На чистой, вымощенной улице, под легким ветром с моря, шелестели пальмы. Деревянные ставни лавок начали открываться, хозяин кафе вынес на улицу плетеные стулья. Увидев мужчину, что заворачивал за угол, он крикнул: "Дон Хосе! Стаканчик лимонада"!

Мужчина — высокий, широкоплечий, с темной, аккуратно подстриженной бородой, улыбнулся, и присел за стол: "Только если вы, дон Мигуэль, выпьете вместе со мной".

— Кофе сделаю, такой, как вы любите, — пообещал хозяин: "Волшебник вы, дон Хосе, колени и не болят вовсе, прошла подагра. Жалко, что вы на Кубу возвращаетесь".

Дон Мигуэль ушел варить кофе. Иосиф взглянул на кресты собора: "Хватит. Полгода тут сидим, с этой войной прямо во Флориду корабли не ходят. Хоть денег скопили. Доберемся до Кубы, а там уже будем думать — как в колонии попасть".

— Когда я кафе открывал, — дон Мигуэль поставил на столик медный поднос, — на меня все пальцами показывали, — не приживется такое, в Новом Свете. Все же не Европа. А видите — люди ходят, не все же в тавернах сидеть. Скоро шахматы заведу, карты и газеты.

— Но дам все равно, — усмехнулся Иосиф, отпив тягучего, черного кофе, — пускать не будете.

Дон Мигуэль всплеснул руками: "Что вы! Это же неприлично, святые отцы, — он показал глазами в сторону крыши Дворца Инквизиции, — сразу кафе закроют. Библиотеку же, — дон Мигуэль понизил голос, — тоже закрывали, сами знаете. Пока все запрещенное не сожгли — запертой стояла".

Иосиф выложил на стол "Teatro crítico universal" и хмыкнул: "Теперь в городе светских книг и не осталось совсем, святые отцы хорошо поработали. Приходится читать сочинения монахов". Он рассмеялся и оставил на столике пару моне: "Должен откланяться, мне пора к пациентам. А вы обязательно соблюдайте диету, дон Мигуэль, и подагра вас больше не обеспокоит".

Хозяин кафе посмотрел вслед темноволосой голове и, почесал нос: "Ни разу его в соборе не видел. Должно быть из этих, вольнодумцев, их в Старом Свете сейчас много. Это он со мной так говорил, наедине, а вдруг, — он оглянулся на медленно заполняющуюся людьми, узкую улицу, — услышал бы кто? В подвалы к святым отцам попадать не хочется. Донесу, — вздохнул дон Мигуэль, убирая со стола, усаживая посетителей, — закроюсь вечером, напишу и кину в тот ящик, что у дверей Дворца Инквизиции. У меня дело, жена, дети…, Лучше я, чем на меня".

Иосиф постучал медным молотком в изукрашенную резьбой дубовую дверь. Он сказал служанке-индианке, что появилась на пороге: "Добрый день. Я дон Хосе Мендес, врач. К сеньоре Агуардия-и-Рамос".

В высоком, мраморном вестибюле пахло кофе и миндалем. Пожилая дуэнья, в черной мантилье, присела: "Пройдемте со мной, дон Мендес, сеньора в ее опочивальне".

— Что там этот Агуардия просил? — Иосиф вспомнил бесцветные глаза чиновника из администрации вице-короля, — он часто отлучается по делам, на рудники. Сеньора остается одна, у сеньоры расстроены нервы. Черт, — он тихо усмехнулся, — у меня были бы расстроены нервы, если бы я жил с этакой мокрицей. Она еще и много младше его, ко всему прочему.

Дуэнья распахнула золоченую дверь. Иосиф увидел огромную, скрытую кружевным балдахином кровать.

— Сеньора, — он обернулся к дуэнье, — я все же врач, мне надо видеть пациентку.

— Его превосходительство сеньор дон Агуардия-и-Рамос велел, чтобы осмотр проходил именно так, — старуха поджала губы.

— Хорошо, — вздохнул Иосиф. "Пульс хотя бы посчитать можно? — он присел в большое кресло у кровати. Дуэнья наклонилась к балдахину: "Сеньора Фелисия, пришел врач. Протяните ему руку, пожалуйста".

— Словно ястреб, — подумал Иосиф, положив пальцы на белое, тонкое запястье. "Как над плечом у меня нависла". От запястья пахло фиалками. "Немного учащенный, — он, раскрыв саквояж, пристроил на колене тетрадь. "Сеньора Фелисия, как вы спите?"

— У меня бессонница, — раздался грустный, нежный голос из-за балдахина. "И я часто плачу, доктор".

— Вам сколько лет? — поинтересовался Иосиф. "Давно вы замужем?"

— Семнадцать, — вздохнул голос. "А замужем я полгода".

— А вы не беременны? — Иосиф увидел, как дуэнья побагровела. Он сердито добавил: "Я, сеньора, разговариваю с замужней женщиной, такое с ними случается".

— Не знаю, — голос замялся. "А разве я могу, ну…, - сеньора Фелисия что-то пробормотала. Иосиф, глубоко вздохнул: "Давайте я вам задам несколько вопросов".

Потом он улыбнулся: "Все в порядке, у вас уже четвертый месяц беременности. А вот плакать не надо, это плохо отражается на ребенке".

— А где у меня ребенок? — наивно спросила девушка.

— В матке, — сочно ответил Иосиф. Увидев, как дуэнья покачнулась, он набросал что-то на листке бумаги: "Вот адрес доньи Лопес, она отличная акушерка, пригласите ее. Всего хорошего, сеньоры, — он едва удержался, чтобы не хлопнуть изящной дверью опочивальни.

— Нет, — Иосиф подхватил свой саквояж и зашагал к порту, — хватит тут сидеть, пора на север. Вот же лицемеры, — он оглянулся на фасад дома чиновника, — сначала запирают девочек в монастыре, а потом прямо оттуда выдают замуж — неудивительно, что они ничего не знают.

Впереди виднелись высокие мачты кораблей, мощные стены форта: "Здесь он и лежит, Ворон. Вместе со своей "Святой Марией", как и положено моряку. И Черная Джо с ее Исааком — тоже. Два десятка кораблей они сюда привели, только все равно — сожгли эту Сару-Мирьям, и двоих ее сыновей. Вот, — он вышел на маленькую, вымощенную брусчаткой площадь, и остановился, — прямо здесь. Плаза де лос Мартирес, так и называют ее. Между собой, понятно".

Иосиф, на мгновение, закрыл глаза: "Господи, да как же она вынесла все? И то, что с младшими сделали, сыну-то ее маленькому всего шесть лет было".

Он встряхнул головой. Пройдя мимо таверны дона Фернандо, Иосиф направился к маленькому, беленому дому, что стоял у деревянного причала. "Ее светлость герцогиня Белла тоже — тут жила, — Иосиф улыбнулся, — а потом из монастыря в море сбежала. Как Джо. Очень надеюсь, что она уже дома".

Иосиф иногда видел ее во снах — она стояла у штурвала, высоко подняв коротко стриженую голову, шерстяной шарф бился на ветру, вокруг белой шеи, и пахло от нее — солью и свежестью. Она поворачивалась, распахнув большие, светло-голубые глаза, и улыбалась — так, что ему сразу хотелось подойти, положить руки на ее стройные плечи, и больше никуда не отпускать.

Он просыпался. Глядя в бесконечную, черную ночь тропиков, слыша шуршание моря, он ласково, едва слышно говорил: "Дура".

Иосиф открыл дверь и рассмеялся — Ратонеро лежал в крохотной передней. Завидев его, с достоинством поднявшись, пес лизнул ему руку. Из кухни пахло жареной рыбой. Аарон сидел за грубым столом, склонив голову, углубившись в чтение. Иосиф повертел в руках маленький, искусно вырезанный деревянный кораблик, что лежал на подоконнике: "А у нас ведь ни одного распятия нет на стенах. Противно было вешать. Если придут…, Да кто придет, мы уже той неделей и отплываем, в госпитале я расчет получил".

Аарон поднял глаза. Забрав у Иосифа игрушку, юноша почесал за ушами Ратонеро, что уже появился на кухне: "Сегодня чуть ли не десяток таких продал, детям они нравятся".

— Руки у него золотые, конечно, — Иосиф заглянул ему через плечо: "Мы же с тобой эту главу уже читали".

— Я для себя, — смуглые щеки юноши чуть покраснели. "Сейчас обедать будем, улов сегодня отличный".

Они ели. Аарон, одной рукой держа книгу, косясь на Иосифа, вспомнил испуганный голос плантатора Наси.

— Хорошо, дон Иосиф, — Наси вытер пот со лба, — еврейские могилы мы перенесем к нам на кладбище, только вот кому это делать, свободных рук нет…

— Я сам все сделаю, — сказал Иосиф, закатав рукава рубашки, поведя мощными плечами. "Аарон уезжает со мной, не след оставлять могилы его предков без присмотра".

— Но там, же еще индейцы… — пролепетал Наси. "На его кладбище…, Куда их?"

— У вас есть нееврейское кладбище, я видел, — хмуро ответил мужчина. "Там они и будут лежать. Все, больше я это обсуждать не хочу. Завтра приведу каноэ с останками".

— И охота вам этим заниматься, — буркнул Наси ему в спину.

Иосиф увидел перед собой зеленую, влажную траву амстердамского кладбища, серые надгробия, и небольшой камень с высеченной надписью: "И вложу в вас дух Мой, и оживете, и помещу вас на земле вашей, и узнаете, что Я, — Господь. Мирьям Кроу, дочь Авраама".

Он, тринадцатилетний, взял отца за руку: "Папа, но ведь я помню, ты мне говорил — маленькая Мирьям погибла там, в море. Очень далеко, на юге. Значит, ее прах привезли сюда, в Амстердам?"

— Конечно, — пожал плечами Давид Мендес де Кардозо, — так положено. Чтобы она лежала со своей семьей. Это герцогиня Белла сделала, я тебе о ней рассказывал".

Иосиф повернулся. Глядя на плантатора, — он был выше на две головы, — он жестко сказал: "Это мой долг, как еврея, вот и все".

Иосиф усмехнулся: "Вкусно ты готовишь, дорогой Аарон Горовиц. Давай, — он собрал тарелки, и, сложив их в деревянный таз, залил водой, — я посуду помою, и будем заниматься".

Уже в сумерках Иосиф вышел на порог дома. Погладив Ратонеро, он полюбовался бескрайним, вечерним небом: "Найду Эстер, и довезу Аарона до Иерусалима. В конце концов, хоть на Святой Земле побываю".

Он вдохнул запах соли. Закрыв глаза, Иосиф увидел перед собой ее — высокую, тонкую, стоявшую, в сумраке ночи, на речной пристани. "Она уже в Лондоне, — сердито сказал себе мужчина, — брось, забудь, куда там — ты еврей, а она все-таки леди Холланд".

Ратонеро клацнул зубами. Иосиф согласился: "Спать пора". Уже запирая дверь, он взглянул на набережную — какой-то монах — высокий, с поседевшей головой, стоял к нему спиной, вдалеке, всматриваясь в темное, с редкими огоньками море.

В монастырской библиотеке было прохладно. Джованни, оторвавшись от чертежей, подошел к раскрытому окну. Перед ним была вся Картахена — темно-красные, охряные черепичные крыши, перечеркнутые свечами колоколен, коричневые стены форта на холме, темно-синее, волнующееся море.

— Красивый город, — подумал он. "Жаль, что я тут ненадолго. Только приехал из джунглей и пора в Боготу отправляться, а оттуда — в Лиму, в университет. Мост отличный получился, — он наклонился над столом и пристально посмотрел на тонкий, искусный чертеж. Раз теперь есть типовой проект, что я сделал — местные инженеры и сами справятся".

Большой, черный ворон сел на каменный подоконник. Склонив голову, закаркав, он взглянул на Джованни. "Ворон, — вспомнил мужчина. "Отец Бернардо мне говорил — тут какой-то англичанин погиб в гавани, давно. Так его звали".

Джованни поморщился — он не любил такие мгновения, как будто где-то там, в голове, проскальзывал луч солнечного света. Он пытался увидеть темный закоулок. Солнце тут, же исчезало, и голова начинала болеть — тупой, постоянной болью.

Он помассировал длинными пальцами затылок. Вздохнув, Джованни взглянул на портрет, что висел над большим камином белого мрамора.

Монах, в простой коричневой мантии, с большим наперсным крестом, строго смотрел на него серыми глазами.

— Брат Пабло, глава трибунала священной Инквизиции в Картахене, — прочел Джованни надпись на медной табличке внизу рамы. "1648–1724. Non nobis Domine"

— Он был безжалостен к еретикам, брат Пабло, да упокоит Господь душу праведника, — раздался сзади мягкий голос. "Именно он добился, чтобы у нас учредили отдельный трибунал. Третий, после Лимы и Боготы. При нем больше трехсот человек признались в своих заблуждениях и раскаялись".

Джованни молчал — он никогда не знал, что говорить в такие мгновения. "Ересь, — подумал он, — я ведь слышал уже это слово. В Пондишерри, в Индии. Там говорили, что местные жители — еретики, потому что они не верят в Иисуса".

Он перекрестился на распятие темного дерева: "Должно быть, брат Пабло был святым человеком".

Отец Бернардо — толстенький, суетливый, — всплеснул руками. "Конечно! — горячо ответил он, — хотя сами понимаете, брат Джованни, ни епископом, ни кардиналом он был не смог стать…"

— Почему? — недоуменно спросил Джованни, убирая чертежи, присаживаясь.

— Так вы не слышали еще, — улыбнулся тот, приподнимаясь на цыпочках, вытаскивая с полки тяжелую, переплетенную в телячью кожу, рукописную книгу. "Надо бы напечатать, все-таки тут вся наша церковная история, в Картахене, — он ласково погладил страницы, — да вот руки не доходят. Знаете маленькую площадь в городе, у порта?"

Джованни помотал головой и неловко улыбнулся: "Я же только вчера приехал, отец Бернардо, прогулялся вдоль моря, и все. Очень приятно у вас тут".

— Это не джунгли, конечно, у нас воздух лучше, — отозвался отец Бернардо, листая большие страницы. "Вот и оно. Если вы там гуляли, вы ее видели, площадь. Это сто двадцать лет назад было, брат Джованни, — он начал читать, водя пальцем по строчкам.

— Эта конверсо, Сара-Мирьям, и двое ее старших сыновей, двенадцати и четырнадцати лет — упорствовали в своих заблуждениях. Уже когда их доставили к месту казни, святые отцы привели младших детей женщины — мальчика и девочку. Эти дети, что раскаялись, будучи в тюрьме, и приняли в святом крещении имена Изабелла и Пабло, — встали на колени, рыдая. Они заклинали мать именем Иисуса и Святой Девы — увидеть греховность своей веры и отречься от нее.

Однако она только улыбнулась. Взяв за руки сыновей, взойдя на возвышение, где уже были приготовлены костры, она сказала им: "Любите Господа Бога всей душой своею, всем сердцем своим, всем существом своим — даже когда Он забирает нашу душу". Более ни она, ни ее сыновья не произнесли ни слова. Ее младшие дети оставались на площади все, то время, пока шла казнь.

Отец Бернардо захлопнул книгу: "Надо сказать, что буквально за несколько дней до этого на Картахену напал целый пиратский флот, но мы отразили их атаку. Там была известная авантюристка, Черная Джо — ее корабль потопили, прямо у выхода из гавани".

Затылок опять разболелся. Джованни, глубоко вздохнул: "Так это и есть тот самый Пабло? Почему же он не мог стать епископом?"

Отец Бернардо поиграл пухлыми пальцами: "Сами понимаете, — протянул он, — сейчас не старые времена, святая церковь не испытывает недостатка в людях. Так что, — он взглянул на портрет, — незачем нам награждать мантией епископа людей сомнительного происхождения".

- а, — тихо сказал Джованни и подумал: "Я же помню, помню. Кто-то это уже читал — не здесь, далеко отсюда. Мужчина. У него был мягкий голос, мы с ним были похожи. Голова болит, — он прикрыл веки. Отец Бернардо рассмеялся: "Апостол Павел сам бы поджег дрова под ними, уверяю вас".

— А что стало с его сестрой? — спросил Джованни. "С этой маленькой Изабеллой?"

— Постриглась, как и он, разумеется, — отец Бернардо поморгал глазами. "Очень набожная девушка была, умерщвляла плоть, наложила на себя обет молчания. Стигматы у нее появились, видения. Умерла семнадцати лет, голодом себя уморила. Последние два года жизни провела в закрытой келье, в каменном мешке. Раньше ходили на ее могилу, считалось — если там помолиться, то Господь твои прегрешения простит. Потом, когда монастырь перестраивали — надгробие потерялось, — брат Бернардо развел руками: "Не буду вам более мешать, брат Джованни, работа не ждет".

— Так их сожгли потому, что они были евреи? — вдруг спросил Джованни. Священник чуть не застонал вслух: "Что за идиот! Правильно мне написали из Индии — инженер он отменный, а в остальном — голова у него не в порядке, следи, чтобы не сболтнул чего лишнего, ордену он нужен".

— Их сожгли потому, что они отрицали божественность Иисуса, — сухо ответил священник. "А также не верили в непорочное зачатие, в святых и еще много, во что не верили. Всего хорошего, брат Джованни, спокойной ночи".

Он лежал на узкой, жесткой койке в своей келье. Закрыв глаза, он ждал пока пройдет боль в голове. "Любовь есть совокупность совершенства, — прошептал Джованни. Он протянул руки в темноту и коснулся теплых, шуршащих волос. "Как хорошо, — сказал нежный, женский голос. "Как будто, так и надо, Джованни, как будто мы всегда были вместе".

— Так оно и есть, — он поцеловал ее мягкие губы: "У нее были рыжие волосы. У моей жены. И у дочери тоже. Их больше нет. Я так и не вспомнил, как их звали. И Мэйгуй тоже нет, — он положил руку на простой крестик у себя на шее.

— Она умерла, из-за меня. Mea culpa, mea culpa, mea maxima culpa.

Джованни поднялся. Встав на колени перед распятием, он стал молиться.

Отец Бернардо повертел в руках бумаги: "Дон Мендес, значит, жалуется, что ему светских книг не хватает. Оскорбил сеньору донью Фелисию Агуардию-и-Рамос. Муж ее целое послание настрочил — как он смеет рассказывать замужней сеньоре об анатомии. Женщинам вообще такого знать не нужно. Вызову его, пожурю, врач-то он хороший, да и уезжает скоро, я слышал".

Священник взял перо: "Дорогой дон Хосе, не соблаговолите ли вы зайти ко мне во Дворец Инквизиции, завтра, после обеда. Хотелось бы посоветоваться насчет моего желудка. Заранее благодарен вам, с благословением, отец Бернардо".

Он запечатал письмо и вызвал офицера из приемной: "Тут завтра ко мне дон Хосе Мендес придет, врач. Вы, на всякий случай, принесите с утра из канцелярии губернатора его документы, я их просмотрю на досуге. Спасибо вам, голубчик".

Отец Бернардо зевнул, перекрестив рот. Сладко потянувшись, он улыбнулся: "Стаканчик лимонада на сон грядущий — и в постель".

Иосиф отложил конверт и хмуро велел: "Молчи, слушай и запоминай".

Аарон, было, открыл рот. Мужчина так посмотрел на него, что юноша сразу, же покраснел. "Во что я его втянул? — зло подумал Иосиф. "Ему двадцать четыре года, сидел бы у себя в джунглях, на ягуаров бы охотился. Нет, раз взял на себя ответственность за него — так неси ее до конца".

— До конца, — повторил Иосиф. Он взглянул на солнечные лучи, что играли в рыжей, короткой шерсти собаки. На колокольне собора часы пробили полдень.

— Я тебе даю два письма, — наконец, сказал Иосиф. "Для мистера Питера Кроу и его светлости герцога Экзетера. Они мои родственники, дальние. Приедешь в Лондон — они о тебе позаботятся, отправят дальше, в Иерусалим. Я их еще попросил узнать — что с моей сестрой".

Аарон опустил темноволосую голову: "Я никуда не поеду, пока ты оттуда не вернешься. Так нельзя, так не поступают, — он опустил руку на Тору и добавил: "Не стой над кровью брата твоего".

Иосиф поднялся. Ударившись головой о висевшую над столом полку для посуды, он выругался сквозь зубы. "Хорошо, — вздохнул мужчина. "Жди меня до вечерни, если я не приду — бери книги, Ратонеро и отправляйся в порт, в таверну дона Фернандо. Что ему надо сказать?"

— Aujourd'hui, le mauvais temps — с готовностью отозвался Аарон. "Способный он все-таки, — подумал Иосиф, — иврит отлично выучил, пока мы тут сидели, даже по-английски начал разговаривать".

— Не смей тут околачиваться, — сердито велел Иосиф, надевая сюртук. "Дон Фернандо сообщит, кому надо, и тебя заберут".

— Кто? — Аарон поднял на него темные, красивые глаза.

— Кто-нибудь, — Иосиф подхватил саквояж: "А может, и вправду — у него желудок разболелся, кто же его знает, этого отца Бернардо. Ты только не лезь на рожон, понял? — он наклонился и обнял юношу.

— Не буду, — вздохнул тот. Выйдя на порог домика, он помахал Иосифу рукой. Тот уходил по набережной — высокий, широкоплечий, темные волосы трепал ветер. Аарон, присев, сказал Ратонеро:

— Понимаешь, нельзя нам его бросать. Нет такой заповеди — бросать друга в беде.

Пес потерся о руку Аарона. Юноша добавил: "Иначе, что же я за человек буду? Иосиф для меня сделал больше, чем все другие люди. Вот так, дорогой мой".

Ратонеро повертелся на месте. Устроившись на теплых камнях порога, он едва слышно гавкнул. "Подождем, — решительно сказал Аарон, вынеся наружу заготовки для игрушек и нож. Он улыбнулся, проведя пальцем по мягкому дереву. Низко опустив голову, юноша стал вырезать корабль, распустивший паруса.

Он до сих пор не мог поверить, что там, за морем — есть Святая Земля.

Аарон закончил кораблик, и, отложил его в сторону: "Сейчас вырежу то, чего ни я, ни Иосиф никогда в жизни не видели. Иерусалим, святой город".

Юноша взял кусочек розового дерева. Примерившись, он стал вырезать стены с башнями. "Просите мира Иерусалиму, — шепнул он, поставив игрушку на смуглую ладонь. "Ну что, — Аарон потрепал Ратонеро по голове, — пойдем, рынок еще не разъехался. Думаю, удастся что-нибудь продать".

Он сложил готовые игрушки в мешок, и, сопровождаемый собакой, легким шагом пошел мимо порта к собору — туда, где на площади, между телег, шумела толпа, где бродили индейцы с вязаными одеялами и шапками, и на возах россыпью лежала фиолетовая, красная, лиловая картошка.

Аарон устроился на своем привычном месте, у входа на рынок. Он тут же услышал голоса мальчишек: "Кораблики! Кораблики принесли".

— И кораблики, и пушки и даже куклы есть, — весело заметил Аарон, раскладывая на мешке игрушки. "Покупайте, пока я не уехал".

— Очень красивые игрушки, — раздался сверху мягкий голос. "У вас большой талант, дон…, -высокий, изящный, с седыми висками, монах, посмотрел на него. Юноша покраснел: "Я индеец".

— Брат Джованни, — монах протянул сильную, крепкую руку. "Я инженер. У вас очень хороший глаз, я в этом разбираюсь".

— Я вырос в джунглях, — просто ответил тот. "Там всегда надо быть внимательным". Аарон вдруг замер, и тряхнул темноволосой головой: "Возьмите, брат Джованни. Это подарок".

Монах все смотрел на кусочек города, вырезанный из розового дерева. Потом он утвердительно сказал: "Иерусалим".

Аарон кивнул. Джованни, улыбнулся: "Спасибо вам. Я скоро в Боготу отправляюсь, и в Лиму — возьму с собой, — он погладил стены и башни. "Мне очень, давно не делали подарков, — добавил Джованни, вспомнив тусклый блеск золотой булавки с циркулем и наугольником. "Где же я ее взял? — подумал он и поморщился: "Не помню. Как хорошо рядом с этим человеком. Спокойно".

— Если вы захотите меня найти, — вдруг сказал Джованни, — я исповедую в соборе ближайшую неделю. После обеда, вторая кабинка справа. Ну, мало ли зачем, — он пожал плечами и неловко улыбнулся.

Аарон посмотрел вслед коричневой, простой рясе. Подняв пустой мешок, пересчитав медь, юноша вздохнул: "Хоть немного легче ему стало. Жалко его, видно, несладко живется".

Он свистнул Ратонеро: "Пойдем домой, там уже Иосиф скоро вернется".

В кабинете отца Бернардо пахло пылью и желудочными каплями. "Это те, что я ему выписывал, — понял Иосиф, принюхавшись.

— Так что там с вашим желудком, святой отец? — спросил он, устраиваясь в кресле. "Я же вам говорил — с вашей болезнью нельзя ничего острого, пусть вам готовят пищу на пару и обязательно — регулярно ее принимать".

— Я так и делаю, — радостно ответил иезуит, роясь в бумагах, что лежали у него на столе. "Должен сказать, эти методы помогают. Вы отменный врач, дон Мендес".

— Спасибо, — Иосиф бросил мрачный взгляд в сторону запертой двери: "Третий этаж, двор вымощен булыжником, в передней — наряд солдат. Не нравится мне, что он какие-то документы ищет, ох как не нравится".

— Я тут поинтересовался вашим паспортом, — отец Бернардо сложил перед собой бумаги. Подровняв их, он покачал головой. "Выписан в Кумане. А что вы там делали, дон Хосе? Это далеко от Гаваны"

— Я участвовал в экспедиции в джунгли, за лекарственными растениями, — спокойно ответил Иосиф. "Наша лодка перевернулась, все бумаги утонули. Как только мы с проводником добрались до первого большого города — мне выдали новый паспорт".

— Ага, — пробормотал отец Бернардо. "А заканчивали вы университет Гаваны?"

— Разумеется, — Иосиф поднял бровь, — раз я с Кубы. Туда же я и уезжаю, на следующей неделе. Возвращаюсь домой.

— Ах, — вздохнул отец Бернардо, — вынужден вас огорчить, придется задержаться, дон Хосе. Он взял паспорт и повертел его у себя перед носом. "Акцент у вас не кубинский, и вообще — он усмехнулся, — тут вот пишут, что вы сожалеете об отсутствии в городе светских книг, позволяете себе рассказывать благородной сеньоре какие-то неприличные вещи…"

— Благородной сеньоре, — язвительно отозвался Иосиф, — прежде чем раздвинуть для мужа ноги, — не помешало бы знать, куда попадет его семя, и, — он усмехнулся, — что случается в брачной постели. И вообще — в постели, — не удержавшись, добавил он и вздохнул про себя: "Мало тебя, Иосиф, бранили за длинный язык, ох, мало".

— Но все это мелочи, — будто не слыша его, продолжил отец Бернардо. Карие, маленькие глазки монаха вдруг заиграли смехом. "Я бы вас пожурил и отпустил. Вы, врачи, всегда славились вольнодумством, но вот тут еще пара бумаг…"

— Доносов, — поправил его Иосиф. "У вас что, отец Бернардо, все жители Картахены друг на друга доносы пишут?"

— Пока нет, — серьезно ответил монах. "Если бы было так — у святой Инквизиции стало бы меньше работы. Так вот, сообщают, что на обеде у главного врача госпиталя вы отказались, есть свинину, якобы в ней много паразитов. Ограничились овощами".

— Зато у меня никогда не будет подагры, — Иосиф поднялся. Поклонившись, он смешливо спросил:

— Надеюсь, это все? Или святой Инквизиции интересно еще и то, как часто я навещаю умывальную?

— А собор вы не навещаете совсем, — пробормотал иезуит. Он вскинул внезапно похолодевшие глаза на мужчину, что стоял, прислонившись к двери:

— Видите ли, я бы и на свинину махнул рукой. Наверное. Но Кумана — она ведь на востоке, рядом с Суринамом, голландским владением. В Картахене — лучшая крепость на Карибах, и самый богатый арсенал. Вы как раз — коменданта крепости лечили, дон Хосе, — священник вздохнул и подпер щеку рукой. "Держите при себе этого индейца, собираете сведения, а он доставляет их голландцам, джунгли тут большие, есть, где спрятаться. Так что придется поговорить с вами по душам, дон Хосе, вы уж меня простите. И солдат мы к вам домой отправим".

— Только бы он там не сидел, — внезапно подумал Иосиф. "Он ведь тоже, как я — упрямый. Только бы он ушел, я же велел ему — взять книги и уйти".

Иезуит хлопнул в ладоши и прошептал что-то наклонившемуся к нему офицеру. "Руки, — потребовал тот, остановившись перед Иосифом. Мужчина почувствовал, как в запястья врезается веревка.

— А ну-ка, — отец Бернардо кивнул офицеру, — давайте, проверим. Я вас, поэтому и связал, — смешливо пояснил священник, — у вас кулаки немаленькие, еще бы драться начали.

Иосиф сжал зубы и заставил себя молчать.

— Впечатляет, — отец Бернардо склонил голову набок. "Будете рассказывать, что вы в детстве страдали какой-то там, уж не помню какой, болезнью, и вам сделали операцию?"

Иосиф внезапно рванул веревку. Отшвырнув офицера, тот схватился за окровавленный нос, спокойно застегнувшись, он ответил: "Не буду".

Он сделал одно быстрое движение. Отец Бернардо, взвизгнув, — бронзовая чернильница рассекла ему лоб, — жалобно закричал: "Все сюда!"

Иосиф оглянулся: "Пятеро. А вот это совсем плохо, дорогой мой потомок Ворона". Он поднял кинувшегося на него офицера, и, швырнув его в толпу, — вскочил на подоконник. Раздался треск выстрелов, зазвенело стекло, и мир для него померк.

Корабль шел под хорошим северным ветром. Капитан Фэрфакс, взглянув на карту, подозвал помощника: "Картахена в десяти милях, незачем нам соваться под пушки форта. Бросим тут якорь и подождем Джо".

Сапоги застучали по трапу. Фэрфакс, увидев темноволосую, коротко стриженую голову, вздохнул: "Вот же упрямица, говорил я ей — идем в Плимут. Клад мы забрали, больше нас тут ничего не удерживает. Так нет — пока новый корабль строили, еще успела до Чарльстона добраться, узнать — что с сестрой доктора случилось".

Он взглянул на юг, в сторону берега. Капитан сварливо сказал, подозвав к себе Джо: "Нет его там давно, в Картахене. Вы с ним, наверняка, разминулись".

Джо сжала тонкие, обветренные губы, и, вздернула подбородок: "Я должна, капитан. Понимаете, просто должна. Иначе…, - девушка отвернулась. Махнув рукой, дрожащим голосом, она добавила: "Я быстро, возьму шлюпку, туда и обратно. А потом сразу в Плимут. Вы же ему говорили о таверне дона Фернандо, может быть, он весточку там оставил…"

Капитан перегнулся через борт и, вздохнув, крикнул: "Туда и обратно, слышишь!"

Она закрепила парус, и села к рулю, дергая разлохмаченные, просоленные шнурки на вороте старой льняной рубашки. Иосиф снился ей — Джо стояла у штурвала, ветер ерошил ее короткие волосы, пахло солью, и она слышала его шаги сзади. Джо оборачивалась, улыбаясь, и видела смех в его красивых, темных глазах. Он подходил, и обнимал ее — так, что хотелось навсегда остаться в его руках. "Дура, — шептал он ей на ухо. "Никогда, никогда я тебя не отпущу, понятно? Всегда буду рядом, что бы ни случилось". Корабль кренился, волна плескала через борт. Джо чувствовала, как он целует ее, — и, просыпаясь, стирала слезы со щек.

— Ты ему не нужна, — бормотала девушка, ведя шлюпку к берегу. "Он и не смотрел на тебя даже. Ты девчонка, младше его на десять лет, ему нельзя на тебе жениться. Забудь, не мучай себя".

Она знала, что всегда будет видеть его во снах. Сейчас, бросая якорь, соскакивая в мелкую воду залива, она плакала — не тихо, уткнувшись в жесткую, тощую подушку на своей корабельной койке, а громко и жалостно, шмыгая носом.

Джо побрела к песчаной косе, загребая воду сапогами. Она наклонилась. Умывшись, вытерев лицо рукавом рубашки, девушка угрюмо сказала: "Вернешься в Англию, привезешь папе клад, — не то, чтобы он был ему нужен, конечно, — и выйдешь замуж за какого-нибудь хлыща с отполированными ногтями и громким титулом. Родишь ему наследника, и будете жить раздельно, как все. И нечего ныть, — она зло сунула руки в карманы куртки. Вытащив компас и сложенную карту, Джо сделала пометку карандашом.

— Еще пять миль на юг, — пробормотала Джо, глядя на утесы, что возвышались над заливом. "Наверху как раз дорога в Картахену".

Она вполголоса выругалась и стала взбираться по узкой, вьющейся вдоль скал тропинке.

В таверне было шумно и дымно. Аарон строго сказал Ратонеро, заглянув внутрь: "Лежи тут". Пес укоризненно посмотрел на него янтарными, умными глазами и, зевнув, — устроил голову на лапах.

— Вовремя мы с ним ушли, — Аарон оглянулся, — я только книги успел взять и нож свой, как солдаты на набережной появились.

Он пригладил темные волосы. Нащупав в кармане холщовой куртки, завернутые в платок книги, юноша шагнул через порог. Дон Фернандо, — одноглазый, с лицом, испещренным морщинами, — восседал за стойкой, разговаривая с каким-то высоким, тонким парнишкой.

Разноцветный, желто-синий попугай спорхнул с деревянной балки и присел на плечо Аарону. "Такого тоже вырежу, — подумал тот. "Когда приеду в Иерусалим — буду учиться писать, Иосиф же мне рассказывал, что Тору от руки пишут. Я аккуратный, у меня получится. А игрушки все равно буду делать — для детей. Господи, да о чем это я? Иосиф в тюрьме, какие дети, — Аарон вдруг покраснел. Пробившись через толпу, облокотившись на стойку, он сказал: "Aujourd'hui, le mauvais temps".

Парнишка медленно отставил недопитый стакан белого вина и повернулся. Аарон увидел большие, прозрачные, светло-голубые глаза в темных ресницах, медвежий клык, что висел рядом с крестом, на белой, нежной коже в начале шеи. Юноша торопливо проговорил: "Вы только не волнуйтесь, пожалуйста, Джо".

Подростка бросило в краску, и он шепнул: "Откуда вы знаете?"

— Он мне о вас рассказывал, — просто ответил Аарон и вспомнил одну из ночей в джунглях, когда они с Иосифом сидели у костра.

— И тебя ни разу не сватали? — недоверчиво спросил Аарон, снимая с прутьев обжаренные куски рыбы. "Ты же говорил, у вас…, то есть у нас, рано женятся, как в Торе сказано: "Нехорошо человеку быть одному".

— Нехорошо, — согласился Иосиф. Он облизал пальцы: "Сватали, конечно. И меня, и Эстер. Только мы оба упрямые, хотели по любви жениться, а там, — он махнул рукой в сторону моря, — нам никто по душе не пришелся. Может, она в колониях и встретит кого-нибудь, — Иосиф замолчал, и юноша осторожно спросил: "А ты?"

— А я уже встретил, — мужчина смотрел вдаль, на темную, тихую гладь озера. Квакали лягушки, в лесу трещали ветки, где-то вдали был слышен шорох птичьих крыльев. "Да не по пути нам, нечего и говорить об этом. А тебя мы женим, — Иосиф лукаво усмехнулся, — дай до Иерусалима доехать, сразу и женим".

Аарон улыбнулся и, поворошив дрова в костре, ответил: "В один день с тобой, и никак не иначе".

Иосиф только мрачно вздохнул и отвернулся.

— Вы вот что, — вмешался дон Фернандо, — не надо тут всем глаза мозолить, — он слез со своего табурета и распахнул маленькую, невидную дверцу.

Джо нагнула голову. Смахнув рукой паутину впереди себя, она велела: "Пойдемте". Джо чиркнула кресалом и посмотрела на юношу — он был ниже ее, изящный, со смуглой кожей и большими, темными глазами.

— Я Аарон, Аарон Горовиц, — юноша протянул ей руку. "Я проводник Иосифа, он меня в джунглях нашел".

— Даже в джунглях умудрился найти еврея, — вздохнула Джо. Присев на бочку, она попросила: "Рассказывайте".

Закончив, Аарон достал из замшевого мешочка на шее тонкую сигарку. Джо взглянула на него: "Дайте и мне тоже, пожалуйста".

Они сидели и курили. Потом Джо сказала: "Все ясно. Я вас отвезу на "Молнию", это наш корабль, оставайтесь там. Вас в городе знают, а меня — нет. Тому священнику, брату Джованни, — ему можно доверять?"

Аарон помолчал и твердо ответил: "Можно. Только, сеньора Джо, это ведь очень опасно, давайте лучше я сам…"

Девушка соскочила с бочки и горько усмехнулась: "Вам с ним еще до Иерусалима надо доехать, сеньор Аарон. И он же вам велел — не лезть на рожон".

— Велел, — согласился юноша.

Джо достала из-за пояса пистолет, и, задумчиво повертела его: "А мне — не велел. Пойдемте, нам пять миль отмахать надо, там моя шлюпка стоит".

Когда они вышли из таверны, Аарон свистнул. Ратонеро, подбежав к ним, уткнулся мокрым носом в ладонь Джо и завилял хвостом.

— Он нам всех крыс на "Молнии" передавит, — девушка погладила рыжую голову и взглянула на запад. "Надо поторопиться, я до заката хочу вернуться в город. Переночую у дона Фернандо и примусь за дело".

Они пошли по набережной порта и Аарон вдруг сказал: "Иосиф мне говорил. Тут ваш общий предок лежит, Ворон. И Черная Джо, тоже из вашей семьи, — он указал на спокойную, синюю воду у выхода из гавани.

— Да, — вздохнула Джо, — мы с ним родственники, только очень дальние.

— Он мне дал письмо, — Аарон пошарил в кармане куртке, — к герцогу Экзетеру, в Лондоне.

— Это мой отец, — безразлично, устало отозвалась Джо: "Джон, наверное, уже в Лондоне, осенью в Кембридж пойдет. А меня папа ко двору представит. Еще, не дай Господь, фрейлиной начнет устраивать. Лучше уеду в Саутенд и буду макрель ловить".

Аарон искоса посмотрел на твердый, острый подбородок девушки, на зло, прикушенную губу. Он внезапно, улыбнулся: "Все будет хорошо, сеньора Джо, вот увидите. Все обязательно будет хорошо".

Шлюпка подошла к "Молнии". Аарон, присев, попросил Ратонеро: "Давай-ка, прыгай мне в руки, дружище, и держись крепко".

Они ловко вскарабкались по трапу. Джо, покраснев, сказала Фэрфаксу: "Это Аарон, друг Иосифа. Он тоже еврей. А Иосиф в тюрьме, во Дворце Инквизиции".

Капитан присвистнул. Опираясь на костыль, он велел: "Вы, сеньор Аарон, спускайтесь-ка вниз, вам там все покажут. А пес нам пригодится, — он, улыбаясь, потрепал Ратонеро за ушами, — пока идем до Плимута, — крыс всех изведешь в трюмах".

Джон проводила их глазами и шепнула: "Капитан, я обратно в город. Мне нужно, чтобы сюда пришли десять кораблей, а лучше — двадцать. Деньги…"

Фэрфакс прижал палец к ее губам: "Тихо. У меня тут много знакомых, которые имеют зуб на испанцев еще с давних времен. Подашь весточку, когда в городе все будет готово, я ребят соберу".

Джо вдруг опустила голову: "Все равно, капитан, кто я такая рядом с ним?"

— Оба дураки, вот вы кто, — неслышно буркнул себе под нос Фэрфакс и рассмеялся: "Беги, Черная Джо, и делай то, что должно тебе".

Девушка спустилась вниз, и белый парус пропал среди волн. "А тут всегда так качает? — раздался озабоченный голос сзади.

— Качает? — удивился капитан и, взглянув на Аарона, потрепал его по плечу: "Первый раз в море, что ли?"

Тот покраснел. Фэрфакс, посмотрев в темные глаза юноши, мягко сказал: "Она справится. Она у нас молодец, наша Джо".

Отец Бернардо поднял свечу. Придерживая одной рукой рясу, он стал спускаться вниз, по, скользким, узким каменным ступеням.

— Если он раскается, будет просто отлично, — размышлял инквизитор. "Давно у нас такого не было, Риму это понравится. Соберем весь город, он пройдет в собор в рубище. Встав на колени у алтаря, в слезах, он примет святое крещение. В конце концов, что ему еще остается — смертная казнь за шпионаж?"

Он подождал, пока солдат откроет дверь. Нырнув в темный, узкий проем, священник вдохнул запах сырости и крови. Где-то в углу пищала крыса.

— Упрямый, — вспомнил инквизитор голос офицера. "Ни в чем не признается, но мы его все равно — расстреляем. Жаль, что индеец его пропал, как сквозь землю провалился".

Отец Бернардо оглянулся, — в камере не было ничего, кроме груды грязной соломы. Вздохнув, он присел поодаль.

— Дон Хосе! — тихо позвал священник.

Мужчина открыл один заплывший синяком глаз: "А, значит, я уже не грязный конверсо, отец Бернардо? Что это вы меня "доном" жалуете, там, — он лязгнул наручниками, и указал на влажный потолок камеры, — меня по-другому называли".

— Дон Хосе, — терпеливо повторил инквизитор. "Вы же талантливый молодой человек, врач, у вас вся жизнь впереди. Мне вас просто жаль, вот и все".

— Не вижу разницы — разбитые губы чуть усмехнулись, — как умирать, от пули или от костра. Второе, конечно, больнее, но ничего, я потерплю.

— Если вы раскаетесь и примете Спасителя, — начал отец Бернардо. Иосиф, посмотрел на свои руки: "Ничего, оперировать я могу, пальцы не сломаны. Пару ногтей сорвали, ничего страшного. Отрастут. Только где это ты собрался оперировать, дорогой мой доктор?"

— То меня не сожгут, а удушат гарротой, — устало прервал его Иосиф. "Пользуясь словами короля Генриха — этот Париж не стоит мессы, отец Бернардо. Если уж умирать, так евреем, а то, — он пошевелился и застонал, — недостойно как-то получается".

— Я вам предлагаю жизнь, — помолчав, сказал инквизитор. "Вас никто не будет душить — вам достаточно будет публично раскаяться и принять крещение. А после этого — продолжайте практику, читайте лекции, женитесь, детей рожайте — он развел руками, — на здоровье. Подумайте, я приду завтра, — отец Бернардо поднес свечу к лицу Иосифа.

Тот помолчал, и, морщась, попытался улыбнуться: "Вы идиш знаете? Нет, откуда вам. Так вот, там пословица есть: "Мин айн тохес кен мен нит танцн аф цвей хосенес", одной задницей на двух свадьбах не потанцуешь, отец Бернардо".

Карие глаза священника посмотрели в угол камеры. "А еще, дон Иосиф, — сказал он, приблизив губы к его уху, — говорят: "Дер менш тракт ун Готт лахт", человек строит планы, а Господь — над ними смеется. Поверьте Баруху, сыну Арье, родившемуся в Люблине, — он поднялся. Отряхнув рясу, священник заметил: "Так что видите, ничего страшного тут нет. До завтра, дон Иосиф".

Дверь со скрипом закрылась. Иосиф в сердцах сказал: "Вот же мемзер! Хоть бы постыдился свое еврейское имя упоминать!".

Он вздохнул: "Конечно, можно креститься, а потом — просто уехать отсюда, и все. И никогда больше не вспоминать всю эту историю. Я же не верю в Бога, я много раз об этом говорил. Или верю? — он, на мгновение, увидел перед собой ее большие, прозрачные глаза.

— Верю, — спокойно сказал Иосиф и внезапно, мимолетно улыбнулся: "Не верил бы — Он бы мне ее не послал. Сказано же — ибо сильна, как смерть, любовь. Да нет, — он хмыкнул, и, попытавшись закинуть руки за голову, забыв о кандалах, тихо выругался, — пожалуй, сильнее. А сейчас я засну, и Господь мне покажет Иерусалим, и ее тоже покажет. Хоть так, в последний раз".

Он устроился на соломе и закрыл глаза.

Она шла к нему через осенний, золотой сад, держа в руках деревянное ведро с красными, крепкими яблоками. Ее волосы отросли и падали темной волной на простое, синее платье. "Подкрепите меня яблоками, — Джо выбрала одно, и с хрустом откусила. Наверху, в ярком, осеннем, голубом небе, метались стрижи. Он все смотрел на нее, любуясь. Потом он смешливо добавил, протянув руку, снимая красиво закрученный платок на ее голове: "Освежите меня вином".

— И где? Где вино? — она скользнула в его объятья, все еще грызя яблоко. Иосиф наклонился, и, поцеловав ее, подтолкнул к двери, что вела в дом: "Сейчас покажу". Она выпустила ведро. Встав на цыпочки, закинув руки ему на шею, она рассмеялась — яблоки покатились по траве, Иосиф поднял ее на руки, вдыхая запах свежести. Он шепнул, прикасаясь губами к простому, серебряному кольцу на ее пальце: "Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою".

— Если вы встретите возлюбленного моего, что скажете вы ему? Что я изнемогаю от любви, — ласково протянула Джо. Он, легко устроив ее на одной руке, — перешагнул порог их дома.

В соборе было гулко и пустынно. Джо преклонила колени перед чашей со святой водой. Перекрестившись, она заняла очередь к кабинке для исповеди — второй справа.

— А если он продаст? — зло подумала девушка. "Аарон всю жизнь в джунглях провел, не знает, что люди — страшнее ягуаров бывают. Но никак иначе мне в тюрьму не попасть, придется рискнуть".

Джованни услышал шорох за перегородкой. Взволнованный, мальчишеский голос сказал: "Слава Иисусу Христу!"

— Давно ли вы исповедовались, сын мой? — мягко спросил Джованни.

— Давно, но это неважно, — заявил паренек. "Святой отец, меня послал к вам индеец, с рынка. Он вам игрушку подарил, Иерусалим. Вы можете меня выслушать? Наш друг сейчас в тюрьме. Мы хотим его спасти".

— Мендес, — подумал Джованни, и поморщился — будто солнечный луч осветил пелену у него в голове. Затылок тут же заболел. Он остановил парнишку: "Конечно, я вам помогу. У каждого человека есть право верить в то, во что он верит, и не идти за это на смерть. Только я уезжаю, в Боготу, и не сумею оттянуть его казнь".

Парнишка прерывисто, глубоко вздохнул: "Мы сами все сделаем, святой отец. Вы просто принесите в таверну дона Фернандо, в порту, облачение монахини. Скажите солдатам, в тюрьме, что сестра Хосефа придет завтра навещать узников, хорошо?"

— Хорошо, — невольно улыбнулся Джованни: "Не волнуйтесь, я все сделаю. Мне можно доверять".

— Я вижу, — просто ответил мальчик. "Спасибо вам, святой отец".

Раздался стук сапог. Джованни, чуть отодвинув занавеску, увидел только его спину — высокий, тонкий парень в матросской куртке, коротко стриженый, быстро шел к выходу из собора.

— Нет ни эллина, ни иудея, — тихо напомнил себе Джованни. Перекрестившись, склонив голову, слушая очередную исповедь, он стал медленно перебирать четки.

— Губернатор подписал ваш приговор, — офицер поднялся. Склонив голову, он рассматривал Иосифа

— Крепкий парень, конечно, — внезапно подумал испанец. "Ранили его в плечо, еще там, у этого отца в Бернардо в кабинете. Потом у нас несколько дней провел, а все равно — держится отменно".

— Впрочем, — он хмыкнул, — если трибунал Священной Инквизиции подаст за вас ходатайство, его светлость может вас помиловать и отпустить на поруки. Проведете какое-то время в монастыре, конечно, но это не страшно.

За окном пела птица. Офицер, присев на каменный подоконник, глядя на коричневые стены форта, услышал смешок сзади.

Заключенный откинул голову и почти весело проговорил: "Сеньор, у вас ведь нет никаких доказательств того, что я — шпион. Так что, по всем законам, вообще-то, меня положено освободить".

Испанец осмотрел его с ног до головы: "Ты вот что, свинья, говори, да не заговаривайся, мы ведь можем…"

Иосиф зевнул: "А как же, можете. Только сначала вы договоритесь со святыми отцами, сеньор, — а то непонятно, — то ли мне к расстрелу готовится, то ли к костру. Хотелось бы уже и знать".

— Эстер жалко, — подумал мужчина, глядя на то, как медленно багровеет лицо испанца. "Впрочем, Аарон доберется до Лондона, и все расскажет, ей напишут. Пусть выходит замуж и будет счастлива. Вот ее бы сейчас повидать, а ту, что мне снилась, — он тяжело вздохнул, — нечего и думать".

Отец Бернардо остановился на лестнице: "Согласится, непременно согласится. Надо будет пригласить епископа из Боготы, он и будет крестить. А я, — он поднял ручки и потер их, — я, может быть, после этого получу пост викария, когда наш умрет"

Дверь отворилась, и отец Бернардо мышкой проскользнул в кабинет. "Позвольте мне поговорить с заключенным наедине, — попросил он офицера.

— Хорошо я ему лоб разукрасил, шрам останется, — Иосиф посмотрел в потное лицо священника. "Ничего, так ему и надо, этому поцу".

— Надеюсь, вы подумали, дон Хосе, — отец Бернардо прошелся по кабинету и остановился у окна.

— Будет очень красиво, — подумал священник. "Наденем на него рубище, обреем голову, и он босиком пройдет до собора. И даже кнутом бить не будем, это должен быть праздник, ликование, никакой крови. Публичное раскаяние, крещение, а потом запрем его в монастыре — замаливать свои грехи. И пострижем, конечно, ордену всегда нужны хорошие врачи. Слава Богу, этот брат Джованни сегодня уехал в Боготу, а то бы непременно начал лезть не в свое дело, вопросы задавать. Этот Иосиф сломается, жить все хотят".

— Подумал, — Иосиф помолчал, и добавил издевательски: "Отец Бернардо".

— Так мы можем готовить крещение! — обрадовался священник.

Иосиф почувствовал холод наручников на запястья. Он медленно, раздельно сказал: "Слушай меня, мешумад".

Он увидел, как дернулся священник и усмехнулся: "А, не забыл талмудтору. Так вот, во-первых, пусть твой папа Арье волчком в гробу вертится, пусть ему будет стыдно, что сын у него такое дерьмо. Во-вторых, — Иосиф помедлил, — можешь готовить костер, никакого крещения я принимать не буду".

Отец Бернардо посмотрел на него снизу вверх — темные глаза мужчины были полны презрения. "Если ты сам продал веру своих предков за кусок хлеба, — добавил Иосиф, — то Господь тебе судья. Но не думай, что я последую твоему примеру. Все, — он пошевелил плечами и поморщился, — рана болела, — хватит устраивать тут фарс, дайте мне побыть одному перед смертью".

— Тебя сожгут, — зло сказал отец Бернардо, — сожгут там, у порта, на той маленькой площади…

— Это будет честь для меня, — устало сказал Иосиф, и крикнул: "Сеньор капитан, мы тут со святым отцом договорились — меня все-таки поведут на костер!"

Уже когда офицер подтолкнул его к двери, Иосиф обернулся и поглядел в лицо священнику: "Ки ло аль-лехем левадо ихъе ха-адам, Барух бен Арье".

— Что это? — вдруг заинтересовался испанец.

— Из Второзакония, — ответил Иосиф, заметив испуг в глазах монаха. "Не хлебом единым жив человек, но, словом Господа. И я назвал отца Бернардо его настоящим именем. Еврейским именем, — добавил он, улыбаясь. Не оборачиваясь, Иосиф вышел из кабинета.

Утреннее солнце заливало мощеную улицу веселым, ярким светом, шелестели листья пальм. Начальник караула издали увидел высокую монахиню, что, с корзинкой в руках, шла к входу в тюрьму.

— Слава Иисусу Христу и Святой Деве! — монахиня набожно перекрестилась. Достав из корзины сверток с печеньем, она стала оделять караул. "В честь праздника, Вознесение Господне на той неделе. Можно ли пройти к заключенным, помолиться за их спасение? — она подхватила корзинку. Начальник караула вспомнил: "Этот священник меня предупреждал. Сестра Хосефа. Грех так и думать о монахине, но хорошенькая какая. Глаза красивые".

— Конечно, сестра, — вежливо сказал он. "Филиппо вас проводит".

Монахиня подхватила коричневую, грубую рясу. Перебирая четки, она поспешила вслед за солдатом. Спустившись вниз, тот отпер дверь подвала и весело заметил: "Там у нас фонари, так, что все видно".

— Отец Джованни мне говорил, что у вас там, — монахиня понизила голос и оглянулась, — конверсо есть! Я бы особо за него помолилась, ваше превосходительство, может быть, он все же раскается…

— Если хотите, — солдат лениво жевал печенье. "Я вам его камеру открою, этот Мендес все равно — к стене прикован, не убежит. А сам тут постою, — он с тоской посмотрел на солнечный свет, что лился сверху. Монахиня сказала: "Да вы идите, на дворе побудьте, вы и так тут — под землей все время. Жалко вас, бедненьких".

— Доброе сердце, — растрогался солдат, лязгая ключами. "Эй, Мендес! — крикнул он. "К тебе святая сестра пришла, помолиться за твою грешную душу, христоубийца!"

— Сожгут его той неделей, — солдат облизнулся и пропустил монахиню в камеру: "А у вас больше печенья нет, сестра? Уж больно вкусное".

— Возьмите, конечно, ваше превосходительство, — захлопотала она. Солдат решил: "Вон там, на лестнице, все и съем, делиться не буду".

Монахиня перекрестилась и прошептала: "Во имя отца и сына, и святого духа, аминь!"

Она услышала удаляющиеся шаги солдата: "Жив. Господи, спасибо тебе, Господи".

Джо шмыгнула носом и опустилась на колени. Сквозь сон он почувствовал запах соли и свежести. "Не верю, — сказал себе Иосиф. "Я просто все еще дремлю, не может быть такого".

Он пошевелился и услышал ласковый, тихий голос: "Здравствуйте. Меня зовут сестра Хосефа".

Большие, прозрачные, светло-голубые глаза смотрели прямо на него. "Тебя зовут дура, — сердито сказал Иосиф. Он увидел, как Джо улыбается — счастливо, облегченно, не стирая слез с лица.

Он пошевелился и сел, привалившись к стене. "Я же тебе велел, — Иосиф вздохнул, — не торчать тут, а отправляться в Плимут. Ты почему меня не послушалась?"

Белые щеки покраснели. Джо смущенно опустила голову, укрытую апостольником. "Мы за кладом ходили, капитана Энрикеса, — пробормотала девушка, — а потом шторм был, "Молнию" разбило, мы новый корабль строили…"

— И ты все это время болталась на Карибах, вместо того, чтобы уехать в Англию, — проворчал мужчина. "Доски, что ли, для корабля пилила?"

— Я в Чарльстон ездила, — Джо посмотрела на него. Иосиф, помолчав, на мгновение закрыл глаза. Она была рядом, совсем рядом, так, что руку протяни — и коснешься нежных, розовых губ. "Нельзя, — напомнил он себе. "Она девчонка, младше тебя на двенадцать лет, зачем ты ей нужен? Не говоря уже обо всем остальном".

— С вашей сестрой все хорошо, — тихо сказала Джо. "Она в Бостоне, я вам привезла письмо от доктора да Сильвы, он ее на север отправлял". Девушка зарделась и едва слышно попросила: "Отвернитесь, пожалуйста".

Что-то зашуршало. Иосиф, украдкой, взглянул в ее сторону. "Лучше бы я этого не делал, — мрачно понял мужчина, увидев, как она, приподняв рясу, вытаскивает из-за грубого, шерстяного чулка, письмо. "Мне сейчас это бедро до конца жизни сниться, будет. А ну хватит! — велел он себе и услышал робкий голос: "Вот".

Бумага была теплой. Иосиф едва удержался, чтобы не прикоснуться к ней губами. Он пробежал глазами ровные строки. Дойдя до постскриптума, он усмехнулся: "Искренне рад, что могу больше не читать по вам кадиш".

— Я бы и в Бостон съездила, — сказала тихо Джо, — но неудобно было корабль задерживать, это был друг капитана Фэрфакса, тоже…, - она замялась. Иосиф неожиданно весело продолжил: "Пират, уж не стесняйся. Спасибо тебе большое, Джо".

— Вот, — Джо оглянулась на дверь. "Вы только не волнуйтесь, мы вас обязательно выручим. Аарон уже на "Молнии", с ним все хорошо. Мне сюда помог священник попасть, брат Джованни, Аарон с ним на рынке познакомился. Выручим, и довезем до Старого Света, вам же в Иерусалим надо".

— Нет, — Иосиф поморщился, — теперь я с тебя до самого Лондона глаз не спущу, а то опять сбежишь куда-нибудь. Меня на этой маленькой площади будут жечь, у порта, Плаза де лос Мартирес.

Джо кивнула: "Мне пора, а то солдат вернется. Вы…, - она помолчала и тряхнула головой — вы просто знайте, — мы тут, и сделаем все, что надо".

— Спасибо, — он вдруг, легко улыбнулся, — спасибо тебе, Джо. Беги, девочка, а то и вправду, — опасно это.

— Девочка, — повторила она про себя. Отвернувшись, Джо заставила себя не плакать. "На площади увидимся, — глухо сказала она. Иосиф услышал ее голос в коридоре: "Ваше превосходительство!"

— Дурак, — выругал он себя. "Какой же ты дурак, чего ты боялся? Услышал бы, что не любит она тебя, пережил бы — взрослый мужчина. А так, — Иосиф устало опустил веки, — ты теперь до Лондона будешь мучиться".

Он вспомнил ее худую, с выступающими лопатками спину, круглый шрам на руке, жесткие, короткие, просоленные волосы, что кололи его ладонь и чуть не застонал вслух. "Ладно, — подумал он, — довезу ее до дома, сдам отцу и уеду с Аароном в Иерусалим. Может быть, там и встречу кого-то похожего. Хотя, что это я — другой такой на свете нет, и не будет, никогда".

— Вы прямо плакали, сестра, — благоговейно сказал солдат Джо, выйдя во двор. "Вот же мерзавец! — он обернулся в сторону подвала, — за него со слезами молятся, а он все упорствует".

— Храни вас Господь, — Джо перекрестила его. Подхватив пустую корзинку, поклонившись начальнику караула, она медленно пошла к порту.

— Все ему скажешь, — приказала она себе, чувствуя теплые слезы на лице. "Как только окажетесь на "Молнии", все и скажешь. Пусть смеется, пусть тебя дурой называет — иначе нельзя. Иначе я себе никогда в жизни этого не прощу".

Она посмотрела вокруг и быстро, незаметно проскользнула на задний двор таверны дона Фернандо.

В капитанской каюте "Молнии" было накурено. Фэрфакс сказал, вытряхивая трубку: "Так, ребята. Тут у нас два десятка кораблей, но Картахену атаковать мы не будем"

— А зря! — донесся до него чей-то смешливый голос. "Их давно не тревожили, полсотни лет спокойно живут".

— Незачем рисковать, — спокойно оборвал Фэрфакс капитана. "Подойдем ночью к гавани, рано утром выпустим сотню ядер. Они запаникуют, забегают, а Джо, — он повернулся к девушке, — со своими людьми будет уже в городе, еще до рассвета".

— Аарон, — она кивнула. Юноша поднялся и развернул начерченную на листе бумаги схему. "Это Плаза де лос Мартирес, — сказал он, краснея. "На нее выходят три улицы, по вот этой, — смуглый палец уперся в правый угол, — поведут Иосифа. Нам, господа, надо будет занять свои места в толпе. Я тут все отметил — где кто будет стоять. Не крестиками, как просили, — смешливо добавил он.

— Вот-вот, — проворчал кто-то из пиратов, — а то это плохая примета. Вообще молодец, — одобрительно добавил капитан, — отлично нарисовал, сразу все понятно.

— Как только начнется бомбардировка с моря, — Джо затянулась тоненькой сигаркой, — и мы увидим панику в толпе — беремся за оружие. Стреляем, разумеется, в воздух, — она пожала стройными плечами, — а с солдатами уже, — как получится. Я буду ждать с двумя лошадьми вот за этим углом, — она указала окурком на схему, — а потом мы сразу скачем к тому заливу, где будут пришвартованы шлюпки. На картах он отмечен. Остальные подтягиваются поодиночке, или вдвоем, чтобы не вызывать подозрений. И ты, — она повернулась к Аарону, — в город не пойдешь. Рисковать незачем, еще узнают тебя.

Юноша только вздохнул и пробормотал что-то.

— Черной Джо такое не удалось, — капитан Фэрфакс положил крепкую ладонь на карту. "А у нас — получится, я уверен. Спокойной ночи, господа. Те, кто в десанте — выспитесь, как следует".

Моряки стали подниматься. Джо, подойдя к Аарону, хмуро попросила: "Дай мне еще сигару". Она вышла. Фэрфакс, посмотрев ей вслед, бессильно развел руками и шепнул Аарону: "Пойди, что ли, успокой ее как-нибудь".

Аарон постучал в ее каморку и услышал горький голос: "Ну что еще!". Джо яростно распахнула дверь и встала на пороге, дымя сигарой. Аарон посмотрел в ее холодные, голубые глаза: "Он ведь тебя любит, Джо. Поверь мне, любит. Я его узнал за это время, он просто такой, — юноша пожал плечами, — молчаливый".

Джо, сжав зубы, отвернулась: "Иди. Иди, пожалуйста, Аарон. Мне еще надо оружие почистить".

Она потушила окурок в глиняной плошке. Взглянув на закрывшуюся дверь каморки, свернувшись в клубочек на койке, она расплакалась, — тихо, кусая жесткие, с мозолями от канатов, пальцы.

Комендант форта Картахены зевнул и принял из рук слуги-индейца серебряную чашку с кофе. "Скучно, — подумал офицер. "На севере воюют, англичане с этими их колониями. Французы скоро тоже — в драку ввяжутся, а у нас — скучно".

Небо было прозрачным, бледно-голубым, море внизу едва плескалось. Комендант, сладко потянувшись, увидел большого, белого альбатроса, что парил над горизонтом. "Надо же, как далеко к северу залетел, обычно их тут не встретишь, — он полюбовался птицей и услышал снизу, с колокольни собора, что возвышалась над черепичными крышами, — гулкие, размеренные удары.

— Что это у нас, Пабло? — он присел в плетеное кресло и щелкнул пальцами, — индеец тут же вынес большой шелковый зонтик. "Господи, какая жара, — вздохнул комендант, — а ведь только май месяц на дворе. В Боготе, конечно, прохладней, там горы, но, честно говоря — провинция. У нас все же порт".

— Сегодня будут казнить этого конверсо, Мендеса — вежливо ответил слуга. "Того, что вас лечил, ваше превосходительство".

— И недурно лечил, — комендант взглянул на город: "Отсюда и не рассмотреть ничего, разве что только…"

— Пусть мне принесут подзорную трубу, — крикнул он.

Обведя глазами улицы города, комендант скривился: "Нет, крыши мешают. Мы только дым увидим"

Он посмотрел в сторону моря и медленно проговорил: "Что за черт!"

Корабли шли в кильватер друг другу, развернув паруса — большие фрегаты и маленькие барки. "Ни одного флага, — бледнея, прошептал комендант. Перекрестившись, он крикнул: "Пушки к бою!"

— Как будто тот рейд, Ворона и Фрэнсиса Дрейка, — зачарованно сказал сзади помощник. "Тот, что двести лет назад был".

— Язык прикуси, — посоветовал комендант. Он увидел, что альбатрос, плавно скользя в воздухе, едва махая крыльями, летит туда, где на набережной, уже собиралась толпа.

— Плаза де лос Мартирес, — вспомнил комендант. Он опять поднес к глазу подзорную трубу — эскадра строилась в полукруг. "Прямо по городу бить будут, — он обернулся и велел: "Стреляем первыми!"

— Как раз на портовых складах серебро погрузки ждет, — вспомнил комендант, — той неделей караваны пришли. Недаром тут этот Мендес околачивался. Наверняка, это голландские корабли, просто штандарты убрали.

Ядро засвистело над его головой, врезавшись в бастион. Комендант выругался: "Чего вы ждете, канальи! Немедленно стреляем!"

Иосиф поднял голову — процессия двигалась медленно, по обеим сторонам узкой улицы слышался гул возбужденной толпы. Монахи-доминиканцы, что шли впереди, с крестами в руках, — заунывно пели гимны. Они спускались от тюрьмы к порту, под звон городских колоколов. Иосиф увидел в небе, над крышами — белого альбатроса.

Птица покружилась немного у башен собора и полетела к Плаза де лос Мартирес. "Могли бы здесь остановиться — раздался сзади шепот отца Бернардо. Он указал на собор. Иосиф, молча, отвернулся. "Отец Джованни им помог, — вспомнил он. "Так зовут, как Джованни бедного. С Эстер и Констанцей все хорошо, пусть пока сидят в Бостоне, как довезу Аарона до Иерусалима — к ним отправлюсь".

Утро было жарким, пахло солью и немного — цветами. Иосиф смешливо подумал: "Сейчас бы в море искупаться. И не одному, а с этой, — он незаметно улыбнулся, — сестрой Хосефой. Вот же девчонка — ничего не боится. Ей шестнадцать лет всего. Так что оставь, ты для нее старик, и еврей к тому же".

— Христоубийца! — донеслось от стены какого-то дома. "Конверсо проклятый!". Иосиф искоса посмотрел в ту сторону. Он увидел, как подмигивает ему незнакомый мужчина, — заросший сивой бородой по глаза, в драной, матросской куртке.

Толпа зашумела, задвигалась. Они вышли на Плаза де лос Мартирес. Джо, удерживая в поводу вторую лошадь, выглянула из-за угла и, перекрестилась: "Ну, с Богом". Со стороны моря раздались пушечные залпы. Над головами людей пронесся чей-то крик: "Атакуют! Англичане атакуют!"

— Чего это сразу "англичане"? — еще успела обиженно подумать Джо. Вытащив из кармана куртки пистолет, она начала стрелять.

Толпа хлынула на площадь, повалив столб, у которого были уже разложены связки хвороста. Наскоро построенные деревянные ряды затрещали. В людской толчее Джо увидела его знакомую, темноволосую голову.

— А вот теперь пора бежать, — подумал Иосиф. "Очень хорошо, что они мне этот проклятый крест в руки дали".

Он обернулся. Схватив отца Бернардо, приставив к его шее острый край распятия, Иосиф спокойно сказал солдату, что упирался ему в спину штыком: "Одно движение, и я святому отцу артерию проткну, понял? Давай мне ружье".

Иосиф протянул руку. Почувствовав холод металла, он услышал жалобный голос иезуита: "Не убивайте! Не убивайте меня, прошу вас!"

— Да иди ты! — Иосиф сочно выругался. Отшвырнув священника, он бросил ему на грудь зазвеневшее распятие. "Всего хорошего, — обернулся Иосиф к начальнику караула. Вернув мушкет солдату, он спокойно пошел через площадь.

— Стреляйте! — закричал отец Бернардо, путаясь в рясе, силясь подняться. "Стреляйте в него!"

Ядро, пролетев над площадью, вонзилось в крышу одного из домов, на головы людей посыпались осколки черепицы. Начальник караула холодно сказал: "Я не уроню свою честь кабальеро тем, что прикажу стрелять в спину безоружному человеку".

— Мерзавец! — отец Бернардо выхватил ружье у солдата и прицелился.

— Сюда! — раздался рядом с Иосифом знакомый голос. На площади стреляли в воздух, испуганно ржали лошади, над крышами вился дым. Джо, высунувшись из-за угла, дернула его за рукав рубашки. "Скорее!"

Иосиф услышал свист пули. Не раздумывая, толкнув ее вниз, он прикрыл девушку своим телом. "Как больно, — еще успел подумать он. "Вот я ее и обнимаю — теперь уж точно, в первый и последний раз".

Джо, лежа на булыжниках, почувствовала спиной что-то мокрое, горячее, что заливало ее куртку. Помотав головой, она зло крикнула: "Нет! Нет! Я не позволю!"

Корабли прекратили стрелять. Альбатрос, повисев над площадью, полетел в сторону моря.

.

— Папа, сам! — кудрявый, темноволосый ребенок потянулся за серебряной ложкой. Хитро улыбаясь, он опустил ее в фаянсовую миску.

— Ну, давай, — недоверчиво сказал Иосиф, держа его на коленях. "Сам так сам".

Ребенок рассмеялся и стал колотить ложкой по стенкам миски. "Ох, Давид, — Иосиф нагнулся и поцеловал теплый затылок, — ты весь в маму".

— Кто это там меня вспоминает? — раздался ласковый голос из передней. Рыжая собака с короткой шерстью вбежала в кухню. Давид весело сказал: "Мама!"

Высокая, тонкая девушка в бархатном берете и темно-синем, простом платье, положила на стол стопку тетрадей. Наклонившись, она обняла Иосифа за плечи. "Из тебя, — сказала она, целуя его в ухо, — вышла отличная няня, дорогой муж. Все, твоя смена закончена, иди к пациентам. Спасибо, — едва слышно добавила она. Иосиф, найдя ее руку, поднеся к губам, шепнул: "Я тебя разбужу, когда вернусь".

— Буду ждать, — она подняла красивую бровь и свистнула: "Ратонеро, последи тут за ними, пока я переодеваюсь".

Собака громко залаяла, мальчик хихикнул. Иосиф недоуменно подумал: "Почему табаком пахнет? Джо только в саду курит".

Он пошевелился и понял, что лежит на боку, на высокой, узкой корабельной койке. В каюте висел сизый дым. Кто-то, стуча ложкой по фаянсовой чашке, размешивал кофе. От стола доносились два голоса.

— Принимаю, — недовольно сказал капитан Фэрфакс. "Смотри-ка, вторую партию играешь, и уже как лихо. До Плимута я без штанов останусь".

— Мы же на интерес, — усмехнулся Аарон. "А что вы с "Молнией" сделаете, ну, раз…, - он показал глазами на костыль капитана.

— Подарю короне, — тот отхлебнул кофе. "Сам куплю домик у залива, найду себе хорошенькую вдовушку лет тридцати, и еще пару мальчишек с ней рожу. Ты не думай, — Фэрфакс провел рукой по серебристой голове, — у нас в семье рано седеют, мне еще шестидесяти нет. И ты тоже, — он потрепал Аарона по плечу, — женись. И за доктором присмотри…"

— При больном, — сказал Иосиф, открывая глаза, — не курят.

— А ты не больной, — Фэрфакс потянулся, — ты раненый. Теперь у тебя на лопатке будет красивый шрам. Временно заменяющий тебя, мистер Горовиц отлично заштопал обе твои дырки. Но обе ерунда, чуть зацепило, просто крови было много. И это моя каюта, — смешливо добавил мужчина, — я, все-таки пока еще капитан корабля. Что хочу, то в ней и делаю.

— А где мы сейчас? — спросил Иосиф, вставая. Спина болела, но несильно. Он оделся и, охнув, стал натягивать сапоги.

— В сорока милях от Картахены, — Фэрфакс незаметно взглянул на Аарона. Тот, отложил карты: "Ты поднимись на палубу, подыши воздухом, море спокойное. А то и, правда, тут накурено".

— Что с ней? — вдруг подумал Иосиф. "Я же помню, я ее заслонил. Потом меня ранило. Что эта дура еще успела натворить?".

— А где мисс Джозефина? — спросил он и почувствовал, что краснеет.

Фэрфакс взглянул на него. Иосиф сердито подумал: "Смотрит так, как будто у меня вторая голова отросла".

— Джо вахту стоит, — коротко сказал он. "Тоже на палубе".

— Ну да, где же еще, — буркнул Иосиф. Прислонившись к притолоке, он оглядел большую, чистую каюту. Ратонеро лежал, развалившись, на вытертом ковре. Иосиф, вспомнив свой сон, улыбнулся. "Тот священник, брат Джованни, с которым ты на рынке познакомился — как он выглядел? — спросил Иосиф у Аарона.

Тот нахмурился и, затянулся сигаркой: "Твоего роста, только плечи не такие широкие. Лет сорок ему, наверное, сам темноволосый, а виски седые. И глаза темные".

— Ладно, — вздохнул Иосиф, — пойду на палубу.

Он поднялся по узкому, темному трапу: "Ерунда, Джованни в России погиб, это точно. Он младше меня, на два года, ему двадцать шесть сейчас было бы. Да и что вообще он стал бы делать в Картахене, еще и католическим священником".

Он вышел на палубу и застыл.

Вечернее солнце заливало океан расплавленным золотом. Корабли уходили от "Молнии" — в разные стороны, фрегаты и маленькие барки. Легкий ветер полоскал белые паруса. Иосиф, взглянув в сторону штурвала, увидел ее — высокую, тонкую, коротко стриженую.

Пахло солью и свежестью. Он, тихо поднявшись на ют, спросил: "Что это?"

— Друзья, — не оборачиваясь, ответила Джо. "Они нам помогли, когда мы по городу стреляли. Их тут два десятка".

Иосиф посмотрел на ее белую шею, прикрытую воротником матросской куртки. "Ты привела сюда двадцать кораблей, чтобы спасти меня? — тихо спросил он.

— Я бы привела сюда все корабли мира, — голос девушки чуть задрожал, — чтобы спасти вас. Вот, — она шмыгнула носом и замолчала.

— Но почему? — ему отчаянно хотелось прикоснуться к ее руке, там, где, — он помнил, — был круглый, похожий на цветок, шрам.

Джо бросила штурвал и обернулась. По белым щекам капали, катились слезы. Она поглядела куда- то вдаль: "Потому что я люблю вас. И буду любить всегда. Все, я это выговорила. Теперь можете смеяться и называть меня дурой".

— Дура, — нежно сказал Иосиф. "Иди сюда, пожалуйста".

Она была такой же, как во сне — тонкой, хрупкой, прижавшейся к нему, взволнованно дышащей. "Ты меня спасла, — он наклонился и взял ее лицо в ладони. "Я тебе жизнью обязан".

— Не надо, — испуганно пролепетала Джо, — если вы из благодарности, то не надо…

— Хватит, — обозлился на себя Иосиф, чувствуя, как бьется ее сердце. "А то она сейчас всякой ерунды нагородит". Он поцеловал ее, — долго, так долго, что Джо, на мгновение, потеряла сознание. "Лучше всего на свете, — подумала она, — Господи, ничего нет лучше этого".

У нее были сухие, соленые губы, и мозоли на руках. Иосиф, наконец, с сожалением, оторвался от нее. Опустив голову, он поцеловал ее сильные, длинные пальцы: "Вот это — я делаю из благодарности, Джо. А все остальное, что я с тобой буду делать — он чуть улыбнулся, — случится потому, что я тебя люблю".

Она забыла, как дышать, — внезапно. Помолчав, краснея, она шепнула: "Пожалуйста, только один раз, и все, мне больше не надо…"

— Что "один раз"? — поинтересовался Иосиф, все еще обнимая ее, целуя стриженый затылок.

— Ну, — белые щеки заалели. Джо решительно продолжила: "Потому что вы потом уедете, и я вас больше никогда не увижу, — она мгновенно, горько, как ребенок, разрыдалась. Хватая ртом воздух, девушка жалостно сказала: "А если это будет, ну…я тогда буду вспоминать…"

Иосиф повернул ее к себе и взял заплаканное лицо в ладони. "Ну не дура ли? — спросил он, неизвестно у кого, и сам себе ответил: "Дура". "Не будет никакого "одного раза", — сказал Иосиф, целуя заплаканные, прозрачные глаза. "Я тебя привезу на Ганновер-сквер и попрошу у твоего отца — твоей руки".

— Вам нельзя, — Джо резко побледнела. "Вам нельзя креститься! А мне не стать еврейкой, никак! — девушка прикусила губу. Иосиф мягко сказал: "Это мы еще посмотрим. Так вот, — он прижал ее к себе, — как только мы поженимся, будет много раз. Каждый день будет, — он усмехнулся: "А вахтенным помощников не положено? Добровольных. А то — ты бы вела корабль, а я бы сидел тут, на юте и мешал бы тебе. Или за сигаркой бы сбегал, или кофе бы тебе принес".

Она закивала головой и взялась за его руку. "Никогда, никуда тебя не отпущу, — пообещал Иосиф. "Ты мне снилась все это время, моя Джо, — он положил ее голову себе на плечо. Джо, все еще всхлипывая, ответила: "Вы мне тоже".

— У меня имя есть, — он рассмеялся и стер слезы с ее лица рукавом своей рубашки. "Меня зовут Иосиф, и я очень люблю одну прекрасную, лучшую в мире упрямицу. Другой такой, как она, нет на всем свете, и это очень хорошо".

— Иосиф, — выдохнула Джо и поцеловала его, так, что он жалобно попросил: "Еще, пожалуйста!"

Над морем кружилась пара альбатросов. Джо, нежась в его руках, следя за курсом корабля, сказала: "Смотри. Обычно они так далеко к северу не залетают. Это к счастью — видеть их. Значит, у нас все будет хорошо".

— Никак иначе и не может быть, — он коснулся губами медвежьего клыка на теплой шее, и смешливо добавил: "Это, наверное, Ворон и донья Эстер, волнуются за нас".

— Все хорошо! — озорно крикнула Джо, помахав рукой птицам. Те встали на крыло, и, пронесшись над мачтами — полетели на юг.

— А теперь, — Иосиф взял ее руки в свои и положил на штурвал, — веди меня за собой, Черная Джо. Хоть на край земли. Или даже дальше.

— Пойдем рядом, — просто сказала Джо и прижалась головой к его груди. "Молния", в свете угасающего солнца, — быстро шла на север, к Англии.