— Шах, — сказал Теодор де Лу, двигая белого короля. Окна кабинета были распахнуты, из сада доносился теплый, томный ветер, чуть шуршали шелковые гардины. На мраморном камине стоял пышный букет роз.

— И мат, — добавил он, подняв длинные пальцы с зажатой в них фигурой, оглядывая шахматную доску — черного дерева и слоновой кости. Теодор опустил короля на место. Разлив вино по серебряным бокалам, он погладил каштановую, с чуть заметной сединой, красивую бороду: "Я выхожу из нашего предприятия, Дэвид".

Плантатор закашлялся. Осушив бокал, подняв хмурые, карие глаза, плантатор спросил: "Это как?".

— Просто, — мужчина усмехнулся и откинулся на спинку резного, дубового кресла. "Декларация Независимости оглашена, патриоты будут формировать правительство, писать конституцию, принимать законы…, Я не хочу неприятностей, Дэвид, у меня дочь растет, — Теодор кивнул в сад, откуда доносился веселый голос: "Теннис, Мэтью, — это очень простая игра, достаточно только начать. Держи ракетку!".

— Так вот, — Теодор поднялся и, сбил пылинку с рукава темно-серого, отлично скроенного сюртука, — когда в стране безвластие — можно заниматься контрабандой, Дэвид, что мы с вами успешно и проделывали последние годы. Но с законной властью я ссориться не хочу и не буду.

— Это же патриоты, — выплюнул мужчина, — они бандиты, и более ничего. Британские войска их скоро разгромят. Вы сами видели…

— Я сам видел, — сухо сказал Теодор, — как британцы эвакуировались из Бостона. Думаю, в скором времени они покинут колонии — навсегда. Так что — мужчина коротко, одними губами, улыбнулся, — те деньги, которые я вкладывал в патриотов — вернутся мне сторицей, Дэвид.

— Ну как хотите…, - пробормотал плантатор, — в конце концов, я и один могу этим заниматься, каналы поставок налажены.

Теодор присел на ручку кресла и ласково посмотрел на Дэвида. Тот почесал короткую, черную, с проседью бороду, и, сдерживаясь, спросил: "Что?"

— Да ничего, — Теодор полюбовался алмазным перстнем на руке. "Я же не могу запретить вам совать голову в петлю, дорогой бывший партнер. Занимайтесь на здоровье, только верните мне деньги".

— Какие еще деньги? — Дэвид потянулся за трубкой и пробурчал: "Я у окна постою".

Теодор снял с цепочки от часов ключ. Отперев ящик стола, достав конверт, он взвесил его на руке: "Тут два десятка расписок, Дэвид, заверенных в конторе мистера Адамса, с нашими печатями. Вот об этих деньгах я и говорю, вы мне задолжали, — Теодор прищурился, — уже тысяч за десять. Сумма не бог весть, какая, но я предпочитаю заканчивать дела, — мужчина поискал слово, — без невыполненных обязательств. До конца недели, будьте любезны, — он спрятал конверт за отворот сюртука. Легко улыбнувшись, Теодор добавил: "Пойду, поиграю с детьми в теннис, отличное времяпровождение. Вам бы я тоже советовал, а то вы в талии раздались".

Мужчина вышел. Плантатор, чиркнув кресалом, проводив глазами прямую спину, зло пробормотал: "Мерзавец, какой мерзавец. Двуличная, отвратительная гадина, ложится под того, кто сильнее".

Дэвид обвел глазами красивую, в шелковых панелях комнату, мраморный бюст Юлия Цезаря на дубовой колонне, часы с бронзовыми фигурами на стене. Дернув губами, затянувшись, он хмыкнул: "Так тому и быть. Завещание его я видел, в конторе Адамса тоже любят деньги, все достается мисс Марте. А мисс Марта — он прищурился и увидел ее бронзовую макушку среди деревьев, — достанется нам. И очень скоро".

Дэвид выпустил клуб дыма. Не поворачиваясь, он сварливо спросил: "Что еще такое?"

— Простите, мистер Дэвид, — раздался с порога робкий голос Тео, — конюх прислал сказать, что ваша лошадь готова, охотничий костюм у вас в опочивальне, вы будете переодеваться?

— Нет, — усмехнулся он, — в сюртуке поеду. Иди сюда, — он щелкнул пальцами.

Девушка послушно склонила голову и присела.

Дэвид выбил табак на зеленый газон: "Осенью, когда вернемся в поместье, я тебя выдам замуж. Посмотрим, если у тебя будут здоровые дети, может быть, и не отправишься на плантации, станешь кормилицей и нянькой. Все, иди, скажи мистеру Мэтью, что я с ним хочу поговорить, после ужина".

Тео присела еще ниже. Выйдя в коридор, осторожно закрыв за собой дверь, она сползла вниз, на персидский ковер. "Бежать, — подумала девушка, — но куда? Тут такие же законы, как в Виргинии, мы же читали с Мартой — меня вернут хозяину и накажут плетьми. Если только в Старый Свет…, А деньги? У Марты тоже нет, придется просить у ее отца, а даст ли он? Господи, — Тео перекрестилась, — помоги мне. Но нельзя, нельзя тут оставаться".

— Что такое? — раздался рядом тихий голос. Марта бросила один взгляд на лицо Тео и потянула ее за руку: "Пошли ко мне".

— Мне надо найти мистера Мэтью, — обреченно сказала Тео.

— Он за мячами по всему саду бегает, — Марта втолкнула ее в спальню. Заперев дверь на ключ, прислонившись к ней спиной, она повторила: "Что такое?".

Тео села на изящную, золоченую, утопающую в шелке и кружевах кровать. Зажав красивые руки между коленей, девушка разрыдалась.

— Вот это выпей, — Марта налила воды в серебряный бокал и накапала туда какой-то жидкости. "Это индейское, успокоишься. Выпей и расскажи".

Тео залпом проглотила пахнущую травами, темную жидкость. Качнув темноволосой, красивой головой, она стала говорить.

Марта вздохнула. Закрыв глаза, она вспомнила огромный, мрачный дом, что стоял на обрыве, возвышаясь над широкой, быстрой рекой.

— У вас даже автограф Шекспира есть! — восхищенно сказала девушка, устроившись на большом, пропахшем табаком диване, обложившись книгами. "Моему дорогому другу, месье Матье, с искренним уважением. Уильям Шекспир" — прочитала она.

— Вот это и есть месье Матье, мистер Мэтью, мой предок — Дэвид указал на портрет седоволосого, с пристальными, карими глазами, мужчины. "Мы же из первых семей Виргинии, Марта. Приехали в Джеймстаун еще в царствование короля Якова. Это его приемный сын, тоже Дэвид, как я, — он подошел к портрету молодого человека — черноволосого, смугловатого.

— Вы похожи, — рассмеялась девушка. "А это его жена? — он посмотрела на картину, где золотоволосая, с васильковыми глазами девушка, держала на руках младенца.

— Да, ее звали Мария, она как раз — внучка Мэтью. Мать ее родами умерла, а отца индейцы убили, — Дэвид помолчал. "Вот ее брат и сестра старшие, Тео и Теодор, они тоже умерли, правда".

— А от чего? — спросила тихо Марта, глядя на девушку — белокурую, кареглазую, что стояла с букетом цветов в руках. Рядом крепкий, высокий юноша удерживал за ошейник рыжую собаку.

— Очень грустная история, — вздохнул плантатор. "Тео была уже помолвлена, но ее кто-то соблазнил. Она поняла, что ожидает ребенка и повесилась. А Теодор и Дэвид вышли в море на рыбалку, их лодка перевернулась. Дэвид пытался спасти юношу, сам чуть не погиб, но Теодор утонул. Так и получилась, что Мария стала единственной наследницей".

— И тогда Дэвид на ней женился, — усмехнулась девушка, поднимаясь, прижимая к груди томик Шекспира.

— Ну, — плантатор поднял бровь, — они любили друг друга, милая…

— Конечно, — Марта посмотрела на портрет черноволосого юноши. "Они похожи, да, — подумала она. "Одно лицо".

— Спасибо за интересный рассказ, мистер Бенджамин-Вулф, — вежливо сказала девушка, закрывая за собой дубовую, тяжелую дверь библиотеки.

Марта встряхнула уложенными на затылке косами и сморщила нос: "Все понятно. Я иду к папе, прошу у него денег, мы сажаем тебя на первый корабль до Европы и эти, — она выругалась по-французски, — тебя больше никогда не найдут".

Тео вытерла лицо и робко спросила: "А твой папа согласится?"

Марта подошла к окну и вгляделась в освещенные закатом леса на горизонте. "Провозгласите свободу по всей земле, — сказала она серьезно. "У нас никогда не было рабов, Тео, и никогда не будет. Так что не бойся, согласится, конечно".

Тео остановилась рядом. Вдохнув запах жасмина, посмотрев в большие, зеленые глаза, она вдруг наклонилась, и прижалась щекой к белой щеке подруги.

— Спасибо, — тихо сказала она.

— А в Старом Свете, — Марта рассмеялась, и поцеловала ее, — ты должна стать актрисой. Вот я сейчас сыграю, — она села за пианино, — а ты споешь, я эту песенку в Гарварде на выпускном балу слышала, ее студент написал, Эдвард Бэнкс, тот, что мне предложение делал, — Марта лукаво подняла бровь. "Один из многих".

Тео кивнула, и, подождав несколько тактов, запела:

Марта рассмеялась и подхватила: "And with the girls be handy!"

Дэвид остановил коня на берегу реки Чарльз и посмотрел вдаль, на черепичные крыши Уотертауна. У каменной плотины возвышалась водяная мельница, на горизонте были видны кирпичные трубы ткацкой мануфактуры.

— Да, — подумал мужчина, — стряпчего лучше отсюда привезти и доктора тоже. Надо будет съездить, с ними договориться. Священника я видел, мы же ходили на службу. Безобидный старичок, как раз и утешит мисс Марту, и даст ей подходящий совет.

Он полюбовался искристой, темно-синей водой реки. Услышав стук копыт, обернувшись, он спешился. Мэтью соскочил со своего белого жеребца, и подошел к отцу. Дэвид взглянул на золотистые, растрепавшиеся кудри сына: "Надо будет еще закладную на поместье сделать, одних расписок недостаточно".

— Папа, — юноша закатил ореховые глаза, — это опять на всю ночь работа, у меня скоро руку сведет.

— Ничего, — Дэвид поцеловал его в затылок, — скоро все закончится. И у тебя прекрасно, получается, подделывать почерк, не отличишь. Вот тут, — он указал на каменистый берег реки, — мы все и устроим. Очень удобно, как раз роща рядом.

Мэтью ласково потрепал своего коня по холке и улыбнулся. "Я тогда сделаю вид, что заболел. Ногу растянул, с этим теннисом немудрено. Незаметно выскользну и буду здесь, — он указал на деревья, — раньше вас. Только, папа, — озабоченно спросил юноша, — ты уверен, что его лошадь понесет?"

Дэвид, отпустив поводья своего жеребца, присев на камень, — набил трубку.

— Зря я, что ли, — лучший знаток коней в Виргинии, дорогой? — он закурил. "У него отличный жеребец, кровный, из Старого Света. Берберский. А у них, — Дэвид помолчал, — характер словно огонь. У Теодора крепкая рука, но даже он с таким не справится. Только ты должен выстрелить очень аккуратно, Мэтью, прямо в ухо лошади. Мы медленно будем ехать, прогуливаться, так сказать".

— Со стременами я поработаю, — Мэтью ухмыльнулся, — так, как ты меня учил. Заметно ничего не будет, ты не волнуйся.

— Да я не волнуюсь, — Дэвид вытащил из кармана охотничьей куртки деревянную трубочку и повертел ее в руках. "Такая простая вещь, — хмыкнул он, — всего лишь шип от растения. Это индейское снадобье, что я тебе дал — будь с ним осторожен, оно страшно едкое".

Мэтью нагнулся. Обняв отца, он вдохнул знакомый с детства, ароматный запах табака: "Разумеется. А печати, папа — на закладной и расписках?"

— Это потом, — Дэвид все смотрел на реку. "Когда мистер Теодор будет лежать при смерти, ночью. Тогда же я и свои расписки сожгу".

Юноша недоверчиво заметил: "Он ведь сразу тут может умереть".

— Тем более, — Дэвид поднялся, — он не возит печать на прогулки, поверь мне. Где она лежит в его кабинете — я знаю, и ключи он тоже дома оставит. Похороним мистера Теодора, и вы повенчаетесь.

На берегу повисло молчание, прерываемое только шумом воды.

— Надеюсь, ты не будешь заставлять меня…, - Мэтью брезгливо поморщился. "Даже ради тебя, папа — я не смогу".

— Нет, нет, — Дэвид улыбнулся, — я сам этим займусь, разумеется. Тебе надо будет только сделать предложение, и постоять перед алтарем, вот и все. Можешь и не приезжать потом в Виргинию. Только когда она родит, для приличия".

Мэтью посмотрел куда-то вдаль: "А если она мне откажет? Хотя вроде я ей по душе…"

— Не откажет, — отмахнулся Дэвид. "Куда ей деваться? Поместье будет принадлежать мне, по новой, — он рассмеялся, — закладной, деньги тоже. У нее ничего не останется. Не побираться же ей идти. А тут ты, — любящий, добрый, прекрасный муж, — он погладил сына по щеке, — конечно, она согласится".

На ветви дуба запела какая-то птица. Дэвид подумал: "Так будет правильно. С этим браком мы станем богаче всех на юге. Отлично, просто отлично. И наследник обеспечен, даже несколько. Она здоровая, молодая, девушка".

— А если он не умрет, а просто покалечится? — спросил Мэтью, когда они шли вверх по течению реки, держа лошадей в поводу.

— Значит, я сделаю так, чтобы он умер, — холодно ответил отец. "Хотя, — Дэвид задумался, — можно будет установить над ним опеку. Со стряпчим я договорюсь, и с врачом — тоже. Ну, посмотрим".

— Раз ты поедешь к стряпчему, — Мэтью, остановившись, откинув красивую голову, взглянул в карие глаза отца, — сделай мне подарок, папа.

Дэвид погладил его по голове. "В добавление к тому, — он поднял бровь, — уединенному дому в горах, и тем, кто там живет?"

— Мне надо будет новых, — заметил Мэтью, повертев в руках хлыстик, — с того лета немного осталось, и они уже, как бы это сказать, мне наскучили.

— Вот приедем в поместье, и выберешь, — отец помолчал. "Так что за подарок?"

— Тео, — просто сказал Мэтью. Свистом, подозвав своего жеребца, он сел в седло. "Я знаю, папа, — Мэтью повернулся, — ты хотел на ней деньги заработать, но, право слово, — юноша поднял бровь, — я не так уж часто что-то прошу".

— Нечасто, да, — проворчал Дэвид, оглядев сына. "Ладно, — вздохнул он, — уродов она не нарожает, Мэтью бесплоден. И, слава Богу — не надо с такими пристрастиями, как у него, детей заводить, ни к чему это. Конечно, после того, как он с Тео закончит, она, вряд ли и для плантаций сгодится, но не могу я ему отказать".

— Когда поеду в Уотертаун, — сказал Дэвид, — оформлю дарственную. А теперь давай, — он потянулся за дробовиком, — постреляем хоть немного, мы же все-таки — на охоту уехали. Опять же, ради приличия.

Мэтью рассмеялся, и, пришпорив коня, направил его в рощу.

В кабинете мерно тикали часы. Теодор повертел в руках перо: "Разумеется, я дам ей денег, даже не стоило, и спрашивать, милая. Послезавтра я еду в Бостон, в контору к Адамсу, и обо всем договорюсь. Заодно узнаю в порту — что там с кораблями в Старый Свет. Во Францию, я предполагаю? — он улыбнулся.

Марта кивнула. "Да, у нее же французский язык — как родной. Папа, а тебя не арестуют? Это же незаконно".

Мужчина поднялся и погладил бронзовый затылок дочери. "Это не первое мое незаконное дело в жизни, милая. Контрабанда, — он стал загибать пальцы, — шпионаж, подделка товаров, не говоря уже о том сарае на фактории, где, как ты помнишь, стоял некий аппарат".

— А он вкусный, самогон? — улыбнулись тонкие губы.

— В общем, — Теодор налил себе бургундского вина, — неплохой. У меня был и вовсе отличный, я пристально следил за качеством. Да, и не забудь, — он выпил, — ту пару-тройку золотых россыпей, которые я решил не наносить на правительственные карты. Так что помощь беглому рабу, по сравнению со всем этим, — он повел рукой, — просто мелочи. Тебе, кстати, привезти кольцо? — он зорко взглянул на дочь.

Марта покачала высоким переплетением кос: "Нет пока". Она встала, и, потянувшись, подставила отцу лоб: "Еще не время, папа".

Теодор поцеловал ее: "Скажешь, когда оно понадобится, милая моя. Беги, порадуй Тео".

Марта осторожно нажала на резную ручку двери. Тео сидела на кровати, уставившись на пустую кожаную суму.

— Я сказала, что ты меня позвала тебе с ванной помочь, — она кивнула на дверь умывальной, откуда тянуло ароматным паром.

— Так, — деловито проговорила Марта, устраиваясь рядом, — послезавтра папа будет в Бостоне и обо всем договорится. Денег он тебе тоже даст, на первое время. Возьмешь моего Расина, — она вложила книгу в руку девушки, — мои гребни, чулки…, Жалко, что ты такая высокая, а то бы я с тобой платьями поделилась…

Тео взглянула на нее чудными, огромными, черными глазами: "Марта, дай мне реплику. С того места, ты помнишь".

Девушка открыла "Федру":

Тео поднялась. Встряхнув темными кудрями, девушка продолжила:

Она закрыла глаза. Марта, глядя на ее побледневшие, смуглые щеки, на длинные пальцы, что комкали простой передник, вздрогнула: "Господи, только бы все получилось".

Мирьям надела соломенную, широкополую шляпу. Подхватив плетеную корзинку, она вышла в маленький палисадник дома Горовицей.

— Совсем одиноко станет, — вздохнула она, подстригая кусты цветущего шиповника. "Хаим на войне, а Меир — и раньше нечасто приезжал, а теперь и вовсе во Францию отплывает. А Дэниел? — она застыла со стальными ножницами в руках.

Вдалеке, под Бикон-Хиллом, томно поблескивало темно-синее море. Над крыльцом дома Горовицей развевался американский флаг, жужжали пчелы. Девушка, оглянувшись, опустилась на старую деревянную скамью.

— Это еще папа ставил, — вспомнила Мирьям. Опустив ресницы, она огладила подол летнего, муслинового платья.

— Дэниел, — повторила она, чувствуя, что краснеет. "Надо ему сказать, что это была ошибка. Я его не люблю, нельзя так. Просто потеряла голову, да и кто бы ни потерял. Вот Меира проводим, и скажу. И вообще, — девушка решительно поднялась со скамейки, и начала срезать розы, — не об этом надо думать, а о работе. Сейчас пообедаем, и пойду к миссис Хопкинс, посмотрю, как она с кормлением справляется, все-таки двойня".

— А вот и мы! — раздался веселый голос за калиткой. "Ужасно голодные!"

— Мойте руки, — строго велела Мирьям, складывая в корзинку белые розы. "А что вы Дэниела с собой не взяли? — она взглянула на старшего брата.

— Лейтенант Вулф, — Хаим щелкнул ее по носу, — уехал в Гарвард, выпускные экзамены сдавать. Война — войной, а без диплома ни я, ни он — не останемся. Так что, когда все это закончится, он сменит свою рукописную табличку на что-то более приличное. "Адвокатская контора Дэниела Вулфа, например".

Меир улыбнулся: "А я открою свой банк".

— Иди уже, — ласково подтолкнул его старший брат, — банкир. Сначала вещи свои научись складывать, через неделю отплываешь, а до сих пор все разбросано.

— Сейчас на стол накрою, — пообещала Мирьям. Подхватив корзинку, ступив в прохладную переднюю, — она поставила цветы в простую, медную вазу.

Меир оглянулся на дверь дома. Сев на скамейку, юноша злым шепотом сказал: "Ты не можешь мне этого запретить!"

— Могу и запрещаю, — холодно ответил Хаим. "У тебя есть новая миссия, ей и занимайся. Хватит, тебе еще в Филадельфии сказали — британцы тебя ищут".

Мирьям подошла к раскрытому в сад окну и прислушалась.

