На крепком, большом столе стояла кадушка с желтым сливочным маслом. Миссис Франклин водрузила на треногу в очаге медную сковороду, и, уперев руки в бока, вздохнула: "Дура ты, дура".

Мирьям молча, опустив голову, лущила лесные орехи. На спинку стула было наброшено сделанное из шкур одеяло.

В открытые окна кухни веяло дымком. Пожилая женщина усмехнулась: "Оленину коптит". Она обваляла рыбу в кукурузной муке, и, опустив ее на сковороду, вооружилась деревянной лопаткой: "Что тебе еще надо, ты скажи мне? Он же на тебя насмотреться не может. Как вы с Меиром собираться к отъезду стали, у него глаза сделались, как у собаки больной. Дом построил…, - женщина обвела рукой чистую, с каменным очагом кухню. Под потолком висели сковороды и кастрюли, в открытом буфете стояли стопки фаянсовых тарелок.

— Не для меня же, — угрюмо сказала Мирьям, ссыпая орехи в кожаный мешок. Она прошла в боковую кладовку, — на стенах красовались связки лука и сушеных грибов, на деревянных полках лежали тыквы, в плетеных корзинах вдоль стены виднелась фасоль и кукурузные початки.

— Для меня, наверное, старухи, — ядовито отозвалась миссис Франклин, переворачивая рыбу. "Девчонки в нем души не чают, сама же видишь, не отходят от него".

Мирьям вернулась. Взяв метлу, убирая с пола ореховую скорлупу, девушка тяжело вздохнула: "Я же вам говорила, миссис Франклин, про все…, И что я снадобье выпила…, Зачем я ему нужна, такая, у меня детей никогда не будет, и хорошо, что так, — синие глаза внезапно похолодели.

— У меня с мистером Франклином детей не было, — спокойно сказала акушерка, складывая рыбу на тарелку. "Не ради детей тебя мужчина любит, дорогая моя. Уедешь в Бостон — глупость сделаешь, и нечего тут дальше говорить".

Миряьм встала на колени, сметая скорлупу в совок, скрыв раскрасневшееся лицо. "Он мне нравится, — подумала девушка. "Очень нравится. И я вижу, как он на меня смотрит. Но он ведь не знает ничего, совсем не знает, а как узнает — так отвернется. И он не еврей, — она взяла совок, и, поднявшись, натолкнулась на спокойный взгляд серых глаз.

— Ты с братом своим словом перемолвься, — посоветовала миссис Франклин, накрывая на стол. "И сходи после обеда, клюквы собери, Джейн вернется, соку кленового привезет. Сахар сделаем, и ягоды засушим, на зиму. Там, — она махнула рукой в сторону мыса, — ее видимо-невидимо, все лужайки усеяны. Зови всех обедать, — велела она.

Мирьям вышла, все еще с совком в руках. Миссис Франклин, провожая взглядом отросшие по плечи волосы, в которых играло осеннее солнце, хмыкнула: "Я ведь ее осматривала, летом еще. Все у нее хорошо, все, как надо. Не будет детей, конечно, права она, что снадобье выпила, не след ей рожать, но в остальном-то — здоровая женщина. Две дочки у них есть уже…, - она улыбнулась и услышала с порога звонкий голосок: "Бабушка, я кур кормила, сама! А ты после обеда нам с Мэри почитаешь?"

— Мэри тебе сама почитает, у нее это отлично получается, — миссис Франклин подхватила правнучку: "Вот оно как вышло. Думала ли я, что и дочь свою на старости лет увижу, и Мораг у меня появится, да и Мэри тоже. Истинно сказано — благодарите Бога, ибо вовек милость его". Она пощекотала девочку и поставила ее на пол: "Руки мыть!".

Меир взял грубые, стальные ножницы: "Я тут совсем фермером стал. Ты нас проводишь, и потом хочешь на север отправиться?"

— Да, — Стивен погладил овцу и рассмеялся: "Тише, тише. Пострижем тебя, и отпустим. Пока лед не встал, хочу карту озера сделать, подробную. Следующим летом дальше на запад пойду, там же еще три озера, и на востоке — одно. Тут всю жизнь можно плавать, капитан Горовиц".

Шерсть падала на расстеленный холст. Меир осторожно сказал: "За девочками есть, кому присмотреть…"

Красивое, загорелое лицо внезапно закаменело. Стивен коротко ответил: "Есть. Видишь, не зря я ткацкий стан из Питтсбурга привез. Теперь у нас и шерсть своя будет, хотя лен все равно, — он указал на свою рубашку, — покупать придется. Обувь миссис Онатарио шить умеет, она и меня уже научила".

— Скажи ему, — велел себе Стивен, глядя на Меира, что наклонился над овцой. "Скажи, он же поймет, он твой друг. Пусть он спросит Мирьям, иначе я всю жизнь потом себе этого не прощу…"

— Вы скоро? — раздался нежный голос с порога хлева. Она стояла, опустив голову. "Мне с Меиром надо поговорить, — девушка помолчала, — капитан Кроу…"

— Даже не смотри в ее сторону, — приказал себе мужчина, но все было тщетно, — он ничего не видел, кроме ее стройного, очерченного лучами солнца силуэта, кроме нежных, по локоть обнаженных рук, что держали медный кувшин.

— Я достригу, — Стивен откашлялся. "Ты иди, Меир".

— Я сейчас, — пообещал ей брат, выходя на двор. "Сейчас вернусь".

Мирьям внезапно вскинула глаза: "Я вам лимонад принесла, жарко же еще. То есть он не лимонад, — девушка зарделась, — там травы, шиповник…"

Стивен протянул руку и забрал у нее кувшин, на одно, мучительное мгновение, коснувшись кончика ее пальца. От воды пахло свежестью, он жадно отпил несколько глотков, и почувствовал, как капли текут вниз, по смуглой, крепкой шее.

Мирьям стояла, искоса глядя на него. Капитан Кроу, наконец, сказал: "Очень вкусно, мисс Горовиц, спасибо вам большое…"

— Я тоже хочу, — раздался сзади голос Меира. Он, бесцеремонно забрав у Стивена кувшин, выпив сразу половину, облизался: "Вправду, вкусно. Я готов, сестричка".

Они ушли. Стивен, глядя на выстриженный бок овцы, зло пробормотал: "Вот и сиди тут, капитан Кроу. Делай карты побережья, занимайся с детьми, копти мясо и сажай фасоль. Ты ей не нужен, она выйдет замуж там, в Филадельфии или Бостоне, за еврея".

Мужчина, оглянувшись на пустой двор, сочно выругался. Овца вздрогнула. Стивен, погладив ее по голове, спохватился: "Ты тут не причем, конечно же".

Он поднял ножницы и принялся за работу. "Девчонки ведь спрашивают, — Стивен не утерпел и вздохнул, — зачем мама Мирьям уезжает, папа? Ты не хочешь, чтобы она оставалась с нами? Знали бы они…, - он стер пот со лба и велел себе не думать о ее синих, как небо, глазах.

Они шли по кромке прибоя. Мирьям взглянула в сторону горизонта: "Меир, а если я…выйду замуж?"

Брат рассмеялся. Наклонившись, взяв плоский камешек, Меир запустил его по воде. "Шесть, — удовлетворенно заметил он. "А у Стивена — пять. Вот так-то. Конечно, выходи, — просто добавил Меир, если вы с этим человеком любите друг друга. Я буду очень за вас счастлив".

Мирьям закрыла глаза. Выдохнув, девушка пробормотала: "Он не еврей".

Меир взял ее за руку: "Дорогая сестра, все это, — он указал на озерный берег, — скоро будет штатом Пенсильвания. Здесь еще с прошлого века можно по лицензии пожениться, кому угодно. Вот и женитесь, меня только на свадьбу пригласите".

— Но как, же это…, - Мирьям комкала в руках мешок для ягод, — ты ведь должен…

Меир присел на камень. Найдя в кармане бриджей сигарку, он чиркнул кресалом. "Скоро тут свой табак будет, — заметил мужчина, затягиваясь. "Мне бы не понравилось, если бы ты выходила замуж не по любви, а так, — он помолчал, — Хаим женился по любви, я тоже…, - он внезапно почувствовал нежные пальцы сестры у себя на щеке. Мирьям шепнула: "И у тебя еще будет любовь, Меир, правда, я обещаю…."

— Посмотрим, — он помолчал и, улыбаясь, поднял серо-синие глаза. "То-то он в Питтсбурге к мировому судье ходил, — вспомнил Меир. "Сейчас вернусь и скажу ему, где она клюкву собирает. Я с Эстер дураком оказался, не надо им моих ошибок повторять. Далеко тут, конечно, но зато спокойно, детей хорошо растить. Двое у них уже есть".

— Так что даже и не думай, — Меир поднялся и, обняв сестру, подтолкнул ее. "Беги на мыс, а то вон — вечереет уже".

Он посмотрел ее невысокую фигурку в длинной юбке и отороченной мехом, замшевой кофте, расшитой бисером. Усмехаясь, в последний раз запустив по воде камешек, Меир пошел к дому.

В лесу пахло теплым мхом, соснами, низкое солнце играло на желтых, разбросанных по поляне листьях. "Мы ведь с ним родственники, — подумала Мирьям, ловко ощипывая клюкву, — мне Меир говорил, только очень дальние. И с Эстер покойницей — тоже. Меир опять на Карибы поедет, хочет этого адмирала Родни найти, отомстить ему, — она вздохнула и пробормотала: "Надо будет, чтобы он письмо написал, брату Эстер, ему ведь тоже — кадиш положено читать".

Девушка вдруг прервалась и всхлипнула: "А мои детки? Первого в лесу зарыли, а второго…,- Мирьям увидела, как у нее задрожали пальцы, и горько сказала: "Господи, дай ты им покой в присутствии своем. И не жили совсем, бедные".

Мирьям посидела, обхватив колени руками, глядя на виднеющееся меж стволами сосен озеро.

— Хорошо тут как, — она накрутила на палец прядь кудрявых волос. "И девочкам — привольно, просторно. Капитан Кроу их так любит — лучше отца и не найти. И правда, — она почувствовала, что краснеет, — что мне еще надо? Только ведь он совсем ничего не знает, ничего…"

Мирьям потянулась к мешку и набрала в ладонь ягод. Она раздавила одну губами, и, почувствовав кислый, свежий вкус — улыбнулась. "Расскажу ему, — девушка решительно тряхнула головой. "А там уже — пусть сам решает, нужна ли я ему такая".

— Мисс Горовиц, — раздался сзади нерешительный голос. Мирьям ахнула и поднялась, рассыпав клюкву. Он стоял, покраснев, и девушка отчего-то подумала: "Рубашку чистую надел. Он ведь бреется, почти каждый день, хоть тут и нет никого вокруг".

В ее синих глазах отражались белые, пышные облака, что плыли по небу. "Я подумал, — пробормотал Стивен, — вы же тут одна…, Вдруг волки…, или медведь".

— Господи, как начать? — измученно спросил он себя. "Я этого никогда в жизни не делал, надо было хоть у Меира спросить, напоследок. А, будь, что будет".

— Мисс Горовиц, — он наклонил каштановую голову, — я пришел не из-за волков. То есть, из-за них тоже, — он глубоко вздохнул. "Я вас люблю, мисс Горовиц, и, пожалуйста, окажите мне честь — станьте моей женой. Вот, — он вынул из кармана грубое, золотое кольцо. "Не взыщите, это мне в Питтсбурге кузнец смастерил".

— Капитан Кроу, — Мирьям откинула назад голову. Волосы — густые, отросшие, упали пышной волной на плечи, — я должна вам рассказать что-то, — она помолчала и посмотрела на него снизу вверх. "Вы послушайте, а потом, — девушка, на мгновение, прикоснулась к кольцу, — решайте, по душе ли я вам".

— По душе, мисс Горовиц, — угрюмо ответил Стивен, — а что вас тот мерзавец в плен захватил, так это я знаю, и мне это совершенно безразлично. Я вас люблю, и буду любить всегда.

Тонкие пальцы Мирьям коснулись его загрубевшей, в царапинах ладони, Стивен вздрогнул. Она велела: "Сядьте. Сядьте и слушайте, капитан Кроу".

Между ними стоял мешок с клюквой. Мирьям говорила, отвернув лицо. Наконец, помолчав, выдохнув, девушка посмотрела на него.

— И теперь у меня никогда не будет детей, — ее синие глаза заблестели. Стивен выругал себя: "Что ты за дурак? Девочка так мучилась все это время, надо было раньше ей сказать, что ты ее любишь…"

Он поднес к губам ее руку и, взяв кольцо, надел ей на палец: "Мирьям, счастье мое, я же говорил, мне это неважно. Я просто не могу, не могу жить без тебя. Если бы ты уехала, все это, — он обвел рукой тихий, пронизанный солнцем лес, — было бы совсем другим. А так, — он поцеловал ее запястье, — я тебя вижу, каждый день, и словно солнце восходит". Он поднял лазоревые глаза, и Мирьям потянулась к нему: "Да, солнце. Так вот как бывает — если по любви".

У него были нежные, ласковые губы. Мирьям вдруг рассмеялась: "Клюква…".

— Потом соберем, — уверил ее Стивен. Они, не обращая внимания на разлетевшиеся ягоды, опустились на сухой, мягкий мох.

— Я сейчас умру от счастья, — шепнул ей Стивен. "Я ведь и не думал, не знал, что так бывает, Мирьям. Пожалуйста…, - ее кофта распахнулась. Он, целуя белую, в веснушках грудь, спускаясь все ниже, улыбнулся: "Красивей тебя никого на свете нет, любовь моя".

— Как хорошо, как хорошо, — Мирьям раскинула руки, вцепившись в мох, и, широко открыв глаза, чувствуя каждое его прикосновение, — едва слышно застонала. "Никогда…, - она подавила крик, — никогда такого не было…". Наверху, над кронами сосен, парили чайки, пахло озерной водой и хвоей. Он, оторвавшись от нее на мгновение, протянув руку вверх, коснувшись раскрасневшегося лица, ласково сказал: "Любовь моя, моя Мирьям…"

Девушка обняла его. Задыхаясь, Мирьям попросила: "Еще, еще, Стивен, пожалуйста…"

— Лежи, — он улыбнулся, и, развязав шнурки ее юбки, зажмурился. Она была белой, как зимний снег. Стивен, смеясь, сказал: "И тут веснушки. Вот сейчас каждую и поцелую, а потом, — он ощутил ее ласковую руку, и, приникнув губами к теплому телу, услышал: "А что будет потом?".

В ее синих глазах плескался смех. "Потом, — Стивен прижал ее к себе, — будет вот это, любимая".

— Как будто в раю, — подумала Мирьям, целуя его лицо, не закрывая глаза, обнимая его — отчаянно, изо всех сил. Плача, смеясь, гладя его по голове, Мирьям крикнула: "Я люблю тебя!".

Она была вся, — подумал Стивен, — жаркая, мягкая, маленькая. Перевернув ее на бок, укрыв в своих руках, он шепнул: "Мне мало. Мне всегда будет мало, любимая. Чувствуешь?"

— Опять? — томно спросила Мирьям, подвигавшись. Стивен поцеловал веснушки на острых лопатках и согласился: "Опять. Уж слишком долго я о тебе думал, счастье мое".

Девушка повернула голову. Подставив ему искусанные, сладкие губы, рассмеявшись, она велела: "Подкрепись".

Он взял ягоду из ее губ, и, ощутив кислую, прохладную свежесть, шепнул: "Еще! Еще, Мирьям, пожалуйста! Я так люблю тебя, так люблю…".

Потом она лежала, устроившись на нем, накрывшись его курткой, и, зевая, грустно сказала: "Но ты ведь будешь в море уходить".

— Нет, — Стивен гладил ее стройную спину. "У меня ты, у нас девчонки — дальше озер я плавать не буду, обещаю. Я семнадцатый год без дома живу, хватит".

— Теперь, — Мирьям серьезно посмотрела на него, — у тебя всегда будет дом, капитан Кроу.

Они шли к дому, взявшись за руки, и Стивен сказал: "Через пару дней уже и поедем, любовь моя. Миссис Франклин за девочками присмотрит, и миссис Онатарио скоро вернется. Поедем и поженимся, по лицензии".

— В Питтсбурге? — Мирьям оглянулась и, привстав на цыпочки, поцеловала его в губы.

— Нет, — он внезапно усмехнулся, — в Филадельфии. Еще чего не хватало — в деревне жениться. Если уж что-то делать, — он отдал ей мешок с ягодами, — то делать на совесть.

— Я уже заметила, — лукаво сказала Мирьям. Взглянув на него, девушка покраснела: "Господи, да что же это такое…, Опять хочется. Приду к нему ночью, вот что. Ночью…, - она твердо сказала себе: "Ну, проснешься, как всегда. Ничего страшного, он тебя любит, он поймет".

— Беги, — он поцеловал кудрявый затылок. "Завтра утром всем и скажем, любимая. Я пойду, — он кивнул на озеро, — бот в порядок приведу. Раз мы верхом едем, он нам не понадобится".

Мирьям поднялась на крепкое крыльцо и прислушалась — в кухне было тихо. "У меня щеки горят, — поняла девушка. Держа перед собой мешок, Мирьям решительно шагнула через порог.

Миссис Франклин подняла глаза от Библии, и ласково улыбнулась: "Собрала ягод? Молодец. Меир с девчонками сидит, они шерсть вычесывают, а он им о Карибах рассказывает. Ты умойся, пойди, а то вся в клюкве испачкалась".

Мирьям что-то пробормотала. Оставив мешок на полу, девушка выскочила из комнаты.

Стивен посмотрел на свой хронометр. Закинув руки за голову, взглянув на бревенчатый потолок спальни, он грустно сказал: "Не придет она, не жди. Тут девочки, брат ее, миссис Франклин — потерпеть надо. Уже полночь, капитан Кроу, ложись-ка ты спать".

В открытое окно веял ветер, и он подумал: "Хорошая тут осень, теплая. За две недели до Филадельфии доберемся, потом сюда приедем — я еще успею по озеру походить. Хоть бы южного берега карту сделать, до зимы".

Шпага висела на стене. Он, повернувшись, поправив свечу, открыл Библию.

— Но вы — род избранный, царственное священство, народ святой, люди, взятые в удел, дабы возвещать совершенства Призвавшего вас из тьмы в чудный Свой свет, — прочел он и хмыкнул: "Так будет правильно. Приду к ним, в Филадельфии. Только ведь они не воюют, они против этого. Да и я уже — не воюю. Только Меиру обещал, что с ним на Карибы вернусь. Ну, что же делать, придется ему самому. Как это он мне сказал, — Стивен вдруг улыбнулся, — Мирьям там ягоды собирает, посмотри, чтобы с ней все в порядке было. И подмигнул".

Дверь вдруг заскрипела, и он услышал тихий голос: "Стивен?"

Она стояла на пороге, в длинной, холщовой рубашке, держа в руке оловянный подсвечник. "Я ждала, — Мирьям присела на кровать. Он, взяв у нее свечу, укладывая ее рядом, шепнул: "Я тоже, счастье мое. Только сними это, — он потянул рубашку вверх, — пожалуйста".

Она прижалась к нему, положив голову на плечо. Стивен, наклонившись, целуя ее, сказал на ухо: "Вот поженимся, и будем всегда спать в одной постели, как в той песне о Вороне и донье Эстер".

Мирьям смешливо отозвалась: "Я помню, он там говорит, что у стенки бы ее положил. Я тоже, — она провела рукой по бревнам, — у стенки люблю спать…, - она прикусила губу: "Надо тихо".

— Завтра пойдем за ягодами, — он уткнулся лицом в кудрявые волосы, — и будет громко. Или на рыбалку. В общем, куда-нибудь. Я люблю тебя, жена, — добавил Стивен, окунаясь в ее горячее, сладкое тело, чувствуя под руками мягкую грудь.

