан Стивен Кроу своих озер не узнает, - он отложил газету. Поцеловав ее, Федор указал рукой за окно:

-Пойдешь вверх по Фонтанке, и сразу увидишь дворец Шереметевых. Он стоит на углу Невского проспекта. Впрочем,  граф, наверняка, свой выезд пришлет. Может, и нам  лошадей завести? - Федор посмотрел в  черные глаза.

-А зачем? - Тео скользнула ему в руки. «Город маленький, меньше Парижа, а наемных карет много. Да тут и лошадей некуда ставить,  не особняк же, - она зевнула. Тео добавила, накрутив на смуглый палец кружевную ленту рубашки: «Я договорилась насчет венчания, в субботу. Последний день, когда это можно сделать перед карнавалом. Масленицей, - она улыбнулась и стала медленно целовать Федора. «Я блинов напеку, хотя ты, наверное, в Вандее их вдоволь наелся».

-Они там гречневые, - он вдохнул запах роз: «Господи, как я счастлив. Как я ее люблю, Господи. Только не забирай ее у меня, пожалуйста, я пятнадцать лет ждал…»

-Так что пеки красные, - он рассмеялся, увидев, как нахмурилась Тео. «Из пшеницы, - объяснил Федор. «А с венчанием, - он погладил смуглую спину, - я сегодня на Невском  Суворова встретил. Помнишь, я тебе о нем рассказывал? Завтра пригласил его к нам на обед, и шафером попросил быть. Он после Масленицы в Польшу едет, там какая-то смута. Звал меня с собой, обещал, что генералом сделает».

-И ты? - Тео приподнялась на локте.

-Не хочу я воевать, - Федор легко перевернул ее и прижал к шелковым подушкам. В свете камина ее глаза были черными, будто бездонная пропасть пещеры. «Я, - сказал он, целуя круглое, мягкое колено, проводя губами по нежному бедру, - я все-таки ученый, дорогая моя. Буду возиться с камнями, преподавать в Горной школе…»

-Летать на воздушном шаре, - она откинулась назад и положила руки на рыжую голову.

-И это тоже, - он улыбнулся: «А что так долго с венчанием тянули? Я же говорил тебе, давай я схожу, вряд ли батюшка знает французский. Или они там упрямились, из-за того, что ты католичка?»

-Отец  Павел, - задумчиво ответила Тео, - французский знает. Он из дворян, поздно сан принял. А я больше не католичка.

Федор  замер. Тео, поднявшись, набросив шелковый халат, взяла с бюро какую-то бумагу. Она присела на кровать и шепнула: «Я подумала, так будет правильно».

Он отложил свидетельство о крещении. Обняв ее всю, сбросив халат, он попросил: «Иди сюда». Федор устроил ее на себе. Целуя тяжелые, рассыпавшиеся вокруг, темные волосы, Федор тихо сказал: «Правильно, да. Спасибо тебе, спасибо, любовь моя. А кто у тебя восприемниками был?»

-Старичок  причетник, и старушка с улицы, - она все улыбалась. «А Мишель, как подрастет - пусть сам решает. Я его в обе церкви водить буду - и к православным, и к католикам».

-Да, - он все гладил нежную спину, - Господи, я так тебя люблю, так люблю. Федосья Давыдовна, - смешливо добавил Федор, по-русски.

-Он все-таки был мой отец, - вздохнула Тео, прижавшись к нему, уронив голову на крепкое плечо. За окном, в зимнем мраке, выла вьюга, а она была рядом. Она была Тео, недостижимая, далекая, величественная, королева, что правила своим подданным. Она была Федосья - жаркая, горячая, целующая его, шепчущая что-то нежное, глупое, ласковое.

-Счастье мое, - сказал  Федор, прижимая ее к себе, - счастье мое, любимая моя, Федосья…, .Федосеюшка, - повторил он. Тео, тяжело дыша, лежа на его руке, томно рассмеялась:

 -Федя…, Так правильно, да? – спросила она по-французски. Федор обнял ее, целуя закрытые глаза, длинные, влажные ресницы, смуглую шею, и шепнул: «Да, любимая».

В уборной было тесно, пахло пудрой, свечным нагаром, духами. Тео раздула ноздри:

-Господи, как я соскучилась. Казалось бы, в ноябре бенефисы в Вене отыграла, а уже опять на сцену тянет.

Высокая, черноволосая женщина, в роскошном, шитом золотом платье, что сидела у столика красного дерева, повертела в руках жемчужное ожерелье. Слабым голосом, на хорошем французском языке, она спросила: «Мадемуазель Бенджаман…, Что вы скажете?»

У нее были большие, темные глаза, красиво очерченные, тонкие ноздри. Тео, присев рядом, взяла ее  сухощавую, с длинными пальцами, руку.

-Мадемуазель Полина…Я ведь могу вас так называть? Прасковья, - она улыбнулась, - я все равно не выговорю. Мадемуазель Полина, мне совершенно нечему вас учить, вы и так великая актриса. С другими  в вашей труппе, я буду заниматься, а вам, - Тео оглянулась и нашла глазами перо с чернильницей, - вам надо ехать в Европу. У вас отличный французский язык…

-С ошибками, - вздохнула актриса.

-Поправите, как только в Европе окажетесь, - отмахнулась Тео.

-Итальянский вы знаете. Я вам дам рекомендательное письмо к директору императорского театра в Вене. Он вам устроит ангажементы в Австрии, Италии и Германии. И рекомендательное письмо к господину Антонио Сальери, он сейчас самый известный оперный композитор в Европе. Он напишет что-нибудь под ваш голос, - Тео покусала перо: «С вашим сопрано, вам надо петь Эвридику, в концерте, а я буду исполнять партию Орфея. Мы так делали с мадам Арно, в Париже».

-Мне нельзя, мадемуазель Бенджаман, - тихо сказала женщина, так и держа в руках жемчуга. «Нельзя  в Европу».

-Это еще почему? - рассеянно поинтересовалась Тео, начиная писать. «Из-за вашего антрепренера, графа Николя? Да он милейшее создание, дорогая моя, он вас отпустит. В конце концов, я ему объясню, что для вашей карьеры необходимо выйти на европейскую сцену. И называйте меня Тео, мы с вами люди одной профессии».

Она посмотрела в большие, грустные глаза Прасковьи и улыбнулась: «Милочка, поверьте  мне, я почти два десятка лет на сцене, хоть и государственной. Найдете себе другого антрепренера. Как только вы выйдете на сцену венских театров - у вас очередь в передней стоять будет. Жемчугова, - Тео задумалась и решительно сказала:

-Полина Перль. С таким именем только субреток играть, а вы трагическая героиня. Полина, - она поиграла пером и усмехнулась: «Полина Марго. Мадемуазель Марго. «Маргарита» - на латыни «жемчужина», - объяснила она.

-Мадемуазель Бенджаман, вы не понимаете…, - отчаянно сказала женщина.

-Очень я все хорошо понимаю, - отозвалась Тео. «Спите вы на здоровье с графом Николя, пожалуйста. Речь идет о карьере, дорогая моя, о заработках. Если он вас любит, он, в конце концов, поедет с вами в Европу. Многие актрисы выходят замуж за антрепренеров, так даже удобнее, - Тео  поставила свою подпись в конце письма. Подняв глаза, она ахнула: «Мадемуазель Полина, да что вы? Простите, если я вас обидела…»

-Вы и правда не понимаете? -  Жемчугова медленно вынимала шпильки из высокой, причудливой прически.

Тео наклонилась над ней. Взяв гребень, ласково расчесывая ее волосы, Тео помотала головой: «Нет».

-Я крепостная, - актриса закусила губу. Тео спросила: «Что это?»

-Откуда вам знать? – горько пробормотала Жемчугова. Актриса, отбросив ее руку, выпрямилась.

-Рабыня! - гневно крикнула она. «Я рабыня, мадемуазель Бенджаман, и мы все - от последней малышки в кордебалете, до художников и музыкантов в оркестре - рабы. Как раз того самого графа Николя, - она горько улыбнулась. «А что я с ним сплю, как вы изволили выразиться, так он на мне никогда не женится. Не бывало еще такого, чтобы дворянин на крепостной женился».

-Рабыня…, - тихо повторила Тео и протянула руки: «Девочка моя, бедная…, Иди сюда, иди, не надо, не надо, не плачь так.  Прости меня, я совсем, совсем ничего не знала…».

Она нежно покачала Жемчугову и шепнула ей на ухо: «Расскажу тебе кое-что, но это тайна. Смотри, не проговорись».

Прасковья зачарованно слушала «Я думала, так только в сказках бывает, мадемуазель Бенджаман. Вы тоже рабыней родились».

-А теперь, как видишь, - Тео приподняла ее за подбородок, - свободный человек.  А ты у нас будешь графиней Шереметевой, обещаю.

-Да не бывало такого…, - начала Жемчугова. Тео поморщилась: «Не бывало, не бывало…, По воздуху тоже раньше не летали, а теперь  летают. Вымой лицо, и будем дуэт Орфея с Эвридикой репетировать. Сначала по слуху, а завтра я тебе ноты пришлю»

Жемчугова всхлипнула и  кивнула: «Мадемуазель Бенджаман, а вы в Россию надолго приехали?».

-На всю жизнь, - усмехнулась Тео. Высунув голову в коридор, она крикнула: «Нам нужно фортепьяно!»

Федор открыл дверь и весело сказал: «Я дома!». С кухни пахло блинами. Он, снимая шинель,  стряхнул с шарфа снег: «Надо бы слуг нанять…, Кухарку, горничную для Тео…, Мишелю гувернера надо взять, ему через два года только в корпус кадетский отправляться».

Он заглянул на кухню. Увидев Тео, в холщовом фартуке, что переворачивала блины на медной сковороде, Федор поцеловал ее в щеку: «Сразу после Масленицы уезжаю, в Екатеринбург, а потом - на заводы. Будем там новые печи ставить. Послушай, - он искоса посмотрел на ее нахмуренные брови, - может быть, слуг взять…, В помощь тебе».

-Зачем же? - ядовито отозвалась Тео, снимая блины, швырнув на них кусок масла. «Можно ведь купить, Теодор. Дешевле выйдет, - она уперла руки в бока и гневно спросила: «Почему ты мне не сказал, что в России есть рабы?»

-Я хотел, милая, - Федор почувствовал, что краснеет. «Просто возможности не представилось…, Откуда ты…»

-Крепостные, - это слово Тео сказала по-русски, - графа Шереметева обучены языкам. Мадемуазель Жемчугова, звезда его театра, говорила со мной, Теодор. Да и потом, - Тео вздохнула, - я бы рано или поздно все узнала, милый мой.

Она сняла фартук и обняла его: «Теодор, ты мне должен обещать…, У нашей семьи никогда, никогда не будет рабов. Иначе я просто не смогу с тобой жить».

-Не будет, - он поцеловал ее нежные, чуть измазанные маслом губы. «Ни у нас, ни у наших детей…- он осекся. Тео лукаво заметила: «Может, и случится такое, Теодор, мы же еще не старые люди. Ни у наших детей, ни у внуков, ни у правнуков».

-Очень надеюсь, что ко времени, когда наши дети вырастут, - проворчал он, - Россия уже изменится, и  вообще ни у кого не будет рабов. Обещаю, - повторил он. Тео, помолчала: «Я буду петь дуэтом, с мадемуазель Жемчуговой. «Орфея» Глюка».

-Так не принято, - растерянно заметил Федор. «Они же крепостные, двор  тебя не поймет…»

-Наплевать, - сочно заметила Тео. «Скажи спасибо, что я с ними на сцену не выхожу. У них просто все роли заняты. А вообще, - она стала доставать тарелки из шкафа, - мне все равно, поймут меня, или нет. Я просто делаю то, что мне велит честь. И мое искусство, - Тео выпрямилась. Федор, забрав у нее посуду, наклонив голову,  поцеловал смуглую, испачканную в муке руку.

Трещали, шипели свечи, стихли аплодисменты. Тео, оставшись одна на сцене Эрмитажного театра, положила руку на фортепьяно:

-Я бы хотела завершить этот концерт арией Орфея. Той, где он скорбит о потерянной Эвридике, и пожелать, господа, - она посмотрела куда-то в темноту, и ласково улыбнулась, - пожелать, чтобы мы были избавлены от горя и несчастий, скорби и страданий. Che farò senza Euridice. Божественная музыка месье Глюка.

Она поклонилась, качнув изящной головой, с распущенными по плечам, темными волосами, перевитыми коралловыми нитями.

-Этот голос, - подумал Федор. «Это ведь она мне улыбалась, я знаю. Господи, дай ты мне счастье о ней заботиться, любить ее, поклоняться ей - сколь мы живы».

Ее голос плыл по залу - низкий, страстный, волнующий, в колеблющихся огоньках свечей она казалась высеченной из бронзы статуей.  Юноша, что сидел в первом ряду, подумал: «Да, это она. Венера из Арля, я же видел рисунки. Богиня..., - он закрыл глаза, и услышал, как бьется его сердце - глухо, отчаянно.

Ария закончилась и он выдохнул: « Она меня на двадцать лет старше, выходит замуж за этого Воронцова-Вельяминова, да и я женат..., - он услышал крики: «Божественная! Браво!». Нежный голосок жены сказал: «Она очень хороша, не правда ли, Alexandre? Жаль, что она покидает сцену».

-Жаль, - пробормотал юноша и понял: «Розы. Только такие цветы и могут быть ее достойны». Тео была в струящемся, собранном под грудью, полупрозрачном платье винно-красного шелка, на смуглой шее блестели, переливались рубины. Юноша посмотрел на бабушку, на отца - тот сидел с недовольным лицом, и вздохнул «Papa, конечно, небольшой любитель музыки. А бабушке понравилось,  она улыбается. Надо прийти к ней в уборную, подарить букет..., Господи, помоги мне».

Он взял с бархатного сиденья перевитый лентой букет темно-красных роз, и шепнул жене: «Я сейчас». На сцену уже несли корзины, Тео раскланивалась.  Он, выскользнув из зала, быстро прошел за сцену.

Там было темно, пахло духами и еще чем-то - женским, волнующим.  Она шла по коридору, и, завидев его, остановилась.

Юноша почувствовал, как отчаянно заныло у него сердце. Он покраснел: «Мадемуазель Бенджаман, примите этот скромный дар, пожалуйста…, От человека, восхищающегося вашим талантом, - он склонил белокурую голову. Тео, взяв букет, улыбнулась: «Он совсем молоденький еще, двадцати нет. Как эти мальчики в Париже, что покупали одну розу и бросали мне ее под ноги».

-Большое вам спасибо, - ласково сказала Тео. У него были голубые, как небо, глаза и женщина подумала: «Мишель, наверное, будет на него похож, когда вырастет. Хотя нет, этот высокий, и выправка у него военная, хоть и в сюртуке. А Мишель изящный - в Жанну».

-Не за что, - махнул рукой юноша. Он, было, хотел что-то сказать. Передумав, он еще раз поклонился, исчезая в полутьме кулис.

Ливрейный лакей открыл перед ней дверь уборной и на хорошем французском языке сказал: «Прошу, мадемуазель Бенджаман».

Тео повертела в руках букет: «Может быть, вы знаете? Что это за юноша, который мне цветы подарил».

-Наследник престола, цесаревич Александр Павлович, - отчеканил лакей. Тео, чуть улыбнувшись, прошла к себе.

Уже перед выходом в зрительный зал, он прислонился к пыльной, бархатной портьере. Выдохнув несколько раз, успокоившись, юноша сказал себе: «Просто посылай ей розы, и все. Каждую неделю, пока ты жив. Она даже не будет знать - от кого цветы. Да, - он тряхнул головой, - так и сделаю. Богиня, - он заставил себя не оборачиваться, не смотреть на дверь ее уборной. Он уже знал, что любит ее, что будет любить всегда.

На туалетном столике орехового дерева стояли два букета роз - белых,  как снег, покрывающий деревья Летнего сада и винно-красных. Тео повертела в руках карточку, - на ней легким, летящим почерком, было написано: «Alors que je suis en vie». Она незаметно улыбнулась: «Пора и под венец».

Мишель просунул голову в дверь: «Мама, папа уже у церкви, в карете ждет, пойдем!»

Тео оправила вуаль на темноволосой голове. Взяв икону, - образ был в новом, серебряном, с изумрудами окладе, - она посмотрела в зеленые глаза Богородицы. Приложив икону к щеке, женщина что-то прошептала, и перекрестилась: «Спасибо Тебе».

В передней, принимая от Прасковьи Жемчуговой шубу, Тео оглянулась на Мишеля. Понизив голос, она проговорила: «Летом приеду к вам в Москву, граф Николя меня пригласил. Так что не думай, я этого просто так не оставлю, - Тео взяла букет белых роз. Актриса восхищенно заметила: «Вы, как из сказки, мадемуазель Бенджаман».

-Спасибо, - Тео еще раз перекрестилась и велела: «Пошли». Она заметила взгляд Жемчуговой и усмехнулась: «Нет, валенки я не надену, хоть и метель на улице».

-Так каблуки, - запротестовала актриса, рассматривая туфли белого атласа, расшитые бисером. «А там снег...»

-Ничего, - Тео выпрямила спину, - куда мне надо, я и на каблуках дойду, милая моя. Я на них больше шести футов ростом. Девять вершков, если, по-вашему, - она подобрала подол шубы. Тео спустилась с лестницы -  вслед за Мишелем, что нес икону.

В церкви было светло. Суворов, обернувшись, восхищенно сказал Федору: «Ну, Феденька, как из Писания - царицу Савскую за себя берешь. Господи, красоты такой свет еще не видывал».

Она была окутана сиянием белого шелка, вуаль удерживал венок из роз. Федор, взяв ее смуглую руку, шепнул: «Я люблю тебя».

-Федосья, - добавил он  по-русски. Тео, дрогнув ресницами, тихо ответила: «Скучал? Все же два дня не виделись».

-Не сказать, как, - он вздохнул. Перекрестившись, Федор указал на коврик перед алтарем: «Становись первой».

-Мне мадемуазель Полина рассказывала, -  гранатовые губы улыбнулись. «Встанем вместе, Федя».

-Гряди от Ливана, невесто, гряди от Ливана: прииди и прейди из начала Веры, - запел хор. Они пошли к алтарю.

Венцы были из алого, расшитого золотом шелка и Тео смешливо подумала: «Не только Теодору наклоняться придется, мне тоже. Мы тут с ним всех выше».

-Венчается раб Божий Феодор рабе Божией  Феодосии  во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, - Суворов потянулся и взял венец:

-Все равно я его уговорю в армию уйти. Такого инженера еще поискать надо. А воевать придется, с французами теми же самыми. Как это того юношу звали, молодого,  Заборовский ему во Флоренции отказал, когда добровольцев набирал? Артиллерийский лейтенант,  еще обиделся, что ему в нашей армии на чин ниже дадут. Правильно, Наполеон Бонапарт. Дурак генерал Заборовский. Господь с ней, с инструкцией, Бонапарт за Тулон уже бригадного генерала получил, прошлым месяцем. В двадцать пять лет. Далеко мальчишка пойдет, а мог бы под нашими знаменами сражаться.

-Господи, Боже наш, славою и честью венчай их, - закончил священник. Тео, почувствовав прикосновение сильной руки мужа, улыбнулась, - легко, счастливо.

-Навсегда, это теперь навсегда, - шепнула она. Федор ответил: «Да, любовь моя».

 

Пролог

Англия, весна 1794 года

Окна гостиной были раскрыты в сад, пахло влажной землей, первой, еще нежной листвой. На бледном небе всходил прозрачный полумесяц луны.

Изабелла взглянула в свои карты и покачала увенчанной  диадемой, изящной головой: «Пас, миссис Брокхерст». Каштаново-рыжие волосы  женщины были собраны в небрежный узел, сколотый жемчужными шпильками. Одна прядь падала на полуобнаженное, белое плечо. Подол темно-зеленого, легкого, бального  платья чуть развевался под теплым, весенним ветром. Изабелла поправила шаль тонкого кашемира и отпила шампанского.

В раскрытые двери доносился звук настраиваемых скрипок, шорох шелков, легкий шепоток гостей, звон бокалов.

-Пас, - пробормотала ее партнерша. «Надо подумать, миссис ди Амальфи». Она  отложила карты и зорко поглядела на Изабеллу темно-серыми глазами: «Ваша племянница, Мэри - замечательная девушка. Ей ведь уже двадцать лет, миссис ди Амальфи. Вы знаете, у нас, кроме Фредди, еще две дочери, замужние. Мальчик - наследник всего».

-Текстильные мануфактуры, - вспомнила Изабелла, - пять тысяч человек на этого Брокхерста работают. Один из самых богатых людей на  севере Англии. Надо будет с Питером поговорить - что он посоветует. Фредди этот приятный юноша, закончил Оксфорд, двадцать четыре года. И вправду, пора жениться. Юноша Мэри от без ума, конечно, а вот она...

-Я поговорю с Мэри, миссис Брокхерст, - наконец, сказала Изабелла, - но, вы понимаете, я всего лишь тетка, и, то дальняя. У девочки есть родители, хоть и в Америке...

Миссис Брокхерст положила унизанные кольцами пальцы на руку Изабеллы: «Вы, же им будете писать, миссис ди Амальфи? Я могу надеяться, что вы, - женщина подняла темную бровь, - замолвите словечко за моего мальчика?»

Изабелла только улыбнулась: «Давайте отложим партию и посмотрим на контрданс, молодежь отлично танцует».

Миссис Брокхерст пробормотала что-то себе под нос. Шлепнув картами по столу , она последовала за женщиной.

Восемь пар выстроились друг напротив друга. Изабелла сразу нашла глазами племянниц. Мэри была в платье кремового шелка, мелкие, рассыпанные по плечам, темные кудряшки - украшены венком из азалий.

-Вы знаете, мистер Брокхерст, - весело сказала Мэри, подавая руку своему партнеру, - в Китае азалия называется «цветком дома». Мне дядя Джованни рассказывал. Так что спасибо за букет, - она прикоснулась к своей тонкой талии.

-А в Европе, мисс Кроу, - высокий, светловолосый юноша вздохнул, - азалия означает неразделенную любовь.

-Нет, нет, - рассмеялась Мэри, - вы еще во время котильона говорили о любви, мистер Брокхерст. Даже стихи читали, отменные, надо сказать. А после этого обещали - до конца сегодняшнего бала больше ни о чем таком не упоминать. Лучше расскажите мне о новых прялках. Я слышала, ваш отец купил какой-то патент, - она подняла бровь.

Фредди улыбнулся: «У вашего дядюшки, мистера Кроу - отличные инженеры. Он, наверняка, нас уже обогнал в усовершенствованиях. А  ваши кузены уже вернулись к учебе? - спросил юноша.

-Сразу после Пасхи, -  девушка подала ему руку, - раз Тедди уехал в школу, вы, мистер Брокхерст - теперь лучший танцор в Лондоне. Вы  скоро домой, в Бирмингем? - поинтересовалась Мэри.

-Это зависит от вас, - отчаянно ответил Фредди. Мэри нахмурила тонкую бровь: «Вы мне обещали, помните. Лучше посмотрите, Мораг танцует с месье де Фонтене. Говорят, он бежал из Кале на рыбацкой лодке, в шторм, совсем один. А вы могли бы отправиться во Францию, мистер Брокхерст?- поинтересовалась Мэри.

 Брокхерст замялся: «Я все-таки не военный, не моряк, мисс Кроу...»

-Да, - рассеянно отозвалась Мэри, глядя на угольно-черные, распущенные по плечам волосы сестры. Они были увенчаны одной белой лилией, и платье у нее было - кипенно-белое. На нежной шее играл бриллиантами маленький крестик. Тонкая рука в натянутой выше локтя шелковой перчатке лежала в руке ее партнера.

Мэривспомнила пасхальные каникулы. Она катала Пьетро и Франческо по Темзе. Оставив мальчиков приводить в порядок лодочный сарай, девушка поднялась наверх. Дверь скрипнула. Мораг недовольно обернулась: «Мы с Тедди репетируем, для воскресного обеда. Мы будем петь дуэт Папагено и Памины, из «Волшебной флейты». Что такое?»

-Ничего, - ответила Мэри, незаметно посмотрев на зардевшиеся щеки сестры. Тедди  весело сказал: «Вот это: «Mann und Weib, und Weib und Mann».

-Я  поняла, - сердито заметила Мэри. «Вы к чаю спуститесь?»

-Конечно, - он облизнулся. «Тетя Изабелла обещала восточные сладости. В  Итоне у нас их за первый же день съедают, так что пока я дома, - Тедди  потянулся,- я их не упущу.

Мэри закрыла дверь.  Она услышала звуки фортепьяно и его красивый баритон: «Die süssen Triebe mitzufühlen...Слушай внимательно, Мораг, сейчас  ты вступаешь».

Мэри только вздохнула. Зайдя в свою спальню, девушка сбросила на кровать холщовую, матросскую куртку: «Совсем с ума сошла, право слово. Ходит за ним, будто  ее привязали. И не поговоришь ведь, только фыркает».

-О чем задумались, мисс Кроу? - услышала она голос Фредди.

-О Франции, мистер Брокхерст, - коротко ответила Мэри. Она тут же обругала себя: «Зачем? Видно же, -  он ничем таким не интересуется. А что у нас родственники пропали - так дядя Дэниел скоро приедет, и сын его светлости, из Вены, отправятся их искать. Тетя Изабелла велела  - Тедди ничего не говорить, граф Хантингттон сам ему скажет».

-Я передумала, - капризно заметила  Мэри. «Почитайте мне еще стихи, мистер Брокхерст. У вас это отлично получается. Что-нибудь из Кольриджа или Блейка».

Она увидела счастливую улыбку юноши и тихонько вздохнула: «Что тебе еще надо? Красивый, богатый, без ума от тебя. У них особняк в Бирмингеме, имение, будешь спокойно жить..., Не по любви, так, может, я ее и не дождусь».

-Очень красивая пара, - ласково сказала миссис Брокхерст Изабелле, глядя на сына. «А что леди Кинтейл, - поинтересовалась она, - у нее ведь тоже  много поклонников?»

-Леди Кинтейл пятнадцать лет, миссис Брокхерст, - сухо ответила Изабелла, - торопиться некуда.

-Смотрите, - ее собеседница вынула из бархатного мешочка лорнет, - какой поздний гость. Уже два часа ночи, скоро будут подавать ужин, а он только приехал. Вы его знаете?

Изабелла взглянула на красивого, высокого мужчину, с коротко остриженными волосами, - по новой моде,  - русыми, играющими темным золотом в свете свечей. Он был в отлично сшитом сюртуке цвета палых листьев, в безукоризненном, белом галстуке.

-Отменная осанка, - одобрительно кивнула миссис Брокхерст. «Военного сразу видно.  Хоть он и в отставке, должно быть. И он молод, не старше сорока».

Дэниел отдал лакею приглашение и вспомнил смех Питера: «Так ты с корабля - сразу ко мне. Правильно. Его светлости еще нет, днями из Амстердама должен приехать. Они все на балу, - Питер порылся на столе, и перебросил ему кусочек атласной бумаги, - скажи там, что ты вместо меня».

-А ты на балы не ездишь? - поинтересовался Дэниел, грея в руках хрустальный стакан с бренди.

-Я дважды вдовец, - Питер показал на свои седые виски, - и мне уже пятый десяток. Какие балы? Жить ты  будешь  здесь, комната тебе готова. Как вернешься - отсыпайся, а потом о делах поговорим.

Питер откинулся на спинку кресла. Мужчина добавил, поиграв пером: «Я поеду с вами, разумеется. Во Францию».

-Питер! - изумился Дэниел.

Синие глаза блеснули холодом.

-Во-первых, там женщины в опасности, а во-вторых, - Питер посмотрел на алмазный перстень, что украшал его смуглую, сильную руку, - пять лет назад я не завершил то, что начал. Я привык, - он ледяно  улыбнулся, - не оставлять дела незаконченными, дорогой кузен. Нет смысла это обсуждать, - Питер поднял ладонь, увидев, что Дэниел открыл рот, - я сказал, и будет так.

Дэниел нашел глазами красивую, невысокую женщину в темно-зеленом платье:

-Вот и кузина Изабелла, Питер мне ее правильно описал.  Так вот кого покойный Сиди Мохаммед мне сосватать хотел. Хороший выбор. Девочки, я вижу, танцуют, можно и нам.

Он усмехнулся, и, пройдя через толпу, поклонился: «Миссис ди Амальфи, простите мне мою невежливость. Я  ваш кузен, Дэниел Вулф, из Америки».

-Боже! - ахнула Изабелла. «Вы ведь, наверное, только приехали, кузен Дэниел».

-Сегодня пришвартовались в Лондонском порту, - сине-зеленые глаза заиграли смехом. «Когда я служил в Континентальной Армии, дорогие дамы, у нас было слишком мало балов. Вообще не было. Теперь я наверстываю то, что упустил, - женщины рассмеялись. Миссис Брокхерст спросила: «Вы в Англии по делам, мистер Вулф?»

-В отпуске, - он все улыбался. «Я дипломат, посол по особо важным поручениям, работаю в нашем Государственном Департаменте. Так могу я  надеяться на танец, кузина Изабелла? - Дэниел подал ей руку.

Они встали друг напротив друга. Изабелла тихо сказала: «Нас в Марокко сватали, господин Даниял. Жалко, что мы с вами в Париже разминулись. Вы знаете, что Тео вышла замуж за Теодора, в Петербурге? Они нам письмо прислали».

Дэниел кивнул. «Питер мне говорил. Я здесь по его приглашению, обманным образом, так сказать».

Изабелла весело сморщила нос: «Я  уверена, что, пока вы в Лондоне - вас будут рады видеть в хорошем обществе, кузен Дэниел. Вы обязательно должны познакомиться с моим мужем.  Он сейчас в Кембридже, преподает, но на выходные приезжает домой».

-Буду рад, - Дэниел вдохнул запах роз: «Недолго тебе послом оставаться, милый мой, как вернешься - надо будет в отставку подавать».

Он вспомнил ласковый голос Салли: «Смотри, он совсем белокожий, наш маленький Нат». Дэниел нежно коснулся темно-каштановых волос. Мальчик открыл карие глазки. Посопев, он прижался к смуглой груди матери. «Спасибо, спасибо, любовь моя, - Дэниел поцеловал теплый висок женщины и, достал из кармана сюртука бархатный футляр: «Это тебе».

Крупные жемчужины цвета слоновой кости перемежались с ограненными бриллиантами. Он приложил к ее шее ожерелье: «Когда я вернусь - мы с тобой поедем в  Филадельфию и поженимся. И маленького Ната я признаю, - он так и стоял на коленях, обнимая их двоих.

-А она отлично танцует, - усмехнулся Дэниел. «Принцесса Марокко. Пока я не женат, можно и развлечься. Салли все равно ничего не узнает, между нами океан. Кузина Изабелла, - он наклонился к  нежному уху: «Мне очень жаль, что из того сватовства так ничего и не вышло, кузина. Теперь я вижу, что много потерял».

Она только мимолетно покраснела и продолжила танцевать.

Над, Ганновер-сквер занимался нежный, весенний рассвет, когда невысокий, светловолосый мужчина, в куртке моряка и холщовых брюках, с потрепанной сумой через плечо, постучал в дубовую дверь под золоченым вороном. Изящные буквы блестели в первых лучах солнца: «Клюге и Кроу. Anno Domini 1248».

Запахло жареным беконом и кофе. Джон пожал сильную руку: «Я уже в Уайтхолле побывал, но там меня не кормили. Вся надежда на то, что у богатейшего промышленника Англии найдется пара яиц в кладовой».

-Я всего лишь седьмой, если брать в расчет чистый капитал, без оборотных средств, - запротестовал Питер, снимая холщовый фартук. «Дэниел спит еще. Они вчера поздно с бала вернулись. То есть сегодня, - улыбнулся мужчина.

-Вовсе я не сплю, - раздался голос с лестницы. Дэниел протянул руку: «Вы на отца похожи, как две капли воды, граф Хантингтон. Мы с ним подружились, когда Парижский договор подписывали. Вы в это время, кажется, уже в Мадриде были. Очень приятно».

-Просто Джон, - отмахнулся мужчина.

-Да, я тогда только начинал карьеру, так сказать, - тонкие губы графа улыбнулись, - хотя какая у нас карьера? Это вы, дипломаты, блистаете в дворцовых залах. Мы в это время прочищаем дымоходы в тех самых дворцах, - Джон расхохотался: «Эта девочка, дочь Гениси…Она ведь здесь. Господи, я ее и не видел никогда. Гениси…, - он вспомнил тонкие, смуглые руки, что обнимали его за шею, задыхающийся, ласковый голос: «Я так люблю тебя, Большой Джон!», и вздохнул: «Пора  за стол, господа».

Уже за кофе он выложил из своей сумы старые, потрепанные газеты. Джон подвинул их мужчинам: «Интересное чтение. Как вы, наверное, знаете, прошлой осенью погибли все генералы Католической Королевской Армии. После битвы при Савене остатки отрядов  ушли в леса. Но де Шаретт, по слухам, жив, а тут  еще вот это…- он указал на статью.

-Слухи о так называемой банде Волчицы, орудующей в глухих районах Бретани, - прочел Питер, - совершенно необоснованны. Республиканская армия держит эту местность под строгим контролем, поэтому все, кто распускает такие сплетни - являются врагами революции. Это же «Папаша Дюшен», - поморщился Питер, - желтый листок.

-В них тоже иногда печатают полезные вещи, - заметил Дэниел. «Ты думаешь…, - он не закончил и взглянул на Джона.

Тот пожал плечами.

-Кто говорит, что отца и Марту казнили, кто - что они сбежали в Вандею. Об Элизе вообще ничего неизвестно, как и о Констанце. Лавуазье все еще в тюрьме Порт-Либр. Я считаю, что нам надо разделиться, - Джон достал простой портсигар. Распахнув двери в сад, он закурил: «Ты, Дэниел, едешь через Амстердам - в Париж, со своим дипломатическим паспортом. Ищешь там Констанцу и выполняешь еще одно маленькое, - он подмигнул Питеру, - поручение».

-Я бы и сам мог, - недовольно отозвался Питер, убирая со стола.

-Мы с тобой и так головой рискуем, - Джон стряхнул пепел, - дальше Вандеи нам забираться нельзя. Меня в Париже эшафот ждет, и тебя тоже, поверь . Там сейчас не церемонятся со шпионами.

-Дэниел сам переговорит с этим человеком, Робеспьером давно недовольны, просто надо, - граф пощелкал пальцами, - как-то их подтолкнуть к действиям. Вот мы и подтолкнем. Дэниел отплывет из Дувра, легально, и легально же пересечет границу Франции. Вот только как Констанцу вывозить, если она жива…, - Джон вздохнул.

-Выпишу ей американский паспорт, - усмехнулся Дэниел, - у меня есть и бланки, и печать. Вам бы я тоже мог их сделать…- он взглянул на Джона.

Тот замахал рукой, разгоняя дым:

-Нет, нет, крестьяне в Вандее еще не научились читать по-английски. Любой комиссар Конвента, завидев вашу печать, тут же полюбопытствует - что это два американца делают в бретонской глуши. Заодно  решит нас подержать в тюрьме, на всякий случай. Мы с Питером найдем в Плимуте надежного человека, - у меня есть один на примете, - и отправимся в страну, известную своим девизом: «Kentoc'h mervel eget bezañ saotret», - Джон улыбнулся.

Питер перевел: «Лучше смерть, чем бесчестие. У меня шахты в Уэльсе и Корнуолле. Нахватался, языки-то похожи».

-Это нам очень поможет, - задумчиво протянул Джон. «Так что проведем воскресенье в Мейденхеде и разъедемся - ты в Дувр, а мы в Плимут».

-Кто едет в Плимут? - раздался звонкий голос с порога. Джон замер. «Господи, - подумал он, - я не верю. Я ее последний раз видел, как она еще малышкой была…»

Зеленые глаза блеснули, мелкие кудряшки упали на плечи, красивые, пухлые губы улыбнулись. Она была в утреннем, закрытом платье из тонкого муслина и пахло от нее - свежей, будто родниковой водой, травами, весенним ветром.

Мэри взглянула в светло-голубые, прозрачные глаза: «Здравствуйте, дядя Джон. Вы меня малиной кормили, помните?».

-Помню, мисс Кроу, - сглотнул он. Склонившись, Джон поцеловал маленькую, смуглую, сильную руку.

Джон откинулся на спинку мраморной скамейки.  Он ласково посмотрел на Мораг: «Ты прости, племянница, что я тебя рассматриваю. Ты очень на маму свою похожа».

Мораг зарделась, и повертела в руках вышивание: «Мама Мирьям мне говорила, дядя Джон…Вы очень мою маму любили. И бабушка Онатарио тоже о вас рассказывала».

-Любил, - он исподтишка взглянул на раскрытые двери гостиной. Изабелла сидела, склонившись над альбомом, что-то чертя. Мэри, напротив, сосредоточенно читала книгу. «Путешествия Дина Магомета», - увидел Джон название. «Это же об Индии, новое издание. Господи, что это я, краснею, что ли?».

-Мы тогда совсем юными были, - улыбнулся он. «И деда я твоего знал, Скенандоа, так что, - он поцеловал Мораг в белый, высокий лоб, - у тебя замечательная родня. Ей гордиться надо».

Девушка помолчала. «Дядя Джон, - грустно сказала она, - у меня ведь и отец был. Вы его тоже встречали. То есть, для меня он не отец, конечно, но все равно…, - Мораг смешалась и покраснела.

-Мы же за наших родителей не отвечаем, - Джон пожал ее хрупкую руку. «Отец Тедди и Дэниела владел рабами, а для них - нет ничего, хуже рабства. Так что я уверен, милая, что и ты - вырастешь такой, как твоя мама была».

-А какая она была? - с интересом спросила Мораг.

Джон задумался: «Она не боялась любви, милая».

-Я тоже не боюсь, - сказала себе Мораг. «Я сделаю то, что решила, вот и все. Тогда Тедди будет со мной. Он никогда меня не бросит, он человек чести».

-Чай готов, - позвал их Питер. Джон, поднимаясь, предлагая руку Мораг, посмотрел на женщин в гостиной - Мэри отложила книгу. Он вздохнул: «Брось, ты с ума сошел. Молодая, красивая девушка, а ты - старый холостяк. Оставь, граф Хантингтон».

Мэри взглянула в сад: «Он совсем не изменился, Большой Джон. Только возмужал, загорел, вот и все. Улыбка у него такая же, как была. Как солнце», - она мечтательно закрыла глаза и услышала голос Изабеллы: «Все же тебе стоит подумать о мистере Брокхерсте».

-Тетя, - с чувством ответила Мэри, - я о нем, думаю ровно столько же, сколько о мистере Дине Магомете, что написал вот эту книгу. Даже меньше, потому что мистер Магомет изъездил всю Индию, а мистер Брокхерст дальше Грейт-Ярмута и носа не высовывал, - Мэри фыркнула, выходя из гостиной. Изабелла, захлопнув альбом,  развела руками.

Уже в кабинете, распечатывая дневную почту, Питер пробежал глазами какое-то письмо: «Майкл приезжает вместе с Джованни. Они привозят Тедди, в Итоне согласились отпустить его на несколько дней.  Джон, ты с ним поговори, только осторожно. Мальчику семнадцать лет, совершенно незачем ему с нами во Францию ехать.

-Конечно, - кивнул Джон  и запер дверь: «Итак, Дэниел, человека, с которым ты встретишься в Париже, зовут месье Жозеф Фуше…»

Но все время, пока он говорил, пока они просматривали карты Бретани, Джон видел перед собой большие, веселые глаза, сладкие, цвета темной малины, губы. Он слышал нежный голос: «Конечно, я хожу под парусом, дядя Джон. Папа меня с четырнадцати лет помощником брал.  По моим лоциям все озеро Эри плавает. Помните наше Эри? - она улыбнулась. Джон тихо ответил: «Я все помню, мисс Кроу».

-Все, - повторил он про себя и разозлился: «Прекрати! Нашел время об этом думать!»

-Высадимся мы здесь, - указал он сигарой на карту, - и пойдем на северо-восток, в самую глушь, избегая городов. Найдем хотя бы де Шаретта, выясним, что он знает об этой банде, а потом будем действовать дальше.

-Но почему ты так уверен, что они в Вандее? - удивился Дэниел. «Если они живы, конечно».

-Потому, - Джон потушил окурок, - что  я знаю своего отца, и Марту. Они не из тех, что сдаются, дорогой мой, не из тех, что бегут. Они будут воевать дальше.

-Да, - тихо сказал Дэниел, вспомнив упрямые, твердые, зеленые глаза, - в этом ты прав.

Сидя за чаем, Мэри весело помахала каким-то письмом:

-Тетя Изабелла, миссис Брокхерст приглашает меня за город на несколько дней. Можно, я поеду? Они снимают этаж в гостинице, в Ричмонде.

Изабелла пробежала глазами ровные строки. Женщина озабоченно заметила: «Но ведь тебя туда отвезти надо, милая..., Мы в Мейденхед только в пятницу собираемся».

-Совершенно незачем беспокоиться, тетя, - девушка пожала стройными плечами и потянулась за сливками. «Они живут на Стрэнде. Я просто возьму наемную карету, вот и все. А оттуда все вместе отправимся в Ричмонд».

-И все же тебя надо проводить, - Изабелла нахмурила тонкие брови. Мораг сидела, задумчиво глядя куда-то вдаль, на вечернее небо. «Тедди будет в Мейденхеде, - сказала себе она. «Мэри уезжает, и все остальные тоже.  Дядя Джованни и тетя Изабелла,  как обычно, из спальни выходить не будут, - она покраснела, - вот и отлично. Никто нам не помешает. А Майкл? Майкл за книгами будет сидеть».

Мораг  услышала голос сестры: «Тетя Изабелла, тут десять минут до Стрэнда. Я ведь и в библиотеку одна хожу, и в лавки..., Тем более, я в карете буду».

-Хорошо, - сдалась Изабелла, - только непременно пошли мальчика из гостиницы, с запиской, что у тебя все в порядке.

-А как же, - беззаботно отозвалась Мэри. Девушка вскочила: «Я тогда собираться пойду».

-Надо же, - усмехнулась Изабелла, помешивая чай, - а говорила, что Фредди Брокхерст ей не интересен. Ох уж эти девушки,  - она взглянула на Мораг: «Ей пятнадцать только. Совсем ребенок, ничего такого на уме нет».

-А я вышивать пойду, тетя, - улыбнулась Мораг, - раз Тедди приезжает, я хочу закончить для него эти платки, с монограммами.

Она вышла из гостиной. Пройдя мимо библиотеки - из-под двери тянуло табаком, Мораг увидела сестру. Мэри стояла, рассматривая резные, дубовые панели на стене.

-Ты же собираться хотела, - удивилась Мораг.

-Я здесь мышь видела, - рассеянно ответила Мэри. «Жду, может, пробежит, еще.  Надо дяде Питеру сказать».

Мораг пожала плечами: «Первый раз слышу, чтобы тут мыши были». Она поднялась на второй этаж, Заперев дверь, раздевшись,  девушка в одной рубашке прошла в умывальную.

-Ему понравится,- Мораг распустила волосы, упавшие черной волной на плечи. Она посмотрела на маленькую грудь, и, повертелась перед зеркалом:

-Я совсем ничего не знаю. И не надо, просто буду делать так, как он скажет. Мужчинам по душе, когда девушка их слушается, я это уже поняла. Потом мы поженимся, после такого Тедди никогда меня не бросит. Он джентльмен и сделает предложение. Подождем, пока он университет закончит, ничего страшного.

Она сладко вздохнула, и, устроившись на постели, закрыла глаза.

Мэри зашла в соседнюю спальню и пробормотала: «Плимут, значит. Таверна мистера Берри, спросить капитана Фэрфакса. Вот и спросим».

Девушка присела к бюро и быстро написала: «Дорогая миссис Брокхерст, большое спасибо за ваше приглашение. К сожалению, я  вынуждена его отклонить по семейным обстоятельствам. Примите уверения, и так далее, искренне ваша, мисс Мэри Кроу».

Она запечатала письмо. Раскрыв саквояж, девушка стала собираться. Уже спустившись вниз, глядя на Изабеллу, что стояла на крыльце дома, Мэри вздохнула:

-Я ему не нравлюсь, конечно. Кто я такая, рядом с ним? Но это все неважно, помни, что папа говорил: «Если люди в опасности, то надо забыть все и идти к ним на помощь».

-И ты так всегда делал, папа? - Мэри подперла подбородок кулачком и посмотрела на шпагу Ворона, что висела над камином. За ставнями дома выла зимняя вьюга, потрескивали фитили свечей.

Отец раскурил трубку и долго молчал:

-По молодости, как еще в британском флоте служил - прошел мимо торгового корабля, на который пираты нападали. Не прошел бы - твою тетю Эстер не продавали бы на аукционе. Хотя нет худа без добра  - он усмехнулся, - видишь, она так с первым мужем своим познакомилась, а дядя Иосиф - с тетей Джо. Но знаешь, - он погладил короткую бороду, - мне тут дядя Меир отрывок показал, из Талмуда. Там написано: «Если не я для себя, то кто для меня? Если я только для себя, то, что я? Если не теперь, то когда же?». Вот так-то.

-Если не теперь,  то когда же, - напомнила себе Мэри, и поцеловала тетю: «Я вам из гостиницы записку пошлю, и из Ричмонда  тоже. Не волнуйтесь».

-Из Плимута, - поправила она себя, садясь в карету.

-Вот здесь остановитесь, - попросила Мэри кучера, когда они доехали до Стрэнда, - и ждите меня. «Миссис Брокхерст, сейчас, наверное, к обеду переодевается, - усмехнулась  Мэри, - и Фредди тоже. Никакой опасности нет».

-Отнесите вот эту записку вашей постоялице, миссис Брокхерст, - попросила Мэри у стойки, - и дайте мне лист вашей бумаги и конверт.

-Дорогая тетя Изабелла, - писала она, - я уже в «Эксельсиоре». Сегодня после обеда мы уезжаем в Ричмонд. Миссис Брокхерст шлет  вам привет».

-Отправьте мальчика на Ганновер-сквер, - попросила Мэри, оставив на стойке письмо и серебряную мелочь, - особняк мистера Кроу. Для миссис Изабеллы ди Амальфи.

Она вернулась в карету: «На плимутскую дорогу, пожалуйста».

Остановив экипаж перед невидным постоялым двором, расплатившись, Мэри посмотрела на запад. Солнце медным диском висело в  закатном небе,  метались, кричали чайки. Она, чему-то улыбнувшись,  потянула на себя хлипкую дверь.

-Комнату на час, ножницы, и лошадь, -  велела девушка. Мэри орудовала ножницами перед тусклым, старым зеркалом и считала в уме:

-Двести миль до Плимута. Через два дня я уже буду там. Сегодня среда. Они только в воскресенье выедут. Хватит времени на то, чтобы найти этого капитана Фэрфакса - он, наверное, родственник тому Фэрфаксу, о котором дядя Иосиф рассказывал. Найти его, и наняться на корабль. Французский  язык у меня, как родной, спасибо папе. Все будет хорошо.

Невысокий, смуглый юноша встряхнул коротко остриженными, кудрявыми волосами. Накинув холщовую куртку, подхватив саквояж, он  выбежал во двор.

-Поели бы, мистер, - недовольно сказал слуга, передавая ему поводья гнедого жеребца.

-В Плимуте поем, - юноша рассмеялся. Ловко вскочив в седло , он погнал коня быстрой рысью на юго-запад. Над полосой заката, в зеленоватом, прозрачном небе, уже была видна молодая луна.

-Уважаемый мистер Бромли, в случае моей смерти распоряжения по исполнению завещания остаются в силе, с одним изменением - единственным душеприказчиком, а также опекуном над капиталом, до достижения моим сыном Майклом совершеннолетия, становится мистер Джованни ди Амальфи, - Питер расписался. Нагрев сургуч, он приложил свою печать.

-Правильно, - смешливо сказал Джон, гладя крупного, черного, холеного кота, что раскинулся у него на коленях.

-А то вдруг я тоже  из Франции не вернусь. Жалко, - он потянулся. Гато с недовольным мяуканьем соскочил на персидский ковер. «Род  может прерваться. Надо было мне раньше жениться. Хотя, - мужчина развел руками, - таких женщин, как моя мачеха, редко встретишь, а другая  меня не вытерпит».

В библиотеке было тихо, пахло - неуловимо, тонко, - розами. Джон, подняв глаза, увидел Изабеллу и Дэниела. Они, сидя на скамейке в саду, о чем-то  разговаривали.

-Жениться, - рассеянно сказал Питер. Он  почувствовал, как заныло сердце - там, под сюртуком, под  рубашкой, рядом с аккуратным шрамом. Питер вспомнил, как, вынырнув из тяжелого, опиумного сна, он услышал веселый голос профессора Бойера: «Все прошло удачно, месье Кроу. Пуля не задела никаких важных сосудов. Просто место такое, - хирург пожал плечами, - опасное, сердце рядом. Я его видел, кстати, - Бойер снимал измазанный кровью фартук.

-Кого? - выдавил из себя Питер, разомкнув пересохшие губы.

-Ваше сердце, - ласково ответил Бойер. «Оно у вас отменное. До ста лет проживете, месье Кроу. Конечно, - профессор усмехнулся, - если у вас больше не случится всяких там дуэлей. А теперь, - он вытер со лба Питера холодный пот, - вам надо лежать. До осени. Потом я вам разрешу сесть, ходить, а на Рождество  уедете в Англию».

Питер подвигал правой рукой. Неожиданно для самого себя мужчина улыбнулся: «А писать мне можно, профессор? И читать?».

-Ради Бога, - отозвался Бойер. «Так даже веселее выздоравливать будет. Что, - он стал мыть руки в тазу, - хотите, раз  у вас досуг появился, провести время за книгами?»

-Отнюдь, -  хмыкнул Питер, - у меня дело, профессор Бойер. На меня двадцать тысяч человек работает - от Лидса до Бомбея, и от Корнуолла  до Кантона. Буду управлять им из Парижа, раз уж такое , -  он скосил глаза на повязку, - со мной случилось.

-И неплохо управлял, - усмехнулся он. Сердце все побаливало. Питер понял, что думает о ней. У нее были бронзовые, падающие на плечи волосы, зеленые, веселые глаза. Она наклонялась над его изголовьем и подносила к губам ложку с бульоном.

-Да я бы и сам..., - попытался запротестовать Питер.

На него повеяло жасмином. Твердый голос сказал: «Нет, дорогой мой. Я установила дежурство, мы с Элизой и Тео будем меняться.  К Рождеству оправишься, не сомневайся».

-Оставь, оставь, - велел он себе. «Даже если она жива, она тебя никогда не любила. И не полюбит».

-Майкл, - закончил он бодро, надписывая конверт, - остается наследником. Впрочем, он, скорее всего, наймет управляющих, для торговли. Он в этом совсем не разбирается, в отличие от инженерного дела.

Джон отворил большие окна, что выходили в сад. Присев на широкий подоконник, он раскурил сигару.

-А ты, я вижу, - ядовито заметил граф, - из Франции собрался в гробу возвращаться.

-Учитывая, чем закончилась моя последняя поездка туда..., - начал Питер, но  Джон улыбнулся:

-Ерунда. Съездим в Вандею, привезем всех домой, а месье Робеспьер не переживет этого лета, слишком многим он насолил. И твои деньги  помогут.

-Жаль, что я не посмотрю на то, как ему будут отрубать голову, - заметил Питер. «Ничего, в газетах прочитаю. Так ты думаешь, твой отец, и, - он заставил себя произнести ее имя, - и Марта…, они живы?»

-Больше, чем уверен, - ответил Джон. «Папа не мог просто так погибнуть. Все будет в порядке, - он стряхнул пепел и крикнул: «Пошли пить чай!»

-Кузина Изабелла хочет показать мне свою мастерскую, - Дэниел подал ей руку, - мы к вам присоединимся.

Дэниел взглянул на изящный, чуть покачивающийся стан женщины, на белоснежную кожу декольте, - на ней было перехваченное под грудью платье, из зеленовато-серого, в цвет глазам, шелка. Он  спросил: «Вам нравилось в Марокко, кузина Изабелла?»

-Очень, - она погрустнела. «Жаль, что его величество..., мой отец, умер, так и не успев увидеть внука. Мы хотели повезти туда Франческо, однако он был еще маленький. Папа нам оставил большие деньги, - Изабелла вздохнула,- но ведь не это главное..., Он был удивительно благородным человеком, кузен Дэниел, умным, талантливым».

-Он опередил свое время, - согласился Дэниел, пропуская ее вперед, в просторную, занимающую весь верхний этаж дома, студию. На отполированном паркете лежали лучи солнца. «Конечно, - подумал Дэниел, - это опасно. Ее муж может вернуться. Но мне много времени не надо. Приеду из Франции и как следует, ей займусь, обстоятельно. Она очень, очень хороша, хотя и в возрасте, конечно. Он указал на искусно сделанную модель шахты: «А это что, рядом?».

-Рабочий поселок, - радостно сказала Изабелла. «Я, наконец-то, уговорила Питера строить жилье рядом с шахтами и мануфактурами. Типовое, оно недорого стоит». Изабелла подняла модель дома:

-Внизу кухня и гостиная, наверху три спальни. За домом участок, там можно выращивать овощи, поставить курятник..., Рабочие будут их арендовать по сниженной цене, а после десяти лет - смогут выкупить в собственность.  Здесь же, в поселке, будет начальная школа, кабинет врача..., - Дэниел положил руку поверх ее пальцев и наклонился:

-Я смотрю на вас и думаю - вы могли бы стать моей женой, кузина Изабелла..., Давайте попробуем представить, что так и случилось…, Я ведь уезжаю, и могу не вернуться. Я вижу, что вам этого хочется...

Он  вздрогнул и почувствовал лезвие ножа, упершееся куда-то пониже живота.

-Кузен Дэниел, - сказал холодный голос, - я сама делаю все эти модели. Ножом я владею отменно. И рука у меня верная. Вы лучше попробуйте представить, что вам делают обрезание, - Изабелла пошевелила лезвием. Он поежился -  струйка пота  потекла по шее.

-Потому что без этого вы бы не смогли стать правоверным, господин Даниял, - издевательски протянула женщина.

-И моим мужем, конечно, тоже. Очень хорошо, что сватовство провалилось, - Изабелла отступила от него, и отложила нож: «Я бы не хотела быть вашей женой, кузен Дэниел. Надеюсь, что...»

-Простите, -  он стиснул руку в кулак. «Такого больше не повторится, кузина».

-Очень хорошо, - сухо ответила женщина с порога. «Спускайтесь к чаю».

Он все-таки не выдержал, - зайдя в свою спальню, запершись,  он расстегнулся: «Белую. Я хочу белую женщину». 

-Женюсь, - решил Дэниел, вымыв  руки.

- Не на Салли. Она меня любит, она поймет. Объясню ей, что я это делаю ради страны, что я не могу уходить в отставку..., Женюсь на белой девушке. Тогда можно будет остаться в департаменте, лет через десять стать государственным секретарем..., Салли и маленького я буду обеспечивать, конечно. Буду жить на две семьи, так половина администрации делает, тот же Джефферсон, а он в президенты метит. Отлично, - он взял маленькую шкатулку, что стояла на столе орехового дерева, и полюбовался темной жемчужиной в золотом кольце.

-Не зря я его с собой взял, - хмыкнул Дэниел, - встречу какую-нибудь хорошенькую парижанку и женюсь. Можно прямо во Франции.

Он причесался. Сменив рубашку, застегивая на ходу сюртук, Дэниел побежал вниз - со двора уже был слышно ржание лошадей и веселый голос: «Франческо и Пьетро взяли с меня обещание, что я привезу им сладостей, тетя Изабелла!».

-Тедди, - Дэниел обнял брата: «Да ты меня перерос, во мне шесть футов один дюйм, а в тебе сколько?»

-Шесть и три, - задорно ответил Тедди. «У нас тут новая игра появилась, в школе Регби. В Итоне в нее тоже играть стали. С мячом. Я в команде за нападающего, - он повел широкими плечами и обернулся:

-А это Майкл Кроу, гений математики, лучший студент дяди Джованни.

Невысокий, изящный юноша подал Дэниелу руку. Чуть раскосые, голубые глаза улыбнулись: «Тедди преувеличивает, конечно...»

-Ничего он не преувеличивает, - высокий мужчина, с почти седой головой, похлопал Майкла по плечу. - Уже пять публикаций, а ведь всего девятнадцать лет. Я бы его, конечно, при себе оставил, в ассистентах, но Майкл у нас практик.  Под землю рвется, как Теодор. Джованни ди Амальфи, - он пожал руку Дэниела. «Муж знаменитого архитектора и скромный преподаватель  в Кембридже».

-Профессор, - смеясь, поправила его Изабелла. Дэниел заметил ее томный взгляд: «Он же старик, что она в нем нашла? Даже самая талантливая женщина все равно глупа. И эта тоже - иначе бы она от меня не отказалась».

-Сейчас позову Мораг..., - начала Изабелла. Девушка уже спустилась вниз:

-Я тут. Здравствуйте, дядя Джованни, Майкл. Здравствуй, Тедди, - она покраснела: «Он станет моим мужем. Как в «Ромео и Джульетте». Можно сбежать, -  поняла Мораг. «В Шотландию, в  эту деревню. Гретна Грин, кажется. Там не нужно согласие опекунов для брака, и юношам можно жениться с четырнадцати лет. А девушкам - с двенадцати. Так и сделаем, после того..., - она почувствовала, как зарделись ее щеки и выдохнула: «Я подам чай, тетя Изабелла».

- Мэри уехала к Брокхерстам, они в Ричмонде, - заметила Изабелла, когда они уже шли в гостиную. Муж взял ее за руку. Замедлив шаг, Джованни шепнул: «Давай обойдемся без чаю. Мораг там похозяйничает».

Изабелла усмехнулась, и громко сказала: «Нам надо обсудить проект новой шахты, дорогие, так что мы поднимемся наверх. Мораг за вами поухаживает».

-Хорошо, - обернулся Майкл: «Я сейчас, позову папу».

В библиотеке пахло хорошим табаком, отец сидел за столом, углубившись в какие-то подсчеты, граф Хантингтон пристально рассматривал карту Бретани.

-До чая мы так и не добрались..., - рассеянно пробормотал Джон, делая пометки на полях.

-Его уже накрыли, - вежливо заметил Майкл, прислонившись к двери. Он оглядел мужчин: «Здравствуй, папа. Здравствуйте, дядя Джон. Я еду с вами во Францию».

Уже после чая, выйдя в сад, присев на скамью, Питер снял очки. Он растерянно спросил: «Мальчик мой, зачем тебе это?»

Майкл забрал у него из рук очки и ласково ответил: «Вот затем, папа. В последний раз ты полгода в постели пролежал, и я не хочу тебя терять. Я отлично стреляю, хороший наездник. Ты меня прости, - Майкл прижался щекой к его плечу, - мне девятнадцать, а тебе за сорок».

-Сорок два всего лишь, - недовольно пробормотал мужчина. «Не делай из меня старика».

Он закрыл глаза и услышал жужжание пчел. Пригревало солнце. Питер подумал: «Хорошая весна в этом году. Господи, только бы все живы остались. Ладно, - он вздохнул, - делай, что должно и будь, что будет».

-Мне сон снился, - неохотно заметил Майкл. «Я, конечно, не верю во все это, папа…, - он посмотрел на лицо отца. Тот так и сидел, не поднимая век: «Мне тоже. Я тебе медальон отдам, если хочешь. Завтра, когда мы в Плимут поедем».

Майкл взял его руку - такую знакомую, ту, что крестила его на ночь, что вкладывала в его пальцы перо, и показывала, как писать буквы, ту, что гладила его по голове. Юноша пожал сильные пальцы: «Хочу. Спасибо, папа».

-Тебе спасибо, сыночек, - Питер приоткрыл один синий глаз, и усмехнулся: «Экзамены ты, значит, досрочно сдал. Хитер, дорогой мой, ох и хитер. Готовился».

-В тир ходил, - заметил Майкл. «Только Тедди все равно лучше меня стреляет, - он посмотрел на каштановую, кудрявую голову кузена, что возвышалась над живой изгородью из кустов роз.

-Джон сейчас с ним поговорит, - понял Питер, - как раз перед отъездом нашим. Джованни с Изабеллой потом присмотрят за мальчиком - еще, не приведи Господь, во Францию вздумает бежать. Все же мать…, - он опять ощутил, как заныло у него сердце.

Майкл сидел, глядя на блестящую ленту Темзы, на птиц, что летели куда-то на юг. Последние недели, в Кембридже, ему снилась она - как тогда, исчезающая в туманной дымке, что висела над каким-то озером. Она была старше, выше, с коротко остриженными, белокурыми волосами. Она поворачивалась, и Майкл видел кровавые впадины на месте ее глаз. «Не успеешь, - слышал Майкл. Потом Элиза уходила, растворяясь в серой мороси. Он, проснувшись, тяжело дыша, шептал: «Успею».

-Майкл, - он вздрогнул от тихого голоса отца, - я подумал…Раз дядя Теодор теперь в Петербурге, может быть, стоит попросить его - пусть узнает, что с твоим, - Питер твердо выговорил: «Отцом».

-Ты думаешь, он жив? - помолчав, спросил Майкл. «Двадцать лет прошло, папа».

-Все равно, - Питер поднялся и, забрав у него очки, усмехнулся: «Стрелять буду в них, не промахнусь. Все равно, дорогой мой, - повторил он, - я напишу дяде Теодору. Вдруг, что-нибудь и удастся выяснить…, - он развел руками. Майкл, почесав темно-каштановые волосы, согласился:

-Так будет правильно. Спасибо тебе, папа. Пойдем, - он подтолкнул отца к дому, - покажу тебе новые чертежи. Помнишь, я рассказывал тебе о  молодом инженере, мистере Третвике, из Корнуолла? Мы с ним кое-что придумали.

Они пошли к дому. Мораг, что сидела с книгой на расстеленной по траве шали, обернулась - двое мужчин, - пониже и повыше, - шагали к реке.

-Завтра, - повторила она себе, закрыв  глаза, чувствуя на лице свежий ветер, вдыхая запах нежной, весенней листвы. «Завтра я стану его женой, перед Богом, и нас уже никто не сможет разлучить».

Джон присел на замшелое бревно. Закурив сигару, выдохнув дым, он посмотрел на ивы, что купали свои ветви в зеленой, широкой реке.

-Нет ничего лучше Англии, -  подумал он. «Хватит, привезу папу с Мартой и Элизой домой, и отправлю в Оксфордшир. Пусть розы выращивают и возятся на пасеке. Ездят на охоту, принимают гостей…Папе шестой десяток, пора и в отставку».

-В общем, - заключил он, - нет никакой причины волноваться, Тедди. Мы поедем во Францию и обо всем позаботимся.

Юноша поднял какой-то камешек. Бросив его в реку, выдохнув, он  повернулся к Джону.

-Почему, - гневно спросил Тедди, - почему мне никто никогда ничего не рассказывает? Пропали моя мать, мой отчим,  моя сестра, - а я должен сидеть в проклятой школе, и писать выпускную речь на латыни, вместо того, чтобы…- он осекся и послушно сел рядом с Джоном. Тот потянул его за рукав охотничьей куртки.

-Это мой отец, моя мачеха и моя сестра, - просто сказал Джон, обняв его за плечи. «А ты  мой брат, Тедди, хоть и не по крови…»

-Мы все родственники, - угрюмо отозвался юноша, - одна семья. Спасибо миссис де ла Марк, - он улыбнулся.

-Джон увидел, как юноша достает портсигар. Тедди, заметив его взгляд, оскорблено пожал плечами: «Мне семнадцать через неделю, и я на каникулах, тут не школа».

Он чиркнул кресалом и вздохнул: «Майкл отправляется с вами, я слышал. Он всего на два года меня старше».

-Вот именно, - Джон, как ребенка, погладил его по голове. «Твоя мама бы первая запретила тебе появляться во Франции, милый. Думаешь, ей легко тебя будет потерять?»

-Я хорошо стреляю, - все упрямился Тедди, - и французский у меня, как родной. И Париж я знаю, я там….

-Да это все понятно, - Джон забрал у него сигару и затянулся: «Отменные. Впрочем, у тебя отличный вкус, дорогой мой, - он одобрительно посмотрел на замшевую, цвета табака куртку, и высокие сапоги из мягкой кожи. «К тому же, - он потрепал юношу по плечу, - ты наследник Бенджамин-Вулфов, не забывай».

-А если мама….- начал Тедди, но Джон приложил палец к его губам: «Все будет хорошо. Просто поверь мне. Летом ты увидишь и маму, и Элизу, и своего отчима, то есть, - мужчина усмехнулся, - моего отца. Может, они к выпускной церемонии еще успеют, и услышат, как ты выступаешь. О чем будешь говорить? - поинтересовался Джон.

-Народное волеизъявление как механизм демократического устройства общества, - отчеканил Тедди и ухмыльнулся: «Я американец, мне можно. Буду доказывать, что необходимо всеобщее избирательное право - вне зависимости от расы и религии. А ты о чем говорил? Ты же был королевским стипендиатом, - вспомнил Тедди.

-Я, - усмехнулся Джон, - говорил о том, как нам удержать колонии, дорогой брат.  Tempora mutantur et nos mutamur in illis, - он вскочил: «Пошли, возьмем Дэниела и порыбачим, вечером тут отличный клев. Эти, - он кивнул на дом, - будут свою паровую тележку обсуждать, а мы подышим речным воздухом.

Тедди взглянул на закатное небо: «Только бы у них все получилось».

Два всадника медленно ехали по узкой тропинке. Утренний лес был тихим, на траве сверкали капли росы. Наверху, в кронах деревьев, курлыкали голуби. Мораг, в темно-красной амазонке, внезапно свернула направо и позвала: «Тедди, смотри! Тут ручей».

Она спешилась, и привязала лошадь к дереву, вглядываясь в прозрачную воду: «Вот, все и уехали, даже Майкл. Но ты не волнуйся, - Мораг обернулась и положила маленькую руку ему на плечо, - все будет хорошо, Тедди. Обязательно».

Юноша вздохнул и нехотя ответил: «Понимаешь, я ведь не ребенок, мне семнадцать лет почти…, И только подумать, что я должен тут сидеть, ждать…- он, в сердцах, ударил кулаком по стволу дуба, какая-то птица вспорхнула  в небо. Мораг тихо сказала, все, не убирая руки: «Мы ведь можем ждать вместе, Тедди…Ты же знаешь, я всегда тебе помогу, всегда….»

-Ты очень добра, - он закашлялся и отвел глаза. Она стояла совсем рядом. Тедди увидел кружева в вырезе ее платья. Мораг часто, взволнованно дышала. Подняв руку, потянувшись, девушка  погладила его по щеке.

-Зачем? - еще пронеслось у него в голове. «Нет, нельзя, нельзя, я ведь ее не люблю…»

Но было поздно, - она уже была у него в объятьях, она шептала что-то ласковое, привлекая его к себе. Тедди, забыв обо всем,  обняв ее, - вдохнул тонкий, неуловимый запах чего-то свежего, весеннего, - прохладной, терпкой травы.

Он сжал зубы. Разрывая кружево, приникнув губами к маленькой груди, Тедди еще успел услышать ее стон: «Я вся, вся твоя…»

Они лежали, не глядя друг на друга. Тедди, присев, потер лицо руками: «Прости, пожалуйста…, Это…»

Мораг, даже не оправив юбки, одним быстрым, неуловимым движением очутилась рядом с ним. Обняв его за шею, девушка шепнула: «Это любовь, Тедди. Мы с тобой любим друг друга». Она приложила губы к его уху: «Можно убежать, пожениться в Шотландии…»

-Нет, - он, было, подумал, что надо отодвинуться, но Мораг была так близко, что Тедди чувствовал теплый, влажный жар  ее тела у себя под пальцами. Проведя губами по ее шее, слыша, как бьется ее сердце, юноша  повторил:

-Нет. Я не буду оскорблять твоих родителей, дядю Джованни - он твой опекун, мою маму…, Так нельзя, Мораг. Я дождусь, пока приедут мама и Джон, и сделаю официальное предложение.

-Да! - томно подумала девушка. «Повременим, ничего страшного. Он свое слово сдержит». Она ласково поцеловала его: «Я буду ждать столько, сколько надо, любимый».

Тедди  покраснел: «Господи, какой я мерзавец. Она ведь была девушкой, - чистой, невинной, а теперь…, Теперь я просто должен на ней жениться, обязан. Мама поймет, я знаю».

Она все обнимала его, прижимаясь к нему маленькой грудью. Тедди, стиснув зубы, велел себе: «Нельзя! Когда вы поженитесь, тогда…»

Но Мораг уже ложилась на спину, увлекая его за собой, уже раздвигала ноги, ее угольно-черные волосы разметались по свежей траве. Тедди, раздеваясь, отбрасывая одежду, услышал шорох моря, и шепот той, другой: «Я так люблю тебя, так люблю!»

-Это не она, - горько понял Тедди. Мораг, приподнявшись, застонав, чувствуя, как он расстегивает пуговицы на ее платье, крикнула: «Я люблю тебя!»

-Да, -  Тедди увидел, как белеет ее тело среди высокой, мягкой травы, - любишь.

Он подавил вздох. Наклонившись, юноша поцеловал ее: «Пусть будет так».

Сэмуэль Берри протирал стаканы за стойкой. В «Золотом Вороне» было тихо, в распахнутые окна дул свежий, прохладный ветер с моря.

-Пора и на покой, - подумал Берри, полюбовавшись сиянием стекла. «Мальчик пусть за дело берется, а я с внуками возиться буду. Уже трое, - он почувствовал, что улыбается, - хороша эта француженка оказалась. Они, конечно, такие же англичане, как и мы. Две сотни лет тут живут. Все равно - Фошоны. Значит, французы».

Со двора раздался стук копыт. Невысокий, светловолосый мужчина, просунул голову в дверь: «Мистер Берри?»

 -Глаза, - вспомнил Берри. «Пятнадцать лет прошло, а они все такие же».

Он вышел из-за стойки  и раскрыл объятья: «Давно не виделись, ваша светлость. Добро пожаловать. Никак, - Берри подмигнул ему, - на рыбалку собрались?»

-Да, - Джон рассмеялся, - я слышал, в Бретани она хороша. Что, мистер Берри, - он взглянул на кусок корабельной обшивки, что висел на стене, - все еще показываете посетителям записку Ворона?

-А как же, - кабатчик приосанился, - и сын мой будет показывать, и внук..., У меня уже трое, внуков, - гордо добавил он.

-Вот и мои товарищи, - Джон повернулся. «Мистер Питер Кроу, и его сын, Майкл. Тоже порыбачить захотели. Перекусить у вас найдется что-нибудь, мистер Берри?»

-Кроу, чьи шахты в Корнуолле, - заметил Берри, пожимая руку Питеру. «Вы в наших краях человек известный. А перекусить, - он стал загибать пальцы, - пирог с бараниной и устрицами, последние доедаем, и суп, французский, моя невестка готовит. Биск называется. Хлеб свежий, сегодня пекли. Вам вина или эля? - спросил он, обмахивая тряпкой деревянный стол.

Джон блаженно вытянул ноги  и взглянул на Питера: «Бутылку белого, хотя вы, мистер Берри, наверное, втридорога за нее дерете...»

-Так война, ваша светлость, - Берри развел руками. «Это еще из старых запасов..., - он осекся и покраснел.

-Из тех запасов, что капитан Джек Фэрфакс доставляет из Сен-Мало, - заметил Джон. «Вот, казалось бы, - он повернулся к Питеру и Майклу, - французские товары запрещены к ввозу. Да и вообще, - откуда их взять, побережье патрулируют военные корабли. Однако же в любой таверне отсюда до Грейт-Ярмута, если хорошенько попросить, можно достать и бордо, и бургундское. И в Лондоне, конечно, тоже, - Джон махнул рукой: «Ладно, Господь с ним, мистер Берри, война войной, а людям жить надо».

-Вот именно, ваша светлость, - пробурчал кабатчик. «Я сейчас пошлю слугу за Джеком. Он тут неподалеку живет. «Молния» его готова выйти на рыбалку, - Берри со значением поднял бровь.

-А мне эля принесите, - распорядился Джон. «Лучшего английского эля, я теперь его долго не попробую. Сестра моя привет передает, - он, неожиданно, улыбнулся. «У нее все хорошо, дети растут, старшему моему племяннику уже тринадцать этим годом».

-Вам тоже жениться надо, - неожиданно сказал Берри и тут же покраснел: «Простите, ваша светлость».

-Вот приеду с рыбалки, - Джон усмехнулся, - и женюсь.

Уже разливая вино в оловянные стаканы, Майкл нерешительно сказал: «Дядя Джон, но ведь это контрабанда...»

-Так не пей, - Питер рассмеялся: «Хорошо, что мы все вместе во Францию отправляемся, мальчик хоть волноваться не будет». Он попробовал вино, - бордо оставляло на языке вкус цветов, - и спросил: «А что, этот Джек Фэрфакс - сын того Генри Фэрфакса, что клад Энрикеса нашел? Того, с кем Джо вместе плавала».

-Вряд ли, - нахмурился Джон. «Фэрфакс четырнадцать лет назад на суше обосновался. Даже если у него и был сын, больно он молод для капитана».

-Приемный, - раздался смешливый голос у них за спиной. Высокий, широкоплечий мужчина в потрепанной, суконной куртке  громовым голосом велел: «Сэмуэль, еще стакан принеси!»

Он присел за стол, и пожал руки мужчинам:

-Джек Фэрфакс, к вашим услугам. Лучший контрабандист побережья. Папа, - Джек откинулся на спинку скамейки и достал прокуренную трубку, - на моей матушке женился, как мне двенадцать лет было. Мой-то отец там, - он показал рукой в сторону моря, - утонул. И братишка у меня есть, - он принял стакан с вином и отпил сразу половину, - десять лет ему. Уже со мной в море ходит. Папа его на мачты отправил, как ему шесть исполнилось. Тоже Генри, - ласково сказал Джек. 

-Папа умер, два года назад, так что теперь они все на мне, - Джек поднял стакан: «Как говорят у тех берегов, куда мы идем: «Yec'hed mat! Ваше здоровье!»

У него были просоленные, коротко стриженые, светлого каштана волосы и веселые, серые, в темных ресницах глаза.

-Экипаж весь на «Молнии», - Джек  принялся за суп, - братишку я не потащу туда. Все же не вино возить. Взял вместо него матроса нового, - он отчего-то улыбнулся, -  хороший паренек, в навигации разбирается. У меня всего  шесть человек на борту, вместе со мной. И вот еще что, - он посмотрел в открытое окно, - давайте поторопимся. Не нравятся мне эти тучи, что с запада идут. Ветер  хороший будет, но может потрепать изрядно.

Джон внезапно побледнел. Капитан Фэрфакс хохотнул: «Будете в трюме лежать, не бойтесь. А вы, - он взглянул на Питера и Майкла, - как, морской болезнью не страдаете?»

-Не страдаем, - твердо ответил Питер, поправляя очки.

Море ревело, тяжелые, темно-зеленые валы бросали «Молнию» из стороны в сторону. Палуба была залита водой. Питер стряхнул капли с карты: «Здесь мы и пришвартуемся, неподалеку от Сен-Брие. Тут сто пятьдесят миль, Джек сказал - если будет такой ветер, завтра к утру увидим берега Бретани. А оттуда направимся на юг, - Питер провел пальцем по карте.

-Вы же хотели обогнуть полуостров и высадиться ближе к Вандее, - удивился Майкл.

-Опасно, - Питер схватился рукой за скользкий борт «Молнии». «Там оживленные порты, везде шныряет республиканский флот..., Лучше мы в лесах подольше пробудем». Он посмотрел на  Фэрфакса, что стоял у штурвала:

-Джек с нами пойдет, у него там какие-то счеты. Его в прошлом году  комиссар Конвента, некий Деметр, в тюрьму засадил, и корабль конфисковал, Джек на рыбацкой лодке домой добирался.

- Поворот в галфвинд! - крикнул Джек, паруса заполоскали, корабль накренился. Питер увидел невысокого, насквозь мокрого паренька, что спускался по мачте.

-Господи, и не спрячешься тут, - отчаянно подумала Мэри. «Когда выходили из Плимута, я на мачте была, но нельзя, же все время там сидеть. Да чего ты боишься? - одернула она себя. «Полсотни миль уже прошли. Капитан Фэрфакс поворачивать не будет. Тете Изабелле письмо я отправила, успокоила ее, -  я с дядей Джоном, и дядей Питером, под присмотром».

-Что за черт..., - пробормотал Питер и схватил пробегавшего мимо паренька за руку. «Молнию» швырнуло в сторону. Они, все втроем, шлепнулись на залитую водой палубу.

-Ты что тут делаешь? - гневно спросил Питер. «Ты же поехала в Ричмонд...»

-Нет никаких причин кричать, - Мэри откинула назад кудрявую голову и ловко поднялась. Питер выругался себе под нос. Он встал, еле удерживаясь на ногах. «Здравствуйте, дядя Питер, здравствуй, Майкл, -  вежливо сказала девушка. «Вы не волнуйтесь, вы же знаете,  мой отец - лучший капитан Великих Озер. Я с детства под парусом хожу. Тетю Изабеллу я предупредила, что я с вами».

-Только нас забыла предупредить, - ядовито сказал Питер и вздохнул: «Что с тобой делать? На сушу ни ногой. Дойдем до Бретани и распрощаемся, вернешься обратно в Плимут. Там мистер Берри о тебе позаботится, отправит в Лондон».

Зеленые глаза блеснули холодом. Мэри, ничего не ответив,  исчезла в темном провале трапа.

-Не надейся, она с нами поедет - сказал Майкл отцу. «Помнишь, ты мне о дяде Стивене, рассказывал - какой, он в детстве был упрямый? Мэри  такая же». Юноша  улыбнулся: «Это и хорошо, как по мне. Смотри,- он повернулся, - какой закат красивый».

Луч солнца осветил бесконечный, морской простор, среди туч показался лоскуток темно-синего, чистого неба. Они увидели чаек, что, закружившись над кораблем, крича, - полетели на юг.

Мэри встала на колени. Чиркнув кресалом, девушка зажгла свечу. Он лежал, свернувшись в клубочек, и до нее донесся слабый голос: «Питер…, Это ты? Что, уже Бретань?»

-К утру увидим ее, дядя Джон, - весело сказала Мэри. Она намочила тряпку пресной водой из фляги. Вытерев его лицо, девушка  улыбнулась: «Здравствуйте».

Корабль тряхнуло, и он замахал рукой. Мэри быстро подставила ему медный таз. Обнимая за плечи, гладя потную, светловолосую голову, она шепнула: «Ничего страшного, дядя Джон. Скоро шторм утихнет, обещаю. Мне только на рассвете вахту стоять, я с вами побуду».

-Лучше мне умереть, - подумал  Джон. «Господи, что она тут делает? Молодая, красивая девушка, и видит меня таким..., - его опять вывернуло. Он, тяжело дыша, спросил: «Как..., ты…, тут...»

-Я вам потом все расскажу, - деловито ответила Мэри. Она огляделась. Наклонившись над каким-то ящиком, Мэри радостно проговорила: «Так вот где они!». Девушка ловко порезала лимон ножом, что висел у нее на поясе штанов, и велела: «Сосите. Это поможет».

Он обессилено закрыл глаза. Пристроив голову у нее на коленях, Джон выдохнул: «Спасибо, мисс Кроу».

Корабль швыряло из стороны в сторону, в трюме пахло солью, потом, чем-то кислым, Мэри выносила таз.  Джон, наконец, заснул, -  когда ветер ослабел,  на исходе ночи. На горизонте, в прозрачной дымке, уже вставал розовый, каменный  берег Финистера.

 

Интерлюдия

Париж, весна  1794 года

Легкий ветер носил по мостовой обрывки бумаги, какой-то сор, перья. Площадь Революции была пуста, только маленькая кучка людей стояла у эшафота.

Лезвие гильотины было поднято наверх, на помосте копошились уборщики. На серые булыжники капала вода.

Высокий, русоволосый мужчина в простой, холщовой блузе, с трехцветной кокардой на лацкане, что вышел на площадь, -  остановился, глядя на эшафот. Подойдя поближе к людям, он спросил: «А что, казнить сегодня не будут?».

Какой-то оборванец сплюнул и зевнул, поковырявшись в зубах палочкой:

-Опоздал, дядя. Сегодня с утра полсотни человек, - он сделал решительный жест рукой. «А то хочешь, оставайся, - радушно предложил он, - к вечеру еще подвезут. Места много, - оборванец указал на площадь, - все видно. Сейчас такой давки, как осенью нет. Все уже насмотрелись на это. Сам-то не местный?- оборванец зорко взглянул на него.

-Из Лилля, - хмуро ответил мужчина, поправив рабочую суму.

-То-то говоришь ты странно, - заключил оборванец и улыбнулся:

-У нас мало казнят сейчас. В Лионе,  говорят, месье Фуше тысячами дворян расстреливал. У них там по улицам кровь текла. И Деметр, в Ренне, тоже человек без жалости, - все церкви закрыл, все монастыри, а монахинь, - оборванец хохотнул, - кто постарше, тех в реку сбросил, вместе со священниками, а кто моложе - солдатам отдал.

-А что, - спросил мужчина, - там у них, на западе, в Бретани - до сих пор против Республики воюют?

-Дикари лесные, - оборванец выругался, - всех бы их зарыть в землю, заживо. Если хочешь народ увидеть, так приходи на Марсово поле, - он показал рукой в сторону Сены, - там гулянье готовят, будут подарки раздавать, еду..., Уже шатры строят.

-А что за гулянье-то? - заинтересовался мужчина.

-Это я тебе не скажу, - признался оборванец, почесав в голове. Он развел руками: «Праздник, чтобы весело было».

-Праздник, - пробормотал сквозь зубы Дэниел, уже оказавшись на набережной Сены. «Культ Верховного Существа, вот это как называется. Робеспьер совсем сумасшедший, -  он прошел мимо собора Парижской Богоматери. Над входом виднелся наскоро намалеванный лозунг: «Высшее Существо и Бессмертие Души». Дэниел повернул на север, к рынку.

Сума оттягивала плечо - в ней было пять тысяч ливров золотом. «Я даже паспорта с собой не взял, - смешливо подумал Дэниел, - в консульской квартире его оставил. Только пистолет и нож. И деньги, конечно».

Он вспомнил скрипучий голос старика, который отсчитывал золото:

-Я бы вам выдал вексель на моего парижского партнера, чтобы не возить такую сумму через границу, однако, - банкир развел руками, - ему зимой голову отрубили, бедняге. Отказался предоставлять очередной кредит. Они же со всеми воюют, а война дорого стоит. Контору национализировали. Хорошо еще, что он успел семью во Франкфурт отправить, - старик прервался и послюнявил пальцы:

-Хотя попомните мое слово, эти революционеры и до Франкфурта доберутся. Дайте время. Распишитесь, - он подвинул Дэниелу большую, переплетенную в кожу книгу.

-Векселя господина Кроу всегда в цене, - ласково сказал старик, поглаживая рукой бумагу. «Значит, еще пятьдесят процентов суммы за мной. По этому письму, - он кивнул на конверт, - можете получить их в любой момент. Вы, или кто-то другой».

-Большое вам спасибо, - искренне поблагодарил его Дэниел, забирая тяжелый, холщовый мешочек.

Шпиль Аудекерк уходил в золотое, весеннее небо. «Может, стоило согласиться? - спросил себя он, шагая по каналу. «Иосиф же предлагал - пусть деньги у них полежат. Нет, нет, у них дети. Не стоит их вмешивать в такое».

Из раскрытых окон дома тянуло свежей выпечкой. Элишева, открыв ему дверь, измазанными в тесте руками, весело проговорила:

-Мы с мамой халы печем, дядя Дэниел, на шабат! Письма мы все написали, и мальчикам Горовицей, и Элайдже и  Деборе. Возьмете с собой? Дядя Джон брал наши письма для Пьетро.

-Возьму, конечно, - Дэниел посмотрел на Джо, что вышла из кухни. Та, бросив один взгляд на его суму, сказала: «Иосиф тебя проводит до границы, на всякий случай».

Давид перевесился через перила и ядовито заметил: «Элишева у нас не только в Америку письма пишет, но и...»

-Ты сам ему пишешь, - отрезала девочка, вскинув на брата светло-голубые, материнские глаза. «Я просто привет передаю, вот и все».

Она ушла на кухню, вздернув темноволосую голову. Дэниел одними губами спросил у Джо: «Кому?»

Та усмехнулась, стряхнув муку с рук, и так же неслышно ответила: «Сыну рава Судакова, - в ее глазах промелькнуло что-то холодное, тяжелое, - в Иерусалим».

-А он сюда не приезжает, брат Теодора? - удивился Дэниел. «Мне Изабелла говорила, что он бывает в Европе, деньги собирает. Они в Венеции виделись».

-Сюда, - Джо раздула тонкие ноздри, - нет. Пойдем, - указала она на кухню, - дам тебе перекусить перед Шабатом.

Дэниел огляделся, - рынок уже разъезжался. Наклонив голову, он шагнул в темную подворотню.

-Месье Фуше будет тебя ждать на безопасной квартире, - услышал он голос Джона, - как появишься в Париже, пошли ему записку.  Запоминай: «Ваши сапоги готовы, могу принести их для примерки».

-А если у меня потребуют сапоги? - удивился Дэниел.

Граф Хантингтон закатил глаза:

-Это безопасная квартира. А записка - просто сигнал, что ты приехал. Там никого, кроме вас двоих, не будет. Наверное, - добавил он нехотя. «Оружие возьми, на всякий случай. Фуше человек непростой».

-Палач Лиона, - брезгливо вспомнил Дэниел. «Тысячи человек расстрелял. Но, кроме него,  нам не на кого опереться».

Во дворе было грязно, курица клевала что-то у лужи, большой  кот, лежа на солнце - следил за ней. У стенки, какой-то мужичок, сидя на камне, дымя короткой трубочкой, читал старый, пожелтевший номер «Папаши Дюшена».

- С тех пор, как  убили Марата и казнили Эбера, -  мужичок поднялся, - он был в затрепанной, суконной куртке и такой же фуражке с трехцветной кокардой, - во Франции не осталось хороших журналистов. Вы сапожник, месье? - спросил он Дэниела. У мужичка были пронзительные, острые, светло-серые глаза.

-Сапожник, - согласился Дэниел.

Мужичок прислушался:

-А вы не местный. Все равно. Я заказчик, - руки он протягивать не стал. Дэниел облегченно подумал: «Слава Богу, хоть пожимать ее не надо».

-Прошу, - коротко сказал мужичок, свернув газету, выбив трубку. Он  указал на хлипкую дверь. Дэниел шагнул на прохладную, каменную лестницу и обернулся.

-Третий этаж, направо, - у его собеседника в руках внезапно оказался пистолет. «Без фокусов, месье, тут во всех квартирах мои люди сидят».

Дэниел вздохнул и стал подниматься по заплеванным ступеням. Жозеф Фуше последовал за ним.

Очередь к воротам тюрьмы Порт-Либр извивалась по мостовой, уходя за угол высокой, каменной ограды бывшего аббатства. Рю де Фобур-Сен-Жак была пуста. Женщины, с узелками в руках, внимательно следя за деревянными воротами, что вели во двор тюрьмы.

Мари-Анн обернулась и помахала рукой высокой, заметно, беременной девушке, что шла по улице.

-Может, не стоит рисковать? - вздохнула женщина. «Ерунда, всю зиму Констанца сюда ходила. Никто ничего не заподозрил. Господи, ей рожать через месяц, хоть бы Антуан дожил до этого. Может, его выпустят, может, он увидит дитя…, - Мари-Анн почувствовала, как увлажнились ее глаза. Женщина велела себе: «Не смей! Констанца родит, и можно будет потом принести маленького сюда. Антуан хоть посмотрит на сына, или дочку».

Констанца встала рядом и поправила чепец, что закрывал темно-золотые, отросшие волосы: «Все хорошо, кузина. Акушерка довольна. Ту книгу, что дяде нужна,  я достала, - она передала мадам Лавуазье маленький томик. «У Лагранжа взяла».

-Как он? - почти шепотом спросила Мари-Анн.

-Сидит, пишет, - уныло ответила Констанца,  с ненавистью посмотрев на солдат Национальной гвардии, что меняли караул на воротах.

-А что еще остается? - она усмехнулась. Вспомнив аккуратную стопку тетрадей с черновиком своей книги, девушка добавила, одними губами: «Я ведь тоже пишу, каждый день. Иначе с ума сойти можно, - Констанца посмотрела на свой высокий живот: «Сейчас папу увидишь».

Ребенок весело, бойко заворочался. Она заставила себя не плакать, сжав длинные, в пятнах от чернил, исколотые иглой пальцы. Она писала каждый вечер, -  в их маленькой, холодной комнатке, закончив шитье, при свете огарка, -  писала о казни Эбера и Дантона, писала о листовках, призывавших искать шпионов, писала о том,  как бежали люди из Парижа, о речах Робеспьера и расстрелах в Лионе.

-Я все это издам, обязательно,- говорила себе Констанца, ложась на узкую, рассохшуюся кровать, заворачиваясь в тонкое одеяло. Она клала руки на живот: «Ты прости меня, милый, что все это видишь и слышишь. Но вот родишься, нашего папу освободят, и мы уедем в провинцию. Спрячемся, затеряемся…- она и правда - верила в это. Так хотела верить, что, закусив зубами угол подушки, повторяла: «Мы выберемся, обязательно…»

Констанца взяла худую, покрасневшую руку Мари-Анн и незаметно пожала ее. Та слабо улыбнулась, переступая затекшими ногами.

-Об Элизе так ничего и не слышно, - горько подумала Констанца. «Может, попытаться потом в Амстердам уйти, с ребенком. Там Джо, она меня приютит. Оттуда можно добраться до Англии…, Но ведь я слышала, летом они собираются ввести войска в Нижние Земли. В Амстердаме то же самое будет, что и здесь».

Сзади шептались две женщины. Констанца невольно прислушалась.

-У меня тетка в Ренне, - говорила одна, -  она написала, что тамошний комиссар Конвента, Деметр, из города и носа не высовывает, даже с охраной. В лесах свой начальник, генерал де Шаретт, он республиканцев на месте расстреливает. А кто из повстанцев попадется Деметру - тех он ослепляет и руки-ноги отрубает.

Вторая женщина быстро, воровато перекрестилась: «А правда, что Волчица в лесу Мерлина живет?»

-В Броселианде, - закивала ее собеседница. «Она и не человек вовсе, мадам Шарант. Моя тетка пишет, что ее никто никогда не видел, Волчицу. Она по ночам орудует. Призрак, - добавила женщина. «Там много привидений, со старых времен, места-то волшебные».

-Проходите! - раздалось от ворот. Констанца невольно улыбнулась: «Вот же суеверные люди бывают. Понятно, что никакой Волчицы нет, народ это придумал. Сейчас Антуана увижу, какое счастье…, - она искоса посмотрела на Мари-Анн и увидела, что та тоже улыбается.

Женщины, стуча по булыжникам деревянными сабо,  двинулись во двор тюрьмы.

В  каморке не было ничего, кроме старого стола, с прилепленной к нему свечой и грубой скамьи. Фуше вежливо указал на нее. Дэниел, водрузив перед ним суму, пожал плечами: «Я постою. Считайте».

Он медленно, методично перекладывал монеты - маленький, сосредоточенный, похожий на крысу.

-Все верно, - наконец, сказал Фуше.

-Как вы понимаете, - он поднял холодные глаза, - за один день такие дела не делаются. Мне надо поговорить с людьми, подготовить почву…Он зарвался, месье, настроил против себя своих бывших соратников, рубит головы и правым, и левым…, Мне надо понять - кто может быть моими союзниками, - Фуше вздохнул и стал складывать золото в холщовый мешочек.

Дэниел вынул из кармана куртки письмо и помахал им перед носом Фуше.

-Это вторая половина, - спокойно сказал мужчина, - она будет выплачена после того, как вы исполните заказ. Письмо будет вам передано тем же способом, что и предыдущая записка - когда голова известного нам человека покатится с эшафота.

-Летом, - пообещал Фуше, жадно глядя на конверт. Он, было, двинулся на скамье, но тут, же замер - на него смотрело дуло пистолета.

-Я могу выстрелить  через куртку, - холодно заметил Дэниел, - тогда ваши люди ничего не услышат. Не зарывайтесь, месье. Я сейчас уйду, и Господь вам в помощь, если  я не миную двор. Этого вам не простят, - он убрал оружие и бросил на стол зазвеневшие монеты.

-Это лично от меня, - Дэниел убрал оружие. «Мне нужен список заключенных в тюрьме Порт-Либр, и родственников, что их навещают. С адресами».

Он вспомнил наставительный голос Джона:

-Даже словом не обмолвись о том, что ищешь тех, кто приходит к Лавуазье, иначе они сразу насторожатся. В Порт-Либре двести человек сидит, если не больше, так безопасней.

-Но почему вы думаете, что Констанца будет ходить к Лавуазье? - удивленно спросил Дэниел. Он увидел, как Питер усмехается, вертя в руках хрустальный бокал с вином.

-Они были очень близки, - Джон поднял бровь, - так что, если Констанца в Париже - она непременно будет его навещать.

-А, - только и сказал Дэниел.

-Нет ничего проще, - отмахнулся Фуше, убирая деньги. «Завтра вам его пришлют. Тем же способом, что и записку ко мне доставили. Всего хорошего, месье, рад был познакомиться».

Дэниел закрыл за собой дверь и стал осторожно спускаться по лестнице. Он зажмурил глаза от яркого солнца, - в подъезде было полутемно. Только обойдя лужу во дворе, оказавшись на улице, Дэниел выдохнул.

В камере было тепло, в открытое окно слышался щебет птиц. Мари-Анн поцеловала мужа в щеку. Она громко сказала, глядя на распахнутую дверь, за которой прогуливался охранник: «Я пойду, постираю белье. Кузина Мари побудет с тобой, Антуан».

Женщина подхватила стопку рубашек и вышла в коридор.

Констанца села на узкую кровать. «Антуан, - шепнула она.  «Антуан, любимый мой...»

Он целовал пятнышки от чернил на пальцах, следы от швейной иглы, и все никак не мог оторваться от ее узкой, нежной ладони.

-Конни, Конни, - он поднял голову. Констанца  ласково прикоснулась к его щеке.  На каждом свидании он обнимал ее - быстро, когда Мари-Анн уже стояла за дверью, на глазах у охранника, так, как обнимают родственников. Он мимолетно клал руку на ее живот и зачарованно думал: «Дитя..., Господи, велико милосердие твое. Только бы дожить, только бы увидеть маленького».

-Надо сказать, - приказал себе Лавуазье. «Они должны знать. Нельзя, чтобы они услышали о таком в канцелярии. Сейчас Мари-Анн вернется, и скажу. Так и не увижу, - горько подумал он, - кто родится».

-Как он? - неслышно спросил Лавуазье. Он заметил, что шаги охранника удаляются. Встав на колени, обняв Констанцу, мужчина прижался щекой к ее животу. Ребенок задвигался, и он ощутил слезы на глазах. «Расти, и радуй маму, - подумал Лавуазье. «Будь счастлив, милый мой».

-Он бойкий, - улыбнулась Констанца. «Акушерка говорит, что все хорошо. Еще месяц..., - она осеклась и стерла слезы с его лица. «Антуан, - она взяла его руки, -  Антуан, что такое...»

Он встал и подошел к окну. Мари-Анн развешивала выстиранное белье на веревке.

-Как раз на неделю мне хватит, - понял Лавуазье. «Надо пойти..., туда в чистой рубашке. Надеюсь, хоть исповедоваться разрешат. Сейчас только те кюре остались, что признали конституцию, остальные  в подполье. Да какая разница. Весна теплая в этом году, трава, какая густая. Птицы вернулись…, - он посмотрел в яркое, голубое небо.

-Вот и все, - весело сказала Мари-Анн, стоя на пороге камеры. «Сейчас мы тебя покормим, милый. Что случилось? - она взглянула в лицо мужа.

-Надо, - велел себе Лавуазье. Констанца все сидела на кровати. Ее темные, большие глаза внезапно подернулись слезами и девушка подумала: «Нет, нет..., Такого не может быть, я не позволю, я не переживу...»

-Живите, - Лавуазье улыбнулся, глядя на них. «Живите дальше, мои любимые. Выходите замуж, обязательно. Это наше последнее свидание, - добавил он.

-Его выпускают, - радостно сказала себе  Констанца. «Спасибо, спасибо..., - она посмотрела на Мари-Анн. Та только  пошатнулась, схватившись за косяк двери: «Когда?»

-Восьмого мая, - вздохнул он. «Через неделю. Простите меня, милые мои, если я вас, чем обидел. Констанца увидела его улыбку - нежную, ласковую. Девушка почувствовала, как у нее перехватило горло.  Ребенок недовольно заворочался. «Нельзя, - приказала себе Констанца. «Ты не одна, у тебя дитя. Не думай о себе, думай о маленьком. Ему плохо, когда ты плачешь».

Лавуазье взглянул на ее искаженное страданием лицо: «Конни, Конни, не надо...». Она уронила голову в ладони. Помотав ей, подышав, Констанца стала помогать Мари-Анн накрывать на стол.

Он перекрестил их на прощанье и  вздохнул - охранник стоял прямо напротив двери:

-Удачных родов, кузина Мари. Пожалуйста...- Лавуазье не закончил. Констанца, прикусив губу, кивнула.

-Окрещу, - повторяла она, еле переставляя ноги, спускаясь по лестнице вслед за Анн-Мари. «Я обещала Антуану. Хоть я и не верю в Бога, но дитя окрещу. Он просил. И назову, как отца. Наверное, мальчик будет, - она вспомнила веселый голос акушерки: «Вся сияешь, милая моя. И носишь высоко,- женщина ощупала ее живот. «Думаю, мальчишка, и не очень большой».

-Отец, - слабо сказала Констанца, - он..., невысокий.

-Ну и славно, - акушерка вымыла руки. «Лежит правильно, девушка ты молодая, здоровая…, Хоть и недоедаешь, - она помолчала, - но сейчас в Париже и нет тех, кто ест вдоволь».

-Кроме депутатов Конвента, - зло подумала Констанца, расплачиваясь.

Уже когда они миновали  ворота тюрьмы, Мари-Ан  взяла ее под руку: «Не ходи туда».

-Я не могу, не могу...- горько ответила Констанца. «Я должна его увидеть, Мари-Анн, в последний раз. Я пойду, - она вздернула голову.

Женщина только со значением посмотрела на ее живот:

-Как знаешь. И тебе замуж надо выйти, не маши рукой, - строго добавила она, - сейчас же они, - Мари-Анн кивнула на большой, трехцветный флаг, что свисал с какого-то балкона, - венчание отменили. Это ничего не значит - в префектуру сходить. Ты не забывай, Мари Ламартье двадцать лет назад умерла. У тебя только и есть, что свидетельство о крещении ее, ни паспорта, ничего. Опасно это, - вздохнула мадам Лавуазье, - Орлеан, конечно, далеко, вряд ли туда запрос посылать будут, но все равно - опасно.

Они уже подходили к Пантеону, когда Констанца, мрачно, сказала:

-Я понимаю, мадам Лавуазье. Но на мне никто жениться не  захочет, - она скосила глаза на свой живот.  «А платить деньги кому-то - страшно, вдруг донесут. Да у нас и денег нет, -  она отвернулась.

-Антуан..., - подумала Констанца и почувствовала, как мадам Лавуазье поддерживает ее.

-Вернемся  домой, и ляжешь, - приказала та. «На тебе лица нет, а дитя  беречь надо, дорогая моя».

Во дворе женщины стирали белье.

-Приходили тут, - сказала одна, выпрямляясь, оглядывая Констанцу, - из префектуры. Спрашивали - все ли парижане, а если кто-то без документов живет, так в следующий раз в тюрьму отправят. Там своего ублюдка донашивать будешь, там же и родишь, - она сплюнула.  Вторая кумушка добавила: «Все равно мертвый будет. Она же вся заразная насквозь, шлюха есть шлюха».

-Прекратите! - прикрикнула мадам Лавуазье. «Это моя кузина, из Орлеана, вы же знаете».

-Как будто в Париже своих гулящих не хватает, - женщина уперла руки в бока, - уже из провинции стали приезжать.

-Или задушит его, - все не унималась вторая, - или в Сену выбросит....

-Простите, - раздался у них за спиной мягкий, мужской голос, - я бы хотел видеть мадам Лавуазье...

Констанца открыла рот. Он был в отлично сшитом сюртуке цвета палых листьев, с шелковым, кремовым галстуком, на лацкане блестела бриллиантами масонская булавка. Русые, коротко подстриженные волосы золотились под весенним солнцем.

Мари-Анн бросила один взгляд на изумленное лицо Констанцы. Женщина широко улыбнулась: «Кузен...»

-Дэниел, - помог он.

-Кузен Дэниел, - повторила мадам Лавуазье, - мы вас заждались. У вашей жены, - со значением проговорила она, - все в порядке. Наша дорогая Мари очень соскучилась.

В сине-зеленых глазах заметался смех. Дэниел, поцеловав Констанцу в щеку, - та так и стояла с открытым ртом, - громко ответил: «Я очень рад, милая жена, что успел добраться сюда…»

-Из Орлеана, - опять встряла мадам Лавуазье.

-Из Орлеана, - согласился Дэниел. Ловко обойдя ручеек мыльной воды, что бежал по булыжникам, мужчина  предложил Констанце руку.

Они зашли в подъезд.  Первая кумушка, встряхивая белье, пожала плечами: «Вроде богатый человек, чего жену в черном теле держит?»

-Да все понятно, мадам Ланье, - держа во рту деревянную прищепку,  стала объяснять другая, - не его это дите. Сначала, как узнал,  вспылил, жену выгнал, а теперь мириться приехал. Соскучился по этому делу, - она недвусмысленно подвигала рукой. Обе женщины расхохотались.

Констанца сидела на табурете, держась за руку Дэниела, и все повторяла: «Так значит, они спаслись...»

Дэниел отпил кофе и поморщился:

-Ну и помои. Господи, как они тут выживали, все это время. И платье у нее - заплата на заплате. Очень хорошо, - он незаметно посмотрел на живот Констанцы. «Как раз то, что мне надо. Я объясню Салли, что не мог оставить женщину в отчаянном положении. Скажу, что я не живу с Констанцей, что наш брак - формальность..., А Констанца ничего не узнает о Салли и маленьком. Не придется бросать карьеру.  Констанца, - он усмехнулся, - она мне всю жизнь благодарна будет. Вот и славно».

-Спаслись, - повторил Дэниел. «И Теодор, и моя сестра, и Мишель. Они добрались до Петербурга, поженились...»

Констанца вытерла ладонью слезы и опять всхлипнула: «А тетю Марту и дядю Джона казнили…, И Элиза пропала, я не знаю, где она...»

-Граф Хантингтон, и твой дядя поехали ее искать, - успокоил ее Дэниел. «В Вандею. И Майкл с ними отправился. Все будет в порядке, Констанца».

Мадам Лавуазье нарезала  черствый хлеб: «Сыра у нас нет, все моему мужу отнесли. Угощайтесь, месье Вулф». Она помолчала:

-Вам в префектуру сходить надо, пожениться. Вы меня простите, месье Вулф, что я так прямо говорю, но Констанце опасно тут оставаться. Это же не брак, - она усмехнулась, - префект вам бумагу выдаст.  Потом ее выбросите, как в спокойном месте окажетесь.

-Я тебе выпишу американский паспорт, - Дэниел наклонился к Констанце, - у меня печать есть. Когда только мы поженимся, ты будешь обладать дипломатической неприкосновенностью, как супруга посла. Вот и все, очень просто, - он улыбнулся.

Констанца не поднимала глаз от чистого, выскобленного пола.

-Антуан был бы рад, - грустно подумала она, - это же Дэниел..., Он добрый, заботливый, он вырастит дитя. Только надо..., - она вздохнула. Комкая изношенную, синюю шерсть платья, девушка поднялась: «Я провожу тебя, Дэниел».

На лестнице было пустынно, в окно был виден купол Пантеона и летящие над Парижем, быстрые, белые облака.

-Дэниел, - спросила она, держась рукой за стену, - ты приехал..., приехал, чтобы разыскать меня?

-Конечно, - он посмотрел на ее бледные щеки, на круги под темными глазами:

-Тебе сейчас не надо волноваться, а надо есть, и отдыхать, Констанца. Мы поженимся и сразу уедем в Кале. Там должны быть американские корабли, в гавани. Дитя родится в Америке…,- Дэниел увидел, как блеснули ее глаза - быстрым, холодным, огнем.

-Я тебя не люблю, - Констанца вскинула голову. «И ты меня  тоже. Поэтому ты мне должен обещать - мы не будем жить, как муж и жена, и разведемся, если кто-то из нас об этом попросит. Иначе будет бесчестно».

-Конечно, - мягко ответил Дэниел. Наклонив голову, он поцеловал  руку девушки. «Слово джентльмена, Констанца. Я приду вечером, заберу твои вещи, - он усмехнулся, - когда соседки ваши разойдутся. У меня консульская квартира, там совершенно безопасно. У тебя будет своя спальня, конечно, - добавил он. «Завтра отправимся, купим тебе платьев, обуви, - он взглянул на ее истрепанные туфли, - багаж...»

-Я бы хотела одолжить, у тебя денег, - твердо проговорила Констанца, - под расписку. Как только я начну зарабатывать, в Америке - я отдам. Я должна помочь мадам Лавуазье, я бы без нее не выжила…, И мне надо будет заплатить за роды..., - она покраснела и смешалась.

-Пожалуйста, - попросил Дэниел, - дай мне возможность сделать это самому. 

Она молчала, а потом вздохнула:

-Спасибо, Дэниел. Я ведь до сих пор  в списках тех, кого разыскивает Комитет Общественного Спасения, меня могут отправить на гильотину... - Констанца подышала и закрыла глаза: «Он хороший человек. И у маленького будет отец. А я буду работать, и вспоминать об Антуане. Вот и все, и больше мне ничего не надо. Никого не надо».

-Все будет хорошо, - ласково сказал Дэниел. Констанца, не поднимая век, превозмогая огромную, перехватившую дыхание, боль в груди, заставила себя не думать о веселых, голубых глазах, не слышать шепот: «Конни, любовь моя...». Она кивнула: «Да».

Дверь кабинета префекта была украшена трехцветной кокардой. Констанца сидела, сплетя пальцы, покачивая ногой, - она была в новом, просторном, цвета лесного мха,  платье, собранном под грудью. Темно-золотые локоны выбивались из-под кружевного чепца.

-У  нее отличная фигура, - подумал Дэниел, исподтишка оглядывая девушку. «И грудь выросла, это потому, что она ребенка ждет. Надо будет уложить ее в постель, и быстрее, - он усмехнулся и услышал ворчливый голос: «Брачующиеся!»

В кабинете пахло старыми чернилами, над креслом префекта висел написанный на холсте лозунг: «Свобода, Равенство, Братство».

Констанца бросила взгляд на гипсовый бюст, что стоял на деревянном пьедестале, и невольно улыбнулась: «Тетя Тео. Надо же, где мы встретились. Хорошо, что они с дядей Теодором счастливы». Она незаметно положила руку на живот и пообещала ребенку: «Мы тоже с тобой - будем счастливы, милый. И я тебе расскажу о твоем папе, когда ты подрастешь, обязательно».

-Мисс Софи Кроу, - префект изучал американский паспорт, - рождена в Бостоне, двадцати лет от роду, и мистер Дэниел Вулф, рожден в Вильямсбурге, Виргиния, тридцати девяти лет от роду.  Посол по особым поручениям, - с акцентом прочел он. Префект откашлялся,  отведя глаза от Констанцы.

-А что это вы в Париже решили жениться, месье Вулф? - полюбопытствовал префект.

-Я участвовал в американской революции, - искренне сказал Дэниел, - и восхищаюсь французской. Мы с моей будущей женой решили, что приедем на землю, освященную высокими идеалами свободы, - он указал на лозунг, - и там заключим наш союз. Наш ребенок, - он улыбнулся, - родится в стране, которая стала светочем разума и справедливости для всего цивилизованного мира.

Префект зарделся. Присев, окунув перо в чернильницу, он стал выписывать свидетельство о браке.

-Вот, - сказал чиновник, передавая его Дэниелу, - в четвертый день второй декады флореаля, второго года Республики, я, префект пятого округа города Парижа, удостоверяю брак, заключенный  месье Дэниелом Вулфом и мадемуазель Софи Кроу. Поздравляю, -  добавил префект, пожав ему руку.

На улице было пустынно, пахло свежей травой, ветер шелестел наклеенными на стены обрывками листовок и старых газет.

-Антуан, - подумала Констанца и сказала себе: «Ты пойдешь туда, на площадь Революции. Ты будешь с ним до конца, с ним и Мари-Анн. Так будет правильно».

-Подожди, - остановил ее Дэниел и достал из кармана сюртука бархатный мешочек.

-Это просто символ, - вздохнул он, - но я подумал, тебе будет приятно..., Можешь не надевать, конечно, но так более, - он поискал слово, - безопасно.

Констанца посмотрела на золотое кольцо с темной, большой жемчужиной. Слабо улыбнувшись, она ответила: «Хорошо». Девушка  почувствовала холод металла на пальце и вздрогнула: «Я тебе его верну, конечно..., Когда...»

-Когда придет время, - Дэниел поднял руку. «Разумеется, Констанца».

-Ты очень хорошо врешь, - она кивнула на двери префектуры. «Любой бы поверил».

-Я дипломат, - пожал плечами Дэниел, - это моя профессия. Пойдем, - он предложил ей руку, - тебе надо поесть.

Порыв ветра заполоскал подолом ее платья. Констанца, поежившись, запахнула на груди кашемировую шаль.

Дэниел проснулся от стука в дверь. Приподнявшись на локте, он взял с персидского ковра свой золотой хронометр: «Семь утра. Кого черт несет?»

В консульской квартире стояла тишина, - кроме него и Констанцы, тут никого не было.  Дэниел накинул шелковый халат. Зевая, потирая лицо руками, он вышел в переднюю.

Комнаты была убраны, пахло сандалом и воском для паркета, в углу стояли два сундука - вещи были уже сложены.

-Проверка документов, - раздалось с лестницы. «Отоприте дверь, иначе мы ее взломаем».

-Это не Фуше, - хмыкнул Дэниел, - он понятия не имеет, кто я такой. Разве что только он за мной слежку пустил. Все равно, нельзя рисковать.

-Констанца, открой, - он приблизил губы к замочной скважине и подергал бронзовую ручку двери. Все дни она проводила с мадам Лавуазье, -  когда Дэниел спросил, что она там делает, жена вздохнула: «Просто сидим и держимся за руки..., Говорим об Антуане, я ей помогаю разбирать его заметки...- Констанца поднялась:

-Мне и самой надо работать. Я хочу приехать в Америку с окончательным вариантом рукописи, чтобы сразу предложить ее издателям. Спокойной ночи, Дэниел.

-Надо написать ее отцу, - напомнил себе Дэниел.

-Я это из Нью-Йорка сделаю. Наверняка, за ней дадут какие-то деньги. Джованни не бедный человек. Я  все-таки спас его дочь от эшафота. Она, кстати, может умереть родами, - он вспомнил узкие, стройные бедра жены. «Ее мать умерла, Питер же мне рассказывал. Еще чего не хватало, - Дэниел нахмурился и отпил вина.

-Она отменный журналист.  Будет работать под псевдонимом, конечно, но эта книга, - он бросил взгляд на тетрадь, что лежала перед ним, на столе, - это, же золотое дно. У замужних нет прав на собственность, на, те деньги, что они получают. Вся прибыль от ее книги, от статей - станет моей, - он потянулся: «Пусть лучше ребенок умрет. Кому он нужен?  Констанца молода, она мне родит законного наследника».

Она открыла дверь - в шелковой, тонкой рубашке, с разметанными по плечам косами. «Надень чепец и ложись в мою постель, - попросил Дэниел. «Пришли проверять документы, у тебя волосы уже отрастают».

Констанца только кивнула и быстро оправила свою кровать. В комнате неуловимо, горько пахло цитроном. «Какая у нее кожа белая, - полюбовался Дэниел. «Нет, она кремовая, как сливки. Может быть, как раз сейчас..., Нет, нет, слишком мало времени  еще прошло. Пусть  сначала казнят Лавуазье».

Он открыл дверь на лестницу и широко улыбнулся: «Доброе утро, господа».

-Попрошу ваши документы, - хмуро сказал офицер Национальной Гвардии, - в Париже неспокойно, сами понимаете. Война идет.

-Мы - нейтральная страна, - Дэниел пригласил наряд солдат в переднюю и указал на американский герб, что красовался на стене. «Эта квартира - собственность правительства Соединенных Штатов Америки, которое я представляю. Вот все нужные бумаги, -  он взял со столика папку испанской кожи.

Офицер просмотрел документы: «Кто-нибудь есть еще в комнатах, месье Вулф?»

-Моя жена, - Дэниел усмехнулся и поднял бровь, - однако она еще спит. Мы поздно легли. Вот наше свидетельство о браке, - он протянул бумагу гвардейцу.

-Так вы молодожен, месье, - тот рассмеялся.

-Кто там, милый? - раздался из спальни томный голос.

-Не волнуйся, Софи, - отозвался Дэниел, - просто проверка, из префектуры.

-Мы должны осмотреть комнаты, - кашлянул офицер, - сами понимаете, месье, так положено..., Мы не побеспокоим мадам, - торопливо добавил он, искоса посматривая на полуоткрытую дверь спальни.

Красивая девушка в кружевном чепце лежала, облокотившись на шелковые подушки. Офицер подумал: «Хороша. Только она бледная очень, но ей идет. И что это месье Фуше просил проверить квартиру - вроде ничего подозрительного тут нет».

-Письмо банкира у меня в шкатулке, - вспомнил Дэниел, прислонившись к ореховому столику в передней, - а шкатулка  в тайнике. За книгами, в библиотеке. Туда они не полезут. Это Фуше устроил, сомнений нет. Пусть  думает, что Робеспьера хотят убрать американцы - вряд ли он будет нам посылать ноту протеста по этому поводу, в его положении, - Дэниел скрыл улыбку.

-Все в порядке, - поклонился офицер, - простите, что побеспокоили.

-Я понимаю, - развел руками Дэниел, - время такое. Хорошего вам дня.

Заперев дверь, он подошел к окну, что выходило во двор. Дэниел увидел неприметного мужчину, в темном сюртуке, что разговаривал с гвардейцем.

-Все понятно, - усмехнулся Дэниел. «Надо сегодня сходить к тому человеку, связному Джона, оставить письмо. Жаль, что он сюда только зимой приехал - ничего не знает о герцоге и Марте. Они погибли, скорее всего, а Элиза умерла где-то, ребенок же».

Он вернулся в спальню. Констанца, поднимаясь, выдохнула: «Они ушли?»

-Это просто проверка, - заметил Дэниел, исподтишка любуясь ее высокой, обтянутой шелком, грудью, - но тебе не стоит сегодня ходить на площадь Революции, Констанца. Останься здесь. Послезавтра мы уезжаем в Кале. Не надо рисковать, там все будет кишеть солдатами, соглядатаями, - он поморщился.

Она замерла: «Дэниел, я обещала…Мари-Анн будет меня ждать , и он…, он, - Констанца покачнулась: «Антуан. Ему нужно меня видеть, как ты не понимаешь…, - девушка закусила губу.

-Еще и за ней слежку могут пустить, - зло подумал Дэниел. «Увидят, с кем она разговаривает…, Откуда американке знать жену Лавуазье? Фуше не дурак, размотает ниточку.  Вспомнят и о месье Констане, и об убийстве Марата…, Нельзя ее туда пускать».

-Констанца, - он опустился в кресло и указал на ее живот, - ты пойми, я беспокоюсь за тебя. За ребенка. Неужели ты хочешь  подвергнуть опасности дитя, меня,  мадам Лавуазье? Ты уже один раз, - он помолчал, - оставила невинного человека на произвол судьбы, а сама бежала. Это ведь ты подговорила мадемуазель Корде убить Марата, - Дэниел склонил голову набок:

-Ей отрубили голову, а ты жива и здорова. Как ты можешь ставить под угрозу жизнь женщины, которая спасла тебя? Учитывая, - добавил Дэниел, - что ты и так украла у нее мужа, Констанца.

Темные глаза заблестели, она раздула ноздри: «Я никого не воровала. Антуан взрослый человек,  мы не причинили страданий Мари-Анн.  Шарлотта Корде была сумасшедшая, Дэниел, и я просто не смогла ее остановить».

-Не смогла, или не хотела? - поинтересовался Дэниел и поднял руку: «Все, хватит споров, хватит ворошить прошлое. Ты не пойдешь смотреть на казнь, я тебе запрещаю».

-Что? - угрожающе поинтересовалась Констанца: «Ты не имеешь никакого права мне что-то запрещать, ты мне никто!».

-Я твой муж, - устало заметил Дэниел. «Я буду воспитывать твоего ребенка. И хватит об этом, - он нарочито потер виски.

Констанца пробормотала что-то, дверь грохнула. Он услышал звук ключа в замке ее спальни.

-Просто запру ее снаружи и все, - сказал себе Дэниел. «Тут второй этаж. Не будет же она на мостовую спрыгивать». Он посмотрел на часы: «Хорошо утро началось, ничего не скажешь. Завтрак самому придется готовить. От Констанцы, кроме кофе, ничего не дождешься».

Он потянулся и прошел в умывальную.

Констанца лежала на кровати, следя за стрелкой на бронзовых, с фигурами муз, часах, что стояли на камине. Когда она подошла к десяти, девушка вздохнула. Открыв сундук, выбрав простое, из светлой шерсти платье, Констанца стала одеваться. В квартире, - она прислушалась, - было тихо. На кухне стояла тарелка с хлебом и сыром, под нее была подсунута записка: «Поешь, пожалуйста, я поздно вернусь».

-Какой заботливый, - ехидно сказала Констанца, поставив кофейник на треногу в очаге. «Как только дитя подрастет,  я от него уйду. Он обещал меня отпустить, он сдержит свое слово». Позавтракав, она надела свою самую простую шляпку и подошла к дверям.

-Что за черт, - в сердцах сказала Констанца, пытаясь их открыть. «Ключи, должны быть ключи…, - она оглянулась, ища их глазами, и замерла: «Мерзавец, что за мерзавец…., Нет, ты меня так просто не  остановишь, - Констанца решительным шагом прошла в свою спальню. Сдернув с кровати простыню, девушка стала рвать ее на полосы.

Она вышла на балкон. Подождав, пока какие-то прохожие завернут за угол, привязав самодельный канат к перилам, Констанца ловко перелезла через ограждение.

-Прости, маленький, - сказала она своему животу. «Но так надо, я не могу иначе». Оказавшись на мостовой, Констанца резко, со всей силы дернула ткань. Бросив ее в канаву, девушка пошла к реке.

Он сразу увидел их - они стояли почти у самого эшафота. День был солнечным, даже жарким, пахло распустившимися цветами. Лавуазье вспомнил: «Хорошо, что я Теодору те записи отдал…, Они, конечно, сырые, там еще много работы, но кому-нибудь пригодятся, наверняка. И хорошо, что я исповедовался. Господи, - вздохнул он, - прости меня».

Толпа была маленькой, площадь была почти пуста. «Насмотрелись на казни, - понял Лавуазье. «Господи, пусть Франция больше не страдает, пожалуйста».

Он увидел глаза жены – голубые, добрые и ее - темные, наполненные болью. «Конни, - он опустился на колени, - Конни. Господи, сохрани ее, сохрани дитя. Как хорошо, что они здесь, обе…, Как я их люблю».

Рядом с ним, щебеча, сел воробей и Лавуазье внезапно улыбнулся. Он так и умер - с улыбкой на губах, только успев почувствовать холодный ветерок на шее. Констанца прикрыла ладонями живот. Неслышно что-то шепча, девушка посмотрела на голову, что катилась по эшафоту. Мертвые губы все улыбались, по доскам расплывалась лужа темной крови. В чистом небе  порхали, пели птицы, сияло солнце. Констанца услышала чей-то звучный голос из толпы: «Господи, призри мученика, и прости Францию, ибо не скоро еще она  искупит грехи свои, не скоро родится подобный тому, кто умер сейчас».

-Он же почти из дома не выходит, - вспомнила Констанца. Лагранж, - высокий, совершенно седой, сутулый, оказавшись рядом с ними, взял под руку Мари-Анн.

-Я провожу вас, милая, - сказал ученый, и та взглянула на Констанцу. Девушка стояла, не двигаясь, по бледному лицу текли слезы.

-Идите, мадам Лавуазье, - наконец, сказала она. Наклонившись, Констанца быстро, крепко обняла женщину: «Я вам напишу, сразу же. Спасибо, спасибо вам за все». Их слезы смешались. Они все не могли оторваться друг от друга, пока Констанца, всхлипнув, не махнула рукой. Мари- Анн перекрестила ее. Женщина медленно, держась за руку Лагранжа, пошла к Новому Мосту.

Толпа рассеялась, трупы свалили в телегу и прикрыли холстом. Констанца подошла ближе к эшафоту - пахло свежей кровью. Она, потянувшись, опустила руку на его край.  Ладонь была, как в огне, но Констанца, вытерпев, сжав зубы, -  приложила ее к животу.

-Вот и нет у тебя отца, - выдохнула Констанца. Не стирая слез с глаз, не разбирая дороги, она побрела по набережной Сены.

Дэниел сразу увидел ее, поднимаясь наверх. Констанца сидела на ступеньке, уронив голову в руки. Девушка даже не пошевелилась, когда он остановился рядом. Констанца вдохнула запах сандала: «Прости…, Я не могла, не могла иначе…»

-Тихо, - Дэниел осторожно поднял ее и повел к двери. «Не надо, не надо, милая, я тоже был неправ, я просто волновался за тебя и ребенка…, Пойдем, сейчас ты полежишь, я принесу тебе воды, что-нибудь поесть…»

-Я ничего не хочу, - Констанца сбросила туфли и свернулась в клубочек на постели. Ее плечи вздрагивали. «Я не хочу жить, Дэниел, я не могу жить без него…»

-Что ты, - Дэниел присел рядом и взял ее за руку  - ладонь была испачкана чем-то бурым. «Согреть тебе воды? - спросил он. «Ты помоешься, ляжешь в постель, а я заварю тебе чаю, тут был где-то».

Она только кивнула, открыв рот, тяжело, болезненно дыша.

Дэниел подал ей чай, и улыбнулся: «Выпей все и спи. Хочешь, я с тобой посижу, или тебе надо побыть одной?»

Констанца вспомнила, как она шла по Парижу, шепча: «Я люблю тебя, Конни», видя перед собой улыбку на мертвых губах, белокурые, измазанные кровью волосы, широко открытые, остекленевшие, голубые глаза.

-Побудь, пожалуйста, - сказала она тихо. Дэниел забрал у нее чашку. Устроившись рядом, положив ее голову себе на плечо, он вздохнул: «Постарайся поспать, хотя бы немного. Мне очень, очень жаль, милая».

Она сама и не заметила, как задремала - измученным, быстрым сном, постанывая, ворочаясь в кровати. Констанца проснулась в середине ночи и сначала не поняла, где она. Она почувствовала тепло тела неподалеку, ощутила руки, что обнимали ее, и услышала спокойный, уверенный мужской голос:  «Тихо..., Тебе так будет лучше, поверь. Я очень осторожно».

Констанца даже не успела запротестовать - он нежно перевернул ее на бок, раздвинув длинные, стройные ноги. Она прикусила зубами край подушки и просто ждала - долго, очень долго, не двигаясь, не произнося ни слова. Кровать скрипела, и она вспомнила запыленный кабинет, мокрые, толстые губы, что касались ее лица, и задыхающийся шепот: «Так и лежи, да...»

Наконец, он тяжело, облегченно выдохнул. Поцеловав ее в шею, Дэниел шепнул: «Видишь, как хорошо. А теперь давай спать, мы оба устали. Утром, - его рука поползла вниз, - продолжим, милая».

Констанца велела себе не плакать. Она  тихо сказала, отстранившись: «У тебя есть своя комната, Дэниел».

Он  зевнул и небрежно поводил рукой между ее ног:

-Ты привыкнешь. Я понимаю, что с любовниками ты нечасто спала в одной постели. Однако я твой муж, так что теперь мы всегда будем вместе. Спокойной ночи, - он все прижимал ее к себе. Констанца, глядя на бесконечную тьму за окном, - тьму затаившегося, пустого, мрачного города, - помолчала: «Спокойной ночи».

 

Бретань, весна 1794 года

Узкая  река пузырилась под дождем,  над черепичными, мокрыми крышами Ренна плыл бой городских часов. Телега, накрытая грубым холстом, запряженная буланой, худой лошадью, прогрохотала по булыжникам набережной и свернула налево, в путаницу  старинных улиц. Верхние этажи домов нависали над головами редких прохожих. Здесь не свистел пронзительный, западный, океанский ветер. Крестьянин, что правил конем, размотал грубый шарф,  закрывавший его шею и голову.

Он заехал в открытые, покосившиеся ворота одного из домов. Привязав коня, возница потрепал его по холке: «Отдохни, милый».

Крестьянин оглянулся.  Приподняв холст, он стал снимать с телеги грязные мешки.

Окна, выходившие во двор, были задернуты плотными гардинами, в комнате было темно. Только  перед маленькой статуей Мадонны горели свечи. Пахло воском, сухими цветами, мерно тикали старые, массивные часы на беленой стене.

Девушка, что стояла на коленях перед Мадонной, перебирая четки, прошептала: «O clemens, O pia, O dulcis Virgo Maria».  Перекрестившись ,она поднялась. Девушка была в простом, бедном платье серой шерсти. Светло-русые волосы, заплетенные в косы,  были скрыты под  белым, льняным чепцом и такой же наметкой.

Она повесила четки на пояс платья и открыла дверь.

-Ваша светлость, - поклонился крестьянин. Он тут же, озабоченно, сказал: «Ваша светлость, не надо, могут  увидеть…Вам же не обязательно, вы же не монахиня».

-Послушница, дядюшка Гийом, - вздохнула девушка. «И не называйте меня вашей светлостью, просто сестра Мадлен».

Он  вытащил из кармана суконной куртки аккуратно сложенный листок: «От его светлости маркиза».

Серо-голубые, большие глаза девушки  радостно заблестели: «Как он там, дядюшка Гийом?»

-Посыльным его де Шаретт определил. Как его светлости только четырнадцать лет, так генерал ему сказал: «Подрастешь, тогда  воевать будешь». Его светлость, конечно, сначала упрямился, - крестьянин развел руками, - но теперь они с Волчонком не разлей вода. Вместе по лесам шныряют, - дядюшка Гийом стал заносить, в пустую, чистую переднюю мешки.

-Да не надо бы…- слабо запротестовала девушка. «У меня еще есть деньги. Тетя  перед смертью успела продать кое-что».

-А как бы я пистолеты и порох через заставу провез? - подмигнул ей крестьянин. Он развязал один из мешков: «Смотрите, картошка, репа, лук.  Не придерешься. Давайте, ваша светлость, я все разберу и оружие в подпол спущу. А овощи на кухню отнесу. И вот еще, - он взял плетеную корзину, - как вам мяса нельзя, так я по дороге, в Вилене, рыбы наловил. В пятницу поедите».

-Дядюшка Гийом, - худые щеки девушки покраснели, - я ведь вам уже говорила…

-Никогда такого не будет, чтобы ее светлость маркиза де Монтреваль голодала, - буркнул крестьянин. Подхватив корзину, он отправился на кухню.

Только когда ворота за телегой закрылись, девушка, вернувшись в комнату, присев у окна, -  над Ренном висели тяжелые, мрачные тучи,  по двору гулял столб пыли, - развернула письмо.

-Милая Мадлен, дорогая моя сестричка, - читала она.

-У нас все хорошо. Тут совершенно не опасно, так, что не волнуйся за меня. Генерал де Шаретт, к сожалению, пока не позволяет мне участвовать в вылазках, но оружие дал, конечно. Я служу посыльным и связным, вместе с Элизой, я тебе о ней уже писал. Ты спрашивала, -  что с охотничьим домом. Половину его сожгли, а во второй половине  размещается отряд ее светлости герцогини, за ним присматривают. Когда все это закончится, милая Мадлен, - я отстрою все наши имения, обещаю. Озеро наше все так же красиво. На рассвете, когда над ним висит туман, так и ждешь, что из-под воды появится замок, где жил рыцарь Ланселот.

Я молюсь за души папы и Франсуа, каждый день. Да пребудут они в садах райских. Твой любящий брат, Жюль-Арманд-Мари, маркиз де Монтреваль.

Внизу было криво нацарапано: «Де Шаретт меня вызывает. Наверное, хочет отправить в Ренн. Скоро увидимся, милая сестричка!»

Мадлен вздохнула. Пройдя на кухню, поцеловав неровные, неаккуратные строки, она бросила письмо в очаг. Тлевшее пламя  вспыхнуло,  и девушка горько подумала:

-Даже письма от брата - и то нельзя хранить…, А что будет если они, - Мадлен кинула взгляд в сторону окна, - узнают об оружии? А как узнать? -  она пожала плечами. В кладовой Мадлен взяла две картофелины. «Ко мне никто не ходит. Мы с тетей затворницами жили, а как она умерла , - я и на рынке почти не появляюсь, а уж тем более на улицах».

Девушка стала мыть картошку в миске. Внезапно покачнувшись, она присела на табурет.

-Если бы я тогда не поехала в имение к тете, - вспомнила Мадлен, - прошлым летом ...Со мной ведь случилось бы то же, что и с остальными сестрами.  Как его земля еще носит, этого Деметра - закрыл все церкви, монастыри, священников и монахинь утопил в реке…. Господи, упокой души невинно убиенных, - она перекрестилась и стала  аккуратно чистить старые клубни.

Поставив картошку вариться, Мадлен вернулась в свою келью. Опустившись на колени, она взяла четки: «Господи, дай приют душе отца моего, и душе младшего брата моего, Франсуа. Не оставляй своей милостью брата моего Жюля, что сражается за его величество и нашу веру».

Она присела к столу и раскрыла большую, семейную Библию. Пролистав страницы, Мадлен вгляделась в тонкий, изящный почерк отца. Перед ним шли страницы выцветших каракулей. Девушка вспомнила ласковый голос: «Здесь со времен короля Генриха Наваррского сведения. Все, что до этого было - в наших архивах, в замке. Там документы еще первого де Монтреваля. Он служил оруженосцем у герцога Жана Рыжего».

-В замке, - горько повторила Мадлен. «Ничего не осталось, одни развалины».

-1 июня 1770 года, - читала она, - Господь даровал нам первенца, девочку, в святом крещении Мадлен-Камиллу-Мари, маркизу де Монтреваль».

Ниже было приписано: «18 августа 1780 года. Наша милая Мадлен приняла покрывало послушницы в монастыре клариссинок. Пусть дарует ей Господь уверенность и твердость на ее святом пути!»

-Я бы уже и обеты произнесла, - тихо сказала Мадлен. «Еще год назад собиралась…, А теперь..., - она подняла голову и подышала, стараясь не капнуть слезами на страницу.

Внизу почерк отца сменялся другим. Чернила были более свежими.

-20 ноября 1792 года, - читала Мадлен свои записи. «Жан-Николя-Мари-Огюстен, маркиз де Монтреваль, казнен на площади де Лис, в Ренне, по обвинению в поддержке контрреволюционеров. Сорока семи лет от роду».

«23 декабря 1793 года, Франсуа-Северин-Мари, маркиз де Монтреваль, старший сын означенного - пал в битве при Савене, защищая короля и святую церковь. Девятнадцати лет от роду».

Мадлен все-таки расплакалась. Слезы падали на подол серого платья, и она всхлипнула: «Хорошо, что мама не дожила».

Девушка поднялась. Сняв горшок с треноги, Мадлен  полила вареную картошку конопляным маслом и посыпала солью. Она ела  медленно, изредка, бережно, откусывая от краюшки черного хлеба, - как едят давно и привычно голодные люди.

Убрав за собой, Мадлен вернулась в келью. Взяв четки, девушка зашептала: «Credo in Deum Patrem omnipotentem, Creatorem caeli et terrae…». За окном сеял мелкий, надоедливый, серый дождь.

Листья деревьев были покрыты каплями воды, в лесу пахло свежей травой - весенний, легкий, свежий запах. Птица вспорхнула с ветки, заслышав мягкий стук копыт лошадей, капли сорвались вниз. Элиза, ойкнув, отерла лицо. Она обернулась, и помахала рукой: «Зачем они нас только провожают? Можно подумать, мы в первый раз в Ренн идем».

Девочка была в холщовых штанах, куртке и деревянных сабо. Она почесала коротко стриженые, испачканные сажей, белокурые волосы и присела -  из травы высовывалась мордочка ежа.

-Какой хорошенький! - восторженно сказала Элиза. «Иди спать, утро на дворе, - велела она. Жюль, что шел вслед за ней, рассмеялся: «Тут раньше медведи жили.  Давно еще, во времена моих предков. Когда герцог Жан Рыжий Бретанью правил, в тринадцатом веке».

-И этот лес весь твой, - Элиза огляделась. Лес был бескрайним, густым, уходившим вдаль. Она услышала где-то справа легкий шорох. «Это кабаны, - Жюль склонил русоволосую голову набок, - тоже - спать идут. Мама и дети, - он нежно улыбнулся. «Нашего тут - только тот лес, что вокруг озера. Остальное все его величеству принадлежит».

-Все равно много, - заметила Элиза.

-Хотя у нас в Англии тоже земли много, но ее крестьяне арендуют. В Оксфордшире у нас есть лес, но там только олени живут, и лисы. И у нас  дом на озере есть, на западе. Мы туда ездили, когда я еще маленькая была. С папой, - он помолчала . Жюль отозвался: «Меня и Франсуа…- он запнулся, - папа тоже учил рыбу ловить…, До всего этого, - он повел рукой. Элиза подумала: «Бедный. Совсем сирота. Одна старшая сестра осталась, и та почти монахиня. Господи, сделай так, чтобы мы с мамочкой  спокойно уехали в Англию. Мамочка сказала - в конце лета проберемся к побережью. Попробуем там найти каких-нибудь рыбаков. Деньги у нас теперь есть».

Жюль вытащил из кармана своей куртки бечевку с крючком: «Мы с тобой тоже рыбу половим. Тут два дня пути до Ренна, не голодать же нам. А у крестьян брать грех, это воровство. Они сами недоедают».

Элиза услышала свист. Обернувшись, девочка  остановилась. Мать и де Шаретт подъезжали к ним. Мать была в мужском  наряде - простой, рабочей, суконной блузе и штанах. Коротко стриженые, бронзовые волосы отливали золотом в свете утреннего солнца. Марта спешилась, передав генералу поводья: «Вы там осторожней, пожалуйста. Жюль увидит сестру, разведаете - сколько солдат сейчас в городе, куда Деметр их отправлять собирается, и сразу назад».

-Конечно, мамочка, - Элиза, на мгновение, прижалась к ней. Марта, перекрестив детей, вздохнула: «Господи, каждый раз, как уходит она - сердце ноет. А что делать, мне в городе появляться нельзя, а уж тем более - генералу».

-Не беспокойтесь, ваша светлость, - весело сказал Жюль. Марта, потрепала его волосы:

-Ты тоже, господин маркиз, - не лезь на рожон, как говорится. Ты в Ренне вырос. Еще узнают, не приведи Господь.

Жюль сплюнул на землю. Мальчик, на бретонском ответил: «Petra zo ganeoc'h?E Plogonegemaon o chom bremañ».

-Из Плогоннека, так из Плогоннека, - усмехнулась Марта. «И еще ты спросил: «Что это со мной?»

-Отлично, ваша светлость, - похвалил ее Жюль. Дети, скользнув в кусты, скрылись в лесу.

-Помочь? - спросил де Шаретт, но Марта уже сидела в седле. Забрав у него поводья, женщина вздохнула: «Не стоило бы их одних отпускать, месье де Шаретт».

-Разве я сам не знаю? - хмуро ответил ей генерал. Он был в холщовой куртке крестьянина, темные, чуть побитые сединой, кудрявые волосы шевелил ветер.  Де Шаретт тронул лошадь с места:

-Только разве лучше будет, если Жюля убьют?  Он  последний из рода де Монтревалей, ваша светлость. Шесть сотен лет уже этому  имени.  И так - отцу голову отрубили, старший брат погиб…, А если бы я Жюля при себе не держал, он бы тоже в бой полез, мальчишка горячий. Вы же Элизу  от себя не отпускаете.

Марта помолчала: «Все это верно, но, месье де Шаретт - дети есть дети. Давайте я Жюля с собой в Англию заберу».

Он искоса посмотрел на  ее твердый, упрямый подбородок, на тонкие морщины по углам красивого рта. Генерал отчаянно, тоскливо проговорил: «Ваша светлость...»

Марта подняла руку: «Месье де Шаретт, не надо об этом. Я вам еще зимой сказала - я вас не люблю, и никогда не полюблю. А что я вам помогаю, женский отряд сколотила, - она усмехнулась, - так я без дела сидеть не хочу, вот и все».

Он внезапно, круто развернул недовольно заржавшего коня и перегородил узкую, лесную тропинку. Ее зеленые глаза взглянули на него - прямо и твердо: «Месье де Шаретт, вы дворянин, вы не позволите себе…»

Генерал вздохнул и сжал зубы: «Знаете, как эта долина называется, ваша светлость?»

-Жюль мне рассказывал, -  улыбнулась Марта. «И я читала легенды, месье де Шаретт. Я не фея Моргана, а вы - не тот несчастный рыцарь, которого она сослала в Долину без возврата. Время короля Артура давно миновало, генерал».

-Она, должно быть, была похожа на вас, - пробормотал де Шаретт. «Волшебница Морган. Простите, ваша светлость…»

Марта, на мгновение, прикоснулась к его руке и он вздрогнул: «Не надо, пожалуйста. Уж лучше будьте немилосердны, так легче. Вы, я слышал, собираетесь кое-кого  сегодня ночью навестить?»

-Да, - они доехали до развилки лесных дорог и остановились.

-Кюре из Брезонвиля приходил, исповедовать нас, - Марта помолчала, - говорит, там у них отряд республиканский встал лагерем. Небольшой, человек пятьдесят. Церковь закрыли, дом священника отобрали, кюре у крестьян сейчас живет.

-Тогда встречаемся в полночь у могилы Мерлина, - де Шаретт посмотрел на небо:

-Гроза  с моря идет, ваша светлость, нам это только на руку. К вечеру до нас доберется, - он  поклонился, исчезая в лесной чаще.

Марта погладила по холке свою лошадь: «Поехали, дорогая моя,  мы еще до рассвета с тобой поднялись». Она подождала, пока по-весеннему худая лиса не перебежит тропинку и подумала: «К детям пошла. Господи…, - она  покачнулась в седле и вспомнила мягкий голос акушерки: «Грудь я тебе перевязала, да там и не было ничего - ты же в горячке была, дорогая, чуть не умерла».

Мадам Ришар помолчала, держа ее за руку: «Вряд ли после такого у тебя дети будут, конечно».

Марта облизала пересохшие губы: «А кто…, Кто родился?»

-Мальчик, - вздохнула мадам Ришар. «Мы его окрестили. Элиза твоя сказала, что вы Жоржем хотели назвать. Так что не волнуйся, с Иисусом твое дитя».

-Джорджем, - Марта вспомнила голову мужа, что катилась по эшафоту. Отвернувшись к стене каморки, она долго лежала, закрыв глаза, шепча: «Прости меня, маленький, прости, пожалуйста…, Иисус, Матерь Божья, позаботьтесь о моем мальчике, пусть он с отцом встретится, я прошу вас…»

Потом она присела, собрав вокруг себя старое, шерстяное одеяло: «А Элиза где?»

-Цветы продает, - улыбнулась акушерка. «Хорошая у тебя дочка, работящая».

-А потом пришла Элиза, - вспомнила Марта, - вся заплаканная, и сказала, что в газете напечатали - Тео и Теодор погибли. Ерунда все это, Робеспьер солгал, как обычно. Добрались до Вены, как и хотели. Нам тоже надо, - она выехала из леса и посмотрела на обгорелую половину охотничьего дома, что стоял на берегу озера, - надо уезжать отсюда. В конце лета наберем достаточно золота, чтобы с рыбаками расплатиться. Тедди, бедный мой мальчик, до них наверняка слухи о казни дошли, - Марта взглянула на  распахнутые окна.

Пожилая женщина высунулась наружу. Замахав рукой, она крикнула: «Как раз к блинам, ваша светлость! Мой старик приходил, меда принес немного».

Марта завела лошадь в полуразрушенную конюшню. Почистив ее, женщина хмыкнула: «Маркиз де Монтреваль, должно быть, в Англию не уедет, воевать захочет. Вот же упрямые эти бретонцы. Да и сестра у него тут, в Ренне».

Она недовольно сморщила нос.  Пройдя через зеленую лужайку, Марта  шагнула в прохладу выложенного грубым камнем коридора.

Пять женщин уже сидело за большим, деревянным столом. В  кухне было чисто, пахло свежей выпечкой, по углам стояли ружья. Марта приняла тарелку с блинами: «Сегодня ночью Брезонвиль навестим, вместе с отрядом генерала».

-Давно пора, - пробормотала одна из бретонок, убирая со стола пистолет. В открытое окно веяло теплым ветром, жужжали пчелы. Марта вздохнула: «Почти все вдовы, как я. Господи, и когда только это все закончится…»

Мед был золотистым, тягучим, пах лесными травами, блины - тонкими, горячими. Марта, отхлебнула сидра: «Мадам Пишон, созывайте народ, к вечеру нам все свободные руки понадобятся».

Пожилая женщина сняла медную сковороду с треноги: «Как там месье маркиз?»

-В Ренн отправился, - ответила Марта, - вместе с Волчонком, - она широко улыбнулась:

-Если  все пройдет удачно, то в конце месяца, и мы город посетим. Деметру недолго жить осталось, - она вытерла тарелку куском блина, и прожевала его: «За дело, милые дамы, надо  привести в порядок оружие».

Дети соскочили с телеги. Жюль крикнул вознице: «Trugarez!».  Элиза обернулась. Посмотрев на солдат Национальной Гвардии, что охраняли ворота, девочка хмыкнула: «Хорошо, что мы с тобой на бретонском говорили. Они даже внимания не обратили на нас, дикари и дикари».

-Вообще, - Жюль засунул руки в карманы блузы, -  у крестьян  галло больше в ходу. Он на французский язык похож, ты слышала. А кто на бретонском умеют - те с запада. Как моя мама, -  добавил Жюль.  «Она как раз - пять лет назад умерла, перед тем, как все это началось, - он показал на большой, трехцветный флаг, что развевался над зданием бывшего парламента Бретани. «Она меня и научила, - мальчик вздохнул: «У тебя мама есть, ты счастливая».

Они прошли мимо заколоченных дверей аббатства Сен-Мелюн и свернули на площадь де Лис. «Вот наш особняк, - Жюль взглянул на кованые ворота, - отель Монтреваль. Я там вырос, пока нас не выгнали, - мрачно добавил он и посмотрел на эшафот в центре площади. Холодный ветер гонял по булыжникам перья и какой-то сор.

Элиза замялась: «Ты..., был тут, ну, когда...»

Жюль помотал головой. «Франсуа был. Тайно, он тогда уже в леса ушел. Я у тетки жил, папиной сестры, графини де Коссе, она тем годом умерла».

Он посмотрел на грустное лицо Элизы: «А она видела, как ее отца казнили, она же мне рассказывала. И маму свою она спасла. Эх, жалко, что ее светлость в Англию хочет уехать, я по Элизе скучать буду».

-Ты не думай об этом, - попросила Элиза. Остановившись, сделав вид, что уронила что-то, девочка шепнула: «Считай солдат, быстро!»

Когда отряд Национальной Гвардии прошел мимо них, Элиза сварливо заметила: «Ты ворон не лови, понятно?»

Серо-голубые глаза Жюля  заблестели. Он, шмыгнув носом, вытерев его рукавом куртки, нарочито грубо ответил: «Никого я не ловлю. А ты не задавайся».

-Манеры, маркиз де Монтреваль, - смешливо поджала губы Элиза. Замерев, девочка толкнула его за угол - кованые ворота медленно открывались.

Полный, высокий человек, в темном сюртуке, с трехцветной кокардой на лацкане, вышел на улицу, в сопровождении наряда гвардейцев. Его редкие волосы были тщательно прилизаны, смуглое, гладкое выбритое лицо - искажено брезгливой гримасой. Маленькие, острые, черные глаза обшарили площадь. Он громко сказал, указывая на эшафот: «Чтобы к завтрашнему утру все было готово».

-У него руки по локоть в крови, - с ненавистью прошептал Жюль, - и когда его только убьют?

-Скоро, - рассудительно ответила Элиза, - мы для этого и переправляем в город оружие. Надо просто подождать, когда тут будет меньше солдат. А он не местный? - кивнула девочка на комиссара Конвента, - тот медленно шел, в окружении солдат, к зданию Парламента.

-Как подумаю, что он живет в нашем доме..., - Жюль сплюнул и угрюмо добавил: «Был бы местный - его родня бы уже в земле лежала. Южанин какой-то».

-Пошли, - подтолкнула его Элиза, - вечереет уже. Переночуем у твоей сестры. Завтра с утра на рынок отправимся, возьмем всякой мелочевки и пойдем в казармы вразнос торговать, так и узнаем - куда солдат посылают. А красивая твоя сестра? - спросила девочка, когда они уже свернули на узкую, старинную улицу.

-Очень! - горячо ответил Жюль. Мальчик покраснел: «Мадлен послушница, о них нельзя так говорить, но все равно - красивая».

Элиза в сердцах подкинула носком сабо какой-то камешек: «А я некрасивая. Только глаза мамины, и все. А так - волосы, будто перья, нос торчит, и вообще - я  худая. Сейчас толстых  людей  нет, кроме комиссаров Конвента». Девочка  злорадно  ухмыльнулась.

Она искоса посмотрела на Жюля: «А вот он - красивый, - вздохнула Элиза. Они зашли в пустынный двор и Жюль сказал: «Эту квартиру не отобрали, забыли. Тетя редко в город приезжала, она все время в имении жила». Он постучал в старинную, дубовую дверь. Элиза, открыв рот, глядя на девушку в чепце и наметке послушницы, неслышно вздохнула: «Прав был Жюль. Она будто королева Джиневра, из легенд».