— Я эту листовку видел, — презрительно пожал плечами Меир, — по ней бы меня ни ты, ни Мирьям не опознали. Хаим, — умоляюще взглянул на него юноша, — неужели мы позволим Кинтейлу атаковать Бостон? Только недавно всех британцев отсюда выгнали, и вот опять…Ты же слышал, у него больше двух тысяч человек под командой. Я бы пробрался туда, на юго-запад, разведал…

— Дэниел может этим заняться, — Хаим Горовиц помолчал. "Или я".

— Ни ты, ни Дэниел никогда не работали за линией фронта, — Меир вскочил. "На вас большими буквами написано — "офицер Континентальной Армии", у вас выправка военная. Кинтейл видел Дэниела, это опасно. Хаим, я за пару суток обернусь, обещаю…"

— Я сказал — нет, — отрезал старший Горовиц. Вздохнув, помолчав, он добавил: "Братик, милый мой, пойми ты — надо, чтобы хоть кто-то из нас выжил. Я ведь тоже, — он наклонился и поцеловал Меира в лоб, — хоть и врач, а все равно — военный. Так хоть ты зазря не рискуй".

Меир вытащил из кармана куртки потрепанную, старую записную книжку. Он хмуро сказал, вглядываясь в грубо нарисованную карту: "Ладно, по сведениям, что я слышал, — Кинтейл двигается медленно. Там хороших дорог нет, а они пушки везут. Пойду, завтра в штаб ополчения, посижу там с ребятами, может быть, удастся найти кого-то подходящего".

— Все готово, — сглотнув, позвала Мирьям. "Рыба жареная, и пирог с малиной на десерт. И лимонад, несладкий, как вы любите".

Она проводила глазами братьев, и едва слышно сказала: "Куртку свою Меир тут оставит, как всегда. Вот и хорошо".

Девушка встряхнула головой и зашла в столовую.

Уже разливая лимонад, Мирьям лукаво заметила: "Когда мы были на том обеде в Филадельфии, у раввина, там, рядом со мной сидела девушка, мисс Филипс, дочь этого мистера Ионы Филипса, который в филадельфийской милиции служит. Она, Хаим, только на тебя и смотрела. Ципора ее зовут".

— Ей двенадцать лет, — расхохотался Меир, — ты еще ему сосватай ту, что в пеленках лежит.

— Ну, — заметила Мирьям, разрезая пирог, — она вырастет, когда-нибудь. Правда, — девушка подтолкнула старшего брата в плечо, — или тебе надо тоже — в Старый Свет поехать, Хаим. Меир себе оттуда жену привезет, и ты этим займись.

— Меиру, — Хаим присвистнул, — девятнадцать лет, куда ему жениться.

Юноша отчаянно покраснел и, опустив голову, пробормотал: "Я и не собираюсь, в общем".

— А тебя, Мирьям, тоже — старший брат улыбнулся, — в Филадельфии уж, сколько юношей обхаживало. И все офицеры, из хороших семей, как этот майор, как его там…

— Нуньес, — помог Меир. "Биньямин Нуньес. Он, кстати, сейчас, переходит в кавалерию. К нам приезжает польский генерал, Казимир Пулавский, будет командовать конницей в армии".

— Вот да, — Хаим потянулся и стал загибать пальцы. "Лазарус, де Леон… — да их и не пересчитаешь, твоих поклонников. После войны непременно хупу тебе поставим, Мирьям".

— Сам сначала под ней побывай, — сестра высунула язык и стала убирать со стола.

Мирьям проснулась в середине ночи. Чиркнув кресалом, она зажгла свечу. Холщовые штаны и куртка лежали на сундуке. Девушка поднялась. Скинув рубашку, проведя ладонями по телу, она улыбнулась: "Ничего и нет еще. Сейчас волосы остригу, и никто меня от мальчишки не отличит. Жалко, конечно, но все равно — в госпитале я в чепце, с пациентками тоже, да и они у меня быстро растут".

Она присела на пол. Наклонив голову над расстеленной простыней, девушка стала щелкать ножницами.

Встряхнув кудрявой головой, Мирьям оделась. Спрятав в кожаную суму кинжал, с башмаками в руке, она спустилась вниз.

— Уехала на срочный вызов в деревню, — девушка придавила записку серебряным подсвечником и одним быстрым, неуловимым движением достала из кармана куртки Меира записную книжку.

Ловко перечертив карту, Мирьям тихонько приоткрыла дверь. Она застыла на пороге — огромная, серебряная луна висела над Бикон-Хиллом, по глади залива были разбросаны корабли, с юга веяло теплым ветром.

Мирьям надела башмаки. Выскользнув из калитки, проходя мимо дома миссис Франклин, она сунула под дверь конверт.

— Уехала по семейному делу, буду через три дня, — пробормотала Мирьям, спускаясь с Бикон-Хилла, засунув руки в карманы куртки.

— Все будет просто, — она вздернула подбородок. "Говор у меня самый что ни на есть бостонский, инструменты я с собой взяла — зуб вырвать смогу, рану почистить и зашить тоже. Вот и посмотрим — кто там из британцев зубной болью страдает. А Кинтейл меня и не увидит. Он полковник, такие люди на мальчишек внимания не обращают".

Мирьям сорвала какую-то травинку. Пройдя по набережной, она оглянулась — в окне каморки Дэниела горела свеча.

— Сдал, — улыбаясь, подумала она. "Сдал экзамены. Нет, потом, все потом. Сначала — дело".

Девушка закусила травинку зубами. Выйдя в городское предместье, Мирьям повернула на юго-западную дорогу.

Лошади медленно ступали по тропинке вдоль реки.

— Вообще, — сказал Теодор, оборачиваясь к Дэвиду, указывая на трубы ткацкой фабрики, — когда будет подписано перемирие, я хочу и сам заняться мануфактурами. Сырье у нас отличное, не хуже британского, незачем тратить золото на импорт тканей. Что там слышно, — он оглянулся на дочь и понизил голос, — вы ведь вчера ездили в Уотертаун?

— Лорд Кинтейл подбирается к Бостону, — так же тихо ответил Дэвид, — с тремя полками и артиллерией. Надеюсь, они смогут выкинуть этих бандитов, — карие глаза зло заблестели, — из города.

— Ну, — заметил Теодор, — в Бостоне и окрестностях много ополченцев. Сами знаете, атаковать город, который стоит на холмах — сложно. Тем более с равнины, тем, более не имея поддержки с моря. Все британские военные корабли сейчас собрались вокруг Нью-Йорка. Марта, — он улыбнулся, — ты о чем задумалась?

— Так, — девушка подогнала своего рыжего коня, — какой вечер сегодня красивый. Жалко, мистер Дэвид, что Мэтью ногу растянул.

— Он завтра уже и оправится, — Дэвид посмотрел на багровую полосу заката над дальними лесами. Небо над ним было окрашено в глубокий, темно-синий цвет. Чуть поблескивали еще слабые, звезды, над поляной метались стрижи.

— По-мужски ездит, — подумал он, глядя на то, как девушка уверенно сидит в седле. Бронзовые косы спускались на куртку тонкой кожи, расшитую бисером.

— Это микмаков одежда, мистер Дэвид, — усмехнулась Марта. "Я на фактории часто в индейском наряде ходила, на охоте так удобнее".

— Пора и домой, — Теодор повернул своего гнедого, красивого жеребца. "Я завтра в Бостон еду, это на рассвете вставать надо".

Марта, на мгновение, коснулась руки отца и тот ласково улыбнулся.

Гнедой жеребец, вдруг, дернул головой, и, поднявшись на дыбы, гневно заржал. Лошадь поскакала, не разбирая дороги, по каменистому берегу реки.

— Папа! — отчаянно крикнула Марта, с ужасом увидев, как отец, пытаясь сдержать коня, привстает в стременах. Жеребец попытался сбросить всадника, тот потерял равновесие, и, зацепившись за стремя, рухнул на прибрежные валуны.

Лошадь с негодованием всхрапнула и, таща за собой человека, — ринулась прочь, вниз по течению.

— Папа! — не успел Дэвид опомниться, как Марта, пришпорив своего коня, крикнула: "Avant!"

— Еще не хватало, чтобы и она голову разбила, — подумал плантатор. Он спустился вниз по склону, и увидел окровавленные камни.

— Отлично, просто отлично, — усмехнулся про себя Дэвид и прищурился — Марта, на своей рыжей лошади, догоняла гнедого жеребца.

— Не смей! — было, хотел крикнуть он. Девушка, поравнявшись с взмыленным конем, ловко перехватила поводья. Соскочив на землю, она что- то сказала жеребцу.

Тот, остановившись, — коротко, горько заржал.

— Надо вынуть шип, — решил Дэвид, подъезжая ближе. "Не приведи Господь, конюх заметит. Сейчас отправлюсь в усадьбу, потом за врачом, и возьму с собой этого жеребца, что ему тут оставаться. Но какая смелая у нас мисс Марта, я и не ожидал".

Марта подняла зеленые, блестящие глаза, и закусила губы: "Мистер Дэвид…, Надо врача…Папа…, - она часто подышала. Держа голову отца у себя на коленях, наклонившись, девушка шепнула: "Папа, ты меня слышишь? Дай знать, если слышишь, пожалуйста".

Светлые волосы на затылке мужчины слиплись от крови, голубые глаза с расширенными зрачками смотрели вверх, на уже почти ночное небо.

— Марта, милая…, - осторожно сказал Дэвид, опускаясь рядом с ней. "Мне очень жаль…"

— Он дышит, — сухо сказала девушка, не глядя на плантатора. "Дышит, и сердце у него бьется, проверьте сами". Дэвид взял покрытую ссадинами руку и прислушался. "Действительно, бьется, — понял он. "Хотя это ненадолго, с проломленным затылком не живут. Надо и вправду врача привезти".

— Я сейчас, — сказал он торопливо. "Сейчас доеду до усадьбы, пришлю сюда слуг и отправлюсь за врачом, милая. Теодор, — он посмотрел на мертвенно бледное лицо, — если вы меня слышите, пошевелите рукой".

Марта посмотрела на застывшие, не двигающиеся пальцы отца. Она подняла глаза: "Поезжайте, мистер Дэвид, пожалуйста, быстрее. Только почему Фламбе, — она указала на жеребца, — понес, он никогда такого не делал, он очень любил папу…, - голос девушки задрожал. Она, склонив голову, шепнула: "Папа, милый мой…"

Дэвид вздохнул и осторожно прикоснулся к растрепавшимся косам: "С лошадьми такое случается, милая. Мы теперь уж никогда и не узнаем — почему. Я возьму его в усадьбу".

— Да, — кивнула Марта, не отводя взгляда от пустых глаз отца. "Спасибо, мистер Дэвид".

Уже поднявшись на склон, ведя в поводу все еще беспокойную лошадь, Дэвид оглянулся — девушка сидела, не двигаясь, гладя руку отца, что-то тихо, ласково говоря.

— Фламбе, — хмыкнул Дэвид. Натянув кожаную перчатку, он быстро вынул шип из уха жеребца. "Мэтью отлично стреляет, метко, — улыбнулся плантатор, рассматривая темное, едко пахнущее снадобье. Он выбросил шип в густую траву, и жеребец благодарно посмотрел на него.

— Ты прости, милый, — Дэвид потрепал его по холке. "Ничего, теперь тебе легче. Поедешь со мной в Виргинию, там таких коней, как ты — он полюбовался изящным, сухим телом лошади, — и не видели. Ты у нас быстрый, да? Как пламя, — он улыбнулся. Ведя гнедого в поводу, мужчина поехал к усадьбе.

В опочивальне горели высокие, бронзовые канделябры. Марта, что сидела у изголовья постели, всматриваясь в лицо отца, вытерла распухшие глаза: "Доктор Смитфилд, но я не понимаю — папа ведь дышит, и сердце у него бьется…"

Врач вздохнул: "Господи, бедная девочка. И он тоже — здоровый мужчина, год до пятидесяти, и уже никогда не встанет с постели".

Смитфилд устроился рядом. Взглянув на забинтованную голову, он помолчал: "Мисс Марта, вы же видели — у него проломлен череп. Я поставил железную пластинку, но, — врач указал на расширенные зрачки, — у вашего отца полный паралич всего тела. Он может дышать, и вы сможете его кормить, потом, попозже, но мистер де Лу никогда не будет двигаться. И говорить — тоже. Но при хорошем уходе, — врач задумался, — ваш отец может прожить еще долго".

— Я буду, — всхлипнула девушка, — буду ухаживать, конечно, как же иначе? Доктор Смитфилд, — она помолчала, — а папа нас слышит?

— Даже если и слышит, — врач развел руками, — то мы об этом никогда не узнаем, мисс Марта. Мне очень жаль, — он взял саквояж и добавил: "Завтра придет преподобный отец, это его долг — навещать больных. Я тоже буду к вечеру, посмотрю на состояние мистера де Лу. Я бы вам советовал поспать, мисс Марта, — он помялся на пороге.

— Я буду с отцом, — покачала головой девушка. "Спасибо, доктор, давайте, — она быстро поднялась, — я с вами расплачусь".

— Надо поехать в Бостон, к Адамсу, — поняла Марта, — мне шестнадцать лет, нужны опекуны. Папа поправится, непременно, я его вылечу, но все равно — еще пять лет до совершеннолетия. Адамс посоветует кого-нибудь.

— Мистер Бенджамин-Вулф сказал, чтобы вы ни о чем не беспокоились, мисс Марта, — врач поклонился и снял холщовый, испачканный кровью передник: "Вы, пожалуйста, выпейте вот это, — он достал какую-то склянку, — это успокаивающее, вы все же так плакали…"

Марта шмыгнула носом. Налив в серебряный бокал воды, девушка передала его врачу. Она выпила залпом горьковатую жидкость, и опустилась в кресло: "Спасибо, доктор. Увидимся с вами завтра".

Смитфилд вышел в коридор и сказал плантатору, что курил у распахнутого в сад окна: "Мисс де Лу сейчас заснет, его положение теперь уже и не изменится, а ей надо отдохнуть. Я бы вам советовал послать за стряпчим, мистер Бенджамин-Вулф, раз вы, — Смитфилд чуть не сказал: "с покойным", но вовремя спохватился, — с больным были деловыми партнерами".

— И друзьями, — Дэвид затянулся и сжал зубы. "Конечно, доктор, завтра же с утра. Спасибо вам большое".

Он проводил взглядом врача и тихо пробормотал, вдыхая запах цветущих роз: "Сейчас покурим и навестим кабинет бедного Теодора. Кое-что там приведем в порядок. Слава Богу, все отлично получилось, теперь мисс Марта никуда от нас не денется".

— Мистер Дэвид, — раздался сзади девичий голос. Тео стояла, перебирая оборки холщового передника, вытирая одной рукой слезы со смуглой щеки. "Может быть, мисс Марте нужна помощь, я могла бы ее сменить…, Какое горе…"

— Горе, да, — он окинул взглядом стройную, в простом синем платье, фигуру девушки. "Завтра поможешь. Пока иди к мистеру Мэтью, приготовь ему постель".

Тео кивнула. Присев, девушка подождала, пока Дэвид, тяжело шагая, спустился по мраморным ступеням лестницы.

— Все равно убегу, — подумала она, дернув вишневыми губами. "И будь что будет".

Она вздохнула. Пройдя по коридору, Тео постучала в дверь. "Мистер Мэтью, это я, — сказала девушка, — пришла убраться у вас".

— Ну, заходи, — он стоял, прислонившись к косяку, оглядывая ее ореховыми глазами. "Заходи, Тео, — повторил он. Мэтью тряхнул золотистыми, чуть вьющимися кудрями, и отступил в сторону, пропуская ее.

Дверь опочивальни захлопнулась, ключ несколько раз повернулся в замке.

Он поднялся на заметенное снегом крыльцо их дома в Квебеке. Поставив рядом кожаный, туго набитый мешок, Теодор постучал в дверь.

Мари открыла сразу же, будто ждала его в передней. Тихо ахнув: "Господи, я и не думала, что ты к Рождеству вернешься!", взяв его за руку, жена затащила Теодора внутрь.

— Я весь холодный, — тихо сказал Теодор, обнимая жену. "Но сейчас согреюсь. Я ненадолго, до Нового года побуду с вами, а потом опять на факторию".

Он скинул легкую, теплую парку из волчьего меха и обнял ее как следует, развязав ленты чепца, целуя русые волосы. "Пойдем, — шепнула Мари, блестя зелеными глазами, — покажу тебе кого-то. Выросла так, что не узнаешь".

Девочка спала, подложив ручку под пухлую щеку, чмокая розовыми губками. Теодор наклонился над колыбелью и улыбнулся: "Посмотри, что в том мешке, Мари".

Жена развязала горловину и застыла: "Откуда?"

— Так, — он все любовался дочкой, — набрел на пару хороших россыпей. Это все для вас, мои милые, — улыбнулся Теодор, глядя на тускло блестящий золотой песок, что лежал на ладони жены.

Девочка проснулась, зевнув, поморгав. Марта радостно протянула к нему руку: "Papa!"

Горел камин, Марта, сидя на ковре, играла с золотыми самородками. Теодор, пристроив жену у себя на коленях, слушал завывание метели за окном: "Господи, Мари, я и не думал, что можно быть таким счастливым".

Дочь поднялась. Бойко ковыляя, подойдя к ним, она попыталась забраться в кресло. Теодор подхватил ее. Марта, улыбаясь, опять проговорила: "Papa!"

Он обнял их обеих и, вдыхая запах дома, — блаженно закрыл глаза, баюкая жену и задремавшую дочь.

Мэтью потянулся. Раскрыв шелковые гардины, распахнув окно, что выходило на зеленые поля, он посмотрел на поблескивающую вдали реку. "Будет отличный день, — юноша улыбнулся. "Здесь не хуже, чем в Виргинии, но после свадьбы все равно придется уехать — папа, наверняка, сдаст этот дом, чтобы не терять прибыль".

Мэтью раздул ноздри, вдыхая острый, металлический запах крови, смешавшийся с ароматом цветущего сада.

— Надо помыться, — он оглядел себя и усмехнулся. "Но это потом, сначала посплю".

Он набросил вышитый халат, и, присев на кровать, молча, оглядел ее. Она лежала, закрыв глаза, подергиваясь, из-под длинных, черных ресниц текли слезы. Мэтью щелкнул ухоженным ногтем по веревке: "Вот так, милая. Дарственную ты видела, когда вернемся в Виргинию — поедешь в мое особое место. Называется, — юноша наклонился к ней, и провел губами по заплаканной, смуглой щеке, — "Дом Радости". Тебе там понравится, Тео, ты будешь моим любимым, — он помолчал, — развлечением".

Он вынул платок из ее рта, и посмотрел вниз: "Хочешь еще?"

Девушка затряслась, стуча зубами, шепча что-то неразборчивое.

— Ну…, - протянул Мэтью, — напоследок, милая. Не могу тебе отказать, Тео, никогда не мог. Ты же помнишь — в детстве ты у меня что угодно могла выпросить.

Он вынул рукоять плети и поднес к ее рту: "Надо почистить. Все должно быть красиво, Тео, ты же такая красивая".

— Это не я, — подумала девушка, чувствуя вкус крови. "Это не со мной. Это сон, я открою глаза, и все исчезнет. Это просто кошмар".

— Молодец, — похвалил ее Мэтью. Резко затолкнув плеть обратно, он распахнул полы халата. "Хорошо, — подумал он, наслаждаясь страхом в ее глазах, — очень хорошо".

— Вот так, — сказал он, наконец, глядя на ее испачканное лицо. "В доме радости, Тео, у меня много других игрушек, там у тебя появятся, — он помедлил, — друзья. Хотя, — Мэтью, встав на колени, наклонился над ней, — мы еще не закончили, милая. Ты уже научилась это делать, Тео, тебе ведь нравится?

— Нравится, — обреченно прошептала она, открывая рот.

— Нравится, хозяин, — поправил ее Мэтью. Глубоко вздохнув, он резко двинулся вперед.

Девушка закашлялась, подавилась, и он рассмеялся: "Это только начало, Тео, только самое начало твоего обучения. Я терпеливый учитель, милая моя".

Тео лежала, отвернув голову, чувствуя вес его тела, кусая губы от боли в исхлестанных плечах. Наконец, ощутив между ногами обжигающее, вязкое тепло, она не смогла сдержать слезы.

— Мне нравится, когда ты плачешь, — Мэтью погладил ее темные волосы, и, быстро отвязал девушку: "Одевайся, иди, слуги скоро встанут".

Тео и не помнила, как очутилась в пустынном, прохладном коридоре. "Бежать…, - она заковыляла прочь, — куда угодно, пусть повесят, пусть что угодно, но только не это. Только не он".

Она схватилась за резную колонну: "Марта! Нельзя ее тут оставлять! Она не уйдет со мной, не бросит отца. Хотя бы сказать, — Тео согнулась вдвое от резкой, внезапной боли, и часто задышала, — предупредить…"

В опочивальне Теодора было тихо. Тео, бросив один взгляд на постель раненого, — мужчина лежал с закрытыми глазами, — превозмогая боль, потрясла спящую девушку за плечи.

— Марта! — шепнула она. "Марта!"

— Сейчас слуги поднимутся, — поняла Тео, — мистер Дэвид придет…Он все знал, все знал, поэтому и подарил меня…, Бежать, не ждать, Марта мне показывала ту калитку в саду, она легко открывается.

Девушка оглянулась. Нацарапав на клочке бумаги несколько слов, она положила его на колени Марте. Та даже не пошевелилась. "Я тебе напишу, — Тео коснулась губами высокого, белого лба, — напишу из Бостона. Мистер Дэниел, — она застыла, вспомнив, как, стоя на коленях, разжигала камин в библиотеке виргинского имения.

— Должен вам сказать, Дэвид, — рассмеялся кто-то из гостей, сидевших вокруг стола, — у вашего старшего сына отличный слог. Хоть я и не согласен с текстом…, - мужчина повертел в руках брошюру. Тео краем глаза увидела: "Бедственное положение африканцев в Америке. Издано Обществом Аболиционистов Пенсильвании".

Дэвид выругался сквозь зубы. Схватив брошюру, плантатор метнул ее в огнь — Тео едва успела отклонить голову.

— У меня нет старшего сына, — зло ответил он гостю.

— Он мне поможет, — Тео на цыпочках, морщась от боли, спустилась вниз. Выскользнув в сад, она побежала к дальней калитке. "Я его найду, в Бостоне. Бостон там, — девушка открыла трясущимися пальцами замок. Шатаясь, тяжело дыша, Тео побежала к тропинке, что вилась вдоль реки Чарльз.

— Гарью пахнет, — подумал Теодор. "Ничего страшного, зима, Мари камин разожгла. А где Марта? — он поднял веки и хотел пошевелить пальцами.

— Что со мной? — хотел спросить мужчина, ощутив тупую боль в голове. Дочь спала в кресле, уронив бронзовую голову на сгиб руки. "Марта! — попытался позвать Теодор, но губы не двигались. Он, поморгав, устало опустил веки.

Мужчина, что наклонился над камином, обернулся. Усмехнувшись, он шепнул: "Вот, мистер Теодор, все и сделано. Мисс Марта осталась бесприданницей, как жаль".

Дэвид пошевелил медной кочергой угли в камине и нахмурился, заметив на коленях девушки что-то белое.

Взяв записку, он дернул губами: "Не мог подождать! Хорошо еще, что я вовремя тут оказался".

Дэвид бросил бумагу в разгорающийся огонь. Отряхнув руки, мужчина вышел из комнаты.

Плантатор наклонился над спящим сыном. Поморщившись, увидев на шелковых простынях пятна крови, он велел: "А ну вставай!"

Мэтью зевнул. Перевернувшись на другой бок, юноша пробормотал: "Я всю ночь не спал, папа".

— Я тоже — отец сунул ему под нос пахнущую гарью руку. "Зато теперь все в порядке. А ты, — он встряхнул сына за плечи, — не мог потерпеть до поместья! Она мало того, что сбежала, так еще и записку Марте оставила. Хорошо еще, что я вовремя увидел".

Мэтью внезапно, резко сел, и недоуменно спросил: "Как сбежала?"

— Ногами, — ядовито ответил отец. Оглянувшись, сев за изящное бюро орехового дерева, он подвинул к себе перо и чернильницу.

— 26 июля 1776 года, от мистера Дэвида Бенджамин-Вулфа — пробормотал он себе под нос, — сбежала рабыня-мулатка по имени Тео, семнадцати лет, рост 5 футов 9 дюймов, телосложение стройное, волосы и глаза темные, говорит на английском и французском, горничная. Тому, кто вернет ее, будет выплачено вознаграждение в 5 фунтов…

— Десять, — прервал его Мэтью.

— За десять тут завтра очередь у ворот будет стоять, — вздохнул Дэвид, — ну хорошо, пусть будет десять, и возмещены все расходы по ее поимке и содержанию. Обращаться в усадьбу мистера де Лу, — мужчина усмехнулся, — пока еще его, Уотертаун, Массачусетс, или в усадьбу мистера Бенджамин-Вулфа, Вильямсбург, Виргиния.

— В Виргинию она не побежит, — Мэтью поднялся и прошел в умывальную, — она в порт отправится, наверняка.

— Завтра утром это уже будет в газете. Сегодня местный стряпчий приезжает и клерк из конторы Адамса, будем описывать бумаги нашего паралитика, — Дэвид усмехнулся. Взглянув на сына, он велел:

— Одевайся, скромнее, иди к своей будущей невесте, держи ее за руку, вздыхай и смотри влюбленными глазами. Не забудь сказать, что готов всю жизнь посвятить уходу за несчастным калекой.

— Навязали себе на голову, — недовольно пробормотал Мэтью из гардеробной.

— Дурак, — ласково рассмеялся отец, — мисс Марта теперь на что угодно пойдет — только бы с мистером Теодором ничего не случилось.

Он вышел. Мэтью застыл с рубашкой в руках: "Ну, сучка, ты мне за это отплатишь. Долго будешь платить, мучительно. Дай тебя только до Виргинии довезти".

Юноша сел у большого зеркала. Взяв гребень слоновой кости, оценивающе посмотрев на себя, Мэтью хмыкнул: "Да, мисс Марта, я тоже ночь не спал, молился за здоровье вашего батюшки. Видите, какие круги под глазами?"

Мэтью улыбнулся. Потянувшись за флаконом с ароматической эссенцией, юноша остановился: "И этого — тоже нельзя. Папа же сказал — скромно".

Он полюбовался своим отражением, — в изящном, сером сюртуке и темных бриджах. Выйдя в коридор, Мэтью осторожно открыл дверь опочивальни Теодора.

Марта сидела, сложив руки на коленях, не отводя взгляда от забинтованной головы отца.

— Тебе надо отдохнуть, — Мэтью наклонился над ее креслом. "Пожалуйста, Марта, я прошу тебя. Я побуду с мистером Теодором, не волнуйся".

Он вдохнул запах жасмина и услышал, как она тихо, горестно плачет — не стирая слез с лица. "Мэтью, — пробормотала девушка, — ну как же это так, что теперь будет с папой?"

— Твой папа поправится, — уверенно сказал юноша. Помолчав, он добавил: "Ты же знаешь, Марта — мистер Теодор и мне — как отец. Я сделаю все, чтобы он выздоровел".

Девушка глубоко, прерывисто вздохнула. Поднимаясь, опираясь на его руку, она перекрестила отца.

— Поешь и ложись, — твердо сказал Мэтью, провожая ее к двери. "Ни о чем не волнуйся, пожалуйста, я тут, я рядом и так будет всегда".

— Господи, — подумала Марта, положив руку на свой крестик, — сделай так, чтобы папа выздоровел, я прошу тебя, прошу.

— Мэтью, — она задержалась на пороге, — ты почитай ему, я уверена — папа слышит.

— Конечно, — он улыбнулся. "Ты отдыхай, сегодня ведь еще стряпчие приедут".

Он подождал, пока за девушкой закроется дверь. Перебирая книги, что лежали на бюро, юноша присвистнул: "Вот и почитаем, мистер Теодор. "Гамлета", например. Там тоже, — Мэтью не выдержал и тихо рассмеялся, — кому-то в ухо яд влили. Человеку, правда, не жеребцу, ну да это все равно".

Юноша удобно устроился в кресле и начал читать.

Мирьям пошевелилась. Вдохнув душистый аромат сена, она, как следует, потянулась. Девушка лежала в стогу, на поляне, что выходила к зеленоватой, тихой воде реки.

— Сейчас искупаюсь, — Мирьям зевнула, — и дальше пойду. Вчера тот фермер сказал, что к нему уже явились от британцев — за провизией. Вот же мерзавцы — вывели его семью во двор, и держали под дулами мушкетов, пока погреб грабили. Значит, уже скоро и увижу полки Кинтейла. Разузнаю, сколько их там точно — и обратно в Бостон.

Наверху что-то зашуршало, Мирьям насторожилась. Она едва успела отодвинуться — высокая, стройная темноволосая девушка, тяжело дыша, со всего размаха влетела в стог.

Она увидела лицо Мирьям и завизжала: "Нет! Не трогайте меня!"

— Больно надо, — хмыкнула Мирьям, и нахмурилась, — простое, синее платье девушки было испачкано засыхающей кровью.

— Что случилось? — она попыталась пожать длинные, смуглые пальцы. Девушка их отдернула и боязливо сказала: "Мне надо в Бостон".

— День пути вниз по течению, — Мирьям указала на реку Чарльз, — и ты увидишь у себя над головой золоченого кузнечика. Так что случилось?

— Вы юноша, — мрачно сказала темноволосая. "Я лучше пойду".

Мирьям еще раз посмотрела на пятна крови и решительно ответила: "Я девушка".

— Не верю, — огромные, черные заплаканные глаза зло посмотрели на нее. "Я пойду".

Мирьям вздохнула и потащила через голову грубую рубашку.

— Какая она красивая, — непонятно почему, подумала Тео. "У Марты такая же грудь — маленькая. А у меня…, - она грустно опустила глаза вниз, и посмотрела на еле видевшуюся под скромным воротником платья смуглую кожу. "Все из-за этого. Как старуха Нэн в поместье говорила: "Если тебя кто силой берет, так ты сама виновата, мужчин дразнишь". Но я, же не дразнила, нет…"

— Убедилась? — услышала она голос девушки. "Как тебя зовут?".

— Тео, — она шмыгнула носом и поморщилась — между ногами все еще болело.

— Мирьям, — девушка протянула маленькую, сильную руку. "Рассказывай".

Выслушав, Мирьям порылась в своей сумке: "Раздевайся, я тебя осмотрю, и сделаю все, что надо — на первое время. В Бостоне, — запоминай, — придешь к миссис Франклин, собственный дом на Бикон-Хилл. Она акушерка, моя наставница. Она тебя приютит, а там — придумаем что-нибудь".

— Меня будут искать, — мрачно сказала Тео. "И платье постирать надо, куда мне в таком…"

— Я сейчас постираю, — Мирьям потянулась за мазью, — а ты сиди тут. У меня в сумке есть хлеб и сыр, я вчера фермерским ребятишкам зубы вырывала, — она рассмеялась, — с пустыми руками не осталась.

Закончив, Мирьям разогнулась: "Господи, бедная девочка. Заживет, конечно, но какой, же мерзавец!"

Вернувшись с влажным платьем, она посмотрела на Тео и осторожно спросила: "А кто это был?"

— Никогда в жизни, никому не скажу, — пообещала себе Тео. Она прожевала хлеб: "Неважно. Я его больше не увижу".

— Очень бы хотелось, — пробормотала Мирьям. Девушка взяла ее руку: "Так. Мне пора. Ты все запомнила? Дэниел тебе поможет, не сомневайся, и братья мои тоже. Все будет хорошо. Держи, — Мирьям порылась в кармане штанов и вытащила медь, — незачем тебе ноги сбивать, встретишь какую-нибудь телегу — прыгай на нее".

— По мне сразу видно, что я цветная, — вздохнула Тео, — не надо рисковать.

— И ничего не видно, — Мирьям поднялась, — не придумывай ерунды, пожалуйста. Скажи моим братьям, что я дня через три вернусь.

— А ты куда? — Тео взглянула на нее большими, черными глазами.

— По делам, — девушка натянула куртку. Подхватив суму, она поцеловала смуглую щеку: "В Бостоне увидимся".

— И Марта тоже, — подумала Тео, внезапно покраснев, — меня целовала. Так приятно.

Мирьям помахала рукой стогу. Уже пересекая поляну, выходя на дорогу, она улыбнулась: "Вот возьмет кто-нибудь, и в нее влюбится. Хаим, например. И немудрено, такая красота, что я чуть рот не открыла, когда увидела. Пусть едет в Старый Свет, тут ей нельзя жить, конечно, иначе придется все время прятаться".

Тео посмотрела вслед кудрявой голове и, прищурилась — девушка, будто растворилась в томном, жарком летнем воздухе, исчезнув на дороге, что вела к юго-западу.

Лагерь медленно просыпался. Над полями повисло еще нежное, рассветное солнце, пели птицы, тихонько ржали лошади. Рядовой Холланд, что стоял на карауле, оглянувшись, забросив мушкет на спину, — потянулся и присел на бочку.

Джон повозил ногой в пыли: "Что я папе скажу? Он, наверняка, скоро появится. Не уследил за Джо, а теперь этот капер, "Черная Стрела", — погиб, как мне сказали в Нью-Йорке, и Джо тоже — вместе с ним. А даже если спаслась — где теперь ее искать?".

Он почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы. Опустив, голову, юноша услышал детский лепет: "Доброе утро!"

Ухоженная, пухленькая девочка лет двух, в простом холщовом платьице, улыбнулась жемчужными зубками. Протянув ручку, она серьезно велела: "Не плакать!"

— А я и не плачу, мисс Мэри! — рассмеялся Джон и присел на корточки. Девочка была смуглая, зеленоглазая, с мелкими, темными кудряшками. "А вы поели?" — вежливо спросил он.

— Молочка, — Мэри выпятила губку. "И хлебушка. Вкусно".

— Пойдем, милая — маленькая, стройная девушка подхватила дочь на руки. "Ты же знаешь, — с часовыми не разговаривают".

— Да ничего страшного, миссис Юджиния, — Джон, чуть покраснев, взглянул на девушку. "Еще и не проснулся никто, а вы, как всегда — ранние пташки".

— Да, — Юджиния прижала дочь поближе и поцеловала ее в щечку, — наша маленькая Мэри с петухами ложится, но и поднимается — самая первая. Ну, не будем вам мешать, мистер Холланд".

Они пошли к командирской палатке, а Джон, вздохнул: "Все-таки, пока не побываешь в колониях, до конца не понимаешь, какая это мерзость — рабство. В Британии тоже есть аболиционисты, папа говорил. Надо будет, как вернусь, сходить на их собрание, спросить — какая помощь нужна".

Юджиния неслышно прошла за холщовый полог. Усадив дочь на койку, она дала девочке грубую, деревянную куклу. "Ты только тихо, милая, хорошо? — Юджиния встала на колени. Вдохнув сладкий, детский запах ребенка, девушка сглотнула слезы.

За пологом послышалось какое-то движение. Мэри, похлопав ресницами, звонко спросила: "Папа?"

Юджиния побледнела от страха и прижала палец к губам дочери.

Сзади повеяло сандалом. Девушка услышала холодный голос: "Иди сюда!"

— Папа! — Мэри протянула ручки. Юджиния торопливо поцеловала дочь: "Не надо, не надо милая, я быстро, будь хорошей девочкой".

Она зашла на половину Кинтейла. Опустив голову, сжимая руки, девушка тихо проговорила: "Простите, ваша светлость, дитя еще не понимает…"

Лорд Кинтейл опустился в кресло: "Мало я тебя бил, видимо. Я тебе сколько раз говорил — чтобы не смело это черное отродье ничего такого говорить. Ладно, аукционист прислал письмо, — он заберет ее на следующей неделе".

Юджиния бросилась на колени: "Хозяин, я прошу вас, пожалуйста — не надо, не надо! Она совсем маленькая, она не сможет без матери!". Девушка разрыдалась, спрятав лицо в ладонях. Кинтейл, отставив руку, рассматривал свои ухоженные ногти:

— Ты ее уже отлучила, так что никаких препятствий я не вижу. Я не хочу терять прибыль, так что, — он коротко кивнул в сторону полога, — скоро распрощаетесь, — тонкие губы улыбнулись, — навсегда.

— Продайте меня вместе с ней, — тихо плача, попросила Юджиния. "Я прошу вас, хозяин, куда угодно, на плантации, в самую глушь, только не разлучайте нас".

— Во-первых, — Кинтейл поднял бровь, — никто ее на плантации не отправит, девчонка хорошенькая, пойдет, — он скрипуче рассмеялся, — путем матери. А во-вторых, — Кинтейл поднялся. Наклонившись, он стал расстегивать пуговицы на платье Юджинии, — я же тебе сказал — я от тебя избавлюсь после третьего ребенка, не раньше.

— Мне нужны деньги, — он взял в ладонь смуглую грудь: "Сейчас ты круглее стала, Юджиния, после родов, но мне так нравится".

Она стояла на четвереньках, кусая губы, сдерживая слезы. Кинтейл, отпустив ее, велел: "Все, принеси мне горячей воды, и пусть денщик придет меня побрить".

Юджиния поклонилась. Зайдя к дочери, сев рядом с койкой, она позвала: "Мэри?"

Девочка спала, прижимая к щеке куклу — она была тихим, спокойным ребенком, и часто так задремывала, не дождавшись, матери.

— Мэри…, - прошептала Юджиния, засунув в рот пальцы, кусая их, хватая ртом воздух.

Быстро подмывшись, отряхнув платье, девушка пошла за горячей водой для хозяина.

Мирьям поднялась на холм и присвистнула: "Точно, не врал фермер! Тут тысячи три солдат, наверное, и вон, — девушка посчитала, — пушек пять десятков. Ну, — она почесала короткие, кудрявые волосы, — сейчас все узнаем".

Лагерь лежал в долине, у ручья, на стрельбище стояли мишени, из большой палатки тянуло запахами еды. На горизонте виднелся вековой, взбирающийся на склоны, лес. Дальше, на западе, поднимались вверх едва заметные, темные вершины гор.

Мирьям сбежала вниз, и сказала часовым — высокому, нескладному парню и низкорослому, светловолосому юноше, совсем еще мальчику: "Зубы вырвать не хотите, ребята? Не беспокоят? Недорого возьму".

Светловолосый парень обнажил в улыбке крепкие, белые зубы: "Мне и Саймону не надо, а ты иди к столовой, — он кивнул в сторону большого шатра, — там наверняка какой-нибудь несчастный найдется, заработаешь пару монет".

Мирьям кивнула: "Спасибо", и быстрой походкой направилась к центру лагеря. "Кинтейл меня и не узнает, — она посмотрела в сторону палатки, над которой развевался британский флаг, — он меня три года назад видел, и то — одно мгновение".

— Зубы! — крикнула Мирьям, забравшись на бочку. "Кому зубы вырывать, — все сюда! Быстро и не больно, опытный лекарь".

— Опытный лекарь, — вздохнул кто-то из солдат, оглядев ее. "А что же делать, если наши врачи таким руки пачкать не хотят".

— Ты вот сюда садись, — сказал он Мирьям, подкатывая еще одну бочку. "Звать-то тебя как?"

— Майкл, — она достала из сумки холст и стала раскладывать инструменты. "А вы теперь куда собрались? Может, мне с вами стоит остаться?"

— Мы собрались прямо в бой, — хмуро ответил ей солдат, — под Бостон, так что всяким штатским тут болтаться не след, тем более юнцам. Зарабатывай свое серебро, и дуй отсюда.

— Понял, — весело отозвалась девушка. Приняв флягу с водкой, заглянув в рот сержанту, она велела: "Полощите, мистер".

Кинтейл повертел головой: "Вот же впивается этот воротник, форма новая, надо сказать Юджинии, чтобы тесьму пришила".

— Так, господа, — он стряхнул пылинку с рукава алого мундира, — Вашингтон бросился нас догонять, но мои индейские скауты сообщают — генерал пока отстает. А когда он нагонит нас — весь Бостон будет лежать в развалинах, — Кинтейл поднял верхнюю губу и оскалил клыки.

— Там все-таки есть ополчение, ваша светлость, — осторожно сказал кто-то из офицеров. "Милиция…, И у нас нет ни одного корабля в заливе, они все на юге".

— Милиция, вооруженная деревянными палками, — ядовито сказал Кинтейл, — нам не помеха. А что касается кораблей, — он поднял письмо, — из Нью-Йорка нам на помощь отправляют три барка, каждый с двумя десятками пушек. Под командованием капитана Стивена Кроу.

— Этот шутить не любит, — пробормотал какой-то лейтенант. "Видели вы его, ваша светлость?"

— Нет пока, — коротко ответил Кинтейл: "Я тоже шутить не люблю. Что там за шум? — он нахмурился.

Джон, стоя у полога, резко сказал часовому: "А это уже пусть его светлость сам, разбирается — какие у меня сведения! Пропусти!"

— Может, я и неправ, — пронеслось у него в голове. Он вспомнил листовку: "Разыскивается — мертвым или живым, — опасный шпион патриотов по кличке "Ягненок". Приметы — рост чуть выше пяти футов, телосложение стройное, волосы вьющиеся, каштановые, глаза синие. Любой, кто обладает сведениями о местонахождении "Ягненка", должен немедленно сообщить их в любой ближайший штаб войск Его Величества".

— А если прав? — он вскинул голову и услышал недовольный голос Кинтейла: "Это кто еще такой?"

— Рядовой Холланд! — вытянулся Джон. "Ваша светлость, — он взглянул в голубые, мертвенно холодные глаза Кинтейла, — Ягненок сейчас здесь, в нашем лагере".

Лорд Кинтейл бросил на походный стол кожаную суму. Он зорко взглянул на Мирьям: "Так что, говоришь, ты помощником у врача был, в Бостоне, Майкл?"

— Он меня не помнит, — твердо сказала себе Мирьям: "Да, ваша светлость, простите, я знаю, что вы торопитесь, я сейчас же уйду из лагеря…"

За холщовым пологом раздалось какое-то шуршание. Мирьям услышала робкий женский голос: "Hush, hush, baby, don’t you cry…"

Она увидела перед собой заплаканные, каре-зеленые глаза. Девушка подумала: "Даже если Юджиния меня узнает — она не выдаст".

— У врача…, - задумчиво повторил Кинтейл и надорвал подкладку сумы. Мирьям похолодела.

— Красивая штучка, — заметил полковник, повертев в руках изящный кинжал с золотой фигуркой рыси. "Дорогая, старая. Откуда ее взял мальчишка в поношенных башмаках? Украл? — он обернулся к Мирьям, что стояла, держа перед собой связанные руки.

От него пахло сандалом и порохом, черные, блестящие, мягкие волосы были заплетены в косичку, бледные щеки — гладко выбриты.

Кинтейл раздвинул тонкие губы. Наклонившись к Мирьям, он шепнул: "Не помощник врача, а скорее — ученица акушерки, милая моя. Я помню, я все помню. Тогда тебе было четырнадцать, а сейчас семнадцать, я и это помню. А теперь скажи мне — где Ягненок и почему ты отвечаешь его описанию?"

В шатре повисло молчание, прерываемое лишь чьим-то робким дыханием за пологом. Кинтейл все вертел в руках кинжал.

— Ягненок — это я, — вскинув голову, сказала Мирьям. "Нельзя, — приказала она себе, — Меир должен уехать во Францию, поставки оружия должны продолжаться. Нельзя его подводить. А я выберусь как-нибудь".

— А как тебя зовут, дорогой британский шпион? — задумчиво спросил Кинтейл. "Впрочем, — он поднял большую ладонь, — можешь не отвечать, все равно, — он рассмеялся, — тебя повесят. Завтра же, когда сюда подойдет еще один полк. Не хочу лишать солдат удовольствия видеть смерть патриота, — он сухо рассмеялся, и, отложив кинжал, рванул ворот рубашки Мирьям. Девушка попыталась увернуться, но Кинтейл, ударив ее с размаха по лицу, — бросил на пол шатра.

— Мужчин мы просто вешаем, — он прижал Мирьям к земле. Сдавленно выругавшись, Кинтейл ударил ее еще раз, — девушка укусила его за руку. "Но тебя ждет особое развлечение, дорогая шлюха — патриотка, ты пожалеешь, что на свет родилась. А ну тихо! — Кинтейл зажал ей рот ладонью.

Юджиния, еле дыша, робко откинула полог. Она увидела огромные, распахнутые, наполненные ненавистью синие глаза.

— Она меня за руку держала, — вспомнила девушка, — тогда, в то первое утро, утешала, по голове гладила…Господи, да что же он делает?

— Не надо! — крикнула Юджиния, — пожалуйста, хозяин, не надо, оставьте ее!

— Пошла вон отсюда, — Кинтейл поднялся и, не успела девушка увернуться, — разбил ей кулаком нос. "Сиди у себя, и чтобы слышно тебя не было".

— Бежать, — велела себе Мирьям. Сжав зубы, встав на четвереньки, она попыталась отползти. Кинтейл обернулся, и, оскалил зубы: "Мы только начали, милая". Он схватил ее за волосы. Мирьям, задыхаясь, стараясь вывернуться, горько подумала: "Вот и все. Надо было тогда…, с Дэниелом. А сейчас я умру и так и не узнаю — как это, когда любят".

Она почувствовала резкую, раздирающую все тело боль. Кинтейл рассмеялся: "Не шлюха. Ну, так на виселицу шлюхой отправишься".

Потом он поднялся, и, застегнувшись, глядя на рыдающую девушку, крикнул: "Эй, кто там!"

— Да, ваша светлость! — вытянулся на пороге часовой.

— Оденьте ее и доведите до гауптвахты, — велел Кинтейл. "Завтра днем ее повесят, а пока, — он махнул рукой, — меня не интересует, что там с ней будут делать. Главное, чтобы не сбежала".

Солдат рванул Мирьям за руку: "Сама свои тряпки подбирай, мистер Майкл, а то я тебя голышом по лагерю вести буду".

Кинтейл полюбовался изумрудными глазами рыси: "Виселицу строить не будем, незачем время терять, вздернем ее на дереве".

Мирьям, сжав зубы, неловко оделась и вдруг обернулась на пороге: "У меня отмщение и воздаяние, — говорит Господь. Помните это, лорд Кинтейл".

Джон выглянул из своей палатки и спросил солдата, что проходил мимо: "Что там за шум-то?". От большого шатра, где помещалась гауптвахта, доносились какие-то крики.

— А ты что тут сидишь, Холланд? — удивился солдат. "Ты же первым этого Ягненка заметил, первым доложил — тебе и первым быть. Ну, — он рассмеялся, — после его светлости, конечно".

— Не понимаю…, - недоуменно сказал юноша, вылезая из палатки. "Что такое?"

— Ягненок этот девчонкой оказался, — пояснил солдат, переминаясь с ноги на ногу. "Пошли, — он кивнул в сторону гауптвахты, — она уже там".

— Зачем? — Джон внезапно побледнел: "Но как, же так? Я ведь не хотел, я просто действовал согласно приказу".

— Зачем, зачем, — ворчливо передразнил его солдат и подтолкнул в спину: "Пошли!"

Из шатра были слышны возбужденные, грубые голоса. "Обмазать смолой и в пухе обвалять, — предложил кто-то. "Нет, Сандерс, ее и так — вешают завтра, — второй голос добавил что-то неразборчивое. Толпа расхохоталась.

Джон пробился к центру, и увидел коротко остриженную, кудрявую, каштановую голову. Девушка сидела, сжавшись в комочек, обхватив колени руками, не поднимая глаз.

— Холланд, тебя мы и ждали! — крикнул кто-то. "Не начинали без тебя. Давай, покажи этой шлюхе, что такое британский солдат!"

— Это бесчестно! — твердо сказал Джон, берясь за мушкет. "Есть законы обращения с пленными. Если эту девушку приговорят к смертной казни, то так тому и быть. А пока отойдите от нее, нельзя себя так вести!"

— Его светлости это посоветуй, — раздался ленивый, хриплый голос, — он ее уже распробовал. Пусти, — солдат постарше толкнул Джона, — как был сопляком, так им и останешься, даже этого не можешь сделать!

Ее синие глаза, — один уже почти заплыл, расширились от страха, солдат, рванув девушку, перевернул ее на живот. Сам не понимая, что делает, Джон приставил дуло мушкета к затылку мужчины.

Раздался сухой треск, толпа ахнула. Джон увидел, как льется кровь из разнесенного его пулей черепа.

Кинтейл оглядел избитое лицо юноши и процедил сквозь зубы: "Я с тобой, Холланд, церемониться бы не стал. Но в армии его Величества не расстреливают без суда и следствия, поэтому завтра пойдешь под трибунал".

Джон пошевелил разбитыми губами: "Все зря. Их же не остановить было, оттащили меня, и все равно…, - он пошевелил связанными руками и заметил, как в темноте, в дальнем углу палатки зашевелился полог. Оттуда блеснул один большой глаз. Девочка стояла тихо. Джон вдруг, сам не зная почему, — улыбнулся.

— Он еще и смеяться будет, — Кинтейл засучил рукав рубашки и хлестко ударил юношу. Золотой перстень рассек кожу. Джон отвернулся: "Вы имеете право меня судить, ваша светлость, — за убийство, но не можете меня бить. Этого нет в уставе".

— Уставы, — сказал Кинтейл, разглядывая кинжал, — тут пишу я, рядовой Холланд. Уведите его, — он кивнул солдатам.

На улице было уже почти темно, над лесом повисла большая, призрачная луна, горели костры, пахло жареным мясом и табаком. Джон, прислушавшись, уловил конское ржание и скрип тележных колес.

— Артиллерия к Бостону пошла, — подумал он. "Завтра появится еще один полк, и пехота тоже — двинется. Надо бежать. Что я тут делаю, это не моя война. А куда? К патриотам? — он тихо вздохнул.

— Не хочу я во всем этом участвовать, надо вернуться домой. А дома тоже — отдадут под трибунал, я ведь получаюсь дезертир".

Его втолкнули в палатку. Джон, устроившись в углу, вздрогнул — из-за полога доносился чей-то смех.

— Да оставь ее, Джимми, — лениво сказал кто-то из мужчин, — что за удовольствие, лежит, будто труп, раньше хоть стонала, а теперь замолчала.

— Сейчас она у меня очнется, — вмешался кто-то, — помогите мне ее перевернуть.

— И это уже делали, — сплюнул какой-то солдат, — посмотри, она же избита вся. Не помогает. Давай, Джим, поторапливайся, а то к ужину опоздаем.

Джон уронил голову в колени и заставил себя не слышать эти голоса и тяжелое дыхание — совсем рядом, руку протяни.

Он и не понял, как заснул — измучено, вздрагивая. Очнувшись от боли в затекшем теле, юноша поежился. Ночь была неожиданно прохладной, в палатку задувал легкий ветерок.

Джон поднес связанные запястья к зубам и начал перегрызать веревки — медленно, стараясь не шуметь. Он потер покрытые ссадинами руки, и застыл:

— Там двое на карауле. Я тут сам стоял — один спит, а второй сторожит. Потом меняются. Надо на запад уходить, — Джон вспомнил карту, — там никого нет, ни патриотов, ни британцев. Патриоты меня, кстати, тоже расстрелять могут, а уж наши, тем более, после этой ночи — точно. На запад, а потом разберемся.

Он откинул полог. Девушка лежала, не шевелясь, кто-то, уходя, набросил на нее рваную куртку. "Я ведь даже не знаю, как ее зовут, — подумал Джон. Он опустился на колени и, наклонившись к ее уху, шепнул: "Мисс…, Мисс, нам надо бежать".

Ресницы даже не дрогнули. Джон вздохнул. Оглянувшись, он стал натягивать на нее одежду. Девушка внезапно стала подниматься. Юноша отпрянул: "На ней ведь живого места нет, как она пойдет?"

— Кто это? — Мирьям вздрогнула. "Я помню, это мальчик, что на карауле стоял. Потом он сюда пришел, застрелил солдата, его начали бить…Дальше, ничего не помню, только чернота какая-то. Господи, да что же он хочет?"

— Мисс, — Джон потянулся к ней, — они были одного роста. "Бежать, прямо сейчас".

Она только кивнула головой. Джон, посмотрел на заплывшие, в синяках глаза: "Господи, а во всем — я виноват, не пришел бы я к полковнику, — ничего этого не было бы".

— Подождите тут, — велел он Мирьям и высунул голову из палатки. Один караульный спал, укрывшись с головой одеялом, второй — сидел спиной к нему, глядя на костер. Джон неслышно набросил на его шею обрывок веревки, и, не успел солдат схватиться за горло — резко, изо всех сил потянул.

— Сломать шею быстрее, чем задушить человека, — вспомнил он смешок отца. "Но для этого нужны сильные руки".

— У меня сильные, — подумал Джон, забирая мушкет, мешочки с порохом и нож. Второй солдат так и не пошевелился. "Стрелять нельзя, — Джон растерянно оглянулся, — а ножом его бить опасно, проснется еще".

Из-за его спины протянулась рука. Девушка, забрав у него мушкет, наклонившись над спящим, коротко, сильно ударила его штыком. Она покачала оружие, высвободив штык, и, наклонившись — обыскала мертвого.

Джон стоял, глядя на черные в лунном свете пятна крови на одеяле трупа.

Она повернулась, держа в руке еще один нож: "Я знаю анатомию. Пошли, — Мирьям кивнула на холмы, над которыми висела огромная луна. "Нам надо уйти как можно дальше". Джон кивнул. Две темные тени, скользнув в проход между шатрами — растворились в серебристом, призрачном сиянии.

Юджиния лежала, раздвинув ноги, отвернув голову, смотря на полог, за которым спала дочь. "Хорошо, что он меня никогда не целует, — подумала девушка. "Я бы не смогла, никогда не смогла, ни за что".

Она опустила веки и почувствовала лопатками жжение ковра у себя под спиной. "И так всегда, — горько сказала она себе. "Пока не износишься, рожая. Потом он тебя продаст, и ты никогда больше не увидишь своих детей. Не увижу Мэри, — он сдержала рыдание, вспомнив маленькие, теплые ручки дочери, и ее шепот: "Мама хорошая! Люблю маму!"

— И дальше, — Юджиния почувствовала слезы под ресницами, — будет еще один хозяин, опять побои, как здесь, плеть, опять надо будет рожать и потом видеть, как мое дитя забирают на аукцион…

— Воды мне дай, — велел Кинтейл, скатившись с нее, зевая, потянувшись.

Юджиния, молча, поднялась. Накинув рубашку, налив воды из медного кувшина, что стоял на походном столе, она встала на колени. Кинтейл жадно выпил. Отдавая ей стакан, он велел: "Чтобы не шумели с утра, я выспаться хочу".

Девушка только поклонилась и прошла к себе. Мэри спала, разметавшись, раскинув руки, улыбаясь чему-то. Юджиния перекрестила ее. Сев на пол, не двигаясь, она стала ждать.

Когда из-за полога раздался храп, она достала из рукава рубашки кинжал с фигуркой рыси. Посмотрев на него, встав, Юджиния шепнула дочери: "Я сейчас".

Вернувшись, она вылила воды на свои испачканные руки, и наклонила голову — его хрип был уже почти не слышен. "Крови как много было, — холодно подумала Юджиния, пряча кинжал, беря на руки сонную Мэри.

— А мы с ней пойдем, куда глаза глядят, на запад. Негры говорили — там никого нет. Никого и не надо, — она поцеловала дочь в смуглую щечку. Нагнувшись, Юджиния выскользнула на зады шатра. В лагере было тихо. Девушка, оглянувшись, постояв несколько мгновений на месте, побежала к тропинке, что взбиралась на холмы.

Вода в ручье играла, переливалась на утреннем солнце. Сверху, из крон деревьев, были слышны голоса птиц. Джон перевернулся. Открыв глаза, юноша посмотрел в нежное, голубое небо: "Здесь все другое, не такое как в Англии. Больше места, просторней, кажется, что земля эта никогда не закончится. Господи, да о чем это я?"

Он оглянулся — девушка спала, уткнув голову в сгиб руки. "Мирьям, — вспомнил Джон ее шепот. "Мисс Мирьям".

— Надо поесть что-нибудь, — юноша взвесил на руке мушкет. "Вот только стрелять опасно, вряд ли мы далеко от лагеря отошли, миль, пять, не больше". Он оглядел кусты, и, улыбнувшись — стал рвать малину.

Они сидели друг напротив друга, облизывая пальцы. Джон, пряча глаза, пробормотал: "Мисс Мирьям, я вам должен сказать…, Это я пошел к полковнику, доложить о вас. Можете, я не знаю, — юноша помолчал, — застрелить меня, что ли".

Девушка устало вздохнула: "Вам лет-то сколько?"

— Четырнадцать, — покраснел Джон. "Я соврал вербовщику".

— Так на войну торопились? — съязвила она.

— Я сестру искал, только она погибла, наверное, — Джон помолчал и стал говорить, все еще не глядя на девушку.

— Совсем мальчик, — поняла Мирьям. "И ведь он меня спасти хотел, и спас. Господи, — она вдруг незаметно сжала кулаки, — а что было тогда, после того, как он пришел? Ничего не помню. Только Кинтейла, — она вдруг почувствовала, как к горлу подступает тошнота. Мирьям, нарочито спокойно, сказала: "Мне очень жаль. Только вам надо домой вернуться, Джон, отец вас будет искать. Давайте в Бостон проберемся".

— Сейчас нельзя, — он помолчал. "Тут все нашими…, британцами кишит, нас сразу поймают. Надо немного отсидеться тут, в глуши, а еще лучше — дальше на запад уйти".

Мирьям почесала кудрявые волосы.

— Там горы, — хмыкнула она, — Аллегени, их так индейцы местные называют, племя ленапе. А эти холмы, — она усмехнулась, — наш бывший губернатор, сэр Фрэнсис Бернард, назвал Беркширами. Как в Англии. За горами никто не был, может, охотники какие-нибудь, и все. Джон, — она подняла большие, синие глаза, — скажите мне, только честно…, Я ничего не помню, после того, как вы застрелили того солдата. Я, наверное, сознание потеряла, и очнулась только ночью, когда вы меня позвали. Что со мной было?

— Никогда, ни за что ей не скажу, — решил Джон и вслух ответил: "Да ничего. Лежали на гауптвахте, и все".

Мирьям тихонько вздохнула: "Поздно уже что-то делать, да у меня и нет ничего. Что будет, то и будет, сначала еще выжить надо. А кинжал мой у Кинтейла остался, теперь уже и не забрать его у этого мерзавца".

— А синяки ваши пройдут! — горячо, сказал юноша. "Уже проходят, мисс Мирьям!"

— Просто Мирьям, — она улыбнулась: "Давайте с вами рыбу половим. Тут она непуганая, на палец бросается. Охотиться нельзя, услышат еще, да и не могу я есть такое мясо".

— Вы еврейка, — утвердительно сказал Джон.

Он посчитал на пальцах и смутился: "Не могу запомнить, какой-то из моих предков, давно, так вот — он тоже был еврей. Сэр Стивен Кроу, Ворон. Понятно, — Джон улыбнулся, — что не все об этом знали, только семья. Он стал евреем, чтобы жениться на своей второй жене. У нас и родственники в Амстердаме есть, Мендес де Кардозо их зовут, его потомки, только я их еще никогда не видел. Папа не возил нас…, меня, — юноша осекся, — на континент".

— А тот капитан Стивен Кроу, что Квебек обстреливал, — спросила Мирьям, подперев щеку рукой, — он тоже — родственник ваш? О Вороне-то я слышала, — она рассмеялась, — но думала — не бывает таких людей, это легенда. Есть песня на ладино, это такой язык еврейский, на нем мой папа хорошо говорил…

— Я знаю, — обиженно сказал Джон. "Знаю о ладино. Песня о том, как Ворон спас прекрасную донью Эстер от костра?"

— Угу, — кивнула Мирьям: "Там Ворон говорит: "El kierrer es pueder", чтобы добиться чего-то, надо желать этого всем сердцем. Мой отец очень любил эту песню".

— Капитан Кроу, — Джон помолчал, — тоже родственник наш. Дальний, конечно. А ваша семья разве не из Старого Света, Мирьям? Я думал, все евреи здешние оттуда.

— Когда-то давно, — она, чуть охнув, поднялась, — да. А вообще мой, — девушка наморщила лоб, — предок и семья его приехали из Бразилии. Больше ста лет назад, их там два десятка человек приплыло в Нью-Йорк, они от инквизиции спасались. Пойдемте, — Мирьям взяла мушкет, — проберемся дальше к западу, там можно будет костер разжечь, не сырой же нам рыбу есть.

— Мирьям, — спросил Джон, когда они уже шли в самой глубине леса, — а вам сколько лет?

— Семнадцать, — она, не оборачиваясь, застыла: "Шум какой-то, слышите?"

Индейка, хлопая крыльями, снялась с ветки и вспорхнула вверх.

— Показалось, — уверенно проговорил Джон. "Пойдемте, найдем какой-нибудь ручей, вам же искупаться надо, — он покраснел, — и ветвей наломаем — под ними спать теплее".

Девушка кивнула, и они растворились в дремучей чаще леса.

Юджиния устроила Мэри на лужайке, расстелив свою шаль. Дав девочке кинжал, она ласково сказала: "Сейчас мама принесет малины, позавтракаем, и пойдем дальше!"

— Куда? — поинтересовалась Мэри, восхищенно разглядывая фигурку рыси.

— На запад, — Юджиния поцеловала ее: "Тут безопасно. Поляну издалека не видно, да и сидит она в самой норе. Я и вернусь сейчас".

Она помахала Мэри рукой — та возилась с кинжалом, и, раздвинула кусты: "Там индейцы, на западе. Я слышала — они никого не щадят, всех убивают, без разбора. Ерунда, ребенка же они не тронут. Все равно — хуже, чем здесь, уже не будет".

Юджиния подставила лицо нежному, утреннему солнцу, и улыбнулась: "Как хорошо на свободе. Все, сейчас поедим, и дальше пойдем, нечего время терять. Мэри я в шали понесу, так быстрее".

Она раздавила губами малину. Облизнувшись, девушка сердито сказала себе: "Еще чего вздумала! Там дитя голодное сидит, а ты тут прохлаждаешься".

Юджиния потянулась за ягодами и застыла — в шею ей уперся штык. "Так вот она где, — холодно сказал сзади мужской голос. "Беглянка, значит, нашлась. Только без дочки. Бросила, конечно, чего еще от негров ждать? Но мы ее отыщем. Ребята, — офицер, на мгновение, опустил мушкет, — руки ей вяжите, в лагерь поведем".

— Мэри, — обреченно, горько подумала Юджиния. "Она же там совсем одна, не выживет без меня. Господи, будь, что будет".

Она бросилась бежать и еще успела услышать: "Огонь!"

Юджиния почувствовала страшную, обжигающую боль в спине, и упала, вытянув руки вперед. Малина рассыпалась. Лейтенант услышал ворчание сзади: "По патриотам лучше бы так стреляли, чем по беззащитным бабам, в спину-то каждый мастак попасть".

— А ну тихо! — прикрикнул британец и наклонился над Юджинией. "Она еще жива, — он оглядел солдат, — несите ее в лагерь. Пять человек, — он посчитал по головам, — останутся тут, со мной, мы весь лес обыщем, но найдем ее отродье".

Юджиния даже не пошевелилась, когда ее укладывали на холщовые, мгновенно набухшие кровью носилки.

Мэри услышала выстрелы. Отложив кинжал, склонив набок изящную, кудрявую голову, девочка обиженно позвала: "Мама!"

Она оглянулась — вокруг был только лес, огромный, уходящий вверх, пахло цветами, на солнце было совсем тепло. "Мама придет, — уверенно сказала себе Мэри. "Я подожду, и она придет". Девочка завозилась. Вздыхая, она заползла вглубь норы, накрывшись шалью, положив кинжал рядом со щечкой.

— Зверь, — она погладила голову рыси. "Тут, в лесу живет. Поесть бы. Сейчас посплю, а потом мама меня покормит".

Мэри закрыла глазки. Зевнув, свернувшись в клубочек, она не заметила, как мимо норы прошли солдаты.

Девочка спала, и ей снилось что-то странное — высокая, красивая, темноволосая женщина, совсем незнакомая. Женщина стояла в воротах замка — каменного, серого, под низким, набухшим дождем, северным небом. Ветер раздувал подол платья, трепал выбившиеся из прически волосы — с заметной сединой. Она стягивала шаль на выдающемся вперед животе.

Мэри увидела несколько всадников, что приближались к замку, и закрытую холстом телегу, что ехала за ними.

Мужчина, — тоже высокий, с глубокими морщинами, с черными, побитыми сединой, длинными волосами, спешился. Подойдя к женщине, он остановился рядом. Опустив голову, он что-то сказал и та, взяв его за руку, — пошатнулась.

Женщина подошла к телеге. Подняв холст, она долго всматривалась в лица мертвецов.

— Полли, — услышала девочка шепот мужчины, — Полли, прости меня, это я виноват, я не уберег их.

— Наши дети, — сказала женщина глухо, коснувшись черной пряди, отведя ее с бледного лица девочки — лет десяти. "Все наши дети, Кеннет. Мальчики, — она сглотнула, но справилась с собой, — мальчики хотя бы погибли с оружием в руках, а Мораг…, - женщина согнулась, как от боли: "Надо было заплатить выкуп, Кеннет, когда ее похитили, может быть, ее бы вернули живой…"

Мужчина все стоял, глядя на трупы: "Не вернули бы, Полли. Это же ирландцы, ты сама знаешь…"

Губы женщины искривились, и она положила ладонь на свой живот. "Он, — сказала Полли, — вырастет и зальет кровью эту страну, Кеннет. Он сделает то, чего ты, — женщина откинула голову назад, — пока сделать не смог".

Мужчина долго молчал: "Я сделаю, Полли. Теперь сделаю. Пойдем, — он вздохнул и поправил холст, — надо похоронить наших детей".

Мэри проснулась и долго лежала, глядя в темноту норы. Мамы не было. Девочка, всхлипнув, положила руку под голову: "Она придет. Просто надо подождать еще немного. Я закрою глаза, а когда открою, — увижу маму. И не хочу снов, они плохие".

Девочка спала, чуть вздрагивая, сопя носиком, на поляне было уже совсем сумрачно. Самка койота, остановившись перед входом в нору, заворчала, велев детям подождать. Волчица обнюхала все вокруг, и, вздохнув, загнала детей в нору.

Мэри почувствовала какое-то тепло и улыбнулась: "Мама!". Она, не открывая глаз, подползла поближе. Самка койота осторожно взяла ее зубами за платье. Устроив ее рядом со своими детьми, у живота, она опустила голову в лапы.

Над лесом стояла тихая, пронизанная светом звезд ночь. Только откуда-то с востока были слышен скрип колес, и виднелись огни факелов, двигающиеся, исчезающие во тьме.

— Как больно, — поняла Юджиния, открыв глаза. "Даже двинуться не могу. Мэри, бедная Мэри, кто же о ней позаботится? Господи, прости меня, это я виновата, что ее оставила одну".

Она повернула голову и увидела, что носилки стоят под высоким, мощным дубом, у самого края лагеря.

— Не нашли? — услышала она скрипучий, знакомый голос и похолодела. Он стоял спиной к ней. Юджиния увидела, что его голова — забинтована.

Кинтейл повернулся, и, наклонившись над носилками, процедил: "Сучка!". Его лицо было закрыто повязками, один голубой, холодный глаз блестел в свете факела. Пахло смолой и кровью.

— Думала, ты меня убила? — Кинтейл сомкнул пальцы на ее горле. Юджиния захрипела. "Нет, мерзавка, только изрезала всего. Я буду жить, а ты сейчас — он указал на веревку, что лежала на земле, — сдохнешь. Где твое отродье, куда ты его дела?"

Девушка молчала, закрыв глаза. Кинтейл разъяренно сказал: "Ты хуже волчицы, что ты за мать, если бросила своего ребенка умирать?"

Он увидел, как дрожат длинные ресницы. Юджиния едва слышно прошептала: "Пусть…Моя дочь умрет свободной".

Кинтейл выругался. Ударив ее по щеке, — голова девушки бессильно дернулась, — он велел: "Кончайте с ней".

— Она стоять не может, ваша светлость, — растерянно сказал лейтенант.

Кинтейл взял веревку. Накинув петлю на шею Юджинии, он крикнул: "Тяните!"

— Мэри, — еще успела подумать девушка. "Господи, ну ты же можешь, — убереги ее от всякого зла".

Кинтейл услышал хруст позвонков. Брезгливо поморщившись, отвернувшись, он приказал: "Все, снимаемся с места, и так уже — много времени потеряли, надо догонять полки".

Он прошел туда, где стояла командирская палатка. В сердцах пнув валяющийся в грязи сундучок Юджинии, Кинтейл вскочил на коня.

Уже выезжая на северную дорогу, Кинтейл обернулся, — тело раскачивалось под резким, прохладным ветром. Вдали, над холмами в чистом, темном небе были видны собирающиеся облака.

— Поехали, — сказал он лейтенанту. "Если сейчас будет гроза, то мы все в грязи застрянем, особенно — артиллерия".

Всадники пришпорили коней и стали догонять хвост обоза.

Джон прислушался: "Подождите тут, Мирьям, мало ли что". Ночью шел дождь. Лес был прозрачным, умытым, пахло ягодами, вокруг щебетали птицы. Он раздвинул кусты и, выглянув на поляну, застыл — самка койота лежала у норы, глядя на своих волчат. Те носились по траве, а девочка — в грязном холщовом платьице, с растрепанными волосами, — весело бегала за ними.

Она подняла зеленые глазки и засмеялась: "Собачки! Папа!"

— Она же всех папой называет, — горько подумал Джон. "Господи, а где миссис Юджиния, она бы никогда не бросила Мэри". Он нагнулся и поднял с травы маленький, как раз под детскую ладонь, кинжал, с золотой фигуркой рыси на рукоятке.

Самка койота заворчала. Поднявшись, взяв ребенка зубами за подол платья, она подтолкнула девочку к Джону.

— Конечно, — спохватился тот, — конечно. Простите. Спасибо, — Джон поискал слово, — вам, большое спасибо.

Волчица внимательно посмотрела на него, и, — показалось Джону, — кивнула головой.

— Хочу собачек! — обиженно сказала Мэри, очутившись у него на руках. "Маму! Есть хочу!"

— Не все сразу, дорогая моя, — вздохнул Джон. Принюхавшись, он покачал головой: "Сначала тебе искупаться надо".

Мирьям вздрогнула, услышав треск кустов: "Смотрите. Тут кровь на траве, ягоды рассыпаны, и вот еще, — она сняла с ветки клочок простой, серой шерсти. Тоже в крови, — добавила девушка.

— Мама! — Мэри протянула к ней ручки. "Мама!"

— Это миссис Юджинии платье, — Джон указал на лоскуток ткани, — я узнаю его. А это Мэри, — он внезапно улыбнулся, — дочка миссис Юджинии, ну…

— От него, — Мирьям дернула губами. "Я ходила со своей наставницей к Юджинии, когда он только ее купил. Дайте, — она приняла у Джона девочку. Оглядев ее, Мирьям улыбнулась: "Сначала помоемся, я твое платье постираю, а Джон нам пока ягод соберет. Поедим и отправимся дальше".

— Куда? — Мэри засунула смуглый пальчик в рот.

— На запад, — Джон потрепал ее по мелким кудряшкам. "А потом — что-нибудь придумаем".

Мирьям вздохнула. Ловко намотав на плечи шаль, что передал ей Джон, она усадила туда девочку: "Пошли!"

— Вот еще, — Джон передал ей кинжал. "Это ваше оружие, наверное".

— Мое, — Мирьям забрала его: "Правильно, он же у Кинтейла был. Юджиния его взяла с собой, когда убегала".

— Это семейный кинжал, — девушка коротко улыбнулась, — с давних времен. Спасибо вам.

— Хорошо, — подумала Мэри, покачиваясь в такт шагам, задремывая. Мирьям обернулась: "Юджиния, наверное, сбежала, и они ее нашли в лесу. Застрелили, должно быть. Так по закону полагается, если раб не сдается сам".

— Она бы не сдалась, — мрачно ответил Джон. Они пропали из виду, скрывшись за стволами деревьев.

Тео распахнула ставни окна, выходящего на залив, и вгляделась в ровную, темно-синюю гладь моря. "Вот этот корабль, — девушка, вдохнула запах соли и нагретых солнцем водорослей. "L'audace". Хорошее название. Господи, не могу поверить, на следующей неделе отплываем".

В дверь постучали. Тео, вздрогнула: "Открыто!". Она все никак не могла привыкнуть к тому, что миссис Франклин стучит, прежде чем зайти. "Дома, — краснея, призналась она акушерке, — в имении, управляющий может всегда проверить комнаты рабов, днем и ночью".

Та пробормотала что-то нелестное, и спросила: "А почему ты на плантации не работала?"

Тео опустила голову и вспомнила, о чем шептались старые слуги. "Когда миссис Тео умерла, жена мистера Дэвида, — она помолчала, — меня к мальчикам взяли, чтобы им веселее было. А мою маму продали, она была горничной у покойной миссис Тео. Я ее и не помню совсем, маму, мне два года тогда исполнилось".

— А Мэтью — четыре, — про себя подумала она. "Он никогда не говорил. Он, наверное, тоже мать не помнит. Не думай о нем, никогда больше не думай. Его нет".

Однако он был — каждую ночь, во снах. Тео просыпалась, прикусив зубами подушку, отбиваясь от его рук, чувствуя спиной удары плети. "Рассказала бы, — как-то раз, ворчливо, заметила, миссис Франклин, — легче бы стало".

Тео только помотала темноволосой головой и опустила глаза. "Никогда, никому, ничего не скажу, — повторила она себе. "А уж тем более мистеру Дэниелу, это все-таки его брат…"

Миссис Франклин зашла в комнату и улыбнулась: "Письмо твое я отправила, не волнуйся, мисс Марте де Лу в собственные руки. Вот, — она поставила на стол склянку, — по чайной ложке раз в день, а в Париже, когда обустроишься, найдешь, у кого покупать, травы известные".

— Мне не надо, — Тео хмуро отодвинула склянку. "Я никогда…"

Акушерка внезапно погладила ее по спускающимся на плечи кудрям: "Это ты сейчас так говоришь, милая. А потом встретишь того, с кем вы друг другу по душе придетесь, и все будет хорошо. Я-то знаю, о чем говорю".

— Откуда? — горько спросила Тео. "Вы же замужем были, по любви, откуда вам это знать?"

Сухие веки на мгновение дрогнули. Тео увидела холодный взгляд серых глаз.

— Когда мне было двенадцать, — сказала миссис Франклин, — шла война с микмаками. Это давно было, полсотни лет назад, там, — она махнула рукой на запад, — у моего отца ферма была. Индейцы пришли к нам ночью, все сожгли, убили моих родителей и старшего брата, а меня — увели с собой. И жила я у них, милая, четыре года — пока не сбежала. Думаешь, легко мне было, в двенадцать-то лет? Ничего, справилась. Потом до наших колонистов добралась. Встретила мистера Франклина, да хранит Господь душу его, он как раз тогда — первый год в священниках был, ну, а дальше…, - она улыбнулась и не закончила. "Так же и ты — все пройдет, милая, все забудется".

— Да, — вздохнула Тео, а про себя добавила: "Нет".

— И спускайся, — велела миссис Франклин, — там уже эти трое ждут. Хаим с Меиром у меня есть не могут, так хоть мистер Вулф к обеду останется, а то им скоро в армию, там уже так не покормят.

Тео наскоро оправила платье. Уложив косы надо лбом, девушка вышла на лестницу.

— Мистер Меир! — она рассмеялась. "А что это вы тут, а не в гостиной?"

Он вскинул серо-синие глаза и отчаянно подумал: "Господи, помоги мне, а ведь еще на корабле с ней плыть. Даже не думай об этом, она не еврейка".

— Я вам Расина принес, как обещал, — вслух сказал Меир. "Маленькое издание, очень удобное. И вот еще, — юноша показал ей конверт, — с утра из Филадельфии пришло. Это рекомендательное письмо месье Беранже, от мистера Соломона, они ведь друзья".

Тео застыла с раскрытым ртом, прижимая к груди книгу.

— У меня не получится, — она помотала головой. "Не стоит, и пытаться, мистер Меир".

Юноша встряхнул каштановыми локонами: "Мы тоже, мисс Тео, три года назад думали — не получится. А сейчас живем в свободной стране, хоть и воюем, но все равно — в свободной".

— L'audace, — вспомнила Тео и кивнула головой: "Я попробую. Спасибо вам, мистер Меир".

— Хаим сегодня уезжает, — тихо сказал юноша, — туда, — он махнул рукой куда-то вдаль. Будет искать Мирьям. Если бы не вы, мисс Тео…

Девушка посмотрела на него со ступеньки лестницы: "Ну что вы, мистер Меир, я же обещала мисс Мирьям вам все рассказать. Ваш брат ее найдет, обязательно!"

Юноша только вздохнул и отвернулся: "Почти неделя прошла, Кинтейл — в двух днях пути от Бостона, Дэниел днем и ночью в армии, ополчение готовится к обороне. Хаим едет за Мирьям, а я…, Получается, что бегу".

Тео внезапно оказалась рядом. Опустив глаза, — она была выше на голову, девушка проговорила: "Мистер Меир, я вам очень, очень благодарна. За все. И вы знайте, если надо будет что-то сделать в Париже…"

Юноша внезапно хмыкнул. Засунув руки в карманы сюртука, он, неожиданно весело, ответил: "Надо. Об этом мы с вами на корабле поговорим, мисс Тео".

Она только кивнула, чуть краснея смуглыми, гладкими щеками.

Хаим спешился. Посмотрев на прозрачное, жаркое небо, на темный лес, что взбирался по склонам холмов, он привязал коня к дереву. Юноша взглянул вниз, в долину: "Три дня уже ищу, все деревни объехал — и нет никого. Мирьям, Мирьям, что же с тобой случилось, где ты? Может, стоило прямо к Кинтейлу в лагерь отправиться?"

— Даже и не думай, — Дэниел проверил упряжь у коня. "Ты и так очень рискуешь, Хаим. Вообще-то, — красивое лицо юноши помрачнело, — это я должен был поехать".

Хаим внимательно посмотрел на друга и только вздохнул. "Дэниел, если ты вдруг наткнешься на Кинтейла — он тебя сразу вспомнит. Не надо погибать зазря".

— Не зазря, — Дэниел стоял, отвернувшись, и, наконец, тяжело вздохнул: "Пошли, провожу тебя. И сразу возвращайтесь, не сидите там, в тылу. В штабе вчера говорили, что Кинтейл с кое-какими индейцами спелся, они у него на содержании. Еще вам не хватало — на них наскочить".

— А что с нашими кораблями? — спросил Хаим, когда они уже подошли к окраине города. "Правда, это, что капитан Стивен Кроу тут где-то у побережья болтается?"

— Правда, — Дэниел взглянул на далекую, блестящую под солнцем полосу залива. "У нас тут сил больше, он себе быстро зубы обломает. Отряды от Вашингтона скоро подойдут, гонец сегодня с утра приехал. Выстоим, ничего. А "L’audace" будет идти под конвоем двух вооруженных барков, так что за нее можно не волноваться".

— Не слишком ли много чести для моего брата, — хмыкнул Хаим, — два вооруженных барка?

Дэниел помолчал: "Это требование Континентального Конгресса, не нам с тобой, дорогой лейтенант Горовиц, — это обсуждать".

— Понятно, — Хаим остановился и, пожал руку Дэниелу: "Дня через четыре привезу ее обратно, можно не волноваться".

Дэниел помахал вслед всаднику: "Это я виноват. Пришел бы, и сделал предложение. В конце концов, я помню, говорили же — у нас будут лицензии на брак, можно будет пожениться у мирового судьи, не обязательно в церкви. Она бы согласилась, она меня любит".

Он посмотрел вдаль — Хаим уже пропал из виду. Дэниел постоял, глядя на еще спящие дома предместья. Развернувшись, выпрямив спину, он пошел обратно в город.

Хаим прищурился и увидел на ветвях большого дуба что-то черное, раскачивающееся под ветром.

— Ищете чего, мистер? — раздался рядом мужской голос. Маленький, толстенький фермер, зажав в зубах трубку, встал рядом и тоже посмотрел вниз.

— Лорда Кинтейла, — высокомерно сказал Хаим, оправив хорошо сшитый сюртук. "Я из Нью-Йорка, торговец, — он со значением поднял бровь, — живым товаром. Мне говорили, у него тут в лагере негры есть, приехал узнать — не продаются ли они".

— Опоздали, мистер, — торговец присвистнул. "Была у него рабыня, да вон — мужчина указал на дерево, — третий день в петле болтается. Изрезала его светлость ночью, ножом, и сбежала. Ее в лесу нашли. Говорят, она дочку свою на съедение койотам оставила. Вот же эти негры…, - фермер сочно выругался.

— Юджиния, — вспомнил Хаим слова миссис Франклин. "Господи, бедная, да хранит Господь ее душу. А я ведь надеялся — она мне о Мирьям что-то расскажет. И ведь даже не попросить, чтобы похоронили, подозрительно это будет".

Хаим почувствовал на лице тепло утреннего солнца. Он, нарочито спокойно, спросил: "Тихо было, пока тут его светлость с войсками стоял? Или шумели они?"

Фермер усмехнулся. "Мальчишка мой к ним провизию возил, так рассказывал, что тут девку поймали, шпионку от патриотов. С ней солдаты как следует, повеселились, ну, понимаете, мистер, о чем я, — мужчина подмигнул.

— И что же, — еще более спокойно поинтересовался Хаим, — расстреляли ее, а то я второго трупа не вижу? — он кивнул на ветви дуба.

— Сбежала вместе с солдатом каким-то, — усмехнулся фермер, — должно быть, хорошо они с ним спелись. Наверное, к индейцам ушли, — он сорвал травинку и прикусил ее зубами.

Хаим спустился по вьющейся тропинке в долину: "Может быть, хоть что-то найду. Сестричка, бедная моя…, Наверняка, этот солдат ее застрелил, как только они до леса дошли. Чего еще ждать от британца".

Он посмотрел в сторону дуба. Отведя глаза, постояв несколько мгновений, Хаим стал внимательно оглядывать все вокруг. Среди куч мусора, брошенных, старых одеял, остатков еды, над которыми кружились мухи, он увидел старый, со сломанным замком сундучок.

Хаим опустился на колени и заметил, как из-за надорванной подкладки виднеется что-то желтоватое. Он развернул письмо и стал вчитываться в красивый, ровный почерк. "Вечно любящий тебя капитан Мартин Кроу, — шепнул Хаим и посмотрел на дату. "Август 1758 года, Бостон".

Он аккуратно сложил листок. Спрятав его, сжав зубы, заставив себя не думать о сестре, Хаим стал взбираться на вершину холма.

Отец лежал, закрыв глаза. Марта, что сидела у изголовья постели, увидела в его коротко остриженных волосах седину. "Год до пятидесяти", — подумала она, поправив повязку, что закрывала железную пластину на месте раны.

Мужчина не шевелился. Только прислушавшись, можно было уловить слабое, едва заметное дыхание. Марта посмотрела на фарфоровую миску, что стояла рядом с ней и позвонила.

— Спасибо, мистер О’Доннелл, — сказала она появившемуся слуге. "Мистер де Лу поел, немного. Когда будет нужна помощь, — Марта замялась, — с умыванием, я вас позову".

Когда дверь закрылась, она взяла большую, неподвижную руку отца и приникла к ней щекой, перебравшись с кресла — на пол. "Сколько так еще? — вздохнула про себя девушка. "Два раза в день овсянка, такая жидкая, что похожа на суп, уборка, поменять тряпки, поменять постельное белье, если вдруг не уследили…, Как я все это буду делать одна? И где? Папа, папа, ну что же ты мне ничего не сказал…"

Марта посмотрела на закладную и расписки, что лежали на столе в отцовском кабинете: "Я понимаю. Получается, что, если я не выплачу долги отца, то все его имущество переходит мистеру Бенджамин-Вулфу? — она указала на плантатора, что стоял у окна, не поворачиваясь, глядя в сад.

— Именно так, — прошуршал стряпчий. "Это рука вашего отца, мисс де Лу, и его печать".

— Да, — Марта проглядела бумаги, — верно. Я бы хотела показать их, — она положила изящную, белую руку на документы, — мистеру Адамсу.

Клерк из конторы Адамса подался вперед: "Мисс де Лу, вы же знаете, мистер Адамс сейчас в Филадельфии, участвует в Континентальном Конгрессе. Бостон практически отрезан войсками лорда Кинтейла. Мистер Адамс попросту сюда не поедет, а гонцу доверять такие бумаги нельзя. Да и не отправить никого на юг, это слишком опасно".

— Сколько у меня есть времени? — тихо спросила Марта, глядя на черные, чуть побитые сединой волосы старшего Бенджамин-Вулфа.

Тот молчал и стряпчий торопливо ответил: "Две недели, мисс де Лу. После этого имение официально перейдет мистеру Бенджамин-Вулфу. Если не будет выплачен долг".

Они ушли. Марта, опустившись в кресло, услышала сзади мягкий голос. Он чуть коснулся ее бронзовых волос: "Я что-нибудь придумаю, девочка, ты не волнуйся".

Марта вскочила. Подняв голову, она посмотрела в смуглое, чуть отяжелевшее лицо. "Вы могли бы их просто порвать, мистер Бенджамин-Вулф, — она вздернула подбородок, — вы же были другом папы!"

— Другом и партнером, — поправил ее плантатор. "В делах так не принято, милая, впрочем, — он поднял бровь, — это выше твоего понимания. Женщины в таких вещах не разбираются".

Марта покраснела и ответила сквозь зубы: "Папа всегда мне все рассказывал, мистер Бенджамин-Вулф. Я просто удивлена, что он скрыл от меня эту закладную и расписки".

— Ну, — развел руками Дэвид, — не хотел тебя волновать, наверное, да и собирался отдать деньги, но вот, — он помрачнел, — не получилось. Раз я теперь твой опекун, то доверься мне — я постараюсь сделать все, чтобы вы с отцом не бедствовали.

— Спасибо, — Марта вдохнула резкий запах табака: "Может быть, кольцо продать? Адамс мне его отдаст, если я попрошу. Но это надо дождаться, пока он приедет в Бостон, да и не хватит этих денег надолго, доктор, же сказал — отец может так еще два десятка лет прожить".

Теодор почувствовал теплую влагу на руке. "Плачет, — подумал мужчина. "Господи, девочка моя, пусть не волнуется, я уже скоро встану".

Он чуть дрогнул ресницами. Над ним раздался озабоченный голос: "Папа, милый, ты меня слышишь? Если слышишь — открой глаза, пожалуйста".

— Не могу, — понял Теодор. "Еще не могу, слишком тяжело. Прости меня, милая". Марта посмотрела в бесстрастное лицо отца. Отпустив его руку, закрыв лицо ладонями, она разрыдалась.

Не надо, — кто-то тихо зашел в комнату и оказался совсем рядом с ней. "Не надо, Марта, я прошу тебя — не надо".

Она, мрачно, вытерла лицо: "Папа же страдает, Мэтью, я не могу, не могу…Я все время об этом думаю. И теперь, с этой закладной, ты же знаешь, — Марта опустилась в кресло, — куда мне деваться с ним на руках? У нас даже родственников нет. Я, конечно, буду ухаживать за папой, но откуда взять деньги?"

Мэтью сел на пол рядом с ее креслом. Глядя на постель больного, юноша тихо сказал: "Послушай, я кое-что придумал. Только отцу моему не говори, пожалуйста, а то он может не согласиться".

— Не буду, — девушка помотала бронзовой головой.

Мэтью повернулся и, посмотрел в прозрачные, зеленые глаза: "Выходи за меня замуж, Марта. Я знаю, — юноша поднял руку, — ты меня не любишь, а что я тебя люблю, вот уже три года, — он пожал плечами, — так это тебя не касается, конечно".

— Как три года? — прошептала девушка.

— Так, — горько ответил он, — с того самого мгновения, как впервые тебя увидел. Мы тогда еще в снежки играли. То дело давнее, ты меня любить не обязана, Марта. Просто если мы поженимся, то отец не сможет мне отказать — он порвет и закладную, и расписки. Вы с папой останетесь жить здесь, как и раньше.

В спальне мерно тикали бронзовые часы. Марта покраснела и, скомкав в тонких пальцах кружевной платок, пробормотала: "Но если замуж, то ведь надо…"

— Ни в коем случае, — он вздохнул. "Я тебя и пальцем не трону, Марта, слово джентльмена. Как я могу, если ты меня не любишь? Может быть потом, когда-нибудь…, - он повел рукой и твердо добавил: "В любом случае, надо сначала поставить твоего папу на ноги. Я тебе помогу, я же говорил. И вообще, — Мэтью улыбнулся, — я тебе докучать, не намерен. Ты будешь тут, в Массачусетсе, а мне осенью уже надо возвращаться в университет, в Виргинию. Так что все равно — только на каникулах будем видеться. Если ты захочешь, конечно".

Он поднялся, и откинул назад золотоволосую голову: "Я бы тебе все равно предложение сделал, я сюда и ехал для этого, просто, — Мэтью вздохнул, — когда случилось это несчастье, я подумал — тебе сейчас не до этого. Может показаться, что я тебе выбора не оставляю, бесчестно навязывать себя девушке в таком положении".

Марта все молчала. Наконец, тоже встав, она спросила: "А если я соглашусь, Мэтью, что тогда?"

Юноша ласково взглянул на нее: "Тогда мы обвенчаемся. Но если ты потом придешь ко мне, когда твой отец выздоровеет, и скажешь: "Я хочу уйти", то ты уйдешь, Марта — куда хочешь. Я не могу, не имею права тебя удерживать".

— Зачем ты это делаешь? — тихо спросила девушка.

— Потому что я люблю тебя, уважаю твоего отца и потому, что я — джентльмен, — Мэтью потянулся и взял ее руку. "В давние времена рыцарь бы так и поступил, Марта, и не просил бы ничего взамен. И я не попрошу".

Она всхлипнула: "Можно, я подумаю? Просто все это так, — девушка поискала слово, — неожиданно…"

— Ну конечно, — Мэтью отпустил ее пальцы. "Иди, пообедай и ложись. Отдохни, почитай. Мы с мистером О’Доннеллом все сами сделаем, с умыванием".

— Спасибо, — она склонила изящную голову. Мэтью улыбнулся: "Я же сказал — я всегда буду тебе помогать, Марта, в чем бы ты ни нуждалась".

Дверь закрылась. Мэтью, подтащив кресло поближе, достав из кармана сюртука серебряную пилочку, подмигнул больному: "Что вы там рассказывали, мистер Теодор, об охоте в Акадии? С капканами, помните? Так вот капкан скоро захлопнется, обещаю вам".

Мужчина лежал неподвижно, будто изваяние. Мэтью, покачав головой, едва слышно насвистывая, стал подпиливать себе ногти.

Дэвид раздраженно бросил на стол письмо: "На, полюбуйся! Если бы я не проверял почту, твоя невеста, прочтя это, — он упер ухоженный палец в листок бумаги, — сбежала бы отсюда, куда глаза глядят, поверь мне".

— Никуда она не сбежит, пока ее отец жив, — Мэтью, сидя в шелковом халате, похлопал себя по щекам: "Жених выглядит хорошо, просто отлично выглядит. Жалко, что мистеру Теодору никак не удастся повести свою дочь к алтарю. Но, папа, — юноша поднял бровь, — если Тео в Бостоне, то надо поехать и привезти ее".

— Я ее сам накажу, — сладко подумал Мэтью. "Моя собственность, мне с ней и разбираться".

— Она не написала, где находится, — сумрачно ответил Дэвид. "Девчонка, знаешь ли, далеко не дура".

— Как и ты с братом, — добавил про себя плантатор.

Мэтью, взяв серебряный гребень, зевнул: "Папа, умоляю тебя, понятно, что она сбежала к Дэниелу. Ставлю что угодно. Он, наверняка, не преминул ее уложить в постель. Эти патриоты все кричат об ужасах рабства, но что-то я не слышал о тех, кто освобождает своих рабов. Джефферсон так и вовсе — открыто живет с цветной, вся Виргиния знает".

— Посмотрим, — хмыкнул отец, убирая письмо. "Если она у Дэниела, незачем торопиться, можно забрать ее в любой момент. Давай, — он потрепал сына по голове, — заканчивай собираться, уже и в церковь пора".

— Очень хорошо, — подумал Дэвид, спускаясь по мраморной лестнице. "Я своего сына знаю, услышав о том, что Тео — ему сестра, он сразу же пистолет себе к виску приставит. В этом он на мать похож, та тоже — не выдержала, в петлю полезла. А все потому, что кое у кого очень длинный язык был. Матери Тео его быстро укоротили, я же туда, в Южную Каролину ездил, проверял — она и полугода на плантациях не выдержала, сбежала. Нашли и забили плетью до смерти. Нечего было моей жене говорить того, чего ей знать не следовало".

Дэвид осмотрел себя в зеркало, и наклонил черноволосую голову: "Мэтью после свадебного обеда сразу уедет. Останемся мы с Мартой одни. Медовый месяц, так сказать. Давно у меня белых не было, если шлюх не считать".

Он увидел сына, и прошел в распахнутые слугой дубовые двери: "Когда мы вернемся из церкви, сразу же сядем за стол".

— Все будет готово, мистер Бенджамин-Вулф, — прошелестел тот. "Не беспокойтесь".

— Дом я сдам, — Дэвид обернулся, усаживаясь в ландо. "Он принесет отличный доход, место красивое, и от Бостона недалеко. Тем более, что Кинтейл, наверняка, войдет в город. Все встанет на свои места. А мы с невесткой уедем домой, в Виргинию".

— Трогай, — велел он кучеру. Красивая, низкая карета, выехав из ворот усадьбы, повернула к Уотертауну.

— Папа, — услышал он нежный, ласковый голос, — папочка, милый, ты как?

Теодор чуть дрогнул ресницами и увидел дочь, — она склонялась над изголовьем кровати, бронзовые волосы были распущены по плечам и прикрыты кружевной вуалью.

Марта отложила букет белых роз: "Папа, Мэтью мне сделал предложение, и я его приняла. Ты не волнуйся, это просто так — чтобы спасти имение, и выплатить твои долги. Он меня и пальцем не тронет, он обещал. Мы с тобой останемся здесь, и я буду тебя лечить".

Теодор вдохнул запах жасмина и почувствовал, как на его глаза наворачиваются слезы. "Надо сказать. Девочка, бедная моя, это же западня, это все подстроено, обман на обмане. Мерзавцы, какие мерзавцы, был бы у меня в руках пистолет…, Скажи! — велел он себе, но губы не двигались. Он даже не смог открыть глаза.

— Я знаю, ты хотел, чтобы я вышла замуж по любви, — Марта прижала к щеке его руку, — я тоже, папа, хотела. Но Мэтью мне сказал, что я буду совершенно свободна. И кольцо я ему не отдаю, оно в Бостоне и там останется.

— Хорошо, — пронеслось у него в голове. "Господи, как я устал".

Марта прислушалась — до нее доносилось ровное, размеренное дыхание. Она опустила руку Теодора и сказала появившемуся в дверях слуге: "Мистер О’Доннелл, вы побудьте с мистером де Лу, пока я в церковь съезжу. Сегодня ночью я сама подежурю".

Мужчина замялся: "В день вашей свадьбы, мисс де Лу?"

— Я сама подежурю, — твердо повторила Марта. Подхватив букет, высоко подняв голову, она прошла в переднюю.

— Спокойной ночи, — ласково сказал ей Мэтью, когда они стояли у двери в опочивальню Марты.

— Свидетельство о браке у меня, — юноша замялся, — так что в любой момент, когда оно тебе понадобится…

— Да зачем оно мне, — отмахнулась Марта, — все равно — это формальность. Спасибо, — она протянула руку Мэтью, — спасибо, ведь твой отец все сделал, как ты говорил — сжег и закладную и расписки. Теперь все это опять наше, — она обвела рукой устланный коврами коридор. "Я не знаю, как тебя благодарить, Мэтью".

— Ошибаешься, — хмыкнул про себя юноша. "Все это мое, дорогая жена. Вся твоя собственность теперь принадлежит мне, как и ты сама. Впрочем, ты мне не нужна, пусть тобой папа забавляется".

— Я же обещал, — он пожал руку девушке. "Слышала, у алтаря, — Мэтью невольно улыбнулся, — пока нас не разлучит смерть. Но это, — он вздохнул, — тебя не касается. Я говорил — я тебя в любой момент отпущу, когда захочешь".

— Сначала папе надо выздороветь, — вздохнула Марта. Девушка зглянула в окно, где уже догорал закат: "Сейчас переоденусь, и к нему пойду. Спокойной ночи".

Мэтью склонил голову. Зайдя к себе в опочивальню, он стал складывать саквояж. "Когда все уснут, — юноша тихо рассмеялся, — выскользну незаметно. Наемная карета из Уотертауна будет ждать на перекрестке, а там, — он с удовольствием потянулся, — еще три недели до начала занятий. Успею навестить "Дом Радости".

Юноша откинулся в кресле. Закрыв глаза, подрагивая веками, он вытянул вперед длинные, красивые пальцы. Руки чуть затряслись. Мэтью, нагнувшись, достал из саквояжа флакон темного стекла.

— Лауданум, — он раздул ноздри. Открутив пробку, Мэтью налил настойки в серебряную ложку. "До Виргинии мне его хватит, не сорвусь, а там уже, — он выпил, — меня ждут другие радости".

Марта развязала атласные ленты. Сняв чепец, она рассмеялась, любуясь собой в большом зеркале. "Придется на людях носить, — она повертела головой туда-сюда, — так положено". Девушка потянулась за гребнем и застыла, почувствовав сзади резкий запах табака.

— Позволь мне, — раздался голос сзади. Марта вскочила. Комкая на груди платье, девушка увидела его глаза — карие, пристальные. Он стоял, прислонившись к дверному косяку, разглядывая ключ, что держал в руках.

— Простая вещь, — сказал Дэвид, подходя к ней. "Твой отец был аккуратным человеком и озаботился тем, чтобы внизу, в кладовой, висели копии всех ключей. Даже с бирками".

— Что вы тут делаете? — крикнула Марта и тут же пошатнулась — он одним быстрым, неуловимым движением зажал ей рот. "Видишь вот это? — Дэвид показал ей красивый, маленький пистолет. "Он отлично стреляет, я много раз проверял. Когда у меня убегают рабы, я сам их ищу, с собаками. Очень развлекает, лучше, чем охота на зверя. Этот пистолет бьет без промаха. Если ты будешь кричать, твой отец не доживет до утра".

Марта изловчилась и укусила жесткую ладонь. Дэвид зашипел от боли. Дернув углом рта, мужчина ударил ее по щеке — сильно. "Видит Бог, — он хмыкнул, — я этого не хотел, но ты сама, Марта, виновата — выслушай меня, до конца".

— Вас казнят за убийство! — выплюнула девушка, забившись в угол гардеробной.

— Не думаю, — легко ответил плантатор. "Паралитика очень легко задушить, он и так еле живет. Никто ни о чем не догадается. А пистолет, — он щелкнул курками, — это так, чтобы ты поняла — я не шучу".

— Что вам надо? — она смотрела в черное дуло оружия. Дэвид подошел ближе, и пощекотал ей шею пистолетом: "У тебя ведь сегодня брачная ночь, милая моя, не след проводить ее в одиночестве. Я пришел составить тебе компанию. За отца не беспокойся, О’Доннелл за ним присмотрит".

— Где Мэтью? — Марта сжала руку в кулак и выпрямилась. "Где ваш сын? Мне надо с ним поговорить".

— По дороге в Виргинию, — Дэвид снял сюртук. Поведя мощными плечами, он стал развязывать шнурки на вороте льняной рубашки. "Иди сюда, — мужчина опустился на стул, — поможешь мне раздеться".

— Он знал, — Марта сглотнула слезы: "Он мне еще отплатит за это, подонок".

— Знал, конечно, — Дэвид усмехнулся. "Он же мой сын, Марта. Видишь ли, — он прервался, и, достав из кармана сюртука серебряную шкатулку, выбрал сигару.

— Здесь не курят, — прервала его Марта.

— Теперь курят, — он откусил кончик сигары. Выплюнув его на ковер, плантатор прикурил от свечи. "Ты не забывай, теперь это — дом моего сына. Ты тут никто. Так вот, дорогая невестка, — Дэвид привольно раскинулся в кресле, — Мэтью бесплоден. Детская болезнь, так бывает. Мне нужны наследники, законные — мужчина оглядел ее фигуру, — хороших кровей".

Марта побледнела. Блеснув глазами, отступив еще дальше в угол, девушка помотала головой: "Нет, нет, ни за что! Я лучше умру!"

— Умрет твой отец, — лениво сказал Дэвид. "Я же тебе говорил, я свое слово держу. Закладную и расписки я порвал, как и обещал, и отца твоего тоже задушу. Иди сюда, — он указал себе на колени. "Не дрожи так, тебе понравится, даю слово".

— Дверь закрыта, — поняла Марта, незаметно косясь на ключ, что лежал на мраморном туалетном столике. "Отсюда я не дотянусь, надо подойти ближе. Открою дверь и брошусь в папину опочивальню, там О’Доннелл, этот мерзавец побоится что-то делать в его присутствии".

Она сделала шаг вперед и ахнула — Дэвид резко схватил ее за запястье. "За этим отправилась? — он поднял ключ. "Ты его больше не увидишь, — Дэвид прицелился и метнул ключ в раскрытое окно. Трещали, чадили фитили свечей в изящном серебряном канделябре.

Мужчина потянул Марту к себе: "Завтра наденешь платье с длинным рукавом и высоким воротом, чтобы синяками не красоваться, — он силой усадил ее к себе на колени. Наклонив голову девушки, коснувшись зубами белой шеи, он задрал ее шелковые юбки.

Марта почувствовала его властную руку. Она вздрогнула, закусив губу. "Я и забыл, сколько возни бывает с девицами, — внезапно расхохотался Дэвид. "Ладно, есть дела важнее, вставай на колени".

— Зачем? — недоуменно спросила девушка. "Вот зачем, — он откинулся на спинку кресла и расстегнул бриджи. "Не буду, — сжав зубы, сказала Марта, и почувствовала холод пистолета у своего виска.

— Ну! — велел Дэвид. "Я не собираюсь с тобой церемониться, Марта, и не хочу терять время на твои капризы. Начинай".

Он так и не опустил руки с пистолетом.

— Ничего не умеешь, — хмыкнул он, много позже, поднимаясь. "Ничего, научишься. Иди сюда, — он одной рукой стал расшнуровывать ей корсет.

Юбки, шурша, упали на ковер. Дэвид, посмотрев на жемчужную, светящуюся кожу, улыбнулся про себя: "Шестнадцать лет, и вся моя. Очень хорошее дело я провернул, пока не старею. И еще долго не постарею, — он толкнул девушку на кровать. Раздеваясь, он приказал: "Ноги раздвинь".

Марта закрыла глаза, чтобы не видеть нависшего над ней лица. Она задыхалась от запаха табака, от его тяжести, и, почувствовав резкую боль, — попыталась вырваться.

— Лежи тихо, — прошипел Дэвид, и рассмеялся: "Привыкай, тебя это каждую ночь ждет, пока я жив".

— Пока ты жив, — спокойно подумала девушка, ощущая горячую, быструю кровь, что текла вниз, на простыню. Он запустил руки в бронзовые, распущенные волосы и, поцеловав ее, покусывая губы, решил: "Надо будет потом от нее и паралитика избавиться, когда Марта родит. Не нравится мне этот взгляд, ох, как не нравится. Я ее буду бить, конечно, как жену бил, но все равно — эта на себя руки не наложит, не такая. Скорее, мне яду подсыплет".

— Вот так, — тяжело дыша, наконец, сказал Дэвид. Он перевернулся на спину, и закурил: "Ртом теперь поработай, и продолжим".

Он приставил пистолет к бронзовому затылку. Марта, на мгновение, подняла прозрачные глаза. "Как это у Гомера? — вспомнилДэвид. "И на дорогах — людей и животных подобья, тех самых, что обратились в кремень, едва увидали Медузу". Точно она, даже мороз по коже идет".

Мужчина потянулся, и, перевернув ее на бок, по-хозяйски развел стройные ноги: "Будет больно — молчи, я не люблю, когда жалуются".

Марта закрыла глаза и заставила себя не стонать. Дэвид внезапно протянул руку вниз: "В первый раз мало кому нравится, но ты привыкнешь, обещаю. Вот, например, к этому, — он подвигал пальцами.

— Терпи, — велела себе Марта. "Просто сожми зубы и терпи, он не должен знать, что тебе приятно".

Она услышала шепот мужчины: "Ты сколько угодно можешь притворяться, дорогая моя, но меня не обманешь, мне шестой десяток идет. Вот, попробуй, — он, поднес руку к ее губам.

Марта отвернулась. Спрятав лицо в подушке, она лежала, ожидая, когда все закончится.

Над садом уже вставала заря, когда Дэвид зевнул: "Я бы, конечно, остался, я люблю, когда в постели есть женщина, засыпать приятней, но тебе, дорогая моя, — он поднял пистолетом острый подборок, — доверять нельзя. А то еще прирежешь ненароком.

— Поднимайся, утро уже, — он кивнул за окно, — принеси мне завтрак, потом сменишь О’Доннелла. Ты, наверное, соскучилась по дорогому папе, — Дэвид издевательски усмехнулся. Уже на пороге, он добавил: "Слугам скажешь, что мистер Мэтью должен был срочно уехать, по делам. Но брачная ночь у вас была, — он указал на окровавленную простыню, — удачной.

Марта подождала, пока закроется дверь. Потом, посидев одно мгновение, подтянув колени к животу, она раздула изящные ноздри. Встав с постели, девушка начала одеваться.

Меир ласково погладил паспорт. Подтолкнув его к Тео, он отпил кофе: "Мисс Тео Бенджамин, семнадцати лет от роду, подданная Его Величества — все, как положено".

— Он же поддельный, — смуглые щеки девушки чуть зарделись.

— Угу, — кивнул юноша. "Но вы не волнуйтесь, мисс Тео, — он улыбнулся, — никто у вас, в общем, его и не потребует. Это так, на всякий случай".

— А почему не американский? — Тео стала убирать со стола. "Декларация Независимости ведь уже подписана".

— Не все сразу, — обиженно отозвался Меир, — комиссия еще решает — какая у нас печать должна быть, пока Континентальный Конгресс утвердит рисунок — много времени пройдет. Когда-нибудь получите свой законный паспорт, обещаю.

Он поднялся: "Мне пора. Завтра я за вами прямо с утра зайду, так что будьте готовы".

Тео застыла с кофейником в руках. Она тихо, сказала, глядя в блестящие, серо-синие глаза: "Мистер Меир, мне так жаль, так жаль…, Но я уверена — мисс Мирьям найдется, обязательно! Просто надо подождать".

— Наверное, — тяжело вздохнул юноша. Смотря куда-то в сторону, он вышел из гостиной.

Тео так и стояла, прислонившись к дверному косяку. Потом, опустив кофейник на стол, дрогнув ресницами, она вспомнила голос Дэниела.

— Это я должен был туда пойти, — хмуро сказал он, не поворачиваясь к Тео, разглядывая синюю гладь залива. "Понимаешь, я теперь Хаиму в глаза смотреть не могу, и Меиру — тоже".

Тео перекусила нитку, — она штопала рубашки, сидя с ногами в кресле. Поднявшись, подойдя к нему, девушка неловко спросила: "А вы с Мирьям…"

Дэниел внезапно, жарко покраснел: "Я бы ей предложение сделал, но думал — война ведь. Она мне сказала, что не стоит торопиться. А теперь…, - юноша только покачал головой.

Тео посмотрела на него искоса: "Знаешь, я Мирьям недолго видела, но думаю — она выберется, не может такая девушка пропасть. Все будет хорошо".

— Что же с ней там делали? — горько подумал Дэниел. "Хаим сказал — ее просто на гауптвахте держали, и все. А потом она сбежала, с каким-то солдатом. Что за солдат, почему они сговорились? Что это я — ревную, что ли? Какая разница — главное, чтобы Мирьям жива, осталась, все остальное уже неважно".

Он повернулся, и, улыбаясь, ответил: "Спасибо тебе, Тео. Я у лорда Кинтейла лично поинтересуюсь — что с Мирьям случилось".

Тео увидела холодный огонь в сине-зеленых глазах. Девушка вздохнула: "Вроде и не похожи они с мистером Дэвидом, и сравнивать их даже нельзя, а все равно повадка та же. У его отца тоже лицо каменеет, даже страшно смотреть становится".

— Ты не беспокойся, — Дэниел забрал у нее сверток с рубашками, — в Париже рабства нет, и вообще, — он потянулся и снял с полки какой-то томик, — там сейчас все философы и писатели выступают против него. Возьми, — он передал Тео книгу, — это Руссо.

— Об общественном договоре, или принципы политического права, — увидела девушка заглавие. Она полистала томик и вслух прочла: "Если народ, как только получает возможность сбросить с себя ярмо, сбрасывает его, — он поступает еще лучше; ибо, возвращая себе свободу по тому же праву, по какому ее у него похитили, он имеет все основания вернуть ее".

— И человек тоже, — едва слышно сказала Тео. "Имеет все основания вернуть себе свободу".

— За это мы и сражаемся, — ответил ей Дэниел. "За то, чтобы наша страна и люди в ней — были свободными".

Она внезапно отступила назад. Прижимая к груди книгу, Тео спросила: "Так почему? Почему у всех вас есть рабы, Дэниел? У тебя нет, а у Вашинтона, Адамса, Джефферсона — у них ведь есть. У Джефферсона, — Тео зарделась, — даже цветные дети родились. Слухи ходят, — торопливо добавила девушка.

Он все молчал, а потом, горько, ответил: "Ты думаешь, я этим не мучаюсь, Тео? Каждый день. Как можно провозглашать свободу в стране, где половина ее жителей прозябают в оковах, где создания Божьи продают на аукционе, где детей разлучают с родителями…"

Тео выпрямилась: "Я понимаю Юджинию. Если бы у меня было дитя, я бы сделала то же самое, и не задумывалась бы. Ее дочь умерла свободной, — вишневые губы девушки, на мгновение, искривились, — это дорого стоит".

Он коснулся рукой смуглых пальцев: "Напиши мне, Тео. Об этом, о смерти Юджинии. Пожалуйста. Я бы и сам мог, но это будет, — Дэниел пожал плечами, — не так, неправильно. Я ведь белый. Напиши, а мы напечатаем, брошюрой".

— Нет, — после долгого молчания вздохнула Тео, — я напишу не как цветная, Дэниел, а как человек. Хватит, — ее ноздри раздулись, — надоело делить людей по цвету кожи.

— Да, — после долгого молчания проговорил юноша, — ты права. Спасибо тебе.

— L’Audace покачивалась на спокойной глади залива. Хаим посмотрел на два барка, что бросили якорь немного поодаль. Отведя Меира в сторону, он достал из кармана мундира какой-то пожелтевший листок бумаги. "Читай, — сказал он брату, — это я нашел на том месте, где был лагерь Кинтейла".

Меир пробежал письмо и потрясенно спросил: "Этот капитан Мартин Кроу, кто он?"

— Я навел справки в порту, — Хаим отчего-то вздохнул, — не так много времени прошло. Англичанин, ходил сюда на торговых кораблях. Погиб в декабре пятьдесят восьмого года. Тут, неподалеку, в шторм. Вдовец, у него был один ребенок. Мальчик.

— Стивен, — утвердительно сказал Меир и опустил глаза к ровным строчкам: "Если родится мальчик, можно назвать его Питером, а девочку — Юджинией. Я совсем скоро приеду, и тогда мы будем вместе — навсегда. Вечно любящий тебя, капитан Мартин Кроу", — прошептал юноша. "Это что же получается, Хаим?"

— Юджиния была его сестрой, единокровной, — горько ответил ему старший брат. "Ты возьми, возьми это письмо. Думаю, если капитан Стивен Кроу встретится вам по пути, он узнает руку своего отца".

— Ему будет наплевать на это, — жестко ответил Меир. "Ты же сам слышал, Хаим, он безжалостный человек".

— Возьми, — настойчиво повторил юноша, — никто не знает, чем это, — он кивнул на письмо, — обернется. И расскажи ему, как умерла его сестра.

— Если он меня раньше не застрелит, — пробормотал Меир, и они пошли к шлюпке.

Тео подняла голову и посмотрела на золоченого кузнечика над крышей Фанейл-Холла. "Может, и вернешься еще, — мягко сказала миссис Франклин, поправляя холщовый чепец. "Мирьям найдется, встретитесь с ней".

— Да, — кивнула Тео и обняла акушерку — они были одного роста. "Спасибо вам, миссис Франклин, огромное спасибо! Если бы не Мирьям, если бы не вы…"

— Провозгласите свободу по всей земле, — усмехнулась пожилая женщина. "Хороша бы я была христианка, если бы не исполняла того, что Господь нам велит. А ты…., - она прошептала что-то на ухо Тео. Та, покраснев, помотала головой.

— Посмотришь, как оно будет, — заметила акушерка. "Неволить себя, не надо, конечно, а все же…, - она обернулась и помахала рукой Дэниелу, что бежал по набережной: "Успел все-таки".

— Во-первых, держи, — юноша протянул ей тонкую брошюру, — только что с пресса. Это сборник, там твоя статья, и мы еще собрали свидетельств бывших рабов.

— Жизнь в оковах. Издано обществом аболиционистов Массачусетса, — прочла Тео и улыбнулась: "Очень хорошо, что так много напечатали, целых две сотни".

— А во-вторых, — русые, непокрытые волосы юноши ерошил западный ветер, — удачи тебе, Тео, и надеюсь, что встретимся!

— Непременно, — она кивнула темноволосой, изящной головой и пожала ему руку. "И тебе, Дэниел, тоже — спасибо".

Тео подобрала подол простого, светлого миткалевого платья, и весело добавила: "Меир рукой машет, пора в шлюпку".

— А ты, — велел Дэниел юноше, когда они спустились к воде, — не лезь там, на рожон, Ягненок. Понял?

Тот кивнул, и юноши обнялись. Хаим поглядел на то, как шлюпка, наклонившись под ветром, идет к L’Audace: "Я ему письмо отдал, я тебе говорил о нем".

— Правильно, — кивнул Дэниел. Они услышали голос миссис Франклин: "А вы что это в мундирах оба явились? На войну, никак, отсюда?"

— Отпуск закончился, — вздохнул Хаим. Посмотрев на часы, он добавил: "Уже скоро на позиции, и мне, и лейтенанту Вулфу".

— Мне, значит, в госпиталь возвращаться, — хмыкнула акушерка. Строго посмотрев на них, она велела: "Пойдемте, кофе вас напою, надеюсь, что не в последний раз".

Тео, стоя на корме корабля, прищурилась — золоченый кузнечик сверкал под лучами полуденного солнца, черепичные крыши Бостона таяли в легкой дымке, пахло солью и свежестью, и она озорно подумала: "Совсем не укачивает".

— Это пока, — будто услышав ее, сказал Меир. "Еще можем в шторм попасть".

— Все равно не укачает, — девушка вздернула голову. "Я знаю". Тео помахала удаляющемуся берегу и шепнула: "Прощай, Новый Свет".

— Вот и все, — нарочито весело сказала Марта, выжимая тряпку над серебряным тазом. "Сейчас мистер О’Доннел тебя переоденет, и я поиграю, да, папа?"

Отец, как всегда, лежал с закрытыми глазами. Марта, вздохнув, поцеловала высокий лоб. Она забрала таз. Выйдя с черного хода в напоенный августовским солнцем, тихий сад, Марта выплеснула воду.

— Так не бывает, — зло подумала девушка, присев на теплые, каменные ступени. "Не бывает, чтобы с первого раза. Но ведь уже неделя прошла, а до сих пор ничего нет. Может быть, это из-за волнения. Даже к врачу не съездить, нельзя оставлять этого мерзавца наедине с папой. Есть же какие-то травы, та старуха, у микмаков, которая лечила — к ней и женщины ходили. Тут даже индейцев нет неподалеку — не узнать. Но я не буду ему говорить, ни за что, — она помотала головой в шелковом чепце. Сорвав несколько поздних, пышных роз, девушка вернулась в дом.

— Вот, — улыбнулась Марта, поставив цветы в китайскую вазу, — если ты откроешь глаза, папа, то ты увидишь — какие они красивые.

— У нее другой голос, — подумал Теодор. "Девочка, бедная моя, что с ней случилось? Как будто хочет заплакать, и не может, сдерживается. Господи, ну сделай так, чтобы с ней все хорошо было, прошу тебя".

Марта присела к фортепиано и полистала ноты "Сарабанда" Генделя. Я знаю, как ты ее любишь".

Она положила нежные пальцы на клавиши, и, глубоко вздохнув, — начала играть. Музыка наполнила комнату. Теодор, почувствовав тонкий аромат цветов, — осторожно, медленно поднял веки. "Могу, — понял он. "Господи, спасибо тебе. Хотя бы это могу сделать".

Марта играла, и не слышала, как дверь в опочивальню чуть заскрипела. "Отличная у нее техника, — усмехнулся Дэвид, укрывшись за вышитой портьерой. "Обо всем остальном, конечно, так сказать нельзя. Хотя она мне не для этого нужна, для этого у меня в Виргинии их полон дом. Сыновья, — он сладко потянулся. "Деньги я от нее уже получил, родит пару здоровых мальчишек, и я устрою ей какой-нибудь несчастный случай".

Девушка закончила и, повернувшись, ахнула — на нее смотрели лазоревые глаза отца.

Марта едва успела открыть рот, как услышала от двери ленивые аплодисменты.

— Отлично, просто отлично, — похвалил ее Дэвид, заходя в опочивальню. "Ты будешь, рада узнать — я велел отправить это фортепьяно — он положил руку на резную крышку инструмента, — обратно в Виргинию".

— Зачем? — недоуменно спросила Марта и тут же, ехидно, добавила: "Впрочем, это ваш подарок, можете его забрать обратно, если у вас на юге так принято".

— Язык прикуси, — холодно посоветовал ей свекор. "Начинай собираться, на следующей неделе мы едем в поместье. За отца не волнуйся, я заказал особую карету, с ним будет врач из Уотертауна".

Марта взглянула на отца: "Я никуда не поеду, вы же обещали…"

— Дом уже сдан, с сентября, — Дэвид привольно раскинулся в кресле и прикусил зубами сигару. Марта вырвала ее из губ свекра. Вышвырнув окурок в открытое окно, она холодно заметила: "Тут вы курить не будете, тут лежит больной человек".

— А ну иди сюда, — мужчина яростно рванул ее за руку. Поднявшись, Дэвид прижал ее к фортепиано: "Я буду делать все, что я захочу, там, где я этого захочу. Не веришь? — он зашарил рукой у нее под юбками. Марта крикнула: "Нет! Я прошу вас! Тут же мой отец!"

— Да он придурок, — Дэвид сорвал с нее чепец и, запустив пальцы в бронзовые волосы, — нагнул ее голову к клавишам. "У него половины черепа нет, — мужчина расстегнулся, — он хуже собаки, та хоть голос хозяина понимает. И ты, Марта, — он раздвинул девушке ноги, — тоже научишься покорности. Иначе твой папа и до вечера не дотянет".

— Не надо, — измучено плача, попросила девушка. "Пожалуйста, не при нем, пожалуйста…."

— Хорошо, — подумал Дэвид, глядя сверху на ее стройную спину, на рассыпавшиеся по плечам волосы. "Очень хорошо, так с ней и надо. И бить чаще, женщины только хлыст понимают, на остальное у них разума не хватает".

— Вот так и стой, — наконец, рассмеялся он. "Пусть твой папа полюбуется на дочку". Дэвид отстранился, Проведя рукой у нее между ног, наклонившись, он шепнул: "Думаю, следующей весной мистер Теодор увидит внука. Такое радостное событие, милая невестка".

Марта опустила голову в ладони и тихо заплакала.

Он вышел. Девушка, оправив платье, заставила себя взглянуть на отца — его глаза все еще были открыты.

— Папа, — сказала она едва слышно, — папа, прости меня, пожалуйста,…Он угрожает тебя убить, я не могу, не могу….

Теодор медленно опустил веки и тут же — Марта вздрогнула, — поднял их.

— Папа, — она наклонилась над изголовьем, — ты меня слышишь? Понимаешь меня? Моргни один раз, если да.

Марта увидела, как дрогнули его ресниц. Оглянувшись, глотая слезы, она села за стол. Девушка быстро написала на листке бумаги алфавит, и показала отцу: "Я буду водить пальцем, а ты моргай, хорошо?"

Он закрыл глаза. Белый, ухоженный палец скользил по рядам букв.

— Дай…мне…пистолет…, - прошептала Марта и помотала непокрытой, растрепанной головой. "Нет, нет, папа, нельзя, это грех! Я не буду…."

Отец смотрел на нее — требовательно, выжидающе.

Девушка опять взялась за листок. "Не для меня…, - читала Марта, — для него…."

Она отложила алфавит, и посмотрела в лазоревые глаза отца: "Теперь мы опять вместе, папа, и что-нибудь придумаем. Я тебе обещаю".

Марта наклонилась и прижалась мягкой, пахнущей жасмином щекой к его прохладному, бесстрастному лицу.

 

Интерлюдия

Атлантический океан, август 1776 года

— А вот этот парус, мадемуазель Тео, — капитан Лафарж откашлялся, — называется стаксель. Видите, он треугольный.

Девушка подняла голову — L’Audace шла хорошим ходом, под крепким северо-западным ветром, над кормой играл золотистый закат, и улыбнулась: "А гафель прямоугольный, я помню, капитан. А почему там, на рее, стоит матрос со шкотом в руках и ничего не делает?"

— Потому что вы, мадемуазель, вышли на палубу, — хотел, было сказать Лафарж, но, вовремя опомнившись, крикнул: "Пошевеливайтесь там!"

— Ну, — Тео чуть склонила изящную голову, — мне пора, капитан, спасибо за прогулку.

Она пошла к трапу. Лафарж, глядя на то, как ветер полощет шаль за ее плечами, играет выбившимися из прически темными прядями, облегченно вздохнул: "Два дня до Сен-Мало, при таком ветре. Слава Богу, а то невозможно ведь — стоит ей появиться наверху, и все застывают, будто столбы соляные.

— Да и ты сам, — Лафарж усмехнулся, — тоже хорош, шестой десяток, внуки уже, и краснеешь, как мальчишка. А она будто ничего не понимает, еще та кокетка".

Направившись к штурвалу, капитан сварливо сказал помощнику: "Моя вахта. Впрочем, видел я, как ты свою вахту, стоял, только что — у нас по курсу целая эскадра могла появиться, а ты бы и не заметил".

Моряк зарделся и пробормотал: "Так ведь скоро порт, хочется…"

— Налюбоваться, да, — прервал его Лафарж, сверяясь с картой. "Очень хорошо тебя понимаю. Все, — он помахал рукой матросам на мачтах, — за работу!"

Тео толкнула дверь своей каюты — Меир сидел на койке, покусывая перо, просматривая рукописную тетрадь.

— Сейчас буду тебя проверять, — юноша взглянул на нее, — расскажешь мне обо всех, — он похлопал рукой по листу, — наших парижских друзьях.

Тео устроилась на второй койке, поджав под себя ноги, и задумчиво ответила: "А как я с ними познакомлюсь? Я же никто, какая-то девчонка из колоний".

— Во-первых, — рассудительно заметил Меир, — у тебя есть рекомендательное письмо месье Бомарше, а во-вторых, — он рассмеялся, — Бомарше тебя всем представит, не волнуйся. Опять же, если тебя возьмут в труппу…

— Это еще неизвестно, — отозвалась Тео. "Только я же тебе говорила — из пистолета стрелять я не умею…"

Меир постучал себе по голове. "Я, хоть и умею, но предпочитаю работать вот этим. У тебя бойкий язык, отличный слог — он потянулся за лежавшей рядом брошюрой, — и вообще — когда, молодая, красивая девушка к чему-то призывает, мужчины слушают, поверь мне. Нам нужны опытные офицеры, — Меир стал загибать пальцы, — военные врачи, инженеры, нам нужно оружие. И деньги, Тео".

— Так что будешь нашим, — он подмигнул девушке, — теневым послом. Мистер Силас Дин сейчас в Париже, а в декабре туда приедет мистер Бенджамин Франклин. Станешь им помогать, я-то сразу в Амстердам отправлюсь.

— А потом — на Карибы, — Тео накрутила на палец волосы. "Не страшно тебе, ты же там совсем один будешь?"

— Как это один? — удивился Меир. "Там, на Синт-Эстасиусе, синагога есть, значит — уже не один. Давай, — он перелистал тетрадь, — расскажи мне о Mercure de France. Эту газету, как мне говорил мистер Соломон, читает весь Париж, а значит, нам надо туда пробиться".

Тео закрыла глаза и монотонно начала: "Главный редактор — месье Лагарп, друг Вольтера, член Французской Академии. При нем нельзя ругать Расина, — не то, чтобы я собиралась, — усмехнулась девушка, — а также надо хвалить его собственные творения, хотя он слабый драматург…"

Когда они закончили, Тео откинулась к переборке и потребовала, передав Меиру книгу: "А теперь давай мне реплики, я хочу как следует отрепетировать роль Береники".

Он смотрел на ее чуть подымающуюся грудь, на стройную, смуглую шею, бормотал какие-то строки Расина и горько думал: "Нет, невозможно. Я для нее никто, мальчишка какой-то, на голову ее ниже. Да и не еврейка она, забудь, Меир Горовиц, ты сейчас уедешь, и вы никогда больше не увидитесь.

— Наверное, — он вскинул глаза. Когда Тео замолчала, юноша сказал: "Если бы я был месье Бомарше, я бы ни на мгновение не задумывался — сразу выпустил бы тебя на сцену. У меня тут тоже, — он положил ладонь на томик Расина, — есть любимый отрывок. Хочешь, прочитаю, только я не умею так, как ты, — Меир покраснел.

В полуоткрытые ставни каюты дул свежий, прохладный, уже ночной ветер, оплывала свеча в фонаре на переборке. Тео тихо проговорила: "Конечно, хочу".

Меир захлопнул книгу. Не глядя на Тео, он поднялся: "Спокойной ночи".

Девушка протянула руку. Забрав у него Расина, она прикоснулась к его запястью. Меир вздрогнул и Тео подумала: "Правильно мне миссис Франклин говорила — надо попробовать. Нельзя себя неволить, но я и не неволю — он хороший юноша. Я ему нравлюсь, и он мне — тоже по душе. Один раз, один только раз".

— Присядь, — попросила Тео, указав на свою койку.

Меир обреченно повиновался. Зажав руки между коленей, сгорбившись, уставившись в пол, он шепнул: "Мне нельзя этого, Тео…Мне надо жениться, прости. На еврейке, — отчего-то добавил юноша и покраснел.

— Я понимаю, — услышал он ласковый голос. "На мне не надо жениться, Меир. Просто я хочу знать, как это бывает, — Тео помолчала, — если по-другому".

Он опустил каштановую голову и прижался губами к ее руке — медленно, нежно. "Я не смогу…, - сказал Меир, — не смогу быть с тобой. Мне надо будет уехать".

— Не надо быть со мной, — Тео погладила его по щеке. "Только сейчас, и все, Меир. И больше ничего не случится".

Девушка потянулась и задула почти догоревшую свечу.

— Как нежно, — поняла она, чувствуя его поцелуи. "Так вот как это бывает — когда тебя любят. А я? Я не люблю, нет. И никогда не полюблю".

— Ты такая красивая, — тихо сказал ей Меир. "Я не должен так говорить, — Тео ощутила, как он покраснел, — но правда, ты — как греческая богиня, Тео. Таких женщин и не бывает вовсе".

— Как странно, — Тео встряхнула головой, шпильки полетели на пол. Он зарылся лицом в густые, тяжелые, чуть пахнущие солью волосы. "Как странно, — повторила она себе, — вот Марта — красивая, Мирьям тоже, а я просто высокая и нескладная. И ноги у меня слишком длинные, и грудь, — Тео ощутила его руки, осторожно прикасающиеся как раз к груди, — слишком большая".

Она была вся, — подумал Меир, — как будто отлита из горячей, еще не остывшей после боя, бронзы. В свете большой луны, что стояла над морем, ее глаза мерцали. Он, прикоснувшись губами к длинным ресницам, неуверенно спросил: "Тебе нравится? Я ведь не знаю, у меня никогда еще…"

— Тебе же девятнадцать, — удивилась Тео, приподнявшись на локте. Меир обнял ее, и рассмеялся: "Я три года работал в тылу британцев, у меня там на такое не было времени. Да и не хотел я… — юноша помолчал, — не по любви".

— Не по любви, — горько подумала Тео, ожидая боли. Она так и не пришла, ничего не пришло. Тео лежала, обнимая его, слыша его нежный шепот: "Все и так понятно. Я урод, я стала уродом после этого,…Обещаю, клянусь, больше никогда, никогда такого не будет. Ни один мужчина меня не коснется".

— Иди сюда, — тихо сказала она на ухо Меиру и опустила руку вниз. "Я знаю, что делать, — подумала Тео, — я видела".

Он застонал, — низко, едва слышно, — и уронил голову на смуглое плечо девушки. Меир долго лежал, ничего не говоря, а потом Тео почувствовала горячие слезы на его лице. "Тебе не понравилось, — глухо сказал Меир, — я знаю. Это я виноват, я ведь ничего не умею".

— Ну, ну, — Тео чуть покачала его. "Мне очень понравилось, правда, а твоей жене, — она прижалась щекой к его щеке, — очень повезет, Меир Горовиц".

Корабль чуть поскрипывал под ветром с запада. Меир, взяв ее за руку, робко спросил: "Можно, я у тебя останусь? Очень спать хочется".

— И мне, — улыбнулась Тео. Устроив его рядом, она коснулась губами теплых, каштановых волос. "Спи, — велела девушка, — я тоже — зеваю уже".

Она слушала ровное, размеренное дыхание юноши, плеск волн, бьющихся в борта L’ Audace и плакала — тихо, не двигаясь, чтобы не разбудить Меира. Потом она стерла свободной рукой слезы. Вздохнув, Тео посмотрела на юношу — он спал, так и не выпуская ее пальцев.

— Будь счастлив, — едва слышно сказала Тео и закрыла глаза.

 

Эпилог

Париж, осень 1776 года

— Картошка, картошка, свежая картошка! — зазывал покупателей зеленщик на рынке Ле-Аль. Брусчатка еще блестела после ночного дождя, скрипели колеса фермерских телег, кудахтали курицы, из мясных рядов доносился стук топорика.

Тео пристроила на руке плетеную корзинку. Порывшись в дерюжном мешке, она отобрала пяток клубней. "Хорошо, что мадам Ленорман разрешает ее очагом пользоваться, — девушка тихонько вздохнула и глянула в сторону рыбных рядов — на телегах были навалены горы свежих устриц, в бочках с морской водой плескались живые омары, в корзинах виднелись серебристые спинки карпа и форели.

— Потомить в белом вине, — подумала Тео, — и сделать этот соус, масляный, с петрушкой и лимоном, как повар меня в поместье учил. Так в Новом Орлеане готовят. Куда там, — она потрогала простой холщовый кошелек в кармане суконной накидки, — надо деньги беречь. Сварю картошку и съем с маслом и солью.

— Взвесьте, пожалуйста, — попросила она торговца.

Тот широко улыбнулся и бросил клубни на медную чашку весов: "Я вам дам еще зеленого салата, мадемуазель, свежий, как ваше прекрасное лицо. Такая красавица, как вы…, - торговец вздохнул и закатил глаза к небу, — не должна себе ни в чем отказывать. Не беспокойтесь о деньгах, пожалуйста, — добавил он, заметив, как Тео роется в кармане. "Просто не откажите принять этот маленький подарок".

— Спасибо, — девушка опустила голову. Покраснев, расплатившись, она стала укладывать картошку в корзину.

— Можно салат приготовить, — решила Тео, идя к выходу с рынка. "Уксус еще остался". Она, на мгновение, остановилась и посмотрела в темно-голубое, яркое небо. С реки дул легкий ветер, пахло палыми листьями. Тео улыбнулась: "Скоро и месье Бомарше вернется из Версаля, в театре сказали — со дня на день. Сразу к нему и пойду".

Она внезапно вздрогнула. Опустив руку в карман, девушка крепко схватила чьи-то пальцы.

— Ты что по карманам шаришь? — гневно спросила Тео, поворачиваясь, глядя на невысокую, белокурую девчонку, босую, в потрепанном шерстяном платье.

— Не ори, — хмуро сказала та, оглядываясь. "Жрать хочу".

— Иди, работай, — Тео презрительно посмотрела с высоты своего роста на грязные волосы девчонки. Сбившаяся, пропыленная прическа была украшена грустно свисающим вниз шелковым цветком.

— Я работаю, — та показала на цветок, — только я сейчас в Сен-Лазаре два месяца ошивалась, меня хозяйка из комнаты выперла, и все мои цветы забрала, в уплату.

Тео взглянула на исцарапанные ноги и коротко велела: "Пошли!"

Когда они свернули на рю де Розье, Тео спросила: "А за что ты в Сен-Лазар угодила?"

Девчонка покраснела и, и откинула голову:

— Тоже по карманам шарила. Так-то бы избили и отпустили, не в первый раз, а так, — она увернулась от телеги, — там у них какой-то сержант новый, стал приставать. Я ему говорю — я девушка честная, никогда этими делами не занималась, убери свои лапы. Рожу ему расцарапала, понятное дело. Он обозлился, еще троих позвал, ну и…, - девчонка коротко вздохнула. "А потом говорит — мол, пошлю тебя к проституткам, научишься у них, как себя с мужчинами вести. Вот и отсидела два месяца".

Тео остановилась перед пятиэтажным, серого камня, высоким домом: "Сейчас я воды согрею, помоешься, а я пока салат сделаю".

— Я сюда не пойду, — девчонка помотала головой и отступила на шаг. Тео увидела, как блестят большие глаза. "Я тут каморку снимала, до тюрьмы, — объяснила девчонка, — у мадам Ленорман. Старая карга меня сразу на улицу выбросит, я ей еще что-то должна, наверняка".

— Глупости, — решительно сказала Тео и протянула руку: "Тебя как зовут-то?"

— Жанна, — девчонка шмыгнула носом. "А тебе, сколько лет, ты высокая такая. Красивая, — добавила Жанна, восхищенно разглядывая Тео, — вот кому надо в шлюхи податься, золото будешь лопатой грести".

— Еще чего не хватало, — Тео прошла во двор. Завернув в курятник, девушка порылась в соломе. "Мадам Ленорман не обеднеет, — пробормотала она, пряча в корзинку яйцо. "А лет мне семнадцать".

— Ого! — свистнула Жанна. "Так я тебя всего на год младше. Я просто хилая, — грустно сказала парижанка. "А ты откуда, у тебя акцент незнакомый? — девушки стали подниматься по крутой, со скошенными ступенями, лестнице.

— Из Нового Орлеана, это в Луизиане, — Тео сунула голову в гулкий коридор, и прокричала: "Мадам Ленорман, можно у вас воды нагреть? И картошку сварить? — добавила девушка. "Уголь я вам принесу, полведра".

— Можно, — раздался откуда-то из глубин дома сухой голос. Жанна, ойкнув, спряталась за спину Тео.

Высокая, вровень Тео, худая, пожилая женщина, с уложенными в замысловатую прическу седыми волосами, появилась на площадке: "А ну иди сюда!"

— Мадам Ленорман, — торопливо сказала Тео, — что вам мадемуазель Жанна должна осталась, так я заплачу, не волнуйтесь.

— Тоже мне богачка нашлась, — хмыкнула старуха. "А ты, Жанна, вместо того, чтобы слухам верить, пришла бы и со мной поговорила. Комнату твою я сдала, — она кивнула, — Тео в ней живет, а цветы твои все у меня, целый мешок, и шелк тоже. Приходи и забирай".

Жанна зарделась и, опустив голову, пробормотала: "Девчонки болтали, мол…"

— Да уж, — кисло заметила мадам Ленорман, — ты и сама болтать мастерица. Ты, Тео, слушай ее, да не заслушивайся, — врет, как дышит.

— И вовсе неправда, — обиженно хмыкнула Жанна, взбираясь вслед за Тео на последний этаж дома. "Не все я вру, А Луизиана — это в колониях, я знаю. Мы тоже — она зашла в каморку и ахнула: "Как чисто!"

— И чтобы так и было, — велела Тео, берясь за ведро с углем. "Что — вы тоже?".

— Из колоний приехали, из Акадии, — Жанна устроилась на подоконнике и обхватила костлявые коленки руками: "Отсюда все видно — и Тюильри, и Нотр-Дам, и тот берег. Тут мое любимое место было, в комнате".

— Красиво, — Тео подошла поближе. Над Сеной неслись белые облака, на соборе Парижской Богоматери били к обедне.

— Ты не свались, — озабоченно заметила Тео.

Жанна отмахнулась и таинственным голосом сказала:

— Так вот, обычно отсюда, из Франции в Новый Свет преступников посылали, а мой, — она посчитала на пальцах, — прапрадед, всю Акадию в страхе держал. Он был бандит, убийца, знал индейские яды, — Жанна широко распахнула глаза, — и бывал там, куда нога белого и посейчас не ступала. Потом его там приговорили к смерти. Он сбежал на Гваделупу, был пиратом, и украл дочь испанского губернатора, чтобы на ней жениться.

— Вот, — девчонка выдохнула и добавила. "Он был барон. Не настоящий барон, наверное, но кличка в семье осталась. Моего папашу тоже — все Бароном звали. А вообще, — она улыбнулась, — наша фамилия де Лу. Вот и познакомились, как следует, — она соскочила с подоконника: "Ты воды согрей, а я сейчас. Мигом вернусь".

Босые пятки застучали по лестнице, а Тео так и застыла — с ведром в руках.

На чисто выскобленном, деревянном столе стояла миска с устрицами. "И все это на деньги от твоих цветов куплено? — усмехнулась Тео, разглядывая две бутылки белого бордо.

Жанна покраснела: "Там такой лавочник, что грех у него вино не стянуть, растяпа".

— Ладно, — вздохнула Тео, открывая бутылку, — но чтобы это было в последний раз.

— Обещаю, — горячо ответила Жанна. Взглянув на отодвинутую в сторону тетрадь с чернильницей, она спросила: "Ты что, перепиской занимаешься?"

— За встречу, — Тео чокнулась с ней оловянным бокалом. Попробовав вино, девушка удивленно сказала: "Хорошее!"

— Мой папаша, — Жанна стала открывать устрицы, — когда у него деньги были, ни в чем нам с мамашей не отказывал. Жалко только, — тонкие губы изогнулись, — что золото у него быстро кончалось.

— Нет, не перепиской, — Тео рассмеялась, — это статья, для Mercure de France.

— Моды сезона, — со знанием дела сказала Жанна. "Накидка у тебя хорошая, сразу видно, руки из того места растут. У меня тоже, я тебе завтра прическу сделаю, меня одна в Сен-Лазаре научила, она любовницей у маркиза была".

— Не о модах, — Тео проглотила устрицу, — о революции в колониях.

Жанна раскрыла рот и робко попросила: "Расскажи".

Когда девушка закончила, Жанна почесала кончик носа: "Эти де Лу, в Бостоне — наверняка однофамильцы. У меня в семье, кроме воров и убийц, никого другого и не было. А жаль, — она выпила, — богатые родственники мне бы ко двору пришлись, не все над цветами чахнуть".

— Можно замуж выйти, — осторожно сказала Тео. Девушки сидели на кровати, накрутив на еще влажные волосы холщовые полотенца. Жанна завернулась в простыню, — выстиранное платье было наброшено на спинку стула, — и махнула рукой: "Да ну! Приличный человек меня не возьмет. А если за своего парня выходить — так он будет пить, бить и заработок отбирать. Одной лучше, свободней".

— А родители твои где? — спросила Тео.

— Папаше на Гревской площади голову отрубили, как мне восемь лет было, а мамаша после этого спилась и в Сене утонула, — спокойно ответила Жанна. "Она леди была, английская".

— Врешь ведь, — покачала головой вторая девушка.

— Клянусь, чем хочешь, — страстно сказала Жанна. "Леди Анна Пули. Она была единственной дочерью какого-то богача, и бежала к моему папаше в одном платье. Они на водах познакомились, в Спа. Папаша туда на гастроли приезжал".

— Он актером был? — нахмурилась Тео.

Жанна закатила серые глаза. "Постояльцев в карты обыгрывал, он у меня шулер был, высокого полета, ну и чемоданы тоже — не брезговал воровать".

— Уже вторая бутылка, — Тео зевнула. "Только у меня другой кровати нет, да и не влезет она сюда, — хмыкнула девушка.

Жанна покраснела: "Я на полу посплю, не в первый раз. Чтобы тебя не стеснять".

— Да какое там стеснение, — Тео вспомнила что-то далекое, детское — жаркие нары в деревянном, низком бараке, запах пота и табака, назойливый плач младенцев, и помотала головой: "Ложись со мной и не придумывай".

— