Карандаш бойко бегал по листам красивого, переплетенного в телячью кожу, блокнота. Молодой человек, — высокий, тонкий, в отлично сшитом, синем сюртуке с жемчужными пуговицами, — прервался. Покусав кончик карандаша, покачав ногой в замшевой, с бронзовыми пряжками, туфле, он поднял темные, большие глаза.

— Мистер Пристли, — улыбнулся юноша, — последний вопрос. Вы, как известно, выделили так называемый "бесфлогистонный воздух", который в последнее время стали называть кислородом…

Джозеф Пристли довольно улыбнулся и кивнул. В библиотеке Королевского Общества было тихо. В открытое окно веяло цветущим жасмином. На блестящем паркете лежали солнечные лучи.

— Так вот, — юноша пригладил густые, рыжие, коротко, по новой моде, стриженые волосы, — как известно, месье Лавуазье, ведущий химик наших дней…

— Я бы поспорил, мистер Констан, — прервал его Пристли, — есть много выдающихся ученых…

— Не сомневаюсь, — юноша обаятельно улыбнулся, показав мелкие, белые зубы, — так вот, месье Лавуазье отрицает существование флогистона. Вы же, мистер Пристли, как я слышал — приняли в этом споре позицию тех, кто считают флогистон новым элементом…

— Просто пока мы его не нашли, — вздохнул Пристли, — но, я уверен, Бехер и Шталь были правы. При горении веществ действительно выделяется некая "огненная субстанция". Мы еще увидим ее, мистер Констан.

— Буду ждать, — вежливо сказал юноша. Захлопнув блокнот, он поднялся: "Я вам пришлю интервью, мистер Пристли, чтобы вы его просмотрели, дня через два. Большое спасибо, что согласились со мной встретиться, — Пристли пожал нежную, с чуть заметными мозолями на пальцах, ладонь. Он скосил глаза на визитную карточку, атласной бумаги. "Мистер Констан, научный корреспондент, The Times.

Он проводил взглядом стройную спину: "Совсем молодой еще. Но в химии отлично разбирается и в физике тоже. Хорошо, что газеты стали интересоваться учеными трудами, — Пристли вздохнул и, потянулся за пером: "Может быть, Лавуазье и прав. Может быть, при горении как раз расходуется кислород, из воздуха. Этот элемент, который и я описывал, и Резерфорд — он ведь тоже присутствует в воздухе, что же с ним случается?"

Пристли начал быстро писать, а потом вздохнул: "Нет, в лабораторию, в лабораторию, так просто ты с этим не разберешься".

Он повел носом — к запаху пыли примешивался горький, волнующий аромат. "Цитрон, — понял Пристли. "Этот месье Констан им душится, не иначе".

Официант опустил на стол серебряный кофейник и тяжелую бутылку мальвернской воды. Юноша, не поднимая головы от своих записей, затянулся тонкой сигаркой, что дымилась в фарфоровой пепельнице. Он махнул рукой: "Поставьте мне в счет".

Когда дверь кабинки закрылась, Констанца отпила кофе. Усмехнувшись, посмотрев на расшифрованное интервью, девушка написала сверху: "Пристли: Лавуазье ошибается". "Нет, — пробормотала она. Победно улыбнувшись, перечеркнув заголовок, Констанца исправила его: "Флогистон существует, говорит ведущий химик Англии".

— Название я ему не покажу, — Констанца потушила окурок. Откинувшись на бархатную спинку скамьи, она блаженно закрыла глаза. Девушка порылась в своем кожаном портфельчике, и развернула письмо: "Дорогая мисс ди Амальфи! Конечно, я вас помню. Я очень рад, что вы переезжаете жить в Париж. Сочту за честь давать вам уроки химии. Мы можем начать в сентябре. С искренним уважением, Антуан Лавуазье".

Она вспомнила его лазоревые, веселые глаза и ласковый голос: "Я читал ваше описание научного вечера, мадемуазель Констанца. Поздравляю с пробой пера".

Констанца достала блокнот поменьше. Покусав карандаш, она быстро записала: "Комната, лучше у Сен-Жермен де-Пре. Уроки математики — у кого? Узнать у дяди Теодора или тети Марты. Воздушный шар — обязательно. Фландрия — шахты — условия работы в них. Арсенал. Девственность — потерять".

Она вдохнула и написала снизу еще одно слово, из четырех букв.

— Папа, — обреченно пробормотала Констанца. Сложив свои вещи, она пошла по Стрэнду на восток.

В редакции пахло чернилами, свежей, типографской краской. Констанца, едва переступив порог, почувствовала, как кружится у нее голова. "Я бы тут и жила, — подумала она. "Под конторкой спала бы".

Она постучала в дверь главного редактора. Просунув голову внутрь, девушка улыбнулась — Джон Уолтер стоял над испачканным чернилами столом, засучив рукава холщовой рубашки, дымя трубкой, просматривая гранки.

— Пристли за флогистон, — вместо приветствия сказала Констанца, садясь на угол стола, подсовывая Уолтеру свои записи. "Нас ждет драка, французы этого не пропустят". Уолтер просмотрел интервью и, сдвинул очки в стальной оправе на кончик длинного носа:

— Отлично, нет ничего лучше сочной свары между двумя светочами. Документы твои готовы, — он порылся в ящике стола, — вот контракт. Два года в Париже, будешь нашим французским корреспондентом. Наука, политика, военные дела. Будешь писать только серьезные вещи, как ты и хотела. Нам не нужны светские сплетни".

Констанца окунула перо в чернильницу и размашисто расписалась.

— Я отплыву в августе, — она подула на чернила. "Так что готовьте аванс".

Уолтер убрал документы в кожаную папку и помялся: "А твой отец?"

— Я все устрою, — отмахнулась Констанца. Какой-то мальчишка, не постучавшись, рывком распахнул дверь: "Пожар в Ковент-Гардене, из "Лондонской газеты" там нет никого пока, так что поторапливайтесь".

Констанца, подхватив блокнот и карандаш, вылетела из комнаты. Уолтер, бросив парнишке медную монету, задумчиво проговорил: "У нее все получится, конечно".

Черный, крупный, холеный кот лежал, лениво раскинувшись, на каменных ступенях дома. Пахло жасмином, теплый ветер едва шевелил листья деревьев, в томном, напоенном солнцем воздухе, жужжали пчелы.

Маленький, темноволосый мальчик в бархатном платьице, что сидел на сочной, зеленой траве лужайки, всплеснул толстыми ручками: "Еще!"

Майкл Кроу вздохнул. Взяв игрушечную тележку, заведя ее ключом, подросток поставил ее на булыжники двора.

— Едет, — восхищенно сказал Франческо, — сама едет! Ты сам сделал? — он поднял на Майкла карие, в длинных ресницах глаза.

— Это ерунда, — польщено улыбнулся Майкл и прислушался — за коваными воротами раздался стук копыт. Он, подхватив Франческо, открыл створки.

— Конни, — улыбнулся мальчик, — Конни приехала.

Констанца спешилась. Поцеловав брата в лоб, пожав Майклу руку, девушка поинтересовалась: "А где Пьетро?"

Майкл усмехнулся. Отдав ей ребенка, подросток взял лошадь под уздцы. "Где обычно, с преподобным отцом занимается, с утра еще".

Констанца закатила глаза и пощекотала пухлую шею Франческо — тот широко улыбнулся. "В жизни бы не подумала, — сочно сказала она, — что обзаведусь братом, который хочет стать священником. Девять лет, и уже причетник в церкви. Надо сказать спасибо, что хоть не католическим. И ты еще, Майкл — она подхватила брата удобнее, — в Уэльс уезжаешь. Тедди в Париже, на каникулах, совсем тут никого не останется".

— Ты сама — в Париж собираешься, — ухмыльнулся Майкл, засучив рукава льняной рубашки, начиная чистить лошадь.

— Тихо! — Констанца оглянулась. "Папа еще не знает. Я хочу ему это как-то, осторожно сказать".

— Ты говори быстрее, — посоветовал Майкл, — твой отец тоже со мной в Уэльс отправляется. Будем там испытывать эту паровую тележку, что они с Уаттом строили. Или Изабелле скажи.

— Мама! — Франческо захлопал в ладоши. "Конни в Париж, мама со мной!"

— Ты тоже тише, — кисло велела Констанца младшему брату. Она прислонилась к деревянной калитке конюшни, и, укачивая Франческо, грустно заметила: "Папа и так — меня в Лондон отпускает, только если твой отец там. Сам знаешь, я же хотела комнату в том году снять, а папа не разрешил. А Изабелла, — девушка вздохнула, — она хорошая, конечно, но ей такого не понять. С нее десять лет в Марокко пылинки сдували, и она думает, что с меня — тоже надо".

— Твой отец тебя одиннадцать лет не видел, — Майкл вымыл руки в ведре, — так что не будь слишком строга. А вообще, — он широко улыбнулся, — ты напирай на то, что в Париже много наших родственников, с дядей Джоном во главе. Будет, кому за тобой присмотреть. Тем более будет, кому тебя туда отвезти, — он забрал у Констанцы дремлющего Франческо: "Пошли, ты же проголодалась. Изабелла с утра в студии, готовит чертежи какие-то важные, а папа твой еще из Кембриджа не вернулся. Я тут за домоправительницу, — подросток рассмеялся.

— А кто едет в Париж? — недоуменно спросила Констанца, когда они зашли в дом. Вместо ответа, Майкл указал на свернутую афишу, что лежала на сундуке кедрового дерева.

— С утра из Лондона привезли, с почтой, — он присел на сундук. Констанца увидела жирные, черные буквы: "Мисс Сиддонс и мисс Бенджаман — две звезды на одной сцене. Весь июнь и июль в Королевском Театре Друри-Лейн. Шекспир, Шеридан, Расин, Мольер".

— Тетя Тео! — облегченно выдохнула Констанца. "Тетя Тео и тетя Жанна, прекрасно. С ними меня точно отпустят".

— Папа уже купил билеты, — Майкл открыл перед Констанцей дверь на кухню. "Он их встречает, в Дувре, тетя Марта попросила, — подросток остановился: "Тетя Изабелла, все в порядке?"

Женщина стояла у окна, глядя на ухоженный кухонный огород. Она осушила серебряную чашку с кофе. Повернувшись, — она была в простом, рабочем платье, руки были испачканы тушью, Изабелла вздохнула: "Да. Давайте мне Франческо, я его уложу. Констанца, — она слабо улыбнулась, — поешь что-нибудь".

— Конни в Париж! — сказал, зевая Франческо, едва оказавшись на руках у матери. Констанца, за спиной у Изабеллы, провела ладонью по своему горлу. Женщина, даже не обратив внимания на лепет сына — вышла из кухни.

— Что с ней такое? — недоуменно спросила девушка, присаживаясь за большой, чисто выскобленный, сосновый стол. "Всю неделю сама не своя ходит".

Майкл пожал плечами. Вынимая из буфета фаянсовые тарелки, он сказал: "Я уговорил папу — в Уэльсе спущусь в шахту. Если я хочу стать инженером, надо уже сейчас знать, что мне предстоит. Рыба на этот манер, как в Магрибе готовят, очень острая, — предупредил он.

— Я тоже, — сладко улыбнулась Констанца, — собираюсь в шахте оказаться, во Фландрии.

— Как? — поинтересовался Майкл. Девушка, вынося из кладовой бутылки с водой, отрезала: "На то есть свои пути".

Франческо спокойно спал, разметавшись на спине, зажав в руке кисть. Его кроватка стояла в алькове студии — большой, светлой, занимающей почти весь последний этаж дома. Изабелла растворила створки окна и посмотрела на блестящую под солнцем, зеленоватую Темзу. Старые ивы купали в ней длинные листья, в заводи плавали два лебедя.

— Вот такой пейзаж — хмуро сказала Изабелла, — точно в Академии Художеств понравится. Мисс Мозер рисует цветы, мисс Кауфман — мифологических героев, а я, — она повернулась и посмотрела на аккуратно упакованную коробку, — я проектирую здания мануфактур и мосты. Ну, — она наклонилась над кроваткой и нежно забрала кисть у сына, — была, не была, дорогой мой.

Изабелла засучила рукава платья. Качнув косами, уложенными вокруг головы, женщина села за стол. Она взяла чистый лист бумаги и решительно начала: "Президенту Королевской Академии Художеств, сэру Джошуа Рейнольдсу, Сомерсет-хаус, Стрэнд, Лондон. Дорогой сэр Джошуа, прошу рассмотреть приложенные материалы для участия в ежегодной летней выставке Академии, — перо, на мгновение, замерло. Изабелла, выдохнув, дописала: "По секции архитектуры".

Окна таверны выходили прямо на Дуврскую гавань, легкий ветер с моря шевелил разложенные по столу бумаги. Хозяин умильно сказал: "Говядина, как ее в Бургундии делают, мистер Кроу, и то вино, что я для джентльменов держу. "Майская королева" через час подойдет, а то и меньше, не волнуйтесь. Погода в проливе хорошая".

Питер отложил перо, и вдохнул ароматный пар, что поднимался от глиняного горшка.

Он посмотрел, как хозяин открывает бутылку бордо и усмехнулся: "Сколько лет уже ваша семья эту таверну держит, мистер Фошон?"

Кабатчик приосанился: "Со времен ее величества королевы Елизаветы, мистер Кроу. Мой предок был гугенотом, бежал сюда из Нанта. В Плимуте, мистер Берри — они постоялый двор тогда же открыли. Дочка моя туда замуж вышла, за Берри, тем годом — он улыбнулся.

Дверь закрылась. Питер, посмотрев на бумагу, что лежала сверху, прочитал надпись, что вилась вокруг ворона: "Клюге и Кроу. A.D. 1230". Он вздохнул: "А ты, Питер Кроу? Один Майкл у тебя, и то — инженером хочет стать. Это, конечно, хорошо, для мануфактур, для шахт. Но торговать, кто будет? Жениться надо, все-таки тридцать шесть, не мальчик уже".

Он выпил вина. Питер вспомнил бронзовые, светящиеся в лучах солнца волосы, большие, зеленые глаза и ее ласковый голос: "Майкла мы заберем в Озерный Край, не спорь. Там Тедди, Пьетро, Элизабет наша — им весело будет. А ты, — Марта, на мгновение, коснулась его руки, — ты поезжай в Бат, на воды. Отдохни, как раз сезон начинается".

— Я уж лучше тогда на мануфактуры, — отозвался Питер. Марта, посмотрев на его седые виски, на чуть заметную сеть морщинок у лазоревых глаз, только покачала головой.

— Очки, — спохватился Питер и, сняв их, повертел в руках. "Уже два года ношу, — подумал он. "Только когда читаю, конечно, или с бумагами вожусь, но все равно — рановато. Отец только в сорок начал. Как раз мистрис Джонсон умерла тем годом, и мне их врач прописал. Надо бы новую домоправительницу взять, но зачем, — он потянулся за серебряной ложкой. "Майкл учится, я в разъездах, а, когда в Лондоне — обедаю в конторе, или в гостях у кого-нибудь. У Джованни с Изабеллой, — он усмехнулся.

В дверь особняка на Ганновер-сквер постучали. Питер, прислушавшись, — он сидел в кабинете, дети возились в саду, — крикнул: "Откройте кто-нибудь. Это, наверное, из лавки с провизией пришли".

— Конни, открой, — донесся до него голос Майкла.

— Почему это я? — возмутилась девочка. "Я занята, я пишу, а ты всего лишь читаешь. Отложи свою математику и открой. Тем более ты меня младше".

Питер едва не рассмеялся вслух. Поднимаясь, потягиваясь, — спина немного ныла, мужчина успокоил их: "Я сам открою". Окна кабинета были открыты в цветущий, летний сад, пахло жимолостью, где-то наверху, в кронах деревьев, щебетали птицы.

Он распахнул тяжелую, дубовую дверь особняка и замер.

— Двенадцать лет, — понял Питер. "Правильно, крестили Констанцу, оставили ее в Амстердаме, я с Джоном сюда уехал, а он — в Санкт-Петербург. Господи, Мария же мне говорила о нем — Иван Петрович. И Теодор меня уверял, что погиб он. И этот отец Джованни, в Картахене, когда Джо Иосифа спасла. Не может быть".

— Может, — весело сказал высокий, красивый мужчина с побитой сединой, темноволосой головой, в отлично сшитом сюртуке.

— Ткань итальянская, — отчего-то подумал Питер и спохватился: "Господи, о чем это я! Джованни, я не верю, Джованни…"

Они обнялись. Джованни, усмехнувшись, обернулся на карету: "Я не один, дорогой мой. Констанца, — он помолчал, — Констанца здесь?"

Питер кивнул. Джованни попросил, немного побледнев: "Позови ее".

Но было уже поздно — высокая, рыжеволосая девочка, с темными, отцовскими глазами, стояла, уцепившись, за гранитные перила. Джованни, взглянув на нее, протянув руки, шепнул: "Доченька…"

— Папа! — Констанца влетела в его объятья и повисла на нем. "Папа, милый, ты жив! Пойдем, пойдем, — она потянула отца за ладонь, — я тебе все покажу, комнату свою, мои заметки, я ведь уже печатаюсь, папа…"

— Сейчас, — он все обнимал дочь, — сейчас, милая…, Тебе еще надо познакомиться…

— Меня зовут Изабелла, — раздался сзади нежный, красивый голос. Невысокая женщина, в шелковом платье цвета осенних листьев, стояла у экипажа. Она взглянула на них серо-зелеными глазами. "Я жена Джованни, а это — она подтолкнула вперед рыжеволосого, в бархатной курточке мальчика, — это Пьетро, мой племянник, сын аббата Корвино. Наш приемный сын, — добавила Изабелла, беря мужа за руку.

Констанца, внезапно, широко улыбнулась: "Я очень рада, что у меня есть младший брат. Пойдем, — она потянула Пьетро, — сейчас увидишь Майкла, это наш кузен, ему десять лет. А тебе сколько?"

— Семь, — рассмеялся Пьетро. "Ты Констанца, я знаю, мне папа рассказывал".

Они ушли. Питер прислонился к перилам: "Пойду что ли, кофе заварю. Не каждый день такое бывает. И родословное древо достану".

— Не надо, — прервал его Джованни, принимая от жены связку писем. "Мы и в Париже были, и в Амстердаме, всех видели. Марта уже все записала. Так что читай, — он передал конверты. Питер тряхнул каштановой головой: "Обязательно".

— А потом я у него шафером был, и Франческо крестил, — усмехнулся Питер. "Надо жениться. Сейчас откроем новую мануфактуру, следующим летом поеду в Бат и познакомлюсь там с кем-нибудь. Хватит вздыхать по жене друга".

Он отодвинул пустой горшок. Вытерев губы салфеткой, налив себе еще вина — потянулся за бумагами.

— Так, — пробормотал Питер, — в июле надо закладывать завод в Лидсе. Изабелла закончила проект и обещала после выставки в Академии, сразу туда отправиться". Он открыл маленький блокно. Надев очки, Питер нахмурился: "Отдать ключи от дома Холландов мадемуазель Бенджаман, ответить на письмо Теодора об угольных разработках во Фландрии, — Питер погрыз перо и решительно написал рядом: "Пусть Виллем будет единоличным владельцем компании, мне и в Англии забот хватает. Тем более что…, - он вспомнил усталый голос Джона.

Герцог протянул ноги к огню, и вздохнул: "Помяни мое слово, Франция вспыхнет, как свеча, и уже очень скоро. У нас парламент, у нас власть короля ограничена. Если Людовик не согласится на созыв Генеральных Штатов на тех условиях, что ему навязывают — парижане выйдут на улицы.

— Месье Марат уже открыто призывает к насилию. Там еще один молодой бунтарь появился — Максимилиан Робеспьер, тот написал статью, — Джон пощелкал пальцами, — Addresse à la nation artésienne. Он призывает избирать в Генеральные Штаты новым путем. Чтобы самому стать депутатом, — усмехнулся Джон. "Он очень честолюбивый человек, я таких опасаюсь. Так что я бы не стал сейчас вкладывать деньги во французский уголь, Питер, это неразумно".

Питер поскреб гладко выбритый подбородок: "Это под Льежем, Джон, там независимый епископат. Ни король Людовик, ни штатгальтер туда руки не протянут".

— Это пока, — мрачно отозвался герцог, глядя на огонь. "Ладно, — он махнул рукой, — завтра берем мальчишек, девчонку, — он усмехнулся, — и уезжаем в Озерный Край. Буду с ними рыбу ловить, и жарить на костре".

— Джон, — Питер помолчал, — если все так, может быть, ты семью сюда отправишь, Марту и Элизабет? Тедди ведь уже здесь. На всякий случай.

Герцог долго молчал: "Придется. Я-то сам там останусь, конечно. Просто лягу на дно".

— Зачем? — только и спросил Питер.

Светло-голубые глаза блеснули сталью. "Затем, что там дети, Питер. Там женщина, королева. Там король, в конце концов. Я тут виделся с его величеством, это между нами, — Джон вздохнул, — и получил распоряжение — если Франция и вправду, сползет в бунт, я должен обеспечить безопасность монарха и его семьи. Чтобы не случилось так, как у нас, — он осушил стакан с женевером, — больше ста лет назад".

Питер вздрогнул и выглянул в окно — "Майская королева" уже швартовалась у причала. Он быстро натянул сюртук. Проведя ладонью по волосам, забыв снять очки, Питер выбежал из таверны.

Он посмотрел на трап — высокая, выше его на голову, величественная женщина спускалась вниз, осторожно поддерживаемая капитаном.

— Добро пожаловать на землю Англии, кузина Тео, — ласково сказал Питер. От ее темных, заплетенных в косы, уложенных по-дорожному волос, пахло розами. Смуглые щеки зарумянились. Он, склонившись над ее рукой, услышал низкий, грудной голос: "Я очень, очень рада встрече, кузен Питер. Марта, ее муж, и Теодор мне много о вас рассказывали".

Темно-красный шелк ее накидки зашуршал. Она, повернувшись, улыбнулась: "Это моя верная компаньонка и секретарь, мадемуазель Жанна де Лу, тоже наша родственница".

На ней было платье цвета голубиного крыла, отделанное серебристыми, алансонскими кружевами. Белокурые волосы спускались на плечи в бархатной, темно-серой накидке. Они вскинула глаза цвета лаванды. Питер понял: "Черт, на мне очки. Какой я дурак, Господи. Надо снять, немедленно. Я и так ей, наверное, стариком кажусь".

Он неловко сунул очки куда-то в карман сюртука, и покраснел: "Мадемуазель де Лу…"

— Кузина Жанна, — розовые, красивые губы улыбнулись. "Я тоже очень, много о вас слышала, кузен Питер".

Он заставил себя не смотреть на ее белые, белее снега, щеки и откашлялся: "Я снял весь второй этаж в таверне мистера Фошона, она прямо на набережной. Нам подадут чай, а потом приедет карета, и мы отправимся в Лондон. О багаже я позабочусь, не беспокойтесь".

— Мы вам привезли сыров, вина, и еще, — Жанна стала загибать пальцы, — варенье, я его сама варю, трюфели в оливковом масле, гусиную печень, конфит из утки — я его тоже сама делаю…, Я сейчас провожу Тео до гостиницы и вернусь, — надо присмотреть за тем, как будут выгружать ее костюмы, кузен Питер. Ждите меня тут.

— Буду, — сказал он вслед ее узкой спине. Ветер с моря играл светлыми, золотящимися на солнце локонами. "Непременно буду ждать, кузина Жанна".

На большом, овальном столе орехового дерева стояли тяжелые, серебряные подсвечники. Дверь из столовой в сад была распахнута, веяло жимолостью, огоньки свечей чуть колебались в теплом, вечернем воздухе.

Тео отложила вилку, и выпила вина: "У вас замечательный дом, кузен Питер, очень красивый. И галерея прекрасная, мне тоже очень нравятся восточные диковинки".

— Тогда вы должны приехать к нам в Мейденхед, кузина Тео, — Изабелла улыбнулась, — Джованни долго прожил в Индии и Китае. Мы тоже стали собирать редкости. Кроме того, — она подперла подбородок кулаком и внимательно посмотрела на Тео, — не буду скрывать, я хочу написать ваш портрет. В Париже я не успела, а тут — через две недели открывается ежегодная летняя выставка, в Академии Художеств. Я как раз смогу его туда послать.

Жанна внесла фарфоровое блюдо. Поставив его на стол, женщина торжественно сказала: "Мильфей, по рецепту Франсуа де ла Варенна. Он описывает его в Le Cuisinier François. Я немного изменила рецепт, тесто стало легче".

Мильфей, — подумал Питер, — был похож на дыхание ангелов. Он таял во рту и пах счастьем — миндалем и ванилью. "У вас такая богатая кладовая, кузен Питер, — Жанна стала разливать кофе, — столько пряностей. О некоторых я даже и не слышала".

— Я вам все расскажу, — лазоревые глаза взглянули на нее, — наш торговый дом уже пять веков как раз пряностями и занимается, кузина Жанна.

— А еще тканями и углем, — лукаво добавила Изабелла.

— Сахар, кузина Тео? — предложила она.

— Нет, нет, — женщина коротко вздохнула, — мне нельзя ни сахара, ни тех прекрасных тортов, что печет моя Жанна, ни даже просто хлеба, кузина Изабелла. Сцена, — черные, огромные глаза усмехнулись, — вещь безжалостная. Вы же помните, зеленый салат, и вареное яйцо, — вот и все, что я могу себе позволить, — Тео накрутила на палец темный локон:

— Кузина Изабелла приглашает нас в Мейденхед, Жанна. У меня все равно есть три дня отдыха. Я сегодня была у мисс Сиддонс. Она не хочет перенапрягать голос перед спектаклями, так что до прогона "Макбета" я совершенно свободна.

— Поезжай, конечно, — Жанна ласково положила маленькую, белую руку на ее ладонь, — а я пока приведу в порядок костюмы, познакомлюсь с гардеробной на Друри-Лейн.

— Только вот Франческо, — неуверенно добавила Изабелла, глядя на сына, — ребенок взбирался по каменным ступеням, что вели из сада в столовую, — не помешает ли он вам, кузина Тео. Он же еще маленький…

Тео подхватила мальчика и усадила себе на колени, вдохнув детский, нежный запах его волос: "А у тебя никого не будет. У Марты двое, у Джо — тоже, у Аарона в Иерусалиме — вторая дочка родилась, у Мирьям тоже девочка, в том году, Деборой назвали, а у тебя — никого".

Франческо приник головой к ее груди. Тео ласково сказала: "Как может помешать такой сладкий мальчик? Мы с ним будем гулять, на лодке кататься…, Твоя мама будет писать мой портрет, — она поцеловала темные кудри.

— Мама художник, — гордо сказал ребенок. "У нас котик есть, его Гато зовут".

— И с котиком поиграем, — пообещала Тео. "А вы успеете за три дня, кузина Изабелла? — спросила она.

— Я быстро пишу, — отозвалась та. "Сделаю наброски, а потом закончу уже в красках". Изабелла приняла ребенка и посмотрела на мраморную скамью, что стояла в саду, под кустом жимолости. Муж сидел, внимательно слушая Констанцу, повернувшись к ней.

Девушка была в сюртуке. Изабелла, как всегда, подумала: "Отличная у нее фигура все-таки. Как у той римской Дианы, что мы в Версале видели, когда нас Марта туда возила. Констанце бы хитон и гиматий пошли. И она высокая, пять футов восемь дюймов, и еще растет. Джованни мне говорил, что ее мать тоже высокая была".

Констанца незаметно стукнула кулаком по ручке скамьи: "Закурить бы. Нет, папа этого не любит, не надо его сейчас раздражать".

— Папа, — вместо этого сказала она, — право, тебе совершенно не о чем беспокоиться. В Париже живет больше наших родственников, чем здесь. Дядя Теодор, в конце концов, твой лучший друг. Дядя Джон, тетя Марта…, - Констанца искоса взглянула на отца. Тот сидел, опустив веки. Джованни, наконец, вздохнул: "Девочка моя, я все понимаю…Просто, — он взял руку дочери, — мы же так недолго побыли вместе, всего три года, и вот — ты уже хочешь уехать. Это же не из-за того, что… — он нерешительно посмотрел на Констанцу.

Та только улыбнулась: "Папа, как ты можешь? Изабелла замечательная, и братья у меня самые лучшие, хоть один из них и причетник, — Констанца помолчала. Помотав рыжей головой, девушка вздохнула: "Папа, милый, сейчас другое время. Сейчас женщины, наконец-то, могут писать книги, заниматься наукой, строить здания, выставляться в Королевской Академии…, Как Изабелла, — лукаво добавила девушка.

— Она мне не говорила, — удивился Джованни.

— Она, наверное, послала свои работы на отборочную комиссию, — горячо зашептала Констанца, — я была дома, когда пришла лондонская почта. Там было ответное письмо для нее, от сэра Джошуа Рейнольдса. Я ей отдала конверт, только она ничего мне не сказала — что в нем.

— Мне тоже, — понял Джованни и посмотрел в сторону столовой — жена устроилась напротив Тео, быстро набрасывая что-то в альбоме. "Надеюсь, она рисунки им отправила. Они не станут рассматривать ее заявку по разделу архитектуры, такого еще не случалось".

— Изабелла едет в Лидс, на строительство мануфактуры, — отчаянно добавила Констанца, — и тоже одна, только Франческо с собой берет. Папа…, - она все держала его руку.

— Тео и Жанна тебя отвезут в Париж, а я приеду, следующим летом, — сварливо отозвался Джованни, — проверю, как ты там устроилась. Я попрошу тетю Марту снять тебе комнату рядом с рю Мобийон, чтобы ты была под присмотром. Я бы и зимой приехал, — он развел руками, — но мне надо экзамены принимать, в Кембридже. И я тебе, конечно, выделю содержание.

Констанца, было, хотела что-то сказать, но Джованни поднял ладонь: "Знаю, газета тебе будет платить. Уж позволь мне тебя побаловать, — он поцеловал густые, пахнущие цитроном волосы, и смешливо добавил: "Мистер Констан. Пошли, там без нас весь десерт съедят".

Окно второго этажа растворилось. Пьетро высунулся наружу: "А что на десерт, папа?"

— Пирог с ревенем, — усмехнулся Джованни.

— Папа! — Пьетро укоризненно закатил серые глаза. "Тетя Жанна не будет печь пирог с ревенем, она из Парижа. Наверняка крем-карамель".

— Мильфей, — подмигнула Констанца брату.

— Спускаемся, — велел Пьетро Майклу, чья каштановая голова появилась рядом. Мальчики захлопнули окно.

Жанна передала спящего мальчика Изабелле и тоскливо, подумала: "Родить бы. Мы бы с Тео его вырастили. Или ее. Но ведь это надо…, - она закрыла глаза и услышала обеспокоенный голос Питера: "Что такое, кузина Жанна?"

— Все в порядке, голова немного закружилась, — она улыбнулась: "Значит, вы меня завтра забираете с Друри-Лейн, и везете на свои склады. Имейте в виду, кузен Питер, я не уеду из Лондона без ваших пряностей в багаже!"

— Не уезжать бы вам вообще, — грустно подумал Питер и велел себе: "Не смей, что ты можешь ей предложить? Вдовец с ребенком на руках, старше ее, а она красавица, каких поискать, и хозяйка отменная. Там, в Париже, наверняка, ее кто-то ждет".

Мальчики уселись за стол. Майкл просительно сказал: "Можно два куска, тетя Жанна?"

— Мне тоже, — велел Пьетро, и взрослые расхохотались.

— Чуть выше голову, кузина Тео, — попросила Изабелла. Быстро набрасывая фигуру женщины, — та сидела в бархатном кресле, установленном на подиуме посреди студии, — она добавила: "Сэр Джошуа Рейнольдс, когда писал портрет мисс Сиддонс, оставил свое имя на кайме ее платья. Знаете, что он сказал? — Изабелла весело взглянула на модель.

Тео улыбнулась: "Нет, откуда же мне?"

— Я решил войти в историю, цепляясь за подол вашей одежды, — Изабелла отложила уголь и отряхнула руки. "Он, конечно, преуменьшает свои заслуги, сэр Джошуа".

— Я видела у мисс Сиддонс еще один ее портрет, кисти Гейнсборо, — Тео нерешительно потянулась. Изабелла рассмеялась: "Встаньте, кузина, походите. Я сейчас попрошу сварить нам кофе. Та картина прекрасна, мистер Гейнсборо- великий художник. Он, к сожалению, с тех пор, как тяжело заболел — пишет только пейзажи, он ведь почти не поднимается с постели".

Изабелла высунулась из окна студии — Пьетро сидел рядом с отцом за мраморным столом, в маленьком розарии. Майкл растянулся на траве, болтая ногами в воздухе, углубившись в какую-то книгу. Франческо спал, раскинувшись на кашемировой шали, прижавшись к черной спине кота.

Джованни, поднял голову от раскрытой Библии: "Отдохнуть решили? Давайте, принесу вам что-нибудь перекусить. Констанцы нет пока, только к ужину обещала вернуться. У нее сегодня интервью с Пристли выходит. Я сейчас, — он ласково погладил Пьетро по голове и зашел в дом.

— У вас очень хороший муж, кузина Изабелла, — улыбнулась Тео. "Я еще в Париже вам об этом говорила".

— Спасибо, — Изабелла, — она была в холщовом, рабочем, прикрытом передником платье, каштаново-рыжие косы были уложены вокруг изящной головы, — присела на большой, деревянный стол и, покачала ногой:

— Теодор, мой кузен…, Он тоже очень хороший человек, кузина Тео — смелый, умный, добрый. Вы бы видели, как он с Пьетро возился там, в Марокко. Он ведь не побоялся пойти к моему отцу, когда я с Джованни познакомилась. Это Теодор спас их, и мужа моего, и Пьетро, иначе орден бы Джованни никогда не отпустил. Кузина Тео, — женщина посмотрела на нее и неслышно вздохнула, — вы же знаете, ну…, - она покраснела. Не закончив, отвернувшись, Изабелла стала менять местами маленькие, искусно выточенные здания на макете мануфактуры.

Тео подошла к ней, — она была почти на две головы выше. Обняв ее, женщина сказала: "Я все знаю, кузина Изабелла. Не будем больше об этом, ладно? Это новый завод, в Лидсе? — спросила она.

— Да, — женщина оживилась, — посмотрите. На фабрики "Клюге и Кроу" не нанимают детей младше девяти лет, а дети с девяти до шестнадцати — работают всего восемь часов, с обеденным перерывом. Питер единственный из хозяев мануфактур, кто установил такие правила. Кормящие женщины тоже имеют право на время для отдыха, каждый час.

— Вот что мы сделали — Изабелла гордо показала на несколько аккуратных домиков. "Тут будут младенцы, с двумя нянями, а тут — классы для детей младше девяти лет, и игровая комната. Теперь матери будут спокойны, а то сейчас, — Изабелла поморщилась, — они оставляют детей на попечение кого попало, в грязных подвалах. Я была там, на севере, в Лидсе, в Брадфорде, видела эти трущобы…, Рабочие кварталы должны быть совсем другими, — Изабелла потянулась за альбомом, — когда-нибудь, я надеюсь, владельцы заводов будут строить и дома для своего персонала.

Тео все смотрела на маленькие дома, на высокие, в мелких переплетах рам, окна мануфактуры:

— Я до двух лет росла в бараке, кузина Изабелла, на деревянных нарах, с другими неграми. Потом умерла жена, — она помолчала, — моего отца. Мою маму продали, а меня взяли в дом — чтобы моим братьям было веселее, и чтобы было, кого наказывать, если они провинятся. Я тогда еще не знала, что они мои братья, — черные, огромные глаза заблестели. "А рабыни на плантациях — они привязывают младенцев на спину, и так работают — под солнцем и ветром, по двенадцать часов в день. И дети тоже — с трех лет, — она вернулась на подиум, и села, сцепив длинные, красивые пальцы.

Изабелла опустилась на ручку кресла и прижала к своему теплому боку красивую, темноволосую голову. Тео всхлипнула: "Дэниел осенью возвращается домой, в Америку. Президент Вашингтон подписывает указ о создании министерства иностранных дел. Мистер Джефферсон, наш посол в Париже, принял этот пост. Теперь Дэниелу надо все подготовить, для его приезда. Ну и заодно, — Тео лукаво улыбнулась, — он разберется с документами Тедди. Сделает его на два года старше".

— Ах, вот как, — протянула Изабелла. "Правильно, зачем тянуть, чем быстрее Тедди освободит рабов, тем лучше".

Джованни внес в студию серебряный кофейник. Тео, поднеся к губам чашку с кофе, откинулась на спинку кресла: "Дэниел…, Нет, нет, даже и вспоминать не стоит. Ты урод, и всегда такой останешься. Один раз мне было хорошо, и то — с единокровным братом, — она раздула ноздри: "Жанна никогда, ни о чем, не узнает. Ей будет больно, не надо этого".

Она вспомнила утро в Булонском лесу, легкий туман, что стелился над травой и веселый, мужской голос: "Клянусь честью, мадемуазель Бенджаман, это совершенно не опасно. Я даже его величество Сиди Мохаммеда уговорил подняться в небо. И я сам — уже два десятка раз летал".

Его голубые глаза искрились смехом. Он был в простой, рабочей холщовой куртке. Тео, осторожно заходя в корзину, подумала: "А ведь ему скоро сорок, через два года. Так и не женился".

А потом не было ничего, кроме ощущения безграничной, бескрайней свободы, кроме синего, просторного неба, кроме крыш Парижа, где-то там, внизу, под ее ногами. Она, задохнувшись, раскинув руки, растрепав темные, тяжелые волосы, еле выговорила: "Месье Корнель, я и не знала, не знала, что так бывает…"

Он ласково посмотрел на нее: "Что вы, мадемуазель Бенджаман. Вы же помните, — я сделаю все для того, чтобы вы были счастливы".

— Десять лет, — Тео отставила пустую чашку. "Десять лет, каждую неделю он мне присылает цветы. Белые розы, пять десятков. Господи, но я не могу, не могу…, Не могу оставить Жанну. И я его не люблю, он мне друг, самый лучший друг, но так нельзя — не по любви".

— Не двигайтесь, — внезапно велела Изабелла. "Так и сидите, кузина".

Длинные, темные ресницы трепетали, она смотрела вперед — прямо, не опуская головы. Губы, — гранатовые, сладкие губы, — были чуть разомкнуты. Тяжелая, большая грудь взволнованно поднималась.

— Можно, я почитаю? — спросила Тео. "Он мне читал, — вспомнила женщина, — еще весной, в Париже. Сумерки, тогда были сумерки, фонарщики еще не вышли на улицы. Мы на балконе стояли. Он посмотрел на меня:

— Мадемуазель Бенджаман, я знаю, вам стихов на сцене достает, но разрешите, я вам что-то прочту? Не свое, конечно, — он усмехнулся, — я так не умею.

— Читайте, кузина, — тихо разрешила Изабелла.

— Она же светится вся, — поняла женщина, — как графиня Селинская, тогда, в Ливорно. Только та была будто из лунного света сделана, а Тео — как солнце. Господи, какая кожа у нее, вот, сейчас, — Изабелла стала быстро смешивать краски, — сейчас я его поймаю, этот цвет".

Ты можешь от меня уйти! Но знаю я,

Что все ж владеть тобой я буду до могилы.

Ведь от твоей любви зависит жизнь моя,

И пережить ее мне не достало б силы.

Меня не устрашит страданий тяжких ряд,

Ведь с первым же из них — навеки жизнь порвется;

Итак, мне никогда зависеть не придется

От прихоти твоей — и этому я рад.

Не огорчит меня любви твоей утрата,

А просто жизнь моя погаснет вместе с ней,

И как в твоей любви я находил когда-то,

Так счастие найду и в смерти я своей.

Студия наполнилась ее низким, страстным голосом. Изабелла незаметно улыбнулась:

— Этого я и хотела. Она сейчас — как сама любовь, сама жизнь. Та Арлезианская Венера, что мы в Версале видели, в Зале Зеркал — вот на кого она похожа. И, правда, богиня.

Питер опустил поднос на круглый, выложенный мозаикой столик: "Видите, кузина Жанна, я заварил отличный чай, я ведь все-таки англичанин!"

Каменная терраса выходила прямо на Темзу. Жанна, усевшись в кресло, покраснела: "Неудобно, кузен Питер, вы ради меня так хлопочете…"

— Вы же моя гостья, — просто сказал он, наклоняя над ее чашкой серебряный чайник.

— Вот, кузина Жанна, вы все и посмотрели. Тут мой бот стоит, — он повел рукой в сторону маленького причала, — раньше, давно еще, усадьба наша была в Сити, — Питер указал на купол собора Святого Павла, — было удобно через реку переправляться. Сейчас мосты построили, так что я на лодке только вверх по реке хожу. У меня тоже в Мейденхеде дом загородный, пять миль от мистера ди Амальфи.

— Очень вкусный чай, — Жанна взглянула на него.

У нее были большие, голубовато-серые, в темных ресницах глаза, подол летнего, цвета незабудок платья был отделан кружевом. Питер мельком увидел тонкую щиколотку, в шелковом, полупрозрачном чулке с вышитыми на нем цветами. Она скрестила ноги, — в остроносых, темно-голубой замши, туфлях, на высоком каблуке. Помешав изящной ложечкой в чашке, женщина улыбнулась: "А почему вы его с молоком пьете?"

— Привычка, — Питер развел руками. От нее пахло фиалками, — неуловимо, нежно.

— Контора у вас очень красивая, — задумчиво сказала Жанна, — даже в рабочих помещениях, и то чисто. Я тоже, — она рассмеялась, — пришла в театр сегодня, нашла уборную, что Тео предоставили, и сразу, с порога, велела: "Горячей воды и тряпок, будем все мыть". Дома я, — она наколола на украшенную перламутром маленькую вилочку ломтик лимона, и опустила его в чашку, — все время — тру что-нибудь, или ковры выбиваю. Я ведь в трущобах выросла, кузен Питер, — добавила девушка.

— Когда у моего отца деньги появлялись, он хорошие комнаты снимал. Он ведь не только вор был, и убийца, он еще в карты играл, так что, — Жанна вздохнула, — золото у него в карманах не задерживалось. Когда казнили его — мама моя пить стала. Приятели отца нас заботой не оставили, содержали, да и я — сначала по карманам шарила, потом цветы делать научилась. Так и жили в подвале. Мама спьяну в реке утонула, как мне десять исполнилось, и с тех пор я одна все время, — Жанна помолчала. "Если бы не Тео, я бы тоже на улице пропала, кузен Питер".

Ему больше всего на свете хотелось подняться, обнять стройные плечи, поцеловать белокурые завитки, что спускались на открытую низким воротом платья шею. "Господи, нельзя же так мучиться, — горько подумал мужчина. "Сказать бы ей все, прямо сейчас…"

— Кузина Жанна, если я вам не надоел еще, — он почувствовал, что краснеет, — приходите ко мне на обед завтра. У меня нет домоправительницы. Раньше была та, что еще у нашего отца работала, пожилая женщина, она умерла тем годом, а так, — Питер пожал плечами, — Майкл в Итоне, а я тут обедаю.

— Месье Корнель, — задумчиво сказала Жанна, — рассказывал нам, кузен Питер. О его первой жене, Марии, о мальчике. Мне очень, очень жаль. Вы, должно быть, ее любили, сильно.

— Да, — тихо ответил мужчина. "Но мне Бога благодарить надо, что у меня Майкл есть. Впрочем, я так и делаю, кузина".

— Он у вас замечательный, — Жанна нежно рассмеялась, — такой серьезный, спокойный. И Тедди у Марты — такой же. И Пьетро. Очень хорошие мальчики, все они. А Элиза, дочка Марты и Джона, она, наоборот — настоящий сорванец. Констанца очень выросла, вы ведь тоже ее воспитывали, пока Джованни не было, да?

— Пытался, — широко улыбнулся Питер. "Она замечательная девушка, просто бойкая очень. Хотя в газетном деле так и надо".

— Давайте, — Жанна подумала, — так сделаем. Я с утра в театр отправлюсь, а потом встретимся на этом вашем рынке, в Ковент-Гардене. Купим, все что надо, и я сама приготовлю обед.

— Да я бы в своем клубе заказал, — запротестовал Питер, — они отлично готовят.

Красивая бровь взлетела вверх: "Месье Вольтер говорил: "В Англии шестьдесят разных сект и всего один соус". Так что, кузен Питер, — она подняла лимон из чашки и коснулась его розовыми губами, — не спорьте с француженкой, когда дело касается кухни".

— Не буду, — довольно отозвался он. "Буду носить за вами корзинку с провизией, кузина Жанна, сбивать яйца, чистить овощи, и вообще — слова не скажу вам поперек".

Она все молчала, поигрывая ложечкой. Потом, повернувшись к нему, чуть зарумянившись, женщина попросила: "Вы говорили, что можно будет поехать еще на склад в Ламбет, посмотреть ткани. Мне было бы интересно, кузен Питер, можно это устроить?"

— Кузина Жанна, — лазоревые глаза заблестели, — я в этой стране могу устроить все, так и знайте.

— Это хорошо, — Жанна потрогала чайник: "Давайте заварим свежего чаю, и вы мне расскажете об этой новой мануфактуре в Лидсе, а я вам — как дело устроено в Лионе. Я туда каждый год на оптовые ярмарки езжу, это выгодней, чем покупать товары в Париже".

Оказавшись на своей маленькой, пристроенной сбоку от кабинета, кухне, Питер поставил чайник на медную треногу в очаге и велел себе: "Завтра. Завтра ты ей все и скажешь".

Свежие, с капельками воды на листьях, пучки салата громоздились на деревянных прилавках.

— Картошка, картошка, молодая картошка, — нараспев предлагал зеленщик. "Грибы, грибы, — перебивал его сосед, — лучшие грибы в Лондоне".

— Будет настоящий летний обед, — улыбнулась Жанна, глядя на серебристый бок рыбы, выглядывавший из корзинки. "Холодный суп из водяного кресса, и лосось на пару, со спаржей и голландским соусом. А на десерт…, - она улыбнулась: "Пойдемте".

Жанна опустила в корзину несколько лимонов: "Месье Мессьяло, заведующий кухней герцога Орлеанского впервые упоминал крем-брюле в своей кулинарной книге, еще в прошлом веке. Я его делаю со свежей цедрой, так вкуснее. Только к лососю нам нужно будет белое вино, — Жанна озабоченно сдвинула брови.

— У меня, — успокоил ее Питер, подхватывая корзинку, — лучший винный погреб в Вест-Энде, кузина Жанна.

Она шла впереди, чуть покачивая станом, на плече у нее был зонтик кремового кружева. Питер, вдохнув запах фиалок, незаметно вытащил из кармана сюртука бархатный мешочек.

— Как ее глаза, — подумал он, любуясь большой, окруженной бриллиантами, голубовато-серой жемчужиной. "Господи, хоть бы она согласилась. Я ведь, кажется, ей нравлюсь. Майкл уже через четыре года в университете будет, совсем большой мальчик. А Жанна…, - он ласково взглянул на белокурые, украшенные серебряным гребнем с бирюзой, волосы, — у нас обязательно будут дети. Мальчики и девочки…"

Он вспомнил пустой, гулкий особняк на Ганновер-сквер, наполнявшийся мальчишескими голосами только на каникулах. Питер улыбнулся: "Майкл только порадуется, он с маленьким Франческо любит возиться".

— Кузен Питер! — очнулся он от нежного голоса девушки. "Кузен Питер, мы у вашего дома стоим".

Он покраснел: "Благодарение Богу, хоть кольцо я убрал. Да что же это я веду себя, как юнец какой-то".

— Вы устали, — озабоченно сказала Жанна. "Не стоило мне вас заставлять нести корзинку по жаре".

Серое, шелковое платье облегало небольшую, высокую грудь, под кружевом виднелась белая кожа. Питер, велев себе смотреть в другую сторону, смешливо ответил: "Я, кузина Жанна, был в Китае, Индии и Африке. Та шкура белого тигра, что в моем кабинете лежит — это я его убил. Так что с корзинкой я справлюсь".

— Ну, хорошо, — она, прикусив губу, достала из бархатного мешочка на запястье связку ключей. "Мне надо кое-что принести из наших комнат, кузен Питер, я сейчас. А вы пока, — она, на мгновение, коснулась его руки, и Питер вздрогнул, — вы пока можете начинать мыть овощи".

Жанна быстро, не оборачиваясь, прошла к дому Холландов. Открыв дверь, захлопнув ее за собой, женщина устроилась на сундуке в прихожей. Внизу было прохладно и тихо, на дубовых перилах лестницы висела темно-красная, дорожная накидка Тео. Жанна, потянувшись, уткнув в нее лицо — вдохнула запах роз.

— У меня щеки горят, — поняла она. "Господи, что же я делаю, за ее спиной. Она там, в Мейденхеде, ничего не знает…, Так нельзя, нельзя. Но ведь он мне нравится, очень нравится. Он добрый, заботливый, и с ним так интересно разговаривать…, А остальное? — Жанна подняла голову, и, передернув плечами, вспомнила себя, шестнадцатилетнюю, свой отчаянный плач: "Оставьте меня, оставьте!", кровь, испачкавшую подол платья, и презрительный голос: "Ничего, ты у меня быстро научишься мужчин ублажать!"

Жанна отбросила накидку, и, зажав рот ладонью, побежала в умывальную. "Я не смогу, — подумала она мрачно, прополаскивая рот. "У меня с той поры и не было ничего. Даже думать об этом не хочу. Если бы можно было просто сидеть рядом и за руки держаться…, - она вздохнула и вспомнила сладкую тяжесть ребенка у себя на коленях.

— Я ему нравлюсь, — Жанна забрала из гостиной шестиструнную, легкую гитару итальянской работы. "Нравлюсь кузену Питеру. Господи, я же никому, никогда еще не нравилась, только Тео, и все. Я, наверное, тоже краснею, когда на него смотрю. Господи, — она прислонилась к стене, — что же мне делать?".

Жанна тряхнула белокурой головой и провела пальцами по струнам: "Не загадывай. Что будет, то и будет".

Она прикоснулась серебряной пробкой флакона к нежной шее, и вышла в теплый лондонский вечер.

Золотистое вино играло, искрилось в бокалах уотерфордского хрусталя.

— Очень хорошее бордо, — похвалила Жанна. "Но, знаете, кузен Питер, я тут зашла в пару лавок — у вас, конечно, высокие цены на французские товары. Я вообще, — она вытерла губы шелковой салфеткой, — предпочитаю покупать вино в провинции, оптом. Так дешевле".

Питер выпил и усмехнулся: "Я, кузина Жанна, в общем, могу себе позволить эти расходы. В конце концов, мы с Майклом живем вдвоем, и не так много тратим. А что вы делаете в Париже, целый день? — спросил он.

Жанна помолчала и улыбнулась.

— Закупаю провизию, привожу в порядок наши платья, переписываю роли для Тео, разговариваю с журналистами, с просителями, слежу за нашими пансионерками, — Тео учредила стипендию, по ней каждый год отбирают двух девочек для учебы. Вечером я в театре, помогаю Тео, а если нет спектакля — то у нас прием, или игра в карты, или благотворительный концерт. Иногда мы с ней просто сидим, читаем, я вяжу или вышиваю, а Тео — на клавесине играет. Или я, — она указала глазами на диван, — на гитаре.

— Он очки не снял, — подумала Жанна. "Правильно, мы же с ним до обеда в кабинете сидели, он мне каталоги тканей показывал. Ему идут очки, очень".

Питер все молчал, а потом тихо спросил: "И вы, кузина Жанна, и дальше — так хотите жить?"

Она вздохнула, нежный голос задрожал: "Мы с Тео двенадцать лет вместе, кузен Питер. Я ведь уже не молода, мне двадцать восемь этим годом. Я, — она замялась, — привыкла. Хотя, конечно…, - она не закончила и поднялась. Питер тут же встал.

— Давайте, я вам поиграю. Меня Марта английским песням научила, — Жанна взяла гитару.

— Are you going to Scarborough Fair?

Parsley, sage, rosemary, and thyme;

Remember me to one who lives there,

For once she was a true love of mine, — пела она нежным, высоким голосом, закрыв глаза.

— Что это? — подумала Жанна. "Как странно, я пою, и слышу кого-то еще".

Рыжеволосая, изящная девушка с лазоревыми глазами отложила лютню: "Я не буду выходить замуж не по любви, мама, тем более за того, кто младше меня на пять лет. Он ребенок, пусть у него и два титула".

— Юджиния, — невысокая женщина повернулась к дочери, — она стояла у окна, глядя в сад, — Джон не ребенок. С тех пор, как его отца казнили, — он глава семьи, и ты сама знаешь, — Рэйчел подошла и поцеловала теплый, высокий лоб дочери, — все эти пять лет он только и делал, что заботился о матери и сестре.

— Так заботился, — ядовито сказала Юджиния, поднявшись, зашуршав юбками, — что до сих пор никто не знает — куда делась Джо.

Рэйчел развела руками: "Милая, она сбежала, когда покойный герцог уже сидел в Тауэре. Не будь слишком строга к Джону, ему тогда было всего пятнадцать".

— А сейчас ему двадцать, а мне двадцать пять, — Юджиния дрогнула ноздрями. "И потом, ты же знаешь, мама…, - она покраснела и не закончила.

— Питер тебе отказал, — холодно заметила Рэйчел. "Он в Акадии, он женат, он никогда не вернется в Старый Свет. Забудь о нем".

— Не забуду, — отрезала Юджиния. "Кроме него, мне никто не нужен". Она вышла, хлопнув дверью. Рэйчел, убрав седоватую прядь волос под чепец, поднялась наверх. Невестка полусидела в постели, пристроив на коленях книгу.

— Одно лицо с матерью, — как всегда, смешливо, подумала Рэчел. "Как наследник "Клюге и Кроу? — спросила она, присаживаясь на край кровати, беря смуглую, тонкую руку Софи.

— Хорошо, — та скосила глаза на свой большой живот. "Вот, тетя Рэйчел, послушайте. Джордан пишет о месторождениях свинца в горах Гарца, очень интересно…"

Софи начала читать. Рэйчел, с привычной болью в сердце, подумала: "Бедная девочка. Один брат — в Акадии, второй — в Германии, родители — уже год, как о них ничего не слышно. Ушли искать Ледяной Континент, и не вернулись".

Она вспомнила два гроба, что опускали в сырую, осеннюю землю кладбища, желтые, облетающие листья дуба и свой шепот: "Мальчики, бедные мои, мальчики. Мартин, Мэтью…"

Ей почудился запах гари, она увидела высокий, догорающий костер. Сжав пальцы, женщина велела себе не плакать.

Софи закончила читать. Рэйчел, не помня ни единого слова, бодро сказала: "И, правда, интересно". Она привстала и ахнула: "Питер с Майклом приехали, спешиваются. Сейчас пришлю тебе твоего мужа, и поднос велю отнести, а ты не вставай, — она поцеловала невестку в щеку, — не надо, все же тебе рожать со дня на день".

— Спасибо, тетя Рэйчел, — неожиданно нежно, сказала Софи. Женщина, потянувшись, обняв ее, просто посидела, прижавшись головой к ее плечу, слушая, как сонно, медленно ворочается в животе ребенок.

Жанна опустила голову. Питер вздохнул: "Как будто музыка до сих пор — тут звучит. У нее глаза были закрыты, все это время. И сейчас тоже. Господи, какая она красивая".

— Это моя любимая песня, — сказал он тихо. "Спасибо, большое спасибо, кузина Жанна".

Он был совсем рядом. Женщина, положив руку на гитару, вскинула глаза. "Кузина Жанна, — он опустился на колени, — вы, наверное, думаете, что я сошел с ума, но, — Питер взглянул на нее. Женщина, легко прикоснувшись пальцем к его губам, шепнула: "Не надо. Не надо ничего говорить, Питер. Идите сюда, — она положила руки ему на плечи, гитара соскользнула на ковер. Жанна еще успела повторить: "Один раз, один только раз. Может быть, я сумею. Просто, чтобы знать — как это".

Она неумело, робко ответила на его поцелуй и вдруг отстранилась: "У меня…, никогда еще так не было, Питер. Прости. Я, — Жанна помолчала, — боюсь".

— Я тоже, — просто ответил он, укрывая ее в своих руках. "Потому что я тебя люблю, Жанна. Наконец-то я это сказал. Боюсь, — Питер, едва касаясь, целовал ее, — что тебе не понравится".

От нее пахло фиалками и немного — ванилью, на губах был вкус вина и карамели. "Как нежно, — поняла Жанна, — и совсем не страшно".

— Вот, — сказал Питер, доставая кольцо. "Я сегодня целый день его в кармане носил, любовь моя. Пожалуйста, — он провел губами по белокурому виску, — пожалуйста, окажи мне честь, стань моей женой.

Жанна помолчала. Дрогнув ресницами, женщина положила свою маленькую руку поверх его. "Мне надо, — она сглотнула, — подумать, Питер. Надеюсь, ты поймешь".

— Конечно, — он все не отрывался от ее белой, прикрытой кружевами шеи. "Конечно, милая. Я подожду, столько, сколько надо".

— Я хочу его потрогать, — сказала себе Жанна. "Хочу поцеловать. Господи, да что это со мной". А потом не осталось ничего, кроме его рук, его шепота, кроме ее лихорадочного, прерывистого дыхания. Она, откинув голову, оказавшись в его объятьях, прижалась к его губам — сильно, отчаянно.

В спальне было еще полутемно, за большим, выходящим в сад окном только начали распеваться птицы. Она лежала, уткнувшись лицом в его плечо, чуть посапывая, белокурые волосы были рассыпаны по шелковой подушке. Питер попросил: "Господи, пожалуйста, пусть она согласится. Подумает и согласится. Я так ее люблю, так люблю".

Он вспомнил ее тихий шепот: "Только я совсем ничего не умею, Питер. Это все было очень, давно, и, — Жанна поморщилась, — я не хочу об этом вспоминать".

— Не надо, — он легко поднял ее на руки, и, целуя, понес наверх. "Не надо, любимая. Все, что было, — то было, а теперь нет никого, кроме нас двоих".

— Питер, — она пошевелилась и приподняла голову. Он увидел тени под большими глазами и поцеловал их: "Спи. Еще совсем, рано. Иди ко мне", — он обнял ее, улыбаясь. Жанна подумала: "Какой он красивый. И как хорошо было, — она почувствовала, что краснеет, — я думала, так только с Тео…, Надо ей сказать. Нет, я не могу, не могу ее сейчас бросить — у нее гастроли, незнакомая публика, она не должна расстраиваться. Что же делать?"

Он, будто услышав ее мысли, наклонился, и прикоснулся губами к ее щеке: "Ты же мне велела вчера подождать, любовь моя. Так оно и будет, я не хочу тебя торопить. А кольцо я тебе надену перед алтарем, — он смешливо вскинул бровь, — если ты меня удостоишь такой чести".

— В Париже, — Жанна почувствовала, как он ласково, долго целует ее шею, и, ощутив его тепло, — совсем рядом, — повторила про себя: "В Париже. Начнется сезон, и я все скажу Тео. Господи, но как, же мне ее оставить, бедную? Двенадцать лет, я думала — мы и состаримся вместе, возьмем ребенка на воспитание…"

— Питер, — простонала она, — пожалуйста, еще, еще!

У него были нежные, умелые пальцы и Жанна закрыла глаза: "Дети…, У нас будут дети, обязательно, свои дети…, А Тео? Но ведь она меня так любит, и я ее тоже. А Питера? Я ведь его не люблю, пока не люблю…, Но ведь нельзя так — не по любви". Она уже ничего не могла сделать, — она задрожала. Обняв его, — жарко, долго, не отрываясь от него, Жанна шепотом попросила: "Так…, как ночью…, пожалуйста…"

Жанна нашла пальцами подушку. Сжимая ее, плача, раздвинув ноги, она кричала, ощущая тепло слез на лице, забыв обо всем. Она потянулась к нему и, тяжело дыша, шепнула: "Хочу тебя!"

— Господи, спасибо, спасибо тебе, — еще успел подумать Питер, наклоняясь, целуя ее лопатки, купаясь в мягких, пахнущих фиалками волосах.

— Не могу, — он поставил ее на колени, и повторил: "Не могу, Жанна, не могу жить без тебя".

— Да! — она вцепилась пальцами в простыню, и, закусив губу, мотая головой, застонала: "Да!".

— А говорил, чтобы я спала, — отдышавшись, устроившись на его груди, лукаво сказала Жанна. Она протянула ладонь и погладила его по щеке: "Ты без очков".

— Что мне надо, — Питер привлек ее к себе поближе, — я и так рассмотрю. И хочу этим всю жизнь любоваться, запомни. Так, — он, удерживая ее одной рукой, второй — порылся в сброшенной одежде, что лежала на ковре рядом с кроватью, — так, — он поднес к глазам золотой хронометр:

— Сначала спим. Потом я кормлю тебя завтраком, ты убегаешь в театр, я тоже — работаю. А вечером тебя ждет настоящий английский бифштекс, с молодой картошкой, и бургундское вино из запасов моего отца.

— А потом? — Жанна сладко зевнула и натянула на них шелковое одеяло. "А потом, — он погладил ее волосы и усмехнулся: "Потом я намерен всю ночь не вставать с этой кровати, любовь моя".

В саду уже поднималось солнце. Она, поворочавшись, поерзав — устроилась у него под боком. Питер, держа ее руку, задремал — спокойно, глубоко дыша.

В театральной уборной пахло розами, нагаром от свечей, пудрой и хорошим табаком. Констанца, устроившись на бархатном диване, у раскрытого окна, что выходило на Друри-Лейн, затянулась сигаркой. Девушка заинтересованно спросила: "Разве женщины могут играть мужские роли, как Гамлета, сегодня?"

Тео, — с распущенными по плечам темными волосами, украшенными венком из лилий, в полупрозрачном, белом платье, подвернула под себя босую ногу. Она ласково прижалась щекой к руке Жанны, что осторожно закалывала венок шпильками.

— Да что с ней такое? — озабоченно подумала Тео, глядя на немного осунувшееся, бледное лицо Жанны. "Как я из Мейденхеда вернулась — стала сама не своя. Вчера ночью ворочалась, всхлипывала, а потом сказала, что дурной сон привиделся. Бедная девочка. Увезу ее на август к морю, снимем там хорошие комнаты, будем купаться…"

— У мисс Сиддонс подходящая фигура для панталон, — усмехнулась Тео, глядя на стройные, длинные, скрещенные ноги Констанцы. Девушка была в бежевом, с агатовыми пуговицами сюртуке. Констанца поправила коричневый, шелковый галстук и Тео добавила:

— У тебя тоже, кстати. Была бы ты на сцене — из мужского костюма не вылезала бы. Впрочем, — она поправила венок и ласково сказала Жанне: "Спасибо, милая, вот именно так, как надо. Впрочем, ты и так не вылезаешь". Тео поднялась, и, оглядев себя в зеркало, вздохнула: "Посмотрим, как Лондон примет мою Офелию. Спасибо за статью, Констанца, — женщина указала на свернутую газету, что лежала на туалетном столике.

Та потушила окурок. Помахав туда-сюда рукой, девушка пробормотала: "Сейчас папа тут будет. А статья, — Констанца обаятельно улыбнулась, — что вы, тетя Тео, это ерунда. Я обычно не пишу о театре, но ради такого случая…"

В дверь постучали. Жанна, мысленно перекрестившись, попросила: "Господи, только бы Тео по моему лицу ничего не поняла. Он же сейчас придет, вместе с Майклом. Джованни там будет, Изабелла. Не смотри на него, — велела себе девушка и решительно повернула бронзовую ручку.

— Тетя Жанна! — захлопал в ладони маленький Франческо. Изабелла, что держала его на руках, ласково сказала: "Мы пришли забрать Констанцу и пожелать вам успеха, кузина Тео. Кузина Жанна, а вы тут будете?"

— Да, — она покраснела. Питер стоял, улыбаясь, держа за руки мальчиков, глядя на нее. Жанна, собравшись с силами, проговорила: "Да, вдруг костюм порвется, или прическа…"

— Ваш портрет, кузина Тео, — Джованни обнял дочь за плечи, — она была лишь немного ниже, — уже в Королевской Академии Художеств. Еще третьего дня отправили, так, что надеемся увидеть его на выставке. Ну, — он склонил голову, — вот и гонг.

— Мы вам цветы принесли, тетя Тео! — в один голос сказали мальчики. "Только мы их потом подарим, после представления".

— Вы же мои хорошие, — Тео наклонилась и поцеловала каштановую и рыжую голову. "Спасибо вам большое".

Они ушли по узкому коридору, что вел к зрительному залу. Тео, обернувшись, увидев, как блестят глаза Жанны, обеспокоенно спросила: "Что такое, милая?"

— Гонг, — слабо сказала та и Тео отмахнулась:

— Это только первый. Иди сюда, — она присела на бархатный диван. Удерживая Жанну в объятьях, покачав ее, Тео шепотом спросила: "Это из-за детей, да? Я сама — когда в Мейденхеде была, с Франческо возилась, и думала — какая счастливая кузина Изабелла, она ведь тоже — долго ребенка ждала. Ей ведь, как и нам — к тридцати уже". Тео тяжело вздохнула. Жанна, сжав губы, сказала себе: "Нет, нет, я не могу. Не могу ее оставить. Она будет совсем одна. Месье Корнель — он просто друг. Тео никогда за него не выйдет замуж".

Жанна поцеловала смуглую, пахнущую розами щеку: "Иногда так бывает. Дома тоже, когда Марта с Элизой к нам в гости приходят. Ну, с Богом, — она перекрестила Тео. Та замерла, припав губами к маленькой, нежной руке.

Майкл сидел, положив подбородок на бархатный, мягкий барьер ложи. Где-то сзади, на коленях у матери, сопел заснувший Франческо, отец и дядя Джованни тихо о чем-то шептались. Констанца сидела рядом с Пьетро, рассматривая сцену в маленький, перламутровый бинокль.

Майкл видел только ее — это была она, та, что стояла тем летом, на берегу озера Уиндермир, ранним, еще прохладным утром. Над тихой водой стелился туман, она была в простом, холщовом платье, на белокурых, распущенных волосах он заметил венок из ромашек. В руках у нее была плетеная корзинка.

— Она же все время в бриджах и рубашке ходит, — подумал Майкл, что проснулся первым и, распахнув окно — высунул голову из комнаты мальчиков.

Элизабет обернулась, блеснув изумрудными глазами. Медленно ступая по воде, девочка зашла по щиколотку в озеро, казалось, плывя по туману. Майкл, не отводя глаз от сцены, поежившись, услышал растерянный, жалобный голос:

Госпожа, он умер, умер,

Умер он и спит,

А над ним зеленый дерн,

Камень там лежит.

Офелия пела, а Майкл увидел, как Элизабет поворачивается и достает что-то из корзинки. Девочка показала ему отрубленную голову. Вздохнув, сняв с волос венок, Элизабет пустила его по воде.

Она исчезла в легкой дымке. Майкл, глядя на то, как Офелия, опустившись на колени, разбрасывает цветы, как клонится набок ее темноволосая голова, слыша восторженный рев зала, сжав кулаки, сказал себе: "Этого не будет. Не будет такого с Элизабет. Я не позволю".

Карета остановилась во дворе Сомерсет-хауса. Изабелла, перекрестившись, на мгновение прикоснулась к корсету. Письмо лежало за ним. Она, опустив веки, вспомнила, как, поднявшись в свою студию, заперев дверь — распечатывала конверт.

— Как много людей, мама, — сказал Пьетро, выглядывая из окна. "Дядя Питер с Майклом, и тетя Жанна с тетей Тео, ждут нас".

Джованни посмотрел на взволнованное, с легким румянцем на щеках лицо жены. Она была в роскошном, серо-зеленом платье, на тулье шелковой шляпы покачивались перья страуса. Изабелла вздохнула и прикусила нежную губу.

Он покачал на коленях Франческо. Тот, поерзав, высвобождаясь из рук отца, попросил: "Пошли! Пошли быстрее! Посмотрим на картины!"

— Ты, наверное, тоже архитектором будешь, сыночек, — ласково проговорил Джованни: "Пьетро, присмотри за ним, мы с мамой сейчас придем".

Оставшись наедине с женой, он потянулся и взял ее руку. "Ты же знаешь, — тихо сказал Джованни, — милая, какой у тебя талант. Не волнуйся, пожалуйста".

Изабелла улыбнулась и, наклонившись, потерлась холодным носом об его ладонь. "Это не как у вас, — она помолчала, — твои статьи едва три десятка человек в Европе понимает, дорогой мой муж, а тут — она повела рукой в сторону Сомерсет-хауса, — тут совсем другое".

Джованни пересел к жене и обнял ее: "Знаешь, что самое главное? Что рабочие на тех мануфактурах, что ты построила — видят солнечный свет и дышат воздухом, что твои мосты — крепкие и надежные, и так, — он поцеловал еле заметные пятна туши на руке, — так будет всегда".

— Рейнольдс мне прислал письмо, — неожиданно для самой себя сказала Изабелла. "Я тебе не говорила…"

— Я знаю, — Джованни поцеловал ее в ухо. "Констанца проболталась. У нее, как и всех газетчиков — очень длинный язык. Я понимаю, почему ты мне его не показывала — что-то плохое?"

Изабелла помолчала, и, наконец, вздернула подбородок: "Пошли. Нечего тянуть".

Джованни подал ей руку. Глядя вслед жене — на упрямую, жесткую спину, на прямой разворот стройных плеч, он угрюмо подумал: "Сколько девушек могли бы стать учеными, преподавателями, инженерами…, Сейчас они вынуждены всю жизнь прозябать в гувернантках. Мы ведь даже не пускаем их в университеты. Как это мне Лагранж сказал, в Париже. "Если бы мадам Холланд начала заниматься математикой в юности, из нее бы вышел серьезный исследователь". Хоть Констанца добилась того, чего хотела, — он внезапно улыбнулся: "Замуж она, наверное, в Америке выйдет. Она же не хочет венчаться, не верит в Бога. Это если вообще — кто-то ей по душе придется".

— Папа! — поторопил его Пьетро. "Сейчас двери открывают". Он пробился через летнюю, оживленную, пахнущую духами, лондонскую толпу и взял жену под руку: "А что портрет — будет на выставке?"

— Не знаю, — Изабелла сжала изящные пальцы. "Я его всего за неделю до начала послала, не знаю, Джованни". Она быстро приложила маленькую ладонь к корсету. Джованни чуть не рассмеялся вслух.

— Она всю дорогу от Мейденхеда там руку держала, — сказал он себе, поднимаясь по каменным, широким ступеням. "Письмо Рейнольдса туда положила, не иначе. Как в тот раз, когда я ее раздевал, в спальне, и на пол какой-то чертеж выпал. Оказалось — опоры для моста. Она всегда так — важные вещи за корсет засовывает".

В большие окна зала вливался солнечный свет. Изабелла застыла, едва сделав несколько шагов, и, сглотнула: "Джованни…"

Портрет висел на правой стене. Тео, в темно-красном шелке, с убранными в высокую прическу волосами, сидела, выпрямив спину, опираясь подбородком о красивую, играющую кольцами руку. "Богиня, — подумал Джованни, и, наклонившись, проговорил: "Смотри, она — рядом встала. Сейчас ее цветами завалят, как в театре".

По толпе пробежал шепоток. Изабелла почти испуганно шепнула: "Сэр Джошуа!"

Он вышел на середину зала, — высокий, седоволосый, чуть сгорбившийся, в безукоризненном сюртуке цвета лаванды.

— Дамы и господа, — откашлявшись, все еще сильным голосом, начал Рейнольдс. "Ежегодная летняя выставка Королевской Академии Художеств объявляется открытой. Для меня стало большой честью увидеть здесь звезду французской сцены, осенившую своим присутствием Лондон. Мадемуазель Бенджаман, дамы и господа, — Рейнольдс склонился над ее рукой, — модель для еще одного таланта, как мы видим, — он указал на портрет, — миссис ди Амальфи".

— Он тебе подмигнул, — сказал Джованни жене. "Я совершенно точно видел, Рейнольдс тебе подмигнул. Пошли, — он увлек ее за собой, — Питер тут обо всех позаботится. Я хочу посмотреть архитектурный зал".

— Не надо, — чуть не плача, сказала Изабелла. "Меня там все равно не будет. Он мне написал, что женщины еще никогда не выставлялись в этом разделе…".

— А я все равно хочу, — упрямо повторил Джованни. Он шагнул в боковую комнату, увешанную чертежами. Там было тихо. Он сразу увидел тонкий, искусный, обрамленный простой рамой рисунок.

— Проект текстильной мануфактуры компании "Клюге и Кроу" в Лидсе, 1788 год, И. де А., - прочел он и обернулся на жену. Изабелла стояла на пороге, прерывисто дыша, вертя в руках бархатный, отделанный бисером мешочек.

— Я не верю, — подумала женщина. "Пусть под инициалами, но я все равно — здесь. Господи, да возможно ли такое?"

— Ты все это уже знаешь, — краснея, сказала Изабелла. "Я же тебе показывала, Джованни…"

Он оглянулся — в комнате еще никого не было, — и поцеловал ее, — долго, глубоко. "А я, — усмехнулся Джованни, оторвавшись от ее губ, — я хочу посмотреть на это еще раз, дорогой мой участник летней выставки Академии Художеств".

Изабелла кивнула и быстро коснулась губами его щеки.

Жанна ходила вдоль увешанных картинами стен, держа мальчиков за руки, слушая и не слыша их болтовню. Она обернулась и посмотрела на Питера — тот стоял, разговаривая о чем-то с Констанцей и Тео. Мужчина заметил ее взгляд и ласково, нежно улыбнулся.

— Я не могу, — горько подумала Жанна. "Не могу так больше. Не могу лгать Тео, она ведь спрашивает — что со мной. Уже неделя, как ничего нет. Господи, какая я дура, потеряла голову, забыла обо всем. Надо сказать. Сказать Питеру, он должен знать. Сказать Тео, — она вздохнула.

Жанна увидела темноволосую голову маленького Франческо, что спал на руках у Констанцы и покраснела: "Весной. Весной у нас такой же будет. Мальчик, или девочка. Бедная моя, Тео, она так хочет ребенка, я же вижу…Ладно, — она качнула сложной, украшенной цветами прической, — раз так, надо выйти замуж за Питера. Я его полюблю, непременно. Он добрый, хороший человек. Надо полюбить, — велела себе девушка. "Дитя должно расти с отцом".

— Тетя Жанна, — Майкл подергал ее за руку, — Пьетро вот эта картина не нравится, а вам?

Жанна очнулась и посмотрела на пышную, в шелках даму, что восседала на мраморном троне, прижимая к просторной груди маленькую змейку. У дамы был большой нос и двойной, пухлый подбородок.

— Это Клеопатра, — ехидно сказал Пьетро. "Мне кажется, у змеи просто яда, не достанет — ее убить".

Жанна рассмеялась и поцеловала рыжие кудри: "И, правда, дорогой мой".

— Двенадцать лет мы уже вместе, — вздохнула она про себя, идя дальше, рассеянно смотря на картины. "Вернемся в Париж, и поговорю с Тео. Она меня поймет, она добрая, очень добрая. Господи, — она взглянула на высокую, красивую прическу женщины, — как же она, без меня…, Поговорю и напишу Питеру. Обвенчаться и в Париже можно, — она почувствовала тяжесть кольца на пальце, и решительно сжала губы: "Так тому и быть".

— О, — заметил Пьетро, — вот папа, только мамы с ним рядом нет. Интересно, где она?

Джованни подошел к ним: "Президент Королевской Академии Художеств забрал нашу маму, дорогой Пьетро. А я всего лишь математик, скромный преподаватель в университете, — так что я уж не стал спрашивать у сэра Джошуа, — Джованни развел руками, — что понадобилось великому живописцу".

— Портрет все очень хвалят, — сказал Питер, когда они вернулись к картине. "Кузина Тео, вы его непременно должны забрать в Париж…, - он осекся и озабоченно спросил: "Кузина Изабелла, что такое?"

Она стояла перед ними — маленькая, бледная, только на щеках играли пятна лихорадочного румянца.

— Портрет покупает Академия Художеств, — серо-зеленые глаза блестели. Джованни заметил след от слезы на ее щеке. "Я вам напишу копию, кузина Тео, — Изабелла сглотнула, — до моего отъезда в Лидс".

— Да что случилось? — наклонился к ней Джованни. Жена замерла и сунула ему в руку теплое, скомканное письмо.

— Я буду во дворе, — сказала она коротко. Повернувшись, зашуршав юбками, Изабелла исчезла в толпе.

— Папа, что с мамой? — недоуменно спросил Пьетро. Джованни разгладил бумагу: "Дорогая миссис ди Амальфи, по совокупности представленных работ совет Королевской Академии Художеств решил принять вас в состав ассоциированных членов Академии, по секции архитектуры. С искренними поздравлениями, сэр Джошуа Рейнольдс, президент".

Они долго молчали. Потом, Питер, улыбнувшись, заметил: "У меня дома есть отличный моэт, так что жду вас всех, — он незаметно взглянул на Жанну, и та почувствовала, что краснеет, — жду вас всех к столу".

— Мама! — Франческо проснулся и заворочался на руках у сестры. "Где мама? Тетя Тео! — радостно указал он на портрет.

Джованни взял сына и шепнул в маленькое ухо: "Пойдем, милый, скажем маме — как мы ей гордимся".

На тихой глади воды лежала лунная дорожка, корабли, что стояли со свернутыми парусами у причала — покачивались под легким ветром. Констанца пошарила на комоде, и, взяв из пачки еще одну свечу — зажгла ее от огарка.

Она окунула перо в серебряную, дорожную чернильницу. Внезапно остановившись, подперев подбородок кулаком, девушка вспомнила слова дяди.

— Шахты, — сказал Питер, разливая вино, — это всегда тяжелый труд, Констанца. Я, хоть и владелец, все равно в них спускался. Надо же знать, в каких условиях работают люди. Будешь в Париже — спроси хотя бы у дяди Теодора, он полжизни под землей провел.

Питер выпил и поправил очки: "Так что это не заговор, дорогая племянница. Мы, заводчики, не хотим добиться того, чтобы люди умирали — как раз наоборот. Просто, — он развел руками, — такая уж это работа, милая".

— Все равно, — яростно пробормотала Констанца, грызя перо, — все равно я там окажусь, во Фландрии, рано или поздно. Напишу статью о том, как живут эти люди. Я уверена, что дядя Виллем — тоже хороший хозяин, но все равно — публика должна знать об этом.

Она порылась в книгах на столе и открыла "Civitas Solis" Кампанеллы. Констанца нашла отмеченное ей место: "Но в Городе Солнца, где обязанности, художества, труды и работы распределяются между всеми, каждому приходится работать не больше четырех часов в день".

— А не двенадцать, — вздохнула она и, захлопнув книгу, прислушалась.

— Нет, нет, — Констанца зевнула, — тетя Тео, и тетя Жанна спят давно. Мы утром отплываем, да и тетя Тео устала после гастролей. Ей пришлось еще десять дополнительных спектаклей давать.

Констанца присела на подоконник, и, закурив, пуская дым в окно, вдохнула запах моря.

— Папа тоже, — нежно, подумала она, — на море будет, там, в Уэльсе. Изабелла — с Питером в Лидс уехала, и мальчиков с собой забрала. И я, — она стряхнула пепел, — я теперь одна буду жить.

— Ничего, — бодро сказала себе Констанца, — справлюсь. Яйца я варить умею, кофе — тоже, а в остальном — буду обедать у тети Марты или тети Тео. Или в трактирах. Жалко, что Дэниел уезжает, — она вспомнила его зеленовато-голубые глаза и веселый голос: "Ну вот, Констанца, передавай привет Лондону и обязательно возвращайся во Францию!"

— Я и возвращаюсь, — Констанца потушила сигарку. Потянувшись всем длинным, стройным телом, девушка взяла со стола зеркальце в серебряной оправе. Она оскалила белые, мелкие зубы, и, полюбовавшись собой, — стала раздеваться.

В умывальной было прохладно. Жанна, пробежав по коридору, тихо закрыв за собой дверь — зажгла свечу. Она увидела пятна крови на подоле белой, шелковой рубашки:

— Значит, ничего и не было. Или было, но все — она сцепила нежные пальцы, — закончилось. Три недели, всего три недели…, - она помотала белокурой головой, и стала приводить себя в порядок.

— Вот и все, — Жанна переоделась и, выжав рубашку, повесила ее сушиться. "Я просто в датах ошиблась, или это из-за волнения, из-за переездов. И, слава Богу, — она вздохнула и вспомнила его ласковый взгляд, его тихий голос: "Тогда я буду ждать письма, Жанна, хорошо?"

— А я тогда кивнула, — девушка вылила грязную воду из фаянсового таза, — кивнула и перекрестила его. Он сейчас в Лидсе, на этой стройке, до конца лета там будет. Оставлю письмо тут, у мистера Фошона. Он его перешлет в Лондон. Извинюсь, напишу, что…, - она наклонилась над тазом и заплакала, — быстрыми, тихими, крупными слезами.

Жанна помахала рукой, успокаиваясь: "Напишу, что не люблю его. Что мы оба — сделали ошибку, и нельзя так — не по любви. Питер, Питер…, - она постояла еще немного, чувствуя на лице ветер, что играл холщовыми занавесками на окне. Вымыв лицо, Жанна вернулась в спальню.

Тео лежала на боку, свернувшись в клубочек, спокойно, размеренно дыша. Жанна едва присела на кровать, как она дрогнула ресницами и спросила: "Что, крови?"

— Двенадцать лет мы с ней рядом, — улыбнулась Жанна. "Господи, да что мне еще надо? Куда мне идти, кого еще искать?"

Она кивнула. Тео, взяв ее руку, прижавшись к ней щекой, улыбнулась: "У меня тоже позже пришли. Это все из-за гастролей, да и лето жаркое. Ложись ко мне".

Жанна устроилась рядом. Тео, гладя ее по голове, шепнула: "Я люблю тебя. В августе поедем в Довиль, будем там купаться, каждый день, и гулять по берегу".

Девушка вдохнула такой знакомый запах роз. Поцеловав гранатовые губы, Жанна тихо сказала: "Непременно. Будем счастливы, Тео".

 

Пролог

Фландрия, сентябрь 1788 года

Федор остановил лошадь и посмотрел на величественные, серого камня развалины на высоком холме. Вокруг были леса — густые, играющие золотом, рыжие листья лежали на сухой траве. Он вдохнул терпкий, осенний запах:

— На Урале так же было. Мы с Марьей по грибы ходили, собрали что-то, а потом, — он мимолетно улыбнулся, — устроились под сосной. Господи, — рассердился он, — да о чем это ты, Федор Петрович? Забудь, Дэниел тебя в Америку зовет, уголь там у них, в Виргинии искать. Ты Россию и не увидишь больше.

— Вот это и есть Мон-Сен-Мартен, — вздохнул сзади месье Лануа, главный инженер компании.

— Месье Корнель, а что, — он помялся, — месье де ла Марк не собирается в Европу возвращаться?" Он повел рукой в сторону равнины: "Раз мы одну шахту уже эксплуатируем и вторую — закладываем? Все же, — Лануа снял фуражку и почесал светловолосую голову, — нехорошо, когда замок без сеньора стоит, все запущено.

— Сеньора, — хмыкнул Федор. Мягко развернув лошадь, он стал спускаться с холма. "Сейчас другое время, месье Лануа. Во Франции все бурлит, третье сословие в Генеральные Штаты будет избираться, а вы все за своего сеньора держитесь".

Лануа обернулся на замок и покраснел: "Так издавна было, месье Корнель, со времен Арденнского Вепря, и еще раньше. Мы свободные люди, крестьяне землю арендуют, а все равно, — упрямо повторил Лануа, — месье Виллем — наш сеньор".

— Может и вернется, — Федор проехал по каменному, горбатому мосту над быстрой рекой. "Питер мне писал, — он вспомнил, — тот самый синьор Теодор, архитектор, этот замок восстанавливал". Они миновали маленькую деревню — пять домов, постоялый двор, и церквушка, — и выехали на дорогу, что вела к Льежу.

Холмы остались позади, вокруг них лежала равнина. Федор, прищурившись, увидел на горизонте террикон шахты "Луиза".

— Я смотрю, — повернулся он к Лануа, — у вас тут сахарной свеклы много стало. Пшеницу не сеют больше?

— Выгодней, — молодое лицо инженера расплылось в улыбке. "Мой старик на свекле столько зарабатывает, что всем моим сестрам грозится приданое дать. У меня же еще четверо младших, месье Корнель, — Лануа смущенно рассмеялся, — и все девочки".

— Я помню, — ласково сказал Федор.

— И хватит меня благодарить за то, что я вас на эту должность рекомендовал — вы у меня были одним из лучших студентов, месье Лануа, вы мое доверие давно оправдали. А что, — он взглянул на аккуратные, черепичные крыши ферм, — рабочих вы откуда нанимаете, из Льежа?

— Оттуда, из Франции, — ответил инженер. "Как положено — мужчины в забой идут, а женщины и подростки — на вагонетки. Младше двенадцати лет никого не берем, следуем распоряжению хозяина".

Уже подъезжая к шахте, Федор посмотрел на груды угля вокруг сортировочной:

— Пока мы отсюда на телегах все будем вывозить, потом на баржи перегружать, мы только время потеряем. А что делать? Паровая тележка, что Джованни сейчас в Уэльсе испытывает — это прототип. До того времени, как она на рельсы встанет — мы оба умереть успеем. Уголь тут отличный, — он спешился и взял кусок, — лучшего качества.

Лануа отдал лошадей старику сторожу и подошел к Федору: "Попомните мое слово, месье Корнель, — на этом пласте мы не две, а двадцать шахт заложим. Уголь будет всю эту равнину кормить. Де ла Марки теперь до конца дней своих обеспечены".

Они зашли в аккуратную, деревянную раздевалку. Федор довольно хмыкнул:

— Умывальную сделали, молодцы. Сейчас первая смена под землей, та, что в пять утра спустилась? Уже и выходить они должны, — он взглянул на свой хронометр, — через час примерно. Сколько там людей? — он кивнул на шахту.

— Семьдесят человек в забое, пять бригад, — Лануа быстро переоделся в холщовые штаны и куртку: "Месье Корнель, правда, что вас султан Марокко золотой саблей наградил, за особые заслуги перед его страной?"

Федор хохотнул и положил в карман своей куртки пачку свечей и кремень с кресалом.

— У меня одна уже есть, сабля, — он всунул ноги в огромные, растоптанные башмаки, — так что я отказался, месье Лануа. Вторая мне как-то ни к чему. Семейный клинок и то — над камином висит. Ну, — он перекрестил себя и ученика, — с Богом

Подъемник заскрипел. Федор, стоя на деревянной платформе, вскинув голову, проследил глазами за лоскутом голубого, яркого неба.

— Птицы, — он увидел чаек. "Они сюда с Мааса прилетают. Надо будет на обратном пути в Брюссель заехать, кружев купить — для мадемуазель Бенджаман, для Жанны, для Марты. А Элиза, — он усмехнулся, — отбойный молоток просила, только маленький".

— Почти тысяча футов, — сказал Лануа, когда они сходили с платформы. "Холодно тут".

Федор поднял голову и внимательно осмотрел крепления на стенах высокого зала. "Вроде все в порядке, — пробормотал он, поежившись. "А что холодно, — он похлопал Лануа по плечу, — к этому привыкаешь. Канареек везде держите?"

— А как же, — инженер показал рукой в темноту, — у каждой бригады по клетке, на средства компании покупаем.

— Пойдем, — велел Федор, — покажете мне этот новый пласт, а потом поднимемся и на стройку заглянем.

Они согнувшись, пробирались по низкой штольне, с проложенными по ней деревянными рельсами. Откуда-то из непроницаемой черноты загрохотала вагонетка. Федор, прижавшись к стене, закрыв рукой, пламя свечи, увидел груженую тележку.

Грубые колеса сошли с рельс. Откатчица, ругнувшись, не обращая на них внимания, — подлезла спиной под днище, и одним быстрым, ловким движением поставила вагонетку на место. "В ней же триста фунтов угля, — вспомнил Федор. Он обернулся и еще успел увидеть высокую, тонкую фигуру девушки. Волосы ее были спрятаны под ветхим чепцом.

Она толкнула вагонетку за угол. Федор, сжав зубы, заметив стройные плечи, длинные ноги работницы, одернул себя: "Да что это ты, совсем с ума сошел!". Он повел носом: "Странно, цитроном пахнет. Нет, почудилось".

Откатчица на мгновение остановилась. Стерев пот с высокого лба, посмотрев вслед мужчинам, — она дрогнула ресницами. Темные, большие глаза улыбнулись. Девушка, прошептав что-то — заспешила дальше.

Федор распахнул окно своей комнаты и посмотрел на закат, что играл над равниной.

— Лануа к своим старикам поехал, — хмыкнул он, — приглашал пообедать вместе, да ладно, — он взглянул на заваленный бумагами стол, — еще отчет для Виллема надо закончить, Питеру написать, — он повертел в руках искусно вычерченную карту:

— В Уэльсе пусть они и делают канатную дорогу. Рельсы надо проложить по склону холма. Раз шахта наверху стоит, вагонетки сами будут спускаться. А обратно их будут лошади тянуть. Сейчас зайду в трактир, перекушу, и посижу, подумаю — как это лучше сделать.

Он натянул куртку и прислушался — снаружи, со двора, доносились чьи-то возбужденные голоса.

— Парламент города Парижа и нотабли других провинций, — раздался знакомый, парижский говор, — рекомендовали Бурбону созвать Генеральные Штаты, впервые за сто семьдесят пять лет, граждане! Но это только начало революции. Мы, третье сословие, обещаем — Франция освободится от гнета монархии и станет свободной!

Федор сочно выругался и захлопнул ставни: "И что ему дома не сидится? Тут епископат Льежа, независимая область, какое им дело до Франции?"

Когда он зашел в трактир, Марат уже собрал вокруг стола рудокопов и оживленно рассказывал им что-то. Федор, облокотившись на стойку, прислушался.

— Это все хорошо, — хмыкнул здоровый детина, прикусив зубами трубку, — однако же, платят нам, месье Марат, достойно. Компания еще и на жилье субсидию дает, для тех, у кого семья, уголь выделяет — нет нам, никакого толка бастовать. Да и потом, — он оглядел своих товарищей, — мы не французы. Что вы там, в Париже у себя делаете — это ваше решение, а мы, как жили, так и будем жить.

Федор незаметно усмехнулся. Приняв от хозяина горшок с рагу из кролика и бутылку вина, он присел за опустевший стол.

Марат, склонив голову, быстро перечеркнул что-то в своем блокноте, и выругался сквозь зубы. "Что, — лениво спросил Федор, — и тут не удалось людей на забастовку подбить, месье Марат? Слышал я, что ткачи в Амьене — тоже за вами не пошли".

Марат поднял глаза и ненавидяще сказал: "Это пока, месье Корнель, это пока. Санкюлоты еще поймут, что, только встав в наши ряды — они станут полноправными гражданами".

Федор рассмеялся и похлопал рукой по своим рабочим штанам. "Я тоже, месье Марат, санкюлот. Я в рабочей одежде больше времени провожу, чем в бриджах и сюртуке. Да и руки у меня — он положил на стол большие, покрытые шрамами и ссадинами ладони, — руки у меня — рабочего человека. В отличие от ваших рук, — не смог удержаться он.

— Революции нужны трибуны, — высокомерно ответил Марат, — нужны вожди, месье Корнель, а вы — всего лишь наемный пес местного хозяйчика. Я слышал, он в Бомбее живет, припеваючи, а его рабочие — ползают по двенадцать часов в сырости и грязи.

Федор долго, молча, ел. Потом, отставив горшок, выпив вина, он мрачно сказал:

— Вот что, дорогой мой трибун. Сами знаете, — если я попрошу, отец Анри, наш с вами общий знакомый — вытащит из своего архива расписку, которую он от вас получил. За ту математическую статью, вы должны ее помнить. Поэтому отправляйтесь отсюда восвояси, и чтобы я больше не видел вас на шахтах компании, понятно?

— Шантажом не брезгуете, месье Корнель, — некрасивое, смуглое лицо Марта презрительно исказилось. Он закурил сигару, и выпустил дым в лицо Федору. Подхватив свои бумаги и кружку с пивом, мужчина поднялся.

— Уеду, когда захочу, — свысока заметил Марат. "Тут не шахты, тут поселок. Вы тут приказывать, не властны".

Он пересел за другой стол. Откинувшись к стене, Марат потребовал еще кувшин пива. "Вот же мерзавец, — угрюмо подумал Федор, — и не сделаешь с ним ничего. Так, — он посмотрел на свое вино, — надо бы делом заняться, нечего тут больше сидеть".

Трактир наполнялся шахтерами, что пришли выпить кружку после ужина, где-то у стойки уже звучала скрипка. Федор усмехнулся, глядя на то, как сдвигают столы, освобождая пол для танцев.

— Нет, — он нашел глазами хозяина и щелкнул по пустой бутылке, — надо отдохнуть. Чертежи до завтра подождут, ничего страшного. Опять же, месье Марат тут. Мало ли что еще ему в голову придет. И сейчас девушки, наверняка, появятся. Хоть посмотрю на молодежь. Ту, высокую, может быть, увижу, — он понял, что краснеет.

— Вы не волнуйтесь, месье Корнель, — раздался сзади голос кого-то из шахтеров. "Этот, — мужчина указал на Марата, — ни с чем отсюда уедет. Компания нам работу дала, разве мы против нее пойдем? Раньше тут — у кого земли не было, тот с голоду подыхал. В Льеже, сами знаете, мануфактур нет, а в Амьене — ткачи нужны. Это работа тонкая, то ли дело забой".

Федор посмотрел на компанию рудокопов, что присела за его стол, и показал хозяину пять пальцев.

— И пива тоже — закажем, — он достал из кармана куртки плоскую шкатулку. Один из рудокопов, передав ему свою трубку, — затянулся сигарой. "Хороший табак, — одобрительно заметил шахтер. "Месье Корнель, а вы вправду — в небо поднимались? Месье Лануа рассказывал, однако же, его дело молодое, может, преувеличивает…"

— Поднимался, — Федор вдохнул запах табака. Приняв от кабатчика бутылки, он улыбнулся: "И не один раз".

Дверь трактира заскрипела, и он увидел девушек, — в простых, бедных платьях. Они, переговариваясь, щебеча — зашли в зал. К первой скрипке присоединилось еще две. Федор, приподнявшись, заметил высокую, тонкую девушку в потрепанном чепце и синем, истасканном платье, что, стоя к нему спиной — шутила с какими-то парнями.

— Да брось, — хмуро сказал себе Федор. Подхватив вино, он рассмеялся: "Пошли, ребята, тут сейчас такой шум будет, что ничего не услышишь. Пусть себе молодежь танцует, а мы в боковой комнате посидим, поговорим".

Он еще успел увидеть, как давешняя девушка в синем платье, изящно склонив голову — становится напротив молодого рудокопа. Грянули скрипки. Федор, пропустив шахтеров вперед, закрыл за собой дощатую дверь комнаты.

Танцы были в самом разгаре, когда он, пробившись через разгоряченную, пахнущую потом толпу, — вышел на задний двор. Над поселком висели крупные, яркие звезды. Он, помочившись у стенки сарая, потянулся:

— Давно я так не напивался. С Джоном, летом еще — было дело. Джон в Амстердам поехал, Джо с Иосифом в Америку отплывают, следующим годом. Хоть повидается с ними, перед отъездом. Сын его — так в Мадриде и остался, он мне говорил. Хотя там спокойно, безопасно. Надо еще десяток бутылок заказать, — он обернулся на вход в трактир и замер — из сарая доносился приглушенный, отчаянный женский крик: "Нет, нет, я не хочу, оставьте меня!"

Федор выругался сквозь зубы и рванул на себя хлипкую дверь. "Оставьте! — услышал он злобный голос. Мужчина, что прижимал девушку к сену, тряхнул ее за плечи: "Не ломайся, я тебе серебром заплачу". Федор увидел, как его рука шарит под сбившимися юбками девушки.

— Вставай, подонок! — велел Федор, рванув на себя мужчину. "Я же тебе сказал, чтобы духу твоего тут не было! И бить я тебя не буду, — он вышвырнул Марата из сарая, — слишком много чести. Пошел вон отсюда, — он толкнул его к воротам, — иначе я сейчас вернусь в трактир и скажу рудокопам, чем занимается народный трибун, когда его никто не видит. У них с тобой, мразь, разговор будет короткий".

Марат поднялся, отряхивая свой сюртук от грязи и навоза, и процедил: "Мы еще встретимся, месье Корнель, не сомневайтесь".

Федор прошагал к нему. Засучив рукав куртки, он от души хлестнул Марата по лицу. "Вон. Отсюда, — громко, раздельно сказал он. Марат, зажимая рукой разбитый нос, что-то бормоча — вышел.

В сарае было темно. Федор увидел, что девушка уже стоит, оправляя свое платье. "Все в порядке, мадемуазель? — озабоченно спросил Федор, чиркнув кресалом.

В свете искр он увидел темные, большие глаза, чуть заметную ссадину на белой щеке и знакомый, нежный голос ответил: "Да. Спасибо вам, дядя Теодор".

Она подошла поближе, и повторила: "Спасибо". От девушки едва заметно пахло цитроном, густые, коротко, стриженые, рыжие волосы были растрепаны. Констанца оглянулась. Подобрав с земляного пола сарая свой чепец, девушка водрузила его на голову, крепко завязав потертые ленты.

— Я же тебе сказал, — с Федора мгновенно слетел весь хмель, — в Париже еще сказал — нечего тебе тут делать!

— Совершенно незачем кричать, дядя Теодор, — обиженно заметила девушка, — я следующей неделей и увольняюсь уже. Материалов на статью у меня достаточно. Я еще в Амьене была, на ткацкой мануфактуре чесальщицей работала. Там условия — Констанца вздохнула, — хуже, чем здесь. Так что не волнуйтесь, — она быстро прикоснулась рукой к плечу Федора, — о компании я ничего плохого писать не буду. Только о том, что надо новые шахтерские лампы придумать. Со свечами все-таки опасно под землю спускаться.

— А то я не знаю, — угрюмо сказал Федор. "Ты зачем с этим…, - он сдержался, чтобы не выругаться, — во двор пошла?

— Я по своим делам выходила, — оскорблено вздернула подбородок Констанца, — я его и не видела. Только потом…, - она поморщилась. Девушка вдруг, лукаво спросила: "Дядя Теодор, а вы, почему не танцуете?"

— Я уже старый, — усмехнулся он. Констанца, потянув его за руку, велела: "Пойдемте! Только не проболтайтесь, кто я такая. Девчонки думают — я из Амьена. Они тут хорошие, — Констанца рассмеялась, — только жалко, что даже читать никто не умеет. Если бы школы для детей открывали, хоть начальные…, - она, улыбнувшись, втолкнула Федора в зал: "Сейчас я вас буду учить танцевать, месье Корнель", — девушка вскинула тонкую, изогнутую бровь.

Она была высокая, гибкая, быстрая, розовые губы смеялись. Он чувствовал, как бьется ее сердце — совсем рядом, под его руками. Констанца, потянувшись к его уху, шепнула: "А говорите — старый. Отлично танцуете. Давайте еще, — велела она. Федор подумал: "Тут же не как в Париже. Там только за кончики пальцев партнершу держишь, а тут за талию обнимать надо". Скрипки гремели. Констанца, перегнувшись, схватив со стола оловянный стакан с вином, выпив, хихикнула: "Не бордо, конечно, но очень неплохое. Попробуйте, — приказала она, и Федор подчинился.

Потом он сидел, смотря за тем, как кружились ее потрепанные, синие юбки — она танцевала с молодыми шахтерами. Кто-то из рудокопов, разливая вино, хмыкнул: "Она в бригаде у меня. Хорошая девушка, добросовестная, работает отлично. А что веселиться любит, так, месье Корнель, — мужчина подмигнул, — на то и молодость, чтобы погулять. Сами такими были".

— Да, — вспомнив костры на берегу Исети, ответил Федор, — были. Пойду, — он, сам того от себя не ожидая, поднялся и одним глотком осушил бокал вина, — еще потанцую.

— Мне надо, — наконец, сказала Констанца, прижавшись к нему, тяжело дыша, — надо во двор выйти, дядя Теодор. Проводите меня, — ее темные глаза блестели в свете догорающих свечей.

— Нельзя, — велел он себе, открывая перед ней дверь, — не смей, это дочь твоего друга. Ей пятнадцать лет, она ребенок еще, ты ее девочкой знал…, Нельзя!

Но ее свежие, теплые губы были совсем рядом, она приникла к нему — тонким, длинным телом, почти незаметной грудью. Помотав головой, обняв его, Констанца простонала: "Как хорошо! Еще, еще, пожалуйста!". Федор легко поднял ее и, усадив на перила крыльца, стал целовать, — жадно, едва сдерживаясь. Он почувствовал под рукой край грубого, шерстяного чулка, нежную, горячую кожу бедра и услышал ее шепот: "Пойдемте…, к вам…".

На узкой, темной лестнице он подхватил ее на руки, — голова кружилась от горьковатого, томного запаха, что шел от нее, — и, расстегивая на ходу платье, — внес в комнату.

Федор проснулся от яркого солнца, что било сквозь холщовые занавески. Приподнявшись, — затылок ломило похмельной болью, — он увидел чистую, прибранную комнату. Ставни были открыты, откуда-то доносился звон колокола.

— Воскресенье, — вспомнил Федор. "Выходной же сегодня". На стуле, рядом с кроватью, стоял деревянный поднос. Он посмотрел на маленькую, зеленого стекла бутылку, на миску с квашеной капустой, и услышал из бокового чулана плеск воды. Синее платье висело на спинке кресла, что стояло у стола. Рядом были брошены чулки и старые, потрепанные туфли.

Он зубами вытащил пробку из бутылки. Выпив водки, захрустев капустой, Федор обессилено уронил голову на подушку.

Когда он открыл глаза, в комнате пахло цитроном. Констанца, обнаженная, сидела, подвернув под себя ногу, в кресле, и быстро что-то писала.

Она повернулась и ласково сказала:

— Вот, послушайте, дядя Теодор. "Ребенок мадам Верра, прядильщицы из Амьена, был изуродован крысами. Мадам Верра вынуждена была оставлять двухлетнюю дочь одну, в грязном подвале, чтобы заработать на пропитание себе и маленькой Одетт. Муж мадам Верра умер от чахотки — бича текстильных предприятий, — год назад.

Французские предприниматели обязаны последовать примеру английских хозяев мануфактур, например, "Клюге и Кроу", — и выплачивать пенсии вдовам и сиротам умерших рабочих, а также обеспечивать уход за детьми тех, кто трудится на их фабриках.

Томмазо Кампанелла, в своем "Городе Солнца", писал о четырехчасовом рабочем дне. К сожалению, это пока остается утопией, но обязанность каждого владельца производства — предоставить рабочим безопасные условия труда и организовать их быт.

Необходимо, как можно быстрее, построить школы, — голос Констанцы зазвенел, — игровые комнаты для детей, умывальные, как на шахте "Луиза" "Угольной компании де ла Марков", под Льежем. Профессиональные союзы, которые уже организовываются рабочими Англии, — вот, что повлияет на хозяев предприятий".

— Написано недурно, только они противозаконны, — хмыкнул Федор, допив водку, закинув руки за голову. "Профессиональные союзы. Такого не напечатают".

— У нас свобода прессы, — рассеянно отозвалась Констанца. Она что-то перечеркнула. "Потом тут будет о шахтерских лампах и технике безопасности на ткацких мануфактурах. Я же ездила на север, на предприятия дяди Питера. Сравню их с теми, что в Амьене".

Он взглянул на стройные, белые плечи, на выступающие, острые лопатки, на изгиб ее шеи, и хмуро сказал: "Нам надо пожениться".

Констанца отложила перо и рассмеялась:

— Не надо, дядя Теодор. Я завтра пойду на свою смену, вы — поедете в Брюссель. Потом мы увидимся в Париже, и, — она подняла бровь, — я могу иногда с вами встречаться, если хотите. Я все равно, — он заметил пятнышки чернил у нее на губах, — не верю в Бога, и никогда не буду венчаться. Тем более, — Констанца подперла острый подбородок кулачком, — мы с вами оба — любим других людей. Я слышала, ночью.

Он покраснел. Отведя от нее взгляд, Федор пробормотал: "Прости. Я был…"

— Выпили, — улыбнулась девушка. "Я вам не зря водки и шукрута принесла. Рудокопы все так лечатся после того, как зарплату получат".

Она раздвинула длинные, стройные ноги. Федор вдруг спросил: "А кого это ты любишь?"

— Это мое дело, — независимо ответила Констанца. Он заметил, как золотятся в свете утреннего солнца ее волосы. Встав, опустившись на колени перед ее креслом, Федор развернул ее к себе. На вкус она была — как чистая, родниковая вода. "Ее дело, — смешливо пробормотал Федор, окуная губы в эту влагу, — хорошо, пусть будет так".

— Вот именно, — сквозь зубы сказала Констанца, откидывая коротко стриженую голову, царапая его плечи. "Я вас… — простонала она, схватившись рукой за край стола, — прошу…, еще, еще…".

Уже обнимая ее, прижимая к сбитой постели, Федор спросил: "Я сейчас вспомнил что-то, это же первый раз твой был — тебе не было больно?"

Констанца дрогнула ресницами, и прижалась к его губам: "Вы же думали, что это она — с вами. Нет, — она покачала головой, — вы были…, такой нежный, я и не представляла, — что так можно…"

— Можно по-разному, — сказал он, уже не сдерживаясь, чувствуя ее жар, слыша ее прерывистое дыхание, вцепившись зубами в ее плечо. Потом он велел: "Вот сейчас". Констанца, скользнув вниз — разомкнула нежные губы.

Федор отдышался. Устроив ее на боку, целуя в шею, он рассмеялся: "Научилась же где-то".

— Вы же сами и учили, ночью, — лукаво сказала Констанца.

— Я помню, — она повернулась и уложила его на спину, — вам нравится, когда медленно. Так и будет. Лежите, — велела она. Федор, закрыв глаза, гладя ее по голове, неожиданно горько подумал: "Хоть так. Ах, Тео, Тео, Господи, видишь же ты — все время я о ней думаю. Да что там, — он поморщился, — никогда она моей не станет. И эта, — он глубоко вздохнул, — тоже, не нужен я ей. Никому я не нужен".

— Иди сюда, — он усадил девушку на себя, и погладил стройные плечи: "Не будем мы в Париже видеться, Констанца. Так — он покраснел. "Не надо этого больше".

Она закрыла глаза. Помолчав, девушка кивнула: "Да. Вы правы".

Потом она уронила голову ему на грудь. Полежав немного, поднявшись, Констанца оделась и собрала свои бумаги. Она постояла на пороге и, улыбнулась: "Спасибо вам, дядя Теодор". Федор еще нашел силы усмехнуться. Дверь закрылась. Федор, перевернувшись, подтянув к себе подушку, прошептал: "Господи, дай ты мне сил разлюбить ее, пожалуйста. Нельзя же так мучиться".

Он заснул, — тяжелым, быстрым сном. Ему опять снилась разоренная, горящая равнина. Высокая, с побитыми сединой, темными волосами, смуглая женщина, шла, медленно ступая, среди пожарища. Она повернулась. Федор увидел белокурого, голубоглазого ребенка у нее на руках. На телеге, запряженной исхудавшей лошадью, сидели еще двое — девочка и мальчик. "Это Элиза, — понял Федор, — Элиза, я ее узнаю". Девочка порылась в куче отрубленных голов, что лежали рядом с ней, и показала ему одну.

— Нет! — хотел, было, крикнуть Федор. Дитя, что держала Тео, протянуло к нему ручки и залепетало: "Папа!".

— Не успеешь, — безразлично сказала Тео. Подстегнув лошадь, укачивая ребенка, женщина пошла дальше — исчезая в сером, беспросветном дыме, что стелился над равниной.