Она была высокой, стройной, большие, серо-голубые глаза, обрамленные темными ресницами, ласково взглянули на них. Девушка  обняла Жюля: «Милый мой! Господи, мы же с зимы не виделись..., Братик мой, маленький...»

-Позволь тебе представить, сестрица – церемонно сказал Жюль, - леди Элиза Холланд, дочь вдовствующей герцогини Экзетер. А это моя сестра, маркиза де Монтреваль.

Элиза ловко сделала реверанс. Девушка, улыбнувшись,  замахала рукой: «Пожалуйста, просто сестра Мадлен. Проходите, проходите, милые, - захлопотала она, - у меня суп горячий, только сначала..., - она потрепала Жюля по голове.

-Помыть руки, знаю, знаю, - он закатил глаза и шепнул Элизе: «У меня свой пистолет, а меня все еще, как ребенка,  в умывальную гоняют».

-И правильно делают, - отозвалась та, снимая сабо, подворачивая испачканные в грязи штаны. Элиза облизнулась: «Пахнет очень вкусно».

В маленькой келье тикали часы, брат и сестра сидели, держась за руки. Мадлен, наконец, попросила: «Ложись спать, милый, вы все же устали. Элиза прямо за обедом зевать начала. Завтра я схожу с вами на рынок, посмотрю,  чтобы все в порядке было. Без чепца, - добавила она, поймав обеспокоенный взгляд Жюля.

Он прижался лицом к ее ладоням, - пахло воском, теплом очага, домом. Мальчик неразборчиво пробормотал: «Я так скучаю, сестричка, так скучаю...»

-Не плачь, - велел себе Жюль. «Нельзя, ты большой, не смей плакать!». Но слезы сами лились из глаз. Мадлен, обняв его, шепнула: «Что ты, мой хороший. Поплачь, поплачь, братик, я тут, я с тобой».  Она сидела, укачивая его, а за ставнями выл разгулявшийся, холодный ветер с моря.

Жюль высморкался: «Мы Деметра видели. Завтра казнить кого-то будут?»

Мадлен грустно кивнула: «Спекулянтов, как он их называет. Бедных крестьян, у которых в подполе нашли спрятанное зерно. Господи, - девушка перекрестилась, - и когда ты только накажешь этого мерзавца?»

-Скоро, - уверенно ответил ей брат, поднимаясь, вытирая лицо. «Для этого мы оружие и привозим, сестричка».

Элиза лежала, слушая приглушенные голоса, что доносились из-за стены. Она свернулась клубочком - на девочке была старая, потрепанная холщовая рубашка Мадлен, и подтянула ноги к животу: «Счастливый Жюль. Увидел сестру. Так хочется уже домой. Там Тедди, и Джон, наверное, вернулся из Вены. Хоть бы с Джо все было хорошо, Нижние Земли все-таки недалеко до Франции». Она перекрестилась. Пробормотав молитву, девочка  задремала.

Она видела обгоревшие, черные развалины сожженной половины замка, туман, что  лежал над озером, закрывая его, до нее доносился плеск воды. Элиза стояла босыми ногами на мокрой траве. Раздался выстрел, она услышала крик боли. Посмотрев вниз, девочка отбросила дымящийся пистолет. По траве полилась кровь, - быстрая, темная. Она с отвращением отскочила и, почувствовав чью-то руку у себя на плече, замотала головой: «Нет! Нет!»

Жюль смотрел на нее пустыми глазницами. Элиза заметила Мадлен - с распущенными по спине светло-русыми волосами, с венком на голове. Девушка стояла по колено в воде, туман рассеивался. Элиза вспомнила: «Там замок феи озера. Сейчас он появится, и все будет хорошо. Нас спасут, обязательно!»

Из тумана показались очертания огромной гильотины. Мадлен, так и не поворачиваясь, грустно сказав: «Не успеют», - стала подниматься на эшафот.

Элиза проснулась, тяжело дыша, чувствуя, как колотится у нее сердце. «Успеют, - она сжала руки в кулаки, и натянула на себя тонкое, холодное одеяло. Она не знала, о ком говорит, но повторила: «Успеют».

Утро было серым, туманным, рынок только раскладывался. Никто не обратил внимания на двоих мужчин, -  повыше и пониже. Они, сидя на камне, курили трубки.

-Удачно нам эта лодка  ничейная попалась, - тихо заметил капитан Фэрфакс. «Только все равно, Джон, - он незаметно пожал плечами, - для чего мы в городе? Ты же слышал - де Шаретт в лесах прячется. Вряд ли он  будет в Ренне  появляться. Еще хорошо, что Питера с Майклом  и Мэри сюда не потащили».

-Пусть рыбу ловят, - Джон затянулся трубкой. «Мы к полудню уже  вернемся».  Он осмотрел полупустые лотки: «Бедно тут живут, конечно».

-Еще и женщину с собой взяли, - ворчал Фэрфакс. «Не мог ты ей сказать, что ли - отправляйся обратно в Плимут? Хотя моряк она отменный, и стреляет метко».

Джон усмехнулся: «Ты мне о своей невесте рассказывал, мисс Кэтрин, что она у тебя упрямая?»

-Как осел, прости Господи, - ласково пробормотал капитан. «Мисс Кроу, я смотрю - такая же».

-Именно, - Джон выбил табак из трубки, и потянулся: «А что мы в Ренн явились, так у меня тоже чутье есть, капитан Фэрфакс. В моей работе без него долго не протянешь. Так вот кажется мне…., - он внезапно замер: «Кто это?».

-Девушка и парнишки какие-то, - отозвался Фэрфакс. «Худая, бедняжка, хотя они  тут все…»

Но Джон уже не слышал его - она шла по булыжнику площади Святой Анны, под низким, серым бретонским небом, в простом, скромном платье. Светло-русые косы спускались на  плечи, она высоко несла изящную голову. Джон все смотрел на нее: «Королева Джиневра…, Здесь же рядом этот лес, Броселианд. Не оттуда ли она явилась? Таких красавиц и не бывает на земле. Или это Вивиан, фея озера? Господи, - он опомнился, - да о чем это я?»

-То ли дело моя Кэтрин, - раздался у него над ухом голос Фэрфакса, - там одна грудь…

Джон усмехнулся: «Пошли-ка, дорогой, потремся в толпе, послушаем, что люди говорят».

Он сразу нашел глазами ее голову - девушка, стоя у лотка со всякой мелочевкой, торговалась за какие-то зеркальца. Парнишек рядом с ней уже не было. Джон мимолетно подумал: «Лицо у одного знакомое».

Джон подобрался поближе и выругался - сзади его толкнули. Он попытался удержаться на ногах. Девушка, испуганно вскрикнув, выронила деньги: «Месье!»

У нее были серо-голубые, как небо над Ренном, глаза. «Как всегда, - зло подумал Джон. «Стоит мне встретить красавицу, у меня либо начинается морская болезнь, либо я ругаюсь, как сапожник».

Он быстро собрал рассыпанную медь, и, покраснев, протянул ее девушке: «Простите, мадемуазель, я очень виноват».

-Что вы, что вы…, - зардевшись, пробормотала девушка. У нее была узкая, нежная, прохладная ладонь. Джон, на мгновение, прикоснувшись к ней, вздрогнул. «Так вот оно что, - горько подумал мужчина, провожая глазами ее стройную спину. «Вот как оно бывает, граф Хантингтон. Брось, ты не Ланселот Озерный. Ты ее больше никогда не увидишь».

-Всем оставаться на своих местах! - услышал он громовой голос от ворот рынка. «Проверка документов!»

-А вот это очень плохо, - успел подумать Джон. Оказавшийся рядом Фэрфакс дернул его за рукав блузы: «Быстро, пока они тут все не окружили! Надо уходить!»

-Нет! - пронесся над толпой женский крик. «Оставьте, не трогайте их, это же дети!»

Джон швырнул какому-то торговцу серебряную монету. Проклиная свой маленький рост, он вскочил на лоток. Девушка стояла перед высоким, полным человеком, двое давешних парнишек - под прицелом у солдат, - переминались с ноги на ногу.

-Это Деметр, - Фэрфакс едва слышно выругался. «Был бы у меня пистолет…»

Комиссар Конвента оглядел девушку с головы до ног и процедил: «А вы кто такая?»

-Паразитка, - подобострастно крикнул кто-то из горожан, - бывшая маркиза де Монтреваль! Дочка того предателя, которому голову отрубили, два года назад, сестра бунтовщика!

Деметр щелкнул пальцами. Мадлен обреченно подумала: «Господи, нет! Жюль, Элиза…, Говорят, он повстанцам глаза выкалывает…»

-Беги, - неслышно велел Жюль девочке. «Пока еще можно, они тебя не догонят. Стреляй, если что».

-Я тебя не брошу, - Элиза помотала белокурой головой.

-Беги! - зло повторил Жюль. «Тут моя сестра, я не могу ее оставить. Ну! - он сделал легкое, неуловимое движение. Элиза, поскользнувшись, шлепнувшись в лужу, перекувыркнувшись через голову, -  исчезла в гуще людей и телег.

-Взять его! - коротко велел Деметр, солдаты рассыпались по рынку. Джон, спрыгнув с лотка, тихо сказал Фэрфаксу: «Пошли отсюда. Надо проследить за этой девчонкой, я видел, куда она побежала».

Они нырнули под составленные вместе телеги. Фэрфакс удивленно заметил: «Это мальчишка был».

-Это, - Джон пополз вперед, - была моя сестра, дорогой капитан. Чутье меня не подвело, - он отряхнул куртку от навоза. Оглядевшись, мужчина выругался: «Черт, черт! Элиза, она быстрая, как ветер. Уже и след ее простыл. Ничего, - он улыбнулся, - теперь я знаю, что мой отец и мачеха не погибли. Мы их найдем. Пошли, - он подтолкнул Фэрфакса. Обернувшись, Джон заметил, как уводят с рынка высокого парнишку в крестьянской одежде. Девушка, понурив голову, шла вслед за солдатами.

-Я вернусь, - пообещал ей Джон. Они с Фэрфаксом зашагали к реке, туда, где была привязана лодка.

В комнате пахло табаком, выцветшие, шелковые обои были исписаны лозунгами, ободраны, большой, дубовый стол был засыпан пеплом и завален грудами бумаг.

Деметр сидел, посасывая сигару, вчитываясь в какой-то список. «Вот оно, значит как, - зловеще сказал мужчина и крикнул: «Позовите гражданку Монтреваль!»

Мадлен робко вошла в кабинет, и оглянулась: «Все разграбили. Картины пропали, книги..., Даже папин глобус - и тот взяли». Она закашлялась - в полуоткрытое окно дул резкий ветер, и несмело подняла глаза: «Месье Деметр..., Что с моим братом?»

-Гражданин Жюль  Монтреваль, - отчеканил комиссар Конвента, - находится в тюрьме по обвинению в принадлежности к повстанцам. Пошел путем отца и старшего брата,  так сказать, - он поднялся и положил большую ладонь на документы.

-Месье Деметр, - пробормотала Мадлен, комкая старую, вытертую шаль, - я прошу вас…, Жюлю четырнадцать лет, он ребенок..., Он просто пришел со своим другом из деревни, повидаться со мной. Его приютили наши бывшие арендаторы, крестьяне все же сытнее живут, а Жюль еще растет....

-Паразиты! - взорвался комиссар, расхаживая по кабинету, стряхивая пепел на прожженный, в черных пятнах, ковер. «Мало вы сосали кровь крестьян, мало измывались над нами - еще и щенков своих нам навязываете! Не бывать этому, - громовым голосом крикнул Деметр. По кабинету загулял сквозняк, дверь с шумом хлопнула, и Мадлен едва не перекрестилась.

-Нельзя, нельзя, - велела себе девушка. «Нельзя при нем этого делать. Проси за Жюля, становись на колени,  плачь..., Все, что угодно, только бы он отпустил маленького, Жюль последний из семьи...»

Мадлен взглянула на гипсовый бюст очень красивой женщины, что стоял в углу: «Месье Деметр, Жюль у меня один остался..., Пожалуйста, будьте милосердны».

-Тот, кто проявляет милосердие к жестоким поступкам, гражданка Монтреваль, потом и сам становится жестоким к тем, кто действительно заслуживает снисхождения, - напыщенно заметил комиссар. Деметр добавил, отчего-то улыбаясь: «Сестра Мадлен».

-Откуда он знает? - испуганно подумала девушка. Деметр подхватил со стола какой-то листок и сунул ей под нос. «Список монахинь и послушниц в бывшем монастыре клариссинок, гражданка Монтреваль, - издевательски заметил он.

Деметр протянул к ней руку и Мадлен отшатнулась: «Думали, мы не узнаем, кто вы такая? Еще и наверняка, монастырь, - он выругался, - на дому устроили. Подпольных кюре привечаете. Я велю послать к вам на квартиру и перевернуть там все - наверняка мы кого-то найдем. Или что-то, - со значением добавил Деметр, глядя на ее изящную, низко склоненную голову.

-Пойдете на гильотину, гражданка Монтреваль. Только сначала увидите, как вашему брату выкалывают глаза и отрубают конечности.  Он раскурил потухшую сигару: «Они еще живут после этого, какое-то время. Катаются по полу и кричат. Страшно кричат, гражданка Монтреваль, как звери».

-Месье Деметр, - девушка рухнула на колени, - я прошу вас, прошу. Я, действительно, была послушницей, но я никого не знаю, - ни кюре, ни повстанцев.  Я живу очень скромно, никуда не хожу..., Только пожалейте моего брата,  я сделаю, все, что угодно..., - она разрыдалась. Деметр незаметно облизал губы: «Отлично. Она с десяти лет в монастыре. Ничего такого она не знает, ни о чем не догадается. Да, да, именно так и сделаю».

Он выпустил клуб сизого дыма. Усмехнувшись, комиссар подошел к ней. «Поднимитесь, - потребовал Деметр. Мадлен, пошатываясь, подчинилась.

-В общем, так, -  он смотрел на высокую, девичью грудь, скрытую глухим, скромным платьем. «Я освобожу  вашего брата, и не буду предъявлять ему никаких обвинений, гражданка Монтреваль».

Серо-голубые глаза засияли. Мадлен радостно сказала: «Спасибо вам! Большое, большое спасибо, месье Деметр! Я знала, что...»

-Стойте, - он прервал девушку. Комиссар был совсем рядом. От него несло крепким табаком, кофе, старым, кислым потом. Деметр повел рукой куда-то в сторону и  добавил: «На одном условии».

-Все, что угодно, - горячо сказала Мадлен, глядя на его гладко выбритое, с отвисшими щеками лицо. «Все, что угодно, месье Деметр».

-Сейчас, - он пристально осмотрел узкие бедра, тонкую талию, бедное, потрепанное платье,  и продолжил:

-Сейчас мы сходим в префектуру, и вы станете гражданкой Деметр. А завтра я выпущу вашего брата, мадемуазель, - он облизал полные губы кончиком языка. «После нашей брачной ночи, - подмигнул ей комиссар. Вернувшись за стол, развалившись в обитом гобеленом кресле, он рассмеялся: «Я бы, конечно, мог вас изнасиловать, а после - пристрелить...»

Мадлен побледнела и Деметр подумал: «Правильно я решил. Она невинна, и не знает - как должно быть на самом деле. Она будет терпеть, ради брата. Изнасиловать... - он  дернул углом рта. Убрав под стол дрожащие руки, комиссар важно продолжил:

-Но я считаю такое поведение неприемлемым для революционера, гражданка Монтреваль. Людей надо перевоспитывать, - он поднял палец. «Паразиты, - вот вы, например, - должны познать на себе, что такое труд на благо страны. В браке со мной вы обретете новые высоты, как личность, и забудете о своем, - он поискал слово, - бывшем сословии. Вашего брата я определю учеником к ремесленнику, он будет работать....

Мадлен слушала и не слышала его. «Это ради Жюля, - повторяла  себе девушка, - ради маленького. Я все вынесу, все. Господь просто дает мне такое послушание, надо его выполнить. Жюль пусть бежит - в Англию, да куда угодно. Пусть живет. Я просто буду молиться за него, до конца дней моих. Может быть, Иисус и Божья Матерь смилостивятся надо мной, и я умру. Скоро».

-А если вы не согласитесь, гражданка Монтреваль, - закончил комиссар, - то я вас отведу в тюрьму - посмотреть, как ослепляют вашего брата.

Он потушил сигару и требовательно взглянул на нее: «Надо будет потом организовать какую-нибудь листовку от их имени, обращенную к повстанцам. Сложите оружие..., Все же Монтревали, они в Ренне испокон века сеньорами были, их уважают».

Мадлен долго молчала, сцепив длинные, худые пальцы. Девушка тихо ответила: «Хорошо, месье Деметр, я согласна. Можно  мне будет после церемонии, - она запнулась, - увидеться с моим братом? Хотя бы ненадолго».

-Его завтра и выпустят уже, - заметил Деметр, застегивая сюртук, отряхивая его от пепла. «Но, раз ты просишь...»

Мадлен вздрогнула от этого бесцеремонного «ты» и велела себе: «Скажешь Жюлю, что ему надо бежать. Солжешь ему, что заплатила Деметру денег, придумаешь что-нибудь. Господи, братик мой, - она чуть удержалась на ногах, - я его больше никогда не увижу...»

-Спасибо, месье Деметр, - ее голова клонилась все ниже.  Комиссар, распахнув перед ней дверь, улыбнулся: «Называй меня Полем, дорогая, мы все-таки сейчас станем супругами. Это недалеко, - он указал за окно, - префектура размещается в бывшем Парламенте Бретани».

В большом зале было холодно, ветер тянул по ногам. Деметр зло подумал: «Проклятая страна.  Все время льет дождь, дикари, которые лепечут на своем наречии и живут в землянках, и все упрямые - даже пытками их не сломить. Я-то знаю, - он искоса посмотрел на девушку, что стояла рядом с ним.

-Пусть ее брат еще посидит в тюрьме, - решил комиссар, - нечего. А то еще  новоиспеченная гражданка Деметр сбежать решит, они тут все себе на уме. Пора заканчивать полумеры - отрублю головы этому де Шаретту, вместе с его Волчицей. Хотя, это, наверное, крестьяне придумали. Якобы  Мерлин послал им на помощь оборотня. Чушь, какая. Утоплю тут все в крови и поеду домой, в Прованс. Там уже цветы давно распустились, солнце сияет...»

-Поздравляю, гражданин Деметр, гражданка Деметр, - префект пожал ему руку и усмехнулся: «Чего не сделаешь ради родного брата. Была маркиза де Монтреваль, было шесть сотен лет дворянского рода, - и нет больше. Жюля этого все равно убьют, рано или поздно, а она будет рожать ублюдков от этого провансальского крестьянина».

-Спасибо, - наклонил голову Деметр. Он шепнул Мадлен: «Я провожу тебя до тюрьмы, а потом - домой. Возьмешь все, что тебе надо, и пойдем. Нам накроют свадебный ужин у меня в резиденции. Ты ведь когда-то, - он тонко улыбнулся, - там жила, тебе будет привычно».

Они вышли на прохладную, пустынную площадь и Мадлен, опустив глаза, глядя на серые булыжники, неслышно шепнула: «Господи, дай Жюлю выбраться отсюда, а мне - дай умереть».

Мадлен и Деметр прошли к остаткам городских стен. Комиссар махнул гвардейцам, что охраняли вход в круглую башню: «Пропустить!»

Он поднялся вслед за ней по узкой лестнице и вежливо заметил: «Я подожду. Порадуй своего брата счастливой новостью, Мадлен».

Железную дверь отворили. Она увидела Жюля, что лежал на соломе, свернувшись в клубочек.

-Братик! - Мадлен опустилась на колени рядом с ним. «Братик, милый!»

Жюль открыл серо-голубые, большие глаза и потянулся к ней - как когда-то давно, когда ей было двенадцать, а ему – два. Мадлен приходила домой из монастыря, с мешочком самодельного печенья. Жюль ковылял к сестре, и прижимался головой к ее коленям: «Маден! Маден!».

Девушка вытерла слезы с его лица: «Завтра тебя отпустят, я уговорила Деметра».

-Как? - удивленно спросил Жюль.

-Неважно, - отмахнулась она. «Только запомни - сразу же иди на север, к побережью. Ищи там рыбаков и отправляйся в Англию. Ради нашей семьи, Жюль, я прошу тебя - хотя бы тебе надо выжить..., - она осеклась. Жюль твердо ответил: «Я тебя не брошу, даже и не думай».

-Со мной все будет хорошо, - соврала Мадлен, чувствуя, как зарделись ее щеки. «Просто вдвоем тяжелее бежать. Я потом к тебе приеду».

-Господи, прости меня, - вздохнула  девушка. «Нельзя лгать, конечно, но я это делаю ради мальчика».

Он взял ее руку. Прижавшись к ней губами, Жюль пробормотал: «Сестричка...»

-Завтра же уходи, - велела девушка, целуя его мягкие, пахнущие лесом и дымом волосы, - даже меня не навещай, это опасно. Мы еще встретимся.

-Обещаешь? - он все не отрывался от ее ладони.

-Обещаю, - твердо ответила Мадлен и перекрестила брата.

На большом столе стояли помятые, поцарапанные серебряные подсвечники. Скатерть - из бретонского льна, пожелтевшая, измятая, закрывала только одну половину. Мадлен поняла: «Это не для столовой скатерть. Это для комнаты, где слуги ели. Там меньше стол. Сюда стелили кружевные. Их и нет, давно, наверное».

Пахло жирным, жареным мясом, вином. Девушка почувствовала, как у нее кружится голова.

-Розовое из Сомюра, - одобрительно сказал Деметр, пробуя вино из своего бокала - тоже помятого, с пустыми, зияющими местами на месте драгоценностей. Мадлен замерла. «Это же из аббатства Сен-Мелюн кубок, - она почувствовала, как холодеют ее руки, - для причастия...».

Он поднял сочный кусок кабана с тарелки. Оторвав крепкими, белыми зубами сразу половину, - сало закапало на подбородок, - комиссар велел: «Поешь, Мадлен. Ты очень бледная, хотя тебе идет, - Деметр усмехнулся.

-Я все вынесу, - пообещала  себе девушка, ковыряя мясо. К горлу подступила тошнота. Мадлен, подняв голову, подышала. Деметр курил, отхлебывая вино, пристально ее рассматривая.

-Завтра уберешь, - нетерпеливо поднялся он. «Пошли».

Особняк был пуст, только снизу, из передней, доносились голоса играющих в карты охранников. «Это опочивальня мамы и папы, - поняла Мадлен. Он втолкнул ее внутрь, в непроницаемую черноту, и повернул ключ в двери.

-Послушница, - услышала девушка тихий, вкрадчивый шепот. «Почти монахиня...» Его руки - с толстыми, скользкими пальцами, -  забегали по ее телу, Деметр толкнул ее к кровати. Мадлен, чувствуя, как у нее подкашиваются ноги, - закрыла глаза.

Платье затрещало, Мадлен ощутила, как он, бормоча что-то, раздевает ее, а потом она задыхалась под тяжестью его тела, отвернув голову, теряя сознание от запаха табака. «Открой рот, - приказал Деметр. У Мадлен перехватило горло от отвращения - из его рта пахло чем-то гнилым, мертвым.

Боли не было. Ничего не было. Она просто лежала, чего-то ожидая, напрягшись. Потом Деметр выдохнув, скатился с нее. Мадлен, медленно опустив руку, вытерла струйку чего-то теплого, липкого, что бежала по ее ноге.

-Вот и все, - горько подумала девушка. Он отодвинулся от нее, завернувшись в шелковое, пахнущее пылью одеяло. Мадлен, лежа на спине, слушая его храп, стала ждать рассвета.

Деметр проснулся от дуновения холодного воздуха. Ночью ставни растворились, в комнате было серо, за окном лил дождь. Он покосился на Мадлен – девушка лежала на боку, спиной к нему, и размеренно, ровно дышала. «Сейчас нельзя, - напомнил себе комиссар, - нельзя, чтобы она видела. Ночью, только ночью, в кромешной мгле…, Нельзя, чтобы трогала...»

Он осторожно встал с кровати, и уже двинулся к окну, как услышал сзади скрип. «Не поворачивайся к ней, - велел себе Деметр. Он тут же рассмеялся про себя: «Чего ты боишься? Она же ничего не знает, подумает, что так и надо. Это с другими женщинами надо было опасаться, что поднимут на смех, будут издеваться..., С ней можно не церемониться».

Деметр обернулся и нарочито вежливо сказал: «Доброе утро, Мадлен».

Она сидела, прижавшись к резной спинке кровати, глядя на него расширившимися глазами. Деметр закрыл окно и вернулся в постель. Мадлен молчала, а потом, тихо спросила: «Моего брата сегодня выпустят?»

-Твоего брата, - буркнул Деметр, - выпустят тогда, когда ты станешь ласковей в постели, поняла?

-Но вы, же обещали, - ее голос задрожал.

Комиссар, внезапно, резко, схватил ее за волосы. Мадлен застонала от боли. Деметр зло ответил: «Я хозяин Бретани, я твой муж - и твой хозяин, так что делаю все, что захочу». Он хлестнул ее по лицу, задев нос, кровь закапала на старый шелк простыней. Мадлен расплакалась, сжавшись в комочек, спрятав голову в коленях.

Маленький отряд ехал по лесной тропинке на низкорослых, крестьянских лошадях. Джон оглянулся и тихо спросил Питера: «Поверили они тебе, что ты с запада сюда явился?»

Мужчина поправил очки и усмехнулся: «Да как же. Можно подумать, они тут дураки. Продали припасов и указали на дверь. Я их очень хорошо понимаю, - он поежился, вспомнив разоренную, сожженную деревню, что они миновали третьего дня.

Две девочки, - помладше и постарше, - копошились в огороде.  Питер спешился и осторожно подошел к ним: «Есть кто-нибудь из взрослых?»

-Я взрослая, - хмуро отозвалась девочка постарше, распрямившись, вытирая грязное лицо. «Элизе ровесница, - понял Питер. Маленькая девочка, лет шести, - спряталась за сестру.

-А где ваши родители? - вежливо поинтересовался мужчина.

-Ты не отсюда, - вместо ответа хмыкнула девочка, вслушавшись в его акцент. «И не с запада, - она шепнула что-то сестре. Та, перебирая босыми ножками, шмыгнула в кусты. «Уходи, - коротко сказала старшая  девочка. Отвернувшись, она  скрылась в кое-как построенном, хлипком сарае.

-Они же думают, что мы шпионы, - тихо добавил Питер и посмотрел на небо: «Господи, вторую неделю мы здесь - и то дождь, то тучи. Хоть бы раз солнце выглянуло. И люди такие же - угрюмые, молчаливые, слова из них не вытянешь. Хотя, конечно, война...»

-Я все тот крест перед собой вижу, папа, - Майкл, что ехал рядом с Питером, вздохнул. «Там, где аббатства  развалины стояли».

-Да, - Питер, на мгновение, коснулся его руки.

Обгорелые, каменные своды уходили в серое небо, дул резкий ветер, вода в реке топорщилась. Простое, сколоченное из досок распятие, возвышалось на берегу, среди мокрой травы. «Здесь в день Пасхи были злодейски убиты десять монахов аббатства Сен-Эногат. Да призрит господь души мучеников!  - было вырезано на кресте - твердой, сильной рукой, без единой ошибки. Внизу было выжжено сердце, увенчанное крестом.

-Образованный человек писал, - заметил Джон. «Как бы ни сам, де Шаретт, он ведь дворянин». Герцог взглянул на темную полосу леса за руинами аббатства: «У него в отрядах, по слухам, много, местной аристократии. Тех, кто жив пока, - мрачно добавил Джон и велел: «По коням!».

Мэри ехала впереди, внимательно оглядывая высокие деревья. Лес был не таким, как дома, - подумала девушка. Он был мрачным, глухим, откуда-то издалека слышались шорохи, тоскливый, протяжный крик каких-то птиц. Мэри положила  руку на  пистолет: «Стойте!»

-Что там? - Джон подъехал ближе.

Мэри обернулась и тоскливо поняла «Что-то там случилось, в Ренне. У него глаза другие. Он смотрит на нас..., на меня..., и видно, что мыслями - он не здесь. Да ладно, все и так понятно. Цветная есть цветная. Никому я не нужна, ни в Англии, ни за океаном. Вернусь домой, и буду с папой по озерам плавать, вот и все, - Мэри  заставила себя вздернуть твердый подбородок и махнула рукой: «Там ловушка».

Джон присмотрелся и восхищенно свистнул: «Молодец! Никто бы не разглядел».

-Я в лесах выросла, - пробурчала Мэри. «Наши индейцы - тоже такие устраивают». Она привстала в стременах: «Объезжайте яму по краю, очень осторожно. Она прикрыта ветками, а на дне колья».

Всадники медленно тронули лошадей.  Джон попросил Мэри: «Оставайся впереди, пожалуйста, ты лучше всех нас леса знаешь».

Она кивнула. Подождав, пока ее лошадь обойдет ловушку, девушка вскинула голову вверх. «Что-то не так, - еще успела подумать Мэри, а потом она услышала крик: «Dieu Le Roi», треск выстрелов и крикнула: «Назад! В лес!»

Она повернулась и увидела, как Майкл, пришпорив свою лошадь, перескочил ловушку. Он пригнул ее голову к холке коня и прикрыл ее своим телом. Сверху на них упали ветки, какой-то сор,  сзади свалилось бревно, лошади испуганно заржали. Майкл, дернувшись, вздрогнув, застонал сквозь зубы. Мэри почувствовала что-то горячее, мокрое на своей куртке. Высвободившись из его рук, соскочив на землю, удерживая бьющих копытами лошадей, девушка потрясла его: «Слезай!»

-Ерунда, - сказал юноша. «Плечо зацепили».

-Он мне жизнь спас, - подумала Мэри. Стащив Майкла с седла, поддерживая его, она позвала: «Дядя Питер! Джон! Капитан Фэрфакс! Где вы?»

-Тут, - услышала она голос капитана. Трое мужчин стояли под прицелом.  Бородатый человек в крестьянской блузе взглянул на Мэри. Она зло сказала: «У нас раненый, разве не видите? Откуда вы вообще появились? - девушка осеклась и увидела веревки, что свисали с веток деревьев.

-Шпионов, - сказал бородач, наводя на нее пистолет, - мы расстреливаем на месте.

-Он дворянин, - понял Джон. «Просто зарос тут, в лесах. Уж не сам ли де Шаретт?»

-Нам нужно видеть генерала де Шаретта..., - вежливо начал Джон. Повстанцы захохотали. Кто-то крикнул: «Из самого Парижа сюда  изволили явиться? Говор у вас не местный, да и холеные вы слишком!»

-Из Лондона, - Питер решительно снял очки и сунул их в лайковый, с золотой застежкой, футляр: «Мой сын ранен, дайте мне к нему пройти!»

-Ничего страшного, папа, - слабо отозвался Майкл. Он сидел на земле, сняв рубашку и куртку. Мэри ловко перевязывала смуглое, кровоточащее плечо. «Пуля  чиркнула по коже, - бодро сказала девушка, - скоро заживет».

-По-русски, - Майкл широко улыбнулся, - говорят «до свадьбы». Меня дядя Теодор учил.

Он встал, опираясь на руку девушки. Бородач протянул: «Видите, ходить может. Раз вы из Лондона, то мы сейчас с вами поговорим на вашем родном языке, - он зловеще улыбнулся и свистнул: «Волчонок!»

Джон похолодел. Над тропой закачалась веревка. Худой, белобрысый парнишка ловко соскочил на землю: «На  дороге  в Ренн никого нет, месье виконт. Я на самом высоком дереве сижу, оттуда на десять миль вокруг видно. Когда мы уже отправимся Жюля выручать?»

-Элиза! - крикнул Джон. «Элиза!»

Она отступила на шаг и прошептала: «Братик! Милый…, Дядя Питер..., Майкл...- вы за нами приехали?».  Элиза посмотрела на пистолет в своей руке и покраснела: «Майкл, прости меня, это я, наверное, тебя ранила...»

-Много народу стреляло, милая, - рассмеялся юноша.  Элиза, выдохнув, бросившись к Джону, прижалась к нему. Он гладил  тощую, в крестьянской блузе, спину: «Все, сестренка, мы увезем вас...- Джон осекся. Элиза, подняв глаза, решила: «Не надо. Пусть мамочка ему все расскажет».

-Господа, - она взяла брата за руку. «Позвольте представить вам - мой старший брат, Джон Холланд, граф Хантингтон, - Элиза помолчала и решительно продолжила: «Мой дядя, мистер Питер Кроу, его сын, мистер Майкл Кроу, и...- она нахмурилась, глядя на смуглого, невысокого, с коротко стрижеными кудряшками, паренька.

-Мисс Мэри Кроу. Я твоя кузина, Элиза, - улыбнулась та. «Из Америки. И капитан Джек Фэрфакс, из Плимута».

-Теперь, когда все познакомились, - хмуро сказал Фэрфакс, - можно, наконец, опустить ружья? Одного из нас вы уже ранили.

-Это виконт де Лануа, - Элиза указала на бородача, - командир наших дозорных.

-Рад знакомству, - тот склонил светловолосую, выпачканную в золе, голову. Изящно сбив с рукава блузы какой-то листик, виконт подал Мэри руку:

-Мадемуазель, я очарован. Я много слышал об Америке от нашего командира, генерала де Шаретта. Вы мне непременно должны рассказать о вашей родине. Пойдемте, - велел Лануа. «Мы совсем недалеко от основного лагеря».

-Я сбегаю за мамой, - Элиза исчезла в густых кустах.

У Джона отчаянно, горько заныло сердце. Он приказал себе: «Не смей! Отец жив, ты сейчас его увидишь!»

Он вздохнул: «Майкл, ты в седле можешь сидеть?»

-Я уже там, - усмехнулся юноша.

-Все наверх! - велел виконт и развел руками:

-Сами понимаете, без дозорных мы оставаться не должны.  Прошу, - он указал на заросшую травой тропинку, что вела в самую чащу: «Я пойду впереди, та ловушка, у которой мы вас перехватили - только одна из многих. Жаль, наш инженер уехал, месье Корнель. Мы тогда делали и  мины, и бомбы. Сейчас тоже - но поменьше, не все с порохом работать умеют».

-Я тоже инженер, - рассмеялся Майкл, - появятся у вас и мины, и бомбы и все, что вам надо, месье виконт.

-Месье Корнель добрался до России и обвенчался, - поднял бровь Питер. «С мадемуазель Бенджаман».

-Врали, значит, в газетах, - сочно сказал Лануа. «Я ее один раз на сцене видел, в Париже. До войны еще. Великая актриса, конечно». Он остановился: «Здесь  осторожней. Я сначала веревки разрежу, а то нам на головы бревна свалятся».

Виконт убрал  нож и распрямился: «Мы  тогда выпьем за их здоровье, господа. Вино у нас есть, не только медовуха».

Джон тронул лошадь и повел носом - откуда-то издалека уже тянуло дымом костров.

Над огнем висел закопченный котелок, вкусно пахло супом. Майкл, оглянулся на землянки: «Сколько у вас народу, месье де Шаретт?»

Генерал открыл вино. Он мрачно отозвался, разливая его в оловянные стаканы: «Две сотни тут постоянно прячутся. Им  в деревни хода нет. И сотню крестьян мы еще поднимем, конечно. У ее  светлости  тоже  сотня, - он махнул рукой на еле видную в тумане фигурку Марты.

Землянки были вырыты на сухом острове, посреди болота. Отсюда  Майкл даже не видел гать, которую они миновали по пути к лагерю - все было окутано белесой, холодной пеленой, верхушки деревьев уходили в серое, мрачное небо. Он поежился. Мэри строго велела, помешивая суп: «Поешь, и сразу спать, ты все-таки ранен».

Элиза оглянулась - брат стоял рядом с матерью. Она только и разобрала в тумане, что его светловолосую голову.

 -Четыре сотни, - посчитал Питер. «Месье де Шаретт, но ведь была…»

Генерал выпил сразу половину стакана и хмуро ответил:

-Была Католическая Королевская Армия, господа. Вы хоть знаете, - он тяжело вздохнул, - сколько мы человек потеряли той осенью…, Всех офицеров, один я остался. Хоть Теодор теперь в безопасности, - он невесело улыбнулся. Мэри поторопилась сказать: «Давайте ваши котелки, господа. Это мы с тетей Мартой варили, из уток с картошкой, очень вкусно».

Вокруг костра наступило молчание. Майкл, пробуя суп, подумал: «Хлеба у них нет. Да какой хлеб, крестьяне еле на овощах выживают».

-И вы собираетесь с четырьмя сотнями человек атаковать Ренн? - поинтересовался Питер.

-Да, - тяжело ответил де Шаретт, хлебая суп, - Деметр превратил наши земли, - он повел рукой вокруг, - в пустыню, вы сами видели. Так что мой долг - убить его. И убивать всех республиканцев, что перейдут нам дорогу.

-И сколько еще вы будете продолжать? - Питер снял очки.

-Папа, - предостерегающе заметил Майкл.

-До последней капли крови, месье Кроу, - темные глаза де Шаретта заблестели яростью. Генерал отодвинул котелок. «Вы приехали сюда, из вашей благополучной, сытой страны. Англия  палец о палец не ударила, когда Франция истекала кровью, и дети становились сиротами! - он встал. «Где были обещанные нам графом Прованским корабли? Мы осаждали Нант, каждый день под пулями гибли люди, а вы даже не подумали послать сюда военную эскадру!»

-Месье де Шаретт, - Питер тоже поднялся, - я не имею никакого отношения к правительству Великобритании, а граф Хантингтон, - он кивнул на Марту и Джона, что сидели у края болота на каком-то бревне, - он приговорен Комитетом Общественного Спасения к смертной казни. Его светлость  сделал в Вене для ваших эмигрантов, столько…

-Да, - устало махнул рукой де Шаретт, -  бежать, конечно, легче всего. В Лондон, в Австрию, в Россию…, Только если все убегут,  - он вскинул побитую сединой голову, - кто будет защищать народ Франции от этой шайки головорезов?

Генерал замолчал. Они услышали горький, тревожный крик птицы, что кружилась над лагерем.

-Спасибо за ужин, - он поклонился в сторону Мэри. «Землянку свою вы видели. Мадемуазель Кроу будет ночевать с ее светлостью и Элизой, в замке. Тут недалеко». Де Шаретт, было, подхватил с земли свою куртку, но повернулся к Питеру, держа  ее в руках: «Вы можете уехать, конечно…»

Питер поднял руку: «Месье де Шаретт, мы здесь не только для того, чтобы помочь нашим родственницам, но и, разумеется, сделаем все…»

-Хорошо, - вздохнул генерал и помолчал: «Спасибо вам. Завтра соберемся, будем думать - как нам распределить силы для атаки».

-Я займусь оружием, так что все, что вам нужно, будет в порядке, - Майкл отпил вина. Де Шаретт, накинув на плечи куртку, повторил: «Спасибо. Спокойной ночи, господа».

Он ушел - медленной походкой смертельно усталого человека. Элиза, прижавшись к боку Мэри, попросила: «Ты мне должна непременно, непременно все рассказать - об Америке, о наших родственниках, о Мораг…Я так рада, что ты приехала…»

-Расскажу, конечно, - девушка обняла худые плечи Элизы и строго заметила: «Дядя Питер, Майкл, капитан Фэрфакс  - идите спать, видно же, что вы устали. Мы подождем тетю Марту с Джоном и тоже пойдем».

-Вас проводить надо, - Фэрфакс посмотрел на зеленую точку Венеры, что виднелась над темными верхушками деревьев.  «Все же вечер на дворе».

-Не надо, - раздался за их спинами тихий голос. Питер понял: «Она ведь совсем не изменилась. Только морщины… - он посмотрел на резкие линии по углам тонких губ. Марта присела к костру и что-то шепнула дочери. Та кивнула. Поднявшись, Элиза пошла по тропинке, к так и сидящему на бревне Джону, исчезая в тумане.

-Тяжело ему, - Марта приняла от Мэри котелок с супом и коротко улыбнулась: «Спасибо, милая. Мы сами дойдем, - она посмотрела на капитана,- здесь недалеко, и дорога известная. Спокойной ночи».

-У нее кольца нет, - увидел Питер и вспомнил грустные, зеленые, глаза Элизы: «Алмаз  я солдатам отдала, когда папу казнили, и мама умирала. Так я ее и спасла. Только крестик остался, - девочка положила руку на худые ключицы.

-Найду и верну ей, - пообещал себе Питер. Превозмогая желание коснуться ее бронзового, стриженого затылка, обнять и больше никогда не отпускать, он ответил: «Спокойной ночи Марта, хороших вам снов».

-Да, - она все смотрела куда-то вдаль, на густой туман, грея руки о закопченный котелок. «Вам тоже. Завтра будет тяжелый день, начнем готовить атаку на Ренн. Так что выспитесь, - велела женщина.

Уже у входа в землянку Питер обернулся, - она сидела, взяв руку Мэри, что-то ей рассказывая.

-Оставь, - велел себе мужчина, шагая в сырой, кислый запах  пота, в храп и сопение людей, - оставь, видишь же - не до тебя ей. И никогда ты ей никем, кроме друга, не станешь».

-Ты что, папа?  - услышал он за своей спиной голос Майкла. Снимая очки,  Питер ответил: «Ничего, сыночек, ничего».

Элиза потянулась, и стерла слезы с лица брата:

-Не надо, милый, не надо…Господи, - вдруг вырвалась у девочки, - как же мы без папы будем? Джон, Джон, - она прижалась щекой к его руке, - я ведь думала, что и мамочка  тоже умрет…, У нас братик был, маленький, такой маленький, - девочка тихо завыла. Джон, испугавшись, прижал ее к себе: «Все, все, милая, все закончилось…»

-Их на кладбище Мадлен похоронили, и папу, и Джорджа, - девочка вытерла нос рукавом куртки. «Во рвах, куда казненных сбрасывали. Мы братика окрестили, хоть он и мертвый родился. Акушерка сказала, что так правильно…»

-Правильно, - согласился Джон. Герцог велел себе: «Когда все это закончится, поедешь, найдешь их...- он глубоко вздохнул, - и похоронишь там, на кладбище Мадлен, в семейном склепе».

-А Констанца пропала, - грустно добавила Элиза. Джон невольно улыбнулся: «Дядя Дэниел ее искать поехал, он выполнит то, что обещал».

-Тогда хорошо, - Элиза все не выпускала его руки. Девочка,  страстно, проговорила:

-Надо быстрее атаковать Ренн, я принесла сведения о солдатах. Там Жюль, мой друг, вы нас на рынке видели. Деметр его, наверняка, в тюрьму посадил. Он ведь маркиз де Монтреваль, Жюль, - объяснила Элиза.

-А эта девушка, там, на рынке…, - Джон почувствовал, что краснеет  и усмехнулся: «Хорошо, что темно уже, Элиза не заметит».

Сестра прихлопнула комара на шее: «Как отойдешь от костра, они сразу лезут. У нас в замке их тоже много - озеро рядом. Это старшая сестра Жюля, Мадлен, она послушница, тайно. Раньше в монастыре жила, а теперь - в миру».

Элиза пристроила голову у него на коленях. Джон, достав трубку, закурив, неслышно вздохнул:

-Послушница, значит…, А ты уже и придумал себе что-то, дурак. Как с Мэри - девочка сюда не из-за тебя поехала, нужен ты ей, а потому, что характером - вся в дядю своего. Он и после расстрела выжил, и экипаж фрегата подбил на сторону американцев перейти. Кровь Ворона. Так тому и быть. А Мэри, - он внезапно улыбнулся, - я сделаю предложение, о которого она не сможет отказаться. Папа был бы доволен.

Элиза зевнула. Джон спохватился: «Сейчас к маме тебя отведу».

-Покури еще, - сонно велела ему сестра. «Хотя бы комары не кусают».

-Ренн мы атакуем, - задумчиво проговорил Джон, гладя ее белокурую голову. «Это я тебе обещаю, сестричка».

-Просто потому, что там люди в опасности, - сказал себе мужчина. Закрыв глаза, Джон не удержался, - представил себе светло-русые, распущенные по плечам волосы, серо-голубые глаза. Он увидел всю ее - высокую, тонкую, выходящую из озера, окутанную туманом.

-Прощай, Джиневра, - грустно вздохнул Джон, глядя вдаль, на белую пелену над болотом.

Ему снился расстрел. Он стоял у каменной стены, под мелким дождем, отстранив повязку, глядя на взвод солдат Национальной Гвардии, что поднимали ружья. ««Пока не закрою глаз, стреляйте в сердце», - громко приказал генерал. Услышав первые залпы , он пошел навстречу солдатам, не останавливаясь, пока не упал посреди тюремного двора, в луже темной, быстрой крови.

Де Шаретт  открыл глаза. Отерев пот со лба, потянувшись за трубкой, накинув куртку, он  вышел из землянки. Лагерь спал. Де Шаретт, прислушавшись, уловил чьи-то легкие шаги. Марта появилась из темноты. Она шла, склонив голову, засунув руки в карманы. Де Шаретт, раздув ноздри, спросил: «Он приехал тебя забрать, потому что вы с ним были любовниками? Или до сих пор - любовники?»

Марта остановилась, будто на что-то натолкнувшись. Женщина гневно ответила: «Он приехал потому, что он джентльмен,  он - наш с Элизой родственник, а мы в опасности…Месье де Шаретт, да как вы смеете…»

Ее зеленые глаза играли, переливались в свете бледной, полной луны. Кровь бросилась ему в голову. Генерал шагнул на тропинку, и, обняв ее, - женщина чуть вскрикнула, - прижал к себе:

-Я заберу тебя  в землянку, прямо сейчас, и ты станешь моей женой. Завтра привезут кюре, и он обвенчает нас, Марта. Тогда и ты, и Элиза действительно - будете в безопасности. Я  за вас отдам свою жизнь.

Марта молчала. Генерал ощутил, как стучит ее сердце.

-Я прошу тебя, - де Шаретт опустился на колени, - прошу, Марта…, Не заставляй меня совершать поступков, недостойных дворянина, ибо видит Бог, - он все не выпускал ее из рук, - я готов на все, чтобы ты осталась со мной. Ты же знаешь…, - горько добавил он.  Марта спокойно ответила: «Знаю. Однако я вас не люблю, месье де Шаретт, и было бы бесчестным обманывать вас. Выпустите меня, - она попыталась вырваться. Генерал, подхватив ее на руки, шепнул: «Поздно, Марта. Обратного пути нет».

-Оставьте! - сдавлено закричала женщина. «Или я буду стрелять!»

-Стрелять буду я, - раздался сзади спокойный голос. Де Шаретт почувствовал, как ему в спину уперлось дуло пистолета.

-Что за черт, - выругался он, на мгновение, разомкнув руки. Марта спрыгнула на тропинку.  Достав оружие, наставив его на генерала, женщина приказала: «Идите к себе, месье де Шаретт, завтра будет длинный день».

С болота тянуло гнилой, холодной сыростью, наверху, над их головами, ветер шуршал в кронах деревьев.

-Извинитесь, - потребовал Питер у де Шаретта: «Дворянин не может себя так вести, месье генерал».

-Каждая шваль мне будет указывать, - пробормотал де Шаретт. Он с удовольствием увидел, как покраснело лицо Питера.  «Тем более, -  он показал на Марту, - ее любовник».

Питер опустил пистолет, Марта услышала звонкую пощечину. Де Шаретт, потирая лицо, холодно пообещал: «Я вам ее кровью верну, месье Кроу. На рассвете. Выбор оружия за вами, - добавил генерал. Поклонившись, печатая шаг, де Шаретт пошел к своей землянке.

-Генерал! -  ее голос был высоким, ломким, она так и стояла с пистолетом в руках. Де Шаретт обернулся и Марта гневно сказала:

-Вы оба, -  она повела оружием в сторону Питера, - сейчас отправитесь спать. Никакой дуэли не будет, вы, кажется, с ума сошли. Нам надо атаковать Ренн, а не заниматься, - женщина поморщилась, - мелкими склоками».

Де Шаретт угрюмо сказал: «Он меня оскорбил, ваша светлость».

-А вы, -  Питер шагнул к нему, - оскорбили мою родственницу, преследуя ее, пытаясь взять силой...

Марта вздохнула и выстрелила в воздух. Птицы сорвались с веток, испуганно хлопая крыльями.

Женщина дернула  углом рта: «Я тут самая титулованная, я вдовствующая герцогиня, и я, месье де Шаретт, -  запрещаю вам драться. Я прощаю вас, - она повернулась к Питеру: «И тебе тоже  запрещаю. Исполняйте распоряжение, - Марта убрала пистолет и подышала на руки.

-Так, значит, вы его любите? - ядовито спросил де Шаретт. «Так идите к нему, идите, он вас ждет, не зря же он сюда приехал».

-Генерал, - устало сказала Марта, - вы рискуете еще одной пощечиной, и я имею на нее полное право. Я никого не люблю, ни вас, ни месье Кроу. Хватит об этом, - она замотала вокруг шеи  шарф: «Пожмите друг другу руки и расходитесь. Нам еще воевать вместе, не забывайте».

Питер посмотрел на ее худое, бледное, лицо. Под большими глазами залегли темные круги. «Не заставляйте меня обнажать оружие, - усмехнулась Марта, засунув руки в карманы, - месье де Шаретт, протягивайте руку, протягивайте».

Питер пожал сильные пальцы,  и женщина мимолетно улыбнулась: «Вот и славно. Идите спать, господа, встретимся завтра на военном совете».

Ее шаги затихли. Де Шаретт поглядел на сомкнувшийся, непроницаемый, белый туман: «Я хочу попросить прощения, месье Кроу. Но вы сами понимаете, с тех пор, как ее светлость сюда приехала, зимой, я больше,  ни о ком и думать не могу…»

-Не надо, месье де Шаретт, - Питер положил ему руку на плечо. «И вы меня простите».

-У меня медовуха есть, - сказал генерал. «Пойдемте, я вам покажу карты Ренна. У вас, я вижу, голова на плечах хорошая, хоть, наверное, и не воевали никогда. Подумаем вместе, как нам будет лучше организовать атаку».

-Не воевал, - признал Питер. Посмотрев на тропинку, что терялась в тумане, он горько подумал: «Ты все услышал. Не любит. Ладно, сделай то, что должно, привези всех домой, и просто оставайся ее другом».

-Но с удовольствием помогу, - добавил он.

В землянке было накурено, на грубо сколоченном, деревянном столе лежали карты городских укреплений.

Генерал оглядел совет: «Месье Кроу-младший, мадемуазель Кроу, и мадемуазель Элиза сегодня же вечером отправляются в Ренн, на телеге с картошкой, - он усмехнулся. «Там они забирают вещи, лежащие в подполе у маркизы де Монтреваль. После этого месье Кроу начинает, так сказать, инженерную подготовку».

-Ты только там, на рожон не лезь, - шепотом велел Питер сыну. Майкл оскорблено поднял бровь: «Папа! Уж в чем-чем, а в этом я никогда замечен не был». Майкл незаметно посмотрел на Мэри. Девушка  сидела на шатком табурете, обхватив смуглыми, сильными руками острое колено. Зеленые глаза блеснули: «Картошку мы с женщинами приготовили, и телега тоже - ждет».

-Я ее, наверное, больше не увижу, -  подумал Майкл. «Доберемся до Лондона, и она уедет домой, в Америку. Пусть будет счастлива, - он тихо вздохнул и не смог удержаться - полюбовался ее мелкими, уже  отросшими кудряшками.

-Далее, - Марта поднялась и махнула рукой: «Сидите, сидите».

Она указала на мост через реку.

-Здесь будет один из сюрпризов  месье Кроу. Как мы узнали, через три дня, утром, две сотни солдат отправляются из Ренна на восток. В городе останется уменьшенный гарнизон, сто  человек, или около того. Мы дадим им пройти мост, а потом капитан Фэрфакс  со своим речным,- Марта усмехнулась, - отрядом, - приведет в действие мины. К этому времени все повстанцы, уже будут в Ренне. Бомбы, что приготовит месье Кроу-младший, начнут взрываться. Мы сможем атаковать казармы и префектуру.

-И отель де Монтреваль, потому что Деметр живет именно там, - заметил генерал. «Ваша светлость, - он поклонился в сторону Джона.

Тот развернул план особняка.

-Благодаря виконту де Лануа, который до войны часто гостил у де Монтревалей, у нас есть  примерная  схема комнат. Я и месье Кроу-старший придем в Ренн пешком, под видом торговцев вразнос. Мы постараемся проникнуть в отель де Монтреваль и, - Джон помолчал, - покончить с Деметром, желательно - рано утром, еще до начала общей атаки. Вот и все.

-Каждый командир, - наставительно сказал де Шаретт, - должен знать место своих людей в бою. Ознакомьтесь с планом,  мы его подготовили с месье Кроу-старшим, и не стесняйтесь задавать вопросы.

Элиза храбро подняла руку: «А Жюль, месье генерал? Нам же надо его освободить!»

-И освободим, - успокоила ее мать. «Я с пятью десятками человек буду атаковать круглую башню, ту, что Деметр превратил в тюрьму. Жюль, наверняка, в ней».

-Все, господа, - де Шаретт хлопнул рукой по столу, - как говорится, Бог нам в помощь.

Командиры столпились у карты. Мэри сказала Майклу: «Забирай свои вещи, и пойдем. Нам надо до заката добраться в Ренн».

Питер, на мгновение, задержал сына: «Вы там осторожней, с порохом. У тебя руки, конечно, ловкие...»

-У Мэри тоже, - Майкл покраснел. «Все будет в порядке, папа».

-Идите в замок, - велела Марта дочери. «Я еще здесь останусь. Увидимся в Ренне, - она подмигнула Элизе. Та решила: «Надо мамочку попросить свозить меня в Америку. Тедди там был, видел наших родственников, и я тоже хочу. Мэри так интересно рассказывала про их озера, - она вздохнула. Повертев в руках пистолет, девочка  возмутилась: «Мама!»

Марта  ласково вынула у нее из рук оружие: «У вас на телеге будет сто фунтов пороха, дорогая моя. Поедете невооруженными, незачем рисковать. Заберете пистолеты у маркизы де Монтреваль. У нее два десятка в подполе лежит. Все, - она перекрестила дочь и подтолкнула ее  к выходу из землянки.

Майкл шел по гати вслед за девушками, заставляя себя не смотреть на стройные, в холщовой куртке, плечи Мэри, на смуглую шею - темные, тугие кудряшки  подрагивали в такт ее шагам. «Тем более, - сказал себе юноша, - она тебя старше. На год, конечно, но все равно..., - он вздохнул. Элиза весело сказала: «Мы пришли! Это охотничий дом де Монтревалей. Правда, тут сожгли половину, но Жюль сказал, что восстановит».

-То самое озеро, - понял Майкл. «Я его во снах видел».

-Здесь фея Вивиан воспитывала Ланселота, - серьезно заметила Элиза. Посмотрев на лицо юноши, взяв его за руку,  девочка шепнула: «Вы успели, Майкл. Теперь бояться нечего».

Тучи  разошлись, на единое мгновение блеснуло солнце. Майкл увидел изумрудные искорки в глазах Мэри. «Поторопитесь, рыцарь Ланселот, - смешливо велела девушка. «Нам надо грузить картошку в нашу, - она хихикнула, - карету».

-С удовольствием, моя госпожа, - Майкл поклонился и они расхохотались.

Двое мужчин в холщовых блузах, с лотками разносчиков, стояли в короткой очереди у городских ворот. «Здесь Жюль сидит, - не разжимая губ, шепнул Джон. «В круглой башне. Майкл и Мэри должны были уже мост заминировать».

-Я сейчас ее увижу, - понял мужчина. «Маркизу де Монтреваль. Мадлен..., - он почувствовал, как защемило у него сердце. Повесив лоток на плечо, герцог потер застывшие руки, - вечер был холодным. На западе, за их спинами, висела тусклая полоска заката, в небе громоздились серые, набухшие дождем тучи.

-Завтра на рассвете тут будет столпотворение, - подумал Джон, - рыночный день. Фэрфакс со своими людьми уже на реке. Подождем взрыва моста, и начнем. Тем более, Майкл еще порох заложит. Немного, но достаточно, чтобы припугнуть гвардейцев.

Питер огляделся - вокруг была  унылая равнина. Вдалеке виднелся край леса, босая, в потрепанной юбке, женщина, гнала по пыльной дороге маленькое стадо коз.

Полуразрушенные, серые, крепостные стены поросли мхом.  Он увидел шпили, что возвышались над городом: «Сейчас к вечерне как раз должны звонить. Да что это я, -  все колокола сняли, церкви закрыли. Культ Высшего Существа..., - он поморщился: «Ничего, к лету этого мерзавца уже казнят. Дэниел не подведет, он все сделает в Париже».

-Что у вас? - раздался голос гвардейца. Солдат окинул взглядом невысоких мужичков в крестьянской одежде: «Господи, этот светловолосый , - сморгни, и не заметишь».

Джон подобострастно поклонился и открыл лоток: «Все продали, ваше превосходительство. Завтра на рынке товар купим и дальше пойдем. Переночуем в таверне, - он вспомнил вывески на площади де Лис и добавил: «В «Красном Петухе».

-Что, мужички, - поинтересовался начальник охраны, - в поле боитесь спать, вдруг Волчица появится?

Над очередью повисло молчание. Кто-то из крестьян, угрюмо, сказал: «Не след с таким шутить, ваше превосходительство. Ее сам Мерлин привечает. Возьмет,   и придет сюда, - он указал на городские ворота.

-Мы ее встретим ружейными залпами, - отрезал гвардеец.

-То-то они против призрака помогут, - пробурчали из очереди. Начальник охраны зло сказал: «Дикари лесные! Нет никакой Волчицы, это вы придумали все! Проходите, - он кивнул Джону с Питером.

Уже оказавшись в городе, Джон незаметно вытащил из кармана куртки записку:

-Элиза мне начертила, как на квартиру пройти. Волчица..., -  он рассмеялся. Мужчины зашагали к площади де Лис.

Питер постучал в массивную, дубовую дверь, что выходила на пустынный двор: «Перекусим и отправимся в особняк, как раз стемнеет. Ты что бледный такой? - озабоченно спросил он.

-Сейчас она откроет дверь, - понял Джон. «Мадлен..., Оставь, она католичка, послушница. Мы  поможем  им выбраться отсюда, и она пострижется - в Италии или Австрии».

-Ничего, - пересохшими губами ответил он.

Элиза, в большом, не по росту, холщовом переднике, подняла засов: «Вот и вы! У нас рыба, Майкл и Мэри вчера наловили. Они сейчас вернутся, проверяют заряды под мостом. Проходите».

Они шагнули в чистую, пустую переднюю. Джон, вдохнув запах воска, сухих цветов, чего-то неуловимого, сладкого, откашлялся: «А где..., ее светлость маркиза?»

Элиза помолчала и развела руками:

-Как мы пришли - ее не было, Майкл ставни взломал, очень аккуратно, и мы внутрь залезли. Пистолеты и порох на месте оказались, а Мадлен нет. И в городе я ее не видела, - девочка помолчала и горько закончила: «Пропала».

Деметр подошел к ставням, и, распахнув их, посмотрел на двор особняка. Над Ренном сгустились тучи, дул резкий, зябкий западный ветер.

-Разожги камин в спальне, - не оборачиваясь, приказал он, услышав, как скрипит дверь.  «Господи, тут и лета нет совсем, - мрачно подумал комиссар, - начало мая, а холодно -  будто в феврале».

Мадлен поставила на стол горшок с дымящимся супом. Девушка, дрожащим голосом ответила: «Хорошо».

-Чуть меньше сотни солдат в городе остается, - размышлял Деметр, глядя на редких прохожих за коваными воротами отеля де Монтреваль. «Ничего, у меня почти тысяча человек по деревням разослана. Какой-нибудь из отрядов да принесет мне голову де Шаретта. Тем более, за нее награда полагается. Я велел не церемониться с крестьянами, забирать все припасы, искать в подполах…, Они тут все волками смотрят, даже дети. Даже эта, - он повернулся к жене. Та стояла, сложив руки под холщовым передником, опустив непокрытую голову.

Он сразу запретил ей носить чепец. Деметр брезгливо сказал: «Избавляйся от этих предрассудков».  Платье на ней все равно было  старомодное,  - глухое, закрытое.

-Монашка, - комиссар раздул ноздри. «Так и лежит колодой, в постели ничего не делает. Ладно, - он бросил взгляд на следы синяка, красовавшегося на бледной щеке Мадлен, - я в нее быстро разум вобью. Как папаша мой матушку колотил - и ногами, и плетью. Они только побои понимают, дуры».

-Иди сюда, - велел он.

Мадлен затряслась: «Пожалуйста, я прошу вас..., Ведь день на дворе, так нельзя...»

-Вечер, - поправил ее Деметр. «И я тут решаю, что нельзя, а что можно. Ну? - угрожающе поинтересовался он. «Долго ты будешь там стоять?».

Она подошла. Деметр, задрав ей юбку, пошарив  пальцами между ног, велел: «Наклонись!»

Мадлен опустила голову на холодный, каменный подоконник и тоскливо подумала: «Господи,  сжалься ты над нами. Пусть он отпустит Жюля, и я тогда умру. Я не хочу жить».

Девушка  увидела двоих мужчин – они медленно, разглядывая дома вокруг, шли по улице. Шпиль церкви разрезал хмурое небо, дул ветер. Она ощутила у себя на глазах горячие слезы. Деметр выдохнул, и отстранился: «Приберешь тут и можешь сама поесть. На кухне, - добавил он, - там твое место».

Мадлен сглотнула и оправила платье: «Когда мне можно будет увидеться с братом?».

-Когда я захочу, - буркнул Деметр. Развалившись в кресле, комиссар принялся за еду.

-Принеси жаркое, - велел он, вытирая губы застиранной салфеткой, - и займись камином. Что застыла столбом, - он обгрыз куриную кость, и выплюнул ее на скатерть, - шевелись, дура.

Мадлен спустилась на кухню. Прислонившись к стене, девушка тихо заплакала. На деревянном, длинном столе лежал нож. Она  вспомнила себя, пятилетнюю,  - Мадлен стояла коленями на табурете, облокотившись на этот же стол. Девушка услышала ласковый голос повара: «Очень хорошо, ваша светлость. Мы  уже вымесили тесто, а теперь  будем лепить булочки».

Запахло ванилью, пряностями, теплом очага. Рядом зашуршало шелковое платье матери. Мадлен, сглотнув, всхлипнула.

-Нельзя, нельзя, - напомнила себе Мадлен, - самоубийство - великий грех. Только Господь решает - кому жить, а кому - умирать. Надо дождаться, пока он освободит Жюля. Бедный мой братик, совсем один...- Мадлен вздохнула. Подняв ведро с грязной водой , - она мыла пол, девушка открыла дверь, что вела  во двор.

-Что там? - спросил Джон у Питера. Тот лежал на крыше сарая, что выходил на зады отеля де Монтреваль.

-Служанка, - тот пригляделся, - воду выплеснула. В столовой..., Да, это столовая, - уверенно сказал Питер, - свечи горят». Он поднял голову: «Видно, там ест кто-то. Девушка появилась, с блюдом. Пошли, - велел он Джону, что стоял за углом пристройки, - она дверь не закрыла. Спрячемся на чердаке и будем ждать».

Джон ухватился за сильную руку Питера. Мужчины, оглядевшись, - на заднем дворе никого не было, караул стоял у парадного входа , - спрыгнули на мощеный двор.

Они прокрались через кухню на черную, узкую лестницу, что вела наверх, в бывшие комнаты слуг. Джон  застыл: «Тихо!»

-Спустись к охране, - донесся до них скрипучий голос, - пусть начальник караула явится ко мне в кабинет. Потом отправляйся в спальню и жди меня, - мужчина расхохотался. Джон поморщился:

-Вот и комиссар Деметр. Ладно, все понятно. Пошли, - он подтолкнул Питера, - нам надо на рассвете с ним покончить, и потом  присоединиться к людям де Шаретта.

Когда они оказались на пустом, пыльном чердаке, Джон, придвинул к двери какой-то сундук: «Света зажигать нельзя, да у нас и свечей нет, а покурить можно».

Питер принюхался - даже здесь пахло крепким, грубым табаком. Джон набил трубку. Прислонившись к стене, герцог  чиркнул кресалом. Он курил, глядя куда-то вдаль, на темнеющее в маленьком окне небо. Потом, Джон горько сказал: «Все это, конечно, обречено на провал. Де Шаретт, восстание..., Сам видишь, они задыхаются. Мы убьем Деметра, а сюда пришлют следующего мерзавца».

-Все равно, - Питер закинул руки за голову, - надо выполнять свой долг, юноша. Твой отец бы поступил точно так же.

-Юноша, - усмехнулся герцог. «Я тебя всего на десять лет младше».

-И на два брака, - Питер зевнул. Джон вспомнил: «Пропала. Она не могла бросить брата, никогда. А если Жюля уже казнили? Нет, Элиза бы знала. Она тут два дня на рынке отиралась, услышала бы о таком. Мэри молодец, когда выберемся отсюда, я с ней поговорю».

Он услышал веселый голос Майкла Кроу: «У мисс Мэри не только с навигацией все хорошо, но и с техникой. Мы с ней вместе бомбы делали».

Мэри развернула план города. «Двенадцать тайников, в каждом - по два фунта пороха. Как только мы услышим взрыв на реке, я, Майкл и Элиза - приведем в действие запалы. Мы их намеренно так расположили, Джон. Каждый из нас отвечает за четыре тайника, расположенные рядом. Это Майкл придумал, - Мэри улыбнулась.

-Мы в шахтах так работаем, - юноша ласково посмотрел на Мэри. «А карту - она рисовала. На что я хороший чертежник, а Мэри - лучше».

-Меня папа научил, - смуглые щеки покраснели.

 Питер устроился на полу, подложив под голову куртку: «Когда все это закончится, я поеду в Бат, сниму там номер с огромной кроватью, и высплюсь, наконец. Не на земле, не в лесу, и не под телегой».

-А я, - Джон зевнул, - возьму мальчишек и отправлюсь в Озерный Край. Все равно мне в Вену  только осенью возвращаться. Поохотимся, рыбу половим...

Они помолчали. Питер вдруг спросил: «Как думаешь, тут при нашей жизни восстановят монархию?».

Джон открыл один глаз:

-Граф Прованский не переживет, если этого не случится. Он и так уже - племянника своего в могилу свел, в погоне за троном, мерзавец. Но доказательств, что это именно он предал отца и Марту - у меня нет. К тому же, - мужчина пожал плечами. «Ставь благо государства выше собственного. Так что пусть становится королем. Лучше, чем эта шайка сумасшедших».

-Их тоже, - Питер зевнул, - скоро свергнут. Читал же ты, что Теодор из Петербурга написал? Об этом молодом генерале, французском.

-Наполеон Бонапарт, - задумчиво сказал Джон. «Надо подумать, Питер, спасибо тебе. Ну и голова у тебя все же».

Его собеседник усмехнулся:

-В моем деле, Джон, тоже важно уметь предвидеть. Новые рынки, колебания цен..., Почему я в эту паровую тележку столько денег вкладываю? Именно поэтому. Когда корабли будут двигаться силой пара -  мои обороты взлетят до небес, - мужчина потянулся: «Тележку мы увидим при нашей жизни, и прокатимся на ней, обещаю».

-Ну-ну, - хмыкнул Джон, но Питер уже спал.

-Надо и мне, - Джон устало закрыл глаза. Перед ним было озеро - уходящее за горизонт, подернутое легким туманом. Мадлен стояла  на берегу,  с распущенными по спине, светло-русыми волосами, на голове у нее был венок из полевых цветов. Она приподняла подол льняной рубашки. Зайдя в воду по щиколотку, улыбнувшись, Мадлен протянула к нему руку. Где-то плеснула рыба. Джон, воткнув удочку в песок, поднявшись, обнял ее. Она вся была, как цветок, - тонкая, гибкая, и губы ее были свежими, словно вода в роднике.

Он все целовал ее, а потом  пообещал себе: «Я найду ее, обязательно найду - где бы она ни была».

Они проснулись на рассвете.  Джон посмотрел на свой простой, стальной хронометр:

-Шесть утра. Караул  только что отправился спать.  Смена придет в четверть седьмого. Спасибо Элизе, она тут все рассмотрела. Сейчас  Фэрфакс со своими людьми взорвет мост, нам надо поторапливаться, - он вскочил, и  взвесил на руке пистолет

Питер прислушался - с улицы доносился скрип тележных колес, людские голоса, блеяние овец.

 -Рынок съезжается, - заметил мужчина, - значит, они уже стали проходить в город. Пора, -  Питер перекрестился.

В особняке было тихо. Они, спустившись вниз, застыли у пробитой пулями, кое-как заделанной позолоченной двери.

-Шевелись, - услышали они грубый голос Деметра. «Я тебя научу, как надо обращаться с мужчиной, дрянь!»

Женщина тихо заплакала. Джон, выругавшись себе под нос, высадил дверь ударом ноги. «Что за черт! – зло сказал Деметр, обернувшись. Джон посмотрел на девушку, что стояла на четвереньках, в завернутой до пояса холщовой рубашке. Светло-русые волосы свесились ей на лицо, она застыла, не двигаясь. Джон, наставив на комиссара пистолет, спокойно спросил: «Это кто?»

-Моя жена, - еще успел ответить Деметр. Джон, поправил его: «Вдова».  Запахло порохом, из простреленного горла хлынула кровь, Деметр покачнулся и упал на спину.

Посмотрев на труп, Питер открыл рот. Справившись с удивлением, он услышал дрожащий голос девушки: «Это вы...».

За окном раздался взрыв.  Джон, протянув руку Мадлен, вежливо сказал:

-Меня зовут Джон Холланд, герцог Экзетер. Это мистер Питер Кроу. Мы в Ренне с отрядами генерала де Шаретта. Они сейчас атакуют город. Ваша светлость, нам надо уйти отсюда, сейчас появится караул, а у нас всего два пистолета. Мы подождем вас за дверью.

Джон повернул бронзовую ручку . Питер спросил: «Ты видел, что у него...?»

Тот только покрутил головой: «Не знал я, что такое бывает. Этот мерзавец..., он принудил мадемуазель де Монтреваль выйти за него замуж, наверняка.  Ценой жизни Жюля».

Она открыла дверь - высокая, тонкая, в скромном платье: «Я готова».

Джон вскинул пистолет и замер - снизу слышались голоса солдат.

-Двое остаются наверху, охранять комиссара, - распорядился командир, - а остальные - за мной! Бунтовщики взорвали мост, надо закрывать городские ворота.

Пол под их ногами задрожал, на головы посыпалась какая-то труха. Питер подумал: «Это бомбы у ограды, их Майкл привел в действие».

-Это канонада! - испуганно закричал кто-то из солдат. «У них артиллерия!»

На лестнице затоптали сапоги. Джон попросил: «Ваша светлость, вернитесь в спальню, тут опасно...»

 Мадлен только сжала кулаки: «Я лучше умру, чем еще раз увижу его, ваша светлость».

Солдаты заглянули в коридор. Джон, толкнув Мадлен себе за спину, стал стрелять.

Джон взял ружье, что лежало рядом с мертвым солдатом, и протянул Мадлен свой пистолет:

-Возьмите, ваша светлость.

-Я не умею..., - растерянно сказала девушка. Питер прошел к окну. Распахнув его, взглянув на площадь, он усмехнулся: «И не надо. Кажется, город в наших руках. Слышите, как тихо?».

Выстрелов не было. В открытые ставни было видно неожиданное чистое, весеннее, синее небо.

-Пойдемте, - кивнул Питер, улыбаясь, убирая оружие.

Они спустились по лестнице. Мадлен, посмотрев на площадь, ахнула - над Парламентом Бретани развевался  королевский флаг,  белый, с золотыми лилиями, и синим гербом. Джон остановился: «Ренн  в руках отрядов генерала де Шаретта, ваша светлость».

На улице пахло порохом, угол кованой ограды отеля де Монтреваль был разворочен взрывом. С площади де Лис раздались приветственные крики.

Они взглянули поверх голов толпы - де Шаретт стоял на эшафоте, его темные, побитые сединой волосы, шевелил ветер.

-Прежде всего, - сказал генерал, - указывая на гильотину, - мы избавимся от этой мерзости, мадам и месье. Толпа зашумела. Джон, поймав взгляд де Шаретта, кивнул ему.

-Комиссар Деметр, этот палач Бретани, убит! - крикнул де Шаретт. «Мои отряды скоро уйдут из города - когда мы восстановим мост, и все поврежденные здания. Те, кто чувствуют в себе силы сражаться дальше, за короля и нашу веру - присоединяйтесь к нам. Клянусь, что мы будем стоять насмерть, до последней капли крови, господа!»

Де Шаретт  закрыл глаза и почему-то ощутил на лице капли мелкого дождя. Он услышал треск выстрелов, увидел себя  - он шел прямо на солдат,  не опуская головы, раскинув руки, а потом упал посреди тюремного двора. Темная кровь смешалась с дождевой водой. Генерал встряхнул головой: «Все заключенные, которые томились в тюрьме, были освобождены, господа, - отрядом Волчицы!»

Толпа замерла.

-Волчица, Волчица, - пронеслось по площади. Ее холщовая куртка была испачкана кровью и грязью, в руке до сих пор был пистолет. Золотая пластинка  блестела в свете  солнца.

-Я не призрак, - сказала маленькая, худенькая женщина. Она поднялась по лестнице, и встала рядом с де Шареттом.

-Я человек, из плоти и крови. Я вдова, потерявшая мужа и ребенка, я много лет не видела своего старшего сына. Поэтому я знаю, - Марта помолчала, - что мое место займут другие вдовы, другие сироты. Женщины, которые будут бороться за то, чтобы эта страна, -  она повела рукой, - обрела спокойствие и мир.

-Она возвращается к Мерлину, - восторженно прошептал  какой-то крестьянин, что стоял рядом с Питером. Он повернулся и добавил, по-деревенски выговаривая слова: «Никакой это не оборотень. Это фея озера, Вивиан, я и старухе своей так сказал. Пусть идет, - старик поднял руку и перекрестил Марту.

-Заключенных выпустили, -  радостно подумала Мадлен. «Господи, сейчас я Жюля увижу. Неужели, неужели все кончилось?».

Она искоса посмотрела на мужчин и почувствовала, что краснеет.

-Они же были, в опочивальне... Господи, какой стыд. А что ты хотела? -  оборвала себя Мадлен. «Ты не сохранила свою невинность, в монастырь тебе теперь дорога закрыта. Ладно, - она вздохнула, - отправлю Жюля за границу, а сама запрусь дома, и буду жить затворницей. А если…, - она посмотрела на свои пальцы, комкавшие глухой воротник платья,  и незаметно помотала головой: «Нет, нет, Господь не дает людям испытаний, которые они не могут перенести. Господь сжалится, надо мной, у меня не будет ребенка. Потому что,  если будет…,-Мадлен похолодела и  услышала радостный крик: «Сестричка!»

Он влетел в ее руки, и, как в детстве, положил голову на плечо. Мадлен плакала. Жюль ласково сказал: «Все, все, милая. Меня ее светлость  освободила, - он указал на коротко стриженую, бронзовую голову.

-Это моя мачеха, - вежливо добавил Джон, - вдовствующая герцогиня Экзетер.

-Я должна ее поблагодарить, - решительно проговорила Мадлен, так и держа Жюля за руку.

-И вас тоже, месье герцог, и вас, месье Кроу, -  девушка изящно поклонилась. Питер, вдруг, смешливо подумал: «Сказать ей, что ли - не все мужчины такие, как этот Деметр. Нет, неприлично. Она, наверняка, замуж выйдет, -  такая красавица. Пусть ей муж и скажет, - он почувствовал, что улыбается. Повернувшись, Питер заметил тоскливые глаза Джона, что следили за Мадлен.

Та, подойдя к Марте, сделала реверанс. Женщина улыбнулась:

-Маркиза де Монтреваль, я вас сразу узнала. Вы  с  Жюлем очень похожи. А мы беспокоились, - Марта взяла ее за руку, - что вы пропали, на квартире вас не было…

Марта  внимательно посмотрела в серо-голубые, припухшие глаза. На бледной щеке были видны следы синяка. Светло-русые, наскоро заплетенные косы спускались на стройные плечи.

Мадлен мучительно покраснела. Жюль болтал с Элизой, вокруг шумела толпа, де Шаретт отдавал какие-то распоряжения. Девушка, наконец, пробормотала: «Я была дома…, то есть в особняке нашем бывшем, ваша светлость…»

-Марта, - велела женщина и приложила к губам Мадлен палец:

-Была и была, незачем это вспоминать. Пошли,  - она подтолкнула Мадлен, - пообедаем у тебя. Нам надо с места сниматься - капитан Фэрфакс говорит, что мы можем завтра уже до Ранса добраться, а там и до моря  прямая дорога.

-До моря…- повторила Мадлен. Марта пожала худыми плечами: «Разумеется, мы вас довезем до Англии, милая. Потом, как тут все успокоится, - она вздохнула, - Жюль вернется и отстроит ваши имения».

-Отстрою, - весело встрял мальчик. Он засучил рукава рубашки: «Прямо сейчас и начну, булыжник на улице начали класть, месье Майкл командует. Побежали! - он дернул Элизу за руку, и дети исчезли в толпе.

Мадлен все стояла, сцепив пальцы. Марта, коснулась ее руки: «Все будет хорошо, милая, просто поверь мне. Теперь все будет хорошо».

-Она не знает, - горько подумала Мадлен. «И он…, его светлость, это ведь он меня спас…, Господи, как мне ему в глаза смотреть, после такого….»

Тучи разошлись, выглянуло ласковое, весеннее солнце, блеснули золотом лилии на королевском флаге. Мадлен почувствовала, как Марта обнимает ее. «Все прошло, - шепнула женщина. «Прошло, и больше никогда не вернется».

С реки подул неожиданно теплый ветер. Мадлен, тряхнув изящной головой, следя за толпой, что расходилась с площади, сказала себе: «В Англии устроюсь гувернанткой. Выращу Жюля, выучу его, и буду жить одна, вот и все».

Она оглянулась и увидела герцога - тот все стоял, не двигаясь с места, светлые, коротко стриженые волосы шевелил ветер. Светло-голубые, усталые глаза улыбнулись и Джон, подошел к ним: «Мы твсе очень голодные, ваши светлость. Найдется же у вас вареная картошка?»

Мадлен зарделась и, пробормотав что-то - кивнула.

-Так покормите нас! - жалобно потребовал Джон. Девушка, сама от себя такого не ожидая, звонко рассмеялась.

На берегу Ранса горел костер, лодки были вытащены на белый песок. Марта зевнула и прижала к себе дочь, - Мэри уже спала, уткнувшись лицом в сгиб локтя: «Через пару дней будем в Динане, а там крейсирует «Молния», капитана Фэрфакса, ждет нас».

-Мамочка, - Элиза все копошилась. Оказавшись в руках у матери, девочка  затихла. «Мамочка, - повторила она, - давай съездим в Америку. Там ведь наши родственники…»

-Наши родственники и в Амстердаме, и в Петербурге, и на Святой Земле, - Марта вдыхала запах хвои, свежих, зеленых листьев, мокрой от дождя травы. Над рекой, в зеленоватом, прозрачном небе, мерцала Венера.

-Домой, - подумала она, вспомнив бесконечные леса, прозрачную воду озер, голубые горы, что виднелись на западе. «Элиза права,  надо вернуться домой».

-Съездим, -  она поцеловала высокий, белый лоб: «Ложись. Ты устала, вы сегодня с Жюлем гребли».

-Жюль волнуется, - Элиза неудержимо зевнула, - волнуется..., что у них денег нет..., Он сказал, что работать пойдет.

-Жюль пойдет учиться, - строго заметила мать. «Как и ты, дорогая моя». Она прижала к себе дочь и подышала ей в ухо: «Спи, утенок».

-Только при Жюле меня так не называй, мамочка..., - сонно потребовала Элиза. «Не буду, - усмехнулась мать и услышала размеренное, спокойное дыхание девочки.

-Тедди увижу, - улыбнулась Марта, - может быть, даже на выпускной вечер его успеем. Потом отплывем домой. Денег у меня много, до конца жизни хватит. Тедди закончит Кембридж, вернется в Бостон, женится...Элиза выйдет замуж, я могу ее привезти потом в Лондон. Джон ее представит ко двору. А я буду с внуками возиться, - Марта замерла. Кто-то шел по берегу - легко, почти неслышно.

-Мужчины спят уже, - она взглянула на две лодки, что лежали поодаль.  Зашуршало платье. Марта, увидев в свете костра русые косы, вздохнула: «Бедная девочка. Сама не своя ходит. Ничего, как приедет в Англию, так оправится, забудет о том мерзавце...»

Мадлен присела на песок и протянула руки к костру. «Ваша светлость..., - раздался сзади тихий голос. Девушка вздрогнула.  Джон обругал себя: «Что ты за дурак, она же боится еще».

-Я дозорным был, - смешливо сказал он, устраиваясь напротив. «А сейчас капитан Фэрфакс меня сменил, а спать что-то не хочется. Вам тоже?»

Она взглянула на него поверх пламени. Щеки ее раскраснелись. Джон увидел русую прядь, выбившуюся из косы, спускавшуюся на белую шею.

-Все, хватит, - разозлился он. «Сейчас я ей все скажу. Откажет, так откажет».

-Мадемуазель де Монтреваль...- начал он. Девушка горько поправила его: «Мадам Деметр...»

-Мадемуазель де Монтреваль, - упрямо повторил Джон, - пожалуйста, выслушайте меня. Я знаю, что сейчас покажусь сумасшедшим, но я совсем, совсем не могу, ни о чем думать, кроме вас..., С тех пор, как я вас на рынке увидел. Простите, что я тогда выругался..., Мадемуазель де Монтреваль, вы просто скажите - по душе ли я вам? Если нет, - он вздохнул, - я вас с Жюлем довезу до Англии, буду вам всегда помогать, и просто останусь вашим преданным слугой. А если да..., - он осекся, не в силах продолжать, боясь взглянуть на ее лицо.

Мадлен все молчала. Поднявшись, - Джон сразу встал, - девушка  тихо проговорила: «Я не гожусь в жены, ваша светлость...»

-Позвольте мне самому это решать, мадемуазель де Монтреваль, - попросил Джон. Ее длинные пальцы все перебирали край шали.

-Я не гожусь в жены, - повторила Мадлен, и губы ее задрожали. «Я и в монахини больше не гожусь, я...- она выдохнула и поморщилась, - я просто спрячусь где-нибудь в деревне. Я теперь навсегда..., - она помотала головой. Пробормотав: «Простите, ваша светлость», - девушка быстро ушла.

Джон все стоял, опустив руки.  Потом, выругавшись, он  медленно двинулся к лодкам, где спали мужчины.

Мадлен сидела, закутавшись, привалившись спиной к влажному дереву, стуча зубами.

-Он такой же, -  подумала девушка. «Все мужчины такие же, как тот..., Господи, как же с ними живут? Я ведь знаю, слышала..., Когда Франсуаза вышла замуж, она потом приехала меня навестить, в монастырь..., Она вся сияла, а когда я спросила: «Как это?», только закатила глаза: «Лучше всего на свете». Она мне солгала? Но зачем? Я помню, мама и папа все время за руки держались, улыбались..., Но как? Как такое возможно? Значит, мама просто терпела, и все..., Притворялась ради нас».

Она вспомнила его дурно пахнущий рот, запах табака, толстые пальцы. Вскочив, подбежав к реке, девушка  встала на колени.

Ее рвало. Потом Мадлен тихо зарыдала и почувствовала, что кто-то ласково обнимает ее за плечи.

-Маму тоже рвало, - испуганно вспомнила девушка. «Когда она Жюля носила. Господи, сжалься надо мной, пожалуйста».

-Не надо, не надо, милая, - Марта привлекла ее к себе. Мадлен, уткнувшись лицом в прохладный холст куртки, засунув пальцы в рот, прорыдала: «Я не могу..., не хочу..., Господи, но ведь это грех, грех, ваша светлость..., Грех убивать дитя!»

Марта все молчала, покачивая ее: «Пойдем, поспим. От одного дня ничего не изменится, милая».

Она уложила девушку рядом с Мэри. Подождав, пока Мадлен успокоится и заснет, женщина улыбнулась, - светло-русые косы и темные кудряшки перемешались. Марта погладила девушек по головам, и, поправив на дочери куртку, перекрестила их: «Все устроится».

Жюль и Элиза тащили по мокрым камням сетку, где шевелились лангусты. «Сейчас сварим, - девочка облизнулась, - и будет очень вкусно. Так ты в школу пойдешь?»

-Я английского не знаю совсем, - мрачно отозвался подросток. «Как я учиться буду? И деньги..., - он  махнул рукой. «Его светлость, - Жюль кивнул на далекий костер, - сказал, что в Лондоне много эмигрантов французских, нам помогут. Все равно, - мальчик тяжело вздохнул, - надо самому зарабатывать. Как вырасту, стану офицером, и пойду воевать с этой швалью, - презрительно добавил Жюль.

Море, - темно-синее,  волнующееся, было покрыто белым барашками, ярко светило  солнце, розовый гранит берега был совсем теплым.

-Искупаюсь, - решила Элиза, - сразу после обеда. И Мэри с Мадлен уговорю, и мамочку. Там бухта есть маленькая, ее и не видно совсем. Мадлен такая грустная ходит, плачет ночью, я слышала. Может, Жюля спросить, что с ней, -  она бросила взгляд на мальчика и рассмеялась: «А ты загорел!»

-Так солнышко, - ласково сказал подросток. «Тут хорошо, - он окинул взглядом берег, - мы до войны с родителями в Динан ездили, каждое лето».

Русые волосы Жюля шевелил ветер. Он смешливо потянулся: «Я с утра уже до «Молнии» сплавал и обратно. Капитан Фэрфакс сказал, -  как только груз из Сен-Мало привезут, вечером, на шлюпках, - мы сразу отчалим. В Англии красиво? -  поинтересовался подросток.

-Мамочка говорит, что да, - вздохнула Элиза. «Я и не помню Англию, я в Париже выросла. Ты со всеми познакомишься, -  она стала загибать пальцы, - с моим братом, с Пьетро, с Франческо, с Мораг, она тоже американка. Мы с мамой в Америку поедем, - девочка остановилась. Вытерев пот со лба, она сбросила куртку.

-Жарко, - сказала Элиза. Она подозрительно спросила, развязывая шнурки у воротника рубашки: «Что это ты покраснел?»

-Не смотри туда, - велел себе Жюль. Он отвел глаза от белоснежной шеи, - на ней блестел крестик - вычищенный, золотой, с маленькими изумрудами.

-Это моей бабушки..., - Элиза начала считать на пальцах и сбилась. «Ее звали мадам де ла Марк, она жила во времена королевы Елизаветы, и была женой турецкого султана. А сама  в России родилась. Ее тоже  Мартой звали».

Жюль открыл рот и недовольно ответил: «Покраснел потому, что жарко, вот и все».

-У дяди Питера есть ее портрет, ты увидишь, - добавила Элиза. Девочка грустно подумала: «А мамочкин портрет пропал. Хорошо, что дядя Теодор и тетя Тео поженились, пусть будут счастливы».

-А ты вернешься из Америки? - поинтересовался Жюль.

-Не знаю, - пожала плечами Элиза, и помахала рукой: «Вот и мы!»

Она повернулась к Жюлю и лукаво добавила: «Но ведь всегда можно писать друг другу, маркиз де Монтреваль».

-С удовольствием, леди Холланд, - изящно поклонился он. Дети побежали к костру, волоча за собой сеть.

Мэри сидела на камнях, поджав под себя ноги, пристроив рядом удочку. Влажные кудряшки падали на смуглую шею. Она, посмотрев на дергающуюся бечевку, ловко подсекла рыбу.

Вдалеке виднелась шлюпка. Девушка, приглядевшись к ней, поняла, что Майкл сидит на веслах. «В Сен-Мало пошли, за вином, - она увидела рядом с Майклом голову капитана Фэрфакса. «У Майкла плечо совсем зажило, даже раньше свадьбы, - Мэри поняла, что улыбается.

-Как клев? - Джон опустился рядом.

-Клев отличный, - весело отозвалась Мэри. «Хотя у нас, на озерах, конечно лучше».

-На озерах, - пробормотал герцог. Он решительно спросил: «Мэри, а ты собираешься в Америку возвращаться?».

Зеленые глаза заблестели смехом. Мэри, повернувшись, взглянула на него - прямо. Темная, тонкая бровь поднялась вверх.

-Тетя Марта мне рассказывала, как твой отец покойный ей работу предложил, - задумчиво протянула девушка. «Тебе тоже любовница нужна, Джон?»

Он расхохотался. Взяв у Мэри удочку, герцог насадил на крючок устрицу. «Мы вас до осени не поедим, - пробормотал Джон, - а рыбам все равно». Джон забросил бечевку в море и так же задумчиво ответил:

-Это мы посмотрим, в будущем. Мне нужен человек, - смелый, честный, привлекательный, - он подмигнул девушке, - разбирающийся в технике, морском деле, умеющий стрелять....

Мэри подняла руку: «Стой, стой..., Чем он будет заниматься, этот человек?»

-С нейтральным паспортом, - закончил Джон и сердито велел:

-Не перебивай, пожалуйста. Заниматься он будет тем, чем не могут заниматься англичане. Как ты  понимаешь, легально мы сейчас во Францию въехать не можем, и долго еще не сможем. К тому же, - мужчина вздохнул, - этим летом французы войдут в Нижние Земли, а там и до Италии доберутся. А я - либо в Вене, либо в Лондоне. Может быть, еще и в  Петербурге. Посмотрим, вступят русские с нами в коалицию, или нет. Мне нужен человек, который сможет  беспрепятственно путешествовать, -  Джон усмехнулся, - и к нашим союзникам, и к нашим противникам.  Курьер, - он помолчал. «Это пока. Потом подумаем о постоянном месте работы. Ну как? - он взглянул на девушку.

Мэри молчала и он хмыкнул:

-Разумеется, у тебя будет своя квартира, где-нибудь в тихом районе, в Блумсбери, деньги..., Родителям можешь написать правду. Твой отец, хоть и перешел на сторону американцев, но все поймет, я думаю. Джованни с Изабеллой скажем, что ты работаешь на правительство, чтобы они не волновались. Ты и, правда, на него будешь работать.

Он вытащил рыбу. Мэри, сняла ее с крючка: «С одним условием».

-Никогда не работать против твоей страны, - Джон закатил глаза. «Знаю, знаю. Мы не собираемся с вами воевать».

-Это пока, - передразнила его Мэри. Посмотрев куда-то вдаль, на чуть заметный силуэт «Молнии», она вздохнула: «Нет, это и так понятно». Девушка помолчала. Джон, глядя на зардевшуюся, смуглую щеку, торопливо сказал:

-Разумеется, для таких вещей я тебя использовать не собираюсь. Для этого есть..., - он оборвал себя. Мэри усмехнулась: «Ты не забывай, тетя Марта мне и это рассказала. Так вот я не такая, и никогда этим заниматься не буду».

-Обещаю, - твердо ответил Джон и протянул ей руку.

У нее была жесткая, маленькая ладонь - крепкая, надежная. Мэри встряхнула головой:

-Своя квартира. За мной никто не будет присматривать. Буду ездить по всей Европе. Господи, какое счастье. Лучше, чем сидеть в особняке женой мистера Брокхерста. А за него, - она искоса взглянула на герцога, - я бы все равно замуж не вышла, за дядю Джона.  Буду ждать того, кто мне по душе придется, по-настоящему, - она легко вскочила на ноги: «Берите корзину, мистер Джон. Мне теперь вас так надо звать, да?»

-Надо, - усмехнулся герцог. Полюбовавшись тем, как она ловко взбирается на камни, Джон пошел следом.

Мадлен бросила в воду камешек. Вздохнув, она посмотрела на шлюпки, что швартовались к борту «Молнии».

- Жюль помогает ящики грузить, - поняла девушка. «Господи, как оно все сложится, в Англии? Здесь, - она оглянулась, -  все-таки дом, как его бросить?  Буду совсем одна, Жюль вырастет. Он сказал, что в армию пойдет..., Устроюсь гувернанткой, или буду вышивать, шить - у меня хорошо получается. Мне  совсем немного надо - проживу».

Марта спустилась с прибрежного обрыва на песок и увидела стройную, в серой  шали спину. На западе уже играл багровый закат, дул сильный, соленый ветер. Темнеющее море шумело, набегая на плоский берег.

Она вспомнила растерянный голос пасынка: «Марта…, Может быть, ты поговоришь с мадемуазель де Монтреваль. Ты все-таки женщина, вдова, старше ее..., Мне, как ты понимаешь, - Джон развел руками, - неудобно. Просто, - Марта с удивлением увидела, что он покраснел, - когда мы убили Деметра...»

-Да  говори, - велела женщина, оглянувшись, -  рядом никого не было.

Джон облизал пальцы и тяжело вздохнул: «Я и не знал, что такое возможно...».

Марта слушала. Потом, усмехнувшись, она пообещала: «Поговорю. Ты что, - Марта зорко взглянула на мужчину, - ей предложение сделал?»

-Хотел, - мрачно сказал Джон. «Только она отказала, сразу. Мол, она в жены не годится..., Марта, - он поднял голубые, прозрачные глаза, - как же это будет..., Даже если мадемуазель де Монтреваль согласится, она ведь католичка...»

-Питер женился на католичке, и ничего, - хмыкнула женщина. «Сейчас много прелатов в эмиграции. Напишешь в Германию или Италию, ей дадут разрешение на венчание».

-Нет, - решительно сказал Джон, - я лучше самому папе Пию напишу. Так надежней. Пока французы не захватили Ватикан и не устроили там какой-нибудь очередной алтарь Высшего Существа, или другую ересь. Думаешь, она согласится? Стать моей женой? - робко спросил Джон.

-Ты очень убедителен, - заметила Марта, разбивая камнем клешни лангуста.

-Все равно, - она попробовала теплое, белое мясо, - у нас в Новой Англии они больше будут. Морем пахнут, - Марта сладко зажмурилась и повторила: «Очень убедителен. Мэри уговорил на тебя работать, - женщина взглянула на сердитое лицо Джона, и рассмеялась: «Никому не скажу, обещаю. За мадемуазель де Монтреваль не беспокойся, все у вас будет хорошо».

-Мадлен, - Марта присела рядом с ней на песок и взяла белую руку девушки, - ничего, что я тебя так называю?

-Ничего, - вздохнула та и положила голову на колени. «Так даже лучше, ваша светлость».

-Марта, - поправила ее женщина и помолчала. «Мадлен, ты же знаешь..., Я вдова, старше тебя…, Ты расскажи мне, что у тебя там случилось, в Ренне. Может, и беспокоиться не о чем, - Марта  улыбнулась.

Мадлен вдохнула ветер с моря. Всхлипнув, покраснев, девушка шепнула: «Стыдно..., Ваша светлость..., Марта…, неужели они все такие,  мужчины?»

-Ты расскажи, - мягко повторила Марта. Мадлен, отвернувшись, стала говорить. Марта внезапно рассмеялась и поцеловала теплый висок: «Какая ты вышла из купели крестильной, такой и осталась, дорогая моя. Можешь и не думать об этом».

-Но как же? - удивленно начала Мадлен. Марта, подняв какую-то палочку, стала рисовать на песке. Глаза девушки расширились и она ахнула: «Мадам!»

Волна, с шорохом подобравшись к их ногам - смыла рисунок. Марта задумчиво сказала: «Если по душе тебе он, Мадлен - не отказывайся. Знаешь же сама, - праведную жизнь не только в монастыре можно вести. Заботится о муже, детей воспитывать...- она  пожала руку девушки. Та, внезапно поднявшись, посмотрела на обрыв: «Марта..., Мадам Холланд…, Спасибо, спасибо вам».

Она бежала наверх, придерживая платье,  тяжело дыша, косы развевались на ветру. Джон, торопясь вниз, проклиная неустойчивые камни, внезапно оступился. Сочно выругавшись, мужчина налетел на нее.

-Вы опять ругаетесь, - смешливо сказала Мадлен. «Всякий раз, как я вас  вижу, вы чертыхаетесь, ваша светлость.

-Я больше не буду, - пообещал Джон и облегченно подумал: «Господи, неужели...»

Она протянула руку и тихо вздохнула: «Что вы мне там, на реке говорили, у костра..., Вы мне по душе, очень по душе, ваша светлость».

Он прижался губами к длинным пальцам,  и едва слышно сказал: «Мадлен...»

-Джон...- попыталась она выговорить его имя по-английски, со смешным, певучим акцентом. «Жан...- Мадлен все улыбалась. Герцог, обняв ее, поцеловал, - нежно, осторожно. Золото ее  растрепанных волос освещалось  заходящим солнцем. Они взялись за руки, спускаясь к берегу, -  туда, где виднелись темные очертания шлюпок.

Марта облокотилась о борт «Молнии». Запахнув куртку, женщина завязала  шарф. Ветер здесь, в открытом море, был холодным. Она посмотрела на  закат по левому борту корабля:

-Вот и хорошо. Мадлен с Жюлем пока в Мейденхеде поживут, у Изабеллы. Осенью они  с Джоном обвенчаются, как разрешение он получит, и уедут все вместе в Вену. Мальчик там учиться  будет, в семье станет жить..., И Мэри уедет, уже в конце лета. И мы тоже, - она взглянула на запад, туда, где низкое солнце уже опускалось в простор темно-синей воды.

-Завтра к обеду будем в Плимуте, - рассмеялся Питер, что вышел на палубу. Он указал рукой в трюм: «Джону опять плохо, маркиза де Монтреваль за ним ухаживает».

-Ничего, - улыбнулась Марта, - пусть привыкает, раз выходит замуж за человека с морской болезнью. Я сразу в Итон поеду, к Тедди. Только сначала, - она подергала рукав холщовой куртки, - к портнихе схожу, вместе с Элизой. Бедная девочка уж и забыла, как платье носить.

-А потом в Америку, - утвердительно заметил Питер. «Мне Элиза проболталась, - он развел руками.

-Да, - Марта стояла к нему спиной, - мне надо домой, Питер. Там, - она махнула рукой в сторону Англии, - узнаем, что с Констанцей, но, кажется мне - все хорошо, Дэниел нашел ее. Может, она и дома уже. И Джо я напишу, об отце ее, - Марта помолчала, и тяжело вздохнула. «Я тебе для Тео письмо оставлю, отправишь ей? -  Питер посмотрел в большие, зеленые глаза и кивнул.

-Вот сейчас, -  велел он себе. Сняв очки, повертев их в руках, мужчина спросил: «Марта..., То, что ты в лагере сказала, когда мы с де Шареттом драться собирались, - это правда?»

Волна разбилась о борт «Молнии», корабль накренился. Марта, легко коснулась его руки: «Правда, Питер. Пока...- она запнулась, - пока это так».

Он склонил каштановую голову: «Спасибо и на том, Марта. Тебя ждать из Америки?».

-Не знаю, - она потянулась, - Питер был лишь немного выше, и поцеловала седой висок. «Не знаю, Питер».

-Поворот! - закричал от штурвала капитан Фэрфакс. «Молния», заполоскав парусами, разрезая носом волны, -  пошла на север.

 

Интерлюдия

Лондон, осень 1794 года

-Колокола звонят, - Марта улыбнулась и велела: «Наклонись». Мадлен изящно присела. Женщина, поправив тонкую, кружевную вуаль, полюбовалась бриллиантовой, с крупными изумрудами, тиарой.

-Ее при королеве Анне сделали, - сказала Марта, - а изумруды - мой муж покойный велел вставить, перед нашим венчанием». Она перекрестила девушку: «С Богом. Бояться нечего, тебе сам папа Римский разрешение на брак прислал».

Мадлен пожала ей руку. За окном был теплый, яркий день,  пышные кроны деревьев на Ганновер-сквер  играли золотом. Мадлен вздохнула: «Ваша светлость…, Марта…, Спасибо вам, спасибо, что вы вернулись. Как бы я без вас…- девушка  покраснела.

Она стояла - высокая, тонкая, окутанная кремовым шелком, перехваченное под грудью платье спускалось на пол, шлейф был аккуратно расправлен.

Марта передала ей букет белых фиалок, и позвала: «Элиза!»

Дочь, с венком на голове, с распущенными по спине, отросшими, белокурыми волосами, заглянула в спальню и ахнула: «Тетя Мадлен, вы как из сказок о рыцарях! Как королева Джиневра!»

Марта подошла к зеркалу, и, оглядела себя - она была в платье темно-зеленого шелка, шляпа - с узкими, по новой моде, полями, была украшена  бантами. Бронзовые, завитые волосы падали на плечи.

-Вернулась, - подумала она, осторожно помогая Мадлен спуститься с лестницы особняка Холландов. У подъезда уже стояла золоченая, запряженная белыми лошадьми карета.

Марта закрыла глаза и вспомнила теплую, озерную воду, белый песок уединенной бухты, синее, просторное небо над Эри.

Они с Мирьям сидели у кромки воды, в одних холщовых, коротких рубашках. Та сладко потянулась: «Хорошо как искупались. Видишь, - женщина подтолкнула Марту, - я же тебе говорила, здесь нет никого, остров. Вечером Стивен зайдет на боте, заберет нас».

Марта посмотрела на румянец, что играл на щеках Мирьям, на влажные, каштаново-рыжие косы. Женщина  рассмеялась: «Ты, наверное, с  мужем, часто сюда плаваешь?»

Мирьям хихикнула: «Нередко, поверь мне». Она взяла руку Марты:

-Все хорошо будет, милая. Ты же еще молодая женщина. У меня тоже так было, - она помрачнела, - два года целых. Видишь, как ты сюда приехала, как я тебя откормила, -  все и началось опять. Это же война, - Мирьям вздохнула, - так бывает.

Марта скосила глаза в вырез рубашки: «Тут, как ничего не было, так и не появилось».

Мирьям развела руками: «От этого трав у меня нет. А мой сбор пей, каждый день, пока, - она подмигнула Марте, - не поймешь, что больше не надо».

Марта поводила ногой по песку: «Я знаю, что он меня любит. Видела. Давно еще, как замужем за Джоном была. Потом он Жанну встретил, потом эта революция началась…, - женщина замолчала. Мирьям уверенно сказала:

-Он Тедди растил, как родной отец. Он с вас пылинки сдувать будет. Стивен  мне рассказывал о нем, милая. Так что ни о чем не тревожься.

Марта почесала в бронзовой голове и недовольно ответила: «Я подумаю. Ты прости, что с Мораг так получилось, - она почувствовала, что краснеет, - если через шесть лет не передумает она, -  пусть венчаются».

Мирьям пропустила сквозь пальцы песок: «Я все понимаю, сама такой была, двадцать лет назад, в Филадельфии. Если бы любила того человека, так же поступила».

-Дэниела, - утвердительно сказала Марта. Мирьям только кивнула, смотря куда-то вдаль. Марта услышала растерянный голос сына , - он стоял у камина, высокий, мощный, в хорошо сшитом сюртуке, опустив, как мальчик, кудрявую, каштановую голову.

-Ты меня будешь ругать, - тихо сказал Тедди. «Мы с Мораг обручились, мамочка, и хотим пожениться».

-Обручились, - повторила Марта. Она сидела за столом Питера. Отодвинув бумаги с расчетами, женщина нашла шкатулку розового дерева со своими сигарами. Распахнув дверь в сад, она обернулась. Тедди поспешно чиркнул кресалом.

Марта выдохнула дым и посмотрела в лазоревые глаза сына. Тот покраснел и отвел взгляд. «Может быть, - тихо спросила Марта, - мне стоит с Мораг поговорить? Вдруг она миссис ди Амальфи что-то не сказала?»

-Она ей все сказала, - буркнул Тедди. «Не надо, говорить, пожалуйста…- он помолчал. «Это я во всем виноват, мама, мне очень стыдно. Они для меня как родители были - дядя Джованни и тетя Изабелла, и я, под их крышей…»

-Чтобы такого больше не повторилось, - вздохнула Марта, - Мораг поплывет со мной обратно в Америку. Через шесть лет, если еще будете этого хотеть, - она  усмехнулась, - повенчаетесь. Пока ты Кембридж закончишь, пока у мистера Бромли в конторе поработаешь, хотя бы два года…

Тедди только упрямо сжал губы: «Я должен поступить, как джентльмен, мама, раз уж…»

-Раз уже не удержался, - Марта потушила сигару. Погладив сына по щеке, она развела руками: «Ты прав, конечно.  Но все равно  надо подождать».

-Мораг, конечно,  любит его, - кисло заметила Мирьям. «Не пройдет у нее это,  так что пусть женятся. Дэниел с Констанцей  поженились, хотя…- она замолчала и взглянула на Марту.

-Да знаю я все, - та махнула рукой. «С ним не поговоришь, -  взрослый мужчина. Да и вся Америка знает, думаю. Как о мистере Джефферсоне, и его, - Марта поискала слово, - супруге. Второй».

-Мистер Джефферсон вдовец, - возмутилась Мирьям, - хотя это все равно бесчестно - жить с женщиной и не жениться на ней, потому что она цветная. Но Дэниел ведь муж Констанцы, как она…

-А вот так, - хмыкнула Марта и увидела перед собой отделанную розовым шелком детскую.

Колыбелька была сделана из беленого дуба, над ней висел кружевной балдахин. Марта оглядела персидский ковер на полу, искусно вырезанные игрушки, маленькую тележку, запряженную лошадкой: «Видишь, любит он ее».

Констанца нежно взяла ребенка - девочка лежала на спине, размахивая ручками, улыбаясь. Женщина  присела в большое кресло, положив ноги на бархатную скамеечку. Она дала ребенку грудь и усмехнулась:

-Тетя Марта, Дэниел не Антонию любит, а статьи в газетах: «Помощник государственного секретаря в семейном кругу. Очаровательная жена и новорожденная дочь. Мистер Вулф любезно пригласил нас  к домашнему очагу…, - Констанца закатила глаза и высунула язык.

-Он их проводит по дому, непременно показывает детскую, они восторгаются…, В общем, поверьте мне, если не при следующей администрации, то через одну - он непременно станет госсекретарем. Американцы падки на семейные ценности.

Констанца покрутила на длинном пальце кольцо с  большой  жемчужиной: «Раз в две недели он навещает Бостон. Натаниэлю уже, - Констанца посчитала на пальцах, - полгода  в июле было».

-Откуда ты знаешь? - Марта присела на ручку кресла, испытующе посмотрев на девушку.

Констанца только рассмеялась и пощекотала дочку под толстеньким подбородком.

-Тетя, я журналист. Хоть я сюда и приехала за неделю до родов, хоть Антонии и два месяца, однако хватки своей  не потеряла. Сразу нашла издателя, подписала договор…, то есть Дэниел за меня подписывал, - мрачно поправила себя Констанца, - замужние  на это не имеют права. Как только он уехал на несколько дней, -  разузнала, куда. Пусть, - она пожала плечами.

-В конце концов, это тетя Салли, она как семья. Мне просто жаль, что Дэниел на ней никогда не женится». Она поднялась и поносила Антонию по комнате: «В деньгах он мне не отказывает, в конце концов, это мои деньги, заработанные. Папа написал, что переведет мне приданое,  спальни у нас раздельные, как положено…- Констанца остановилась:

-Как Антония подрастет, поеду  на запад. Я уже согласилась написать серию репортажей о  стычках с индейцами и постройке новых поселений. Ее с собой возьму, - Констанца покачала дочь.

-Глаза твои, - заметила Марта, любуясь белокурой, темноглазой, хорошенькой девочкой. «А волосы…»

Констанца поцеловала мягкие локоны дочери. «Антуана. Тетя…- она помолчала, но справившись с собой, просто сказала: «Он единственный, тетя, кого я любила. Другого, такого,  как он - нет, и не будет. А мы с Антонией справимся, да? - Констанца поцеловала ее в щечку.

Девочка весело засмеялась и приникла головой, укрытой кружевным чепцом, к плечу матери.

-Вот так, - повторила Марта  и добавила: «За Мэри вы не волнуйтесь . У нее голова на плечах хорошая, работать она будет отменно. Да и не опасно то, чем она занимается».

-Почти, - подумала  Марта. Мирьям, отерев глаза, вздохнула: «Я всегда знала, что она в отца пойдет. Кровь Ворона, - она улыбнулась. Женщины услышали крик: «Эй, на острове! Мы сейчас будем вас атаковать!»

-И здесь нашли, - пожаловалась Мирьям. Элайджа бросил якорь. Дети, спрыгнув в мелкую воду, зашлепали к берегу.

В наемной карете приятно пахло хорошим табаком и сандалом. Тедди поднял глаза от письма, что он читал: «А что это дядя Питер тебя попросил задержаться, на пару дней?»

Майкл пожал плечами и  выглянул из окошка:

-Уже Стрэнд. Скоро  у церкви окажемся, если в пробку не попадем. Хотя мы же младшие шаферы, мы раньше всех приезжаем. Приглашения будем проверять, - усмехнулся юноша. «Папа сказал - после свадьбы поедем в Мейденхед, вместе с Жюлем, а потом мы его в Кембридж заберем».

-Интересно, - подумал Тедди, - меня тоже мама попросила остаться. Зачем бы это? - он раскурил сигару и вернулся к чтению.

-Милый, милый, дорогой мой Тедди! У меня все хорошо, я преподаю здесь, в нашей деревенской школе - английский язык, и еще учу девочек музыке. Папа привез для меня фортепиано из Нью-Йорка.  На праздники мы ездили к Горовицам. У Хаима была бар-мицва, а у Натана будет в следующем году. Все передают тебе привет, и пожелания успешной учебы в университете. В Нью-Йорке я виделась с Мартой, она процветает, тоже преподает - в школах для цветных. Пожалуйста, пиши мне, твоя любящая невеста, Мораг Маккензи, в скором времени - Мораг Бенджамин-Вулф.

Тедди поморщился и вспомнил бронзовую, светящуюся кожу,  ее черные, тяжелые кудри, плеск волн на морском берегу. «Марта ничего не скажет Мораг, - подумал он, - она человек чести. И я ничего не скажу, никогда. Она не узнает. Я и Марту-то больше не увижу, - он подавил тяжелый вздох. Тедди  вспомнил ту весеннюю ночь, в Мейденхеде, когда Мораг, на цыпочках прокравшись по коридору, постучала в его спальню.

-Ты завтра уезжаешь, - она лихорадочно целовала его, подталкивая к кровати, - я не могу, не могу тебя так отпустить..., Я люблю тебя, Тедди, люблю, - она закусила губу и притянула его к себе: «До утра не уйду».

Тедди почувствовал, как у него горят щеки. «Слава Богу, мы теперь только через шесть лет увидимся, - облегченно вздохнул он. «Иначе я бы учиться не смог, да и вообще..., - он убрал письмо и заметил, что Майкл улыбается, читая свое.

-Марки на нем странные были, - вспомнил Тедди конверт, - я их и не видел никогда. Не русские, я бы узнал. Майкл же учит русский, с дядей Теодором переписывается. И не из Святой Земли, там турецкие. Понятно, что от Мэри письмо, просто интересно - откуда. Работает на правительство, - услышал он строгий голос матери.

-И все, и нечего об этом говорить, - она захлопнула какую-то кожаную папку. Тедди поинтересовался: «Что там?»

-Неважно, - коротко ответила мать, и взглянула на каминные часы: «Пойдем,  не след заставлять карету ждать, дорогой мой первокурсник Кембриджа».

-Дорогой Майкл, - читал юноша, - тут очень холодно, холоднее, чем в Англии. Кажется, скоро пойдет снег. Впрочем, я его уже не увижу, мой корабль отплывает послезавтра, - в более теплые края. Я купила себе отличный редингот, с мехом лисицы и такую же шапку, так что не волнуйтесь - я не мерзну. Ты можешь мне писать на адрес нашего общего знакомого в Вене. Он позаботится о том, чтобы я получила корреспонденцию. Остаюсь твоим преданным другом, Мэри.

-Твоим преданным другом, - грустно повторил Майкл и вздохнул: «Кажется, приехали. Вылезай, я распоряжусь, чтобы он отвез  багаж  в Мейденхед».

Звонили колокола. Тедди, оправляя свой серо-синий сюртук, взял из кареты коробку с бутоньерками.  Майкл расплатился с кучером, и, забрав цветок - пристроил его в петлицу своего сюртука.

-Гости жениха - направо, гости  невесты - налево, - смешливо сказал юноша, проведя ладонью по коротко стриженым, каштановым волосам. «Вот и дядя Джованни с тетей Изабеллой, - он указал на Ганновер-сквер,  - жалко, что мальчишек из Итона не отпустили».

-Гости невесты - одни французы будут, - ухмыльнулся Тедди. «Все эмигранты явятся. А со стороны жениха - принц Уэльский, и вообще - половина королевской семьи. Он тоже женится, принц, в  следующем году».

Майкл поднял голову, и  посмотрел на колонны церкви святого Георга:

-Хорошо, конечно, но в Мейденхеде, в нашей деревенской церкви - мне больше нравится. Там и женюсь, - он повернулся и услышал голос Джованни: «Отлично выглядите, юноши».

-Гости жениха - направо, - указал Тедди. Джованни, взяв под руку жену, шепнул ей: «Ты молодец, очень красиво все оформлено».

Изабелла посмотрела на волны шелка и кружев, на высокие, веджвудские вазы белого фарфора с букетами роз, и широко улыбнулась: «Они будут счастливы, вот увидишь. Как мы с тобой, как Констанца..., - женщина перекрестилась: «Слава Богу, что Дэниел спас ее. И внучка у нас уже есть, первая. Надо будет потом съездить в Америку, увидеть Антонию».

Они устроились на скамье. Джованни, оглядывая алтарь, тихо заметил:

-Переночуем у Питера, он в Мейденхед уезжает, сразу после венчания,  с детьми и Мартой. Завтра я схожу к Бромли, договорюсь насчет того, чтобы приданое Констанцы в Америку перевести. У Бромли  есть партнер в Нью-Йорке, он мне написал.  Меир тоже этого человека рекомендует, а я его мнению доверяю. Попрошу его открыть фонд  на имя Антонии, чтобы у нее к восемнадцати годам свои деньги были.

Изабелла повертела кольцо с бриллиантами вокруг пальца: «Джованни..., Неужели ты думаешь, что Дэниел не обеспечит Антонию…, Она же все-таки...»

-Она не его дочь, - коротко ответил ей муж.

-Сама знаешь, сейчас разводы на каждом шагу. Тем более у них гражданский брак, без венчания. Я просто хочу, чтобы моя внучка была защищена.  К сожалению, - он горько усмехнулся, - законы о собственности замужней женщины еще долго не изменятся. Констанца, конечно, заработает себе на жизнь, в случае, если..., - он не закончил. Изабелла твердо сказала: «Не надо думать о плохих вещах, милый. Может быть, они еще полюбят друг друга. Ты сходи, конечно, а я отправлюсь в парк, на этюды».

-Вот и жених, с Питером, - оглянулся Джованни. Церковь постепенно наполнялась народом. Изабелла ахнула: «Смотри, что это у Джона? Звезда на сюртуке».

-Орден Бани, - смешливо отозвался Джованни. «У его отца был орден Подвязки, только покойный герцог его никогда не носил, конечно. Этот тоже, - он кивнул на жениха, - все больше в куртке ремесленника ходит».

Органист заиграл Генделя. Питер, положив руку на плечо Джону, улыбнулся: «Все будет хорошо, юноша».

Двери церкви открылись. Мадлен, под руку с братом, пошла по проходу. Элиза аккуратно несла шлейф. Марта, напоследок перекрестив невесту, скользнула на скамейку к Джованни с Изабеллой. «Сразу после церемонии они в Саутенд едут, на две недели, - шепнула женщина. «Потом забирают Жюля - и в Вену, через Амстердам. Пока там еще британский гарнизон стоит. Джон хоть сестру увидит».

-Перевез бы ее сюда, - сердито сказал Джованни, - он ведь может.

-Он предлагал, - почти не размыкая губ, ответила Марта, - Джо с Иосифом не хотят. Уверяют, что евреев все эти революции не коснутся. Тем более Иосиф врач, а не политик.

-Марат тоже был врач, сначала, - проворчал Джованни. «Хоть Робеспьеру голову отрубили, спасибо ему ..., - он незаметно кивнул на Питера. «Может быть, и спокойнее там станет».

-Я тебя люблю, сестричка, - шепнул Жюль, подводя ее к жениху. «Будьте счастливы».

От нее пахло - тонко, легко, - фиалками. Мадлен доверчиво протянула ему  руку. Джон, взглянув на нее, пообещал себе: «Никогда, никогда она больше не узнает ни горя, ни страданий».

-Здравствуй, любимая, - тихо сказал он. Мадлен, дрогнув длинными, темными ресницами, улыбнулась.

Музыка стихла. Они, так и, держась за руки, опустились на колени перед алтарем.

Огромный дуб возвышался над кладбищем. Золотые, легкие листья кружились в воздухе, вдали поблескивала Темза. Серая, низкая церковь стояла посреди лужайки с зеленой, еще свежей травой. Надгробий было много - простые, вросшие в землю камни, беломраморные и гранитные кресты. Пахло осенью - горьковатый, настойчивый аромат палой листвы. Теплый ветер медленно кружил поблескивающие на солнце паутинки.

Забил колокол - размеренно, негромко. Марта перекрестилась. «Я есть воскресение и жизнь, - прочла она. Ласково прикоснувшись рукой в замшевой перчатке к высеченным на камне буквам, Марта посмотрела вокруг. Рядом стоял еще один камень - темный, строгий гранит. «Выходящие на кораблях в море, работники на водах великих, те видели творения Господа, и чудеса Его в пучинах. Памяти сэра Стивена Кроу, адмирала Виллема де ла Марка и миссис Марты де ла Марк».

-Вот тут они все и лежат, - раздался рядом негромкий голос. Питер вертел в руках очки. «Ккроме тех, кто в море, - вздохнул он. «И я тоже - место себе присмотрел, - он указал на маленький холмик.

Марта взяла у него очки. Ласково надев их, она коснулась седого виска: «Бойер обещал тебе, что ты проживешь до ста лет. Так оно и будет. А там, - она повернулась и посмотрела на холм, - будем лежать вместе».

Он стоял, глядя куда-то вдаль, а потом тихо спросил: «Марта..., Ты уверена? Потому что не надо, не надо делать что-то..., - Питер вздрогнул, -  она приложила палец к его губам. «Я для этого и ездила в Америку , - улыбнулась Марта. «Подумать».

Она внезапно порылась в кармане редингота - цвета осенних листьев, отделанного замшей, и достала письмо. «От нынешней герцогини Экзетер, - рассмеялась Марта. «Вчера курьер привез. Я ее попросила перед венчанием - черкнуть мне строчку, как у них там дела, в Саутенде».

-Лучше всего на свете, - прочел Питер. Марта все улыбалась: «Я ведь и к Мирьям ездила, на озеро Эри, и в Бостоне жила, и в Нью-Йорке, у Горовицей. Даже отправилась этот новый город посмотреть, на реке Потомак, что они строят».

-И все время думала, - утвердительно сказал Питер.

-Угу, - кивнула она, и поправила  шляпу, с алмазной пряжкой на тулье: «Знаешь, как Тео мне написала? Любовь бывает разной - быстрой, как разгорающийся костер, медленной, как тлеющие угли. Самое главное - не проходить мимо этого огня, не бояться быть его частью. Вот так-то, милый мой. А в Америке, - она помолчала, - я поняла, что люблю тебя».

Питер посмотрел в зеленые, твердые глаза. Наклонив голову, поцеловав ее руку, он попросил: «Пойдем?»

В церкви было тихо, утренняя служба давно закончилась. Священник пожал руку Питеру: «Я попросил причетников остаться, они свидетелями будут».

-Спасибо, святой отец, - поблагодарила его Марта. «Пьетро вам привет передает, на Рождество увидитесь».

Они прошли к алтарю. Питер вспомнил церковь в Бомбее, влажную жару, ветер с моря и голубые глаза Марии. «Мальчик хороший вырос, - ласково подумал он. «Может быть..., - он заставил себя не смотреть на Марту.

-Как Господь рассудит, так и случится, - напомнил себе Питер, беря ее за руку, опускаясь на колени.

-И кольцо ее ты вернешь, всю Европу обыщешь, а вернешь. Что там Джон говорил? Его величество очень заинтересован в тех сокровищах, что пропали из французской королевской казны. Вот и занимайся ими, как Джон тебя просил. Может быть, удастся напасть и на след алмаза.

-Я тебя люблю, - внезапно, едва слышно сказал он в нежное, отягощенное изумрудной сережкой ухо. - Но ты ведь, наверное, это уже знаешь.

-Я тоже, - тонкие губы усмехнулись. «А этого ты не знал, наверное»,

-Не знал, - подумал Питер.

Они сидели в саду, под голубым, лондонским небом. Питер, искоса глядя на Марту, спросил: «Раз ты вернулась, - будешь жить спокойно в Оксфордшире, воспитывать Элизу? Когда пасынок твой женится».

От нее пахло жасмином - неуловимо, тонко. Бронзовые волосы были непокрыты, и перевязаны бархатной лентой цвета лесного мха. Шелковое, цвета ржавчины, платье было собрано такой же лентой, - под маленькой, едва заметной грудью.

-Нет, - задумчиво ответила Марта. «Жить я буду тут, на Ганновер-сквер, Джон попросил меня, - она покрутила пальцами, - не уходить в отставку. Буду заниматься бумажной работой - анализ, оценка правдоподобности сведений, сверка источников.  Элизе я учителей наняла, да и я тоже - собираюсь вернуться к математике и музыке. Мисс Янсен, эта знаменитая пианистка - будет мне преподавать».

-Так мы соседями станем, - Питер покраснел. «Можем обедать друг у друга».

-Или вместе, - спокойно сказала Марта. «А еще завтракать и ужинать. Я буду тебе играть вечером, а потом мы будем сидеть у камина и говорить. Понятное дело, - она вздернула бронзовую бровь, - я не смогу тебе обо всем рассказывать, я работу имею в виду».

-Марта, - потрясенно пробормотал он. Она порылась в бархатном мешочке, что лежал рядом, на скамейке, и протянула Питеру маленький томик.

- В защиту прав женщин, - он улыбнулся: «Я читал мисс Уолстонкрафт и считаю, что она права. Так ты хочешь мне сказать..., - он вернул Марте книгу.

-Я хочу тебе сказать, что я тебя люблю, - она все смотрела в лазоревые глаза. «Люблю, и хочу провести с тобой остаток нашей жизни, - столько, сколько решит Господь».

-Надеюсь, что долго, - проворчал Питер и, взяв ее руку - поцеловал. «Так вот зачем ты уезжала».

-Я хотела побыть одна, - кивнула Марта, - подумать. Так и случилось, - она помедлила, и нежно, одним дыханием, добавила: «Питер...»

Когда они вышли из церкви, Марта посмотрела на золотое, с крупным изумрудом кольцо. Женщина ласково заметила: «Очень красивое».

Ветер шуршал подолом ее редингота. Марта  сняла шляпу и встряхнула бронзовыми волосами. Питер взял ее за руку и указал на пристань: «Там лодка. В лодке - та корзина, что с утра собрала Элиза, все, спрашивая меня - зачем она. А там - остров, куда я тебя повезу».

-А дети? - смешливо спросила Марта, идя по тропинке между скошенных лугов. «Хотя нет, мы же сказали, что к ужину вернемся. И погода хорошая, - она посмотрела на высокое, синее небо.

-Отличная погода, - согласился Питер, помогая ей зайти в лодку. Он скинул сюртук, и, засучив рукава белоснежной рубашки - сел на весла. «А дети, - он сморщил нос, - все при деле. Майкл и Тедди за учебниками сидят, а Элиза с Жюлем, наверняка, лошадей взяли и в лес отправились. Никто нас искать не будет».

-И очень хорошо, - Марта потянулась и погладила его по щеке. «А там никого не будет, на острове?»

-Нет, - беззаботно отозвался Питер. «Я его купил. Потом поставим там речной дом, и будем прятаться в нем от детей».

-Как твой брат двоюродный с женой, - хихикнула Марта. Муж поднял бровь: «Стивен меня и надоумил это сделать, любовь моя».

Он пришвартовал лодку к старому, деревянному причалу. Они, неся корзину, пошли в лес. Питер вздохнул: «Какой я дурак..., Марта же мне говорила, зачем я только начал про детей?».

Марта, будто услышав, нежно коснулась его руки: «Как Господь решит, так и будет, милый». Над их головами, в осенней, золотой листве - закуковала кукушка. «Долго, - наконец, улыбнулся Питер.

-Сто лет, - отозвалась женщина, и, потянувшись - приникла к его губам.

На крышке фортепиано стоял хрустальный бокал с шампанским. Марта вытянула из стопки нот несколько  рукописных листов, и  присела на ручку кресла мужа. «Ты, как мы вернулись с острова, - она поцеловала каштановые, седоватые волосы, - все время улыбаешься».

-И буду, - он потянул жену к себе на колени. «И завтра проснусь с улыбкой, и вообще - теперь до конца жизни стану улыбаться, всегда. Потому что нет человека меня счастливей, Марта. Спасибо, - он прижался губами к белой шее, - спасибо тебе».

-Хорошо как, -  Марта положила голову ему на плечо. «Как Тео с Теодором - дождались своего счастья. И мы тоже, - от него пахло сандалом - теплый, волнующий запах. Марта рассмеялась:

-Дети, опешили, конечно. Но не обиделись.

-У них только что была светская свадьба с банкетом на сто человек, - сварливо отозвался муж. «И вообще, не в наши годы устраивать что-то такое, - он повел рукой в воздухе. «Завтра проводим мальчиков до Мейденхеда, пообедаем  там,  на постоялом дворе. И останется у нас одна Элиза».

-Она тебя любит, - ласково заметила Марта. «И Тедди – тоже. Ты ему все эти годы, как отец был. Ты и Джон, да хранит Господь память его. Я поиграю, как обещала, - она спрыгнула на персидский ковер и присела к фортепиано: «Гайдн. Он  эту сонату мисс Янсен посвятил, той, что мне музыку преподает. Совсем новая».

Окна гостиной были раскрыты в тихий сад, над Темзой садилось золотое солнце, где-то наверху, в уже темном небе, перекликаясь, плыли на юг птицы. Огоньки свечей дрожали в серебряных подсвечниках, она играла - нежно касаясь тонкими пальцами клавиш. Музыка наполняла комнату. Питер, тихо поднявшись, подойдя к ней, обнял за плечи. Марта вскинула зеленые глаза. Он, наклонившись, шепнув: «Я люблю тебя», - встал на колени.

-Милый мой, - она обняла его - всего, укрыв в своих теплых руках. «Милый мой, Питер..., Все, все, - она целовала его влажные глаза, - все закончилось. Мы теперь оба дома, любовь моя, и так будет всегда.

-Да, - ответил Питер, целуя ее руки, колени, подол ее платья, вдыхая запах жасмина, - да, счастье мое. Ветер с реки колебал пламя свечей. Марта, скользнув к нему в объятья, распуская волосы, повторила: «Так будет всегда».

 

Эпилог

Санкт-Петербург, январь 1795 года

За окном выла, кружилась метель, раскачивая редкие, масляные фонари на набережной Фонтанки. Мишель приподнялся на цыпочках. Приложив ладонь к заледеневшему стеклу, мальчик  полюбовался ее отпечатком. Жарко горел камин, на маленьком столе, рядом с раскрытой тетрадью, стояла серебряная чернильница.

Мишель присел и, быстро закончив страницу французской прописи, хмыкнул: «Все  равно месье Деннер завтра не придет, такой мороз на улице. И мама…, - он прислушался - в передней опять открылась дверь. Кто-то заговорил - торопливо, вполголоса. До него донесся низкий стон. Мальчик, посмотрев на белую статуэтку Мадонны, что ему подарил отец Симон из  костела святой Екатерины - перекрестился.

-Матерь Божья, - шептал Мишель, - пожалуйста, сохрани мамочку Тео и ребеночка. Пусть у меня будет братик или сестричка….

Дверь тихонько скрипнула, и он несмело сказал: «Папа…». Лицо  у отца было хмурое, усталое. Федор тут, же улыбнулся: «Сделал уроки, милый? Сейчас Аграфена Ивановна нам чаю принесет, выпьем с тобой и пора спать ложиться».

Отец опустился  в кресло. Мишель  забрался к нему на колени: «Папочка,  а с мамой Тео - все хорошо будет?»

Федор помолчал: «Надо молиться, милый».

Они пили чай. Федор, гладя Мишеля по голове, заставляя себя беззаботно с ним говорить, мучительно думал: «Вторые сутки уже. Господи,  только бы все обошлось, прошу тебя. Все же хорошо было, и носила она легко, еще два месяца назад на занятия в театральную школу ездила. Господи, как же я без Тео, я не смогу, не смогу жить…»

-Пойдем в умывальную, - он пощекотал Мишеля: «Потом я тебе сказку расскажу, из  тех, что я на Урале слышал. И песенку спою».

-Про котика? - Мишель прижался щекой к его руке. Федор, закрыв глаза, чувствуя, как щемит у него сердце - тоской и предчувствием беды, - согласился: «Про котика»

Он перекрестил спящего ребенка и поцеловал белокурые волосы: «Слава Богу, Робеспьеру этому голову отрубили, летом еще. Мишель и слышать о нем не хотел. Питер с Мартой поженились, пусть будут счастливы».

Федор осторожно вышел в переднюю - там пахло травами, и услышал слабый, измученный крик, что доносился из глубин квартиры. Он взял подсвечник и пошел к спальне. Внутри было жарко натоплено, постель сбита, Тео лежала, вцепившись длинными пальцами в подушку. Акушерка и врач доставали из таза прокипяченные инструменты. Федор бросил туда один взгляд и наклонился над кроватью. «Милая, - тихо, одним дыханием прошептал он, - милая, как ты...».

-Теодор…, - ее сухие губы разомкнулись. «Так больно…Notre Dame….принеси, пожалуйста….»

-Икону просит, Федор Петрович, - акушерка намочила салфетку и ласково отерла лоб Тео.

-Сейчас, - сказал он. «Сейчас, конечно».

Профессор Максимович вышел вслед за ним. Федор, посмотрев на его хмурое лицо, распахнул дверь кабинета. Он открыл шкатулку, и врач, тяжело вздохнув, закурив, - долго молчал.

-В общем, так, - наконец, сказал Максимович, стряхивая пепел:

-Схватки  сначала были хорошие, но с вечера они, то пропадают, то появляются. Ребенок пока, - он повторил, - пока, в безопасности, сердце у него бьется, но….- врач повел сигарой в воздухе и не закончил.

-Сами понимаете, вашей жене почти тридцать шесть. Первые роды, плод крупный, - что ожидаемо, - вы оба высокие. Если до утра ничего не случится - будем вызывать схватки и накладывать щипцы, хотя я не люблю вмешиваться в естественный процесс  разрешения от бремени. Но тут, - врач развел руками, - промедлив, мы можем потерять и роженицу, и ребенка.

Федор перекладывал какие-то бумаги: «Я…я что-то могу сделать?»

Максимович посмотрел на выдвинутые ящики стола и пожал плечами: «Принесите икону, как она хочет. И сходите в Пантелеймоновскую церковь, разбудите священника, пусть царские врата откроют».

Он мимолетно улыбнулся: «Тогда ваша жена будет спокойна, а это, знаете ли, немаловажная вещь. Ну а вы -  молитесь, разумеется».

-Конечно, - Федор поднялся . Взяв со стола икону, он взглянул в зеленые глаза Богородицы. «Помоги, - попросил он. Рядом лежало письмо. Он посмотрел на аккуратный почерк Питера: «Если тебе удастся выяснить что-то об отце Майкла, я был бы очень благодарен. Мальчику важно знать - что с ним случилось».

-Пойди еще узнай, - горько подумал Федор. «Это Тайной Канцелярии дело, не положено таким интересоваться, головы не снесешь. Ладно, летом поеду на заводы, постараюсь там спросить - может быть, башкиры слышали что-то об этом Салавате Юлаеве. Хотя погиб он, наверное».

Он зашел в спальню, и, опустившись на колени рядом с Тео, взял ее руку: «Я в церковь, милая. Разбужу отца Павла, пусть он царские врата откроет. Тебе сразу легче будет. И вот, - он вложил в ее пальцы икону, - вот она».

Тео тяжело дышала: «Теодор…, Если что…пусть дитя живет…, пожалуйста».

-Не будет такого,  любовь моя, - коротко ответил ей муж. Поцеловав смуглый лоб, горячий, покрытый капельками пота висок, он вышел.

Мороз перехватывал дыхание. Метель стихла, над Петербургом висело глубокое, черное, пронизанное звездами небо. Федор  остановился и, подышав на руки, спрятал их в карманы шинели:

-Теперь, как Антуана казнили - у меня  его тетрадь осталась. Пусть лежит, ждет своего часа. Я такое публиковать не буду, хоть Антуан и хотел, - он вскинул голову и посмотрел на ковш Большой Медведицы.

-Как это Кант сказал, в «Kritik der praktischen Vernunft»?». Правильно: «Две вещи наполняют меня священным трепетом - звездное небо над головой и моральный закон внутри нас. Моральный закон - повторил Федор и, сам того не ожидая, -  улыбнулся. «Так верно будет. Пусть достанется потомкам».

Он еще раз полюбовался звездами и вспомнил метеорит, с которым возился в своей мастерской, в Академии Наук. «Палласово железо, - хмыкнул Федор. «Надо его азотной кислотой протравить, убрать ржавчину. Я уверен, что там другое строение, нежели чем в земных минералах. Господи, да о  чем это я? - он встряхнул головой и поспешил к церкви.

Отец Павел, еще зевая, зажег свечи и открыл царские врата. «Вы помолитесь о здравии Феодосии Давыдовны, - ласково сказал он. «О том, чтобы дитя благополучно появилось на свет. Все будет хорошо, Федор Петрович».

Федор взял свечу. Посмотрев на строгий лик святителя Пантелеймона, он прошептал:

-Ты ведь  врач был. Так помоги врачу, утверди его в знаниях, направь его руки, дай ему уверенность в деле его. И ты тоже, - он подошел к иконе своего небесного покровителя, Федора Стратилата. Воин стоял, держа в руке меч. «Ты тоже , - вздохнул Федор, - позаботься о нас».

Он встал на колени. Уронив голову в руки, Федор так и стоял, - что-то шепча, пока его не тронули за плечо. Горничная, в накинутом на голову платке, тяжело дышала: «Федор Петрович, скорее…, Его превосходительство врач велел за вами послать, чтобы я бежала со всей мочи...»

-Что там, Аграфена Ивановна? - он поднялся, побледнев.

-Не знаю..., - девушка помотала головой. «Федосья Давыдовна так кричала, так кричала..., Мишенька проснулся, плакал, я его убаюкала...»

Дверь квартиры хлопнула,  снег полетел на персидский ковер в передней. Федор услышал стоны, перемежающиеся ласковым голосом акушерки: «Немножко, еще немножко, Федосья Давыдовна…, Потерпите, милочка...»

Максимович выглянул из спальни и сердито заметил: «Все бы пропустили, уважаемый, коли б я девушку за вами не послал. Все началось, и бойко так. Руки вымойте, и приходите. Вы сейчас тут нужны».

В комнате пахло кровью и потом. Федор, присев на постель, пожал ее длинные пальцы: «Все, все, милая, все скоро закончится, и увидим  дитя...»

Тео помотала растрепанной головой: «Не уходи..., Будь здесь..., Икону, - она пошарила по кровати, - икону дай...»

Он вложил икону в ее руку. Федор сидел так, целуя ее горячую щеку, шепча что-то нежное, пока она не выгнулась, страдальчески, жалобно закричав, пока врач, засучив рукава рубашки, не стал осторожно, аккуратно выводить ребенка на свет.

Мальчик громко, отчаянно заревел. Акушерка, обтирая его, улыбнулась: «Большой какой. Фунтов десять, наверное. И рыжий, как огонь. Держите сыночка, Федор Петрович, пусть растет здоровеньким, умным, радует вас...»

Тео, плача,  откинулась на подушки и протянула руки. Федор благоговейно взял дитя.

-Господи, - пронеслось у него в голове, - сын. Мог ли я подумать..., Господи, спасибо тебе… – мальчик открыл голубые глазки и посмотрел на отца.  Он был рыжий, как солнышко, тяжелый, и, оказавшись у груди матери - сладко зевнул. «Петенька..., - сказала Тео по-русски. «Петенька, маленький мой, сыночек, здравствуй, здравствуй...»

Она протянула руку и вытерла Федору глаза. «Не плачь, - шепнула Тео. «Все хорошо, все хорошо, любимый мой».

Ребенок нашел грудь и приник к ней - деловито, настойчиво. Рыжие волосы уже высохли. Федор, коснулся головы сына: «Петька...». Он обнял их и, покачивая, велел: «Теперь спите, оба. Я обо всем позабочусь. Просто отдыхай, любимая, набирайся сил, корми маленького».

Тео улыбнулась, взвесив на руке ребенка. «Он очень большой, - смешливо сказала она. «А как еще вырастет!»

-Вырастет, - ласково согласился Федор, устраивая их в постели. Мальчик уже спал - блаженно закрыв глаза длинными, рыжими ресничками.

Он поцеловал высокий, смуглый лоб жены. Накрыв их меховой полостью, Федор  вышел. Он привалился к двери, и перекрестился: «Господи, спасибо тебе. Позаботься о нашем сыне, пусть его святой покровитель, апостол Петр - не оставит его».

Издалека, с другого берега реки, забили колокола Петропавловского собора. Федор, посмотрев в окно, увидел над Невой слабый, еще робкий свет зимнего, низкого солнца.

 

Пролог

Ноябрь 1796, Арколе, Италия

Пули свистели, цокая по камням. Иосиф, закончив перевязку, осторожно подняв голову, увидел трупы, что лежали на болоте.

-Уносите, - распорядился он, подозвав санитаров. Провожая глазами раненого, Иосиф горько вздохнул: «Ногу придется ампутировать. Мы совершенно не умеем лечить повреждения суставов. Колено уже не спасти. Черт, посидеть бы, подумать...- он вытер пот со лба и услышал умоляющий голос младшего врача: «Капитан Кардозо, не ходите..., Они все, должно быть, мертвы, это опасно».

-Еще чего, - сварливо ответил Иосиф. Он бросил лейтенанту оловянную флягу:

-Присмотрите за ними, - Иосиф обвел глазами раненых, что лежали на шинелях, - когда вернутся санитары, этих троих, - он указал, кого, - отправляйте в первую очередь.  Тем, у кого ранения в живот - воды не давайте. Остальные пусть пьют. Я скоро вернусь.

-Наверное, - добавил он себе под нос, выползая из-за камней. Иосиф  осмотрелся, - полуразрушенный мост висел над ручьем, австрийцы на той стороне все еще стреляли.

Он вспомнил светло-голубые глаза Джо и ее растерянный голос: «Милый, но как, же это? Французы  будут воевать с англичанами. Там мой брат, там наши родственники...»

Иосиф наклонился и поцеловал белую щеку, темные, падающие на плечи локоны. «Французы воюют с австрийцами, - усмехнулся он. «А Джон -  не воюет, и не собирается. Он сидит в Вене, и возится со своими девчонками, не забывай».

Джо повертела в руках письмо от брата. Конверты доставляли регулярно, подсовывая под дверь дома. Ответы забирали точно так же. Иосиф даже не хотел думать, кто это делает, и как. Он просто оставлял весточку на пороге. Утром ее уже не было. «Конечно, - подумал он, - у Джона везде свои люди. Хорошо, война войной, а он все-таки брат».

-Милая сестричка! - прочла Джо. «Девочкам уже полгодика. Они начали ползать, но совсем друг на друга не похожи. Вероника старшая - она русоволосая, как Мадлен, и очень спокойная. А Джоанна - белокурая егоза. Глазки у них пока голубые, но Мадлен уверяет, что у Вероники они посереют. Жюль учится. Он собирается в следующем году вернуться в Лондон, поступать в кадетскую школу в Вулвиче. Пожалуйста, берегите себя. Очень надеюсь, что Иосиф не пойдет воевать…, - Джо осеклась, услышав тяжелый вздох мужа.

Он вынул письмо из ее рук. Прижав жену к себе, Иосиф услышал, как бьется ее сердце: «Я уже пошел. Обратной дороги нет, любовь моя. Сейчас, как Робеспьера казнили, во Франции  власть получили здравомыслящие люди. Здесь будет безопасно».

-Капитан, - недовольно сказала Джо. Она открыла шкаф, разглядывая голубой, с красным кантом мундир. «Тебе за сорок, ты доктор медицины...»

-Я ни дня не служил в армии, любовь моя, - рассмеялся Иосиф, погладив чисто выбритый подбородок. Джо склонила голову набок и внимательно посмотрела на него: «Без бороды тебе тоже хорошо, капитан Кардозо». Она была совсем рядом, - высокая, тонкая, пахнущая морем. Иосиф, протянув руку, запер дверь спальни: «Мне только через два дня в лагерь отправляться, так что я тебя никуда не отпущу. А в следующем месяце мне, наверняка, разрешат приехать к вам. Хотя бы на пару дней».

-Ты пиши, - велела Джо, медленно, ласково целуя его. «Обязательно пиши и возвращайся к нам, любимый». Она  замерла и прислушалась: «Показалось. Давид еще в школе, а Элишева тоже занимается, у себя. Иди, иди, ко мне, - Джо закинула руки ему на шею  и тихо, сладко застонала.

За обедом Элишева сказала, разрезая курицу: «Все равно, папа, все это, -  девочка вскинула острый, материнский подбородок, - полумеры».

-Что - полумеры? - смешливо поинтересовался  у нее старший брат. «То, что в городском совете теперь заседает господин Мореско? Или то, что  господин Ашер назначен судьей? Или то, что папа - теперь капитан французской армии, мы не платим налоги за то, что ходим в синагогу, и мне не надо будет ездить в Италию, чтобы получить докторат?»

-Ты сначала в университет поступи, - ядовито ответила Элишева. «Все равно, - она воинственно зажала в руке нож. Джо, потянувшись, усмехаясь,  вынула его. «Все равно, в голландские школы нас не берут..., - продолжила девочка.

-Голландских школ и нет еще, дочка, - примирительно заметил Иосиф, - одна на всю страну. Подожди, все устроится...

-Нет, папа, - светло-голубые глаза заблестели, - евреи должны ехать в Святую Землю, и там добиваться признания их полноправными гражданами...

-Слышу голос одного молодого человека, - ехидно заметил Давид, - что регулярно посылает сюда письма. Уже целая шкатулка накопилась. Как раз из Святой Земли.

Элишева покраснела: «У тебя тоже шкатулка есть, так что не указывай мне.  И даже евреи Америки...»

Иосиф поднял руку: «Евреи Америки сами разберутся, что им делать, дорогие мои. Давайте в Шабат говорить о Торе, а не о политике».

-По-моему, - рассмеялась Джо, - сейчас в каждом еврейском доме именно о политике и говорят. Яблочный пирог на десерт, - предупредила она, поднимаясь. «Ваш любимый, - она ласково посмотрела на семью.

Иосиф заставил себя не думать о жене и прислушался. От  моста опять доносился треск выстрелов. Он приложил пальцы к шее солдата. «Мертвый, - понял Иосиф и пополз дальше. «Хотя бы не пахнут пока, - подумал Иосиф, - уже не так жарко. А вот болото  воняет, конечно».

-Ура! - раздался крик. Он, приподнявшись, увидел старое, с пятнами пороха, прожженное трехцветное знамя, что развевалось на середине моста.

-За мной! - велел кто-то звонким голосом. «За мной, мои верные солдаты! В атаку!»

-Я из офицеров никого в лицо не знаю, - усмехнулся Иосиф. «Сидим в госпитальных палатках..., - пуля просвистела рядом с ним. Он, убедившись, что следующий раненый  - уже мертв, услышал ропот: «Австрийцы! Австрийцы атаковали!»

Люди прыгали с моста прямо в болото. Совсем рядом с ним шлепнулся какой-то невысокий, легкий юноша, с испачканным кровью и грязью лицом. Иосиф увидел вдалеке австрийские мундиры. Юноша выругался сквозь зубы: «Немедленно всем наверх! Отбить мост сейчас же!»

 Юноша поднялся во весь рост, пули захлестали по болоту. Иосиф, сбив его с ног, прикрыл своим телом. Он ощутил, как течет у него по шее кровь. Заведя руку за спину,  Иосиф облегченно понял: «Ничего страшного, просто царапина».

Юноша кашлял, ругался, и наконец, высвободился из сильных рук Иосифа: «В атаку!»

-Пойдете, - добродушно сказал Иосиф, бесцеремонно вертя его из стороны в сторону. На измазанном грязью и тиной лице юноши блестели веселые, синие глаза. «Вы вроде не ранены, - Иосиф отпустил его: «Нигде не болит?»

Молодой человек ощупал себя и помотал головой: «Нет. У вас кровь на воротнике. Вы кто такой?»

-Старший врач тридцать второй гренадерской полубригады, капитан Кардозо, - буркнул Иосиф. «Пулей чиркнуло, закончу тут все, - он указал на болото, - и перевяжу».

-Medice, cura te ipsum! – усмехнулся юноша. Кивнув: «Спасибо!», он стал быстро карабкаться наверх, к мосту.

-В атаку! Не останавливаться, ни на шаг, за мной, ребята! - раздался лихой, звонкий голос. Иосиф, улыбнувшись: «Лейтенант какой-то», - пошел к следующему  раненому, по колено, проваливаясь в болото. Он то и дело падал, выжидая, - рядом все еще проносились пули.

Иосиф вышел из госпитальной палатки. Сняв фартук, бросив его на скамью, он с наслаждением потянулся. Над лагерем играл закат, ржали лошади, пахло дымом костров. Иосиф подумал:

-Отбили все-таки австрийские атаки, завтра  решающий штурм. Возьмем этот городишко, выйдем во фланг генералу Альвинци и окружим его. Дорога на Венецию будет открыта.

Он похлопал себя по карманам бриджей. Достав портсигар, проводив взглядом санитара, что выносил из палатки таз с горой израненной, кровоточащей плоти, Иосиф поморщился:

-И вправду - мясники. Как во времена Амбруаза Паре, хотя смолой культи уже не заливаем. Что, же делать, если все должно быть быстро?  В мирное время, конечно, я бы повозился с тем коленом, попробовал бы достать пулю, восстановить сустав. Хотя как? - он все стоял, вертя в руках сигару. Заглянув в операционную, Иосиф велел младшему врачу: «Пишите отчет. Я  сейчас покурю и вам помогу. Сколько у нас сегодня операций было?»

-Тридцать две, - отозвался лейтенант. Иосиф спросил: «Вы Сорбонну заканчивали?»

-Так точно! - вытянулся  юноша, и покраснел: «Только практики у меня совсем не было, господин капитан».

-Тут ее больше, чем достаточно, - горько усмехнулся Иосиф. Задернув полог, он пробормотал: «Где это кресало, когда оно нужно!»

Он увидел маркитанта с лотком на плече, в суконной куртке, что, стоя к нему спиной,  болтал с солдатами. Иосиф свистнул: «Эй, парень, иди сюда».

Это был юноша - с коротко стрижеными, темными, кудрявыми волосами, смуглый, невысокий.  Он блеснул зелеными глазами и зачастил: «Табак, игральные карты, зеркальца, ножи….». Иосиф прислушался: «Француз».

-Кресало у тебя есть? - спросил Иосиф, роясь в кармане в поисках меди. «Этого добра много, - юноша отдал ему  кресало. Маркитант едва слышно добавил: «Капитан Кардозо».

Иосиф застыл. Молодой человек улыбнулся: «Не бойтесь. Закурите сигару, и пройдите за палатку. Я вам письма привез».

На задах госпиталя никого не было. Юноша, оглянувшись, вложил ему в руку несколько конвертов:

-Это из Вены и Лондона, - тихо сказал он. «Если хотите написать ответ, - я в лагере буду до завтрашнего утра. Ночую у кухни, зовут меня Жан-Мари. Заодно купите у меня что-нибудь, - юноша усмехнулся.

-А потом? - непонятно зачем, спросил Иосиф.

Молодой человек только махнул рукой на север: «Письма сожгите, пожалуйста. Надеюсь, вам понятно…»

-Понятно, понятно, - вздохнул Иосиф. «Спасибо, я вас утром найду.  Вы осторожней, - велел он.

-Буду, - юноша подхватил лоток, исчезая в сумерках.

-Сразу его  увидела, - довольно подумала Мэри. Она весело затянула: «Ножи, табак, зеркала…».

-Джон мне его хорошо описал. Больше мне здесь делать нечего. Надо переходить линию фронта и являться в штаб к Альвинци. Пусть отступает, пока не поздно, иначе его отсюда на телеге с трупами вывезут. Его и всю армию австрийцев. А потом - в Вену. К Рождеству я в Лондон не успею, но все равно, - подарки привезу. Мартину как раз годик будет, - она улыбнулась, вспомнив темноволосого, синеглазого мальчика, что сидел на расстеленной по траве шали.

-У! - сказал ребенок. Взяв в каждую ручку по деревянной погремушке, Мартин затряс ими.

-А мне дашь? - Мэри склонила голову набок.

-У! - Мартин прижал погремушки поближе и недоверчиво посмотрел на нее. «Он очень жадный, - рассеянно отозвалась Марта, просматривая папку с бумагами. В саду было тихо, пахло розами, томно жужжали пчелы. Она покачала носком замшевой туфли:

-Что я тебе могу сказать? Пусть Джон тебя за линию фронта посылает, потому что это, - она похлопала рукой по папке, - сведения не то что из третьих, а из тридцатых рук. Пока своими глазами на французскую армию не посмотришь - ничего не поймете.

-У! - Мартин, бросив погремушку, потянулся к матери. Марта подхватила его на руки. Спустив с плеча легкое, отделанное кружевами домашнее платье, она  дала ребенку грудь.

-У нас есть человек во французской армии, - задумчиво сказала Мэри.

-Не человек, а капитан Иосиф Мендес де Кардозо. Шурин нашего общего знакомого, - отрезала Марта. «Он не станет поставлять никаких сведений, - женщина поморщилась, - это бесчестно».

Мэри подперла подбородок кулаком и задумчиво спросила: «А если он меня рассекретит? Наш общий знакомый, наверняка, захочет письма передать, для семьи. Мне придется встречаться с капитаном Кардозо».

-Придется, - согласилась Марта. «Не волнуйся, Иосиф тебя не выдаст, он понимает, что такое честь».

Мэри  грустно накрутила на палец темную прядь: «Волосы стричь надо…, А как же я потом?»

-Пусть тебе Мадлен париков купит, - посоветовала Марта. «Как там девчонки? Наверное, пошли уже?»

-Джоанна пошла, - Мэри перевернулась на спину и посмотрела в спокойное, летнее небо, на белые, пушистые облака. «Вероника опасается еще, она осторожная. Когда я туда вернусь, уже и она пойдет. Спасибо, тетя, - девушка вскочила. «Пойду, оторву Майкла от чертежей. Прокатимся на лодке, посмотрим, как там речной дом строится».

-Ну-ну, - только и сказала Марта, гладя заснувшего сына по каштановым локонам.

Мэри дошла до кухонных палаток. Устроившись под телегой, она вынула из кармана куртки краюху хлеба и кусок старого, твердого сыра:

-В Вене первым делом запрусь в умывальной у Мадлен. Буду лежать в ванне с ароматической эссенцией. Долго. Потом пусть придет дама, что за волосами и ногтями ухаживает. Надо еще купить саквояж кожаный, что я видела, перчатки, в Zur Schwäbischen Jungfrau - скатерть и салфетки, для тети Марты, у Албина Денка - фарфор….- Мэри зевнула и вспомнила свои платья, что висели в гардеробной у Мадлен.

-Новое сошью, - решила Мэри, переворачиваясь на бок, жуя хлеб. «В Вене в оперу схожу, с Джоном и Мадлен, а в Лондоне  меня Майкл в театр  поведет». Она зевнула и почесалась:

-Зима на дворе, угомонились бы. Хотя здесь лошади вокруг, а где лошади, там и блохи.

Мэри доела сыр, и заснула. Она  спокойно, размеренно дышала, не обращая внимания на грохот канонады - французская артиллерия обстреливала Арколе.

Иосиф сжег письма: «Сын у Марты. Наконец-то, дождался Питер. Подарок бы им послать, да откуда тут его взять? - он оглядел простую, заправленную тонким, шерстяным одеялом, койку, и холщовый вещевой мешок в углу.

Он, было, достал походную чернильницу. Взяв тетрадь, Иосиф  раскрыл ее на колене. «Мартина они привили от оспы, - вспомнил Иосиф строки из письма Джона, - и мы наших девочек - тоже. Доктор  Дженнер в Англии, в мае, провел новую операцию. Она называется «вакцинацией». Посылаю тебе полный отчет о ней, вряд ли до тебя доходят научные журналы».

-Это точно, - пробормотал Иосиф. Он  уже взял перо, как на пороге раздался кашель.

-Вам пакет, капитан Кардозо, - вытянулся вестовой. Иосиф взломал печать. Пробежав глазами несколько строк,  он потянулся к мундиру, что был брошен на койку. «Наверняка, у кого-то зуб заболел, - он провел рукой по щекам. «Бриться не буду, и так сойдет. Я  зуб иду вырывать, а не на парад».

Иосиф застегнул мундир. Вдыхая прохладный, вечерний воздух, не обращая внимания на гул орудий - артиллерия стояла на плацдарме правее лагеря, он пошел к штабным шатрам.

-Вам сюда, - вежливо сказал вестовой, указывая на простую, холщовую палатку. Иосиф нагнулся и шагнул внутрь. Там было совсем пусто, горела масляная лампа. На расстеленной по земле шинели сидел какой-то человек. Он рисовал карту - быстро, изредка покусывая перо.

Он вскинул синие глаза. Иосиф понял: «Лейтенант давешний. Я-то думал - у кого-то из высших офицеров зуб болит. Мог бы и сам дойти до госпиталя, не велика птица».

-Здравствуйте! - молодой человек встал. У него были каштановые волосы, играющие золотом в свете лампы. «Проходите, капитан Кардозо».

-Вы устраивайтесь ближе к лампе, и раскрывайте рот, - сварливо велел Иосиф, доставая из кармана мундира потрепанный, кожаный футляр с инструментами. «Какой зуб беспокоит?»

-Зуб? - молодой человек поднял бровь и расхохотался: «Зубы у меня в полном порядке, капитан».  Зубы у него и вправду, были белоснежные, крепкие, здоровые.

-Тогда что у вас? - удивился Иосиф. «Понос или фурункул? Если первое, зайдите в госпиталь, я вам дам снадобье. Со вторым придется  потерпеть. После атаки я его вскрою.  Сейчас, - он развел руками, - я должен заниматься ранеными».

-Очень правильно, - пробормотал юноша и похлопал рукой по шинели: «Садитесь».

-Он меня лет на двадцать младше, - понял Иосиф, опускаясь на землю. «И по званию ниже. Что это он мной командует? Но ведь такому и не скажешь: «Нет».

-Не скажешь, - повторил он, искоса рассматривая упрямый, твердый подбородок, изящно вырезанные ноздри, длинные, темные ресницы.

-Я сейчас, -  молодой человек  завершил карту. «У меня военный совет через четверть часа, сами понимаете, - красивые, еще по-юношески пухлые губы, усмехнулись, - надо быть готовым.  Вот вы врач, - юноша, на мгновение, прервался, - вы скажите мне, почему я смотрю на местность, на войска, и сразу понимаю - что мне надо делать, и когда?  Остальным приходится объяснять, карты чертить, это все отрывает время…, - молодой человек поморщился.

-От чего? - поинтересовался Иосиф.

-От войны, - удивился его собеседник. Он отложил карту: «Терпеть не могу задержек. Ненавижу, когда меня не понимают».

-У каждого человека, - добродушно заметил Иосиф, - свои способности. Нельзя требовать от других…

-Ерунда, - прервал его юноша. «Я живу так же, как мои солдаты, - он обвел рукой палатку, - и ем их пищу. Я требую от каждого, чтобы он отдавал все силы тому, чем мы занимаемся, иначе и начинать не стоит. До конца жизни, до последней капли крови…, - он встряхнул головой: «Я велел принести ваше личное дело. Медицинский опыт у вас впечатляющий,  только в армии вы всего второй год. Почему? - требовательно спросил он.

Иосиф рассмеялся: «Да кто же это? Ланн? Я его видел издали, он на три головы выше этого паренька. И маршал ранен был, в палатке для высших офицеров лежит».

-Меня раньше не брали в армию, - просто ответил Иосиф. «Я еврей».

-Дурацкие, косные предрассудки, - зло отозвался юноша. «Мы с ними покончим, по всей Европе. Вы написали, что имели опыт морских сражений. Это где было?»

-В Новом Свете, - улыбнулся Иосиф. «Я с пиратами плавал, какое-то время. Потом меня хотели сжечь на костре, пираты  атаковали Картахену и спасли меня. Моя будущая жена спасла, - ласково сказал он.

-На костре вас хотели жечь потому, что вы еврей, - утвердительно заметил юноша.

Иосиф кивнул: «Инквизиция. Я не хотел отрекаться от своей веры, как-то это…, - он повел рукой в воздухе.

-Бесчестно, - помог ему юноша. Посмотрев на простой, стальной хронометр, он поднялся: «Я требую от других пунктуальности и сам  должен быть пунктуальным. В общем, так, - я вас произвожу в звание майора и назначаю своим личным врачом. Майор Кардозо, - добавил он. «Согласны?»

-Я должен лечить солдат…, - твердо сказал Иосиф.

-Я вижу, ваша характеристика была правильной, - молодой человек улыбнулся. «Там было написано: «Упрямый, как осел». Мои генералы не стесняются в выражениях, уж простите. Не беспокойтесь, - юноша  рассмеялся, - вокруг меня всегда много раненых. Да и сам я, как вы видели - под пули лезу. Без работы не останетесь».

-Согласен, господин..., - Иосиф недоуменно взглянул на него и почувствовал, что краснеет. «Простите, я не знаю вашего звания…»

-Бригадный генерал Наполеон Бонапарт, командующий французской армией в Италии, - юноша подхватил карту и велел: «Выспитесь, майор Кардозо. Завтра нас ждет тяжелый день».

Он вышел. Иосиф все стоял, потрясенно глядя ему вслед.

 

Интерлюдия

Цфат, февраль 1798

Узкая улица была покрыта легким, серебрящимся в свете луны, снегом. Город карабкался черепичными крышами на холм. Наверху, в угольно-черном небе пронзительно, холодно мерцали, переливались звезды. Тонкий серпик новой луны висел высоко над темной, без единого огонька, равниной, что лежала вокруг. Дул резкий, зябкий ветер. Люди, выходящие во двор синагоги, дышали на руки, оглядываясь на низкие окна зала, где уже переливалось пламя свечей, где в печи горели дрова.

-А где ваша дочь, рав Судаков? - спросил его молодой человек, что стоял рядом. Он был высокий, тонкий, с каштановыми, сколотыми на затылке, пейсами. Каре-зеленые, большие глаза осмотрели толпу, и он погладил ухоженную бородку:

-Амулет. Это  сказки, не бывает таких вещей. Но люди говорят, я сам слышал.  Неужели такое возможно? Если бы только заполучить его…, Тогда бы люди поверили в то, что я  Мессия. Но ведь я и не видел ее, эту Хану. В синагоге женская галерея закрыта,  а больше она  никуда  не ходит. Две недели, как они приехали, из Иерусалима, а ее даже на улице никто не встречал.

-Дома, рав Нахман, - поучительно сказал Степан, - как и подобает хорошей еврейской девушке. Ибо сказано: «Вся красота дочери царя - она внутри».

-А это, правда, - все не отставал юноша, - что она преподает в ешиве, из-за перегородки? И пишет комментарии к Талмуду?

Степан поморщился, как от боли, и наставительно потрепал юношу по плечу:

-Как учат нас мудрецы - тот, кто говорит с женщиной, занимается развратом. Тот, кто говорит о женщинах - тоже, рав Нахман. Тем более в такое святое мгновение, когда мы благословляем новую луну, - он оглядел собравшихся, и улыбнулся.

Рыжая борода  блестела золотом. Спокойные, пристальные серые глаза смотрели прямо и твердо. Он был в роскошной, отделанной мехом соболя, бархатной капоте, и такой же шапке.

-Он очень богат, - вспомнил Нахман, - глава совета по распределению пожертвований. Кормит нищих, дает невестам приданое, на свои деньги учит мальчиков из бедных семей…Праведник. Говорят, у него жена беременна - в сорок шесть лет. Все уже думали, что она бесплодна. Господь сотворил чудо, за его заслуги перед еврейским народом. Мудрец, к его мнению во всей Европе прислушиваются, читают его комментарии к Торе, следуют его решениям. Вот на чьей дочери мне надо было жениться, но кто, же знал…, - он тихонько вздохнул и услышал красивый, мощный голос рава Судакова:

- И луне приказал Он, чтобы она возрождалась. Корона великолепная она для тех, кого поддерживает Он, и они в будущем обновятся, как она, и будут восхвалять своего Творца за славу. И они, как луна возродятся в будущей жизни и восславят своего Создателя во имя Его царства.

Благословен Ты, Господь, возобновляющий луну.

-Амен, амен, - отозвались собравшиеся. «Давид, царь Израиля, живет и существует!»

-Да удостоимся мы увидеть Мессию из дома Давидова в наши дни! - уверенно добавил Степан. Рав Нахман мимолетно усмехнулся: «Увидите».

Уже усевшись за длинный, уставленный блюдами, стол, юноша  взглянул на рава Судакова, - тот наливал вино в тяжелый, серебряный бокал:

-Провожу его до дома, так будет правильно. Он все-таки учитель, наставник…, Хотя будет уже за полночь. Она, наверное, и не выйдет. Интересно, что там за Хана? Кривая какая-нибудь, раз так прячется. Да какая разница, главное - это амулет, - он поднялся. Все время, пока раввин благословлял вино и халы, Нахман исподтишка смотрел на него.

-И сразу уехать, - решил Нахман.

-С амулетом в кармане. Я праправнук Баал Шем Това. Кому, как не мне, вести за собой еврейский народ? Если я смогу управлять гневом Господним, Его милосердием – я  буду непобедим. Только надо быть очень осторожным, если рав Судаков что-то узнает - мне головы не сносить. Тем более, я все-таки женат…, Хотя по закону я ничего дурного не совершаю.

Он сел и с аппетитом принялся за еду. Люди шумели, над столом уже висел сизый, табачный дым. Нахман, откинувшись к беленой стене зала, набив трубку, закрыл глаза: «Мессия».

Хана поставила точку. Перечитав написанное, отложив перо, девушка уронила голову в руки. В чистой, маленькой комнате горели свечи, окно выходило на склон холма. Она, посидев, вздохнула:

-Папа будет доволен. Незачем расстраиваться, тебя бы все равно никогда не напечатали, какая разница, под чьим именем это издается.

Она поднялась. Взяв с полки стопку тетрадей, исписанных ее мелким, четким почерком, девушка ласково погладила переплет.

-Это я не отдам, - решила Ханеле. «Папа такого и не поймет, он талмудист, а не мистик». «Спрятанная книга», - прочла она заглавие и  рассмеялась: «Сказки. Это только на первый взгляд - сказки, конечно».

Она подошла к зеркалу. Серые, большие глаза играли ледяными искрами, черные, заплетенные в косы, волосы падали на плечи, скрытые глухим платьем.

Ханеле вспомнила красивое, строгое лицо мачехи, что исказилось в умоляющей гримасе. Лея оглянулась и схватила ее за руку: «Ты ведь видишь, видишь, я знаю. Все знают! Скажи, что это мальчик! Большой, здоровый мальчик!»

Девушка медленно ополоснула тарелку в ведре и стала вытирать ее холщовым полотенцем - они с мачехой мыли посуду.

Она все молчала. Лея, наконец, раздула ноздри:

-Ты просто завидуешь. Тебе двадцать три, а тебя и не сватали еще ни разу. Кто захочет жениться на сумасшедшей? Умрешь старой девой, попомни мое слово, - она положила руку на свой живот.  Ханеле горько спросила: «Господи,  зачем ты так? Почему я все вижу, все?»

Девушка услышала шуршание бесконечного, зимнего дождя, и свой шепот: «Господи, я еще маленькая. Дай мне просто поиграть, пожалуйста. У меня овечка есть».

Она незаметно отерла слезы рукавом платья: «Не говори дурного. Только хорошее, только хорошее. Тогда все будут счастливы».

Мачеха, что-то бормоча, вышла из кухни. Ханеле, устало прислонившись к стене, повторила: «Только хорошее».

Ханеле опустила свечу на стол. Открыв шкатулку, она достала записку от Моше.

-Милая моя сестричка, - читала она, - у меня все в порядке. Я устроился каменщиком, и совершенно не голодаю. Хотя, от твоего печенья, конечно, не откажусь. Во все ешивы города мне теперь путь закрыт, спасибо папе, но ничего - книги у меня есть, буду учиться сам. Если ты согласна, я тебе буду посылать свои заметки, хотя я, по сравнению, с тобой - всего лишь школяр.

До нее донесся гневный голос отца: «Что значит - ты обручился? Ты должен жениться на дочери рава Альфази, я тебе говорил!  Немедленно выбрось из головы эту чушь!»

Моше спокойно отодвинул тарелку: «Мы дали друг другу слово, и через три года поженимся, когда Элишеве будет шестнадцать. Я пока уйду из ешивы, - он поднял руку, увидев, как покраснел отец, - буду заниматься по вечерам, а днем  работать. Мне надо скопить денег на комнату, на корабль до Ливорно и обратно. Мы хотим поставить хупу в Амстердаме, а потом  приехать сюда».

С порога раздался звон посуды - мачеха выронила фарфоровое блюдо с курицей. Побледнев, Лея выкрикнула: «Через мой труп! Через мой труп ты женишься на гойке, Моше Судаков! Ты, внук Исаака Судакова! Они там все, - женщина поморщилась, - живут в скверне, в нечистоте!»

Моше поднялся и пожал плечами: «Я уберу. Не волнуйся так, мама, в твоем положении это вредно. Мне двадцать лет, я сам могу решить, на ком мне жениться».

-Ты женишься на Дворе Альфази, - угрожающе сказал отец, тоже встав, - или ты мне больше не сын. Она единственная дочь, наследница всего состояния…Ты видел их дом?

Моше взглянул на отца - они были одного роста, одинаково мощные, широкоплечие. Юноша сочно ответил: «В постель я не с домом буду ложиться, и не с деньгами рава Альфази, дорогой папа. Прости, - он усмехнулся, - я не сделаю тебя богаче, не получится».

-Пошел вон отсюда, щенок, - отец засучил рукав капоты: «Если у кого будет сын буйный и непокорный, неповинующийся голосу отца своего и голосу матери своей…»

-Всего хорошего, папа - холодно сказал Моше. Поцеловав мать в щеку, - Лея так и стояла с опущенными руками,-  юноша вышел.

-И папа велел не брать его ни в одну ешиву, - Ханеле спрятала записку и услышала с улицы голоса. Она взяла подсвечник и подошла к окну - отец прощался с каким-то высоким, стройным юношей.

-Я его видела, - вспомнил Ханеле. «В синагоге,  в щель в стене. Очень красивый. Интересно, кто это?» Юноша  взглянул наверх. Она, отпрянув, - горячий воск капнул ей на пальцы, - положила руку на  медальон.

Он был раскаленным, словно металл бросили в огонь.

-Вот, Я расплавил тебя, но не как серебро; испытал тебя в горниле страдания, - горько шепнула Ханеле. Закрыв глаза, она склонила голову: «Пусть будет так».

Черные, мокрые стволы деревьев возвышались на склонах холмов. Снег таял на узкой, извилистой дороге, что вела к низкому, простому каменному зданию. Ханеле поправила шаль на голове. Отряхнув сапожки, она  подняла глаза к  голубому, яркому небу.

Метались, щебетали птицы, пахло свежестью  и весной. Присмотревшись, она увидела на обочине зеленую, молодую траву, и улыбнулась. Присев, девушка погладила длинными пальцами белый, скромный цветок. Она услышала сзади себя робкий голос: «Здравствуйте».

Он стоял на пороге склепа. Ханеле, покраснев, распрямилась: «Здравствуйте, рав Нахман». Легкий, прохладный ветер трепал подол ее длинного, по щиколотку, темного платья, шаль приоткрывала начало черных, цвета воронова крыла, волос.

-Я еще тогда понял, ночью, что она красавица, - подумал Нахман. «Какие глаза - будто небо перед грозой. И не замужем, хотя ей уже за двадцать. Конечно, какому мужчине хочется чувствовать себя глупее жены. Она, по слухам, Талмуд наизусть знает. Наверняка, еще и Каббалу изучает, дед ее был известным мистиком».

-Вы знаете, как меня зовут? - удивился он.

-Я спрашивала, - просто ответила Ханеле.

-Я вас в синагоге видела. Вы из России сюда приехали. А зачем вы пришли на могилу рава Йонатана? - она показала рукой в сторону здания, - здесь же только незамужние и неженатые молятся. Вы ведь женаты, - алые губы улыбнулись.

На стройной шее, закрытой глухим воротником платья, он увидел отсвет золотой цепочки.

-Я молился за других, - вздохнул Нахман, - я же цадик, у меня много своих хасидов. А вы? - он внезапно понял, что краснеет.

-А я хочу выйти замуж, если на то будет Божья воля, - тихо сказала Ханеле.

-Говорят, же,  кто тут помолится, тот через год уже будет под хупой стоять. Или даже раньше. Простите, - она направилась внутрь. Нахман, отступил, пропуская ее: «Я вас подожду. Все же час идти до города, а вы девушка, одна…»

Она задержалась на пороге и взглянула куда-то вдаль: «Все предопределено, рав Нахман, но свобода дана Господом, а мир судится по благости. Помните это».

У нее были блуждающие, туманные глаза. Нахман вдруг спросил: «Вы же видите? Скажите - что? Я слышал, у вас есть дар…»

-Дар, - повторила Ханеле. ЕЕ губы, на мгновение, искривились: «Все будет хорошо, - тихо добавила она. Скользнув в тихую, с низкими, каменными сводами, комнату, где пахло воском, девушка глубоко задышала.

-Нельзя, нельзя, - велела себе Ханеле. «Это не дурное. Он праведник, достойный человек, просто ошибается. Нельзя, чтобы он был в заблуждении. Скажи ему. Так будет лучше».

Она достала из бархатного мешочка маленькую, в кожаном переплете, книгу Псалмов. Раскачиваясь, прижимая ее к груди, Ханеле что-то  зашептала.

Мужчина и женщина поднимались наверх, на склон холма. Ханеле  остановилась  и посмотрела на  черепичную крышу могилы, на долину вокруг:

-Через неделю Новый Год деревьев, папа проведет седер, - он  всегда сюда ездит для этого, - помолится на могиле рабби Шимона, и мы вернемся в Иерусалим. А потом и Пурим, - она ласково улыбнулась.

Они молчали. Нахман, сцепив пальцы, не глядя на нее, спросил: «Так что вы видели? Я не боюсь, не надо от меня ничего скрывать. Пожалуйста…»

-Вы хотите уехать отсюда с  амулетом, - Ханеле потянула цепочку. Он внезапно отшатнулся - солнце вышло из-за туч, золото сверкнуло яростным блеском. Нахман услышал отдаленный раскат грома.

-Нельзя, - грустно сказала она.

-Когда-то давно…еще ребенком, после смерти моего деда, я пообещала, что никогда, никому не отдам его вторую половину. Это опасно, и вообще…, - она повела рукой в воздухе. «Не надо, рав Нахман, - девушка медленно двинулась наверх, - вы не Мессия, и никогда им не станете. Но у вас, - Ханеле повернулась, - будет много хасидов. Очень, много».

Она закрыла глаза и увидела толпы людей, свечи, окружающие саркофаг, услышала гул голосов. Ханеле добавила: «Вы  навсегда останетесь их цадиком, рав Нахман. Весь мир, это как один узкий мост. Надо пройти по нему и ничего не бояться».

-Как я могу подумать, что обману ее? - спросил себя Нахман. «Она же пророк, словно в старые времена».

На вершине холма он остановился: «Спасибо вам. Я не боюсь, нет. А вы…- юноша замялся, - вы разве не знаете, выйдете вы замуж, или нет? Ведь если вы видите все о других…»

-Не все, - поправила его Ханеле.

-Бывает, что и не вижу, рав Нахман. А про себя, - она  усмехнулась, - вы, этого, наверное, не читали. Я читала, хоть и запрещено. «Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицом к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, подобно,  как я познан - у нее был низкий, скорбный голос. Нахман, пораженно, спросил: «Откуда это?»

-Неважно, - отмахнулась девушка.

-Как сквозь тусклое стекло, - повторила она. «Господь мудр, рав Нахман - если бы я увидела все, я бы, наверное, не захотела больше жить. А так, - она развела руками, - когда придет Мессия - я познаю. Но тогда уже будет не надо, - она весело, звонко рассмеялась.

- Бен-Азай глянул - и умер; Бен-Зома глянул - и повредился в уме…- пробормотал Нахман. Она все улыбалась - легко, мимолетно:

-Я там была. В Пардесе. И дед мой был, и еще несколько человек. Но вам ничего не расскажу, это запрещено. Пойдемте, - она вздохнула, - мне еще надо папе обед в ешиву отнести.

Он шел за ней, потрясенно глядя на стройную спину, на высоко поднятую, укрытую шалью голову, - косы разметало ветром. Нахман сказал: «Вы, наверное, Шхина, Божественное присутствие на земле. Наш сын мог бы стать Мессией, Хана».

Девушка повернулась. Подняв руки, она выставила вперед ладони:

-Я не Шхина. Вы не Мессия. А наш сын…., - она не закончила. Потянувшись, - он был выше, - погладив его  по щеке, Ханеле шепнула: «Мир судится по благости,  рав Нахман. Не надо делать того, что принесет страдания другим».

-Не будет страданий, - уверенно отозвался Нахман. Обняв ее, он поцеловал прохладные, сухие губы: «Не будет».

Ханеле лежала, вытянувшись на узкой кровати, глядя в беленый потолок своей комнаты.

-Не надо, Господи, - попросила она, помотав головой. Она слышала детский плач, видела изможденную, старую женщину, что сидела, прислонившись к стене, слышала плеск воды. Поежившись, обхватив плечи руками, девушка шепнула: «Холодно, Господи, как холодно. И глубоко. Нет спасения, нет».  Ханеле перевернулась на бок и,-  сама того не ожидая, - улыбнулась: «Хоть братик мой будет счастлив».

Она вспомнила, как Моше, прислушался к шагам за стеной: «Мама на рынок пошла. Ты только не говори родителям, я их как-нибудь…- юноша помолчал, - подготовлю».

-Не скажу, конечно, - Ханеле закрыла том Талмуда  и покусала перо: «Ты не боишься? Вы один раз виделись всего. И то, когда детьми были. Вдруг она изменилась?»

Моше уверенно положил ладонь на связку писем:

-Элишева самая лучшая. У нас все будет хорошо. Ее родители согласны. Хотя, конечно, они сначала не хотели, чтобы мы на Святой Земле жили. Но она их переупрямила.  Дядя Иосиф, сама знаешь, майор во французской армии. Еврей, - со значением прибавил Моше, - и офицер. Может быть, он генералом станет. У нас тоже, - он повел рукой в сторону двора, - будет своя армия, еврейская.

-Будет, - рассеянно согласилась Ханеле. «Не сейчас, конечно. Мы с тобой этого не увидим».

Моше помолчал: «Никогда тебя об этом не просил….»

Ханеле усмехнулась. Вставая, убирая Талмуд, девушка поцеловала его рыжую голову. «У вас все будет в порядке, мой милый».

-А у папы с мамой? -  Моше посмотрел на нее.

Она не ответила. Прибрав на столе, Ханеле посмотрела на часы: «Пойдем, провожу тебя до ешивы, и заодно папе поесть отнесу».

-Хорошо, - повторила Ханеле. Девушка насторожилась - в ставню ударил камешек. Она спустилась вниз, как была, в одних чулках, и подняла засов.

На нее пахнуло морозным воздухом. Нахман оглянулся: «Они все там за столом. Еще часа два просидят, а то и больше. Не бойся, не бойся, пожалуйста…, - он стал целовать ее. Ханеле, прижавшись к нему, потянув его в переднюю, - захлопнула дверь.

-Так вот  как это бывает, - подумала она, очутившись в своей спальне, опускаясь на кровать. Ставни были закрыты, в кромешной темноте колебался крохотный, слабый огонек свечи.

-Я вернусь, - слышала она шепот Нахмана. «Вернусь в следующем году, обязательно…, Разведусь с женой. Мы еще детьми поженились, мы друг друга никогда не любили…, Вернусь и женюсь на тебе, Ханеле, моя Ханеле…, И всегда, всегда, буду гордиться тобой».

Она плыла, пытаясь вынырнуть из тусклой воды, пытаясь разглядеть - что перед ней, задыхаясь. Потом вокруг нее забили молнии, вода стала ясной - на единое мгновение.  Ханеле, увидев, закричав: «Нет!», почувствовала на губах соленый вкус.

-Ты плачешь…- раздался нежный голос. Он целовал ее, - тихо, взволнованно дыша, едва касаясь ее губ. «Спасибо тебе, спасибо…»

Ханеле чуть двинулась. Ощутив легкую  боль, оправив платье, девушка устроила растрепанную голову на его руке.

 -Расскажу тебе что-то, -  сказала она, и начала - таинственным, низким голосом:

- Это  история про царя, у которого были шесть сыновей и  одна  дочь. Дорога была ему эта дочь, он  очень  любил  ее  и  часто играл  с ней. Как-то  раз  были они вдвоем,  и рассердился он на нее. И вырвалось у отца:  «Ах, чтоб нечистый тебя забрал!».  Ушла вечером дочь в свою  комнату, а  утром не могли ее нигде найти. Повсюду искал ее отец и крепко опечалился из-за  того, что она пропала. Тогда первый министр царя,  увидев,  что  тот в  большом горе,  попросил,  чтобы дали ему слугу, коня и денег  на расходы,  и отправился искать царевну…

Она говорила. Нахман, гладя ее по голове, целуя влажные глаза, слушая  о странствиях министра, улыбнулся: «Это про Шхину и еврейский народ».

Ханеле ласково провела рукой по его лицу :

-У меня их много, я сижу с детьми бедняков,  веселю их,  сказки  сами собой складываются.

 Она поднялась и  достала из сундучка стопку тетрадей:

-Возьми. Я их все равно никогда не издам, а тебе, может быть, удастся. Называется «Спрятанная книга», но ты можешь дать свое имя, конечно.

Он приложил ее ладонь к щеке: «А я ведь еще что-то напечатаю, да?»

Ханеле кивнула: «Напечатаешь. И сожжешь - тоже. Я иногда пишу кое-что, и сразу же сжигаю. Просто потому, что еще время не пришло».

Нахман поднялся. Обняв ее, он почувствовал на ее груди, под платьем  - пронзительный жар металла.

-Это с тех пор, как я тебя увидела, - просто сказала Ханеле. «Никогда еще такого не было…- она хотела продолжить, но, осеклась: «Неважно». Нахман положил руку туда, где висел амулет, и услышал ее шепот: «Ты придешь завтра?»

-Приду, - ответил он, вставая на колени, прижимаясь головой к ее ногам. Они молчали, не отрываясь друг от друга, слушая свист зимнего ветра за окнами маленького дома.

 

Святая Земля,  лето 1798 года

Теплый ветер завивал пыль, высокое, ясное небо простиралось над Иерусалимом. Кладбище уходило вдаль - рядами бесконечных, серых камней. Аарон посмотрел на чистую, прибранную могилу. «Ева, дочь Александра Горовица, - он мог бы и с закрытыми глазами написать эти прихотливые, изогнутые буквы. Он перевел глаза на яму, что была вырыта рядом, и почувствовал, как кто-то трогает его за плечо: «Рав Горовиц…»

-Да, - сказал Аарон. «Да, конечно».

Он откашлялся и начал читать кадиш. Тело лежало на носилках, скрытое саваном.

-Маленькая, какая маленькая, - подумал он. На холсте уже виднелась легкая пелена мелкого песка. Он читал и вспоминал ее лихорадочный, измученный шепот: «Аарон…., Позаботься о девочках, я прошу тебя…, Дай, дай мне его…, С ним все хорошо?»

-Да, - кивнул Аарон, не желая вспоминать синеватое, крохотное тельце и то, как акушерка развела руками: «Не дышит, рав Горовиц. Да и дышал всего мгновение». Дина с усилием улыбнулась. Рухнув на постель, женщина  потеряла сознание.

-Мальчик, - пронеслось у него в голове. «Она так хотела мальчика. Он там, - Аарон взглянул на носилки, -  вместе с ней».

Он вспомнил, как, вернувшись из Америки,  они с женой сидели под гранатовым деревом. Батшева Батшева бойко ковыляла за собакой. Дина рассмеялась, и положила его руку себе на живот:

 -На нашей хупе Ханеле мне напророчила, что у нас будет семеро детей, рав Горовиц.

Она лукаво подняла бровь. Аарон, потянувшись, поцеловал ее: «Когда?»

Дина положила ему голову на плечо и хихикнула: «По-моему, с той поры, как мы Гибралтар проходили, два месяца назад. Так что жди, в следующем году».

-Жди, - горько повторил он, бросая в могилу сухую, иерусалимскую землю. «Три раза она не доносила, а четвертый…., - он постоял, глядя вниз. Повернувшись, пройдя между двумя рядами мужчин в черных капотах, Аарон  услышал их шепот: «Пусть  утешит тебя Господь  среди тех, кто скорбит в Сионе и Иерусалиме».

Он шел, склонив уже поседевшую голову. Вымыв руки у ограды кладбища, Аарон увидел дочерей. Девочки стояли внизу, на дороге к город. Рахели держала за руку плачущую Малку. «Ханеле там, - понял Аарон, - Батшеву обнимает. Бедное дитя, всего восемь лет, так горевала, так горевала. Господи, дай ты мне сил на ноги их поставить. Рахели уже семнадцать, скоро замуж выйдет…Малка хорошая девочка, будет мне помогать».

Рахели посмотрела на сгорбленные плечи отца. Вытерев слезы с темных глаз сестры, девушка погладила ее по белокурым косам: «Батшева, побудь с папой, приведи его домой. Надо на стол накрывать, - вздохнула она. Рахели привлекла к себе Малку, целуя темные волосы над высоким, белым лбом.

-Мы с мамой Леей все сделаем, милая, - Ханеле коснулась ее плеча. «У вас теперь шива. Пожалуйста, ни о чем не беспокойтесь».

-Люди будут приходить, - Рахели скомкала в длинных пальцах мокрый носовой платок. «Ханеле, спасибо, спасибо, вам…, Пусть госпожа Горовиц отдохнет, ей рожать скоро…»

-Через два месяца, - рассеянно сказала Ханеле, глядя наверх, на кладбище. Она увидела рыжую бороду. Полы черной капоты отца  трепал ветер. Он все не отводил взгляда от девушек. Аарон и Батшева медленно шли по дороге. Ханеле обняла старшую дочь Горовицей: «Сразу  в гостиную идите. Я вам принесу поднос и Батшеву уложу. Она устала, бедное дитя».

Рахели посмотрела ей вслед: «Сияет вся. Даже румянец на щеках появился. И поправилась, немного, но ей идет. Она все-таки слишком худая была зимой. Интересно, когда ее уже высватают?»

Отец и Батшева поравнялись с ними. Аарон взял дочерей за руки. Они, держась друг за друга, молча, направились к Яффским воротам.

Караван мулов  подошел к городским стенам. Погонщик-араб, цокнув языком,  остановив их, сказал высокому, рыжеволосому юноше, на гнедом жеребце: «Иерусалим, господин». У молодого человека были веселые, серо-зеленые глаза. Он, ловко спрыгнув на землю, оправив свой темный сюртук, прошептал: «Иерусалим…»

Он вдохнул запах пряностей, услышал шум базара. Взяв старую, кожаную суму, юноша поклонился:

-Спасибо и вам. Пусть дарует вам Всевышний безопасные дороги и успех в торговле.

Погонщик проводил его глазами: «Кяфир, а какой у него арабский язык! Будто мулла в мечети, говорит».

Пьетро огляделся и вздохнул:

-Храм Гроба Господня…Могила Богоматери, там папа рядом похоронен…, Кладбище еврейское, на Масличной горе, там мама…Господи, неужели я здесь? Все церкви обойти, съездить на реку Иордан, в Вифлеем,… - он перекрестился. Вскинув суму на плечо, Пьетро достал из кармана сюртука письмо.

Юноша вспомнил смешливый голос своего кембриджского наставника, профессора Карлайла. В библиотеке пахло хорошим табаком и старой бумагой, за окном лил весенний, свежий дождь. Карлайл потянул к себе чернильницу с пером и почесал в бороде:

-Дам тебе записку  к моему однокурснику, отцу Бьюкенену. Он сейчас как раз должен быть в Иерусалиме. Он мне писал оттуда. Только смотри, - Карлайл затянулся сигарой, -  как бы он тебя в Индию не сманил. Бьюкенен  туда миссионером едет. У тебя даже родственники там какие-то есть, в Бомбее, я помню. Святой отец за тобой присмотрит, пока ты на Святой Земле будешь.

 Пьетро  широко улыбнулся: «Не сманит, профессор. Я не хочу быть миссионером, хоть это и почетная стезя. Я хочу…»

Карлайл посыпал чернила песком и повел в воздухе сигарой: «Знаю, слышал. Хочешь принять сан и стать священником в бедном приходе на севере. Среди фабричных рабочих. Пьетро, - он стряхнул пепел в расписное, китайского фарфора, блюдце, - я тебе это тем годом говорил, как ты в Геттинген уезжал, и сейчас скажу…- он вздохнул. Порывшись на столе, Карлайл взял какие-то бумаги.

-Вот, - наставник помахал письмом, - профессор Эйнгхорн, у которого ты учился в Германии. «Лучший студент, может стать отменным ориенталистом, прекрасные способности к языкам. У меня люди, что пять лет арабский с ивритом учили - не знают их так, как ты. А вот профессор Уайт, из Оксфорда…, - Пьетро покашлял.  Карлайл раздраженно спросил: «Что?»

-Я обещал, - просто сказал юноша. «Обещал Иисусу, что приму сан. Как мой покойный отец».

-Ради Бога, - Карлайл поморщился, - у половины гебраистов есть сан. Мне будет, очень жаль, если ты оставишь научную карьеру ради того, чтобы причащать умирающих от пьянства и чахотки ткачей, Пьетро. Тем более, - он поднял бровь, - у меня есть связи в министерстве иностранных дел. Им всегда нужны люди с отменным арабским языком. Турецкий ты тоже выучишь, с твоими способностями…

Пьетро вздохнул:

-Если бы я хотел пойти на государственную службу, профессор, я бы это сделал. У моей семьи тоже есть связи. Иисус не заповедовал нам покидать больных и страждущих ради дипломатических постов, или университетских кафедр. Не будем больше об этом, прошу вас.

-Упрямый пень, - почти нежно пробормотал Карлайл, глядя на высокого, широкоплечего юношу. «Тогда езжай, - он рассмеялся, - хоть языки будешь практиковать. Услышишь новые слова, -записывай».

-Обязательно, - радостно отозвался Пьетро.

Пьетро  хмыкнул, глядя на письмо: «Отец Бьюкенен - это потом. Надо сначала почту по адресам разнести, у меня целая связка. Моше увидеть, он три года уже ничего не писал. Хотя как напишешь, -  Пьетро пожал плечами, - целая история с этой войной на континенте. От Кардозо мы и то - окольными путями весточки получаем».

Он углубился в узкие улицы еврейского квартала. Сверившись с записной книжкой, юноша остановился перед скромной, деревянной дверью. Старик, что открыл ее, недоуменно посмотрел на Пьетро. Тот вежливо сказал на иврите: «Я бы хотел видеть рава Судакова, господин».

Темные глаза заблестели смехом. Старик махнул рукой: «Рав Судаков здесь больше не живет, к ешиве давно переехал. Пойдете к Стене, там увидите. Один из самых богатых домов в Иерусалиме».

Пьетро поклонился захлопнувшейся двери: «Заодно к Стене схожу, интересно же».  Он спустился по широким  ступеням и увидел маленькую площадь. Было тихо, из открытых окон каменного здания доносился размеренный гул голосов. Рядом, за стеной, возвышался крепкий особняк, трехэтажный, под новой крышей. Пьетро постучал медным молотком в калитку. Ему открыла красивая, заметно, беременная женщина, в просторном, темном платье, и плотно намотанном на голову платке.

-Я бы хотел видеть рава Судакова, - повторил Пьетро. «Меня зовут…»

-Он в ешиве, - недружелюбно прервала его Лея. «Какой-то гой, - подумала она, - наверняка из родственников Авраама. Он  им не пишет. Зачем этот сюда явился? В дом его не пущу, и смотреть на него нельзя. Ребенок должен видеть только чистые, кошерные вещи, а не скверну».

-А Моше? - еще успел спросить Пьетро. Женщина, отрезав: «Моше тут больше не живет»,  - закрыла калитку.

-Он возвел очи свои и взглянул, и вот, три мужа стоят против него. Увидев, он побежал навстречу им от входа в шатер  и поклонился до земли,  и сказал: «Владыка! если я обрел благоволение пред очами Твоими, не пройди мимо раба Твоего;  и принесут немного воды, и омоют ноги ваши; и отдохните под сим деревом», - смешливо пробормотал юноша. Пьетро взглянул на ешиву: «Ладно, это потом. Надеюсь, Горовицы меня не выгонят».

Он зашагал дальше. Оказавшись на пустой, совсем маленькой улочке, оглянувшись, юноша почесал в голове: «Кажется, это здесь. Только странно, дверь открыта».

Пьетро заглянул внутрь - в сумраке были слышны чьи-то приглушенные голоса. Пахло свежим деревом, какими-то цветами. Он, покашляв, позвал: «Господин Горовиц!»

-Проходите, - раздался женский голос. Она появилась из полутьмы - маленькая, ладная, в темном, строгом платье. Светлые косы падали на плечи. Огромные, голубые, заплаканные глаза взглянули на него. Девушка недоуменно спросила: «Кто вы?».

-У них горе, - понял Пьетро. «Господи, неужели умер кто-то? Какая красавица, я и не видел никогда таких девушек».

-Пьетро Корвино, - пересохшими губами сказал он. «Я ваш кузен, из Лондона. Мне нужен господин Аарон Горовиц.  Извините, если я не вовремя…»

Рахели вскинула голову - у него было доброе, мягкое, красивое лицо, серо-зеленые глаза ласково смотрели на нее. Она всхлипнула: «Я Рахели, его старшая дочь, господин Корвино. Папа спит. Он устал и плохо себя чувствует. Мы только что похоронили маму, - Пьетро с ужасом увидел, как по ее белой щеке ползет слезинка.

-Госпожа Горовиц, - он напомнил себе: «Нельзя ее касаться, нельзя. Господи, я бы так ее хотел обнять, утешить…».

-Госпожа Горовиц, мне очень, очень жаль, - Пьетро поклонился. «Простите, пожалуйста. И, конечно, я все сделаю…»

Вторая девушка, - лет тринадцати, темноволосая, перевесилась через перила:

-Я Батшеву переодела, теперь она гулять хочет. Ханеле ушла, ей еще к бедным надо, а госпожа Сегал только к ужину появится, для мужчин готовить. Она кого угодно своим нытьем изведет, Рахели.

Старшая сестра неловко улыбнулась: «Это наша младшая, Батшева. Вы простите, ей восемь лет, она на улицу хочет, а нам нельзя...»

-Я знаю, - Пьетро вздохнул.

-Вам можно выходить из дома, только когда шива закончится. Вот, - он порылся в своей суме и достал пакет. Пьетро положил его на сундук, что стоял в передней: «Это письма вам, из Лондона, из Америки…Я могу погулять с Батшевой, госпожа Горовиц, - он  покраснел. «Если вы мне доверяете…»

-Я хочу, - раздался звонкий голос сверху. Белокурая девочка спустилась по лестнице и протянула Пьетро ладошку: «Хочу с ним».

Рахели слабо улыбнулась: «Если вас это не обременит, господин Корвино…»

-Меня ничто не может обременить, - просто ответил Пьетро, -  знайте, что мое время  принадлежит вам. 

Он присел и  оправил холщовый передник Батшевы: «Ты знаешь, как пройти к Стене?»

Девочка выразительно закатила темные, большие глаза и потянула его на улицу: «Кто же не знает? Сейчас я все покажу».

Они уже заворачивали за угол, как Батшева вздохнула: «У нас теперь нет мамочки Дины. А у тебя, - она посмотрела на Пьетро, - есть мама?»

-Нет, - ответил он. «И я ее не помню. И отца у меня нет, милая».

-Бедный, - сочувственно сказала Батшева, сжав его руку. Она оживилась: «Пойдем».

Пьетро оглянулся , но дверь дома Горовицей уже захлопнулась. Все время, пока он шел к Стене, он видел перед собой ее глаза - огромные, лазоревые, полные слез. «Господи, - попросил он, - сделай так, чтобы ей было легче. Пожалуйста, прошу тебя. Хотя бы немного».

Он прошептал, неслышно, одним дыханием: «И служил Иаков за Рахиль семь лет, и они показались ему, как несколько дней, потому что он любил ее».

-Как несколько дней, - напомнил себе Пьетро. Встряхнув рыжей головой, юноша понял, что улыбается.

Большие часы красного дерева медленно тикали на стене. Лея внесла фарфоровую супницу и робко присела напротив мужа: «Авраам...Ханеле уже двадцать три года...»

Он молчал, просматривая какие-то документы, делая в них пометки. Лея налила суп и нарезала свежую, еще горячую халу: «Может быть, ее выдать замуж в Польшу..., Там ведь не знают...»

-Не знают, - он отодвинул бумаги, и, принялся за еду: «Не знают. Нет,  знают, вот, - он похлопал большой рукой по столу, - оказывается, Виленский Гаон в прошлом году, перед своей смертью, собрал свою переписку с моей дочерью. Я только сейчас получил этот пакет».

-Да как она смела! - ахнула Лея. «Она, женщина, писала незнакомому мужчине..., Авраам, это ты виноват, сказано же: «Кто учит свою дочь Торе, тот учит ее разврату!». Зачем ты ей позволял…, - он посмотрела в холодные, серые глаза мужа и осеклась.

-Эти письма я сожгу, - ответил Степан. Он вздохнул про себя: «Нельзя ее выдавать замуж. Она начнет рожать, ухаживать за детьми..., О книгах придется забыть. Мне всего сорок шесть, будет странно, если я прекращу писать. Ладно, Ханеле и не хочет замуж, кажется. Вот и хорошо».

-Я все устрою, - улыбнулся он и посмотрел на живот жены: «Все в порядке?»

-Да, - ласково ответила Лея. Ночами, после того, как муж уходил на свою кровать, она лежала, положив руки туда, где был ребенок, чувствуя его движения: «Мальчик мой…, Мой Исаак..Ты будешь великим мудрецом, я знаю, я чувствую..Как твой дед».

Она принесла мясо. Степан, искоса поглядел на нее: «Ей сорок шесть, она может не пережить родов. Женюсь на старшей дочери Горовица. Она недурна собой, и мать ее была плодовитой. Мне нужны сыновья, а того мерзавца я больше и видеть не хочу».

Лея все молчала. Только потом, убирая со стола, она, нерешительно,  проговорила: «Госпожа Сегал сказала мне, что видела Моше..., Он на стройке работает, - Лея помялась. Выдохнув, покраснев, она добавила: «В квартале у гоев. Авраам, как же так, а если он...- женщина не закончила, и ее губы задрожали. «Мы ведь даже не знаем, ходит ли он в синагогу...»

-Ходит, - хмыкнул Степан, складывая бумаги, потянувшись за молитвенником. «К нам в Бейт-Эль я его пускать не велел - ни в ешиву, ни в синагогу. Другие ешивы тоже перед ним двери закрыли. Он в синагоге Ари стал молиться, напротив нашего бывшего дома. Там старики собираются, с ними уже ничего не сделаешь». Он вздохнул и начал читать благословение после еды.

-Не вспоминай о нем, - коротко велел он Лее. Степан принял от жены капоту. «Тем более, если он женится на той развратнице..., Я видел в Европе - они не соблюдают кашрут. Мать ее, наверняка, не ходила в микву..., - он нежно погладил Лею по щеке: «У нас будет другой сын, милая. Я сегодня поздно - заседание суда».

Он прикоснулся к мезузе и вышел. Лея, глядя ему вслед, улыбнулась: «И не упоминай об этом гое, он больше сюда не вернется».

Женщина оглядела чистый, ухоженный двор . Она  блаженно, спокойно подставила лицо теплому солнцу начала лета.

Ханеле прислонилась лицом к нагретым камням Стены. Глубоко вздохнув, девушка  зашептала Псалмы.

-Надо уезжать, - велела она себе.  «К осени все станет заметно. Нельзя тут оставаться. Даже если я отправлюсь в Цфат, - меня все знают, папе расскажут».

Она вздрогнула - кто-то прикоснулся к ее юбке. «Праведница, - услышала она жалобный, женский голос, - святая душа..., Ребеночек мучается...»

Маленькая, худенькая женщина в бедном платье, стояла, держа на руках  хныкающую девочку, с покрытым какими-то язвами личиком. Ханеле увидела стройную девушку в скромном, свадебном платье, услышала крики «Мазл тов!» и улыбнулась.

-Все будет хорошо, - тихо сказала она, беря ребенка, прижимая его к себе. Девочка тут же успокоилась  и положила голову ей на плечо.

Ханеле покачала ее. Достав из бархатного мешочка серебро , она незаметно вложила монеты в руку женщины. «Сходите к врачу, - попросила она, - не бойтесь».

-Нет еврейских докторов, а к турку  - нескромно, - испуганно ответила женщина. «Я ведь вдова...»

-Выберите жизнь, - напомнила ей Ханеле. Она погладила  голову девочки: «Господь да благословит Ривку, дочь Шмуэля, и пусть она растет для Торы, хупы и добрых дел».

Вдова приняла дочь и благоговейно сказала: «Вы ведь даже не знали, как ее зовут...»

Ханеле ничего не ответила. Улыбнувшись, она показала рукой в сторону еврейского квартала: «Вы приходите к нам, перед шабатом. Получите припасы на неделю, и горячий обед».

Она опустила голову:

-А если к нему? Нет, понятно, что мы долго не увидимся. Господь послал мне такое испытание и надо его вынести. У Моше денег просить нельзя, он сам копит.

Ханеле  усмехнулась: «Хорошо, что я Талмуд знаю, а то бы, наверное, и не поняла - что со мной происходит, Лея никогда об этом не говорила. Нескромно, - Ханеле нащупала бархатный мешочек в кармане платья: «Из Яффо ходят корабли в Одессу. Там буду полы мыть, убираться - не пропаду. Потом доберусь до гор и буду жить, как Баал Шем Тов, одна. Буду писать, и воспитывать сыночка».

Она  знала, что это сын. Но в тусклом стекле она видела чью-то свадьбу, слышала крик ребенка и плеск воды. Глядя на мачеху, она видела то, что заставляло ее отворачиваться, закрывать глаза и просить, как в детстве: «Господи, не показывай это мне, я еще маленькая».

Она смотрела на девочек Горовиц и слышала треск выстрелов, и женский крик. Ханеле стояла у могилы, вырытой на незнакомом, с зеленой травой, кладбище, она  видела человека, не похожего на человека - искалеченного, покрытого шрамами, сгорбленного.

Ханеле вздохнула и твердо повторила: «Осенью».

Она прошла через толпу - женщины тянули руки, стараясь прикоснуться к ней. Ханеле заметила высокого, рыжеволосого молодого человека, в темном сюртуке. Он  стоял, держа за руку Батшеву Горовиц. «Как он на Моше похож, - улыбнулась  Ханеле. «Это Пьетро, тот мальчик, с которым они в Венеции встречались. Они писали друг другу».

Ханеле прикрыла глаза ресницами.

-Тепло, - поняла она. «Ничего, кроме тепла. Дети, много детей, девочки и мальчики. Какой же он счастливый, совсем, как Моше».

-Тетя Ханеле! - Батшева подбежала к ней. «Это господин...»

-Господин Корвино, - он поклонился: «Какая она красивая, мне тетя Марта говорила... Но Рахели все равно..., - он почувствовал, что краснеет. Девушка, взглянула на него дымными, серыми глазами: «Как несколько дней, Пьетро, как несколько дней...»

-Вы знаете, как меня зовут? - удивился юноша. Ханеле хихикнула: «Я многое знаю. Но о том, как вас зовут, мне Моше рассказывал. Пойдемте, - она взяла Батшеву за руку, - отведем младшую Горовиц домой. Я  вам покажу, где Моше работает».

По дороге они  молчали. Батшева болтала, а Пьетро горько думал: «Не увижу, наверное, Рахели. Хотя почему не увижу? Мне надо на могилу мамы сходить, господин Горовиц знает, где она. У них траур, ему работать нельзя, и дочерям тоже. Приду к ним, помогу по дому. Даже если я ей не нравлюсь - все равно, так будет правильно».

Батшева попрощалась с ними и забежала в приоткрытую дверь дома. Ханеле, рассматривая Пьетро, заметила: «Нравитесь».

-Откуда вы? - изумился юноша. Ханеле усмехнулась: «Я  вам говорила  - я многое знаю. Например,  у вас в суме письма лежат, от наших родственников. Сейчас у Моше как раз обед - все вместе и почитаем. Он в христианском квартале работает, там и живет, - Ханеле кивнула на север.

Они завернули за угол. Пьетро осторожно сказал: «Я у вас дома был..., Это ведь госпожа Судакова, да?»

-Моя мачеха, - вздохнула Ханеле. «Ей...- она помолчала, - рожать через два месяца, она волнуется. Моше дома не живет, потому что с родителями поссорился, из-за невесты. Они с Элишевой Мендес де Кардозо обручились, через три года поженятся, в Амстердаме». Она указала на арку: «Нам сюда».

Они прошли на низкую, каменную, узкую улицу. Пьетро, оглянувшись, замер.

-Это виа Долороза, - тихо сказал он. «Крестный путь Иисуса».  Ханеле только улыбнулась: «Пойдемте».

Они проталкивались через толпу, обходя нагруженных мулов. Ханеле постучала в неприметную калитку: «Это монастырь, францисканский. Он здесь один, турки не очень-то жалуют христиан. Однако отремонтировать разрешили, и то хорошо».

Внутри было тихо, прохладно, вокруг маленького дворика лежали аккуратно сложенные камни и новая черепица. Сверху, с крыши, доносились голоса рабочих. Высокий, широкоплечий юноша в холщовой куртке перегнулся вниз, и помахал рукой: «Сейчас спущусь!»

Он ловко скользнул по веревке во двор и раскрыл объятья: «Пьетро! Ты с Венеции совсем не изменился, возмужал только».

-Как братья, - подумала Ханеле, глядя на них. «И волосы одинаковые, и повадки. Даже говорят они, похоже. Пьетро отлично святой язык знает, им с Рахели легко будет подружиться, - она почувствовала, что улыбается и сердито сказала: «Обед! Если бы я не пришла, Моше,  ты бы опять всухомятку ел».

-Я  рядом живу, - Моше поправил кипу на запыленных волосах и крикнул по-турецки: «Перерыв, ребята!»

В крохотной, чисто выбеленной комнате не было ничего, кроме тюфяка на полу, и книг, сложенных в стопки вдоль стен. Ханеле разожгла вделанный в стену очаг. Поставив на треногу старую, медную сковороду, девушка засучила до локтей рукава платья: «Рассказывай, Пьетро. Я баклажаны пожарю, с лепешками съедим. Мой брат еще не зарабатывает на курицу каждый день».

-Я откладываю, - обиженно сказал Моше. Устроившись на тюфяке, - он был в  шароварах и пропотевшей рубашке, юноша  повторил: «Рассказывай».

Они сидели вокруг грубого  блюда. Ханеле, наконец, вытирая пальцы холщовой салфеткой, улыбнулась: «У всех дети. И у дяди Теодора, и у тети Марты, и у Констанцы. Это хорошо. Дядя Аарон после шивы тебя отведет на могилы, так что не волнуйся». Она посмотрела на окно:

-Мне домой пора. Я каждое утро у Стены молюсь. Ты меня там сразу найдешь, если что-то надо будет, - она со значением посмотрела на Пьетро и тот покраснел. «Была, не была, - решил юноша. «Завтра приду туда и передам ей записку, для Рахели. Вдруг..., - Ханеле поднялась и поцеловала брата: «Не провожайте».

Моше быстро прибрал в комнате: «Твоего отца Бьюкенена я знаю. Он со мной английским занимается. Он неподалеку живет, так, что я тебя туда доведу».

Юноши вышли на Виа Долороза и Пьетро  сказал: «Не верю, что я здесь, Моше…, Здесь Иисус ходил..., Как вы тут живете?»

-Кроме него, - добродушно рассмеялся Моше, - здесь ходили царь Давид и царь Соломон. Ничего, - он потрепал Пьетро по плечу, - привыкнешь. В пятницу я полдня работаю, из-за Шабата. Покажу тебе Эйн Керем, там...

-Родился Иоанн Креститель, и дева Мария встретилась с Елизаветой, - Пьетро  остановился и закрыл глаза. «Господи, - тихо сказал юноша, - спасибо тебе, спасибо, что ты дал мне дожить до этого времени».

-У нас тоже такое благословение есть, - усмехнулся Моше. Они направились вниз по Виа Долороза, к храму Гроба Господня.

Рахели поворочалась в кровати. Приподнявшись на локте, она посмотрела на сестер - девочки спокойно спали  в обнимку. «Батшева плачет вечером, - грустно вспомнила девушка, - папа ее утешал сегодня, рассказывал, как он в джунглях жил, о ягуарах, о змеях…, Вроде успокоилась».

Она поднялась. Оглянувшись, Рахели взяла с табурета свое платье - записка была в кармане. Девушка вспомнила загадочную улыбку Ханел. Та, протянув сложенную бумагу, шепнула ей: «Ответ можешь через меня передать».

-Да от кого это? - удивилась Рахели, но старшая девушка только приложила палец к губам и покачала головой.

Рахели спустилась вниз и осторожно открыла дверь в сад - трава была еще теплой. Над Иерусалимом простиралось огромное, наполненное звездами небо. Легкий ветер  шелестел листьями гранатового дерева. Она присела на деревянную, резную скамейку. Подобрав под себя ноги, Рахели пристроила рядом свечу.

-Дорогая госпожа Горовиц, - читала она ровные, красивые строки. «Я не смею называть вас иначе, хотя, конечно, был бы счастлив, если бы когда-нибудь мог произнести ваше имя. Госпожа Горовиц, - перо остановилось, - пожалуйста, знайте, что нет у вас более преданного слуги, чем  я. Пожалуйста, если я, хоть что-то могу для вас сделать..., - видно было, как он запнулся. «С искренним уважением, Пьетро Корвино».

Внизу, другим, торопливым почерком, было написано: «Никогда себе не прощу, если не скажу этого, никогда.  Это царь Соломон говорил, прекрасной Суламифи, а я  говорю вам, Рахиль: «Как ты прекрасна, возлюбленная моя, как ты прекрасна, очи твои - очи голубиные».

Она положила записку на колени - сердце колотилось, глухо, взволнованно. Рахели вспомнила смешливый голос матери: «Познакомились мы с папой очень просто - он меня на улице увидел. И прислал записку, с Ратонеро. Там была песня, сефардская, - Дина  прикрыла голубые глаза: «Роза цветет в мае, а моя душа томится от любви к тебе». И мы встретились, это дядя Иосиф и тетя Сара устроили. Там папа мне во всем и признался».

Рахели так и застыла - с руками, измазанными тестом.

-С первого взгляда? - удивленно спросила она.

- Угу, - Дина облизала палец: «Сахара достаточно, давай миндаль толочь».

-Так разве бывает?- все не отставала Рахели.

-Еще как, - пожала плечами мать. «Вот придет оно к тебе - сразу узнаешь».

Рахели вспомнила его серо-зеленые глаза, его ласковый голос. Прижав письмо к щеке, тихо плача, девушка шепнула: «Он же гой, так нельзя, нельзя..., Господи, что же мне делать, что?»

Рахели свернулась в клубочек на лавке: «Напишу ему ответ. Увидимся на улице. Скажу,  что у нас разные дороги. Пьетро..., - выдохнула она. Девушка велела себе: «Так и сделаешь. Иначе нельзя».

Рахели всхлипнула. Вытерев лицо рукавом рубашки, она увидела перед собой лукавую улыбку матери:

 -Папа меня два года ждал. Когда человек любит, дорогая моя, - Дина сладко вздохнула, - ничего другое ему  не важно. Ты помни это, - рассмеялась женщина. Взяв каменную ступку, Дина высыпала туда орехи.

-Ничего не важно, - повторила Рахели, сев, обхватив колени руками. Звезды все сияли - бесконечным, спокойным огнем, Иерусалим спал. Она сидела, глядя в небо, распустив по спине длинные, белокурые косы, - пока над городом не стал подниматься рассвет.

-Сейчас мужчины на молитву придут, - вспомнила девушка, - и Ханеле - еду готовить. Вот и хорошо.

Она тихо закрыла за собой дверь. Поднявшись наверх, взяв перо с чернильницей, Рахели решительно вырвала лист из тетради Батшевы.

-Уважаемый господин Корвино...- начала девушка.

Юноши сидели на траве, разложив между собой холщовую салфетку с лепешками и жареной курицей. Заходило солнце, с минаретов в мусульманском квартале были слышны крики муэдзинов. Пьетро посмотрел на маленькую рощу олив, что виднелась за склоном холма: «Отец Бьюкенен меня туда отвел. Дядя Теодор мне написал - где это. Там только папа лежит, и больше никого. И дева Мария, - он внезапно улыбнулся.

Рыжие волосы Пьетро шевелил ветер. Юноша вспомнил, как, наклонившись, проведя ладонью по серой плите, он прошептал: «Здравствуй, папа. Вот, я и пришел. И к маме я схожу, уже скоро». Пьетро опустился на колени  и прижался щекой к прохладному камню.

-Я помолюсь, -  отец Бьюкенен  указал на высеченный в скале, низкий вход в пещерную часовню. «Ты приходи, когда...- он повел рукой.

-Это же не англиканская церковь, - удивился Пьетро.

Серые глаза священника заискрились смехом. «Какая разница, здесь Богоматерь похоронена, милый мой, а Иисус - он для всех один. Тем более Господь, - Бьюкенен положил ему руку на плечо: «Ты тоже помолись, за душу отца своего».

Пьетро перекрестился и услышал ласковый голос францисканского монаха: «Что вы, милый, какие деньги! Мы как ухаживали за могилой отца Корвино, так и будем ухаживать, всегда. Не беспокойтесь, пожалуйста, - Пьетро покраснел и твердо попросил: «Хотя бы примите пожертвование, святой отец».

-Я же не католик, - подумал юноша. Францисканец, усмехнувшись, снял с полки большую книгу в кожаном переплете.

-Восемнадцать лет назад, - сказал он, перелистывая страницы, подвинув Пьетро том: «Это запись о вашем крещении, молодой человек».

-Какая разница, - Пьетро читал выцветшие, старые чернила. «Католик, англиканин…, Хватит уже воевать. Тетя Мадлен католичка. Они с дядей Джоном решили - девочки, когда подрастут, будут сами выбирать, куда им ходить. И Жюль католик, и в Кембриже у меня друзья - католики. Папа мой вообще - прелатом был».

-Ты не волнуйся, папа, -  Пьетро гладил надгробную плиту, - у меня все хорошо. Я учусь. Потом сан приму, буду заботиться о сиротах, служить в церкви, учить детей. Только я женюсь, - он зарделся, - но ведь ты и сам хотел на маме жениться. Мне для этого и  от сана не надо отказываться,  я англиканин, - он еще раз коснулся могилы. Склонив голову, юноша спустился по грубым, старым ступенькам в церковь.

-Как тут тихо, - прислушался  Пьетро. Отец Бьюкенен стоял на коленях, уронив голову в руки. «Он ведь в джунгли едет, - вспомнил Пьетро. «Совсем один там будет, без жены…, Я бы не смог, - он тоже опустился на колени, держа в руке зажженную свечу и сунул руку в карман - там была записка, быстро, торопливо нацарапанная. «Уважаемый господин Корвино, ждите меня после исхода траура у гробницы Авессалома,  на закате. Рахели».

-Господи, спасибо тебе - вздохнул Пьетро и шепнул: «Матерь Божья, помоги ей, пожалуйста. Пусть Рахиль больше не узнает, ни горя, ни несчастий. Пожалуйста, - повторил он.

Все время, пока Горовицы сидели шиву, он приходил к ним, гулял с Батшевой, рассказывая ей о Лондоне и Венеции, мыл полы и посуду. Рахели, было, ахнула: «Ну что вы!», но Пьетро только улыбнулся: «Я  в Кембридже научился полы мыть, госпожа Горовиц».

Он сидел в маленьком кабинете Аарона и слушал его грустный голос: «Твоя мама на наших руках умерла, милый мой. Как твой отец погиб - она разум потеряла, родила тебя, а там уже..., - Аарон махнул рукой и не закончил. «Она тебя искала, - после долгого молчания добавил рав Горовиц. «Плакала и повторяла: «Сыночек мой, сыночек…». Твоя мама была очень красивая, Пьетро».

Он тогда заставил себя посмотреть куда-то в сторону. Юноша почувствовал, как рав Горовиц обнимает его: «Ты поплачь. Поплачь, Пьетро. Никто же не видит». Он плакал, как ребенок, а потом, высморкался: «У меня очень хорошие родители, дядя Аарон..., Но все равно...»

-Я понимаю, милый, - рав Горовиц поднялся. Разлив по серебряным стаканчикам изюмное вино, Аарон вздохнул: «Это еще жена моя покойная ставила. Восемнадцать лет мы с ней..., - он сел в кресло и замолчал, глядя на высокое, синее небо Иерусалима.

-Тетя Марта мне говорила, что ваша жена, госпожа Горовиц..., тоже очень красивая была, - Пьетро смотрел на него и видел, как блестят темные, большие глаза мужчины.

-Она была мой дом, - просто ответил рав Горовиц. «Часть меня. А теперь…, - он прервался. Собравшись с силами,  Аарон добавил: «Дочери у меня хорошие, мне их вырастить надо».

 Рахели все смотрела на него. Пьетро, мучительно краснея, думал: «Наверное, решила не отвечать. Конечно, я же не еврей, и никогда им не стану. Пусть будет счастлива».

Однажды утром, у Стены, Ханеле,  улыбаясь,  передала ему записку. Пьетро облегченно выдохнул. Он пошел в храм Гроба Господня  и слушая литургию, все повторял:

-Спасибо Тебе, спасибо.

Моше завернул курицу в лепешку. Аппетитно от нее откусывая, юноша заметил: «Говорят, после Египта Наполеон сюда отправится. Хочет вам путь в Индию отрезать».

-На море мы сильнее, - поднял бровь Пьетро. «Ничего у него не получится. Я сюда через Португалию ехал, в Лиссабоне пересел на их корабль. Британские судна к вам не ходят, торговые, все-таки это опасно. И обратно так отправлюсь».

Моше прожевал:

-Я денег скопил,  с тобой поеду. В конце концов, должен же я родителей своей невесты увидеть, да и ее саму. Там тоже ешивы есть, будет, где учиться.

-И вообще, - хмуро добавил он, - город  у нас маленький, все друг друга знают. Всякие сплетницы, наверняка, вызнали - где я работаю. Незачем родителей расстраивать. Через три года они как раз отойдут. Тем более у них ребенок родится. Только как мне из Англии до Амстердама добраться, вы же воюете...

-Дядя Джон что-нибудь придумает, - подмигнул ему Пьетро. Он вспомнил пасхальный обед в доме Кроу. Они с Майклом  сидели за удочками на берегу реки. Из лодок был слышен восторженный визг детей и красивый баритон Тедди: «Атакуем лодку, где дядя Питер капитаном, берем их на абордаж».

Майкл, молча, курил свою старую трубку.  Пьетро подумал: «Это он из Уэльса привез. Его в шахте завалило, вместе с рабочими, он после этого и стал курить. Два дня они под землей были».

Пьетро подсек рыбу: «Майкл, что случилось? Ты какой-то не такой».

Майкл порылся в кармане своей холщовой куртки. Развернув сложенные листы, выбрав один, мужчина отдал его Пьетро. «Здесь не читай, - попросил он, - только этот абзац».

-Совершенно не о чем волноваться, - увидел Пьетро изящные строки, - я уже выздоровела, ранение было пустячным. Я пока остаюсь здесь, вряд  ли у меня получиться выбраться на север до лета....

Майкл быстро забрал у него письмо. Пьетро вздохнул: «Но ведь уже все в порядке, как она пишет...»

-Вот же дурак, - мужчина стукнул его трубкой по лбу. Вытащив свою удочку, Майкл смотал бечевку: «Не будет сегодня лова, всю рыбу распугали. Пойду, с картами посижу. Мы после Пасхи новые штольни пробивать будем».

Он ушел к дому - невысокий, легкий, с прямой спиной.  Пьетро, глядя ему вслед, обиженно пожал плечами: «Почему это я дурак?»

Пьетро закинул руки за голову: «А когда вы с Элишевой   сюда  приедете, ты что будешь делать?»

-Я бы, конечно, землю купил, - вздохнул Моше, складывая припасы, - но турки нам ее пока не продают. Даже арендовать нельзя. Так бы, - он посмотрел на свои мозолистые, большие ладони, - у меня бы здесь все зацвело. Вернусь на стройку. Элишева уже на акушерку учится, будет продолжать. Проживем, - он улыбнулся. Пьетро спросил: «А раввином ты быть не хочешь? Ведь твой отец...»

-Я, - Моше подхватил корзинку, - не мой отец. У нас здесь и так, - сочно заметил он, - от раввинов не протолкнуться. Тем более у меня особых способностей нет. Буду по вечерам учиться. Надеюсь, папа к тому времени отойдет и  разрешит мне  вернуться в ешиву. Пошли, - он усмехнулся, - мне в пять утра вставать надо. У нас на молитву раньше ходят.

-В монастырях  тоже рано начинают молиться, - заметил Пьетро. Глядя на золотой закат, на играющее алым цветом, чистое небо, юноша помялся: «Я еще на могилу Авессалома загляну. Давно ее хотел посмотреть».

-Камень, как камень, только что старый, - ухмыльнулся Моше и подтолкнул его: «Иди, завтра увидимся».  Пьетро, торопясь,  побежал вниз.  Моше недоуменно сказал: «И зачем так скакать? Эта гробница там как стояла, так и стоять будет, до прихода Мессии».

Он вспомнил резкий, четкий почерк Элишевы. «Прошло то время, когда евреи зависели от прихоти королей и владык. Ты прав, хватит сидеть в изгнании и ждать Мессию. Надо ехать на Святую Землю, на землю Израиля, и приближать его приход своими руками».

Моше погладил свою короткую, рыжую бороду и улыбнулся. Долина лежала перед ним - безжизненная, с редкими крышами домов и чахлыми, запыленными деревьями.

-Мы все  обустроим, - пообещал себе Моше. Вскинув корзинку на плечо, насвистывая что-то, он пошел домой.

Каменный купол гробницы светился золотом. Было тихо,  шелестели листья деревьев. Пьетро, оглянувшись, услышал легкие шаги. «Кто эта, блистающая, как заря, прекрасная, как луна, светлая, как солнце, - вспомнил он и зажмурился - ее белокурые волосы окружало сияние. Она стояла, - невысокая, в простом платье, сжав руки, подняв на него лазоревые глаза.

У него пересохло в горле. Пьетро отчаянно подумал: «Как если бы ангел Господень сошел на землю. Так бы ей и любовался. Она как та Мадонна, что в коллекции графа Каупера висит. Я же видел эту картину, когда мы с родителями у них гостили. Работы Рафаэля. Только она там, в красном платье».

Она все молчала. Юноша, собравшись с духом, вдохнув теплый, пахнущий травами ветер, тихо проговорил: «Госпожа Горовиц…Рахиль…Я не знаю, не знаю, как вам все объяснить..., Вы, наверное, думаете, что я сошел с ума…»

-Тогда я тоже, - одним дыханием ответила девушка. Пьетро помотал головой: «Ты просто ослышался…, Разве она может такое сказать?»

-Рахиль, - он опустился на колени, - Рахиль, когда я вас увидел, я подумал о Яакове - он ведь тоже служил за свою любовь семь лет, и они показались ему, как несколько дней…

-Потому что он любил ее, - отозвалась девушка. Рахели почувствовала, как болит у нее сердце - глухой, непрекращающейся болью: «Господин Корвино…, Пьетро..Мы ведь можем быть вместе. Ваша мама была еврейка. Ее и мой отец знал, и раввин Судаков, и госпожа Судакова…, Вам надо пойти в ешиву, сказать им, что вы хотите…»

-Но я не хочу, - серо-зеленые глаза посмотрели на нее. «Рахиль, любовь моя, я не хочу». Пьетро помолчал и тяжело вздохнул: «Я еще ребенком обещал - служить Иисусу, как мой отец. Я не изменю своему слову. Я христианин, - Пьетро увидел, как заблестели ее глаза, - и всегда им останусь».

Он поднялся и с ужасом увидел, что Рахиль плачет. «Без горя и несчастий, - яростно напомнил себе Пьетро. «Ты же просил  у Господа - чтобы она не знала этого больше, никогда…».

-Тогда простите, - она вытерла лицо холщовым платком и велела себе: «Не касайся его. Это грех, нескромно, так нельзя. Господи, но как хочется…»

-Простите, - повторила Рахиль и всхлипнула: «Я раньше думала, господин Корвино, Пьетро…, У моей мамы покойной так было, с папой, но я не верила, чтобы с первого взгляда..., А потом встретила вас, - Рахиль подавила рыдание: «Господи, почему ты так жесток? Почему ты сделал так, чтобы мы увиделись, и тут же расстались, навсегда…»

Пьетро сделал шаг к ней и остановился: «Рахиль…, Господь не посылает людям испытаний, которые они не в силах перенести. Господь не хочет, чтобы человек страдал…»

-Вы страдаете? -  спросила она.

Пьетро помолчал: «Конечно. Я думаю о том, что сейчас вы уйдете, и у меня сердце рвется от тоски, Рахиль. Наверное, - юноша запнулся, - надо это просто пережить, вот и все. Хотя, - он вздохнул, - я сейчас не знаю, как. Простите, меня, пожалуйста, - он закусил губу и отвернулся.

-Я не могу…, - она опять расплакалась, - не могу, Пьетро…Я смотрю на вас, и думаю...- девушка покраснела.

-Никогда, никогда этого не будет, - горько напомнил себе Пьетро, - никогда она не станет твоей женой. Забудь, просто живи дальше, и все. А как? - он потер лицо руками. Рахиль, стоя рядом с ним, вскинув голову, шепнула: «Я буду всегда вас помнить, Пьетро. Всегда, пока я жива. И просить Бога о том, чтобы вы были счастливы».

-Я тоже, - глухо ответил юноша и посмотрел на нее. «Как ты прекрасна, возлюбленная моя, как ты прекрасна, - сказал Пьетро, велев себе не плакать, - очи твои - очи голубиные. Это о вас, Рахиль. Будьте счастливы. И простите меня».

Рахиль  приподнялась на цыпочках и  мимолетно коснулась его мокрой щеки: «Прощайте».

Он вздрогнул. Потом девушка легко сбежала вниз. Пьетро, сев на какой-то камень, уронив голову в ладони, заплакал, - тихо, безнадежно, горестно.

Рахели шла, не понимая, куда идет, чувствуя острые камни под подошвами  туфлей. Она рыдала- громко, как в детстве, вытирая нос.

Рахели остановилась и  пошатнулась, посмотрев на вечернее небо: «Пойду к Стене. Может, Ханеле там. Она посоветует что-нибудь, обязательно, она умная. Господи,  как же это - я его больше никогда не увижу…»

Рахели выдохнула и поморщилась от боли в груди, - щемящей, острой. Девушка направилась к Яффским воротам. На улицах Старого Города было пусто, торговцы запирали лавки. Она, пролетев через путаницу закоулков, тяжело дыша,  оказалась на маленькой площади перед Стеной.

На женской половине лишь несколько старух раскачивались над молитвенниками. Рахели взяла из каменной ниши  растрепанный томик Псалмов. Подойдя к Стене, девушка поежилась. Чей-то взгляд - холодный, тяжелый, - следил за ней.

Она повернулась  и увидела рава Судакова. Тот, стоя с другими мужчинами на площади, - говорил о чем-то. «Показалось, - успокоила себя Рахели и заметила его серые, ледяные глаза. Он пристально, исподтишка, -рассматривал девушку.

-Соблазнять ее не след, - решил Степан, - она девственница, хлопот не оберешься. Дождусь, смерти Леи и женюсь на ней. Горовиц мне не откажет. Стоит мне слово сказать - у него больше не будет работы. Побираться пойдет, со своими девчонками. У нее глаза заплаканные, с отцом, что ли поссорилась?  Странно, он же блаженный, все снесет ради своих дочерей.

Он еще раз обшарил взглядом стройную фигуру девушки и хмыкнул: «Бедра широкие, будет каждый год рожать. Семнадцать лет…, - он раздул ноздри. Легко, красиво улыбнувшись, рав Судаков пошел обратно в ешиву, в окружении мужчин.

Степан отвечал на их вопросы, не думая, вытаскивая из своей отличной памяти нужные строчки Талмуда. Потом, уже во дворе ешивы, он сказал себе:

-В конце концов, Лее можно помочь умереть. Никто ничего не заподозрит. Рахели воспитает моего сына. Надо будет ей сразу показать, кто хозяин в доме, на чьи деньги она кормит и одевает детей. И, конечно, скромность, скромность во всем  - он вспомнил ее тонкую щиколотку в черном чулке. Степан улыбнулся, заходя в свой кабинет.

Рахели стояла над кастрюлей, опустив голову, шмыгая носом. Ханеле, забрав у нее ложку, сварливо сказала: «Солить теперь не надо, думаю».

На кухне дома Горовицей было тихо. Рахели поняла: «Папа работает, а Малка с Батшевой занимается. Никто не услышит».

-Ханеле, - ее голос задрожал, - как же это..., Он теперь уедет, я не могу, не могу так! И надо будет замуж выходить..., - Рахели опустилась на табурет и сплела длинные, белые пальцы.

-Замуж, - мрачно подумала она. «За кого-то из ешивы. Сейчас подождут, пока траур, а через месяц уже и сватать начнут. Еще в прошлом году приходили, но мама с папой сказали, что можно и не торопиться. А сейчас мне семнадцать..., - она тяжело вздохнула. «Разве что только отложить согласятся, у меня папа на руках, сестры...»

-Надо, - согласилась Ханеле, пробуя суп. «Ибо сказано: «Нехорошо человеку жить одному, - серый глаз подмигнул, алые губы  улыбнулись. Рахели, взяв ее за руку, шепнула: «Ханеле…, Милая, скажи, что, что будет?»

Ханеле положила перед ней курицу и всунула девушке в руки нож. «Жаркое будет, - смешливо отозвалась она. «Сейчас они с твоим отцом придут, сядете за стол, и поедите. А потом, - девушка вытерла руки о холщовый передник и погладила Рахели по голове, - потом Господь рассудит - что случится».

-Он не придет, - Рахели стала потрошить курицу. Слезы капали на деревянную доску. «После такого..., Я ему сказала, что он может вернуться к нам, еврей - всегда еврей, а он..., он ответил, что, - Рахели понизила голос, - тот, из Назарета...»

-Иисус, - спокойно поправила ее Ханеле. «Не шепчи ты так. Мудрецы его всегда обсуждали, ничего запретного в этом нет».

-Что он ему дороже, - угрюмо завершила Рахели. «Раз он не хочет…, не хочет от него отказаться...»

-Ты тоже не хочешь, - Ханеле открыла железную дверцу вделанной в стену печи, и вся кухня наполнилась запахом свежего хлеба. «И не говорил он, что Иисус ему дороже, а говорил, что не может его покинуть. Все же разные вещи, согласись, - она усмехнулась.

Рахели швырнула куски курицы на сковородку. Плеснув туда масла, девушка горько отозвалась: «Я его люблю, Ханеле. Я на него смотрю, и хочу быть с ним, - она зарделась, - ухаживать за ним, заботиться, помогать. Он хороший, такой хороший..., Но ничего, ничего не получится..., Хоть он меня тоже - любит».

Ханеле, взяв деревянную лопаточку, перевернула курицу: «Как царь Соломон сказал? «Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее». Жди, Господь все устроит, Он не хочет, чтобы люди страдали, поверь мне».

- А папа? - подумала Рахели. «Если я...- она даже не могла заставить себя произнести это слово, - если я..., Папа мне этого никогда не простит. Ему придется сидеть шиву, он потеряет работу, девочек никто не захочет брать замуж. Я все разрушу, все..., Но разве Господь такое может допустить, Он, же милосерден».

-Чем так вкусно пахнет? - раздался с порога звонкий голосок Батшевы. Она всунула белокурую голову на кухню, и, облизнулась: «Малка стирает, а я...»

-Ты тоже должна стирать, - вздохнула Рахели. «Сейчас папа и, и..., господин Корвино с кладбища вернутся, обедать сядем».

-Печенья, - потребовала Батшева: «Я лучше на стол накрою, можно?»

Ханеле порылась в холщовом мешочке и протянула девочке печенье: «Можно». Когда дверь закрылась, она обняла Рахели. Та испуганно спросила: «Что это у тебя на груди? Теплое?»

Амулет уже несколько дней был таким. Это был не обжигающий жар, как зимой, в Цфате. Это было ровное, спокойное тепло, вселявшее надежду и уверенность. «Он уже близко, - поняла Ханеле. «Я не вижу, все тускло, но я знаю - он уже близко. Скоро мы с ним встретимся, и тогда..., - дальше все было мутным, и она опять слышала крик ребенка и плеск воды.

-Все будет хорошо, - она поцеловала  висок девушки.

-Нельзя говорить дурные вещи, - напомнила себе Ханеле. Помотав головой, она отогнала видения.

На кладбище было безлюдно.  Пьетро, поднявшись с колен, в последний раз шепнув: «Мамочка..., - сказал: «Спасибо вам, рав Горовиц».

-Уже не мальчик, - понял Аарон, глядя на грустное лицо юноши. «Глаза у него другие стали. Безысходные. Как у меня, наверное. Плакал, бедный, видно же».

- Ты не волнуйся, - Аарон коснулся  его руки, - мы за могилой твоей мамы ухаживаем. У нас это мицва, заповедь, а, как я умру - кто-то из зятьев моих будет это делать.

-Кто-то из зятьев, - горько повторил  Пьетро. «Нет, я не могу ее больше видеть, не могу..., Ей же тяжело будет, моей любимой, не мучь ее, не надо. Откажись, не иди к ним...»

-Пойдем, мой хороший, - ласково позвал его Аарон. «Там девочки обед приготовили. Хоть домашнего поешь, а то в Вифлееме тебя так не накормят, на постоялом дворе. Ты один едешь?»

 -Отец Бьюкенен уже там, - кивнул Пьетро. «Мне, - он  замялся…, Моше поможет туда добраться, у него много турок знакомых. Рав Горовиц, - юноша взглянул на него, - вы знаете, что Моше...»

-Да все знают, - устало пожал плечами Аарон, вымыв руки у ограды кладбища. «Неправы его родители, дорогой мой. Жениться по любви надо, а не по расчету. Я, когда жену свою покойную встретил, у нее за душой ничего не было. В чужом платье под хупой стояла. И у меня тоже, - он вдруг улыбнулся, - голова и руки,  вот и все. Это неважно, милый мой, - он погладил седоватую бороду, - деньги, почет…, - рав Горовиц осекся и посмотрел на дорогу, что шла к кладбищу.

Теплый ветер завивал на ней пыль, человек в капоте стоял, засунув руки в карманы, глядя на них.

-Вот и рав Судаков, - хмыкнул Аарон, - не придется тебе в ешиву идти. Но ты ведь письма Ханеле передал, ты говорил.

-У меня еще одно есть, - Пьетро полез в карман сюртука. «Дядя Теодор просил ему лично в руки отдать, оно на русском. Я сейчас».

Он спустился вниз и вежливо поклонился: «Здравствуйте, рав Судаков. Я Пьетро Корвино, племянник миссис Изабеллы. Мы с вами в Венеции встречались, я тогда еще ребенком был. У меня для вас письмо, от брата вашего, старшего. У него сын родился, три года назад. Они с его женой, миссис Тео, в Россию вернулись».

Степан молчал, разглядывая лицо юноши.

-Он на Моше похож, - подумал рав Судаков, - но я это еще в Венеции видел. А если это мой сын? Никто не узнает, но все равно - нельзя, чтобы он здесь отирался. Зачем Горовиц стал его привечать, он же гой, этот Пьетро. А у Горовица дочери...

-Спасибо, - сказал он. Даже не глядя на конверт,  Степан засунул его в карман капоты.

-Рав Судаков, - Пьетро помялся, - а вы ведь  мою маму знали, Еву Горовиц? Какая она была?

Степан вспомнил холодный ливень, хлеставший во дворе, резкий, стойкий запах мускуса и ее стон: «Еще, еще, пожалуйста! Так хорошо...».

-Ваша мать была шлюха и вероотступница, - холодно ответил он, - выросшая в секте выкреста Франка, да сотрется его имя из памяти людской. Она участвовала в мерзких ритуалах, - Степан поморщился, - отдавалась сотням мужчин, еще с детства...

-А потом  она приехала сюда, соблазнять и сбивать с пути истинного евреев. Однако Господь наказал ее, лишив разума. Она умерла, как бессловесное животное, в своей грязи. Всего хорошего, - Степан посмотрел на изумленное лицо юноши. Не удержавшись, он добавил: «Ваш отец, - если он им был, конечно, - был шпион, развратник, без чести и совести».

Наверху запела какая-то птица, а они все стояли, друг напротив друга. Степан увидел, как задрожали губы юноши и усмехнулся: «Теперь он точно отсюда уберется. Незачем, чтобы все видели, как они с Моше похожи. Еще слухи какие-то пойдут, не приведи Господь...»

-Вы..., вы..., - наконец, сказал Пьетро. Махнув рукой, юноша бросился к Яффским воротам. Степан, достав письмо, порвав его на мелкие кусочки - пустил по ветру.

-Что вы ему сказали, рав Судаков? - раздался сзади холодный голос. Темные глаза Аарона блестели. Степан  понял: «Вот какой он на самом деле. Теперь видно - как он на ягуаров в одиночку охотился. Однако ничего он не посмеет сделать, он от меня зависит».

-Он меня спросил о своей покойной матери, - Степан  отряхнул рукав своей капоты. «Я ему сказал правду, рав Горовиц».

Степан не успел отшатнуться - щеку ему ожгла пощечин. Рав Горовиц спокойно опустил руку: «Не ходи сплетником в народе своем. Не убил я тебя только потому, что ты калека, - он посмотрел на правую руку Степана. Аарон, молча, направился вниз, к городу.

Рав Судаков раздул ноздри: «Рав Горовиц, можете распрощаться с работой.Пойдете милостыню просить, на пожертвования жить будете».

Он выругался себе под нос. Дернув щекой,  рав Судаков наклонился - обрывки письма лежали в пыли. Степан наступил ногой на бумагу, успев увидеть знакомый почерк брата, и сжал кулаки: «Я его уничтожу».

Аарон сидел в своем кресле, слыша голоса девочек, доносившиеся из сада. Гранатовое дерево зеленело. Он, вздохнув, осмотрел комнату, книги: «Дом нельзя продавать..., Да и не придется, с деревом я работать умею, не пропаду. Тору, наверное, мне больше не писать. Жалко, - он вспомнил свой кабинет в ешиве, запах чернил, остро заточенные перья:

-Может, уехать? Меир и Эстер всегда нам рады будут, устроюсь там раввином..., Нет, мне без Иерусалима нельзя. Как тело без души. Если б остались мы тогда в Америке, может быть, и по-другому бы все повернулось...

Дверь скрипнула. Рахели робко спросила: «Папа, а почему господин Корвино не пришел? Вы же собирались...»

-Ему сейчас одному надо побыть, девочка, - ласково ответил Аарон. «Иди-ка сюда».

Рахели присела на ручку кресла и рав Горовиц улыбнулся: «Ты на маму свою похожа, милая. Она такой была, как мы встретились. Очень красивая».

-Папа, - Рахели посмотрела на его лицо, - папа, что случилось?

Аарон вздохнул и стал говорить. Лицо дочери исказилось брезгливой гримасой. Рахели гневно выпрямилась: «Папа! Как он мог! Это же грех, грех! Нельзя даже упоминать о таких вещах, нельзя сплетничать!»

-Я ему так и сказал, - усмехнулся Аарон, рассматривая свою ладонь. «Я тебя просто хотел предупредить…- он не успел закончить. Дочь выскочила из комнаты и крикнула снизу: «Я уверена, это все ложь, ложь, и больше ничего!»

Дверь хлопнула. Аарон грустно заметил: «Кое-что там, правда, конечно. Но все равно - я верно поступил, так, как надо».  Он постоял еще немного, смотря в окно, а потом пошел в сад, к девочкам.

Рахели вырвалась на Виа Долороза: «Я знаю, где он. Господи, бедный мой, бедный…, Но ведь туда нельзя заходить, это запрещено! Кем запрещено, - разозлилась она, - лицемерами, вроде рава Судакова? Наплевать!».  Она отдышалась. Проталкиваясь через полуденную толпу, девушка  побежала к храму Гроба Господня.

Она несмело, робко заглянула внутрь - в церкви было полутемно, колебались огоньки свечей. Несильно, приятно пахло чем-то теплым, пряным. «Здесь идолы везде, - испуганно вспомнила Рахели, - и смотреть на них нельзя. Но мне, же надо Пьетро найти…»

Девушка огляделась - было тихо, на стенах она увидела тусклое, старое сияние золота. Рахели, наконец, заметила рыжую голову. Он стоял на коленях. Рахели, подойдя ближе, шепнула: «Господин Корвино…Пьетро…, Пожалуйста, не плачьте. Это все ложь, ложь - что он вам сказал, я уверена…»

Юноша все молчал. Потом, указав на стену, Пьетро тихо ответил: «Это Божья Матерь, Мария. Когда я был маленький, я смотрел на нее, и думал, что это - моя  мамочка, и она меня держит на руках. Я слышал ее, - лицо юноши исказилось, - свою маму, она звала меня…, А теперь…- он не закончил и тяжело вздохнул.

-Пьетро, - Рахели  потянулась. Не думая ни о чем, просто желая утешить, девушка прикоснулась к его руке. Она была теплой и надежной.

-Пьетро, - повторила она, -  все это ложь. Рав Судаков очень плохо поступил. Мне стыдно, очень стыдно перед вами. Я уверена, - Рахели все держала его ладонь, - что ваша мама вас очень любила. И ваш отец, если бы он знал, что вы появитесь на свет - тоже. И что они любили друг  друга, как, как…- она замялась. Пьетро глухо отозвался:

-Как я люблю вас, Рахиль. Простите, - он перекрестился. Поднявшись с колен, юноша покраснел: «Я больше ничего такого не скажу. Вам здесь нельзя быть. Давайте, я провожу вас домой. Спасибо, спасибо вам большое…»

-Рав Горовиц  говорил, что мама меня искала перед смертью. И дядя Теодор рассказывал мне, как мой отец любил мою маму, - вспомнил Пьетро. «Почему я поверил ему, …а не хорошим, уважаемым людям?»

Рахели все смотрела на него - большими, доверчивыми глазами:

-Но я хочу. Быть тут, Пьетро. Я хочу быть там, где вы. Только расскажите мне - как это, а то я совсем, совсем, ничего не знаю, - она увидела, как Пьетро счастливо улыбнулся, и пообещала себе: «Никогда, никогда он больше не будет мучиться. Будешь рядом с ним, как сказал Господь - поддержкой и опорой. Всегда, пока вы живы».

-Рахиль, - он все не верил, - Рахиль, милая, если вы из жалости, чтобы меня утешить…

Она кивнула на улицу: «Пойдемте. Здесь, наверное, нельзя за руки держаться, - девушка  хихикнула, - а я вас хочу взять за руку, Пьетро. Мы погуляем, хорошо?»

-Конечно, - он все любовался ее лицом. «Конечно, Рахиль…»

Им удалось несколько раз коснуться рук друг друга в толпе на Виа Долороза. Потом они вышли к еврейскому кварталу. Рахели грустно сказала: «Здесь так нельзя, все знают, что вы…, - она махнула рукой. Юноша и девушка шли рядом, и Пьетро  улыбнулся: «Там, у гробницы Авессалома, нет никого. Хотите, туда пойдем?»

-Конечно, - кивнула она: «Я только домой забегу, шаль возьму, и папу предупрежу, что я с вами. Подождите меня здесь, - Рахели оглянулась - улица была пустой, в ешиве, что стояла на углу, занятия были в самом разгаре. Приподнявшись на цыпочках, девушка быстро провела рукой по его щеке.

-Господи, - попросил Пьетро, глядя вслед ее стройной спине, - пожалуйста, сделай чудо. Ты же можешь. Что тебе стоит, Господи? Сделай так, чтобы мы больше никогда не расставались.

Он и не заметил, как окно во втором этаже ешивы распахнулось.

-Вот оно как, - зловеще протянул Степан, смотря на высокого, рыжеволосого юношу, и стройную девушку. Та, быстро погладив Пьетро по руке,  показала в сторону Яффских ворот. Рав Судаков затянулся трубкой, вдыхая ароматный, сизый дым. Присев за стол, взяв перо, он написал:

-Да будет всем известно, что Аарон Горовиц позволяет своим детям вести себя нескромно, не так, как подобает дочерям еврейского народа. Мы объявляем все написанные им свитки Торы и мезузы не кошерными, и запрещаем впредь пользоваться его услугами. Тот же, кто преступит этот запрет, будет подобен идолопоклоннику и апикойросу. Мы объявляем, что Аарон Горовиц отлучен от общины до тех пор, пока он не раскается в своих грехах и не вернется, вместе со своей семьей, на путь соблюдения заповедей.

Степан посыпал песком чернила: «Так-то, дорогой рав Горовиц.  Скоро приду к вам, покажу это объявление. Выгоните этого гоя за порог, и духу его тут не будет. Через три месяца Рахели будет стоять со мной под хупой. Даже раньше, после смерти жены всего неделя траура положена.

Он спрятал бумагу в шкатулку и  закрыл ее на ключ. Подхватив  том Талмуда, рав Судаков пошел заниматься.

Здесь, на холме, было тепло. Они, сидя на шали, держась за руки, долго молчали. Наверху, в чистом, голубом небе,  парили птицы.

Рахели, наконец, вздохнула: «Если я убегу с тобой, Пьетро, если об этом узнают…, папа потеряет работу, мои сестры никогда не выйдут замуж…, Так нельзя, - она грустно положила голову на колени.

-Нельзя, - согласился юноша. «Господь нам заповедовал уважать родителей, любовь моя. Поэтому я пойду к твоему отцу - просить твоей руки».

-Пьетро, - она испуганно ахнула. «Пьетро, он никогда…»

-Он хороший человек, - юноша улыбался. «Ты же знаешь, милая. Он, - Пьетро подумал, - праведник. Он поймет».

Рахели подняла какой-то камешек, и бросила его вниз: «О раве Судакове говорят, что он праведник».

-Не все, то золото, что блестит, - поморщился Пьетро  и велел себе: «Скажи ей. Такое нельзя скрывать. Если Господь смилостивится, она станет твоей женой. Как можно от нее что-то утаивать? Рав Горовиц говорил - мой дом, часть меня. Так же и Рахиль».

-Ты что? - она заметила тень на его лице. «Что случилось, милый?».

-Если мы поженимся, - юноша замолчал. Рахели поправила его: «Когда мы поженимся».

-Когда…- Пьетро встряхнул рыжей головой. «Мне надо будет уйти из Кембриджа, милая. Надо будет работать, у меня ведь семья, - он ласково взял ее за руку. Рахели боязливо сказала:

-Пьетро…Я не хочу, чтобы…

Юноша внезапно рассмеялся:

-Дурак бы я был, если бы ради университета отказался от этого, - он наклонился и погладил ее белокурые волосы. «Не пропадем. Дьяконом меня уже сейчас сделают, а экзамены я сдам - мне всего два года в университете осталось. Я сам все это пройти могу, по учебникам. Потом сан приму. Так даже лучше, - задумчиво добавил он, - у меня будет больше опыта работы в приходе.

Рахели подумала: «А что делает жена дьякона?»

-Очень, много…, - Пьетро стал загибать пальцы, - учит девочек, следит, чтобы церковь была убрана, навещает больных, собирает благотворительные пожертвования, печет пироги для угощения прихожан…

-Ничего сложного, - Рахели повернулась к нему и лукаво спросила: «А еще? Наверное, - девушка подвинулась ближе и положила голову ему на плечо,  - она любит мужа, а? Как ты думаешь?»

Ее губы были мягкими, теплыми, и пахло от нее - свежевыпеченным хлебом. С неохотой оторвавшись от них, Пьетро шепнул: «Я думаю, что ты права, любовь моя».

-Еще! - потребовала Рахели, устраиваясь у него в руках. «Мне понравилось».

-Я рад, - смешливо заметил юноша, - а то я волновался, счастье мое. У меня это в первый раз было, - он внезапно покраснел.

-У меня тоже, - призналась Рахели. Встав на колени, взяв его лицо в ладони, целуя его, она тихо проговорила: «Я с тобой ничего, ничего не боюсь, Пьетро. Сказано же - куда ты пойдешь, туда и я пойду, где ты будешь ночевать, там и я, твой народ будет моим народом, а твой Бог - моим Богом».

Пьетро обнял ее:

-А еще сказано: «Да оставит человек отца своего, и мать свою, и прилепится к своей жене, и будут они одна плоть. Ты мой дом, - он прижал ее к себе поближе, - ты  часть меня, и так будет всегда. И твоему отцу я так же скажу, - Пьетро посмотрел на ее раскрасневшиеся щеки, на блестящие глаза, и потянул Рахели за руку: «Твой папа поймет, обещаю».

На каменный купол гробницы, сел жаворонок, и, склонив голову, разглядел их. Птица запела - сладко, долго. Пьетро и Рахиль  все стояли, затаив дыхание, обнявшись, слушая его. Потом, держась за руки, они  пошли к дому Горовицей.

Они сидели на резной скамейке, под гранатовым деревом. Аарон, держа дочь за руку, вытер влажные глаза. «Папа..., - дрожащим голосом сказала Рахели, - папочка, милый, прости нас, пожалуйста..., Меня прости...»

Аарон все молчал, глядя на вечернее небо. Закат был нежным, розовым, на западе уже всходила бледная, маленькая луна. Он почему-то вспомнил, как скользило каноэ по  воде озера, как в просыпающихся джунглях что-то шуршало, щелкало, как отец, нагибаясь, шепча  - срывал травы и говорил: «У каждого растения есть душа. Надо попросить, чтобы она меня простила, и тогда этот корень вылечит больного. А иначе  пользы не будет».

Аарон вдохнул свежий, уже не жаркий воздух: «Мой отец верил духам воды и земли, дорогие мои. И был достойным, хорошим человеком.  Помните, как в Псалмах говорится: «Всякое дыхание да славит Господа».  Так что, - он погладил Рахели по щеке, - будьте счастливы».

-Рав Горовиц, - решительно сказал Пьетро, - вы знайте, пожалуйста, что я никогда, никогда не обижу Рахиль. Она для меня..., - он осекся, увидев улыбку мужчины.

-Да знаю я все, - вздохнул Аарон. «Жаль, конечно, вы далеко отсюда будете, но так лучше, - он подмигнул дочери, - незачем, чтобы сплетни ходили. Девочкам скажем пока, что ты в Англию поехала, к родственникам нашим. Как подрастут - я с ними поговорю. Сестры у тебя хорошие, они поймут». Он взглянул на уже темное небо: «Тебе еще собираться надо, милая. Я вас завтра провожу. Иди, - он подтолкнул дочь, - пожелай своему жениху спокойной ночи».

Они стояли на пороге дома, держась за руки. Пьетро шепнул: «Я кольцо в Вифлееме куплю, любовь моя. Оттуда в Яффо поедем, и  с Моше встретимся. Он ничего не скажет,  о том, что мы поженились, он человек чести».

-Я знаю, - выдохнула Рахели. «Ханеле будет рада, она тоже - как папа, все понимает. Пьетро, - девушка  посмотрела на него, - почему так? Почему праведники больше страдают? Ханеле мать свою не знала, слепой была, в детстве, папа  один жил, и сейчас маму потерял. Почему Господь их так строго судит? - девушка замолчала.

-В Мишне, - задумчиво сказал Пьетро, - рабби Ишмаэль говорит: «Я искупление для сынов Израиля». Комментатор объясняет: «Все страдания, которые должны были выпасть на их долю, я принимаю на себя, чтобы искупить их вину». Иисус тоже так говорил, - он наклонился и робко поцеловал ее в щеку: «У меня даже слов нет, чтобы сказать, как ты прекрасна. Я так тебя люблю, так люблю, Рахиль...»

-И тебе не пришлось служить семь лет, - девушка потянулась. Обняв его, Рахели прижалась белокурой головой к плечу юноши.

-Они бы пролетели, как несколько дней, - смешливо ответил Пьетро, целуя ее глаза. «Очи твои, - сказал он, - очи голубиные. Я попрошу отца Бьюкенена, у него знакомые священники, в базилике Рождества Христова, ему разрешат нас повенчать».

-А я помолюсь на могиле праматери Рахели, - улыбнулась девушка. «Все- шепнула она, - иди, мой любимый, завтра утром увидимся».

-И больше никогда не расстанемся, -  Пьетро поцеловал ее руки. «Пока не разлучит нас смерть».

Рахели внезапно вздрогнула: «Господи, отведи от нас беды и несчастья, я прошу тебя. Пусть с папой и девочками все будет хорошо».

Она вернулась в сад и устроилась под боком у отца. Аарон сидел, куря трубку. Погладив ее по голове, замявшись,  рав Горовиц проговорил: «Я, конечно, не мама, упокой, Господи ее душу. Не принято, чтобы...»

Рахели рассмеялась, и, как в детстве, подышала ему в ухо. «Мама мне тем годом еще все объяснила, когда сваты приходили».

Она вспомнила веселый голос Дины:  «Лучше меня сейчас послушай, а то потом тебе госпожа Судакова такого расскажет, что страшно станет. Этого нельзя, того нельзя...»

Рахели сидела за кухонным столом, просеивая муку. «А что можно? - она подняла на мать голубые глаза.

Дина наклонилась и поцеловала ее в испачканный мукой нос: «Почти все, - беззаботно сказала она. «Когда любишь, все само получается, но ты все равно - запоминай».

Рахели все сидела, обнимая отца, вспоминая, что ей говорила мать: «В микву меня здесь не пустят, конечно. Найду ручей какой-нибудь, рядом с Вифлеемом. И в Англии тоже  окунаться буду, Пьетро поймет».

-Ты соберись, милая, - озабоченно посоветовал отец. «Все же по морю плыть. Там, в Англии, наши родственники, не нищенкой же тебе туда приезжать».

Рахели махнула рукой: «Возьму пару платьев, и все. Пусть девочкам  останется, раз так может быть, что..., - она не закончила и Аарон усмехнулся:

-Я их прокормлю, не волнуйся. И вообще, - мужчина помолчал, - лучше бы им в Европу замуж выйти. Сама понимаешь, там люди другие. Если рав Судаков узнает, что ты с Пьетро уехала, от нас  все отвернутся.

-Или в Америку, - задумчиво сказала Рахели и шмыгнула носом: «Папочка, милый, как же я без тебя...»

-У тебя муж хороший будет, - улыбнулся Аарон и взял ее руку: «Я приеду, как внуки у меня появятся, повожусь с ними».

-Спасибо тебе, - шепнула ему дочь. Он, ласково, ответил: «Что ты, девочка, я ведь и живу - ради вас».

-Я искупление для сынов Израиля, - вспомнила Рахиль. Замолчав , девушка прижалась щекой к  теплой ладони отца.

Низкий, каменный потолок был покрыт капельками воды, в сводчатой комнате было жарко, белый пар стоял над круглым возвышением в центре.

Молодой человек, что лежал на нем, перевернулся: «Видишь, Жозеф, а ты беспокоился. Никто меня  не узнал. Мы недели через две в Египет вернемся. Мне надо своими глазами  посмотреть на местность, прежде чем вести сюда войска».

Иосиф плеснул на скамью холодной воды: «Хорошо еще, что он согласился на этом постоялом дворе переночевать, когда я ему объяснил, что турки ворота города на ночь закрывают. Но я бы не удивился, если бы он на стены полез. Не терпит задержек».

Наполеон лежал, закинув руки за голову.

-Яффо и Акра, - напомнил себе он, наслаждаясь влажной жарой. «Укрепления там слабые, мы оба города возьмем играючи. Проклятые британцы, на море они все равно, сильнее. Этот Нельсон где-то тут шныряет, со своим флотом. В море шпионов не пошлешь, это тебе не суша. Ладно, итальянская кампания закончилась нашей безоговорочной победой.  Сейчас мы отрежем путь в Индию, и поставим их на колени. Только сначала я вернусь во Францию и возьму власть в свои руки. Хватит уже этого фарса с Директорией, страной должен управлять один человек. Я, - он потянулся: «Восток стоит завоевать только ради их бань. Я очень доволен, что ты мне их порекомендовал».

-Сейчас придет местный костоправ, - усмехнулся Иосиф, - он  за восемнадцать лет не поменялся. Здесь делают отличный массаж, со снадобьями из того безжизненного озера, я вам о нем рассказывал.

Наполеон приподнялся на локте и его голубые глаза озорно блеснули: «Туда съездить, конечно, но времени нет. А жаль, очень интересно».

Иосиф вспомнил большую, холщовую палатку, раскаленный жар египетской весны и веселый голос Наполеона: «Господа ученые! Вас тут сто с лишним человек - математики, - он стал загибать пальцы, - натуралисты, химики, геологи..., Я вас не просто так сюда привез, а для того, чтобы мы изучили эту страну, эту пустыню, - он повел широким жестом вокруг себя.

-Хоть Иерусалим увижу, - подытожил Наполеон и поскреб в коротко стриженых, каштановых волосах. «Ты молодец, Жозеф, в армии теперь вшей нет, и значительно меньше солдат болеет поносом. Это из-за твоих проверок пищи, из-за того, что настаиваешь на чистоте в палатках, на кухне...»

-От грязи умирает больше людей, чем от ран, господин генерал, - вздохнул Иосиф. «Но насчет вшей - в этом климате они просто не живут, жарко им».

Наполеон звонко рассмеялся и, взяв мочалку, вытер пот: «Скажи мне, евреи - они все хотят переселиться на Святую Землю? Как твоя дочь».

-У моей дочери просто жених здесь, - пробурчал Иосиф.

За окном лил бесконечный, сырой амстердамский дождь. Элишева чихнула: «Совершенно незачем волноваться. Моше приедет сюда, мы поставим хупу, а потом отправимся обратно в Иерусалим, вот и все».

-Он мог бы остаться здесь, - осторожно заметила Джо, подняв голову от рукописи.

-Ты, милая, не жила в Иерусалиме, а мы с твоим отцом жили - там совсем другие порядки.

Иосиф молчал, затягиваясь сигарой, просматривая тетрадь с записями сына. «Для студента первого курса, - заметил он, - очень неплохо. Давид удовлетворенно улыбнулся.

Элишева  усмехнулась: «Моше меня предупреждал. Ничего, справлюсь. В Европе он жить не хочет, и я тоже - евреи должны  ехать на землю Израиля».

-Дяде Меиру это скажи, - посоветовал Давид, собирая свои учебники, -  он порадуется, если ему придется бросить государственный пост, для того, чтобы пасти овец, как царь Давид.

Элишева выразительно закатила глаза: «Я никого с собой не зову, тем более  тебя. Ты ведь в Америку собираешься, как мне кажется».

-Никуда я не собираюсь, - пробурчал брат, - кроме армии.

Иосиф потушил сигару и  погладил дочь по темноволосой голове: «В любом случае, раз мы из Тулона плывем с войсками в Александрию, я постараюсь добраться до Иерусалима, и увидеть твоего Моше. Хотя дядя Джованни и тетя Изабелла написали, что он славный мальчик, но с тех пор много времени прошло».

-Славный, славный, - успокоила его дочь.  Джо, взглянув на мужа, весело ему подмигнула.

-Не все, господин генерал, - ответил ему Иосиф. «Тем более евреи Франции, после получения гражданских свобод,  совершенно не склонны менять свое положение на зависимость от султана».

-Гражданские свободы получат все евреи Европы, - задумчиво сказал Наполеон, - после того, как мы ее завоюем. Однако мне будут нужны гарантии их лояльности. Надо подумать, как это сделать, - Наполеон  ухмыльнулся: «Сколько ты уже женат?»

-А ведь я ему сразу сказал, что моя жена  англичанка, - подумал Иосиф. «Лучше, чтобы он от меня это узнал, чем от кого-то из штабных доброхотов. Еще начнут шептать ему в ухо, что я шпион. Он только расхохотался и по плечу меня потрепал: «Майор Кардозо, я с женщинами не воюю».

-Восемнадцать лет, - ответил Иосиф.

-И ты ни разу..., - Наполеон приоткрыл один глаз и с интересом на него посмотрел.

Иосиф только усмехнулся: «Все, что мне надо - у меня дома есть. Жалко только, что так редко удается до Амстердама добраться».

-Поплывешь со мной во Францию, - коротко велел Наполеон. «Я в Париже останусь, по делам, - он тонко улыбнулся, - а ты езжай домой». Он подумал: «На две недели».

-Щедро с его стороны, - удивился Иосиф и блаженно закрыл глаза: «Зачем я ему только об амулете рассказал? Думал, он материалист, скептик, посмеется надо мной. А он сразу загорелся  - надо поехать в Иерусалим. Ничего страшного, не будет же он у Ханеле его силой забирать, он не такой человек».

-Нет, на десять дней, - поправил себя Наполеон, - ты мне в Париже нужен, - он почесал потную голову, - я  предпочитаю, чтобы вокруг меня были надежные люди.

Иосиф только вздохнул и развел руками.

Моше помахал рукой вслед удаляющимся мулам: «Дядя Аарон, вы не волнуйтесь. Я не проговорюсь ни о чем, Пьетро мне как брат. И Ханеле тоже молчать будет».

Над безжизненными горами на востоке висела полоска рассвета,  блеяли овцы, которых уже гнали на рынок, Мусорные ворота были запружены телегами. Аарон посмотрел на дорогу к Вифлеему: «Спасибо, мальчик. Ты ведь тоже  скоро уезжаешь?»

-Как ремонт закончим, Пьетро и Рахели как раз к тому времени  в Яффо окажутся. Жалко маму только оставлять, - Моше вздохнул, - так и не узнаю,  брат у меня родится, или сестра. Ничего, вернемся мы сюда - все изменится.

-Может быть, может быть, - задумчиво протянул Аарон. «Ты весточку пришли из Амстердама, мы с Ханеле тебе напишем. Деньги есть у тебя?»

Моше покраснел: «Дядя Аарон, уж вы-то не беспокойтесь, пожалуйста. У вас еще девочки на руках».

Они прошли по пустынному еврейскому кварталу - мужчины были уже  в ешивах, и Аарон  улыбнулся:

 -Провожу тебя до Яффских ворот. Хоть прогуляюсь, перед тем, как за стол садиться, на целый день. Только для молитвы и отрываюсь от работы.

Он шел рядом с Моше - невысокий, легкий, темные, уже поседевшие волосы, золотились в утреннем солнце. «Дядя Аарон, -  спросил Моше, - а это правда, что вы один жили, в лесах? И на львов охотились?»

-У нас львов не было, - расхохотался Аарон, - только ягуары. Но да, - он приостановился, - охотился. И на змей тоже, - он расставил руки, - вот таких.

Моше открыл рот и помолчал: «А вам не страшно было?»

-Я там родился и каждую травинку знал, - пожал плечами мужчина. «Твой тесть будущий, мне еще давно сказал - люди страшнее ягуаров бывают».

-Да, - мрачно отозвался Моше: «Элишева писала, что ее родители добрые люди, понимающие. И они тоже - семья наша. Но все равно, вдруг я им не понравлюсь..., Хотя Ханеле говорила, что у нас все хорошо будет».

-Ты вот что, -  сказал Аарон, - ты в Амстердаме не оставайся, не след жениху и невесте часто встречаться, сам понимаешь. Я тебе дам рекомендательное письмо к раву Соферу, в Австрию. Мы с ним в переписке. У него там ешива, и он, - Аарон усмехнулся, - тоже считает, что евреи должны жить в земле Израиля. На хлеб себе ты всегда заработаешь, - он потрепал юношу по плечу.

-Главное, чтобы отец не узнал, - угрюмо заметил Моше, -  он тогда по всей Европе письма разошлет, что я апикойрос, и чтобы меня в ешивы не брали.

-Может, - согласился Аарон, - но рав Софер и твой отец не сильно друг друга любят, поверь мне. Рав Софер его комментарии к Торе критиковал. Твой отец написал, что не след людям, живущим в скверне галута, поднимать свой голос против тех, кто, рискуя жизнью, ждет прихода Мессии на Святой Земле.

-Такое он умеет, - хмыкнул Моше. «Я помню, когда он меня еще с собой в Европу брал, там люди в синагогах рыдали, когда он выступал».

-И рука его тоже, - тихо вздохнул Моше, - помогает. Человек, который сражался с пиратами, с бедуинами...

-Особенно, - они вышли на площадь у Яффских ворот, и Аарон прищурился, разглядывая какой-то караван, - если вспомнить,  что твой отец каждый год посылает подарки турецкому наместнику. А так да, - он улыбнулся в бороду, - рискуя жизнью, конечно. Впрочем, - рав Горовиц развел руками, - пока у нас  не будет еврейского государства, здесь тоже, дорогой мой, - галут.

-Дядя Аарон! - потрясенно сказал Моше. «Вот уж не ожидал от вас...»

Аарон приложил палец к губам и весело ему подмигнул. Он почему-то взял Моше за плечи и развернул его к Яффским воротам: «Видишь тот караван? Сзади два всадника?»

-Да, - недоуменно нахмурился Моше, разглядывая широкоплечего мужчину, с побитыми сединой темными волосами, с военной выправкой. Тот, спешившись, улыбаясь,  разглядывал рынок. Второй - пониже, еще молодой,  тихо сказал ему что-то,  соскочив с коня. Мужчина показал рукой в сторону Виа Долороза.

-Тесть твой будущий приехал, - ласково объяснил Аарон. «Высокий. Видишь, сам сюда добрался. Должно быть, хочет на тебя вблизи посмотреть».

Моше побледнел. Аарон подтолкнул его: «Пошли, пошли, ты взрослый мужчина, бояться нечего».

Юноша глубоко вздохнул и последовал за равом Горовицем.

Иосиф осмотрел маленькую, беленую каморку: «Все мы когда-то так жили, дорогой мой». Моше все еще краснел. Юноша, наконец, сказал: «Дядя Иосиф, я вам обещаю, когда мы вернемся в Иерусалим, я сниму комнату лучше…»

Иосиф все стоял, прислонившись к стене, засунув руки в карманы сюртука. В комнате было чисто, на тюфяке лежала раскрытая тетрадь, рядом была пристроена простая, оловянная чернильница. «На отца, конечно, похож, - подумал Иосиф, глядя на юношу. Он был высокий, мощный, с короткой, рыжей бородой и большими руками. Серые глаза глядели прямо и немного весело.

- Дядя Иосиф, -  улыбнулся Моше, - я после Амстердама дальше отправлюсь, в Австрию. Буду там работать и учиться. Скоплю денег и хочу собственное дело открыть. Рано или поздно здесь, - он указал на улицу, - евреи настоящий город начнут возводить, за стенами. Так что строители пригодятся…

Иосиф похлопал его по плечу: «В добрый час, как говорят. Пойдем, - он кивнул на улицу, - не след рава Горовица задерживать, да и тебе работать пора».

Моше пропустил его вперед. Уже выходя на Виа Долороза, юноша спросил: «Дядя Иосиф, а ваш друг, тот,  что на постоялый двор пошел - он тоже офицер?»

-Лейтенант, - Иосиф пожал ему руку: «Тогда сегодня вечером у Горовицей встречаемся, отобедаем все вместе».

-Лейтенант, - хмыкнул Моше, провожая Иосифа взглядом, вспомнив уверенную, гордую посадку головы, и по-военному прямую спину мужчины. «Недоговаривает дядя Иосиф. Ладно, это его дело - кто там из французов захотел Иерусалим посмотреть».

Моше зашел во двор монастыря и сунул голову в дверной проем: «Отец Франческо!»

Монах выглянул наружу. Моше, показал на остатки черепицы: «К пятнице крышу закончим, колонны подновим, а потом я уеду, - он развел руками.

-Возвращайтесь, господин Судаков, - ласково заметил монах, - иначе кто строить-то будет?

Рабочие еще не пришли. Моше, ловко забравшись наверх, выпрямился во весь рост. Он смотрел на черепичные, плоские крыши, на мощные стены, на очертания гор вдали, и видел перед собой другой город - он вырывался вперед,  поднимаясь на холмы, он был окутан зеленью, - сверкающий, будто вылитый из золота.

-И будет для меня Иерусалим радостным именем, похвалою и честью пред всеми народами земли, -  сказал Моше, улыбаясь, чувствуя на лице утренний ветер. «Опять будет слышен в нем  голос радости и голос веселья, голос жениха и голос невесты». Он еще раз взглянул на город. Заметив внизу рабочих, юноша крикнул: «Начинаем!».

Двое мужчин - повыше и пониже, - медленно шли по узкой улице. «Здесь госпожа Сегал жила, помнишь, -  Аарон указал на деревянные ворота. «Умерла она, теперь ее дочка кумушками заправляет. Вот за этим углом вы с Джо встречались…, - он вздрогнул - Иосиф остановил его.

-Я тебя прошу, - тихо сказал мужчина, - прошу, Аарон. Не рви себе сердце. Тебе девочек вырастить надо. Пожалуйста.

Темные глаза Аарона блестели. Иосиф, почти испуганно, понял: «Если Джо умрет, я этого не переживу. Господи, и как он только справляется? Поседел, бедняга, а ведь ему едва за сорок».

-Не буду, - слабо улыбнулся Аарон, - оно уже порвано, и не срастется. Как тебе Моше? - он испытующе посмотрел на Иосифа.

-Отличный юноша, - тот помялся: «Аарон, как ты думаешь,…Они с Пьетро…»

-Об этом Господь только знает, - развел руками рав Горовиц, - даже Ева покойная и то, наверное, понятия не имела. Они очень похожи. Конечно, они братья троюродные…»

-Или единокровные братья, - мрачно заметил Иосиф. «За Рахиль свою не беспокойся  - в Яффо сейчас есть португальские корабли. Они соблюдают нейтралитет, никто их не тронет. Моше потом из Лиссабона до Амстердама доберется, французский  язык у него хороший.

Он помолчали  и мужчина добавил:

-Я бы на твоем месте написал Горовицам насчет Малки. Можно было бы ее, конечно, за моего Давида выдать, но, боюсь, - Иосиф рассмеялся, - у нас невестка из-за океана приедет. Слишком часто он из Америки письма получает и отправляет - тоже.  Хаиму сейчас, - Иосиф задумался, - семнадцать. Как раз, пока они спишутся, пока понравятся друг другу… - они задержались на углу площади. Иосиф присвистнул: «Да это просто дворец!»

-Да, - Аарон усмехнулся, - рава Судакова хозяином Иерусалима называют, и не зря. Все, - он пожал Иосифу руку, - вечером встретимся.

Аарон скрылся во дворе ешивы.  Иосиф, постучав медным молотком в калитку, стал ждать. Засов поднялся. Очень красивая, высокая, черноволосая девушка, в простом сером платье, ахнула: «Дядя Иосиф!»

-Ханеле, - ласково начал он, и увидел тревогу в ее глазах.

-Вы очень вовремя, - сказала Ханеле, оглядываясь. Поманив его к себе, девушка что-то зашептала. «Она в спальне, - закончила Ханеле, - лежит. Я как раз хотела за акушеркой сбегать…»

-А давно кровотечение? - деловито спросил Иосиф, заходя вслед за ней в красивую прихожую, с мозаичным полом, и кедровыми сундуками. «Это папа в Венеции заказал, - рассеянно сказала Ханеле, показывая на плитку.

-Он здесь, - поняла девушка, положив руку на теплый медальон. «Здесь, совсем рядом. Я скоро его увижу. Да кто же это? - она поморщилась и услышала испуганное ржание лошадей, свист ядер, вдохнула теплый, металлический запах крови. «Не надо, - велела себе Ханеле и вздохнула: «С утра еще. Она хотела на рынок пойти, но я ее не пустила».

-Очень правильно, - ворчливо сказал Иосиф, вымыв руки в отделанной мрамором умывальне. Он взял стопку шелковых салфеток и велел Ханеле: «Пойдем. Твоя мачеха, наверняка, будет говорить, что это нескромно. Я же мужчина, не могу с ней оставаться наедине».

-Будет, - согласилась Ханеле. Иосиф, искоса посмотрел на белую, играющую румянцем щеку: «А ведь она все знает. Я бы так не смог, конечно».

-Не все, - внезапно сказала девушка, поднимаясь по каменной лестнице наверх. «Господь не посылает людям того, чего они не могут вынести, дядя Иосиф. А у дочки вашей, - девушка широко улыбнулась, - все хорошо будет».

-Спасибо и на этом, - пробурчал мужчина, входя в спальню. Внутри пахло какими-то травами. Лея, что лежала на кровати, свернувшись в клубочек, ахнула и покраснела: «Ханеле! Ты с ним одна разговаривала, одна была в комнате!»

-И вам здравствуйте, госпожа Судакова, - смешливо поклонился Иосиф, присаживаясь у изголовья. «Давно не виделись. Сара вам привет передает. У нас двое детей уже, впрочем, вы знаете, наверное».

Красивое лицо женщины посуровело: «Моше пошел против желаний своего отца, это запрещено Торой».

-Я сейчас к вам прикоснусь, - предупредил ее Иосиф, - мне надо пульс посчитать. А Моше ваш - давно совершеннолетний. Тора не запрещает думать своей головой. А что Ханеле со мной разговаривала, - так это во дворе было, с открытой калиткой. Ничего нескромного. Пульс хороший, - он посмотрел на скрытый просторным платьем живот: «Семь месяцев, госпожа Судакова?»

-Почти, - шепнула та, чуть не плача. «Господин Кардозо, но ведь еще рано…»

-А вы и не рожаете пока, - усмехнулся Иосиф, - а что кровотечение было - ничего страшного. Идет оно  еще?

-Закончилось, - едва слышно ответила Лея.

-Все равно, - он кивнул Ханеле, - я вас осмотрю. Очень аккуратно, просто немного приподнимите платье.

-Господи, стыд какой, - подумала Лея. Она мучительно покраснела. «Он ведь то место трогает…, А если это из-за Авраама? Нельзя отказывать мужу, но ведь я слышала, такое может быть опасно. С Моше он до последнего настаивал…, Хотя тогда он не настаивал, а просил.  А сейчас он просто делает то, что ему хочется, и уходит на свою кровать. Может, Иосиф ему скажет, чтобы оставил меня ненадолго. Тем более, у меня кровотечение было. Иосиф врач, Авраам его послушает…»

Иосиф вытер руки и улыбнулся: «Просто надо полежать, госпожа Судакова. Отдохнуть. Все будет хорошо».

Она посмотрела на него большими, темными глазами: «Ребенок…, С ним все в порядке?»

-В полном порядке, - уверил ее Иосиф и попросил: «Ханеле, принеси госпоже Судаковой чаю, пожалуйста».

Он спустился вниз. Ханеле, что  стояла над очагом, распрямилась: «Маме Лее…Ей ведь еще нельзя вставать?»

-Нет, - Иосиф посмотрел в окно, на чистый, выложенный камнем, без единой травинки, двор и решил: «Дождусь его. Он муж, он должен знать. Я о таком только читал, думал - ни разу в жизни не увижу».

-Тогда поднимитесь ко мне в спальню,  - велела Ханеле, заваривая чай. «Я хочу, чтобы вы меня тоже осмотрели».

-Но мы будем одни…- растерянно сказал мужчина. Ханеле закатила серые глаза: «Я приоткрою дверь, дядя Иосиф, так можно». Она улыбнулась и вышла.

В ее скромной спальне стояла только  узкая кровать и простой, деревянный стол. Полки с книгами были задернуты холщовыми занавесками. Иосиф наклонился над раскрытой тетрадью и зажмурился: «Каббала самого сложного толка. Она скрытые смыслы в Торе ищет, я видел такие таблицы».

Дверь скрипнула и Ханеле сказала: «Она заснула. Я готова, дядя Иосиф».

Потом Иосиф посмотрел на ее спокойное, красивое лицо и откашлялся: «Я могу дать тебе трав. Хотя, судя по всему, уже четвертый месяц…, Но еще можно…»

-Я не хочу, - девушка подошла к столу и захлопнула тетрадь. «И в Европу не хочу, - она повернулась и ласково сказала, глядя на изумленное лицо Иосифа: «Вы мне собирались предложить уехать. Вместе с Рахели, Пьетро и Моше».

-Откуда ты…, -пробормотал Иосиф, но потом махнул рукой: «Неважно».

Ханеле все стояла, гладя длинными пальцами переплет тетради. За окном, на чистом, голубом небе, Иосиф  заметил тучи.

-Почему? - удивился он. «Май месяц, Шавуот две недели назад отпраздновали. Не бывает дождей в это время».

Где-то вдалеке, еле слышно, загрохотал гром. «Я собиралась отправиться в Одессу, - спокойно заметила Ханеле, - но пока мне надо остаться здесь. Я что-нибудь придумаю». Она посмотрела на сосновые часы с гирьками: «Надо обед разогревать, папа сейчас придет».

-Зачем тебе? -  спросил Иосиф. «Оставаться?»

-Потому что Моше должен уехать, - Ханеле оправила холщовый передник, - у него свой путь. Кто-то должен быть здесь, чтобы ухаживать за ней, - девушка показала рукой в сторону коридора.

Иосиф похолодел и прошептал: «Ты все знала?»

-С самого начала, - горько сказала девушка. «Но нельзя, нельзя говорить дурное. А теперь, - она вздохнула, - теперь и вы знаете».

Она вышла. Иосиф увидел темные капли дождя на каменных плитах двора.

Степан снял влажную капоту, и бросил ее на сундук. Дома было тихо, только в гостиной тикали часы. Он остановился на пороге и неприязненно подумал: «Он что тут делает? К другу своему, раву Горовицу приехал, не иначе».

Иосиф поднялся и  протянул ему руку, - Степан неохотно ее пожал: «Здравствуйте, рав Судаков. Я здесь совершенно случайно оказался, приехал со своим армейским приятелем, показать ему Иерусалим».

Степан сел за покрытый кружевной скатертью, ореховый  стол. Иосиф понял: «Он изменился. Красавец, конечно, но эти глаза…., Словно лед. У Моше они другие, как  и у Ханеле. Говори уже, - он рассердился на себя.

-Вашей жене сегодня с утра было плохо, - собрался с силами Иосиф, - у нее было кровотечение. Я ее осмотрел.

-С беременностью все в порядке? - озабоченно спросил Степан.

-Ваша жена не беременна, - спокойно ответил Иосиф. Они оба услышали раскат грома - совсем близко. Серые потоки дождя за окном осветились мертвенным, ярким разрядом молнии. Иосиф поежился: «Вот какие у него глаза. Как у  трупа».

Иосиф осторожно зашел в спальню и тихо позвал: «Госпожа Судакова!». Женщина подняла голову и улыбнулась: «Я себя уже лучше чувствую, господин Кардозо. Мне надо встать..., - Лея оглянулась, - рав Судаков должно быть, уже пришел на обед.  Надо накрывать на стол...»

-Аккуратно, очень аккуратно, - велел себе Иосиф. «Она склонна к истерии, экзальтации, долго была бесплодной - у таких женщин как раз и происходят подобные вещи. Хорошо, что я Ханеле на постоялый двор отправил - пусть сделает настой успокоительный».

-Ваша падчерица его накормила, он уже в ешиву вернулся, -  Иосиф присел в кресло. «Госпожа Судакова...- он откашлялся, - понимаете, в чем дело..., У вас нет беременности...»

Ее лицо застыло, будто высеченное из камня. Лея, упрямо, сказала: «Есть. Там мальчик, я знаю. У меня пропали..., - она внезапно покраснела, - то, что у женщин бывает…, Увеличился живот, я чувствую, как дитя двигается. Скоро я рожу, - темные глаза умоляюще посмотрели на него.

-Так бывает, - ласково сказал Иосиф. «Вы просто очень хотели забеременеть, госпожа Судакова. Так бывает, - он вздохнул и оглядел красивую, уютную, комнату. Кровати орехового дерева, с кружевными подушками, были застелены шелковыми одеялами. На каменном полу, лежал персидский ковер.

-И зачем ему еще деньги? - мимолетно подумал Иосиф. «Самый богатый человек в Иерусалиме. Я  видел, он на серебре обедает. Меня, кстати, даже за стол не пригласил. В кого это у него сын такой хороший? В Теодора, не иначе».

Женщина молчала, лежа на боку, смотря куда-то мимо него.

-Что у вас пропали крови, - вздохнул Иосиф, - так вы уже в том возрасте, когда в теле женщины начинаются определенные изменения. Так называемые движения ребенка - просто плод вашего воображения. У вас в матке опухоль, она увеличена, поэтому и произошло кровотечение. Ничего страшного. Больше расти, она не будет, и совершенно не опасна, я уверяю.

-Это ребенок, - глухо сказала Лея. «Мальчик. Я знаю. Вы все сговорились, вы хотите  его украсть, забрать у меня...»

-Отлично, - зло подумал Иосиф. «Психоз в полной его красе. Пусть она лучше спит. Ханеле за ней поухаживает».

Дверь приоткрылась и Ханеле просунула голову в спальню: «Все готово, дядя Иосиф. Мама Лея, - она ласково наклонилась над женщиной, - я вам трав принесла, вам от них лучше будет. Потом Тору почитаю, а вы отдохнете».

-Ты меня хочешь отравить! - выплюнула Лея. Оттолкнув руку Ханеле, отвернувшись к стене, она всхлипнула: «Ты меня всегда ненавидела, дрянь, мерзавка! Не смей меня трогать. Я знаю, это ты меня прокляла, из-за тебя я была бесплодной. Меня все ненавидят, все..., Один Авраам меня любит, - Лея внезапно приподнялась с кровати и обшарила глазами комнату:

-Где он? - она требовательно посмотрела на падчерицу. «Где твой отец? Я давно его не видела, - лицо Леи внезапно исказилось, и она потерла висок. «Давно...- слабо повторила она. «Дождь, опять этот  дождь..., Авраам все реже и реже приходит ко мне..., - Лея отвернулась и, спрятав лицо в подушке,  замолчала.

Серые глаза Ханеле внезапно блеснули льдом. Она сидела, уставившись в стену, что-то шепча. Иосиф, наконец, сказал: «Это просто бред. Такое бывает, оно пройдет. Закрой ставни и запри ее, так безопасней».

Ханеле будто не слышала.

-Бред, - повторила она и встряхнула головой: «Конечно, дядя Иосиф. Вашего друга на постоялом дворе не было, мне сказали, он гулять пошел. Я ему записку оставила».

Они тихо вышли. Ханеле, поворачивая ключ в замке, усмехнулась: «Только он не лейтенант, дядя Иосиф, а генерал. Наполеон Бонапарт его зовут, мы тоже о нем слышали. Моше мне говорил, что вы офицер в его армии».

Иосиф развел руками: «Прости. Сама понимаешь, он не заинтересован, чтобы...»

-Нет, конечно, - Ханеле посмотрела за окно и рассеянно сказала: «Дождь заканчивается. Но это не последняя гроза. Дядя Иосиф, если вам не трудно - побудьте у нас, пожалуйста. Отец не раньше полуночи вернется, а мне надо отлучиться, - она положила руку на глухой воротник платья.

Медальон излучал ровное, спокойное тепло и девушка улыбнулась.

-Разумеется, - успокоил ее Иосиф. «Я постараюсь все-таки дать твоей мачехе снадобье, так будет лучше. Ханеле, - он замялся, - а что ты будешь делать…- он кивнул на еще плоский живот под серым, глухим платьем.

Она ничего не ответила. Спустившись по лестнице, указав ему на гостиную, девушка кивнула: «Я скоро».

Никто не знал об этой комнате. Когда-то давно ее снимал Аарон Горовиц, начинающим писцом. Потом хозяин пристройки, торговец, умер, не оставив наследников. Дом потихоньку разваливался. Он стоял в бедном квартале,  по дороге к Яффским воротам.  Ханеле пробралась туда еще подростком. Под полом она хранила те рукописи, которые нельзя было держать дома. В ящиках старого, оставшегося еще от Аарона стола, лежали пергамент и чернила.  Она редко писала амулеты - каждый из них требовал долгой, сосредоточенной работы, подготовки, что длилась месяцами, да и отлучаться из дома она могла нечасто. Однако золота - оно тоже было под половицей, в шкатулке, уже было столько, что Ханеле знала - она сможет добраться до гор, сможет содержать себя и ребенка.

Амулеты стоили дорого, очень дорого. Ханеле даже не интересовалась, кто их заказывает. Она получала записки из Европы, от уважаемых раввинов. Читая их,  девушка улыбалась - это были те же самые люди, что издавали письма, запрещавшие пользоваться магией. «Может быть, - думала Ханеле, - они сами их носят».  Она отправляла запечатанные конверты с купцами, что ездили в Европу, и с теми же купцами ей передавали деньги.

Она оглянулась, - на пыльном, заброшенном дворе никого не было, - и скользнула в темный дверной проем. Ключ повернулся в старом замке. Она, вздрогнув, услышала веселый, мужской голос: «Я здесь».

-Я вас просила подождать на улице, - Ханеле повернулась.  Она увидела, как сверкают голубые глаза. «Какая, красавица, - восхищенно подумал Наполеон. «Выше меня, правда, на две головы. И одеваются они тут все, как монашки. Впрочем, ей даже идет».

-На меня обращают внимание, - он показал на свою непокрытую голову и  простого покроя сюртук. «Спасибо за карту, - он с удивлением посмотрел на девушку, - вы отлично чертите. Я сразу нашел, где это.

Медальон грел ее сердце, как солнечные лучи, как спокойный, полуденный, летний воздух. Ханеле вздохнула и напомнила себе: «Только хорошее».

Они зашли в крохотную, чистую комнату, где, кроме стола и грубого табурета - ничего не было. Ханеле взяв старую, с пожелтевшими страницами книгу,  спрятала ее в нишу за холщовой занавеской.

Дверь была полуоткрыта. Ханеле, поймав его взгляд, объяснила: «Так положено. Иначе нескромно, мужчине и женщине нельзя оставаться вдвоем, наедине». Она присела на табурет. Посмотрев на него снизу вверх, девушка заставила себя не улыбаться - он восхищенно разглядывал ее лицо.

-Я тут работаю, - почти сурово заметила Ханеле. «Вы хотите посмотреть на амулет, о котором вам рассказывал господин Кардозо».

Он только кивнул головой. Девушка отвернулась - он заметил слепящий блеск белоснежной кожи. Ханеле расстегнула верхнюю пуговицу на платье. «Да что это со мной, Господи, - бессильно подумал Наполеон. «Что я, женщин никогда не видел? Тем более эта - просто очередная шарлатанка, мало ли в Париже гадалок и прорицательниц?»

-Я не гадаю, - ее лицо, на мгновение, стало скорбным. «Это запрещено, Торой. Вот, - на узкой, нежной ладони лежал золотой медальон. Пуговицу, - заметил Наполеон, - она не застегнула.  Ханеле нажала на крышку. Он увидел два старых, свернутых свитка.

Они стояли друг напротив друга, в комнате царила тишина. Ханеле, наконец, сказала: «Только вы его не получите. Никто не получит..., - девушка  замялась. Наполеон, на мгновение, вспомнил сырую темноту пирамиды и голос проводника: «Есть силы, которые лучше не будить, господин генерал».

-Он и вправду  делает человека непобедимым? - хмыкнул Наполеон. От нее пахло недавно прошедшим дождем, черные косы спускались на стройные плечи. Он заставил себя не смотреть на шею, где  билась нежная, голубая жилка.

-Нет, - алые губы улыбнулись. «Он просто хранит любящие сердца, вот и все. Каждый берет себе половину, и вы видите друг друга. Только нужна любовь, - девушка помолчала, - настоящая. Между мужчиной и женщиной, между родителем и ребенком..., А если нет любви - тогда Всевышний обрушивает свой гнев на этого человека. Или если кто-то другой взял амулет. Не тот, кому он был предназначен».

-Наполеон рассмеялся и отступил от нее: «В таком случае я бы его и не взял, я никого не люблю».

-Вы женаты, - невзначай заметила Ханеле. Он подавил улыбку: «Это ничего не значит. Спасибо, - он вежливо поклонился. Ханеле вдруг сказала: «Я могу написать вам амулет, который делает человека непобедимым. Если вы хотите, конечно. Только для этого, - она покраснела, - вам придется отказаться от любви».

-Пишите, - озорно велел Наполеон. «Это что-то стоит, я деньги имею в виду?»

Она только грустно покачала головой. «Я же вам говорила - надо отказаться от любви, вот и все».

-Я предпочитаю войну, - расхохотался мужчина.  Он  поднял голубые глаза и серьезно сказал: «Я не люблю всякую мистику, но вы другая. Вы видите, как я умру? На поле боя, конечно?»

-В своей постели, - ее глаза были похожи на грозовые тучи. «И еще очень не скоро».

Наполеон спросил: «А где?»

-Вспомните сочинение, которое вы писали курсантом, - она отчего-то усмехалась. «Вы там упоминали это место».

-Я писал сотни сочинений, - развел руками мужчина. Ханеле, вздохнув, добавила: «Я передам вам амулет через господина Кардозо. Всего хорошего».

Он поклонился и задержался на пороге: «Ковчег Завета? Тот, из Библии? Он уцелел?»

Ханеле только кивнула.

-Вы, конечно, знаете, где он, - пробормотал Наполеон. Он внезапно ухмыльнулся: «В любом случае, я привык воевать так, как положено».

-Зачем же вам тогда амулет? - поинтересовалась Ханеле.

-Как память об Иерусалиме, - Наполеон внезапно замолчал и утвердительно заметил: «Вы догадались - кто я такой».

Она стояла перед ним - высокая, гибкая, с чуть разрумянившимся лицом. «Да», - тихо ответила Ханеле.

-Я  так и думал, - он опять поклонился, и, отчего-то махнув рукой, вышел.

Ханеле выглянула в маленькое, мутное окошко, но на дворе уже никого не было. «Отказаться от любви, - шепнула девушка.

Ее губы сложились в горькую складку: «Господь не посылает людям того, чего они не в силах перенести, помни. Надо просто ждать».

Она встряхнула головой. Заперев каморку,  Ханеле быстрым шагом пошла к дому Горовицей.

Он проснулся на рассвете от крика муэдзина - тоскливого, протяжного. Наполеон уже слышал их в Египте, но этот был особенно горьким. В раскрытые ставни была видна тусклая полоска рассвета, утро было еще прохладным. Он положил руку на грубый, серебряный медальон, что висел у него на шее. Торговец  долго навязывал ему что-то вычурное, однако он, на своем рыночном, подхваченном в походе, арабском, коротко велел: «Вот этот».

Амулет был простым - кусочек пергамента с аккуратно вырисованными, причудливыми буквами, какими-то странными, детскими значками. Наполеон вздохнул: «Все это чушь, конечно. Надо вернуться к ней, забрать ее отсюда, увезти в Париж...»

Он вспомнил белую, нежную кожу, вороные волосы, серые, дымные глаза: «Во-первых, у тебя есть жена. И ты ее, даже, кажется, любишь..., Не так, - он застонал сквозь сжатые зубы. «Не лги себе. Тебе просто не по пути с этой Ханой. Так бывает. Бог так шутит, не иначе». Он повернулся на бок. Взяв с простого табурета портсигар, Наполеон чиркнул кресалом: «Какой Париж? Какая из нее любовница? Да и не согласится она».

Наполеон услышал ее грустный голос: «Надо отказаться от любви...».

-Надо, - сев в постели, он раскурил сигару. «Я не могу себе позволить слабостей - ни сейчас, ни тем более, потом, когда я стану императором. А любовь, - он закрыл глаза и увидел ее, - это слабость. Вот и все».

Он еще посидел, не двигаясь, просто любуясь ее лицом, а потом потушил сигару. Наполеон потянулся:

-Жозеф своими врачебными делами занят, а я пока пойду к проводнику, которого он мне рекомендовал. Посмотрим еще раз на местность вокруг города. Вряд ли здесь придется воевать, кроме портов и побережья, мне ничего не нужно, но вдруг. Лучше быть подготовленным.

Все время, пока он умывался, пока проверял пистолеты, пока, одевшись, он не сбежал по деревянной лестнице вниз - туда, где уже вкусно пахло кофе и лепешками, - он все время видел перед собой ее - высокую, стройную, легко дышащую.

Наполеон остановился на пороге низкого, сводчатого, каменного зала, и пообещал себе: «Я ее найду. Не сейчас, сейчас мне нечего ей предлагать. Потом я предложу ей корону Франции. Да, - он внезапно улыбнулся, - так будет правильно».

Он пригладил каштановые, выгоревшие на концах волосы и весело крикнул хозяину, что хлопотал у очага: «Кофе, уважаемый, и покрепче!».

У Яффских ворот было шумно, рынок съезжался, торговцы раскладывали свои лотки. Пахло пряностями, жареным мясом. Ханеле, посмотрев на брата, строго велела:

-Деньги откладывай, обязательно. Слышал же, что дядя Иосиф сказал - в Амстердаме пойдешь к тому банкиру, которого он рекомендовал. Он возьмет твой вклад, на три года, под процент. Как раз к свадьбе уже приличная сумма накопится.

-Это твой вклад, - упрямо отозвался Моше. «Твое золото. Может, не надо, я заработаю...»

-Заработаешь, - согласилась сестра. «Только тебе надо обедать, одеваться, книги покупать. Это мой подарок, - она, оглянувшись, вздохнула: «Пора домой, маму Лею кормить».

Моше  жалобно, как ребенок, спросил: «Ханеле..., Мама оправится?»

-Дядя Иосиф сказал, что да, - она, на мгновение, прикоснулась к руке брата, и вспомнила строгий голос отца: «Моше уже девять, тебе нельзя его больше трогать. Когда вы наедине,  обязательно открывай и дверь на улицу, и калитку в ограде. Иначе будет нескромно».

-Я за ней присмотрю, - пообещала Ханеле. «Передавай привет, - она понизила голос и подмигнула ему, - нашим друзьям. И семье дяди Иосифа - тоже. Элишева замечательная, у вас все будет в порядке».

-Обязательно, - Моше взял под уздцы своего мула. «Одна сума походная, и все, - озорно понял юноша. «Ничего, справимся. Руки у меня на месте, голова тоже. Вернемся в Иерусалим с Элишевой - сразу начну свой дом строить, не нужно мне ничего отцовского».

-Ты маме потом скажи, что я уехал, - попросил Моше. «Как ей лучше станет. А ему..., - он не закончил. Ханеле, ласково глядя на него, подумала:  «Господи, почему я все знаю, за что мне это?»

Они сидели на скамейке под гранатовым деревом. Из кухни пахло имбирем. Малка высунула темноволосую голову в сад: «Сейчас чай будет готов, папа. Тетя Ханеле, вы будете печенье?»

-Конечно, милая, - улыбнулась она.

Аарон все молчал. Потом, тяжело вздохнув, рав Горовиц развел руками. «Хоть твоему отцу это и не понравится, но разве я могу отказать?».

-Это всего на год, дядя Аарон, - Ханеле нагнулась и погладила зеленую траву. «Моше ребенком говорил, что, когда вырастет - весь Иерусалим деревьями засадит, - подумала девушка. «Так и будет. Но не сейчас».

-Через год мы с вами разведемся, и я уеду, с маленьким, - она помолчала. «Я просто не могу сейчас бросать маму Лею. Она больна и нуждается в моей помощи».

-Хорошо, - он кивнул. «Тогда на следующей неделе можно писать брачный договор. Мы все сделаем в синагоге Ари, рано утром. Твой отец и не узнает ничего.  А когда? - он, краснея, кивнул куда-то в сторону живота Ханеле.

-В октябре, - спокойно ответила девушка.

Аарон погладил бороду. «Это ему еще больше не понравится, дорогая моя. Получается, что..., - он замолчал и Ханеле улыбнулась: «Что вы, дядя Аарон. Разумеется, я ему скажу правду». Красивая бровь поднялась: «Но не всю, конечно. Скажу, что меня соблазнили и тот человек уехал. В брачном контракте можно написать, что я не девственница. Все равно в синагоге Ари одни старики полуслепые, никто его проверять не будет».

 Аарон подумал. «Когда я вслух его читать начну, то просто пропущу это место. Они там и глухие к тому же. Не грусти, - он искоса взглянул на девушку, - все устроится.  Твоя мачеха оправится, обязательно».

-Я была уверена, уверена, что это он, - горько подумала Ханеле. «Тогда, с Нахманом, амулет меня предупреждал, он был такой раскаленный. И я все равно - не послушалась, потому что хотела попробовать, как это. И попробовала. Но сейчас, с ним..., Неужели я ошиблась? Он, - девушка незаметно положила руку на горло, - Он ошибся? Но Господь всегда, все знает..., Значит, надо просто ждать. Мы еще встретимся, обязательно. Он меня найдет, - уверенно сказала себе девушка.

-Мне легче будет затеряться, дядя Аарон, - добавила она, поднимаясь. «Получу новый паспорт, на вашу фамилию.  Горовицей все же больше, а Судаковы одни. Моего отца все знают».

Она посмотрела на хмурое лицо мужчины и велела себе: «Нет, нельзя. Не говори ему ничего. Ему и так  трудно».

-Рано или поздно, - вздохнул Аарон, - все будет хорошо. Пойдем, чаю выпьем, - он распахнул перед ней дверь на кухню.

-Ему я ничего говорить не буду, - твердо ответила Ханеле брату.

Отец только изредка заходил в ту комнату, где лежала мачеха. Он вставал еще до рассвета, шел в микву, потом - на молитву, и возвращался поздно ночью. Он спокойно выслушал Иосифа и развел руками: «На все воля Божья. Надо молиться, чтобы она выздоровела. Надо быть более тщательным в соблюдении заповедей, давать цдаку...»

Иосиф, было, открыл рот, но увидев глаза Ханеле - замолчал. Девушка выбежала на двор, вслед за ним и торопливо шепнула: «Не надо, дядя Иосиф. Вы хотели сказать, чтобы он чаще ее навещал...»

Мужчина только кивнул.

Ханеле вздохнула: «Он все равно не будет. Ей уже лучше, она раньше все время о ребенке говорила, а теперь  - нет».

Ханеле ухаживала за мачехой, - та лежала, отвернувшись лицом к стене, - умывала ее, кормила, читала ей Тору. Лея молчала, пересохшие, искусанные губы непрестанно двигались. Ханеле, прислушавшись, уловила имя отца.

-Пиши мне, - попросил Моше. «Я, как устроюсь в Австрии - сразу весточку пришлю».

-Хорошо, - Ханеле посмотрела на то, как караван мулов спускается в долину, что вела на запад и улыбнулась: «Они будут счастливы. А я? - она незаметно положила руку на живот и поморщилась, услышав плеск воды. «Нет, нет, - велела себе Ханеле, - не обращай на это внимания. Пора домой, мама Лея скоро проснется».

Она вышла на площадь и увидела девочек в темных, глухих платьях, что стайкой бежали в сторону рынка.

Белокурая девчонка отстала и заулыбалась: «Тетя Ханеле! Малка меня за треской сушеной послала. Разрешила самой сходить, потому что я уже большая!»

-Молодец, - ласково улыбнулась Ханеле, смотря на девочку, и видя перед собой раскрытую могилу на незнакомом кладбище, слыша выстрелы и женский плач. «Догоняй подружек, - велела она.

Батшева помахала ей рукой. Подхватив корзинку, девочка пошла дальше. На углу каменной лестницы, что вела наверх, сидел холеный, черный кот. «Вот бы нам такого, - восторженно сказала Батшева, склонив голову. Она несмело протянула руку. Кот, заурчав, стал бодать головой ее ладонь. «Трески тебе дам, ты меня тут подожди, - тихо велела ему девочка.

-Здравствуй, Батшева, - раздался сзади красивый, низкий голос.

Девочка потупилась и покраснела: «Здравствуйте, рав Судаков».

Он был высокий, широкоплечий, в черной капоте и шляпе. На Батшеву повеяло хорошим табаком и еще чем-то, -  теплым, пряным. «Я увидел, как ты с подружками на рынок бежала, думал - леденцов вам вынести, -  рассмеялся он, - пока собрался,  ты уже одна. Поделишься с подружками? - он передал ей холщовый мешочек. «Это Ханеле делала, миндаль засахаренный».

-Вовсе он не страшный, - недоуменно подумала Батшева. «Почему его все так боятся?»

-Спасибо, рав Судаков, обязательно, - она подняла темные глаза.

-Как у Горовица, - внезапно подумал Степан, - а волосы - материнские. Хоть и нехорошо так о покойных говорить, но нескромная была женщина.  Волосы показывала, соблазняла мужчин..., Уже не говоря о том, что там они в этой Америке делали. Туда бы надо отправиться, за деньгами. Там одни богачи. Родственник Горовица, Меир этот - в правительстве. Разберусь с Леей, когда Иосиф уедет, и можно будет об этом подумать. Только где Рахели,  сколько дней ее уже не видно. Болеет, что ли? Хватит мне одной больной.

Его голос был тягучим и сладким, приторным, как мед. «Батшева, - озабоченно спросил рав Судаков, - а где Рахели? Она не заболела?»

Девочка помотала белокурой головой:

-Нет! Она с Пьетро в Англию уехала, наших родственников навестить. У вашего брата сын родился, значит, вы теперь дядя, - зачастила девочка, - и Пьетро вам тоже родня, он говорил. Папа все письма прочитал, и все на родословном древе отметил. А у вас есть родословное древо? У меня американский паспорт есть, мне дядя Меир его выписал, я ведь в Америке родилась...- девочка перевела дух: «На озере Эри. Только я ничего не помню, я маленькая была.

-Я знаю, - ласково улыбнулся Степан. «Беги, милая».

Батшева поднялась по лестнице, размахивая корзинкой. Степан, подождав, пока она скроется из виду, процедил: «В Англию с Пьетро. Рав Горовиц, придется вам за это расплачиваться. Подождите, пока я вдовцом стану».

-Уже скоро, - пообещал себе Степан. Поправив кипу, огладив рыжую, пахнущую сандалом бороду, он  пошел обратно в ешиву.

В базилике было тихо,  пахло ладаном и воском, колебались огоньки свечей.  Рахели несмело положила руку на свой простой, деревянный крестик, и вспомнила  голос священника: «Ничего страшного, милая. Понятно, что тебе трудно, все кажется непривычным. Это вообще, - отец Бьюкенен вздохнул, - долгий путь, и он у тебя  только начинается».

Она поправила синий платок, что закрывал ее косы, и спустилась вниз - в тот придел, где венчалась с Пьетро. На полу блестела серебряная звезда, над небольшим углублением, выложенным мрамором  - горело пять лампад. Она оглянулась - на каменных, уходящих вверх ступенях, никого не было.

-Господи, - попросила девушка, - пожалуйста, сделай так, чтобы у папы и девочек все было хорошо. Чтобы мы с Пьетро спокойно добрались до Англии, и дай мне сил стать ему верной помощницей, во всех делах его, - она неумело, робко перекрестилась. На  белый палец было надето совсем простое колечко.

-Пожалуйста, - повторила Рахели, и закрыла глаза. «Как спокойно, - поняла она «Как будто я рядом с Пьетро. Господи, - она  покраснела, - здесь и думать о таком нельзя. Но как не думать…»

Ставни были распахнуты в черную, блистающую звездами ночь. Она лежала белокурой головой на его плече. Отдышавшись, нежась в его объятьях, Рахели спросила: «Это всегда так хорошо?»

-Мне откуда знать? - смешливо ответил ей муж. «У меня это в первый раз было, любимая». Он наклонился и стал медленно, нежно целовать ее. «Правильно я сделала, - томно сказала себе Рахели, - что рубашку сняла. Она и не нужна вовсе».

-Можно, - шепнул ей Пьетро, - проверить - хорошо ли будет в следующий раз.

Рахели рассмеялась. Обнимая его,  слыша, как бьется его сердце, целуя везде, куда могла дотянуться, она только кивнула.

Девушка посмотрела на нишу в полу, оставшуюся от яслей, и тихонько вздохнула:

-Хорошо, что я к этой акушерке сходила,  трав купила. И в Англии они тоже - найдутся. Пьетро  согласился. Когда он сан примет, когда у него приход будет - тогда пусть детки рождаются, сколько Господь даст. А пока нам на ноги встать надо, - девушка еще раз перекрестилась. Поднявшись наверх, она увидела знакомую, рыжую голову.

Муж стоял на коленях перед Богородицей. «Бедный мой, - ласково подумала Рахели. «Все равно родителей никто не заменит. Ничего, теперь мы вместе, до конца наших дней».

Пьетро  обернулся. Улыбнувшись, подойдя к ней, он  спросил, кивая вниз: «Тебе там больше нравится?»

-Там, - Рахели задумалась, - да.Там, как дома, - она посмотрела куда-то вдаль, голубые глаза внезапно заблестели.

Юноша ласково коснулся ее ладони, и  шепнул: «Я тоже  не люблю пышные церкви. Когда приедем домой, я тебе покажу ту церковь в Мейденхеде, где я причетником в детстве был. Там очень уютно».

Они вышли на площадь, залитую полуденным, теплым солнцем, - у их постоялого двора уже собирался караван. «Сегодня отправляемся, - вздохнула  Рахели, - дня через три уже в Яффо будем, а там нас Моше  ждет».

-Пьетро, - робко сказала она, беря мужа под руку, - а если я не понравлюсь твоим родителям? И другой родне  тоже? Я тетю Марту помню, и Элизу -  я с ней в Париже играла. А больше я никого и не знаю,  кроме американских наших родственников.

-Как ты можешь, не понравиться? - удивился Пьетро. «Тебя все полюбят. И я тебя люблю, - он наклонился и шепнул ей что-то. Рахели выслушала и хихикнула: «Раз у нас еще два часа до отправления каравана, надо быстро купить подарки, - она кивнула в сторону рынка, - и вернуться на постоялый двор».

-Я бы прямо сейчас вернулся, - он широко, счастливо улыбнулся: «С работой все устроилось, кажется. Отец Бьюкенен дал мне записку, к его однокурснику. У того приход в Лидсе, на севере. Там у дяди Питера ткацкие мануфактуры. Им всегда нужны люди». Он прижал к себе руку жены: «Справимся. Прихожане ее полюбят, она ведь добрая, заботливая...»

-Надо будет домик маленький снять, - озабоченно заметила Рахели, - на две комнаты. Больше нам не надо пока. Я шью хорошо, буду заказы брать. Проживем, - она улыбнулась. Пьетро вспомнил бесконечный, серый дождь, сырые подвалы, кашляющих, хмурых ткачей, грязь на  улицах.

-Куда я ее везу? - вдруг испугался юноша. «Она же тут выросла, под солнцем, ничего другого не знала. А если чахотка, упаси Господи..., Может быть, оставить ее в Мейденхеде, у родителей? Я буду приезжать...»

Жена  остановилась и подняла серьезные, голубые глаза: «Ты, Пьетро,  и не думай о таком. Куда ты пойдешь, туда и я пойду - и так будет всегда».

Юноша взял ее руку, и, поднеся к губам, поцеловал каждый палец. От нее пахло уютным теплом, и Рахели шепнула: «Я люблю тебя».

-И я, - он все улыбался. Жена, рассмеявшись, подтолкнула его в сторону рынка: «Сейчас увидишь, как я торговаться умею».

Они ушли, держась за руки, белокурые, выбившиеся из-под платка волосы золотились в полуденном солнце. Пьетро, на мгновение, закрыл глаза: «Она вся сияет, как тогда, в Иерусалиме. Господи, сделай так, чтобы мы всегда, всегда были вместе».

-Будем, - кивнула Рахели, и посчитала на пальцах: «Целая сума на подарки уйдет. Твоим родителям, брату твоему, дяде Питеру с тетей Мартой, их сыну, Майклу, Элизе..., Ничего, - она пожала его руку,- у меня вещей мало, справимся».

Пьетро покраснел и обещал себе: «В следующем году обязательно ей подарю что-нибудь. Бусы, браслет..., Буду откладывать, и подарю. Надо будет шелковые платья в Лондоне сшить..., - он понял, что сказал это вслух. Жена усмехнулась: «Какие шелковые платья, ты же мне рассказывал о трущобах. Обойдусь пока что, - решительно завершила девушка. Указав на лоток с посудой, Рахели велела: «Нам туда. Серебро здесь дешевое, дешевле, чем в Иерусалиме».

Они три раза уходили и возвращались, Пьетро выслушивал похвалы своему арабскому, им наливали чай. Только оказавшись у постоялого двора, глядя на свертки в руках мужа, Рахели весело сказала: «А ты  молодец».

-Меня дядя Теодор научил торговаться, он в Марокко больше года провел, - ответил Пьетро и шепнул ей: «У нас еще час, любовь моя, пошли, пошли быстрее».

Рахели коснулась его руки и почувствовала, как кружится у нее голова. «Права была мама, - вспомнила она, - когда любишь, все само получается».

Они поднялись по узкой, каменной лестнице. Пьетро, пропустив жену вперед , захлопнул дверь их комнаты.

В спальне было тихо, ставни были закрыты. Степан, присев у изголовья, ласково спросил: «Как ты?» Лея подняла голову: «Хоть бы он за руку меня взял. Но нельзя, нельзя, я еще в микву не ходила..., Господи, как мне теперь на улицу выйти, такой стыд. Все меня поздравляли, радовались...»

-Ребенок, - всхлипнула она. «Авраам, прости, прости меня...»

-Я уверен, - он все смотрел на нее, - уверен, что Иосиф ошибся и ты беременна. Врачи не всесильны, это дитя нам послал Господь, Лея, Он не мог забрать его у нас..., Ты просто должна доказать Иосифу, что там действительно - ребенок.

Его лицо было мягким, добрым, голос - низким, протяжным.  Лея, закрыв глаза, откинулась на подушки. «Конечно, - поняла она, - конечно. Я покажу ему ребенка, и он поверит...»

-Авраам, - внезапно спросила она, дрогнув ресницами, - это ты? Ты со мной сейчас?

Серые глаза мужа подернулись льдом - на единый, краткий миг. Он нежно ответил: «Ты просто устала, милая. Тебе надо отдохнуть, а те снадобья, что Иосиф прописал - они могут быть вредны для ребенка. Не стоит их пить. Просто поспи, и все».

Он вышел и Лея обрадовалась: «Дверь не закрыта. Очень хорошо, когда придет Иосиф, я спущусь в гостиную, и он увидит, что ошибается. Вот только как..., - она оглянулась и заметила на столе какой-то  металлический блеск.

-Нож, - радостно поняла женщина. «Правильно, так будет правильно. Он увидит ребенка, я ему покажу..., - Лея неслышно встала, и спрятала нож под подушку. Лея, внезапно, нахмурилась: «Откуда он? Но ведь у Авраама  тоже не было ножа, когда Господь приказал ему принести в жертву Исаака. И Господь сделал так, что появился и нож, и дрова для жертвенника. Это Господь, Он о нас заботится...».

Женщина глубоко, успокоено задышала и сама не заметила, как задремала.

Она проснулась, когда в ставни уже било заходящее солнце. Лея поднялась. Оправив постель, одернув платье, она  спрятала нож за спиной. Женщина вышла в коридор и прислушалась - снизу доносился аромат готовящейся еды, стукнула дверь, и веселый голос падчерицы сказал: «Дядя Иосиф! Мама Лея спит, с ней все хорошо.  Утром она снадобье выпила, а днем ей папа относил лекарство. Он тоже дома, проходите».

Муж сидел в гостиной, склонив голову к Талмуду, отпивая чай из серебряного стаканчика.

Иосиф стоял к ней спиной и Лея громко позвала: «Господин Кардозо!»

Он обернулся и еще успел подумать: «Мания. Надо было ей большие дозы настоев прописать. Глаза блестят, и дышит часто. Раскраснелась вся».

-Вы сейчас увидите ребенка, господин Кардозо! - торжествующе сказала Лея. Женщина одним быстрым, неуловимым движением, провела ножом по своему животу.

Иосиф  устало спустился вниз, в гостиную: «Ничего страшного, это просто царапина. Однако надо ее держать под присмотром, и не забывать о снадобьях, рав Судаков. Ханеле сейчас  с ней».

Белая, холеная рука  мужчины легла на кружевную скатерть. Иосиф вспомнил, как, он выбил нож из руки женщины, поддерживая ее. Темные глаза Леи расширились. Она, скребя пальцами по окровавленному платью, закричала: «Там дитя! Дитя! Я вам докажу, господин Кардозо!»

Рав Судаков даже с места не сдвинулся, отпивая чай, пристально глядя на жену. Рыжая борода посверкивала в лучах заката. Ханеле вбежала в гостиную и остановилась на пороге: «Дядя Иосиф...»

-Давай отведем твою мачеху наверх, - вздохнул Иосиф. Лея позволила вывести себя из комнаты. Степан, проводив их глазами, поднявшись,  раздраженно походил по гостиной. На большом комоде красного дерева сверкало серебро, тикали часы, пахло воском и немного - сандалом.

-Я был уверен, что она доведет дело до конца, - злобно подумал мужчина. «Яд ей давать опасно, да и покупать его где- то надо..., - он посмотрел на свой протез слоновой кости, что был скрыт под тонкой, кожаной, черной перчаткой. Подойдя к зеркалу, он огладил бороду, и кивнул: «Так тому и быть».

-Просто царапина, - повторил Иосиф. Рав Судаков вздохнул: «Я буду молиться, читать Псалмы, Ханеле  испечет халы и раздаст их бедным…, Мы все будем строже соблюдать заповеди..., Господин Кардозо, - он взглянул на Иосифа, - как вы считаете,  моя жена излечится от своего, - Степан пощелкал пальцами, - расстройства?»

-Со временем, - возможно, - осторожно ответил Иосиф и посмотрел на часы. «Простите, рав Судаков, мы вечером отправляемся в Яффо..., Я оставил Хане все указания по уходу. Рана не опасна, даже зашивать ее не надо».

-Моя жена, - рав Судаков помолчал, - она понимает, что с ней происходит? Она в здравом уме?

-Что вы, - отозвался Иосиф, - вы сами видели..., У нее мания, болезнь сознания, она не в себе...

-Напишите, - попросил его Судаков, подвинув к нему стопу хорошей бумаги и эмалевую чернильницу, - напишите, пожалуйста, ваше заключение, господин Кардозо. Чтобы я мог показать его здешним врачам.

-Я не так хорошо знаю турецкий, - предупредил Иосиф.

-Пишите на святом языке, - обаятельно улыбнулся Судаков. «Только печать поставьте, обязательно. Вы же известный врач, к вашему мнению прислушиваются..., Вот и сургуч, - он передал ему палочку.

Иосиф невольно покраснел. Присев, он пробурчал: «Не такой уж известный...». Он  посыпал чернила песком и передал Степану лист. Тот пробежал его глазами. Поднявшись, рав Судаков пожал Иосифу руку: «Я надеюсь, вы не против, пожертвовать деньги, которые вам причитаются за лечение - в благотворительный фонд для бедняков?»

Иосиф едва не рассмеялся вслух: «Я бы все равно не стал брать платы, рав Судаков, это же заповедь - помогать другим евреям в беде».

-Даже не проводил, - хмыкнул он, выходя во двор. Ханеле стояла у калитки. «Он там, - вдруг подумала девушка. «Я знаю, там. Все будет хорошо. Мы еще встретимся, обязательно». Она прикоснулась к медальону - металл ласково грел пальцы.

-Я буду ухаживать за мамой Леей, - тихо сказала Ханеле. «Я постараюсь..., - она не закончила. Махнув, рукой, девушка улыбнулась: «За меня не беспокойтесь, дядя Иосиф, я все устроила. Вы с дядей Аароном попрощались?»

Иосиф кивнул и, оглянувшись -  что-то шепнул ей. «Мы с ним  договорились, - сдерживая улыбку, призналась Ханеле. «Папе это не понравится, конечно, но мне уже двадцать три. Мне не надо его согласия на брак. Следующей осенью разведемся, и я уеду».

-Куда? - было, хотел спросить Иосиф, но потом только вздохнул: «Храни вас Господь».

-И вас, - отозвалась Ханеле, увидев летящие ядра, блеск штыков, бесконечную, залитую дождем равнину. «Как много, -  подумала она. «Их там будет так много..., И не спасти, никого не спасти...»

Девушка подняла засов и вздрогнула - он стоял на той стороне площади, невысокий, легкий, с прямой спиной.

-Погоди, Жозеф, - велел Наполеон и быстрым шагом пошел к ней. Он был много ниже. Закинув голову,  глядя в ее серые глаза, мужчина весело сказал: «Слушайте. Я сейчас уезжаю, по делам, но я вернусь...»

Алые губы приоткрылись, и он услышал шепот: «Меня тут не будет...»

-Наплевать, - отмахнулся Наполеон. «Где бы вы ни были - я вас найду, понятно? Хана, - рассмеялся он. «Анна, то есть. Мне всегда нравилось это имя. Так что ждите».

Она все молчала, а потом попросила: «Остерегайтесь воды. И сейчас, - она повела рукой на запад, - и потом».

-Я погибну в морском сражении?  - поинтересовался Наполеон.

-Вы умрете в своей постели, - терпеливо ответила Ханеле. «Я вам уже говорила. Просто вода вам принесет неудачи».

Он положил крепкую, смуглую руку на медальон, что сверкал в распахнутом воротнике белой, льняной рубашки, и смешливо спросил: «Вы меня проверяли? Когда я сказали, что я должен отказаться от любви?»

-Разумеется, - пожала плечами Ханеле, и лукаво добавила: «Вы отказались, помните?»

-Отказался, - пробурчал он. Встряхнув каштановой головой, все еще смотря на нее снизу вверх, Наполеон заметил: «Вы же все равно не поверили».

Она помотала черными косами.

-Так я и думал, - удовлетворенно заметил Наполеон и напомнил: «Ждите».

-Буду, - просто ответила Ханеле и захлопнула калитку. Она прислонилась к каменной стене - сердце часто, взволнованно билось, и прошептала: «Все верно. Все было верно. Спасибо тебе, Господи».

Она  услышала настойчивый, жалобный крик ребенка. Поморщившись, пробормотав: «Не хочу это видеть, не буду», - Ханеле пошла к дому.  Отец уже стоял в передней, надевая свою соболью шапку. Он холодно посмотрел на нее: «Я в ешиву, вернусь поздно». Ханеле только кивнула. Не оборачиваясь, девушка поднялась на второй этаж.

-Нельзя, - велела она себе. «Нельзя ничего делать.  Мама Лея больна. Надо, чтобы она выздоровела. Надо спокойно родить, и тогда..., - она вспомнила слова Иосифа: «Это просто бред». Она прислушалась - отец ушел. Тяжело вздохнув, Ханеле велела себе: «Спросишь у дяди Аарона о той ночи, когда умер дедушка. И надо сходить к дедушке на могилу. Что-то не так..., - Ханеле нахмурилась.

Она помнила только дождь, раскаты грома, белый свет молний, и то, как утром, шагая по мокрым камням - нашла свою игрушку.

-Я ее потом дяде Аарону отдала, - подумала Ханеле. «А тогда - пошла к Стене, там дедушка лежал, и Ева…Она что-то о Мессии говорила..., - Ханеле закрыла глаза и почти зло помотала головой: «Не могу видеть, все как в тумане. Надо ждать, - вздохнула она. Вспомнив его веселый голос, его голубые  глаза, девушка  улыбнулась.

Степан набил трубку. Чиркнув кресалом, он  развел руками: «Как видите, господа, заключение врача не оставляет надежд..., - он посмотрел на длинный стол, с разложенными по нему томами. Окно было открыто, вечернее солнце  играло золотистыми искорками на меховых шапках собравшихся.

-Нам очень жаль, рав Судаков, - сочувственно вздохнул кто-то из раввинов. «И это после того, что случилось с вашим сыном...»

-Я совершил ошибку, - грустно сказал Степан. В комнате пахло хорошим табаком, старой бумагой, снизу, из ешивы, доносился гул голосов.

-Я совершил ошибку, - повторил он. «Я позволил Моше отойти с истинного пути, пути Торы и заповедей, позволил ему увлечься идеями о том, что евреи могу создать свое государство...»

-Вольнодумство, - раздался кислый голос. «Даже хуже - вероотступничество, в Торе сказано, что только Мессия восстановит трон Давида, только он!»

-Я, конечно, - Степан оглядел комнату, - должен подать в отставку. Я, как глава ешивы обязан строже себя судить, чем все остальные.

-Что вы, что вы, рав Судаков, - испуганно зашумели люди. «Вас уважают, вы пишете книги, вы праведник..., Вступите во второй брак и у вас еще будут дети...»

-Надо собрать подписи ста раввинов из трех стран, - Степан посмотрел на бумагу, что лежала перед ним. «Это дело долгое, господа».

-Вам еще пятидесяти нет, рав Судаков, - успокоил его раввин, сидевший рядом. «Торопиться некуда, вы юноша. Мы подпишемся, подпишутся наши братья из Цфата…, Вы следующей осенью все равно едете в Польшу, в Германию, - выступать перед общинами. Соберете, - уверенно закончил он, - и женитесь».

Степан только невесело улыбнулся: «Спасибо вам, господа».

-Это мицва, - успокоил его тот же раввин. «Мицва - помочь человеку исполнить заповедь, рав Судаков».

Зайдя в свой кабинет, он удовлетворенно хмыкнул: «Отлично. Три десятка в Святой Земле, остальных я найду в Европе. Но к Горовицу надо сходить прямо сейчас. С него станется, он и вторую дочь куда-нибудь отправит».

Степан взял из ящика стола объявление. Осмотрев себя в зеркало, он перевязал пояс капоты: «Ей тринадцать. Через три года можно ставить хупу. А Лея уже не оправится - я об этом позабочусь».

Он спрятал бумагу в карман и пошел вниз.

Аарон искоса посмотрел на  дочь - Малка сидела, наклонив темноволосую голову над чистым листом бумаги. Она повертела в руках перо и несмело спросила: «А что мне писать кузену Хаиму? Я его помню, он говорил, что военным хочет быть…»

Она закрыла глаза и увидела светловолосого, сероглазого, высокого мальчика. «Тогда мамочка еще была жива, - подумала Малка. «И Батшева не родилась еще. Там так красиво, в Америке, у дяди Меира и тети Эстер такие дома…, Даже дом рава Судакова с ними не сравнишь».

Аарон улыбнулся: «Напиши об Иерусалиме, о Стене, о своих занятиях..., Хаим сейчас в Вест-Пойнте, это офицерские курсы, так что он в армию пойдет».

Малка начала медленно писать.

В гостиной тикали часы, они сидели за столом, покрытым вышитой скатертью. Аарон, с болью в сердце, подумал: «Динале вышивала. Господи, девочкам надо будет как-то сказать потом, что мы с Ханой поженимся. Они ее любят, они поймут».

Он вернулся к своему письму:

-Дорогие Эстер и Меир! Мы были очень рады узнать, что у вас и кузины Мирьям все в порядке. Желаем Хаиму успешной учебы в Вест-Пойнте,  а Натану - поступления в университет. Поздравляем Элайджу с тем, что он скоро будет капитаном своего корабля.

Я вынужден сообщить вам печальные новости - моя возлюбленная жена Дина умерла…- он, на мгновение, отложил перо, и тяжело вздохнул. «Рахели вышла замуж за Пьетро Корвино, воспитанника Джованни, и они уехали в Англию. Как вы понимаете, я это вынужден держать в тайне. Если кто-то узнает об их свадьбе, то от нас  все отвернутся. Конечно, девочкам было бы значительно легче найти себе пару в Европе или Америке…- Аарон прервался и усмехнулся: «Не след, конечно, такое писать. Получается, что я дочерям женихов выпрашиваю…»

-Стучат, папа, - Малка склонила голову набок. «Как бы Батшева не проснулась…, Пойду, открою».

Аарон проводил ее глазами - дочь была в домашнем, светлом платье: «Это Рахели перед отъездом перешила, из тех, что от Дины остались». Он вспомнил, как после хупы показывал Дине ткани. Сам того не ожидая, Аарон улыбнулся.

-К тебе рав Судаков, папа, - раздался с порога испуганный голос дочери. Он стоял - высокий, в черной капоте. Рыжая борода  мужчины горела огнем в свете свечей.

-Я вам чаю подам, - прошептала Малка и мышкой скользнула на кухню. «Она хорошенькая, - подумал Степан. « Будет рожать детей, сидеть дома, готовить…, Лею я упрячу в приют для сумасшедших, вот и все».

Он пожал руку Аарону и тот вздрогнул: «Они у него всегда холодные, даже летом».

-Садитесь,  рав  Судаков, - вежливо предложил Аарон. «Мезузы надо где-то проверить? Скажите, у кого в доме, -  он потянулся за своей записной книжкой.

Малка поставила на стол серебряный поднос с чаем.  Аарон ласково сказал: «Спасибо, доченька. Иди, отдыхай, поздно уже. Спокойной ночи».

-Спокойной ночи, - почти неслышно отозвалась девочка. Склонив голову, она вышла. Малка оглянулась на закрывшуюся дверь. Присев на ступеньку лестницы, девочка вспомнила голоса кумушек на рынке.

-Прокляли ее, - сказала госпожа Сегал, роясь в луке, - сразу понятно.

Она понизила голос и оглянулась: «Дибук в нее вселился, злой дух, надо его изгонять. Поэтому она с ума и сошла, бедная».

-А падчерица ее что же? - возразила вторая женщина. «Праведней Ханы никого в Иерусалиме нет, она не видит этого дибука, что ли?»

Госпожа Сегал поджала губы: «Если бы она праведная была, она бы замуж вышла, и деток рожала, а не за книгами сидела. Еще и в ешиве хотела преподавать, да не пустили ее, конечно. Кто ее за себя возьмет, перестарка?»

-Все же она красивая, - примирительно заметила подруга госпожи Сегал. «Единственная наследница. Моше, говорят,  к ним, - она показала рукой в сторону Виа Долороза, - ходил, упаси нас  Господь от такого, а потом и вовсе в Европу отправился. Отрезанный ломоть, - женщина махнула рукой.

Госпожа Сегал сложила лук в корзинку:

-У тетки моей покойной так было, сестры отца моего. Вышла замуж, ребенка родила, мальчика, и дибук в нее вселился. Дитя не хотела кормить, отталкивала. Говорила, что подменили его. Целый день в кровати лежала, и плакала. А потом и вовсе повеситься хотела. Муж ее в сумасшедший дом определил, а сам на другой девушке женился. И дети у них были. Так же и рав Судаков сделает, помяните мое слово.

Малка прислушалась - из-за двери доносился спокойный голос отца.

Аарон поморщился. Пробежав глазами, объявление рав Горовиц  бросил его на стол. «Пожалуйста, рав Судаков, - сказал он спокойно, - печатайте, что хотите. Моя старшая дочь уехала в Англию, повидать родственников. В этом нет ничего дурного».

-Гоев, - холодно процедил Судаков. «И отправилась туда она  с гоем, с этим Корвино, я все знаю, все!»

-Он ей тоже родня, - Аарон пожал плечами. Он указал на родословное древо, что висело на стене, в красивой, резной ореховой раме. «Как и мы с вами, рав Судаков, нравится вам это, или нет, - мужчина усмехнулся.

Степан пощелкал пальцами:

-Родня, значит. Именно поэтому они в Вифлееме, на постоялом дворе, в одной комнате жили. Не бледнейте так, рав Горовиц, у меня тоже много знакомых есть, уже и до Иерусалима весть дошла о том, как  дочь еврейского народа развратничала с гоем! - он угрожающе наклонился к Аарону.

-Впрочем, если вы будете благоразумны, мы не станем печатать это объявление, - рав Судаков положил ладонь на бумагу, - не станем подвергать вас изгнанию из общины..., И работа у вас останется.

-Как мне надо проявлять свое благоразумие, рав Судаков? - смешливо поинтересовался Аарон.

Степан раздул ноздри. Он, сдерживаясь, проговорил: «Ваша старшая дочь наверняка станет вероотступницей, если уже не стала…Вы должны сидеть по ней шиву, и никогда больше не пускать ее на порог своего дома!»

Аарон поднялся. Отпив чаю, пройдя по комнате, рав Горовиц посмотрел на темные очертания гранатового дерева в саду.

-Это мой дом, рав  Судаков, - наконец, сказал он, - и я решаю, кого пускать на порог, а кого - нет. Моя дочь и ее семья, здесь всегда желанные гости. А вас я попрошу уйти, - твердо добавил Аарон. «Прямо сейчас».

-Ты потеряешь работу, - гневно ответил Степан, - у тебя не будет денег, тебя не пустят ни в одну синагогу, твои дочери не смогут выйти замуж…

Аарон пожал плечами: «В этом доме вся мебель  моими руками сделана. Я себя и девочек прокормлю, не волнуйтесь. А молиться я у Стены могу, - он рассмеялся,  - оттуда вы меня выгнать не сумеете».

-Так вот о благоразумии, - Судаков побарабанил пальцами по столу. «Моя жена, к сожалению, сошла с ума, - он вздохнул, - врачи утверждают, что она безнадежна. Я должен получить разрешение от ста раввинов, как вы знаете,  чтобы жениться еще раз. Но я уже сейчас могу подписать договор о помолвке…»

Аарон поднял бровь. Набив трубку, он чиркнул кресалом: «Мне Иосиф об этом говорил. Очень жаль, рав Судаков. Но какое отношение…»

-Я хочу жениться на вашей дочери, Малке, - прервал его Судаков.

Девочка  отпрянула и насторожилась. «Господи, - попросила Малка, - пусть папа согласится, пожалуйста!  Иначе папе никто не даст работы, мы станем нищими, Батшева не сможет выйти замуж…, И Рахели...- она ахнула, - неужели то, что он сказал - правда? Развратничала…- Малка почувствовала, как горят ее щеки.

-Вон отсюда, - донесся до нее голос отца. Рав Судаков зло сказал: «Ты будешь жить на подаяние, а твои дочери станут шлюхами для идолопоклонников! Ты еще пожалеешь об этом!»

-Вон, - повторил отец. Дверь распахнулась, и Малка шмыгнула наверх.

Она ждала, прижавшись к стене, чувствуя, как колотится у нее сердце.  Отец закрыл дверь. Девочка быстро спустилась в переднюю. Рав Судаков уходил вниз, по улице. Малка, как была, в одних чулках, выскочила следом.

-Рав  Судаков! - умоляющим голосом сказала Малка. «Рав Судаков, постойте…»

Он обернулся - темные глаза девочки были полны слез. «Рав Судаков…- она шмыгнула носом, - я согласна выйти за вас замуж, согласна. Только, пожалуйста, не надо ничего печатать о папе. Ему и так тяжело, мама умерла…Он у нас хороший, очень хороший, и Батшева еще маленькая…, Я согласна».

В серебристом блеске луны его глаза мерцали холодом. «Я вижу, ты праведная дочь Израиля, Малка, - ласково сказал он, - ты заботишься о своем отце. И будешь заботиться о муже».

Она только кивнула, всхлипнув: «Пожалуйста…»

-Конечно, - улыбнулся рав Судаков. «Твой отец еще раскается, увидит греховность своих путей, вернется к истинной Торе. Но мы его простим, на этот раз. Ты приходи завтра в ешиву, с утра, подпишем договор о помолвке».

Малка все стояла, глядя на него. Потом, отойдя на шаг, не отрывая взгляда от его глаз, она прошептала: «Хорошо, рав  Судаков».

-Иди,  - велел он, показывая на раскрытую дверь . «Завтра встретимся, Малка».

Она побежала  к дому. Степан, усмехнувшись, надевая шапку, довольно сказал себе: «Все  устроилось».

Ханеле подошла к окну и услышала слабый голос мачехи: «Авраам..., Где Авраам? Где мой муж?» Сзади раздался шорох и Ханеле вздохнула:

-Мама Лея, ложитесь, пожалуйста. Помните, что Иосиф сказал - не надо волноваться, не надо расстраиваться. Папа в ешиве, как всегда. Сейчас я вам дам лекарство, вы поспите, а потом я воды согрею, помою вас, волосы постригу…Шабат же, - ласково улыбнулась девушка.

Она окинула взглядом комнату - раньше тут жил Моше. Кроме узкой, скромной кровати, и рабочего стола с табуретом в ней ничего не было. Отец велел перевести мачеху сюда, и навесить замки на ставни  и входную дверь. Ханеле оглянулась - Лея быстро ходила по комнате, бормоча что-то, сжав красивые, длинные пальцы. Темное, просторное платье шуршало, укрытая платком голова была опущена вниз.

-Ничего острого, колющего, режущего,- вспомнила она голос Иосифа, - никакого стекла рядом с ней, ничего опасного, и постоянный надзор. Эту болезнь еще древние греки описывали, - он помолчал, - временами она будет возбужденной, начнет быстро разговаривать, будут блестеть глаза…, Потом такое состояние сменится подавленностью и апатией. Главное, чтобы в периоде мании она не совершила какого-то непоправимого поступка, поэтому тебе придется за ней все время следить.

Он присел к столу и начал писать в тетради: «Будешь давать ей этот успокоительный сбор, три раза в день. Надеюсь, что рано или поздно она оправится, - Иосиф отложил перо и развел руками. Он помолчал: «Хороший уход за такими больными творит чудеса. Им важно жить в семье, видеть, что о них заботятся…»

-Я буду, - твердо отозвалась Ханеле и спросила себя: «А потом? Я хотела уехать,  с маленьким…, Но в следующем году мама Лея выздоровеет, обязательно». Она подошла к мачехе, и, взяв ее за руку, замерла. «Нельзя говорить дурные вещи, - напомнила себе девушка. Улыбнувшись, она встряхнула головой: «Ложитесь. Я вам Псалмы почитаю, а потом  поедим».

Она устроила мачеху в постели, - Лея только беспрестанно что-то бормотала. Раскрыв книгу, отогнав видения, Ханеле начала читать - напевным, красивым, высоким голосом.

Малка робко оглянулась - во дворе ешивы никого не было, занятия давно начались. Утро было уже жарким. Она вспомнила веселый голос отца: «Милая, я на работу, а вы с Батшевой не скучайте. Вечером пораньше приду, помогу вам убраться, а завтра Шабат - погуляем все вместе».

Малка подождала, пока отец уйдет, и строго велела сестре: «Мне на рынок надо, а ты за супом присматривай. Вернусь -  позанимаюсь с тобой».

-Я игрушки принесу, - Батшева взбежала наверх, в спальни. Девочка расставила на кухонном столе искусно вырезанных из дерева зверей - коров и овец, лошадей, попугаев, ягуаров и крокодилов. Малка взяла крокодила, и, погладив его хвост, улыбнулась. «С ним еще тетя Ханеле ребенком играла, - вспомнила девочка. «Господи, папа рассердится, когда узнает…, Но я это для него делаю, для Батшевы…, - она  оправила свой холщовый передник: «Я скоро».

Малка взглянула на пристройку, где был кабинет отца, и замялась на пороге ешивы. «Папа из-за стола встает только, чтобы на молитву сходить, - вздохнула девочка. «Он меня не увидит».

Внутри было тихо, откуда-то из-за стены доносился гул голосов.

-Малка, -  девочка увидела рава Судакова.

Он стоял на лестнице - высокий, широкоплечий, в черной капоте и собольей шапке. Он коротко улыбнулся и велел: «Поднимайся».

Малка осторожно вошла в большую, чисто прибранную комнату. По стенам блестели золотом корешки книг, за столом сидело двое - тоже в меховых шапках. Она прикоснулась пальцами к мезузе и низко опустила темноволосую голову.

Один из сидящих поднялся и гнусавым голосом, быстро, проговорил: «Сейчас мы зачитаем текст, потом вы оба, - он кивнул раву Судакову, - подпишетесь, и мы тоже - как свидетели».

Он читал, торопясь. Малка слышала только отдельные слова: «Вступить в брак, по истечении трех лет, в случае разрыва помолвки виновная сторона обязана уплатить компенсацию в размере…, - она вздрогнула - сумма была огромной. Малка и не знала, что у кого-то есть такие деньги. «Только у дяди Меира, наверное, - горько подумала девочка. «Все равно - если я разорву помолвку, рав Судаков выбросит папу из общины, ему придется идти побираться…, И Батшева, ей только восемь лет...»

Рав Судаков расписался. Положив перо рядом с чернильницей, он со значением посмотрел на Малку. Та подошла к столу. Сдерживая слезы, девочка сказала себе: «Это ради папочки, я не могу, не могу, чтобы он страдал…»

-Вот и славно, - его улыбка была доброй, ласковой, глаза - холодными, пристальными. «Через три года мы поставим хупу».

Малка и не помнила, как она оказалась во дворе ешивы. Она вышла на площадь и остановилась - Ханеле торопилась к ней, перекинув на грудь черные косы. Девушка взяла Малку за руку и покачала головой: «Малка, Малка…»

Она тяжело, взволнованно дышала. Малка, прижавшись к ней, всхлипнула: «Тетя Ханеле, это я из-за папы, я не хотела, чтобы ему было плохо».

Серые глаза девушки погрустнели. Она погладила Малку по голове: «Иди домой, милая».

Ханеле проследила глазами за худенькой, в темном платье, спиной и прислонилась к каменной ограде ешивы. «Все предопределено, но свобода дана, - вспомнила Ханеле. «Значит, Господь так решил. Сколько еще страданий будет..., - она  покачала головой, и застыла, глядя в голубое, высокое небо.

-Мама Лея выздоровеет, - твердо сказала себе Ханеле, - я сделаю то, что надо, и отец разорвет помолвку. Наверное, - мрачно добавила она. Вздохнув,  девушка открыла калитку своего дома - пора было кормить мачеху.

Вечер был тихим, листья гранатового дерева даже не шелестели.

-Еще один Шабат прошел, - подумала Ханеле, откидываясь на спинку резной скамейки. Аарон, молча, сидел рядом: «Я ее даже ругать не стал. Девочка хотела, как лучше, она же любит нас…Я посмотрел договор, там такая сумма, что за нее весь Иерусалим купить можно, -  он горько усмехнулся.

-А если я Малку в Амстердам отправлю, или в Америку, - Аарон наклонился и прикоснулся к какому-то цветку, - она все равно никогда не сможет замуж выйти, дети ее будут незаконнорожденными…, Ты сама лучше меня законы знаешь, - он посмотрел куда-то в сторону.

Ханеле  улыбнулась:

- Знаю. Может быть, дядя Аарон, и не случится этого брака. Посмотрим, - она замялась, - в следующем году. Пасквиль этот он печатать не станет. Я позабочусь обо всем, не волнуйтесь. Дядя Аарон, - попросила она, - вы же помните ту ночь, когда мой дедушка умер. Расскажите мне.

Она  увидела перед собой высокого, рыжеволосого священника и лужицу едкой жидкости, что испарялась, шипя, на камнях улицы. «Мы бежали с мамой Леей,  был дождь...- вздохнула Ханеле. «Она оставила меня и Моше у дедушки, а сама пошла домой. Папа нас оттуда забрал. Он молчал, всю дорогу. Потом начался ураган…»

Ханеле слушала тихий голос Аарона:

- Не ради отца Малка это сделала, а ради Иерусалима. Пока Аарон здесь - все будет хорошо. А потом появится кто-то еще, и займет его место. Так было всегда, так будет всегда, пока не придет Мессия. Искупление для сынов Израиля, - она встряхнула головой: «Спасибо. Были молнии, да? И гром?»

-Они были круглые, - тихо отозвался мужчина. «Как шары. Висели в небе, над городом».

-Дядя Аарон, - Ханеле взглянула на него, - вы тогда тоже  хоронили? Тела  обмывали, как сейчас?

-Нет, - он покачал головой, - тогда еще нет.

-Жаль,  -  коротко заметила Ханеле. «И вы не видели тела Александра Горовица? Хотя конечно, откуда? Он же в закрытом гробу был».

-В него молния ударила, как я слышал, - недоуменно заметил Аарон, - там  и не осталось почти ничего.

-Вот как, - медленно сказала Ханеле и поднялась: «Доброй недели, дядя Аарон. Завтра увидимся, в синагоге». Она добавила: «Господь не посылает людям тех испытаний, которые они не в силах перенести. Помните это».

-Каждый день себе повторяю, - его глаза  весело заблестели и Аарон спросил: «А ты, куда следующей осенью отправишься, с маленьким?»

-Я, - ответила Ханеле, рассеянно глядя на небо, - хочу проводить отца до Польши. Мне кажется, так будет правильно, - она хмыкнула и выскользнула в калитку.

Аарон еще долго сидел, куря трубку, глядя на блистающий, величественный Млечный Путь, на освещенные звездами крыши Иерусалима. «Все будет хорошо, - напомнил он себе, - не может не быть».

На кружевной скатерти сверкало столовое серебро, белый фарфор переливался в лучах полуденного солнца. Рав Судаков снял шапку. Вымыв руки, пробормотав благословение, он сел за стол.

-Я Лею отправлю в сумасшедший дом, - решил он, ожидая, когда дочь внесет обед, - перед тем, как поехать в Польшу.  Ханеле  возьму в Европу, чтобы она не узнала. Когда мы вернемся, уже будет поздно мою жену лечить. И у меня родятся сыновья, те, кому я передам все это…- он ласково погладил нож с рукояткой слоновой кости.

-Добрый день, папа, - раздался с порога голос дочери. Степан поднял на нее глаза и застыл - она стояла у косяка двери, высокая, почти вровень ему, тонкая, в сером, глухом платье. Волосы были плотно прикрыты таким же платком. «Какое у нее лицо, - подумал Степан, - как будто из жемчуга отлито. У той…, Елизаветы…такое же было. Светится вся. Почему она в платке?»

Рав Судаков откашлялся и осторожно спросил: «Хана, зачем ты покрыла голову?»

Он заметил на длинном пальце простое, серебряное кольцо.

Дочь взяла его тарелку.

-Я вышла замуж, - спокойно ответила Ханеле, разливая суп. Запахло курицей, остро повеяло пряностями.

Рав Судаков молчал.

-Сегодня утром, - сладко улыбнулась Ханеле, нарезая халу. «За рава Горовица, так что, папа, - она подвинула ему хлеб, - вряд ли тебе удастся напечатать  пасквиль, где ты приказываешь изгнать его из общины. Это же, - Ханеле подняла бровь, - твой зять. Люди не поймут, папа. У тебя и так, - единственный сын из дома ушел, и еще я…, - она  усмехалась, и Степан гневно велел: «Вы разведетесь, завтра же, я приказываю…»

Девушка пожала стройными плечами:

-Здесь ты, папа, не властен. Ты знаешь законы. Я совершеннолетняя, мне не требуется твое согласие на брак. Как и Малке Горовиц, - ее глаза сузились и похолодели, - бедному ребенку, который решил пожертвовать собой ради семьи. Поэтому, - Ханеле повертела на пальце кольцо, - ты и слова не скажешь против рава Горовица, понятно, папа?

Он что-то зло пробормотал сквозь зубы. Ханеле добавила:

-Иначе те комментарии к Мишне, которые ты должен отправить своему итальянскому издателю к Хануке, - задержатся.

Девушка помолчала: «На неопределенное, время. Сейчас принесу мясо, - заметила она. Уже на пороге Ханеле обернулась:

-Я буду жить здесь, разумеется. За мамой Леей нужен уход. Аарон согласен. Приятного аппетита, папа.

Дверь захлопнулась. Он, подняв нож, в сердцах выругавшись, со всей силы вонзил его в стол.

Ханеле отложила томик Псалмов и посмотрела на мачеху - та полусидела на подушках, глядя в окно. Там уже играл алый, ветреный закат, небо на западе постепенно темнело.

-Моше, - тихо сказала Лея. «Моше…, С ним все будет хорошо?»

-С Моше, - Ханеле нагнулась и поцеловала ее в лоб, - все будет в порядке, не волнуйтесь.

-Ты замуж вышла, - Лея поглядела на платок падчерицы. «Я помню, я так хотела замуж..., Я твоего отца всегда любила, с тех, пор, как увидела его, он тогда еще гоем был…, А он меня не любил…»

-Любил, - вздохнула Ханеле. «И опять полюбит, если у меня все получится, - прибавила она про себя.

 -Спите, - велела девушка, устраивая мачеху в постели. «Завтра я вас у окна посажу, и будем греться на солнышке, лето же…»

Темные глаза наполнились слезами. Лея, отвернувшись, всхлипнула: «Всегда любила, всегда…». Она поплакала и уснула, держась за руку девушки.

Ханеле осторожно высвободила пальцы и подошла к окну. Она увидела волнующееся море, темно-синее, огромное, без конца и края. Белые паруса уходили, удалялись за горизонт, он стоял на корме. Каштановые волосы трепал ветер, глаза смотрели прямо и серьезно. Он, помахав рукой, улыбнулся: «Видишь, пока все хорошо. А ты говорила, что вода принесет мне несчастье».

-Не сейчас, - сварливо отозвалась Ханеле. «Просто будь осторожен, и все».

-Буду, - серьезно кивнул Наполеон. «Я же должен к тебе вернуться, я обещал».

-Вернется, - сказала Ханеле, смотря на запад, на  спускающееся в долину,  огненное солнце.

 

Эпилог

Черное море,  осень 1799 года

Корабль быстро шел на север, подгоняемый хорошим ветром. Капитан посмотрел на высокую, тонкую женщину в  платке, что держала на руках ребенка. Тот, темноволосый, пухленький, - радостно чему-то смеялся. Они стояли на корме, во все стороны простиралось море, паруса корабля были освещены заходящим солнцем.

-Когда Одесса? - раздался сухой голос сзади.

Капитан обернулся: «При таком ветре - завтра к утру пришвартуемся в тамошнем порту».  Он взглянул на рыжую, ухоженную бороду, вдохнул запах сандала, и хмыкнул: «Бедняки. Может быть, кто-то и бедняк на Святой Земле, но только не этот Судаков».

Степан посмотрел на свой золотой брегет и усмехнулся, вспомнив  последнюю поездку в Европу, два года назад. Он услышал страстный, тихий госпожи Штейн, жены берлинского торговца: «Это лично для вас, рав Судаков…, Подарок…, Пожалуйста, не отказывайтесь, мне просто хочется, чтобы у вас осталась память обо мне…»

-Девятнадцать ей было, - Степан незаметно облизал губы. «А Малке  шестнадцать исполнится, как мы поженимся. Хорошо, она дюжину детей родит, а то и больше, мать ее плодовитая была. Не то, что Лея, - он поморщился.

Он отправил дочь и внука в Яффо, а сам остался в Иерусалиме. У Ханеле в глазах был какой-то странный, холодный огонь, но рав Судаков предпочитал не думать о нем. Уже в конце лета, увидев, что дочь ждет ребенка, он ядовито рассмеялся: «Так рав Горовиц, этот праведник, получается - прелюбодей? Сошелся с тобой, еще при жизни жены?»

Ханеле безмятежно улыбнулась: «Это не его дитя». Больше она ничего не сказала - только отворачивалась, или уходила.

-А потом родился этот...- злобно прошептал Степан, глядя на дочь и внука.

Ребенка назвали Исааком. Он был темненький, с материнскими, серыми, раскосыми глазами. Он все время улыбался. Только когда его положили на колени деду, - рав Судаков был сандаком на обрезании, дитя зашлось в припадочном плаче, судорожно дергаясь, задыхаясь. И с тех пор, каждый раз, когда Степан приближался к нему - мальчик рыдал, отворачиваясь, пряча лицо.

-Он тебя не любит, - коротко говорила дочь. Мальчик был не таким, как все. В год он еще не ходил, только ползал и сидел, улыбаясь, играя со зверями, которых ему вырезал Аарон.

Проходя по рынку, Степан слышал голоса кумушек: «Святое дитя…, Говорят, разложили перед ним  животных, и он сразу выбрал кошерных, а остальных  оттолкнул. И это в полгода всего лишь! Когда его мимо мезуз проносят - тянется к ним ручкой, госпожа Сегал…, Не иначе, как..., - женщина понизила голос. Степан зло пробормотал: «Суеверия, мерзость…, Каждый день очередь к этому уроду стоит. Если он кому улыбнется, то это хорошая примета, а если еще и потрогает - то девушка непременно замуж выйдет, а бесплодная  родит. И ведь сбывается».

С кормы донесся смех, и он решил:

-Хватит. Я уважаемый человек, глава ешивы, пишу книги…, Мне такой внук не нужен. Она молодая, родит еще. Тем более, наконец-то развелась с этим Горовицем. Как оправится она, выдам ее замуж, и оставлю в Польше. Пусть живет, как знает. А сам вернусь домой, женюсь на Малке, и тогда Горовиц у меня поплачет. А книги, - Степан улыбнулся и вдохнул соленый, морской воздух, - она же с собой рукописи не взяла. Там одних черновиков на два десятка томов.

Он вскинул голову - над мачтами корабля кружилась одинокая чайка. Степан вспомнил балкон, выходивший на гавань Ливорно и ее далекий, нежный голос: «Я вам поиграю, капитан Стефано».

-А я бы мог встать к штурвалу, - он прислонился к борту корабля и погладил бороду. «Не забыл еще, как это делается». Мальчик все смеялся. Степан, почувствовав черную, тяжелую ненависть, поднявшуюся, казалось, из самых глубин его сознания, повторил: «Он мне не нужен. Тем более, что…, Нет, он и говорить-то пока не умеет, и не научится. Но все равно нельзя рисковать. Надо все предусмотреть, как с Леей».

Жена оглянулась и недоуменно спросила: «Авраам, зачем мы идем в арабскую деревню?». Он взял ее под руку и  указал на стоящий в отдалении каменный дом: «Там есть очень хороший врач. Я хочу, чтобы он тебя осмотрел».

-Но мне уже лучше, - запротестовала Лея. Ей, и вправду, было лучше. Она пила снадобья, мания не возвращалась, и она почти не плакала. Только когда женщина возилась с Исааком, ее глаза чуть блестели.

Степан вспомнил, как, в день смерти Евы Горовиц, он стоял на той  же дороге и повторил: «Просто, чтобы быть уверенным, дорогая».

Жена  остановилась. Оглядев его с ног до головы, Лея сказала, туманно, рассеянно глядя вдаль: «Я тебя люблю, Авраам. Помнишь, был дождь, я пришла, увидела…- она осеклась  и горько покачала головой: «Это не Ханеле меня прокляла. Это она, теперь я поняла».

-Не думай об этом – ласково попросил Степан, постучав в тяжелую, окованную железом дверь. Потом он просто расплатился с надзирателем, передав ему холщовый мешок с золотом: «Это за два года вперед. Потом будете получать плату каждый год, как положено. И помните, она склонна к самоубийству, нельзя держать окна открытыми».

-Мы ее посадим туда, где нет окон, эфенди, - ухмыльнулся араб. Степан  вышел наружу, в сияние осеннего солнца, а в спину ему бился крик: «Нет! Нет! Где мой муж? Авраам, где ты? Выпустите меня отсюда!»

Он надел шапку и быстро пошел прочь, к Дамасским воротам.

-И медальон у нее заберу, - Степан все смотрел на  ребенка. «Незачем его оставлять. Выброшу в море, и все. Не приведи Господь, она поймет, как им пользоваться. Если уже не поняла. Я же понял, сразу, как только увидел, - он замер. Голос в голове был другим, незнакомым. «Он понял, - облегченно подумал Степан. «Вероотступник Горовиц».

Ханеле оглянулась. Прикрыв Исаака шалью, отвернувшись от отца, девушка ласково сказала: «Смотри, это море. А в море  рыбки».

-Мама! – мальчик прижался темненькой головой к ее груди и зевнул.

-Сегодня ночью, - велела себе Ханеле. Она услышала плеск воды и  поморщилась. Исаак захныкал. Девушка, нежно укачивая его, повторила:

-Сегодня. В Одессе вокруг него будет слишком много людей, а тут мы одни. Если все получится, он сойдет на берег собой…- она вздохнула, - настоящим…, А если нет, - в углу алого рта залегла жесткая складка, - то завтра на рассвете корабль будет уже в порту. Нахман там, я его предупредила. Он заберет мальчика и увезет к себе домой. Жене скажет, что сироту нашел. Маленький в семье жить будет, с отцом…, А меня там похоронят, - она вздрогнула, услышав откуда-то детский крик.

Исаак потер глазки и потянулся к груди. Ханеле, закутав его в шаль, быстро спустилась вниз по трапу. Степан проводил их взглядом и поежился - ветер становился холодным, а чайка все вилась над кораблем, что-то клекоча - хрипло, тревожно.

Ей снилась мать. Ханеле знала, что эта женщина, стоящая на берегу широкой, в низких берегах реки, высокая, с растрепанными ветром, черными волосами, - ее мать. Она обернулась. Посмотрев на Ханеле большими, серыми глазами, женщина протянула к ней руку. Шел мокрый снег, небо было дымным, тяжелым, и мать покачала головой.

-Ты не отомстишь, - сказала она. «Но тебе и не надо - просто сделай так, чтобы кто-то отомстил».

Ханеле, ступая босыми ногами по ледяной каше, подошла к ней. Дул, завывал ветер, река была покрыта грязно-серым, в торосах, льдом. Мать погладила ее по голове и задумчиво проговорила:

-Сначала я хотела, - она повела красивой рукой, - уничтожить все это.

 Ханеле посмотрела на выстроившиеся вдоль набережной дворцы, на тусклый блеск шпиля какой-то церкви - она поднималась над темными стенами крепости. Мать улыбалась - алыми, тонкими губами. Она пожала плечами и продолжила:

-Но мстить надо не камням, а людям. Так что…, - она усмехнулась. Ханеле услышала грохот, крики людей, дымящуюся лужу крови, что смешивалась с грязным снегом.

-Зачем? - только и спросила она.

Мать обняла ее и шепнула: «Затем, что Господь  добр, и милость его вечна, но есть вещи, которые нельзя прощать».

-Лучше помоги мне, - попросила Ханеле. «Сделай так, чтобы отец…., - она осеклась, увидев холод в глазах, матери. Та помолчала:

-Не могу. У меня другие заботы. Я здесь, чтобы свершилась месть, я не вправе вмешиваться еще во что-то. Иди сюда, - она поцеловала дочь в лоб, и оттолкнув ее, добавила: «Делай то, что должно тебе».

Ханеле положила руку на медальон, - он был ледяным, как ветер, что свистел вокруг, - и спросила: «Его писала женщина, да? Как я?»

Мать кивнула и вздохнула: «Она умерла, в разлуке со своим ребенком. Тебе повезет больше». Мать замолчала и пошла прочь - тонкая, медленно пропадающая в сыром тумане, в завесе влажного, бесконечного снега.

-Сейчас, - велела себе Ханеле. «Сейчас ты проснешься, и начнешь. Одна, никто тебе не поможет. Нахман пока такого не умеет. Но будет уметь, конечно. А Исаак…, - она услышала детский плач и помотала головой: «Нет, он спит. Надо оставить его в каюте и пойти к отцу».

За бортом корабля ревел ветер. Степан осторожно прошел по коридору с фонарем в руке и прислушался - в каюте дочери было тихо.

-Надо открыть ставни, - понял он. «Потом скажу, что она забыла их захлопнуть, ребенок проснулся, подполз к ним и выпал в море».

Он нажал на ручку двери. В каюте пахло молоком, дитя лежало в привешенной к потолку, холщовой колыбельке и спокойно спало. Дочь устроилась на койке, на боку, уткнув лицо в сгиб локтя. Степан вспомнил ее совсем девочкой, когда Ханеле брала его руку, и, подложив себе под щеку, шептала: «Папочка, ты у меня самый лучший!»

-Я ей колыбельную пел, - подумал Степан, - ту, что нам с Федей матушка пела. Про котика. У Феди сын родился, а я ему так и не написал…, Надо написать..., - он вздрогнул, и приложил руку к голове: «Нет, нет, все неправильно…, Он гой, он мне больше не брат, забудь о нем, забудь обо всех них».

Черная, беспросветная ненависть поднималась откуда-то изнутри. Он, наклонившись над колыбелью, неслышно взял ребенка. Тот, было, пошевелился, но Степан закрыл ему рот своей большой ладонью.

Исаак приглушенно заплакал и заворочался в его руках. Мужчина шагнул к закрытому ставнями окну и распахнул их. В каюту ворвался соленый, сильный ветер. За его спиной раздался голос: «Я знаю, кто ты».

В ее руке была зажженная свеча, серые глаза блестели, переливались холодным огнем.

-Слова Господни - слова чистые, серебро, очищенное от земли в горниле, семь раз переплавленное.

Ты, Господи, сохранишь их, соблюдешь от рода сего вовек, - сказала она. «Восстань же, Господь, Боже, подними руку Твою; вспомни угнетенных! Кому дано познать всю мощь гнева Твоего, страшиться Тебя  в мере ярости Твоей? Ты прибежище и твердыня моя! Боже мой, на Тебя полагаюсь!»

Ханеле подняла свечу и отшатнулась - его лицо медленно стекло вниз, обнажая кости черепа, труп захохотал - черный, скрюченный, изломанный. Она услышала отчаянный  плач сына и твердо продолжила: «Я приказываю тебе, дух презренного вероотступника, Александра Горовица, покинь это тело и возвратись на суд Господень!»

Капающий воск обжег ей пальцы. Ханеле, заставив себя посмотреть в пустые провалы глазниц, проговорила: «Я молю: Всемогущий! Храни Авраама Судакова,  как зеницу ока! Благослови его, очисти его, окажи ему милость, даруй ему неизменно справедливость Твою!»

-Он  давно мертв, - скрипуче рассмеялся тот, что стоял перед ней. Размахнувшись, одним быстрым, сильным движением, труп швырнул рыдающего ребенка в раскрытые ставни.

Обожженная, дымящаяся рука, протянулась к ее горлу, пытаясь схватить медальон.  Ханеле, отбросив свечу, оттолкнув его,  рванулась к окну. Девушка прыгнула в темную, ревущую пропасть моря и пропала из виду.

Вокруг него пахло воском, чем-то горелым, ветер шевелил холщовые простыни на койке. Рав Судаков нагнулся, и, подняв оплывший огарок свечи, бросил его в окно. Он постоял, глядя на безжизненное пространство воды. Закрыв дверь, рав Судаков вернулся к себе в каюту.

 

Пролог

Сентябрь  1799 года

Чертов мост, перевал Сен-Готард, Швейцария

Федор отряхнул мундир - шел  мелкий, холодный дождь. Пошаркав влажными сапогами о порог, нагнув голову, он шагнул в темную комнату, пахнущую табачным дымом, и кислым потом.

Внизу, в ущелье, грохотала по камням река, деревенские домики лепились к склону горы. «Когда мы с Тео из Франции шли, с запада, там богаче люди жили, - вспомнил Федор. «Впрочем, что это я - здесь который год война, на итальянской границе».

Он присел к столу и насторожился - человек, что лежал на лавке,  заворочался под шинелью. «Пусть поспит еще, - ласково подумал Федор. «Господи, семьдесят лет ему этим годом. Хотел бы я так воевать в семьдесят».

-Пришел и молчит, - раздался ехидный голос Суворова. «Истинно, медведь ты, Феденька. Сядет, насупится….- генерал усмехнулся. Откинув шинель, он сладко зевнул. Пригладив седые волосы, Суворов сел к столу и потрогал остывший оловянный кофейник: «Хозяйку звать не буду, холодного выпьем. Все равно сейчас сам пойду поглядеть, что  за туннель такой. Ну? - он требовательно взглянул на Федора.

-Да что говорить, Александр Васильевич, - неохотно ответил тот. «Туннель тридцать саженей длиной и примерно полторы  шириной, как мне местные сказали. Французов там  пять сотен, на входе, разведчики доносят. Начнем атаковать - только людей положим зазря».

Суворов улыбнулся: « Вот скажи, Феденька, на равнине воевать - приятнее? Как мы в Италии воевали?».

-Приятнее, - осторожно согласился Федор и увидел задорный огонь в глазах Суворова. Тот отпил холодного кофе: «Именно.  А военное искусство в том состоит, чтобы уметь разбить неприятеля  не там, где приятнее, а там, где победа нужна - хоть на равнине, хоть в горах, да хоть у самого черта на рогах!»

-Мы уже здесь, - мрачно сказал Федор. «На тех самых рогах, Александр Васильевич. Мост, что за туннелем - не зря Чертовым называется. Арка без перил, на высоте почти в десять саженей. Водопады со всех сторон, скалы скользкие, камни внизу…»

-Здесь везде камни, - Суворов накинул на плечи шинель: «Табаком поделись, я знаю, ты еще не весь скурил. Балует тебя Федосья Давыдовна. Посылки шлет, за что правда, - он чиркнул кресалом, и подмигнул Федору, - непонятно».

Федор довольно усмехнулся и тоже закурил:

-Есть за что, Александр Васильевич. Думал я этот тоннель обойти, но местные клянутся - там, на скалах и муха не удержится. Если бы я один был, я к горам привычный. Здесь целый отряд надо вести, не хочется жизнями людскими зря рисковать.

-Они  у Трубникова все добровольцы, конечно, - пробурчал Суворов, - но все равно, все равно…, А ты знаешь, Феденька…, - он встал. Пройдясь по комнате, генерал посмотрел на  дождь за окном: «Знаешь, что сей Бонапарт, мог бы быть нашим с тобой сослуживцем?». Суворов посмотрел на изумленное лицо Федора и велел: «Отдохни, всю ночь по скалам ползал».

Федор посидел, дымя трубкой: «Туннель, конечно, подорвать можно, Александр Васильевич.  Я бы и подорвал, дайте разрешение».

-Не дам, - отрезал Суворов. «Не хочу, чтобы Федосья Давыдовна вдовой осталась, а мальчишки  твои - сиротами. Пошел вон, спать, что сидишь?»

Федор поглядел на бумаги, разложенные по крепко сколоченному столу:

 -Александр Васильевич, а помните, в Италии еще, на военном совете, кто-то из австрийцев говорил, что у них человек есть, что горы, как свои пять пальцев знает. Проводник.

-Разведчик, - вздохнул Суворов.

-Парнишка какой-то, из французов местных,  Жан-Мари его зовут. Генерал Штраух о нем упоминал. Где же его искать теперь, в этой неразберихе? Ладно, - он похлопал Федора по плечу, - ежели ничего не придумаем до вечера - поведешь людей Трубникова в обход. Той тропой, что показали тебе. Время потеряем, но солдаты живы будут, - он выбил трубку: «Все, два часа тебе на отдых».

Федор зашел в боковую каморку. Устроившись прямо на полу, свернув шинель, подсунув ее под голову, он  потянулся к своей походной суме.

Он читал, подвинувшись ближе к свече, улыбаясь. Жена писала по-французски:

-Теодор, я тебя прошу, постарайся вернуться домой. Я понимаю, что, лучше тебя гор никто не знает, но все равно - будь осторожнее. Мы с мальчиками молимся за тебя  каждый день. Мишель отлично успевает в кадетском корпусе, когда его отпускают домой - он сам водит Петеньку, - имя было написано по-русски, - в Летний сад. Петенька учится читать, и уже разбирает буквы. Милый, милый мой, я за тебя очень волнуюсь. Говорят, что война с Наполеоном продлится еще долго. Хотелось бы видеть тебя, хотя бы иногда…, - Федор тяжело вздохнул и посмотрел на страницу - внизу детская, неуверенная рука криво выписала: «Папа».

-Милые вы мои…, - Федор, на мгновение, приложил письмо к щеке: «Как до Вены доберемся, надо его светлость найти, если он там сейчас. А нет его -  хоть как-нибудь письмо Питеру отправить. Жив этот Салават Юлаев, я и не чаял его разыскать. Пусть Майкл отца повидает, а то, как я слышал, он совсем плох».

Федор убрал письмо. Повернувшись на бок, он заснул тяжелым, мгновенным сном уставшего человека.

Когда он открыл глаза, за окном совсем потемнело.  Суворов, наклонившись, тряс его за плечо.

 -Здоров ты спать, Федор Петрович, - недовольно сказал он, - да еще, и храпеть вздумал. Ходил я, смотрел твой туннель, - Суворов крепко выругался, - битва при Фермопилах, наверняка, в лучшем месте была.

Федор поднялся и, плеснув в лицо водой из таза, вытерся холщовым полотенцем:

-Царь Артаксеркс тогда послал отряд Гидарна в обход, Александр Васильевич. Так же и мы сделаем. Вот только тропа там длинная, а время дорого…»

Суворов загадочно улыбнулся: «Пойдем, Феденька, гость у нас».

Невысокий, кудрявый, смуглый паренек в суконной куртке крестьянина, сидел за столом, нарезая кинжалом сыр. Очаг был разожжен. Юноша, увидев их, поднялся: «Сейчас будет горячий кофе, господин генерал. А вы… – он посмотрел на Федора.

-Полковник Воронцов-Вельяминов, - Суворов подтолкнул его к столу. «По инженерной части в армии моей».

-А, - только и сказал молодой человек. Глаза у него были зеленые, острые, пристальные. «Я Жан-Мари, - коротко добавил он, - вы, должно быть, слышали обо мне. Мне здесь, вообще-то, быть нельзя, - юноша  усмехнулся, - завтра надо возвращаться за линию фронта. Так что я ненадолго, - он достал из кармана куртки блокнот. Подвинув его Федору и Суворову, Жан-Мари велел: «Смотрите».

Кофейник зашипел, юноша снял его с треноги и разлил по оловянным чашкам: «Сыр свежий, от пастухов. Ешьте».

-Эта  тропа…- Федор все смотрел на искусно вычерченную карту, - французы о ней не знают, месье Жан-Мари?

-О ней даже местные и те не все знают, - юноша достал кожаный мешочек. Размяв тонкую сигару, он прикурил от свечи. «Там часто бывают обвалы, часть пути лежит через пещеру…, В общем, пастухи предпочитают ходить более длинной дорогой. Но вы ведь знакомы с пещерами, месье инженер, - паренек тонко улыбнулся.

-Конечно, - недоуменно сказал Федор. «Давайте тогда с вами там пройдем, месье Жан-Мари, пока совсем не стемнело».

Юноша глубоко затянулся. Потушив сигару, он подал руку Суворову: «Рад был увидеть великого полководца, месье генерал. Вот сведения об армии Массены, они могут вам понадобиться, - Жан-Мари передал ему конверт. «Впереди у вас, - он кивнул на север, - ледовые тропы, постарайтесь не задерживаться, зима на носу».

-Ты там осторожней, - ласково, велел Суворов  и потрепал юношу по кудрявой голове. Тот отчего-то покраснел. Натянув вязаную из грубой шерсти шапку, замотав шарф, юноша взял свой альпеншток.

Федор застегнул шинель, и они вышли в сырой, осенний вечер.

Федор осторожно перевесился через влажную скалу и увидел мост. Пока они шли по тропе, дождь стал сильнее. В сумерках были заметны очертания какого-то сарая, что прилепился к склону горы, недалеко от выхода из туннеля.

-Здесь два десятка гренадеров, не больше, - раздался сзади шепот Жана-Мари. «И на том берегу, - он протянул руку, - еще пятьдесят. Они, конечно, будут стрелять...»

-Без этого не обойдутся, - сочно сказал Федор, разглядывая узкий мост и бешеную реку внизу. Шумели водопады, воздух был сырым, пахло дымом костра, он увидел отблески пламени на воде.

-В сарае греются, - понял Федор. «У Трубникова в отряде больше солдат. Перебьем тех, кто охраняет выход из туннеля, и пойдем навстречу основным силам. Французы, что на входе  - сложат оружие, им некуда деваться будет. А вот если они мост подорвут..., - Федор решил не думать об этом.

-Потом разберемся, - сказал себе он, и услышал голос Жана-Мари: «Пойдемте, вернемся в ту пещеру. Покурим, и мне надо на север возвращаться».

-А как вы..., - внезапно спросил Федор и вспомнил, как ловко паренек пробирался по узкой, заваленной камнями тропе - справа была уходящая в тяжелые облака отвесная стена, слева - бесконечный обрыв, откуда-то снизу грохотала вода.

Жан-Мари усмехнулся, отползая назад. «Я здесь три года обретаюсь, месье Теодор. Через перевал Сен-Готард столько раз ходил, что уже со счета сбился».

Они добрались до входа в пещеру. Внутри было сухо, летучие мыши захлопали крыльями и Жан-Мари чиркнул кресалом: «Если вы хотите передать что-то его светлости герцогу Экзетеру, я к вашим услугам».

-Он в Вене сейчас? - спросил Федор, доставая свой табак.

Жан-Мари покачал головой.

-В Париже, нелегально, разумеется. Туда в ноябре, по сведениям, приезжает генерал Бонапарт.  Судя по всему, он готовит переворот. Хочет единолично править  Францией. Я тоже отсюда, - он повел рукой, - отправляюсь  в Париж, так что мы с его светлостью увидимся.

-А семья? - обеспокоенно спросил Федор. «У него ведь жена, две девочки».

-Скоро три будет, - улыбнулся Жан-Мари, выпуская дым. «Или мальчик родится. Ее светлость ждет ребенка, герцог их в Англию отправил».

-Слава Богу,- Федор перекрестился, - там безопасней.

Жан-Мари почесал нос:

-Вы, наверное, получили письмо от мистера Кроу? О том, что Пьетро женился на дочери мистера Горовица, в Иерусалиме. У них все хорошо, они в Лидсе живут. А насчет вашего брата, - паренек пожал плечами, - они с женой ребенка ждали, тем летом, а как там все обернулось - неизвестно. Мистер Горовиц пока дочери не писал.

-Погодите, - требовательно остановил его Федор, - вы откуда мою семью знаете?

Юноша только усмехнулся: «Неважно. Я слушаю вас, месье Теодор».

Федор неуверенно предложил: «Можете, запишете? Это для мистера Кроу-старшего, и для сына его, Майкла».

-У меня хорошая память, - Жан-Мари прикрыл глаза. «Так безопасней, бумаги могут прочитать другие люди, даже если сведения зашифрованы».

-Значит, крепость на Балтийском море, - подумала Мэри, запоминая названия и фамилии, - вот и хорошо, пусть меня дядя Питер и Майкл до Стокгольма проводят, а сами дальше плывут.

Она вспомнила табачный дым под потолком кофейни Фрауэнхубера в Вене и веселый голос Джона:

-Проводил, усадил в карету, через две недели они будут уже в Гамбурге. Девчонки, конечно, носом хлюпали..., - он развел руками, - но, будем надеяться, весной я с ними увижусь.

-Смотри, - поддразнила его Мэри, - и третья девочка родится.

Она была в безукоризненном, темном сюртуке, с белым, шелковым галстуком, кудрявые волосы были пострижены коротко, по новой моде.  Мэри, поймав взгляд Джона, улыбнулась, погладив себя по виску: «Называется – а-ля Тит».

-Третья девочка - тоже хорошо, - добродушно ответил Джон, наливая себе кофе. «Отличная здесь выпечка, - он разломил булочку с корицей и блаженно зажмурился. «Однако волосы тебе придется отращивать, к весне уже нужно будет носить платья».

-А зачем мне платья? - недоуменно спросила Мэри. «Я  отсюда в Швейцарию, как ты и велел, а потом  в Париж. Или изменилось что-то? - нахмурилась она.

Джон порылся за отворотом своего сюртука и протянул ей письма:

-От курьера, того, что Мадлен и девчонок в Гамбург повез. От папы, от мамы, - герцог стал смешливо загибать пальцы, - от сестрички Мораг..., Она весной приезжает, после Пасхи они с Тедди венчаются.

-Я обещала быть подружкой, - рассеянно сказала Мэри,  роясь в связке.

-Вот,- она вытянула из пачки простой, надписанный резким, мужским почерком, конверт. «Так что ты должен меня отпустить, на свадьбу».

-Отпущу, - успокоил ее Джон, - зимой съездишь на новое место работы, еще так, - он указал на ее сюртук, - осмотришься там. Потом возвращайся в Лондон, носи шлейфы, катайся на лодке и уди рыбу,  до конца лета.

-Шлейфы? - удивилась Мэри, быстро проглядывая ровные строки.

-Двойное венчание будет, - довольно сказал Джон, прожевав булочку. «Элиза и Жюль женятся. Он получил разрешение от кардинала Консальви,  ты должна  помнить прелата,  - мужчина усмехнулся.

-Да что ты? - удивилась Мэри и расхохоталась, показав белые зубы: «Так вот зачем ты меня в Рим посылал, весной. Пользуешься служебным положением, - девушка подмигнула Джону и задумалась: «Они же такие молодые еще».

Герцог пожал плечами. «Жюль уже лейтенант, в лейб-гвардии его Величества, Элиза - фрейлина, ничего, - он откинулся на спинку кресла, - пусть женятся. Рано или поздно все это безумие закончится,  ему вернут поместья...»

-Наполеон вряд ли это сделает, - кисло заметила Мэри. «Куда ты меня собираешься послать? - поинтересовалась она.

-Сначала прочти вот это, - герцог вытащил еще один конверт. Мэри заметила герб на печати. Она достала сложенный втрое лист.  Развернув его, пробежав строки, Мэри подняла бровь. «Не знала, что такое возможно, - медленно проговорила девушка.

-По личной рекомендации, - Джон забрал у нее бумагу, - чтобы отметить твои заслуги перед короной. Гражданство и титул. Ко двору Густава Адольфа поедешь уже, как леди Мэри Кроу, вполне легально».

-Вот как, - Мэри рассмеялась. «Провинция, конечно, но меха там хороши».

-Постарайся добиться, - Джон закурил, - чтобы король  сменил нейтралитет на нашу коалицию. Нам сейчас каждый штык дорог. Когда будешь в Швейцарии, разыщи там дядю Теодора. Он инженер в войсках генерала Суворова, передай ему семейные новости. Я тебе его опишу».

- И правильно описал, - подумала Мэри, искоса глядя на рыжую, влажную от дождя голову, на мощные плечи в серой шинели.

-Я все запомнил, - бодро сказала девушка. «С господином Мендесом де Кардозо тоже все хорошо. Он уже полковник, как и вы, месье Теодор. Личный врач Бонапарта, - она подала ему руку: «Рад был увидеться, месье инженер».

Федор увидел, как блестят зеленые глаза и сердито спросил: «А о пещерах  вы откуда знаете?»

-Мистер ди Амальфи рассказывал, - Жан-Мари улыбался, - как вы его и Пьетро в Марокко спасли. Пойдемте, - велел он, - поздно уже, а вам еще отряд к мосту вести надо.

Они расстались на развилке троп у выхода из пещеры. Федор, проводив глазами юношу - тот карабкался вверх, по узкой, каменистой, осыпи, помогая себе альпенштоком, - ударил себя по лбу.

-Дурак я, - пробормотал он. «Марта писала мне, как его светлость и Питер в Бретань за ней ездили. Вот это кто».

Он поднял руку и перекрестил стройную спину в суконной куртке. «Будь осторожна, девочка, - тихо сказал Федор. Усмехнувшись, он покрутил головой: «Кровь Ворона, одно слово».

Федор постоял еще немного. Потом звук ее шагов пропал. Он, посмотрев на туманное небо, пошел вниз, к деревне.

Пули свистели прямо над ухом. Федор, приняв от солдата доски из разломанного сарая, велел: «Господа офицеры, снимайте шарфы, будем их связывать!»

Французские гренадеры стреляли с того берега реки - на этом их уже не осталось.  Чертов мост, взорванный, висел над пропастью двумя половинами, камни обваливались вниз.

-Федор Петрович, - крикнул ему полковник Трубников, - слышите?

Из тоннеля доносились выстрелы.

-Там батальон Мансурова, - вспомнил Федор и смахнул с лица капли дождя: «Пойдемте, господа офицеры, положим эти доски, временно. Потом, как на тот берег переберемся, мост восстановим. Только ползти надо, - он посмотрел на свою испачканную, сырую шинель, и махнул рукой: «С Богом».

Сырые, скользкие камни поросли влажным мхом, тут, на самой середине, дул резкий ветер. Федор, дернув головой, стер кровь со щеки - пуля чиркнула совсем рядом: «Я инженер, мне и вставать. Лежа тут не получится».

-Федор Петрович! - князь Мещерский дернул его за полу шинели. «Опасно же».

-А что делать, - усмехнулся Федор. Осторожно поднявшись, пытаясь удержаться на камнях, он перекинул доски через провал. Федор еще успел подумать: «Главное, чтобы медленно переходили, торопиться теперь некуда». Потом он почувствовал острую боль в левой руке. Выругавшись сквозь зубы, Федор увидел темное пятно, что расплывалось по рукаву шинели.

-Ура! - раздался голос сзади. Офицеры, встав рядом с ним, шагнули на колеблющиеся бревна.

Федор выдохнул. Зажимая рану рукой, он крикнул, повернувшись к солдатам: «В атаку!»

Федор стоял, глядя на то, как батальоны проходят по крепкому, на совесть сколоченному настилу. Рука была перевязана, шинель, - так и не высохшая, - накинута на плечи.

Суворов посмотрел вниз, в грохочущую пропасть: «Реляцию напишу, Феденька».

Федор усмехнулся:

-Потом, Александр Васильевич, у нас еще бои впереди. Если на кого и писать, так на мальчишку того, Жана-Мари. Без него бы мы здесь не оказались, не захватили бы врасплох французов...

-Мальчишку, - задумчиво протянул Суворов. «Пятый десяток тебе, Федор Петрович, а мальчишку от девчонки отличить не можешь. Только бы она жива, осталась..., - генерал поднял седую голову и взглянул на скрытые влажными облаками вершины гор.

-Давай, - подтолкнул он Федора, - лошадей провели, больше никого на этом берегу нет. Пора и дальше, - Суворов вздохнул. Федор, слушая грохот водопадов, повторил: «Дальше».

 

Интерлюдия

Февраль 1800,

Крепость Рогервик, Балтийское море

Карета остановилась у серых, мощных стен крепости. Питер, расплатившись с кучером, попросил: «Вечером нас заберете, хорошо?»

Было сыро, под ногами таял мокрый снег, с моря дул влажный, прохладный ветер. Пахло солью. Питер, вздохнув, посмотрел на лицо сына. Тот сидел, побледнев, закрыв глаза. В смуглых, сильных пальцах был зажат золотой медальон.

-Двадцать пять лет мальчику, - отчего-то подумал Питер. «Уже один живет, в Блумсбери комнаты снимает. Впрочем, он в Лондоне нечасто бывает, либо в шахтах, либо на мануфактурах. Господи, как же это будет? - он коснулся тонкой цепочки своего крестика.

-Приехали, папа, - слабо улыбнулся Майкл. Раскрыв дверцу, он спрыгнул на дорогу.

Вокруг была покрытая грязным снегом, безжизненная равнина, на горизонте виднелись черепичные крыши Порта Балтийского.

-От порта здесь, конечно, одно название, - хмыкнул  Питер, - в Стокгольме мне сразу сказали - надо в Ревель плыть, и оттуда брать карету наемную. Двадцать пять миль всего, а два дня тащились. Конечно, дороги...,  - Питер обошел яму. Отряхнув полы своего отделанного бобровым мехом редингота, он вспомнил веселый голос Мэри: «Нет, дядя Питер, вам непременно нужны меха, на Балтийском море сырая зима».

-Сюда, - велела Мэри, указывая на лавку, - у них можно купить даже медвежью шубу. И тебе, Майкл, что-то выберем, - она окинула взглядом мужчину, - даже не спорь.

Питер увидел тоскливые глаза  сына и внезапно рассердился:

-Надо с ним поговорить. Взрослый мужчина, а объясниться не может. Ходит, вздыхает, письма пишет..., Хорошо еще, что не стихи. Мэри славная девушка. Заживут вместе, внуков нам с Мартой родят. Тедди его на два года младше, а летом уже женится. Жюлю - тому вообще двадцать.

Когда они вышли из лавки, Мэри чуть отстала. Замедлив шаг, она тихо сказала Майклу:

-Не волнуйся, пожалуйста. Летом мы  увидимся, и ты все мне расскажешь. И вообще, - она повела рукой, - я в Стокгольме надолго, у меня своя квартира, приезжай в гости...- девушка  рассмеялась.

Они медленно шли по булыжнику улицы Слоттсбакен, впереди поднимался шпиль церкви Святого Николая. Майкл улыбнулся:

-Спасибо. Я бы на местные рудники отправился, на север. Интересно, как у них дело поставлено. Я попрошу дядю Джованни - пусть он меня порекомендует. Приеду на семестр, почитаю лекции в университете Упсалы. Ты уже платья будешь носить к тому времени? - усмехнулся он, глядя на черный, хорошо скроенный редингот Мэри, и прикрытые треуголкой, короткие, вьющиеся волосы.

-Буду, - кивнула она. «Я теперь леди, мне положено».

-Леди, - горько подумал Майкл, глядя на ее смуглую, нежную щеку. «А я кто такой? Инженер, печатаюсь, года через два, наконец, мы с Третвиком паровую тележку закончим.  И Мэри никогда работу не бросит, даже предлагать не стоит.  А если бросит - то не ради меня, это точно».

-Хозяин сегодня оленину обещал, - услышал он. «И на корабль с собой припасов возьмите, чтобы одну треску не есть».

От нее пахло лавандой. Майкл подавил вздох: «Возьмем».

Питер шел по дороге к воротам крепости и все вспоминал ласковый голос жены: «Езжай, конечно. За конторой я присмотрю, с контрактами - Тедди поможет...»

-Помогу, - добродушно согласился пасынок. В гостиной горел камин, Тедди, вместе с детьми, украшал рождественскую елку.  Юноша отступил на пару шагов. Полюбовавшись  блестящими гирляндами, он спросил: «Еще будем вешать?»

-Еще, еще, дядя Тедди, - девочки Холландов захлопали в ладоши. Тедди, потрепал младшего брата по темноволосой голове: «Жаль, что Элизу из дворца не отпустят на Рождество».

-Она младшая фрейлина, королева Шарлотта очень к ним строга, - мать развела руками. «Жюль тоже в лагере будет. А после Рождества, - весело сказала Марта, - поедем все вместе в Мейденхед, там как раз  Франческо из школы вернется, на каникулы.  Они вас с Тедди на лодке покатают...»

Вероника положила русоволосую голову к ней на колени и серьезно спросила: «А во дворце - тоже елка есть, тетя Марта?»

-Конечно, - Марта пощекотала ее. «Королева Шарлотта и начала ее ставить, у них в Германии так делают. И пирог с яблоками, который вам так нравится - это я по ее рецепту готовлю, мне Элиза рассказала, - она подмигнула девочке.

-Вкусно, - Джоанна тоже пристроилась рядом. «Тетя Марта, а маленький Джон  порадуется Рождеству? Он же ничего не понимает, только месяц назад родился».

-Мама ваша его вниз принесет, - Марта обняла девочек, - и он порадуется. Бегите к ней, скажите, что скоро ужин. Пусть она приходит, если маленький заснул.

Она проводила глазами девочек - Вероника и Джоанна были в бархатных, домашних платьицах. Посмотрев на сына, - мальчик, вместе с Тедди, сидя на персидском ковре, ловко плел гирлянды, Марта кивнула мужу в сторону французского окна.

В саду было сыро, над Лондоном горел тусклый, багровый закат. Марта подождала, пока Питер накинет ей на плечи соболью пелерину: «Не могу Мадлен в глаза смотреть. Уже месяц от него никаких известий нет. Что, если Джо написать, в Амстердам? Может быть, Джон навещал ее, по дороге...»

-Скорее всего, - Питер поцеловал бронзовый висок.  «Не торопись так, война  идет.  Что в ноябре был переворот - мы знаем, что Джон с Мэри собирались в Париж - тоже, что Наполеон стал первым консулом..., - он увидел усмешку жены.

-Он еще императором станет, - Марта вздохнула, - попомни мое слово. Сам понимаешь, - она помолчала,  - отец его там голову сложил, вот я и волнуюсь.

-Джон очень осторожен, - Питер поцеловал ее руку. «Я после Стокгольма поеду по делам в Германию, - он замялся, - после Пасхи вернусь. Ты извини, что я вас так надолго оставляю…»

-Ничего, - Марта положила голову ему на плечо и  хихикнула: «После Пасхи, значит. Буду ждать тебя…, -  она, было, хотела что-то добавить, но махнула рукой: «Пошли, поужинаем. Тедди с детьми повозится, уложит их, а мы с тобой  в кабинете посидим, я тебе поиграю».

-Я тебе люблю, - Питер обнял ее и услышал звонкий голос сына: «Папа! Мама! Тетя Мадлен спустилась. Ты, папа, должен вести ее к столу, а Тедди поведет маму».

-Китайские церемонии, - смешливо пробормотал Питер. Наклонившись, он поцеловал  Мартина: «А ты, старина, кого поведешь - леди Веронику, или леди Джоанну?»

-Обеих сразу, - гордо сказал Майкл. «Так положено, раз больше мальчиков нет».

-Вот и молодец, - похвалил его Питер, и они вместе вошли в дом.

-Слава Богу, - подумал Питер, подходя к воротам крепости, - объявился Джон, незачем было переживать. Из Вены написал. И с Мэри все в порядке, - он взял сына за руку. Майкл слабо пожал его пальцы.

Деревянные, рассохшиеся створки были закрыты, рядом, в будке, дремал старик караульный.

Питер поправил очки. Он вежливо сказал, на медленном, с акцентом, русском: «Здравствуйте, комендант нас ждет. Я писал майору Дитмару из Ревеля. Герр Кроу с сыном». Караульный что-то пробурчал. Пошаркав по мокрому снегу, старик постучал в ворота.

Маленькая калитка распахнулась. Они шагнули внутрь, в промозглый холод каменных стен.

Он лежал на старой, скрипучей койке, накрывшись тонким, заштопанным шерстяным одеялом, повернувшись на бок, смотря в сырую стену. Он протянул палец и коснулся капли, что висела на камне.

Салават  вспомнил луну над горным озером, жаркую, звездную, летнюю ночь и капли воды на ее белом плече. Светлые  волосы с шуршанием упали на спину, она притянула его к себе. Целуя, смеясь , Мариам что-то шепнула ему на ухо.

-Потом, тогда, как расставались мы, - вздохнул Салават, - она сказала: «Если мальчик родится, то будет смелым, как ты». А я ответил: «Если девочка, то красивая, как ты, любовь моя. Мариам, Мариам, жива ли ты? И дитя - что с ним случилось?

Он думал об этом все четверть века, - с тех пор, как за ним закрылась дверь камеры. Когда он молился, он всегда просил Аллаха позаботиться о Мариам и ребенке. Почти каждую ночь ему снилась она. Мариам была такой, какой он ее оставил в ущелье - маленькая, легкая, голубоглазая. Еще он видел мальчика - с чуть раскосыми, лазоревыми глазами, темноволосого.

Салават вздохнул. Поворочавшись, найдя холщовое полотенце, он закашлялся. «Зиму я переживу, - подумал он, безразлично разглядывая кровавое пятно на ткани, - может быть, и лето протяну. А потом…, - он поежился и горько вздохнул: «Итиль бы еще раз увидеть, наши горы…»

Даже гулять его выпускали только в кандалах - несколько минут на сыром, дурно пахнущем дворе крепости. Летом вдоль стены росла робкая травка, иногда появлялись какие-то желтые, чахлые цветы. Салават, глядя на них, вспоминал бескрайние, горные луга, жужжание пчел, свежую, быструю, прозрачную воду в ручьях.

Он складывал стихи. Бумаги и пера, ему, конечно, не давали, приходилось все запоминать. Он бормотал строки, медленно шагая кругами по двору тюрьмы, вглядываясь в бледное, северное небо.

Дверь загрохотала, и он удивился  - еду обычно приносили позднее.

Молчаливый солдат, что был приставлен к его камере, осмотрел комнату. Поднявшись на цыпочках, он выглянул  в маленькое, забранное решеткой оконце. Уже выходя, солдат бросил ему: «Жди».

-Опять с проверкой кто-то приехал, - понял Салават. Перевернувшись на спину, он стал смотреть в низкий, плохо побеленный, весь в разводах, потолок.

В кабинете коменданта было сыро, пахло плохим табаком и чем-то кислым. Дитмар взглянул на невысокого мужчину, с побитыми сединой каштановыми волосами, и наткнулся на холодный взгляд из-под очков в золотой оправе. Глаза были лазоревые, твердые. Майор заметил блеск кольца на смуглом пальце.

-Если это бриллиант, - подумал Дитмар, - за него весь наш городишко можно купить, и еще пару соседних деревень, со всеми крестьянами.

Мужчина расстегнул роскошный, на бобровом меху, редингот. Отряхнув воротник от снега, бросив пальто на лавку, он протянул Дитмару сильную ладонь. «Герр Питер Кроу, рад встрече, господин майор, -  довольно радушно сказал гость.

Сюртук был сшит из тонкой шерсти табачного цвета. Кремовый, шелковый галстук,-  украшен  сапфировой, под цвет глаз, булавкой. Запонки на белоснежной рубашке тоже были бриллиантовые.

-Мой сын ждет в коридоре, - сказал Питер, - я хочу закончить все, - он поискал слово, - формальности, -  прямо здесь.

Питер достал свое портмоне, крокодиловой кожи, с золотой монограммой. Глядя на невысокого, в потрепанном мундире коменданта,  он подумал: «Все же взятка. Надо осторожней».

Дитмар поднялся и плотнее закрыл дверь. Питер  услышал голос жены:

-Можно ведь под чужим паспортом поехать, милый. Я могу и тебе, и Майклу нужные бумаги выписать.

Он тогда развел руками: «Мы ничего противозаконного не делаем. Просто хотим увидеть заключенного, вот и все. И потом, - он потер гладко выбритый подбородок, - в Германии я должен быть со своими документами. Я  там сделку заключаю, как представитель..., -   Питер осекся.

Марта отодвинулась, - они сидели на диване в кабинете, - и зорко посмотрела на мужа.

-Потом расскажу, как вернусь, - успокоил ее Питер и добавил про себя: «Если все получится, конечно».

-Это вексель, - Питер протянул коменданту бумагу, - господина Больце, в Ревеле. Торговый дом «Больце и сыновья». Выписан на предъявителя, - Питер усмехнулся, - ваше имя нигде не фигурирует. А это, - он вытащил из кармана сюртука бархатный мешочек, - задаток.

Дитмар посмотрел на сумму в векселе. Вытерев лысину,майор принял мешочек. Он лег в ладонь приятной тяжестью.

-То крыло открыто, - сказал комендант, убрав золото в ящик стола, - заключенный там один. У меня их всего дюжина, старики. О них уже и забыли все. Сподвижники бунтовщика Пугачева.

-Забыли...- медленно протянул Питер.

-Это будет стоить гораздо дороже, - предупредил его Дитмар, - и займет больше времени.

Питер посмотрел на его засаленный мундир, и поднял бровь: «Мы никуда не торопимся,  у вас есть постоялый двор. Это не мне решать, в любом случае. Сколько у нас есть времени? - поинтересовался он, щелкнув крышкой золотого брегета.

-До вечерней поверки, - развел руками Дитмар, - сами понимаете, дисциплина...

Питер вышел в пустынный, низкий коридор. Подойдя к сыну, - Майкл стоял к нему спиной, разглядывая грязный, запущенный двор крепости,  Питер обнял его.

-Иди, мой хороший, - шепнул мужчина. «Там открыто. И помни, я сделаю все для того, чтобы твой отец оказался на свободе».

-Спасибо, папа, - так и не поворачиваясь, сказал Майкл. Он медленно пошел к распахнутой, тяжелой, кованой двери, что вела в тюремное крыло.

Питер перекрестил его напоследок. Вернувшись в кабинет, прикрыв своим рединготом старое, в подозрительных пятнах кресло, он сказал: «Я здесь подожду, с вашего разрешения».

Дитмар любезно распахнул шкатулку для сигар, но Питер покачал головой: «Благодарю вас, я не курю».

-Может быть, я велю принести кофе, герр Кроу? - осведомился майор.

-Представляю, какие у него тут помои варят, - вздохнул Питер и кивнул: «Спасибо, с большим удовольствием».

-Обед? - все не отставал комендант.

Питер усмехнулся: «Потом я в Ревеле желудок лечить буду». Он ласково  ответил: «Я перекусил на постоялом дворе, герр комендант».

Питер вынул из кармана редингота сложенную «Wiener Zeitung» - он купил газету в Ревеле. Вздохнув,  мужчина посмотрел на дату.

-Двухнедельной давности, - понял он. «Ничего другого там не было, что же делать?»

-Что пишут о генерале Бонапарте, герр Кроу? - поинтересовался комендант, закуривая.

-Кроме того, что он стал первым Консулом, - Питер пробежал глазами передовицу, - больше ничего. Герр Джордж Вашингтон умер, в Америке. Генерал Наполеон установил во Франции десятидневный траур, в знак скорби..., В Париже, по его же приказу, открывается национальный банк..., Вот еще, - Питер улыбнулся, - опубликовали первое научное описание утконоса…

-Это кто еще? - удивился комендант.

-Посмотрите, вот рисунок, - Питер передал ему газету, - животное из Австралии.

-Господи, - Дитмар перекрестился, - какая дрянь. Еще ночью привидится. Вот и кофе, - привстал он. Питер, вдохнув запах гари, обреченно принял старую, из потускневшего серебра, помятую чашку.

Майкл остановился у полуоткрытой двери камеры и сжал медальон в кармане сюртука. Он вспомнил, как отец рассказывал ему о смерти матери. Выдохнув, мужчина шагнул через порог. Заключенный, что лежал на старой, деревянной койке, повернулся и посмотрел на него. У него были темные, побитые сединой волосы, и такая же борода. Смуглое лицо было изуродовано старыми клеймами, на месте вырванных ноздрей Майкл увидел шрамы.

-Ему сорок восемь, - вспомнил Майкл, - папин ровесник.

-Глаза, - подумал Салават, поднимаясь с койки, - ее глаза. Господи, Аллах милостив, может быть, она жива, может быть, я ее сейчас увижу...

Юноша был невысокий, легкий, со смуглым, красивым, серьезным лицом. «На меня похож, - понял Салават, - я таким был, когда мы с Мариам встретились».

-Папа, - тихо сказал Майкл, - здравствуй, папа....

Они сидели на койке, и, Салават, выслушав юношу, обняв его, улыбнулся: «Русский у тебя хороший. Значит, Михаилом она тебя назвала, как брата ее младшего, как отца...»

-Я учил, - Майкл вытер слезы с лица, - с самого детства, папа. Я, хоть маму и не помню, но мой отец..., - он вдруг замялся. Салават ласково  продолжил: «Отец, отец. Как в Коране сказано: «Клянусь Своим величием, райские сады станут обязательными для того, кто поможет избавиться от плача Моему рабу, в детстве потерявшему отца и мать», - он вздохнул: «Ты ведь меня не знал, сыночек. Человек, что тебя воспитал, выучил, вырастил, -  он,  конечно, отец твой».

-Он и хотел, чтобы я русский знал, - Майкл взял руку отца и прижался к ней щекой. «Он меня сюда привез. Его Петр Михайлович зовут, если по-русски. А нашел тебя, папа, Федор Петрович Воронцов-Вельяминов, мамы первый муж.

-Жив, значит, он, - Салават почувствовал тепло в сердце: «Мариам, мама твоя, она его очень любила, говорила - достойный он человек».

-Он женат, - Майкл все не отпускал смуглую, сильную руку с твердой ладонью, - и тоже - сироту они с женой растят, и у них свой сын есть...

-А ты? - спросил его отец, усмехаясь. «Тебе двадцать пять, я помню. Внуков-то нет еще у меня?»

Майкл покраснел. Салават серьезно сказал: «Надо, чтобы были. Или не встретил еще ту, что по душе тебе пришлась?»

Майкл посмотрел в темные глаза отца: «Встретил. Но я не знаю, как...»

-Ты расскажи мне, - ласково попросил Салават. «Может, и посоветую что-нибудь».

Он слушал сына и думал: «Совсем большой мальчик. Инженер, как Мариам первый муж. Аллах, упокой ее в садах райских, любовь мою, храни ее душу. Дай мне с ней увидеться, как призовешь меня на суд Божий».

Салават, наконец, коснулся руки сына: «Вот и скажи ей все это. Я в твою мать влюбился сразу, как увидел ее, там, на Итиле. И на следующий день все сказал. Зачем тянуть? Заживете семьей, внуки у меня будут…,  Правда, я их не увижу, - Салават посмотрел на золотой медальон, что лежал в ладони сына: «Знаешь, что там написано?»

Майкл кивнул: «Это ты маме перед свадьбой подарил, у магометан так положено. «Ты любовь моего сердца и моей жизни, да хранит тебя Аллах, Мариам». Я немножко знаю арабский, папа».

Салават погладил его по щеке: «Береги его, медальон, пусть у тебя в семье будет. Видишь, как получилось, - он обвел рукой камеру, - я здесь и умру...»

-Папа, - Майкл посмотрел на него, - мы ведь можем…,- он выдохнул и закончил: «Увезти тебя отсюда...»

Салават покачал головой: «Я, милый мой, долго не протяну. А так, - он помедлил, - я закрою глаза, и вижу перед собой Итиль, горы..., Песни складываю, - он привлек сына к себе: «А ты будь счастлив, милый мой. И женись на Марье своей, обязательно. Позови мне отца своего, я ему скажу кое-что».

-Сейчас, папа - кивнул Майкл. Он просто посидел, прижавшись ко все еще сильному плечу отца, чувствуя его тепло.

Питер вошел в камеру. Человек, стоявший у стены, обернулся. «На Майкла как похож, - подумал Питер. «Плакал, сразу видно. Майкл сказал, что хочет один побыть, из крепости ушел».

Он протянул руку и на своем неуверенном, с акцентом, русском, сказал: «Здравствуйте, я муж Марьи, меня Петр Михайлович зовут».

Он ощутил пожатие жесткой ладони.  Салават, глядя ему в глаза, вздохнул: «Спасибо вам. Спасибо за то, что..., -  он не закончил.  Питер, едва слышно, обернувшись на дверь, проговорил: «Мы ведь можем...»

-Мальчик мне сказал, - Салават улыбнулся. «Не надо. Пусть все будет по воле Аллаха. Вы берегите его, пусть женится, пусть дети у него будут..., -  у него перехватило горло. Питер, все еще не выпуская его руки, кивнул: «Буду».

-Да хранит вас Аллах, - Салават посмотрел на него. «Вас, и всю семью вашу. Прощайте, - он улыбнулся, а потом дверь закрылась. Питер прошел по коридору. Выйдя во двор, он увидел распахнутые ворота.

Майкл стоял на дороге, вглядываясь в бесконечную, заснеженную равнину. Темные волосы шевелил легкий ветер. Питер обнял его и вытер слезы с лица сына: «Что ты, мальчик мой, что ты..., Не надо, я прошу тебя...».

Сын все плакал и, наконец, всхлипнул: «Я просил..., просил его уехать с нами…, Он бы не был мне обузой, папа..., Если он из-за этого отказался...»

Питер поцеловал мокрую щеку: «Нет, милый, твой отец знал, что никогда не станет тебе обузой - ты же его сын. И правда, - он взглянул на серые стены, - как он сказал - пусть все будет по воле Божьей».

-Ты подожди, папа, - Майкл все стоял, уткнув лицо в ладони, - подожди, я сейчас..., Как мне вас благодарить..., тебя, дядю Теодора..

-Ты же мой сын, - просто ответил Питер. «Я буду с тобой, столько, сколько надо». Он обнял Майкла, чувствуя, как вздрагивают его плечи. Питер стоял,  покачивая его, согревая, защищая от сырого, стылого ветра зимы.

Майкл  увидел остановившуюся карету и, вздохнув, поднял голову: «Пойдем». Они шли, поддерживая друг друга. Майкл  пообещал себе: «Сделаю предложение. Как только мы тележку закончим, сразу сделаю. И, правда, чего я боюсь? Откажет, так откажет».

Он оглянулся на ворота крепости: «Господи, продли дни жизни моего отца, пусть он встретится с мамой, там, у престола Твоего».

Карета медленно тронулась. Майкл, отвернувшись к окну, все следил за воротами - пока крепость не стала удаляться, пока не пошел мокрый снег, и он уже не видел ничего, кроме далеких очертаний стен,  в сумраке раннего вечера.

 

Лондон, июнь 1800 года.

На мраморной скамейке в саду особняка Кроу, на Ганновер-сквер, рядом стояло две плетеные корзинки. Девушка - маленькая, стройная, в простом, светлом, перехваченном под грудью, муслиновом платье, в соломенной шляпке, украшенной букетиком сирени, наклонилась над ними. Она благоговейным шепотом сказала: «Какие хорошенькие девочки, тетя Марта! А какая ваша?».

Марта улыбнулась, завязывая под подбородком темно-зеленые, атласные ленты своей шляпы: «Та, что слева, видишь, рыжая».

Из-под кружевного чепчика мирно спящей девочки были видны рыженькие кудряшки. Девочка справа, - темноволосая, - сладко зевнула, и открыла один серо-зеленый глаз. Осмотревшись, она опять заснула.

-В один день родились, - покачала головой Рэйчел. Она обернулась на толстого, светловолосого мальчика, в шелковом платьице, что сидел на шали, грызя деревянное кольцо. Рэйчел тихо спросила у Марты: «А дядя Джон приедет? Мэри ведь уже здесь».

Марта подхватила корзинки:

-Бери его. Мадлен с девочками уже в церкви. А Джон, - женщина пожала плечами, - он же шафер у Жюля. Должен появиться, правда, когда, -  она вздохнула, - Господь ведает. И невеста пока из Америки не приехала, - женщина коротко усмехнулась, - торопиться некуда. А что обе девчонки,- она взглянула на Рэйчел,- это все травы индейские, что тетя Мирьям прислала. От них одни девчонки получаются, - Марта не выдержала и хихикнула.

Рэйчел покраснела и покачала Джона-младшего, что вцепился  пухлой ручкой в ее жемчужное ожерелье.

Она вспомнила холодное, промозглое северное, лето, дождь, что хлестал в окна их маленького домика. Рэйчел сидела у камина, протянув ноги к огню, штопая свои чулки. Она взглянула на стопку тетрадок, что лежала на ее рабочем столе: «Какие девочки хорошие. Даже скучать по ним буду, на каникулах».

Девушка отложила чулки и подошла к окну. Розы в крохотном садике мокли под сильным дождем, над Лидсом повисли тяжелые тучи, дым из кирпичных труб мануфактур стелился над городом.  Вдалеке виднелась колокольня церкви Святой Троицы и Рэйчел перекрестилась:

-Только бы Пьетро не простыл, ветер такой. Опять к больным пошел,  много здесь чахотки. Господи, пятнадцать тысяч одних рабочих на фабриках, а еще жены, детки...

Она присела к столу и грустно вздохнула: «Хоть бы папа написал. Год, как приехали сюда, а весточки так и не было. Как он там, как Малка, как Батшева? И на мои письма пока не отвечал, - Рэйчел раскрыла свою тетрадку. Окунув перо в чернильницу, девушка начала, - твердым, решительным почерком: «Сбор благотворительных пожертвований на расширение церковной школы. Уважаемые господа…»

Дверь в прихожей открылась. Рэйчел, сунув ноги в туфли, выбежала навстречу мужу. Пьетро снял мокрый редингот и улыбнулся: «Сейчас  руки помою и поцелую тебя, любовь моя».

-Садись у камина, - захлопотала Рэйчел, -  я чай принесу.

Уже потом, устроившись у него на коленях, она увидела, что муж покраснел. «Я там по дороге зашел..., -  смущенно сказал Пьетро, и передал ей бархатный футляр. Рэйчел раскрыла его и ахнула, любуясь жемчужным ожерельем.

-Дорого же, наверное, - озабоченно сказала она. Пьетро ласково застегнул бусы на ее белой шее: «Год, как мы поженились, помнишь?»

Она кивнула. Обняв его, целуя рыжие волосы, Рэйчел шепнула: «Спасибо, спасибо тебе...»

Марта все смотрела на девушку, пока они спускались по лестнице. Рэйчел робко сказала:

-Сейчас, после венчания, Пьетро в Кембридж поедет, экзамены сдаст. Еще год помощником священника поработает, потом сан примет, а тогда...- Джон-младший рассмеялся. Марта, тоже улыбнувшись, мягко заметила: «Торопиться некуда, вы молодые совсем».

Мужчины ждали на крыльце.

-Принимай дочку, спит пока что, - Марта передала корзинку Джованни. Тот, наклонившись, улыбнулся: «Ты же наше счастье».

-Изабелла там, - он махнул рукой в сторону церкви святого Георга, - последние распоряжения отдает. Крестные уже приехали. Жалко только что Жюля из лагерей не отпустили. Франческо в школе еще, Майкл на шахтах, так, что с нашей стороны - ты с Пьетро крестишь, а с вашей - Элиза и Тедди.

-Хоть на своем венчании  Жюль будет, и то хорошо, - усмехнулась Марта. Питер забрал у нее корзинку и взял под руку: «Кольцо надела?».

-Конечно, - тихо ответила Марта. Синий алмаз блестел в лучах утреннего солнца. Она вспомнила, как Питер, вернувшись из Германии, долго смотрел на ее живот. Муж, наконец, изумленно спросил: «Что же ты мне ничего не сказала?»

-Не уверена была, - смешливо протянула жена. Она сидела с ногами на бархатном диване, разбирая его саквояж. Вытащив какую-то шкатулку, Марта повертела ее в руках: «А это что?»

-А ты открой, - муж присел рядом, и поцеловал ее в бронзовый, пахнущий жасмином висок. Синий алмаз лежал на темном бархате. Марта подняла глаза: «Но как? Как тебе удалось?»

-Его величество поручил мне раздобыть кое-какие драгоценности из казны покойного короля Людовика, - Питер все прижимал ее к себе, - я навел справки, и обнаружил, что твой алмаз  в тех же руках. Все было просто. Но я его за свои деньги покупал, - Питер усмехнулся. «Не за государственные. В Германии».

Марта погладила холодный, с острыми гранями, камень. Положив мужу голову на плечо, она вздохнула:

-Сделаю оправу, и потом его в Санкт-Петербург отправлю, как Мишель подрастет. Пусть у него будет, он один де Лу остался. Спасибо тебе, - она поцеловала мужа в седой висок. «Майкл отошел уже, как он вернулся, - мы с ним долго разговаривали...- Марта замолчала. Питер, опустившись на колени, прижавшись щекой к ее животу, лукаво спросил: «А там кто?»

-Девочка, - уверенно ответила ему жена. «Юджиния».

Изабелла встречала их на ступенях церкви. Колонны были украшены волнами кружев, сирень - пышная, сладко пахнущая, стояла в высоких, фарфоровых вазах.

-Как там наша прелесть, - женщина взяла мужа под руку и нежно коснулась белой щечки дочери. Та только дрогнула длинными, темными ресницами.

-Могла ли я подумать? -  спросила себя Изабелла. «На старости лет - и еще одно дитя. Джованни рад, конечно. Будет возиться с ней, баловать..., Мораг должна письма привезти, из Америки - хоть узнаем, как там Констанца».

Они зашли в зал через боковую дверь.  Мадлен, помахав рукой Марте, подойдя к ней, тихо шепнула: «Стол готов, слуги за всем присмотрят. Мартин девочек развлекает, не беспокойтесь».

Марта увидела темноволосую голову сына - он сидел между девочками Холланд. Оглянувшись, она спросила мужа: «Пьетро с Тедди здесь, Мэри тоже, а Элиза где?»

Дочь высунула белокурую голову из ризницы: «Мама! Иди сюда! И Юджинию бери!»

Марта поставила корзинку на стол и обняла дочь: «Наконец-то! Я тебя уже две недели не видела, как вы с двором за город уехали». Элиза была в шелковом платье цвета морской воды, распущенные волосы удерживала атласная, вышитая серебром лента.

-Невеста, - поняла Марта. «Господи, в этом месяце  замуж выходит. А Тедди  жених. Скоро внуков дождусь».

Элиза протянула узкую, нежную ладонь: «Пусть у Юджинии будет, мама».

Марта посмотрела на золотой, с изумрудами крестик, и привлекла к себе дочь. Элиза, как в детстве, подышала ей в ухо. Марта тихо сказала: «Я люблю вас, дорогие мои. Спасибо тебе, - она спрятала крестик в бархатный мешочек. Из корзинки раздался зевок. Элиза потянула мать за руку: «Пойдем, пойдем, уже все готово. Тедди сказал, что потом меня отвезет во дворец, после обеда».

Звонили колокола, они стояли над мраморной купелью. Священник, поливая темноволосую и рыжую головы водой, ласково проговорил: «Юджиния и Сидония, я крещу вас во имя Отца, Сына и Духа Святого».

-Аминь, - услышала Марта голос мужа. Изабелла и Джованни повторили: «Аминь». Она, приняв дочь, посмотрев в еще туманные, голубые глаза, попросила: «Господи, пусть будет  счастлива».

Тедди покусал перо и решительным почерком написал сверху чистого листа бумаги:

-Таким образом, принимая во внимания предыдущие решения судов по аналогичным делам, - он покосился на толстые, запыленные папки, что лежали у его правого локтя, - мистер Бромли рекомендует вам, уважаемый мистер Хардвик, составить исковое заявление на предмет признания приоритетности вашего патента…

Тедди широко  зевнул и продолжил: «Патента за номером…». Он отложил перо и пробормотал:

-Мистер Бромли уехал в Бат, на все лето, и на отдыхе делами руководит. Жену в Грейт-Ярмут отправил. Сам, по слухам, целый этаж в гостинице снял, с новой пассией, из театра Друри-Лейн. Мне до такого, - он обреченно посмотрел на папки, что лежали у левого локтя, ожидая своей очереди, - мне до такого еще далеко. Только и знай, что принимай от гонца распоряжения и посылай с ним конверты, - Тедди прошелся по кабинету. Позвонив, - контора была по-летнему тиха, - он улыбнулся мальчику: «Саймон, вы мне кофе принесите, пожалуйста».

Тедди приоткрыл окно. Присев на подоконник, закурив, юноша взглянул на Треднидл-стрит, -   улица была безлюдна. На ступенях портика Банка Англии никого не было, изредка по булыжнику проезжали кареты.

-Жарко, - он выдохнул сизый, ароматный дым. «Середина июня, а на море купаются уже. Мистеру Бромли, - Тедди принял от мальчика кофе, - мистеру Бромли каждую неделю из Мальверна в Бат телегу с водой посылают, другой он не пьет».

Тедди сладко потянулся:

-Письмо Хардвику. Потом эта тяжба с земельными участками в Суррее. Потом ты вернешься домой, нальешь холодную ванну, и ляжешь в нее, с бутылкой белого бордо и сигарой. Театры закончили сезон, устриц нет, - он вздохнул, - а в теннис играть и на лошади кататься в такую погоду, - совсем не хочется.

Дом на Ганновер-сквер был закрыт - мать, и отчим с детьми  уехали в Мейденхед, взяв с собой Холландов.

Тедди жил в комнатах Майкла в Блумсбери, у Британского музея.  Он представил себе уютный, бархатный диван. Зевнув, юноша твердо велел себе: «Надо закончить сегодняшние дела, отправить гонца в Бат, к патрону…»

Он потушил сигару в фарфоровой пепельнице и вспомнил ласковый голос Бромли:

-Я очень рад, Тедди, что ты хочешь оставить вклад своего отца в Банке Англии. Все-таки, Америка - совсем новое государство. Финансовая система там еще не устоялась, было бы жаль потерять такие сбережения…- он отряхнул и без того безукоризненно чистый сюртук:

 -Разумеется, мы предлагаем услуги по доверительному управлению, ты и сам это знаешь, - Бромли улыбнулся.

-А семейная скидка? - хотел было, предложить Тедди. «Он ведет и дяди Питера дела, и дяди Джованни, и Холландов». Юноша посмотрел на тонкие, бледные губы Бромли, на  его бесцветные, пристальные глаза за очками в простой, стальной оправе, -  и прикусил язык.

Тедди допил кофе и открыл свой блокнот в красивом переплете испанской кожи. Он покусал серебряный карандашик: «Цветами тетя Изабелла занимается, мама и Мадлен - обедом,  мне осталось только к портному сходить, в последний раз, купить кольцо...- он тяжело вздохнул. Отложив блокнот, Тедди опустил голову в руки.

Мораг писала исправно - каждый месяц. Он читал ровные строки - невеста рассказывала о деревенской школе, где преподавала, о поездках в Бостон, Нью-Йорк и Вашингтон, о бале на офицерских курсах в Вест-Пойнте, где учился Хаим. Тедди каждый раз искал в конце письма имя Марты.

-У Марты все хорошо, - читал Тедди, - она преподает в школах, и начала печататься, разумеется, под псевдонимом - в аболиционистских журналах.

-Марта выступает с проповедями в церквях для цветных, - прочитав это, Тедди улыбнулся и вспомнил ее страстный, низкий голос: «Поверь мне, когда-нибудь, мы сможем учиться в университетах. Женщины будут заканчивать Гарвард, работать в правительстве, станут адвокатами, врачами...»

Распечатывая очередное письмо, Тедди понимал, что больше всего боится увидеть короткую приписку: «Марта вышла замуж и очень счастлива. Они посылают тебе привет».

Но пока таких строк не было. «Ей двадцать два уже, - тихо сказал Тедди. «Нет, не смей, забудь. Надо поступить так, как велит тебе честь».

Он окунул перо в чернильницу и продолжил: «Патента за номером 1598, выданного вам 11 июня 1798 года…»

Невысокая, черноволосая девушка в шелковом, винно-красном платье, и такой же соломенной шляпке, высунулась из окна наемной кареты: «Здесь остановите».

«Бромли и сыновья, поверенные в делах», - блестели чеканные буквы на медной вывеске. Мораг расплатилась с кучером и проводила глазами карету: «Потом, все потом. Багаж в конторе порта, письма там же - я их тете Марте отдам. Я не могу, не могу его не увидеть».

Она оглянулась и чуть приподняла платье - тонкая щиколотка была обтянута кружевным чулком, маленькая ножка в замшевой, на каблучке, туфле, притоптывала от нетерпения.

-Шесть лет, - поджала губы Мораг.

-Шесть лет я прозябала на этом озере, и все потому, что Тедди надо было закончить, университет, встать на ноги…, Ничего, через две недели я стану миссис Бенджамин-Вулф, до конца наших дней. У меня будет дом в Бостоне, положение в обществе, мы будем ездить в Нью-Йорк, в Филадельфию. Стоило подождать. И Тедди всегда будет со мной, - девушка встряхнула головой и решительно постучала бронзовым молотком в дверь конторы.

Мальчик лет четырнадцати, в простом, темном сюртуке, нерешительно сказал, разглядывая Мораг: «Мисс…»

-Леди, - поправила его девушка, вскинув подбородок. «Мораг Маккензи, леди Кинтейл . Я невеста мистера Бенджамин-Вулфа, он в конторе?»

-Да, но…- мальчик хотел продолжить. Мораг, бесцеремонно отодвинув его, бросила: «Я пройду без доклада. Последите, чтобы нам не мешали».

Она удалилась в глубины конторы. Мальчик, вдохнув запах цветов, ошеломленно покрутил головой.

Дверь скрипнула. Тедди нахмурился, склонившись над бумагой: «Что еще там, Саймон?»

-Это не Саймон, - услышал он нежный, почти забытый голос. «Это я».

-Мораг! - он поднялся. «Как ты…»

-Сегодня, - она уже была рядом, она обнимала его, - маленькая, легко дышащая, он чувствовал ее поцелуи. «Сегодня утром, и прямо к тебе, Тедди, прямо к тебе, любовь моя. Ты скучал? - Мораг опустила руку вниз и улыбнулась: «Очень скучал».

Девушка сбросила папки на пол. Устроившись на столе, подняв юбки, она велела: «Иди, иди сюда…Багаж в конторе порта, я потом за ним пошлю. Иди ко мне, Тедди…»

-Дверь не закрыта, - еще успел подумать он. Потом Тедди увидел белую, нежную кожу, она, тряхнув головой, сбросила шляпку, угольно-черные волосы упали на сукно стола. Мораг, раздвинув ноги, расстегивая пуговицы на платье, шепнула: «Я вся, вся твоя, Тедди…»

Потом они лежали на персидском ковре. Мораг, подняв голову, спросила: «Ты на Ганновер- сквер живешь, или дом закрыт?»

-Особняк закрыт, - Тедди гладил ее полуобнаженную спину. «Все в Мейденхеде, к свадьбе готовятся. У меня еще одна сестра родилась, - он рассмеялся, - Юджиния. В мае как раз. Ты ее увидишь. У дяди Джованни с тетей Изабеллой, тоже девочка. Мне тебя надо отвезти в Мейденхед, я в комнатах у Майкла сейчас…»

-Завтра, - томно сказала Мораг, наклоняясь над ним. «Сегодня я хочу спать в твоей постели, Тедди. Потом мы всегда будем вместе, да?»

-Да, - заставил себя ответить Тедди, чувствуя ее ласковые губы, выдыхая, закрывая глаза.

Небо над куполом собора Святого Павла едва окрасилось в нежный, розовый цвет. В комнате слоями плавал табачный дым. Кто-то недовольно попросил: «Распахните окно, наконец, мы здесь задохнемся».

Пахло застарелым кофе, мелом, по столу были разложены бумаги, к стене была прикреплена подробная карта Европы.

Джон отряхнул закатанные рукава льняной рубашки. Взяв мел, он подошел к сланцевой доске:

-Таким образом, опираясь на анализ, подготовленный миссис Мартой, - он слегка поклонился в сторону женщины, - нам необходимо обратить первоочередное внимание на поведение России. Мистер Филип, - он еще раз поклонился, - в конце лета едет в Санкт-Петербург. Он будет следить за настроениями царя Александра.

-Они не войдут с французами в коалицию, - раздался чей-то голос. «Никогда, пока мы живы».

Марта усмехнулась и покачала ногой в светлой, тонкой кожи, туфле: «Мистер Джеймс, - вздохнула она, - генерал Бонапарт очень умный человек. И очень настойчивый. Если он предложит русским, скажем, часть Польши...»

-У русских уже есть часть Польши, миссис Марта, - заметил Джеймс, выбивая трубку, - ее еще при императрице Екатерине покойной разделили.

-Предложит еще, - Марта поднялась и махнула рукой: «Не вставайте». Она взяла простую, деревянную указку и провела по карте: «Не мне вам говорить, господа, что мы живем на острове. Это и наше благословение, -  Наполеон, хоть и, по слухам, - она коротко поклонилась Джону, - обсуждал возможность форсирования пролива, но вряд ли на это пойдет.

-Но, - Марта повертела в руках указку, - и проклятие тоже. Мы очень сильно зависим от нашего флота. Если русские вступят в альянс с Наполеоном, пострадают, прежде всего, английские верфи и английская торговля.

-Пеньку можно покупать в Швеции, - заметила Мэри. Она сидела, просматривая какие-то документы. Подняв голову, девушка улыбнулась: «В любом случае, король Густав Адольф пока нейтрален, а потом будет нашим союзником».

-Если русские введут свои войска в Финляндию, - кисло заметила Марта, - и шведский король потеряет половину своей страны - он на троне не удержится.

Джон вздохнул и чиркнул кресалом: «Если нам не с кем будет торговать, господа, если мы не сможем вывозить ткани, станки, колониальные товары..., - он повел рукой: «Люди останутся без работы, мануфактуры придут в упадок…, Надо приложить  все усилия для того, чтобы русские остались нашими союзниками».

-Мистер Джон, - спросил кто-то, -  что с наследником у генерала Бонапарта? Если  он хочет основать династию, ему нужно потомство. Что говорят в Париже?

Джон, на мгновение, закрыл глаза, и вспомнил прокуренную рыбацкую таверну в Схевенингене.

-Пиво мне можно, - усмехнулся Иосиф, принимая от хозяина бутылки. «Здесь оно хорошее, свежее. И рыбы я заказал, жареной».

Джон посмотрел на зятя: «Выглядишь отменно».

-Три недели дома провел, - Иосиф подмигнул ему. «И ты давай, отправляйся в Англию, а то даже не знаешь - кто у тебя родился. Я  в следующем году уже тестем буду, - Моше летом сюда возвращается. После праздников они хупу ставят, и едут в Иерусалим. Аарон письма, наконец, прислал, собрался все-таки, - мужчина порылся в кармане простой, холщовой куртки.

Джон принял конверты и спросил: «Как они там?»

Иосиф развел руками и отпил из оловянной кружки. «Рав Горовиц у нас праведник, ни о ком дурного слова не скажет. Ты напиши Теодору, что его брат забрал дочь, внука и уехал в Польшу, а более о нем ничего не известно пока».

-И то хорошо, - вздохнул Джон, принимаясь за рыбу. «Скажи мне, - он зорко взглянул на Иосифа, - что там с наследником у твоего пациента? У мадам Бонапарт ведь есть дети от первого брака...»

-Двое, - Иосиф задумался.

- Я ее несколько раз осматривал. Женщине тридцать семь лет, у нее были выкидыши, - Иосиф вздохнул, - вряд ли от нее можно ожидать ребенка. Хотя все случается. Она пьет снадобья, конечно, однако - Иосиф замялся, - Наполеон к ней охладевает. А больше я тебе ничего не скажу, - он допил пиво и улыбнулся, - потому что на военные советы меня не приглашают, как сам понимаешь.

-Я бы и спрашивать не стал, - рассмеялся Джон и посмотрел на свой хронометр «Давай расплачиваться, и пошли. Посмотрим  домик, что ты снял. Хоть немного с Джо и детьми побуду, в Амстердаме  мне опасно открыто появляться. А ты когда обратно? - они вышли на чистую, булыжную мостовую. Иосиф, вдохнув соленый воздух, весело ответил:

-У меня есть еще неделя отпуска, и красивая жена, так что, дорогой, - он похлопал Джона по плечу, - Давид с Элишевой покатают тебя  на лодке, поиграют с тобой в карты, а мы с Джо будем изредка спускаться на кухню, чтобы перекусить, - он расхохотался и пошел вперед.

Джон проводил его глазами: «Пятьдесят ему, а выглядит - лет на двадцать младше. Здоровый он все-таки, этот потомок Ворона».

Он почувствовал на лице ветер с моря и решил: «После венчания заберу Мадлен с ребятишками, и поедем в Саутенд. Там слуги, будет, кому за ними присмотреть. А мы тоже, - он усмехнулся, - из спальни выходить не будем».

Джон подмигнул какой-то девушке с корзиной рыбы и с удовольствием увидел, как она покраснела. «Через неделю уйду с рыбаками в Англию, - довольно подумал он и поспешил по белому песку берега к маленькому, под черепичной крышей, дому.

-В Париже, - Джон потушил сигару, - ходят слухи, что генерал Бонапарт разведется с мадам Жозефиной, если она не принесет наследника.  Пока этого не произошло. Однако, на всякий случай, - он стал стирать со сланцевой доски записи, - миссис Марта, к будущему совещанию, подготовит справку по тем европейским принцессам, которые могут заинтересовать Наполеона.

-У нас и свои принцессы есть, даже несколько, - попытался сказать кто-то.

Джон смерил его холодным взглядом: «Его величество никогда не выдаст свою дочь за какого-то корсиканского бандита, будь он хоть трижды военный гений».

Марта чуть кашлянула. Джон сказал: «Благодарю вас, господа, встречаемся, как обычно, следующим летом».

-Поздравляем вас, мистер Джон, - добродушно сказал кто-то из мужчин, собирая бумаги, - с сыном и наследником.

Джон ласково улыбнулся. Марта, наклонившись к Мэри, велела: «Внизу меня подожди».

Все разошлись. Она, усмехнувшись, достала свой портсигар розового дерева: «У меня на эти два дня кормилицы, сразу две, покурить можно. Что ты насчет его величества говорил, - Марта недовольно нахмурилась, - попомни мое слово, как только Бонапарт разведется, в его постели окажется либо австриячка, либо русская».

-Я и сам  это знаю, - Джон посмотрел на еще пустынную площадь перед собором. «Только его величество, как ты понимаешь, в этих вопросах советуется с женой. При ней Бонапарта лучше вообще не упоминать. И вообще, они не очень-то хотят, чтобы их дочери выходили замуж».

Марта вздохнула. Стряхнув пепел, она услышала голос Джона: «Я рекомендовал его величеству подписать мир с Францией. Хотя бы ненадолго. Наполеон, конечно, потом его выбросит в корзину, - мужчина горько улыбнулся, - но ты хотя бы на могилу отца съездишь».

-Так нет же никакой могилы, - тихо ответила Марта, - там эти рвы были...

-Теперь есть, - Джон присел напротив. Потянувшись, герцог взял ее руку. «Я поэтому в Париже всю зиму провел. Папа сейчас в том склепе, на кладбище Мадлен. И папа, и маленький..., - он увидел слезинку, что блестела в углу зеленого глаза.

Марта, встав, обняв его за плечи, едва слышно шепнула: «Спасибо тебе. Спасибо. Езжай в Мейденхед, - она  ласково потрепала его светлые волосы, -  ты же еще семью не видел. Девчонки каждый день о тебе говорят, ждут тебя».

-А мальчишка? - улыбнулся Джон.

-Он пока не разговаривает, - Марта подождала, пока пасынок запрет дверь и отдаст ключи привратнику, - но ползает отлично. Вставать начал, четыре зуба вырастил, так что укусит тебя. Езжай, милый, передай там письма, что ты от Джо получил. Мы с Мэри завтра вернемся. Нам надо с портнихой договориться, чтобы на последнюю примерку приехала.

Джон пошел на конюшню. Марта, подхватив Мэри под руку, подумала: «Двадцать шесть лет девочке. Надо поговорить с Джоном. Может, он знает кого-то, кто ей по душе придется. Она сейчас на спокойном месте, там и вдвоем работать можно. Поговорю».

-Пойдемте на Биллинсгейт, тетя Марта, - предложила Мэри, - позавтракаем.

-Так устриц нет, - Марта скорчила рожицу, - не сезон.

Она оглядела площадь у собора, что уже заполнялась телегами, и решительно велела: «Лучше в Блумсбери. Майкл не приехал еще?»

-Приедет, - успокоила ее Мэри, - он шафер у Тедди, к репетиции венчания появится. А что, в Блумсбери нас накормят? - удивилась девушка.

Марта посмотрела на свои изящные, золотые часы, привешенные к изумрудному браслету:

-Тедди как раз встает. Он же перед конторой всегда лошадь берет, в Гайд-парке. У него и бекон найдется, и яйца. Пошли, - она поправила шелковую, цвета свежей травы, шляпку.

-Когда-нибудь, - весело заметила Мэри, - женщине не надо будет носить мужское, чтобы прилюдно выпить кофе.

-Я до этого не доживу, - Марта пожала плечами. Женщины, расхохотавшись,  пошли по Стрэнду на запад.

Мораг забросила руку за голову и сладко потянулась. В спальне было полутемно, пахло хорошим табаком, на персидском ковре стояла пустая бутылка моэта. Тедди спал, уткнувшись каштановой головой ей в плечо.

Она вспомнила смешливый голос матери: «Как я понимаю, тебе рассказывать ничего не надо, сама все знаешь».

Мораг опустила глаза к столу, - они с матерью чистили рыбу, - и пробормотала: «Так получилось, мама…, Мы не хотели, но...»

-Не хотели, - Мирьям стала складывать куски рыбы в медную кастрюлю, - а все равно, - она вздохнула. Махнув рукой, не закончив, Мирьям поставила суп на треногу в очаге.

-Мы будем вас навещать, - бодро сказала девушка, убирая со стола, - и вы к нам, приезжайте, в Бостон.

Мирьям наклонилась и поцеловала теплый затылок Мораг.

-Я тебе грудью выкормила, - тихо сказала женщина, - я, хоть и не по крови тебе мать, а все равно - для нас с отцом ты такая же дочь, как Мэри, как Дебора. Мораг, - она покачала девушку, - не надо торопиться..., Надо по любви замуж выходить. Вы тогда молодые были. Мало ли что случается, в молодости.

-Я люблю Тедди, а он - меня, - отрезала девушка, подхватив деревянное ведро с очистками. Мораг поцеловала Мирьям в загорелую, усеянную веснушками щеку: «Морщинки у нее, и у папы  борода седая, а все равно - берут лодку, и уходят на острова, на день, на два. А возвращаются - такие счастливые. У меня с Тедди так же будет, - уверенно сказала себе девушка.

Мирьям помешивала  суп: «Ты знай, дорогая моя, тут всегда твой дом. Так что..., - Мораг поставила ведро и обняла мать, - они были одного роста: «Все будет хорошо, мамочка. У тебя  внуки появятся...»

-Скорей бы, - усмехнулась мать, -  Мэри с Элайджей, судя по всему, не скоро нас побалуют, а Дебора...

-Дебора уедет в Амстердам, - раздался с порога твердый голос. Высокая, темноволосая девочка водрузила на стол оловянный бидон с молоком. Она повторила, оглядев их лазоревыми, отцовскими глазами: «В Амстердам, понятно?»

-Никто не спорит, - примирительно сказала ей мать. Весело усмехнувшись, она добавила: «Хоть  Элайджа с нами останется».

-На него Мэрилин заглядывается, дочка Уотсонов, - хихикнула Дебора, разливая молоко по кружкам. «Как он в рейс  уходит - на берегу болтается. Краснеет вся, - Дебора высунула язык и скосила глаза.

-Такой и останешься, - мать добродушно стукнула ее деревянной ложкой по лбу: «Мораг,  достань хлеб из печи, перекусим, и мне  идти надо, детей осматривать».

-Все знаю, - томно повторила себе Мораг. Тихо рассмеявшись, девушка погладила его по плечу. «Еще немножко, - сонно сказал Тедди, - сейчас досплю, и встану...»

-Можно не вставать, -  шепнула ему Мораг. Тедди вдохнул запах цветов и беспомощно подумал: «Мне в контору надо. Ладно, в Гайд-парк сегодня не пойду. Вечером возьму наемную карету, заберу багаж, и отвезу ее в Мейденхед. Там Мадлен, дети, мама с Питером - там она ко мне ночью не придет..., Потом вернусь в Лондон, и увидимся только в церкви».

Она уже была у него в объятьях, целовала его, тихо говорила что-то ласковое. Тедди прижал ее к сбившимся простыням, и Мораг, раскинув руки, застонала: «Еще! Еще! Господи, как хорошо! Еще, любимый мой!»

Марта взглянула на задернутые гардины комнат Майкла. Внезапно остановившись, женщина достала из бархатного мешочка медь. «Сходи, пожалуйста, в лавку, - попросила она Мэри, - у Тедди, наверняка, хлеба нет. И The Times купи, - она увидела улыбку Мэри и сама рассмеялась:

-Знаю, знаю, казалось бы - после сегодняшней встречи, что я еще хочу прочитать, в газете? Однако, - Марта прервалась, будто прислушиваясь к чему-то, - журналисты часто первыми узнают важные вещи.

-У меня есть деньги, - отмахнулась Мэри. Подняв полы легкого, уличного редингота, обойдя лужу, девушка  скрылась за углом.

Марта взошла по каменным ступенькам - у выкрашенной в оливковый цвет двери, висела медная табличка: «Майкл Кроу, член Королевского Общества и Общества Гражданских Инженеров».

Она застыла. Сжав губы, женщина  пробормотала: «Ах, Тедди, Тедди…, Говорила я тебе - не надо торопиться...»

Марта решительно постучала молотком в дверь. Внутри все стихло, раздался какой-то шорох, шепот. Наконец, она услышала голос Тедди: «Кто там?».

-Мама, - сочно отозвалась женщина. «Доброе утро, дорогой мой. Ты откроешь, или мне так и мерзнуть? На улице прохладно еще».

Он был в бархатном халате, каштановая голова - растрепана, лазоревые глаза чуть припухли. Марта вдохнула запах табака, шампанского и ароматической эссенции. Дверь в спальню была  приоткрыта, и она увидела брошенное на персидский ковер винно-красное платье.

Марта подняла руку. Сняв с халата сына длинный, черный волос, она сухо велела: «Оденьтесь и приходите в столовую. Мы с Мэри хотели у тебя позавтракать. Она сейчас вернется. Давно Мораг приехала?»

-Вчера утром, - услышала Марта. Девушка вышла из спальни, завернутая в шелковую простыню.Она  капризно сказала: «Тедди, помоги мне надеть платье, я одна не справлюсь. Здравствуйте, миссис Марта, - она  покраснела, - рада вас видеть. Я собиралась в Мейденхед, да вот...»

-Да вот не доехала, - ехидно закончила Марта. Повернувшись, она прошагала на кухню.

Тедди втолкнул Мораг в спальню и зло спросил: «Зачем это было делать? Осталась бы здесь, они бы позавтракали и ушли.  Одевайся, - он поднял с ковра ее платье.

Простыня скользнула вниз. Мораг, прижавшись к нему, тихо рассмеялась: «Не хочу, любимый».

-Одевайся, - глубоко выдохнув, повторил Тедди. Он захлопнул за собой дверь в умывальную. Мораг выпятила нежную губку и обиженно пробормотала:  «Ничего такого не случилось, миссис Марта и так все знает, зачем прятаться?».

В отделанной шелковыми обоями столовой вкусно пахло свежим хлебом и жареным беконом. Марта взялась за серебряный кофейник. Она ласково заметила, глядя на Мораг: «Мы как раз с Мэри по делам в город приехали. А ты, я смотрю, ранняя пташка. Сразу с корабля, и к своему жениху».

-Конечно, тетя Марта, - пожала плечами Мораг, - я ведь соскучилась, мы долго не виделись. И Тедди тоже, - со значением сказала она, покосившись на юношу.

Тот отложил газету: «Вы тогда отвезете Мораг в Мейденхед? Мне в контору надо. Я к репетиции венчания появлюсь, вместе с Майклом».

-И багаж ее заберем, и отвезем,  ни о чем не волнуйся, - ласково ответила мать. «Прощайтесь».

-Скоро увидимся, милый, - Мораг подняла руку. Тедди, поцеловав ее, не сказав больше ни слова,- вышел.

Марта нагнала его на ступенях. Потянувшись, она остановила сына: «Тедди, ты подумай...»

-Да не о чем больше думать, - он раздул ноздри. Марта, на мгновение, увидела перед собой темную спальню в виргинском поместье Бенджамин-Вулфов, и смуглое, красивое лицо свекра: «А теперь попроси! - услышала она издевательский голос. «Встань на колени, поцелуй мне руку, и попроси, Марта!  Я тебя научу покорности!»

-А потом он взял свою плеть, - Марта поежилась и взглянула на сына. «Нет, Тедди не такой, как он - подумала женщина.

-Не о чем, - повторил Тедди и махнул рукой. «Ты прости, мамочка, что так получилось..., - он покраснел. Марта, перекрестив его, шепнула: «Ничего, ничего, милый. Все устроится. На следующей неделе увидимся».

Тедди наклонился. Поцеловав ее в щеку, вдохнув запах жасмина, он шепнул: «Я люблю тебя, мамочка».

-Я тоже, - она все смотрела ему вслед, пока его темный сюртук не пропал в утренней толкотне на тротуаре.

Марта вернулась в столовую. Мэри, откинувшись на спинку стула, куря сигарку, читала вслух газету: «По сведениям  наших корреспондентов, генерал Наполеон собирается в скором будущем нанести сокрушительный удар австрийским войскам в Италии».

Мораг зевнула. Отпив кофе, девушка сморщила нос: «Опять политика, на корабле только о ней и говорили. Тетя Марта, - она взяла тарелку женщины, - давайте, я за вами поухаживаю. Вы знаете,  Констанца родила, как раз перед Пасхой.  Мальчика, Дэвидом назвали».

-Откуда же мне знать? - усмехнулась Марта, разрезая бекон. «Ты  сюда в одном платье прибежала, без писем, без багажа».

Мораг покраснела и замялась:

-Она в Нью-Йорк переехала, Констанца. Мистер Александр Гамильтон, бывший министр финансов, в следующем году газету  открывает. Констанца будет ее редактировать, - Мораг пожала плечами, - понятно, не открыто. Она книгу написала, об освоении индейских территорий. Люди ночью в очередях стояли, чтобы ее купить, а репортажи ее - все газеты перепечатывают. Она еще колонки пишет, политические. Она партию федералистов поддерживает,  мистера Гамильтона партию.

-Вот как, - только и сказала Марта. Потянувшись, она забрала у Мэри сигару. «Сейчас в порт поедете, - распорядилась она, - а оттуда в Мейденхед. К портнихе я сама схожу». Марта стряхнула пепел: «А дядя Дэниел - тоже за федералистов?».

Мораг  расхохоталась: «Нет, конечно. Он любимец мистера Джефферсона. Джефферсон и Гамильтон - заклятые противники».

-Так я и думала, - усмехнулась Марта. Потушив сигару, она велела: «Пошли, посажу вас в карету».

Джованни устроился на скамейке. Осторожно поставив рядом с собой корзинку, мужчина заглянул внутрь -  Сидония  мирно посапывала. Из-под кружевного чепчика были видные темные кудряшки. Изабелла скинула туфли, устроившись под боком у мужа.

-Франческо, как приехал, так из студии и не выходит. Я ему дала эти новые цеха чертить. Что бы ты ни говорил, - она ласково прижалась щекой к плечу Джованни, - он архитектором станет.

-Математиком, - пробурчал Джованни, - и не спорь со мной. Займет мое место в Кембридже. Грех с его способностями просто строить.

-Просто строить, - усмехнулась Изабелла, но тут окно третьего этажа распахнулось. Франческо, высунув темноволосую голову, недоуменно спросил: «А что с Рэйчел и Пьетро? На завтраке их не было, а уже обед скоро…»

-Они в постели позавтракали, милый, а к обеду, -  мать развела руками, - спустятся, наверное. Не волнуйся, они отдыхают.

Окно закрылось. Джованни, посмотрев на корзинку, весело сказал: «Сидония тише Франческо будет, все-таки девочка. Не устаешь ты, милая? - он поцеловал висок жены и понял: «Седые волосы у нее. А у меня голова вся белая. Кто бы мог подумать, что у нас еще дитя появится».

Изабелла сладко потянулась: «Ты же меня из постели не выпускаешь, лежу  и кормлю. Жалко только, что на венчание мне не попасть будет, надо кому-то с детьми остаться. Но все в порядке. Шатер завтра начинают ставить, а послезавтра - цветы привезут. Я загляну в церковь, присмотрю за тем, как все украсят».

-Хорошо, что святой отец разрешил Пьетро ему помогать,  - Джованни достал из кармана сюртука письма, - мальчику практика нужна. И правильно  мы не стали настаивать на том, чтобы он в Кембридж вернулся. Видишь, уже и экзамены сдает.

-Рэйчел мне рассказывала, что он все эти два года по ночам занимался, - Изабелла стала раскрывать конверты, - пусть хоть отоспятся дети.

-Отоспятся, - смешливо протянул Джованни. Над кустами роз жужжали пчелы, на траве еще лежала роса, лениво журчала вода в изящном, беломраморном фонтане, по краю поилки для птиц толкались, щебетали воробьи.

-Сначала  читай то, что  Антония написала, - велела Изабелла, - смотри, шесть лет ей, а какой почерк хороший.

-Дорогие бабушка и дедушка! - начал Джованни. «Мы с мамой и маленьким Дэвидом переехали в Нью-Йорк. У нас новая, очень красивая квартира. В моей комнате постель, как у принцессы, под кружевным балдахином. Дэвид очень хороший, спокойный и я рада, что у меня есть братик. Его крестили в церкви Святого Павла, в Вашингтоне. Я была крестной, а мистер Джефферсон, наш будущий президент - крестным отцом.

В Нью-Йорке мне очень нравится. Мама со мной занимается английским, ко мне приходят учителя французского и музыки. Мистер Гамильтон, мамин друг, купил мне настоящее пианино. Он подарил маме загородный дом, на реке Гудзон. Там у нас парк, конюшни, и у меня есть свой пони».

Изабелла кашлянула и осторожно сказала: «Вот оно как».

-Мы с мамой ездили на запад, два лета подряд, - продолжал читать Джованни, - в Цинциннати, новый город на реке Огайо. Мне там очень понравилось. Мама меня брала с собой в рейды на индейские территории…, - Джованни вздохнул и отер пот со лба шелковым платком.

-Не волнуйся, - примирительно заметила Изабелла, - у нее грудной ребенок. Вряд ли она его повезет на эти самые индейские территории. Хотя она уже и на воздушном шаре с Антонией поднималась, успела.

-Приезжайте, пожалуйста, милые бабушка и дедушка, ваша любящая внучка Антония, - закончил Джованни. Жена ласково сказала: « Сиди подрастет,  и поедем. Теперь читай, что  Констанца написала».

-Дорогой папа, дорогая Изабелла. У меня все хорошо. В следующем году я начинаю редактировать новую газету  в Нью-Йорке. Мне, конечно, удобней жить здесь, тем более, что мистер Гамильтон купил мне квартиру. Разумеется, папа, вся недвижимость, которую он мне подарил - оформлена на тебя, так что поздравляю, у тебя есть еще одно имение.

 Дэниел остается в Вашингтоне. Он будет заместителем государственного секретаря, когда Джефферсон станет президентом, это вопрос решенный.

Он обязан навещать детей раз в месяц. Разумеется, он будет обеспечивать и Антонию, и Дэвида. Мы подписали соглашение, по которому он должен выдавать  мне пять тысяч долларов ежегодно на их содержание, а также полностью оплачивать обучение.  Я  получаю от него пять тысяч долларов в год на свои нужды. Тот адвокат, которого ты мне,  папа, порекомендовал - свои деньги отработал.

Джованни прервался и пробормотал: «Немаленькие деньги, между прочим. Интересно, почему Дэниел решил не оспаривать договор о разъезде?»

-Не у Констанцы внебрачный ребенок, а  у Дэниела, - спокойно ответила Изабелла, - и все об этом знают. Не в его интересах, чтобы Констанца подала на развод. У него карьера. Бедная миссис Салли, -  грустно сказала женщина.

-Что, конечно, не может сравниться  с теми деньгами, которые он тратит в Бостоне, - продолжал Джованни, - но я рада, что Салли и маленький Нат ни в чем не знают нужды. Мои книги отлично продаются. Обе уже выдержали четыре издания. Когда Дэвид немного подрастет, я отправлюсь на юг - хочу написать серию анонимных репортажей о жизни рабов. Так что третья книга тоже  будет, как у нас говорят, бомбой.

-Господи, - перекрестилась Изабелла, - это же опасно. Она что, прямо на плантации собирается?

-Она участвовала в налете на индейские деревни, -  напомнил ей Джованни. «Милый папа, милая Изабелла, приезжайте, мы все вам будем очень рады. Большой привет Франческо, Пьетро,  Рэйчел, тете Марте и всей ее семье». А, - он прищурился, - вот и приписка: «Роды были легкие.Через два часа я уже  делала корректуру статьи. Дэвид в отца - русоволосый, и глаза у него синенькие».

Изабелла свернула письма: «Мой дорогой, за Констанцу тебе беспокоиться нечего».

-Если не считать воздушных шаров, атак на индейцев, и того, что она собирается вывозить беглых рабов с юга, - вздохнул Джованни. «А так да - беспокоиться нечего. Сиди, - он наклонился к корзинке, - ты проснулась?»

Девочка открыла серо-зеленые глазки и заулыбалась. «Пойду, покормлю ее, - Изабелла поднялась. Взяв корзинку, покачав дочь, она шепнула: «Приходи потом, до обеда еще долго».

-Приду, - ласково усмехнулся Джованни, вдыхая запах роз. Жена поднялась по широким, каменным ступеням в дом. Он все сидел, вытянув ноги, любуясь своим садом, повторяя: «Беспокоиться нечего».

У большой кровати стоял серебряный поднос с остатками завтрака. Пьетро налил себе остывшего кофе и поцеловал распущенные, белокурые волосы жены:

-Видишь, дядя Джон привез все письма, а ты волновалась. Твой папа их отправил в Яффо, оттуда они в Ливорно поплыли, а в Италии война…, Пока они до Амстердама добрались..., -  Пьетро пожал плечами, - много времени утекло.

-Дядя Джон сказал, что в следующем году заключат мирный договор с Францией, почта будет быстрее идти, - он прижал к себе жену. Та, отпив из его чашки, рассмеялась:

-Я  рада, что у папы и девочек все хорошо. Только он пишет, что госпожа Судакова совсем помешалась, - Рэйчел погрустнела, - может, сообщить Моше об этом? Все-таки мать его.

-Только если осторожно, - вздохнул Пьетро. Обведя глазами шелковые обои на стенах, он улыбнулся: «Я здесь спал, когда маленький был».

-Рав Судаков и Ханеле так из Польши и не вернулись, - Рэйчел все вертела в руках письмо. «Мальчик у Ханеле родился, она его  с собой взяла. Я потом напишу папе, - она тихонько вздохнула. Пьетро, услышав это, успокоил жену: «Твой папа обязательно приедет к нам, вот увидишь».

-Он хотел с внуками повозиться, - смешливо отозвалась Рэйчел.

-Вот и повозится, - Пьетро отставил чашку и привлек ее поближе, -  года через два можно начинать? - он склонил голову набок. Рэйчел, глядя в его веселые глаза, согласилась: «Можно. Даже нужно, дорогой выпускник Кембриджа».

-Я буду им только через месяц, - предупредил  ее муж. Рэйчел, улыбаясь, замерла. Жаворонок вился над садом. Птица, подлетев к их окну,  присев на каменный подоконник, запела.  Пьетро шепнул ей: «Тогда, в Иерусалиме, тоже жаворонок был, помнишь?»

-Это тот же самый, - уверенно ответила Рэйчел. Закрыв глаза, девушка попросила: «Господи, позаботься о папе, о сестрах моих, пусть они не узнают больше ни горя, ни несчастий».

Жаворонок черной точкой ушел в высокое, летнее небо. Они все лежали, держась за руки, слыша его  удаляющуюся, нежную  песню.

Над зеленой травой сада  колыхался белый шелк шатра. Марта провела рукой по стопке кружевных скатертей: «Двести человек гостей. Сегодня с утра мы с Мадлен в Мейденхед ездили, проверяли, как там дела с провизией  для обеда - ни на одном постоялом дворе мест нет. Друзья Тедди из Кембриджа, - она стала загибать пальцы, друзья Жюля из армии, подруги Элизы...»

Питер окинул взглядом слуг, которые расставляли столы. Усмехнувшись, он кивнул на скамейку: «Иди-ка сюда».

Они присели. Марта, прищурившись, посмотрела на лужайку - Мартин и девочки Холландов устроились около Джона с Мэри, которые им что-то рассказывали.

-Насчет Элизы, - Питер вытащил из кармана домашней, бархатной куртки, какие-то документы, - мы тут с Джоном съездили. Купили ту квартиру на Слоан-стрит, о которой ты мне рассказывала. Все-таки земли - это земли, ей по завещанию отца в Оксфордшире кое-что досталось, но не будут, же они там жить...

Марта положила руку на его пальцы: «Спасибо тебе, милый. Если Жюлю имения вернут, они, конечно, во Францию уедут, но ведь до этого еще далеко..., Спасибо».

-Что ты, - муж усмехнулся, - мы с Джоном скинулись. Она вовсе не такая дорогая, эта квартира. Граф Кадоган меня приглашал компаньоном в это новое товарищество, по застройке, но у меня с шахтами, мануфактурами и торговлей дел хватает. Изабелла для них дома будет проектировать.

-Там пять комнат, - вспомнила Марта, - им  хватит. Слуги живут отдельно, как в Париже, очень удобно. Все равно, пока у них дети еще не появятся. Жюлю надо по службе продвинуться, Элизе – стать старшей фрейлиной...

Окно второго этажа открылось, и Мадлен помахала ей: «Тетя Марта! Поднимайтесь, портниха все разложила. Девочкам мы уже платья померили».

-Иди, иди, - добродушно сказал Питер. «Сейчас  цветы привезут, Изабелла появится...- он ласково подтолкнул жену в плечо. «Детей надо собрать, и к Джованни в усадьбу отправить».

-Что бы я без нее делала, - вздохнула Марта, взбегая по ступенькам, - без Изабеллы. Она  за Юджинией и Джоном-младшим присмотрит, покормит их. Как ей надо будет на стройку съездить, или еще куда-нибудь - я Сиди заберу».

В спальне пахло жасмином, вдоль стен стояли деревянные манекены. Марта посмотрела на маленькие шелковые платья цвета морской волны, отделанные серебром,  на бархатные бриджи и сюртук для Мартина и повертела в руках подушечку для колец.

-Завтра репетиция, - озабоченно сказала Мадлен. Она стояла посреди спальни в кружевной рубашке, придерживая легкий, голубовато-серый шелк юбок. Портниха обмерила ее грудь: «Похудели, ваша светлость, с последней примерки. Я  сейчас все ушью. Миссис Кроу, вот ваше платье, - она окинула Марту быстрым взглядом: «Вы как были тростинка, такой и остались. Платья невест в гардеробной».

Марта приложила к себе струящийся, невесомый, темно-зеленый шелк и рассмеялась: «У вас, Мадлен, в провинции, такой моды и не было, наверное. В Париже, я помню, мы,  чуть ли ни в рубашках ходили. Говорили, что у светской дамы ноги должны быть видны от туфель до ягодиц, - Марта хихикнула. «Я-то всегда худая была, а вот у мадам Тео, -  было на что посмотреть. Еще и грудь до сосков открыта, а что не открыто - там такая легкая ткань, что все просвечивало. Все хорошо, мадам Шаронн, - она вошла в соседнюю комнату.

Марта ласково провела пальцами по кружевным шлейфам, на мгновение приложила к щеке невесомую, прозрачную  вуаль: «Элиза в диадеме Холландов будет. Питер ее поведет, а Мораг  с Джованни пойдет. Мораг, Мораг..., - она подошла к окну и твердо сказала себе: «Все будет хорошо. Они просто молодые. Мораг любит Тедди, она будет о нем заботиться. Жалко, конечно, что уезжают они, но теперь через океан легко путешествовать - три недели, и ты в Бостоне. Буду ездить, их навещать».

Марта,  устроившись с ногами на бархатной кушетке,  взяла с мраморного столика письма.

Она задумалась: «Интересно, это Гамильтона ребенок или все-таки Дэниела?  Гамильтону шестой десяток. Совсем голову потерял на старости лет - газету она свою получила, квартиру, имение..., Но журналист она отменный, ничего не скажешь, -  Марта взглянула на томик, что лежал на кушетке.

-Герои дикого Запада, - прочла она. Усмехнувшись, женщина  открыла книгу.

-Стреляйте! - услышал я крик. Взведя курок своего верного пистолета, ваш корреспондент  вскочил на коня. Лейтенант Хаим Горовиц, недавний выпускник Вест-Пойнта, племянник героя Войны за Независимость, перегнулся в седле: «Индейцы ушли за реку Огайо. Мы сейчас отправимся их догонять. Но вы, мистер Констан, останетесь здесь, мы не берем в рейды гражданских лиц».

Я обвел глазами бесконечную прерию и поиграл пистолетом: «Лейтенант Горовиц, я видел казнь короля Людовика и сражался в рядах, восставших в Вандее. Читатели не простят, если меня не будет в отряде».

-За вами будет некому присматривать, - отрезал  лейтенант.

Вместо ответа я прицелился. Птица, что вилась на высоте двухсот футов, в чистом, жарком летнем небе, камнем упала к нашим ногам. Лейтенант Горовиц  велел: «За мной!»

О, читатель! Даже мое перо бессильно останавливается, когда передо мной открываются просторы наших новых территорий...,- Марта отложила книгу и пробормотала: «Предположим, в Вандее она не сражалась, я ей все написала. Но кого это интересует, уже четыре тиража вышло».

Она взяла письмо от Эстер и вдохнула запах лаванды: «Хаим уже лейтенант, командует соединением разведчиков на Северо-Западной Территории. Натан учится в Йеле и одновременно посещает лекции в юридической школе мистера Рива, того адвоката, что вместе с Дэниелом,  выступал на процессе миссис Фримен, когда ее освобождали из рабства.

Милая Марта, я очень волнуюсь за Иосифа, хоть он и личный врач генерала Бонапарта, но все равно - участвует в сражениях. Джо меня, конечно, успокаивает в письмах. Я желаю твоей дочери и сыну счастливой свадьбы. Мы очень рады, что Тедди возвращается домой. Надеюсь, ты будешь его навещать, и мы сможем с тобой увидеться. Твоя любящая кузина, Эстер. Меир передает всем привет. Мы посылаем  маленькие подарки молодым, и дорогой племяннице Рэйчел».

-Маленькие, - ласково улыбнулась Марта, рассматривая футляры с бриллиантовыми брошками и запонками.

Она высунула голову из гардеробной: «Мадлен, надо детей собирать. Изабелла у нас пообедает и к себе отправится».

-Хорошо, тетя Марта, - Мадлен сняла шляпку, что она примеряла перед большим венецианским зеркалом: «Второй раз с вами, тетя Марта, к венцу пойдем, раз на репетиции невест будем заменять».

-Я так вообще - четвертый, - усмехнулась женщина и  замерла. От реки к лужайке поднималась пара - высокий, русоволосый юноша в алом мундире и стройная девушка в светлом, муслиновом платье, с распущенными по плечам черными волосами.

-Вы и есть тот самый Жюль, - смешливо сказала Мораг, искоса его рассматривая. «Мне тетя Мадлен все о вас рассказала, как вы в Бретани воевали. Вы уже капитан?»

-Лейтенант, - он покраснел. «Вы хорошо гребете, леди Кинтейл».

-Я  на озерах выросла, в Америке, - Мораг пожала плечами: «У него есть титул. Маркиз де Монтреваль. Я свой потеряю, когда за Тедди выйду замуж. Зато Тедди очень богат, у него больше полумиллиона фунтов. У Жюля  за душой, кроме имени и шпаги, и нет ничего. Можно  просто развлечься, Элиза его на пушечный выстрел к себе не подпускает, она очень скромная. А я, - Мораг чуть не рассмеялась вслух, - я - нет. Никто ничего не узнает».

С реки дул легкий ветер, от ее волос пахло какими-то цветами. Жюль спросил: «А что вы на реке делали, леди Кинтейл?»

-Каталась, - она накрутила на палец черный локон. «Я скучаю по Америке, ваша светлость, а здесь, почти так же красиво, как и дома».

-Что вы, - юноша улыбнулся, - просто Жюль. Мы с вами у алтаря будем стоять, то есть...- он смешался.  Мораг звонко рассмеялась: «Ничего страшного. Будем, но не вместе. Тедди завтра приезжает, со своим шафером, а ваш шафер уже здесь, - она тихонько вздохнула:

-Если бы я тогда была умнее, я бы бросила Тедди и соблазнила его светлость. Была бы герцогиней. Он мою маму любил, в молодости, все говорят, что я на нее похожа. Мэри не удалось, впрочем, она некрасивая, не то, что я. Так и останется старой девой, зачахнет в своем Стокгольме.

-Да, - она еще раз незаметно посмотрела на Жюля, -  а теперь он привез себе эту Мадлен, бесприданницу, еще и брата ее на себя взвалил. Тетя Марта говорила - Мадлен в одном платье из Бретани уехала. И она немолода, тридцать лет, - девушка внезапно остановилась, налетев на что-то.

Марта стояла, посреди дорожки, улыбаясь. «Здравствуй, милый Жюль, - сказала женщина, - наконец-то».

Юноша поцеловал ей руку. Марта велела: «Ты, дорогая, пойди в детские, помоги Мадлен уложить вещи. Тетя Изабелла у нас пообедает, и вы  уедете к ней в имение».

Мораг, было, открыла рот, но Марта добавила: «Твой жених завтра появится. Сама понимаешь, не след вам под одной крышей жить. Элиза перед самым венчанием приедет, утром. Так что Жюль у нас остановится».

Она взяла  юношу под руку и повела к дому. Мораг, сжав губы,  раздраженно отбросив какой-то камешек, пробормотала: «Очень хорошо, что мы с Тедди в Америку уезжаем. Надеюсь, она к нам в гости не соберется. Я бы не вынесла, если  бы мы с ней на одном континенте жили. Нечего так трястись над своим Жюлем, никому он не нужен, кроме Элизы, - Мораг вскинула голову, и выпрямила спину. Взбежав в детские, она увидела Мадлен - та стояла в кладовой, снимая с полок пеленки.

-Корова коровой, и что только его светлость в ней нашел, - Мораг посмотрела на домашнее платье женщины. Мораг улыбнулась: «Давайте, я вам помогу, тетя  Мадлен».

Рэйчел отступила на шаг и поправила  вуаль на черноволосой, изящной голове Мораг: «Очень красиво».

-У Элизы диадема будет, с бриллиантами, - Мораг оглядела себя в зеркало и незаметно раздула ноздри, - а я, словно нищенка  - с одним венком.

Белый шелк платья облегал стройную фигуру, кружевной шлейф накидки спускался на персидский ковер. Мораг подняла руку и посмотрела на свои холеные пальцы.

-Здесь будет кольцо, уже скоро - победно подумала девушка. «Никогда в жизни больше к очагу не подойду. В Бостоне наймем слуг, горничную. Тедди купит мне фортепьяно, у нас будут приемы..., И драгоценности он мне будет покупать. Я не как мама - та до сих пор с тем кольцом ходит, что кузнец в Питтсбурге смастерил. У нее и бриллиантов нет. А у меня будут».

Рэйчел оправила свое лазоревое платье. Мораг  зорко посмотрела на ее грудь: «Новая брошка? Это тебе Пьетро подарил?»

Девушка покраснела: «Что ты, она дорогая, мы себе никогда такого не сможем позволить. Тетя Эстер и дядя Меир прислали, из Америки. Но ведь у тебя тоже брошь, - недоуменно сказала Рэйчел.

-У нее больше, - пригляделась Мораг. «Конечно, она, хоть и крестилась, все равно еврейка, Горовиц. Понятно, почему тетя Эстер и дядя Меир на нее деньги тратят».

Франческо постучал в дверь: «Рэйчел, папа ждет, внизу».

Мораг подождала, пока Рэйчел поднимет ей шлейф. Выходя из спальни, девушка хмыкнула: «Даже не с кем поговорить было. Франческо пятнадцать лет, он ребенок совсем, а Пьетро или за книгами сидит, или от Рэйчел не отходит. Как она может с ним жить? Она же мне рассказывала - сама обеды варит, сама стирает…, Всего две комнаты у них. Еще и в школе церковной преподает. В жизни больше к доске не встану, я на это шесть лет потратила».

Изабелла ждала ее внизу, держа на руках Джона-младшего.

-Малышки заснули, а граф Хантингтон, - она покачала мальчика, - еще гуляет. Сейчас вы уедете, и мы с ним ляжем. Иди сюда, - она поцеловала Мораг в  лоб и шепнула: «Будь счастлива, милая».

-Буду, - твердо сказала себе Мораг, оглядывая красивую, с мраморными статуями, переднюю,  зеркала в резных рамах, широкую, устланную коврами лестницу. В открытых шкафах вдоль стен  стояло арабское серебро и китайский фарфор.

-Надо будет дом в Бостоне перестроить, - напомнила себе Мораг, опираясь на руку Франческо, поднимаясь в карету. Рэйчел расправила ее шлейф и Джованни улыбнулся: «Ты вся сияешь, милая».

-Перестроить дом, - думала Мораг, глядя на зеленые, просторные поля вдоль реки, - купить усадьбу в деревне, заказать мне платья, завести выезд…, У Тедди столько денег, что на все мои прихоти хватит…

Она откинулась на бархатную спинку сиденья и  блаженно закрыла глаза.

Пьетро надел облачение: «Святой отец, а разве так можно? Я  всего лишь дьякон, у меня сана нет пока».

В ризнице пахло свечным воском, в полуоткрытую дверь доносился гул голосов - гости рассаживались.  Отец  Адамс провел рукой по седым волосам:

-Ты же  в этой церкви вырос, Пьетро. Помнишь, как приехал ты с отцом, пришел ко мне и в причетники попросился? - он  окинул взглядом юношу: «Хороший из него священник будет. Не о себе думает, а о людях. Так и надо. Мог бы у нас остаться, в богатом приходе, а ведь нет - в самые трущобы поехал. И жена у него славная, настоящая помощница. В самом Вифлееме венчались, Господи. Счастливы они, сразу видно».

-Так что, - закончил Адамс, - ничего страшного. Тем более твои родственники женятся. Иди, - он подтолкнул юношу к двери, - проверь, все ли в порядке.

Стены церкви были задрапированы белым шелком и украшены каскадами зелени. Пьетро посмотрел на женихов - Жюль, в мундире лейтенанта лейб-гвардии, стоял, о чем-то тихо разговаривая с Джоном. Тот был в сюртуке, украшенном двумя звездами, и Пьетро вспомнил: «Он же еще австрийский орден какой-то получил».

Он подошел к Тедди и Майклу. Пожав им руки, Пьетро смешливо спросил: «Кольцо не забыли?» Майкл добродушно похлопал себя по карману сюртука:

-Хоть мы вчера с ними, -  он показал на Жюля и Джона, - как следует, посидели, выпили,  но  мистер Бенджамин-Вулф поднялся рано утром, и я вместе с ним. Так что  кольцо там, где ему положено быть.

Марта, что сидела в первом ряду, качнула носком туфли: «Может, стоило брачный контракт подписать? Хотя по завещанию Тедди все отходит его детям, если они появятся. Мораг просто содержание назначается, и все. Тысяча фунтов в год, ей хватит. А если он умрет бездетным, - Марта невольно перекрестилась, - то все деньги я получаю. Господи, да о чем это я? - она шепнула Мадлен:

-Ты сходи, милая, посмотри, как там девочки и Мартин. Может, кому-то в умывальную надо. Лучше это сейчас сделать, до начала церемонии.

Тедди стоял перед алтарем - он был высокий, мощный, в отлично сшитом, бежевом сюртуке. Марта, вздохнув, велела себе: «Будешь писать, приезжать…Он хороший мальчик, он не обидит Мораг».

-Все в порядке, - тихо сказала Мадлен, вернувшись на свое место. «Мэри такая красивая в этом зеленом шелке,  к ее глазам очень идет. Там уже кареты подъехали, тетя Марта».

Органист заиграл марш Генделя. Мадлен, вставая, поймала взгляд мужа - Джон подмигнул ей. Женщина покраснела: «Поедем в Саутенд и будем по берегу гулять. Девочки по воде пошлепают, маленький на солнце посидит. Жюль с Элизой после свадебного обеда в Оксфордшир отправляются. Хотели в Озерный край, но у них всего две недели отпуска».

-Вот и невесты, - услышала она голос Марты. Повернувшись,  Мадлен ахнула: «Как в сказке!»

Девушки шли по проходу - белокурая и черноволосая, обе стройные, тонкие, окутанные кружевами. Вероника и Джоанна осторожно несли шлейфы.  Мартин, в бархатном костюме пажа, гордо держал перед собой подушечку для колец.

-Какая она красивая, - Майкл, стоя рядом с Тедди, любовался смуглым, чуть раскрасневшимся лицом Мэри. Он почувствовал тонкий аромат цветов. Мэри, приняв букеты невест, едва слышно шепнула ему: «Ты знаешь, что шаферу и подружке положено танцевать?»

-Конечно, - Майкл улыбнулся, - я первый к тебе подойду, никому свою очередь не отдам». Он похлопал Тедди по плечу и отступил: «Удачи тебе».

Питер встал рядом  с женой и незаметно протянул ей шелковый платок. Марта вытерла глаза и, пожав ему руку, тихо сказала: «Спасибо, милый. Господи, могла ли я подумать, и сын, и дочь, в одной церкви,  в один день…».

Жюль опустил глаза и увидел ее белую, маленькую руку. Он  вспомнил бесконечные, бретонские леса, худенького, коротко стриженого мальчишку, с которым они ловили рыбу, и спали под одной курткой. Наклонившись к ее уху, юноша одними губами проговорил: «Я тебя люблю, мой Волчонок».

-И я тебя, месье маркиз, - розовые губы улыбнулись. Элиза пожала ему пальцы и священник, откашлявшись, начал:

- Возлюбленные мои, мы собрались здесь перед лицом Господа и перед лицом прихожан, чтобы соединить этих людей священным обрядом супружества.

-Я прошу и требую от  вас, как в страшный день суда, когда все тайны сердца будут открыты: если кому-либо известны препятствия, из-за которых вы не можете сочетаться законным браком, то чтобы вы признались нам.  Нельзя сомневаться в том, что все, кто соединяется иначе, чем это дозволяет слово божье, богом не соединены и брак  этот не считается законным.

В церкви  наступила тишина. Тедди, глядя на белую, зардевшуюся щеку Мораг, мучительно, незаметно сжал руку в кулак. «Нельзя, нельзя, - велел он себе, - не будь таким, как твой отец, не смей! Ты виноват перед ней, ты ее соблазнил -  теперь поступай, как человек чести».

 Опустив голову, глядя на персидский ковер перед алтарем, Тедди приказал себе молчать.

Потом все случилось очень быстро. Тедди, взяв у Майкла золотое, с бриллиантом, кольцо,  вздрогнул, услышав голос священника:

-Берешь ли ты, Теодор, эту женщину, Мораг,  в свои законные жены? Будешь ли любить, утешать, почитать ее и жить с ней в болезни и здравии до конца своих дней, отказавшись от других? - спросил отец Адамс.

Тедди помолчал. Надевая Мораг кольцо, юноша ответил: «Да».

Он увидел, как торжествующе улыбаются ее алые губы. Отпустив ее руку,  Тедди отвернулся: «Господи, прости меня.  Я буду стараться, буду хорошим мужем…, Но я ее не люблю, совсем не люблю».

-Да, - нежным голоском проговорила Мораг. Тедди, почувствовал прикосновение ее теплых пальцев.

Он незаметно вздохнул: «Все будет хорошо».

Питер нежно погладил плечо жены: «Сейчас  Элиза с Жюлем. Карету я заказал. Тедди с Мораг отсюда на Стрэнд  поедут, в отель. Там все приготовлено, я лучший номер снял,  не волнуйся».

Марта  взяла платок у Мадлен: «Мой уже мокрый. Господи, только бы они были счастливы…».

Звучала музыка, пары шли по проходу, Вероника и Джоанна разбрасывали перед ними лепестки белых роз.

Марта взглянула на  сына. Кивнув ему, улыбнувшись, она взяла мужа под руку. «Пойдемте, - весело сказала женщина, - раз мы с тобой, Мадлен, без детей сегодня - хоть потанцуем вволю».

Но все время, пока она, принимая поздравления, шла к выходу из церкви, пока Жюль и Элиза, смеясь, пробегали под скрещенными шпагами, пока процессия возвращалась в усадьбу Кроу, где у входа в шатер уже стояли слуги с бокалами шампанского - Марта вспоминала мимолетную тоску в лазоревых, красивых глазах Тедди.

-Так бывает, - твердо сказала себе она, заходя в шатер, где уже были накрыты закуски. «Они просто давно не виделись и должны привыкнуть друг к другу».

Майкл подошел к отцу и  указал на центральный стол: «Садитесь, вы оба! И отдыхайте. Мы с его светлостью, - он подмигнул Джону, - шаферы, нам и распоряжаться свадебным обедом. Я буду говорить  о том, как Тедди учился в Кембридже…»

-Лучше не надо, - добродушно предупредил его Тедди. Майкл, усмехнувшись, продолжил: «А его светлость вспомнит, как Жюль и его жена познакомились. Там, кажется, кто-то в кого-то стрелял».

-Вовсе нет, - Элиза и Жюль, так и держась за руки, рассмеялись. «Я просто сказала, что он промахивается, и предложила его поучить, - Элиза покраснела.

-Господи, какая же я счастливая, - вздохнула девушка. «Жаль только, что мы редко видеться будем. Ничего, сейчас в Оксфордшире поохотимся, порыбачим, покатаемся на лодке…, И хорошо, что мы не в замок едем, а в охотничий дом - там совсем уединенно».

Мораг ничего не слышала - она сидела, рассматривая свой бриллиант: «Миссис Бенджамин-Вулф. Я знала, знала, что добьюсь своего. У Элизы совсем простое кольцо, мне бы стыдно было такое носить, тем более она теперь маркиза. И вообще, - Мораг незаметно посмотрела на девушку, - она некрасивая, конечно. До сих пор, как мальчишка.  Пусть забирает своего драгоценного Жюля, - Мораг по-хозяйски взяла руку мужа: «Я тебя люблю, дорогой. Не забудь, мы открываем танцы».

-Мы, и Элиза с Жюлем, - поправил ее Тедди и залпом выпил полный бокал шампанского.

Мадлен сидела, подставив лицо нежному, утреннему солнцу. Девчонки, в простых, холщовых платьицах бегали друг за другом по мелкой воде, Джон-младший копошился на расстеленной шали, пересыпая пухлыми ладошками белый песок.

Мальчик подполз к матери, и, положив светловолосую голову ей на колени, сладко зевнул.

Мадлен покачала его и тихо спросила: «Месяц еще, да?»

-Чуть больше, - Джон смотрел на головы дочерей. Русые волосы Вероники отливали золотом, за спиной Джоанны развевались льняные локоны.

-В августе уеду, - он устроил жену и сына  у себя в руках. «Опять в Австрию. Но к Рождеству я постараюсь вернуться. Ты не скучай, осенью переезжай в город. Там миссис Марта, ее семья - все веселее будет».

-Постараюсь, - Мадлен вздохнула и положила ему голову на плечо. «Как ты думаешь, - она перебирала пальцы мужа, - когда дома…, во Франции - все закончится? Когда Жюль с Элизой туда вернутся?»

Джон взглянул на блестящую, бесконечную гладь Северного моря. Девочки брызгали друг на друга водой. «Не скоро, милая, врать не буду, - наконец, вздохнул он. «В следующем году мы подпишем мирный договор, хотя бы ненадолго, и сможем съездить в Париж. Девочкам там понравится».

-И маленький подрастет, - едва успела сказать Мадлен. «Тише, тише, - девчонки подбежали и устроились по обе стороны от отца, - братик только заснул».

-Папа, - Джоанна потерлась носом о его щеку. «Расскажи сказку. Про клык расскажи!»

Вероника робко коснулась оправленного в золото клыка, что висел на загорелой шее отца. «Расскажи, папа! - все не отставали дочери. Джон, улыбнувшись, начал таинственным голосом:  «Слушайте...»

Потом Вероника подперла ладошкой щеку: «Я бы побоялась, если бы медведя увидела».

-А я бы  нет, - отрезала Джоанна. «Я бы в него выстрелила. Папа, а почему тетя Джо тебе клык отдала? Потому что ты смелее ее?»

-Вовсе нет, - Джон поцеловал девочек. «Тетя Джо кораблем почти командовала, а ей всего шестнадцать лет было. Просто сейчас он, - мужчина коснулся клыка, - у меня, а потом я его вашему братику отдам».

Джоанна скривила губки: «А я бы так его хотела..., Ничего, я вырасту, и на войну пойду, офицером, как дядя Жюль».

-Очень надеюсь, - Мадлен поднялась и взяла сына удобнее, - что никому не придется воевать - ни дяде Жюлю, ни тем более  тебе. Бегите, милые, - велела она дочерям, - умойтесь и переоденьтесь перед обедом.

Девчонки поскакали к дому. Джон забрал мальчика у жены: «Я для того и работаю, любовь моя, для того и не вижу вас месяцами, чтобы не пришлось больше воевать - никому и никогда».

Мадлен кивнула. Он, потянувшись, поцеловал ее в пахнущие солью, нежные губы. «На море штиль, - со значением сказала жена, - можно девочек оставить с няней, а самим на  косу прокатиться, где ты меня рыбой кормил, с костра, помнишь?»

Джон оценивающе посмотрел на гладкую воду: «Туда, конечно, можно и пешком дойти..., Я понял, почему мне так нравится работать на континенте - я там не страдаю морской болезнью.  Ладно, - он улыбнулся, - и вправду, ветра нет. Вечером отвезу тебя туда, искупаемся».

-Море теплое, - томно сказала Мадлен, указывая на деревянную купальню, что стояла у кромки воды, - девчонки вчера долго там сидели. На косе нет никого, можно и так…, - он покраснела и замялась. Джон, усмехнувшись, шепнул ей: «Нужно».

Они взялись за руки и стали подниматься по каменной лестнице к дому, что стоял на откосе холма.

Майкл вытер руки о фартук. Прислонившись к своему рабочему столу, он развернул письмо. Здесь, в геологических кабинетах Британского музея, царила тишина, изредка прерываемая чьим-то покашливанием.  Скрипели перья, пахло табаком, в открытые окна было видно ясное, синее летнее небо.

-Дорогой Майкл, - читал он. «Я приехал в Санкт-Петербург совсем ненадолго, но твое письмо успел застать. У нас все хорошо, мальчишки растут, мадам Тео преподает в театральной школе. Я отправил рекомендацию в университет Упсалы. Думаю, моего имени, и репутации Джованни хватит, чтобы тебя пригласили преподавателем на семестр. Как ты и просил, посылаю тебе часть метеорита. Мне были бы очень интересны твои наблюдения. Я, хоть и в армии сейчас, но научную работу стараюсь не бросать. Мы посылаем Элизе и Тедди свои поздравления,  и подарки - на адрес Марты. Пиши мне, искренне любящий тебя дядя Теодор».

Майкл восхищенно повертел кусочек серого железа: «Внеземное. В руках его держать и то боишься. Надо будет посидеть с микроскопом, если мне только в конце лета в Уэльс возвращаться».

-Мистер Кроу, - тихо позвал его служитель, что сидел за конторкой у входа в зал. «К вам посетитель, мистер Жан-Мари».

Она стояла у высокой, дубовой двери - маленькая, стройная, смуглая, в коричневом сюртуке и бриджах. Волосы были скрыты темной треуголкой.

-Иначе бы меня дальше парадного подъезда не пустили, - лукаво шепнула ему Мэри, - а я хочу посмотреть минералы. Ты же обещал, когда мы танцевали.

-Шляпы снимать надо, - пробурчал служитель, провожая глазами ее прямую спину.

-Пошли, - Майкл снял фартук, и аккуратно повесил его на спинку стула, - коллекции в соседней комнате, тут работают.

Он показывал ей цейлонские аквамарины, индийские изумруды, невиданный, остроконечный кристалл турмалина из Бразилии, горный хрусталь и платиновые самородки. Она касалась нежными пальцами отпечатков невиданных, давно погибших растений и животных. Распахнув зеленые глаза,  Мэри смотрела на муху, застывшую в янтаре.

От нее пахло какими-то летними цветами, темно-красные губы улыбались, и Майкл велел себе: «Скажи ей, скажи. Зачем ждать, Господь только ведает, когда вы эту тележку закончите».

-Мэри, - он откашлялся и взглянул на нее. Девушка стояла, любуясь янтарем, что лежал на ее узкой ладони.

-Да, Майкл? - она дрогнула ресницами.

-Я хотел сказать...- он почувствовал, что краснеет, - хотел сказать, что дядя Теодор тоже дал мне рекомендацию. Поэтому  я, скорее всего, приеду в Упсалу, на семестр. Осенью, и останусь до Рождества.

-Я тебя навещу, - Мэри улыбнулась и опустила янтарь в его войлочное гнездышко. «И ты ко мне приезжай, на Рождество. Я, конечно, во дворце буду занята, но мы сможем погулять...»

-Сможем, - горько подумал Майкл. «Говорил же мне отец, чтобы я не боялся. Нет, я не могу, я ей не нравлюсь, совсем».

-Я завтра хочу на лошади покататься с утра, - сказала Мэри, оглядываясь на закрытые двери, надевая треуголку, - может быть, присоединишься? В Гайд-парке.

-Тедди там каждое утро катается, - зачем-то сказал Майкл. Спохватившись, он добавил: «Приду, конечно, большое тебе спасибо».

-Тедди? - она подняла бровь. «У него же медовый месяц».

-Медовая неделя, скорее, - Майкл усмехнулся. «Бромли  спохватился, что Тедди в конце месяца отплывает в Бостон. Патрон решил взвалить на него дела всех работников, что сейчас в отпуске. Они с Мораг на Ганновер-сквер живут, из отеля съехали уже».

-Завтра встретимся, - Мэри подала ему руку. Майкл заставил себя посмотреть в ее зеленые, большие глаза: «Встретимся, конечно».

Дверь закрылась, он  опять вдохнул запах цветов, и грустно сказал бразильскому турмалину: «Рабочие меня смелым называют. Говорят, мистер Майкл под землей ничего не боится…, А на земле..., - он махнул рукой и стал складывать минералы в ящики.

Мэри дошла до Стрэнда. Устроившись в кофейне, закурив, девушка достала свой блокнот.  Она развернула вложенное письмо. Заказав кофе, Мэри пробежала глазами ровные строки:

-Милая Мэри, - писала Элиза, - я опять во дворце. Сама знаешь, как мы живем - по двое в комнате. Жюлю сюда, конечно, никак не пробраться. Ее величество обещала меня отпускать раз в месяц на два-три дня, главное - чтобы Жюль был свободен в то же самое время. А этого, с его дежурствами, предугадать нельзя, - перо девушки остановилось. «Мама мне написала, что квартира к осени будет обставлена, но все равно - пока мы не будем там жить, домом она не станет. Милая Мэри, ты просила сказать,  как это. Лучше всего на свете, - прочла Мэри. Затянувшись, выдохнув дым, она хмыкнула: «У Мораг даже спрашивать не стоило, она бы все равно ничего не сказала. Как была скрытная, так и осталась. Лучше всего на свете, - задумчиво повторила девушка и покраснела.

-В Упсалу я в платье приеду, - подумала Мэри, медленно отпивая кофе. «Но я ему все равно не нравлюсь - ни в сюртуке, ни в платье. Разве что только без платья..., - она часто задышала и одернула себя: «С ума сошла! Он джентльмен, он никогда себе такого не позволит. Не выставляй себя на посмешище. Умрешь старой девой, как та дама во Флоренции, вот и все».

Она вспомнила пахнущую воском и пылью гостиную, и смешливый, надтреснутый голос седоволосой, в темном платье женщины: «Я здесь уже тридцать лет сижу, дорогая моя. Отца нашего общего знакомого помню, как он еще молодым человеком был».

Женщина протянула ей перевязанные лентой конверты: «Все зашифровано, так что беспокоиться не о чем».

-А почему сюда? - вдруг спросила Мэри, оглядывая старую, потрепанную мебель, потускневшие портреты на стенах.

-Моя мать итальянка была, - женщина пожала плечами, - я с детства язык знаю. Отец мой  работал, здесь, в Италии. В Риме, - она посмотрела вдаль. «Так я в стране и осталась, после его смерти. Замуж меня не звал никто, сама видишь, не красавица..., - Мэри взглянула на карты, что лежали на круглом столе и решительно попросила: «Погадайте мне, пожалуйста».

Женщина только улыбнулась тонкими, бледными губами. Тасуя колоду, она вгляделась в карты: «Дитя у тебя будет. Вот только..., - она замялась и махнула рукой: «Нет, ерунда. Иди, я клиентку жду. Тайные ритуалы египетской магии будем практиковать, - она выразительно закатила серые, острые глаза.

-Дитя..., -  повторила Мэри. Дернув уголком губ, девушка  убрала письмо в блокнот. «Все это чушь, - напомнила она себе. Бросив на стол деньги, Мэри вышла в сияющий, летний полдень.

Толпа медленно фланировала по Стрэнду. Мэри, приглядевшись, увидела знакомую, винно-красную, соломенную шляпку. Она догнала сестру - Мораг застыла перед витриной посудной лавки: «Добрый день, милая».

-Как ты думаешь, - Мораг все смотрела на веджвудский сервиз, - он сильно побьется, если его морем везти?

-Если вы попадете в шторм, - сочно ответила Мэри, - от него вообще ничего не останется. Купишь в Бостоне фарфор, у нас свои фабрики есть...

Мораг сморщила нос: «Американский - очень грубый, а британские товары у нас дороже». Она повертела на плече шелковый зонтик: «Придется тратить деньги дома. Не то чтобы у нас их не хватало, - усмехнулась девушка.

-Ты куда? - она оглядела сюртук сестры.

-На работу, - Мэри махнула рукой в сторону собора Святого Павла. «А ты на Ганновер-сквер? Майкл сказал мне, что вы из отеля съехали».

-Тедди надо в контору, - недовольно ответила Мораг, -  пришлось прервать медовый месяц. Я бы еще в отеле пожила, - она блаженно закатила темные глаза, - там серебряная ванна и мраморный пол в умывальне.

-На Ганновер-сквер все то, же самое, - недоуменно пожала плечами Мэри. Они медленно пошли на восток.

-Там слуг нет, - Мораг поджала алые губы, - все в Мейденхеде. Приходится самой все делать…

-Можно подумать, - язвительно заметила Мэри, - что дома это за тебя кто-то делал. Подумаешь, обед приготовить…

-Мы в отели ходим обедать, - вздернула нос Мораг, - я сказала Тедди, что у нас медовый месяц, и я хочу его провести так, как положено. Тем более,  мы скоро  уже отплываем.

-А сейчас ты куда? - спросила Мэри, когда они вышли на площадь, к собору.

-К Тедди, в контору, - сестра все улыбалась. «Хочу его развлечь немного. Впрочем, ты все равно не поймешь, как».

-Что тут понимать, - пробормотала себе под нос Мэри, глядя на то, как покачиваются стройные бедра сестры под шелковым, гранатовым платьем. «Это новое какое-то, - сказала она себе. Свернув в боковую улицу, Мэри постучала в синюю дверь неприметного, трехэтажного дома.

Тедди поднял голову от бумаг, и устало потер глаза: «Кофе, отлично. Большое спасибо, Саймон. Эти конверты, - он передал мальчику пачку, - едут в Бат, и сбегай в контору мистера Эджвика, это  за углом, - скажи, что я подтверждаю сегодняшний обед. У меня в клубе,  в семь вечера».

-Узнаем  о том деле, что Эджвик вел в Манчестере, - усмехнулся Тедди, - это может быть полезно для тяжбы с патентами. Если бы не дядя Джон, и не Питер с Джованни - меня бы никогда в жизни в Брук-клуб не приняли. Но дядя Питер там, в правлении, замолвил за меня словечко. Так бы еще в кандидатах сидел. Что такое, Саймон? - Тедди недоуменно посмотрел на него.

Мальчик покраснел: «Там миссис Бенджамин-Вулф, она хотела без доклада пройти, но вы ведь велели...»

-Велел, - согласился Тедди, поднимаясь. «Ты делами займись, Саймон. Она в приемной?»

Мальчик кивнул, исчезая. Тедди отхлебнул кофе и закурил сигару: «Говорил же я ей...»

Он закрыл за собой дверь приемной и увидел стройную спину жены. Мораг стояла, рассматривая мраморный бюст Цицерона. Скульптор придал  лицу римлянина черты мистера Бромли.

Тедди стряхнул пепел: «Мораг, я тебе неоднократно повторял - я здесь работаю. Тебе нельзя тут появляться, тем более...»

Она повернулась. Порхнув к нему, положив голову на его руку, жена шепнула: «Я знаю, знаю, милый, прости меня, я очень соскучилась..., Пойдем, пожалуйста..., - Мораг потянула его в сторону обитого бархатом дивана.

-Нет, - Тедди стряхнул ее руку и раздельно повторил: «Я работаю, Мораг. И не надо меня беспокоить дома, в кабинете или библиотеке. Есть время, и есть место, вот и все. Здесь, - он обвел рукой приемную, - контора, а не супружеская спальня. Так же будет и в Бостоне. Ты что-то еще хотела? - он взглянул на зардевшиеся щеки.

-Он не даст денег, - панически подумала девушка. «В тот раз, за жемчуга, когда я потом сказала, что  отложила ожерелье, он только рассмеялся и спросил: «Сколько?».  Но тогда мы до дивана добрались..., а сейчас…»

Мораг сглотнула: «Я браслет видела, рубины и бриллианты..., У меня не хватило денег, и я написала...»

-Дай ее сюда, - потребовал муж.  Мораг покорно достала из бархатного мешочка расписку. Тедди посмотрел на цифру и, сдерживаясь, заметил: «Это я заплачу, Мораг. Но в последний раз. В Бостоне ты будешь получать триста  долларов на хозяйство в месяц, и сто на булавки. Это все».

-Но мне нужны драгоценности, платья..., - вскричала девушка. «Тедди, как ты можешь?»

-Могу и буду, - его лазоревые глаза похолодели. «Драгоценности я тебе буду дарить, это моя обязанность, как мужа. На сто долларов можно сшить пять платьев, и еще сдача останется. Саймон тебя проводит, - он распахнул дверь, - мне надо вернуться к работе.

Мораг раздула белые ноздри: «Мне кажется, у меня сегодня начнется мигрень, Тедди».

-Очень хорошо, - он усмехнулся. «У меня деловой обед в клубе, а потом  надо посидеть с документами. Рэйчел тебя приглашала поехать в этот сиротский приют, в Уайтчепеле, с преподобным Адамсом. Посмотреть, как там поставлено дело. Я бы на твоем месте  не отказывался. При нашем положении в обществе, мы должны заниматься благотворительностью».

Мораг помолчала и сладко улыбнулась: «Конечно, любимый».

-Вот и славно, дорогая, - он наклонился и поцеловал девушку в щеку. Дверь за ним закрылась. Мораг, вдыхая запах табака, сплела свои белые, нежные пальцы.

-В  Америке найдется много богатых мужчин, они будут счастливы меня побаловать. Тот же дядя Меир, например, - Мораг завязала ленты шляпки. Встряхнув головой, девушка вышла из приемной.

 

Интерлюдия

Камборн, Корнуолл, декабрь 1801 года

Рыжеволосая, голубоглазая девочка в бархатном платьице проковыляла к украшенной гирляндами елке. Она восторженно всплеснула руками: «Еще!». Мартин Кроу закатил глаза: «Берешь гирлянду и сама вешаешь. Сюда, где пониже. Сиди, - он посмотрел на вторую девочку, что устроилась на ковре с альбомом, - ты же вся измазалась!»

-Она рисует, - добродушно заметил Франческо ди Амальфи. Он сидел на диване, тоже с альбомом, и быстро что-то набрасывал. 

-Иди сюда, я тебе ее покажу, - позвал он Мартина.

-Ты ее видел? - лазоревые глаза мальчика широко раскрылись.

-Папа меня провел, - усмехнулся Франческо. «Я все запомнил. Вот она какая, -  он повернул рисунок к Мартину.

Тот внимательно его изучил и тихо спросил: «А она ездила?»

-При мне - нет, - признал Франческо, - они  только в сочельник ее запустят. Там будет папа, Майкл и мистер Третвик. И дядя Питер тоже, он все это финансировал. Она называется «Курящий Дьявол», - юноша широко улыбнулся. «Поедут вдоль Фор-стрит, наверх, на  холм Камборн и оттуда в деревню близлежащую, Бикон. А потом  обратно.

Мартин потрогал пальцем большие колеса тележки: «Все равно, пока не увижу сам, не поверю. Папа говорит, что надо самому во всем убедиться. Не зря он меня и в шахту брал, и на мануфактуры мы с ним ездили».

Темноволосая девочка отложила кисть и гордо пролепетала: «Исую!»

-Третье слово это у нее было, - усмехнулся Франческо, - после «мамы» и «папы». Ты вправду,  Сиди, вся измазалась. Пойдем, умоемся, обед скоро.

-Снег! - Юджиния захлопала в ладоши. «Гулять!»

-Завтра погуляем, - Мартин оправил на ней бархатное платьице. «Сейчас родители вернутся, Юджи. Надо поесть и спать ложиться».

-И вправду, -  мальчик взглянул на снежинки, что кружились за окном дома, -  будет белое Рождество. Тедди написал, что у них в Бостоне в прошлом году  холодно было, они на коньках по реке катались. Жалко, что Вероника и Джоанна в Оксфордшире,  я бы с ними снеговика сделал. И Элиза с Жюлем там  Рождество проводят».

Дверь стукнула, и он услышал веселый голос матери: «Как вы справляетесь?».

Она стояла на пороге, раскрасневшаяся, в собольей пелерине и бархатном капоре, на бронзовых, спускающихся на плечи волосах, таял снег.

-Мама, мама! - залепетала Юджиния. Марта присела и протянула  руки: «Иди сюда, доченька моя хорошая». На белой шейке девочки блестел золотой крестик.

-Мы умылись, - сказал Франческо, выходя в гостиную, держа на руках сестру. «Тетя Марта, - недоуменно спросил он, - а где мама? Вы же вместе уходили».

-Сейчас придет, - Марта чему-то улыбнулась. «Они там…- она обернулась к двери и рассмеялась: «Думали,  в тайне этого гостя сохранить, но не получилось».

Мартин посмотрел на невысокую, стройную девушку в темно-зеленом рединготе с мехом лисы, что зашла в переднюю вслед за Изабеллой. Мальчик радостно вскричал: «Тетя Мэри! Вы подарки привезли?»

-Мартин, - ужаснулась мать, но девушка только махнула рукой: «Так и надо, тетя. Привезла, конечно, полную карету. Франческо, пойдем, - велела она, - разгрузим ее».

Они ушли. Мать, покачивая Юджинию, распорядилась: «Мартин, начинай на стол накрывать, пожалуйста. Сейчас папа и дядя Джованни вернутся».

Изабелла подождала, пока за мальчиком закроется дверь: «Ты с Мэри поговоришь? - она указала глазами на обручальное кольцо Марты.

-После рождества, - так же тихо ответила женщина. «Она здесь до нового года. Питер обещал с Майклом словечком перемолвиться. Все будет хорошо, - Марта усмехнулась и вдохнула морозный воздух с улицы: «Вы все эти ящики сразу в кладовую ставьте».

Изабелла опустила дочь на персидский ковер в гостиной и сбросила отороченную мехом, бархатную шубку: «Надо будет на следующее Рождество в Лидс съездить,  дети там совсем одни. Они, конечно,  к преподобному отцу обедать пойдут,  но все равно,  лучше в  семье праздник отмечать. Тем более, летом Пьетро сан принял…».

-Мэри! - раздался из передней голос Питера. «Вот уж нежданный гость! И его светлость приехал?»

Мэри улыбнулась: «Он сразу в Оксфордшир, дядя Питер. После Нового года мы с ним в Лондоне встречаемся. Я вам почту привезла, с Ганновер-сквер, мне слуги отдали. Тетя Марта, - девушка всунула голову в комнату и ахнула: «Какая елка красивая!»

-Елка! - обрадовалась Юджиния и заковыляла к Мэри. Та подняла ее и поцеловала нежную щечку: «Элишева и Моше поженились, в октябре, в Иерусалим уехали. Тетя Джо мне письма передала, для Рэйчел и Пьетро, я их отослала».

-Вот и славно, - ласково сказала женщина, убирая меха с дивана. «Ты что-то спросить хотела, милая?»

-Да, - Мэри  покраснела: «А Майкл где?»

-Они с мистером Третвиком с тележкой возятся, послезавтра пробный запуск, - объяснила Марта. «Он там до позднего вечера будет, в мастерских»

-А, - только и ответила Мэри. Изабелла весело сказала, подняв дочь: «К столу, к столу!».

В спальне было тепло, горел камин. Юджиния спокойно сопела в своей колыбели, что стояла рядом с большой кроватью, под шелковым балдахином.

Марта отбросила меховую полость. Сладко потянувшись, устроив голову на плече у мужа, она велела: «Читай, что там наша невестка пишет».

-Дорогие тетя Марта и дядя Питер! - начал он, приняв от жены очки. «У нас все хорошо, практика Тедди процветает. Прошлым летом мы перестроили дом. Я в это время ездила к маме и папе, на озера. Они передают вам большой привет. Осенью мы были в Вашингтоне. Тедди участвовал там,  в собрании республиканской партии. Мы виделись с дядей Дэниелом, с дядей Меиром и его семьей. Жаль только, что не застали мальчиков  - Хаим был на территориях, а Натан - в университете. Газета Констанцы очень популярна. Посылаю вам ее третью книгу - на юге многие штаты ее запретили. Это еще больше подлило масла в огонь, вышло уже  несколько тиражей.

Тетя Салли  передает вам свою любовь, маленький Нат отлично учится и радует ее. Марта живет в Нью-Йорке. Она пишет для газет, под псевдонимом, тетя Констанца ее тоже печатает.

Дорогая тетя Марта, мы ожидаем счастливого события в новом году. Чувствую я себя превосходно, мама обещала приехать на первое время, помочь  мне с малышом. Я вам сразу же напишу, остаемся ваши любящие дети, Мораг и Тедди.

-Тут еще постскриптум, Тедди рука, - прищурился Питер. «Милая мамочка, дорогой Питер, ждем вас всех в гости, не откладывайте».

-Бабушка, - смешливо протянула Марта, забирая у мужа письмо. Он посмотрел на белое, едва прикрытое кружевами плечо, и, вдыхая запах жасмина, согласился: «Бабушка». Питер снял очки и рассмеялся: «Иди сюда».

-Если хочешь быть дедушкой, - наставительно сказала Марта, целуя его, - поговори с Майклом.

-Поговорю, - он почувствовал совсем рядом ее мягкие, бронзовые волосы, услышал ее шепот: «Люблю тебя!». Блаженно выдохнув, он погрузился в сладкий, такой знакомый покой.

Мэри закрыла папку с документами и прислушалась - дом уже спал. Она посмотрела на колеблющиеся огоньки свечей и вспомнила ласковый голос Марты: «Так, говоришь, вы с Майклом в Упсале увидитесь?»

В парке на Ганновер-сквер было пустынно – жаркий август разогнал лондонцев за город.  Марта наклонилась и поправила кружевное одеяльце на Юджинии - девочка спала в плетеной корзинке. Мэри повозила светлой, замшевой туфлей по зеленой траве. Она была в муслиновом платье и легкой шали, темные, отросшие кудряшки падали на смуглую шею.

-Я к нему приеду, - наконец, сказала Мэри, подняв голову, чувствуя, как горят у нее щеки. «Мне ведь уже двадцать шесть, тетя Марта…, Надо же когда-нибудь…- она ощутила горячие слезы в глазах. Отвернувшись, девушка пробормотала: «А если…, если будет дитя, я просто  вернусь  домой, на озера. Папа и мама поймут…»

-Совсем дура, - сочно отозвалась старшая женщина. «Майкл джентльмен. Он такого себе никогда не позволит».

Мэри расплакалась - тихо, горестно. «И что теперь? - она комкала в маленьких руках шелковый платок. «Теперь мне до конца жизни флиртовать с этими шведскими дуболомами, тетя Марта? Танцевать, играть в карты, шифровать донесения? Или не со шведскими? Да какая разница, - она махнула рукой.

Марта взяла у нее платок. Вытерев мокрые щеки, она нежно обняла Мэри. «Ты ему нравишься, - шепнула она. «Очень нравишься. Он хоть по крови и не Питера сын, а все равно на него похож. Питер тоже долго собирается, поверь мне. Зато когда соберется…, - она не договорила и лукаво улыбнулась.

-Так что мне, не ездить в Упсалу? Я ведь ему обещала…, - Мэри шмыгнула носом.

-Отчего же не ездить? - удивилась старшая женщина. «Город там красивый, я слышала. Погуляете, на коньках покатаетесь, в Швеции, зима суровая. На охоту отправляйтесь. Пусть он тебя в Стокгольме навестит».

-А…- Мэри покраснела и неопределенно повела рукой в воздухе.

-Всему свое время, - усмехнулась Марта и подхватила корзинку: «Не надо торопиться, милая, поверь мне. Пусть все идет своим чередом».

Мэри поднялась. Пройдясь по своей спальне, девушка посмотрела в окно, за которым кружились снежинки.

Она увидела перед собой замерзшее озеро в Упсале и лазоревые, чуть раскосые глаза Майкла. Он опустился на колени и велел: «Давай сюда ногу».

-Я сама, - покраснела Мэри. Она стояла, держа в руках стальные коньки.  Короткая, по щиколотку, шерстяная юбка, чуть приоткрывала стройные ноги в высоких, по колено, кожаных сапожках. Она уткнула нос в воротник лисьей шубки и повторила: «Я сама могу».

-Давай, давай, - Майкл забрал  у нее коньки. Он стал ловко привязывать их к сапожкам и краем глаза увидел кашемировый чулок, что поднимался куда-то дальше. Блеснули белые кружева, и он отвел глаза: «Как бы мне теперь встать, чтобы она ничего не заметила. Нет, не получится. Придется опять о логарифмах думать, - он  улыбнулся, и Мэри озабоченно спросила: «Ты что покраснел?»

-Холодно, - Майкл закончил и подал ей руку: «Потом с горки покатаемся, я санки у мальчишек возьму».

Она сидела сзади, обхватив его руками, ветер бил им в лицо, он слышал восторженный смех. Когда санки уткнулись в сугроб, Мэри, тяжело дыша, сказала: «Мы так на озерах зимой играли. Здесь так хорошо, - девушка поднялась. Раскинув руки, она посмотрела на бесконечную, заснеженную равнину, на полоску темного леса вдали: «Совсем, как дома».

Они медленно шли по узкой тропинке в снегу. Майкл помолчал: «Мэри, …а ты хочешь домой вернуться? В Америку?»

Девушка улыбнулась: «Нет. Мне в Старом Свете нравится, Майкл».

Он, было, хотел что-то сказать, но передумал. Замотав вокруг шеи шарф, предложив ей руку, Майкл весело кивнул в сторону черепичных крыш города: «Сейчас покажу тебе, как я умею готовить. И глинтвейн сварю, у меня  вино хорошее осталось».

Мэри прижалась разгоряченным лбом  к стеклу: «У Мораг ребенок будет, в следующем году. А она меня младше. Да что там…, - девушка внезапно разозлилась. Открыв кедровый шкаф, Мэри натянула сапожки. Накинув редингот, прикрыв волосы лисьей шапкой, девушка тихо вышла в заснеженный палисадник и остановилась - на улице были слышны голоса рабочих.

Камборн не спал. До нее доносилось гудение паровых машин, вечерняя смена возвращалась домой,  а на смену ей шла ночная. «Здесь больше всего шахт, - вспомнила Мэри, - у дяди Питера одного - целый десяток. Медь и олово добывают».

Она подождала, пока поселок стихнет. Мэри быстро пошла по скользкому, булыжному тротуару к темной громаде механических мастерских.

Ворота были полуоткрыты, в деревянной будке сторожа, - Мэри заглянула внутрь, - никого не было. «Все ушли, - грустно поняла она. «Майкл, наверное, с мистером Третвиком,  в таверну какую-нибудь отправился».

Девушка посмотрела на освещенный свежевыпавшим снегом двор и замерла. Она стояла посередине - с высокими, выше человеческого роста, колесами, с трубой, с площадкой сзади, на которую вела узкая лестница.

-Невозможно, - подумала Мэри. «Не бывает такого, она никогда не поедет. Это же….»

-Это «Курящий Дьявол», - раздался сзади смешливый голос. Майкл подышал на руки, - он был в суконной, старой, рабочей куртке, темные волосы - усеяны снежинками. «Я очень рад, что ты приехала, Мэри, - мужчина улыбался. «Счастливого Рождества».

-Счастливого Рождества, Майкл, -  ее зеленые глаза блестели в свете звезд. Снег лежал вокруг белым, чистым ковром.

Он подал ей руку и кивнул на лестницу: «Хочешь?»

Мэри испуганно отступила: «А можно?»

Майкл  посмотрел на тележку:

-Я ее три года строил вместе с Ричардом, мистером Третвиком, так что да, - он кивнул, - можно. Пошли? -  он, на мгновение, коснулся пальцев Мэри. «В любом случае, чтобы она ездила, нужно два человека, - Майкл поднялся по лестнице, - один следит за двигателем, а второй  управляет. Ты будешь управлять. Только ворота открой, - попросил он.

-Я не верю, - тихо сказала Мэри, оказавшись рядом с ним на площадке. «Не бывает такого…»

Майкл распрямился. Вытерев испачканное угольной пылью лицо, мужчина рассмеялся: «О, Мэри, бывает. Еще как бывает. Сейчас увидишь».

Она подняла голову, -  из трубы шел черный дым, - и тихо спросила: «А кто-нибудь…, кроме вас, ездил уже?»

-Нет, - Майкл осторожно взял ее руки и положил на руль. «Нет, Мэри, ты  первая».

Все было как во сне. Тележка  двигалась вверх, вдоль пустынной  улицы. Мэри, оглянувшись, - Майкл улыбался, - вытерла слезы с глаз: «Майкл…Ты сам ее сделал, сам? Но это, же чудо…- девушка оторвала руки от руля, и раскинула их в стороны, наслаждаясь холодным ветром, - чудо…, Так свободно, Майкл, так хорошо…»

Дым повалил из трубы. Майкл рассмеялся: «Мы и на вершине холма. А сейчас, - он нежно вернул ее ладони на руль, -  мы развернемся и поедем обратно. Будет быстрее, потому что под гору».

От него пахло гарью, углем, нагретым металлом, он был совсем рядом. Мэри, прислушавшись, спросила: «Это что ты насвистываешь?»

-Песню, - Майкл подмигнул ей. «Никогда в жизни стихов не писал, а тут получились. Это потому, что ты со мной, - серьезно добавил мужчина, и Мэри зарделась.

- Goin' up Camborne Hill, coming down

Goin' up Camborne Hill, coming down

The horses stood still;

The wheels went around;

Going up Camborne Hill coming down, - 

он расхохотался и Мэри подхватила: «Going up Camborne Hill, coming down…»

Тележка резво катилась под гору, ветер сорвал шапку с ее кудрявых, темных волос. Мэри отмахнулась: «Потом поднимем! Как хорошо, Майкл, как хорошо, спасибо тебе!»

-Я делал ее для тебя, - просто сказал мужчина. «Если хочешь…- он внезапно замялся. Мэри, потянувшись, взяв его руки, положила их поверх своих ладоней, на горячий, железный руль.

-Хочу, Майкл, - ответила девушка. «Я хочу приехать на ней в церковь, вот что я хочу».

Ее губы пахли углем и гарью, она легко, прерывисто дышала. Майкл, обнимая ее, еще успел одной рукой остановить тележку посреди двора.

Пошел снег и Мэри шепнула: «Сейчас все  следы заметет, и никто не увидит, что она уже ездила. Но я никогда этого не забуду, никогда».

-Я тоже, - Майкл взял ее лицо в ладони: «Конечно, ты на ней приедешь в церковь, любовь моя. Обещаю». Он порылся в кармане куртки и достал холщовый мешочек: «Я его давно сделал, просто, -  мужчина вздохнул, - случая не представилось. Прости, что я так тянул, - он прижал ее к себе, - я боялся, что ты…»

-Я тоже боялась, - призналась Мэри и ахнула: «Майкл! Из чего оно?»

Серое, тонкой работы кольцо лежало на ее узкой, маленькой ладони. Металл переливался, отсвечивал теплым огнем.

-Из метеорита, - Майкл осторожно надел ей кольцо на палец. «Из камня, что прилетел оттуда, - он указал на огромное, черное небо у них над головой. «Другого такого нет на земле, - Майкл поднес к губам ее руку и поцеловал, -  нежно, медленно, так, что Мэри, выдохнув, закинув ему руки на шею, попросила: «Еще!»

-Он такой один, - Майкл коснулся губами ее глаз, - один во всем мире. Как и ты, любимая.

Они все стояли на площадке, тележка медленно остывала. Кружились снежинки, падая на кудрявые, растрепанные волосы девушки, на разгоряченный металл, покрывая все вокруг белой, нежной пеленой.

 

Эпилог

Декабрь 1801, Иерусалим

Тусклое, зимнее солнце садилось над стенами города. Караван зашел в Яффские ворота. Элишева ловко спрыгнула с мула: «Ты мне не говорил, что здесь так холодно бывает».

-Бывает, - Моше  все смотрел  на жену. Элишева, незаметно прикоснувшись к его руке, тихо хихикнула: «Не разглядывай меня, Моше Судаков. Бери сумы и пошли. Нам еще надо место для ночлега найти, сходить к дяде Аарону,  к твоему отцу…»

-Да как же не разглядывать, - беспомощно подумал Моше, любуясь ее белыми, чуть зардевшимися от легкого мороза щеками, большими, светло-голубыми глазами. Она стояла, оглядывая уже закрытые лотки на рынке.

Девушка была в темной, простой, шерстяной юбке, и такой же накидке. Волосы закрывал платок, в маленьком ухе покачивалась золотая сережка.

Моше вспомнил бархатный балдахин в амстердамской синагоге, тяжелый бокал с вином у себя в руках, крики: «Мазл тов!». Оказавшись за дверью комнаты, она шепнула: «Мне мама все рассказывала, сейчас уже можно целоваться. Ты умеешь? - от нее пахло солью и сырым ветром, и вся она была - гибкая, маленькая, с мягкими, ласковыми губами.

-Я тебя люблю, - вдруг сказал он, снимая со своего седла две потрепанные сумы. В них были вещи и книги. Векселя, выданные банкиром в Ливорно, они зашили в подкладку его рабочей куртки.

Элишева сидела с ногами на койке в их каюте, быстро орудуя иглой. «Мы, конечно, кое-какие деньги на этом потеряли, - она перекусила нитку белыми, крепкими зубами, - банкиры берут комиссию за учет чужих векселей. Но не везти, же золото морем, твои заработки, мое приданое…, Хоть мы и на военном корабле, но все равно - опасно».

До Александрии они доплыли на французском фрегате, а оттуда с рыбаками добрались в Яффо. Моше оглянулся, - площадь была уже пуста, - и взял ее тонкие пальцы. Элишева пожала ему руку: «Я тоже тебя люблю. Сначала к отцу твоему наведаемся?»

-Он, может, и не вернулся еще из Польши, - мрачно сказал Моше. «Дядя Аарон писал  - никаких известий нет. Это, правда, год назад было…, И о маме он не упоминал,  только,  что с ней плохо, - юноша тяжело вздохнул.

-Ты  помнишь, что мой папа говорил, - светло-голубые глаза твердо посмотрели на него. «Твоей маме надо жить в семье. Наверняка, твой отец уже приехал, и за ней ухаживает. Все будет хорошо, милый. Он нас не выгонит, он раввин, уважаемый человек, живет по Торе...- Элишева, было, хотела забрать у него одну суму, но Моше пробурчал: «Еще чего не хватало. Тебе нельзя тяжести носить».

Девушка только улыбнулась: «Они легкие, милый. И вообще, - она скосила глаза на свой еще  плоский живот, - я себя отлично чувствую, ведь морская болезнь, - Элишева не выдержала и рассмеялась, - уже закончилась».

Моше вспомнил легкую качку на палубе корабля, - он стоял, рассматривая удаляющуюся гавань Ливорно: «Папа здесь служил, моряком, когда он еще евреем не был. Он в Ливорно с мамой Ханеле познакомился».

Элишева  побледнела и ухватилась за его руку. Она тяжело задышала.  Моше обеспокоенно велел: «Пойдем, спустимся вниз». Она заперлась в умывальной. Потом, выйдя оттуда, усмехаясь, жена устроилась у него на коленях.

-Уже лучше, - сказала Элишева, целуя его рыжие волосы. «Это не морская болезнь, у нас в семье она только у дяди Джона. Я, в общем, предполагала, что так  и будет…, - он посмотрел в светло-голубые глаза. Прижав ее к себе, Моше только и спросил: «Когда?»

Девушка посчитала на пальцах: «В июне. С первой брачной ночи, - она все улыбалась. Моше тихо шепнул: «Спасибо тебе, спасибо, любовь моя».

-Сам донесу, - он решительно  взял жену за руку: «Сначала к дяде Аарону, у него узнаем все новости. Это недалеко, у нас вообще, - он оглядел каменные, узкие улицы, - город маленький. На тебя, конечно, смотреть будут…- Элишева вздернула подбородок: «Мама мне говорила, как она сюда в корсете приехала. Я одета скромно, а что по моде европейской, - девушка поправила платок, - так это никем не запрещено. Пусть себе смотрят».

Они свернули направо и, спустившись по лестнице, оказались в Еврейском Квартале.

-Как тихо, -  Элишева оглядела покрытые изморозью ступени. «Ханука скоро, через три дня. Надо к этому времени комнату снять. Папа мне дал записку к врачу, турку. Схожу к нему, пусть мне какую-нибудь акушерку найдут, из местных, в наставницы. Ханука, - она ласково улыбнулась, - будем с Моше свечи зажигать…, Потом шабат, сразу. Первый мой шабат в Иерусалиме. И дитя наше здесь родится, на земле Израиля, на нашей земле».

Она внезапно остановилась, налетев на мужа. Моше поднял голову, рассматривая напечатанный лист бумаги, что был приклеен к стене.

-Что такое? - обеспокоенно спросила Элишева.

Моше пробормотал себе что-то под нос. «Мерзавец, какой мерзавец, - услышала девушка  и вгляделась  в черные, резкие буквы:

- Да будет всем известно, что Аарон Горовиц позволяет своим детям вести себя нескромно, не так, как подобает дочерям еврейского народа, и поддерживает сношения со своей дочерью, ставшей вероотступницей.

Мы объявляем все написанные им свитки Торы и мезузы не кошерными, и запрещаем впредь пользоваться его услугами. Тот же, кто преступит этот запрет, будет подобен идолопоклоннику и апикойросу.

Мы объявляем, что Аарон Горовиц отлучен от общины до тех пор, пока он не раскается в своих грехах и не вернется, вместе со своей семьей, на путь соблюдения заповедей.

-Как видишь, - горько сказал Моше, - папа  вернулся из Польши. Пошли, - он кивнул, - дядя Аарон за тем углом живет.

-Подожди, - Элишева потрясенно рассматривала объявление, - это они о Рахели…, Но ведь она и Пьетро любят друг друга, разве можно быть такими жестокими…, Моше, - она вскинула на него большие глаза. Юноша вдруг подумал: «Господи, куда я ее привез? Девочка моя, ей всего шестнадцать, она дитя ждет, она здесь ничего не знает…»

-Нечего стоять, все ясно, - Моше вздрогнул, услышав голос жены. Элишева поправила платок и засучила рукава накидки.

-Во-первых, - твердо сказала она, - мы дяде Аарону письма привезли, надо их отдать. Во-вторых, - Элишева  указала на объявление, - надо его поддержать, ему тяжело. Все равно нам для комнаты мезуза понадобится. Пусть дядя Аарон ее напишет. Я здесь, - девушка раздула тонкие ноздри, - я здесь, Моше, наведу порядок, обещаю.

Он внезапно наклонился. Забыв обо всем, видя только ее красивое, разгоряченное лицо, Моше поцеловал жену.

-Позор! - раздался чей-то возмущенный голос сзади. «Позор, разврат, и это здесь, в сердце священного города…»

Моше увидел смутно знакомое, бородатое лицо. Юноша сочно сказал: «А вы, уважаемый, не помню, как вас зовут, -  не подглядывайте». Элишева хихикнула. Они свернули за угол, так и держась за руки.

В окне гостиной Горовицей были видны огоньки свечей. Моше постучал в дверь и прислушался: «Дома кто-то есть, лестница заскрипела. Дядя Аарон, - он подергал медную, потускневшую ручку, - это я, Моше Судаков, откройте!»

Дверь медленно приотворилась. Они увидели маленькую, белокурую, темноглазую девочку, что испуганно  подняла глаза.

-Она меня забыла, наверное,  - подумал Моше. «Три года прошло».

-Здравствуй, Батшева, - он улыбнулся. «Мы письма привезли из Англии, от Рахели. А где папа твой? И Малка где? Это моя жена, - Моше подтолкнул Элишеву вперед, - дочка дяди Иосифа, из Амстердама».

-Здравствуй, милая, - ласково сказала Элишева. «Моя мама и твоя мама покойная - лучшие подруги были. Я много о госпоже Дине слышала. Так,  где твой отец?»

Батшева  расплакалась. «Он болеет, простудился. Он теперь на стройке работает, как все это началось, - девочка указала на приклеенный напротив дома листок, - я за ним ухаживаю…- Батшева шмыгнула носом. Они услышали слабый, усталый голос: «Кто там, милая?»

-Моше, - Элишева со значением посмотрела на мужа, - должна найтись хоть одна открытая лавка.  Сходи, купи чаю, сахара, и дай мне наши сумы - там травы, что папа мне положил».

Она проводила взглядом мощные плечи мужа. Переступив порог дома Горовицей, скинув накидку, девушка весело сказала: «Сейчас я согрею воды и сделаю отвар. Твоему папе сразу станет лучше».

Темные глаза Батшевы расширились. Она пробормотала, глядя на руки Элишевы: «У вас рукава не до запястья, так нескромно».

-Сказал кто? - поинтересовалась девушка, обводя взглядом заброшенную, холодную кухню. «И где твоя сестра старшая, Малка? Зажги больше свечей, сейчас мы  все вымоем. Здравствуйте, дядя Аарон, - обернулась Элишева, - рада вас видеть. Сейчас Моше придет, и я вас буду лечить. Только вернитесь в постель, пожалуйста, - девушка сняла свою шаль и набросила ему на плечи. Аарон был в старом, вытертом сюртуке.

-Все будет хорошо, - твердо сказала девушка. Аарон, глядя на нее, подумал: «Одно лицо с матерью, конечно. И характер такой же, сразу видно».

-Добро пожаловать в Иерусалим, милая, - он закашлялся. Элишева велела девочке: «Отведи отца в спальню, пожалуйста. Сейчас я очаг растоплю, и станет уютно».

Аарон сидел, опираясь на подушку, отпивая горячий чай. Элишева внесла оловянную кружку: «Будете принимать три раза в день, и скоро кашель, как рукой снимет. Я Батшеве показала, как его варить. Ни о чем не волнуйтесь, дядя Аарон. Я к вам стану приходить, помогать Батшеве. Она спит уже, я ей об Амстердаме рассказала, - девушка присела рядом с кроватью и посмотрела на мужа.

Моше, молча, смотрел в темное окно спальни. «Отец…- он прервался, но справился с собой, - отец летом вернулся из Польши. Ханеле в море утонула. Ее волной смыло,  с палубы, вместе с ребенком…»

Элишева передала Аарону кружку: «Ты в это веришь?»

-Это еще не все, - Моше сжал руки в кулаки. «Он…он обещал дяде Аарону, что, если Малка за него выйдет замуж, он не станет печатать тот пасквиль, что ты видела».

-Однако напечатал, - Элишева все смотрела в темные, измученные глаза Аарона. «Седой совсем, а он ведь младше папы, - поняла девушка.

Аарон закашлялся и махнул рукой. «Месяц  назад хупа была…, Твой отец привез разрешение ста раввинов, как положено…, Через два дня после свадьбы он все это по городу и расклеил, - мужчина тяжело вздохнул. «Мы Малку не видели  с тех пор. Батшева даже из дому выйти не может, ей под ноги плевать начинают. Бедное дитя, она, в чем виновата…»

-Никто ни в чем не виноват, - Элишева коснулась плеча мужа: «Дядя Аарон, а что с госпожой Судаковой?».

-Никто не знает…, - тот развел руками. «По закону, он ее теперь содержать обязан, до конца ее дней. Однако его два года не было, даже больше. Не могла же она все это время дома провести…, Разве что он нанял кого-то присматривать за ней…- неуверенно закончил Аарон.

Моше поднялся: «Придется мне навестить отца, дядя Аарон. Без этого не обойтись, как я вижу».

Элишева посмотрела на застывшее, искаженное болью лицо мужа. Взяв свою накидку, девушка тоже встала.

-Я с тобой, - она подала Моше руку и обернулась: «Мы скоро, дядя Аарон. Можно у вас будет переночевать? Я  думаю, мы уже завтра комнату найдем».

-Конечно, - улыбнулся он. Проводив их глазами, Аарон потянулся за письмом.

-Милый, дорогой папа…- увидел он знакомый почерк старшей дочери. Вытерев слезы с глаз, рав Горовиц стал читать.

На покрытом кружевном скатертью столе орехового дерева, в тяжелых, серебряных подсвечниках, горели свечи. Пахло свежей халой, пряностями, из фарфоровой супницы поднимался ароматный пар.

Девушка - маленькая, худенькая, в темном, глухом платье, и таком же платке, замотанном вокруг головы, внесла блюдо с мясом. Не поднимая глаз, она вернулась на кухню. Там горели все четыре очага, было тепло. Малка, оглянувшись на закрытую дверь, проскользнула в кладовую.

Она приподняла крышку сундука и повертела в руках холщовый мешок с припасами. «Но ведь никак не передать, - горько подумала девушка. «Он  мне запретил из дома выходить, даже на рынок. Всю провизию сюда приносят, и он сам расплачивается. Господи, бедный папа, бедная Батшева, они же голодают…, Наверное, думают, что я их бросила…- слезы сами полились из глаз. Малка вспомнила, как, через два дня после свадьбы, она внесла в гостиную серебряный поднос с чаем.

Муж, с другими раввинами, наклонился над большими листами бумаги, что были разложены по столу.

-Очень, очень хорошо, - сказал он одобрительно, поглаживая рыжую бороду. «И в Цфат надо послать несколько оттисков, пусть там тоже знают».

Малка бросила один взгляд на крупные буквы. Задрожав, девушка еще сумела поставить поднос на стол. Вечером, когда она подавала ужин, она тихо сказала: «Рав Судаков, вы же обещали…»

Муж отложил  серебряную вилку и посмотрел на нее - ледяными, серыми глазами.

-Это мой долг, - ответил он коротко, - как блюстителя нравственности и защитника Торы. Как сказано: «Тот, кто милосерден к злодеям, в конце концов, будет жестоким к тем, кто действительно нуждается в милосердии».  Моше Рабейну не пожалел тех сынов Израиля, которые поклонялись золотому тельцу. Твой отец, Малка, должен был своей рукой убить твою сестру, а вместо этого он позволил ей погрузиться в пучину разврата и отдал еврейскую душу на поругание гоям. Так пусть теперь, - он вытер жирные губы шелковой салфеткой, - расплачивается за это.

Он забормотал, раскачиваясь, молитву после еды. Малка, глотая слезы, стала убирать со стола.

Девушка спрятала мешок подальше и вздохнула: «Что-нибудь придумаю. Надо ему чай подавать».

Она вошла в столовую. Наклонившись, спрятав заплаканные глаза, Малка стала нарезать миндальный пирог.

Муж внимательно смотрел на нее, размешивая чай в серебряном стакане. «Почему ты еще не ходила в микву? - вдруг поинтересовался он.

Малка отчаянно покраснела: «Мне…пока не надо было, рав Судаков…, После первого раза».

-А, - только и сказал он.  Девушка ушла, убрав со стола. Он, откинувшись на спинку кресла, довольно улыбнулся.

-Будет сын, - подумал рав Судаков. «А потом еще один, и еще. Каждый год пусть рожает, она молодая, здоровая…- он закрыл глаза и сказал себе под нос: «А память о том вероотступнике пусть сотрется. Уехал в Европу, наверняка, женился на той гойке…, И Ханеле с  ублюдком больше нет, лежат себе на дне морском. Вообще, - он сладко зевнул, - надо забыть обо всех них, так проще».

Вернувшись из Польши, он даже не пошел навещать жену - просто передал деньги смотрителю. Тот покачал головой: «Совсем ваша жена плоха, разум уже к ней не вернется».

-Вот и славно, - рав Судаков усмехнулся, допивая чай. Он потянулся за своей собольей шапкой и встав, полюбовался собой в большом зеркале. Он был высокий, мощный, капота облегала широкие плечи. Он завязал шелковый пояс. Огладив бороду, рав Судаков вспомнил свой уверенный голос: «Ты знаешь, как называется жена, которая отказывает своему мужу в том, что ему принадлежит по праву? Она называется «непокорной», Малка, и  муж с ней обязан развестись. Так я и сделаю, - он оглядел ее с головы до ног.

По белой щеке девушки поползла прозрачная слеза. Она долго молчала, а потом тихо ответила: «Простите. Мне..., было больно…, но я потерплю. Простите, пожалуйста».

-Очень хорошо, -  улыбнулся рав Судаков. «И помни, супружеские сношения - они не для удовольствия женщины, да хранит нас Господь от такого разврата. Твой долг - служить сосудом для исполнения заповеди, вот и все. Ты же знаешь, что женщина получает свою долю в мире грядущем, только если при жизни она способствовала тому, чтобы ее муж и сыновья учили Тору. Понятно? - он поднял палец.

На стене тикали часы красного дерева. Жена стояла, склонив укрытую туго намотанным платком голову, и едва слышно прошептала: «Понятно».

Рав Судаков подхватил со стола том Талмуда: «Теперь ей в микву долго ходить не придется, родит, потом опять  ребенок появится…, Так и надо. Буду строже ее воспитывать, этот Горовиц совсем своих дочерей распустил. Она должна быть покорной и молчаливой, от женщины больше ничего не требуется».

Малка помялась на пороге столовой: «Там стучат, рав Судаков».

-Иди на кухню, - коротко сказал он. «Помнишь же: «Вся красота дочери царя - она внутри. Если это кто-то из ешивы, - он посмотрел на свой золотой хронометр, - потом подашь нам чаю».

Девушка исчезла. Он, положив книгу на кедровый сундук, открыл дверь.

Пахнуло морозным воздухом, и рав Судаков услышал знакомый голос: «Здравствуй, папа».

Он стоял, занимая собой весь дверной проем - высокий, вровень ему, в простой, рабочей суконной куртке. На рыжих волосах была черная, бархатная кипа, пейсы были сколоты на затылке, короткая борода  аккуратно подстрижена.

Рав Судаков посмотрел на протянутую руку сына, и не стал ее пожимать.

-Вот как, - только и сказал Моше, вдыхая запах довольства и сытости, смотря на холеные, белые пальцы отца. На мраморном полу прихожей лежал персидский ковер, широкая, каменная лестница уходила на второй этаж дома.

Из-за спины сына внезапно выступила маленькая, стройная девушка, в темной накидке. Глядя на него упрямыми, прозрачными глазами, она  тоже протянула руку: «Здравствуйте, я Элишева Судакова, дочь Иосифа Мендес де Кардозо. Мы с Моше поженились, в октябре, в Амстердаме».

Рав Судаков отшатнулся от ее тонких, нежных пальцев: «Я не признаю ваших гойских браков».

Элишева раздула ноздри. Порывшись в кармане своей накидки, девушка сладко улыбнулась: «Почему я была так уверена, что услышу это, рав Судаков? Вот копия ктубы, она подписана равом Яаковом Лоуэнштамом, главным раввином Амстердама, он вел свадьбу.  Свидетелями у нас были рав Софер, учитель Моше, и рав Зинцхейм, главный раввин Страсбурга, он друг моего отца, - девушка протянула ему бумагу.

Он увидел темный локон, что выбился из-под ее платка и невольно подумал: «Глаза у нее такие же, как у матери. Холодные. А повадка отцовская - тот тоже наглый, необразованный апикойрес».

Рав Судаков отстранил документ. Не глядя на невестку, он спросил у сына: «Ты зачем сюда явился? Ты преступил волю отца, я не признаю тебя своим наследником».

-И не надо, - Моше засунул руки в карманы куртки. Элишева увидела девушку, - маленькую, худенькую, - что испуганно выглянула в переднюю.

-Я сейчас, - она быстро проскользнула к ней. Мужчины, что стояли друг напротив друга, даже не обратили на нее внимания.

Элишева втолкнула девушку на кухню. Закрыв дверь, она утвердительно сказала: «Ты Малка Горовиц». Та только кивнула. Поднеся пальцы ко рту, стараясь не расплакаться, Малка всхлипнула: «Вы жена Моше…Дочка дяди Иосифа…, Вы видели папу, Батшеву? Как они там?»

Элишева вздохнула. Взяв холщовое полотенце, она вытерла лицо девушки.

-Ты, - улыбнулась она. «Мы же с тобой ровесницы. Садись, - Элишева огляделась и взяла серебряный чайник. «Сейчас свежего  чая заварю, и все тебе расскажу. Эти, - она кивнула на переднюю, - еще долго там стоять будут».

Малка слушала, кивая головой. Потом она взяла Элишеву за руку: «Я им припасов отложила, он не заметит. Спрячешь мешок под накидкой?»

Элишева кивнула и Малка покраснела: «Ты ведь на акушерку учишься, да? Папа мне говорил».

Девушка горячо что-то зашептала. Элишева задумчиво сказала: «Скорей всего, у тебя, то же самое, что и у меня - только у меня уже третий месяц, - она улыбнулась. «Но ты не бойся, я тебе помогу».

-Он тебя и на порог не пустит, - горько отозвалась девушка. Едва Элишева спрятала мешок под своей накидкой, как дверь распахнулась.

-Вон отсюда, - рав Судаков зажимал левой рукой разбитый, окровавленный нос. «Завтра по всему городу появятся объявления о том, что вы оба отлучены от общины, понятно? И чтобы  я вас больше не видел! - выплюнул он.

-Не заплачем, - девушка еще успела коснуться руки Малки и прошептать, одними губами: «Я все устрою».

Потом она вышла. Рав Судаков, злобно глядя на жену, крикнул: «Что ты сидишь! Если она еще раз тут появится, Малка - тебе несдобровать». Он намочил полотенце в тазу. Вытерев кровь с лица, швырнув его жене, мужчина грохнул дверью.

Малка заплакала - тихо, жалобно.

На улице было совсем холодно. Элишева ласково коснулась пальцами синяка под глазом Моше: «Придем  к дяде Аарону, я примочку сделаю. Завтра ничего не видно будет».

-От Стены он нас все равно не выгонит, - угрюмо ответил Моше. «Учиться я могу с дядей Аароном, он не хуже отца в Талмуде разбирается. Он сказал, - юноша остановился, - сказал, что Ханеле действительно утонула, вместе с ребенком. Там шторм был, на Черном море, - он тяжело вздохнул. Внезапно остановившись, сев на ступеньку, Моше опустил голову в ладони.

Элишева положила руки ему на плечи: «А твоя мама?»

-Он ее сдал в сумасшедший дом, у Дамасских ворот, - сквозь слезы ответил Моше. «Почти три года назад, когда он в Польшу уезжал. После этого я его и ударил, а потом он меня...- юноша махнул рукой и не закончил.

-Не надо, - ласково сказала жена, обнимая его,  - не надо, мой хороший. Переночуем у дяди Аарона, завтра с утра ты найдешь нам комнату, а я пойду туда и заберу твою маму. Она должна жить с нами.

-Элишева…- он поднял голову. Жена, стерев слезы с его лица, пожала плечами: «Это твоя мать, Моше. Ты не волнуйся, папа мне рассказывал, как за такими больными ухаживать. Только ширму надо будет в комнате поставить».

Моше помолчал и  поднес к губам ее маленькую руку: «Может быть, мне с тобой пойти?»

-Не надо, - жена нежно подняла его. «Тебе будет тяжело, милый. Я все сама сделаю».

Моше посмотрел в черное, усеянное звездами небо, и услышал твердый голос жены: «Давай, помолимся у Стены, а потом вернемся к дяде Аарону. Мне Малка для них провизии передала. Надо отдохнуть, любовь моя, у нас завтра трудный день».

Он наклонился. Поцеловав мягкую, холодную щеку, Моше прижал Элишеву к себе. Они постояли, обнявшись, на пустынной, каменной площади, посреди уже спящего, тихого города, а потом, держась за руки, пошли к Стене.

Элишева выжала тряпку и довольно посмотрела на чистый пол. Комната была большой, светлой, в окно были видные черепичные, покрытые снегом, крыши Иерусалима. Голубое, зимнее, яркое небо сияло над городом, Пахло свежим ветром, внизу, на каменной стене, щебетали птицы.

-Я все в порядок привела, - гордо подумала Элишева. «Даже мебель успели купить, и дядя Аарон ширму сделал».

Она зашла в боковую каморку. Наклонившись над очагом, девушка помешала вкусно пахнущий суп. Элишева нарезала халу и вспомнила тяжелое молчание, что повисло над очередью, стоявшей к пекарю. Женщины отворачивались от нее, пряча глаза. Она, засунув руки в карманы накидки, встала прямо под напечатанным жирными буквами объявлением.

-Вероотступники, апикойросы, - было написано сверху. Элишева  хихикнула: «Хорошо, что мне в микву еще не скоро понадобится. Так бы не пустили, наверное. Хотя мама мне о том ручье рассказывала, в окрестностях. Я его найду».

Их деньги уже лежали у турецкого менялы - тот учел векселя под процент. Моше, выйдя из его конторы, взял жену под руку: «Артель я сколотил, меня ребята по старым временам помнят. Дядю Аарона тоже взял, - он с деревом отлично работает. Будем здесь строить, - он обвел рукой улицу, - в Вифлееме…»

Они вышли из Яффских ворот и остановились, глядя на пустынную равнину.

-Потом, - задумчиво сказал Моше, поправив кипу, - я найду какой-нибудь дом разваливающийся, приведу его в порядок, и  мы туда переедем. Если бы только можно было…, - он внезапно осекся. Элишева, чувствуя его крепкую руку, кивнула: «Если бы только можно было землю покупать…»

-Я бы сразу за стены переселился, - хмыкнул Моше. «Надоело друг у друга на головах сидеть. Как мама? - тихо спросил он.

-К Шабату будет дома, - Элишева, на мгновение, закрыла глаза. Она вспомнила темную, пахнущую нечистотами, каморку, и женщину - изможденную, забившуюся в угол. Она закрывала ладонями наголо обритую голову. Элишева гневно обернулась к смотрителю: «Это еще что такое?»

-Вши, - тот развел руками. «Мы всех бреем».

-Вы ее били, - Элишева присела на какие-то мокрые тряпки и ласково сказала: «Госпожа Судакова, пожалуйста, не бойтесь. Я Элишева, ваша невестка. Я пришла забрать вас домой».

Женщина спрятала лицо в худые, покрытые грязной, холщовой рубашкой, колени, и стала раскачиваться, что-то бормоча.

-Принесите мне горячей воды, - потребовала Элишева, поднимаясь. «Я ее сначала  вымою, и переодену».

-К Шабату, - повторила она. Моше, оглянувшись, спросил: «Видела ты эти объявления?»

Элишева усмехнулась и пожала его крепкие пальцы: «Провизию мне продают. Объявления объявлениями, а прибыль терять никто не хочет. Тем более, ты у нас  не только строитель, но и резник - без мяса не останемся».

-Это рав Софер настоял, в Австрии, -  объяснил ей муж, когда они уже медленно шли к еврейскому кварталу. «Еще одно ремесло никогда не помешает».

-А я после Шабата уже и заниматься начну, с наставницей, - задумчиво сказала Элишева, глядя на свежевыкрашенную дверь дома. Моше достал большой, грубой работы ключ. «На втором этаже, -  он пропустил жену вперед. «Там даже очаг есть, а кровати и ширму мы завтра с дядей Аароном принесем».

Элишева оглядела просторную комнату. Зажмурившись от яркого солнца, что било в глаза, она повернулась. Закинув руки на шею мужу, девушка шепнула: «Дверь закрой».

Он улыбнулся. Целуя ее, подняв на руки, прижав к стене, Моше ласково снял платок. Темные локоны упали на плечи, она вся была легкая, гибкая.  Моше, гладя ее по голове, услышал сдавленный стон: «Я люблю тебя, так люблю!»

-Я тоже, - он опустился на колени и вспомнил маленький домик на берегу моря, под  Амстердамом, сырой ветер, что бил в ставни, трепещущий огонь свечи. Она тогда сказала, широко открыв прозрачные глаза: «Господи, лучше и не бывает ничего. Навсегда, это теперь навсегда».

-Навсегда, - повторил он сейчас, целуя белую, нежную кожу чуть повыше шерстяного чулка. Элишева наклонилась. Оказавшись вся у него в руках, опускаясь с ним на каменный пол, девушка выдохнула: «Навсегда».

Она сняла горшок с огня. Разлив суп по тарелкам, Элишева  прошла за ширму. Свекровь сидела, поглаживая длинными, худыми пальцами молитвенник.

-Волосы отрастут, - Элишева  ласково взяла ее за руку. «Надо пока в умывальную ее водить, пеленки менять, но ничего,  - она оправится. Ночью вставать придется, а еще маленький будет…Ничего, - повторила она себе и улыбнулась: «Пойдемте, госпожа Судакова, поедим. Потом я на шабат готовить буду. У нас гости сегодня - рав Горовиц и дочка его младшая».

Элишева кормила свекровь: «Бедная Малка, он ее совсем на улицу не выпускает. Теперь у дяди Аарона постоянная работа есть, мы им будем помогать - с голоду не умрут. И Батшева с госпожой Судаковой посидит, когда я у наставницы буду».

Она вытерла рот женщины холщовой салфеткой. Та, испуганно оглянувшись, спросила: «Где мой муж?»

Элишева пожала плечами и стала убирать со стола: «В ешиве, госпожа Судакова, где же ему еще быть».

-Это не он, - забормотала женщина, - это другой, тот…Я его видела, ночью, а потом просто закрывала глаза. Не хочу знать, не хочу ничего знать…, Где Авраам? - требовательно спросила Лея. Элишева, вздохнула: «Давайте снадобье примем, а потом я постираю».

Оловянный тазик стоял на табурете. Элишева, развешивая на дворе белье, оглянулась - свекровь сидела на ступеньках, подставив морщинистое лицо солнцу.

-Улыбается, - поняла Элишева. Отряхнув руки,  девушка устроилась рядом: «Скоро Шабат, Моше домой придет».

Госпожа Судакова внезапно протянула руку и погладила ее тонкие, покрасневшие от холода пальцы.

Батшева стукнула дверью и размотала шарф: «Тетя Элишева, я вам печенья принесла, к шабату. Папа и Моше к Стене пошли, помолиться. Здравствуйте, госпожа Судакова, - почти испуганно добавила девочка.

-Спасибо, милая, - Элишева приняла холщовый мешочек и шепнула: «Ты не бойся, госпожа Судакова скоро выздоровеет».

Девочка обвела глазами комнату - за бархатной занавеской, в нише, стояли книги, на полу лежал новый, тканый коврик. Обеденный стол был уже накрыт, ширма сдвинута, кровати застелены холщовыми покрывалами. Пахло вкусно - горячим супом, свежим хлебом. Батшева, пройдя на кухню, вымыла руки: «Папа изюмное вино принесет, его еще…,- она помолчала - Малка ставила. А теперь я буду. Я вас могу научить, тетя Элишева».

-Я умею, - рассмеялась та и взяла кресало: «Давай свечи зажигать». Элишева оглянулась на свекровь, - та стояла, глядя на стол. Девушка увидела в ее темных глазах какие-то искры.

-Шабат, - сказала Лея тихо. «Дай мне свечи, Элишева».

Девушка вздрогнула и достала из сундучка еще две свечи. Лея наклонилась над столом, проведя руками над пламенем, и, закрыв глаза ладонями, зашептала, - Элишева прислушалась, - благословение.

На лестнице раздались мужские голоса. Моше, остановился на пороге: «Мамочка…»

Он подошел к Лее. Та провела рукой по его лицу: «Умру я теперь, увидев лицо твое, ибо ты еще жив».

-Мамочка, мамочка, - Моше все обнимал ее. «Все будет хорошо, милая, ты теперь дома, дома…».

-Дома, - улыбнулась Элишева. Взяв руку свекрови, девушка осторожно усадила ее во главе стола.

 

Бостон,  весна 1803

На кладбище было тихо, только где-то наверху, в солнечном, теплом  небе,  кричали чайки. На зеленой, ухоженной траве рядом стояли два надгробия - простое, серое, и новое - белого мрамора. Мальчик лет девяти поднял на мать красивые, карие глаза: «Бабушка теперь с ангелами, мамочка?»

-Да, милый, - Салли перекрестилась. Наклонившись, женщина  погладила камень -  под  ним лежала свекровь. «Элизабет Фримен, - было высечено позолоченными буквами. «Провозгласите свободу по всей земле». Она прикоснулась к могиле мужа: «С Мартой все хорошо, милый». «Bury me not in the land of slaves, - тихо прочел Нат. Сын был высокий, с темными, вьющимися волосами, с белой кожей, в отлично сшитом сюртучке и бриджах.

-Пора, милый, - Салли взяла его за руку. «Не надо на уроки опаздывать».

-Мама, - спросил ее Нат, когда они уже подходили к воротам кладбища, - а мне можно будет поступить в университет, или колледж? Потом, когда я вырасту.

Слуга в ливрее Freeman’s Arms открыл дверь кареты, запряженной четверкой  гнедых, кровных лошадей.

-Посмотрим, милый, - улыбнулась Салли, расправляя шелковые, цвета граната юбки, качнув широкополой, - по новой моде, - шляпой, украшенной букетиком роз. На шее цвета карамели переливалось ожерелье из рубинов с бриллиантами, длинные пальцы сверкали кольцами. «Может быть, - она погладила сына по голове, - все изменится».

-Изменится, - горько повторила Салли, откидываясь на спинку сиденья. «Мальчик такой способный, особенно к языкам, как и отец его. Уже и по-французски говорит, и по-немецки…, Для гостиницы это, конечно, хорошо, и математика тоже  поможет, но ведь никогда в жизни он не пойдет учиться. Нет университетов для черных. Может быть, - она повертела на пальце кольцо, - поговорить с Дэниелом, как он приедет…, На юге, Марта рассказывала, многие плантаторы сейчас стали цветных сыновей освобождать, учителей им нанимают. Если бы колледж для таких детей, как Нат, открыть…»

-Господи, - вздохнула Салли, -  только бы Марта на юг не ездила. Спрашиваешь ее -  смеется, и целует меня. Что она замуж не выйдет, так это ладно. Черных мужчин, как она, и нет вовсе, а с белым она жить не будет, гордая девочка. Не то, что я, - Салли дернула уголком красивого рта.

-Как это матушка перед смертью сказала - пусть он в завещании тебя с Натом обеспечит, а я свой долг перед Господом выполнила, дитя его выпестовала. Уже обеспечил, - Салли вспомнила ласковый голос Дэниела:

-Вот купчая на землю, она теперь  в вечном владении у тебя. Вот бумаги - вклад Ната лежит в банке Стэйт-стрит, контора Тедди будет им управлять, - он улыбнулся и поцеловал ее в лоб.

-И конечно, - добавил Дэниел, обнимая ее за плечи, - я буду оплачивать учителей, возить вас на воды, в Саратогу….- он провел губами по ее шее. Салли, обнимая его, прижимая к себе, поняла: «Он никогда не разведется. Даже если Констанца уйдет к этому Гамильтону - Дэниел никогда на мне не женится, никогда».

Кованые ворота открылись, карета въехала на мощеный, с клумбами и фонтаном, двор гостиницы. Салли, как всегда, заворожено посмотрела на изящный, с колоннами, каменный, дом.

-Четыре этажа, - вздохнула она, - сорок комнат, два апартамента, одних слуг  шесть десятков. Повара все французы, лучшие винные погреба в Бостоне….

Она приняла руку портье и прошла в заботливо открытые, тяжелые, дубовые двери. «Беги, милый, - сказала она Нату, стягивая перчатки, - месье Жирар, должно быть, уже здесь».

-Мама, - Нат указал на стол, где раскладывали афишки о концертах и благотворительных базарах, - там что-то новое.

Салли взяла стопку листов: «В Первой Баптистской Церкви - вечер в поддержку наших братьев на юге. Выступают известные аболиционисты, после лекции  будут разыграны отрывки из пьес Шекспира. Вход  - двадцать центов».

-Непременно посмотрим, - она ласково улыбнулась сыну и проводила глазами его темные волосы: «Надо же, черные на сцене выступают. Я и не слышала о таком никогда».

Нат взбежал по боковой лестнице, что шла в их семейное крыло. Салли, подойдя  к сланцевой доске, что стояла рядом с конторкой красного дерева, стала рассеянно читать список новых гостей.

-Мистер и миссис Джонсон, Спрингфилд,  майор Мак-Эндрю и семья, Нью-Йорк, миссис Горовиц с сыном, Вашингтон, - Салли  услышала знакомый голос: «Милая!»

Эстер - маленькая, худенькая, в роскошном, аметистовом шелке, блистающая драгоценностями,- расцеловала ее в обе щеки.

-Нам дали апартамент, - смешливо сказала женщина, - как  я у тебя и просила. Мы ведь здесь до конца лета, - она опустилась на бархатный диванчик.

-Сегодня у меня пообедаете, в моем крыле, - Салли присела рядом. «Я  распоряжусь насчет новой посуды, пошлю к мистеру Голдбергу за мясом, вином - не волнуйся».

Эстер погладила ее руку: «Я знаю, что ты за нами присмотришь, милая. Тедди продает наш дом. Натан,  он же только закончил, университет,  будет проходить летнюю практику, в его конторе. А я, - она развела руками, - буду экзаменовать местных акушерок. Вот и Натан, ты его только ребенком видела.

Невысокий, изящный юноша, в отлично сшитом коричневом сюртуке, с кремовым, шелковым галстуком, покраснел: «Здравствуйте, миссис Фримен, рад встрече».

У него были серо-синие, большие глаза, и Салли подумала: «Он на Меира  похож».

-Добро пожаловать к нам в гостиницу, мистер Горовиц, - улыбнулась женщина. Натан махнул рукой: «Просто по имени меня называйте, миссис Фримен, мне всего двадцать один».

Эстер поднялась и попросила сына: «Пусть карету подают, милый».

-Мы к Тедди едем, - объяснила она Салли, - он мальчика в курс дела введет. Как там Мораг, как их сынишка? Годик ему?

-Да, - кивнула женщина, - он на отца похож, как две капли воды. Марта мне писала, как дочка ее подрастет - они сюда приедут, с внуком повозятся. Мальчика тоже Теодором назвали, только он Тед, - Салли спросила: «А Хаим как?»

Эстер махнула рукой: «Из-за реки Огайо не вылезает, там какой-то индейский вождь появился, с запада пришел, называет себя, -  женщина нахмурилась, - Черным Волком. Очень жестокий человек, говорят, - Эстер посмотрела на украшенные бриллиантами часики: «Нам пора, вечером увидимся, милая».

В карете приятно пахло лавандой. Эстер, потрепав сына по голове, весело сказала: «Ну что, дипломированный юрист - пройдешь летнюю практику, и будешь готов к работе в Вашингтоне!»

Натан подумал: «Хорошо, что папа меня  в свой департамент не взял - незачем семейственность разводить. Буду работать не с мистером Галлатином, в министерстве финансов, а с мистером Линкольном, Генеральным Прокурором. Все равно рядом с папой. У нас, в Вашингтоне - все близко».

-Я покурю, - рассеянно сказала Эстер сыну. Натан предупредительно чиркнул кресалом.

Женщина достала «Анатомию мозга в гравюрах» Белла. Вынув из книги письмо, она стала внимательно читать:

-Дорогие мои Эстер и Меир, - почерк был четким, разборчивым. «Спешу вам сообщить радостные новости - ваша племянница, Элишева, благополучно родила. Мальчик большой и здоровый, назвали его Исааком, в честь прадеда. Я был сандаком на обрезании. У меня самого уже есть внучка  Сара, как я вам писал, Малка вышла замуж за рава Судакова…»

Эстер свернула письмо. Взглянув в сторону сына, - тот углубился в какие-то документы, она вздохнула:

-Зачем Аарону было выдавать ее замуж за этого Судакова, он ее на три десятка лет старше. Из-за денег, что ли?   Меир может весь Иерусалим купить, и у него еще сдача останется. А если Дебора? Она как раз в возраст входит, шестнадцать лет. Нет, она слишком близкая родственница, да и Мирьям мне говорила, что она с Давидом переписывается. Господи, Хаиму уже двадцать два. Конечно, торопиться некуда, но  ведь  на территориях, он себе еврейскую девушку не найдет, и никто за ним туда не отправится…, - Эстер  выбросила окурок в окно кареты.

-Приехали, мама, - Натан выглянул наружу  и присвистнул: «Впечатляет!»

Гранитные  ступени поднимались к мраморному  портику, у  двери блестела табличка: «Теодор Бенджамин-Вулф, член Ассоциации юристов Бостона, дипломированный адвокат, нотариальные услуги, представительство в суде».

-Вот и Тедди, - улыбнулась Эстер, глядя на высокого, мощного мужчину, что спускался по ступенькам вниз.

Дверца распахнулась. Тедди, помогая ей выйти из кареты, смешливо спросил: «Где наш выпускник?»

-Здесь, мистер Бенджамин-Вулф, - робко ответил Натан. «Здравствуйте, рад вас видеть. Спасибо…»

Тедди отмахнулся: «У нас все зовут друг друга по имени. Так времени меньше уходит. Тетя Эстер, кофе уже заварен. Я препоручу Натана заботам нашего старшего клерка, а мы с вами обсудим контракт на продажу дома. Доверенность от дяди Меира у вас с собой? - поинтересовался Тедди.

Эстер помахала бархатным мешочком, и они зашли в контору.

В гардеробной было свежо, в окна, распахнутые на море, дул легкий ветер. Мораг открыла кедровый шкаф и благоговейно провела рукой по своим платьям. Шелк - красный, темно-синий, болотный, - ласкал пальцы, пахло цветами. Она,  закрыв глаза, выдохнула: «Господи, как хорошо!»

В комоде орехового дерева лежало белье - рубашки брюссельского кружева, нежные, невесомые  чулки. Она подошла к шкапу, и полюбовалась туфлями, расставленными на полках.

-Больше ста пар, - подумала Мораг, - а еще шляпки, зонтики, меха...

Она вспомнила соболью накидку, которую Тедди подарил ей на Рождество и раскрыла шкатулку на  туалетном столике. Здесь были драгоценности на каждый день. Бриллиантовое колье, гарнитур из жемчугов, - все это лежало в банковском сейфе.

Мораг оглянулась на закрытую дверь. Выдвинув ящик столика, девушка пошарила в нем. Она достала конверт, и, раскрыв его - пересчитала деньги. «Триста долларов на хозяйство и сто - на булавки, - зло сказала Мораг, поджав алые губы. «Упрямый пень, точно такой, как его матушка. Что с этого отложишь?»

Ожерелье - из бразильских, дымчатых топазов, перемежающихся с бриллиантами, - стоило две тысячи долларов.  Ювелир только развел руками, когда Мораг предложила задаток в пять сотен - все, что она скопила.

-Но я буду выплачивать, мистер Эденберг, - жалобно сказала женщина. «Я напишу вам долговое обязательство...»

Эденберг вынул лупу из глаза: «Другого такого ожерелья в Америке нет, миссис Бенджамин-Вулф. Две тысячи за него и так - слишком дешево. На днях заходила миссис Аткинс, и была готова купить его за наличный расчет, здесь и сейчас. И потом, - он развел руками, - полторы тысячи долларов, по сто долларов в месяц, - это больше года. А камни растут в цене. Нет, нет, - он помотал почти лысой головой.

Мораг еще раз пересчитала деньги и швырнула конверт в ящик. «У Тедди просить бесполезно, - вздохнула девушка, - он мне дарит драгоценности на день рождения, годовщину свадьбы и Рождество. Родить, что ли? - она усмехнулась. «За Теда он мне колье бриллиантовое преподнес».

Мораг потянулась и прошлась по гардеробной. «За девять месяцев мистер Эденберг его продать успеет. И потом, - она сморщила нос, - опять эти ужасные балахоны, опять быть неповоротливой, не охотиться, сидеть дома..., Мама приедет, будет настаивать, чтобы я кормила...»

Она услышала ядовитый голос матери: «Ты здоровая, молодая женщина, для чего тебе кормилица?»

-Для того,  чтобы грудь оставалась красивой, - Мораг вскинула упрямый подбородок. «Я помню, как Дебора в три года за тобой хвостом ходила, и ты ее кормила. И посмотри, - она кивнула на простое, шерстяное платье матери, - все висит, как тряпка!»

Загорелые, усеянные веснушками щеки покраснели. Мирьям сочно сказала: «Доживешь до пятого десятка, как я - у тебя тоже висеть будет».

-Не будет, - отрезала Мораг, скосив глаза на свою высокую грудь. «И я не собираюсь больше рожать. Наверное, - прибавила она.

Мирьям вздохнула и наклонилась над колыбелью внука, - Тед лежал на спине, восторженно рассматривая свои ручки, улыбаясь: «Ты маму не слушай, будет у тебя братик, или сестричка, будет».

Мораг только закатила темные, большие глаза.

-Деньги, деньги, - раздраженно сказала женщина и бросила взгляд на письмо, что лежало под шкатулкой с драгоценностями.

-Милая моя Мораг, - писала сестра, - надеемся, что у тебя и Тедди все хорошо. Посылаем маленькому Теду наши пожелания здоровья и счастья. Я пока не работаю, ухаживаю за Беном - мы крестили его Бенедиктом. Ему только два месяца. Мы живем в Мейденхеде, с тетей Мартой и детьми.

Майкл и мистер Третвик поставили тележку на рельсы и показывали ее в Лондоне - она имела огромный успех. Мы, конечно, тоже все катались - дети были в восторге.

 У Рэйчел и Пьетро тоже родилось дитя, девочка, назвали ее Евой. Пьетро получил свой приход. Они купили в рассрочку дом, чтобы открыть там приют для осиротевших детей рабочих...- Мораг отбросила письмо и пробормотала: «Праведники, ничего не скажешь. Понятно, что Мэри больше не на кого было рассчитывать, старой деве, только на этого инженера с грязными ногтями. Железное кольцо ей подарил, - Мораг усмехнулась.

В дверь постучали и она крикнула: «Что еще?».

-Миссис Бенджамин-Вулф, - робко отозвалась горничная, - мастер Тед готов к прогулке, и мистер Бенджамин-Вулф прислал записку.

-Этому-то что надо? - буркнула себе под нос Мораг и вспомнила сухой голос мужа: «Я не собираюсь тратить две тысячи долларов на безделушку, которую ты наденешь  один раз. Деньги лучше вкладывать в землю, а не в золото и драгоценные камни. Сейчас рынок ими переполнен, все индийские самоцветы отправляются сюда, раз в Европе война».

Мораг приподнялась на локте, - они лежали в постели, и ласково поцеловала его: «Тедди, пожалуйста, в последний раз..., Обещаю, я больше ничего не попрошу...»

-Пятое обещание за этот год, - усмехнулся муж, - а ведь только май месяц на дворе. Мораг, - он погладил ее по щеке, - то, что у меня много денег, не означает, что их надо все время тратить. Надо подумать о Теде, о его образовании. Может быть, у нас еще будут дети, - Тедди привлек ее к себе. Мораг, высвободившись из его объятий, отвернулась: «У меня болит голова».

-Очень хорошо, - Тедди потянулся за халатом, - я переночую в своем кабинете.

Уже у двери он обернулся и посмотрел на ее угольно-черные, рассыпавшиеся по белому шелку простыней, волосы: «Этим ты ничего не добьешься, Мораг, скорее - наоборот».

Сын проковылял в гардеробную и положил голову ей на колени. Мораг старалась его любить. Однако, как она ни хотела, она не видела в ребенке ничего своего. Это был Тедди - с каштановыми, кудрявыми волосами, с лазоревыми глазами, высокий, крупный, упрямый. Мальчик любил музыку и хлопал в ладоши, заслышав звуки фортепьяно. Он не боялся лошадей и уже ездил в седле, вместе с отцом.

-Тедди с ним возится, как будто это не я - мать, а он, - кисло подумала Мораг и улыбнулась: «Хорошо тебе погулять, мое счастье».

Тед обиженно дернул ее за руку: «Мама!»

-У мамы дела, - Мораг рассеянно распечатала записку от мужа.

-У нас сегодня обедают тетя Эстер и ее младший сын, - писал Тедди, - им нужна новая посуда и столовые приборы. Съезди, пожалуйста, к мистеру Ангстрему. Выбери что-нибудь на свой вкус, небольшой сервиз, человек на шесть. Пусть запишут на мой счет. Из лавки мистера Голдберга пришлют вино, а насчет рыбы я уже договорился - будет самая свежая. Целую тебя, вечером увидимся.

Мораг радостно подхватила мальчика: «Поедем по магазинам, милый!». Она передала ребенка горничной: «Пусть закладывают карету, я сейчас оденусь и спущусь».

-Посудная лавка, - вздохнула Мораг, надевая шляпку. «Что там купишь? Хотя нет, Ангстрем всякой галантереей торгует. Серебряная щетка для волос, зеркальце, эмалевая коробочка - можно в ней держать бальзам для губ..., Все равно это одним счетом пойдет, Тедди не будет разбираться».

Когда она спустилась на большой, ухоженный, с подстриженными деревьями двор, и увидела запряженный четверкой белых лошадей экипаж - Мораг уже улыбалась.

В карете, посадив Теда на колени, Мораг вспомнила серебро и фарфор на кружевных скатертях, мраморную ванну в умывальной дома Горовицей в Вашингтоне, и  сплела тонкие пальцы.

-Дядя Меир ни на кого, кроме своей жены, не смотрит, - подумала женщина. «Она старуха уже, у нее виски седые, и не красится даже. Он, конечно, хоть и маленького роста, и с тростью ходит - но до сих пор красавец. И зачем он только с ней живет? А денег у них, много, очень много, - она блаженно закатила глаза. «И у дяди Дэниела  тоже. Для тети Салли он целый дворец отстроил, Нату  нанял учителей из Гарварда. А какие бриллианты у них - и у тети Эстер, и у тети Салли, мое колье только для нищенки и годится».

Она  услышала смешливый голос мужа: «У дяди Дэниела много расходов, дорогая, он две семьи содержит».

-Но Констанца ведь живет с Гамильтоном, - удивилась Мораг. За окном гостиницы была томная, еще теплая вашингтонская ночь, пахло лесом, звенели цикады.

Тедди  положил ее голову к себе на плечо. 

-С Гамильтоном, - задумчиво повторил он и решил: «Не стоит Мораг этого говорить. У нее язык без костей, еще обмолвится где-нибудь, ненароком».

В большом, овальном кабинете было тепло, Джефферсон разлил вино по хрустальным бокалам: 

-У нас с Дэниелом, как бы это выразится, даже, компаньонки похожи. Их и зовут одинаково, - президент улыбнулся тонкими губами. «Я полностью доверяю его рекомендациям, и рад, что мою политику разделяют молодые, перспективные граждане Америки. Лет через десять, Тедди, вы будете в Верховном Суде Массачусетса, а там..., - президент повел рукой и не закончил.

-Вашингтон, - помог ему старший брат. Тедди бросил на него быстрый взгляд - Дэниел чуть усмехался. «А не скажешь, что ему пятый десяток, - понял Тедди. «Только морщины вокруг глаз и все». Брат вытянул длинные ноги и повертел в сухих, сильных пальцах бокал с вином:

-В нашей стране должна быть одна партия, Тедди. Или две, обе под нашим контролем. Но не больше, - он поднял бровь. «Все планы Гамильтона и его федералистов, - он помолчал, - нам хорошо известны».

Джефферсон рассмеялся, посмотрев на изумленное лицо Тедди:

-Мистер Констан - человек острого ума, и понимает свою прибыль, дорогой мой юный друг. Та газета, которую он сейчас делает в Нью-Йорке, после разгрома федералистов перейдет к нам, со всей редакцией. Сами знаете - популярней его в Америке журналиста нет. Так что, - Джефферсон осушил бокал, - мы получим рупор нашей партии. Читатели мистера Констана будут голосовать за того, кого он поддерживает в своих колонках.

Уже когда они вышли из Белого Дома в темный, жаркий, звездный вечер, Тедди остановился и чиркнул кресалом: «Погоди..., А те деньги, что ты платишь Констанце...»

-Не я, - поправил его брат, - а министерство финансов. «На особые расходы», - как написано в книгах у Меира. Это его идея была - он, хоть, сейчас, и бюджетом занимается, но своей хватки контрразведчика не потерял. Своих детей, - Дэниел усмехнулся,- я, конечно, сам содержу. Еще чего не хватало - государство в это вмешивать.

Они медленно шли по пустынному, уже спящему городу. Тедди, искоса посмотрел на брата: «Дэвид..., он твой сын?»

Дэниел потрепал его по плечу: «Мой, мой. Я раньше думал, что Гамильтона, но потом посчитал. Его в городе не было, Констанца была здесь, я пил с армейскими друзьями..., Констанца не заперла дверь спальни.  Ладно, я на нее не в обиде - старший брат зевнул, -  мне нужен законный наследник. Нат цветной, как и его мать,  какой из него Вулф?»

-Говорит аболиционист, - не удержался Тедди.

Сине-зеленые глаза Дэниела блеснули холодом. «А ты - идеалист, что понятно, в твоем возрасте, - покровительственно заметил он. «Я не против школ для цветных, ради Бога. Пусть даже в колледжах учатся. Но ты можешь представить себе цветного в правительстве, в Конгрессе?»

Тедди вспомнил ее бронзовую, светящуюся кожу, тяжелые, черные волосы, ее низкий, страстный голос. Он  чуть не сказал: «Могу».

-Однако, - протянул Тедди, - наша сестра все же цветная, Дэниел, а ведь она...

-Пожалуйста, - прервал его старший брат. «Актеры, актрисы, музыканты, даже писатели и журналисты, как Марта, Салли дочь. Пусть занимаются всем этим, но сюда, - он указал на белеющие колонны резиденции Джефферсона, - им хода нет, и никогда не будет.

Мораг вздохнула и повертела на пальце обручальное кольцо.

-Дэниел все-таки  брат Тедди, - подумала женщина, - он за мной и не ухаживал, когда мы в Вашингтон ездили. Тетя Эстер будет с Натаном. У них семья богатая. Можно с ним пофлиртовать немного, он мне это ожерелье просто из вежливости купит..., Так и сделаю, - Мораг улыбнулась и пощекотала сына: «Приехали!»

Тедди положил руки на клавиши фортепьяно: «Сейчас я вам сыграю Моцарта, но не обессудьте - я больше привык ко всяким легким песенкам, как принято у нас в театре».

-У вас есть театр? - удивился Натан.

Хрусталь и серебро посверкивали на круглом, обеденном столе, ветер с моря чуть колыхал огоньки свечей. Столовая была отделана шелковыми, кремовыми обоями. Эстер хмыкнула: «Это все Тедди, конечно. Отличный вкус у мальчика. И драгоценности у Мораг прекрасно подобраны - скромные, но производят впечатление».

Она отпила вина и ласково заметила: «Тедди  организовал любительские представления, на праздники. Ты ведь и сам выходишь на сцену?»

-Конечно, - он раскрыл ноты: «Нет, я вам что-то другое сыграю. Вернее, спою. Вместе с Мораг. Тоже Моцарт, дуэт из его «Волшебной Флейты».

Натан незаметно посмотрел на девушку - она сидела, откинувшись в кресле. Из-под подола платья - глубокого, рубинового цвета, был виден острый носок маленькой туфельки. Угольно-черные волосы были собраны в тяжелый узел и украшены коралловой диадемой. Белая, как снег шея - обнажена, декольте отделано волной кружев. Пахло от нее, -  неуловимо, тонко, - цветами.

-У Мирьям с Мартой внуки уже, - вздохнула Эстер. «Два, Мэри  тоже родила. А я когда от своих  детей дождусь - Господь ведает. Надо написать Аарону. Он будет рад, где его Батшева такую партию сделает? Она девочка строгого воспитания, соблюдающая. Будет сидеть дома, и радовать нас детьми. Тед хороший мальчик, здоровенький, пусть растет счастливым ребенком, - женщина невольно улыбнулась.

Мораг искоса взглянула на тонкие запястья тети.

-Аметисты с бриллиантами, - поняла она. «Господи, да за что ей это все? Она мне рассказывала, как в одной юбке, босиком, с грудным сыном сюда приехала. В трюме команду обстирывала. Наверное, не только этим занималась. А сейчас - миссис Горовиц, на серебре обедает, дома у нее, имения...»

Мораг легко поднялась и весело сказала Натану: «Что вы, кузен, не вставайте, это почти концерт». Подойдя к фортепиано, девушка облокотилась на него: «Это наш с Тедди коронный дуэт, - она положила руку на плечо мужу.

У нее был высокий, нежный голос. Натан почувствовал, что краснеет. «Правильно мудрецы говорили, - вспомнил юноша, - нельзя слушать, как женщина поет. Господи, да что это со мной, только бы мама не заметила...- он все никак не мог оторвать глаз от ее высокой, волнующейся груди, от стройных бедер, - рубиновый шелк падал вниз тяжелым каскадом. Мораг, закончив дуэт, поклонившись, услышала аплодисменты: «Я, конечно, всего лишь любитель...»

-Да и я тоже, -  Тедди открыл шкатулку для сигар.

Натан покосился на мать и взял одну. Эстер только вздернула бровь, но ничего не сказала.

Юноша  увидел перед собой библиотеку их вашингтонского дома, серебряные стаканчики с ромом, и ароматный, сизый табачный дым.

Старший брат усмехнулся и, потянувшись, удобно устроился в кресле: «Хоть на кровати посплю, а не на земле, или в палатке».

Натан выпил и  задумчиво проговорил: «Мама все тебя женить хочет. Не зря она Айзенштадтов на седер пригласила, с дочкой».

-Не зря, - смешливо согласился Хаим. «Только Ребекка Айзенштадт на территории не поедет - она и Цинциннати дырой считает. А там, между прочим, уже миньян есть, не сегодня-завтра синагогу построят. И вообще, - он повел рукой, - она привыкла к драгоценностям, экипажам..., Куда мне такая жена? - он хмыкнул. Натан осторожно спросил: «А как у вас там, вообще, с этим..., - юноша покраснел.

-Можно взять индианку, многие так делают, - Хаим  рассмеялся.

-Они неплохие девушки, верные, даже хорошенькие бывают. Только сначала надо всю ее семью вырезать, - он увидел бледное лицо брата и ворчливо добавил:

-Иначе ее отец или брат с тебя скальп снимут. У меня уже несколько человек так погибло. Да и потом, - старший брат пожал плечами, - не везти же ее потом сюда, в Вашингтон. Маме и папе вряд ли такая невестка по душе придется, сам понимаешь. А бросать  ее там, с детьми, - он вздохнул, - как-то бесчестно. У нас в лагере таких  уже несколько. Мы их подкармливаем, конечно, но у них одна дорога - по рукам пойти.

-А белых женщин совсем нет? - спросил Натан.

-Все замужние, - Хаим разлил остатки рома. «Рискуешь получить пулю в лоб от законного супруга, у нас с этим просто».

-И как же ты..., - Натан не закончил, увидев легкую улыбку на красивых губах. «Я, - со значением сказал Хаим, - умею устраиваться.  Но как, -  он поднялся и зевнул, - это, дорогой мой,  тайна.  Все же тут речь идет о чести женщины, - он потрепал каштановые волосы младшего брата: «Ты только к шлюхам не ходи, не стоит. У нас в Цинциннати есть бордель, - кто туда наведывается, потом больше денег на докторов тратит».

-Да я не..., - Натан зарделся. Хаим  добавил: «Подожди. Я тоже думал, -  ничего такого не случится, а потом оно мне само, что называется, в руки свалилось. Так же и у тебя будет».

Мораг присела рядом с ним, и, покачивая туфлей,  улыбнулась: «Вы любите музыку, кузен, сразу видно. У вас даже глаза заблестели. Тедди, - позвала она мужа, - нам надо устроить большой вечер, в честь тети Эстер и ее сына. Вы сможете сыграть в квартете».

-И квартет у вас есть, - Эстер приняла от Тедди бокал с вином.

-Я собрал любителей, - Тедди развел руками. «Две скрипки, виолончель, я на фортепьяно играю. Сами понимаете, тетя Эстер, зимы тут длинные. Мы развлекаемся, как можем. Балы, благотворительные спектакли...»

-Я афишу видел, у миссис Фримен в гостинице, - Натан  покраснел, - в Первой Баптистской Церкви даже Шекспира ставят.

-Нам туда нельзя, - вздохнул Тедди, - это вечер для цветных. То есть можно, - поправил он себя, - но так не принято. Даже аболиционистские собрания - разделены на две секции.

-Косность, - внезапно, звонко сказала Эстер. Она достала из бархатного мешочка свой серебряный портсигар и подождала, пока Тедди чиркнет кресалом.

-Косность, - повторила она, выдыхая дым. «Отличные акушерки не могут сдать экзамены, потому что они цветные. О врачах я вообще молчу, -  женщина пожала плечами, - мистер Дерхем, в Филадельфии, учился у самого доктора Раша, и что? Он не мог получить степень, не мог практиковать среди белых...»

-Тетя Эстер, - заметила Мораг, - разве вы пойдете к цветному врачу?

Женщина только усмехнулась: «Перед лицом смерти, дорогая племянница, нет белых и цветных - есть только знания врача и его умелые руки. Или ее, - добавила Эстер и вздохнула: «Впрочем, женщин в университетах мы никогда не увидим».

Лакеи внесли кофе. Мораг, разливая его, заметила: «Значит, договорились - на следующей неделе опять ждем вас в гости».

-А я ему нравлюсь, - смешливо поняла Мораг, передавая Натану серебряную чашку. «Краснеет. Он, конечно, еще совсем юноша, но красивый. Он на отца похож. Жалко, что ему нельзя танцевать. На балу все это происходит само собой. Можно даже поцеловаться. Все равно Тедди ничего не узнает».

Она сидела у зеркала, расчесывая свои длинные, падающие на спину волосы. Муж  лежал в постели, просматривая какие-то записи. Мораг оглянулась на него и полюбовалась  собой: «Пусть остается. В конце концов, у меня теперь есть и новый гребень, и шкатулка, - она смазала губы бальзамом. Девушка  застыла, склонив голову, представляя себе топазы, блистающие на ее шее.

-Действительно, - Тедди удобней устроился в постели, и потянулся за чернильницей, - что за косность? Тетя Эстер права, надо устраивать смешанные собрания. Клиентура моя от этого не пострадает. Я  и так не скрываю, что защищаю цветных pro bono.

Он быстро написал: «Дорогой мистер Хеджвик, я услышал о благотворительном вечере, что вы организуете в Первой Баптистской Церкви. Мне бы хотелось на нем выступить. Пожалуйста, сообщите мне, возможно ли это. Примите уверения, и так далее, ваш Теодор Бенджамин-Вулф.

-Сколько раз ему говорить, чтобы не писал в постели, - вздохнула Мораг, - потом  пятна не отстираешь. Хоть в спальне не курит, отучила я его.

Тедди подул на чернила и  отложил  бумаги: «Пусть займется этим вечером, ей  скучно. Сидит с ребенком, я работаю, с утра до ночи, по выходным еще и к клиентам езжу, или на деловые  обеды хожу...»

Мораг присела на постель. Он, потянув ее за руку, ласково шепнул: «Ты молодец, что придумала этот концерт. Иди сюда, - Тедди вдохнул запах цветов и поцеловал ее: «Как закончу эту сделку для тети Эстер, освобожу одно воскресенье, и съездим с тобой и Тедом на пикник, хочешь?»

-Я хочу ожерелье, - чуть не ответила Мораг. Потом, чувствуя его нежные руки, снимая рубашку, девушка успокоила себя: «Его мне Натан подарит».

-Конечно, хочу, любимый, - проворковала она. Приподнявшись, Мораг задула свечи.

В изящно обставленной спальне пахло лавандой, вещи были разбросаны по широкой, под шелковым балдахином, кровати.

Девушка, - высокая, стройная, с бронзовой кожей, закрутила черные волосы узлом на затылке. Наклонившись, окунув перо в чернильницу, она написала на титульном листе книги: «Милой мамочке от любящей дочери, Марты».

Салли благоговейно приняла томик: «Ты прямо как миссис Уитли, милая. Она ведь была первая из черных, кто стихи писал».

-У меня не стихи, - Марта присела на край стола. Чиркнув кресалом,  девушка ласково посмотрела на мать. «У меня роман, мама, настоящий. О том, как…- Марта внезапно осеклась: «Вот об этом ей знать совсем не стоит, она и так волнуется за меня. Я ей не говорила, что с Констанцей на юг ездила,  и о других вещах тоже не говорю. И не буду».

-О жизни на юге, - беззаботно Марта качала ногой.

-Ты и на юге никогда не жила, ты свободной родилась, - хмыкнула мать, рассматривая книгу. «Пепельная роза Луизианы, - прочла она. «Очень красиво».

Марта затянулась сигаркой: «Мне рассказывали. Ты сама и рассказывала, мамочка. Это о светлокожей девушке, квартеронке. Ее отец не успел подписать бумаги об освобождении. После его смерти Розу, - так девушку зовут, - продают на аукционе. Ее ждут разные приключения, она даже на территориях побывает…»

-Только не говори мне, что ты на территории ездила, - ахнула мать, - там опасно.

-Мне Констанца все описала, - улыбнулась Марта – не беспокойся, мамочка. Она мне помогла книгу издать. Тысяча экземпляров, и уже все раскуплены, ее даже из Нью-Йорка не успели вывезти. Сейчас второй тираж будет, - она потушила сигарку и соскочила со стола:

-Констанца напечатала отличную рецензию в своей газете, это очень помогло продажам.

Марта расстегнула пуговицы платья. Скинув его, оставшись в одной рубашке, девушка  сладко потянулась.

-Я читала ее книгу, - Салли все смотрела на дочь, - о путешествии на юг. Очень хорошая. Она одна ездила?

-Конечно, одна, - Марта невинно распахнула глаза. Она вспомнила смешливый голос Констанцы: «Вот и наши документы. Миссис Бербедж и ее рабыня. Мы с тобой весь юг изнутри увидим, дорогая моя».

-Как мой отчим? - Марта прошла в умывальную. Салли кисло сказала: «Не называла бы ты его так».

-Я же не в лицо, - Марта высунула голову наружу и пожала плечами. «Пусть он тебя с Натом в Париж возьмет, следующей зимой. Он ведь едет договариваться с Наполеоном о покупке Луизианы, Франции отчаянно нужны деньги».

-Возьмет, - радостно отозвалась Салли, прибирая вещи дочери. «После Рождества отплываем, полгода там пробудем, а то и больше. Нат  сможет в коллеж ходить, в Париже никто не узнает, что он цветной».

-Устриц поешь, - Марта вышла в спальню, в одной рубашке, и поцеловала мать в нос, -  они были одного роста.

Салли помялась: «Ты к Мораг не зайдешь? У нее сынишка, славный, тоже Тедом зовут, годик ему».

Марта распахнула шкап. Глядя на свои платья, девушка рассеянно отозвалась: «Может быть. Костюм мой уже в зале…»

-Какой костюм? - недоуменно спросила Салли.

-Джульетты, - рассмеялась дочь. «Я играю отрывок - сцена с Ромео на балконе. Я тебе говорила, я в Нью-Йорке тоже выступаю. На благотворительных вечерах, для цветных».

Салли прибрала на столе. Сложив исписанные листы в стопку, женщина осторожно кашлянула: «Тебе  ведь уже двадцать пять, милая…»

Марта натянула шелковое, пурпурное платье. Вдевая в уши серьги, девушка вздохнула: «Мама, если ты хочешь спросить, - живу ли я с мистером Фортеном, так спроси. Мы разошлись».

-Он тебя бросил! - ахнула мать. «Я так и знала».

-Скорее, это я его бросила, - Марта уложила косы узлом на затылке. «Джеймс предложил мне выйти замуж, и переехать к нему, в Филадельфию. Я отказала».

-Он чуть ли не самый богатый цветной в Филадельфии, я слышала, - мать покачала головой. «У него своя парусная фабрика. Тысяча человек на него работает, и белых, и черных. И он молод, сорока нет. Свободным родился, как и ты…»

-Мечта любой  девушки, - кисло заметила дочь и поводила по шее пробкой от флакона с ароматической эссенцией. «Но не моя, мама. Все, - она поцеловала мать в щеку, - мне пора на репетицию. Увидимся вечером. Я попросила оставить вам хорошие места».

Марта сбежала по лестнице: «Три года я в Бостон не приезжала - как раз потому, что он здесь. Даже думать об этом не стоит, - он женат, у него ребенок…»

Но все время, пока она шла на Бикон-Хилл, к Первой Баптистской Церкви, она вспоминала шорох моря, огонь костра, его губы, -  ласковые, нежные, его голос: «Моя богиня, моя Артемида…».

-Забудь, - твердо сказала себе Марта. Остановившись на площади перед церковью, глубоко вздохнув, девушка повторила: «Забудь. Вы больше не увидитесь».

В зале было полутемно. Мистер Хеджвик, извиняясь, развел руками:

-Сейчас последняя репетиция, мистер Бенджамин-Вулф. Первая часть, с выступлениями, пройдет в церкви, потом  буфет, и мы перейдем сюда. Преподобный отец против того, чтобы в месте, так сказать, молитвы, разыгрывали сцены из спектаклей. Большое вам спасибо за то, что вы предложили произнести речь, сами знаете, - мужчина помолчал, - редко кто из белых на это готов…

-Это мой долг, - улыбнулся Тедди. Мужчина  замер, -  он узнал бы этот голос из тысячи других.

-Кто указал тебе сюда дорогу? - проговорила  она,  - низким, страстным голосом. Тедди почувствовал на своем лице соленый, крепкий ветер, услышал ее смех, увидел бронзовую, светящуюся кожу.

-Любовь! Она к расспросам понудила,

Совет дала, а я ей дал глаза, - пробормотал Тедди.

Хеджвик обеспокоенно коснулся его руки: «Вы что-то сказали, мистер Бенджамин-Вулф?»

-Нет, нет, - он помотал головой. Сам не зная зачем, - просто для того, чтобы прозвучало ее имя, - Тедди  тихо спросил: «А кто это играет?»

-Мисс Фримен, из Нью-Йорка. Дочка владелицы Freeman’s Arms, - с готовностью ответил Хеджвик, - и мистер Бэрроу, - наш, бостонский. Любители, конечно, - мужчина вздохнул, - однако нам, цветным, и того достаточно.

Тедди искоса посмотрел на сцену - мужчина был его возраста. Тоже высокий, широкоплечий, темноволосый, с кожей цвета лесного ореха.

-Значит, мы с вами обо всем договорились, мистер Хеджвик, - он пожал руку негру, - вечером увидимся.

Тедди миновал площадь. Закурив сигару, заказав кофе, он развернул «New York Post». Отсюда вход в зал был виден, как на ладони.

-Роман с продолжением, - увидел он заголовок. «Мистер Констан в погоне за Черным Волком. Читайте следующим летом захватывающее повествование о приключениях журналиста за рекой Огайо».

Тедди выпустил дым и усмехнулся: «Джефферсон был прав. Газета Констанцы - это чистое золото, в Америке такое любят. Вот, пожалуйста: «Подробности семейной жизни генерала Бонапарта, от нашего специального корреспондента в Париже». Или это, - он, сам не ожидая того, увлекся: «Американский инженер Роберт Фултон проведет испытания первого корабля, двигающегося силой пара».

Он чуть не пропустил Бэрроу - мужчина уже заворачивал за угол. Тедди, догнав его, улыбнулся: «Мистер Бэрроу, вы меня не знаете, но у меня к вам есть интересное деловое предложение».

Выслушав его, негр  рассмеялся: «Моя уборная третья справа. Гримироваться вы умеете, или вам помочь?»

-Я играл Отелло, так что умею, - развел руками Тедди. «Пойдемте, мистер Бэрроу, есть время выпить по кружке пива, у вас где-нибудь, в таверне для цветных».

-Я просто не могу иначе, - сказал себе Тедди. «Хоть так, но я должен ее увидеть, должен».

Отгремели аплодисменты. Марта, приникнув к щели в рассохшейся, деревянной декорации, - увидела мать и брата. Нат восторженно улыбался. «Хорошо, что мальчик в Париж поедет, - подумала девушка. «Хоть посмотрит, как в Европе люди живут. Констанца мне рассказывала, что один из генералов у Бонапарта - цветной. Как же его звали? Дюма, да. И вообще, Бонапарт- человек без предрассудков, дал евреям гражданские права, как здесь, в Америке..., У нас в армии, конечно, тоже цветные есть, но выше сержанта они не поднимаются. Надо мне денег скопить и самой в Европу отправиться, хотя бы ненадолго».

Бэрроу вышел на сцену и остановился - повернувшись спиной к декорации. Марта услышала его голос и внезапно вздрогнула. «Да что это такое? - удивилась девушка. «Утром, на репетиции, он плохо играл, я на него даже накричала..., А сейчас..., Да что с ним  случилось?»

Она подняла юбки и быстро вскарабкалась по узкой, приставной, пахнущей пылью лестнице - на маленький, шаткий балкончик.

-Кто указал тебе сюда дорогу? - спросила Марта и внезапно ухватилась длинными пальцами за плохо оструганные перила.

Запахло солью, задул крепкий ветер, она увидела огонь костра и его сильные, нежные руки, что подхватили ее и поставили на берег.  Заполоскал парус бота, и он ответил:

- Моя любовь: она меня вела

  И подала совет мне; я за это

  Снабдил ее глазами. Я - не кормчий,

  Но если бы ты от меня была

  Так далеко, как самый дальний берег

  Неведомых морей, то за таким

  Сокровищем я б смело в путь пустился.

  У Бэрроу были лазоревые глаза.

 Исчезло все - они были вдвоем, в саду, светила луна, вокруг них  спала  Верона. Ее черные,    тяжелые волосы были распущены по плечам, старомодный корсет  приоткрывал бронзовую, гладкую кожу. Она смотрела на него сверху. Тедди, опустившись на колени, не отводя от нее глаз, сказал:

- Клянусь луной, что точно серебром

  Осыпала верхи деревьев этих...

  Марта повела рукой - царственным, коротким жестом, и прервала его:

-  Нет, не клянись изменчивой луной,

   Меняющей свой образ каждый месяц,

   Чтобы твоя любовь, подобно ей,

 Изменчивой не оказалась, - она вскинула тонкую бровь. Тедди чуть не ответил: «Не окажется,    Марта».

Он едва помнил, как добрался до конца сцены, как публика закричала «Браво!», как Марта, появившись на балконе - низко поклонилась. Он и сам кланялся, а потом он оказался за кулисами. Пахло пылью, потом, какой-то ароматической эссенцией. Тедди услышал ее смешливый  шепот: «Вы очень хорошо играли, мистер Бэрроу».

Она стояла совсем рядом - высокая, почти вровень ему, стройная, легко дышащая. Тедди, все еще не веря тому, что видит ее, так же тихо ответил: «Это потому, что вы были рядом, мисс Фримен».

-Нельзя, нельзя, - отчаянно велела себе Марта. «Нельзя, он женат, на Мораг, у них ребенок...». Однако она уже касалась его руки, - теплой, надежной, в темноте кулис его глаза отливали чистой, небесной лазурью. Марта услышала  шаги и сама не поняла, как они оказались за дверью какой-то каморки.

У него были такие же губы  - нежные, настойчивые, он шептал ей что-то ласковое, неразборчивое. Марта, помотав головой, прижимая его к себе, выдохнула: «Не здесь...»

Он опустился на колени. Целуя ее ноги, Тедди едва слышно сказал: «Не здесь, ты права. Я тебя найду, скоро. Ты сможешь уехать на неделю?»

-Да, - застонала девушка, положив руки на его каштановую, растрепанную голову. «Да, любовь моя, да, Тедди».

-Будь что будет, - решил мужчина, поднимая ее на руки, целуя бронзовую, обнаженную шею. «Я не могу, не могу жить без нее».

В дверь постучали. Марта, оторвавшись от него, шепнула: «Я буду ждать». Взмахнув юбками, девушка исчезла. Тедди прислонился к дощатой стене, чувствуя ее поцелуи, что огнем горели у него на губах: «Вернешься домой. Скажешь Мораг, что после вечера тебе надо будет уехать к клиенту, в Спрингфилд, на неделю. Господи, спасибо, спасибо тебе».

Он глубоко вздохнул и пошел снимать грим.

Дома было тихо.  Он отдал лакею сюртук, и, в одной рубашке и бриджах поднялся наверх, в детскую. Няня дремала в кресле, горела свеча. Тед спал в своей кроватке, уткнувшись носиком в кружевную подушку. Маленькая ручка сжимала деревянную лошадку.

Тедди наклонился над сыном и поправил шелковое одеяльце: «Мораг  никогда не отдаст мальчика. Да о чем  я - она никогда не согласится на развод, можно забыть об этом».

-Спи, мой хороший, - он перекрестил ребенка. Неслышно выйдя в коридор, мужчина внезапно остановился. «Не могу ее видеть, - понял Тедди. «Только не сегодня, не сейчас». Он прошел в свою умывальную и долго тер лицо миндальным мылом.

-Кажется, ничего не осталось, - он поднял свечу и рассмотрел себя в венецианское зеркало.

-Это что у тебя? - раздался сзади голос жены. Мораг, в халате брюссельского кружева, протянула руку и коснулась его шеи.

-Грим, - заставил себя улыбнуться Тедди. «У них актер заболел, на роль Отелло. Пришлось его заменить».

-Ты играл с цветными на одной сцене? - Мораг брезгливо оттопырила губку. Тедди, сдерживаясь, ответил: «Я еще и выступал с ними на одном собрании, милая. После твоего вечера, - он помолчал, - я уеду в Спрингфилд, на неделю. Там клиент имение продает, он записку прислал».

Мораг зевнула: «А как же пикник? Ты обещал...- она посмотрела на мужа темными, большими глазами.

-По возвращении, любовь моя, - Тедди сжал зубы: «Только бы она сейчас меня не трогала. Я не могу, совсем не могу. Надо будет купить ей, то проклятое ожерелье. Тогда она от меня надолго отстанет».

-Я переночую в кабинете, - он вздохнул. «Устал, и надо кое-какие документы просмотреть».

Жена только кивнула: «Хорошо, милый мой. Спокойной тебе ночи».

Тедди еще заставил себя поцеловать нежную, белую щеку. Заперев дверь на ключ, растянувшись на диване, он закрыл глаза и увидел ее бронзовую, высокую грудь, услышал шум моря и свой голос: «Я теперь твой, Марта, навсегда».

-Навсегда, - повторил он, и счастливо улыбнулся.

Мораг вернулась в спальню. Устроившись в постели, девушка вспомнила писчебумажную лавку на набережной. Она держала на руках Теда, выбирая карточки для приглашений.

-Вот эти, мистер О’Нил, - Мораг указала на атласную, с бронзовым обрезом, бумагу. «Пять десятков, пожалуйста. Пошлите счет в контору мистера Бенджамин-Вулфа».

Тед поерзал. Мораг, поставив его на пол, оправив на мальчике бархатное платьице, услышала робкий голос: «Здравствуйте, кузина».

Он стоял совсем рядом - невысокий, изящный, в хорошо скроенном, бежевом сюртуке. Серо-синие глаза с восхищением посмотрели на нее. Мораг была в закрытом, дневном платье, скромный воротник был отделан полоской кружев, из-под шелковой шляпки виднелись черные локоны.

-А вы что тут делаете, кузен? - алые губы улыбнулись.

-Меня управляющий конторой послал за перьями и чернилами, - Натан развел руками. «Я всего лишь практикант. Очень, очень рад вас видеть, - он присел и серьезно подал руку Теду.

Мальчик протянул ему пухлую ладошку и улыбнулся.

-Я за приглашениями приходила, для вечера, что мы устраиваем, - вздохнула Мораг. «У мистера О’Нила лучший выбор в Бостоне. Все вещи такие изысканные, например, эти альбомы, - она кивнула на прилавок, - испанской кожи. Если бы у меня был такой, я бы привела в порядок свои ноты, для вечера. Я буду петь арии из опер Моцарта и Глюка, - она грустно склонила набок красивую голову: «У меня, к сожалению, на него не хватило денег, а я так хотела...»

-Позвольте мне, - краснея, предложил Натан. «Я с удовольствием вам его подарю, кузина, вы так добры ко мне и матушке...»

Мораг погладила обложку альбома: «Еще и цветы мне на набережной купил, и Теда домой донес. Два доллара всего, - она приложила альбом к щеке, - но это только начало. Где два, там и две тысячи. И он так мило стесняется..., Очень славный  мальчик».

Он отложила подарок. Взбив подушку, девушка заснула - спокойно, умиротворенно.

Марта распечатала записку и оглянулась - дверь ее спальни была закрыта на ключ. Она приложила бумагу к горящей щеке. Марта подошла к открытому окну. Только рассветало, парадный двор был пустым, сзади, со служебного входа доносился скрип телег - привезли провизию.

-Что я делаю? - шепнула девушка. «Это же Мораг, мы были подругами, я сама ей велела - позаботься о Тедди. Я его оттолкнула, а теперь..., Но я не могу, совсем не могу. Мораг ничего не узнает, никогда, и мне ничего не надо. Мы просто будем любить друг друга, вот и все».

Марта, наконец, заставила себя развернуть красивый, тонкий, с монограммой, лист.

-Любовь моя! - читала она. «Буду ждать тебя послезавтра, вечером, на дороге в Спрингфилд. Постоялый двор мистера Макдональда. Мы там не останемся, поедем дальше. Ответь мне на адрес конторы, вечно твой Тедди.

Марта присела к столу и быстро написала: «Буду там. Люблю».

Она переоделась в простое, холщовое платье. Засунув письмо в карман, девушка спустилась на кухню. Слуги уже завтракали, мать, -  в таком же платье, в переднике, - сидела во главе стола. Марта опустилась рядом с братом и поцеловала темные кудри: «Ты все еще за мальчика по утрам работаешь?»

Нат прожевал бекон: «Мама сказала, что в следующем году меня на кухню поставит, в подручные к  месье Франсуа, - он кивнул на старшего повара, - а потом и до конторки доберусь». Брат широко улыбнулся и вдруг, озабоченно заметил: «Мама, наверное, не разрешит мне в Париже в отель устроиться. Скажет, что учиться надо...»

-Надо, - согласилась Марта, добавляя молоко в свой кофе.

-Я  папу попрошу, -  ухмыльнулся Нат. «Ты же знаешь, папа мне ни в чем, никогда не отказывает».

-Знаю, - мрачно подумала Марта. «Он хороший человек, конечно..., Купил маме землю. На счет Ната пятьдесят тысяч долларов положил, лучших учителей нанял, возит их в Саратогу, на воды..., Вот только Ната, так и не признал. И на маме, он, конечно, никогда не женится».

-Держи, - она протянула Нату конверт. «Отнесешь в контору мистера Бенджамин-Вулфа, лично ему в руки. Это насчет театра, - зачем-то добавила девушка, - любительского, где он играет».

Нат вытер губы салфеткой и  принял письмо: «Ты тоже вчера - играла отлично, и мистер Бэрроу, - он покрутил головой, - мама даже прослезилась».

После завтрака Марта натянула передник: «Я послезавтра уеду, на неделю. Мне надо взять интервью у священника, он в Спрингфилде живет, для аболиционистского сборника. А потом вернусь, - она поцеловала ее в щеку, - и еще здесь побуду, с вами. Пойду, горничным помогу, - весело добавила девушка. Салли, взяв ее за руку, тихо попросила: «Ты только осторожней, милая».

-Мама, - Марта усмехнулась, - я в Спрингфилд собираюсь, это Массачусетс, чего тут бояться?

Салли  робко проговорила: «Я слышала, есть банды, что девушек свободных на юг воруют, в рабство. В той же Филадельфии, например».

-Мне уже двадцать пять, - сочно заметила Марта, - даже если такие банды и существуют, - во что я лично не верю, - мной они не заинтересуются.

Мать все не отпускала ее.

-Ты на юг не ездишь? - вдруг, требовательно спросила она. «Не смей там появляться, Марта, я тебе запрещаю!»

Девушка пожала красивыми плечами. «Что мне там делать, мама? Я журналист, писатель...»

-Ты аболиционистов знаешь, - не отставала Салли, - тех кто, - она оглянулась и понизила голос, - Подпольной Дорогой занимается. Знаешь, как отец погиб...

-Мама, - Марта обняла ее, - никуда я не езжу. Сижу в Нью-Йорке, пишу статьи и преподаю в Свободной Африканской Школе. Проповеди для женщин читаю. Не волнуйся так, пожалуйста.

-Иди, - вздохнула Салли и вернулась в свою каморку. Она присела у простого, соснового стола, и, было, открыла счетные книги.

-Хоть бы родила она, - подумала женщина. «Ничего, что одна. Я бы подняла маленького, справились бы. От Ната внуков еще долго ждать. Был бы мальчик или девочка..., - она ласково улыбнулась. Взяв перо, Салли принялась за работу.

Кресла были расставлены полукругом, в большом зале особняка Бенджамин-Вулфов пахло свечными воском, цветами - в фарфоровых вазах поднимались пышные букеты алых роз. Высокие двери, выходящие на кованый балкон, были распахнуты, над морем  вставала бледная, прозрачная луна.

Мораг закончила арию Эвридики. Низко поклонившись, переждав аплодисменты, девушка  улыбнулась: «Сейчас мистер Бенджамин-Вулф и другие участники его любительского квартета, сыграют нам Моцарта, господа!  Не забывайте, нас ждут танцы!»

Пока музыканты настраивали инструменты, Мораг проскользнула на свое место, рядом с Эстер и Натаном. Старшая женщина ласково сказала: «У тебя очень милый голос, Мораг. И Тедди прекрасно аккомпанировал. Не забудь, - она положила блистающую кольцами руку поверх белых пальцев Мораг, - наш дом в Вашингтоне - ваш дом. Вы, должно быть, теперь часто к нам будете наведываться, раз Тедди такой активист в партии, - Эстер улыбнулась.

-Непременно, тетя Эстер, - Мораг откинулась на спинку кресла. Она была в легком, бальном платье из темно-зеленого  шелка, волосы -  украшены гирляндой белых роз, на шее блестел изумруд на золотой цепочке. Она незаметно взглянула на Натана и оправила подол платья - так, чтобы стала видна тонкая щиколотка в кружевном, невесомом чулке.

-Господи, какая она красивая, - беспомощно подумал юноша. «Но ведь нельзя, нельзя на нее смотреть. Она замужняя женщина, не еврейка, еще и родственница наша...»

Черный локон падал на хрупкую, белую шею, алые губы были разомкнуты. Зазвучала музыка и Мораг томно прикрыла глаза длинными ресницами.

-Тедди уезжает, - вспомнила девушка. «Натан, кажется, в меня влюблен, дышит часто. Он пока никто, конечно, но мальчик способный, Тедди его хвалил. Он далеко пойдет. Надо его держать при себе, привязать покрепче. Тетя Салли - не жена, сожительница, а дядя Дэниел на нее большие деньги тратит. И Тедди ничего не узнает. Он мне доверяет, не станет подозревать. Все очень просто».

Когда соната закончилась, Мораг захлопала первой и с сожалением сказала: «Такая досада, что вы не танцуете, тетя Эстер».

Та только развела руками: «Разве что Натан меня пригласит - с мужем и сыновьями я танцую, это нам разрешено».

-Как бы я хотел ее пригласить,- тоскливо подумал Натан, становясь напротив матери. Тедди и Мораг танцевали рядом с ними. Он все время следил за ее стройной спиной, за гордой, высоко поднятой головой, за тем, как она улыбалась, подавая руку мужу.

-Ничего, - сказала себе Эстер, увидев румянец на щеках сына, - пусть привыкает быть в хорошем обществе. В Вашингтоне это полезно, мальчику надо будет посещать балы, ужины..., Если все хорошо пойдет, и он продвинется по службе, может быть, он даже станет заместителем Генерального Прокурора. Как это Меир сказал: «В правительство нас все равно никогда не пустят. Это Дэниел дослужится до госсекретаря, а я так и останусь заместителем министра финансов».

-Ты жалеешь? - Эстер отложила книгу и поцеловала мужа, устроив голову у него на плече.

Меир погладил ее по щеке. «Нет, милая. Недостойно отказываться от веры отцов ради поста в кабинете министров. Джефферсон - не Бонапарт, тот действительно - человек  без предрассудков, твой брат и генералом может стать».

Эстер отмахнулась: «Не бывало еще евреев в генералах».

-Цветной в генералах у него уже есть, - задумчиво отозвался Меир. «Красиво звучит: «Генерал Мендес де Кардозо».

-Тем более Иосиф врач, - упрямо продолжила Эстер, - им вообще редко дают высокие звания...

-Наполеон даст, - муж ласково привлек ее к себе. «Он людьми не разбрасывается, дорогая. А вот наш Хаим, думаю, до полковника дослужится, и все».

-Как будто потолок, - хмыкнула Эстер. «Только из стекла. Видишь над собой небо, и понимаешь - до него тебе никак не добраться. А так, - она помолчала, - вроде и нет его. Как думаешь, - женщина приподнялась на локте, - такой потолок всегда над нами будет?

Меир долго лежал, закинув руки за голову, молча. Потом муж помотал головой: «Нет, милая. Но у этой страны будут заботы важнее евреев, поверь мне».

-Цветные, - утвердительно сказала Эстер.

Муж вздохнул и привлек ее к себе: «Пока они остаются в рабстве - Америка не станет той страной, которой мы ее хотим увидеть. Вот так-то, - Эстер почувствовала его нежный, медленный поцелуй, и подумала: «А если убьют Хаима, упаси нас Господи от такого? Надо его женить, пусть внуки родятся, пусть...»

Она вздрогнула - муж медленно провел пальцем по ее лбу. «Я сейчас буду целовать эту морщинку, - смешливо сказал Меир, - пока она окончательно не разгладится. Не волнуйся ты так. Хаиму всего двадцать два, я в его годы сидел на Синт-Эстасиусе и ни о чем таком не думал. Придет его время, не бойся».

Эстер только кивнула, и, обняв мужа, тихо рассмеялась: «Целуй, раз обещал».

Контрданс закончился. Тедди весело предложил: «Тетя Эстер, не хотите сбежать в библиотеку, покурить?»

-Натан, - распорядилась она, - поухаживай за кузиной Мораг, принеси ей шампанского.

Они стояли на балконе. Мораг накинула на плечи невесомую, тонкого кашемира шаль: «Шампанского вам нельзя, кузен Натан, танцевать можно только с мамой или женой..., А чего еще нельзя? Например, - юноша вздрогнул и почувствовал прикосновение ее руки, - вам можно трогать женщин?»

-Нельзя...- еще успел сказать он. Мораг была уже совсем рядом, ее волосы шевелил теплый, весенний ветер, ее губы пахли цветами и шампанским. Девушка быстро, мимолетно поцеловала его и велела: «Приходите к завтраку в воскресенье, кузен Натан. Тедди уезжает в Спрингфилд».

-С матушкой? - зачем-то спросил он. Мораг засмеялась: «Нет».  Она еще раз коснулась его  руки и убежала в зал. Натан потрясенно повертел в руках пустой, хрустальный бокал и  прижал его к губам, еще чувствуя тепло ее губ.

Почтовая карета остановилась перед постоялым двором Макдональда. Тедди, на мгновение, отвел глаза. На дверце висела табличка: «Для цветных».

Он почувствовал, что краснеет, и пообещал себе: «Жизнь положишь, а чтобы этой косности в Америке больше не осталось».  На дороге было пусто. На западе, над верхушками деревьев, небо сияло золотистым закатом.

Тедди обернулся и посмотрел на экипаж. «Шампанское, - вспомнил он, - вино, сыр. Там есть деревня, с рынком, неподалеку. В озере много рыбы. Господи, а я ведь волнуюсь».

У него давно лежали ключи от этого дома - хозяин умер, наследники еще не приехали из Филадельфии, но все  было в полном порядке. Фарфор был расставлен в ореховых шкафах, постельное белье, - переложено холщовыми мешочками, пахнущими фиалкой и лавандой.

-Здравствуй, Тедди, - раздался низкий голос.

Она стояла рядом с экипажем - высокая, в простом, муслиновом, светлом платье, с небольшим, потрепанным саквояжем в руках.

Темные глаза смотрели прямо на него, в черных волосах играло, переливалось солнце.

-Марта, - только и сумел сказать он: «Это одноколка, но места на козлах хватит на двоих. Хочешь? - он кивнул в сторону лошади.

-Я и править умею, - темно-красные губы чуть улыбнулись. «А куда мы едем? - спросила девушка, принимая его руку, садясь рядом с ним. От нее пахло свежестью, соленой водой.  Тедди тихо ответил: «На Голубые Холмы. Там есть дом, прямо на озере, вокруг лес, ближайшая деревня  только в пяти милях…»

-Хорошо, - медленно проговорила Марта. Он, тронув экипаж с места, едва удержался, чтобы не обнять девушку. «Куплю этот дом, - решил Тедди, поворачивая на лесную дорогу, что вела к югу. «Мораг ничего знать не надо, да она и не интересуется моими делами».

Уже почти стемнело, когда экипаж въехал на маленький, чисто подметенный двор. Марта, соскочив с козел, ахнула: «Смотри,  терраса прямо на озеро выходит. Как красиво, Тедди, - она вскинула голову и увидела яркий полумесяц луны, окруженный звездами. Было тихо, лениво плескала вода, - совсем рядом, - откуда-то из леса доносились голоса птиц.

-Марта, - услышала она его голос. Повернувшись, закинув руки ему на шею, девушка  шепнула: «Кто указал тебе сюда дорогу?»

-Любовь, - Тедди медленно провел губами по ее бронзовому, теплому запястью. «Любовь, ты знаешь, Марта…»

Он легко подхватил ее на руки и перенес через порог дома.

Серебряный подсвечник стоял на подоконнике, раскрытые ставни дома выходили на озеро. Марта лежала головой у него на плече.

-Я тебя люблю, - Тедди все гладил ее тяжелые, черные волосы, целовал кончики прядей, вдыхал запах мускуса, что шел от сбитых, измятых простыней.

Марта помолчала: «Я не хочу, чтобы…»

-Никто ничего не узнает, - Тедди прикоснулся губами  к длинным ресницам. «Никогда, Марта. Ты же понимаешь, - он вздохнул, - я в ответе за нее…Я ее соблазнил, я не могу ее оставить…, И маленький Тед, ему нужна мать…»

Марта приподнялась  и уютно устроилась  у него на груди: «Понимаю, милый. Дай-ка, - девушка пошарила по полу, и, найдя портсигар с кресалом, - протянула ему.

Тедди закурил и задумчиво сказал: «Я куплю этот дом, и в Нью-Йорке…- он посмотрел на Марту, - ты, где живешь?»

Девушка усмехнулась. Забрав у него сигару, Марта выпустила дым: «Отменные. Я комнату снимаю, Тедди».

-Я…- начал мужчина, но  Марта наклонилась и приложила палец к его губам.

-Ничего не надо, - покачала головой девушка. «Пусть все будет, как было. Просто у нас появится, - она улыбнулась, и повела рукой, - убежище. Когда ты приедешь в Нью-Йорк, я угощу тебя завтраком - в моей комнате есть отдельная кухонька, с очагом». Марта подумала и рассмеялась: «Есть хочу».

Они сидели на кровати, передавая друг другу бокал с вином. Тедди, устроив ее в своих руках, шепнул: «Завтра с утра порыбачу, разожгу костер и накормлю тебя, как тогда».

-Десять лет назад, - выдохнула Марта. Ее губы были сладкими, мягкими, ноги - длинными, бронзовыми,  она обнимала его, крича что-то, мотая головой, и Тедди еще успел подумать: «Господи, спасибо тебе. Хоть так, пусть хоть так - но я никогда, никогда больше не отпущу ее. Пусть она всегда будет со мной, Господи».

Марта пошевелилась. Тедди, ласково укутав ее в шелковое одеяло, велел: «Спи. Долго спи, до завтрака,  а то и дольше. Поедим, а потом будем купаться. Вода мелкая, уже прогрелась. Я люблю тебя, - он прикоснулся губами к стройной, горячей шее. «Так люблю, Марта».

-Я тоже, - сонно отозвалась девушка. «Лучше тебя никого в мире нет, Тедди. Мой Тедди, - она почувствовал, что Марта улыбается, и стал целовать ее затылок, - пока она не заснула, смешно посапывая, пока он и сам не задремал, не выпуская ее ладони, - счастливым, усталым сном.

Утреннее солнце играло на хрустальных бокалах, на серебряной посуде. Мораг, отпив шампанское, улыбнулась: «Тот самый сервиз,  с которого вы ели, кузен Натан. Я велела его хранить отдельно, только для вас. Теперь, когда вы будете меня навещать, мы всегда сможем разделить трапезу».

Она была в утреннем, светлом, скромном платье, волосы - стянуты в строгий узел на затылке. Натан подумал: «Мне просто почудилось, она не могла меня поцеловать…Она меня старше, и такая красавица…»

-Тед пошел гулять с няней, - Мораг взглянула на него из-под ресниц, -  у слуг сегодня выходной день. Я вам спою, кузен Натан, после завтрака, фортепьяно в моем кабинете.

-И там же кушетка, - усмехнулась про себя Мораг. «Конечно, хотелось бы добраться до спальни, но  это потом. Тедди неделю не будет, можно не торопиться».

-Копченый лосось совсем свежий, - весело заметила она, - а за хлебом я к мистеру Голдбергу сходила, перед Шабатом. Вы не думайте, кузен Натан, я все ваши праздники знаю, и в синагоге много раз была, мы всей семьей туда ходили.

-А как Элайджа? - он все не мог отвести взгляда от ее высокой груди под тонким шелком платья. В белом ухе покачивалась бирюзовая сережка. «Я слышал, он капитаном стал?»

-Да, у него свой корабль, - Мораг вытянула под столом ногу. Девушка, на мгновение, мимолетно, коснулась носком туфли его ноги.

-Покраснел, - удовлетворенно поняла она.

-Но Элайджа пока холостяк, - женщина вздохнула. «Впрочем, он квакером стал, как папа наш. Ему не обязательно на еврейке жениться. Дебора с вашим кузеном из Амстердама переписывается, Давидом. Наверное, туда поедет, когда, старше станет. А Мэри…, -- Натан слушал ее и не слышал. Он видел только алые губы, чуть заметный румянец на ее щеках, и вдыхал запах цветов.

Уже после завтрака, сидя на кушетке, Натан вспомнил ласковую улыбку матери: «Конечно, прогуляйся, милый, не трать свой выходной на меня». Эстер похлопала по стопке листов: «Мне надо  вопросы для экзамена  составлять, и меня попросили на консилиум сходить, к одной пациентке…, Иди, а то в субботу ты на молитве был, потом учился…».

Она закончила арию и опустилась рядом с ним. «Кузина Мораг, - Натан зарделся, - вы поете, будто ангел».

-Льстец, - протянула она, пухлые губы  разомкнулись, маленькая рука легла ему на колено. Мораг томно повторила: «Льстец. Какой комплимент вы мне еще сделаете?»

-Если бы вы мне только позволили…- отчаянно пробормотал юноша. Потом, ощутив ее поцелуй, услышав ее голос: «Позволю, кузен Натан, вам я готова позволить все…», - Натан почувствовал ее руки, что обнимали его.

-Нет, нет, - испуганно сказал себе юноша, - нельзя, вспомни Иосифа и жену Потифара…

Ее грудь была совсем рядом, она уже расстегивала его сюртук, развязывала ему галстук, шелк ее юбок шуршал. Мораг неслышно сказала: «У меня…у меня никогда еще такого не было…, Я не знаю, что со мной…, Нет, нет, - она попыталась высвободиться из его рук, но потом помотала головой: «Я так хочу тебя, так хочу…»

Мораг скосила глаза на его каштановые волосы - Натан лежал, уткнувшись лицом ей в плечо. Девушка  холодно подумала: «Никакого сравнения с Тедди, конечно. А ведь Тедди тогда всего шестнадцать было. Откуда он все мог знать? Я же у него была первая. Как у этого, - она чуть слышно вздохнула и напомнила себе: «Кушетку надо замыть. Потом уборщице скажу, что Тед на нее пролил что-нибудь. Рисковать незачем. Еще хорошо, что я ему вовремя успела показать - что делать. Нет, нет, его придется учить…

-Прости, - глухо сказал он. «Я не знаю, как…, Не умею…»

-Милый, - почти растрогалась Мораг. «Ожерелье сейчас у него просить не надо. Ему бы до дома добраться, он и на ногах, наверное, нетвердо стоять будет. Попозже, время есть. Завтра или послезавтра».

-Что ты, - нежно рассмеялась она. «Все было так хорошо, как в сказке».

-Правда? - он поднял голову. Мораг, посмотрев в серо-синие глаза, улыбнулась: «Правда, милый. Сейчас Тед с няней вернутся, а ты приходи сегодня вечером. Я тебе открою ту калитку, что на море ведет».

-А маме я что скажу? - панически подумал Натан, но потом, почувствовав ее сладкое, влажное тепло, услышав ее шепот: «Да, милый…,» - успокоил себя: «Придумаю что-нибудь».

-Уже лучше, - хихикнула про себя Мораг, - только кушетка ужасно скрипит.

Она внезапно, сама того не ожидая, обняла его за шею, и простонала: «Господи, как хорошо! Еще, еще, милый мой…»

-Вся ночь, - подумал Натан, целуя ее белую, откинутую назад шею. «И она, обнаженная, в постели, вся моя…»

Уже потом, одеваясь, он нахмурился: «Запонка куда-то закатилась. Ладно, не искать же ее сейчас».

-Я тебя люблю, - сказал Натан, встав на колени, прижавшись головой к ее груди. Мораг взяла его лицо  в ладони и шепнула: «Я тебя тоже».

-Голову чуть повыше, милая, - попросил Тедди. Марта сидела в кресле, вынесенном на веранду, ветер с озера  развевал ее черные волосы. Он затянулся сигарой и стал рисовать, - быстрыми, уверенными движениями.

-Мораг никогда этого не увидит, - подумал мужчина. «Это мой рабочий блокнот. Пусть она всегда будет со мной, моя богиня».

-Ты еще и рисовать умеешь, - восхищенно заметила Марта.

-Тетя Изабелла нас всех учила, - Тедди полюбовался ее лицом. «Но я для себя рисую. Я приеду в Нью-Йорк, в конце лета. Мне все равно надо встречаться с тамошними клиентами, просто пробуду в городе дольше. Можно отправиться на Лонг-Айленд, снять там комнату на постоялом дворе..., - Тедди внезапно осекся и покраснел.

-Ничего, милый, - ласково сказала Марта. «Я знаю места, что цветным принадлежат - там нам  будут рады. У них и поесть можно будет».

-Ее не пустят ни в одну гостиницу в городе, - Тедди, на мгновение, раздул ноздри. «Ей нельзя пообедать в таверне, нельзя ездить со мной в одной почтовой карете, даже в церкви нельзя сидеть вместе…, Господи, и когда это только закончится...»

Марта легко поднялась. Заглянув ему через плечо, девушка ахнула: «Тедди! Да тебе выставляться надо».

-Ерунда, - мужчина покраснел. Отложив рисунок, Тедди потянул ее за руку. Марта устроилась у него на коленях:  «Не думай об этом. Мне не обязательно ходить с тобой на концерты - просто будь со мной тогда, когда ты сможешь, вот и все».

Тедди поцеловал ее теплый висок: «И когда сможешь ты».

-Не надо ему говорить, - велела себе Марта. «Он тоже  волноваться начнет. В конце концов, я ничего опасного не делаю, проводник, и все. Вывожу женщин, детей - на нас никто и внимания не обращает. Обычно, - она вспомнила те несколько раз, когда ей все-таки приходилось стрелять. Закрыв глаза, прижавшись к нему, Марта повторила: «Да. И когда я смогу. Пошли, - она потормошила его, - искупаемся, а потом я тебе рыбу зажарю. Не зря же ты на рассвете поднялся».

Тедди увидел перед собой кухню, пахнущую  блинами и кофе. Она стояла, наклонившись над очагом, в одной холщовой, короткой рубашке, бронзовые ноги были обнажены, волосы закручены в узел на затылке.

Тедди опустил деревянное ведро с рыбой на пол. Подойдя к ней, обняв, забрав у нее лопаточку, он  усадил девушку на кухонный стол.

-Сгорит...- простонала Марта, срывая рубашку, обнимая его, уронив голову ему на плечо.

-Или я сгорю, - шепнул ей на ухо мужчина. «Выбирай, любовь моя». Она рассмеялась. Скинув на пол холщовый мешочек с мукой, Марта улеглась на спину. Ее волосы были обсыпаны белой пылью, и Тедди сказал себе: «Это навсегда. До наших седых волос. Господи, клянусь - если Мораг попросит развод, я ее не буду удерживать. Только бы она мне Теда оставила».

Потом Марта, бормоча себе что-то под нос, скребла у кромки воды закопченную медную сковородку. Тедди подошел и, размахнувшись - запустил посудину на середину озера. «Новую сковородку, - сказал он, смеясь, - я могу себе позволить, Марта».

-Купаться, - повторила она. Тедди, шлепнув ее, согласился: «Купаться, обедать, и спать».

Они сидели, по очереди затягиваясь его сигарой, в свете звезд тихая вода отливала золотом. Марта, найдя его руку, тихо проговорила: «Не надо ничего загадывать, Тедди. Как будет, так и будет».

-Да, - вздохнул он: «Когда Дэниел и твоя мама вернутся из Парижа, я тебя отвезу во Францию. Я ведь там вырос, так что, - он поцеловал ее куда-то в ухо, - лучше меня, его никто не покажет».

-Спасибо, - только и сказала Марта и внезапно добавила: «Тедди..., Я не хочу, чтобы кто-то знал...»

-Никто ничего не узнает, кроме нас двоих и Его, - Тедди показал на звезды. «Это я тебе обещаю, Марта».

-Хорошо, - отозвалась девушка.

В конторе было тихо, в общей комнате клерков пахло воском для полов, чернилами, и немного - сандалом. Трое юношей сидели, не поднимая головы, за дубовыми конторками. Старший клерк просматривал почту.

Яркое, весеннее солнце лежало на чистых половицах, скрипели перья. В открытое окно был слышен щебет птиц и скрип колес экипажей.

В дверь позвонили. Клерк, отложив конверты, посмотрел на большие часы красного дерева.

Мальчик просунул голову в комнату: «Мистер Каллум, это мистер Томас».

Клерк поднялся. Сняв холщовые нарукавники, он улыбнулся:

-Вы  у нас новичок, мистер Горовиц. Это сын самого первого клиента мистер Вулфа. Тридцать лет назад дело было. У их семьи теперь самые прибыльные рыбные промыслы на побережье. Два десятка судов содержат. Конечно, как были нашими клиентами, так и останутся, - он оправил сюрту. Натан  заставил себя рассмеяться: «Впечатляет, мистер Каллум».

-Вы  в правительстве будете работать, - важно сказал клерк, - там порядки другие, а у нас все на клиентах держится, их привечать надо. Джимми, - велел он мальчику, - завари кофе, покрепче.

Каллум вышел. Натан, опустившись на свое место, взглянул на раскрытую перед ним папку.

-По иску мистера Фредерика против мистера Гринфельда, о незаконном захвате земельного участка и последующем подлоге документов..., - он едва не уронил голову на стол. Скрыв зевок, юноша  заскрипел пером.

Перед глазами была она, - обнаженная, раскинувшаяся на огромной, под балдахином кровати, пахнущая цветами. Матери Натан сказал, что идет на партию в бридж. Эстер только улыбнулась: «Конечно, милый. Очень хорошо, что ты завязываешь знакомства - тебе это всегда пригодится».

Натан вспомнил ее лихорадочный шепот:

-Милый, милый мой, я так тебя ждала, ее губы - нежные, мягкие, рассыпавшиеся по его груди черные волосы и то, как она грустно утерла глаза:

-Тедди никогда не отдаст мне моего сыночка, милый. Так бы я, конечно, ушла к тебе. Стала бы еврейкой...- она вздохнула. Натан с ужасом увидел маленькую слезинку, что поползла по ее щеке. «Я же мать, - тихо продолжила Мораг, - ты должен меня понять, милый...»

Он целовал ее белые колени, ее маленькие руки. Потом юноша шепнул, обнимая ее: «Я все понимаю, счастье мое, я просто буду любить тебя, мне ничего, ничего не надо...»

Мораг помолчала. Ласкаясь к нему, девушка выдохнула: «Ты ведь уедешь, в конце лета...»

-Я буду приезжать, - торопливо отозвался Натан. «Всегда, как только смогу. И ты..., вы..., вы ведь бываете в Вашингтоне».

-Если бы у меня осталось что-то, - задумчиво проговорила женщина, наклоняясь над ним, - что напоминало бы мне о тебе, милый..., Маленький подарок...

Натан почувствовал прикосновение ее губ и выдохнул: «Все, что угодно, любовь моя».

-Две тысячи долларов, - повторял он себе, переписывая начисто исковое заявление. «Господи, где мне взять  такие деньги, я не могу просить их у родителей, что я им скажу? Но я ведь обещал, обещал Мораг...»

-Готово, мистер Горовиц? - поинтересовался внезапно возникший за его спиной старший клерк.

-Да, мистер Каллум, - Натан отчего-то покраснел: «Господи,  что я делаю, она ведь жена Тедди, она родственница…, Но я не могу, совсем не могу без нее».

-Отлично, - одобрительно заметил Каллум, просматривая документ. «Вы делаете успехи, мистер Горовиц. Теперь вот что, - он окинул юношу зорким взглядом, - вымойте руки и отнесите сегодняшние бумаги в окружной суд. Надо успеть до обеда. Вам нужен мистер Джонс. Он зарегистрирует  наши иски, заплатите пошлины, и он вам выдаст расписки. Саквояж возьмите, для денег, - прибавил Каллум.

Натан спустился по узкой лестнице в подвал и открыл своим ключом обитую железом дверь хранилища.

-Мы все четверо сюда заходим, - пронеслось у него в голове. Тедди тоже, конечно. Каллум мне говорил, когда последняя ревизия была - в апреле.  С тех пор там не считали ничего. Тедди никогда не подумает, что это я взял деньги - я же родственник. Господи, но так нельзя, это воровство, пострадает  невинный человек».

Натан уже укладывал в саквояж пачки долларов, уже запирал дверь. Вытерев пот со лба, прислонившись к стене подвала, юноша сказал себе: «Я все верну. Обязательно. Не знаю как, но верну. Я просто хочу, чтобы она была счастлива».

Натан подхватил папку с исками. Подняв саквояж, он вышел в солнечный, теплый  бостонский полдень.

В красиво обставленной гостиной пахло лавандой. Эстер, отложила рубашку сына: «Стирают у Салли отлично, даже придраться не к чему».

Она внимательно осмотрела стопку белья. Пройдя в спальню, Эстер стала раскладывать его по полкам шкапа. В окна было видно низкое, уже вечернее солнце. Эстер подумала: «Зачастил он на этот бридж, каждый день ходит. Уметь играть всегда полезно. Танцевать он ни с кем, кроме жены, не сможет, значит остается карточный стол. Натан хороший мальчик, спокойный, голову терять не будет».

Женщина присела к столу. Чиркнув кресалом, затянувшись, она открыла свой блокнот. «Нью-Йорк, - читала Эстер. «Филадельфия. Саванна. Чарльстон».  Под каждым городом ее мелким, аккуратным почерком были написаны фамилии - в столбик. На правой стороне страницы красовались цифры. Здесь были лучшие невесты страны - Эстер завела этот список, когда мальчикам только справили бар-мицвы.

-Батшева, - она задумчиво покусала перо. «У Аарона, конечно, за душой ничего нет, да и старшая дочь крестилась. Однако он семья. Самое главное -  девочка из Иерусалима, она не такая, как наши, - Эстер усмехнулась, - красавицы. Им только бриллианты подавай, экипажи, имения..., Свечи уже и забыли, как зажигать. В синагоге раз в год появляются, обедать в таких домах страшно, у Айзенштадтов лобстера принесли, и никто даже глазом не моргнул. Чему такая  женщина детей научит? Все-таки мать есть мать, - она выпустила дым и откинулась на спинку кресла, - важно, чтобы она была скромной девушкой, благочестивой. Ребекка Айзенштадт на седер в таком платье пришла, что все ее достоинства были,  издали видны. Нет, нет, Батшева - для Хаима, а Натану надо будет подобрать кого-нибудь из Европы...»

Эстер поднялась и прошлась по комнате. «Хотя в Европе, -  хмуро сказала она себе, - сейчас каждый второй крестится. Мало им гражданских прав – они хотят быть профессорами, судьями..., Иосиф, конечно, на такое никогда не пойдет, - женщина ласково улыбнулась и тряхнула головой: «Во-первых, может быть, Аарон кого-то порекомендует. Во-вторых, напишу Джо. Господь с ними, с деньгами, - она взглянула на открытую страницу блокнота, - за приданым мы не гонимся, своего хватает. Пусть будет небогатая семья. Главное, чтобы дочь хорошо была воспитана».

Она открыла стоящую на столе шкатулку красного дерева и стала рассеянно перебирать запонки сына. «Агатовой нет, - удивилась Эстер. «Потерял, что ли? Надо у горничной спросить, может быть, она видела. Не буду звонить, прогуляюсь до конторки. Заодно возьму New York Evening Post, посижу в саду, подышу воздухом. Вечер сегодня красивый».

Эстер накинула кашемировую шаль: «Надо этот роман купить, «Пепельная роза Луизианы», что Констанца в рецензии хвалила. И следующим летом  продолжение ее книги о территориях появится, отлично она все-таки пишет».

Спускаясь по широкой лестнице, раскланиваясь с постояльцами, Эстер вспоминала веселый голос старшего сына:

-Разумеется, я не пускаю  миссис Вулф в рейды, мама, тем более с ребенком. Она остается в лагере, а все, что она пишет - это основано на наших рассказах.

Хаим широко улыбнулся. Эстер, потрепав его по светлым волосам, вздохнула: «Ты, сыночек, будь осторожней. Если бы у тебя жена была..., - она не закончила. Сын подмигнул ей: «Женюсь, когда майором стану, а это еще лет десять. Торопиться некуда».

-Не десять, - сказала себе Эстер, беря со стойки, свежую газету. «Семь. Батшеве сейчас тринадцать, как раз будет уже взрослая девочка, серьезная..., Да, так правильно».

-По самым достоверным сведениям, - прочитала женщина, - первый консул Бонапарт объявит себя в следующем году императором Франции.

-Иосифу не миновать генеральского звания, - смешливо подумала Эстер, - личный врач императора.  Она быстро просмотрела заголовки, и пошла к конторке портье.

Натан открыл двери апартамента и оглядел комнаты - матери не было, пахло лавандой и немного - хорошим табаком.

Он прошел в свою спальню. Поставив саквояж на стол, юноша уронил голову в руки. Когда он прибежал к ювелирной лавке, там уже висела табличка «Закрыто».

-Это все Каллум, - зло подумал Натан о старшем клерке, - заставил меня допоздна сидеть, разбираться с архивом..., Ничего, завтра на обеде сюда схожу. Все равно Мораг попросила меня сегодня не появляться, у нее какие-то дамы из благотворительного общества ужинают. Голубка моя, - он представил себе сверкающие на белой шее топазы и чуть не застонал вслух.

-Хочу ее увидеть, - подумал Натан. «Я ведь не доживу до завтра, не доживу».

Он внезапно раскрыл саквояж. Смотря на пачки денег, юноша вспомнил сухой смешок отца. Меир, опираясь на трость,  вел сыновей мимо деревянных ящиков подземного хранилища.

Они держали в руках свечи. Натан благоговейно спросил: «Папа, а сколько тут долларов?»

-Очень, много, - отозвался Меир. Выдвинув один из ящиков, отец велел: «Смотрите».

Слитки тускло посверкивали.  Хаим вдруг сказал: «Папа, а ведь там, - он махнул рукой, - на западе, есть золото, да?»

-Говорят, что так, - развел руками Меир. «Только там совсем неизведанные территории, сыночек».

-Значит, - просто сказал Хаим, - надо их исследовать. Я этим и займусь.

-Они же экспедицию планируют, следующей весной, - вспомнил Натан. «Хотят пройти по суше до Тихого океана и обратно. Я бы так никогда не смог, я и стреляю-то плохо. А если меня Тедди на дуэль вызовет? Он отличный стрелок, я слышал. Нет, он ничего не узнает, Мораг же мне говорила - она объяснит, что ожерелье сама купила, что  экономила деньги..., Какой он скупердяй все-таки, Тедди. Чуть ли ни самый богатый человек в Массачусетсе, а жене какие-то гроши выдает. Ничего, - Натан улыбнулся, - я ее побалую, я ведь с осени буду свои деньги зарабатывать...»

Он замер. С порога раздался голос матери: «Что это у тебя?»

Натан нашел силы повернуться. Юноша покраснел, глядя в ее темные, зоркие глаза: «Деньги, мама».

-Это я вижу, - Эстер прошла к столу и цепкой рукой выхватила у него саквояж. Она заглянула внутрь и спокойно спросила, подняв красивую бровь: «Откуда?»

Натан пробормотал: «В конторе дали..., Заплатить...»

-Не лги мне! - мать стукнула маленьким, крепким кулаком по столу. «Не лги своей матери, Натан Горовиц, или ты забыл, что Господь нам велит в Торе!»

Он опустился в кресло, закрыв лицо руками. Эстер, присев на край стола, чиркнув кресалом, велела: «Расскажи мне все, ничего не утаивай».

Потом она взяла шелковый платок. Вытирая слезы с его лица, Эстер нежно обняла сына:

-Совсем взрослый мальчик. Хорошо, что так. Наверняка, это кто-то из подружек Мораг. Лучше начинать с замужней женщиной, чем к шлюхам ходить. Она не заинтересована в огласке, здорова..., У Бирнбаумов, в Цинциннати, я слышала - старший сын сифилисом заболел, и застрелился из-за этого. Они, конечно, сделали вид, что мальчик револьвер чистил, что это был случайный выстрел, но все, же знают. Или, упаси Господь, Натан девицу бы какую-нибудь соблазнил, не еврейку, она бы забеременела, начала бы нам ребенка навязывать..., А так безопасно для мальчика. Надо просто научить его, как правильно себя вести.

Мать погладила его каштановые волосы. «Не надо, милый мой..., Ты завтра эти деньги верни в хранилище. Две тысячи долларов я тебе дам, не такая эта большая сумма, - она улыбнулась.

-Мама...- Натан зарделся. «Я не...»

-Это подарок, - шепнула Эстер. «Тебе ведь двадцать один уже, милый. Видишь, как время летит. Договорились?»

Натан кивнул. Она, закрыв саквояж, весело сказала: «Сейчас я позвоню, чтобы принесли чаю. Давно мы с тобой вместе не сидели. Газету Констанцы почитаем, ты мне расскажешь, что у вас в конторе интересного».

Натан поднес ее руку к губам и всхлипнул: «Мамочка...»

-Запонку никто не видел, - вспомнила Эстер. «Салли за воровство сразу выгоняет. Это не горничная взяла. Наверное, он ее в конторе обронил, или на улице. Или у той дамы. Она, если нашла ее  -  выбросит, конечно. Не будет рисковать. Надо, как я экзамены приму, и уезжать соберусь - денег мальчику оставить. Все же цветы дарить надо, и вообще ухаживать за ней. Это хорошо, что так, - улыбнулась про себя Эстер,- к свадьбе он уже опытным мужчиной будет. Невеста должна  быть девственницей, конечно, а  от жениха такого не требуется».

Они пили чай. Эстер читала вслух газету и Натан вдруг подумал: «Мама, мамочка..., Она  меня спасла. Господи, прости меня, я так больше никогда не поступлю. И я никогда не буду прекословить мамочке, обещаю».

-Ты покури, - ласково улыбнулась Эстер, размешивая сахар в чашке. «Ничего, Хаим курит, и папа тоже, и я». Она усмехнулась: «Не прилюдно, конечно».

Натан затянулся сигарой и закрыл глаза: «Стыдно, конечно, но попрошу Мораг не носить ожерелье при маме.  Господи, какое счастье - я в Бостоне все лето проведу. Мы родственники - когда мама уедет, Мораг сможет сюда приходить, в гости, никто ничего не заподозрит...».

Он улыбнулся, и мать весело сказала: «Отличный чай у тети Салли. Видишь, у тебя  румянец появился. И вообще, - она положила свои тонкие пальцы на руку сына, - ты не сиди со мной, дорогой. Играй в бридж, - она подмигнула Натану, - возьми лошадь, выйди на боте в море - дядя Стивен вас всех научил под парусом ходить».

Натан пожал ее руку.  Эстер, погладила ладонь сына: «Все будет хорошо».

Эденберг посмотрел на юношу, что топтался у прилавка. Вытерев лысину,- день был теплый, -торговец  вежливо спросил: «Что вам угодно?»

Юноша покраснел. Ювелир вздохнул: «Совсем молоденький. Какую-нибудь серебряную побрякушку купит, за пять долларов, откуда у него деньги? Однако одет богато, сюртук из английской шерсти, сразу видно. Наши мануфактуры пока не умеют  так с тканью работать».

-У вас было ожерелье...- Натан замялся, - топазы с бриллиантами...

-Оно уже продано, - развел руками Эденберг, - прошу прощения...

-Я предложу лучшую цену, - торопливо сказал Натан, - только, пожалуйста....

-Милейший, - сварливо заметил ювелир, - я вас в первый раз в жизни вижу. Ожерелье у меня купил постоянный клиент, так что прошу извинить. Впрочем, - добавил он, поднимаясь, отпирая шкап, - у меня есть к нему браслет. Тоже бразильские топазы.

-Мораг расстроится, - обреченно понял Натан. «Хоть что-нибудь, я попрошу прощения, скажу, что потом куплю ей другое ожерелье...»

-Сколько? - спросил он, любуясь блеском камней.

-Пятьсот долларов - отчеканил Эденберг и ухмыльнулся: «Красная цена ему триста. Если начнет торговаться - скину. Это не мистер Бенджамин-Вулф. Тот просто выложил две тысячи и сказал, что заберет ожерелье через неделю. Все бы покупатели так себя вели».

К его удивлению, юноша отсчитал купюры и забрал футляр. Натан вышел из лавки, и увидел стройную спину матери - в лиловом шелке. Она стояла, рассматривая витрину обувщика.

Натан взял ее под руку: «Ожерелье уже купили, я взял кое-что другое, надеюсь, что ей понравится».

-А если она попросит посмотреть? - испуганно подумал юноша. «А потом увидит его на Мораг?»

Мать только погладила его по щеке: «Молодец, милый. Конечно, понравится, у тебя хороший вкус».

-Мне надо тебе деньги отдать, - Натан покраснел, - этот..., эта вещь дешевле стоила.

-Оставь, - отмахнулась Эстер. «Ты уже взрослый мальчик, у тебя расходы..., Это подарок, я же говорила. Ты доллары вернул в хранилище?»

-С утра, первым делом, - отозвался Натан. «Я тебя люблю, мамочка».

-Я тебя тоже. Давай, - Эстер посмотрела на свои часы с бриллиантами, - провожу тебя до конторы, милый. Давно я по Бикон-хиллу не гуляла.

Она поправила свою шляпку. Улыбаясь, Эстер похлопала сына по рукаву сюртука. Они ушли, а Эденберг, стоя на пороге лавки, раскурил сигару.

-Какой славный мальчик, - подумал ювелир, - не каждый о матери так заботится. Молодец.

Он разломил свежую булочку, и бросил крошки отчаянно, по-весеннему щебечущим воробьям.

-Папа! - Тед всплеснул руками и радостно засмеялся, следя за деревянной тележкой, что отец катал по ковру.

-Ты же мой хороший, - ласково сказал Тедди, целуя каштановые волосы сына. «Я не смогу без мальчика, - горько подумал он. «Никогда не смогу. Слава Богу, что Мораг теперь надолго успокоилась».

Он вспомнил ее восхищенный голос:

-Тедди! Милый мой, спасибо тебе, спасибо…». Девушка полюбовалась ожерельем. Покраснев, она опустила глаза: «Ты будешь меня ругать, я знаю…, Я не в долг его купила, за наличный расчет, он недорогой. Я откладывала деньги…».

-Что купила? - поинтересовался Тедди: «Если я ей увеличу содержание, она будет занята поездками по лавкам, начнет новые платья шить…»

Мораг, потупившись, показала ему топазовый браслет. Тедди заставил себя улыбнуться:

-Конечно, я тебя не буду ругать. Давай я буду давать тебе на булавки больше. Скажем, двести долларов. Скоро лето, тебе нужны  новые платья…

Мораг, обнимая его, шептала: «Я люблю тебя, я так тебя люблю». Тедди, закрыв глаза, представляя себе бронзовую, высокую грудь, распущенные по плечам, черные волосы, вздохнул: «Я виноват, конечно. Нельзя мне от нее уходить, кто же о ней тогда позаботится?»

Мораг стонала, - низко, протяжно, огоньки свечей колебались, она лепетала что-то горячее, нежное, и Тедди подумал:

-Мальчик еще маленький, как он без матери? Да все понятно - я  Мораг никогда не брошу. Если чего-нибудь не случится, - он одернул себя: «Прекрати, даже думать о таком нельзя».

Жена, тяжело дыша, положила ему голову на плечо. Тедди напомнил себе:

-Надо быть осторожным. Хочется еще детей, но нет, нет, - он покосился на ее белую щеку, - тогда будет еще сложнее. И с Мартой тоже, - Тедди заставил себя поцеловать жену.

-Уда? - недоуменно спросил его сын, глядя на тележку, что укатилась под кушетку.

-Надо достать, - весело отозвался Тедди, но мальчик быстро пополз по ковру. «Сам! - гордо отозвался ребенок. «Сам!»

-Ты у меня молодец! - дверь открылась. Тедди покраснел: «Тетя Эстер…»

Запахло лавандой, и она ласково сказала: «Меир тоже всегда с мальчиками играл. Мораг говорит, что чай готов. Я вас забрать пришла».

Тед выполз из-под кушетки, держа в руках тележку. Эстер спокойно добавила: «Иди, Тедди, руки помой. Я малыша принесу».

-Спасибо, тетя Эстер, - Тедди внезапно увидел что-то холодное, острое в темных глазах женщины: «Нет, почудилось».

Дверь за ним закрылась. Эстер нежно попросила: «Дай ее сюда, маленький».

-Это мое, - помотал Тед каштановой головой, сжимая пухлый кулачок.

Эстер разогнула его пальчики и забрала золотую, с агатом запонку.

-Мое, - грустно повторил Тед. Женщина  улыбнулась: «Я тебе лодочку подарю, милый мой. Хочешь лодочку?»

-Да! - мальчик захлопал в ладоши. Эстер спрятала запонку в бархатный мешочек, что висел у нее на запястье: «В гостинице выброшу. Надо Мораг и Тедди в Вашингтон пригласить осенью, пусть погостят у нас».

Чай был накрыт в малой столовой, пахло цветами, ветер с моря раздувал легкие портьеры.

-Вот и мы! - весело сказала Эстер, держа мальчика за руку.

Тедди посадил его к себе на колени. Мораг, откинувшись в кресле, сверкая топазовым браслетом на руке, улыбнулась: «Тетя Эстер,  давайте я за вами поухаживаю. Кузен Натан говорит, у вас в гостинице хороший чай».

-У тебя лучше, - женщина отпила из фарфоровой чашки: «Очень, очень, красивое ожерелье. Браслет прекрасно к нему подходит».

Мораг положила маленькую, белую руку на топазы:

-Тедди надо будет в конце лета уехать в Нью-Йорк, по делам. Мы с маленьким совсем одни останемся. Вот если только…- она не закончила. Муж добродушно заметил: «Кузен Натан будет в Бостоне, он тебя развлечет, дорогая».

Натан  покраснел, любуясь ее стройной шеей, и кивнул: «Непременно, Тедди».

-Вот и хорошо, - заключила Эстер. Женщина погладила пальцы Мораг:

-Вы же семья, дорогая. Следующим летом мы  на озера собираемся, и Натана  возьмем. Приезжай с маленьким, мы можем в Буффало встретиться. Ребенку в деревне хорошо, - она потрепала кудрявые волосы Теда и тот рассмеялся.

-Прекрасно, -  Тедди закурил сигару. «Отправлю ее на озера, а мы с Мартой поедем в Париж. Господи, спасибо тебе».

Он выдохнул ароматный дым: «Так и сделаем, тетя Эстер».

 

Интерлюдия

Лагерь Дюбуа, река Миссисипи, весна 1804

Русоволосый, синеглазый мальчик, в холщовой рубашке, сидел  в гамаке. Антония, поцеловала его: «Пора спать, милый».

-Хочу на лошади, - упрямо отозвался брат. Антония пощекотала мальчика: «Завтра, ты сегодня и так  весь день в седле провел».

Дэвид потянулся. Свернувшись в клубочек, ребенок сонно проговорил: «Тони, а почему здесь нет крокодилов?»

-Это север, - Антония расплела свои белокурые косы и взяла костяной гребень. «Им здесь холодно, Дэвид. Они в Луизиане живут, во Флориде...»

-Луизиана теперь наша, - мальчик глубоко зевнул, - папа ее купил...

-Не папа, а правительство Соединенных Штатов, -  усмехнулась Антония, расчесывая волосы. Дэвид уже спал, укрывшись тканым, индейским одеялом. Антония взяла свечу и посмотрела на карту, что висела на деревянной стене барака.

-Почти сто тысяч квадратных миль, - она зажмурила глаза. «Вся территория на запад от реки Миссури, и до гор. Там, в горах, и не был никто. Только сейчас экспедиция отправляется. Дядя Хаим тоже уходит, он говорил - на два года. Мамочка, конечно, хотела с ними поехать, но ей газету бросать нельзя».

Антония заплела косы и присев к грубо сколоченному столу, открыла свой дневник. Она быстро посчитала: «Получается, акр наших новых земель стоит меньше трех центов. Папа молодец, - девочка покусала перо и вспомнила веселый голос отца: «Счастливого Рождества, милые мои!»

Посреди большой, жарко натопленной гостиной стояла вкусно пахнущая лесом, украшенная гирляндами елка, под ней лежали какие-то заманчивые свертки. Антония, держа за руку брата, вдруг, грустно спросила: «Папа, а почему ты с мамой не живешь?»

Отец только развел руками: «Милая моя, я заместитель госсекретаря, мне надо быть в Вашингтоне, а у мамы газета, она тут печатается. Но я ведь приезжаю...»

-А почему ты не из Нью-Йорка в Париж отплываешь, а из Бостона? - все не отставала Антония. Она увидела, как похолодели сине-зеленые глаза отца. «Так удобней, - коротко ответил Дэниел, и девочка подумала: «Это из-за Ната».

Она давно знала, что у них есть брат.  Мать как-то раз, спокойно, сказала: «Тетя Салли очень любит твоего папу, милая, и родила ему ребенка. Как я - родила тебя и Дэвида».

Мать была в мужском костюме. Антония, полюбовавшись ее стройными, длинными ногами, отлично скроенным сюртуком,  тугим узлом рыжих волос на белой шее, повертела в руках перо - мать проверяла ее сочинение: «А ты все еще любишь папу?».

-Люблю, - темные глаза матери отчего-то усмехнулись, - но по-другому.

-А мистера Гамильтона? - Тони поболтала ногой и взглянула на мать.

-Тоже по-другому, - Констанца затянулась тонкой сигаркой и отдала дочери тетрадку: «Ошибок нет, с грамматикой все в порядке. Но тебе, конечно, больше нравится  решать задачи, да?»

Антония кивнула. Она любила цифры - с ними все было просто и понятно. Еще она любила смотреть на звезды - отец купил ей небольшой телескоп и чертить карты. Она вспомнила себя, семилетнюю, стоявшую в пахнущем гарью каменном здании на окраине Питтсбурга и тихий голос матери: «Это доменная печь, милая. Здесь куется мощь Америки».

-Поберегись! - раздался голос рабочего, заслонка поднялась.  Антония ахнула - раскаленный, мощный поток освещал все вокруг. Мать сказала: «Вот она, наша сталь, Тони». Констанца натянула грубую рукавицу. Наклонившись, взяв ковш, женщина  зачерпнула из потока.

Антония открыла рот - сталь грела даже на расстоянии, переливалась золотом. Девочка вспомнила воздушный шар, что повис над зеленой равниной, искры полуденного солнца в рыжих волосах матери, и ее веселую улыбку.

-Я тебя люблю, мамочка, - сказала она. Темные глаза матери отчего-то заблестели. Констанца, поцеловав белокурый затылок, вздохнула: «Я тебя тоже, милая»

Антония оправила свою замшевую, с бахромой, расшитую бисером, индейскую юбку. Сунув ноги в мокасины, девочка  вышла в звездную, теплую ночь.

Сакагавея сидела на пороге барака, дымя короткой трубкой. «Ей всего шестнадцать, - вспомнила Антония, - а она в экспедицию идет. И не боится. Хотя она индианка, конечно».

Девушка передала ей трубку, Тони затянулась: «Зачем ты с ними идешь?»

Темные глаза индианки усмехнулись. Сакагавея  ответила, подбирая слова: «Муж. Жена идет, куда муж».

Тони вернула ей трубку: «Моя мама не такая». Она посмотрела в сторону палаток: «Мама сегодня пишет, велела нам самим спать ложиться.  Она придет на рассвете, разбудит нас, и купаться пойдем».

Сакагавея помолчала: «Рыжая лиса. Ее так называют, - она махнула рукой на запад, - там». «Лиса другая, - индианка погладила Тони по голове, - ты на нее не похожа».

-Почему это я не похожа? - обиженно пробурчала себе под нос Тони и зевнула: «Пора спать». Она подняла голову и посмотрела на сияние Млечного Пути.

-Когда-нибудь, -  подумала Тони, - человек полетит к звездам. Только как? Мамочка рассказывала о паровой тележке, что дядя Майкл построил. Мистер Фултон сейчас делает паровое судно для Бонапарта. Но ведь надо оторваться от земли, преодолеть силу притяжения..., - Тони подобрала палочку и стала чертить в пыли.

-Птица, - одобрительно заметила индианка.

-Понаблюдаю  за их полетом, - напомнила себе Тони. «А еще лучше - подстрелю одну и препарирую, Дэвид мне поможет».

Она взвесила на руке маленький, изящный пистолет, что ей подарила мать: «Из такого грифа не подобьешь. Возьму ружье у дяди Хаима».

Тони в последний раз затянулась трубкой и пошла в барак.

Констанца сидела на груде одеял, положив блокнот на обнаженное, белое колено.

-Итак, - она быстро писала, - сорок три смельчака из Корпуса Открытий, во главе с капитаном Льюисом и лейтенантом Кларком, через две недели отправляются вверх по реке Миссури.Они первыми из американцев пересекут нашу страну по суше и дойдут до побережья Тихого океана. Штурманом экспедиции назначен герой Северо-Западных территорий, лейтенант Хаим Горовиц...- он отложила перо и потрепала светлые волосы Хаима: «Теперь долго не увидимся».

-Два года, - он лежал рядом, отпивая ром из оловянной фляжки, рассматривая карту. «Тони отлично поработала, - сказал он одобрительно. «Все очень аккуратно. Только это, - Хаим вздохнул, - все равно неточные сведения..., Мало ли что индейцы говорят».

-Говорят, что за Миссисипи видели Черного Волка, - усмехнулась Констанца. Она была в одной короткой, холщовой рубашке, рыжие, подстриженные волосы падали ей на плечи.

-Даже и не думай, - коротко сказал Хаим. «Нельзя ездить на запад одной, это опасно».

Констанца только улыбнулась и захлопнула блокнот:

-Я разрешаю тебе меня сопровождать, если ты  настаиваешь, лейтенант Горовиц. Встретимся дней через пять, - она  указала на карту, - здесь. Мне надо увидеть все своими глазами. Как только я вернусь в Нью-Йорк - начинаю книгу, читатели ждут. Обещаю, если я встречу Черного Волка, я не буду брать у него интервью, - женщина рассмеялась.

-Он и по-английски не говорит, - пробурчал Хаим. «Хотя ты же знаешь сиу».

-А он сиу? - заинтересовалась Констанца. «Они на севере живут, к западу от Озер. Что он здесь делает?»

-Да  Господь его знает, кто он такой, - раздраженно отозвался Хаим. «В прошлом году, по слухам, у него была тысяча воинов. Он сжег пять шошонских деревень, и вообще, - мужчина повел рукой, - мешал нам, как ты помнишь. Но я с ним разделаюсь, обещаю, рано или поздно, - Хаим перевернулся на спину и потянул ее за руку: «Иди сюда».

Констанца сняла рубашку. Раздвинув ноги, откинувшись назад, она простонала сквозь зубы: «Да..., Еще, еще...»

-Сколько угодно, мистер Констан, - услышала она смешок. Потом Хаим, удерживая  ее в руках, шепнул: «Ничего не делай. Дай мне тобой заняться».

-Не буду, - Констанца провела губами по его загорелому, со шрамом от ранения плечу. Она вспомнила бесконечную, жаркую, летнюю равнину за рекой Огайо и свой веселый голос: «Вы как хотите,  лейтенант Горовиц, а я  искупаюсь. Подержите лошадей».

Она долго плавала в теплой, чистой воде. Отряхнув короткие волосы, выйдя на берег, Констанца, обнаженная, коснулась рукой его плеча - юноша сидел, наклонившись над блокнотом, быстро чертя карту.

-Миссис Вулф, - потрясенно пробормотал тогда Хаим, подняв серые глаза. «Миссис Вулф, что...»

-Потом он уже ничего не говорил, - усмехнулась про себя Констанца. «Девятнадцать ему тогда было.  Славный мальчик, многому научился. Ничего, мы с ним еще встретимся».

Она уронила голову ему на плечо. Застонав,  Констанца тяжело задышала: «Так хорошо, милый, так хорошо...»

Хаим удовлетворенно улыбнулся. Они, покурив, устроились под одеялами.

Констанца лежала, поглаживая его светлые волосы, и вспоминала спокойный голос мужа: «Все очень просто, запоминай. Вице-президент Берр вызовет Гамильтона на дуэль, летом. Тебе надо будет подменить пистолеты. Их прямо сюда принесут, просто Гамильтона при этом быть не должно».

-Не будет, - Констанца затянулась сигаркой. Подождав, пока муж разольет кофе, - они лежали в постели, приняв от него чашку,  женщина недоуменно заметила: «Гамильтон все равно будет стрелять в воздух. Зачем вам нужно затевать  эту мороку с пистолетами?»

Дэниел забрал у нее сигару  и выпустил дым: «А вдруг не будет? Нельзя рисковать. К тому же, после того, как Берр убьет Гамильтона, нам надо будет убрать Берра, дорогая. Ты нам в этом поможешь, - он поцеловал рыжие волосы.

-Ты после покупки Луизианы все равно не станешь госсекретарем, - заметила Констанца. «Мэдисон не собирается подавать в отставку, так что..., - она развела руками. Дэниел, отставив чашку, обняв ее, прижав к постели,  рассмеялся: «А я и не хочу становиться госсекретарем. Я, дорогой мистер Констан, мечу выше, гораздо выше».

Она почувствовала его длинные, умелые пальцы и томно велела: «Ты мне должен привезти из Парижа все последние сплетни о Бонапарте. И обязательно встреться с Иосифом. Передай наши письма, и узнай у него, что с наследником Наполеона, ждать ли?»

-А как же, - уверил ее муж. Констанца, целуя его, положила руки на русую, в легкой седине голову: «Хорошо, что я написала  летом  аффидавит. Когда  Тони исполнится восемнадцать, я ей сама все расскажу. Если доживу. А если не доживу - ее вызовут к адвокату. В трастовом фонде, что папа основал -  пятьдесят тысяч долларов. Дэвида Дэниел обеспечит, за него можно не волноваться. А Тони получит имение и эту квартиру, по папиному завещанию».

Сейчас она посмотрела на спящего мужчину. Удобно устроившись на боку, Констанца потянулась за пером и чернильницей.

-Погоня за Черным Волком, - быстро написала Констанца. «Глава первая. О, читатель, перед моими глазами открывается величественная панорама реки Миссисипи...»

Маленькая, тонкой кожи палатка стояла в распадке между двумя холмами. Небо - огромное, сверкающее звездами, простиралось над прерией, в темноте был виден слабый огонек костра. Равнина шуршала свежей травой, пахло весной, теплым,  тихим  ветром с юга. Человек, что сидел у огня - темноволосый, в замшевых, с бахромой брюках, и такой же куртке, - поднял голову и прислушался.

Сняв с огня грубо выкованный котелок, он перелил  остро пахнущую жидкость в кожаный бурдюк, и откинул полог палатки.

Старик, что лежал на шкурах, - еще мощный, широкоплечий, с длинными, седыми волосами, едва приподнял голову и слабо улыбнулся: «Оставь, мальчик. Не надо. Пора и...- он махнул рукой.

Смуглое, красивое лицо мужчины чуть дернулось. Он встал на колени: «Я могу поймать змею, Канджи..., Как вы меня учили».

-Чтобы моя болезнь перешла на нее, - шаман вздохнул и погладил его по руке. «Нет, мальчик, настало время прощаться».

Канджи посмотрел на юношу: «Двадцать два года прошло. Три годика ему было, когда его  ко мне в горы привезли. Хороший мальчик вырос, настоящий вождь, как его отец. Вот только…- он вздохнул: «Менева…»

Черный Волк поднял  на него красивые, непроницаемые, в длинных ресницах глаза. «Тебе нужен сын, - просто сказал Канджи. «Тебе уже двадцать пять, ты мужчина».

Менева посмотрел на огонь костра, что виднелся у входа в палатку. «Я брал женщин, вы знаете, - он помолчал, и погладил рукой скальпы, что висели у него на поясе. «Десять лет, как беру».

-И никто из них не родил, - хмыкнул шаман. Поморщившись от боли, старик помотал головой. «Тебе нужна другая жена, мальчик, твоей крови, крови твоего отца. Жена белая, как снег на вершинах гор, - он коротко улыбнулся. «Ваш сын станет великим вождем, поверь мне».

Менева, на мгновение, раздул ноздри. Поиграв ножом с костяной рукояткой, мужчина усмехнулся: «Я знаю язык моего отца, учитель. И другой их язык, на котором говорят на севере, за озерами - тоже. Я могу привезти себе жену с востока, из их поселений. Все равно я собирался этим летом сжечь их деревни за великой рекой».

Темные глаза Канджи заблестели гневом: «Нет. Те женщины, что ты брал, Менева - ты брал их силой, на поле боя, на трупах их отцов или мужей. Так делал твой отец, это путь воина. Но тебе надо поступить по-другому. Надо подождать, пока она придет, сама. И вот еще что, - он поманил Черного Волка к себе.

Тот нагнулся и старик что-то сказал ему на ухо. Менева так и стоял, на коленях, обнимая широкие, костлявые плечи старика: «Где она?».

Канджи закашлялся: «У белых, где же еще. Если жива, конечно».

-Я ее найду, - одними губами сказал Черный Волк. Прижавшись к шаману, он спросил: «Мне уйти?»

-Иди, - велел ему Канджи. «Построй помост для меня…к утру…- он закашлялся и перевернулся на бок.

Над прерией поднималась тонкая полоска рассвета, когда Менева зашел в палатку. Он постоял, глядя на шамана. Тот, казалось, спал, только темные, похолодевшие глаза были открыты. Менева нагнулся. Отрезав  седой локон, мужчина осторожно опустил его в кожаный мешочек.

Он не мог быть Хранителем Души - он был воином, а Хранитель был обязан не брать в руки оружия, целый год, пока душа умершего искала и находила свой приют на Дороге Духов. Потом, когда Черный Волк дойдет до гор, он найдет кого-то из родственников Канджи, кто согласится целый год заботиться о душе шамана. Будет убит бизон, люди соберутся, чтобы разделить его мясо, а седые волосы завернут в кусочек шкуры.

Целый год они будут висеть под потолком типи - Хранитель не должен был приглашать в него дурных людей, или вести неподобающие разговоры. Когда положенный срок истечет, семья соберется снова. Люди попросят душу помнить тех, кто остается на земле. Мешочек раскроют. Канджи устремится вдаль, по Красной Дороге, по тому последнему пути, что ждал каждого сиу.

Менева завернул тело в шкуры и легко вынес наружу. Помост был уже построен. Ночью он сходил в маленькую рощу, что виднелась на горизонте, и принес оттуда ветки. В лесах они привязывали тела к деревьям. Здесь, на бесконечном пространстве прерии, их укладывали ближе к небу. Солнце, ветер и грифы  очень скоро не оставляли ничего от человеческого тела.

Черный Волк поднял голову. Стервятники  черными точками уже кружились в еще сером, туманном небе раннего утра.

-Хорошо, - только и сказал он. Менева  уложил тело на помост. Он, хоть и не был шаманом, не был семьей - но Канджи растил его и заботился о нем. Менева взял свой нож. Он легко отрезал косичку - те, кто скорбели, носили короткие волосы. Мужчина затоптал костер. Взяв пригоршню горячего пепла, Менева размазал его по лицу. Лезвием ножа он сделал короткие насечки на смуглых, сильных руках и втер туда золу.

Кровь остановилась. Менева, легко разобрав палатку, пристроив себе на спину аккуратный сверток, огляделся. Его нож  и томагавк висели на поясе, угли костра уже не дымились. Он в последний раз посмотрел на помост и свистнул. Вороной жеребец, что пасся в прерии, вскинул красивую голову и коротко заржал.

Менева легко вскочил в покрытое тканым одеялом седло. Он  медленно поехал на запад - одинокая точка на  пустынной, без конца и края, равнине.

Миссисипи - широкая, темно-зеленая, медленно текла на юг, в низких, покрытых травой берегах. Хаим посмотрел на русую и белокурую головы - дети купались. Он весело крикнул: «Вы там  посинели, наверное, вода холодная еще!».

Тони, с закрученными узлом, мокрыми, волосами, чихнула: «Мы с мамой на рассвете сюда ходили, дядя Хаим! Она Миссисипи переплывала!»

-Не сомневаюсь, - усмехнулся Хаим. Опустившись на траву, прислонившись к стволу дерева, он покрутил головой: «И не скажешь  ей ничего. Стреляет, как лучший офицер, с конем и лассо управляется, как индейцы, плавает..., Ладно, - он посмотрел на прерию, что уходила на запад, - далеко она забираться не будет, а дня через два я ей навстречу поеду. Может быть, и разузнает что-то о Черном Волке».

Он чиркнул кресалом и достал из кармана своей замшевой, индейской куртки, аккуратно сложенное письмо.

-Милый мой мальчик! - писала мать. «У нас все хорошо. Натан на отличном счету в прокуратуре…»

Хаим затянулся сигарой:

-Натан, как я домой на Хануку приезжал - довольный ходил. Наверняка, любовницу себе нашел. В столице  это просто, у всех чиновников жены скучают. Но у меня такого не будет. Батшеву сюда привезут, и мама с нее глаз не спустит. Я буду приезжать, пару раз в год, с детьми возиться..., - он вдохнул сладкий запах прерии. Улыбнувшись, Хаим взял письмо от невесты.

Почерк был школьным, робким. «Дорогой кузен Хаим, - читал он, - у нас все в порядке. У моей сестры Малки уже три девочки - Сара, Ривка и Рахель. Ваша кузина Элишева и ее муж Моше купили старый дом, рядом с нами. Сейчас его перестраивают. Их мальчику, Исааку,  два годика. Свекровь Элишевы, госпожа Судакова,  живет с ними. Я за ней присматриваю, когда Элишева уходит к пациенткам. Она понемногу поправляется...»

Хаим свернул письмо:

-Мама права, конечно. Хупу поставим в Нью-Йорке, а потом Батшева будет сидеть дома и воспитывать потомство. У сестры ее уже трое детей. Мама порадуется внукам. Для Натана она все хочет невесту из Европы выписать, - он поднялся: «Вылезайте, мне надо проверять припасы для экспедиции! Вы после обеда можете лошадей взять!»

Тони, шмыгая носом, вытащила Дэвида за руку на берег и застучала зубами: «Дядя Хаим, можно ваше ружье? Мне надо грифа подстрелить. Один как раз на дереве сидит».

Хаим только потрепал ее по голове. Он, почти не целясь, выпустил заряд в птицу. «Я тоже так стрелять буду, - Дэвид посмотрел на мужчину с восхищением. «Когда вырасту».

-Ты станешь дипломатом, - Тони подхватила стервятника за шею. Брат сочно ответил: «Еще чего!»

-Обедать, - велел Хаим. Они, втроем, пошли к деревянному, высокому частоколу, что окружал лагерь.

Менева сидел у костра, глядя на огонь.  Вода закипела. Он развязал мешок бизоньей кожи, бросив в котелок вяленое мясо. Когда он жил в горах, ребенком, Канджи приучал его подолгу обходиться без пищи. Они поднимались  к самым вершинам. Там не было ничего, кроме голых камней, серых, тяжелых облаков и холодного ветра.

Канджи показал ему волшебную долину. Там из-под земли били горячие источники,  в теплых озерах, можно было купаться даже зимой, когда вокруг лежал снег.

Менева закрыл глаза и вспомнил тусклый блеск золота. Крупинки лежали на смуглой руке подростка. Он восхищенно спросил у шамана: «Можно его черпать прямо из реки?»

Канджи улыбнулся и подвел его к скале. Золотая жила рассекала гранит. Менева знал, где в горах можно было найти сверкающие, разноцветные камни. Повертев в руках свою короткую трубку, он оглянулся на палатку:

-Дойду до гор и позабочусь о душе Канджи. Потом соберу своих воинов и отправлюсь обратно на восток. Белых здесь быть не должно, это наша земля. Сожгу все, что они построили, а потом буду ждать. Она придет, я знаю. Шаман не мог ошибиться. И надо найти сестру...

Он почти не помнил отца - только суровое, иссеченное шрамами лицо, холодные, пронзительные голубые глаза. От него пахло кровью и силой.

-Сестра, - задумался Менева. Нахмурившись, он увидел  угольно-черные волосы и бусы из сухих, красных ягод на белой шейке.

Менева покачал головой: «Я даже не знаю, как ее  теперь зовут. Но я обещал ее найти. Это наша кровь, она должна вернуться домой».

Он снял с огня котелок. Взяв костяную ложку, что висела у него на поясе, мужчина насторожился - вороной конь поднял голову и коротко заржал.

-Всадник, - прислушался Менева. «Едет с востока».

Он, на всякий случай, придвинул к себе ружье. Индейцы предпочитали лук и стрелы, но еще со времен  первой битвы, - в пятнадцать лет, - Черный Волк понял, что не след отказываться от оружия белых. Почти все его воины умели им пользоваться.

-Кто бы это мог быть? - хмыкнул Менева. «Индейцы на западе. Здесь великая река в двух днях дороги, часто попадаются разъезды белых. Если белый, я его убью. Нет, - он  замер, - я не могу никого убивать. У меня на руках душа Канджи. Я, хоть и не Хранитель, но, все равно, не должен так себя вести».

Это был белый, но в индейской одежде, на гнедом, сухощавом жеребце.

-Хороший конь, - Менева полюбовался лошадью, - выносливый, сразу видно.

Белый человек спешился поодаль. Потрепав коня по холке, всадник что-то ласково ему сказал. Менева посмотрел на него - он был высокий, стройный, оружия видно не было. Рыжая голова горела огнем в полуденном солнце.

-Что он мне сделает, - усмехнулась  Констанца. «Юноша, чуть за двадцать, наверняка, просто охотится. У него костер горит, в котелке что-то варится. Ни один индеец не будет нападать на гостя, у них так не принято».

Она засунула руки в карманы замшевой куртки и пошла к палатке, что стояла у маленькой рощицы, на берегу быстрого ручья. На западе, в жаркой дымке, виднелись очертания холмов. Констанца вспомнила карту. «Там, - поняла она, - по слухам, этот Черный Волк и обретается».

Не доходя нескольких шагов до костра, она протянула руки, выставив пустые ладони. Жещина поклонилась: «Hau!»

Юноша поднялся. Он был одного роста с Констанцей, широкоплечий, темноволосый, на смуглых руках виднелись какие-то насечки.

-Глаза красивые, - подумала  женщина. «Я только сиу знаю. Вряд ли он оттуда, с севера. Ничего, жестами объяснюсь. Блокнот и карандаш у меня при себе, нарисую ему что-нибудь».

-Это приветствие, - сказал юноша на хорошем, но с акцентом, английском, - положено употреблять только мужчинам.

-Вояжер какой-нибудь, полукровка, - разочарованно подумала Констанца. «Ладно, расспрошу его - кого он тут встречал».

Юноша все смотрел на нее.  Констанца  вежливо спросила: «Можно присесть? Я из лагеря Дюбуа, это в двух днях пути отсюда».

-Я знаю, - только и сумел сказать Менева. Она была белая, как горный снег, гибкая, огненные волосы падали на стройные плечи, темные, большие глаза смотрели весело и прямо.

Он указал на расстеленную шкуру. Женщина устроилась рядом с ним: «Суп готов, как я погляжу. Держите, - она порылась в кармане куртки и протянула ему маленькую коробочку из сушеной тыквы. «Я всегда беру с собой в прерии соль, - объяснила Констанца, - здесь ее не найдешь».

-Она есть в горах, - непонятно зачем, сказал Менева, принимая коробочку. От женщины пахло свежей водой, волосы ее были чуть влажными и он подумал: «Там озерцо есть. Я его видел. Она, наверное, купалась. Не думай об этом, тебе нельзя сейчас такого, ты везешь душу человека».

Женщина уже что-то говорила, принимала от него котелок, смеялась. Менева протянул ей ложку: «Ешьте первой, вы же гость. Как вас зовут?»

-А вас? - ее глаза стали острыми, пронзительными, зоркими.  Констанца опустила ложку в суп и хмыкнула: «Вы не вояжер, у вас другой акцент».

-Я вырос там, - Менева кивнул на запад. «Меня зовут Черный Волк. Это индейское имя».

Женщина помолчала, и, чему-то улыбаясь, подала ему руку: «Миссис Вулф. Видите, у нас даже имена похожи».

У нее была теплая, нежная ладонь. Менева, вздрогнул, коснувшись ее.

-Спасибо, что пригласили разделить с вами трапезу, - услышал он ласковый голос. Взглянув на нее из-под ресниц,  мужчина только и сумел, что ответить: «Рад встрече, миссис Вулф».

-Надо же, - подумала Констанца, - а и не скажешь, что он - пресловутый Черный Волк. Очень милый юноша. Хорошо, что он говорит по-английски. Я его расспрошу обо всем. Можно будет даже  развлечься немного, а потом  уеду. Встречусь с Хаимом, и вернемся в лагерь».

-Она придет сама, - напомнил себе Менева. «Канджи, Канджи, спасибо тебе».

-Ешьте, - велела женщина, передавая ему пустой на одну треть котелок. «Очень вкусно, спасибо большое».

-Вам полагается половина, - запротестовал Менева.

-Вы мужчина, - томно сказала Констанца: «Покраснел. Это будет сенсация. Придумаю красавицу индианку. Она сопровождает мистера Констана, влюбляется в журналиста, рассказывает о своей связи с Черным Волком..., Потом Черный Волк, в порыве ревности, убьет ее. Констан будет безутешен. Читатели такое вырвут друг у друга из рук».

Она удобно устроилась на шкурах и чиркнула кресалом: «Ешьте. Я заварю кофе, и мы как следует, поболтаем, мистер Волк».

Ее мягкие волосы  раздувал ветер.  Менева решил: «Увезу ее в горы. В то место, где горячие озера.  Там вершины покрыты снегом, таким же, как она. Рыжая лиса, -  вспомнил индеец. «Вот я ее и встретил. К белым она теперь не вернется».

Он отставил котелок. Женщина легко поднялась: «У меня нет палатки, я ночую на земле. Можно будет разделить ваш кров?»

Она ушла к ручью. Менева, глядя на ее узкую спину, шепнул: «Да».

В палатке пахло кофе и табаком, полог приоткрывал черное, ночное небо, горящее тысячами звезд. Трещала свеча, горячий воск капал на сухую траву.

Констанца сидела, скрестив ноги, рассматривая карту, начерченную в своем блокноте. «Надо отдать ее Хаиму, - сказала себе женщина. «На западе есть золото, драгоценные камни...».

Она подняла голову: «Ты видел океан?»

Черный Волк, устроившись напротив,  пил кофе из оловянной фляжки Констанцы. «Видел, Рыжая Лиса, - усмехнулся он. «Тот, что на закате солнца. Тот, что на восходе - теперь ваш. Раньше там тоже  жили индейцы. Это не ваша земля, зачем вы здесь?»

-Ты говорил, что твой отец  белый, - Констанца покусала карандаш. «Ты должен нас понять. Мы пришли сюда не как захватчики, а как друзья. Мы хотим жить вместе».

-Поэтому ваши мужчины насилуют наших девушек, и убивают наших воинов, - Менева сжал руку в кулак. «Мой отец ушел с пути белых, душа привела его сюда, - он обвел рукой прерию. «Белые изуродовали его, ограбили, убили, они взяли в плен мою сестру...»

-И где она сейчас? - поинтересовалась Констанца.

-Не знаю, - мрачно ответил Черный Волк. «Может быть, она давно мертва. Поднялась на Дорогу Духов, - он показал на звездное небо.

Констанца подняла руку и погладила его по теплой щеке. Он  вздрогнул. Женщина взяла его сильные пальцы: «Покажи мне ваш путь, Черный Волк».

-Она придет сама, - вспомнил Менева слова шамана. «Вот она, любовь, - подумал он, благоговейно касаясь губами ее щеки. «Пойдем, - он шепнул, - пойдем под звезды. Небо обнимет нас».

В свете догорающего костра ее волосы светились нездешним, огненным светом. Она была вся белая, с нежной, мягкой кожей. Застонав, целуя почти незаметную грудь, он еле слышно сказал: «Я увезу тебя, Рыжая Лиса…, Увезу на запад, в горы. Там из-под земли бьет целебная вода, там золото лежит под ногами. Там растут деревья, что кронами уходят в небо, ты их никогда и не видела…, Наш сын станет великим вождем…»

Констанца, чувствуя ладонями горячую, гладкую кожу его спины, вздохнула: «Почему они все говорят одно и то же? Хаим в первый раз, бормотал что-то о горах, водопадах…, Я ему, конечно, заткнула рот. Надо и этому, - она приподнялась и прильнула к сильным, сухим губам.

Звезды отражались в ее глазах блестящими точками, она кричала, вцепившись длинными пальцами в его плечи. Легко перевернув его, устроившись сверху, женщина простонала: «Хочу еще! Всегда, всегда хочу!»

Ее растрепанная, рыжая голова лежала у него на плече. Черный Волк прижал ее к себе: «Я увезу тебя на запад, завтра же, на рассвете. Ты всегда, всегда будешь моей,  Рыжая Лиса…, Я больше не стану воевать, никогда. Я буду только любить тебя…- она откинулась назад, ее волосы пахли дымом костра и травами прерии. Лошади, услышав ее низкий, почти жалобный крик, тихо заржали.

Потом он целовал ее худые лопатки, ее ласковые руки, что гладили его по голове. Отдышавшись, Менева смешливо сказал: «Больше так не делай. Я хочу детей от тебя, много».

-Не буду, - услышал он ласковый голос. Она подняла голову. Менева, поцеловав ее прямо в лукавую улыбку, велел: «Пошли. Накроемся шкурами и будем спать. Ты теперь моя жена, навсегда, Рыжая Лиса, пока мы живы. Утром я возьму тебя, как положено, - он рассмеялся и, подняв ее на руки, шагнул в палатку, - а потом отправимся домой».

Уже засыпая, чувствуя его тепло, - он обнимал ее, - Констанца зевнула: «Отлично. Я с утра миль тридцать на восток сделаю. Там Хаим ждет. Этот Черный Волк пока воевать не собирается. Он мне говорил, -  он что-то вроде душеприказчика сейчас.  Он должен встретиться с родственниками умершего шамана».

Констанца  спокойно заснула. Менева лежал, улыбаясь, видя перед собой ее - обнаженную, купающуюся в горном, теплом озере, белую, как облако. Свою жену.

В палатке еще было темно, когда Констанца одним быстрым, неуловимым движением высвободившись из его объятий, - неслышно оделась. Она засунула в карман свой блокнот: «Может быть, записку ему оставить? Зачем, он читать не умеет».

Женщина посмотрела на его длинные, темные ресницы, на спокойное, еще совсем, юношеское лицо. Выйдя наружу, тихим свистом подозвав своего гнедого , Констанца растворилась в прерии, исчезнув на востоке - там, где над равниной уже поднималась тусклая, ранняя заря.

Палатка стояла на берегу тихой, небольшой реки. Хаим потянулся и вдохнул свежий, утренний ветер: «Позавтракаем и поедем обратно в лагерь. Так, говоришь, он не собирается нас атаковать?»

-Он совсем мальчишка, - Констанца пошевелилась: «Не, чета тебе, лейтенант Горовиц. Что это я чувствую?»

-Вот что, - он усмехнулся: «Хочу еще. У меня сейчас два года никого, кроме индианок, не будет, дорогая моя. И то, - он поставил ее на четвереньки, - мимоходом, что называется. Не так, как с тобой».

-А как со мной? - простонала Констанца.

-Хорошо, - сказал он сквозь зубы. «Очень хорошо».

Палатка колыхалась. Человек, что лежал неподалеку в высокой траве, - затаился. Он легко выследил женщину. Проснувшись, Менева подумал, что она ушла купаться. Он обыскал все вокруг, а потом увидел следы копыт, что уходили на восток.

Он нашел их здесь, почти у великой реки. Мужчина, что встретил ее, был белым, - светловолосым, сероглазым. Он был хорошо вооружен. Менева, закрыв глаза, стараясь не слушать ее стоны, сказал себе: «Я не могу. Не могу его убивать, не могу осквернять душу Канжди. Но потом…»

Прерия огласилась ее криком. Менева, почувствовав слезы у себя на глазах, шепнул: «Она все равно придет ко мне. У нее наша душа, я это знаю, не может быть иначе…»

Он отполз назад и увидел мужчину. Тот, выйдя из палатки, помочился на траву. Он стоял, расставив ноги, как хозяин. Оглядывая прерию, он улыбался - надменно, гордо.

-Лейтенант Горовиц, - донесся до Меневы ее смешливый голос, - я жду! Я тебя просто так не отпущу!

-Я и сам просто так не уеду, - согласился мужчина. Сплюнув, он откинул полог, исчезая внутри.

-Лейтенант Горовиц, - повторил Менева и положил руку на свой нож: «Я никуда не тороплюсь. Я его найду, и ее  тоже».

Он, было, подумал о том, чтобы перерезать сухожилия его жеребцу, но потом одернул себя: «Не след калечить невинное существо. А вот его, - Черный Волк поиграл ножом, - я убью. Убью, и Рыжая Лиса вернется ко мне. Родит мне детей…»

Менева неслышно поднялся. Вернувшись в рощу, он потрепал по холке своего вороного коня.

-Я еще вернусь, лейтенант Горовиц, - пообещал индеец, садясь в седло.

Черный Волк ехал по прерии, неспешным шагом, задумчиво насвистывая что-то себе под нос. «Да, - наконец сказал он, - так и сделаю».

Менева улыбнулся и пришпорил своего коня, направляясь на запад, туда, где виднелись зеленые вершины холмов.

 

Эпилог

Санкт-Петербург, весна 1805 года

Корабль медленно, осторожно подошел к острову. В легкой, утренней, жемчужной дымке блестел шпиль крепости.

-Это здешняя Академия Наук, мадам- капитан указал в сторону пустынного острова. «Только возвели, в прошлом году. А здесь, - он указал на стрелку острова, - будут строить маяки и биржу».

Женщина в изящном,  светлой шерсти рединготе, в шелковой, украшенной цветами шляпе, -  из-под нее на стройную, смуглую шею спускались темные кудри, - улыбнулась. «Конечно, капитан, - сказала она, - этот город пока не сравнить с великими столицами Европы, но сразу видно, что император Александр заботится о его благоустройстве».

Зеленые глаза оглядели широкую, тихую реку, лодки рыбаков. Мэри вспомнила смешливый голос герцога: «Увидишь, где мой отец вытащил дядю Теодора из Невы. Заберешь Мишеля, отвезешь его в Данциг. Там вас будет ждать Иосиф. И с мистером Филипом, разумеется, встретишься, - он  стряхнул пепел сигары.

-То есть семью мне с собой не брать, - Мэри взглянула на купол собора Святого Павла. Вокруг него метались птицы. Шел прохладный, мелкий дождь, небо Лондона было затянуто свинцовыми тучами.

Джон присел на край стола и развел руками: «Это все-таки деловая поездка. Потом ты мне понадобишься только осенью. Отправляйтесь с Майклом и Беном в Уэльс, подышите там воздухом».

-Майкл едет строить - Мэри пощелкала пальцами, - они это называют железной дорогой. Он хоть под землю так часто спускаться не будет. Но гари там предостаточно, работа грязная.

Джон подошел к карте Англии, что висела на стене: «Когда-нибудь все это, - он провел пальцем по карте, - будет пересечено железными дорогами. Они будут возить грузы, пассажиров…Ты слышала о корабле, который тот американец испытывал, Фултон?

Мэри кивнула: «Ты молодец, что его перекупил. Майкл мне говорил, что  торпеды, работы Фултона, что  вы испытывали  в рейде на Булонь,  отлично себя проявили».

-Они бы себя проявили еще лучше, - неожиданно зло ответил Джон, - если бы не косность наших адмиралов. Они все никак не могут отойти от пушек. Война будущего, морская война, - он легко прошелся по комнате, дымя сигарой, - будет решаться под водой. Торпеды, лодки, что пытается строить Фултон…- Джон вздохнул: «Только он все равно вернется в Америку, рано или поздно»

-Война будущего будет вестись в небе, - Мэри чиркнула кресалом. Джон ядовито сказал: «Воздушными шарами невозможно управлять. С них разве что только бомбы кидать получится, и то - артиллерия противника  тебя сразу же вдребезги разнесет. Или обозревать местность, - он вздохнул. Мэри спокойно заметила: «Не воздушные шары. Другие летательные средства. Те же торпеды Фултона, только с крыльями. Китайцы их давно строят, мне дядя Джованни рассказывал».

-Они больше ста ярдов не покрывают, - пробурчал Джон и задумался: «А вот покойный Лавуазье и дядя Теодор много что делали в Арсенале, интересного. Ядовитые газы…, - он встряхнул светловолосой головой и  весело спросил: «Как там мой племянник?»

-Пошел, - гордо ответила Мэри. «Ползал, ползал, а потом обиделся, что Бен ходит, а он - еще нет. И побежал, бойко так. Ему там весело, все-таки детей много вокруг. Жаль,  что Элизе скоро во дворец возвращаться придется».

-Жюль уже капитан, - вздохнул Джон, - на хорошем счету в лейб-гвардии…, Как только станет майором, Элизе можно будет попросить ее величество об отставке. Уедут в Оксфордшир, детей воспитывать. Жюлю предлагали в Индию отправиться, знаешь? Там служить».

Мэри потушила сигарку и поднялась «Пока ему поместья не вернут, он никуда из Европы не двинется. Тем более с маленьким ребенком. Как ты думаешь, - она взглянула на Джона, - при нашей жизни восстановят монархию во Франции?»

-Император Бонапарт пока что непобедим, - хмуро ответил герцог. «Как будто у него какой-то волшебный амулет имеется, ей-богу. Хотя все это ерунда. Он материалист, каких поискать. Ладно, - он пожал руку Мэри, - постараемся с Мадлен  и семьей к вам выбраться, если я освобожу несколько дней».

Корабль уже бросал якорь. Мэри взглянула на бархатный мешочек, что висел у нее на запястье. «Алмаз, - подумала она, - письма, документы на квартиру, что дядя Теодор купил…, Интересно, - женщина улыбнулась, - он меня узнает? Хотя Майкл ему писал, что мы поженились».

Она вспомнила прохладную, большую спальню в Мейденхеде. Окна были раскрыты на реку, тянуло свежестью, Бен тихо сопел в своей маленькой кроватке. Мальчик был темноволосый, с лазоревыми, отцовскими глазами, еще пухленький. Майкл осторожно вынул из ручки сына деревянный кораблик и обнял жену: «Ты только осторожней, милая».

Мэри потерлась носом о его щеку. «Джон меня понизил до статуса курьера, ничего опасного я не делаю. Иди сюда». От мужа пахло, как обычно - порохом, гарью, углем. Мэри шепнула: «Прямо из Данцига поплыву в Лондон, а летом поедем все вместе в Уэльс».

-Я люблю тебя, - Майкл стал целовать ее - нежно, тихо, так, что она, как всегда, почувствовала сладкие, прерывистые удары своего сердца.

-Просто курьер, - напомнила Мэри себе, опускаясь на шелковое одеяло, увлекая его за собой. «И вообще, я большую часть времени за бумагами провожу, как тетя Марта».

Ее багаж был уже на палубе, по трапу взбирался таможенный чиновник в темно-зеленом мундире.  Мэри любезно улыбнулась. Подав свой британский паспорт, она сказала по-французски: «Прошу вас, ваше превосходительство».

-Цель визита? - чиновник полистал паспорт: «Титулованная особа. Смотри-ка, и в Копенгагене побывала, и в Стокгольме. Англичанки смелые женщины, сами путешествуют. Тридцать  один год, - он незаметно посмотрел на смуглое, спокойное лицо женщины. «Не красавица, конечно, но что-то в ней есть. Подбородок, какой упрямый».

-Я много слышала о красоте вашей столицы, - ответила Мэри, - и решила своими глазами посмотреть на творение великого императора Петра. Вот моя въездная виза, с печатью вашего посла в Лондоне, графа Воронцова».

-Он дяди Теодора родственник дальний, - вспомнила Мэри.

-Добро пожаловать в Санкт-Петербург, леди Кроу, -  поклонился чиновник. Мэри, вдохнув чистый, весенний воздух, слыша крики чаек, что кружились над мачтами корабля, ответила: «Спасибо».

В окно столовой  был виден зеленеющий Летний сад. Публика медленно прогуливалась по дорожкам, внизу, на набережной, скрипели колеса экипажей. На крахмальной скатерти блестело серебро, в двух высоких, фарфоровых вазах у камина стояли розы - белые и винно-красные.

Тео прикоснулась пальцем к бархатистым лепесткам: «Каждую неделю их присылают. Теодор все шутит - интересно, кто из нас друг друга переживет, - я, или твой неведомый поклонник? Господи, - женщина перекрестилась, - как хорошо, что он  в отставку вышел. Будет в Академии Наук работать, в университете лекции читать…, Петеньке только десять, когда он вырастет, война уже и закончится».

-Федосья Давыдовна, - горничная присела на пороге комнаты, - велите обед подавать?

-Сейчас Федор Петрович с мальчиками придет, - рассеяно ответила Тео, - и подавайте, милая.

Она подхватила подол домашнего платья светлого шелка и прошла в опочивальню. Присев к своему туалетному столику, Тео повертела в руках жемчуга: «Может при Наполеоне мальчик  в безопасности будет, в адъютантах у него. Упрямый, это он в отца, конечно. Я  француз, и буду служить во Франции».

Она вышла на балкон - весенний день был теплым. Нкинув на плечи шаль, Тео посмотрела на золотой шпиль Петропавловского собора. «Теодор ходил к этому раввину, Шнеуру Залману, когда тот в крепости сидел, еще пять лет назад…, - Тео вздохнула. «Хотел узнать, может, известно, что о Ханеле. Но тот ему ничего не сказал. И брат Теодора не пишет. Все новости окольными путями узнаем, через Лондон».

Он посмотрела на Пантелеймоновский мост и помахала рукой. Муж и сыновья, младший - в кадетском мундире, - шли  к дому. «Мишель уже в штатском, - Тео взглянула на изящного, невысокого, белокурого юношу. «Кто-то должен приехать, в Данциг его отвезти, Теодор говорил. Там его Иосиф ждет. Генерал Мендес де Кардозо, - Тео улыбнулась. «Теодор-то в отставку полковником ушел».

В передней  раздался звонкий голос младшего сына: «Мамочка, милая, мы очень есть хотим!»

-Руки мойте, - велела Тео, выйдя им навстречу, расцеловав всех.

-Петенька, - она говорила с мальчиком по-французски, но называла его русским именем, - уж не похудел ли ты?

 Голубые глаза заискрились смехом, и Петя  пригладил рыжие кудри: «Кормят у нас, конечно, не так, как дома. Мишелю хватает, - он подтолкнул старшего брата, - а я, маменька,  расту еще, - добавил Петя. Мишель, ласково сказал: «Ты отца перерастешь, милый мой».

Мальчики побежали в умывальную. Федор, снимая мундир, улыбнулся: «По-домашнему отобедаем, Федосеюшка, или велишь при параде быть?»

Она рассмеялась: «По-домашнему, милый. Теодор, - она, нахмурившись, оглядела его лицо, - что случилось?».

Муж тяжело вздохнул. Услышав голоса мальчиков, он шепнул: «Потом, милая. Я Мишеля отправлю с Петькой французским заниматься, и расскажу тебе все».

За обедом Петя вдруг сказал: «Батюшка, а как так получается? Мы  с Наполеоном воюем, я не хочу потом на поле боя с Мишелем встречаться. Мы, хоть и неродные, но братья».

Мишель искоса посмотрел на рыжие волосы Пети. Он вспомнил, как семилетний Петя ходил за ним хвостом в кадетском корпусе, как он гулял с еще маленьким братом в Летнем саду. Отложив вилку, юноша твердо ответил: «Никто ни с кем не будет воевать, Петька. Россия и Франция подпишут мир, уже скоро. Я просто хочу служить в армии своей страны, вот и все».

Его увезли из Парижа ребенком, но Мишель до сих пор помнил квартиру, выходившую на Сену, церковь Сен-Сюльпис и могилу матери на кладбище Мадлен.

Семейный склеп перенесли. Еще в прошлом году отец позаботился об этом, купив, через третьи руки участок на новом кладбище Пер-Лашез. Мишель тогда спросил: «Папа, а как тебе удалось, не выезжая из Санкт-Петербурга, все это сделать? Ты ведь и квартиру на меня оформил, на набережной Августинок».

Отец затянулся сигарой: «Помнишь, я к раввину ходил, что в крепости сидел?»

Мишель кивнул.

-Мы с ним с тех пор подружились, - отец оперся о перила балкона. Полюбовавшись белой ночью, Федор одобрительно сказал: «Умный он человек, Шнеур Залман. Говорят, сам император его посещал. Через него я деньги и передал, дорогой мой, - через Польшу, Германию. В Амстердаме дядя Иосиф их забрал, и обо всем позаботился, там, в Париже. Отправляйся во Францию, женись, детей рожай…,-отец рассмеялся. Мишель, как в детстве, привалившись к его теплому боку, шепнул: «Спасибо».

-Мама там лежит, - подумал сейчас Мишель, - брат мамы Тео, старший, отец дяди Джона, и брат его, маленький, тот, что в Париже родился. Вот оно  как получается - Жюль тоже француз, а у англичан служит. Он во Францию вернется, в конце концов. Монархию уже восстановили, и с имениями его тоже  все устроится».

После обеда, проводив глазами детей. Федор попросил горничную: «Вы чай в моем кабинете, накройте, пожалуйста».

-Стучат, - Тео прислушалась, склонив голову.

-Курьер, наверное, из Академии, - Федор потянулся и встал. «Я открою, милая, пусть Аграфена Ивановна чаем займется»

В передней что-то зашуршало, дверь скрипнула. Тео, поднявшись, увидела невысокую, стройную, смуглую женщину. Она была в простом, темно-зеленом, шерстяном платье, в капоре с бархатной лентой, -  по виду гувернантка, или домашняя учительница.

-Глаза, - подумала Тео. «Как у Марты, только у той - еще холоднее. Вот кто Мишеля в Данциг отвезет».

-Позволь тебе представить, - смешливо сказал Федор, - тот самый месье Жан-Мари. Мы с ним у Чертова Моста распрощались.

Рука была маленькая, жесткая, надежная, голос - твердый и уверенный. «Леди Мэри Кроу, - улыбнулась женщина. «Очень, очень рада встрече с вами, мадам Тео».

Тео разлила чай и весело заметила: «Так вы у Демута остановились, на Конюшенной улице. Отличное место».

Мэри приняла чашку и, размешав сахар, встряхнула темными кудрями:

-Я тут легально, со своим настоящим паспортом, с въездной визой. Свои дела я уже завершила, - она вскинула бровь и Федор подумал: «Знать ничего не хочу. Мы союзники, а чем там его светлость занимается - не мое дело».

Мэри деловито порылась в мешочке:

-Отсюда Мишель поедет с русскими документами. Французские  бумаги готовы, ждут в Данциге. Вот купчая на квартиру, а вот…- она прервалась и положила на стол обтянутую бархатом коробочку.

-Алмаз де Лу, - благоговейно сказала Тео.

Она столько раз видела его на тонком пальце Марты – синий, как жаркое, летнее небо.

-Теперь у Мишеля будет, - вздохнула женщина. «У него, у его детей…Господи, спасибо Марте, все же истинно - она о семье заботится».

-Доставайте родословное древо, месье Теодор, - велела Мэри, - у Элизы в прошлом году сын родился, маленький Жан. Наследник де Монтревалей. И вот еще что, - она помолчала и протянула Федору письмо. «Это от господина Горовица, из Иерусалима, для вас».

-Вы курите, - отчего-то закашлявшись, сказал Федор. «Я помню, мы с вами курили, в пещере, - он попытался улыбнуться.

-У меня свои, - Мэри достала из серебряной коробочки тонкую сигарку. Посмотрев на мощную,  в домашней, бархатной куртке, спину мужчины,  - Федор отошел к окну, она тихо спросила у Тео: «Мишеля вещи готовы? Корабль послезавтра отплывает».

Тео внезапно вытерла слезинку шелковым платком и покачала красивой головой: «Господи, мальчику шестнадцать всего…Мэри, вы присмотрите за ним, по дороге, а там…, - Тео не закончила и махнула рукой.

-Там генерал Кардозо о нем позаботится, - ласково сказала Мэри. «Он в штабе у Наполеона будет, Мишель, там безопаснее».

Тео вспомнила, как она стояла в своей гардеробной, наклонившись над безжизненным тельцем, заставляя его дышать.

-Я все знаю, - Мэри потянулась и взяла ее длинные, смуглые пальцы. «Мне тетя Марта рассказала, как вы его спасли. Тетя Тео, не плачьте…,-женщина поморгала и улыбнулась: «Прошло. Когда-нибудь, - Тео помолчала, -  они все из гнезда разлетятся. Тедди за океан от матери живет».

-Двое внуков у Марты, - подумала Тео. «И Бен маленький - он ведь тоже ей, как внук. Господи, дай ты мне внуков увидеть, пожалуйста. И Теодору  тоже».

Она оглянулась и заметила, что муж вышел на балкон.

Федор посмотрел на нежное, чуть окрашенное золотом небо. Он  заставил себя развернуть письмо.

-Дорогой Теодор! - читал он.

-У нас все в порядке.  Моше и Элишева посылают тебе свою любовь. Их сыночек растет, госпожа Судакова понемногу оправляется. Моя Батшева стала невестой Хаима, старшего сына Эстер. Когда она уедет в Америку, я останусь совсем один. Твой брат процветает. Ты, наверное, знаешь, что после смерти Ханеле и ее мальчика, когда Лея потеряла разум, он женился на моей Малке. Я с девочкой не говорил уже четыре года, он запрещает ей с нами встречаться. Внучек я тоже  не видел, а ведь их у меня уже трое…- перо, на мгновение, остановилось.

-Я работаю вместе с Моше, на стройке. Твой брат приказал меня изгнать из общины, из-за того, что Рахели вышла замуж за Пьетро…- Федор, оглянувшись, выругался сквозь зубы и буркнул себе под нос: «Что, мне теперь на Святую Землю ехать, чтобы этого, - он хотел ругнуться, но сдержался, - в чувство привести? Рав Судаков, - он тяжело вздохнул. Вернувшись в кабинет, дымя сигарой, Федор сел: «Раз уж все мы здесь, расскажу вам кое-что».

Он достал из шкатулки сложенный листок: «Тут по-русски, я переведу».

Женщины слушали его. Потом Тео, вскинув черные, большие глаза, неуверенно проговорила: «Но ведь это может быть неправдой, Теодор…»

-Может, - согласился муж . Он взял с полки большой, изданный в Веймаре, атлас. «Шнеур Залман пишет, что это где-то здесь, - Федор полистал страницы и указал на карту.

-Сорок миль от Белостока, а дальше…- мужчина развел руками.

-А дальше  лес, - тихо отозвалась Мэри и открыла свой блокнот: «Раз мы в Данциге будем, я все Иосифу передам».

-Лес, - повторил Федор, все еще глядя на белое пятно в правом углу карты. «Как это Шнеур Залман сказал: «Не появляются же эти амулеты из воздуха, кто-то их пишет. Я уже несколько видел, и было понятно - они одной руки».

-Руки Ханеле, - вздохнул он. Убирая атлас, Федор уверенно сказал себе: «Если она там, Иосиф ее найдет».

Петя посмотрел на пустую, с одной кроватью и столом, комнату: «Багаж на корабле, и тетя Мэри  тоже там. Она так интересно о нашей семье рассказывала…, Как вырасту, когда война закончится - поеду в Англию. Или, может быть, сюда кто- то отправится».

Он почувствовал у себя на плечах сильную руку брата и шмыгнул носом.

Прекрати! - строго велел Мишель. «Мы с тобой еще увидимся, Петька, обещаю. А ты за мамой и папой присматривай, понял? И учись хорошо». Он поцеловал брата в затылок и Петя попросил: «Покажи алмаз. А отчего ты его не носишь?»

Мишель рассмеялся: «Не в армии же его носить, дорогой мой. Как встречу девушку, которую полюблю - ей отдам».

Петя коснулся пальцем синего, блестящего, переливающегося в свете солнца, камня и  ухмыльнулся: «Мне папа саблю Вельяминовых отдаст. Там на эфесе руны, ей как бы ни тысяча лет уже. «Меч Сигмундра, сына Алфа, из рода Эйрика. И да поможет нам Бог», - гордо сказал мальчик. «И икону - тоже».

-Мама меня ей благословила, - вздохнул Мишель. «Я писать буду, Петька, а ты позаботься о маме, хорошо? Пошли, - он подтолкнул брата к передней.

Всю дорогу до пристани мать держала его за руку. Мишель вдохнул запах роз. Остановившись, юноша посмотрел на Тео, - мать была выше его на голову. Мишель тихо сказал: «Не волнуйся  так, мамочка, пожалуйста»

Тео перекрестила его и, нагнувшись, поцеловала в лоб: «Пиши, милый мой. Хоть как, но пиши. Ты теперь адъютантом у императора будешь, Господи, если бы мама твоя дожила…- она подышала. Мишель прижался губами к ее теплой, родной руке: «Мы с тобой в Париже увидимся, мамочка. Обещаю».

Отец и брат шли впереди. Федор, обернувшись, смешливо сказал: «Тетя Мэри уже рукой тебе машет».

Федор обнял старшего сына: «Служи с честью, милый мой. Твоя мама достойная женщина была, не посрами ее имени. Все, - он прикоснулся губами к высокому лбу,- пора тебе на корабль».

Он взошел по трапу - невысокий, изящный, в простом, темном сюртуке.  Федор вспомнил: «Говорят, Наполеон, хоть императором стал, а до сих пор  в форме полковника ходит. Спит в палатке, из солдатского котла ест. Как Александр Васильевич покойный».

-Тетя Мэри, - тихо спросил Мишель, подойдя к женщине, - а вы видели Наполеона?

Зеленые глаза усмехнулись. Она посмотрела на блестящий золотом шпиль крепости: «Милый племянник, даже если и видела,  то тебе не скажу. Впрочем, от Данцига до Парижа дорога недолгая, ты с ним сам вскоре встретишься».

Корабль  медленно отходил от набережной. Мишель взглянул на родителей - высоких, вровень друг другу, на рыжую голову брата и твердо сказал себе: «Мы не прощаемся».

Нежная, прозрачная ночь спускалась на город, на широкую Неву, на черепичные крыши, на зелень деревьев и дворцы по левому берегу реки. Корабль уходил на запад. Федор незаметно пожал пальцы  жены: «Не плачь, любовь моя. Он сын Жанны, он наш сын. Он справится».

Тео перекрестила белые, развернутые паруса и прижала к себе младшего сына: «Да. Вот и проводили мы одного мальчика, остался ты, Петенька, - женщина  улыбнулась.  Они, взявшись за руки, пошли домой.

 

Польша, лето 1805 года.

Часы на ратуше  Данцига пробили полдень, позолоченная статуя короля Сигизмунда Августа, что украшала шпиль, посверкивала в лучах полуденного солнца. На Длинном Рынке было шумно, кричали торговцы, по булыжнику прогуливались ленивые, откормленные голуби.  Журчала вода в фонтане Нептуна. За деревянными столами, что хозяева таверн вынесли на улицу, было не протолкнуться.

Высокий, широкоплечий мужчина в простом, темном сюртуке и круглой шляпе с полями, - из-под нее видны были седые виски, - принес две кружки  с пивом . Устроившись на скамье, он посмотрел на своего спутника.

Тот сидел, откинувшись к теплой, каменной стене трактира,  блаженно закрыв глаза. Каштановые, чуть выгоревшие волосы, шевелил ветер, загорелое лицо было спокойным.

-И ведь не скажешь ему ничего, - сердито подумал Иосиф.

-Решил своими глазами посмотреть,  что тут за вольный город. Господи, только бы не узнал его никто. Впрочем, мы тут ненадолго. Встретим Мишеля и сразу на корабль сядем. Мэри даже из порта не выйдет, незачем, чтобы он ее видел. У него память отличная, чуть ли не каждого солдата по имени называет.

-Если бы ты не был евреем, Жозеф, - смешливо сказал Наполеон, отпивая пиво, - я бы дал тебе какой-нибудь королевский престол. Вы с Ланном у меня оба высокие. Монарх должен производить впечатление на подданных. Ты ведь шесть футов три дюйма?- он открыл один синий глаз.

Иосиф кивнул и улыбнулся: «У вас средний рост, месье Николя, пять футов шесть дюймов».

-Месье Николя Дюпюи, - повторил он про себя, - торговец из Страсбурга.

-Анна была меня выше, больше чем на голову, - Наполеон вспомнил дымные, серые глаза, черные, падающие на плечи волосы. Он, на мгновение коснулся медальона, что висел в вороте льняной рубашки, расстегнутой на крепкой шее.

-Почти шесть футов она была, а то и больше. Утонула, - он поморщился и вздохнул. «И ребенок ее погиб, мальчик. Господи, зачем ты так? Сейчас я уже и не встречу никого, наверное. Разведусь с Жозефиной , - наследник все-таки нужен, и меня женят на какой-нибудь дурочке с титулом».

-Зато все остальное у меня - выдающееся, - нарочито сварливо сказал Наполеон. Отпив пива, - оно было крепким, свежим, - император  рассмеялся: «Через две недели мы должны быть в Париже, не забывай».

-И будем, месье Николя, - Иосиф вытянул ноги. «Ветер восточный, дней через пять увидим берега Голландии...»

-Мало того, что мы сюда через Голландию выбирались,  еще и на обратном пути в Амстердам заглянем, - хохотнул Наполеон. «Впрочем, я тебя понимаю. Я бы сам к такой жене заезжал как можно чаще. Заберем новоиспеченного лейтенанта Кардозо и домой. Пора  воевать».

Он вспомнил высокую, стройную женщину в простой, шерстяной юбке и суконной накидке. Ветер с моря развевал ее темные, выбившиеся из-под берета волосы.  Она ловко, умело вела бот. Наполеон посмотрел в прозрачные, светло-голубые глаза: «Так вы были капитаном корабля, мадам?».

-Помощником, - бот накренился, на них плеснула теплая волна. Наполеон услышал голос Анны: «Остерегайтесь воды».

-Что же я за сочинение писал? - вздохнул он. «Нет, не вспомню уже. Права была Анна покойная - от воды у меня одни неприятности. То англичане Булонь атакуют, то Нельсон, будь он неладен, по морям шныряет…, Не стоит и пытаться затевать атаку на Англию. У них остров, они заранее в более выгодном положении. Устроим им блокаду, вот и все. Надо намекнуть американцам, что одними деньгами за Луизиану они не отделаются. Хватит им торговать с Британией».

-Мне Жозеф рассказывал, что вы его с костра спасли, - Наполеон полюбовался ее красивым, упрямым профилем. «Десантом командовали».

Джо закрепила снасти и села у руля: «Мне тогда шестнадцать исполнилось, ваше величество. Я бы за Иосифом не то, что в Картахену, или на костер, - на край света босиком бы пошла. И сейчас тоже, - ее тонкие губы улыбнулись.

-А за мной на край света кто пойдет? - грустно подумал Наполеон. «За короной императрицы побегут, только свистни им, а вот за мной...»

Он чиркнул кресалом. Затянувшись сигарой, чувствуя, как солнце греет лицо, слушая воркотню голубей,  Наполеон сказал: «Шляпа тебе идет, дорогой Жозеф. Насчет собрания еврейских нотаблей, что ты предлагал, -  в следующем году его созовем. Потом я хочу увидеть ваших раввинов, - Наполеон подумал, - назовем это Санхедрином, как в старые времена. Пусть твой приятель из Страсбурга приедет, что дочку твою венчал. Как у нее дела?»

-Хорошо, внуку моему три года уже, - ответил Иосиф. «И Давид скоро женится. Невеста к нему из Америки приезжает».

-Америка, Америка, - неслышно пробормотал Наполеон. «Как бы это подбить их объявить войну Англии, а? Британцам может не понравиться наш торговый оборот с Соединенными Штатами, вот что.  Они захотят ввести какие-нибудь ограничения. Американцы такого не потерпят, они еще молодое государство, гордое..., Да, так будет правильно».

Он бросил на стол медь: «Пошли. А кто моего нового адъютанта сюда везет?»

-Один наш родственник, - уклончиво сказал Иосиф.

-Насчет евреев,- заметил Наполеон, когда они уже проходили мимо  деревянных ворот с краном на берегу Мотлавы, - я тебе так скажу, дорогой мой врач.

Он остановился и посмотрел в темные глаза Иосифа: «Никогда я не приму законопроекта, который заставит евреев покинуть Францию, потому что для меня они такие же граждане, как все остальные. Вот и все, - Наполеон засунул руки в карманы сюртука и пошел вперед.

Над их головами кружились чайки, пахло солью и рыбой, а вдалеке, у причала, уже виднелись мачты кораблей.

-Если они уже пришвартовались, -  Иосиф прибавил шагу, - они комнаты взяли, на постоялом дворе. Он тут один в порту, не разминемся. Господи, а я этого мальчика и не видел никогда.

Наполеон уже стоял на деревянной пристани, рассматривая порт.

-Этот пришел из Санкт-Петербурга, сегодня утром, - сказал он,  дождавшись Иосифа. «Пойдем, - император  мотнул головой в сторону постоялого двора, - посмотрим на юношу. Это правда, что его отец...- Наполеон не закончил. Иосиф кивнул: «Правда».

-Да, - только и сказал император. «Решительности, думаю, ему не занимать».

В нижнем зале трактира обедала невысокая, в простом платье и невидной шляпке, женщина.

-Мещанка какая-то, - Наполеон огляделся.  Иосиф  незаметно кивнул Мэри. Та, неслышно поднявшись, скользнула к лестнице.  «Глаза  у нее, - сказал себе Наполеон, - холодные глаза. Словно лед. А сама неприметная, ничего особенного».

-Вот и Мишель, - шепну ему  Иосиф.  Изящный, голубоглазый, белокурый юноша спустился вниз. Не доходя до них нескольких шагов,  покраснев, он поклонился: «Здравствуйте, господа».

Наполеон подал ему руку: «Месье Николя Дюпюи, рад встрече».

Мишель непонимающе взглянул на Иосифа. Тот, одними губами, сказал: «Твой будущий начальник».

-Господи, - беспомощно подумал юноша,- я не верю…, Он сам, здесь..., Он мне пожал руку...

-Сядем, - решительно велел Наполеон. «Закажем вина, хоть оно тут и не первого сорта, и поговорим, месье де Лу».

-Я сейчас, - Иосиф потрепал по плечу Мишеля. Шепнув: «Рот закрой», -  мужчина стал подниматься по скрипучей, пахнущей пылью лестнице.

Мэри стояла у окна, завязывая ленты капора. На узкой кровати красовался один старый, потрепанный саквояж. Иосиф, скрипнув дверью, тихо спросил: «А где остальное?»

-Уже на «Принцессе Шарлотте», - Мэри махнула рукой в сторону порта. «Сегодня на закате отправляюсь, с Мишелем я попрощалась уже. Вы там за ним присмотрите, дядя Иосиф».

-Покурим, - он чиркнул кресалом, и хмуро поинтересовался: «Здесь есть черная лестница? Не нравится мне, что он тебя видел».

Смуглая, маленькая рука уверенно держала сигарку. «Он меня еще в Арколе видел, - хохотнула Мэри, - почти десять лет назад. Да и потом, - она устроилась на подоконнике, - я больше такими вещами не занимаюсь, дядя Иосиф. Я над бумагами сижу. Но выйду, конечно, на задний двор, - Мэри  улыбнулась: «Мальчик хороший, просто замечательный. Вы же знали его мать?»

Иосиф кивнул. Мэри, открыв саквояж, протянула ему письма. «Это для вас от дяди Теодора. Он еще вложил письма господину Горовицу, в Иерусалим, и раву Судакову. Брату его младшему».

Иосиф, молча, курил, закрыв глаза. Перед ним были ровные строки, написанные твердой, аккуратной рукой дочери.

-Милые наши родители! У меня и Моше все в порядке.Он привел в порядок первый этаж дома, теперь нам не приходится вчетвером тесниться в одной комнате. Госпожа Судакова себя хорошо чувствует и помогает мне с маленьким Исааком. Я уже говорю по-турецки,  познакомилась с местными, магометанскими врачами, и покупаю у них травы. Впрочем, госпожа Судакова уже почти здорова, настроение у нее ровное, я думаю, скоро она совсем оправится. Дядя Аарон работает вместе с Моше. Ему, конечно, очень тяжело, что его не пускают ни в одну синагогу. Нас, впрочем, тоже не пускают. Еогда Исаак родился, ему сделали обрезание дома.

-Я и сделала, - Иосиф невольно улыбнулся, - так что спасибо, папа, твои уроки  пригодились. Когда Батшева уедет, дядя Аарон останется совсем один, хотя мы живем рядом и будем за ним присматривать. У рава Судакова, - видно было, что перо Элишевы на мгновение остановилось, - уже три дочки. Должно быть, в следующем году будет еще ребенок. Малку мы не видим, он ее держит взаперти…., - Иосиф вздохнул и выпустил дым: «Постараюсь все передать».

-Вот еще что, - Мэри достала свой блокнот. «Мне дядя Теодор кое-что рассказал…»

Иосиф внимательно слушал, а потом хмыкнул: «Это из третьих рук сведения…»

Мэри пожала плечами: «Других нет, дядя Иосиф. Тут ведь есть евреи - вы постарайтесь как-нибудь проверить…»

-Покажи-ка карту, -  велел он. Иосиф рассмотрел записи в блокноте: «Этот лес…Он без конца и края, и часть его - территория России. Ладно, - он посмотрел на свой стальной хронометр, - беги. Он порылся за отворотом сюртука: «Письма для семьи. И осторожней там, - попросил Иосиф.

Мэри подхватила саквояж: «Вы тоже».

Выглянув в окно,  Иосиф увидел, как она, подняв подол платья, обошла лужу и скрылась в калитке на задах постоялого двора.

-Скажу ему, - решил Иосиф. «Когда Моше написал, что Ханеле утонула, он спросил меня: «Почему у тебя лицо такое, Жозеф? Случилось что-то?» Он ведь все замечает. А потом, как услышал - у него глаза изменились. Будто хотел заплакать, и не мог. Она же все-таки ему тот амулет отдала…»

Он в последний раз затянулся сигарой и спустился вниз.

Наполеон принял от трактирщика вторую бутылку вина. Разлив ее по грубым стаканам, император смешливо сказал: «Твоего отца я не знал, ас дядюшкой твоим,  Огюстеном, был хорошо знаком. Он у нас, на юге подвизался. После переворота, когда и отцу твоему, и дяде головы отрубили, меня в крепость отправили. Так, на всякий случай, раз я с месье Огюстеном встречался».

Мишель все не мог поверить тому, что сидит напротив императора Франции. В кадетском корпусе им рассказывали об итальянской и швейцарской кампаниях. Отец занимался с ним и Петей по картам, объясняя военную стратегию Наполеона. Сейчас Мишель смотрел в синие, веселые глаза, слушал веселый голос, изредка, под столом, щипая свою руку, -  чтобы убедиться в том, что это не сон.

-Вообще, - Наполеон потянулся за блюдом с колбасами и одобрительно заметил: «Мясо у них неплохое». «Так вот, - продолжил император, - многое из того, что во время революции происходило, никуда не годится. Зачем-то отрубили голову Лавуазье, хотя все члены Комитета Общественного Спасения, вместе взятые - мизинца его не стоили. Я, как только стал Первым Консулом, знаешь куда приехал, сразу же?

Мишель робко ответил: «Нет».

-В Академию Наук, - рассмеялся Наполеон.

-Спрашиваю, где гордость Франции, великий математик Лагранж? Они мнутся, бормочут что-то, Лагранж, видите ли, иностранец. Я им говорю - господа, я сам  с Корсики, оставим  эти дурацкие предрассудки. Нашел Лагранжа, назначил его сенатором, дал орден Почетного Легиона…, Хотя, дорогой мой, для ученых это неважно. Они другого толка люди.

-Мы  в египетском походе, - синие глаза загорелись страстью, - нашли стелу, с иероглифами. Там и греческий перевод имелся. Генерал Мену вынужден был этот памятник отдать британцам, после капитуляции Александрии, но мы сделали копии. Я его видел, - мечтательно сказал Наполеон, - видел тот камень. Сейчас надписи расшифруют, и мы сможем читать египетские тексты. Ты русский знаешь? - требовательно спросил Наполеон.

-Как родной, - покраснел Мишель, - я с пяти лет в России живу, ваше величество.

-Месье Николя, - поправил его Наполеон, вытирая руки салфеткой. «Это пока мы здесь. Я книги твоего приемного отца читал, очень хорошие. И я с ним согласен - земля значительно старше, чем мы о ней думаем. Взять хотя бы окаменелости, - он  покрутил головой  и рассмеялся:

-О науке я могу часами говорить.  Мадемуазель Бенджаман, - добавил Наполеон, - я с галерки видел. Я тогда еще кадетом был, совсем юнцом. Розы ей под ноги бросал, - он улыбнулся и жесткое, серьезное лицо на мгновение стало совсем молодым.

-Ему ведь тридцать шесть только, - вспомнил Мишель. «Господи, как мне родителей благодарить, дядю Иосифа, что это устроили…, Надо будет потом спросить у него о возвращении имений эмигрантам. Осторожно, конечно. Но ведь Жюль монархист, самого решительного толка. Они Наполеона иначе как «узурпатором» не называют. Все хотят, чтобы граф Прованский на престол взошел, - Мишель чуть слышно вздохнул и услышал веселый голос Иосифа: «Вот и я!»

-Когда вернемся в Париж, лейтенант, - подмигнул ему Наполеон,- будете нам обоим честь отдавать, а пока что без чинов. Садись, - он похлопал рукой по скамье, - пиво у них тоже есть.

Иосиф со значением посмотрел на Мишеля. Юноша сразу же встал: «Я сейчас, господа».

-Понятливый паренек, - одобрительно заметил Наполеон. «И бойкий, не побоялся сюда приехать. Впрочем, я в его возрасте тоже - в Париже один жил. Что такое? - он взглянул на Иосифа.

Тот помолчал: «Месье Николя, мне сообщили, что Хана, родственница моя из Иерусалима, - может быть, жива. Она, в Польше, где-то под Белостоком».

Наполеон смотрел куда-то перед собой. «Три пива, пан!» - закричал кто-то за соседним  столом. Пахло кислой капустой, под  прокуренным потолком жужжали мухи.

-Пусть лейтенант де Лу найдет лошадей, - приказал Наполеон, поднимаясь. «Он с нами отправится, разумеется. Там его русский пригодится, в этом Белостоке».

-Ваше величество, - еле слышным, умоляющим шепотом, попросил Иосиф, - не надо…, Это опасно. Давайте я сам туда съезжу. Белосток, хоть и принадлежит Пруссии, но лес, он уходит на территорию России…

-Да хоть бы он в саму преисподнюю уходил, - сочно бросил через плечо император.Не оглядываясь, Наполеон распахнул дверь трактира.

На траве еще лежала роса. Лес был могучим, бескрайним, сквозь зеленые кроны деревьев было видно рассветное, неяркое, нежное небо. Наверху, где-то в листве распевались, робко щебетали птицы. Узкая, быстрая река пропадала в зарослях. В прозрачной воде были видна, блестящая чешуя рыб.

Дом, - простой, из старых бревен, - стоял на лужайке рядом с берегом белого песка. Калитка открылась. Женщина, - высокая, стройная, в одной холщовой, длинной рубашке, босиком, - прошла по холодной траве.

Заводь была глубокой, темной. Она оставила рубашку на берегу. Длинные, черные волосы спускались на нежные плечи, падали ниже узких бедер. Женщина легко прижала руки к груди и окунулась ,с головой.

Как всегда, она увидела море - бушующее, ревущее. Как всегда, она протянула пальцы, чтобы успеть схватить ребенка. Сын уплывал от нее, увлекаемый течением, маленький, такой маленький, незаметный в толще воды.

Ее спасли рыбаки -  уже утром, когда Ханеле, борясь с усталостью, не позволяя себе закрыть глаза, плыла. Солнце вставало по ее правую руку, впереди она видела темную полоску берега. Ханеле притворилась немой, жестами указав, что упала с корабельной палубы.

Несколько дней за ней ухаживала жена одного из рыбаков - в крохотной деревне под Одессой. Потом  Ханеле, приняв от женщины старое платье и потрепанные туфли, ушла пешком в город.

Она видела, что отца там больше нет. Она видела Нахмана.  Найдя его,  Ханеле долго молчала - не в силах рассказать о том, что случилось. «Исаака больше нет, - она посмотрела в его каре-зеленые глаза, и тихо добавила: «Он был не такой, как все, наш сыночек. Должно быть, Господь так хотел. Скажи по нему кадиш, пожалуйста».

Она предлагал помочь ей вернуться в Святую Землю. Ханеле, покачав головой, только  попросила: «Дай мне Тору и молитвенник, и я уйду. А ты, - она  вздохнула, - будь со своими хасидами».

Нахман глубоко вздохнул и спросил: «У меня..., у меня родится сын?»

-Нет, - покачала головой Ханеле. «Но твоим хасидам это не важно».

-А у тебя? - он попытался взять ее за руку, но Ханеле отстранилась. «Нельзя, -  сказала она. «Больше нельзя.  А у меня тоже - не будет».

-Давай я хотя бы дам тебе денег на экипаж, - Нахман все смотрел на нее. Женщина положила руку на золотой медальон, что висел под воротником глухого, бедного платья: «Нет. Мне надо уйти так, - она повела рукой, и Нахман увидел, как улыбаются алые губы.

-Зачем? - спросил он.

-Мне надо спасти одного человека, - задумчиво сказала Ханеле. «Я уже пыталась, у меня не вышло.  Надо, - она помолчала, - пробовать еще. Для этого, - она поднялась и забросила на спину холщовый мешок с книгами, - мне надо стать другой».

-Мы больше не увидимся, - утвердительно сказал Нахман. Они стояли на пыльной, проселочной дороге, еще жаркое, осеннее южное солнце золотило морскую воду под обрывом. Кричали чайки и Ханеле ответила: «Увидимся». Она добавила: «Но ты все равно, -  помни, что весь мир, это как один узкий мост. Самое главное - ничего не бояться».

-Куда ты идешь? - спросил он вслед ее  прямой  спине.

-Я иду как раз за этим, - Ханеле не оборачивалась, и он услышал усмешку в ее голосе. «Иду учиться, Нахман, как не бояться».

Ханеле провела зиму в горах, в землянке, окунаясь, каждое утро в ледяную воду родника, что бил из-под серых камней. У нее были книги, - по дороге сюда она присматривала за детьми, мыла полы и стирала, - были тетради и карандаши.

Потом она нашла этот лес.  Дом был заброшенным, ничейным. Ханеле сама привела его в порядок. Она купила корову и кур, семена, развела огород и даже высадила полоску ржи. В Белостоке, в книжной лавке, она увидела  новый том  отцовских комментариев к Талмуду .Ханеле  вспомнила рукописи, что оставила в Иерусалиме.

-Пусть, - сказала себе Ханеле, идя к синагоге. Она видела отца, и знала, что у нее есть сводные сестры. Она слышала женский плач. Смотря на девушку, - худенькую, маленькую, прижимающую к себе детей,  Ханеле тихо сказала: «Ты прости меня, милая. Все у вас будет хорошо, обещаю. Просто надо подождать».

В Белостоке она отправила записку с уезжающими на запад, в Германию, торговцами - одному из тех раввинов, что заказывал у нее амулеты. Ответ не заставил себя ждать. Через год Ханеле, придя в пыльную каморку русского чиновника в Гродно,  закрыла за собой дверь. Она положила на стол тяжелый, холщовый мешочек.

Ханеле вышла оттуда с паспортом на имя мещанки Гродненской губернии Ханы Горовиц, вероисповедания  иудейского, возраста - двадцати восьми лет, незамужней. Землю ей купить не дали. Однако тот же чиновник, приняв еще один мешочек, взвесив его на руке, выписал ей бумагу о том, что Ханеле арендует мельницу.

-Жидам это разрешено, - он лениво повел рукой. «Там даже стояла какая-то, я слышал. Вся развалилась, наверное».

Ханеле нашла остатки водяной мельницы в гуще бурелома и кустов малины. Все следующее лето, наняв в Белостоке строителей, женщина заново возводила стены и крышу. Жернова задвигались к осеннему урожаю. На мельницу стали ездить крестьяне. Ханеле, стряхивая с ладоней муку, чувствуя, как сладко болит спина, сказала себе: «Вот и все. Ты теперь дома».

Она вынырнула из заводи. Выжав волосы, натянув рубашку,  женщина застыла - наверху плыли, перекликались журавли.

Ханеле прислушалась. Улыбнувшись, она побежала к дому. На крохотном дворе царила чистота. Женщина  взяла решето с зерном. Бросив его курам , Ханеле села доить корову. «Хлеб надо испечь, - пробормотала она себе под нос. «Пару куриц зарезать, рыбы наловить».

В доме была всего одна комнатка - с низким потолком. У печи был отгорожен закуток. Ханеле, замешивая тесто, отделяя халу, посмотрела на тканые половики, на широкую лавку, где она спала, на задернутый холщовой занавеской шкаф с книгами. Посадив хлеб в печь, Ханеле взяла прислоненное к стене удилище и деревянное ведерко.

Идя к реке, она поняла, что напевает себе под нос. Она помнила эти слова с детства - их пел дедушка. Потом Ханеле слышала их от дяди Аарона - колыбельную для девочки, красивой девочки, что дремала  в колыбельке, сладко посапывая, подложив себе ладошку под щеку.

-Так и будет, - уверенно сказала Ханеле. Утроившись на берегу реки, она забросила веревку в заводь.

-Ратуша здесь, конечно, - сказал Наполеон, принимая от хозяина трактира вино, - не сказать, чтобы впечатляла.

Мишель  оглянулся, - они сидели на рыночной площади. Теплый ветер гонял по булыжникам какие-то перья. Юноша посмотрел на невидное здание с двумя башенками, под черепичной крышей.

Город был совсем, крохотным. Только дворец магната Браницкого, за кованой решеткой, окруженный ухоженным парком с фонтанами, заставил Наполеона остановить лошадь и усмехнуться: «Вот же эти поляки! Непременно надо построить свой Версаль, пусть и маленький».

-Впрочем, - продолжил император, закурив сигару, - я сам не в столице родился, в отличие от тебя, дорогой мой адъютант, - он подмигнул Мишелю и закрыл глаза.

-Вот же неутомимый, - восторженно подумал Мишель, - всю дорогу только и делал, что подгонял нас. Хватит сидеть, хватит спать, поехали, поехали. И что ему в этом Белостоке надо, - юноша обернулся и увидел Иосифа, что шел к ним.

Наполеон коротко велел: «Пива ему закажи» Подождав, пока юноша уйдет в трактир, император спросил у Иосифа: «Что твои евреи говорят?»

-Вот, - мужчина достал из-за отворота сюртука какую-то бумагу. «Доедете до леса, здесь сорок миль, придется переночевать по дороге...»

Наполеон застонал: «Какие ночевки! Я сюда не спать приехал, Жозеф. Ничего, и в темноте дорогу найду. А потом? - он нетерпеливо выхватил бумагу.

-А потом еще миль тридцать по лесной тропе на северо-восток, - спокойно отозвался Иосиф. «Там мельница, водяная. К ней ездят телеги, путь не заброшен. Компас вам дать?»

-У меня свой, - Наполеон уже поднимался, застегивая сюртук.

-Ждите нас, - велел император, указывая на трактир. Он побежал на задний двор.

Всадник на гнедой лошади пронесся по брусчатке, пыль рассеялась Иосиф, взяв у Мишеля оловянную кружку с пивом, велел: «Садись. Сейчас рыбы закажем, у него свежая есть». Он отпил пиво и поинтересовался: «Ты в карты играешь?»

-Меня папа учил, - растерянно ответил юноша. «А где его..., Где месье Николя?»

-Уехал, - пожал плечами Иосиф, отпивая пиво, глядя на журавлей, что плыли в жарком, полуденном небе. «Пока мы его ждем, заодно и поиграем, лейтенант».

-А долго, - Мишель замялся, - нам ждать придется?

Иосиф поднял бровь и подтолкнул его: «Попроси, чтобы рыбу зажарили. Они по-французски не говорят, а с тобой кое-как объясняются»

Он посмотрел на уже пустынную дорогу и вспомнил веселый голос Наполеона: «Ждите нас».

Иосиф вздохнул. Обрезав перочинным ножом кончик сигары, выпустив дым, он подставил лицо солнцу.

Наполеон шел по лесной дороге, ведя за собой лошадь. Было тихо, наверху, среди ветвей хлопали крыльями птицы. Пахло мхом и свежей водой. Где-то за деревьями  журчал ручей. Наполеон остановился  и стал рвать цветы.

-Анна, - он закрыл глаза: «Если  я Жозефину императрицей сделал, так ее тем более. Анна Бонапарт, - он хмыкнул: «О ребенке Иосифу ничего не говорили. Конечно, заберем его с собой. Мальчик, - Наполеон  понял, что не может медлить – ни мгновения больше.

Дом стоял на лужайке, окруженный невысоким частоколом. Он услышал, как шумит вода в мельничном колесе. На высоком дереве, неподалеку, Наполеон увидел большое гнездо аиста. Птица стояла, рассматривая его. Император, отчего-то оробев, замедлил шаг.

Калитка была открыта, во дворе никого не было. Квохтали куры, на крыльце стояло решето с кормом. Он вспомнил свое корсиканское детство  и бросил им зерна. Корова медленно жевала сено. Рядом он увидел свободное стойло. Заведя туда лошадь, оглянувшись, взяв деревянное ведро, император пошел к реке.

Он напоил коня. Скинув сюртук, засучив рукава рубашки, он присел на крыльцо, вдыхая теплый, вечерний воздух. «Хорошо как, - подумал Наполеон. Помахав рукой, отогнав зудящих комаров, он услышал сзади нежный голос: «Ты ведь устал».

-Устал, - согласился он. Зашуршал подол. Наполеон, поднявшись, глядя в дымно-серые, обрамленные черными ресницами, глаза, протянул ей ромашки: «Здравствуй, Анна».

Она стояла - высокая, выше его, в  крестьянской, холщовой юбке по щиколотку, в изношенных сапожках, в глухой, с высоким воротом и длинными рукавами, блузе.

-Обед готов, - алые губы улыбнулись. Наполеон  подумал: «Она все знает. Она меня ждала. Какой я был дурак, что поверил Жозефу. Надо было всю Европу перевернуть, а найти ее».

-Потом, - он внезапно, набравшись смелости, взял ее за руку: «Посиди со мной, пожалуйста. Расскажи мне все».

От нее веяло чистотой и теплом, красивая голова лежала у него на плече. Наполеон, перебирая ее длинные пальцы, целуя их, вздохнул: «Мне очень, очень жаль. Ты ведь хотела его спасти..., А как получилось, что вы оба за борт упали? Ты на руках  маленького держала?»

Ханеле пожала его теплую, надежную ладонь. «Исаака мой отец выбросил в море, - наконец, ответила женщина, - а я прыгнула следом. Думала, что спасу его, вытащу…»

-Но почему? - он побледнел. Ханеле горько вздохнула: «Ты не поймешь».

-А ты попробуй! - неожиданно зло проговорил Наполеон. «Не надо от меня ничего скрывать. Я тебя люблю, так будет всегда, и, я думаю, ты это знаешь. И ты меня  тоже любишь, я видел там, в Иерусалиме..., Что ты не такая, как все - я это еще тогда понял, так что рассказывай, пожалуйста.

-Исаак, - Ханеле помолчала, - он тоже был не такой, как все. Женщина помолчала и стала говорить. Наполеон не шевелился, только изредка пожимая ей пальцы.

Она, наконец, отпустила его руку и уставилась куда-то вдаль, на заходящее солнце. «Мне надо изгнать этого демона, что завладел душой моего отца. Иначе так и будет продолжаться. Невинные люди уже страдают, он убьет всех, кто ему может помешать - моего брата, его жену..., Он уже мою мачеху с ума свел.  И он разрушит Иерусалим,  заберет себе Ковчег Завета...- Ханеле прервалась и покачала головой.

Курицы клевали зерно у их ног, аист оторвался от гнезда, и медленно кружил над  крышей дома. «Он хотел забрать амулет, - Ханеле положила узкую ладонь на ворот своей блузы, - но я успела вырваться».

Наполеон подпер кулаком подбородок. Достав простой, сосновый портсигар, он, невесело, заметил: «Я даже не буду предлагать тебе уехать со мной во Францию».

-Это мой долг, - просто сказала Ханеле. «Если бы это был кто-то другой, не родственник..., не мой отец…, да и то, я бы не смогла пройти мимо. Мало кто умеет это делать. И та, другая душа...- она потерлась щекой о его плечо, - тоже - моего родственника. Очень, очень порочного человека. Злого. Он убил семью моей матери, когда она еще ребенком была».

 Наполеон, выпустив дым,  открыл рот.

-Амулет я тебе не отдам, - грустно улыбнулась Ханеле. «Я и так вижу, где ты и что с тобой».

-А я не вижу, - ядовито заметил Наполеон. «Не умею, любовь моя. Поэтому я хотел бы..., - Ханеле потянулась и положила палец ему на губы. «Слишком опасно, - тихо сказала она. «Не надо больше рисковать».

Наполеон поцеловал ее ладонь и  рассмеялся: «Тогда я буду приезжать, как только смогу. Иди сюда, - он обнял стройные плечи и вздохнул: «Хоть так».

-А как это он собирается разрушить Иерусалим? - поинтересовался Наполеон, гладя ее по голове.

Ханеле все молчала. Потом женщина неохотно пробормотала: «Ты не поверишь».

-Когда я был в Египте, - Наполеон затянулся сигарой, - мне предлагали зайти в пирамиду, там гробница фараона. Проводник, из местных, меня отговорил - мол, всякий, кто осквернит тамошние могилы, тот умрет». Он усмехнулся: «Я и не стал испытывать судьбу. Так что говори, я пойму».

-В каждом поколении, - сказала Ханеле, - есть человек, праведник. Он живет в Иерусалиме. До тех пор, пока он там - город защищен. Так получилось, - она пожала плечами, -  пророк Исайя сказал: «На стенах твоих, Иерусалим, Я поставил сторожей, которые не будут умолкать ни днем, ни ночью».  Раньше их было больше, а теперь  остался один. Как только он умирает - появляется новый, и так будет всегда. Поэтому нельзя, чтобы он оттуда уезжал, да и он и не уедет, - Ханеле вспомнила гранатовое дерево, зеленую траву в крохотном саду, и, на мгновение, закрыла глаза. «Надо и его защитить, потому что если не я - то кто же?»

-Там, у Исайи, еще сказано, - Наполеон поцеловал ее руку, - не умолкну ради Сиона, и ради Иерусалима не успокоюсь, доколе не взойдет, как свет, правда его и спасение его - как горящий светильник. Это про тебя, - он с удивлением увидел, что женщина покраснела.

Она сплела длинные, белые пальцы. «Поэтому я туда вернусь. Но не сейчас, я еще не готова. Пойдем, - Ханеле ласково коснулась его плеча, - покормлю тебя».

В бедной комнатке пахло свежим хлебом, горячим супом . Наполеон, только садясь за стол, почувствовал, как он голоден.

-Я сама куриц режу, - Ханеле вынула из печи горшок. «И лапша у меня домашняя, и овощи. А на завтра - рыба фаршированная, как ее тут делают. Ты такой и не пробовал никогда».

-Quenelle de Brochet, - улыбнулся  он, принимая от нее глиняную плошку. «В Лионе так щуку готовят. А потом что? - Наполеон посмотрел в сторону печи.

-Паштет из курицы, - она звонко рассмеялась. «Раз у меня такой гость». Ханеле, поцеловав его каштановые волосы, порывшись в простом сундучке, достала бутылку зеленого стекла.

-Это тоже - домашнее, - серые глаза все смотрели на него. Наполеон, пробуя водку, сказал: «Я бы мог поохотиться, пока я здесь, рыбу половить..., И вообще, - он огляделся, - у меня руки хорошие. Я тебе здесь все в порядок приведу».

-Охотиться нельзя, - вздохнула Ханеле, - мне такого не положено. Она взяла простой оловянный стаканчик, и, пробормотав благословение, залпом выпила: «Остальное, конечно, сделай».

-Я сейчас поем, - решил Наполеон, - поем, и сразу примусь за дело..., Надо..., - он почувствовал, как его глаза закрываются. Потом не осталось больше ничего, кроме ее нежных рук, кроме мягкой, чистой постели. Он блаженно, как в детстве, заснул - перевернувшись на бок, положив голову на сгиб локтя.

Он проснулся, почувствовав на лице солнечные лучи. Было тепло, в печи что-то шипело, он услышал, как льется в кружку молоко.

Наполеон приподнялся на локте. Ханеле стояла у стола, нарезая хлеб.

-Я спал, - смущенно сказал мужчина.

-И очень хорошо, долго, - Ханеле присела на постель и передала ему глиняную чашку.

- Молоко парное, - улыбнулась она. «И я сыр сама делаю, встанешь - попробуешь. Медальон, - она коснулась пальцем его шеи, - все носишь, я смотрю, - лукаво добавила Ханеле.

-И буду носить, - пробурчал Наполеон, допивая молоко. «Не то, чтобы я в это верил...»

-Нет, конечно, - она поставила кружку на пол. 

-Иди ко мне, - он потянулся и, обняв ее,  уложил рядом.  У нее были сладкие, нежные губы, от нее пахло теплом, и он понял: «Дома. Так вот это как - быть дома».

Солнце уже клонилось к закату, когда он спустился во двор и сказал своему коню: «Прости, дружище. Я тебя на рыбалку возьму. Луг здесь хороший, вдоволь попасешься». Звенели комары. Он взял топор, и, начав колоть дрова, вспомнил свой голос: «Спи. Теперь твоя очередь. Я все сделаю по дому, и вернусь к тебе. Я тебя люблю».

-Я тебя тоже, - она лежала, легко, прерывисто дыша, устроив голову у него на плече. «Навсегда, - подумал Наполеон, целуя ее дрожащие веки, ее белую шею, касаясь губами растрепанных, вороных волос. «Это теперь навсегда, пока мы живы».

Он вывел лошадь из стойла. Оглянувшись,  Наполеон увидел аиста, что расхаживал по крыше дома.

-Вот и не улетай никуда, - велел ему мужчина. Счастливо что-то напевая, он пошел к реке.

Ханеле легко соскочила с телеги. Поблагодарив крестьянина по-польски, она весело сказала: «Вот и приехали!»

Впереди виднелись башни ратуши. Наполеон, подождав, пока телега уедет, увидел усмешку в ее серых глазах.

-В пирамиду ты все-таки ходил, - Ханеле присела на траву и натянула сапожки.

Мужчина покраснел. Встав на колени, помогая ей, он вздохнул: «Не хотел, чтобы ты  надо мной смеялась. Ходил, и даже ночь там провел».

Ханеле погладила его по заросшей темной щетиной щеке: «Я  знаю, милый мой. И что ты там увидел - тоже знаю, - она помолчала, - только хорошее».

Ее черные косы развевал легкий ветер. «Нельзя говорить плохие вещи, - вздохнула Ханеле, опираясь на его руку. «Так положено, поэтому там тоже  тебе ничего дурного не показали».

Наполеон остановился и посмотрел в ее серые глаза. «А ты, Анна? - требовательно спросил он. «Ты  что-то знаешь? Я же вижу, что да. Скажи, не скрывай от меня ничего».

-Нельзя, - она помотала головой. «Зима, - задумчиво сказала женщина, глядя на крыши города, - они стояли на склоне небольшого холма. «Эта зима принесет тебе успех. И помни - не всегда выигрывает тот, у кого больше войск. Не всегда побеждает тот, кто находится в лучшей позиции».

-Это я знаю, - улыбнулся Наполеон, - как-никак больше десяти лет только и делаю, что воюю.

-А еще, - Ханеле взяла его под руку и потянула вниз, - после тумана всегда появляется солнце.

Потом, в декабре, стоя под скрытыми густой дымкой Праценскими высотами, он повернулся к Мишелю: «Сбегай к маршалу Сульту, передай ему - один решительный удар и мы закончим эту войну».

Дивизия Сен-Илера двинулась мимо него по склону. Наполеон вспомнил ее серые, как  туман глаза.

Император вскинул голову и увидел среди рассеивающейся дымки маленький, золотой диск зимнего солнца.

-Солнце Аустерлица, - прошептал он и положил руку на медальон: «Спасибо тебе, спасибо».

-Пошли, - кивнул он Мишелю, и стал подниматься наверх - туда, где слышались крики «Ура!», туда, где в чистом сиянии утра  развевалось трехцветное знамя Франции.

-Вот как вчера, - добавила Ханеле, улыбаясь. Он вспомнил росу на траве, подернутую туманом воду реки. Наполеон, подняв ее, -  высокую, легкую, - вынес на берег, целуя, не в силах оторваться от ее губ.

-Ты пиши, - наконец, вздохнул Наполеон, когда они уже шли по рыночной площади. «В Амстердам, Иосиф мне все передаст. Я приеду...- он замялся. Ханеле нежно отозвалась: «Когда сможешь, тогда и приезжай. Я буду ждать».

-Может быть, - он кивнул на лавочников, что отпирали ставни, - договориться, чтобы тебе провизию доставляли...

-К чему? - женщина подняла красивую бровь. «У меня все свое, ты же видел».  Ханеле прищурилась: «Вот и они».

Она увидела темноволосую, покрытую шляпой голову Иосифа, и рядом с ним - белокурого, изящного юношу.

 Ханеле услышала свист ядер, испуганное ржание лошадей, ощутила на своем лице капли холодного дождя. «Как много их погибнет, как много. Молчи, молчи, нельзя ничего говорить...»

Наполеон шепнул ей: «Скажи мне, когда я умру - ты будешь рядом со мной?»

-С тобой будут близкие люди, - уклончиво ответила Ханеле. Помахав рукой Иосифу, женщина пошла ему навстречу.

-Хоть так, - проворчал Наполеон и велел Мишелю: «Закажи обед . Они здесь есть не будут,  в еврейском трактире перекусят. И найди экипаж,  вечером  отправляемся в Данциг».

-Экипаж? - удивился юноша и незаметно посмотрел на лицо Наполеона: «Две недели его не было. А выглядит хорошо, лицо загорелое, глаза блестят...»

-Экипаж,  - сварливо повторил Наполеон, скрывая зевок. «Я выспаться хочу. Пусть мне наверх принесут горячей воды и мыла, надо побриться, - он почесал короткую, каштановую бородку.

-Мы тут две недели в карты играли и читали газеты трехмесячной давности, - ухмыльнулся про себя Мишель и побежал  искать хозяина.

В трактире было еще пусто. Иосиф, сняв шляпу, - под ней была кипа, - принял от хозяина медный поднос с чаем. Размешав сахар, он взглянул на Ханеле. Женщина сидела, жмурясь от теплого солнца, грызя имбирное печенье. На губах ее была мимолетная, нежная улыбка, под глазами залегли легкие тени. Она зевнула и отпила чая:

-Вы не беспокойтесь, дядя Иосиф. С вашей семьей все хорошо будет. И внук у вас отличный. Я отправлюсь в Иерусалим, не сейчас, - она подумала. Помахав рукой, будто разгоняя туман, Ханеле тряхнула головой: «Года через два. Так будет правильно».

-А что Аарон? - он все смотрел на ее черные, туго заплетенные косы.

-С ним тоже,  - Ханеле подперла острый подбородок кулачком, - все устроится, я обещаю. И дядя Теодор на Святую Землю приедет. Я ему напишу. Впрочем, он и так, - Ханеле помолчала, - туда собирается.

-Она все знает, - напомнил себе Иосиф. «Господи, вроде бы столько лет я ее вижу, а все равно  страшно».

-Семь, - Ханеле, облизав оловянную ложку, потянулась за еще одним печеньем.

-Что - семь? - поинтересовался Иосиф. В трактире было тихо, время обеда еще не настало, ветерок шевелил холщовые занавески на окне.

-Ничего, - Ханеле осушила свой стакан. «Я была права, вот и все. Вы не волнуйтесь, - нежно заметила она, - делайте свое дело, а я сделаю свое».

-Не надо с ней спорить, - подумал Иосиф и помялся: «Может быть, тебе денег оставить?»

-Да зачем? - Ханеле пожала стройными плечами и разгрызла еще одно печенье. «Я вас провожу сегодня, и устроюсь у кого-то на телеге. Я  мельничиха, - она блеснула белыми, крепкими зубами, - крестьяне все ко мне ездят. Доберусь до леса, а там пешком.  По дороге где-нибудь переночую».

-Там же звери, - неуверенно сказал Иосиф. «Не боишься ты?»

Ханеле звонко расхохоталась: «Дядя Иосиф, закажите фаршированной  рыбы, она тут сладкая. И цимес морковный, пусть его тоже с сахаром сделают».

Он посмотрел на красивый, легкий румянец на ее щеках: «Ну, как хочешь».

- Я вам буду писать, - пообещала Ханеле. «И вы мне тоже  передавайте весточки. От себя...- женщина не закончила. Иосиф, поднявшись, ответил: «Будем».

Заходящее солнце освещало дорогу. Ханеле стояла на холме, придерживая на плечах шаль, подняв руку, глядя на экипаж. На западе небо уже начинало темнеть. Она увидела, как Наполеон, сказав что-то Иосифу, поднимается  к ней.

-Опять ты выше, - он улыбнулся. Наклонившись, Наполеон прижался лицом к ее ладоням: «Ты ведь знаешь, я император..., Мне надо будет, чтобы у меня появился наследник, когда-нибудь».

-Появится, - нежно ответила женщина.  Наполеон, обняв ее, шепнул: «А что будет дальше?»

Маленькая, жесткая морщинка залегла в углу красивого рта. Ханеле вздохнула: «Господь о нас позаботится, милый мой. Обо всех. Он не хочет, чтобы люди страдали».

-Больше чем это нужно, - добавила про себя Ханеле, ощутив  прикосновение его губ. Она положила руку на свой медальон, - от него исходило ровное, уверенное тепло: «Езжай. Я буду с тобой».

Пока экипаж не свернул на  северную дорогу, Наполеон, оглядываясь, видел Ханеле - высокую, стройную, провожавшую  его неотрывным, ласковым взглядом.

 

Эпилог

Польша, весна 1806 года

Белый аист летел на север. Он покружился над рекой, над верхушками леса. Увидев свое гнездо, птица  облегченно захлопала крыльями.

Раньше здесь не было людей, гнездо было заброшено, но с тех, пор, как в доме появился человек, с тех пор, как зашумела вода в мельничном колесе -  аист вернулся. Это гнездо  он построил еще молодой птицей.

Он присел на сухие ветки. Задумчиво склонив голову, аист  посмотрел на крышу дома - из печной трубы шел легкий дымок.

Потом прилетит его подруга аиста, потом в гнезде будут подрастать птенцы.  Он, утомленный долгой дорогой, закрыл глаза и успокоено застыл - в доме все оставалось по-прежнему.

Ханеле осторожно спустилась с крыльца. Постояв на дворе, переждав схватку, женщина улыбнулась:

-Аисты появились. Надо будет ему записку отправить, как дитя родится.  Девочка, - она ласково коснулась рукой своего живота. «В конце лета в Белосток поеду, в синагогу. Ей там имя дадут. Хана, как и я. Незаконнорожденная, конечно, - женщина  вздохнула.

Она взяла скамеечку и сказала корове: «Не мычи так. Видишь, я тебя подоить пришла».

Ханеле, неся ведро, вернулась в дом. Акушерка-полька всплеснула руками: «Пани Горовиц! Я же вас просила - не ходите больше. Вы с утра так и не присели».

-Так легче, пани Марыся, - Ханеле подышала и поставила горшок с молоком в печь: «Вы поешьте, у меня и хлеб свежий, и сыр...»

Она присела на лавку и увидела перед собой серые, холодные глаза отца, услышала низкий, жалобный женский крик.  В коридоре было темно, дверь чуть приоткрылась. Рыженькая девочка, лет четырех, в глухом, темном платье,  робко выглянула наружу.

-Мама, мама, - раздался сзади плач. Девочка, сама вытирая слезы, тихо позвала: «Мамочка!»

-Вон отсюда, - распорядился отец, и занес руку. Девочка, задрожав, захлопнула дверь. Отец повернулся - из-за двери раздавалось хныканье новорожденного.

-Дочка, рав Судаков, - акушерка высунулась в коридор. «Зайдите, теперь можно».

-Чтобы она сдохла, - пробормотал себе под нос отец. Заложив руки за спину, он пошел вниз по лестнице.

-Все будет хорошо, - напомнила себе Ханеле и  застонала: «Теперь, пани Марыся,  вам надо мне помочь».

Все было просто - она и в первый раз, с Исааком, родила легко и быстро. Ханеле еще походила по комнате, опираясь на руку акушерки, сжимая ее  пальцы. «Высокая будет, - нежно подумала она, - в меня. И глаза будут серые».

-Теперь ложитесь, -  строго велела акушерка, - хватит бегать.

Ханеле вцепилась пальцами в края лавки, и сказала девочке: «Не торопись, милая. Скоро с тобой увидимся. Отец твоей приедет, на руки тебя возьмет..., Хотя, пока он сюда доберется, - женщина невольно улыбнулась, - ты уже и пойдешь...»

Ей в глаза било тусклое, золотое зимнее солнце,  Ханеле видела французские флаги над полем боя и слышала его уверенный, веселый голос: «Господа, держу пари, через год мы снова начнем воевать!».

Ханеле вздохнула. Она почувствовала, как девочка быстро, бойко шевелится, готовясь появиться на свет.

-Что же делать, милая, такой он у тебя. Один такой на свете, - тихо, одними губами сказала женщина.

Потом Ханеле, приподнявшись, увидела ребенка, что  задорно, радостно кричал. Стерев слезы с глаз, она уверенно сказала: «Девочка».

-Красавица, - пани Марыся подала ей младенца. «На вас похожа, пани Горовиц. Стройная девочка, и сразу видно, высокой будет».

Дочка повертела изящной головой с еще мокрыми, вороными волосами. Она была белокожая. Ханеле, приложив ее к груди, шепнула: «А глаза, у тебя какие, Хана?»

Девочка почмокала и дрогнула длинными ресницами. Глаза были большие, туманные, серые. Ханеле улыбнулась. Погладив дочку по голове, устроив ее рядом с собой, женщина задремала. Она обнимала младенца одной рукой, чувствуя нежное, ровное тепло медальона, и тихо напевала:

-Durme, durme mi alma donzella,

Durme, durme sin ansia y dolor.

Акушерка, вымыв руки, собрав свой саквояж, накрыла их простым, бедным одеялом. Ханеле приоткрыла один глаз и зевнула: «Поешьте, пани Марыся. А мы пока отдохнем с маленькой».

Ханеле послушала, как довольно сопит девочка и заснула - глубоким, крепким, счастливым сном.

 

Пролог

Территория Миссисипи, февраль 1807 года

За окном было еще темно, на деревянном подоконнике догорала свеча. Там, снаружи была  леса, - без конца и края, - они простирались  отсюда до слияния рек, далеко на север, где на черном небе сияла Полярная Звезда.

Женщина, что лежала рядом с мужчиной, осторожно пошевелилась. Посмотрев на него, - мужчина  спокойно спал, уткнув смуглое, обветренное лицо в подушку, - она тихо поднялась.  Констанца быстро оделась  в замшевую, индейскую юбку,  и такую же рубашку, и  сунула ноги в мокасины. Пригладив свои рыжие волосы, она положила маленький пистолет  в кожаную кобуру. Женщина подошла к ставням. Поводив свечой, она пригляделась. Где-то вдали тоскливо закричала птица.

Констанца спустилась вниз и прижалась к бревенчатой стене. Поселение было маленьким - таверна и несколько домов. Опять закричала птица,  уже ближе. Констанца, положив руку на пистолет, стала ждать.

Как всегда, он подкрался неслышно. Констанца, вздрогнув, почувствовав его теплое дыхание,  оказалась в его объятьях.

-Он ждет твоих индейцев, - смешливо сказала женщина, не поздоровавшись, - я ему обещала пять  тысяч воинов, Черный Волк.

-Не дождется, - индеец  стал целовать ее. Констанца холодно подумала: «На рассвете  появится Хаим со своим отрядом, потом и сам Дэниел, наверняка, приедет. Не надо, чтобы они Меневу  видели, ни к чему это».

Он нашел ее, когда Констанца жила с бывшим вице-президентом  Берром на острове, посреди реки Огайо.  В бревенчатом форте хранилось оружие,  и обучались добровольцы его отрядов. Констанца вспомнила, как она сидела у костра, слушая плеск реки, положив голову на колени.

-Скоро все это будет кончено, -  она бросила камешек в легкие волны. «Доказательств достаточно на три процесса. Берру больше никогда не вернуться в политику. Предатель, имевший целью повернуть оружие против законного правительства США, попытавшийся свергнуть президента, разделить страну. Книга выйдет отличная, мистер Констан в логове врага».

Она увидела черную точку среди волн. Пловец выбрался на пустынный берег белого песка. Констанца, узнав смуглые, сильные руки, темноволосую, мокрую голову, потянулась за ружьем: «Что ты здесь делаешь, Черный Волк?»

-Пришел увидеть тебя, - хмыкнул он, глядя на нее черными, большими глазами. Констанца сердито ответила: «Нашел время!»

-Я тебя год искал, - рассмеялся Менева. Наклонившись, индеец  поцеловал ее - долго, ласково. «Хаим еще в экспедиции, - сказала себе  Констанца, - может, и не вернется с запада. Черный Волк мне нужен. Книга с его участием разошлась мгновенно. За год три тиража напечатали».

-Я не одна, - еще успела сказать женщина. Менева уже обнимал ее, его руки развязывали шнурки на вороте ее мужской рубашки. Констанца, поглядев на стены форта, шепнула: «Здесь слишком открыто».

Они ушли в лес. Потом она, лежа головой на его груди, усмехнулась: «Ты мне нужен, Черный Волк».

-Я не могу без тебя, - просто сказал Менева, гладя ее по голове.

-Ты меня любишь? - он привлек ее к себе. Констанца скрыла зевок: «Почему они все это спрашивают?  И Гамильтон покойный, и Берр. А, казалось бы, взрослые люди. Даже Хаим иногда ударяется в сентиментальность. Один Дэниел ко всему спокойно относится. Как я».

-Люблю, конечно,- она нежно коснулась губами смуглого плеча. «Я просто не могу быть с тобой, Черный  Волк, но подожди - я приду к тебе».

-Я знаю, - он все улыбался, - знаю, моя Рыжая Лиса. Так сказал человек небес, шаман. Значит, так и будет.

Менева  уплыл на западный берег реки, а Констанца, искупавшись, шла к частоколу, что окружал форт. Она  застыла и пробормотала себе под нос: «Какая же я дура! Он мне говорил, еще тогда…, Его отец встал на путь краснокожих,  его сестру похитили белые…»

Констанца  повернулась к огромному, багровому солнцу, что освещало бескрайнюю прерию. Она приставила ладонь к глазам, следя за одиноким всадником: «Менева. Брат Мораг. Кто бы мог подумать?»

-Иди ко мне, - шепнул сейчас ей Менева. Констанца, оглянувшись, - поселение спало,  теплый, томный ветер дул с юга, - подняла подол юбки. Он прижал ее к стене. Констанца, царапая ногтями бревна, выдохнула: «Тебе…надо уехать…»

-Только вместе с тобой, - Менева наклонился, прижавшись губами к ее шее, вдыхая запах цитрона. «Пожалуйста, Рыжая Лиса, не мучь меня…»

-Скоро, - пообещала Констанца и вспомнила: «В августе пароход Фултона идет в первый коммерческий рейс. Мне надо быть на севере.  Пусть Менева отвлечется на что-нибудь, забудет обо мне…»

Он тяжело, часто задышал: «Я люблю тебя, так люблю…». Констанца повернулась и обняла его за шею: «Я знаю, где твоя сестра!»

Она стояла, так и не высвободившись из его объятий. Менева, выслушав ее, задумчиво сказал: «Бостон. Спасибо тебе, - он прижался лицом к ее рукам, - спасибо…Я заберу ее, она моей крови, мы должны жить одной семьей. И буду ждать тебя».

-Я приеду, - легко пообещала Констанца, - я ведь теперь знаю, как тебя найти.  Менева начертил ей карту. Констанца, глядя на нее, спросила: «Это ведь не так далеко на западе?»

-Дальше чем, то озеро, которые вы называете Великим, - ответил ей Менева. «Там холмы, горы, там чистые реки…, Я там вырос, любовь моя. Мы будем охотиться, ловить рыбу…»

Констанца нежно сжала его руку и повторила: «Приеду».

Она проследила глазами за его широкой, надежной спиной. Взбежав наверх, женщина проскользнула в боковую каморку. Наскоро помывшись, она разделась. Присев на подоконник, Констанца прикурила от свечи:

- Сюртук ему даже пойдет. Вряд ли он в Бостон поедет в таком виде, как будто только из типи вышел. Все же неглупый парень. Если Тедди его убьет, - а он может, - то все разрешится само собой. Или Мораг  над ним посмеется. Не отправится же она в прерии».

Констанца затянулась сигаркой и вспомнила капризный, женский голос: «Тедди так часто ездит в Нью-Йорк, что я ему сказала -  надо купить здесь квартиру».

Мораг сидела, откинувшись на спинку кресла, отпивая кофе из серебряной чашки. Она одобрительно оглядела парадную гостиную Констанцы. Та усмехнулась: «Дорогая моя, с вашими деньгами вы себе можете имение позволить, на Гудзоне. Как раз продается дом рядом со мной».

-Тедди надо быть в городе, - вздохнула Мораг, покрутив носком атласной туфельки. «У него клиенты…»

Констанца посмотрела на блеск аметистов на стройной шее: «Балует он ее, конечно. Лучшие портные, драгоценности, лошади у них отличные. Впрочем, он очень успешный адвокат. Опять же, брат Дэниела - это Тедди только на руку».

Она  услышала сонный голос мужчины: «Дай-ка и мне покурить».

Берр присел в постели: «Иди сюда». Он пошарил у кровати. Найдя фляжку с виски, мужчина отхлебнул: «Сейчас появятся индейцы, проводят нас до границы. Там Мексика, там законов нет».

-Здесь тоже нет, - Констанца легко соскочила с подоконника и повертела в руках пистолет. «Только вот это».

Она устроилась рядом с Берром. Чиркнув кресалом, искоса взглянув на него,  Констанца вспомнила летний вечер в Нью-Йорке и свой деловитый голос: «Вице-президент Берр, я понимаю, что вам надо уехать, иначе вас арестуют. Ответьте только на один вопрос - вы будете баллотироваться в президенты нашей страны?»

Он остановился посреди неубранного кабинета. Опираясь на заваленный бумагами стол, Берр хмыкнул: «Вчера я убил вашего любовника на дуэли, а сегодня вы просите меня об интервью?»

-Не только, - Констанца аккуратно оточила карандаш. Пройдя мимо него, задев его локтем,  женщина высыпала очистки в серебряную корзину для бумаг.

-Я прошу разрешения стать вашей любовницей, вице-президент, - она повернулась и посмотрела на него темными, большими глазами.

Констанца потушила сигарку. Он одобрительно заметил: «Ты молодец, что помогла мне бежать из этого проклятого форта Стоддарт. Впрочем, я всегда знал, что ты меня любишь, - уверенно сказал Берр, переворачивая ее на бок. Констанца раздвинула ноги и усмехнулась:

-Помогла бежать. Все было подстроено капитаном Горовицем, по приказанию правительства США. Все эти два года, я читала твои переписку, дорогой Берр, и передавала сведения в Вашингтон. Ничего, завтра появится Хаим со своими  людьми и все будет кончено. Вернусь к детям. В июне  папа приезжает, с Изабеллой. Хоть сестру свою новую увижу. И дядя Питер с тетей Мартой здесь  будут, все лето проведут. Вот и отлично, - она застонала. Вытерев ноги простыней, Констанца услышала храп мужчины. Женщина  подождала, пока Берр крепко заснет. Выбравшись из постели, закутавшись в шаль, она  зажгла новую свечу.

Констанца писала свои заметки стенографией. Когда Берр попросил перевести, Констанца, улыбаясь, стала читать описания  красот прерии. Он только махнул рукой: «Ладно, ладно, я тебе верю».

-И очень зря,  что верил,- пробормотала Констанца. Налив себе остывшего кофе из оловянного чайника, она быстро написала: «Арест  государственного преступника, мистера Берра, бывшего вице-президента США. Свидетельство очевидца». В распахнутые ставни была видна тусклая, робкая полоска рассвета.

Маленький отряд подъехал к поселению. Хаим, остановив лошадь, осмотрелся: «Трое остаются внизу, остальные со мной. Он один, судя по сведениям, но все равно, не надо рисковать, человек опасный»

-В случае побега стрелять на поражение, капитан? - спросил его заместитель, лейтенант Гейнс.

-Нет, нет, - Хаим взвесил на руке пистолет, - он должен выйти на публичный процесс. Стреляйте в ногу. Вряд ли он успеет опомниться, мы его врасплох застанем.

Они все были в штатском - кое-кто в индейской одежде, сам Хаим - в холщовой куртке фермера. «Жарко, -  подумал мужчина. «Конечно, юг, реки рядом. Даже не поверишь, что в Бостоне еще снег лежит. Какая у нас все-таки страна огромная».

Он вспомнил, как стоял на берегу Тихого океана. Хаим осторожно тронул лошадь, - копыта были обмотаны, тряпками.

Констанца уже ждала их, прислонившись к бревенчатой стене таверны.

-Он  один? - тихо спросил Хаим, спешиваясь.

На ее тонких губах заиграла улыбка. Женщина засунула руки в карманы замшевой юбки: «Спит. Мне там делать больше нечего, - она похлопала по вышитой бисером индейской суме, - тетрадь и карандаш у меня здесь».

-Возьми мою лошадь, - наклонился к ней Хаим, - у нас две запасных. И жди меня, - он достал из кармана куртки карту, и провел по ней пальцем. «Компас у тебя есть, с пути не собьешься».

-Зачем это? - томно спросила Констанца. От нее пахло горьким апельсином, табаком, немного - виски. Хаим, незаметно взяв ее за руку, шепнул: «Я тебя два месяца не видел, вот зачем».

Ее темные глаза чуть потеплели. «Хорошо, - только и сказала женщина. Легко вскочив в седло, Констанца поехала на север по непроторенной, сельской дороге.

Хаим взял свой пистолет: «Наверх!».  Они прошли по узкой, запыленной лестнице. Мужчина, застыв у хлипкой, дощатой двери, прислушался - внутри кто-то зашевелился. Берр сонным голосом велел: «Принеси мне горячего кофе. Как только появятся индейцы, нам надо уходить».

-Она ему индейцев обещала, - вскинул бровь Хаим. «Молодец Констанца, ничего не скажешь. Ей бы в разведке работать, как мне, а не книги издавать. Она отменно пишет, лучший журналист Америки. Папа даже газету сохранил, что она выпустила после битвы при Аустерлице: «Солнце Наполеона сияет над Европой». Теперь, по слухам, французы и русские будут мир заключать, - Хаим высадил ударом ноги дверь и наставил оружие на загорелого, обрюзгшего мужчину. Тот, зевая, сидел на сбившейся постели.

-Руки вверх, мистер Берр, - спокойно сказал Хаим. «Капитан Горовиц, армия США. Вы арестованы по подозрению в государственной измене и подготовке восстания против законно избранного президента».

Хаим едва успел отклониться, - пуля обожгла ему щеку и вонзилась в дверной косяк. Берр попытался вскочить на подоконник, но Хаим, бросившись к нему, сбил его с ног. Прижав мужчину к грязным половицам,  капитан упер ему в висок дуло пистолета.

-Хватит, - зло сказал капитан Горовиц, выворачивая руки арестованному, стирая рукавом куртки кровь со щеки.

-Веревку мне, - велел он Гейнсу. Грубо подняв Берра, Хаим приказал: «Марш вниз. Вас отвезут в Виргинию, в Ричмонд, где вы предстанете перед судом, в том числе и за свой побег из форта Стоддарт».

-Я ни в чем не виноват, - Берр поднял голову и с ненавистью посмотрел на Хаима. «Ты, мальчишка, щенок, позволил себе поднять руку на героя войны за независимость, сенатора, вице-президента...»

-Бывшего вице-президента, - холодно ответил Хаим, выводя Берра на лестницу. «Вы оказали сопротивление при аресте - стреляли первым».

-А Гамильтон стрелял в воздух, - вспомнил Берр. «Проклятый Вулф, это его рук дело. Серый кардинал при Джефферсоне, расчищает себе дорогу к посту вице-президента. Как это он мне говорил: «Аарон, мы с тобой братья по оружию, мы воевали в одной армии, спали под одной шинелью - неужели я могу тебе соврать? Вызови на дуэль Гамильтона, и переизбрание тебе обеспечено. Мерзавец, какой мерзавец..., - он  остановился, зажмурившись от яркого, утреннего солнца: «Со мной была женщина. Где она?».

-Никого тут не было, - коротко ответил Хаим, и велел: «Помогите арестованному сесть в седло».

-Сучка, - застонал про себя Берр. «Мне клялась, что ненавидит Вулфа, что давно с ним не живет, что забрала детей и ушла от него. Продажная тварь, подстилка, наверняка, на содержании у правительства - и она, и ее газета. Ее муженек, наверное, только и делает, что ее отмывает, чтобы потом опять под кого-то подложить».

Он вспомнил жаркую, летнюю ночь на реке Огайо и ее горячий, прерывистый шепот: «Еще, еще, как хорошо, милый, никого нет лучше тебя».

-Все равно, - Берр дернул углом рта, чувствуя, как ему привязывают ноги к стременам, - все равно, дали бы мне сейчас ее увидеть. Шлюха, но ради нее я бы действительно не побоялся восстание поднять».

-Везите его на север, - распорядился Хаим, - мне надо еще кое-чем заняться.

Он проводил отряд до широкой, мелкой реки. Повернув на восток, капитан направил свою лошадь к броду.

Звенели москиты, пахло соснами, по сторонам лесной тропинки зеленела трава.

-Мексиканский залив совсем рядом, - вспомнил Хаим, - хорошо, что мы его на американской территории застали. Если бы он к испанцам успел добраться, они бы нам Берра никогда не выдали. Впрочем, Констанца бы этого не позволила, конечно, у нее было очень ясное задание. Она большая молодец.

Хаим увидел рыжую голову и улыбнулся . Женщина сидела на пороге полуразвалившейся хибары, дымя сигаркой, занося что-то в тетрадь.

-Вот и все, - он привязал лошадь к сосне. Констанца деловито велела: «Расскажи мне. Он сопротивлялся?»

Хаим показал ей ссадину от пули на щеке. «И о тебе спрашивал, между прочим».

-Прекрасно, прекрасно, - женщина погрызла карандаш и стала быстро писать.

-Где она? – вскричал Берр. «Что вы сделали с этой чистой, невинной женщиной, которая последовала за мной в изгнание?»

Вместо ответа я подвел его к окну. Агнес лежала на земле, в луже крови, ее белокурые волосы рассыпались по утоптанной копытами земле.

-Она стреляла в наших солдат, - услышал я голос капитана Горовица. «Мы вынуждены были открыть огонь на поражение».

Берр застонал и опустил голову в связанные руки. «Агнес, Агнес, - прошептал он...- Констанца прервалась и рассеянно сказала: «Сейчас, я уже убила себя...»

-Потом, - Хаим вынул из ее рук тетрадь. «Мне тебя еще надо к мужу доставить, он ждет в форте Стоддарт. К вечеру доберемся,  всего двадцать миль. Иди сюда, - он стал торопливо шарить руками по ее телу. «Наконец-то…»

Констанца скинула юбку и, раздвинув ноги, устроилась на пороге: «Теперь я вижу, что ты по мне скучал».

-Очень, - простонал Хаим, целуя ее почти незаметную грудь. Констанца погладила  его  светловолосую голову: «Он на Дэниела похож. Хотя дядя Хаим покойный тоже  блондин был, я  его хорошо помню. И глаза у него были серые, как у этого».

Она выгнулась на локтях. Прижав его к себе, забросив ноги ему на плечи, Констанца громко, сладко закричала. Лесные голуби вспорхнули с проваленной крыши и закружили в ясном, голубом небе.

Дэниел разлил по стаканам моэт: «Прости,  серебро я сюда тащить не стал. Как только доберемся до Чарльстона - остановимся в гостинице, где еще мой отец покойный жил, там его помнят. Снимем этаж, у них там мраморная ванна и повар - эмигрант из Парижа».

Констанца отпила шампанского и облизнулась: «Звучит заманчиво».

Она сидела, обнаженная, на походной койке, в наскоро прибранной караульной форта Стоддарт. Берра она так и  не увидела - бывший вице-президент уже был в камере.

-Потом я поеду в Ричмонд, - Дэниел присел рядом с ней. «Мне надо быть на процессе. За детей не волнуйся, учителя за ними присматривают.  Если ты должна навестить  Фултона...»

-Должна - Констанца поставила стакан себе на грудь, - мне надо взять у него интервью, посмотреть на пробные запуски корабля. Ты  привези детей в Бостон, там и встретимся».

Дэниел устроился рядом и опустил руку вниз: «В Бостоне я буду жить не у Тедди...»

Констанца только усмехнулась:  «Это понятно. Ты записал Дэвида в Экзетер?»

-Да, - он забрал стакан и поставил его на пол. «Осенью уже начинает учиться. А потом - Гарвард, по моим стопам пойдет. Надо подумать о хорошей партии для Тони, ей уже тринадцать. Например, приемный сын Мэдисона, он ее на два года старше. Они познакомятся, я это устрою».

-Мэдисон сделает тебя вице-президентом, - утвердительно сказала Констанца, переворачивая мужа на спину, наклоняясь над ним. Дэниел  застонал и закинул руки за голову: «Да..., Конечно, сделает, это вопрос решенный. Может быть, - он улыбнулся, - нам начать финансировать твою газету?»

Констанца подняла голову и весело ответила: «У меня хорошие инвесторы, милый. И я предпочитаю быть независимой - должен же вас кто-то критиковать».

Дэниел внезапно потянул ее к себе. Констанца, закусив губу, устроившись на нем, услышала смешливый голос: «Критикуй, у нас, как известно, свобода прессы. И вообще,  делай все, что хочешь, только не двигайся сейчас».

Она стонала,  уронив голову ему на плечо, а Дэниел думал: «Все равно я заставлю ее бросить газету. Дивиденды пусть получает, деньги всегда пригодятся. Когда она станет второй леди - она уже не сможет заниматься журналистикой. Ничего, у нее и так была отличная карьера».

Он погладил худую спину и шепнул в маленькое ухо: «Нам только на рассвете выезжать, я тебя всю ночь не отпущу. И шампанского есть еще две бутылки».

-Очень хорошо, -  Дэниел  услышал задыхающийся голос и не выдержал - победно улыбнулся.

 

Северная Америка, лето 1807

 

Рокпорт, Массачусетс

В чистой, просторной детской, с разбросанными по персидскому ковру игрушками, приятно пахло травами. Большие окна выходили на залив, океан  посверкивал под утренним солнцем. Дом стоял на вершине холма. К  морю вела изящная, гранитная лестница, у причала покачивался бот со свернутыми парусами.

-Ничего страшного, миссис Бенджамин-Вулф, - улыбнулся мужчина, что сидел на постели Теда. Мальчик капризно сказал: «Я не болею, доктор Хантли, я просто...»

-Немного перекупался, - врач потрепал его по каштановой голове. «Все-таки начало июня, вода еще холодная. Но сейчас наш маленький Тед выздоровеет, приедет его папа...»

-И бабушка, и дедушка, - восторженно сказал мальчик. «И мой дядя Мартин, и тетя Юджиния, - она мне почти ровесница, так смешно. И бабушка Мирьям, и дедушка Стивен, с озер. Поэтому мне надо встать...»

-Как только жар спадет, тогда и встанешь, - успокоил его доктор. «А сейчас лежи, пей чай, раз у тебя болит горло -  я тебе оставлю волшебные леденцы, - он порылся в своем саквояже и протянул Теду пакетик.

-Они сладкие, - облизнулся мальчик. Мораг ласково сказала: «Няня тебе принесет чая с медом,  а на обед - куриный бульон».

Хантли подхватил свой саквояж и уже в коридоре улыбнулся: «Там, в леденцах - лакрица и шалфей, ему сразу станет легче».

-Вы меня простите, что я вам записку послала, - вздохнула Мораг, - все-таки сорок миль от Бостона. Здесь  только деревенский лекарь какой-то, а вы наш семейный врач, я вам доверяю. У маленького был сильный жар, я испугалась.

-Пусть побудет в постели несколько дней, - велел Хантли, - а потом не позволяйте ему, долго бегать босиком по воде. Хотя лето на дворе..., - он развел руками. Врач, глядя на нее, озабоченно спросил: «А вы сами как себя чувствуете, миссис Бенджамин-Вулф? Вы очень бледны, кажется, что вы устали».

-Я просто волновалась за Теда, - вздохнула Мораг и указала на дверь гостевой спальни. «Вы найдете все, что нужно, обед будет накрыт в малой столовой».

Мораг спустилась вниз. Рассеянно посмотрев на зеленеющий, ухоженный двор, на куртины роз, женщина  подергала ожерелье на белой шее. Она была в домашнем, закрытом, болотного шелка платье, черные волосы были украшены серебряным гребнем с жемчугами.

-Я буду обедать с доктором Хантли, - велела она, услышав шаги дворецкого. «И заложите экипаж,  надо будет отвезти его обратно в Бостон. Пусть кучер переночует в городе, может быть, есть какая-то свежая почта».

Мораг  все ждала другого письма - не того, что она получила после Пасхи, - сухого, холодного. Она ждала извинений, раскаяния, обещания приехать. Сидя за круглым столом  палисандрового дерева, что-то отвечая врачу, заставляя себя, есть, она все думала: «Может быть, конверт там лежит, в городе. Завтра его сюда привезут, и все будет хорошо».

-Отличное бордо, миссис Бенджамин-Вулф, - одобрительно  сказал Хантли. «Впрочем, у вас всегда был один из лучших винных погребов в городе. А что мистер Бенджамин-Вулф, он закончил свои дела в Лондоне?»

-Да, - попыталась улыбнуться Мораг. «Он везет сюда свою мать, отчима, всю семью. Они в Америке все лето пробудут. И мои родители приедут, моя младшая сестра осенью выходит замуж, в Амстердаме, они ее провожают, - Мораг повертела вилку и нарочито весело добавила: «На десерт - лимонный бисквит, доктор Хантли».

-Вы совсем не пьете, - удивился врач, - позвольте, - он наклонил бутылку с вином.

Золотистое бордо заиграло на солнце. Мораг, заставив свою руку не дрожать, подняла бокал уотерфордского хрусталя.

-Отчего же, - незаметно прикусив губу, проговорила она. «Вы правы, доктор - вино действительно прекрасное». Мораг выпила залпом сразу половину бокала: «За здоровье маленького Теда!»

Проводив врача, Мораг поднялась наверх и постояла в светлом, увешанном картинами коридоре. Она посмотрела на коллекцию китайского фарфора в ореховом шкафчике и вспомнила веселый голос мужа: «Хватит вам сидеть в городе летом! На озера все-таки далеко ездить, поэтому я купил отличный дом в Рокпорте, со своим участком пляжа. Тед все равно -  в Бостонскую Латинскую школу пойдет. Не хочу я его в Экзетер посылать, пусть дома учится».

Дом был совсем новым, - трехэтажным, с парком, конюшнями и отдельным коттеджем с комнатами слуг.

Мораг тогда рассмеялась: «Всякий раз, когда ты приезжаешь из Нью-Йорка, ты что-то мне даришь. Аметисты, выезд, теперь дом...»

Тедди только сладко потянулся, - они лежали в постели и зевнул: «У меня там очень хорошие клиенты, вот и все».

Она  приоткрыла дверь детской и услышала тихий голос няни: «Мастер Тед хорошо поел, миссис Бенджамин-Вулф, и спит сейчас».

-Спасибо, миссис Дигби, - Мораг постояла, вдыхая запах трав. «Я схожу, прогуляюсь».

В своей спальне она переоделась в уличное платье светлого муслина. Накинув на плечи кашемировую шаль, оглянувшись, женщина  открыла ящик комода. Письмо лежало в стопке кружевных сорочек. Мораг сунула его за чулок. Только оказавшись на берегу, выйдя на причал, она выдохнула.

-Четыре месяца, - мрачно думала Мораг, глядя на белые барашки - океан  волновался. «Правильно, Натан в марте приезжал, на неделю. Господи, как я могла быть такой неосторожной? Тедди после Рождества в Англию отплыл. Он никогда в жизни не поверит, что это его ребенок. Он со мной разведется, сразу же. А если у мамы трав попросить, когда она приедет? Но я ведь уже покупала их, после того, как письмо получила. Меня только тошнило, и больше ничего. А если...- она замерла, вспомнив   грязную улицу в бедном квартале Бостона, и резкий, с грубым акцентом, голос, женщины: «Акушерка  за углом принимает, на второй этаж поднимешься и увидишь ее дверь».

-Там я трав и купила, - Мораг сжала тонкие пальцы. «Но ведь говорят, можно как-то иначе от этого...- она подышала, - избавиться. Господи, что, же мне делать?»

Она развернула письмо.

-Я ничем тебе помочь не могу, - читала Мораг ровные строки, - в любом случае я тебя хотел уведомить о том, что перед Песахом состоялась моя помолвка с мисс Джудит Шифтел, из Саванны. Она дочь Моше Шифтела, главы тамошней еврейской общины и племянница Мордехая Шифтела. Ее дядя во время войны за независимость был главой снабжения Континентальной Армии, он хороший друг папы.

Не пытайся писать моим родителям - моему слову они, разумеется, поверят больше, чем твоему. Я тебе советую сказать Тедди, что это его ребенок.  Счастливо оставаться, Натан».

-Может быть, он еще одумается, - горько сказала Мораг, смотря на бумагу в своей руке. «Одумается, приедет. Тедди  мне даст развод, он не будет меня удерживать..., Стану еврейкой...- она почувствовала у себя на щеках горячие слезы. Скомкав письмо, разорвав его, женщина  пустила клочки по ветру.

 

Нью-Йорк

Темно-синяя вода Гудзона  колыхалась под легким ветром. Зады верфи Чарльза Брауна выходили прямо на реку.  Констанца, - она была в мужском наряде, в простой, холщовой куртке и таких же штанах, узел рыжих волос - прикрыт вязаной шапкой, - взглянула на судно, что стояло у причала. «Вот эти колеса, мистер Фултон, - женщина постучала карандашом по крепким, белым зубам, - они будут приводиться в действие паровой машиной?».

-Именно так, - Фултон, в запачканной углем, суконной блузе, подал ей руку. Констанца рассмеялась: «Вы шокируете рабочих, мистер гений. Все уверены, что я  мужчина».

Она устроилась на верфи Брауна разнорабочим, еще две недели назад. Когда Фултон встретил ее, с ящиком гвоздей в руках, и удивленно посмотрел вслед, Констанца только подмигнула.

-Не может быть, - Фултон вспомнил затянутую шелковыми обоями гостиную, мраморный стол, и женщину, - высокую, стройную, в атласном, отлично скроенном платье. Она посмотрела на него темными, пристальными глазами и разлила  кофе в серебряные чашки: «Я слышала массу восторженных отзывов о вашей работе, дорогой мистер Фултон. Ваша подводная лодка, ваши торпеды…Я хочу сделать большой репортаж, в своей газете. Он будет, так сказать, предварять первый коммерческий рейс парохода».

-Но, миссис Вулф…- начал он. Женщина отмахнулась: «Просто миссис Констанца, я не использую свою фамилию в профессиональной сфере».

-Еще неизвестно, будет ли наше предприятие удачным, - мрачно заметил Фултон, отпивая кофе.

-Ваш деловой партнер, - Констанца посмотрела в лежащую перед ней тетрадь, - наш бывший посол в Париже, мистер Ливингстон, получил от сената штата Нью-Йорк права на развитие пароходства на реке Гудзон.  Я настолько уверена в вашем успехе, мистер Фултон, что приобрела акции компании, - она улыбнулась, - теперь вы просто обязаны передо мной отчитаться, как это положено в деловом мире. И пустить меня на пароход.

-Женщинам вход на верфи запрещен, - развел руками Фултон. «Но я вам все расскажу, конечно».

-А, - только и сказала она, приподняв бровь.

А потом Фултон забрал у нее ящик с гвоздями и сердитым шепотом спросил: «Вы что тут делаете?».

-Подношу материалы строителям, - удивилась Констанца. Он, вдохнув легкий запах цитрона,  вдруг улыбнулся.

-Не волнуйтесь, мистер Фултон, - Констанца потянула ящик к себе, - я была  чесальщицей, ткачом, стеклодувом, работала на табачной плантации, лила сталь, толкала вагонетки с углем…, Так что гвозди я могу отнести, - она пошла дальше и Фултон спросил: «Но зачем?»

-Я предпочитаю все видеть собственными глазами, - бросила она через плечо.

Они поднялись по трапу. Констанца, осматривая палубу с рубкой и двумя мачтами,  усмехнулась: «Это на случай, если паровая машина сломается».

Фултон почесал в темноволосой, чуть седеющей голове и весело ответил: «Если ветер хороший - незачем расходовать уголь. Я хочу добиться скорости в пять миль в час, при использовании только паровой машины».

-До Олбани можно будет добраться  чуть больше, чем за сутки,- присвистнула Констанца, - вместо трех, и это при попутном ветре. Очередь за билетами по всему Нью-Йорку протянется. Длина судна, - она прищурилась, - сто пятьдесят футов, ширина - шестнадцать.

-Верно, - одобрительно заметил Фултон. «У вас хороший глаз. Осадка  семь футов, для реки этого более чем достаточно. По озерам и морям, конечно, можно будет пустить корабли с более низкой осадкой.

-Смерть парусам, - пробормотала Констанца, устроившись у борта, быстро рисуя в блокноте. «От Нью-Йорка до Лондона за десять дней». Она подняла голову. Фултон, прислушавшись, предложил: «Пойдемте, посмотрим машину в действии. Ее строили в Бирмингеме, на заводе Болтона и Ватта, по моему проекту».

-Мой дядя, - Констанца спустилась вслед за ним по трапу, - мистер Кроу, глава «Клюге и Кроу» - их акционер.

-У вашего дядюшки отменный чай, - Фултон открыл перед ней низкую дверь,  - пожалуй, лучший в Британии.

-Он сейчас открывает представительство своей компании и магазин в Нью-Йорке, - Констанца шагнула в темный, пахнущий углем трюм. «Даже два магазина - английские ткани, колониальные товары.  Для вас, мистер Фултон,  я попрошу сделать скидки».

Машина шипела и ворочалась в сумерках, как прирученный зверь. 

-Запускаем! - махнул рукой Фултон и рассмеялся: «Сейчас выйдем из дока, на полчаса». Он покраснел: «В порту над нами смеются, говорят, баловство это все, - инженер обвел рукой трюм.

-Нет, - медленно сказала  Констанца. В темноте ее глаза чуть поблескивали. «Не баловство».

Она стояла на носу корабля, смотря на дым из трубы, на то, как колеса шлепают по воде, чувствуя на лице свежий, речной ветер.

-Я вам говорила, что вы гений, мистер Фултон, - повернулась к нему Констанца.  Его серые глаза смущенно взглянули на женщину, и она ласково добавила: «Нам обязательно надо это отметить, приходите сегодня ко мне на обед. Дети в столице. Мы спокойно поговорим о технике, о ваших новых идеях…»

Ее рыжие волосы выбились из-под шапки.  Фултон увидел, как она, улыбаясь, заправляет прядь за ухо: «Непременно приду».

Они сидели друг напротив друга, за ее мраморным столом. Констанца решила: «Надо устроить папе с Изабеллой билеты на августовский рейс, им понравится. И всей семье, дети будут в восторге».

-А как вы относитесь к железным дорогам, Роберт? - Констанца изящным жестом разрезала куропатку.  Колебались огоньки свечей, легкий ветер шевелил тонкие, шелковые занавески, за окном была светлая, летняя нью-йоркская ночь. «Мой родственник, мистер Кроу, сейчас ими занимается, в Британии».

-Я знаю, - он кивнул. «Удивительно талантливый инженер. Мы с ним над морскими торпедами работали. Что я вам могу сказать, миссис Констанца…»

Ее платье зашуршало, тонкие пальцы коснулись его большой руки, и женщина томно попросила: «Просто по имени, Роберт. Тем более, я ваша подчиненная, на верфи, по крайней мере…- она все усмехалась. Потом, когда слуги унесли тарелки, Констанца взяла серебряную чашку с кофе. Она прикурила от свечи: «Ну, так что?»

-Лет через двадцать, - уверенно сказал Фултон, - мы увидим локомотив, что везет вагоны по линии Нью-Йорк - Вашингтон,  попомните мое слово.

-Рановато, - задумчиво протянула Констанца. «Если бы вы были азартным человеком, Роберт, я бы предложила пари».

Она почувствовала, как его пальцы медленно поглаживают ее запястье. «А я, - ответил Фултон, - как раз такой, Констанца».

Она проснулась, сладко потянувшись. Посмотрев на мужчину, что спал рядом, вдохнув запах гари и цитрона,  Констанца тихо сказала: «Ты отдыхай, все же воскресенье. Мне поработать надо».

-Сначала я, - велел Фултон, рассмеявшись, целуя ее. «Все-таки, есть что-то  в этих инженерах, - Констанца устроилась на кружевных подушках. Застонав, раскинув ноги, женщина  погладила его темные волосы. «От дяди Теодора тоже так пахло – углем, порохом….». Она откинулась на спину: «Да, так будет хорошо. Констан встречает сумасшедшего ученого, тот переносит его в будущее. Пароходы, локомотивы, воздушное сообщение между Нью-Йорком и Лондоном…Читатели с ума сойдут. И, разумеется, несчастная любовь».

Констанца задрожала. Отдышавшись, она скользнула вниз, так и не сдвигая ног. «Хоть этот о любви не говорит, - облегченно сказала она себе  и попросила: «Долго! Я хочу тебя долго!»

-Так и будет, - Фултон полюбовался ее растрепанными, рыжими волосами. Укладывая ее на спину, он усмехнулся: «Теперь так будет всегда, Констанца».

Марта позвонила в колокольчик: «Сдаем тетради, и не забываем о чтении на каникулах!»

В маленькой комнате Свободной Африканской Школы было чисто, по беленым стенам были развешаны листы бумаги с грамматическими правилами и таблицей умножения. Мальчики потянулись к ее деревянному столу. Маленький, курчавый парнишка грустно сказал: «У кого-то каникулы, а кому-то отцу надо в мастерской помогать».

-Всем надо работать, - хмыкнул кто-то из школьников. «Меня мальчиком  взяли, на постоялый двор. Хоть матери  помогу, а то она с нами тремя бьется, с утра до ночи шьет».

-Школьная библиотека будет открыта все лето, - улыбнулась Марта, -  вы сможете брать книги.

Она оглядела своих учеников. Собрав стопку тетрадей, девушка ласково сказала: «В сентябре встретимся, дорогие мои».

-А вы в Бостон поедете, мисс Марта? - спросил кто-то. «На лето».

-Нет, - Марта поднялась и оправила свое простое, шерстяное, прикрытое холщовым передником платье, - я в городе остаюсь, милые. Тоже  буду работать. Хороших вам каникул.

Мальчики высыпали на прибранный школьный двор. Марта подошла к окну и посмотрела им вслед. Большинство бежали по домам сами, но нескольких ждали матери. Все эти дети были белокожими. Женщины, - ухоженные, в дорогих, шелковых платьях, с кружевными зонтиками, - болтали о чем-то, стоя в воротах школы. Марта хорошо их знала. Они жили в больших квартирах на Грейт-Джордж-стрит и Парк-Роу, у них были хорошие выезды, они проводили лето на Лонг-Айленде и в Саратоге. Их содержали сенаторы штата, богатые торговцы, и промышленники.

-Ты ведь тоже  такая, - горько подумала Марта. «Любовница, которая никогда не станет женой. Как мама. И даже если я ребенка рожу, - она вздохнула, - Тедди его не признает. Дэниел же не признал Ната, хотя обещал».

Марта присела на подоконник и помахала рукой расходившимся матерям: «Если я рожу - придется уйти из школы, и в церквях меня выступать больше не пустят. Такая косность, - она поморщилась и подперла рукой подбородок.

Она вспомнила ласковый голос Тедди: «Я приеду из Лондона в начале лета. Побуду с мамой, а потом, в сентябре, когда они отправятся обратно  - мы с тобой встретимся».

-Я буду работать, - Марта поболтала ногами в воздухе. Она лежала на меховой полости, жарко горел камин, за окном был слышен шум зимнего океана - Тедди увез ее на Лонг-Айленд.

-Я тоже буду, - он наклонился и стал целовать бронзовую, стройную спину. «Питер открывает  представительство «Клюге и Кроу», я должен подготовить все необходимые документы, съездить в Олбани, в сенат штата..., Я в городе два месяца проведу, а то и больше. И хватит уже, - Тедди ласково провел рукой по нежному бедру, - куплю квартиру. Надоело на постоялых дворах деньги тратить. Если хочешь...- он замялся,  и Марта помотала головой: «Не хочу. У меня хорошая комната, с отдельным входом. Даже сад есть, правда, маленький».

Она наотрез отказывалась принимать подарки - только книги. Тедди как-то  развел руками: «Мне же хочется тебя побаловать..., Хотя бы согласись на браслет, любовь моя».

Марта села в постели. Потянувшись за сигаркой, девушка ядовито ответила: «Как-то нескромно выступать перед швеями и прачками с бриллиантовым браслетом на руке, ты не находишь? Или учить их детей. У моей матери полные шкатулки драгоценностей, твой старший брат - щедрый человек, и что? Она, цветная, владеет гостиницей, куда не допускаются цветные. Я против этого лицемерия. Сам же помнишь, что было в Париже. Там, - вздохнула Марта, - там люди без предрассудков».

-Помню, - усмехнулся Тедди. «Не надо было мне тебя оставлять одну в ресторане. Я бы этого мерзавца на дуэль вызвал».

Марта томно улыбнулась: «Французы - очень галантны».

Они сидели в Café Hardy, на бульваре де Ган. Тедди, заказав андулет с трюфелями, выбрав бордо, сказал: «Я выйду, куплю газету, сейчас вернусь».

Марта только кивнула. Отпив вина, проводив его взглядом, девушка услышала злой голос сзади: «Цветным не место в приличных заведениях. Хозяин, - с американским акцентом поинтересовался говорящий, - что это за безобразие?»

Марта обернулась и встретилась с ненавидящим взглядом изысканно одетого джентльмена. «Южанин», - поняла она, прислушавшись.

-Месье, - пожал плечами метрдотель, - во Франции другие законы, ничем не могу вам помочь. У нас все посетители равны.

-Пусть эта черная выйдет, - настаивал мужчина, - я не буду обедать с ней в одном помещении. Внезапно кафе затихло. Невысокий офицер, подойдя к столику южанина, холодно сказал: «А я, месье - не буду обедать в одной комнате с вами. Вон отсюда! – он вытолкал джентльмена  за дверь. Повернувшись к Марте, военный поклонился: «Я прошу прощения, мадемуазель. Приятного вам аппетита».

-Кто это? - тихо спросила Марта у метрдотеля, когда офицер вернулся за свой столик.

-Его сиятельство Луи Бонапарт, младший брат его величества императора, - благоговейным шепотом ответил ей француз.

Марта вздохнула, вспомнив огромную спальню в парижской гостинице, серебряную ванну, мраморный пол умывальной. Взяв тетради, девушка бодро сказала себе: «Поговори с ним. Приедет, и поговори. В конце концов, я хорошо зарабатываю статьями, а ребенок писать не помешает. Мне ведь скоро тридцать…, А мама поможет, я знаю».

Она прошла вверх по улице. Свернув направо, девушка  толкнула кованую калитку своего дома.  Под дверь был, засунут конверт. Марта распечатала его и быстро пробежала глазами записку: «Только хотела сесть за вторую книгу.  Придется отложить до осени».

Она быстро собрала саквояж. Задернув окна шторами, взяв на отгороженной кухоньке нож, девушка  поддела одну из половиц.  В тайнике лежала простая, деревянная шкатулка. Выбрав один из паспортов, Марта задумчиво сказала: «Этот на юге еще не появлялся. Мари-Анн Лавье, двадцати восьми лет,  цветная, уроженка Мартиники, проживает в Балтиморе, домашняя прислуга».

Марта достала из шкатулки пистолет. Уложив его на дно саквояжа, заперев дверь, она быстрым шагом пошла к редакции New York Evening Post.

Констанца сидела с пером в руке, вычитывая гранки своей статьи о пароходстве на Гудзоне. Она сладко потянулась и вспомнила уверенный голос Фултона: «Так теперь будет всегда».

-Он, конечно, женат, - Констанца погрызла перо, - да и я  замужем. Все равно, хватит, - она взяла сигарку, что дымилась в фарфоровой пепельнице и затянулась, - в Бостоне скажу Дэниелу, что не буду больше выполнять их так называемые «задания». У меня газета, книги, Роберт...- она почувствовала, что улыбается и сердито добавила: «И  Черному Волку  все объясню, если он до Бостона доберется».

Фултон напоминал ей Лавуазье. Он водил Констанцу в свою мастерскую, и терпеливо объяснив усовершенствования в паровой машине, усаживал ее на заваленный инструментами рабочий стол. Констанца смеялась. Обнимая его, шепча на ухо что-то нежное, она  видела перед собой Антуана. У них и руки были похожи, -  рабочие, со следами от ожогов, с длинными, сильными, ласковыми пальцами.

-На Лонг-Айленд поедем сегодня, -  Констанца, завершив правку, постучала в низкую перегородку, что отделяла ее кабинет от большого, прокуренного, пахнущего кофе, зала, где сидели репортеры и редакторы.

Констанца настаивала на том, чтобы каждый журналист выходил на улицы. «Поймите, - говорила она, - невозможно писать, сидя в четырех стенах. Вы своими глазами должны увидеть героев, только тогда читатель  поверит вам».

-Готово, - сказала она выпускающему, мистеру Мак-Налли, - это идет на первую полосу воскресного выпуска. Заголовок: «От Нью-Йорка до Олбани за сутки». И подверстайте объявление о предварительной продаже билетов, она начнется в августе.

-Там, должно быть, гарью на всю реку пахнет, миссис Констанца, - проворчал Мак-Налли, - джентльмены так не будут путешествовать. И что там - на палубе сидеть?

-Вовсе нет, - уверила его Констанца. «Мистер Фултон показывал мне каюты первого класса, в них шелковое постельное белье, при каждой  отдельная умывальная..., Поверьте, мистер Мак-Налли, к следующей весне все правительство штата, все сенаторы - будут ездить  именно так. Давайте макет, - велела она. Мак-Налли расстелил на большом столе склеенные листы бумаги.

-Пароход  сюда, - Констанца написала своим решительным, твердым почерком: «Фултон». Внизу даем их рекламу, рекламу этого нового обувщика, на Грейт-Джордж-стрит,  и рекламу «Клюге и Кроу». Видите, - она показала Мак-Налли альбом, -  с рисунками объявления смотрятся гораздо лучше. 

-А почему тут изображен парусник? - удивился Мак-Налли, глядя на изящные буквы: «Чай, кофе, специи».

-Мой дядя содержит целый флот быстроходных  клиперов, - объяснила Констанца, - они доставляют чай из Индии в рекордные сроки, он совершенно не теряет аромата. Дальше, - женщина взяла перо, - новости из Старого Света: «Неизбежный развод императора Бонапарта,  русский медведь и французский петух тайно делят Европу...»

-Они еще соглашения не подписали, миссис Констанца, - осторожно сказал Мак-Налли, - а вы уже думаете, что они будут делить Европу.

-Я знаю, - Констанца усмехнулась: «Сюда ставим карту той самой Европы, вот предполагаемые сферы влияния, - она быстро провела несколько линий пером.

-Опять Польшу делят, - вгляделся Мак-Налли.

-Такой страны уже нет и больше никогда не будет, - отмахнулась Констанца.

-Русский консул может пожаловаться, - озабоченно заметил Мак-Налли. «Еще обидится, что вы их медведями назвали».

-Пусть учится понимать шутки, - ядовито ответила Констанца. «Что мы только не писали о Бонапарте, помните, о его любовницах, а французский консул, когда мы с ним встречаемся в Вашингтоне - только улыбается и расточает мне комплименты». Она задумалась: «О разводе надо написать заметку...- Констанца  подняла голову.

-Марта! Сядь, набросай пару десяток строк о будущей невесте Наполеона. Посмотри там, - она махнула рукой, - в картотеке, кто из европейских принцесс  свободен.  Ты статью о  процессе в Мэриленде принесла?

-Конечно, - Марта поставила саквояж на стол и передала ей тетрадь.

-Прекрасно, прекрасно...- пробормотала Констанца, проглядывая текст. «Это пойдет подвалом, мистер Мак-Налли. Женщина в Балтиморе отравила мышьяком своего третьего мужа».

-А с первыми двумя что случилось? - поинтересовался выпускающий.

-Несчастный случай на охоте, - рассеянно ответила Марта, роясь в маленьких шкафчиках орехового комода, перебирая  смуглыми пальцами карточки, - и несчастный случай на рыбалке.

-Надо было ей ограничиться несчастными случаями, - пробормотал Мак-Налли, - у нее это лучше выходило.

-На четвертой, - быстро помечала Констанца, -  уголовная хроника, вашингтонские сплетни, прогноз погоды и объявления от постоялых дворов. Хоть отдельный альманах для них издавай.

-Так и надо, - Марта быстро писала, разложив перед собой карточки. «Гид по Нью-Йорку, для приезжающих».

-Я подумаю, - быстро сказал Мак-Налли и Констанца согласилась: «Я тоже».

Когда они закончили с макетом, и дверь за выпускающим закрылась, Марта сказала: «Я уезжаю, на все лето». Она протянула Констанце стопку тетрадей: «Вот  заказанные статьи, ты отредактируй, что надо. В сентябре увидимся».

Темные глаза Констанцы оглядели ее. Женщина велела: «Ты  осторожней. Матери написала?»

Марта кивнула: «Что в деревню отправилась, над книгой работать».

-Я бы тебя перекрестила, - задумчиво сказала Констанца, - но я в Бога не верю». Она прижалась белой щекой к смуглой щеке: «Осенью встретимся».

Марта вдохнула запах цитрона и уверенно ответила: «Да».

Размахивая саквояжем, девушка дошла до переправы через Гудзон, и встала в очередь под вывеской: «Паром для цветных».

 

Бостон

Экипаж въехал во двор особняка Бенджамин-Вулфов. Мораг, удерживая Теда за руку, - мальчик рвался спуститься вниз, - улыбнулась: «Вот и бабушка и дедушкой, и дядя Элайджа, и тетя Дебора!»

Капитан Кроу, - высокий, мощный, в простой, матросской куртке, загорелый, с полуседой бородой, спешился и протянул руки: «Где лучший мальчишка в Бостоне?»

-Это я! – восторженно закричал мальчик.  Тедди попросил: «Мама, отпусти меня!»

Стивен несколько раз подкинул внука в воздух, - тот визжал от счастья. Поставив Тедди на ухоженный газон,  капитан открыл дверцу экипажа.

-Бабушка, - смешливо сказал он, - выходи.

-Бабушка Мирьям! - Тед прижался головой к простому, тонкой шерсти платью. От бабушки пахло травами, у нее были веселые, синие, в тонких морщинках глаза. Тед шепнул: «У меня болело горло, но уже прошло. А ты леденцов привезла?»

-Конечно, - бабушка пощекотала его. «Из клена, как ты любишь». Мирьям посмотрела на дочь и озабоченно подумала: «Бледная какая.  Тем летом, как у нас Эстер и Натан гостили - она здоровей выглядела».

Два всадника показались  в кованых  воротах. Тед опять закричал: «Элайджа! Дебора!»

-Все здесь, все здесь, - успокоил его дядя, спрыгнув с коня. «Мы в порт заворачивали, багаж Деборы прямо туда повезли».

-Как же это будет, - вздохнула Мирьям, гладя по голове внука. «Так далеко, в Амстердаме. Хотя Иосиф и Джо люди хорошие, родственники, и мальчик у них отличный - Дебора  мне давала письма читать. Уже капитан, вместе с отцом служит. А Иосиф - генерал, кто бы мог подумать. У них дочка не побоялась в Иерусалим поехать. И  наша  не побоится».

Тед держался за большую, крепкую руку дяди и восхищенно спрашивал: «Ты меня прокатишь на боте? Ты не боишься идти через океан капитаном? Ты...»

Элайджа, - тоже высокий, как отец,  широкоплечий, с каштановыми, вьющимися волосами, с россыпью веснушек на щеках, ухмыльнулся: «Прокатим тебя. И я, и Дебора. А капитаном я идти не боюсь, я, сколько лет уже на озерах плаваю. Собаки все тебе передают привет, и кот - тоже».

-У вас котик! - ахнул Тед. «А откуда?»

Дебора, - она была в простой, темной амазонке, с падающими на плечи, пышными волосами, присела. Она поцеловала  Теда в щеку: «Сам пришел, выбрал нас и стал жить. Он рыжий, с зелеными глазами, вот приедешь на озера, и поиграешь с ним».

Багаж стали выгружать из экипажа. Мораг, сглотнув, нарочито весело сказала: «Сейчас я покажу вам комнаты, а потом будем пить чай!»

Проводив глазами мужа и Элайджу с Деборой, Мирьям привлекла к себе дочь, и тихо спросила: «Все в порядке?»

Женщина прикусила нежную губу: «Нет, нет, я никогда в жизни такого маме не скажу. Господи, какой стыд, под ее носом..., И Дебора, это она ведь меня с Натаном на тот остров возила, и забирала оттуда…, Надо сходить к той акушерке, заплатить ей, она мне поможет…, Пока Тедди не вернулся. Просто скажу, что у меня крови, вот и все».

-По Тедди соскучилась, - ответила Мораг. Мать, погладив ее по голове, нежно сказала: «Он той неделей и приезжает уже, вместе со всеми. Так много их будет - Мирьям посчитала на пальцах, - взрослых четверо, и трое детей. А что племянник Изабеллы с женой, в Лондоне остались?»

-В Лидсе, - Мораг прошла в распахнутую слугой дверь. «У них вторая дочка тем годом родилась, Диана. И Франческо там, в Лидсе, он ведь уже архитектор, Кембридж закончил. Сейчас новые корпуса для фабрики дяди Питера строит».

-И Мэри не приедет, -  Мирьям поднялась по мраморной лестнице. «Написала, что у нее какие-то дела на континенте, а Майкл за маленьким присматривает. Может, потом увидимся, хоть на первого внука своего посмотрю. У Эстер тоже - скоро будут, Хаим через три года женится».

Из малой столовой был слышен хохот Теда и веселый голос капитана Кроу: «Это старинная морская игра, называется «Пощекочи соседа».

-Еще, еще! - потребовал мальчик.

Чай был накрыт на столе орехового дерева, в комнате пахло розами. Мирьям села в отодвинутое сыном кресло: «Может, Элайджа кого-то в Старом Свете встретит. Двадцать пять лет уже мальчику, а так никто по душе ему и не пришелся. Наши девушки, в деревне, уже и замужем все. И квакер он, еще и не всякая за него пойдет».

-Покажи кинжал, - потребовал Тед у Деборы. Затаив дыхание, мальчик повертел в руках ножны с золотой фигуркой рыси.

Мирьям вспомнила, как дочь, принимая оружие, тихо спросила: «Ты уверена, мама?»

-Он по женской линии передается, - отозвалась Мирьям, - так что бери - твой по праву. Потом дочке своей отдашь, или невестке, если у тебя сыновья будут.

Они стояли в кладовой, над распахнутыми сундуками. Дебора, присев на подоконник, вынув кинжал из ножен, задумчиво спросила: «Интересно, сколько ему лет?»

-Больше двух сотен, - отозвалась Мирьям. «Ты же видела, на древе родословном, он у этой Сары-Мирьям Горовиц был, той, что в Картахене сожгли, да хранит Господь душу праведницы».

Дебора, на мгновение, побледнела, посмотрев в  изумрудный глаз рыси: «Больше такого не будет, никогда. Давид же писал - в Европе сейчас, как в Америке, у евреев есть все гражданские права. Спасибо императору Наполеону. Сейчас новый век, девятнадцатый. Хотя дядю Иосифа тоже - хотели казнить за то, что он еврей, совсем немного времени с тех пор прошло».

-Ты не бледней, - ласково сказала Мирьям, обнимая дочь. «Сваты у нас замечательные, свекровь у тебя золотая женщина. Опять же, она моряк, ты у нас тоже, - женщина поцеловала белую щеку, -  так что будете вместе под парусом ходить. Элайджа с тобой едет, на первое время - все легче. Давай, белье твое сложим».

Дебора подняла стопку сорочек и хихикнула: «Элайджа возьмет и влюбится там в еврейку».

-Может, - весело согласилась мать. «Пусть хупу там поставят,  и сюда возвращаются. Дом у нас кошерный, а я любой невестке рада буду».

-Любой? - удивленно спросила девушка. «Даже если...- она покраснела и замялась.

-Я одну цветную дочь выпестовала, и вторую, с индейской кровью, грудью выкормила, - сочно ответитла Мирьям. «Сказано же: «По образу и подобию сотворил Он их». Так что да, - женщина улыбнулась, - главное, чтобы любили они друг друга».

-Любили, - повторила Дебора. Закрыв глаза, девушка вспомнила последнее письмо жениха.

-Любовь моя, - читала она ровные строки, - летом папа будет вместе с его величеством в Тильзите, где мы заключаем мирный договор с русскими. Я в это время закончу свой докторат, я его получаю в Сорбонне. С мамой, я уверен, ты сразу подружишься, - Давид нарисовал смешную рожицу, - она у нас замечательная. Очень хорошо, что твой брат приезжает. Моя сестра, с мужем, к сожалению, не смогут выбраться со Святой Земли - на Средиземном море все еще опасно, да и мой племянник еще маленький. Я договорился о хупе - как раз после Дня Искупления, перед Суккотом, так что шалаш уже будем строить вместе, в нашем новом доме.

-Маленький дом, но уютный, - повторила Дебора: «Только он все равно - в армии будет, Давид. Но, может быть, подпишут этот договор с русскими и не будут больше воевать».

Мирьям отпила чаю и похвалила: «Замечательный. Теперь у Питера будем покупать, они отсюда в Нью-Йорк все поедут, хотят его детям показать?»

-Да, - кивнула Мораг. Заставив свой голос не дрожать, женщина добавила: «А потом  в Вашингтон, погостить у дяди Меира и тети Эстер».

Мать внимательно посмотрела на нее и ласково заметила: «Ты пока отдыхай. Папа с Элайджей завтра в порту заняты, Дебора к портнихе пойдет, а я  за Тедом присмотрю, мы с ним погуляем».

Мальчик забрался на колени к Мирьям. Прижавшись каштановой головой к ее руке, внук потребовал: «Хочу в порт, с дедушкой!»

Мораг вздохнула: «Мне завтра в больницу для бедных надо, я же в попечительском комитете. Отвезу им выручку с последнего благотворительного базара, мы его после Пасхи устраивали».

-Я с тобой схожу, - Мирьям потянулась и взяла ее руку. «А Тед, - она пощекотала мальчика, - отправится в гавань».

-Так и сделаем,  - капитан Кроу поднялся и зевнул: «Дорогие мои, мы с мамой отдохнем перед обедом, дорога долгая была».

Мораг проводила родителей глазами и тихо спросила у Деборы: «Они на рыбалку до сих пор ездят?»

Сестра только расхохоталась, показав белые, красивые зубы: «Как папа из рейса приходит - сразу туда отправляются, с ночевкой. А зимой спят до полудня».

-У нас зимой только и спать, - Элайджа погладил Теда по голове. Увидев, как тот зевает, мужчина поднялся: «Пойдем, старина, я тебя уложу, а вы, сестрички, болтайте».

Уже когда Тед спал, свернувшись в клубочек, прижавшись щекой к деревянному кораблю, Элайджа подошел к большому окну, что выходило на гавань.

- Дебора  замуж выходит, -  подумал он. «А я? Но ведь я так никого и не встретил…- он почувствовал, что краснеет и услышал голос отца. Они сидели у камина, за ставнями свистел зимний ветер. Капитан Кроу усмехнулся: «Конечно, было у меня что-то…, Даже вспоминать не хочется. Но, как твою мать увидел, так все, отрезало. Понял, что никого мне больше не надо. Так же и у тебя случится».

-Трудно, - посмотрев на огонь, признался Элайджа.

-Трудно, - согласился отец. «Однако нельзя так, милый - не по любви. И Господь нас тоже учит, что любовь всему верит, всего надеется, все переносит».

- Любовь никогда не перестает, - вздохнул Элайджа, - хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится.

-Именно так, - лазоревые глаза отца потеплели. «Как у меня и мамы вашей - на всю жизнь».

-Все еще будет, - уверенно сказал себе юноша и улыбнулся.

Мораг прошла по узкому коридору больницы, вдыхая запах сулемы, человеческого пота, страдания. Женские палаты были переполнены. Она, услышав детский плач, вопросительно посмотрела на врача.

Тот развел руками, одновременно вытирая их о грязный, холщовый фартук: «Вдовы, сами понимаете. За  детьми некому присмотреть, вот они  и сидят в палатах».

Мораг заглянула в одну из комнат - на дощатом полу копошились  двое ребятишек. Худая  женщина, что полусидела, кашляя в постели, испуганно сказала: «Простите, доктор Робинс, они совсем малыши…, А мать без памяти уже, не очнется».

-Мама, - прохныкала девочка. Мальчик, - лет шести, вытирая лицо рукавом заношенной рубашки, шикнул на нее: «Тише!»

Мирьям  улыбнулась: «Вы идите во двор, милые. Я спущусь, и мы с вами поиграем, хорошо?»

Дети тихо вышли. Мораг  стало стыдно за свое шелковое платье, за бриллианты на шее, за украшенную цветами шляпу.

-Надо потом чек выписать, - решила она. «Те деньги, что на базаре мы собрали - это на новую смотровую комнату, на лекарства. Пусть еще сделают  спальню  для детей. Им же тут плохо, рядом с больными».

Мораг подошла в тот угол, где лежала умирающая женщина. Присев на кровать, вытирая холодный пот с бледного лба,  Мирьям спросила: «Это то, что я думаю, доктор Робинс?»

Тот кивнул: «В бедных кварталах такое сплошь и рядом. Пятый случай за месяц. Ее сын нашел, она отправила детей подаяние просить, а  сама…- он не закончил. «Сообщница ее сбежала, конечно. Все же уголовное преступление. Дети теперь на улице окажутся».

Мораг посмотрела на мертвенно-бледное лицо женщины. Она была темноволосой, красивой, но сейчас закрытые глаза запали, синие губы не шевелились. Мирьям, взяв тонкое запястье, послушала пульс: «Недолго осталось. Если бы эти женщины имели доступ к простейшим средствам, доктор Робинс - такого бы не случилось».

-Продавать их - значит, потворствовать разврату, - врач сжал тонкие губы. «Как вы думаете, чем занимаются все эти так называемые акушерки? Именно таким!»

-Слава Богу, что они есть,- неожиданно гневно сказал кто-то из больных. «Лучше так, чем младенцев душить, или бросать в яму выгребную».

Робинс пробормотал себе что-то под нос и вышел.

Мирьям поднялась и кивнула дочери: «Там дети ждут».

Мальчик стоял посреди запыленного больничного двора, держа за руку плачущую сестру.

-Тебя как зовут? - Мирьям присела и погладила его по голове.

-Филип, - он поморгал глазами, сдерживая слезы. «А это  Люси, ей три года. А мне шесть. Филип Хардвик, - добавил мальчик. «Наш папа шкипером плавал, а потом ногу покалечил, и пить стал. Он умер, как Люси еще года не было. У нас бабушка есть, в Линне, - мальчик подумал, - я помню. Миссис Хардвик».

-Мы ее найдем, - ласково сказала Мирьям и велела дочери: «Подожди меня».

Вернувшись, она улыбнулась: «Вам освободили каморку, пока там поживете, а потом бабушка за вами приедет, обещаю».

Голубые глаза мальчика обеспокоенно взглянули на нее: «А что с мамой, миссис? Так много крови было, когда мы ее нашли, Люси испугалась, кричала…»

-Вы идите, - Мирьям  вздохнула, - идите, милые. Завтра я поеду в Линн и найду вашу бабушку. Хорошо? - она наклонилась и поцеловала каштановые, нечесаные кудри ребенка.

-На Теда похож, - поняла Мораг и проводила их глазами - маленьких, держащихся друг за друга.

Уже поднимаясь на Бикон-хилл, Мораг спросила у матери: «А если эта миссис Хардвик умерла уже?»

-Поедут с нами на озера, - отмахнулась Мирьям, - пристрою у кого-нибудь из квакеров, они все сирот призревают. Не по улицам же им болтаться, бедным.

-А что с той женщиной случилось, мама? - робко спросила Мораг, вдыхая спокойный, теплый запах трав, что исходил от простого платья Мирьям.

-Ребенка ждала и решила от него избавиться, - грустно ответила та. «Вдова, куда ей третий рот. Это спицами делают. Видно, акушерка ошиблась. Матку ей проткнула,  и она кровью истекла».

Мораг похолодела. «Сироты, - подумала она. «Господи, да что же я сделать хочу? Тед сиротой может остаться, без матери. Господи, помоги мне, но я не могу, не могу в этом признаться».

Они уже подходили к особняку, когда Мирьям, внезапно остановившись, обняла ее: «Ты иди, милая, приляг. На тебе лица нет».

Мораг уткнулась лицом в мягкое плечо матери: «Спасибо».

В маленькой, бедной комнатке было тихо, рассветное солнце лежало на потертых половицах, легкие занавески колыхал ветер с моря. Менева лежал, закинув смуглые руки за голову, глядя в низкий, беленый потолок.

-Вот я и увидел второй океан, -  улыбнулся он. «Канджи мне говорил, еще там, на западе - он такой же огромный. И вправду. Белые люди умеют ходить по нему под парусами, как по озерам. А мы, - он зевнул и потянулся за своей трубкой, - только на каноэ. На нем нельзя уплывать далеко».

Он вздохнул. Присев в постели, чиркнув кресалом, Менева вспомнил грохочущую, белую воду горных рек. зелень лесов, чистый, прозрачный воздух на западе.

Все принимали его за вояжера, охотника с территорий, или из Канады. У него не было никаких бумаг, но они и не понадобились - в Цинциннати Менева положил на отполированный прилавок магазина Бирнбаума замшевый, туго набитый мешочек.

Хозяин поскреб в седой бороде. Поправив кипу, Бирнбаум закрыл дверь на засов. Он долго, с лупой в руках, рассматривал и взвешивал золотой песок, а потом выдал Меневе пачку долларов и вексель на предъявителя.

-Раз вы в Бостон собрались, - смешливо заметил Бирнбаум, размешивая сахар в стакане с чаем, -  придете к мистеру Эденбергу, он мой деловой партнер. Получите деньги, незачем такую сумму через всю страну возить. И я вас могу, - он окинул Меневу пристальным взглядом, - одеть, как положено там, на востоке. У меня хорошие ткани, есть даже английские, от «Клюге и Кроу».

-Я сначала в Вашингтон, - хмыкнул Менева, стоя посреди примерочной с поднятыми руками. «В Вашингтон и Нью-Йорк».

-Передавайте привет моему родному городу, - рассмеялся Бирнбаум, вынув изо рта портновский мел. «Я почти два десятка лет, как оттуда уехал».

В Вашингтоне Менева, стоя на берегу широкой реки, смотрел на обсаженные деревьями улицы, на изящные колонны Белого дома, на толкотню людей, и вереницы экипажей. Потом был Нью-Йорк, где он впервые увидел океан и паруса кораблей - белые, будто облака в летнем небе.

Менева тогда зашел в какую-то таверну. Заказав себе имбирного пива, - он не притрагивался к спиртному, Канжди учил его, что нельзя осквернять душу краснокожего, - сев на мощеной булыжниками набережной, он закрыл глаза. Чувствуя на лице  тепло весеннего солнца, мужчина долго думал.

Он и сейчас думал - о белых. «Они мощные, - сказал себе Менева, - очень мощные. У них порох, пушки, у них знания. А у нас? У нас земля, - он почувствовал, что улыбается, - у нас цветы на склонах гор, пение ручьев и горячие озера. Луки и кони, и наше бесстрашие».

-Надо уйти, -  понял он. «Найти сестру, и увезти ее на запад. Потом Рыжая Лиса придет ко мне, я верю. Я просто буду ее ждать. Будем жить там, куда белые не доберутся, в горах, в тишине..., Растить детей. А воинам своим я так скажу - кто хочет, пусть идет со мной, кто хочет - пусть воюет с белыми. Хотя, - он выбил трубку в глиняную пепельницу, - если белых не трогать, то и они нас  не тронут. Просто не заметят».

Менева поднялся. Тщательно умывшись, он расчесал свои темные волосы.  На него здесь, на востоке, не обращали внимания, - кожа его была лишь слегка смуглой, он был хорошо, даже изысканно одет. В магазине Бирнбаума он  купил себе простой, но элегантный серебряный хронометр. Черный Волк, как и всякий индеец, считал время в переходах - они были разными в прерии, или в горах, летом, или зимой. Он просто не смог устоять перед волшебством двигающейся стрелки.

Бирнбаум продал ему учебник правописания и английской грамматики Уэбстера - в темно-синей обложке. Сначала карандаш в сильных пальцах индейца наотрез отказывался выводить буквы, но потом Менева вспомнил, что умеет не только стрелять, и стреноживать лошадей. Канджи научил его лечить раны, и даже шить одежду.

-С иголкой же я справляюсь, - пробурчал он, сидя при свече в крохотной комнате постоялого двора на окраине Цинциннати. «И с этим справлюсь».

Сейчас он уже бойко писал - некрасиво, но разборчиво.

Уже принимая свертки от Бирнбаума, Менева увидел в углу связку запыленных, растрепанных книг. «На бумагу для обертки отложил, - махнул рукой торговец. «Поройтесь, что понравится - можете бесплатно взять».

Он выбрал томик, на потрепанной обложке которого было вытиснено тусклым серебром: «Лирические баллады».

Открыв его в почтовой карете, что катилась по дороге из Цинциннати на восток, Менева изумился - он никогда еще не видел слов, которые сами складывались в песню. «Если записать то, что мне пел Канджи, - понял Черный Волк, - получится точно так же».

Он прочел:

-И все на юг, и все вперед, -

Как будто север гонит

Нас от себя, а юг влечет

И грусть в волнах хоронит...

Вот, день за днем, пошли дожди,

Туманы с холодами;

И вдруг повсюду впереди

Зазеленел пред нами

Плавучий лед - и здесь и тут,

Как драгоценный изумруд.

Он тогда заплакал - так это было красиво.  Его спутники по карете изумленно посмотрели на него. Менева, смутившись, что-то пробормотал.  Он  листал «Старого Морехода» и видел перед собой белоснежные вершины гор. Когда они с Канджи пришли в долину горячих озер, Менева, еще ребенок - тоже заплакал.

Шаман только погладил его по голове и улыбнулся: «Нет ничего стыдного в том, чтобы любоваться мощью земли, мой мальчик. Тебе тяжело будет воевать, - задумчиво добавил Канджи.

-Почему? - ребенок вскинул на него черные глаза.

Канджи приложил ладонь к смуглой груди и грустно ответил: «Сердце. Оно у тебя есть, мальчик, и когда-нибудь  ты последуешь  за ним».

-Я буду воином, как мой отец, - упрямо сжал губы ребенок.

-Будешь, - усмехнулся тогда Канджи.

Менева присел на подоконник и открыл свою тетрадь. Еще в Нью-Йорке он стал вспоминать песни Канджи и записывать их, по-английски, мучаясь над тем, чтобы они звучали так же красиво, как слова в той книге.

-Кольридж и Вордсворт, - напомнил себе Менева. «Если бы они были индейцами, они бы, наверняка, стали уважаемыми людьми - редко кто умеет  так петь».

Пока получалось нескладно, но Менева не собирался сдаваться.  Он перевернул страницу и прочел: «Мораг Бенджамин-Вулф».

Особняк было найти легко. Первый же прохожий на набережной указал ему на Бикон-Хилл и добавил: «Там не пропустите, его сразу видно».

-Как Белый дом, - зачарованно подумал Менева, рассматривая гранитные ступени, мраморный портик, подстриженные кусты и клумбы роз за кованой оградой. Рыжая Лиса сказала ему, что сестра - замужем за белым, однако ее мужа видно не было.  Менева сразу узнал ее - угольно-черные волосы были прикрыты легкой, широкополой шляпой, она была в светлом, красивом платье, только вместо сухих ягод на белой шее блестели какие-то винно-красные камни.

Менева хотел просто перебраться через ограду, вечером, и постучать в парадную дверь дома, но потом индеец  увидел гостей, - их было четверо, - и ребенка. Крупный, синеглазый мальчик в бархатном костюме,  называл Мораг «мамой».

-Племянник, - понял Менева. Мальчика звали Тед,  Индеец вернулся на постоялый двор. Ловко вырезав ножом фигурку волка из поднятой на улице дощечки, он грустно сказал: «Нет, нет, она ведь замужем, у нее сын..., Она не бросит белых, не уйдет со мной. Но хотя бы познакомиться, просто сказать, что я жив. Она меня и не помнит, наверное».

-Надо за ней проследить, - велел тогда себе Менева. «Она пойдет куда-нибудь, одна. Там я ее и встречу».

Индеец соскочил с подоконника. Спустившись вниз, мужчина  направился по еще спящим, утренним улицам на Бикон-хилл.

В доме еще было тихо. Мораг, умывшись, стоя в гардеробной, выбрала свое самое простое платье. «Мама сегодня в Линн поедет, на целый день, искать эту миссис Хардвик, - вспомнила женщина, натягивая чулки. «Папа ее на боте туда везет. Они и Теда берут, и Дебору. А Элайджа в порту, его корабль грузят сейчас. Вот и хорошо».

Она проглотила залпом чашку кофе, что принесла горничная, даже не почувствовав вкуса: «Как миссис Кроу и капитан Кроу к завтраку спустятся - передайте им, что у меня заседание попечительского комитета, в больнице. Это на целый день».

-Здесь отлежишься, - сказала ей акушерка,  принимая деньги - худая, с прикрытыми потрепанным чепцом седыми волосами. «С утра приходи, все сделаем. У меня каморка есть, там побудешь. Как кровь остановится, домой пойдешь. Не ты первая, не ты последняя».

Мораг посмотрела на грубый, деревянный стол: «У меня подруга есть, она говорила, что ее подруга, миссис Хардвик..., умерла после такого».

-Бесс Хардвик денег пожалела, - хмыкнула старуха. «Она бы и не наскребла столько, сколько я беру. Наняла  заезжую акушерку, той и след простыл. Ты не волнуйся, -  женщина увидела мертвенно-бледное лицо Мораг, - я этим тридцать лет занимаюсь».

Мораг перекрестилась и сошла по мраморной лестнице: «Теда бы увидеть. А если я сюда больше не вернусь? Нет, нет, он проснется, если я в детскую поднимусь. Все, иди, -  разозлилась она на себя.

Она проскользнула в открытую лакеем калитку и направилась вниз, к гавани. Мораг не обратила внимания на изящного молодого человека, в хорошо сшитом, темном сюртуке. Тот, вывернув из-за угла - пошел за ней.

-Куда это с утра, так рано? - недоуменно подумал Менева. Сестра шла быстро, не оглядываясь. Они оказались в бедном квартале. Вдоль пыльной улицы шныряли мальчишки-разносчики из лавок,  нараспев кричали торговцы всякой мелочевкой.

Сестра толкнула хлипкую, деревянную дверь неприметного дома. Менева, подождав, нырнул вслед за ней на узкую, заплеванную лестницу. Сверху доносились женские голоса. Он опустился на колени и приник глазом к замочной скважине.

В комнате горел очаг. Мораг, посмотрев на таз с кипящей водой, что стоял на треноге, вздрогнула. Ставни были закрыты, горели свечи. В темноте она увидела металлический блеск спиц.

-Не раздевайся, юбки только подыми - велела акушерка, - тряпки у меня есть. Выпей, - она протянула Мораг оловянный стаканчик с темной жидкостью, - лауданум. Не так больно будет. Ложись, - она кивнула на застеленный холстом стол, - привяжу тебя.

-Зачем? - робко спросила Мораг, закашлявшись, - лауданум был горьким.

-Чтобы не дергалась, - сочно ответила акушерка. «И кляп тебе дам, чтобы не кричала». Мораг взобралась на стол. Женщина стала прикручивать ее руки к доскам.

-Да что это она делает? - Менева поднялся, уже готовясь,  выбить дверь. Акушерка прислушалась: «Внучка проснулась. Сын моряк у меня, жена его от лихорадки умерла, тем годом. Девчонку их ращу. Сейчас  дам ей леденец и вернусь».

Мораг лежала, глядя в низкий потолок, шевеля губами. «Господи, - горько подумала она, - если что случится, она меня в канаву выбросит, испугается. Даже с Тедом  не попрощалась. А мама, папа, Тедди..., Господи, сжалься надо мной».

Дверь скрипнула. Она почувствовала прикосновение холодной стали к своим запястьям. «Что такое...- сонно пробормотала Мораг и увидела темноволосого, красивого человека, что склонился над ней.

-Пойдемте, - велел Менева, перерезая веревки.  Все ее тело, казалось, было налито свинцом. Мораг ощутила его крепкие руки, что поддерживали ее. Только спустившись вниз, оказавшись на улице, зажмурившись от утреннего солнца, женщина непослушными губами  спросила: «Вы кто?»

-Ваш брат, - ответил он. Темные глаза Мораг  закатились, она побледнела. Менева, успев подхватить сестру, шепнул: «Пожалуйста, не бойтесь».

Она проснулась и огляделась. Мораг лежала на простой, узкой кровати, в открытое окно доносился шум моря и скрип снастей, комната была залита светом заката.

Рядом стоял грубый табурет. Мораг посмотрела на оловянный стаканчик с чаем - под ним была записка. «Ушел за едой, пожалуйста, дождитесь меня», - прочла она неуверенно выписанные буквы. «Три ошибки, - невольно улыбнулась Мораг. Голова чуть болела. Она, приложив пальцы к виску, вспомнила: «Я ждалл на столе, там, у акушерки..., Потом он сказал: «Я ваш брат». Он меня спас…, Но ведь мама мне рассказывала - он пропал, там, на озерах, когда папа туда пришел со своим отрядом. Мама думала - его на запад увезли. Его звали Менева, как отца, - Мораг поморщилась, увидев перед собой злое, изуродованное шрамами лицо, услышав его резкий голос: «Вон отсюда!»

Ее туфли, вычищенные, стояли у кровати. Рядом со стаканом лежал простой, костяной гребень.  Мораг посмотрела на свою шляпу, что  красовалась на шкапу. Погладив искусно вырезанную фигурку волка на гребне,  она стала причесываться. Чай остыл, но был сладким и вкусным. Мораг залпом выпила стакан и поняла, что хочет есть.

В дверь осторожно постучали. Она, оправив платье, тихо сказала: «Я не сплю».

У него в руках была оловянная тарелка с нарезанным, холодным мясом.

-Возьмите, - просто сказал ей брат. «Как вы себя чувствуете? Вы заснули на улице, прямо у меня на руках».

У него было смугловатое, красивое лицо, и большие, грустные глаза в длинных ресницах. «Мы похожи, - поняла Мораг. «У меня только кожа белая, но если бы я там, в прериях жила - тоже бы загорела».

Она покраснела. Откусив от краюхи свежего хлеба, пережевывая мясо, Мораг  ответила: «Простите…, Я приняла лекарство…, снадобье».

-У нас тоже есть такие женщины, - задумчиво проговорил Менева, садясь на табурет. Он был в хорошо скроенных бриджах и сюртуке, в высоких сапогах мягкой кожи. Мораг  прислушалась: «У него и акцента почти нет».

-К ним больные ходят, - Менева подпер кулаком подбородок и озабоченно спросил: «Вы здоровы? Хотя вижу, здоровы. Вы едите с аппетитом, и у вас румянец на щеках».

-Наша бабушка, двоюродная, - внезапно сказала Мораг, - я ее помню хорошо, ее Онатарио звали - она людей лечила. Ее все озера уважали. А вы...- она замялась, - на озерах выросли?»

-Меня зовут Менева, - брат тоже покраснел. «Лакота называют меня Черным Волком. Мне такое имя дал шаман, что меня воспитывал, Канджи. Он уже умер. А вырос  я в горах, на западе».

-Прабабушка наша белая была, ее Темперанс Франклин звали, она тоже  умерла, - Мораг вздохнула. Вытерев пальцы салфеткой, женщина помолчаа. «И отец - белый. Вы его помните?»

-Он был великий вождь, тоже  Менева, - уверенно  ответил брат. «Он покинул путь белых и пошел по алой дороге, дороге индейцев. А вас..., тебя…,  белые похитили. И убили нашего отца, ограбили его».

Мораг, было, открыла рот, но потом вздохнула: «Зачем? Пусть все будет, как было. И папа здесь, это ведь он того…, Кинтейла убил. А Кинтейл маму в яме держал, она чуть разум не потеряла».

-Была война, - мягко сказала Мораг, коснувшись смуглой, сильной ладони брата. «На войне  всякое, бывает. Меня вырастили хорошие люди, там, на озерах. У нас сестра старшая есть, по отцу, она в Англии живет, замужем и сына растит. И у меня еще младшая сестра, она сейчас на свадьбу свою едет, и младший брат».

-А у него нет никого, - подумала Мораг, глядя в черные, большие глаза Меневы. «Совсем один».

-Меня тоже хороший человек растил, - он улыбнулся. « А что вы..., ты в Бостоне живешь, мне миссис Вулф сказала. Мы с ней на территориях познакомились. У нас ее Рыжая Лиса называют, - ласково прибавил Менева.

-Она скоро сюда приедет, - Мораг передала ему тарелку и велела: «Ты тоже  поешь. Я бы тебя домой пригласила, но у меня гости, муж мой скоро из Англии вернется...»

-Я понимаю, - Менева запнулся, - тебе стыдно, что я, - он показал на свой сюртук, - такой.

-Вовсе нет, - Мораг надела шляпу. «И одежда на тебе  отменная. Просто...- она замялась. Брат усмехнулся: «Я не похож на вас, да. Я подожду Рыжую Лису и уеду. А тебе, - он открыл тетрадь, - оставлю карту. Если что, ты всегда сможешь меня найти. Это в горах, за тем озером, что вы называете Великим».

Мораг смотрела за уверенными движениями его карандаша: «Нет, нет, нельзя ему говорить. Это стыд, такой стыд..., И уехать туда нельзя - как я все это Тедди объясню..., Господи, что мне делать?».

Она спрятала карту в бархатный мешочек, что висел у нее на запястье. Сунув ноги в туфли, поднявшись, женщина  обняла брата.

-Я рада, что ты жив, Менева, - шепнула Мораг и ощутила что-то у себя в руке.

-Твоему мальчику, - нежно сказал брат. «Это я вырезал».

Мораг посмотрела на фигурку волка. Незаметно стирая слезы с глаз,  она кивнула: «Спасибо. Теперь я знаю, что ты здесь, - она обвела рукой комнату, - как будешь уезжать, пришли записку. Я прибегу, попрощаемся».

Все время, пока она шла по набережной, оборачиваясь, Мораг видела открытое окно постоялого двора и брата, что махал ей рукой.

Мораг уже подходила к особняку, когда ее обогнал отличный экипаж, запряженный четверкой кровных гнедых.

-Тетя Мораг! - услышала она звонкий голос. Белокурая девушка высунулась из окошка, рядом показалась русая, мальчишеская голова. Мораг невольно улыбнулась: «Дэниел детей привез. Он говорил - в начале месяца. Тед порадуется,  Дэвид  и Тони с ним возиться будут».

Когда она зашла в ворота особняка, багаж уже был выгружен. Дети стояли рядом. Дэниел, - в роскошном, серо-синем, с жемчужными пуговицами, сюртуке, велел лакею: «Мои вещи не трогайте, я здесь не остаюсь, еду дальше. Мораг, - он склонился над ее рукой: «Выглядишь отлично, сразу видно - высыпаешься без Тедди».

Она зарделась и шурин усмехнулся: «Ты давно замужем, пора бы и не краснеть». Дэниел отвел ее в сторону: «Я во Freeman’s Arms остановлюсь, как всегда. Констанца через неделю должна тут быть. У нее  пока дела, в Нью-Йорке, Тони  она обратно отвезет. Дэвид прямо отсюда в Экзетер поедет, в конце лета».

Мораг оглянулась - мальчик держал сестру за руку и недоуменно спросила: «Он тут на все лето?»

-Не держать же его в Вашингтоне, - пожал плечами Дэниел, - там жара, москиты..., У вас климат лучше. Или Констанца его  возьмет. Договоритесь как-нибудь. Вещи его в школе. Пришли мне записку, как Тедди приедет. Ты, наверное, обед какой-то будешь устраивать?

-Буду, - вздохнула Мораг и невольно подумала: «Бедные дети. Каждое лето он их  здесь бросает. Они на озерах никогда не были, может, мама с папой их заберут? Хотя нет, пока они туда-сюда ездить будут - половина лета пройдет. Ладно, придумаем что-нибудь»

-Увидите тетю Мирьям и дядю Стивена, - Дэниел, небрежно потрепав детей по головам, сел в карету.

-Это, у которого шпага Ворона? - восторженно спросил Дэвид, но дверца уже захлопнулась и голос Дэниела приказал: «Трогаем!»

-У него, милый, - ласково ответила Мораг. «Пойдемте, вы в своих обычных комнатах. У нас гостят ваши кузены, Элайджа и Дебора, так что и с ними познакомитесь».

-Дядя Меир нам рассказывал, как их с капитаном Кроу расстреливали, на Карибах, - Тони подняла свой саквояж и отмахнулась: «Он легкий. Не грусти, Дэвид, сейчас и от капитана Кроу об этом услышишь».

-Здорово! - отозвался мальчик и они стали подниматься по гранитным ступеням.

В изящной столовой пахло лавандой, на ореховом, покрытом кружевной скатертью столе, легкий ветер с моря колебал огоньки свечей.

-Суп  у тебя  отменный, - похвалил Дэниел, вытирая губы шелковой салфеткой. «Молодец, что  взяла поваров-французов, или это ты сама готовила?»

Салли, что сидела напротив него, - в низко вырезанном шелковом платье, цвета аметистов, с бриллиантовой брошью, - нежно покраснела: «Сама, конечно. Это ведь для тебя».

-Ты у меня славная, - одобрительно  заметил Дэниел. Налив ей моэта, он засучил рукава льняной рубашки: «Фаршированная цесарка, моя любимая». Он взялся за серебряную вилку: «Месяц отпуска у меня есть, с вами его проведу. Нат отлично успевает, я проверил его французский, немецкий. Он очень продвинулся».

Салли полюбовалась его жестким, красивым лицом - сине-зеленые глаза были окружены легкими морщинками, русые волосы только чуть поседели на висках: «Дэниел, может быть, как-то устроить с колледжем для Ната? Он ведь способный мальчик, жалко будет...»

Мужчина пожал плечами и обсосал кость: «Дорогая моя, кроме Свободной Африканской школы, я тебе ничего предложить не могу. Тамошний диплом он и экстерном получит - не зря к нему учителя из Гарварда ходят». Дэниел положил себе на тарелку еще кусок птицы: «И зачем ему колледж? Он будет гостиницей управлять».

Салли только вздохнула: «Хорошо. Дэниел, - она помялась, - а если ты признаешь Ната…»

-Милая моя, - он встал. Присев на ручку ее кресла, Дэниел привлек женщину к себе: «Мы с тобой об этом говорили. У меня карьера, сама понимаешь...»

-Понимаю, - слабо отозвалась Салли. Дэниел, целуя ее куда-то за ухо, шепнул: «Хочу десерт».

-Сейчас,  крем лимонный...- она попыталась подняться, но Дэниел, устроившись на коленях, откинув ее юбки, усмехнулся: «Нет, тот, что слаще».

Салли стонала: «Я люблю тебя, люблю!», он, подняв руку, почувствовал под пальцами ее теплую грудь. Когда она сдавленно закричала, Дэниел, укладывая ее на ковер, решил: «У Констанцы заберу то кольцо, семейное, с жемчугом, и подарю его Салли. Констанца не заметит. Она и кольца-то не носит. А Салли будет приятно, почти как помолвка».

Женщина обняла его за шею. Дэниел, раздвигая ей ноги, ощущая ее сладость, облегченно выдохнул.

Мирьям разлила чай: «Все устроилось. Эта миссис Хардвик, - женщина хорошая, работящая, не пьет. У нее своя коптильня рыбная, от мужа покойного осталась. Она из больницы детей забрала, и в Линн повезла. Мы ей денег дали, немного. А ты отдохнувшей выглядишь, как твое заседание прошло?»

-Неплохо, - Мораг сидела у фортепьяно, перебирая ноты. «Дядя Дэниел детей здесь оставил, как обычно, - она развела руками, - они бедные, перекусили, и сразу спать пошли. Он карету гнал, как сумасшедший».

Мирьям только вздохнула и взяла бисквит: «Папа  отдыхает, а Дебора вещи свои в порядок приводит, все же отплывать скоро. Тед  на палубе бота заснул, бедный, как обратно шли. Давай, и мы с тобой на покой отправимся,  Элайджа, раз теперь капитаном стал, - женщина улыбнулась, - думаю, на корабле ночевать будет сегодня».

-Мамочка, - Мораг повертела в руках платок – а что с моим братом случилось, с Меневой?

-Господь только знает, милая, - мать поднялась и поцеловала ее в лоб. «Наверное, пропал там, на западе, он совсем дитя был, как и ты».

Они пожелали друг другу спокойной ночи. Мораг, провожая  мать наверх, отчаянно, подумала: «А если ей рассказать все? Она поймет, она добрая, она мне поможет..., Отправиться  на озера..., В ноябре должен ребенок родиться. Мама и папа потом сделают вид, что сироту взяли. Но это папе надо говорить…, Нет, нет,  никогда, слишком стыдно, я не смогу...»

Мораг, войдя в свою спальню, остановилась у окна. Залив был как на ладони. «Здесь они чай дяди Питера в гавань бросали, - невольно хихикнула женщина. «И папа там  был, он в дядю Дэниела стрелял. А мама тогда дядю Дэниела из воды вытащила. Вот как все повернулось». Она заметила внизу, на газоне, какой-то блеск. Выйдя на балкон, Мораг строго сказала: «Тони! Ночь на дворе, тебе спать пора».

-Мама  обычно в это время еще в редакции, - рассмеялась девушка. Она сидела, скрестив ноги. Тони была в холщовых штанах и моряцкой блузе, белокурые косы спускались на стройную спину.  Рядом, на треноге, стоял бронзовый, походный телескоп. Тони записывала что-то в тетрадь.

-И что ты там наблюдаешь? - поинтересовалась Мораг. «Звезд не видно, белая ночь».

-Венеру, тетя, - рассеянно ответила девушка. Мораг, махнув рукой, зевнув, закрыла дверь.

-Иоганн Шретер и русский ученый Михаил Ломоносов, - писала Тони, - обнаружили  на Венере атмосферу, что заставляет нас задуматься о сходстве этой планеты и нашей собственной. Кислород, который является основой существования жизни на Земле....

-Здравствуйте, - раздался сверху веселый голос.

Тони подняла голову и покраснела - он был высокий, широкоплечий, в матросской куртке и грубых сапогах. Каштановые кудри шевелил ветер. На загорелых щеках девушка  увидела россыпь веснушек.

Тони поднялась и  протянула ему руку: «Вы, наверное, капитан Кроу, младший. Мне тетя Мораг о вас говорила. Я ваша кузина, только дальняя, Антония Вулф. Дочь дяди Дэниела. Мы с вами никогда не виделись».

Она была тонкая, как мальчишка, с белокурыми, светящимися волосами, и темными, большими глазами.  Тони вдохнула запах соли и смолы. Элайджа неожиданно робко спросил: «Это ваш телескоп?».

-Мама подарила, - кивнула Тони. «Меня интересует астрономия, - она стала загибать  пальцы, - еще химия, физика, инженерное дело..., Мама сейчас в Нью-Йорке, она пишет статью о корабле, который двигается силой пара».

-Я бы хотел, - рассмеялся Элайджа, - хотел бы быть капитаном, на таком. Расскажите мне, - он все глядел  на нее. Тони, смутившись, проговорила: «Я сейчас пишу заметки, о Венере. Там есть атмосфера, это уже доказано. Хотите послушать? - она села на мраморные ступени.

-Очень, - он кивнул и опустился рядом.

-Как доказал великий французский химик, Антуан Лавуазье, - начала читать Тони, - атмосфера Земли состоит из кислорода и водорода. Таким образом, мы можем задать себе вопрос - в какой пропорции должны быть смешаны эти газы для того, чтобы поддерживать жизнь на иных планетах....

Элайджа, сняв с себя куртку, набросив ей на плечи, все смотрел на серьезное, тонкое, сосредоточенное лицо девушки.

На пристани было людно. Элайджа, указав на корабль, что стоял со свернутыми парусами, гордо улыбнулся: «Видите,  мисс Вулф,  пятимачтовый. Я никогда еще на таком большом не ходил».

Он называл ее «мисс Вулф».  Антония, несколько раз, краснея, поправляла его: «Просто Тони, капитан Кроу». Он тоже  краснел и опускал лазоревые глаза. Он играл с мальчиками, катал их на боте. Как-то раз, сидя рядом с Тони на белом песке, Элайджа тихо спросил: «Мисс Вулф, а ваш отец - он по делам уехал?»

-Нет, - отозвалась Антония, - он здесь, в Бостоне. В гостинице живет, Freeman’s Arms. У папы там, - она замялась, - еще одна семья. У  нас есть брат, единокровный, Натаниэль. Только мы его не видели никогда. Он мой ровесник, тоже тринадцать лет».

Элайджа помолчал. Мальчики визжали, брызгаясь водой.

-Это как? – наконец, спросил он и спохватился: «Мисс Вулф, простите, я не хотел…»

-Ничего, - Тони пожала острыми плечами. «Мои родители разъехались. Мама в Нью-Йорке, у нее газета, а у папы - Государственный Департамент,  он в Вашингтоне живет. А ваши родители, - она взглянула на юношу, - всегда вместе?»

Элайджа и не помнил того времени, когда они не были вместе. Они с отцом уходили в плавание,  мать стояла на причале, помахивая им рукой. Когда они возвращались, мать тоже - была на берегу, улыбающаяся. Дома пахло свежим хлебом и горячим кофе. Они садились за стол, и рассказывали матери и Деборе о новых отмелях, об осенних штормах, об островах и реках, что они видели в рейсе.

-Всегда, - улыбнулся Элайджа. «Папа только с мамой куда-то ездит, а она - с ним. Они друг друга очень любят, и я, - он помолчал, - я хочу, чтобы  и у меня так было. Когда-нибудь».

Тони пересыпала песок из руки в руку,  а потом спросила: «А почему вы оружия не носите? И ваш отец - тоже, я видела».

-Мы же квакеры, нам нельзя, - ответил Элайджа. «И вино нельзя пить. Мама с Деборой пьют. Мама сама вино делает, а мы, - он развел руками, - только чай с кофе. И воду, конечно».

Антония ухмыльнулась: «И на свадьбе у сестры пить не будете?»

Элайджа помотал каштановой головой. Потом прибежали мальчики, требуя еды, и больше они уже об этом не разговаривали.

-Позвольте, - Элайджа подал ей руку. Сзади раздался смешливый голос отца: «Хвастаешься, капитан Кроу?»

-Совсем немного, - поднял бровь Элайджа. «Что, «Гордость Лондона» пришли встречать?». Отец посмотрел на свой хронометр: «Вот и мама, и Дебора с Мораг. Мальчишки там вокруг них скачут. Да, она, кажется, уже на горизонте».

Капитан Кроу посмотрел на сына - тот стоял на носу своего корабля, что-то объясняя Тони. Дождавшись, пока жена подойдет к нему, взяв ее под руку, Стивен рассмеялся: «Элайджа  каждый вечер за телескопом проводит, и карты озер ей показывает».

-Хорошая девочка, - ласково сказала Мирьям, взглянув на белокурые косы Тони. Она тихонько вздохнула: «Тяжело это для детей. Отец и мать вместе не живут. Мораг мне рассказывала - Дэниел их сюда каждое лето отправляет, как груз какой-то. Неприкаянные они. Дэвиду всего семь, а он уже в закрытой школе будет учиться».

-Мы его будем забирать, - вмешалась Мораг. Она стояла сзади, комкая в руках перчатки, - бледная, с блестящими, чуть запавшими глазами. Дебора увела мальчиков на корабль брата, и Мораг добавила: «На Рождество, на Пасху…Дэвид и Тед дружат, им хорошо будет вместе».

-А ты что-то плохо выглядишь, дочка, - озабоченно сказал капитан Кроу. «Уже и румянца того не осталось, что был. Ты отдыхай, сейчас Тедди приедет, - он указал на белые паруса корабля, что маневрировал у входа в гавань, - встретитесь, все легче тебе будет…»

Мораг не спала. Каждую ночь, ворочаясь в своей огромной, пустой кровати, она плакала, уткнувшись в подушку. Потом, садясь, глядя на призрачную, светлую июньскую ночь за окном, женщина шептала: «Что же мне делать, что?»

-Менева меня увезет, если я его попрошу, - поняла она, обхватив колени руками. «Можно там родить. Он позаботится о ребенке, это его племянник, или племянница. Его кровь. Менева никогда не бросит маленького, я уверена. Но как? Нельзя же пропасть, без следа, Тедди будет меня искать. А если оставить записку - тем более, будет. И папа с мамой тоже».

Она тогда стерла слезы с лица. Губоко вздохнув, положив ладонь на скрытый кружевной рубашкой живот, Мораг твердо сказала: «Что-нибудь устроится, я знаю».

Элайджа оглянулся на сестру - она держала мальчиков за руки и рассказывала им о мачтах. Юноша  неслышно сказал: «Мисс Вулф, я сейчас уезжаю, в Амстердам…»

-Я знаю, капитан Кроу, - у нее были розовые, свежие губы, она улыбалась. Элайджа, собравшись с силами, выдохнул: «Я весной возвращаюсь,…Мисс Вулф, вы мне разрешите вам писать? Нечасто, конечно, - торопливо добавил он. «Я не хочу вам надоедать…»

Тони помолчала. Глядя на «Гордость Лондона», что была уже совсем рядом,  девушка тихо проговорила: «Пишите часто, капитан Кроу. Пожалуйста. Я вам оставлю наш адрес в Нью-Йорке, а если я буду в столице - мама мне перешлет письма. Часто, - повторила Тони. Элайджа весело тряхнул головой: «Хоть каждый день, мисс Вулф».

Он помог Тони взойти на трап, ее узкая, прохладная ладонь легла в его руку - большую, твердую.  Элайджа  увидел, как потеплели темные, большие глаза девушки, и счастливо улыбнулся.

«Гордость Лондона» уже подходила к причалу.

Мартин Кроу, стоял рядом с матерью, - он был невысокий, как Питер, изящный, темноволосый, с лазоревыми глазами. Мальчик недовольно обернулся и шикнул: «Хватит уже прыгать».

Юджиния высунула язык: «Не задавайся! Сиди, - дернула она за руку подружку, - пошли к нашим папам, и Тедди. Они нам все, что угодно разрешают».

Марта только усмехнулась и подтолкнула их: «Бегите».

Изабелла стояла на носу, разглядывая панораму Бостона.

-Обязательно надо съездить в Вашингтон, - тихо сказала она Джованни, -  месье л’Анфан - великий архитектор. Это первый город, что сразу строили, как столицу.

-И в Вашингтон, и в Нью-Йорк, - успокоил ее Джованни. «Хоть внуков увижу, - ласково подумал он. «У Пьетро уже двое, а Франческо еще не скоро женится, молодой мальчик».

Изабелла, будто услышав его, шепнула: «Франческо справится. Он с опытными строителями работает,  и я в Лидсе всю весну провела, вводила его в курс дела».

-Иименно, - Джованни незаметно пожал ее руку : «Поэтому сейчас я тебя никуда не отпущу, соскучился. Буду ходить за тобой, и носить твои альбомы с красками».

Питер посмотрел на пасынка - Тедди был выше его на две головы. Вглядываясь в толпу на причале, мужчина заметил: «Правильно ты сделал, что деньги в Англии оставил».

Тедди стоял, откинув голову, каштановые волосы шевелил ветер: «Даже если мы будем воевать с Англией - ничего с этими деньгами не случится. Спасибо маме, что устроила мне второй паспорт. И дяде Джону, конечно, тоже. Понятно, что здесь, -  он показал на Бикон-хилл,-  незачем кому-то об этом знать».

-Воевать, - пробормотал Питер. «Если Наполеон подпишет соглашение с русскими, мы совсем одни останемся. А если еще и вы на его сторону перейдете…»

-Не перейдем, - успокоил его Тедди. «Дэниел мне говорил - Джефферсон очень осторожный человек и не собирается отказываться от нейтралитета».

-Джефферсон не вечен, - проворчал отчим, оправляя элегантный, цвета табака, сюртук.

-В любом случае, - Тедди вытащил свой золотой хронометр: «Не соврал капитан, нагнали опоздание. И когда уже Фултон начнет строить морские пароходы, надоело зависеть от ветра! Так вот, - продолжил он, - Наполеон, если ему это будет выгодно, - разорвет мирный договор с Россией, поверьте мне. Как уже с Англией разорвал».

-Россия не сможет ему противостоять, - сердито ответил Питер. «Он ее за два месяца на колени поставит».

Тедди только ухмыльнулся: «Дядя Питер, с такими людьми, как дядя Теодор - Россия непобедима. А он там не один, их таких  целая страна».

Питер, было, открыл рот, но тут прибежали девчонки. Юджиния потребовала: «Тедди, возьми меня на руки! Я хочу посмотреть на Америку! Сиди, пусть тебя папа на руки возьмет!».

Тедди только рассмеялся и легко поднял обеих: «Глядите».

-Марта, - подумал он. «Господи, дожить бы до осени. Мама с Питером в октябре обратно отплывают. Конечно, я в Нью-Йорке с ними жить буду, на квартире нашей новой, но все равно - у меня  дела, надо в Олбани поехать. Туда  и возьму, Марту, в Олбани. На неделю, все равно школа в сентябре еще не начнется».

-Смотрите, - сказал он девчонкам, - ваша тетя Мораг. 

Тедди увидел угольно-черные волосы жены, - она стояла, держа за руку Теда, - и понял, что соскучился по сыну. «Господи, - сказал он себе горько, - теперь это на всю жизнь. Я не виноват, что люблю Марту. И Мораг я бросить не могу, это бесчестно».

Так и, держа на руках девочек, Тедди подошел к матери. Она была в дорожном рединготе темной, тонкой шерсти, мужского покроя, с бронзовыми  пуговицами, волосы - прикрыты элегантной шляпой, с пучком  перьев.

-Тедди, - недовольно сказал ему брат, - там мальчики совсем маленькие, пять лет, и семь. Как эти, - он кивнул на Юджинию и Сидонию. «Дети еще. Я что, с ними должен буду, -  Мартин вздохнул, - играть? Они меня за две недели загоняли».

-Отчего же, - Марта усмехнулась. «Там  кузина Тони, ей тринадцать лет. Очень умная девочка, она наукой интересуется. И кузен Нат, ему тоже  тринадцать…»

Тедди  побледнел и поставил девочек на палубу: «Мартин, присмотри за ними».

Он отвел мать в сторону: «Мама, но ведь…»

Марта пожала стройными плечами и холодно блеснула зелеными глазами: «Констанца от детей ничего не скрывает. Натаниэль - такой же кузен Мартину, как и Тони, как и Дэвид. Пусть познакомятся».

-Антония и Дэвид сами еще его не видели, - буркнул Тедди, - Дэниел не хочет, чтобы….

-Это не мое дело, - сладко улыбнулась мать. «Мой сын имеет право общаться, с теми, с кем хочет. Тем более с родственниками. Пусть Дэниел жалуется, этого я ему запретить не могу. Ты сам-то, - она зорко взглянула на Тедди, - видел мальчика?»

-Видел, конечно, - невольно улыбнулся Тедди. «Очень хороший, серьезный, учится отлично. Они с Мартином похожи».

-Вот и славно, - мать поманила его к себе. Тедди наклонился, и Марта поцеловала его в лоб: «Ты вот что - мы с Мирьям сегодня сами обедом займемся, и вещами тоже. Мораг тебя полгода ждала, побудь с ней и маленьким».

Тедди только прижался губами к руке матери, - пахло жасмином, - и кивнул. «Мама, - спросил он, - а ты не грустишь, что алмаз отдала?»

-Это камень, - пожала плечами Марта. «А Мишель - последний из де Лу, неужели  ты думаешь, что мне чего-то ради семьи жалко?»

-Нет, - тихо ответил Тедди. Девчонки стали дергать его за полы сюртука и кричать: «Швартуемся, швартуемся!»

Мораг подняла на руки Теда и сглотнула: «Вот и папа приехал, милый мой!»

-Папа! - радостно завизжал ребенок. Тедди, первым сойдя с трапа, раскинув руки, заключил его в объятья.

Двери, что выходили на балкон в их спальне, были раскрыты, снизу был слышен визг детей. Мораг, стоя рядом с Тедди, - он курил сигару, - попыталась улыбнуться: «Им хорошо, весело. Тони Мартину свой телескоп показывает, смотри».

Стол был накрыт на мраморной террасе. Тедди, обняв Мораг за плечи, велел: «Пойдем. Здесь моя мама, твоя мама, тетя Изабелла - ты можешь все лето хозяйством не заниматься. И за Теда не беспокойся, пока он со всеми игрушками поиграет, что я ему привез,  ему и в школу пора будет, - муж усмехнулся.

Мораг вспомнила сундуки с кашемировыми шалями, рулонами кружев и шелка, серебряный туалетный набор, шкатулку с гарнитуром из цейлонских сапфиров, флаконы с ароматической эссенцией, веера, зонтики,  записные книжки и альбомы от Asprey, золотые, дамские часы с бриллиантами, - все, что подарил ей муж, все, что лежало сейчас в кладовых, и всхлипнула: «Тедди…»

-Пойдем, пойдем…- он захлопнул двери и подтолкнул ее к кровати. «Я ведь тоже, - Тедди стал раздевать ее, - скучал, милая моя…».

Потом, лежа головой на его плече, она  расплакалась. Тедди, гладя ее черные волосы, добродушно сказал: «Все, все…, Больше не буду так надолго уезжать. Осенью мне в Нью-Йорк надо, но я к Рождеству вернусь. Иди сюда, - он перевернул ее на бок и поцеловал нежную шею: «Она меня любит, конечно. Как ее бросить, куда она пойдет? И Тед, ему нельзя без матери…».

Мораг стонала, закрыв глаза, чувствуя, как муж обнимает ее: «Его всю осень не будет. Они в Нью-Йорк уезжают, в Вашингтон…, Надо Теда с ними отправить. Или пусть его мама заберет, на озера. Никто ничего не узнает. Рожу и отнесу ребенка в больницу, там каждый день подкидышей оставляют. Буду затягиваться, никто не заметит…- она закричала, вцепившись зубами в подушку, и шепнула мужу: «Сейчас можно».

-Очень хорошо, - Тедди, тяжело дыша, откинулся на спину. Устроив ее у себя на груди, он потянулся за сигарой: «Думаю, мы в постели позавтракаем, милая».

Мораг, не поднимая лица, чувствуя горячие слезы у себя на глазах, тихо ответила: «Да».

В большой столовой было шумно. Элайджа, сидя рядом с Тони, -  Мартин устроился напротив, - подмигнул ему: «Видишь, а ты боялся. Малыши все спать пошли».  Подросток только закатил глаза: «А тебе младший брат не надоедает, Тони?»

-Нет, - она помотала головой, - Дэвид у меня хороший. Сейчас он в школу отправится, мы с ним только на каникулах будем встречаться.

-Юджиния даже на каникулах кого хочешь, загоняет, - сочно ответил ей кузен, - такой егозы еще свет не видел. Он понизил голос и кивнул в сторону противоположного конца стола: «А твой отец - министр иностранных дел?».

-Помощник госсекретаря, - почему-то вздохнула Тони. «А в следующей администрации, при Мэдисоне - будет вице-президентом, наверное. А потом…- она не закончила и поймала взгляд матери. Констанца была в роскошном, отделанном брюссельским кружевом платье, цвета слоновой кости, рыжие волосы, украшенные серебряным гребнем - рассыпаны по плечам.

-А пальцы  все равно в чернилах, - отчего-то хихикнула Тони. Мать приехала спокойная, с томным румянцем на щеках, с нежным блеском в темных, больших глазах.  Перед большим обедом Тони зашла к ней в спальню. Мать, уже одетая, стояла у стола, перебирая драгоценности в своей шкатулке.

-Что такое? - недоуменно спросила Тони. Мать обернулась и нахмурила лоб: «Ты не видела…». Она оборвала себя и покачала головой: «Нет, ничего». Констанца осмотрела шелковое, цвета палых листьев, платье Тони: «Очень хорошо. Как тебе бабушка и дедушка?»

Тони только восторженно ахнула. Дед говорил ей о России, Индии, Китае и Южной Америке, бабушка Изабелла, - Тони все никак не могла поверить в то, что эта легкая, невысокая, еще совсем молодая женщина, - ей бабушка, хоть и неродная, - бабушка Изабелла рассказывала о Марокко, и рисовала - быстро, мгновенно,  прищурив серо-зеленые глаза. Рисовала так, что Тони только открывала рот и восхищалась.

Они с Дэвидом все время проводили с гостями. Мужчины сидели на террасе, покуривая. Капитан Кроу, как-то раз, выбив свою трубку, смешливо сказал: «Мы с Питером кузены, а живем теперь по разные стороны океана. И Дебора в Амстердам отправится. Однако же все равно, мы семья».

-Семья, - повторила Тони, глядя на бабушку Марту. Она была маленькая, изящная, с бронзовыми, даже не подернутыми сединой волосами. Она тоже, как мама, - курила тонкие сигарки, и пахло от нее,-  сладко, волнующе - жасмином.

Мартин Кроу рассказал ей, что его мать знала Лавуазье и Робеспьера, что ее хотели казнить, во время французской революции, и что в Бретани ее называли Волчицей.

-Почему? - спросила Тони и вспомнила: «Мама с папой тоже во Франции поженились, мама мне говорила. Она там жила, писала книгу о революции».

-Она партизанским отрядом командовала, в Вандее, - небрежно ответил Мартин, и Тони изумилась. Он рассмеялся: «И сестра моя старшая, Элиза - там была, задания повстанцев выполняла».

-А почему она не приехала? - спросила Тони. «Она ведь маркиза, я помню».

-Де Монтреваль, - кивнул мальчик. «Мой племянник, Жан, еще маленький, а муж Элизы, Жюль, он военный, майор.  Ему отпуск не дали, раз сейчас Наполеон с  русскими договор заключает. После этого опять может война начаться».

-Мама, -  спросила Тони, помогая ей застегнуть жемчуга на белой шее, - а ты, когда во Франции жила, - знала месье Лавуазье? Он ведь был великий ученый, почему его казнили?

Мать помолчала: «Знала, милая. А казнили, - она потянулась за эссенцией цитрона и провела серебряной пробкой по шее, - потому что Францией в то время правила банда мерзавцев, вот и все. Робеспьер, Марат…- она поморщилась. Тони, вдыхая горький аромат, поинтересовалась: «А их ты тоже знала?».

-Видела, - мать поднялась и поцеловала ее в лоб. «Беги, милая, я покурю и спущусь»

-Сюда никто не заходил, -  Констанца  в который раз перебирала драгоценности. «Только Изабелла, я ей свои платья показывала,  и…». Она вспомнила, как после чая, поднимаясь наверх, услышала скрип двери. Муж стоял в коридоре, рассматривая китайские вазы.

-А, - повернулся он, держа руку в кармане сюртука, - я думал, ты здесь.

-Ты меня только что внизу видел, - пожала плечами Констанца. Дэниел что-то пробормотал и пошел к лестнице.

-Это он, - Констанца затянулась сигаркой. «Нет, но какой мерзавец…Я бы сама это кольцо ему отдала, если бы он попросил. Ладно, он сегодня здесь ночует, согласно правилам приличия, - женщина усмехнулась, - после обеда ему все и скажу».

Она потушила сигарку и сошла вниз, высоко неся рыжеволосую голову.

Уже после обеда, сидя с отцом на террасе, глядя на то, как Изабелла, устроившись с альбомом на ступенях, быстро рисует детей, Констанца тихо сказала: «Когда приедете в Нью-Йорк, папа, я тебя с мистером Фултоном познакомлю. Он великий инженер».

Она закрыла глаза и вспомнила ласковый голос Роберта: «Я прочитал первые три главы, и не мог оторваться, счастье мое. Но то, что ты пишешь о воздушном сообщении - это несбыточные мечты».

-Почему? - Констанца сладко потянулась и положила голову на его крепкое плечо. «В следующем веке, Роберт, от Нью-Йорка до Лондона можно будет добраться за сутки, обещаю. Жаль только, что мы этого уже не увидим».

Он помолчал: «Конни…». Женщина  вздрогнула: «Антуан меня так называл».

-Конни, - повторил Фултон, гладя ее по голове, - обещай мне, что больше не будешь ездить на территории. Это ведь опасно, там индейцы…

Констанца приподнялась на локте и рассмеялась: «Ты не поверишь, Роберт, но индейцы - тоже люди. У меня там есть друзья, меня там, - она подышала ему в ухо, - Рыжей Лисой называют».

-Ты на нее похожа, - одобрительно заметил Фултон, зарывшись лицом в ее волосы. «Но все равно, - он стал целовать ее шею, - будь осторожней».

Констанца искоса посмотрела на отца и вздохнула: «Седой уже. А Сиди семь лет всего. Господи, только бы он ее вырастил, я в пятнадцать из дома сбежала, так повзрослеть торопилась».

Джованни долго молчал. Потом он ласково проговорил: «Вижу, ты счастлива, дочка. Это и хорошо. А насчет Тони, - внучка, сидя на ступенях с Мартином, Элайджей и Деборой, -  о чем-то с ними болтала, - насчет Тони, - когда ты ей скажешь?»

- Когда ей восемнадцать будет, - отозвалась Констанца. «Тогда же она вступит в права владения - трастовым фонтом, квартирой, имением…, И акции я ей  оставила - у меня доля в пароходстве на Гудзоне, в ткацких мануфактурах…- она положила руку на сильные пальцы отца: «А если что - у адвокатов аффидавит лежит, и письмо для Тони. Она все узнает».

-Никаких - что, - сварливо отозвался Джованни и помахал рукой Питеру с Мартой, что шли по лужайке: «Как погуляли?».

-Отлично, - женщина опустилась в кресло, развязывая ленты шляпы. «Показывала Питеру, где Горовицы жили, где миссис Франклин, где Дэниел свою первую контору открыл…»

-Над таверной, - Питер усмехнулся, наливая себе чай. «А теперь Тедди - самый высокооплачиваемый адвокат Массачусетса. До сорока, как Дэниел говорит - будет в местном Верховном Суде».

-Почта вечерняя пришла, - Марта перебрала тонкими пальцами конверты и протянула один Констанце. «Корреспондент твой, что ли? - улыбнулась женщина. «Почерк совсем неумелый».

Констанца распечатала грубый конверт: «Рыжая Лиса, я в Бостоне. С Мораг я увиделся, теперь жду тебя. Постоялый двор Уильямса, в порту. Менева».

-Нет, - Констанца покачала головой и сложила письмо. «Это друг, тетя Марта».

Она сидела у зеркала, протирая лицо настоем ромашки, в шелковом, отделанном кружевами халате. Ручка двери, что разделяла их с Дэниелом спальни, задергалась. Констанца услышала голос Дэниела: «Открой».

-Они с Тедди после обеда долго в библиотеке курили, - вспомнила Констанца. «Если Дэниел станет вице-президентом - Тедди не миновать Вашингтона. Верховный Суд Соединенных Штатов, - она  улыбнулась. «И даже если не станет - Мэдисон к Дэниелу прислушивается, будет следовать его рекомендациям».

-Открой, - повторил муж.

Констанца отперла и встала на пороге. Он был в бархатном халате Тедди, от него пахло виски и немного - хорошим табаком. «Нам надо поговорить, - сказал Дэниел. Констанца согласилась: «Надо».

Дэниел присел на кровать: «У нее отличная фигура для четвертого десятка. Почти шесть футов ростом, Джованни мне говорил, мать ее тоже высокая была».

-Как репортаж о пароходе Фултона? - спросил он. Констанца помолчала и прикурила от свечи: «Вышел. А почему ты спрашиваешь?»

Дэниел поиграл тяжелым, золотым масонским кольцом на длинном мизинце. «Видишь ли, - он поднялся и прошелся по персидскому ковру, - мы обеспокоены тем, что Фултон работал на англичан, на французов…, В общем, у него много знакомств».

-У тебя  тоже, - съязвила Констанца. «Разумеется, много, он ученый, гражданин мира…»

Дэниел раздвинул шелковые гардины и посмотрел на белесое, северное небо, на тихую гавань Бостона. Снизу, с лужайки, доносился веселый голос капитана Кроу: «Британцы поставили меня и дядю Меира на доску…»

-Как в романах! - ахнула Тони. Дэниел поморщился: «Что Мирьям в нем нашла? Грубый медведь, ни образования, ни элегантности…, Одна шпага за душой и то семейная. И сыночек у него такой же - бревна по озеру Эри возит».

Он повернулся к жене: «Нам надо, чтобы ты вошла в доверие к Фултону. Ты понимаешь, о чем я. Посмотрела, кто там, рядом с ним отирается, почитала бы его переписку».

-Нет, - Констанца допила кофе. «Я этого делать не буду, Дэниел, и вообще - оставьте меня в покое. Я журналист и писатель, не втягивайте меня в ваши, - она поискала слово, - предприятия».

Дэниел помолчал и угрожающе спросил: «Ты, кажется, забыла,  с кем разговариваешь?»

Констанца взяла серебряный гребень. В комнате запахло цитроном. Она недоуменно ответила: «С заместителем госсекретаря, или я что-то пропустила? Передо мной президент, а я теперь Первая Леди?»

Дэниел едва сдержался, чтобы не вырвать гребень у нее из рук. «Ты не помнишь о  том, Констанца, - почти ласково сказал он,  - что все твое имущество, твоя квартира, твое имение - принадлежат мне, по праву твоего мужа. Ты же не хочешь остаться на улице?»

Констанца пожала стройными плечами и стала заплетать косы. «Вынуждена тебя разочаровать, - ответила она, - покойный мистер Гамильтон подарил их моему отцу». Констанца вышла на балкон: «Видишь, тому высокому, седому человеку, что сейчас с дядей Питером разговаривает?»

-Прекращай эти игры! - Дэниел грохнул кулаком по столу, серебряная чашка покатилась вниз и упала на ковер. «Какого черта Гамильтон стал бы что-то дарить твоему отцу?».

-Восхищался его математическим гением, должно быть, - небрежно заметила Констанца. «Мой папа все-таки профессор Кембриджа, и член трех академий наук. Все необходимые документы лежат у моих адвокатов, в Нью-Йорке, так что…- она развела руками. Дэниел прошипел: «Ты лишишься газеты, мы сделаем…»

Констанца вошла в комнату и презрительно поглядела на него: «Ты не был в Париже во время якобинской диктатуры, а я - была. Ты знаешь, почему Робеспьер ничего не осмелился сделать с тетей Тео, хотя он мог сотню раз послать ее на эшафот? Не потому, что он был в нее влюблен. Такие, как Робеспьер,  не умеют любить. Нет, потому, что он знал, - Констанца затянулась сигаркой, - этого парижане ему не простят. Так вот, дорогой муж, я уйду из газеты - только сначала я напечатаю десять тысяч листков экстренного выпуска. На каждом углу Нью-Йорка будет красоваться передовица: «Времена Инквизиции вернулись. Джефферсон и Вулф задушили свободную прессу».

Она потушила сигарку: «Вряд ли это придется по душе президенту. Если ты сейчас будешь мне угрожать разводом, - Констанца уложила косы вокруг головы, - то это просто  угрозы. Американцы не выберут разведенного вице-президента, у нас страна семейных ценностей».

Дэниел угрюмо молчал. Констанца достала из своего саквояжа стопку тетрадей и хлопнула ими об стол: «А вот я  могу подать на развод, я государственных должностей не занимаю. Я бы так и сделала, если бы я была уверена в том, что ты женишься на Салли. И, кстати, можно было не воровать мое кольцо, - я бы его отдала, если бы ты попросил».

Мужчина покраснел и поднялся: «Это кольцо моей семьи, я просто…»

-Забрал подарок, - помогла ему Констанца.  «Салли никогда не станет твоей женой, - она присела к туалетному столику, и стала точить карандаш. «Так что развод тебе не нужен, дорогой муж. Спокойной ночи, - она указала на дверь.

У себя  в комнате Дэниел бросился на кровать: «Вот же сучка! Ладно, я от нее и без развода избавлюсь. Будет даже трогательно - вдовец,  с детьми, в трауре, сам воспитывает сына, и дочь…Констанца бы хорошо о таком написала, она умеет выжать слезу из читателя. Хватит, - велел себе Дэниел. «Надо пустить  за ней слежку, найти ее уязвимое место..., Она же не Марта - та, из стали выкована, а эта - нет. Так и сделаю, - решил Дэниел. Зевнув, налив себе шампанского, он  сел за бумаги.

Салли подняла руку. Полюбовавшись темной жемчужиной, женщина всхлипнула: «Дэниел…». Они лежали в постели, на ореховом столике стоял серебряный поднос с завтраком. Было тихое, воскресное утро, гостиница еще спала.

Он погладил кожу цвета карамели, приоткрытую нежным, цвета сливок, кружевом рубашки. «Это семейное кольцо, от матери моей, покойной. Я еще его никому не дарил, - тонкие губы  улыбнулись, -  только, - Дэниел помолчал, - тебе. Считай это помолвкой, мое счастье».

-Он выйдет в отставку и женится на мне, - твердо сказала себе Салли, обнимая Дэниела, вдыхая запах сандала. «Мэдисон станет президентом, а потом Дэниел выйдет в отставку. Все будет хорошо». Дэниел запустил руки в ее растрепанные, кудрявые волосы: «Поработай ртом, моя прелесть». Он откинулся на спину.

-Мирьям всего на два года старше, - он погладил женщину по голове, - а у нее морщины, седина…, А ведь ей нет  пятидесяти. И грудь  обвисла, даже в платье видно. У Марты  и вовсе груди нет, плоская, как доска. Хотя сохранилась она хорошо, повезло Питеру. Но я так не люблю. У женщины должна быть фигура. Констанца, когда носила, - Дэниел  усмехнулся, - такое мне по душе. Надо потом жениться на молоденькой. Я бы Дебору соблазнил, но не под носом, же у ее отца и брата. У этих медведей кулаки с мою голову».

-Иди сюда, - он потянул Салли к себе и поставил на четвереньки. «Мораг, - думал Дэниел, наклоняясь, целуя бронзовые лопатки, - подурнела что-то. Лицо бледное и круги под глазами. Или это ее Тедди так загонял, с тех пор, как приехал?». Он опустил голову женщины в подушки: «Не двигайся».

 -А Изабелла, - Дэниел услышал сдавленный стон и нежно сказал: «Я медленно», - Изабелла, как и тогда, только на этого старика и смотрит. Шестой десяток ему. Очень себе на уме мой тесть. Математик, одно слово. Под его комбинацию с недвижимостью и не подкопаешься.

Он прижал женщину к себе поближе. Тяжело дыша, Дэниел улыбнулся - Салли кусала губы: «Я люблю тебя, так люблю».

Салли устроилась у него на плече и Дэниел зевнул: «Еще поспим. Нат с утра на кухне занят, раз он теперь у поваров учится. А потом сходим к морю, погуляем».

-Конечно, - пробормотала женщина. Они заснули, держась за руки.

Мартин остановился перед коваными воротами гостиницы и присвистнул, глядя на особняк: «Вот это да!». Он обернулся к Тони и Дэвиду, что шли по обсаженной платанами дороге. Солнце вставало над морем, пахло солью и свежим ветром.

-Freeman’s Arms, - сказал Мартин, засунув руки в карманы своей простой, но хорошо скроенной, суконной куртки.

-А нас ругать не будут? - озабоченно спросил Дэвид, держась за руку сестры. «Мы ведь из дома сбежали».

Мартин закатил синие глаза. «Не сбежали, - назидательно ответил он, - а пошли любоваться красотами Бостона. Ты же слышал вчера, за чаем, - он стал загибать пальцы, - я спросил разрешения у папы, у мамы, и даже у Тедди». Подросток ухмыльнулся: «На всякий случай. И все, - он поднял бровь, - все сказали «да».

Тони вздохнула и подергала кончик белокурой косы. Она была в темно-синей, короткой, по щиколотку юбке, и льняной, простого покроя блузе.

Дэвид восхищенно посмотрел на четырехэтажное, изящное здание, на портик с колоннами, на ухоженный, зеленеющий сад с фонтанами.

-Еще спят все, - Мартин, прислушавшись,  велел: «Пошли, на заднем дворе работа  кипит».

Они пробрались вдоль ограды, и Тони робко поинтересовалась: «А если спросят, кто мы такие?»

Мартин уверенно ответил: «Я с папой всю Англию объездил, бывал и на мануфактурах наших, в Лидсе, и на шахтах - в Уэльсе и Корнуолле. Мы всегда на постоялых дворах останавливаемся. Там люди так заняты, что им до нас дела не будет, поверьте».

-Тетя Салли, наверное, очень богатая, - Дэвид все смотрел на здание. «Такое большое. Бабушка Марта мне рассказывала. Она продала свое ожерелье, чтобы помочь тете Салли и ее мужу покойному постоялый двор купить».

-Это уже не постоялый двор, - дети разглядывали вереницу фермерских телег, что тянулись в задние ворота. «Это, - добавил Мартин, - такая гостиница, каких и в Лондоне еще поискать».

Из конюшен доносилось ржание лошадей, фермеры сгружали холщовые мешки с овощами, квохтали куры. Они увидели на черном крыльце высокого, темноволосого, изящного мальчика в холщовых штанах и таком же переднике. Он скрылся за дверью, неся решето с яйцами.

-Mettez-les ici, et maintenant nous faisons la mousse de saumon, - услышали они властный голос.  Мартин вздохнул: «Может, и нам перепадет, а то мы голодными ушли. Только надо подождать. Видите, он на кухне помогает. Я тоже – он посмотрел на свои руки, - мальчиком у папы в конторе работал. Это у меня первые каникулы, когда папа меня на склады не посылает, - Мартин рассмеялся.

Тони присела на камень у дороги и тоже улыбнулась. «Мама нас возила на ткацкие мануфактуры, показывала, как сталь льют. Только в шахте мы не были. У нас, в Америке, их нет пока».

-Будут, - уверенно заметил Дэвид: «А ты,  Мартин, в шахту спускался?»

-Меня Майкл брал, - кивнул подросток, - мой брат старший. И на самоходной тележке я катался, по рельсам. И на воздушном шаре поднимался.

-Это все делали, - отмахнулась Тони. Девочка  лукаво усмехнулась: «Когда поедем в Нью-Йорк, там нас ждет сюрприз. Только я не могу говорить - какой, вдруг этого и не случится».

-Секреты, - недовольно пробурчал Мартин и оживился: «Смотрите, дверь кухонную открыли. Выходит кто-то».

Невысокий, крепкий человек в испачканном мукой переднике появился на пороге: «A mon retour, nous allons couvrir le petit déjeuner».

--Eh bien, monsieur François - донесся до них мальчишеский голос.

-Вот сейчас, - Мартин проследил глазами за поваром, что пошел к пристройке для слуг. Подросток дернул Тони за руку: «Пошли!»

Нат, наклонившись над очагом, медленно помешивал томившийся на водяной бане голландский соус. На кухне было еще пусто. В  столовой, рядом, три длинных стола для слуг, каждый на два десятка человек, блестели простыми, фаянсовыми тарелками.

Подросток посмотрел на сланцевую доску: «Бекон, яйца, каша, блины, кофе. Теперь пятнадцать завтраков в постель. Остальное накрыть в гостевой столовой с десяти утра. Это еще три часа, можно не торопиться».

Он взглянул на густой, желтоватый соус. Опустив туда деревянную ложку, Нат кивнул: «В самый раз. Месье Франсуа меня больше не заставляет блины печь, каждое утро по двести штук, - подросток усмехнулся. Сняв  соус, перенеся его на другой очаг, со слабым огнем, Нат вздохнул.

Отец приезжал несколько раз в год. Нат знал, что у него можно попросить почти все - любую книгу, деньги, пони, новую одежду. Как-то раз, мальчик  замялся - они сидели с отцом в гостиной, Дэниел проверял его французское сочинение: «Папа, помнишь, когда мы в Париж ездили, я там ходил в коллеж. Там были цветные мальчики, даже смуглее меня - с Мартиники, с Реюньона…, И никто внимания не обращал».

-Ты можешь ходить в Свободную Африканскую Школу, - удивился отец.

-Я и хожу, папа, - Нат помолчал. «И за учителей тебе спасибо большое. Но вот университет…»

Красивое лицо отца замкнулось: «Университет тебе ни к чему. Тебе надо будет заниматься гостиницей, для этого дипломы не нужны».

Нат погрыз перо и промолчал.

-Незаконнорожденный, - он почувствовал, что краснеет. «Я  незаконнорожденный. Во Франции никто и не знал об этом, а здесь…».  Нат смахнул слезы, что наворачивались на глаза, и сердито велел себе: «Хватит».

Дверь скрипнула. Нат, не поднимая головы от соуса, сказал: «Tout est prêt. Qui va faire cuire les oeufs».

-Très bien, et nous voulons avoir, - раздался с порога смешливый, мальчишеский голос. Изящный, ниже его подросток, протянул крепкую руку: «Мартин Кроу, твой кузен, из Лондона. Это Тони и Дэвид, сестра твоя, и брат. Дай нам поесть, что ли».

Они сидели за кухонным столом. Нат, оглянувшись, понизил голос: «У нас полчаса, не больше. Сейчас месье Франсуа вернется, он не терпит посторонних. Он был главным поваром герцога де Брольи,  а как тот умер - в Америку приехал. Он очень строгий, - Нат покачал головой и спохватился: «Вы ешьте».

Мусс из лосося, - подумала Тони, - был похож на нежные, розовые облака. «И хлеб ты сам пек? - удивленно спросила девочка.  «Он ведь свежий совсем».

-В пять утра  поднялся, - ухмыльнулся Нат. Он посмотрел на брата и сестру: «Марта  мне рассказывала. Это дети тети Констанцы. Господи, хорошо, что мама с папой поздно встают. Папа бы такого не потерпел, конечно».

-Как здорово, что вы пришли, - вдруг сказал Нат.

-Ты нам расскажи, - потребовала Тони, намазывая на хлеб свежее, блестящее янтарем масло, - расскажи о себе. Я тебе наш адрес оставлю, в Нью-Йорке, ты сможешь писать.

-И мне, - попросил маленький Дэвид, - мне пиши, в Экзетер. Я на каникулы сюда буду приезжать, к дяде Тедди и тете Мораг. Мы с тобой увидимся еще, обязательно.

Нат говорил, а Тони гневно раздула ноздри: «Какая косность! Почему он не может пойти в школу, в тот же Экзетер, в университет…»

-Это все чушь, - спокойно прервал Мартин Ната, размешивая сахар в чашке с кофе. «Со мной в Итоне учится мальчик, он сын низама Хайдарабада, это наше вассальное государство в Индии. У него кожа в сто раз смуглее, чем у тебя. Я думаю, ты спокойно сможешь поехать в университет, в Англию, или во Францию».

-Французский  язык у меня, как родной, - смущенно пробормотал Нат. «Только вот деньги..., Это же дорого».

-Придумаем что-нибудь, - решительно сказала Тони. «Придумаем, обещаю. Мне очень нравится, как твоя сестра старшая пишет. Мама говорит, она очень талантливый журналист».

-Мне тоже, - улыбнулся Нат и прислушался: «Месье Франсуа возвращается. Я вас через главный вход выведу, за конторкой еще нет никого. Возьмите, - он сунул им завернутые в салфетку булочки, - это круассаны, их в Бостоне только у нас пекут».

Он посмотрел на белокурые косы Тони, на русую голову Дэвида и улыбнулся: «Брат и сестра. Как хорошо. Маме не буду говорить, не хочется ее расстраивать, а папе тем более. Просто будем знать, что мы есть друг у друга».

Они простились у ворот гостиницы. Тони, оборачиваясь, видела, как Нат машет им рукой. «Отличный у вас брат, - одобрительно сказал Мартин: «Дэвид, дай-ка мне этот самый круассан».

-Один остался, - облизываясь, пробормотал ребенок. Они с Тони, вдыхая ветер с моря, любуясь черепичными крышами Бикон-Хилла, что лежал на той стороне гавани, расхохотались.

Мораг подошла к окну спальни и посмотрела на газон. Взрослые, сидя на мраморной террасе, пили чай.

-Элайджа с Деборой послезавтра отплывают, - женщина комкала в руках кружевной платок. «Мама с папой после этого уезжают, на озера. Господи, как  с мамой поговорить, чтобы она Теда взяла, до осени? Или в Нью-Йорк его отправить? Но это тетю Марту просить надо..., Не знаю, я ничего не знаю…- Мораг прошла в свою гардеробную. Схватившись за дверь, она пошатнулась.

-Сейчас и корсеты не носят, - поняла она, - платья все свободные. Как же я затягиваться буду? Надо новые наряды  сшить…- женщина поднесла руку ко лбу. Голова кружилась, на коже выступил холодный пот. Мораг почувствовала, как у нее подкашиваются ноги. Она даже не успела позвать на помощь. Комната погрузилась во тьму. Женщина, упав на персидский ковер, потеряла сознание.

-Пики козыри, - капитан Кроу стал тасовать колоду. 

-А что Мэри на континенте делает? - поинтересовался он.

Они сидели за столом втроем. Тедди был в конторе, Констанца повезла Питера, Джованни и Изабеллу на  бостонские текстильные мануфактуры.  Мирьям отпила чая и посмотрела на паруса кораблей в гавани. 

-Послезавтра, - вздохнула она. «Господи, увижу ли еще свою девочку? Там семья хорошая, она счастлива будет. А Элайджа с нами останется, невестку приведет…, Они с сестрой решили перед отъездом на боте всех детей покатать. Славные дочери у Марты с Изабеллой, подружились они с нашими мальчиками. И Мартин с Тони - тоже».

Марта  хмыкнула: «Как ты понимаешь, она нам о таких вещах не рассказывает. Но к августу уже вернется. Майкл с маленьким в Лидс поехал, там Рэйчел со своими девочками - все веселее будет. У Рэйчел и Пьетро уже два десятка детей в приюте, мы им помогаем, конечно, - Марта улыбнулась, - однако они и сами, хорошо справляются».

Она подняла голову и озабоченно заметила: «Что там Мораг? Хотела шали принести, ветер прохладный, и пропала. Пойду, посмотрю».

Мирьям проводила глазами ее тонкую спину, прямые плечи, - Марта была в домашнем, темно-зеленом, шелковом платье, бронзовые волосы стянуты в небрежный узел. Вздохнув, найдя руку мужа, женщина пожаловалась: «За Мэри беспокоюсь. У нее ведь ребенок…Мало ли, Стивен, вдруг это опасно».

-Наверняка нет, - уверенно ответил капитан Кроу, набивая трубку. «Это просто дипломатическое поручение, она ведь курьер. И потом, у нее титул, неприкосновенность. Не волнуйся, - он поцеловал теплую, загорелую, в мелких веснушках, щеку.

Мирьям,  оглядевшись, села к нему на колени. «Ты такая же легкая, - смешливо шепнул ей муж. «Вернемся с тобой на озера, зима начнется, и будет у нас медовый месяц, даже несколько. Раз дети разъехались».

Стивен прижал ее к себе - пахло травами, и чем-то сладким. Он вспомнил: «Печенье с утра пекла, с Мартой и Деборой. Детям  дать, на пикник».

-А вообще, - он покачал жену, - закончат в Европе воевать, и мы с тобой туда выберемся, обещаю. Дебору навестим, Мэри….- Мирьям положила голову ему на плечо: «Интересно, от кого у нас третий внук появится?  Ставлю на Дебору».

Капитан расхохотался и чиркнул кресалом: «Элайджа в меня, дорогая, он еще не скоро женится. Но,- Стивен поднял палец, - на той, кого полюбит так, как я - тебя».

Мирьям обняла его. Они просто посидели, глядя на залив, держась за руки, молча. Они и на озерах часто уходили на берег, разжигая костер. Устроившись рядом, они смотрели на бесконечную, водную гладь. «Четверть века мы вместе, - Мирьям  чувствовала рядом тепло мужа. «Господи, дай ты нам состариться, увидеть, как внуки растут…»

-Мирьям, - раздался спокойный голос Марты сверху, с балкона. «Поднимись, пожалуйста. Мораг помощь нужна, она шаль не может выбрать».

Женщина усмехнулась и погладила мужа по щеке: «Я сейчас».

Марта зашла в спальню и недоуменно позвала: «Мораг!». Она оглядела комнату - на туалетном столике, в фарфоровой вазе, стояли розы, немного пахло сандалом. Дверь в гардеробную была полуоткрыта.

-Мораг! - ахнула Марта. Встав на колени, она приложила пальцы к белому, тонкому запястью женщины. Марта пошлепала невестку по щекам.  Мораг, застонав, неразборчиво что-то пробормотала. Марта, взяв ее за талию, усадила на кушетку. Она наклонилась и потрясла женщину за плечи: «Мораг!».

Темные глаза приоткрылись и Мораг покраснела: «Тетя Марта! Что такое?»

-Ты упала, - ласково сказала Марта, взяв серебряный кувшин, наливая воды. «Что случилось? - она  подала ей стакан. Мораг, жадно выпила: «Просто голова закружилась, тетя, ничего страшного».

-А крови у тебя, когда были? - Марта улыбнулась и вдруг отпрянула - алые губы Мораг искривились. Лицо женщины исказилось. Она, уронив голову в ладони, выдохнула: «Четыре месяца назад..., Я хотела…Я травы пила, я даже к акушерке ходила, чтобы…». Мораг не закончила. Вытерев глаза, она сглотнула: «Я все понимаю. Я попрощаюсь с Тедом, когда он вернется, и уеду. Тедди я оставлю записку, чтобы он подавал на развод. Я виновата, тетя Марта».

Женщина поднялась. Марта жестко сказала: «Сядь и молчи. Сейчас мать твою сюда позову. Нет, - она оглянулась и взяла ключ: «Я тебя запру. Окна здесь нет, веревок - тоже».

-Тетя Марта! - измучено пробормотала Мораг. «Дайте мне…».

Марта, уже у двери, обернулась: «Сбежать -  проще всего. Умереть, - зеленые глаза затуманились, будто она что-то вспомнила, - тоже. Жить, Мораг, - она помолчала, - это  сложнее. Ты куда бежать-то собралась? - спросила Марта.

-Мой брат здесь, - Мораг скорчилась, будто раненая птица, забившись в угол кушетки, - Менева. Он в Бостоне. Он меня спас, увел от акушерки, когда я…- женщина повела рукой. «Я хотела с ним уехать, на запад, - крупные, блестящие слезы ползли по бледным щекам. «Он на постоялом дворе Уильямса живет, в порту».

-А, - только и сказала Марта. Выйдя, она заперла гардеробную.

Мирьям уже стояла на пороге.

-Ты сядь, - посоветовала ей женщина. «Вот и сигары, - Марта чиркнула кресалом и  посмотрела в синие глаза Мирьям: «Мораг беременна. Не от Тедди, разумеется».

Мирьям открыла рот и закрыла его. Опустившись в кресло, она сжала загорелые пальцы: «Сколько?»

-Четыре месяца, - Марта затянулась. Пристроившись на ручке кресла, женщина грустно заметила: «От кого -  она не скажет, конечно. Да и не кажется мне, что тот…отец…ребенку обрадуется».

-Надо Тедди рассказать, - слабым голосом проговорила Мирьям. «Нельзя такое скрывать, Марта».

Та качнула бронзовой головой. «Я своего сына знаю, он ее выгонит вон, в чем была. У нас внук общий, Мирьям, не хочу я Теда без матери оставлять. А что она, - Марта кивнула на гардеробную, - ошибку сделала, так не она первая, не она последняя».

Мирьям помолчала, и, вдыхая запах жасмина, неуверенно сказала: «Я могу Мораг на озера забрать...». Женщина посчитала на пальцах: «В ноябре ей рожать. Стивен к тому времени еще из плавания не вернется, у них большая экспедиция, на северный берег. Он и не узнает ничего…, Вот только Тедди…, И дитя…кому-то чужому его отдавать придется, - Мирьям вытерла пальцем слезу в уголке глаза.

-Не придется, - Марта поднялась: «Иди, уложи ее в постель. Пусть твой муж отправится за доктором Хантли. Он осмотрит Мораг и найдет, что у нее плохо с легкими, порекомендует ей  пожить, там, где сосны, где не так сыро. У вас, то есть, - Марта потушила сигару.

-А ребенок? - Мирьям тоже встала. «Что с ним будет?».

-Я тебя внизу подожду, - велела Марта. «Ты надевай шляпу и приходи». Дверь закрылась. Мирьям, повертев в руке ключи, подошла к гардеробной. Оттуда были слышны сдавленные рыдания.

Она протянула руки: «Доченька…, Доченька моя, не надо, не надо, все устроится…»

Мораг, как в детстве, нырнула в объятья матери. Та, поглаживая ее по голове, шепча что-то ласковое, повторяла: «Устроится, устроится…».

Две женщины вышли на набережную. Мирьям, пробираясь вслед за Мартой, через полуденную толчею, подумала: «Бедная моя доченька. Все это в себе носить. Виновата она, конечно, но ведь она изменится, обязательно. Так вот почему она так плакала после больницы. Господи, - Мирьям вздрогнула, - спасибо, что уберег Ты ее от такого…»

-Куда мы идем-то? - она взяла под руку Марту. Та была в уличном рединготе светлой шерсти, отделанном медной тесьмой. Марта вскинула острый подбородок и улыбнулась: «Брат ее здесь, дорогая моя. Менева. Нашел он сестру, все-таки».

Мирьям вспомнила крупного, белокожего, темноволосого младенца, вспомнила шепот Гениси: «Мирьям…позаботься о девочке, пожалуйста…». Женщина твердо сказала себе: «Я ей обещала. На смертном ложе ее обещала. Сколь я жива, Мораг всегда под моим крылом будет».

-Менева, - повторила Мирьям и Марта остановилась: «Ты не ходи..., Все же это его сын, Мирьям».

-А Мораг - дочь его, - тихо ответила та, - а ведь я ее грудью кормила, Марта. Да и потом, - Мирьям, невольно, улыбнулась, - если он сюда приехал, с запада, чтобы кровь свою найти - не такой уж он дурной человек.

В нижнем зале постоялого двора Уильямса было тихо, час обеда еще не настал.  Марта, подойдя к стойке, любезно спросила у лысоватого хозяина: «У вас тут вояжер остановился,  с территорий…- она пощелкала пальцами. Уильямс усмехнулся: «Мистер Маккензи». Трактирщик  кивнул на деревянные столы в маленьком саду: «Сидит,  книжки читает. Мой сын в библиотеку записан, ему носит. У них, там, на западе, и книг вовсе нет, - недовольно заметил хозяин.

-Имбирного пива налейте нам, - распорядилась Марта. Распустив бархатные ленты шляпы, она прошла в крохотный садик, где пахло летними травами, и жужжали пчелы.

Менева сидел, склонившись над столом. Сестра сказала ему, что их отца звали Маккензи. Менева, в тот же вечер не преминул расписаться в книге постояльцев: «Мистер Маккензи».

Уильямс тогда рассмеялся: «Как заезжали, говорили, что неграмотный, мистер. Получается, и читать, и писать умеете».

Он отложил: «Пепельную розу Луизианы»: «Все равно, мне больше нравится, когда песни печатают. Вордсворта, например. Но этот М.Ф., - он посмотрел на обложку, - был на территориях, сразу видно. Знает, о  чем пишет».

-Он на Гениси похож, - едва слышно сказала Мирьям, рассматривая изящного, смугловатого молодого человека, что сидел, углубившись в книгу. Он был в темных бриджах и льняной рубашке, рядом, в глиняной пепельнице, дымилась короткая трубка.

-И на миссис Франклин, - так же тихо, отозвалась Марта. «Подбородок ее, решительный». Она взяла у хозяина кружки с пивом: «Пошли».

На Меневу повеяло чем-то сладким, зашуршала ткань.  Он, подняв голову, встретился с зелеными, твердыми глазами маленькой женщины. Рядом стояла вторая, - загорелая, в простом, шерстяном платье, и таком же капоре. Ее щеки были усеяны веснушками, а глаза были синие - как летнее небо над Бостоном.

-Меня зовут миссис Кроу, - сообщила зеленоглазая, опускаясь по левую сторону от него.

-Меня тоже, - синеглазая села справа.

Менева недоуменно посмотрел на них.

-Мы потом вам все расскажем, - отмахнулась зеленоглазая дама и отпила пива: «У нас к вам есть разговор, мистер Маккензи».

Тед присел на большую постель и робко, испуганно спросил: «Мамочка, а ты выздоровеешь?». Синие глаза мальчика наполнились слезами и он всхлипнул. Мораг внезапно почувствовала боль в груди. Проглотив ее, женщина горько подумала: «Мама сказала,  я весной вернусь. Если вернусь. Нет, нет, все будет хорошо. Менева едет на озера, будет там жить с индейцами, а мама найдет кормилицу. Как маленький подрастет, Менева его заберет, на запад».

-Конечно, выздоровеет, - уверенно сказала Марта внуку. «Маме надо пожить там, где сухо, где лесной воздух и нет сырости. Весной вы с ней увидитесь. А мы с тобой, - она присела на кровать и устроила внука у себя на коленях, - поедем в Нью-Йорк, в Вашингтон..., Потом ты вернешься в Бостон, и вы с папой будете ждать мамочку».

С Хантли все было просто. Услышав про обморок, он постучал пальцами по нежной, скрытой кружевной рубашкой спине.  Мораг покашляла, и врач, глядя на ее бледное лицо, покачал головой: «Действительно, есть угроза чахотки. Надо вам, миссис Бенджамин-Вулф, провести зиму в здоровом климате».

-У нас, на озерах, - улыбнулась Мирьям. «Там сосновые леса, доктор Хантли,  у нас  коровы, свежее молоко, мясо...»

-Слава Богу, - облегченно подумал Тедди, стоя у окна. «Хотя бы осень и зиму можно не прятаться. Марта сюда приедет, на Рождество, побудем с ней вместе..., Вот только Тед, - он вздохнул: «Тетя Салли за ним присмотрит. Скажу, что мне надо увидеть клиентов. Может...- он посмотрел на темные круги под глазами жены, и оборвал себя: «Даже думать о таком не смей. Не желай ей зла, она твоя жена, мать твоего ребенка. Как будет, так и будет».

Он присел на кровать и ласково поцеловал холодный лоб жены: «Будешь дышать свежим воздухом, пить парное молоко, и отдыхать. Сразу  поправишься, милая».

-Да, - тихо отозвалась Мораг, держась за его руку.

-Как  ребенок, - подумал Тедди. «Куда она без меня пойдет, что будет делать? Нет, раз взял на себя этот груз, так неси его до конца дней своих».

-Не волнуйся, - заключила Марта.  «Пойдем, милый, - она позвала внука, - миссис Дигби складывает твои вещи. Она тоже с нами поедет. Отберешь игрушки, что ты взять хочешь».

Тед, было, пошел к двери. Вскрикнув: «Мамочка!», мальчик внезапно бросился к постели. Он спрятал каштановую голову где-то в одеяле. Мораг, обнимая его, шепнула: «Не надо, не надо, сыночек..., Все будет хорошо. Я поживу там, у бабушки Мирьям и дедушки Стивена, и вернусь, обещаю».

-Ты не умрешь? - неслышно, уткнувшись в шелк простыней, спросил Тед. «Если ты умрешь, я буду сирота, - мальчик часто задышал, скрывая слезы. Мораг подумала: «Господи, как я могла его не любить, как..., Господи, я клянусь, я больше никогда, никогда так не поступлю, это мое дитя, мой сыночек».

О том ребенке, что рос внутри нее, Мораг старалась не думать.

 После того, как доктор Хантли ушел,  отец, обеспокоенно погладил ее по голове: «Приедешь к нам, милая, и начнешь спать, поправляться…., Я  вернусь из экспедиции,  она у нас пешая -  будем сидеть с тобой у камина, и читать книжки. И гулять, каждый день». Мораг тогда приникла лицом к его сильному плечу, - от отца пахло табаком и лесом, даже здесь, в городе. Капитан Кроу ласково шепнул: «Все будет хорошо, доченька. Мы тебя поставим на ноги».

А потом  мать и свекровь заперли дверь спальни, и мать прижала ее к себе: «Твой брат согласен, доченька. Он заберет дитя и увезет его на запад. Будет его растить, как своего, он поклялся честью. Только вот...,- мать не закончила. Мораг, уронив  голову в ладони, прошептала: «Нет, нет..., у него..., у ребенка, нет отца. Я не хочу, не хочу вспоминать о нем. Я просто, - она помолчала, - ошиблась».

-Всякое бывает, - просто сказала свекровь. «Брат твой сам сиротой был, хороший человек его вырастил, он знает, что это такое. Он дитя никогда не бросит, не волнуйся».

-Все будет хорошо, милый, - сказала Мораг Теду, целуя его. «Иди с бабушкой. Вы меня проводите и сами в Нью-Йорк отправитесь. Тебе там понравится».

Когда мальчик ушел, она откинулась на подушки и твердо сказала себе: «Если..., если выживу, больше никогда, никогда не стану тратить деньги Тедди на все это, - она брезгливо подергала жемчужный браслет на руке. «Как я могла, - Мораг вздохнула, - он ведь меня любит, обо мне заботится, а я, за его спиной...» Она, устроившись на боку, обняв подушку, велела себе: «Будешь  помогать этим несчастным женщинам, детям..., Как Рэйчел и Пьетро. И тогда, Господь, может быть, тебя простит».

Она заснула, всхлипывая. В коридоре, Марта, прислушавшись, вздохнула: «Сейчас проводим  твоих детей, и сами поедем. Ты  пиши, - она взяла загорелую руку женщины, - пиши, мне, лично».

-Буду, - кивнула Мирьям и улыбнулась: «Видишь, как получилось. Вроде Менева и сын его, а не похож, совсем».

Менева выслушал их и растерянно сказал: «Но Мораг..., она мне ничего не говорила..., Конечно, - индеец  оглянулся на заднюю дверь постоялого двора, - конечно, незачем даже спрашивать. У нас, - он махнул рукой на запад, - так часто делают, родственникам ребенка отдают. Я обо всем позабочусь, - он протянул Мирьям бумагу и карандаш и вежливо попросил: «Вы напишите, как добраться, в деревню.  Я озера знаю, правда, больше - Великое озеро, там вас...- Менева внезапно покраснел, -  белых, - мало пока».

 -У нас много индейцев, - успокоила его Мирьям, - мы по соседству живем. Я их лечу, дети в мою школу ходят...

-Вы меня принимали, -  Менева разглядывал ловкие, маленькие, сильные руки женщины. «И мать мою знали?»

-И бабушку двоюродную, и прабабушку, - кивнула Мирьям. «Они все замечательные женщины были. Вы к нам приедете, я вас на кладбище свожу. Они там похоронены».

Менева посмотрел на зеленоглазую женщину и неожиданно робко спросил: «А вы, миссис Кроу, моего отца знали?»

-Видела несколько раз, - ему почудилось, что глаза ее  подернулись ледком. «И миссис Мирьям тоже  видела».

-Издалека, - безмятежно улыбнулась вторая миссис Кроу. «Я у него в стане акушеркой была, женщинам помогала.  Когда его отряды  разгромили, я ваших сестер, старших, на воспитание взяла. У вас и второй племянник есть, Бен. Он в Англии живет, четыре года ему».

Менева бережно принял бумагу и, задумался «У меня  еще одно дело есть, в Бостоне, а потом я сразу поеду туда, - он похлопал рукой по записке, - и буду вас ждать, миссис Мирьям. И Мораг».

Когда они уже поднимались на Бикон-Хилл, Марта, после долгого молчания, сказала: «Спасибо тебе».

Мирьям пожала плечами: «Что было, то было. А ему, - она указала в сторону моря, - незачем о таких вещах знать. И я не хочу, чтобы он со Стивеном встречался, мало ли...- она завязала ленты капора и бодро велела: «Пошли, мне еще Деборы сундуки проверить надо. Все же дочь в невестки отсылаю...- она оборвала себя и смущенно пробормотала: «Марта, ты прости ее...»

Марта остановилась на булыжном тротуаре и улыбнулась: «Смотри, скворечник до сих пор на клене висит. Вроде и дом давно продали, перестроили его, а скворечник жив».

Они стояли у ограды бывшего дома Горовицей.

-Тед мне внук, - тихо сказала Марта, любуясь птицами, что порхали вокруг скворечника.  «Если бы Тедди с Мораг развелись...- она покрутила изумрудное кольцо на пальце, - такое для мальчика тяжело. Сама видишь, как Тони, и Дэвид растут - плохо это для детей. Я Тедди знаю, он Мораг и на порог бы не пустил. Не хочу я ребенка матери лишать. И потом, - Марта взяла Мирьям за руку, - не повторится такого, я уверена».

-Да, - кивнула Мирьям и женщины пошли дальше.

На причале было людно. Элайджа, обернувшись на сестру, - она стояла, плача, обнимая родителей, - тихо сказал: «Мисс Вулф, я вам обязательно напишу. Еще из Амстердама. Расскажу вам о Старом Свете, о свадьбе Деборы...»

От него пахло солью, каштановые волосы уже чуть выгорели на кончиках и светились золотом. Тони покраснела - они были у самого трапа корабля, взрослые собрались вокруг Деборы, а дети бегали по палубе.

-Пишите, капитан Кроу, - решительно сказала девушка. «Я буду ждать».

Он внезапно наклонился и прижался губами к белой, прохладной руке. Ее косы бились на ветру, на щеках играл румянец, темные глаза нежно смотрели на него.

-Наплевать, -  разозлился Элайджа. «Подумаешь, у нее отец,  чуть ли не госсекретарь. У нас Америка, у нас все равны. Я честный человек, зарабатываю своим трудом, мне стыдиться нечего. Главное, - он покраснел, - чтобы я мисс Вулф по душе пришелся. Не сейчас, конечно, потом».

-Я вернусь, - он улыбнулся и тут с палубы донесся детский визг: «Элайджа, тебе пора к штурвалу!»

-Идите, капитан Кроу, - велела Тони. «Идите, и делайте свое дело, а я...- она помолчала, - я буду ждать».

И все время, пока он выводил корабль из гавани, пока Дебора, стоя на корме, махала тем, кто остался на причале, Элайджа вспоминал нежный голос: «Я буду ждать».

Сестра подошла к нему, - она была в синем, простом платье, локоны темного каштана, были уложены волнами, лазоревые глаза блестели. Дебора вытерла щеки: «Хорошая девушка. Так тебя, - она подтолкнула брата в плечо, - Элайджа и Дебора были почти одного роста, она лишь немного ниже, - тебя в Амстердаме не знакомить ни с кем, а?»

Элайджа только помотал головой и вздохнул: «Я же моряк...».

-Папа тоже  моряк, - рассудительно заметила Дебора. «Вы по озерам плаваете,  у нас все рядом. А я вообще, - она обняла брата, - за офицера замуж выхожу. Капитана, как Хаим Горовиц. Так что тоже  редко его видеть буду. Ничего,- она потрепала брата по голове, - все устроится, милый, поверь мне».

Элайджа оглянулся на Бостон. Черепичные крыши домов растворялись в утренней дымке. Он увидел, как стайка птиц, щебеча, садится на мачты корабля.

-Сейчас улетят, - Дебора подняла голову. «Это дрозды, мы  еще недалеко от суши».

-Меньше двух миль, - ответил ей брат. Они замолчали - дрозд на рее весело, радостно запев,  сорвался с места и полетел обратно.

-Это к счастью, - уверенно сказала Дебора, глядя на бесконечный простор океана перед ними.

Менева собрал свой саквояж. Сунув наверх «Лирические баллады», вздохнув, он погладил рукой стопку книг, что лежала на столе. «Вот с вами, - грустно сказал индеец, - жаль расставаться».

Дверь скрипнула, и он услышал женский голос: «Менева...»

Рыжая Лиса стояла на пороге, - в темном платье, волосы прикрывала такая же шляпа. Менева покраснел: «Ей не понравится, как я одет. Она меня только в индейских вещах видела».

-Тебе Бирнбаум шил сюртук, - весело, заметила Констанца. «Я  вижу, все Цинциннати в них ходит. Я очень рада, что застала тебя, Черный Волк».

Они сидели в саду, со стаканами имбирного пива. Менева, наконец, улыбнулся: «Я виделся со своей сестрой, Рыжая Лиса. Спасибо, спасибо тебе, ты мне вернула мою кровь, мою семью».

Констанца оглянулась на дверь, - в саду никого, кроме них, не было. Чиркнув кресалом, она вдохнула ароматный дым сигарки: «Менева..., Постарайся меня понять..., Я...я встретила другого человека, очень хорошего, человека, которого я люблю».

-Канджи не ошибался, - понял Менева. «Это я поторопился. Вот как получается - у меня будет сын, или дочь. Моей крови. А она, - Черный Волк ласково посмотрел на женщину, - она пусть будет счастлива».

-Я читал, -  сказал Менева, - пока ждал тебя. Много книг прочел. Белые сильнее нас, Рыжая Лиса. Не стоит нам сражаться. У меня есть долг чести здесь, на востоке. Я его выполню и уеду к себе, в горы. Те, кто пойдет со мной, будут жить в мире с белыми, я обещаю. А ты, - он, на мгновение, коснулся ее руки, - ты всегда мне останешься другом.

Констанца вспомнила библиотеку их вашингтонского особняка и раздраженный голос мужа, что доносился из-за двери: «Какая дипломатия, генерал! Какого черта вы пришли в Государственный Департамент с просьбой провести переговоры с индейцами!»

-Во времена мистера Вашингтона...- начал кто-то. Дэниел оборвал его:

-Не надо мне говорить об этом! Я писал мирный договор с ленапе, когда вы, майор, еще ходили в церковную школу в вашей глуши! Хватит. Индейцы  не иностранные подданные. Нечего с ними  церемониться, заключать какие-то перемирия. Либо мы строим государство, в котором одни правила для всех, либо Соединенные Штаты распадаются на отдельные территории. Предатель Берр уже хотел продаться испанцам. Слава Богу, мы его вовремя остановили. Капитан, Горовиц расскажет вам, какой язык понимают индейцы.

-Язык пуль, - лениво отозвался Хаим. «Хороший индеец - мертвый индеец, господа».

-Будете проливать кровь тех людей, что сражались рядом с вами, мистер Вулф, в Континентальной Армии? -  ядовито поинтересовался кто-то.

Настало молчание. Дэниел, наконец, холодно,  ответил: «Хочу вам напомнить, что небезызвестный Менева, он же лорд Кинтейл,  был признан военным преступником. Разные бывают индейцы, господа. И, - Констанца услышала, как муж, не сдержавшись, ударил кулаком по столу, - если понадобится пройти по трупам  этих дикарей  до Тихого океана - мы это сделаем».

-По трупам, - повторила она про себя и вслух спросила: «Менева, как тебя можно будет найти? Быстро, чтобы не ездить туда, - она махнула рукой на запад.

Черный Волк ничуть не удивился: «Оставь записку в магазине Бирнбаума, в Цинциннати. Я ему буду привозить золотой песок. У меня теперь, - Черный Волк нежно улыбнулся, - расходы появятся».

-Наконец-то, - успокоено подумала Констанца, - жену себе нашел. Вот и хорошо.

Она лукаво посмотрела на него: «Пошли. Хочу сделать тебе подарок». 

Они стояли в книжной лавке Эпплгейта. Констанца, поздоровавшись с хозяином, велела: «Мистер Эпплгейт, подберите-ка нам библиотечку. Для путешествий, малого формата. Мой друг уезжает на запад, - она взглянула на Меневу. Тот восхищенно поднял голову к уставленным книгами полкам.

Уже когда Констанца расплатилась, Менева, увидев в плетеной корзине томик, покраснев, попросил: «И еще вот это».

-«Маленькая книжка с картинками», - увидела Констанца заглавие и улыбнулась: «Ньюбери. Я по этой азбуке читать училась, в Амстердаме еще».

-Всем родителям, опекунам и няням посвящается, - прочел Менева: «Отец. Я буду отцом. Справиться бы. Но Канджи справился и я  тоже, обязательно».

-Это же для детей, - удивилась Констанца. Менева, зардевшись, пробормотал: «Я ведь еще не так хорошо читаю».

-А, - только и сказала женщина: «Это тоже, мистер Эпплгейт».

-А вам мячик, или подушечку для иголок? - поинтересовался Эпплгейт. Менева недоуменно посмотрел на него.

-Подарок от издательства, это детская книга, - развел руками торговец. «Мальчикам  мячик, девочкам  подушечка».

-Мячик, - неизвестно почему, уверенно, ответил Менева .

 

Нью-Йорк

Питер остановился посреди большой, пустынной комнаты и потер подбородок: «Давай посмотрим эскизы, Изабелла».

Женщина развязала папку и стала раскладывать на шатком, покосившемся столе, - больше никакой мебели не было, - листы бумаги. За окном скрипели колеса  экипажей. Питер подумал: «Отличное место  Парк-Роу, очень бойкое. Два  магазина рядом, перекрестные скидки, для покупателей, контора  наверху. К августу Тедди подберет кандидатов на место управляющего, продавцов, устрою с ними собеседование...»

Он до сих пор сам, лично разговаривал со своими работниками. На «Клюге и Кроу» трудилось тридцать тысяч человек - шахтеры, инженеры, ткачи, моряки. «Кантон, - хмыкнул  Питер, рассматривая варианты вывесок, - Бомбей, Кейп. Как только в Европе все успокоится, вернусь на тамошние рынки, открою представительство в Санкт-Петербурге. В Нью-Йорке,  уже есть. Тедди молодец, отлично разбирается в недвижимости».

-Хорошо, - он посмотрел на изящные буквы. «Клюге и Кроу. Лучшие английские ткани». «Чай, кофе, специи».

Питер прошелся по комнате. Изабелла стояла с тетрадью и карандашом в руке. Она знала его привычку размышлять на ходу. Кроу-старший поправил очки: «Помещение, - он обвел рукой комнату,- должно быть наилучшего вкуса. С порога человек попадает в атмосферу роскоши. В магазине тканей продумай места для отдыха, альбомы с образцами надо рассматривать, не торопясь. Кушетки, - он пощелкал пальцами, - диваны...»

Мартин рассматривал оживленную улицу. Подросток, повернувшись к отцу, предложил: «В  магазине с чаем и кофе надо обязательно устроить отдельный салон, папа, как в Лондоне. Для дегустации. Там хватит места, комнаты просторные».

-Изабелла, запиши, - велел Питер. «Теперь покажи мне, что ты придумала с отделкой...»

-Все равно, - сказал себе Мартин, - это  прошлый век. Маленькие лавки...- он незаметно поморщился. «Надо устраивать большие магазины, с обилием товаров. Человек не должен бегать по улице. Вместо этого он зайдет в эмпориум, и купит все, что ему нужно». Мартин закрыл глаза и представил себе высокое, со стеклянной крышей, стройное здание. «К и К, -  понял он. «Так и назову его, - К и К. Очень легко запоминается, это важно в торговле».

-Каталоги, - услышал он голос отца. «Констанца тебя сведет с местными типографиями. Сделай макет, отдай мне на утверждение и будем печатать. Я хочу, чтобы товары «Клюге и Кроу» можно было заказать по всей Америке. У меня есть партнеры, - отец внезапно улыбнулся, - в Цинциннати, в Бостоне, они покупают наши ткани, но это капля в море. Я хочу, чтобы мой чай разливали от Саванны до озера Эри».

-И пили в Белом Доме, - усмехнулся Питер. Дверь заскрипела и он спросил: «Что, пора уже?»

Марта стояла, держа за руки детей. Питер посмотрел на внука: «Хорошо, что мы его забрали. Мораг оправится, обязательно, Стивен и Мирьям ее на ноги поставят. У Тедди сейчас много дел, с регистрацией нашего представительства, с ремонтом в новой квартире. Здесь детей много, Теду хорошо».

-К августу все будет готово, - Тедди показывал им анфиладу комнат на Грейт-Джордж-стрит. «Квартира маленькая, как видите, всего четыре спальни, гостиная, детская...»

Марта вышла на балкон и вгляделась  в зеленые кроны деревьев на севере. «Когда-нибудь, - уверенно сказала женщина, - этот город займет весь остров, и те, что рядом, тоже». Она улыбнулась: «Ты молодец, с толком потратил деньги».

- Приведу ее сюда - решил Тедди, заходя в большую спальню, - будет лежать на этой кровати. Моя богиня, моя  Артемида..., Наконец-то можно будет не ночевать на постоялых дворах. Мама с Питером в сентябре едут в Вашингтон, там как раз жара спадет, и Теда туда забирают. А мы с Мартой здесь поживем, съездим в Олбани...- он закрыл глаза и услышал голос сына: «Мамочке понравится, папа!»

-Любит он ее, - горько подумал Тедди. «Плакал, когда Мораг на озера уезжала. Ничего, вокруг детей много, он быстро успокоился».

-Пора, - Марта посмотрела на свои золотые часики. «Констанца с детьми и Джованни уже там. Мистер Фултон готовит нам какой-то сюрприз. Тедди в экипаже ждет».

-Мы поедем по реке! - запрыгали девочки. «На боте!»

-Вряд ли на боте, милые мои, - усмехнулся Питер, целуя рыжую голову дочери. Юджиния  зачарованно распахнула синие, большие глаза: «Папа, когда вернемся в Лондон, я все расскажу Элизе! Жалко, что она сюда поехать не смогла».

-Элиза уже была в Америке, - успокоила ее мать, и они вышли на Парк-Роу.

Уже в экипаже, Марта, откинувшись на бархатное сиденье, вспомнила  грустный голос дочери: «Мамочка, я не могу поехать. Хочется, конечно, но Жюля в любой момент могут на службу вызвать...»

Они сидели в саду особняка в Мейденхеде, маленький Жан спал, укрытый шалью.

Элиза качнула белокурой, просто причесанной головой: «И так, мамочка - я только недавно в отпуске. Ты знаешь, как мы редко раньше с Жюлем виделись». Розовые губы усмехнулись и Элиза добавила: «Чудо, что еще Жана ухитрились родить».

Марта потрепала внука по русой голове и оглядела весенний, зеленеющий сад: «Я все понимаю, милая. Жюль теперь каждый вечер домой приходит, не в казармах он больше и ты дома - побудьте вместе, конечно».

Белые щеки Элизы чуть зарумянились. Она тряхнула головой: «Передавайте там всем привет».

-Бабушка! - зевнул проснувшийся Жан. Он был еще толстенький, сероглазый. Поерзав на коленях у матери, мальчик сонно проговорил: «Кушать!»

-Сейчас чай подадут, - успокоила его Марта. «Маркиз де Монтреваль, -  сказала она дочери, глядя, как Жан, потянувшись, бойко слез на зеленую траву. «Думаю, когда он вырастет, во Франции уже монархию восстановят, поместья вам вернут...»

Зеленые глаза Элизы блеснули гневом: «Узурпатор, говорят, разводится, мама. Хочет себе наследника получить, посадить его на французский трон». Элиза поднялась и взяла сына за руку: «Пока Наполеон жив, получить хоть что-то, надежды нет. И вообще, - женщина вздохнула, - нет».

-Наполеон бах! - Жан вытянул указательный палец. «Папа так говорит», - гордо добавил мальчик.

Уже на ступенях террасы Элиза обернулась и взглянула на бронзовые, непокрытые волосы матери: «Я к Мадлен  съезжу, она ведь тоже с детьми на все лето одна остается».

Мать подошла к ней. Обняв  дочь, Марта прикоснулась губами к теплому, белокурому виску - Элиза была лишь чуть выше ростом. «Джон уехал», - вздохнула Марта. «До осени, сказал».

-В Пруссию, - кивнула Элиза.

-В Тильзит, - Марта посмотрела на восток. «Там сейчас решается судьба Европы. Пойдем, - она подхватила внука на руки, - выпьем чаю с булочками, маркиз де Монтреваль».

На верфи стояла воскресная тишина, ворота были закрыты. Тедди вышел первым из экипажа: «Вот и дядя Джованни, смотрите».

Джованни открыл им боковую калитку и усмехнулся: «Помнишь, Тедди, ты все страдал на корабле - надоело зависеть от ветра. Пошли, - он кивнул в сторону реки, - увидите что-то замечательное».

Мартин замер, держа за руки девочек. Он стоял у берега - изящный, цвета слоновой кости, с двумя мачтами и вращающимися колесами. Из высокой трубы валил черный дым.

Пахло гарью, углем, ветром с реки. Пахло, - подумал Мартин, - счастьем.

-Пароход, - в один голос сказали девчонки.

-Пароход! - Тед  захлопал в ладоши, - смотрите, - указал он, - там  Дэвид и Тони. Идемте, идемте, - ребенок потянул их к трапу.

-Фултон, - сказал Джованни, ласково глядя на дочь, - Констанца сидела на носу, в холщовых, моряцких штанах, и такой же куртке, быстро что-то записывая в блокнот, -  Фултон - великий инженер, господа.

-А где он сам? - Питер недоуменно осмотрел палубу.

-Где и положено, - удивился Джованни. «В трюме, рядом с машиной. Я и сам, - он посмотрел на свои испачканные руки, - сейчас туда вернусь. Вы идите, - он ласково улыбнулся, - пассажиры. Это особый рейс, Констанца его устроила, для нашей семьи».

Он поймал взгляд дочери и помахал ей рукой. В трюме было полутемно, машина шипела, выпуская пар. Фултон робко сказал: «Мистер ди Амальфи, мне неловко даже..., Вы ведь профессор, академик...».

-Я, прежде всего,  инженер, - Джованни подмигнул ему и взял лопату. Он похлопал Фултона по плечу: «Вставай к штурвалу, позаботься там обо всех».

-О моей дочери, - чуть не добавил он, вспомнив нежные, теплые, темные глаза Констанцы.

Он подбросил угля, трубы запели. Джованни, чувствуя, как работает машина, вспомнил: «Я ведь еще, в Китае, обещал - увижу, как пар перевозит людей. Вот и увидел. Дожить бы до того времени, когда по железной дороге можно будет проехать».

-Доживу, - твердо, уверенно сказал он себе, орудуя лопатой, чувствуя силу своих рук. «Обязательно доживу».

Наверху, на речном ветру, звенели голоса детей, над трубой вились чайки. Пароход развернулся, и, шлепая колесами, пошел вверх, по широкому, мощному Гудзону.

 

Интерлюдия

Тильзит, Пруссия

Июнь  1807

В покосившемся, рыбацком сарае, что стоял на берегу Немана, было еще темно. Вокруг простиралась спящая, тихая равнина. Верхушки ив, что купали свои листья в реке, едва золотило солнце. Мужчина, что сидел на пороге сарая, покуривая трубку, - светловолосый, невысокий, - вынул ее изо рта и прислушался. С реки доносился скрип уключин.

Он отложил трубку и сбежал вниз, по скользкой после вчерашнего дождя тропинке. В утренней дымке он увидел очертания лодки. Человек, что сидел в ней, - маленького роста, с коротко стрижеными, темными, кудрявыми волосами, - помахал ему рукой. Спрыгнув на мелководье, он вытащил лодку на берег.

-Все прошло удачно, - сказала Мэри, садясь на песок рядом с Джоном. «Они людей нанимают из окрестных селений. За те два месяца, что я здесь обретаюсь, я с местным акцентом начала болтать».

-Я слышу, - усмехнулся Джон. Оба они говорили по-немецки.

-Документы чистые, - Мэри достала из кармана своей куртки кожаный мешочек. Джон чиркнул кресалом. «Герр Йоганн теперь строит плот. На плоту будет стоять шатер, а там уже...- Мэри махнула рукой, - в общем, к завтрашнему дню я тебе принесу копии секретного протокола к договору».

-В Кенигсберге все готово, - Джон прошелся по берегу реки. «Уйдем с рыбаками в Данциг, нас уже ждут. Через две недели будем дома. Иосифа ты не видела?»

Мэри помотала головой. «Ни его, ни Мишеля. Не хочу рисковать, сам понимаешь. Хотя уверена, они там, - женщина указала на западный берег реки. «Да и Джо тебе говорила, что Иосиф здесь будет».

Весенний дождь хлестал по крышам Амстердама, Джон протянул ноги к огню камина и принял от сестры чашку кофе: «Ты совсем одна осталась».

-Ненадолго, - тонкие губы Джо улыбнулись. «Невестка моя новая сюда плывет, вместе с братом своим. В конце лета все соберутся, - Иосиф, Давид из Парижа приедет. Отметим праздники и будем хупу ставить. Послушай, - она развернула письмо:

-Дорогие родители! - увидел Джон четкий, твердый почерк племянницы. «У нас все хорошо, Исаак растет, и радует нас. Он отлично учится. Моше смеется, что вот как раз наш сын, и станет раввином. Моше полностью отстроил наш дом. У него очень, много заказов, по всей Святой Земле. Он ездит со своими мастерами и в Цфат и в Яффо, так что мы не бедствуем, благодарение Богу. Я принимаю роды у местных женщин - рав Судаков запретил общине пользоваться моими услугами, и Моше тоже  работает на  турок. Ничего, молимся мы у Стены, вместе с равом Горовицем. У него все хорошо, Батшева через три года уезжает в Америку, будет женой Хаима.

Госпожа Судакова живет с нами. Она мне очень помогает по дому, и с Исааком. Она совсем оправилась и уже давно делает мне замечания насчет длины рукавов на платьях, и того, что я волосы коротко не стригу, - Джо звонко рассмеялась и продолжила.

-Малка  после Песаха родила двойню, обе девочки. У рава Судакова теперь семь дочерей, чему он, конечно, совсем не рад. Мы ее не видим, она все время дома сидит, - говорят, он ей запрещает выходить на улицу, - Джо только покачала головой и вздохнула.  «Ханеле прислала письмо, -  она приезжает летом, вместе со своей дочкой. Девочке годик, и ее тоже зовут Хана».

Джо прервалась и пробормотала: «Замуж она, что ли, в Польше вышла? И развелась, наверно. Конечно, вряд ли найдется мужчина, что с Ханеле уживется».

-И дядя Теодор  к нам собрался. Они с Ханеле встречаются в Одессе, вместе сюда плывут. Будем надеяться, что ему удастся как-то поговорить со своим братом, хотя надежды на это мало. Рав Судаков хозяин Иерусалима, тут все ему в рот смотрят.   Мы посылаем пожелания здоровья и благополучия нашим дорогим Давиду и Дворе, и будем молиться за процветание их семьи.

Джо сложила письмо, и Джон  покрутил пальцами: «Наполеон ездил в Польшу, тем летом, два года назад. Мэри его видела, она мне говорила, когда Мишеля в Данциг привезла. Ерунда, откуда Наполеону знать Ханеле?»

Джо затянулась сигаркой и усмехнулась: «Ты знаешь, что Наполеон с Ханеле виделся, как он в Святой Земле был? Иосиф мне рассказывал. Он же интересуется всей этой, - Джо повела красивой, с длинными пальцами рукой, - мистикой».

-Мистикой, - недовольно проговорил Джон и обернулся - стукнула дверь. Мэри стряхнула капли дождя со своего темного, мужского редингота.

-Завтра на рассвете выходим, - она подсела к огню и налила себе кофе. «С рыбаками, вдоль побережья, а там разберемся».

-Курица на обед, - предупредила Джо. «Свежая совсем, сегодня к резнику ходила, - она улыбнулась и потрепала брата по голове: «Как девчонки?»

-Растут, - Джон потянулся. «И мальчишка тоже, - он повел носом и Джо рассмеялась: «Буду накрывать на стол».

Джон подождал, пока сестра выйдет на кухню: «Мэри..., Тебе не обязательно туда ездить, я и сам справлюсь..., У меня отличный немецкий, выдам себя за местного...»

-Договорились ведь, - сердито сказала женщина. «Продумали все, спланировали. Будешь сидеть, и ждать меня. Пойду, Джо помогу».  Она закрыла дверь. Джон, глядя на огонь, спросил себя: «Имею ли я право?».

Он и сейчас спрашивал это у себя, глядя на смуглую щеку Мэри.

-Ты уверен, что будет секретное соглашение? - спросила она.

-Уверен, - вздохнул Джон и стал загибать пальцы: «Россия признает завоевания Наполеона и новых  европейских монархов.  У человека большая семья, - мужчина ядовито усмехнулся, - надо их как-то пристроить.  Будет создано так называемое Герцогство Варшавское, это точно»

Мэри подобрала прутик и начертила на песке карту. «От Пруссии отрежут все польские области, - задумчиво сказала она, Наполеон и Александр их поделят. Россия, наверняка, выведет свои войска из Валахии, раз турки теперь их союзники. Наполеон еще хочет захватить острова у западного побережья Греции...»

-Корфу и окрестности, - кивнул Джон. «Русские умоют руки, наплевать им на это. Но тайное соглашение..., там, наверняка будет пункт о присоединении России к блокаде Англии на морях. Ты же понимаешь, пенька..., Все наши верфи, весь наш флот - все зависит от русской пеньки. Хотя, - он почесал нос, - русские смогут ее продавать американцам, а те  нам».

-Наполеону это не понравится, - заметила Мэри. «Но царь Александр далеко не дурак, и не захочет терять такой источник дохода. И еще надо выяснить, кому из сестер Александра он будет предлагать брак».

-Да ему все равно - присвистнул Джон, -  там две незамужних осталось, хотя Филип написал мне, что их мать - словно наша королева Шарлотта.  При одном упоминании Наполеона  крестится и называет его  дьяволом во плоти. А вот император Франц, после того, как Наполеон забрал у него Тироль и Венецию, и растоптал при Аустерлице - может и согласиться отдать свою дочь в жены Бонапарту.

-Завтра все увидим, - Мэри посмотрела на восходящее солнце. «Пора мне, - она поднялась и оттолкнула лодку. С утра они встречаются, прямо на середине реки, - она пожала Джону руку и заработала веслами.

Он еще посидел, покуривая, глядя на темноволосую голову женщины. Потом лодка скрылась за излучиной. Джон,  пошел обратно в сарай, пробормотав: «Тебе остается только ждать».

Наполеон ополоснул бритву в медном тазу. Улыбаясь, насвистывая себе под нос, он стал намыливать щеки. Маленькое, потускневшее зеркальце стояло на походном, складном столе, в палатке было свежо, - над Неманом всходило солнце.  Наполеон аккуратно побрился, - он до сих пор предпочитал делать такие вещи сам, не превращая адъютантов в денщиков. Темно-зеленый мундир полковника уже был разложен на холщовой койке. Он замер, коснувшись серебряного медальона на крепкой шее.

 -Вот и все, - подумал Наполеон. «Европа на коленях. Осталась Швеция. Русские введут войска в Финляндию, и этот упрямец Густав Адольф пожалеет, что на свет родился. Мы его заменим нашим королем, надо подобрать кого-то из маршалов. И Англия, - он поморщился, и едва сдержался, чтобы не выругаться.

-Ладно, - Наполеон пригладил волосы и стал застегивать пуговицы на мундире, - как только Англия потеряет русскую пеньку, она прекратит быть владычицей морей. Тем более Нельсона больше нет, некому вести их флот».

Он  присел на койку. Достав из-под нее походный сундучок, Наполеон открыл потайное отделение. Там лежала маленькая связка писем.

-И не съездить к ней, - вздохнул Наполеон. «Такая толпа собралась -  незаметно не ускользнуть. Она все равно  в Святую Землю собралась. Дочка..., - он внезапно, нежно приложил верхнее письмо к щеке.

-Маленькая Хана уже бойко ходит и лепечет, - читал он. «Мы с ней в конце весны едем в Одессу, а оттуда  поплывем в Яффо. Пожелай мне удачи и помни - остерегайся воды. Если что...- перо остановилось, - если что, ты найдешь Хану в Иерусалиме, у моего младшего брата. Не волнуйся, он и его жена присмотрят за девочкой».

-Если что, - желчно повторил Наполеон и убрал шкатулку. «С другой стороны, кто я такой, чтобы ей запрещать или разрешать что-то? Таких людей, как она, на свете, и нет больше». Он вспомнил дымные, серые глаза, черные, тяжелые волосы и только вздохнул.

Лагерь еще спал, только Мишель, сидя на какой-то бочке, мечтательно смотрел на восток, туда, где розовел летний рассвет.

Он вскочил и вытянулся: «Ваше величество, все спокойно, русские...»

-Я вижу, - Наполеон взглянул на восточный берег Немана. «Тоже  еще не встали. Беги-ка, найди мне лодку. Хочу сам проверить,  что там  с охраной шатра. И быстро, а то сейчас все проснутся, начнется суета...»

-Есть, ваше величество, - Мишель сбежал вниз, к воде. Наполеон проводил его взглядом: «Хороший мальчик. Смелый, от пуль за моей спиной не прячется. Под  Аустерлицем его ранили,  и потом - еще раз. И честный, пока мы с русскими воевали, не стеснялся говорить, что в России вырос, что родители его там, приемные. Ничего, сейчас мир заключим - пусть они в Париж съездят, хоть с сыном встретятся».

-Все готово, ваше величество, - донесся до него голос Мишеля. Наполеон спустился к Неману, - широкому, серому. Ступив в лодку, он вспомнил: «Остерегайтесь воды».

-Документы уже в шатре, - подумал он, - их вчера вечером туда отвезли. Там тридцать человек гренадеров, они всю ночь глаз не сомкнули. И что я беспокоюсь..., Непонятно.

-Греби, - велел Наполеон адъютанту. Положив руку на пистолет, император осмотрел реку. Плот стоял на самой середине, ниже по течению. Еще ниже он увидел какое-то темное пятно и пробормотал: «Надо было подзорную трубу взять…»

-Рыбак, ваше величество, - вежливо заметил Мишель.

-Ты у нас зоркий юноша, - усмехнулся император. «Говорили же, - вздохнул он, - вычистить всю округу, не позволять никому забрасывать сети..., Хотя людям семьи надо кормить, конечно».

Мишель греб и вспоминал веселый голос императора, что осматривал квартиру на набережной Августинок: «У мадемуазель Бенджаман я в гостях никогда не был. Я, как из кадетов вышел, сразу на юг отправился. Политикой я тогда не занимался, в отличие от твоего отца...»

-Он мне не отец, - Мишель прошелся по комнатам, что пахли свежей краской и деревом, -  паркет был переложен. «Отсюда, ваше величество, - он указал на балкон, - мы на крышу и карабкались, когда на воздушном шаре улетали».

-Вид отменный, - Наполеон полюбовался башнями собора Парижской Богоматери и осенним золотом деревьев на острове Ситэ. Он потрепал по плечу Мишеля: «Семь комнат у тебя есть, осталось жениться и завести детей».

Юноша отчаянно покраснел. Наполеон тогда горько подумал: «А я женюсь на какой-то принцессе, просто потому, что нужен наследник. Анна, Анна, - он подавил вздох, - зачем Господь так решил..., Почему мы никогда не сможем быть вместе?»

Они лежали на лавке, в растворенных ставнях было видно нежное, зеленовато-золотистое, вечернее небо. Пахло свежей травой, мхом, чуть мерцали первые, слабые звезды. Она улыбнулась: «Господь не посылает людям тех испытаний, которые они не смогут перенести, милый».

-Утешаешь меня, - хмыкнул Наполеон, зарывшись лицом в ее теплые волосы.

-Себя, скорее, - она приподнялась на локте. Наполеон, целуя ее, устраивая на себе, обняв стройную спину, неожиданно весело заметил: «Наконец-то. Я думал, что ты меня не любишь».

-Я, - она шепнула ему в ухо, - буду любить тебя всегда, император. Всегда, пока мы живы.

Наполеон все смотрел на Сену, а потом, сварливо, велел: «Пошли, выпьем за твое новоселье. Впрочем, в этой квартире ты всего одну ночь проведешь. Мы завтра в Австрию отправляемся».

Шатер уже был совсем рядом. Мишель, привстав, крикнул гренадерам, что стояли на плоту: «Свои!»

Джон сидел, дымя трубкой, глядя на белое пятно шатра выше по течению. «Все должно получиться, - напомнил себе мужчина. «Охрана туда не заходит, а люк сделан так, что его и не заметишь. Тем более, там ковер на полу. Мэри отлично плавает, как только она все закончит- положит тетрадь в кожаный мешок и нырнет обратно. Документы вчера туда привезли,  я сам проследил. После этого  снимаемся с якоря и только нас здесь и видели».

Джон достал короткую, в простой медной оправе, мощную подзорную трубу и похолодел. «Что он там делает? - зло подумал герцог. «Господи, - он взглянул на свой стальной хронометр, - Мэри должна уже заканчивать. Хотя кто его знает, сколько там статей в секретном соглашении. Да что же его туда понесло?»

Он увидел, как лодка швартуется к плоту. Юноша в форме лейтенанта  выскочил первым и подал руку Наполеону. «Вот и Мишель, - пробормотал Джон, рассматривая невысокого, изящного, белокурого юношу. «Пусть он приехал охрану проверить, - шепнул Джон, - пожалуйста, Господи, я прошу тебя. Пусть он не заходит в шатер».

-Я ненадолго, - сказал Наполеон капитану гренадеров, что отдал ему честь. «Не спалось что-то. Как тут? - он кивнул на плотный шелк шатра».

-Все тихо, ваше императорское величество, - ответил офицер. «Как и было приказано, вчера вы привезли документы , и больше никто туда не заходил».

-Вот и славно, - улыбнулся Наполеон  и откинул полог шатра. Невысокий, коротко стриженый, кудрявый мужчина, в мокрой рубашке и бриджах, босиком, нагнувшись над столом - быстро писал карандашом в маленькой тетради.

Наполеон увидел откинутый ковер, аккуратно выпиленный люк, в котором плескалась вода Немана. Он  холодно сказал, щелкнув курками пистолета: «Руки вверх, месье».

Он даже не понял, как мужчина успел одновременно выстрелить и нырнуть в люк - Наполеон уклонился от пули, раздался плеск. Император, выбежав из шатра, велел: «Огонь! Огонь по реке!»

Джон услышал треск ружей. Выругавшись, он переступил через борт лодки, скрывшись в холодной воде Немана. Течение было сильным.  Джон, борясь с потоком воды, с ужасом увидел расплывающуюся вдали, алую кровь.

-Ты должен ее спасти, - велел себе Джон. «Все, что угодно, пусть ты сам погибнешь, но ты должен ее спасти».

Он плыл, выбиваясь из сил, и едва успел схватить Мэри за руку. Здесь, под водой, все казалось призрачным, ее лицо было бледным. Джон, увидев закрытые глаза, обняв ее, сорвал с ее шеи кожаный мешочек. Он вынырнул, поддерживая Мэри, чтобы глотнуть воздуха. Пули захлестали по воде. Он еще успел ощутить резкую, разрывающую боль. А потом течение подхватило его, и Джон, потеряв сознание, опустился в толщу воды.

-Спускайте лодки! - приказал Наполеон, и прямо в мундире, бросился в воду. «Двое, их было двое, - подумал он, плывя к безжизненному телу. «Второго убили, кажется. Надо обыскать этого. Наверняка, копии протокола при нем. Проклятые англичане, я знал, что они сюда кого-то подошлют».

Он схватил темноволосого  раненого и крикнул: «Лейтенант де Лу, сюда!»

Мишель принял тело. Перевернув его на спину, юноша похолодел. «Господи, - попросил Мишель, - Господи, только бы он ничего по моему лицу не увидел. Он ее не знает, не может знать..., Бедная тетя Мэри...»

Наполеон наклонился над раненым. Всматриваясь в его лицо, он  коротко велел начальнику охраны: «Русским передайте, что у нас был инцидент - гренадерам что-то почудилось, и они начали стрелять по воде. Поменяйте ковер в шатре. Тот, что там лежит, весь мокрый и приведите все в порядок. Через два часа тут будет император Александр со свитой».

Мишель, молча, греб, стараясь не смотреть на Мэри. Она лежала, не двигаясь, и юноша увидел кровь, что расползалась по дну лодки.

Уже выйдя на берег, Наполеон приказал Мишелю: «Найди мне генерала Кардозо, срочно».  Он еще раз посмотрел в сторону  раненого - Мэри осторожно перекладывали на холщовые носилки. Наполеон, не оборачиваясь, пошел к своей палатке.

Иосиф наклонился над смуглой поясницей: «Зонд!». Рядом зазвенели инструменты. Он вспомнил холодный голос Наполеона: «В госпитальной палатке раненый, генерал Кардозо. Займитесь своим делом».

Когда он зашел сюда, Мэри лежала на животе, прикрытая до пояса холщовой простыней. Он не сразу узнал эти кудрявые,  темные, коротко стриженые волосы. «Шпион, - сказал ему на ухо кто-то из врачей, - представляете, генерал Кардозо, это женщина. У нее был подручный. Того застрелили, или он сам утонул. Документов у нее никаких нет, разумеется».

-Нет, - тихо проговорил Иосиф, вымыв руки в тазу. Он посмотрел на стройные плечи: «Она…приходила в сознание?»

Ассистент помотал головой. Иосиф, надев фартук, вздохнул: «Начнем».

-У нее ребенок, - говорил он себе, исследуя рану. «Господи, четыре года мальчику, неужели он сиротой останется? Наполеон ее узнал, конечно, не мог не узнать. И кто был с ней? Джон? Застрелили…- вспомнил Иосиф  и сжал зубы: «Готовьте стол, будем оперировать».

-Бесполезно, - услышал он голос сзади. «Пуля в позвоночнике, она не перенесет вмешательства. И, в любом случае, она никогда не сможет ходить».

-Придержите язык, - грубо отозвался Иосиф, - перед нами  больной. Выполняйте приказание. Переверните ее на бок и постарайтесь дать хотя бы немного опиума.

Он посмотрел на обложенную корпией рану. Взяв скальпель, разозлившись, Иосиф сказал себе: «Что будет, то и будет. Если он прикажет тебя расстрелять, или ее - значит, расстреляют. А пока  я врач, и должен делать свою работу».

-Не в позвоночнике, - он сделал надрез, расширяя рану. «Рядом. Два дюйма, не больше. Надо все делать очень осторожно».

Он даже не чувствовал, как ему стирали пот со лба. Иосиф стоял, наклонившись над столом, прижигая и перевязывая сосуды, останавливая кровотечение. Только когда пуля звякнула о дно медного судна, он разогнулся.

-Все равно…- услышал Иосиф чей-то скептический голос. Нарочито аккуратно сняв фартук, генерал ответил: «Пока раненый…раненая…жива, я бы воздержался от поспешных прогнозов. Шейте, - он кивнул на стол, - и пусть будет в покое». Иосиф взял тонкое запястье женщины и незаметно улыбнулся - пульс уже не сбоил, он был медленным, но четким и ровным.

Он взглянул на побледневшие, смуглые щеки и вышел из палатки. Мишель стоял, опустив белокурую голову. Иосиф, только сейчас поняв, как он устал, тихо проговорил: «Пулю я вынул, а там  посмотрим. Что? - он не закончил и указал на реку.

-Тело не нашли…- Мишель поднял голубые, блестящие глаза. «Ваше превосходительство генерал…дядя Иосиф, а что теперь…- он сглотнул. Оглянувшись, юноша спросил: «Он ведь…не знал ее, тетю Мэри?»

-Знал, - коротко ответил Иосиф: «Ты тоже не болтай, понятно?  Если уж кому-то отвечать - он достал сигару и чиркнул кресалом, - так это мне».

Мишель обернулся. Посмотрев на Неман, юноша обреченно сказал: «Его величество, кажется, закончил переговоры».

Иосиф затянулся сигарой. Осмотрев свой забрызганный кровью, темный сюртук, - он редко носил форму, -  генерал вспомнил Арколе и быстрого, легкого, молодого человека, что чертил карту при свете походного фонаря.

-Не буду переодеваться, - решил  он. «Какая разница, в конце концов, в чем меня расстреляют. Джо он не тронет. И Мэри тоже - он же говорил, с женщинами он не воюет. И Давида не выгонит из армии - он не такой человек».

-Ваше превосходительство, - подбежал к нему вестовой, - его величество требует, чтобы вы явились к нему в палатку.

Иосиф отдал Мишелю дымящуюся сигару и широкими шагами пошел к простому, холщовому шатру.

Наполеон был один. Он стоял, расстегивая темно-зеленый мундир, и, завидев Иосифа, чихнул: «По твоей милости,  после этого утреннего купания, у меня теперь нос заложен. Даже Александр это заметил, спросил - не болею ли я. Завтра во всех газетах будут мне мыть кости - император умирает, не оставив наследника, - он коротко усмехнулся. Иосиф начал: «Ваше величество…»

Наполеон поднял руку: «Единственная возможность мне тебя не расстреливать, Жозеф - это не задавать вопросы». Он подошел к походному столику. Иосиф подумал: «Десять лет прошло с Арколе, а ничего не меняется. Этот столик я еще с Италии помню. И койка у него та же».

Наполеон открыл шкатулку для сигар и выбрал одну: «Два вопроса я все же задам. Она выживет?»

Иосиф долго молчал, а потом, угрюмо, ответил: «Я сделал все, что мог. Но она пока не в силах стоять, и тем более, ходить. Она может навсегда  остаться парализованной. Так что вам придется привязать ее к носилкам, чтобы расстрелять».

-Большего дурака свет не знал еще, - буркнул Наполеон, раскуривая сигару. Он помолчал, выпуская дым: «Это я о тебе. Сделаем так, - он прошелся по комнате, - кроме меня, там, - император махнул рукой в сторону реки, - в шатре, ее никто не видел.  Гренадеры ошиблись, - он пощелкал пальцами, - бывает. Под огонь попала несчастная женщина, рыбачка. Там и лодка какая-то болталась. Как только ей станет легче, отвезешь ее в Амстердам, а там уже…- Наполеон не закончил. Иосиф, потрясенно, пробормотал: «Ваше величество…»

-Я же говорил, с женщинами  я не воюю, - Наполеон прислонился к холсту, скрестив руки на груди, дымя сигарой. «А теперь, Жозеф, второй вопрос, и не лги мне - ты знал обо всем этом?»

-Нет, - честно сказал Иосиф. «Я ничего не знал, ваше величество».

-Я тебе верю, - Наполеон помолчал, и остро блеснув синими глазами, подошел к Иосифу. Император поднял голову: «Кто с ней был? - требовательно спросил Наполеон. «Человек, которого застрелили, на реке - кто это?».

-Тоже – не знаю, - хмуро ответил Иосиф и вздохнул про себя: «Это мог быть и не Джон. А если…Трое детей у него, Джо брата потеряет. Даже думать об этом не хочу».

-Мы подписали договор, - сказал Наполеон. «Англия теперь в полной блокаде». Он потушил сигару: «Лечи эту англичанку, все равно  Европа скоро будет моей. Король Георг сам ко мне на коленях приползет. Я  хочу, чтобы ты просмотрел вот это, - он взял папку с походного стола, -  донесения наших людей из Санкт-Петербурга и Вены, касательно здоровья подходящих мне принцесс. Напиши свое заключение, - синие глаза императора погрустнели. Иосиф, принимая бумаги, кивнул: «Хорошо. Ваше величество, я…»

-Иди уже, - Наполеон чуть улыбнулся. «Иди, у тебя раненый на руках. И знай - если еще раз такое повторится, я уже не буду столь склонен тебе верить, Жозеф».

-Не повторится, - Иосиф по-военному четко повернулся. Наклонив голову, - палатка была низкой,  - он вышел.

-Не повторится, - хмыкнул Наполеон, глядя вслед его широкой, мощной спине. Он сел на койку и закрыл глаза: «Нет ничего проще, чем расстрелять человека. Его, эту англичанку, заодно и Мишеля - вдруг он русский шпион. Фуше бы так и сделал, а Талейран, если бы узнал о сегодняшнем - обозвал бы меня дураком. Ничего, - император весело рассмеялся, - лучше уж я буду дураком, чем мерзавцем».

Он взял походную, оловянную чернильницу. Устроившись у стола, разгладив лист бумаги, император увидел перед собой дымно-серые глаза. «Иосиф поедет в Амстердам, - сказал себе Наполеон, - и передаст мои письма, их, еврейскими путями. Почему-то так всегда быстрее получается, - он окунул перо в чернильницу. Он всегда писал ей длинные письма - как будто бы говорил с ней, как будто они сидели у камина, за ставнями выл зимний ветер, на много миль  вокруг лежал снег. У них в комнате было тепло, и на ковре играл ребенок - девочка, черноволосая, сероглазая, так похожая на мать.

-Милая моя Анна, любовь моя! - начал он. «Сначала опишу тебе Неман. Река здесь, у Тильзита, очень широкая, вокруг лежит равнина…»

В изящной гостиной было тепло, даже жарко, трещали дрова в камине. Темноволосый, синеглазый мальчик радостно сказал: «Елочка!»

-Да, милый мой, - Мэри посадила сына на колени. «Скоро Рождество, видишь, какая она у нас красивая».

-Тележка, - Майкл повертел деревянную, искусно вырезанную игрушку. «Как у папы тележка. Хочу кататься!»

-Летом покатаемся, старина, - Майкл потянулся. Отложив бумаги, поднявшись, он поцеловал Мэри в кудрявый затылок. «Мама поедет на континент, а мы с тобой  сначала в Уэльс отправимся, там будем кататься. А потом  в Лидс, к тете Рэйчел и дяде Пьетро».

-Там много детей, - восторженно сказал Майкл. «Это все их дети, да?»

-Да, - Мэри улыбнулась и почувствовала, как муж обнимает ее за плечи. «Жарко, как жарко, - прошептала  она. «Господи, да почему я вся горю».

-Тихо, тихо, - услышала женщина знакомый голос. «Выпей».

Она ощутила на языке кислый вкус воды с лимоном. Жадно проглотив ее, Мэри с усилием открыла глаза. «Дядя Иосиф, - поняла она. «Господи, да что случилось…, Где Джон, где…».

Иосиф сидел на походном, холщовом табурете  рядом с ее койкой. У него было усталое лицо. Мэри внезапно подумала: «Ему ведь  шестой десяток. Вот сейчас видно, что он  пожилой человек».

Он потер обросший темной щетиной подбородок. В палатке было пусто, сквозь полотнища виднелся золотистый свет заката. «Тебя ранили, - наконец, сказал Иосиф. «Я сделал операцию, сейчас у тебя жар. Это не страшно, он спадет».

Мэри ощутила тупую боль в пояснице. «Как только окрепнешь, - продолжил Иосиф, - я тебя отвезу в Амстердам, а там уже…- он не закончил. Мэри спросила: «Он меня узнал?»

Иосиф только кивнул. Она все молчала, а потом шепнула: «Дядя Иосиф, а где…»

Он покачал головой и взял ее руку: «Мне очень жаль, Мэри. В вас обоих стреляли. Его тело, скорее всего, мы уже не найдем - река тут глубокая, течение быстрое. Мне очень жаль. Попробуй, - велел Иосиф, - сжать мне ладонь».

Она подчинилась, моргая глазами, чтобы скрыть слезы. «Трое детей у него, - подумала Мэри, - трое…, Трое сирот. И Джо, Элиза…»

-Хорошо, - Иосиф улыбнулся и откинул грубое одеяло. Он взял маленькую ступню и попросил: «Пошевели пальцами».

В палатке наступило молчание. Мэри спрятала лицо в подушке  и помотала головой: «Не могу. Не получается, дядя Иосиф. Это теперь…- она подышала, - навсегда?»

-Посмотрим, - только и сказал он и погладил ее по голове: «Я все еще генерал, хоть и вражеской тебе армии, поэтому слушай распоряжение - ты сейчас будешь отдыхать и поправляться. А остальное, - Иосиф повел рукой, - это потом. Спи, - он подоткнул вокруг нее простыню.

-Я поправлюсь, - твердо сказала себе Мэри. «Обязательно. Поправлюсь и вернусь домой. К Майклу и Бену. Я не могу их бросать, они меня ждут».

Она заснула и не услышала, как Мишель, осторожно войдя в палатку, поставил на табурет глиняный кувшин с полевыми цветами. Юноша постоял, глядя на нее. Прошептав что-то, перекрестив женщину он  так же неслышно вышел. Снаружи уже был слышен голос Наполеона: «Господа, у нас завтра совместный смотр войск, я не хочу, чтобы вы ударили лицом в грязь».

-Мир, - подумал Мишель, обернувшись. «Господи, не могу поверить, и в самом деле  мир. Пусть никто, никто больше не умирает». Он положил руку на шпагу и пошел становиться в  строй.

 

Эпилог

Харперс-Ферри,  Виргиния, лето 1807 года

На деревянном, шатком мосту было тихо, внизу шумела река. Марта взглянула на мэрилендский берег - там светились редкие огоньки ферм. Девушка облегченно подумала: «Совсем немного осталось. Пройдем через Мэриленд, а там уже Пенсильвания, свободный штат. Четыре станции, и мы в безопасности».

Их было мало - три женщины и два ребенка, -  мальчик лет пяти и грудная девочка. Марта приняла их на границе Южной Каролины, - женщины были с плантаций. Они прошли два штата - деревенскими, пыльными дорогами, по ночам. Днем они прятались в лесах или сидели в подвалах - у фермеров, в церквях. На окраине Чарльстона их встретил  экипаж, которым правил молодой человек в кипе. Он, представившись мистером Фрэнсисом Сальвадором, улыбнулся: «У моего старшего брата загородный дом, сейчас поедем туда,  и вы отдохнете. Там никого, кроме нас не будет».

Там они провели целую неделю, отсыпаясь, сидя на террасе, не боясь, что их кто-то увидит. Миссис Сальвадор - худенькая, седоволосая, в черном, кружевном чепце, - рассказала Марте, как еще во время войны за независимость она приютила девушку, еврейку, которую хотели продать на аукционе.

-Миссис Горовиц она теперь, - миссис Сальвадор разлила чай. «Жена заместителя министра финансов, кто бы мог подумать. Ее муж  нашей семье помог. Я ведь, когда вдовой осталась, с двумя мальчиками на руках, у меня совсем денег не было.  Теперь Моше в правительстве нашего штата работает, тоже  финансами занимается».

Марта тогда незаметно улыбнулась - ей нельзя было представляться своим настоящим именем, для всех она была Мари-Анн Лавье, из Балтимора. «Тетя Эстер, - нежно подумала она, и вдруг спросила: «Миссис Сальвадор, а почему...- Марта помялась, - почему вы нам помогаете?»

Карие, в тонких морщинках, глаза женщины улыбнулись. «Провозгласите свободу по всей земле, - тихо ответила она. «Господь сам велел нам освобождать рабов, как я могу пойти против воли Бога? Это наш долг, ибо рабами мы были в земле Египетской».

Марта обернулась на Харперс- Ферри, - городок был маленьким, сонным, они миновали его по лесной, узкой тропе. Положив руку на пистолет, девушка бодро сказала: «Нас ждут в Мэриленде, пойдемте».

Мост немного раскачивался под легким ветром. Марта подогнала женщин: «Ничего страшного, это быстро». Здесь, у Харперс-Ферри, река Шенандоа впадала в Потомак, мэрилендский берег был высоким, скалистым. Город лежал на противоположной стороне, на плоской, лесистой виргинской равнине.

-Стойте! - раздался грубый голос сзади. «Милиция Виргинии, кто вы такие?»

-Брат Алдер ждет на мэрилендской стороне, - вспомнила Марта. «Нельзя его подводить, нельзя, чтобы он попал в их руки. Он священник, конечно, но все равно - это опасно для него. И эти бедные женщины, дети...»

-Идите на мэрилендский берег, - шепнула она старшей женщине. «Идите, не оглядывайтесь, я разберусь. Там повернете направо, после моста, вас встретят. Быстро, - Марта подтолкнула ее: «Хорошо, что темно».

-Ни с места! - крикнул кто-то из минитменов и выстрелил в воздух. Мост раскачивался, Марта уцепилась рукой за переплетение веревок: «Надо задержать милицию. Сейчас они доберутся до мэрилендского берега, там лес. Брат Алдер услышит выстрелы, и быстро уведет их подальше. Нож, где мой нож...- Марта  сбросила свою походную суму на доски. Она была в простом платье служанки. Одной рукой удерживая пистолет, девушка стала перерезать веревки, что удерживали доски на мосту.

-Сбежали, что ли? - раздался неуверенный голос с виргинского берега. «Такая темень, ничего не видно».

-Если мост развалится, они никогда в жизни нас не догонят, - спокойно подумала Марта. «А я добегу, успею...»

-Нет, кто-то там есть, - крикнули с виргинского берега. «Огонь!». Она подняла пистолет и стала стрелять.  Доски летели вниз, в быстрый, широкий Потомак, Марта почувствовала резкую боль в правой руке. Бросив нож - в середине моста уже зияла дыра, он опасно раскачивался, девушка заставила себя подняться. Она пошатнулась от боли в локте,-  рука безжизненно висела. Переложив пистолет в левую, Марта  выпустила последнюю пулю.

-За ним! - крикнули сзади. Марта повернулась и побежала. Мост рухнул вниз, унося с собой тех, кто ступил на него. Марта ощутила пропасть под ногами, пуля ударила ее в шею, и она еще успела подумать: «Папа же говорил - не хороните меня в земле рабов. Потомак впадает в океан. Хорошо, очень хорошо».

Так и не выпустив пистолета, Марта ощутила прикосновение холодной воды. Закрыв глаза, она выдохнула: «Теперь их не найдут, они доберутся до Пенсильвании. Я выполнила свой долг».

Тело закружилось в темных волнах реки, кудрявые, черные волосы намокли, Потомак уносил ее на восток - за излучину, туда, где река вырывалась из скал, туда, где над Виргинией и Мэрилендом поднималась низкая, полная, бледная луна, освещающая равнину.

 

Святая Земля, август 1807 года.

Ханеле вгляделась в темную полоску берега и сказала юноше, что стоял рядом с ней: «Вот, господин Бергер, это и есть  Яффо».

Он был высокий, темноволосый, с мягкими, карими глазами, в бедном, затрепанном сюртуке. «Яффо, - зачарованно повторил юноша. «Госпожа Горовиц, а как мы до Иерусалима добираться будем?»

-Дорога известная, - хохотнул Федор, что держал на руках хорошенькую, в простом холщовом платьице, черноволосую девочку. Она блеснула белыми зубками. Дернув Федора за бороду, ребенок повторил: «Яффо!»

Федор добродушно погладил ее по голове: «Сейчас бросим якорь в гавани. Нас на лодках, перевезут к берегу, остановимся на постоялом дворе, а там уже караваном отправимся в  Иерусалим.  Вы нас держитесь, господин Бергер, - он усмехнулся, - мы здесь не в первый раз. Госпожа Горовиц на Святой Земле выросла, я - арабский язык знаю, а у вас  только святой язык, да и то  неуверенный».

Юноша покраснел. Поправив кипу, он робко заметил: «Так ведь запрещено на нем говорить..., В ешиве только книги читают и все».

Ханеле мягко сказала, забирая у дяди дочь: «Мы говорим, господин Бергер. И вы научитесь. Ничего страшного. Насчет работы не беспокойтесь. У моего младшего брата артель, он строитель, он вас под свое крыло возьмет. Он и встречать нас будет, в порту, - Ханеле кивнула на тонкие линии минаретов, уходящие в жаркий, влажный летний воздух.

Юноша посмотрел на свои белые, с тонкими пальцами руки и растерянно отозвался: «Я не умею строить...»

-Научитесь, - повторила Ханеле. Устроив дочь в шали, она стала разглядывать приближающийся берег.

В Брацлав Ханеле приехала, когда Нахман сидел шиву по умершей жене. После исхода траура, стоя с ним на берегу тихой, узкой реки, вдыхая запах цветущих лип, она покачала головой, услышав, как он предлагает ей брак: «Я люблю другого человека, Нахман». Она ласково указала на маленькую Хану, что ковыляла по лужайке, собирая одуванчики: «Это его дочка. Мы никогда не сможем быть вместе, так уж получилось, - Ханеле пожала плечами, - но я останусь с ним до конца жизни. Его жизни, или моей».

 Рав Нахман вздохнул, взяв девочку за руку - она доверчиво протянула ему ладошку: «Так тому и быть. Удачи тебе, - Нахман помолчал, - там, в Святой Земле».

-Если я вернусь обратно, - задумчиво проговорила Ханеле, - мы с тобой еще увидимся. А если нет…, - она встряхнула головой: «Неважно».

Уже, когда они шли к окраине местечка, Нахман тихо сказал: «По Исааку я кадиш читаю, и буду читать -  сколь я жив. А тебя я попросить хотел - у нас есть юноша, в ешиве, Шломо Бергер. Рвется в Святую Землю, его отец даже из дома выгнал за это. Он сам из Златополя, отец у него там раввином. Приехал сюда, услышав, что я в Святой Земле был. Юноша хороший, хотя способностей у него нет особых, денег он скопил немного...»

-Я его туда довезу, - отозвалась Ханеле. «Пусть не волнуется». Бергер прибежал к ней, - Ханеле с дочкой жила на постоялом дворе, - в тот же вечер.  Ему было восемнадцать. Ханеле, бросив на него один взгляд, отчего-то улыбнулась: «Не беспокойтесь, господин Бергер. Отсюда поедем в Одессу. Встретимся с дядей моим, по отцу,  и поплывем в Святую Землю».

-Какая она красавица, - восхищенно подумал Бергер, глядя на высокую, выше его, стройную женщину, с нежной, жемчужной кожей. Изящная голова была плотно укрыта платком - выезжая из леса, Ханеле прятала волосы. Ее принимали за разведенную женщину и Ханеле  никого не поправляла. В свидетельстве, что ей выдали в белостокской синагоге, после того, как маленькой Хане дали имя, было написано: «Отец  неизвестен».

Бергер играл с маленькой Ханой, на постоялых дворах бегал за молоком, носил саквояжи. Затаив дыхание, он слушал рассказы Ханеле о Святой Земле. В Одессе та послала записку дяде Теодору. Федор  предупредил ее, что остановится во «Французской» гостинице.  Он явился на их постоялый двор - высокий, широкоплечий, в отлично сшитом сюртуке, с рыжими, коротко стрижеными, уже начинающими седеть волосами. Федор сразу же велел: «Незачем тесниться, переезжаем все ко мне. Корабль только через неделю, мы с маленькой, - он присел, и Хана прижалась головой к его плечу, - мы с маленькой будем гулять по берегу».

Бергер, было, открыл рот, но Федор усмехнулся: «Ты думаешь, у этого клоповника, - он повел рукой в сторону низких потолков, - и у «Французской» гостиницы разные хозяева? Один и тот же. За еду свою не волнуйтесь, попросим новую посуду, обеды вам отсюда носить будут».

Так они и оказались в устланных коврами комнатах, с мраморным, выходящим на море балконом.

Ханеле увидела саблю. Погладив острые грани сапфиров, она подняла на дядю глаза. «На всякий случай, - хмуро сказал Федор, закуривая сигару. «Хотя, если верить тому, что ты мне написала...»

-Верьте, - Ханеле закуталась в шаль. Женщина быстро, незаметно, положила руку на медальон под  глухим воротом платья. «Дядя Теодор, - она помялась, - не надо со мной туда ходить».

-Ты же сказала - должен быть близкий человек, - удивился мужчина. «Его крови. У Моше жена, ребенок...»

-У вас тоже, - Ханеле взглянула на мачты кораблей, на полукруг лазоревой воды. Снизу доносился блаженный смех. Маленькая Хана шлепала босыми ножками по кромке прибоя. Бергер сидел на камнях, склонившись над своим блокнотом. «Он стихи пытается писать, - вспомнила Ханеле. «На святом языке, о героях Танаха»

Ханеле помотала головой: «Я все сама сделаю, дядя Теодор. Просто..., будьте там, - она повела рукой в сторону моря, - рядом.

-Тоже ребенок - вздохнул мужчина. Федор вспомнил, как Тео, приподнявшись на локте, обеспокоенно спросила: «Но ведь это не опасно, милый?».

За окном был нежный, весенний петербургский закат, в спальне пахло розами - на камине стояли вазы с белыми и винно-красными цветами. Федор поцеловал ее в теплый висок: «Вот и седина у нас обоих.  Два года ей до пятидесяти осталось, а мне  шестой десяток. И Петьке  двенадцать, вырастить бы его».

-Совершенно ничего опасного, - недовольно ответил он, прижимая жену к себе. «Еду исследовать это соленое озеро, от Академии Наук, заодно с братом повидаюсь...»

-Теодор, - строго сказала Тео, - не скрывай от меня ничего, я по глазам твоим все вижу.

Он погладил ее темные, тяжелые волосы, и начал говорить. Тео, молча, слушала. Потом жена поцеловала его: «Я за твоего брата помолюсь, в церкви, можно же?»

-Не помешает, думаю, - грустно отозвался Федор. «Как вернусь, как перемирие с Наполеоном подпишут - съездим все вместе в Париж. Мишеля повидаем, с Петькой там гулять будем..., Иди сюда,- он обнял жену. Закрыв глаза,  шепча ей что-то ласковое, Федор горько подумал: «Если вернусь».

-Вот и мой брат, - Ханеле рассматривала приближающиеся лодки, -  рукой нам машет.

- Я носил вас как бы на орлиных крыльях, и принес вас к Себе...- восторженно прошептал Бергер, глядя на черепичные крыши Яффо, на берег белого песка, на шелестящие под легким ветром пальмы.

С кормы и носа корабля уже спускали веревочные лестницы.

Они сидели во внутреннем, прохладном, вымощенном плиткой дворике, где тихо журчал фонтан. Маленькая Хана спала на ковре, укрытая шалью. «Господи, - зачарованно подумал Шломо, разглядывая господина Судакова, - я таких евреев и не видел никогда».

Он был ростом вровень своему дяде, огромный, как медведь, с большими, грубыми руками строителя. Моше сидел, привольно раскинувшись на подушках -  в турецких шароварах и просторной рубашке, рыжие волосы были прикрыты тюрбаном, на загорелом лице сияли белые, крепкие зубы. За поясом у него была короткая сабля, и два пистолета.

Моше перехватил взгляд Бергера и весело сказал: «Это на всякий случай. С местными я в дружбе, турецкий у меня, как родной, на арабском языке тоже объясняюсь. Однако заезжие случаются, с юга, караваны грабят. Я один путешествую, - он широким жестом повел рукой, - я на своей земле, мне бояться нечего. Я здесь каждый камень знаю, - он рассмеялся.  Федор сказал: «Мы с тобой, юный Шломо, сейчас прогуляемся до базара, купим провизии, раз вечером отправляемся».

Они ушли, а Моше выжал лимон на рыбу: «Бергера этого я к делу пристрою, не волнуйся, и комнату ему найду. Вы все у нас будете жить, конечно, дом большой, хороший. Отличная у меня племянница, - он ласково взял руку Ханеле.

Та обняла брата и тихо спросила: «Как он?»

-Как, - угрюмо отозвался Моше, - Исаака нашего не велел даже алфавиту учить. Хорошо, что дядя Аарон все это на себя взял. А у Исаака задатки отличные, я и сам вижу. И не играет с ним никто. Хотя он у нас мальчик бойкий, с местными дружит.

 - Малку,  говорят, он совсем забил, поэтому и не выпускает на улицу,  чтобы о синяках не шептались. И девчонок в черном теле держит. Сам мясо три раза в день ест, а им куриные кости достаются, да и то - только на Шабат. Семеро, - Моше покачал головой, -  жалко их, бедных. И Малке едва за двадцать.

-А что мама Лея? - Ханеле отщипнула гроздь винограда и пробормотала благословение.

-Хорошо, - Моше широко улыбнулся. «На Элишеву ворчит, рукава у нее нескромные. Как узнала, что ты приезжаешь,  обрадовалась. Только о Хане, - Моше внезапно покраснел, -  я ей сказал, что ты замужем в Польше была. Я ей не все говорю, сама понимаешь. Что я землю купил, она и не слышала еще».

-Землю купил! - ахнула Ханеле. «Хотя ты же подданный султана, вам сейчас можно. За стенами?»

-Да, - кивнул Моше. «Работы много, надо орошать, удобрять, дом строить. Четыре дунама пока, буду там этроги выращивать, вы же, - он усмехнулся,- их отсюда заказываете, со Святой Земли. Деньги хорошие. И потом, - Моше внезапно вздохнул, - сестер мне придется на ноги ставить, дяде Аарону шестой десяток уже.  Он и внучек не видел, ни одной. И Малку со времен хупы ее  не видел».

Ханеле доела виноград и разлила чай с мятой: «Скоро все это закончится, милый».

-Даже знать ничего не хочу, - подумал Моше, глядя на безмятежное лицо старшей сестры. «Все равно не пойму я ничего этого. Главное,  чтобы отец стал таким, как раньше, вот и все».

-А с Малкой, - Ханеле посмотрела куда-то вдаль, - все хорошо будет. Давай, - она взглянула на мирно спящую дочь, - начнем багаж грузить, скоро в путь.

Ночевали они на постоялом дворе в Лоде. Ханеле уложила дочь. Закутавшись в шаль, в одной длинной, холщовой рубашке, она вышла на улицу. На востоке, там, где за холмами лежал Иерусалим, сияли крупные звезды.

Августовская ночь была жаркой, однако Ханеле почувствовала холодок, что пробегал по коже. «Бурный ветер шел от севера, великое облако и клубящийся огонь, и сияние вокруг него, - пробормотала Ханеле.

Она подняла голову и увидела, что свод небес, там, в стороне Иерусалима,  отливает мертвенным, голубоватым, мерзлым светом.

- Было подобие престола по виду как бы из камня сапфира, и видел я как бы пылающий металл, как бы вид огня внутри него вокруг...- прошептала Ханеле и положила руку на медальон - он был холодным, ледяным. Ханеле, вздрогнула: «Я знаю, ты меня ждешь».

Вода миквы заколыхалась. Служительница посмотрела на коротко стриженые, темные волосы женщины: «Кошер!».  Малка услышала ее голос и почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы. «Два месяца, - вздохнула она. «А потом еще три месяца я оттягивала, врала ему..., Только у него все под рукой, и акушерки  тоже.  И белье мое он сам осматривает. Господи, - взмолилась женщина, поднимаясь по скользким, узким каменным ступеням, - пожалуйста, я знаю, что это грех, но не надо, не надо…Я больше не вынесу, и так, в последний раз, чуть не умерла. Как я девочек сиротами оставлю?»

Служительница взглянула на ее сгорбленную, покрытую каплями воды спину. Малка взяла холщовое полотенце: «Пять месяцев он меня не трогал, пять месяцев без синяков, без ссадин…». Она посмотрела на свой криво сросшийся мизинец. Муж сломал его в прошлом году, на глазах у девочек, а потом, когда она плакала, когда дочки, цепляясь за ее подол, рыдали - ударил старшую дочь. Сара отлетела к стене. Малка, бросившись к ней, вытирая кровь из разбитой губы, прижимая к себе девочек, услышала наставительный голос мужа: «Кто жалеет розги, тот портит дитя свое».

В крохотной комнате, где на лавке лежало ее темное, бесформенное платье, в плетеной корзинке спали двойняшки. «Пять лет Саре, - глотая слезы, одеваясь, подумала Малка, - а он ее  уже бьет. И Ривку бьет.…Девочки, бедные мои девочки…». Много раз, на кухне, ее рука тянулась к ножу. Разделывая курицу, она представляла себе, как ночью, в темноте, достает нож из-под своей кровати и вонзает в нависшее над ней лицо, как течет кровь по рыжей бороде.

Двойняшки заворочались. Малка, торопливо прикрывшись шалью, стала их кормить. Девочки были маленькие, хрупкие. Она, глядя на свою, едва видную грудь, почувствовала, как закружилась у нее голова.  Они довольствовались объедками - тем, что оставалось после многолюдных праздничных трапез, когда за большим столом в гостиной усаживалось двадцать человек, и она, выбиваясь из сил, носила туда тяжелые, серебряные блюда с мясом. Потом, на кухне, они с девочками, молча, торопливо ели.  Малка, дрожала, слыша, как там, за дверью, поют молитву. Она накладывала девочкам больше, глядя на их худенькие ручки, на испуганные, блестящие глаза.

Его хвалили там, в гостиной, - за праведность, за то, что кормит бедняков и платит за обучение детей. Он заседал в суде, издавал книги. Откинувшись в своем большом, удобном кресле, улыбаясь, рав Судаков говорил: «Каждый должен быть строг в соблюдении заповедей, и начинать надо со своей собственной семьи. Все наши беды, несчастья - все из-за того, что мы не следим за скромностью». Он поднимал белый, холеный палец: «Надо устраивать проверки, заходить к людям в дома. Надо увещевать грешников, тех, кто своим поведением ставит под опасность общину. И выгонять, - он качал головой, - безжалостно выгонять, тех, кто упорствует в своем грехе».

-Как папу, - горько думала Малка. Потом они опять пели, парадная дверь хлопала, они уходили в ешиву. Малка убирала со стола, замачивала грязные скатерти, носила воду из колодца, мыла посуду, укладывала девочек спать, и просила - тихо: «Господи, пожалуйста, дай мне отдохнуть сегодня. Хотя бы один день. Пусть он вернется поздно, после полуночи. Пусть он забудет обо мне».

Она не могла лечь спать - когда муж приходил из ешивы, все должно было быть уже убрано. Она приносила ему серебряный стакан с чаем. Опустив укрытую платком голову, Малка ждала, пока он, отставив его, не кивнет коротко в сторону лестницы, что вела в спальни.

Ночью  кто-то из девочек непременно просыпался, звал ее.  Малка, наскоро одевшись, шла в их комнату, и укачивала плачущую дочь. Голова кружилась, хотелось спать. Она, шепча что-то ласковое, вдыхая сладкий, детский запах, и сама потихоньку успокаивалась. Старшие девочки не плакали. Они уже знали, что нельзя беспокоить отца, нельзя говорить с ним, пока он первый не заговорит.

Малка поменяла девочкам пеленки. Уложив их в корзинку, сунув ноги в грубые, растоптанные туфли, женщина вздохнула: «Он и не говорит с ними. Даже имена путает. Господи, Сара там за всеми присматривает. Четыре малышки у нее на руках, только бы не нашалили».

Девочки не шалили. Они были тихие, серьезные, в темных, глухих платьях, бледненькие. Малка знала - мужа хвалят за хорошее воспитание детей.  Он запрещал им одним ходить по улице. Малка, поднявшись наверх, - миква была в подвале,- увидела его. Муж  стоял, заложив руки за спину, высокий, в собольей шапке, рыжая борода светилась под бледными лучами луны. Серые глаза блестели холодом.

Он кивнул в сторону дома. Малка, неся корзину, пошла за ним. «Господи, - думала она, опустив голову, глядя на мирно спящих дочек, - я папу шесть лет не видела. Папу, Батшеву..., Как они там? Как Рахели?»

Она взглянула на широкую спину мужа и боязливо подумала: «Записку бы передать..., Если бы Элишева в микву ходила..., Но ведь он велел ее туда не пускать. Она, наверное, где-то в ручье окунается. А если через Исаака? Он ведь ровесник Саре, пять лет ему. Но ведь он и девочкам одним запрещает гулять…»

Муж, не оборачиваясь, открыл калитку их дома. Малка заторопилась следом. Она посмотрела на окна кухни и успокоено подумала: «Кажется, все в порядке».

Она услышала плач из распахнутой, парадной двери и умоляющий голос старшей дочери: «Папа, пожалуйста, не надо! Не бей Дину! Мы все вычистим, все уберем...»

Малка увидела, как белокурая Дина, -  ей было полтора годика, - рыдая, прячется в углу передней. Девочки тоже плакали. На венецианской плитке в прихожей расплывалось пятно, пахло мочой. Сара, завидев мать, всхлипнула: «Мы не уследили, мы сейчас, сейчас...»

Муж занес руку над ребенком. Малка, сунув корзину с двойняшками старшей дочери, подхватила Дину и закрыла ее своим телом. Двойняшки проснулись и заплакали. «Пять месяцев он меня не трогал, - еще успела подумать Малка, а потом он ударил ее по спине, девочки побежали на кухню. Малка, глотая слезы, только и могла, что просить: «Пожалуйста, не надо..., Дитя  еще маленькое,  я все уберу, все...».

-Не уберешь к моему возвращению – коротко сказал муж, повернув ее к себе, хлестнув по щеке, - пожалеешь.

Дверь за ним захлопнулась. Дина цеплялась, всхлипывая, за ее платье, и Малка, укачивая ее, зашептала: «Не надо, не надо, милая..., Все хорошо, все хорошо...»

В спальне у девочек, сидя на кровати старшей дочери, рассказывая ей что-то из Торы, - младшие уже дремали, - Малка почувствовала слезы на своей руке. Сара прижалась к ней: «Папа сказал, если ты умрешь, мамочка, я буду ему, как жена. Мамочка, не умирай! - дочь неслышно разрыдалась. Малка, гладя ее по голове, целуя, внезапно похолодев, ответила: «Что ты, милая, не умру».

-Мне нельзя умирать, - обреченно думала она, развешивая во дворе выстиранную одежду. Небо играло странным, холодным, голубоватым светом.  Малка, на мгновение, остановилась: «Господи, дай ты мне сил. Пожалуйста, ради девочек. Не сбежать, никуда не сбежать...- она посмотрела на высокую, в три человеческих роста, каменную ограду.

Калитка заскрипела и он велел: «Чаю мне подай».  Малка только опустила голову и кивнула.  В спальне, она лежала, подняв рубашку до пояса, раздвинув ноги,  слушая скрип кровати. Она всегда закрывала глаза - с того, самого первого раза, с брачной ночи, когда она, почувствовав боль, вскрикнула. Подняв веки, Малка тогда затряслась. «Мне привиделось, - твердо сказала себе Малка. «Не бывает такого. Это все из-за страха, потому что я волновалась. Не бывает такого».

Однако глаз она с тех пор не открывала - все шесть лет. Малка почувствовала, как муж тяжело задышал, и грустно попросила: «Господи, пожалуйста, не надо».  Муж встал. Вымыв руки, пробормотав благословение , он ушел на свою кровать.

Малка услышала, как в соседней комнате заплакали двойняшки. Выбежав в коридор, она шмыгнула к ним.  Она кормила девочек, сидя на узкой кровати. Подмывшись, устроив их рядом, Малка тихо, кусая губы, заплакала. Она так и заснула - обнимая дочерей, вздрагивая, свернувшись в клубочек.

Высокий, крепкий рыжеволосый мальчик с маленьким молитвенником в руках, отошел от Стены и обернулся - едва рассвело,  воздух еще не был жарким, крохотная, выложенная камнем площадь, была пуста. «Хоть не шепчутся за спиной, - подумал Исаак. «Правильно дедушка Аарон сказал - будем молиться рано утром, и поздно вечером. А днем  он на работе молится, а я  дома. И папа так же делает».

Он подождал, пока Аарон подойдет к нему. Посмотрев на темную, сильно побитую сединой бороду мужчины, на добрые, в мелких морщинках глаза, Исаак взял его за крепкую руку. «Дедушка Аарон, - попросил мальчик, - а расскажите, как вы в лесу жили. Пока мы домой идем».

Исаак никогда не уставал от этих рассказов. Он слушал тихий, ласковый голос Аарона, играя с искусно вырезанными, деревянными фигурками зверей - там были змеи, крокодилы, леопарды, попугаи. Бабушка Лея вздыхала: «Они ведь не кошерные, Моше, как ты ребенку разрешаешь на такое смотреть». Отец только смеялся. Закинув сильные руки за голову, он потягивался: «Мама, он каждый день верблюдов на улице видит. Не ходить же ему с закрытыми глазами».

Исаак  все равно любил бабушку. Она всегда пекла ему печенье. По ночам, когда мама уходила принимать роды, бабушка пела ему, еще маленькому, колыбельные. Еще у него был дед - он запретил всем с ними разговаривать, он жил на площади у ешивы в трехэтажном, богатом доме. Его звали рав Судаков. Исаак знал, что у деда есть дочки. Однажды мальчик, озираясь, залез по деревянной лестнице на ограду дома, и увидел, как стайка маленьких, в темных платьях девочек, тихо играет на вычищенном, выметенном, без единой травинки дворе. Их мать была дочерью дедушки Аарона. Худенькая, бледная женщина стирала в медном тазу.

-Даже цветов у них нет, - вздохнул Исаак, оглядывая двор.

У дедушки Аарона был маленький садик с гранатовым деревом. У них, на кованом балконе, что выходил во двор, мать посадила цветы.

-Как в Амстердаме, - ласково говорила она, поливая розы в деревянных ящиках. Отец, как-то раз, пришел с мастером из артели, и снял камни во всем дворе. Теперь там была дорожка. Вокруг отец посадил кусты жасмина. Исаак тогда помогал. Отец, обняв его, шепнул: «Когда-нибудь вся наша страна будет цвести, милый».

Исаак попрощался с дедушкой Аароном у двери его дома, и побежал к себе. Мама еще с вечера ушла на роды, отец уехал в Яффо. Исаак знал, что приезжает его двоюродный дедушка и тетя Хана, с его маленькой кузиной.

-Здорово, - он поцеловал мезузу у калитки. Мальчик даже не обратил внимания на печатный лист, что был наклеен на стену их дома.  Отец только смеялся, дымя трубкой: «На здоровье,  пусть  хоть до крыши их лепят». Исаак отлично  умел читать, и знал, что там написано. Их называли еретиками, апикойросами, отступниками. Внизу, самой первой, стояла подпись деда.

Кот сидел на каменных ступенях крыльца и аккуратно  умывался. Он был весь черный, с умными, желтыми глазами, холеный, с блестящей шерстью. Его звали Хатуль. Отец принес его домой в ладони, прошлой зимой - тогда он был крохотный, худой, мокрый и жалобно плакал. Бабушка Лея, было, заворчала, но отец только успокоил ее: «Просто будем его первым кормить, мама». Так и решили.

Исаак наклонился. Почесав кота между ушей, - тот заурчал, - зайдя в  чистую переднюю, он крикнул: «Бабушка, я дома». Пахло завтраком, он облизнулся. Лея, выйдя из кухни, осмотрела внука: «Чуть больше пяти ему, а будто восемь. Весь в Моше. Господи, пусть здоровым ребенком растет. Надо с Элишевой поговорить, невзначай. Я ведь помогу, пусть рожает, дом теперь большой, всем места хватит. Ох уж эта молодежь, - Лея незаметно поджала губы, - сказано же, «плодитесь и размножайтесь», а они?»

-Руки мыть и за стол, - строго велела она. «Мать  твоя записку прислала. Там двойня родилась, она только к обеду вернется».

После завтрака Исаак взялся за Мишну. Лея, слушая его размеренное чтение, разбирая высохшую одежду, пришивая пуговицы, штопая, подумала: «Семь девочек, говорят, у нее. Господи, да она сама  дитя, двадцать два года. И как только справляется, - женщина вздохнула и посмотрела в окно, на залитую солнцем улицу.

-Дочка у Ханеле, - ласково улыбнулась она. «Бедная, сыночек в море утонул. Хотя Господь ей еще  ребенка дал. С мужем не ужилась, конечно, да и кто с ней уживется? Хотя она женщина хорошая, благочестивая. Может, хоть она с Элишевой поговорит, чтобы та скромно одевалась. Где это видано, - женщина покачала головой, - запястье не закрывает, и волосы у нее из-под платка заметить можно. Немного, конечно, выбиваются, на палец, но все равно. Ханеле она послушает, я старуха, а та  молодая еще, чуть за тридцать».

В комнате пахло свежим хлебом. Кот с достоинством вошел с лестницы. Оглянувшись, выгнув спину, он улегся у ног Леи. Та неодобрительно что-то пробормотала, но прогонять его не стала.

Аарон стоял за верстаком, удовлетворенно разглядывая причудливый рисунок на дереве.

-Очень красиво получится, -  понял он. «Господи, что бы мы делали, если бы не Моше и Элишева..., А так и у меня мебель заказывают, и Батшева  шьет..., Проживем, проживем. Через три года она в Америку уезжает, - Аарон отхлебнул остывшего чая из простого, оловянного стакана и достал с полки шкатулку с письмами.

Он оглянулся. Дочь сидела на скамейке под гранатовым деревом, склонив изящную голову над шитьем. Белокурые косы лежали на стройных плечах. Аарон, с болью с сердце, подумал: «Как у Дины покойной. Хотя Рахели больше Дину напоминает. А Малка - та в меня. Шесть лет я девочку не видел...»

Он нашел письмо от старшей дочери. Присев на свой старый, сколоченный еще до свадьбы, табурет, рав Горовиц стал читать.

-Милый, дорогой папа, - он вытер слезу в уголке глаза, - у нас все хорошо. Еве три годика, и у нее появилась сестричка, маленькая Диана. Ева белокурая, в меня, а Диана у нас рыженькая. В нашем приюте уже двадцать малышей, сирот, девочки и мальчики. Дядя Питер нам помогает, и мы собираем средства среди владельцев мануфактур. Я теперь, папа, умею быть очень настойчивой и убедительной, - Аарон почувствовал, что улыбается. «У нас  очень хороший приход, община любит Пьетро. Люди у нас небогатые, ткачи и ремесленники, но очень добрые. В следующем году мы хотим начать строительство  школы. Сейчас все дети теснятся в двух комнатах, им там неудобно. На это тоже понадобятся деньги, но ничего, мы справимся. Я преподаю девочкам, а Пьетро мальчикам. Большое спасибо, что ты пишешь нам на святом языке. Для Пьетро это очень полезно. Когда мы завершим школьное здание, года через два, Пьетро хочет все-таки заняться своим докторатом по Библии. Пожалуйста, папа, напиши мне - что с Малкой, я очень за нее волнуюсь. Передаем пожелания здоровья и благополучия Моше, Элишеве и все их семье. Я очень рада, что госпожа Судакова оправилась. Посылаем вам свою любовь, Рэйчел, Пьетро и все наши дети».

-Наши дети, - улыбаясь, повторил Аарон. Допив чай, убрав письмо, он принялся за работу.

 Батшева взглянула на открытую дверь мастерской: «Как папа тут один будет, когда я уеду? Ему ведь уже за пятьдесят…, Он почти седой». Она отложила шитье. Послушав, как поет птица на ветке дерева, девушка вспомнила письмо от будущей свекрови.

Это всегда была рука Эстер. Жених,  как объясняла ей свекровь, очень занят, служит в армии и, в любом случае, не любит писать письма.

-Но ты не волнуйся, - читала Батшева, - Хаим очень хороший человек, добрый, благочестивый. Он много времени будет проводить на границе,  а ты, моя дорогая девочка, устроишься в нашем вашингтонском особняке и будешь радовать нас с дядей Меиром внуками. Твой будущий деверь, Натан, тоже женится - как раз через три  года, его невесте сейчас всего пятнадцать.  Уверена, вы с Джудит подружитесь. Хупу мы вам поставим в Нью-Йорке.  Пожалуйста, не   беспокойся  насчет приданого, для нас будет радостью тебя побаловать, милая. Мы пошлем за тобой военный корабль,  ты быстро доберешься до Америки. И, конечно, мы все встретим тебя в порту».

Батшева закрыла глаза: «Я ничего не помню, но мама  рассказывала, как там красиво, как они богато живут. Брат тети Эстер, папа Элишевы - он генерал. У нас такое невозможно, - она оглядела маленький садик и покраснела: «Внуки..., Я ничего не знаю, а у Элишевы спрашивать неудобно. Как это все будет..., - она совсем зарделась. Стукнула дверь и девушка услышала веселый, мальчишеский голос: «Приехали! Дедушка Аарон, они все приехали! У дяди Теодора такая сабля красивая!»

Исаак стоял на пороге, притоптывая ногой от нетерпения.

-Пошли, пошли, - велел он, - мама и бабушка уже на стол накрывают. 

Батшева сложила шитье. Завидев Аарона, -  уже без рабочего фартука, дочь ласково вынула из его полуседых волос стружку.

-Вот, милая, - сказал ей Аарон, - сейчас со всеми и познакомишься. 

Они заперли дверь - на нее был приклеен грубо напечатанный лист бумаги с черными, жирными буквами, и повернули за угол, к дому Судаковых.

Лея сидела на теплых ступенях крыльца, держа на коленях маленькую Хану.

-Бабушка, - ласково сказала женщина. «Давай, говори - баба Лея».

-Баба…- пролепетала девочка. Потянувшись к коту,  она улыбнулась: «Мяу!».  Элишева, в светлом, летнем платье, с засученными до локтей рукавами, мыла посуду в медном тазу. Лея посмотрела на падчерицу - та устроилась рядом с Исааком, мальчик тихо читал ей что-то из Мишны.

-Беги, - отпустила его Ханеле. Подойдя к мачехе, она погладила дочку по черноволосой голове: «Задатки у Исаака отличные, мама Лея, ему серьезно учиться надо».

-Так сама знаешь, что отец твой...- пробурчала пожилая женщина. Оглядев Ханеле с ног до головы, она хмыкнула: «Как была худая, так  и осталась».

-Знаю, - Ханеле устроилась рядом. «Вы не волнуйтесь, скоро это все закончится».

Лея покачала засыпающую девочку. Она шепотом велела падчерице, указав глазами на Элишеву: «Ты поговори с ней, поговори. Смотри, у нее рукава до локтя закатаны, и волосы видны».

-До локтя можно, - спокойно улыбнулась Ханеле. «А что волосы видны, так мужчин здесь нет, мама Лея».

-Никогда не видели стены дома моих волос, - проворчала Лея. Ханеле, забирая у нее дочку, блеснув зубами, рассмеялась: «Мы  же во дворе, мама Лея. Невестка у вас замечательная».

Лея что-то пробормотала и громко велела: «Элишева, спать иди, устала же. Я все уберу, не волнуйся».

Женщина глубоко зевнула. Отряхнув воду с рук, она призналась: «И вправду, на ногах еле стою. Пойдем, - она забрала маленькую Хану и покачала ее, - поспим с тобой. Ты у нас такая сладенькая, - Элишева поцеловала мягкую щечку девочки, - как булочка! А у мамы твоей дела есть».

Лея проводила взглядом невестку. Опуская белье в таз, женщина сочно сказала: «Свою  бы дочку завела, а то все с чужими детьми нянчится».

Ханеле только безмятежно глядела на жаркое, летнее небо.

-А что у тебя за дела? - поинтересовалась Лея, беря кусок грубого, серого мыла. Ханеле встала, развешивать белье: «Так. Разные дела, мама Лея. Юноша этот, господин Бергер, хороший, правда?»

-Достойный, - неохотно признала пожилая женщина. «Однако где это видано, чтобы евреи руками работали? Кто тогда учиться будет?»

-Вот наш Исаак и станет учиться, - Ханеле застыла с прищепками во рту. Повесив белье, она оглядела свое простое, темно-серое платье, и синий, туго завязанный платок: «Пора мне, мама Лея. Вы не волнуйтесь, - она подошла к мачехе и внезапно, обняв ее за плечи, поцеловала в щеку, - все будет хорошо».

-Все же я тебя неплохо воспитала, - вдруг сказала Лея,- женщина ты работящая, аккуратная, благочестивая. И готовишь отменно, и шить стала лучше, - она склонила голову, оценивая платье падчерицы. «Дитя у тебя ухоженное, здоровое..., А что развелась ты, - Лея вздохнула, - кому с тобой ужиться, таких мужчин и нет вовсе. Ты все учишься?»

-И всегда буду, - Ханеле вдохнула запах выпечки, что шел от мачехи, и вспомнила ее терпеливый голос: «Так и шей. Уже хорошо получается. И наперсток возьми, нечего пальцы колоть».

-А вы, мама Лея? - подняла голову маленькая Ханеле. «Как же вы без наперстка?»

Женщина отмахнулась: «Я привыкла».

Ханеле взяла большую, в мыльной пене руку мачехи и прижалась к ней губами.

-Придумала тоже, - недовольно сказала Лея. «Иди уже, куда шла. Нехорошо, конечно, что ты одна по улицам гуляешь, незамужняя, да что с тобой делать?»

-Я к Стене, - обернулась Ханеле, уже открывая калитку.

-Сначала, - она спустилась вниз по каменным ступеням. «Все получится, не может не получиться. А если нет...- она, на мгновение, остановилась, - хотя  бы Малка не будет страдать. Моше с Элишевой присмотрят за маленькой, а потом Наполеон ее заберет». 

-А ведь меня не узнают, - озорно подумала женщина, увидев прижавшихся к Стене людей. Старухи, укутанные, несмотря на жаркий день, в шали, сидели на табуретах, раскачиваясь над молитвенниками. Ханеле нежными губами поцеловала теплый камень и посмотрела налево.

-Это там, - вспомнила она и застыла, положив  ладони на Стену. Потом Ханеле отступила, поклонившись. Пятясь, дойдя до узкого прохода, что вел в Еврейский Квартал, она заторопилась к дому отца.

В крохотной мастерской уютно пахло свежим деревом. Аарон оценивающе посмотрел на юношу, что испуганно оглядывался по сторонам и улыбнулся: «Не бледней ты так, Шломо. Научишься, ничего сложного в этом  нет».

Бергер посмотрел на полку, где стояли оловянные чернильницы, лежали заточенные перья и маленькие кусочки пергамента: «Господин Горовиц, а это правда, что вы писцом были?»

-Я он и есть, - Аарон снял с гвоздя свой старый фартук и отдал его юноше. «Ты сам читал - рав Судаков все мои свитки и мезузы не кошерными объявил». Он взял с верстака кусочек дерева и ласково погладил его: «Я, конечно, до сих пор пишу, каждый день. Руки у меня хорошие, - добавил Аарон, - я этим почти тридцать лет занимаюсь».

-Я бы хотел, - Бергер покраснел, - тоже бы хотел писать. Хотя это сложно, конечно, - вздохнул он. Аарон взял рубанок и хмыкнул:

-Поскольку в ешиву тебя все равно не возьмут, дорогой мой, раз ты со мной и Моше Судаковым разговариваешь, ты у нас тоже отступник, то можно и позаниматься, конечно. Давай, - Аарон кивнул на верстак, - подходи, не бойся.

Шломо осторожно взял рубанок и вспомнил веселый голос господина Судакова: «В этой самой комнате я когда-то и жил, так что устраивайся. Тут даже очаг есть». Юноша оглядел запущенную, подвальную комнату - в маленькое окошечко под потолком были видны ноги прохожих на Виа Долороза, и неуверенно сказал: «Тут же покрасить надо..., убрать».

-Вот и убирай, - пожал плечами Моше. «Колодец во дворе, а тряпки найдешь, рынок рядом».

-И готовить я не умею, - начал Бергер, но Теодор похлопал его по плечу: «Придется начинать, юный Шломо, если решил не на подачки жить, а сам деньги зарабатывать. Ладно, - повернулся они к племяннику, - пошли, покажешь свои дунамы. Посмотрим, как там участок распланировать надо. Пока я в городе, - Теодор почему-то поморщился, как от боли, - пока к соленому озеру не уехал, помогу тебе».

Рассохшаяся дверь заскрипела, и Шломо остался один. Он стоял, неуверенно опустив руки, оглядывая пыльные углы. Потом, разозлившись,  юноша скинул сюртук: «Не может это быть сложнее, чем Талмуд? Не может. Вот и начинай».

Он одолжил, у соседей сверху деревянное ведро и тряпку. Только оказавшись в чистой, вымытой комнате, отчаянно зевая, -  уже вечерело, - посмотрев на свои покрасневшие от холодной воды руки, Шломо понял: «В первый раз в жизни  мыл пол, надо же».

Он помолился. Даже не почувствовав голода,  Бергер мгновенно заснул, растянувшись на полу, положив голову на свой саквояж, накрывшись сюртуком.

-Хорошо, - одобрительно сказал Аарон, глядя на Бергера. «Руки у тебя ловкие, все получится. Тебе кровать надо сделать, - он стал загибать пальцы, - стол, табурет, полки для книг..., Работы много».

Бергер, проведя рукой по шершавой поверхности, кивнул: «Я справлюсь. А ваша дочка младшая, господин Горовиц,  не замужем еще?».

-Ты же слышал, - удивился Аарон. «Помолвлена она, с нашим родственником, из Америки. Через три года туда едет. Она и сама в Америке родилась, у нее и паспорт есть тамошний. А у нас, - он развел руками, - только Моше здешний гражданин, поэтому ему землю теперь можно покупать. Я тоже, - Аарон неожиданно весело улыбнулся, - американец, в Иерусалиме поселился взрослым уже».

Бергер вспомнил потрепанный атлас, что видел в книжной лавке в Одессе и неуверенно спросил: «Вы из Нью-Йорка, господин Горовиц?»

Аарон только поднял бровь и велел, полируя дерево: «Слушай».

-Поверить не могу, - думал Шломо. «Господи, да как он жил там, совсем один, среди диких зверей, как он евреем остался?»

-Господь, - будто услышав его, заметил Аарон, - он ведь в сердце человека. Потом я Иосифа встретил, отца Элишевы, и в Иерусалиме обосновался. Здесь с женой своей покойной познакомился, здесь дочек вырастил...- темные глаза Аарона  погрустнели. Он, прислонившись к двери мастерской, смотря на еще зеленые, неспелые гранаты на дереве, вздохнул: «И здесь меня в землю опустят. Хорошо, - Аарон почесал бороду, - что ты приехал, Шломо».

-Почему? - удивленно спросил юноша, отложив рубанок.

Аарон все смотрел на свой сад: «Хорошо, когда евреи живут на своей земле. Давай работать, - сварливо велел он, - совсем мы с тобой заболтались».

На чистой, большой кухне, было прибрано, девочки тихо сидели вокруг стола. Двойняшки спали в плетеной корзине на полу.  Малка нарезала халу. Раздав каждой дочери по кусочку, женщина шепнула: «Я сейчас, милые».

Она взяла серебряный поднос  и посмотрела на миндальный пирог: «Он не заметит. Так хочется их побаловать, хоть немножко. Он не заметит, что я им отложила».

Малка приносила кусочки пирога, или печенье девочкам в спальню. Они радовались, даже маленькая Дина улыбалась и несмело лепетала: «Спасибо». Девочки шептали благословение и быстро съедали сладости - так быстро, что Малка заставляла себя не плакать. Только когда в прошлом году старшая, Сара, покачала головой: «Мамочка, я уже большая, отдай мой кусочек остальным»,  Малка не выдержала. Она ушла в умывальную. Опустившись на выложенный венецианской плиткой пол, глядя на свой высокий, беременный живот, женщина тихо разрыдалась.

Она вошла в столовую. Убрав грязные тарелки, Малка поставила перед ним серебряный стакан с чаем и пирог. Он даже не поднял глаз от Талмуда. Только оказавшись за дверью, она облегченно выдохнула: «Не заметил. Господи, спасибо тебе».

Малка разделила между девочками объедки, оставив себе, почти пустую тарелку. Едва присев, она вскочила - в открытое окно доносился стук бронзового молотка у ворот.

-Рав Судаков, - несмело сказала Малка, появившись на пороге столовой, - там пришел кто-то.

Он поднял холодные, серые глаза и коротко велел: «Впусти гостей и отправляйся на кухню. Потом принесешь нам что-нибудь». Малка вышла во двор. Распахнув калитку, увидев высокую, стройную женщину в простом, сером платье, она  пошатнулась.

-Вы..., ты же умерла, - пробормотала Малка. «Утонула..., он сказал».

Алые губы улыбнулись. Ханеле наклонилась, - она была много выше, - и поцеловала ее. «Нет, - задумчиво сказала женщина, - я жива. Дочку родила, тоже Хану, годик ей. А у тебя, -  Ханеле все смотрела на Малку, - у тебя семеро. Сара, Ривка, Рахиль, Лея, Дина, Нехама и Двора».

Малка открыла рот, постояла так, и закрыла его.

-А больше не будет, - усмехнулась Ханеле и добавила: «Пока. Я пойду, к отцу своему».

-Может, чаю...- слабым голосом предложила Малка. «Или поесть...» Но Ханеле уже открывала дверь столовой.  Малка, глядя на ее стройную спину, радостно подумала: «Не будет. Она никогда не ошибается, никогда. Господи, - она опустила глаза на свой живот, - спасибо, спасибо тебе».

Ханеле посмотрела на золотисто-рыжие, прикрытые черной, бархатной кипой волосы отца. Он пил чай, склонившись над книгой.  На столе орехового дерева лежала кружевная скатерть, пахло выпечкой, воском для пола, отец сидел в большом, обитом бархатом кресле.

Ханеле  прислонилась к двери: «Здравствуй, папа. Давай, - она отодвинула изящный стул, и присела, - давай, поговорим».

Отец отставил стакан. Ханеле увидела, как похолодели его глаза.

-Ты жива, - хмыкнул он.

-Жива, - согласилась Ханеле. Он вытер шелковой салфеткой красивые губы, огладил длинную бороду. Откинувшись на спинку кресла, отец велел: «Говори».

Выслушав ее, рав Судаков усмехнулся: «Цена невелика, конечно. И это все?»

-Все, - кивнула Ханеле. «Только я должна увидеть разводное письмо, папа, а потом...- она повела рукой в сторону Стены.

Рав Судаков поднялся. Завязав пояс капоты, надев соболью шапку, он велел: «Пошли». Рав Судаков  оглядел стройный стан дочери и незаметно улыбнулся: «Сама явилась. Поздновато, правда. Надо было мне ее раньше в постель уложить, но ничего, она здоровая женщина, легко родит мне сына. Отдаст мне амулет, и то, что лежит там...- он почувствовал, как его руки дрожат. «После этого от Иерусалима ничего не останется. Вот и хорошо. Я буду непобедим, у меня в руках появится мощь гнева Господня...- он закрыл глаза и вспомнил ту ночь, когда небеса грохотали громом, когда над городом висели огненные шары и свет молний раскалывал небо.

Ханеле положила руку на медальон - он весь, казалось, был высечен из куска льда. Они зашли на кухню. Ханеле, посмотрев на стайку бледных, худеньких девочек, что мгновенно поднялись перед отцом, ласково подумала: «Для них все закончилось. Хотя бы ради этого стоило возвращаться».

-Бери детей, - холодно сказал рав Судаков жене. «Они во дворе ешивы подождут, с Ханеле». Малка недоуменно подхватила плетеную корзинку и шепнула девочкам: «Идемте, идемте, вы же слышали...»

Все было очень быстро. Она стояла в той же комнате, где когда-то подписывала договор о помолвке. Скосив глаза на двор, увидев девочек, что столпились вокруг Ханеле, - та им что-то рассказывала, Малка вспомнила  хупу, шесть лет назад, здесь же, во дворе. Ее лицо было закрыто непрозрачной тканью. Услышав хруст стекла, крики «Мазл тов», она обреченно подумала: «Вот и все». А потом была  непроницаемая чернота спальни, боль, тяжесть его тела, и ее испуганный шепот: «Рав Судаков...».

-Терпи, - коротко велел он. Малка, на мгновение, открыв глаза, ужаснувшись, тут же опустила веки.

-Шесть лет, - она протянула вперед сомкнутые ладони, принимая разводное письмо. «Шесть лет, как во мраке. Господи, спасибо тебе, спасибо, теперь бы девочек вырастить...»

-Вот, это твой гет, прими этот гет твой, и теперь ты разведена им от меня и дозволена каждому, - сказал муж. Потом она услышала наставительный голос кого-то из раввинов: «Прежде чем вступить в следующий брак, должно пройти три месяца...,- но Малка уже летела вниз по лестнице, улыбаясь, вытирая слезы с глаз.

Девочки бросились к ней,  и Малка заплакала: «Милые, милые мои..., Мы пойдем к дедушке Аарону, сейчас познакомитесь с ним, с вашей тетей, Батшевой..., Там садик, там дерево растет, вы там играть будете...».  Малка повесила на руку плетеную корзину с  двойняшками, и вышла на площадь,  даже не обернувшись на бывшего мужа. Девочки побежали за ней. Ханеле, посмотрев на отца, - он стоял, чему-то усмехаясь, засунув руки в карманы капоты, - велела: «Покажи».

Она изучила свидетельство о разводе.  Отдав его отцу, женщина тоже улыбнулась. «В полночь, - сказала Ханеле, - у Стены».  Ханеле открыла калитку, чувствуя спиной тяжелый взгляд отца. Она направилась в переплетение узких переулков, каменных ступеней, заброшенных домов  - в свою бывшую комнату. Там,  под полом, - она видела это, - до сих пор оставалось то, что могло понадобиться ей ночью.

Аарон заварил чай. Помешав суп, что булькал в горшке, он распрямился:  «Видишь, Батшева за тканью пошла, на рынок, так что мы с тобой хозяйничать будем. Давай тарелку».

В дверь постучали. Бергер, поднявшись, остановил его: «Я открою, господин Горовиц». Он вышел в переднюю и с удивлением услышал на улице детские голоса.  Шломо распахнул дверь и замер. Их было много, - рыженьких и темноволосых,-  самая маленькая, прятавшаяся за спинами старших, была белокурая. Впереди стояла худенькая девушка, с милым, усталым лицом и плетеной корзинкой в руках. В корзинке, - увидел Бергер с высоты своего роста, - тоже были дети. Двое.

-Малка! Доченька! - услышал он сзади потрясенный голос Аарона и отступил. Девушка всхлипнула и, как была, с корзинкой, бросилась в его объятья.

-Он со мной развелся, - шептала Малка, плача. «Ханеле пришла, сказала ему что-то, и он со мной развелся. Папа, милый...»  Аарон все гладил ее по голове. Потом двойняшки захныкали, и он строго сказал: «Иди наверх, ложись, корми, и спите все вместе. Я тебе чаю принесу».

-Но девочки...- неуверенно пробормотала Малка. Отец подтолкнул ее к лестнице: «Иди, я сказал». Они все стояли на улице - бледненькие, в темных платьях. Наконец, рыжая девочка лет пяти, робко спросила: «Вы наш дедушка?»

-Дедушка, - ласково согласился Аарон. «Пойдемте обедать, милые». Он повернулся к Бергеру. Юноша широко улыбнулся: «Я же старший сын, господин Горовиц. У меня трое братьев младших и четыре сестры. Я с девчонками обращаться умею». Шломо наклонился и подхватил худенькую, белокурую, голубоглазую девочку: «А тебя как зовут?»

-Динале, - пролепетала та. Аарон, незаметно вытерев глаза, вздохнул: «Ну, за стол».

Бергер вышел в сад, держа в руках старую, деревянную шкатулку. Аарон сидел на резной скамейке, девочки облепили его со всех сторон,  Дина прикорнула у него на коленях.  «Нашел, - Аарон поднял глаза. «Молодец. Это еще от моих дочек осталось».

-А госпожа Судакова..., Горовиц то есть...- Шломо поставил шкатулку на зеленую траву, - она спит. И маленькие тоже спят.

-Их Двора зовут и Нехама, - старшая девочка восхищенно посмотрела на шкатулку: «А что там, дедушка?»

-Вот сейчас и посмотрим, Сара, - подмигнул ей Аарон. Бергер прошел в мастерскую и услышал восторженные вздохи девчонок: «Ослик! А это лошадка! Овечка! Ой, дедушка, а это кто?»

Аарон повертел в руках старую игрушку: «Это Ханеле мне отдала, как еще девочкой была. После той ночи, как Исаак Судаков умер. Господи, да как нам ее благодарить-то?».

-Крокодил, - улыбнулся Аарон. «Он далеко отсюда живет, хотите  послушать - где?»

-Да, да! - закричали девчонки.  Бергер посмотрел на их улыбки и поднял голову - вокруг гранатового дерева, перекликаясь, щебеча, кружились птицы. «Вновь зазву­чит  в городах Иудеи и на улицах Иерусалима голос радости и веселья», - вспомнил он. Взяв рубанок, Шломо принялся за работу.

Ханеле подняла голову и посмотрела на отливающее мертвенным, голубоватым светом небо. Площадь у Стены была пуста, и она увидела каменную нишу напротив: «Здесь Ева сидела, я помню. А там дедушка лежал. Хорошо, что я на кладбище сходила, с дядей Аароном.  Дядя Теодор тоже помолился. Не помешает, - Ханеле  вспомнила, как дядя Теодор, оглядев девчонок, только усмехнулся: «Семь племянниц сразу. Перед отъездом моим пусть подарки ждут».

-Все с ними будет хорошо, - твердо напомнила себе Ханеле. Вечером, когда она собиралась уходить, мачеха поймала ее в передней. Лея, взяв женщину за руку, требовательно спросила: «Ты куда?».

-По делам, - нехотя отозвалась Ханеле. «Я  же говорила».

Темные глаза мачехи заиграли недоверчивыми искорками. «А почему Авраам с Малкой развелся? Я сегодня по рынку проходила, только об этом и говорят. Госпожа Сегал уверяет, что Малка, - Лея понизила голос и зашептала что-то падчерице на ухо.

Ханеле поправила перед зеркалом платок и примирительно сказала: «Из-за такого не разводятся, мама Лея, сами знаете. Что она сына не родила, - Ханеле пожала плечами, -  так на все воля Божья. Развелся и развелся». Ханеле повернулась и посмотрела на мачеху: «Вы-то до сих пор ему жена».

Лея неожиданно покраснела. «Он же всем говорит, что я умалишенная, - горько отозвалась женщина. «Жена...- она не закончила и покачала головой: «Пусть Моше тебя проводит. Вечер на дворе, не след одной по улице ходить».

Ханеле села на сундук и стала надевать туфли: «Моше встает в пять утра, мама Лея, чтобы успеть перед работой, помолиться. Видели сами, они сегодня с дядей Теодором усталые пришли, с землей возились. Пусть себе спит спокойно».

-Где это видано, чтобы евреи землей владели, - неодобрительно заметила Лея, - прогорит он с  этими этрогами. Ты одна по улице не ходи, ладно днем, а ночью нескромно».

Наверху лестницы показалась Элишева и Ханеле, подняв голову, подмигнула ей.

-Мне дурно, -  слабым голосом пожаловалась невестка, еле скрывая улыбку. Лея взбежала наверх и озабоченно велела: «Ложись, отдохни. Может...- она  обняла невестку за плечи, уводя в спальню. Ханеле, взяв лежавшую на сундуке, старую, в потрепанной кожаной обложке книгу, выскользнула во двор.

Это была Тора ее деда,  с пометками его руки.  Ханеле забрала  книгу из тайника в своей старой комнате. «Надо мне было ее давно взять, - она опустила Тору в карман своего платья и открыла калитку. Ханеле быстро пошла к Стене: «Нет, у меня тогда Исаак был на руках,  и я еще не все знала. Она бы мне не помогла. А теперь, - женщина остановилась и посмотрела на холодный блеск звезд, - теперь поможет».

Она вздрогнула, услышав тяжелые шаги. Ханеле вдохнула запах сандала. В свете луны его глаза казались свинцовыми.

-Будто пули, - подумала женщина. Она незаметно положила пальцы на переплет книги и почувствовала прикосновение ласковой, крепкой ладони.

-Ничего не бойся, - услышала она голос деда.

Отец  остановился рядом, заложив руки за спину.  Ханеле кивнула на камни слева от стены и велела «Пойдем».

-Куда это они? - шепотом спросил Федор у племянника. Они лежали на черепичной крыше дома, что стоял прямо рядом с крохотной площадью. Моше вывел их через подвал.  Федор только хмыкнул, оглядывая узкий, подземный ход: «Сам, что ли сделал?»

-На всякий случай, - Моше пожал плечами. «Если война, и вообще…Маму не хочется волновать, незачем ей знать о таком,- он мимолетно улыбнулся.  Они вышли из хода на задворках какого-то полуразрушенного здания. Моше кивнул наверх: «Сюда. Весь Иерусалим можно по крышам обойти».

-Не знаю, - племянник посмотрел на две фигуры, что исчезали в тенях. «Здесь столько закоулков, дядя Теодор, всю жизнь бродить можно. Вы пистолет взяли?»

-Взял, - хмуро отозвался Федор. «Только сестра твоя мне сказала, он все равно ни к чему».

Он вспомнил грустный голос Ханеле: «Если…, если у меня получится, то этот демон исчезнет. А если нет - он вселится в того, кто рядом, в человека с его кровью. В того, кто его любит».

-В тебя, то есть, - Федор взглянул в серые глаза племянницы. «Что у меня и Моше дети, это ты вспомнила, а что у тебя дочь есть, забыла?». Ханеле помолчала и нехотя ответила: «Если такое случится, дядя Теодор, я сама обо всем позабочусь. Но обычным образом его не убить. Против него бессильны выстрелы, или еще что-то….- она помолчала, - такое».

Федор посмотрел на низкую, полную луну: «В жизни не видел, чтобы она синего цвета была. Интересная рефракция, знать бы, из-за чего».

Подул ветер. Моше, поежившись, пробормотал: «В первый раз на моей памяти, в августе холодно. Дядя Теодор, - он приподнялся, - что это?»

-Ложная луна, -  Федор глядел на появившиеся над горизонтом яркие диски. «Лунный свет преломляется в кристаллах льда, там, - он указал на небо, - в облаках».

-Так облаков нет, - недоуменно сказал Моше. Федор вздохнул: «Уже есть». На черном небе были видны тучи. Они шли с севера, огромные, набухшие дождем. Федор велел: «Давай-ка, вниз спустимся. Не надо при грозе на крыше лежать».

-Просто гроза, - Федор вспомнил ту ночь, когда он шел к Иерусалиму под нескончаемым ливнем. «А потом отец Корвино на моих руках умер, - он увидел на камнях площади первые капли дождя. Моше, удивленно заметил: «Вот и  гром, слышите?»

-Слышу, - хмуро отозвался Федор. « Так бывало уже, тридцать лет назад. Твой дед тогда умер, той ночью».

Камни под их ногами  задрожали. На севере небо осветил холодный, мертвенный разряд молнии.

Ханеле обернулась к отцу и зажала в руке свечу, - горячий воск капал на пальцы: «Еще немного».  Здесь было сыро, темно, и она  почувствовала его горячее, такое близкое дыхание. «Ханеле, - тихо, ласково сказал рав Судаков, - Ханеле, девочка моя. Ты же знаешь, как я любил твою мать…, Одну ее и любил. И тебя  люблю так же. Иди сюда…- она ощутила его прикосновение к груди: «Амулет. Нельзя, чтобы он попадал в руки к нему…этому».

Отец наклонился и нежно поцеловал ее. Его губы были ледяными. Ханеле, прислонившись  к стене, велела себе: «Вот сейчас». Фитиль свечи затрещал и женщина, подняв ее, глядя в серые, пустые глаза отца, громко сказала: «Слова Господни - слова чистые, серебро, очищенное от земли в горниле, семь раз переплавленное. Ты, Господи, сохранишь их, соблюдешь от рода сего вовек», - продолжила она. «Восстань же, Господь, Боже, подними руку Твою; вспомни угнетенных! Кому дано познать всю мощь гнева Твоего, страшиться Тебя  в мере ярости Твоей? Ты прибежище и твердыня моя! Боже мой, на Тебя полагаюсь!»

Он только захохотал. Вырвав у нее свечу, отбросив ее, отец прижал Ханеле к себе. Мерзлые пальцы шарили по пуговицам ее платья. «Ты хочешь посмотреть на меня, - утвердительно сказал отец. «Ты смелая, ты не будешь бояться, не будешь закрывать глаза. Моя девочка, - он опустил голову и прижался губами к медальону. Ханеле выхватила из своего кармана Тору

Он  остановился и отступил. Воздух вокруг них стал наполняться призрачным, рассеянным светом. «Я ее искал, - он оскалил черные, редкие зубы. Лицо потекло вниз, капая, собираясь в лужицу у его ног. «Искал, - повторил черный череп, протянув обожженную, дымящуюся руку. «Отдай ее мне, Ханеле, отдай мне Ковчег Завета, мы ведь уже близко, я знаю, я чувствую…»

Она вскинула голову и громко, уверенно крикнула:  «Я приказываю тебе, дух презренного вероотступника, Александра Горовица, покинь это тело и возвратись на суд Господень!».

-Ты не можешь! - рассмеялся демон. «Никто не может! Только Исаак мог…, и твой дед, тот дровосек. Горовиц вызвал меня, и я убил его. А Исаак умер, потому что прикоснулся к Ковчегу Завета. Я же, - он шагнул к ней, - сделаю это, и не умру! Я оживу, Хана! И буду жить вечно!»

Свет становился все ярче. «Тепло, - поняла Ханеле. «Как тепло. Дедушка, спасибо тебе, спасибо…»

- Тора  Господа совершенна, укрепляет душу; заповедь Господа светла, просвещает очи.

Страх Господень чист, пребывает вовек. Суды Господни истина, все праведны, - прошептала она и уверенно добавила: «Я молю: Всемогущий! Храни Авраама Судакова,  как зеницу ока! Благослови его, очисти его, окажи ему милость, даруй ему неизменно справедливость Твою!»

Она увидела горячую, огненную вспышку, увидела то, что появилось из света, и само стало светом, и услышала низкий, страдальческий крик боли. «Это я кричу, - Ханеле опустилась на раскаленные камни. «Надо терпеть, терпеть, еще не все, не все закончено…- она заметила, как черная, изломанная тень ползет куда-то прочь. Заставив себя встать, женщина пошла за ней, на ощупь, не в силах открыть глаза, шаря рукой в пронизанном небесным сиянием, гудящем воздухе.

Они спрятались в каменной нише. Вокруг бушевал ветер, и Федор посмотрел на Стену: «Она стоит. Все вокруг дрожит, а она с места не двинется. Крепко строили, на совесть». Камни потемнели под проливным дождем, небо гремело, вокруг хлестали молнии.

Моше внезапно прищурился: «Дядя Теодор, там отец…Господи, да что это с ним?». Федор, уже, было, привстал, как они увидели женщину, - высокую, в темном , насквозь промокшем платье, с укрытой платком головой. Она  выбежала на площадь и бросилась к раву Судакову.

-Мама! - закричал Моше. «Мама, не надо! Нет!». Лея стояла на коленях, ласково гладя черное, нечеловеческое лицо. «Бедный мой, - тихо сказала женщина. «Авраам, бедный мой, любовь моя…Я знала, знала, что тебе плохо. Ничего, ничего, - Лея наклонилась, и они услышали голос Ханеле: «Мама Лея! Не надо!».

Губы Леи прижались к обожженным костям черепа. Ханеле подбежала к ней и, обхватив за плечи, попыталась оторвать ее от мужа. Лея повернулась и женщина подумала: «Вот и все». В темных глазах Леи что-то заблестело. Она, в последний раз прикоснувшись к рыже-золотистым, влажным волосам,- Степан лежал без сознания, и его лицо было неожиданно молодым, - поднялась.

-Я его таким и не помню, - поняла Ханеле. «Нет, немножко - он такой был, когда Моше родился. Папа, милый мой…».

-Мама Лея! - горько крикнула Ханеле. «Моше, - велела она, - не дай ей этого сделать, останови ее!».

Лея карабкалась по камням. Моше бросился за ней, но было поздно - женщина уже стояла на Стене. Небо осветилось ударом молнии. Они увидели, как Лея, раскинув руки, прыгает вниз.

Настала тишина. Дождь прекратился и на востоке, над холмами, появилась еще робкая, тусклая полоска рассвета.  Ресницы дрогнули, и Степан, приоткрыв серые глаза, улыбнулся: «Федя…Ты же должен был уехать, я помню..., Ты остался?»

-Остался, - вздохнул Федор, обнимая брата, стирая капли дождя с его лица. «Остался, Степушка. Пойдем, - он осторожно поднял мужчину. Тот спросил: «А где Лея? Где дети? Ханеле, Моше?»

-Там, - Федор указал в конец площади. Степан недоуменно посмотрел туда и тихо проговорил: «Но ведь…они взрослые, Федя. Что случилось? - он оглянулся.

-Пойдем, - повторил Федор. «Мы тебе дома все расскажем, Степушка».

-Лея, - крикнул брат. Пошатываясь, вырвавшись из рук Федора, он бросился в конец площади. «Лея, любовь моя, что с тобой?»

Он, даже не видя детей, опустился на колени рядом с женщиной. «Какая она красивая, - подумал Степан. «Я ведь не знаю, можно ее трогать или нет…да какая разница, ей плохо. Когда жена болеет, то мужу разрешено за ней ухаживать. Любовь моя…- он нежно взял в руки лицо Леи. Жена, зашевелившись, едва слышно, сказала: «Авраам…милый мой…ты жив».

-Жив, - он наклонился и прижался щекой к ее щеке. «Счастье мое, тебе больно?»

Лея всхлипнула и шепнула: «Немного,…но это пройдет. Побудь со мной, Авраам».

Ханеле посмотрела на мужчину и женщину, что держали друг друга в объятьях: «Она, кажется, ногу сломала. Но все будет хорошо».

-А? - Моше не закончил и замялся. Ханеле взглянула на разгорающийся рассвет, на бледнеющие звезды, на чистые, вымытые дождем камни площади и повторила: «Теперь все будет хорошо». Она улыбнулась: «Сейчас дядя Аарон сюда придет. На молитву».

-На стенах твоих, Иерусалим, Я поставил сторожей, которые не будут умолкать ни днем, ни ночью, - вспомнила  Ханеле. Взяв брата за руку, женщина услышала его голос: «И будешь венцом славы в руке Господа и царскою диадемою на длани Бога твоего. Что это, Ханеле?»

Солнце поднималось над  Стеной - нежное, ласковое солнце раннего утра, солнце в сияющем венце, в окружении яркого, призрачного света. Ханеле тихо ответила: «Это рассвет, Моше. Пойдемте, - она указала на отца и мачеху, - им надо вернуться домой».

-Вот эту стену надо будет снести, рав Эрлих, -  Степан оглядывал двор своего бывшего дома, - и все. Здесь места, -  он указал на трехэтажное здание, - еще на сотню учеников хватит. Люди-то, - Степан внезапно улыбнулся, - едут к нам, сами знаете. И ехать будут.

-Рав Судаков, - новый глава ешивы помялся, - может быть, все-таки, хоть детям преподавать станете…

Утреннее солнце заливало каменные плиты двора, играло в золотисто-рыжей, с проседью бороде. Степан засунул руки в карманы простой, черной капоты, и покачал головой: «Нет, рав Эрлих, если можно - я буду приходить, учиться, и все». Он помолчал: «Сын меня к себе в артель берет, каменщиком. Так что увидимся, - он рассмеялся, - я этой стеной заниматься буду».

-Внук ваш, - Эрлих все смотрел на него, искоса, - очень способный мальчик. Рав Горовиц  его хорошо подготовил». Эрлих указал рукой на пристройку: «Рав Аарон уже там, на своем обычном месте. Вы же свиток Торы решили синагоге подарить, он его и начал писать».

-Вот и славно, - Степан посмотрел на голубое, жаркое небо и почувствовал, что краснеет. «Надо к нему пойти, к Аарону, - твердо сказал себе он. «Прямо сейчас и пойдешь, не откладывай».

-Завтра на молитве увидимся, - он подал руку Эрлиху и направился к пристройке.

Тот  покачал головой, глядя на широкую, крепкую спину. «Пришел, - подумал Эрлих, - потянувшись за своей трубкой, - пожертвовал дом свой ешиве, деньги, свиток Торы новый..., Сказал, что неправ был, велел всех, кого из общины изгнали - обратно принять.  И сам к жене первой вернулся, выздоровела же она. Правильно, - раввин чиркнул кресалом, - как сказано: «Берегите дух ваш, и никто не поступай вероломно против жены юности своей». 

Эрлих еще раз оглядел здание и пробормотал: «Теперь можно не тесниться, всем места хватит. До праздников эту стену снесут, а на Суккот мы здесь на двести человек шалаш поставим».

Он еще покурил, наслаждаясь жарким солнцем, слушая  размеренный гул детских голосов, что доносился из открытых окон ешивы. Потом, выбив трубку, улыбаясь, рав Эрлих пошел заниматься дальше.

Аарон посмотрел на чистый, белый, с чуть заметной желтизной лист пергамента, что лежал перед ним. На его рабочем столе все было так, как будто и не прошло шести лет - самодельные чернила в оловянных пузырьках, остро заточенные перья. Наверху, на полках, стояли старые, потрепанные книги.

Он вспомнил свой ласковый голос: «Хорошо, Шломо. Видишь, сюда мы будем наматывать свиток Торы. У тебя отлично получается».

Бергер вдохнул запах свежего дерева, и полюбовался свой работой: «Рав Горовиц, а вы будете меня учить? Не сейчас, - юноша покраснел, - мне восемнадцать всего, я хочу сначала на ноги встать, ремеслом заняться…, Потом, попозже».

Аарон сдул древесную стружку с верстака и взял метлу: «Отчего бы и нет? Ты ходи в ешиву, ходи. С Моше в паре занимайтесь, вечером,  раз вы оба рабочие люди. А писцом, - Аарон отчего-то улыбнулся, - ты еще станешь, время есть. Моше тоже - не только строитель, но и резник».

-Дедушка, господин Бергер, - раздался с порога звонкий голос старшей внучки, - мы на стол накрыли!

-Раз накрыли, - Аарон подмигнул юноше, - пойдем руки мыть.

Аарон повертел в руках перо. Внучки сначала были тихие, но, осмелев, наполнили дом щебетом и улыбками. Батшева учила их шить, готовить, молилась с ними: «За три года я к вам так привыкну, милые мои, что и уезжать не захочется». Пришел их дядя  - с рынка, за ним тянулась цепочка нагруженных мулов. Теперь у девчонок были новые платья - светлые, голубые, и зеленые. Они напоминали Аарону тех ярких птичек, что когда-то он видел в джунглях.

Малка отдыхала. Она, сначала хотела встать, помочь по дому, но Аарон твердо сказал: «Сами разберемся».  Дочь лежала с двойняшками, кормя их, обнимая. Отец, принося ей на подносе еду, видел, как возвращается румянец на ее лицо, как ее темные, испуганные глаза становятся спокойными, ласковыми.

А потом она спустилась в сад. Поставив рядом корзинку с двойняшками, глядя на гранатовое дерево, Малка тихо сказала: «Спасибо тебе, папа. Я оправлюсь, обязательно. Ты прости, что так…- дочь замялась. Аарон, обняв ее, шепнул: «Маленькие к следующей весне пойдут, и тогда тебе легче будет, милая. И не надо извиняться, - мы же твоя семья». Девочки устроились вокруг матери. Аарон, вернувшись в мастерскую, слушая ее мягкий голос, - она рассказывала дочкам что-то из Торы, понял: «Они об отце и не вспоминают. Может, и хорошо, что так. Да и вообще - нельзя с разведенной женой видеться».

Элишева, когда осматривала девочек, сказала, что свекор ее пока снял комнату, где-то в подвале, и каждый день приходит к ним - посидеть с женой, поиграть с внуками.

-У госпожи Судаковой щиколотка сломана, - Элишева вздохнула, - однако мой наставник, врач местный, говорит, что перелом несложный, скоро срастется». Она погладила по голове маленькую Динале, и ловко ее одела: «Все  у тебя хорошо, милая».

Когда девочки убежали, женщина села за чай с Аароном и Батшевой: «Они у вас здоровенькие, дядя Аарон. Просто подкормить их надо, вот и все».

Батшева помешала сахар в стакане и робко спросила: «А Малка? Она спит все время…»

-Пусть спит, - светло-голубые глаза Элишевы погрустнели. «Не надо ее сейчас тревожить». Потом Элишева поднялась в комнату к Малке. Присев на кровать, она ласково покачала колыбель с двойняшками: «Пожалуйста, только не вздумай вставать. Ни сейчас, ни на праздники. Тебе надо отдохнуть».

Малка испуганно ответила: «Но как же, госпожа Судакова…, Ведь надо готовить…»

-Госпожа Судакова, - усмехнулась Элишева, - это свекровь моя, а я еще не доросла. Да и ровесницы мы с тобой. Все равно, Новый Год мы вместе справлять будем. Нас трое, женщин, приготовим, все что надо». Она задумалась: «Тебе я на Хануку разрешу к очагу подойти, и не раньше,  - Элишева погрозила ей тонким, белым пальцем и Малка робко улыбнулась.

Двойняшки заплакали. Элишева, подала их матери: «Вы у нас покрепче стали. Разные они у тебя». «Двора темненькая, - ласково ответила Малка, - а Нехама  рыжая».  Она стала кормить, а Элишева незаметно вздохнула, глядя на худые плечи девушки: «Совсем замученная. Разве так можно - каждый год по ребенку? Хотя, конечно, он тогда не в себе был, какой с него спрос?»

Элишева забрала заснувших девочек: «А потом ты у нас  расцветешь, и замуж выйдешь! Тебе же двадцать два всего, милая».

Малки побледнела. Отвернувшись к стене, натягивая на себе одеяло, девушка помотала головой: «Больше никогда, никогда я не выйду замуж. Даже говорить об этом не хочу. И кому я нужна, у меня семеро на руках».

Девушка едва слышно заплакала. Элишева еще долго сидела, держа ее за руку, шепча что-то ласковое, тихое.

Аарон вздрогнул и опустил перо - дверь скрипнула.

-Рав Горовиц, - услышал он знакомый голос, - можно с вами поговорить?

-Похудел, - понял Аарон, оборачиваясь. «Сейчас он такой, как тридцать лет назад, я же помню его. Только седина в бороде, и на висках, раньше ее не было».

-Я ненадолго, - сказал Степан, все еще стоя на пороге. «Не хочу вас от работы отрывать».

-Он же не виноват, - Аарон вспомнил тихий голос Ханеле. Женщина сидела в саду дома Судаковых. Девочки возились с маленькой Ханой, Лея, вязала, устроившись в кресле, положив на табурет ногу в лубке.

-Он не виноват, дядя Аарон, - повторила Ханеле и он подумал: «Поверить не могу, мы ведь когда-то женаты были. Для вида, конечно, но все равно. Интересно, а за кого она там, в Польше, замуж вышла? Да и вышла ли? - он посмотрел на спокойную улыбку женщины.

-Я понимаю, - Аарон вздохнул и понизил голос. «Я о таком слышал, конечно, но не думал, что оно и вправду бывает».

-Бывает,  - мрачно отозвалась Ханеле  и взглянула на мачеху. Та спокойно щелкала медными спицами.

-Она никогда, ничего не скажет, - поняла Ханеле. «О том дне, когда шел дождь,…Она оставила нас у дедушки дома, и пошла к отцу. Был еще священник, дядя Теодор сказал, что он  отец Пьетро. Он испугал нас, я помню. А потом папа нас забрал, и он уже был не такой. Я тогда была маленькая, но все равно  увидела это. Да какая разница, как демон в него пробрался, - Ханеле посмотрела на смеющуюся дочь, - главное - все это закончилось».

-Все равно, - Аарон помолчал, - девочки пока о нем не вспоминают. А там, - он повел рукой, - посмотрим, как оно сложится.

Они с равом Судаковым медленно шли по узкой, тихой улице. Степан, наконец, собрался с духом: «Рав Горовиц…, Во-первых, я очень, очень перед вами виноват. Перед вами, перед вашей семьей. Я прошу прощения, и, если хотите,  повторю это в синагоге, прилюдно».

Аарон помотал полуседой головой и смешливо ответил: «Да зачем, рав Судаков? Сами знаете, что вы словно больной были. Такие люди, по закону, за свои поступки не отвечают».

-Я хочу ответить, - упрямо продолжил Степан. «Я дом ешиве отдал, а деньги, что были у меня - это для вас, рав Горовиц». Он остановился и покраснел: «То есть для них. Для девочек. Возьмите, пожалуйста».

Аарон помолчал и кивнул: «Возьму, рав Судаков. Пойдемте, - он посмотрел на полуденное солнце, - минху помолимся, а потом к работе возвращаться надо. Вы сегодня в ешиву придете, вечером? - спросил Аарон, когда они свернули к синагоге Ари.

-Конечно, - удивился Степан. «И сегодня, и каждый день. Я думал, с сыном вместе учиться…»

-Ваш Моше пусть с Бергером в паре будет, - Аарон оглядел беленые стены синагоги и взял молитвенник. «Они юноши молодые оба, так удобней. Мы можем вместе заниматься. Нам с вами уже шестой десяток идет, нам торопиться некуда - Степан увидел смех в темных, обрамленных морщинками глазах, и тихо сказал: «Спасибо вам».

Аарон обернулся. Он, удовлетворенно, пробормотал: «Давно я в миньяне не молился». Рав Горовиц начал, - чистым, красивым, высоким голосом: «Счастливы пребывающие в доме Твоем, вновь и вновь будут они прославлять Тебя».

Холщовые, легкие занавеси были задернуты, комнату золотило низкое, уже вечернее солнце. Элишева, что лежала растрепанной, непокрытой головой на плече у мужа, потянулась и зевнула: «Встать надо».

-Это еще зачем? - Моше улыбнулся и закинул сильные руки за голову. «Сказано же, сон в Шабат, это удовольствие. Вот и мы и спим, и будем спать».

-Будем, - протянула Элишева, опустив руку вниз. «Все собираемся, и все никак не заснем». Она шепнула что-то мужу на ухо.

Тот погладил мягкий, теплый, белый живот и рассмеялся: «То-то мама мне жаловалась, тебе дурно было, может, носишь ты?»

Элишева хихикнула и легко устроилась сверху. «Это меня Ханеле попросила, - она наклонилась и стала целовать мужа, - если мама Лея ее задерживать будет, сделать вид, что мне плохо». Женщина все улыбалась: «Так-то мне хорошо, милый. На Хануку нашу  девочку увидим».

-Ханеле сказала, что дочка будет?-  Моше прижал ее к себе. От жены пахло розами. Элишева только кивнула. «Ты, будто сад, - закрыв глаза, чувствуя ее ласковые губы, проговорил Моше. «Вся цветешь, любовь моя».

-Девочка, - потом, отдышавшись, заметила Элишева, - девочка у нас той ночью получилась, что ты меня повел участок смотреть. Помнишь?

Моше увидел перед собой томную,  теплую ночь конца весны. Прошел один из последних дождей, земля была еще рыхлой, влажной.  Стены города возвышались вдалеке. Он, рассматривая крупные, чистые звезды в черном небе, услышал шепот жены: «Иди сюда».

Ее волосы, выбивавшиеся из-под платка, чуть шевелил ветер. Элишева стояла  - маленькая, гибкая, не доходившая ему и до плеча. Моше, опустившись на колени, вдыхая запах земли, обняв ее за талию, велел: «Прямо здесь».

Она  только рассмеялась, скользнув в его руки, сорвав платок, и откинула голову назад. Темные волосы хлынули вниз, по стройной спине. Элишева застонала, и он еще успел подумать: «Так и надо, да. Наши дети, наша страна. Так и будет».

-Осенью я туда саженцы уже привезу, - Моше ласково поцеловал жену в лоб, - после Суккота дожди пойдут,  мы скоро той пустыни и не узнаем. Тем более дядя Теодор, когда с озера, вернется, до своего отъезда там колодец сделает, он обещал».

Элишева приподнялась на локте. Прислушавшись, она блаженно сказала: «Тихо-то как! Исаак играть пошел, Ханеле с маленькой у Горовицей...»

-На то и Шабат, - Моше вдруг, обеспокоенно, спросил: «А мама где?»

-Тоже гулять пошла, - Элишева натянула на них легкое одеяло. «Врач же сказал - хоть с палкой, но ей надо ногу разрабатывать. Так что пусть дома не сидит».

Моше внезапно помрачнел и  заметил: «Я отцу предлагал с нами жить. Дом большой, места много..., Зачем ему в подвале тесниться? Однако он пока отказывается. Говорит, неудобно перед тобой, передо мной...»

-Он вернется, - твердо ответила ему жена. «Увидишь, Моше. Он все-таки твой отец. И внук его здесь».

-Внуки, - рассмеялся мужчина. Перевернув жену на бок, Моше сомкнул руки на ее животе. Они так и заснули, прижимаясь, друг к другу, в тихом сиянии субботнего вечера, спокойно, размеренно дыша.

Маленькая Хана бойко ковыляла вслед за Диной по зеленой траве сада Горовицей. «Остальные девчонки спят все, - Батшева сидела, откинувшись на резную спинку скамейки. «И Малка спит».

-Вот и правильно, - Ханеле искоса взглянула на девушку и напомнила себе: «Только хорошее». Она видела почти такую же лужайку - с ухоженной травой, видела вырытую могилу и серые, низкие северные тучи. «Выстрелы, - услышала Ханеле. «Кровь, много крови. Господи, бедная Батшева».

Она смотрела на дядю Теодора и слышала тоскливый, горький женский плач. «Лед, - думала Ханеле. «Лед и снег. Зима, ветер. И опять кровь, так много крови..., Петля, виселица...- она помотала головой и заставила себя не думать об остальных. О том дне, когда будут слышны  разрывы ядер и свист пуль, когда бесконечный дождь будет заливать равнину, и лошади будут тонуть в непролазной грязи. «И ему не надо ничего говорить, - твердо велела себе Ханеле. «Все равно, он не один умрет, а с близкими людьми вокруг. Но меня он больше не увидит. Ни меня, ни дочки своей, ни сына. Бедный мой».

-Ханеле, - робко спросила Батшева, прервав молчание, - Ханеле, а правда, что....

-У тебя будет два мальчика, - улыбнулась та. Встав со скамейки,  Ханеле подхватила девочек на руки: «Пойдемте, сходим в одно местечко. Мне кажется, уже пора. Ты на стол накрывай, - велела она Батшеве, - папа твой на третью трапезу в синагоге останется, а мы здесь поедим».

Ханеле зашла в дом. Возясь с девчонками,  она услышала ласковый голос Аарона: «Тфилин тебе сделал. Ты же с ними молишься, я знаю, как дочери Раши».

Ханеле приняла бархатный мешочек и кивнула: «Да. Спасибо вам, дядя Аарон, -  она погладила серебряные пластинки, мягкие ремни черной кожи, - очень хорошие».

Аарон послушал звук молотка, что доносился из мастерской, -  Бергер мастерил себе стол, - и  спросил: «Ты не хочешь в Иерусалиме остаться?»

Ханеле покачала на коленях заснувшую дочь и вздохнула: «Нет, дядя Аарон.  После праздников уеду. Отец ее, -  она погладила Хану по черным кудрям, - в Европе. Он, хоть и редко ее видеть может, но все равно, не след дитя от него увозить. Да и мне, сами знаете, - женщина помолчала, - одной легче».

Аарон посмотрел на жемчужную, нежную кожу ее щеки. Серые глаза были полузакрыты, на высоком вороте глухого, скромного платья лежала нитка бус. Она чуть покачивала ногой в изящной, тонкого сафьяна туфле.

-Как знаешь, - смешливо развел он руками. «А я Ханеле, здесь буду жить, мне без Иерусалима никуда. Еще и Малка у меня на руках, внучки..., Да и не пожениться нам больше, раз ты замужем была».

-Я не была, - алые губы улыбнулись. Ханеле покачала головой: «Пока ее отец жив, - она вздохнула, - я с ним останусь, дядя Аарон».

Он ласково взял девочку за маленькую ручку: «Да. Ты знай, Ханеле, если тебе что-то нужно, то я...»

-Я знаю, - она подперла подбородок рукой и посмотрела на его темные, побитые сединой волосы. «Простите меня, дядя Аарон».

-Да за что? - он все смотрел на голубое, высокое небо Иерусалима. «Это ты меня прости. Не думал я, что на старости лет...»

-На старости лет, - потом повторила Ханеле, глядя на белокурые косы Батшевы. «И там тоже - на старости лет. Может быть, сказать дяде Аарону, он ведь его знает..., Да зачем, - Ханеле вздохнула и приняла от Батшевы стакан чая, - все равно, Господь так решил, и человек уже ничего не остановит. Даже такой, как дядя Аарон».

Ханеле переодела девчонок. Услышав, как Батшева хлопочет на кухне, она весело спросила: «Вы, наверное, печенья хотите?»

-Да, да, - залепетали маленькие. Ханеле улыбнулась: «Сейчас и поедим».

Лея осторожно нажала на дверь подвальной комнаты и оглянулась вокруг. Было чисто, узкая, старая кровать - аккуратно застелена холщовым покрывалом, книги, что стояли в нише, задернуты такой же занавеской.

-Мы так жили, когда Ханеле привезли, когда Моше только родился,  - вспомнила женщина, осматривая грубый, но крепкий стол и железную треногу в маленьком очаге. Рядом, на деревянном поставце, лежал мешок с хлебом, в плетеной корзине Лея заметила лук и баклажаны. Она повертела в руках глиняную бутыль с оливковым маслом: «И готовит сам себе. Бедный мой, он же голодает, наверное. Вчера на Шабате все съел, что перед ним поставили».

Муж приходил несколько раз в неделю. Он сидел рядом с Леей, в саду, читая ей Тору, гулял с детьми, занимался с Исааком. Краснея, собираясь в передней, он отказывался от еды, что пыталась дать ему Лея. «Да я сам, - говорил муж, - сам справлюсь».

Он, вместе с другими строителями из артели Моше, разбирал каменную стену, что  разделяла дворы ешивы и их бывшего дома. «После этого, - заметил  Моше как-то за обедом, - мы займемся сефардскими синагогами, там ремонт надо делать. Папа, - он усмехнулся, -  теперь разрешил нам не только для турок строить».

Отца за столом не было, но Лея все равно  вздернула бровь. Она потом строго сказала сыну: «Как так можно, Моше? Ты же знаешь, он не в себе был, он не виноват...»

-Он сам уже шутить об этом начал, мама, - Моше поцеловал ее в щеку, и услышал голос сестры: «Со Стены она прыгала потому, что дибука почувствовала».

Моше затянулся трубкой - они сидели с Ханеле на ступеньках крыльца, и недоверчиво спросил: «А папа, что,  не чувствовал?»

-В начале да, - грустно ответила Ханеле, - а потом демон стал сильнее его. А мама Лея - в ней дибуку и приткнуться некуда. Она человек благочестивый, слабости в ней нет. Вот она сразу его и ощутила».

-Есть в ней слабость, - тогда подумал Моше. «И у меня такая слабость - Элишева.  А у мамы - отец. Как бы его уговорить домой, вернуться, так для всех лучше будет».

Лея поставила свою трость в угол комнаты. Опустив на стол холщовый мешок, доставая с полки тарелку, она шепнула: «Накрою на стол, и уйду. Пусть домашней кухни попробует. Знаю я эти третьи трапезы в ешиве. Там две сотни человек за столом, разве ему что-то достанется?»

Она выложила на тарелку мягкую, посыпанную кунжутным семенем,  румяную халу, куски паштета из курицы, жареные баклажаны, перец, фаршированный рисом и вздрогнула - чьи-то руки коснулись ее плеч.

-Я тебе поесть принесла, Авраам, - тихо сказала Лея.

От него пахло так, как в молодости - свежим деревом, краской, теплым, домашним запахом. Он стоял, обнимая ее. Лея, вздохнув, проговорила: «Как брат твой  с озера вернется, уже и новый год будет. Он обещал только после праздников уехать, и Ханеле тоже. Он ее с дочкой до Одессы довезет, можно не волноваться».

Степан все стоял, молча, закрыв глаза. Он вспомнил веселый голос брата: «Теперь ты знаешь, что у тебя два племянника есть - родной и приемный. И жена у меня замечательная. Ты пиши, Степа, не забывай нас, хоть мы и гои».

Они стояли у Дамасских ворот, было раннее, еще тихое утро. Степан, покраснел: «Федя...»

-Да и не извиняйся ты, - Федор махнул рукой: «Этого Александра Горовица я знал, отменный мерзавец был». Федор помолчал: «Это я во всем виноват. Слушай, - он закурил сигару.

Степан, сидя рядом с ним на камне, затягивался трубкой. Потом, выбив ее, брат заметил: «Получается, она за тобой сюда поехала».

-За амулетом, - поправил его Федор. «Тем, что у Ханеле. И за мной, - он дернул щекой, - наверное, тоже. Не надо было мне тогда...- он не закончил. Махнув рукой, Федор пробормотал: «В кого только юный Пьетро такой хороший человек - непонятно».

Степан тяжело вздохнул и начал говорить.  Брат, наконец, прервал его, и усмехнулся: «Я тогда еще, Степа, понял - что-то у вас не так. Ты же врать никогда не умел».

-Потом научился, - мрачно отозвался Степан.

-То уже был не ты, - Федор потрепал его по плечу. «Если Пьетро и твой сын - им только гордиться можно, дорогой мой. Обо всем остальном, что ты мне сейчас рассказал - Лее не говори. Хватит ей и того, что она о Еве покойной знает».

-Так нечестно, - упрямо ответил ему брат.

-Вам шестой десяток обоим, - Федор поднялся, - доживите жизнь спокойно, мой тебе совет». Он поцеловал брата в лоб:  «Махмуд-эфенди ждет, пора мне на юг. Там хорошее озеро, интересное, я Элишеве грязей  привезу».

Степан посмотрел в голубые, словно сапфиры на эфесе сабли, глаза брата и обнял его: «Храни тебя Господь».

-Я  не прощаюсь, - хохотнул Федор, - к вашему новому году вернусь, яблок поем, с медом. И курицу, что твоя жена готовит - вкуснее ее нет.

Он уходил, ведя за собой мула, о чем-то разговаривая с проводником-турком, а Степан все смотрел на его широкую, мощную спину.

Повернув жену к себе, поцеловав ее, он повторил: «Да. Можно не волноваться. Поешь со мной, Лея, пожалуйста».

Они сидели за столом. Степан рассказывал ей об уроках в синагоге, о том, что они с Аароном сейчас читают в Талмуде. Лея, подперев мягкую щеку рукой,  улыбнулась: «Ты сейчас такой красивый, Авраам. Как тогда, тридцать лет назад. Я ведь в тебя сразу влюбилась, с первого взгляда».

Он наклонился. Прижавшись губами к ее большой руке, Степан тихо попросил: «Останься со мной, сегодня. Никуда, никуда не уходи, я прошу тебя».

-Там Моше, Элишева, - Лея внезапно, ярко покраснела. «Неудобно же, Авраам...»

-Завтра мы пойдем домой, к ним,  - он стал целовать ее пальцы. «Вместе, моя Лея. И больше никогда не расстанемся».

-Никогда, - выдохнула она, обнимая мужа. Степан, стерев слезы с ее щеки, шепнул: «Я люблю тебя».