Потом она зевнула. Устроившись у него под боком, Мирьям грустно проговорила: "Стивен…, я могу проснуться ночью, мне до сих пор сны снятся, про то…"

— Так я же здесь, — спокойно отозвался он. Погладив ее по голове, Стивен улыбнулся: "Спи, счастье мое".

Она задремала, уткнувшись носом в крепкое плечо. Капитан Кроу еще долго лежал, обнимая ее одной рукой, перелистывая другой страницы Библии, вчитываясь, в знакомые с детства строки.

Мирьям дрогнула ресницами, глубоко зевнув, ощутив рядом тепло его тела. Утреннее солнце золотило выскобленные половицы. Она, присев в постели, потирая глаза, отчего-то подумала: "Надо, чтобы миссис Франклин меня ткать научила. Дорожки для пола сделаю".

Она поцеловала покрытую темной щетиной щеку и удивленно спросила: "Я все это время спала?"

— Как сурок, — Стивен открыл один лазоревый глаз и жалобно сказал: "Не хочу тебя отпускать".

Мирьям прислушалась. Потянув с пола рубашку, девушка ахнула: "Мне же доить надо, очаг разжечь, хлеб испечь! Я люблю тебя, — она, на мгновение, прижалась щекой к его щеке. Мирьям осторожно, на цыпочках, вышла из комнаты.

Стивен улыбнулся. Потянувшись, еще не вставая с постели, он пробормотал: "Хорошо-то как!"

Меир намазал масло на свежий, еще теплый кукурузный хлеб, и незаметно взглянул на сестру. Она сидела, держа на коленях Мораг, кормя ее кашей.

— Вот вы уедете, — небрежно сказала миссис Франклин, разливая кофе, — и нашей малышке самой есть придется, все-таки третий год ей. Баловать тебя некому будет, — она погладила девочку по черным косичкам.

Мэри повозила оловянной ложкой по тарелке, и грустно проговорила: "Мама Мирьям, а зачем тебе уезжать?"

Стивен отпил кофе и усмехнулся: "Чтобы мы могли пожениться, дочка".

Зеленые глаза распахнулись. Мэри, вскочив со стула, смеясь — кинулась к Мирьям. "Свадьба! — радостно сказала Мораг, обнимая девушку.

Мэри кое-как устроилась на коленях у Мирьям, и прижалась к ней: "Мы теперь будем твои дочки, мама Мирьям?"

— Наши с папой, — Мирьям обняла их обеих. Посмотрев на брата, девушка увидела, как он улыбается. "Так вы в Питтсбург поедете? — спросил Меир.

— В Филадельфию, — спокойно ответил Стивен и добавил: "Ты с нами тоже, конечно. Ты же говорил, что только в конце осени отплываешь, из Бостона".

— В Филадельфию, — пробормотал Меир, принимаясь за рыбу. "Ах, вот оно как".

— Я вам список напишу, — деловито сказала миссис Франклин, — что в городе купить надо. Вчера, Мирьям, как ты ягоды собирала, — пожилая женщина усмехнулась, — индейцы приходили, они тут зимой собираются обосноваться, за мысом. Так что вернешься, и у нас с тобой работы прибавится.

Мирьям посмотрела на кольцо, что блестело у нее на пальце. Девушка весело ответила: "Вот и славно, миссис Франклин".

Филадельфия

Стивен подобрал желтый, кленовый лист, и повертел его в руках: "Я смотрю, стройка полным ходом идет. Красивое здание будет".

— Да, — Меир взглянул на поднимающиеся за забором на Черри-стрит стены серого камня, — к следующему году уже и закончат. Видишь, как получается, — он хмыкнул, — Вашингтон не хочет меня на Карибы отпускать. Он говорит, пока британцы в Нью-Йорке, Саванне и Чарльстоне — мне и тут работы хватит, за линией фронта.

— И не только там, — угрюмо подумал он и упрямо добавил: "Но я ему ответил — я обещал отомстить за смерть Эстер, и отомщу. Вот и аллея Стирлинг, — Меир указал на клены. "Это старая синагога, деревянная. В новом здании двести мест будет. Ты погуляй пока, — Меир замялся, — раввин хороший человек, понимающий, но его все, же подготовить надо".

Стивен засунул руки в карманы суконной куртки и рассмеялся: "Посмотрим, что он мне скажет".

Он проводил взглядом изящную, легкую фигуру шурина, — тот был в хорошо скроенном, черном сюртуке, и вздохнул: "Он же траур носит. Девочка моя к портнихе пошла. Все же тут большой город, не след в деревенском платье жениться. Тем более, там, — Стивен посмотрел на высокий шпиль Индепендес-холла, что виднелся над черепичными крышами. "И с Меиром о чем-то шепталась с утра, за завтраком, а, когда я спросил — только покраснела".

Он присел на гранитную тумбу коновязи. Закурив сигару, достав из кармана куртки блокнот, капитан стал сверяться со списком покупок. "Все в седельные сумы уместится, — довольно пробормотал мужчина. "Мирьям обратно тоже в мужском наряде поедет, ей очень идет, — он внезапно улыбнулся: "Скорей бы уже, две недели терплю. Ничего, Меира проводим, погуляем тут пару дней, и домой, на озеро. Дорогу к дому надо хорошую сделать, вот что еще, — Стивен перелистал страницы блокнота. Вынув карандаш, он записал: "Дорога".

В кабинете пахло пылью. Меир оглядел стопки книг у стен: "Ничего не меняется. Господи, как хорошо, будто дома оказался".

Раввин посмотрел на его черный сюртук и галстук и пожал ему руку: "У нас писали уже об этом адмирале Родни. Аман, одно слово. Выгнать людей из их домов, сжечь синагогу…, - он покачал почти седой головой: "Да сотрется имя его из памяти людской".

Меир вспомнил большие, черные глаза и то, как она махала ему, стоя на пороге дома, вспомнил ее ласковый голос: "Жар у тебя спал, а теперь надо обязательно поесть!". Опустившись в кресло, приняв серебряный стакан с изюмным вином, он сглотнул: "Там моя жена была, в синагоге, рав Гершом. И мальчик наш, ему как раз — обрезание делали. Вот, — он выпил. Раввин, присев на подлокотник кресла, погладил его по голове: "Не надо, милый, не надо. Мы кадиш по миссис Эстер, конечно, читать будем, а ты брату ее напиши. Ты же говорил, в Амстердаме он".

— Из Бостона напишу, — Меир незаметно вытер глаза. "Я опять туда, на Карибы, возвращаюсь, рав Гершом. Скоро отплываю уже. Надо будет после войны надгробия поставить на кладбище, в их память".

— Поставим, — раввин кивнул: "Я твою бар-мицву сейчас вспомнил. Это Хаиму покойному в Ньюпорте делали, а тебе же у нас, в Нью-Йорке. Ты волновался, но прочитал все отлично, — он вздохнул: "И сестре твоей тоже — надо надгробие сделать, Меир".

Мужчина вдруг широко улыбнулся: "Нет, рав Гершом. Нашлась Мирьям, и замуж выходит".

— Господи, велика милость твоя, — искренне сказал раввин. "Значит, жива, ну, слава Богу, слава Богу. Так хупу надо ставить, кто ее жених-то? Наш кто-то, отсюда, наверное? На юге же британцы, с тамошними общинами связи нет".

Меир замялся: "Он тут, рав Гершом, на улице ждет. Я его позову".

Мужчина вышел. Раввин, нахмурившись, достал третий стакан: "И кто бы это мог быть? Сколько ей сейчас? Двадцать два. Так все ее ровесники воюют, в армии. Разве что только в отставку кто-то подал. Ладно, сейчас увидим".

Высокий, мощный, загорелый мужчина шагнул через порог, неловко поправляя кипу на каштановых волосах.

— Капитан Стивен Кроу, — протянул он жесткую, большую ладонь. "Рад встрече, рав Гершом".

В кабинете повисло молчание. Раввин, наконец, передавая ему, стакан с вином, сказал: "Ну, капитан, говорите — с чем пришли".

Стивен опустился в кресло. Выпив, он улыбнулся: "Сладкое. Но вкусно, рав Гершом. Я, — он достал блокнот, — вот что хотел спросить. Моя будущая жена — еврейка, вы знаете, — он кивнул на Меира и вдруг, сердито подумал: "И что так бледнеть? Ничего страшного не случится. Я ему еще утром сказал — не выгонят же меня отсюда, я всего лишь поговорить пришел".

— Так вот, — капитан Кроу погрыз карандаш, — я хочу, чтобы вы мне рассказали, рав Гершом. Что можно, что нельзя, какие у вас праздники…, Раз я женюсь на мисс Горовиц, так мне это тоже все знать надо".

Он поднял лазоревые глаза и увидел, что раввин улыбается. "Вот оно как, капитан Кроу, — наконец, сказал его собеседник. "Ну, записывайте".

Потом Стивен захлопнул блокнот и смешливо заметил: "Все понятно. У нас две приемные дочки есть, обе круглые сироты, они с индейцами раньше жили. Они праздникам порадуются, красивые они у вас. День Благодарения, мы, конечно, тоже отмечать будем, мы же американцы".

— Сколько угодно, — развел руками раввин. "Мы сами всегда за столом собираемся". Он помолчал и спросил: "А вы разве не англиканин, капитан Кроу?"

— Теперь уже нет, — хмыкнул Стивен. Поймав непонимающий взгляд шурина, он, одними губами, шепнул: "Потом".

— Я вот еще что хотел попросить, — он поднялся, — свадьба у нас завтра, в полдень, в Индепенденс-холле. Мы сами все делаем, без мирового судьи. Только нам два свидетеля нужно. Один уж есть, не откажите стать вторым, пожалуйста. Это будет честь для нас, — он улыбнулся.

— Бесстрашный вы человек, капитан Кроу, — вдруг сказал раввин.

— Тоже мне бесстрашие, — буркнул Стивен, покраснев, — жениться на любимой женщине.

— Я приду, — рав Гершом пожал ему руку: "А кто второй свидетель?"

— Мистер Джордж Вашингтон, — усмехнувшись, ответил капитан Кроу. Поклонившись, он вышел.

Рав Гершом достал запыленную бутылку вина. Взглянув на Меира, он пробормотал: "И вправду — бесстрашный".

Меир подпер кулаком подбородок, и выпил: "Он потомок Ворона, рав Гершом. И да — самый смелый человек из всех, кого я знаю".

Стивен открыл калитку и посмотрел на простой, красного кирпича, с белыми ставнями дом. "Общество друзей", — было написано над входом. Он оглянулся на Арч-стрит, — улица была пустынна. Глубоко вздохнув, капитан зашел в низкую, беленую переднюю.

В зале для собраний было тихо. Стивен, присев на скамью темного дерева, услышал сзади мягкий голос: "Я рад, что вы пришли, капитан Кроу".

— Я же вам написал, — он повернулся, и, улыбаясь, пожал руку Томасу Пэйну. "Из Питтсбурга еще. Я знал, что вы квакер, слышал".

— Да, — Пэйн опустился рядом с ним, — тут, в Пенсильвании нас много. Еще хорошо, что вы меня застали. Я на той неделе в Париж отплываю, вместе с мистером Вулфом. Будем заем у короля Людовика просить. Пока у нас юг отрезан британскими войсками, надо продолжать сражаться, платить солдатам…, - он вздохнул: "Если бы ваш будущий родственник вернулся к финансам — нам было бы гораздо легче".

— Еще вернется, — уверил его Стивен.

— В общем, все несложно, Стивен — голубые, в чуть заметных морщинах глаза Пэйна посмотрели на него.

— Равенство всех людей, честность, простота и мир. Что у вас там собраний нет, так это не страшно — Господь все равно — в каждом человеке, где бы он ни жил. И девочек ваших воспитывайте так же.

— Будем, — Стивен кивнул "Я тогда приду, в Первый День, как положено. Может, — он внезапно улыбнулся, — и с женой, ей же сюда можно. Спасибо вам, мистер Пэйн, завтра увидимся, — он подал руку квакеру. Высоко неся голову, Стивен вышел на улицу, в прозрачный, еще теплый осенний вечер.

Мирьям застегивала маленькие пуговицы на шелковом платье — цвета осенних листьев. "Прекрати! — велела она себе, посмотрев на трясущиеся пальцы. "Не сегодня-завтра все начнется. Это просто из-за того, что я долго в седле была".

Она подошла к зеркалу и поправила кружевной чепец. Из-под него выбивались кудрявые волосы. Девушка, улыбнувшись, подхватила бархатный мешочек, что лежал на столе орехового дерева.

— Стивен удивится, — подумала она, спускаясь по лестнице постоялого двора. "Так же не делают, обычно. Но раз я тоже обещание даю — значит, так правильно".

Пока она шла под руку с Меиром к Индепенденс-холлу, под голубым, ярким небом, что-то отвечая ему, улыбаясь, внутри нее все холодело.

— Должны были еще в Питтсбурге начаться, — сказала себе Мирьям. "Больше недели назад. Ты ведь считала, уже считала, не обманывай себя — это с того дня, на озере. Или ночи. Или следующего дня, когда мы за рыбой ходили. Господи, что же делать? Но ведь я два года назад снадобье выпила. Ничего не было с тех пор. Почему сейчас, за что мне это? Надо трав взять у миссис Франклин, как вернусь. А потом что?"

— Ты в порядке? — озабоченно спросил брат, распахивая перед ней тяжелую дверь. Он отряхнул сюртук и довольно добавил: "Чуть ли не весь Континентальный Конгресс на вашу свадьбу собрался, сестричка. Мы с Гамильтоном вчера полночи сидели, с финансами разбирались, обсуждали — что после войны нам надо сделать. Господи, — в сердцах пробормотал Меир, — и скорей бы она уже закончилась".

— Все хорошо, — попыталась рассмеяться Мирьям, но тут, же осеклась. Они зашли в большую комнату, где над камином висел американский флаг.

— Мисс Горовиц, — радушно сказал Джордж Вашингтон, — добро пожаловать. Мне рассказывали, вы были одной из первых, кто его сшил — он указал на знамя.

Мирьям покраснела и лукаво ответила: "Восемь лет назад, мистер Вашингтон, мой жених, — она ласково посмотрела на Стивена, — тогда тоже в Бостоне был".

— На кораблях, — сочно прибавил капитан Кроу и все рассмеялись. "Вот, — Вашингтон кивнул раву Гершому, — ваше свидетельство о браке, сейчас капитан Кроу скажет все, что нужно…"

— Мы оба скажем, — вежливо прервал его Стивен. "У нас, — он взглянул на Пэйна, — так положено. Перед Господом мужчина и женщина не отличаются".

Меир поцеловал Мирьям в щеку: "Я очень, очень за вас рад, сестричка. Иди, — он нежно коснулся ее руки, — иди, и будь с ним — навсегда".

— Какая она у меня красавица, — Стивен почувствовал, что у него перехватило дыхание. Он осторожно взял тонкие, белые пальцы и тихо сказал, глядя в синие, обрамленные темными ресницами глаза:

— Друзья, я беру Мирьям в жены, и обещаю, с помощью Господа, быть ей верным и любящим супругом, пока не разлучит нас смерть.

Девушка почувствовала прикосновение кольца: "Надо Стивену сказать. Как же иначе, он мой муж, часть меня. Вот Меира проводим — и скажу".

Она обвела комнату ясным, твердым взглядом и звонко проговорила: "Друзья, я беру Стивена в мужья, и обещаю, с помощью Всевышнего, быть ему верной и любящей супругой, пока не разлучит нас смерть".

Меир передал ей бархатный мешочек и подмигнул.

— Дай руку, — попросила она мужа. Стивен посмотрел на золотое кольцо и усмехнулся: "Так вот о чем они с Меиром шептались. Девочка моя, так и надо. Как раз по мне, — он улыбнулся, и услышал голос Вашингтона: "Целуйте свою невесту, капитан Кроу!"

— А что, — Александр Гамильтон наклонился к Пэйну, — у вас, квакеров, два кольца приняты?

— Нет, — искренне удивился Пэйн, — но вы знаете, мистер Гамильтон, — миссис Кроу права. Очень красиво, — он подождал, пока новобрачные и свидетели распишутся: "А теперь — к столу! Это наш подарок вам, мистер и миссис Кроу, от Континентального Конгресса!"

Рав Гершом отвел в сторону Мирьям: "Если дети у вас будут, ты помни, — они евреи. Так что жду вас тут, в Филадельфии, на обрезании, — он посмотрел в синие глаза девушки и внезапно спросил: "Что такое?"

— Все хорошо, — встряхнула головой Мирьям. Она незаметно закусила губу и повторила: "Расскажи Стивену все, и не откладывай".

Из столовой уже доносился чей-то голос, говорящий тост. Мирьям, взяв брата под руку, положив ему голову на плечо, шепнула: "Ты осторожней там, братик, возвращайся домой, пожалуйста".

— Да уж придется, — расхохотался Меир, — надо же кому-то придумывать, как все эти займы после войны отдавать. Не волнуйтесь, — он поцеловал ее в лоб: "Пошли, там для нас — отдельный стол накрыли, и Стивен с нами сидеть будет".

На круглом столе горел серебряный канделябр. Мирьям, грустно поглядела в окно, где шелестели клены: "Пять лет назад мы здесь с Дэниелом у реки гуляли, когда Декларацию Независимости подписывали. Господи, думала ли я? Как война закончится, надо будет Джону в Лондон написать, обрадовать его — что и я жива, и Мэри. Жива, — она вздрогнула и, положив руку на живот, замотала головой: "В третий раз…, Нет, нет, лучше умереть, я не могу, не могу так больше…"

Дверь стукнула. За ее спиной раздался веселый голос мужа: "Проводил Меира, посадил в почтовую карету, и помахал рукой на прощанье. Все будет хорошо".

Он скинул куртку на кресло, и, наклонившись, провел губами по белой шее, вдыхая запах трав.

— Пойдем, — попросил он — пойдем, любовь моя, я больше не могу терпеть, сегодня ведь брачная ночь…, - Стивен внезапно увидел ее глаза. Подняв ее на руки, — Мирьям ахнула, — устроившись на диване, он шепнул: "Что такое?"

Ее теплые волосы падали ему на плечо, она медленно, сбивчиво говорила. Наконец, отвернув голову, Мирьям добавила: "Я не могу, Стивен, не могу…Я не выдержу такого, еще раз…"

— Дитя, — благоговейно подумал он, обнимая ее, шепча что-то ласковое, тихое на ухо, чувствуя на руке ее горячие слезы. "Мирьям, — он поцеловал мокрые, синие глаза, — мы же теперь муж и жена. "Мы", понимаешь? В горе и в радости, всегда вместе. Ты не будешь одна, любовь моя, я всегда буду рядом".

Мирьям помолчала. Прижавшись щекой к его щеке, она перебирала сильные, жесткие пальцы: "Значит, и решать тоже надо вместе, Стивен".

— Так оно и будет, — муж поцеловал ее в губы. "Сходим, помолимся, и решим. Сначала к вам, а потом в Общество Друзей, тебе туда можно. Хорошо?"

Она кивнула, и, глядя на бледные звезды за окном, попросила: "Господи, не оставь нас милостью своей".

Утреннее солнце било сквозь мелкие переплеты окон синагоги.

— Молитва закончилась уже, — шепнула Мирьям мужу, поднимаясь на галерею. "Тебе тут можно быть, не волнуйся". Она посмотрела на резные двери Ковчега Завета. Опустившись на скамью, девушка уронила голову в руки: "Я помолюсь, Стивен. Ты, — она вынула из бархатного мешочка книгу, — почитай пока, ладно? Псалмы, — добавила она, и зашептала что-то.

Он прислонился к деревянной колонне, и открыл маленькую, меньше его ладони Библию.

— Плачет, — горько подумал Стивен. "Господи, девочка моя, как же мне тебе помочь, что же сделать?". Он пролистал новые, еще пахнущие типографской краской страницы, и вспомнил ревущий, ураганный ветер, переворачивающие корабль огромные, серые валы, и свой упрямый, перекрикивающий их голос.

— Поднимаю взор свой к горам: откуда придет помощь, — тихо начал читать он, — помощь Господня, создателя неба и земли? Господь убережет тебя от всякой беды, убережет душу твою. Господь станет защитником твоим, как только ты выйдешь, и до возвращения, — отныне и вовеки!

— Отныне и вовеки, — повторил Стивен. Наклонившись, поцеловав страницу, глядя на Ковчег Завета, он понял: "Так и будет".

В зале для собраний царила тишина. Мирьям сидела на женской половине, смотря прямо перед собой, на беленую стену. "Стивен же мне объяснял, — подумала она. "Все молчат. Только когда человек чувствует, что ему надо что-то сказать — он встает и говорит. Ни крестов, ни священников — никого. И все равны".

Она измученно закрыла покрасневшие от слез глаза и вздрогнула — кто-то на мужской половине поднялся. Стивен стоял, глядя куда-то вдаль, а потом, сжимая пальцами спинку скамьи, сказал: "Господи, помоги нам, пожалуйста. Помоги моей жене, помоги нашему ребенку, которого она носит. Сделай так, чтобы он родился здоровым, мы просим Тебя, — он глубоко вздохнул. Мирьям поняла: "Плачет. Как же мне ему помочь, Господи?"

— Пожалуйста, — одними губами повторила она.

Они шли по Арч-стрит, держась за руки. Мирьям вдохнула слабый, теплый ветер.

— Стивен, — ее голос задрожал, — я не хочу…, Господь позаботится о нашем ребенке, я уверена…

Муж наклонился, и, взяв ее руку, поднеся к губам, кивнул: "Да, любимая. Спасибо тебе, — он обнял ее. Они просто постояли, держась друг за друга, на узкой, безлюдной улице, под рыжими ветвями деревьев, под голубым, просторным, осенним небом.

Бостон

Корабль мягко подошел к причалу, матросы стали убирать паруса, загремела якорная цепь. Капитан, выбив трубку, обернулся к маленькой, худенькой женщине, что стояла, держа на руках ребенка: "Вот и Бостон, миссис Эстер. Не плачьте, пожалуйста, вы уже дома".

Эстер взглянула на блеск золоченого кузнечика над крышей Фанейл-холла, на легкие, быстрые облака, что неслись по синему, высокому небу, и всхлипнула: "Как же мне вас благодарить, у меня и нет ничего…, - она посмотрела на свои худые, без колец, покрасневшие от стирки пальцы.

Капитан сварливо ответил: "Не надо. Я же вам еще на Кюрасао сказал — мы с вами из одного города, разве я землячке не помогу? Вы стирали, матросов мне лечили… Идите, — он махнул рукой на деревянный трап, — идите к себе домой, и выспитесь, как следует".

Он наклонился и, пощекотав пухлую, белую щечку, серьезно заметил: "А ты, малыш, расти, и помогай маме!"

— У! — весело, заблестев зубками, ответил Хаим и положил укрытую чепчиком голову на плечо женщине.

— Там ведь жильцы…, - вспомнила Эстер, выйдя на набережную. "До постоялого двора Фрименов далеко, я не доберусь, и так, — она вздохнула, — на ногах еле держусь. Пойду к миссис Франклин, она приютит на первое время".

Она приоткрыла калитку дома акушерки и пробормотала: "Странно, таблички нет".

Полная женщина, что открыла дверь, вытирая руки холщовым полотенцем, недружелюбно сказала: "Не подаем, в церковь иди".

Эстер посмотрела на свою заплатанную юбку, на ветхую, застиранную льняную кофту. Запахнув покрепче старую, в дырках шерстяную шаль, где спал мальчик, она тихо спросила: "Тут жила акушерка, миссис Франклин, не знаете, где она сейчас?"

— Дом продала и уехала, — пожала плечами женщина и грубо добавила: "Одного не выкормила, уже опять понесла? Ноги у тебя, я смотрю, не сдвигаются".

— Я не…, - покраснела Эстер, но женщина уже захлопнула дверь.

— Она бы и хлеба пожалела, — грустно сказала Эстер, глядя на отрывающуюся подметку своей туфли. "Хорошо еще, что капитан разрешил с корабля сухарей взять, и трески соленой, — она погладила мальчика по голове. Уже выходя на улицу, женщина вдруг улыбнулась: "Ты же скоро есть захочешь, сыночек".

Эстер постояла, глядя на Бикон-Хилл. Потом, тряхнув укрытой рваным чепцом головой, она пробормотала: "Пойду к Дэниелу, может, он в городе. Стыдно, конечно, такой перед ним показаться, но что, же делать".

Окна дома были задернуты плотными гардинами. Сколько она не стучала в дверь — никто не открывал. "Может, жильцы выехали, — Эстер оглянулась. Присев на ступеньки крыльца, она дала сыну грудь — Хаим проснулся и тер кулачками глаза. "А если и те, кто в нашем доме жил — тоже уехали? Надо в контору Адамса сходить, они же дом сдавали". Женщина сгрызла сухарь и ласково пожурила сына:

— Вот кусаться не надо, милый. Хоть у тебя и два зуба уже, — не надо их на мне пробовать. Ну, — она устало поднялась, — пойдем.

Привратник, выйдя на каменное крыльцо конторы, свысока посмотрел на женщину и коротко спросил: "Чего явилась?"

Эстер почувствовала, как слезы наворачиваются ей на глаза. Сглотнув, она заставила себя не плакать: "Меня зовут миссис Эстер Горовиц, я вдова мистера Меира Горовица. Мне надо поговорить с мистером Адамсом".

— Мистер Адамс в Филадельфии, заседает в Континентальном Конгрессе, — холодно ответил мужчина.

— Тогда с кем-нибудь из клерков, — измученно попросила Эстер. "Пожалуйста".

Привратник оглядел ее с ног до головы: "Пройди в переднюю, но если стянешь что-нибудь — сразу к судье отправишься".

— Спасибо, — Эстер подняла голову. Он сочно добавил: "В кресла не смей садиться, нам вшей тут не надо".

Она стояла, укачивая ребенка. Наконец, Эстер услышала надменный голос: "Что еще тут, отрывают от дела!"

Клерк брезгливо выпятил губу. После долгого молчания он сказал, глядя на пыльные следы от ее, туфель на начищенном паркете: "Вы, как я понимаю, выдаете себя за миссис Эстер Горовиц, милочка?"

— Я не выдаю, — гневно отозвалась Эстер, — я она и есть! Я вдова мистера Меира Горовица, он погиб, — Эстер вдруг покачнулась, — погиб на Синт-Эстасиусе, когда его захватили британцы! В феврале этого года, у вас должны были об этом написать, в газетах…

— И написали, — подтвердил клерк. "Только о мистере Горовице никто не упомянул. Свидетельство о смерти, пожалуйста, — он протянул руку. "И ваше свидетельство о браке".

— Наш дом сожгли, — Эстер посмотрела на него огромными, черными глазами. "Все бумаги погибли. Тело моего мужа так и не нашли, его британцы выбросили в море. Да и кто бы мог засвидетельствовать его смерть, это же война…, Мы женились в Филадельфии, в синагоге, тамошний раввин меня знает…"

— Вот и отправляйтесь туда, — сухо сказал клерк, — привезите копию свидетельства о браке, однако, пока у нас не будет на руках заверенных показаний о смерти вашего мужа — мы вам ничем помочь не сможем. Всего хорошего, — он распахнул перед ней дверь.

Эстер вздрогнула и, обернувшись, спросила: "Хотя бы скажите мне — наш дом все еще сдан?"

Клерк закатил глаза: "Жильцы летом выехали, сейчас новых постояльцев ищем. Прошу извинить, мне надо вернуться к работе".

Эстер вышла на набережную. Поднимаясь на холм, она пробормотала Хаиму, что сидел в шали, улыбаясь, рассматривая серыми глазками осенние деревья вокруг: "Пусть что хотят со мной, то и делают, но если я не посплю, я никуда больше не дойду, сыночек. Хоть отдохнем немного с тобой".

Медная табличка у двери была снята. Эстер, подняв голову, посмотрела на рыжий клен: "Скворечник, смотри, до сих пор держится. Это папа твой делал, с братом своим".

— Папа, — горько повторила она. Оглянувшись, — улица была пуста, — открыв калитку, Эстер скользнула на задний двор. "Защелку так и не поправили, — Эстер улыбнулась, — Меир хотел, я помню, но руки у него не дошли".

Она нажала на дверь плечом, крючок соскочил. Хаим восторженно сказал: "У!"

— Дома…, - Эстер оглядела запыленные половицы, закрытую холщовыми чехлами мебель. Она пощупала пеленки мальчика: "Нам с тобой помыться надо, милый. Хорошо, что у нас колодец во дворе".

Она нашла в сарае медную лохань и кусок грубого, серого мыла. Когда пеленки уже сохли на веревке, Эстер поднялась наверх. Сбросив туфли, обессилено опустившись на кровать, она стала кормить сына. Хаим быстро задремал, завернутый в шаль. Эстер, сняв юбку, подпоров зубами вшитый в пояс тайник, достала оттуда сложенный листок бумаги.

— Да будет всем известно, — читала Эстер, сидя в одной рубашке, — что перед нами, раввинским судом синагоги Микве Исраэль, в Виллемстаде, Кюрасао, предстала госпожа Эстер Горовиц, урожденная Мендес де Кардозо, личность которой была удостоверена свидетелями. Означенная госпожа Горовиц, на основании показаний, признана нами агуной, не имеющей права выйти замуж. Мы известили об этом наших братьев по вере, в общинах Старого и Нового Света. Она запретна для любого еврея, и брак, заключенный с ней, должен быть немедленно расторгнут. Дети же от такого брака будет считаться незаконнорожденными. В этом мы прилагаем нашу руку, в день 19 Ияра 5541 года.

Эстер свернула письмо и потерла глаза: "Сейчас отдохнем, мама поест, пеленки высохнут, и пойдем к Фрименам. Может, повезет, на телегу посадят по дороге. А потом, — она зевнула и свернулась в клубочек, прижимая к себе мальчика, — потом в Филадельфию, в синагогу. Нат и Салли мне денег одолжат, как начну работать — отдам им".

От Хаима пахло молоком. Эстер, поцеловав светлый локон, что падал ему на лоб, прошептала: "Один ты у меня остался, милый".

Меир остановился у вершины Бикон-Хилла и посмотрел на порт. "Вот голландский барк, на котором я пойду, — пробормотал он. "На Кюрасао, а уже оттуда — до Синт-Эстасиуса доберусь. Родни там губернатором сейчас. Недолго ему осталось, — мужчина жестко усмехнулся. "Пятьсот миль между островами, ерунда, за пару-тройку дней справимся. Придется, конечно, с парусом повозиться. Хорошо, что Стивен меня научил".

С моря дул свежий, соленый ветер. Меир, засунул руки в карманы куртки: "Зайду, на дом взгляну, там жильцы, но все равно — хоть посмотреть. Потом к Адамсу, надо завещание изменить, письмо Иосифу отправить, а оттуда — к Фрименам. Переночую, завтра уже и отплывать".

Он подошел к своему дому и улыбнулся — на крыльце был расстелена шаль. Пухлый, беленький ребенок в холщовом платьице, сидя на ней, играл с осенними листьями.

На веревке сохли пеленки, с заднего двора был слышен скрип колодезного ворота.

— Жильцы, — грустно подумал Меир. Ребенок посмотрел на него серыми, большими, в темных ресницах глазами, и, смеясь, подкинул вверх листья.

Меир увидел, как он хлопает в ладошки. Отчего-то сказав: "Будь счастлив, милый", мужчина, не оборачиваясь, пошел вниз по улице.

Меир внезапно остановился.

— Какой же я дурак! — хмыкнул он. "Письма! Иосиф мог написать, и этот, наш брат троюродный, из Иерусалима, Аарон Горовиц. Дэниел, из Парижа. Если там жильцы, то клерки Адамса, наверняка, им письма передали".

Он вернулся и тихо открыл калитку — ребенка на крыльце уже не было. Меир, стоя на еще зеленой траве, среди разбросанных, осенних листьев, услышал женский голос, что доносился из полуоткрытого окна второго этажа.

— Durme, durme, mi alma donzella,

Durme, durme, sin ansia y dolor.

Меир, схватившись за косяк двери, шепнул: "Нет, нет, не может этого быть, я не верю…"

Он осторожно, на цыпочках, зашел в переднюю и поднял голову — сверху доносились легкие шаги. Она спустилась вниз — с непокрытой, черноволосой головой, маленькая, худенькая, в старой, заштопанной юбке и ветхой кофте, босиком. В руках у нее была фаянсовая чашка. Эстер, вздрогнув, выпустила ее из рук: "Меир…, Ты жив, Господи…"

— Прямо здесь, — он вспомнил, как шелестели пальмы, как она стояла, подняв руку, прощаясь с ним, на пороге их дома.

— Прямо сейчас, — Меир улыбнулся и кивнул: "Я жив, Эстер. Я тебя люблю".

Он шагнул к ней, не обращая внимания на осколки под ногами, и взял на руки: "Легкая, какая же она легкая. Девочка моя".

Она целовала его, и что-то шептала — плача, задыхаясь. Потом застиранная ткань юбки затрещала, она оказалась на сундуке, что стоял в передней, его куртка полетела на пол, ее тонкие, ловкие пальцы рвали шнурки на вороте его рубашки. Меир, опустившись на колени, вдохнул запах свежести: "Она вся — будто ветер, ветер над морем".

Она застонала, стягивая с себя кофту, разодрав ее ворот, откинув черноволосую голову. У нее была маленькая, меньше его ладони грудь. Меир почувствовал на губах сладкий вкус молока.

— Хочу, — шепнул он, прижимая ее к стене, взяв ее зубами за белое, худое плечо. "Прямо здесь, прямо сейчас, Эстер".

— Да! — она вцепилась в его спину, и, уронила голову: "Да! Я так этого хотела, так ждала, так ждала, Меир…"

— Ты…, думаешь, — отозвался мужчина, — что я не ждал? Все это время, любовь моя, все это время….

Она прижалась к его губам. Раздвинув ноги, почувствовав его пальцы, Эстер велела: "Еще!"

Запахло мускусом. Меир успел подумать, кусая ее губы, опрокидывая ее спиной на сундук: "Мне всегда будет ее мало, Господи, какой я дурак, что так долго тянул". Разодранная юбка полетела на пол, она закинула ноги ему на плечи, и выдохнула: "Мальчик…, крепко…, спит".

— Хорошо, — сквозь зубы отозвался Меир, а потом уже ничего не осталось вокруг — только ее жаркое тело, ее стоны. Он, наклонившись, приникнув к ее шее, и сам застонал, шепча ей на ухо: "Хочу тебя, больше всего на свете хочу!"

Потом Меир понес ее наверх. Отворив ногой первую же дверь, он усадил Эстер на узкую кровать. Женщина встала на колени. Прижавшись головой к его груди, она потянула Меира к себе. "Эстер, — он опустил голову ей на плечо, — Эстер, любовь моя…"

За окном шелестел клен, они лежали, взявшись за руки. Меир, целуя ее пальцы, услышал грустный голос: "Кольца я продала, оба. Когда начался пожар, я от дыма проснулась. Подтащила к окну скамью, взяла Хаима на руки и выпрыгнула. Он плакал, бедный, конечно. Но ничего — только волосы опалила и щиколотку растянула, потом хромала, долго".

Он провел рукой по белому, нежному бедру, и, баюкая ее, шепнул: "Прости, прости меня, что я за тобой не пришел".

Эстер потерлась щекой о его плечо:

— Родни — он госпожу де Грааф только ранил, слава Богу. Я ее выходила. Мы с ней продали кольца наши, британцам, — женщина тяжело вздохнула, — и, — Эстер покраснела, — шлюпку угнали. Я же умею под парусом ходить, и ее мальчики тоже. Добрались до Кюрасао, так что они теперь в безопасности. Может, и муж ее выживет, после войны встретятся.

Она помолчала и улыбнулась: "Я в синагогу пошла, мне там письмо дали, что я — агуна, раз тело твое не нашли".

— Очень даже нашли, — Меир поцеловал вороной затылок. Эстер прижалась щекой к его руке:

— На Кюрасао мы с госпожой де Грааф стирали, я роды принимала, детей-то надо было кормить. Ее старшие, Петер и Аннеке — тоже работать пошли. Потом голландский барк сюда отправлялся, капитан меня прачкой взял, я в трюме спала. Меир, Меир, — она вытерла слезы его ладонью. Мужчина, сглотнул: "Все это больше не вернется, любовь моя. Теперь ты меня послушай, — он потянулся, и, набросив на них куртку, обняв ее всю, — стал говорить.

Эстер заворожено молчала и потом покачала головой: "Подумать только, это Стивен был, с адмиралом Родни. Питер мне о нем рассказывал, но я, же никогда его не видела. И он тебя спас…"

— Теперь он мой зять, — усмехнулся Меир. Эстер, взяв его лицо в ладони, проговорила: "Мирьям жива. Этого мерзавца, Кинтейла, вы убили, и девочки живы — как хорошо".

— Потом, — зевнул Меир, — как война закончится, съездим к ним, на озеро Эри. Там, как в раю, тебе понравится, обещаю.

Эстер вдруг застыла: "Меир, но ведь ты, же не поплывешь на Карибы…"

Он помолчал, и, уложив ее на бок, провел губами по белым плечам: "Нет. Сейчас Новый Год отметим, потом День Искупления, а потом я отправлюсь на юг, раз так. Британцы все еще в Саванне и Чарльстоне, да и вообще…, - он поморщился. Эстер обреченно сказала: "Ты хоть осторожней там, я прошу тебя".

— Буду, — пообещал муж. Эстер, прислушавшись, приподнялась: "Проснулся".

Она встала, и, покраснев, накинула шаль: "Теперь и на улицу не в чем выйти, все порвано".

— Как по мне, так даже лучше, — Меир закинул руки за голову. Потянувшись, он поймал ее ладонь: "Я вечером одолжу для тебя платье у Салли. А завтра к портнихе пойди, непременно".

— Еще тут надо все в порядок привести, — озабоченно сказала Эстер, и вышла из комнаты.

Мальчик был весь толстенький, пухленький, со светлыми локонами. Меир, едва дыша, взял его ручку: "Сыночек…"

— У! — радостно отозвался Хаим. Эстер гордо заметила: "Уже два зуба. Покажи папе, как ты кусаешься".

Меир протянул сыну палец. Ребенок сразу же потащил его в рот. "Корми его, — велел мужчина, устраиваясь под курткой, прижимая жену и сына к себе, — и будем спать".

Он лежал, слушая чмоканье ребенка, тихий, нежный, голос жены, вдыхая запах молока. На ветку клена, что качалась за окном, сел дрозд. Птица запела, и они заснули — все втроем, успокоено, глубоко дыша.

 

Эпилог

Филадельфия, май 1782

По разъезженной, деревенской дороге хлестал дождь, зеленые листья на деревьях грустно поникли. Кто-то из солдат, — в алых, британских мундирах, — пробормотал: "Порох еще на этого мерзавца тратить. Вздернули бы его, и все".

Лагерь собирался, ржали лошади, скрипели телеги. Офицер, ежась, подышав на руки, зло сказал: "Тоже мне весна. Выводите его!"

Один из солдат что-то зашептал ему на ухо. Офицер раздраженно заметил: "Тогда выносите, нам пора трогаться!"

Он посмотрел на грубые, холщовые носилки, и махнул рукой: "Привяжите его, как следует, расстреливать надо стоя. И мешок на голову наденьте".

— Нет, — раздался твердый голос. Офицер взглянул на избитое лицо, на мокрые от дождя, каштановые волосы и встретился с твердым взглядом серо-синих глаз.

— Может быть, вы все-таки скажете, как вас зовут? — внезапно спросил британец. Он тут же, мысленно выругал себя: "Если он за две недели не сказал, то и сейчас не заговорит".

Носилки прислонили к дереву, и офицер махнул рукой: "Огонь!"

Эстер проснулась, и, глубоко дыша, перевернулась на бок. "Нельзя на спине лежать, — напомнила она себе, — для ребенка это плохо. Господи, что мне эти сны-то снятся, уже которую неделю. Все в порядке с Меиром. Он обещал к родам вернуться и вернется".

Она присела в постели, и оглядела изящную спальню. Шелковые простыни холодили тело. Эстер, поднявшись, придерживая живот, подошла к маленькой, детской кроватке. Хаим спал, разметавшись на спине, закинув за голову пухлую ручку. Она поправила кашемировое, отделанное кружевом одеяльце, и услышала за спиной тихий голос миссис Франклин: "Опять вскочила".

— Колено болит, — пожаловалась Эстер, опускаясь в большое, бархатное кресло. "Во сне, — вдруг подумала она, — там Меира тоже — в колено ранили. Да ну, ерунда".

Миссис Франклин нагнулась. Подняв подол ее ночной, брюссельского кружева рубашки, ловко ощупав ногу, она внезапно постучала по черным кудрям. "Все тут, в голове, — сварливо сказала акушерка. "Ты здоровая женщина, родишь, и не заметишь, как. Тем более дитя небольшое".

Из-под двери гостиной были видны трепещущие огоньки свечей.

— Хорошо, что дом сняли, — подумала миссис Франклин. "Правильно, что Эстер сюда после их Песаха переехала, из Бостона — все веселее им с Мирьям вместе. И мальчик у них славный, — она нежно улыбнулась и погладила Эстер по голове: "Иди, невестке твоей тоже не спится, посиди с ней".

Миссис Франклин подошла к окну и взглянула на затянутое тучами небо. "С марта мы здесь, — посчитала она, — девчонки уже и соскучились, без матери, без отца. А толку? Чуть ли не два десятка врачей Мирьям осматривало. Лучшие доктора Америки, и все говорят одно и то же — вот родите, и увидите. Увидите, — миссис Франклин поморщилась, и перекрестилась. "Так-то она хорошо носит, но Джейн мне говорила — и в тот раз все гладко было. Пока не родила она".

Пожилая женщина, посмотрев на мирно спящего Хаима, пробормотала: "И твой отец — последняя весточка из Саванны пришла, а что потом с ним случилось, — миссис Франклин пожала плечами, — одному Богу ведомо. Второй месяц никаких известий нет".

Эстер наклонилась над креслом и поцеловала кудрявый, каштаново-рыжий затылок. "Все ворочаюсь и ворочаюсь, — грустно сказала Мирьям. "Уже бы и спала отдельно, но Стивен не хочет, — она покраснела.

— Чаю выпей, — Эстер обняла ее за плечи. Мирьям, посмотрев на большой бриллиант, что сверкал на пальце невестки, смешливо спросила: "Это тебе Меир подарил взамен того, что ты на Карибах продала?"

— Два, — Эстер потерлась носом о пахнущие травами волосы. "Один бриллиант — от него, а второй за то кольцо, что от Хаима осталось. То сняла, как спать ложилась, а это забыла, — она улыбнулась, и, взявшись за серебряные чашки, стала разливать чай.

— Я к раву Гершому ходила, — Мирьям посмотрела на свой аккуратный живот, — он мне сказал — Псалмы читать.

— Я тоже читаю, — Эстер потянулась и взяла маленькую, с грубым золотым кольцом, руку невестки. "Не бойся, пожалуйста, все будет хорошо. Стивен здесь. На родах три врача будут, отличных, миссис Франклин, я…, - Мирьям слабо улыбнулась: "Я не боюсь".

Она и вправду, — не боялась. Ребенок бойко двигался, у нее ничего не болело. Только иногда, просыпаясь рядом с мужем, чувствуя его сильные руки, что обнимали ее, слушая вой вьюги за стенами крепкого, теплого дома, Мирьям, прикасаясь к своему животу, просила: "Пожалуйста, Господи, позаботься о нем, сохрани маленького. Пусть я умру, но чтобы он здоровый был".

Днем, стоя на льду озера, в теплой, норковой парке, смеясь, глядя на то, как девочки, похожие на маленьких медвежат в своих меховых одежках, катаются с холма на деревянных санях — Мирьям почти забывала про ночные страхи.

— Балует тебя Меир, — нежно сказала она невестке, отпивая сладкий чай. "К сахару кленовому привыкла, — усмехнулась Мирьям, — жалко, его тут нет".

— Балует, — отозвалась Эстер, вспомнив шелковые платья, жемчужное, тяжелое ожерелье, блеск серег с топазами, что лежали в ее шкатулке. "Только бы лучше он чаще дома бывал. На Хануку приехал, и опять…, - она тяжело вздохнула.

Мирьям хихикнула.

— Стивен всю зиму дома сидел, охотился, с девчонками занимался, а в марте, перед тем, как сюда уехали, все на берег бегал — смотреть, как там лед на озере. Так и не походил под парусом. Сейчас вернется, — Мирьям посмотрела на серебряные часы, что стояли на мраморном камине, — почти полночь. Они там сидят, карты его обсуждают, — девушка глубоко зевнула. Эстер, потянувшись, предложила: "Ложись со мной, еще поболтаем в постели. Хаим у меня, слава Богу, ночью не просыпается больше, как отлучила его".

— На бок, — строго велела Эстер, глядя на то, как укладывается невестка. "Я тебе сейчас о Карибах расскажу. Потом мой брат с женой приедут, обещали они — и о Святой Земле услышишь. Там же ваш брат живет троюродный. Мы от него письмо, наконец, получили, как раз на Хануку дочка у него родилась, Рахилью назвали".

— Вот и хорошо, — сонно отозвалась невестка. Эстер, взяв гребень слоновой кости, стала медленно, нежно расчесывать ей волосы.

Стивен затушил сигару и отпил кофе: "Нет, вина мне не наливайте, ваше превосходительство, нам нельзя". Вашингтон посмотрел на его строго покроя, темный сюртук: "Я и забыл, вы у нас спиртного не пьете. Вы извините, что я так поздно вас пригласил к себе, но, — генерал обвел глазами пустую, с затушенным камином комнату, — я надеюсь, вы меня поймете. Не хотелось, — он помялся, — при свидетелях, дело деликатное…"

За большими окнами Индепенденс-холла был слышен шум дождя, свистел ветер. Стивен внезапно подумал: "Только бы девочка моя не просыпалась, пусть отдыхает. Три недели до родов, Господи, только бы все обошлось".

— Что такое? — спокойно спросил он.

Резкое лицо Вашингтона потемнело. Он, встав, махнув рукой, прошелся по комнате. "После того, как генерал Корнуоллис сдался нам в Йорктауне, в октябре прошлого года, — генерал вздохнул, — на юге и в Нью-Йорке еще осталось тридцать тысяч британских солдат. Сами понимаете, — Вашингтон пожал плечами, — нам надо было знать их планы…"

— Меир, — похолодев, подумал мужчина. "С апреля о нем ничего не слышно".

— Что с капитаном Горовицем? — он тоже поднялся.

Вашингтон порылся в бумагах на столе и протянул ему конверт. "Это пришло вчера, — сказал он тихо, — разумеется, шифром. Пока об этом знают три человека, вы, капитан Кроу, — четвертый. Описание казненного человека полностью совпадает с капитаном Горовицем, как видите".

— Под Нью-Йорком, — пробормотал Стивен. Подняв лазоревые глаза, он просто сказал: "Я поеду туда, ваше превосходительство, и все выясню на месте. Он, хотел, было, скомкать листок, но сдержался. "Привезу его тело, если это правда. Тут меньше ста миль, я за неделю обернусь".

— Я не могу вам приказывать, капитан Кроу, — растерянно сказал Вашингтон, — вы же не военный. Вы будете рисковать головой, британцы вас расстреляют на месте, если узнают…

— Там пехота, — отмахнулся Стивен, — они понятия не имеют — кто я такой. Только документы мне какие-нибудь выпишите, надежные.

— На рассвете все будет готово, — Вашингтон пожал ему руку: "Не беспокойтесь о вашей жене и о, — генерал замялся, но решительно продолжил, — жене капитана Горовица. Мы о них позаботимся".

— Вы знаете, что они здесь? — удивился Стивен.

— Две на редкость красивые женщины, — коротко усмехнулся Вашингтон. "Можно ли их не заметить в городе?"

— Да, — Стивен отчего-то вздохнул, и, поклонившись — вышел.

На крыльце хлестал дождь. Он, поежившись, посмотрев на часы на башне Индепенденс-холла, пробормотал: "Полночь. Долго же Вашингтон спать не ложится. Теперь иди, капитан Кроу, — он засунул руки в карманы сюртука, и шагнул под ливень, — иди, и чтобы Эстер ни о чем не догадалась. Не надо ей пока об этом знать".

Он прошел по широкой, обсаженной мокрыми платанами улице. Посмотрев на окна дома, он облегченно понял: "Спят уже".

Стивен встал под кованую крышу парадного входа. Чиркнув кресалом, глубоко затянувшись сигарой, он долго смотрел на пузырящиеся под дождем лужи.

Между тяжелыми гардинами, что закрывали окно спальни, был виден серый, неверный свет раннего утра. Стивен пошевелился и посмотрел на жену — она спокойно спала, лежа на боку, уткнувшись лицом в сгиб руки. Он наклонился и поцеловал белую, в едва заметных веснушках кожу.

— Летом больше их появится, — вспомнил он. "Летом…Месяц тут побудем, а потом поедем на озеро, как маленький подрастет немного. Или маленькая. Это, конечно, если…, - он сжал зубы и приказал себе: "Не смей! Все будет хорошо, не может не быть. А что доктора руками разводят, — Стивен вздохнул, и, поднявшись с постели, стал одеваться, — так что им еще делать? Но Господь о нас позаботится, — он посмотрел на большой живот Мирьям. Неслышно ступая, капитан спустился вниз, на кухню. Он подбросил дров в очаг и взглянул на покрытые потеками воды мелкие переплеты стекол.

Котелок с кофе забурлил. Стивен, сняв его с огня, разложив свои бумаги, сел за стол. "Казнь, — хмыкнул он. "Был я и под Нью-Йорком, там, где Меира расстреляли, и в самом Нью-Йорке был. Офицер этот, майор Эпплгейт, что командовал казнью — как сквозь землю провалился. Дезертировал, что ли? Солдат, что там, при нем состояли, вообще не найти. У британцев сейчас все разбегаются в разные стороны, как крысы с корабля. А тело, — Стивен пожал плечами, — где его искать? Бедная Эстер…"

Он выпил горячего кофе и услышал с порога тихий голос: "Милый, ты только не волнуйся…"

Мирьям стояла на пороге — маленькая, с распущенными по спине каштаново-рыжими волосами, переступая босыми, белыми ногами по каменным плитам пола. Она придерживала одной рукой полы кашемирового халата.

— Началось, — пробормотала Мирьям. Она часто дышала. "Я Эстер разбудила уже, и миссис Франклин, они спустятся сейчас, завтрак сделают…"

Стивен встал. Подойдя к ней, обняв ее всю, он поцеловал большие, синие глаза. "Все будет хорошо, — уверенно сказал он. "Не бойся, пожалуйста. Я сейчас схожу за врачами, а ты в спальню возвращайся".

— Пока не надо, — Мирьям помотала головой, — врачей. Ты возьми Хаима, пожалуйста, он проснулся. Отнеси его к раву Гершому, они с женой обещали за ним присмотреть.

— Хорошо, — он приник к сладким, мягким губам. Чувствуя под руками ее тепло, Стивен тихо сказал: "Я люблю тебя, Мирьям".

Миссис Франклин заглянула в спальню Эстер и ахнула — женщина стояла у стены, опираясь на нее руками, широко разведя ноги.

— Как поднялась с постели, так воды отошли, — продышала Эстер.

— Сговорились вы, что ли? — коротко отозвалась акушерка. Она опустилась на влажный ковер и быстро осмотрела женщину.

— Схватки очень частые, — пожаловалась Эстер сквозь зубы. "Стивен твоего сына к раввину отведет, — заметила миссис Франклин, — а ты и родишь до обеда, наверное. Давай, — она оторвала руки Эстер от шелковых обоев и подоткнула на ней кружевную рубашку, — походи. Ты сама знаешь, так лучше будет".

— Когда я Хаима рожала, — Эстер взялась руками за поясницу, и стала разгуливать по комнате, — я в британских солдат из пистолета стреляла, миссис Франклин. У меня тогда тоже — схватки уже начались. Но где, же Меир? — женщина тоскливо взглянула на залитое дождем окно. "Обещал ведь…вернуться".

— Так война, — пожала плечами акушерка. "Приедет, не бойся. К родам не успеет — так, если мальчик родится, к обрезанию вашему непременно появится. Пойду, посижу с Мирьям, не надо ей сейчас одной быть. А ты справишься, — акушерка поцеловала высокий, белый лоб.

Эстер проковыляла к шкатулке для драгоценностей, что стояла у кровати. Прикусив губу, согнувшись от боли, женщина надела на тонкие пальцы оба кольца с бриллиантами.

Она посмотрела на блеск камней и улыбнулась: "Вот так, — сказала она себе, — и никак иначе". Эстер положила руки на живот: "Все будет хорошо, маленький мой. Или ты девочка? Все равно, папа с мамой тебя любят и ждут. Вот родишься, и увидишь нашего папу — он, знаешь, какой красивый? И смелый, и умный".

Она опустилась на колени. Положив голову на кровать, Эстер вспомнила огоньки ханукальных свечей, отражавшиеся в окнах их бостонского дома, и белый снег, что укрывал ветви клена. Меир высморкался: "Ну что такое, той Ханукой болел, и этой тоже. Сейчас хоть жара нет". Он ласково погладил ее шелковое платье: "Еще и не видно ничего".

— Пятый месяц только, подожди, — Эстер, что сидела у него на коленях, рассмеялась. "С первого раза, капитан Горовиц".

— Я и не сомневался, — довольно заметил муж. Помолчав, он сказал: "Я ведь думал, счастье мое — я тебя и маленького потерял, навсегда. Господи, — он прижался губами к ее белой руке, — как я счастлив, как я счастлив. Я ведь в тебя сразу влюбился, тогда, — Меир усмехнулся. Эстер, погладив его каштановые волосы, задумчиво ответила: "Я тоже. Только я думала — ты на мне из чувства долга женишься, потому, что так надо…, - она не закончила и покраснела.

— Я на тебе женился, — медленно сказал Меир, расстегивая пуговицы на ее платье, целуя белую кожу в начале шеи, — потому, что хотел попробовать все это…, Только я дурак был, что так долго тянул". Он внезапно, остановился: "А сейчас ты хорошо себя чувствуешь?"

— Отлично, — томно ответила жена и подняла бровь: "Я смотрю, ты тоже, как будто и не болеешь". Он поцеловал темно-красные губы: "Болею, но я знаю способ — как мне поправиться".

— Покажи, — потребовала Эстер, поднимая подол платья, устраиваясь на нем удобнее.

Она постояла на коленях. Потом, опустившись на четвереньки, мотая головой, Эстер отчаянно крикнула: "Миссис Франклин! Скорее, пожалуйста!"

Мирьям вздрогнула и прижала к щеке золотую рукоятку кинжала: "Миссис Франклин, идите, там Эстер зовет. У меня не скоро еще все будет, сами же видите".

Акушерка вышла. Мирьям, неловко встав с кровати, подойдя к окну, помахала рукой мужу, что шел по улице. "Сейчас Стивен вернется, и все будет хорошо, — ласково подумала она. "Обязательно". Рысь смотрела на нее изумрудными глазами. Мирьям, поцеловала изящную голову животного: "Дочка родится — ей отдам".

Миссис Франклин бросила один взгляд на измученное лицо Эстер. Наклонившись, осмотрев ее, акушерка сдернула с кровати простыню.

— Стой спокойно! — прикрикнула она. "Раньше меня позвать не могла?"

— Я не думала… — Эстер зарыдала. Уткнувшись головой в ковер, женщина вцепилась в него зубами: "Не думала что так быстро…, С Хаимом дольше было…."

Миссис Франклин осторожно подняла ее. Подведя Эстер к столу, она улыбнулась: "Так и стой. А что быстро — дети все разные. Теперь терпи, не торопись, — она опустилась на колени. Эстер велела себе: "Нельзя кричать. Там Мирьям, она испугаться может".

Она так и молчала, широко открыв рот, беззвучно плача, мотая головой, пока не почувствовала невероятное, внезапное облегчение, пока не услышала снизу громкий, требовательный плач.

— Мальчишка, — усмехнулась миссис Франклин, перерезая пуповину. "Красавец, и на отца похож — такой же изящный, чуть больше шести фунтов. Но здоровенький, сразу видно. Держи, — она встала. Эстер, гладя каштановую, влажную голову сына, обессилено прижала его к себе: "Мы с ним…, в постель ляжем…миссис Франклин, а потом…я вам помогу".

— Поможешь, — проворчала акушерка, укладывая ее на край постели, раздвигая женщине ноги. "Корми, дорогая моя, я тут послежу". Эстер устроила мальчика у груди и еще успела подумать: "Как неудобно, Господи, я же обещала Мирьям, что с ней буду…". Потом она, вместе с ребенком, задремала. Миссис Франклин, собрав окровавленные тряпки, подоткнув вокруг них одеяло, улыбнулась: "Пусть спят".

Мирьям расхаживала по комнате, держась за руку мужа. "Как хорошо…, -продышала она, улыбаясь, — у них мальчик…, А ты кого хочешь, милый? — она подняла голову и взглянула в спокойные, лазоревые глаза.

— Мне все равно, — улыбнулся Стивен, целуя ее в лоб. "Девочку, мальчика — главное, чтобы с вами все хорошо было".

Дверь стукнула. Профессор университета Пенсильвании, бывший главный хирург Континентальной Армии, доктор Шиппен бодро сказал: "Ну, миссис Кроу, вот мы и тут. Полковник Армстронг и доктор Уоррен руки моют. Видите, мы даже из Гарварда вам врача привезли. Доктор Уоррен вашего отца знал, покойного".

Шиппен встряхнул седоватой головой. Засучив рукава льняной рубашки, он оправил холщовый передник: "Пойдите, капитан Кроу, помогите там, я пока миссис Кроу осмотрю".

— Я тебя люблю, — одними губами сказал Стивен. Спустившись на кухню, он увидел прямую спину миссис Франклин — акушерка следила за инструментами, что кипятились в медном, подвешенном над очагом котелке.

— Капитан Кроу, — полковник Армстронг, надев передник, пожал ему руку. "Рад встрече. Жена капитана Горовица спит, мы заглянули к ней. Там все в порядке, у нее и у малыша".

Стивен стер пот со лба — на кухне было жарко, — и растворил дверь на задний двор. Зеленая трава сада поникла под бесконечным дождем. Он закурил сигару и услышал тихий голос сзади: "Капитан Кроу…"

Армстронг стоял, держа в руках флакон темного стекла. "Мы посоветовались, с коллегами, — полковник вертел в руках склянку, — если что-то будет не так. Учитывая прошлые роды миссис Кроу, — он глубоко вздохнул и продолжил, — мы ей дадим эфира. Не надо такое ей видеть, в третий раз. Она просто заснет".

— А это не опасно? — спросил Стивен.

— Ну…, - доктор Уоррен, что подошел к Армстронгу, тоже закурил, — это препарат довольно давно используется в медицинской практике…

— Она может не проснуться, — сухо сказала миссис Франклин, доставая шумовкой инструменты, раскладывая их на холщовом полотенце. "Ее второго ребенка на ее глазах убили, наступили сапогом на голову, а потом она же его останки до выгребной ямы несла, в руках. Так что, — акушерка поджала губы, — воля ваша, вы врачи, но девочка она сильная, справится".

Армстронг только вздохнул. Дождавшись, пока миссис Франклин выйдет из кухни, врач неожиданно зло сказал: "Ваша жена может просто лишиться разума, вот и все. Если опять такое увидит. И вообще, капитан Кроу, — он поморщился, — как можно быть такими безрассудными? Женщина два раза рожала уродов. Неужели не понятно, что ей нельзя больше иметь детей? Вы же взрослый человек, настояли бы на том, что…, - Армстронг не закончил и повел рукой в сторону. "Если уж так получилось, по вашей неосторожности, — ядовито добавил врач.

— Моя жена думала, что она бесплодна, — устало отозвался Стивен.

— Бабьи сказки, — поморщился Уоррен. "Давно известно, что войны, голод, разрушения — все это оказывает влияние на детородные способности. Природа не будет посылать потомство женщине, которая едва держится на ногах. Я не отрицаю, конечно, медицинские свойства нашей флоры, но нет таких трав, которые вызвали бы полное бесплодие, — Уоррен покачал головой. Стивен, выбросив окурок, вздохнул: "Мы молились, вместе. Господь позаботится о нашем ребенке".

— Пойдемте, — Армстронг тронул Уоррена за плечо. Уже поднимаясь по лестнице, он тихо сказал: "Может, и правда — обойдется. Хотя такое обычно через женщин передается, конечно. У миссис Кроу оба брата здоровы, и капитан Горовиц, и Хаим покойный, и вот — отличный, сильный ребенок у Меира родился, второй уже. Так что это она, — Армстронг кивнул на дверь, откуда доносились низкие, жалобные стоны.

Уоррен поджал губы и повернул бронзовую, искусно выделанную ручку.

— Больно! — Мирьям кричала, вцепившись пальцами в простыню. Миссис Франклин, вытерев ей, лицо шелковой салфеткой, обернулась к врачам: "Доктор Шиппен, не надо затягивать. Ребенок уже готов на свет появиться, сами видите, какие потуги сильные".

— Крупный младенец, — вздохнул Шиппен, — а хотелось бы обойтись без разрезов или щипцов.

— Да какая разница, — раздраженно сказал Уоррен, вытирая окровавленные руки, — этот ребенок все равно и дня не проживет, а ей больше не рожать, — он взглянул на покрытые потом, бледные щеки женщины. "Я бы вообще — матку ей удалил, была бы моя воля. Только, — он пожал плечами, — сейчас после этих операций не выживают, конечно".

— Можно пробить череп, — заметил Армстронг, — извлечь мозг младенца. Тогда голова уменьшится в объеме, и она быстро родит. Опять же — все равно ему не жить.

Шиппен пожевал окурок сигары: "Я против того, чтобы убивать ребенка с неподтвержденным диагнозом, доктор Армстронг. Все-таки — создание Божье. Начинаем, миссис Франклин. Постараемся, чтобы все прошло без больших повреждений".

Акушерка похлопала Мирьям по щекам. Взглянув в закатившиеся, помутневшие от боли, синие глаза, она громко сказала: "Давай, милая, давай поработаем. Ребенок уже близко".

— Почти десять фунтов, думаю, — заметил Шиппен, ощупывая живот женщины. "В мужа ее. Сердце, — он взял слуховую трубку и застыл, — хорошо бьется, уверенно. Давайте, — он кивнул акушерке.

Из-за двери раздался страшный, высокий крик. Стивен, сжав кулаки, едва сдержался, чтобы не стукнуть по стене. "Господи, зачем? — вдруг подумал он. "А вдруг она умрет? Вдруг там…, - он закрыл глаза и услышал уверенный голос: "Пусти меня, он спит".

Эстер стояла перед ним, в платье и длинном переднике. "С твоим племянником, — улыбнулась женщина, — все хорошо. А ты скоро своего сына увидишь, капитан Кроу, или дочку".

— Ты уже встала…, - удивленно сказал Стивен, глядя в ее твердые, большие, черносмородиновые, глаза. "Я обещала быть с ней и буду, — Эстер отодвинула его. Она добавила, обернувшись: "Я тебя позову".

— Давайте эфир, — велел доктор Шиппен. Уоррен плеснул из флакона на тряпку и прижал ее к лицу Мирьям.

— Прекратите! — раздался резкий голос от дверей.

Маленькая, черноволосая женщина раздула ноздри. Пройдя к постели, оттолкнув Уоррена, она выхватила мокрую салфетку.

— Мой отец и брат, господа, — сказала Эстер, распахивая окно, выбрасывая тряпку в сад, — учили меня, что нельзя подвергать риску жизнь больного. Не навреди, — вздохнула она. Подойдя к краю кровати, Эстер вымыла руки в тазу: "Что будет, то и будет. Доктор Шиппен, головка уже совсем рядом, займемся делом".

Боль. Темнота. Мирьям рванулась вперед, и услышала звонкий, громкий, веселый крик. "Не верю, — подумала она. "Это не со мной, этого не может быть!"

— Любовь моя, — раздался рядом ласковый голос мужа. "Любовь моя, открой глаза, спасибо, спасибо тебе".

— Плачет, — поняла Мирьям. Все еще опустив веки, она заставила себя протянуть руки куда-то вперед. "Он тяжелый, — удивленно подумала девушка.

— Почти десять фунтов, миссис Кроу, — доктор Шиппен погладил ее по сбившимся в колтун волосам. "Здоровяка родили, отличный мальчик".

— Посмотри на него, — шепнул ей Стивен. "Посмотри на нашего сына, любимая". Младенец все кричал. Мирьям, трясущимися пальцами спустив с плеча рубашку — дала ему грудь. "Мальчик, сильный какой, — она довольно улыбнулась. Эстер присела рядом: "Да открой ты глаза, наконец!"

Мирьям боязливо дрогнула ресницами — младенец был весь большой, розовый, каштановые волосы завивались над нежными ушками. Он сопел и двигался в ее руках.

— Глаза синие у него, — улыбаясь, заметила миссис Франклин, устраивая ее в постели. "Отдыхайте, — велела им женщина.

Стивен обнял ее и ребенка. Мирьям, вытерев ему слезы одной рукой, сама всхлипнула: "Все хорошо, любимый, все теперь будет хорошо".

Резкий, холодный дождь заливал ночную улицу, потоки воды бежали по мокрым булыжникам. Шелестели листья платанов, затянутое тяжелыми тучами небо нависало над пустынным, спящим городом.

Часы на башне Индепенденс-холла пробили пять утра. Всадник на усталом коне подъехал к каменным ступеням. Неловко спешившись, привязав лошадь к гранитной тумбе, мужчина потрепал ее по холке. "Вряд ли еще в седло сяду, — пробормотал он, поморщившись от боли. Сняв с седла костыль, опираясь на него, прихрамывая, он прошел к высоким дверям здания

— К его превосходительству генералу Вашингтону, — сказал он заспанному привратнику, — по срочному делу. Я видел, в его окне уже свечи горят. Доложите ему, что пришел Ягненок.

— Меня больше никто так не назовет, — смешливо подумал Меир, ковыляя по коридору. "Черт бы подрал этот Чарльстон, — Хаим оттуда еле ноги унес, мне там колено прострелили. Ходить я, конечно, буду, но бегать — уже никогда".

Дверь кабинета Вашингтона была приоткрыта. Он услышал недоуменный, тихий голос: "Быть того не может! Мы получили из Нью-Йорка шифровку о твоей казни".

— Я ее сам писал, — усмехнулся мужчина. Пожав руку Вашингтону, окунувшись в блаженное тепло кресла, он принял от генерала серебряный стакан с ромом. "Майор Эпплгейт и его солдаты недурно заработали на этом расстреле. У них были холостые патроны, разумеется".

— Но зачем? — Вашингтон устроился напротив него: "Смотри-ка, седина в голове. А ведь ему двадцать пять только".

Меир потянулся к своей суме и, достав оттуда потрепанную тетрадь, вздохнул:

— Читайте. Это копии, ваше превосходительство. Узнав о моей гибели, некоторые офицеры нашей армии, как бы это сказать, стали позволять себе более откровенные высказывания в переписке. Кому вы показывали ту шифровку, кроме моего зятя? — Меир тонко улыбнулся.

— Я капитана Кроу видел, в Нью-Йорке, а он меня, конечно — нет. Его я, понятное дело, не подозреваю, но кто-то — он положил руку на тетрадь, — стоит во главе всего этого.

Вашингтон почесал в коротко стриженых волосах. Углубившись в тетрадь, он, наконец, пробормотал: "Заговор…"

— Заговор, — спокойно подтвердил Меир.

— Давайте подумаем — кто из Континентального Конгресса может быть в этом замешан, это, во-первых, и, во-вторых, — мужчина вздохнул, — все это происходит, как вы и сами знаете, из-за того, что у нас, который месяц не платят офицерам. Поэтому, — он нащупал костыль и поднялся, — я прошу отставки, ваше превосходительство. Мистер Моррис, наш суперинтендант финансов, давно зовет меня в свое ведомство…

— Сядь ты, ради Бога, — Вашингтон опустил руки на его плечи и решил: "Не буду говорить. Как с делами закончу, тогда и скажу".

— Отставка принята, — усмехнулся он. Подвинув Меиру чернильницу и перо, генерал велел: "Пиши список, это те, кто знал о твоей якобы смерти. Ох, и умен ты, Ягненок, — нежно заметил Вашингтон.

Меир совсем по-юношески покраснел: "Ваше превосходительство, умным вы меня назовете тогда, когда у нашей страны не будет дыр в бюджете".

Когда они закончили, на улице уже светало. Вашингтон закурил: "Там шкатулка на столе, бери, сигары хорошие. Твоя жена родила, кстати. И сестра — тоже. В один день, — генерал рассмеялся.

Меир застыл с кресалом в руке. Вашингтон, подойдя к нему, обняв, тихо сказал: "Оба мальчики. Отличные, здоровые парнишки. Сегодня обрезание делать будут, обоим. Там, у вас в синагоге".

Меир глубоко, облегченно вздохнул: "Прямо отсюда и пойду, они все утром там соберутся. Спасибо вам, ваше превосходительство. И вы тоже, — он озорно улыбнулся, — приходите, после церемонии стол накрывают, рады будем вас видеть".

Он посмотрел в окно — дождь еще шел, но наверху, между серыми тучами было видно высокое, голубое, весеннее небо.

Рав Гершом встречал их на каменных ступенях новой синагоги. Мирьям, что несла на руках сына, закинула вверх голову: "Какая красивая!".

— Знай, перед кем стоишь, — вспомнил Стивен, глядя на знакомые очертания букв над входом. "На Синт-Эстасиусе тоже так было написано".

— Давай его мне, — ласково сказал он жене и взял мальчика — тот спал, чмокая губками, опустив длинные, темные ресницы. "Меира так и нет, — горько подумала Эстер, держа за руку старшего сына, поднимаясь к дверям. "Господи, пусть с ним все хорошо будет".

Стивен посмотрел на изящную фигуру жены и незаметно улыбнулся: "Как раз месяц тут проведем, приедем домой, она в озеро окунется, и потом…, - он наклонился к сыну и тихо сказал: "Потом опять на рыбалку отправимся. Или землянику собирать. А у тебя две старшие сестренки есть, ох, и разбалуешься!"

— Двери открыты, странно, — пробормотал раввин Гершом и обернулся к моэлю: "Кто бы это мог быть?"

Тот только пожал плечами. Эстер коснулась белой щечки дремлющего сына: "Вы тогда возьмите его, хорошо? Мы с миссис Кроу наверх пойдем".

Хаим внезапно вырвал свою ладошку из руки матери и крикнул: "Папа!"

Эстер похолодела — он поднялся с деревянной скамьи, и раскинул руки. Хаим, переваливаясь, еще неуверенно, заспешил к отцу. Меир, подняв его на руки, шепнул: "Все, все, мой хороший, папа тут, и больше никуда не уедет".

— Папа! — Хаим все гладил его по лицу, смеясь. "Мой папа!"

— Дай-ка руку, — велел Меир сыну и взял костыль. Он подошел к жене, хромая: "Черт, и не поцелуешь ее теперь, еще месяц. Господи, как я ее люблю".

— Вот он, — просто сказала Эстер, протягивая ему ребенка. Тот открыл серо-синие глаза и сладко потянулся. "Спасибо тебе, — шепнул ей Меир. "Спасибо, счастье мое. А где мой племянник? — усмехнулся он, и Стивен гордо сказал: "Вот наш красавец".

— Ты больше кузена будешь, — заметил Меир. "Ну, — он обернулся к раву Гершому, — отцы здесь, так что можно начинать.

— Он будет сын Мирьям, мне раввин объяснил, — Стивен наклонился к его уху. "Рав сам благословение скажет". Капитан Кроу увидел жену, что устраивалась рядом с невесткой на галерее, и помахал ей рукой.

— Ты такая смелая, Эстер — восторженно сказала Мирьям, расправляя шелковые, темно-синие юбки, усаживая себе на колени Хаима, — сама обрезание делала. Он у нас, — женщина наклонилась и поцеловала светлые, длинные кудри, — обязательно будет счастлив.

— Да, — Эстер нашла руку невестки и сжала ее. "И правда, — подумала она, оглядываясь, — как тут красиво. Вот бы в Филадельфию переехать, после войны. Тут же и школа будет еврейская, и синагога какая, большая".

— Начали, — одними губами сказала Мирьям. "Слышишь, твой плачет, бедненький".

— Благословен Ты, Господь, Бог наш, Царь Вселенной, освятивший нас Своими заповедями и повелевший нам ввести его в союз Авраама, отца нашего! Благословен Ты, Господь, Бог наш, давший нам жизнь и поддержавший нас, и давший нам дожить до этого времени! — твердым голосом сказал Меир, глядя на обиженное личико мальчика.

Моэль коснулся его губ смоченной в вине салфеткой. Дитя успокоилось и рав Гершом, поднимая бокал, улыбнулся: "Бог наш и Бог наших отцов! Сохрани этого ребенка для отца его и матери, и да наречется имя его в Израиле…"

— Натан бен Меир, — мужчина нагнулся и погладил голову сына: "Будь счастлив, мой хороший".

— Не могу смотреть, — Мирьям спрятала лицо на плече у невестки. "Ему же больно, моему солнышку….".

— Ну и голос, — пробормотал рав Гершом, усмехаясь, слушая отчаянный рев второго мальчика. "Медведь, одно слово"

— Бог наш и Бог наших отцов! Сохрани этого ребенка для отца его и матери, и да наречется имя его в Израиле….- он подмигнул капитану Кроу. Тот, подняв голову вверх, громко и четко сказал: "Элияху бен Мирьям".

— Как отца вашего, — Эстер погладила невестку по голове. "Молодцы, очень красиво — Элайджа Кроу. Пошли, — она потормошила женщину, — кормить их надо".

— Меня тоже, — маленький Хаим надул губки. "Сейчас булочек поешь, — расхохоталась Эстер и замерла: "Мирьям, посмотри, это же генерал Вашингтон. Вот уж не думала его в синагоге увидеть".

— Мистер Вашингтон, — рав Гершом подал ему руку. "Мы уже и закончили, вот наши молодые граждане, — раввин указал на младенцев. "Сейчас, как у нас принято — все сядем за стол".

Меир поймал взгляд генерала и тревожно подумал: "Что случилось, мы же с ним совсем недавно расстались? Господи, я его никогда таким не видел".

Вашингтон откашлялся и оглядел людей, что стояли у подножия бимы. "Эти известия, господа, — он вытащил из-за отворота сюртука конверт, — мы только что получили из Нью-Йорка. Палата общин в Лондоне проголосовала за вывод британских войск из колоний. Война закончена, — он выдохнул. Мирьям, наверху, опустив лицо в ладони, заплакала: "Мир, Эстер, я не верю, мир…"

— Не плакать, — строго велел Хаим, забравшись, матери на колени, вытирая ее лицо. "Маме не плакать".

— Не буду, мое счастье, — всхлипнула Эстер. Увидев глаза мужа, она облегченно, широко улыбнулась.

Дверь в сад была открыта, от влажной травы тянуло свежестью. Меир, закинув руки за голову, посмотрел на нежный закат:

— Смотри-ка, и дожди закончились. Хорошо, когда все спят, тихо, — он блаженно опустил веки.

— Это было мое последнее задание, а теперь я штатский, дорогой зять. Через три дня сажусь в новый кабинет и возвращаюсь к бумажной работе, — Меир положил ладонь на папку.

— Буду разбираться с финансированием армии, первым делом.

— Не жалеешь? — Стивен кивнул на красивую, черного дерева, с рукояткой слоновой кости, трость, что была прислонена к столу.

— Ну, — Меир налил себе кофе и взял сигару, — в седле я могу ездить. Это я погорячился, мол, никогда больше на лошадь не сяду, а в остальном, — он развел руками, — Шиппен меня осматривал, сказал, что хромать теперь всегда буду. Ничего страшного, — отмахнулся он, и, поднявшись, прошел к двери: "Вечер, какой сегодня красивый. Я, кстати, дом этот покупаю. Сад тут большой, река рядом — мальчишкам хорошо будет. Правительство еще долго в Филадельфии останется".

— А потом? — Стивен тоже закурил.

— А потом мы построим новый город, — неожиданно мечтательно протянул Меир. "Но бостонский дом я пока не продаю, — деловито добавил он, проковыляв к креслу, — сейчас, после войны, цены на недвижимость взлетят, поверь мне. Это не то, что у вас в деревне — за десять долларов можно весь южный берег озера Эри купить".

— За двести. И не весь, а только тот участок, где я уже живу, — Стивен усмехнулся и повернул к Меиру карту: "Смотри. Если вот тут прорыть канал, то можно обойти этот водопад, Ниагару, который сейчас препятствует навигации из озера Эри в озеро Онтарио, и потом — в Атлантический океан. Если еще и здесь прорыть канал, от Буффало до Олбани, до реки Гудзон, — то большие суда смогут подниматься из Нью-Йорка прямо до озер".

— Генри Гудзон был наш родственник, — задумчиво сказал Меир, глядя на карту. "Каналы, капитан Кроу, — мы пророем, обещаю. И вообще, — Меир улыбнулся, — пойдем дальше, на запад. Теперь ведь у нас будет мир. Будем растить детей, и строить дома".

— Мир, — отозвался Стивен. Заходящее солнце окунуло в расплавленное золото бумаги на столе. Где-то в саду, захлопав крыльями, вспорхнула с ветки птица, и он еще раз повторил: "Мир".

 

Пролог

Осень 1783, Париж

В изящной комнате, отделанной шелковыми, цвета сливок, вышитыми панелями, за карточным столом сидело четверо — три женщины и мужчина.

— Пики козыри, — белокурая, голубоглазая дама быстро раздала карты: "Я так рада, что вы опять в Париже, мадам Марта. Дочка у вас — просто ангел, глаза, как изумруды".

— Мадемуазель Элиза и его высочество дофин очень подружились, — заметила темноволосая, с глазами цвета сирени, женщина. "Они ведь ровесники. Надеюсь, мадам Марта, мы с вами встретимся в Лондоне, раз теперь война закончилась. Моя подруга, герцогиня Девонширская, приглашала меня погостить".

— Джорджиана мне говорила, — Марта качнула высокой, причудливой прической. Выложив карты на стол, она улыбнулась: "Ваше величество в выигрыше".

Мария-Антуанетта захлопала ухоженными, нежными, сверкающими бриллиантами руками. Королева потормошила мужчину: "Шарль, посмотрите с балкона — готово ли там все?"

Граф д’Артуа поднялся. Королева, подождав, пока он распахнет высокие, золоченые двери, понизила голос: "Бедный Шарль. Ваш бывший друг, — Мария-Антуанетта со значением посмотрела на Марту, — месье Корнель, не оставил ему ни одного шанса. Он любит мадемуазель Бенджаман, верно и преданно, совсем, как в рыцарские времена".

— Его светлость граф уже утешился, — ядовито заметила герцогиня де Полиньяк, — в объятьях жены моего сводного брата, мадам Луизы. Что же касается мадемуазель Бенджаман, то вы знаете, какие слухи ходят…, - сиреневые, большие глаза женщины лукаво заблестели.

— Не будьте злюкой, Габриэль, — укоризненно сказала королева. "О красивых, умных и независимых женщинах всегда так говорят. Например, о нас с вами, — Мария-Антуанетта расхохоталась, показав мелкие, жемчужные зубы.

— Не только говорят, но и пишут, — подумала Марта, тасуя карты. "В любой книжной лавке из-под полы можно купить с десяток памфлетов, да еще и с гравюрами".

— А ваш муж, мадам Марта, не приедет? — неожиданно спросила герцогиня де Полиньяк. "Все-таки знаменательное событие — в первый раз живые создания отправляются в небо. Посмотрим, вернутся ли они, — женщина усмехнулась.

— Вернутся, — спокойно ответила Марта. "Воздушный шар строился под руководством месье Корнеля. Ему можно доверять во всем. Мой муж, — она пожала плечами, — очень занят. Сами знаете, подписание мирного договора с нашими бывшими колониями — дело не одного дня.

— Доверять, — Габриэль сжала красивые губы в тонкую линию: "Мужчины иногда бывают такими дураками! Ну, ваша светлость, надеюсь, я увижу герцога Экзетера в Лондоне".

— Непременно, — вежливо ответила Марта. Она исподтишка посмотрела на злые, тонкие морщинки между красивыми бровями женщины, и прислушалась — со двора доносилось пение петуха.

— Кажется, там начинают, — королева поднялась. Женщины тут же встали, с порога раздался взволнованный голос: "Прошу меня извинить, ваше величество. Надеюсь, я не опоздала".

— И правда, — подумала Марта, целуя смуглую, прохладную, пахнущую розами щеку, — богиня.

Она вся была высокая, выше их на голову, величественная, с украшенной рубиновыми гребнями, сложной прической, на стройной шее сверкало тяжелое ожерелье. Королева махнула рукой: "Смертные всегда ждут муз, мадемуазель Бенджаман. Но в наказание вы нам поиграете до ужина, с мадам Мартой. У меня есть новые ноты".

— Буду рада, ваше величество, — Тео поклонилась. Мария-Антуанетта щелкнула пальцами: "Габриэль, приведите детей, им непременно надо на это посмотреть".

Герцогиня де Полиньяк раздула изящно вырезанные ноздри. Она вышла, шурша юбками. Тео подхватила подол своего шелкового, цвета граната, платья, и наклонилась к Марте: "Мадам Габриэль все никак не успокоится, испепеляет меня взглядом. Жанна лично проверяет мои туфли перед выходом на сцену. С герцогини станется, еще битого стекла подложит".

— Она нашла другую жертву, — успокоила ее Марта. Двери кабинета распахнулись. Высокий, крепкий мальчик в бархатной курточке, изящно поклонился: "Ваше величество, мы все здесь".

— Маленький Теодор, — одобрительно сказала королева, — настоящий, как это у вас говорят в Англии — джентльмен. Она потрепала мальчика по каштановым кудрям. Подав ему руку для поцелуя, Мария-Антуанетта улыбнулась: "Беги к маме".

Марта присела, и обняла мальчика: "Сейчас петух, утка и овца полетят в небеса, милый".

Теодор потерся щекой о ее руку: "Маленькая Мария-Тереза болеет. Жалко, она не увидит воздушный шар".

— Ты ей расскажешь, — успокоила сына Марта: "Он же всего на год старше первой дочери короля, дети подружились".

— Вот и наши утята, — Мария-Антуанетта раскрыла объятья. Два белокурых ребенка, оба в шелковых платьицах — темно-синем, и темно-зеленом, держась за руки, вошли в зал.

— Хочу с Элизой! — капризно сказал наследник французского трона, не отпуская руку девочки. "Только с ней!"

— Надо поздороваться с мамой, — рассудительно заметила леди Элизабет. "И тебе тоже, Луи".

Марта вдохнула сладкий, детский запах. Взяв дочь на руки, она поцеловала белокурые кудри. "И вправду, глазки — как изумруды, в меня, — подумала она".

Тео взяла за руку Теодора. Мальчик, потянув ее на балкон, восторженно заметил: "Там будет горячий воздух, как у братьев Монгольфье, в Лионе! Только у них был пустой шар, а тут, в корзине — животные. Пойдемте, тетя Тео!"

Женщина сжала детскую ладошку: "Ребенок…, Нет, я не могу просить Жанну о таком, и сама — не могу уходить из театра, карьера в самом расцвете. Надо ждать. А как бы хотелось, — она вышла на балкон. Граф д’Артуа, повернувшись, глядя на нее, подавил болезненный вздох: "Сейчас будут рубить канаты".

Марта посмотрела вниз — холщовый, расписанный яркими красками, — голубой и золотой, — шар колыхался под легким ветром. Овца блеяла в плетеной корзине, от жаровни, где горели угли, шел легкий дым.

Толпа ахнула — король поднялся на затянутую шелком трибуну, что была построена перед Версальским дворцом, и махнул рукой.

— Месье Корнель и месье де Розье уже на лошадях, — сказала королева. "Смотри, Луи, там папа".

Дофин захлопал в ладоши — шар медленно поднимался в ярко-синее, чистое, осеннее небо. "Они сейчас поедут вслед за шаром, — сказала Марта дочери, — будут ждать, пока он опустится на землю".

— Овечку жалко, — скривила губки Элизабет. Старший брат уверенно ответил: "Не хнычь, ничего с твоей овечкой не случится".

— Как красиво, — подумала Марта, следя глазами за полетом. "На полторы тысячи футов он поднимется, Теодор говорил".

Дул легкий, еще теплый ветер, шелестели осенние листья. Королева ахнула: "Смотрите, над парком!"

Шар мягко спланировал куда-то за верхушки деревьев. Собравшиеся во дворе зааплодировали, и вскоре на дорожке показались всадники с едущей вслед за ними телегой.

Федор обернулся и подмигнул Пилатру де Розье: "Вот сейчас, Жан-Франсуа, мы у него и попросим разрешения на следующий полет".

Инженер хмуро посмотрел на телегу с животными: "Он велел посадить в корзину тех, кто приговорен к смертной казни, ты же сам слышал".

— А сядем — мы, — Федор спешился и потрепал овцу по голове. "Теперь тебя не зарежут, — усмехнулся он, и, увидел, как король, сопровождаемый свитой, идет к ним.

— Все животные в полном порядке, ваше величество, — весело сказал мужчина. "Восемь минут полета, расстояние — две мили. Надо готовить еще один".

Людовик внезапно, широко улыбнулся: "Хитрый вы человек, месье Корнель. У меня для вас есть кое-какие новости, поговорим перед ужином. А пока, — он поднял красивую голову, — король был много ниже, — конечно, занимайтесь своим делом. Надеюсь, вы меня пригласите на демонстрацию".

— Ваше величество, — они оба поклонились. Людовик, уже было, повернулся, но, усмехнувшись, добавил: "Не забудьте получить свои награды, господа. А те, кто первыми оторвался от земли — доживут свой век на ферме ее Величества, в Булонском лесу".

Теодор посмотрел вслед стройной, в синем, шитом серебром бархате, спине короля, и пробормотал: "Интересно, что там за новости?".

В кабинете приятно пахло лавандой. Король, подняв глаза от каких-то бумаг, ласково улыбнулся: "Я вас надолго не задержу, месье Корнель. Я и сам хочу послушать музыку. Мадемуазель Бенджаман и ее светлость герцогиня Экзетер отлично играют".

Федор прислушался к звукам фортепиано и вопросительно посмотрел на короля. Тот вытащил из папки испанской кожи какое-то письмо, и подвинул его Федору: "Вот, читайте".

Тот пробежал глазами бумагу: "Отлично. Дэниелу сказали, что моя кузина умерла. Вот сейчас съезжу и сам все проверю, на месте".

— Его величество султан Марокко, — Людовик сложил изящные пальцы и покачал ими туда-сюда, — большой друг нашей страны, и просвещенный человек. Он читал вашу книгу, и видите, — король кивнул на бумагу, — у него в пустыне нашли какие-то месторождения, драгоценных металлов. Он просит, — Людовик поискал слово, — у меня помощи. Но вы, конечно, можете не ехать, все, же это Африка…

— Ну и что? — удивился Федор, возвращая письмо. Он поправил масонскую булавку на лацкане сюртука, и рассмеялся: "Рудники есть рудники, ваше величество. Думаю, меня отпустят. Хотя, конечно, — он развел руками, — горная школа, которую мы открываем, с вашего одобрения — совсем новое предприятие, не хотелось бы его бросать в самом начале".

— Я напишу султану, — Людовик положил ладонь на папку, — что вы приедете через год, месье Корнель. Тем более, я слышал, у вас новая книга выходит.

— К Рождеству, мы с месье Лавуазье готовим сборник статей о газах, — кивнул Федор и велел себе: "Вот сейчас".

— Ваше величество, — он вскинул голубые глаза, — мы с месье де Розье и маркизом д’Арландом просим вашего разрешения подняться в воздух при следующем полете.

— Авантюризм, — холодно отозвался Людовик, — не красит ученого, месье Корнель. Я не могу позволить вам погибнуть.

— Никакого авантюризма, — твердо проговорил Федор. "Ваше величество, неужели первыми воздухоплавателями станет какая-то шваль из тюрьмы Сен-Лазар? Там, — он указал на лепной потолок комнаты, — должны быть ученые, инженеры…"

Людовик вздохнул и усмехнулся: "А если я вам откажу, вы не поедете в Марокко, так ведь?"

Федор почувствовал, что краснеет.

— Я, в общем, не собирался…, - пробормотал он. Людовик, поиграв пером, хмыкнул: "Собирались, собирались. Ну, летите, — король подпер подбородок кулаком и зачарованно спросил: "А дальше, месье Корнель? Что будет дальше?"

— А дальше, ваше величество, — улыбнулся Федор, — мы сможем перелететь из Парижа в Лондон за день, обещаю вам.

Людовик поднялся и взглянул на вечернее, прозрачное небо: "Мы больше не воюем с Британией, так что летайте, месье Корнель. Спасибо вам за сегодняшний день, он был, — король помолчал и покачал напудренной головой, — особенным".

В большой гостиной было людно, за карточными столами уже шла игра. Мария-Антуанетта, постучала веером по ручке кресла: "А вот и его величество! Господа, сейчас мадемуазель Бенджаман споет нам арию Орфея из оперы месье Глюка, а герцогиня Экзетер будет ей аккомпанировать".

Придворные захлопали. Федор поймал взгляд Марты. "Ну да, — обреченно подумал он, не в силах оторвать глаз от Тео — высокой, стройной, с гордо поднятой вверх головой, — конечно, меня только и пожалеть остается".

— J’ai perdu mon Eurydice, — зазвучал ее голос, — низкий, страстный. Федор, глубоко вздохнул: "Не говори ей ничего о полете. Мало ли, вдруг еще волноваться начнет, все же мы с ней друзья. Друзья, — повторил он, и почувствовал, как щемит у него сердце, — безнадежно, отчаянно.

Марта лежала в постели, рассматривая родословное древо. Элизабет спокойно сопела под боком, Она, подняв голову, услышала скрип двери.

— Мистер Вулф, — весело сказал герцог, наклоняясь, целуя ее в губы, сбрасывая сюртук, — торгуется, как на рынке. Я уж пожалел, что согласился участвовать в переговорах. Как воздушный шар?

— Все живы, — хихикнула Марта и серьезно добавила: "Шесть лет воевали. Конечно, нам хочется получить свое".

— Нам, — передразнил ее Джон. Подняв на руки дочь, нежно покачав ее, — Элизабет только зевнула, — герцог открыл дверь детской. Он опустил дочь в маленькую кроватку. Перекрестив ее, Джон подоткнул одеяло вокруг Тедди — мальчик спал, зажав в руке искусно выточенный, деревянный пистолет.

— Большой Теодор ему подарил, — вспомнил Джон. "В школу малышу еще не скоро, повожусь с ним, еще года три, а то и четыре".

Он вернулся в спальню. Налив, себе вина, устроившись рядом с женой, он велел: "Покажи. Вот и капитан Стивен Кроу, мы его решили не отправлять под трибунал. Детей, сколько родилось, — Джон улыбнулся, и, обняв жену, поцеловал пахнущий жасмином висок: "Маленький Джон в Испании, Джо — в Амстердаме, одни вы у меня остались. Хорошо, что эта квартира теперь наша".

— Я к ней привыкла, — томно протянула Марта, сворачивая лист бумаги. "Кстати, герцогиня де Полиньяк на тебя положила глаз, будь осторожен. Она собирается в Лондон".

— Praemonitus praemunitus, — Джон стал расплетать ей косы. "Теодор мне рассказывал — она захотела брать у него уроки химии…"

— И все ограничилось одним уроком, — Марта откинула шелковое покрывало. Чувствуя его нежные пальцы, она тихо, сдерживаясь, застонала.

— Даже половиной, — тонко улыбнулся муж. Целуя маленькую грудь, спускаясь все ниже, он покачал головой: "Боюсь, мадам Габриэль ждет большое разочарование".

Марта едва слышно расхохоталась. Притянув мужа к себе, она шепнула: "Люблю тебя!".

Бронзовые часы на камине размеренно пробили десять раз. В комнате пахло кедром, хорошим табаком, большое окно выходило на площадь Сен-Сюльпис. Просторный, дубовый стол был завален книгами, над мраморным камином, в свете свечей, блестели сапфиры на эфесе сабли. Федор погрыз перо, и, закинув руки за голову, устало потянулся: "Не думал я, что арабский — такой сложный язык".

— За год ты научишься говорить, — ободрил его Дэниел, поднимаясь, забирая со спинки кресла сюртук. "У тебя отличные способности".

— Твоими бы устами да мед пить, как у нас в России говорят, — рассмеялся Федор. "Так что, этот Сиди Мохаммед — просвещенный человек?"

— Образованней многих особ королевской крови, тут, в Европе, — хмыкнул Дэниел, застегивая серебряные пуговицы. "Он тебе по душе придется". Мужчина помялся: "Только все равно, Теодор — где ты будешь искать свою кузину? — он указал на искусно гравированную карту мира, что висела над столом. "Африка — это огромный континент. Скорее всего, она и вправду умерла, эта Изабелла".

— Обо мне тоже все думали, что я умер, — угрюмо ответил Федор. "Как ваши переговоры? — он усмехнулся.

Дэниел закатил глаза. "Если бы я не знал, что он герцог — я бы подумал, что он креветками в Бостоне, на рыбном рынке торгует. Он бьется за каждую букву в договоре, въедливый, да еще и язвительный. Не был бы он мужем Марты…"

— Он о тебе — то же самое говорит, — Федор похлопал его по плечу, провожая в переднюю. "Ничего, завтра увидитесь уже за обеденным столом — сестра твоя оленину обещала, а я велел ей отличного бургундского доставить. Только там не ругайтесь, — смешливо сказал он, открывая дверь.

Он помахал рукой Дэниелу, что шел через площадь, мимо церкви. Вернувшись за стол, открыв потрепанную тетрадь, Федор пробормотал:

— Завтра. Что у нас завтра? Навестить отца Анри, — Федор зевнул, — это с утра, потом лекция, потом в Арсенал, а потом с де Розье и Антуаном — в Булонский лес, шар испытывать. Все-таки три человека — это не овца, петух и утка. Не хочется падать с двух тысяч футов, костей не соберешь. И рукопись, — он обреченно взглянул на пухлую стопу бумаг, — рукопись уже сдавать надо в типографию. Нет, нет, — Федор помотал рыжей головой и поднялся, — после этого арабского работать совершенно невозможно, сразу в сон клонит.

В спальне было прохладно, вокруг кровати были стопками разложены книги и брошюры. Федор, захлопнув окно, взглянул на икону, что стояла на столе орехового дерева. Бронзовые волосы Богородицы сверкали, искрились, переливались нездешним светом. Федор тоскливо подумал: "Господи, за что мне это? Марью ты забрал, а она, — мужчина тяжело вздохнул и устроился на подоконнике, — для нее — я просто друг".

Он прикурил от свечи и вспомнил, как нес ее на руках через огонь, прикрывая ладонью темноволосую голову. Федор посмотрел на свою руку: "Вот этот шрам. Ах, Тео, Тео, я бы за тобой хоть на край света пошел, знаешь же ты. Да не судьба, видно, — он взял фарфоровую пепельницу. Скинув на пол халат, устроившись в постели, Федор потянулся за свежим номером "Журналь де саван".

— Почитаем, — пробормотал Федор, — тут же статья Антуана о флогистоне. Вернее о том, что его не существует. Антуан гений, конечно, я так — практик, а вот он…, - Федор вздохнул и стал рассеянно просматривать оглавление.

— Достаточные условия для обнаружения экстремума при использовании уравнений Эйлера-Лагранжа, — прочел он и замер. Затушив окурок, он нагнулся. Порывшись в стопке старых, пожелтевших журналов, Федор вытащил наружу один из них. "Уравнения Эйлера-Лагранжа как метод для поиска экстремума функционалов, — прочел Федор. "Декабрь 1771 года, Джованни ди Амальфи".

Он зажег больше свечей. Взяв карандаш, разложив на кровати оба журнала, Федор начал работать.

В комнате было накурено. Часы отзвенели три часа ночи, когда Федор, потер уставшие глаза: "Вот же мерзавец! Интересно, что он мне врать будет, при встрече? Вот завтра и узнаю".

Он аккуратно сложил журналы и свои заметки. Задув свечи, закинув руки за голову, он посмотрел на высокий, лепной потолок. Федор и сам не заметил, как задремал. Ему снилась широкая, в низких берегах река, шпиль Петропавловского собора. Он видел женщину, что, сидя в лодке, держала на коленях детей — белокурого и рыженького. Она была темноволосая, смуглая, с глазами, глубокими, как ночь. Женщина засмеялась, и опустила в воду нежную руку. Хрустальные, сияющие брызги полетели вверх. Федор, не просыпаясь, перевернувшись, пробормотал: "Господи, не надо, прошу тебя".

Он зашел к "Прокопу" и, разогнав рукой табачный дым, сказал официанту: "Я ненадолго, Пьер. Перемолвлюсь парой слов с месье Жан-Полем, мне на лекцию пора".

— Все равно, месье Корнель, — запротестовал тот, — кофе свежий принесу, как же так?

Федор улыбнулся ему вслед. Помрачнев, он прошел к угловому столику. Некрасивый, смуглый мужчина, что-то писал, опустив голову к листу бумаги.

— Экстремум ищете, месье Марат? — ядовито поинтересовался Федор, отодвигая стул, усаживаясь.

Марат взглянул на него и хмыкнул: "Вам какое дело, месье Корнель, вы же не математик".

— Вы тоже, — спокойно ответил Федор. Выложив на стол оба журнала, чиркнув кресалом, он добавил: "Что, думали — "Журналь де Саван", двенадцатилетней давности, весь на растопку пошел? Нет, месье Жан-Поль, ошибались".

— Это развитие мыслей покойного месье ди Амальфи, — высокомерно ответил Марат, — вот и все. Такое происходит сплошь и рядом. Не понимаю, что вы ко мне прицепились, месье Корнель? Или вы завидуете, потому что сами такое написать не можете, таланта не хватает? — он вскинул темные глаза и увидел дуло пистолета.

За соседними столиками зашевелились. Федор тихо сказал: "Теперь ты меня послушай, мерзавец. Или ты мне сейчас признаешься — откуда к тебе попала эта статья, или я не поленюсь — поеду в Берлин, к Лагранжу. Он мой учитель, я попрошу его быть третейским судьей в деле о плагиате. И такое дело возбужу, обещаю тебе. Ди Амальфи был моим другом. Я не потерплю, чтобы всякая шваль приписывала себе его мысли. Ну! — требовательно добавил Федор.

Марат сжал зубы: "Мне этот текст дал отец Анри, из церкви Сен-Сюльпис. Он сказал, что это статья какого-то монаха, без имени его не напечатают…"

— И заплатил тебе, чтобы ты поставил свою подпись, — гневно закончил Федор. Он убрал пистолет и коротко вздохнул: "Увижу еще что-нибудь подобное — можешь даже не появляться у входа в Академию Наук, понял?"

Марат молчал.

— Атеист, — презрительно сказал Федор и поднялся. "Одной рукой пишешь памфлеты против церкви, а другой — получаешь от них золото. Такие люди, как ты, позорят науку".

Он принял из рук официанта фарфоровую чашку. Залпом, выпив кофе, Федор усмехнулся: "Я же говорил, я ненадолго".

Марат посмотрел вслед широким, мощным плечам. Он тихо выругался себе под нос: "Ничего, месье Корнель, придет и наше время".

Дорожки парка Тюильри были усеяны осенними листьями. Маленькая, белокурая девочка, что возилась с ними, грустно посмотрела в сторону аллеи и выпятила губки: "Хочу рошадку, как у Тедди".

— Через год, — успокоила ее Марта и помахала рукой сыну — тот уверенно сидел на рыжем пони. Она покрутила на плече шелковый зонтик и тихо поинтересовалась: "А что отец Анри?"

Федор развел руками: "Не мог же я у него напрямую спрашивать — откуда он взял этот текст? Слишком подозрительно. На обратном пути из Марокко загляну в Рим. Постараюсь узнать что-нибудь у папского библиотекаря".

Марта вздохнула. Покрутив на пальце синий алмаз, подобрав какую-то палочку, женщина написала на песке формулу. "Вариационное исчисление, — она почесала нос. "Очень хорошая статья, та, под которой Марат, — женщина криво усмехнулась, — свою подпись поставил. Хотела бы я позаниматься с Лагранжем, — добавила Марта. "Я, конечно, шифры новые сочиняю для нашего общего знакомого, но ведь, и поучиться дальше не мешало бы. Жаль, что женщин в университеты не берут".

— Возьмут, — уверил ее Федор. Он достал из-за отворота сюртука конверт.

— Держи, — мужчина посмотрел куда-то вдаль, — послезавтра отправляемся от Шато де ла Мюэтт, в Булонском лесу. В полдень, — добавил он.

Марта прочитала напечатанное на атласной бумаге приглашение и побледнела: "Теодор, не смей! Ты с ума сошел, это же опасно!"

— Ничего опасного, — он посадил себе на колени Элизабет: "Со своим бы ребенком повозиться. Да что это я — племянников двое, Майкл в Лондоне, Марты дети — не хватает тебе, что ли?"

— Ты рыжий, — хихикнула девочка, устраиваясь удобнее, отряхивая испачканные в песке руки. "И мама тоже".

— А как же, — добродушно согласился Федор и повторил: "Это совершенно не опасно, волноваться незачем. Мадемуазель Бенджаман тоже будет, я ей занес конверт по дороге".

— Месье Лавуазье, — кисло сказала Марта, гладя по голове дремлющую дочь, — почему-то не поднимается в небеса, Теодор.

— Он химик, — отмахнулся Федор, — мы ведь не газом наполняем шар, а всего лишь воздухом. Антуану там нечего делать, он помог нам в испытаниях, а сам — останется на земле. И вообще, — он потянулся, — вот увидите, скоро такие шары будут курсировать между Парижем и Лондоном, например. Капитанам в Кале и Дувре это вряд ли понравится, — хохотнул Федор. Поднявшись, он замер.

Федор схватил с мраморной скамейки палочку и что-то начертил на песке. "Птица, — подумал он. "Я же видел эти чертежи синьора да Винчи. Летательная машина должна быть с крыльями, как же иначе?"

— Птичка! — радостно сказала проснувшаяся Элизабет. Федор отогнал от чертежа голубя. Марта с интересом всмотрелась в линии и встала: "Иди, поработай, по глазам видно — придумал что-то. И в Марокко, — она подхватила дочь, — не лезь на рожон, пожалуйста. Твой брат там руку потерял, а ты уж — убереги свою голову, — Марта коротко улыбнулась.

За ними раздался стук копыт. Тедд, ловко спрыгнул на землю: "Мама, а мне выпишут паспорт? Я ведь американец".

— Тебе шесть лет, — рассмеялась Марта, — ты пока в моем паспорте указан, и Элизабет — тоже. Будет тебе восемнадцать — получишь собственный.

— Когда мне будет восемнадцать, — серьезно сказал Теодор, подняв лазоревые глаза, — Дэниел отвезет меня в Виргинию. Мы с ним освободим всех рабов, да, мама?

— Конечно, — Марта улыбнулась и велела: "Пойди, отведи Белку на конюшню, мы тебя будем ждать у входа".

— Я, кстати, саблю с собой беру в Марокко, — небрежно сказал Федор, когда они уже подходили к кованой решетке парка.

— Это еще зачем? — Марта свернула зонтик и стянула его шелковым шнурком. "Хотя ты же говорил — эта девушка, Изабелла, видела ее, еще, когда твой брат моряком был. Может, и узнает, вдруг вы с ней встретитесь".

— Встретимся, — мрачно повторил Федор, беря за ладошку маленького Теодора. "Там же еще хуже, чем в Иерусалиме, там женщин и не увидишь вовсе. Этой Изабелле следующим годом двадцать семь будет. Она, наверное, если не умерла — в гареме у кого-нибудь, и пятеро детей у нее. Где мне ее там искать? Но все равно — надо, — он вскинул голову и весело сказал: "Пойдем, провожу вас до этого отеля Йорк. Там ведь и мирное соглашение подписывали?"

Марта усмехнулась: "Подписали, только все еще обсуждают дополнительные статьи. Но сегодня там англичан не будет, раз Франклин нам паспорта выдает".

Тедди поскакал на одной ноге. Когда они уже перешли Новый Мост, и свернули на рю Жакоб, сын спросил: "А что значит — поверенный в делах? Это Дэниел теперь так называется, он мне говорил, — объяснил мальчик.

— Это значит, что твой старший брат будет замещать мистера Франклина, или других опытных дипломатов, когда они в отъезде, — Марта погладила каштановую голову: "Беги, Дэниел нас встречает".

Мужчины пожали друг другу руки. Федор смешливо спросил: "Может, и мне паспорт выпишете, раз сегодня день такой? Французский у меня уже есть…"

— Переедешь в Америку, — Дэниел развел руками, — будем только рады.

Над портиком отеля Йорк развевался флаг. Дэниел вспомнил яркое солнце оттепели, ветер с моря, и то, как они с Мирьям вешали флажок в его каморке. "Хаима нет уже, — вздохнул он, — Меир, как и хотел, финансами занимается, а Мирьям…, ну что ж, пусть она будет счастлива со своим британцем. Уже и ребенок у них родился, и детей Кинтейла они приютили".

В большом зале были рядами расставлены золоченые стулья. "Много нас тут, — поняла Марта. Она пробралась к Тео и Жанне: "Робер и Франсуа, я видела, по улице прогуливаются, на всякий случай".

— Так красиво, — восторженно сказала Жанна, оглядывая убранный знаменами зал. "Не то, что у нас — получаешь паспорт в пыльной каморке, где пахнет чернилами".

Франклин взошел на трибуну, и, улыбнувшись, оправил тесный воротник сюртука: "Правительство Соединенных Штатов Америки, и я, как представитель нашей страны во Франции, сегодня выдаем паспорта нашим соотечественникам в Париже. Вот, — посол показал лист бумаги, — новая печать нашего государства, утвержденная Конгрессом осенью прошлого года. Поздравляю вас, и, — он пошарил по трибуне, ища очки, — подходите, пожалуйста, согласно списку".

Франклин внезапно рассмеялся и поднял глаза:

— Так получилось, что первый паспорт мы выдаем мисс Тео Бенджамин — гордости французского театра, которая, господа, на самом деле — родилась в Виргинии! — посол подмигнул Тео. Та, поднявшись, услышала аплодисменты:

— Неужели это я? Я, деревенская девчонка, бывшая рабыня…, Господи, до сих пор не верю. Как мне их всех благодарить, — Марту, Мирьям, Дэниела, Меира?

Она почувствовала, как Жанна нежно пожимает ей руку. Высоко подняв голову, женщина пошла к трибуне.

Уже взяв свой паспорт, Тео повернулась к залу: "На следующей неделе мы с миссис Мартой Холланд устраиваем в ее салоне обед в честь Дня Благодарения, господа. Будет индейка и тыквенный пирог. После обеда мы приглашаем вас на концерт, весь сбор от которого пойдет в пользу вдов и сирот солдат Континентальной Армии!"

В зале отчаянно захлопали. Жанна, наклонившись, удивленно спросила: "А почему она тебя не назвала герцогиней?"

— В Америке нет титулов — тонкие, красивые губы улыбнулись. Марта, дождавшись своей очереди — поднялась.

— Покажи! — потребовал Теодор, когда она вернулась на место. "Миссис Марта Холланд, двадцати трех лет, волосы рыжие, глаза зеленые, рост — пять футов один дюйм, — прочел он. "Родилась 15 марта 1760 года, Квебек. Проживает: Париж, рю Мобийон, 5, второй этаж. Дети — Теодор Бенджамин-Вулф, шести лет, и Элизабет Холланд, двух лет. Замужем".

Теодор погладил красивую печать с орлом и по складам прошептал: "E pluribus unum".

— Из многих — получается одно, — вспомнил мальчик.

— Это из Цицерона, мне папа говорил. Как интересно, — он вернул матери паспорт и привалился к ее боку, — брат у меня дипломат, сестра — актриса. Был еще брат, но он умер, на кладбище Мадлен его могила, и еще одна сестра, — Теодор посмотрел на белокурый затылок спящей Элизабет, — хотя она еще маленькая. А я кем буду? Юристом, — твердо сказал себе он. "Мне же Констанца рассказывала, как Дэниел освободил человека из рабства. Это правильно, я тоже так хочу".

— О чем задумался, сладкий? — мать поцеловала его в лоб.

— Буду адвокатом, — твердо сказал Теодор. Глядя на американский флаг, мальчик добавил про себя: "Там, в моей стране".

Двор резиденции Марии-Антуанетты в Булонском лесу был запружен придворными.

— Боже, какая смелость, — томно сказала какая-то дама, глядя на плетеную корзину воздушного шара. Он колыхался на легком ветру — огромный, яркого, синего цвета, расписанный золотыми цветами лилии и солнцами с лицом короля Людовика. Она наклонилась к подруге и тихо заметила: "Мадам Габриэль желчью исходит, конечно. Месье Корнель смотрит только на одну женщину".

— Интересно, что ее светлость герцогиня Экзетер его не ревнует, — отозвалась ее подруга. "Они ведь были…"

— Очень близки, — усмехнулась женщина. Заправив за ухо выбившийся из прически локон, она подошла к мужчине, что осматривал веревки шара: "Маркиз де Арланд, я преклоняюсь перед, вашим бесстрашием. Вот, — она порылась в бархатном мешочке на запястье и решительно протянула ему визитную карточку, — я и все мои подруги с нетерпением ждем вашего рассказа о полете".

Арланд только усмехнулся. Махнув рукой Федору, он крикнул: "Все в порядке!"

Мужчины зашли в плетеную корзину. Марта, незаметно перекрестив рыжую голову, вздохнула: "Только бы все обошлось".

— Маркиз де Арланд завтра проснется в моей постели, — уверенно шепнула женщина, вернувшись на свое место. "Если они выживут. А мадам Марта — сама бросила месье Корнеля. Он все-таки не герцог". Женщина улыбнулась и добавила: "Хотя вот он стоит, рядом с его величеством, этот герцог Экзетер. И посмотреть ведь не на что".

Марта сжала руку Тео и услышала крик: "Рубите канаты!"

Шар оторвался от земли и поплыл вверх.

— Вот сейчас, — смешливо велел себе Федор. Он перегнулся через борт корзины и позвал: "Мадемуазель Бенджаман!"

Тео подняла голову и ахнула — прямо в руки ей летела белая роза.

— Я, — Мария-Антуанетта сглотнула, — кажется, сейчас расплачусь. Боже, он даже там, — королева указала в синее, безоблачное небо, — думает о вас.

Тео ласково коснулась свежих, пышных лепестков и посмотрела вверх — шар медленно удалялся к Парижу.

— Так вот это как, — Федор вдыхал свежий, холодный ветер, рассматривая серые изгибы реки, черепичные крыши, золото деревьев парка Тюильри под ними. "Господи, и вправду — велики дела твои, спасибо тебе".

Он, на мгновение, закрыл глаза: "Я еще прихватил бутылку моэта, господа. Разопьем, когда опустимся на землю. А теперь, — он раскинул руки, — только вперед!"

 

Интерлюдия

Иерусалим, весна 1784 года

Гранатовое дерево было осыпано легкими, белыми цветами, дул теплый ветер. На зеленой траве сидела белокурая девочка, в простом, холщовом платьице.

Она возилась с деревянными игрушками — овцами, телятами, цыплятами. "Вот, — важно сказала маленькая Рахиль, выстроив их рядом. "Сейчас пойдем на пастбище!". Рыжая, короткошерстная собака, что нежилась на солнце, приоткрыла один глаз и лениво помахала хвостом.

Стукнула дверь. Маленькая, изящная женщина в темном платье и таком же платке высунулась в сад: "Как вы, мои хорошие?"

Ханеле, что сидела на резной, деревянной скамейке, подняла голову от книги: "Все в порядке, тетя Дина. Дядя Аарон не рассердится, что я его Талмуд взяла? Рахели играет, — она посмотрела на девочку. Та, блеснув голубыми, материнскими глазами, согласилась: "Играю!"

— Не рассердится, — успокоила ее Дина. Она, как всегда подумала: "Ханеле красавицей вырастет. Девять лет, высокая девочка, и волосы эти — как вороново крыло, густые, уже ниже пояса".

— Сейчас булочки испеку, — улыбнулась Дина, — надо муку всю использовать. Я на следующей неделе уже и убираться начну, перед Песахом.

— Папа приедет! — звонко сказала Рахели. "Из Цфата, к празднику. Да, мама?".

— Да, моя хорошая, — Дина присела рядом и, поцеловала дочь: "Скорей бы. На Хануку туда отправился, с наставником своим заниматься, Пурим мы без него отпраздновали…, - она подавила вздох: "Ничего. Зато, когда Аарон вернется, он уже настоящим писцом станет, будет свитки Торы писать. Надо просто потерпеть, и все".

— Мы тоже будем убираться, — мрачно сказала Ханеле, не отрываясь от большого листа. Она вспомнила ведра с горячей водой, свои покрасневшие, грязные руки и поджатые губы мачехи: "Если бы ты меньше витала в облаках, Хана, ты бы чище мыла пол. При сватовстве семья жениха должна увидеть, что ты хорошая хозяйка".

— Моше почему-то ничего не делает, — ядовито сказала девочка и тут же пожалела об этом. Мачеха вздернула красивую бровь и отчеканила: "Моше учится, вместе с отцом. Хозяйство — не мужское занятие. Ты обязана будешь после свадьбы вести дом, и зарабатывать деньги, чтобы твой муж мог учиться. А ты до сих пор шьешь так, — Лея вздохнула, — что все переделывать приходится. Принеси воды, — велела мачеха. Пройдя к Ханеле, женщина бесцеремонно вынула у нее из рук книгу.

— Псалмы, — невинно проговорила Ханеле, подняв дымно-серые, большие глаза. "Я за больных читаю, мама Лея".

— Хорошо, — Лея вышла. Ханеле, оглянувшись, соскочив на пол, прошлась по половицам, наступив на одну из них, как следует покачавшись.

— Ничего не заметно, — удовлетворенно сказала она. Там был тайник — девочка сама его сделала. Ханеле положила туда ключ от кабинета отца — еще давно, убираясь в подвале, она нашла старую шкатулку. В ней, среди всякого хлама, лежала связка потускневших ключей.

Отец делал вид, что ничего не знает — просто, уходя, не запирал книжные шкафы. Ханеле садилась с ногами на стул — на нем сидел еще дедушка Исаак, и с головой уходила в книги. Каждый день, когда она приносила обед отцу в ешиву, он закрывал дверь и занимался с ней — час, не больше, но для Ханеле это было лучшее время дня. Они сидели друг напротив друга, как будто она и вправду — была учеником. Отец, слушая ее чтение, отвечая на ее вопросы, — иногда вздыхал. Его серые глаза ласково смотрели на дочь и Ханеле один раз спросила: "Что, папа?"

— Ты похожа на свою мать, — просто ответил он. Ханеле положила руку на золотой медальон, — она наотрез отказывалась его снимать. Один раз, вечером, она услышала из-за стенки гневный голос мачехи: "Ты просто не хочешь настоять на своем, Авраам! Если бы ты велел ей убрать этот медальон в шкатулку, она сразу бы это сделала. Меня она просто ни в грош не ставит, как ты сам знаешь".

Отец сказал что-то мягкое, успокаивающее, — Ханеле не расслышала, что. После этого, утром, когда она варила отцу кофе, он спустился вниз, и, поцеловал ее в затылок: "Носи на здоровье, милая". Мачеха весь тот день особенно к ней придиралась.

Уже сидя в крохотной, чистенькой кухоньке Горовицей, вдыхая запах свежей выпечки, Ханеле подумала: "Еще бы братика, или сестричку. Моше хороший, мы с ним дружим, но ведь он теперь в ешиве целый день. Только на Шабат и можно поиграть. Мама Лея к гробнице праматери Рахили ездила, молилась там, чтобы дети у них с папой родились. Мне тоже надо к Стене сходить, попросить за них".

Она разломила булочку и услышала шаги Дины.

— Спит уже Рахели, — улыбнулась та, присаживаясь за стол. "Очень вкусно, — похвалила Ханеле и робко попросила: "Можно, тетя Дина, одну булочку для Моше взять, он за мной придет сейчас?"

— Конечно, — Дина улыбнулась и поднялась: "Вот и он, в дверь стучат".

Моше стоял на пороге — он тоже был высокий, крепкий, с рыжими, сколотыми под черной, бархатной кипой, пейсами. "Тетя Дина, — умоляюще попросил он, — можно мне собачку погладить? Я быстро. Ханеле, — он рассмеялся, — там папа стоит, ждет".

— Беги, — Дина распахнула дверь в сад. Моше, оглянувшись, прошмыгнул через кухню. Сестра услышала его довольный голос: "Что, соскучился? Это я пришел. А кто у нас хвостом так виляет?"

Дина уложила булочки в холщовую салфетку. Дети, помахав ей на прощанье, пошли к мужчине, что стоял на углу улицы.

— Не смотри, — велел себе Степан. "Это грех, нельзя, она чужая жена. Не смей".

Он ничего не мог с собой сделать, — уже взяв Моше и Ханеле за руки, он обернулся. Степан увидел ее большие, голубые глаза и белую, цвета сливок кожу под ухом, в котором покачивалась бирюзовая сережка. Он еще успел заметить золотой блеск у нее на виске — из-под платка было видно совсем немного волос. Потом госпожа Горовиц закрыла дверь, и он повел детей домой.

Дина поднялась наверх. Заглянув в детскую, — дочь спокойно спала, — она присела за круглый стол в гостиной, покрытый белоснежной, льняной скатертью.

Она потянула к себе шкатулку красного дерева. Улыбнувшись, Дина достала перевязанные шелковой лентой письма.

— Милая моя сестричка Дина! — начала читать женщина. "Вместе с этим письмом рав Азулай везет тебе письма от ваших кузенов в Америке, и от Марты, я тебе о ней рассказывала. Ее письмо я перевела, так что читай. У нас все хорошо, практика Иосифа процветает, наш Давид растет, и радует папу и маму. Он хочет стать врачом, как отец. Я преподаю девочкам, на дому. Приезжайте к нам, пожалуйста. Мы будем очень рады увидеть маленькую Рахиль. Посылаем вам свое благословение, и, конечно, рав Азулай доставит пожертвования от нашей общины. Целую тебя, и запомни — когда вы приедете, я вас обязательно покатаю на своем боте. Марта вышла замуж за моего отца, чему мы все очень рады. У нее тоже есть доченька, моя младшая сестра, назвали ее Элизабет. С любовью, Джо.

Дина взяла другой листок, и приложила его к щеке. "Очень хорошая бумага, — полюбовалась она. "А как пишет — ни единой ошибки в святом языке, и почерк какой!"

— Дорогая кузина Дина! — начиналось письмо. "Мы очень рады, что, наконец-то, получили весточку от вас и Аарона. Меня зовут Эстер Горовиц, я сестра Иосифа Мендеса де Кардозо, вы его знаете. Мой муж, Меир Горовиц, — троюродный брат вашего мужа. Мы были бы счастливы, если бы приехали к нам погостить. У нас два мальчика — Хаим и Натан, и у моей золовки Мирьям — две приемные дочки и сын, Элияху, так что вашей дочке будет с кем поиграть. Вскоре мы переезжаем в Нью-Йорк, покупаем там дом. У нас еще есть дома в Филадельфии и Бостоне, — места для всех хватит. На лето мы сможем съездить к Мирьям и ее мужу, они живут в очень красивом месте, на берегу озера Эри, детям там понравится. Милая кузина, мы собрали кое-какие деньги для вашей общины, в Амстердаме их заберет ваш посланник. Ждем вас с нетерпением, семья Горовиц.

— Кое-какие деньги — восторженно пробормотала Дина. "Рав Азулай сказал, что никогда в жизни такого богатого пожертвования не видел".

Она взяла третье письмо — от бумаги пахло жасмином. Дина, вглядевшись в незнакомые буквы, вздохнула: "Английский. Если мы в Америку поедем, надо будет выучить. Кузина Эстер знает ладино, она написала, и муж ее — тоже, но все равно — на улице-то надо говорить".

Дина нашла приписку с переводом и улыбнулась: "Милая кузина Дина, меня зовут Марта Холланд, урожденная де Лу. Джо, вам должно быть, обо мне рассказывала. Посылаю вам копию родословного древа нашей семьи, ваша дочка там уже есть. Не забывайте мне писать, пожалуйста, с известиями от вас и от семьи Судаковых. С искренним уважением, Марта".

Дина закрыла шкатулку и посмотрела на родословное древо, что висело в раме орехового дерева на стене. "Как много, — зачарованно вздохнула она, — а вот и брат рава Судакова, что сюда приезжал. Теодор. Вот кузен Меир…, - она водила пальцем по бумаге и вдруг услышала сзади звонкий голос: "А где тут я, мама?"

Женщина рассмеялась и подхватила дочь на руки. "Вот, посмотри". Рахели внимательно разглядывала рисунок. Дина горько подумала: "Евы сын — так и пропал, бедный. Аарон мне сказал — крестили его, а потом священники мальчика забрали. Он же и не знает о том, что он еврей, несчастное дитя. Аарон — хоть и жил далеко, но мать ему все рассказала, и языку святому научила. А этот…, - Дина вздохнула. Дочь потребовала: "Покажи, кто, где живет, мама!"

— Только никому не рассказывай, — как всегда, предупредила Дина. Муж купил атлас у какого-то араба-старьевщика. Том держали в запертом ящике комода — не след кому-то было видеть, что в доме, есть светская книга.

— Вот Амстердам, там тетя Сара живет, — показывала Дина. "Вот Париж, вот Польша — я оттуда родом. А папа из Южной Америки. А вот здесь, в Северной Америке — тетя Эстер, дядя Меир и тетя Мирьям. Видишь, город — называется Нью-Йорк, они там будут жить".

— Нью-Йорк, — вздохнула Рахели. "Так красиво…., Поедем туда, мама?"

— Когда-нибудь, — уверенно ответила Дина, — обязательно. Пойдем, сходим к Стене, а потом — она пощекотала дочку — вернемся домой и я тебе почитаю из Торы.

— Про Яакова и Рахиль, — попросила девочка.

— Пожалуйста, — она вскинула голубые глаза и Дина рассмеялась: "Хорошо".

Уже когда они выходили из дома, женщина замедлила шаг. Она обернулась и успела увидеть мужчину, что спускался прочь, по каменным ступеням улицы. Золотисто-рыжие волосы были прикрыты черной кипой.

— Что это рав Судаков тут делал? — пожала плечами Дина. "Да еще и на восток пошел, к рынку арабскому. Странно, — она взяла Рахели за теплую ладошку, и девочка сказала: "Так хочу, чтобы папа быстрей приехал!"

— Я тоже, — отозвалась Дина и улыбнулась, почувствовав, как покраснели ее щеки.

Степан обернулся на арабскую деревню — солнце уже заходило. Серый, массивный дом был освещен багрово-красным цветом.

— Словно кровь, — подумал он и вспомнил усталый голос монаха: "У этой женщины родился ребенок, мальчик. Что с ним стало потом — я не знаю. Тот врач из вашей общины, что сюда ходил, господин Мендес де Кардозо, забрал младенца, сказал, что найдет ему кормилицу".

Францисканец развел руками, провожая его к двери. Степан, уже выходя, замер: "Это ведь мог быть мой сын, — сказал он себе.

— Господи, где же его искать теперь? Аарон должен знать, они с Иосифом дружили. Поговорю с ним, когда он из Цфата вернется. Только в синагоге, нельзя к ним домой ходить, там она, — Степан представил себе голубые, в темных ресницах глаза, сияние нежной кожи. Он, тяжело дыша, пробормотал:

— Я помню, у нее белокурые волосы. Нет, нет, — он помотал головой, — нельзя, оставь, сказано же: "Когда придешь ты в страну, которую Бог, Всесильный твой, дает тебе, не учись совершать мерзости, какие совершали народы те". А что такое мерзости, учит нас Рамбам — идолопоклонничество, убийство и прелюбодеяние".

— Прелюбодеяние, — повторил он, сжав зубы, пробираясь через уже разъезжающийся рынок. Звонили колокола церквей, птицы срывались с крыш домов, кружась в весеннем, прозрачном небе, где уже всходили первые, еще неяркие звезды.

— Иди в ешиву, — приказал себе Степан, — а потом домой. Оставь ее, это грех, страшный грех. Завтра пятница, вернись пораньше, помоги жене, побудь с детьми. Не думай о ней.

Он взглянул в сторону улицы, что вела к дому Горовицей. Вытирая пот со лба, Степан свернул в противоположную сторону.

Когда он пришел домой, жена сидела в гостиной, склонившись над шитьем. Степан увидел заколку на ее платке, и, раздеваясь, вздохнул: "Теперь еще две недели ждать". Он присел напротив и улыбнулся:

— Я тебе помогу перед Шабатом, милая. Возьму детей, схожу, погуляю с ними, пока ты готовишься. И с уборкой перед праздником — не делай все одна с Ханеле, пожалуйста. Мы же тут с Моше.

— Вам учиться надо, — запротестовала Лея. Она вколола иголку в ткань и подняла темные, красивые глаза.

— Авраам, — сказала она робко, — можно тебя попросить? Когда у кого-нибудь будет брит, — Лея покраснела, — надо под кресло, где обрезание делают, поставить бокал с водой. Потом я его выпью, и….

— Не надо ему все рассказывать, — холодно подумала женщина. "Раввины такое запрещают, я слышала. С моэлем я договорюсь, заплачу ему, он принесет мне все, что надо. Все говорят, что это помогает. Ну и вода — не помешает".

Степан ласково отозвался:

— Конечно, милая. Только ведь я тебе говорил — давай ты с врачом посоветуешься, пусть он тебя осмотрит. При мне, как и положено.

— Нет еврейских врачей, — покачала головой жена, — а к магометанину ходить нельзя.

— Отчего же нельзя? — Степан посмотрел на ее красивые, длинные пальцы и заставил себя не прикасаться к ним. "Сказано ведь, Лея: "Выбери жизнь". Значит, надо заботиться о своем здоровье. У нас будут дети, обязательно, — он увидел, как глаза жены наполнились слезами. Лея, всхлипнув, пробормотала: "Я сейчас".

Она умылась в кухне: "Шесть лет, как Моше родился. И ничего после этого. Господи, дай ты мне детей, или я умру".

Лея вернулась в гостиную. Дождавшись, пока муж закончит, есть, убирая со стола, она сказала:

— Прости. Надо читать Псалмы, и помогать беднякам — тогда все будет хорошо, Авраам. И после Песаха, пока будет траур, до Шавуота, надо воздерживаться, ну…

— Лея, — он вздохнул, — для того, чтобы родились дети, воздерживаться не надо — как раз наоборот. Так что этого не будет, — отрезал Степан. Он добавил: "Спасибо за обед. Я позанимаюсь".

В спальне было темно, он лежал, закинув руки за голову, видя перед собой белокурые, падающие на узкую спину волосы. "У нее короткие волосы, — подумал Степан, закрыв глаза. "И шея — стройная, я же видел немного. И грудь…, - он раздул ноздри, и представил себе ее шепот: "Еще, пожалуйста, еще, я так хочу…."

Он повернулся. Уткнувшись лицом в подушку, он долго лежал, ожидая, пока пройдет боль, наполнившая, казалось, все тело.

Дина, напевая, сняла с очага котелок с кофе, и оглянулась — Рахели еще спала, дверь в сад была открыта. Ратонеро, лежа на траве, устроив нос на лапах, следил за голубями, прыгавшими по траве.

Дина не удержалась, и, рассмеявшись, потянулась: "Хорошо-то как!". Она налила себе кофе. Присев к столу, отодвинув раскроенное для заказчицы платье, женщина еще раз прочла записку от мужа.

— Милая моя Динале, на следующей неделе уже еду домой. Даже не могу сказать — как я по тебе соскучился, девочка моя, но теперь я всегда буду с вами. Конечно, привезу вам подарки. Рахели скажи, что папа, как вернется, будет ее баловать так, как раньше и не баловал, — Дина счастливо улыбнулась. Она посмотрела на изящный, тонкий рисунок внизу листа — город на холме, поднимающемся в небо, с узкими улицами, с черепичными крышами домов.

— Цфат, — подумала она и вздрогнула — в дверь постучали.

— Кто бы это, так рано? — пробормотала Дина. Быстро поправив платок, она ахнула: "Я же в светлом платье! Ладно, нет времени переодеваться".

Она распахнула дверь. Степан едва не зажмурился — она была в лазоревом, в цвет глаз, платье и таком же, вышитом серебром платке. Нежные мочки ушей, со скромными, маленькими серьгами, чуть заалели. Женщина, не смотря на него, сказала: "Доброе утро, рав Судаков. Что случилось, с детьми надо посидеть?".

— Позвольте войти, госпожа Горовиц, — уверенно ответил он и шагнул в дом, оставив дверь приоткрытой.

Рахели проснулась. Присев в своей кроватке, девочка потянулась за медной мисочкой и кувшином. Вымыв ручки, она зевнула и посмотрела на голубое, яркое небо в окне.

— Шабат сегодня, — радостно подумала девочка. "Мама даст мне свечу зажечь". Она поднялась и пробежала босыми ножками до маленького столика, что ей сделал папа. Рахели взяла молитвенник в красивой, шелковой обложке. Открыв его, девочка вздохнула — буквы никак не хотели складываться в слова. Она поводила пальчиком по строчкам и ахнула.

— Мама! — услышала Дина голосок сверху. "Мамочка!"

Дина отступила к лестнице и повторила: "Да что случилось, рав Судаков?"

— Он и на себя не похож, — подумала женщина. "Он обычно спокойный, глаза отводит от женщин, когда с ним на улице встречаешься, а сейчас как дышит тяжело, будто бежал".

Рахели спустилась вниз, с раскрытым молитвенником в руках: "Это же папа Ханеле и Моше, я его знаю".

— Я умею читать, — девочка встряхнула белокурой головой и нараспев прочла: "Шма". "Я все буквы в ней узнала, — гордо добавила Рахели и недоуменно посмотрела на взрослых.

— Уходи, — велел себе Степан. "Иосиф хотел согрешить с женой Потифара, но увидел лицо своего отца. Господь над тобой сжалился, не испытывай его терпение, уходи".

— Молодец, — смущенно проговорила Дина и откашлялась: "Рав Судаков, вы что-то хотели?"

— А, да, — он будто очнулся. "Ваш муж, госпожа Горовиц — скоро вернется? Мне с ним надо встретиться".

— На той неделе, перед праздником, — вежливо ответила Дина, взяв за руку дочь. "Дверь на улицу открыта, — увидела она, — так можно. И Рахели здесь, хотя ей нет еще трех, конечно. Ничего страшного. Да и рав Судаков такой благочестивый человек, он с женщинами вообще редко разговаривает".

— Спасибо, — он почему-то покраснел. "Счастливой субботы, госпожа Горовиц".

— И вам тоже, — отозвалась Дина, и проводила взглядом его широкие плечи: "Они же с Аароном в синагоге увидятся, и в ешиве. Зачем рав Судаков сюда явился?". Она хмыкнула и весело сказала дочери: "Умываться и за стол! Потом сходим, приведем в порядок ту комнату, что папа снял для работы".

— Папа будет писать Тору, — заворожено проговорила девочка. "И мезузы. Мамочка, — она полистала страницы молитвенника, — ты еще послушаешь, как я читаю? Я только "Шма" могу…, - Рахели погрустнела. Дина, присев, прижав ее к себе, шепнула: "Ты наша умница".

Женщина взяла дочь на руки, и выглянула на узкую, каменную улицу — она была пуста, рав Судаков ушел.

Дина прикоснулась кончиками пальцев к мезузе и захлопнула дверь.

Степан завернул за угол какого-то дома. Прислонившись к стене, она закрыл лицо руками. "А я ведь шел, чтобы…, - он почувствовал, что краснеет и тяжело вздохнул: "Надо тщательней исполнять заповеди. Все дурные мысли, все грешные устремления — именно от этого. Сказано же: "Возводите ограду вокруг Торы". Нельзя смотреть на женщин, нельзя говорить с ними. И с Ханеле я занимаюсь…"

Он вспомнил большие, дымно-серые глаза дочки, то, как она сидела над томом Талмуда, подвернув под себя ногу, подперев щеку рукой, грызя карандаш. Степан помотал головой: "Нет, нет, я не могу ей отказать, не могу ее разочаровывать. Ничего страшного не случится, лет через шесть ее уже и сватать начнут, Ханеле забудет о книгах". Он быстро пошел к Стене.

В маленьком проходе было людно. Он, оказавшись на мужской половине, взяв молитвенник, стал шептать Псалмы. "Даже на Лею нельзя смотреть, пока она не очистится, — напомнил себе Степан. "Поэтому нас Господь наказывает, поэтому не рождаются дети — из-за моих грехов. Это я, я во всем виноват. Сказано же — с женой надо быть скромным, тогда родятся сыновья. Надо окунаться в микву, каждый день, надо поститься…, - он почувствовал слезы у себя на глазах. Мужчина разрыдался, опустив голову, все еще повторяя: "И не будете блуждать, следуя за сердцем вашим, и очами вашими, как блуждаете вы ныне".

Уже выходя на улицу, он услышал звонкий голос: "Папа!". Ханеле взяла его за руку: "Я молилась за тебя и маму Лею. Не плачь, папа, — она посмотрела на отца, и напомнила себе: "Только хорошее, только хорошее".

Она слышала крики чаек над морем, звук выстрела, чьи-то отчаянные, горькие рыдания, а потом все затянула серая, непроницаемая мгла. Ханеле подумала: "Нельзя про это говорить, папа расстроится. Моше будет счастлив, а остальное…, - она тихонько вздохнула и повторила: "Нельзя".

— Забудь о том ребенке, — велел себе Степан. "Его нет, и никогда не было. Не ходи к ней на могилу, она тебе никто. От этого тоже — дурные помыслы появляются. Нельзя думать о других женщинах, нельзя их вспоминать. Я раскаюсь, Господь меня простит, и у нас будут дети. Аарон вернется — попрошу его проверить мезузы в доме, вдруг там буква стерлась, за это тоже Господь может наказывать".

— Папа? — робко проговорила Ханеле. Степан заставил себя улыбнуться: "Пойдем, проводишь меня до ешивы".

Рахели сидела в плетеной корзине, с восхищением рассматривая серебряные, с бирюзой бусы. Она приложила их к своей шейке и улыбнулась: "Красиво!"

— Это маме, — смешливо сказал Аарон. Отпив чаю, он откинулся на спинку кресла: "Никогда, никогда больше от них не уеду, я так скучал".

— А где мама? — Рахели оглянулась и зевнула. "А то я спать хочу".

— Пошла по делам, — улыбнулся мужчина, глядя на закат в окне. "Давай, я тебя уложу, доченька".

Рахели сгребла в кучку деревянные игрушки. Отец, наклонившись, подхватил ее на руки. "Я "Шма" читаю, — проговорила девочка. Она сладко зевнула. "Утром…, прочитаю тебе".

Дина осторожно приоткрыла дверь дома. Сняв с влажных волос темный платок, она услышала сверху голос мужа. Аарон пел — тихо, ласково:

— Durme, durme mi alma donzella,

Durme, durme sin ansia y dolor.

Дина оставила на сундуке шаль, и, как была — с непокрытой головой, — прошла в гостиную. Она убирала со стола, когда Аарон, обняв ее сзади, шепнул: "Оставь. Завтра, все завтра. Рахели уже заснула, крепко. Я так люблю тебя, так люблю…"

Она повернулась и ахнула — муж поднял ее на руки.

— Похудела, — озабоченно сказал Аарон.

— Ничего, я вернулся, теперь ты у меня как следует, будешь завтракать, — он почувствовал совсем рядом ее нежные губы. Вдыхая запах свежести, Аарон понес ее наверх.

Над городом вставала тонкая, молодая луна, внизу шелестело гранатовое дерево. Дина, томно, едва касаясь, целуя мужа, прошептала: "Так хорошо, милый…".

Аарон положил ее голову к себе на плечо и рассмеялся: "Я не собираюсь останавливаться, сейчас полюбуюсь тобой — и начну все сначала". Он медленно провел рукой по сияющей в лунном свете, белой коже. Дина приподнялась на локте: "Надо будет и вправду — до Нового Света добраться, все-таки это твои самые близкие родственники".

— Доберемся, — уверил ее муж. "Денег скопим и поедем. И в Амстердам, и в Новый Свет. Девочкам там понравится".

— Девочкам? — удивленно спросила Дина и тут же рассмеялась — муж что-то сказал ей на ухо.

— Может, мальчик получится, — она обняла его, прижимая к себе, гладя темноволосую голову.

— Нет, — Аарон тоже улыбнулся, — я хочу много дочек, мое счастье. Хочу вас всех баловать.

А потом они уже ничего не говорили. Только Ратонеро, что лежал в саду, подергал ушами. Услышав знакомые звуки, успокоившись, пес подумал: "Хозяин вернулся. Хорошо-то как!" Ратонеро заснул, и снилась ему синяя гладь воды, высокие, уходящие в небо, деревья и дети, что наперегонки бежали к берегу.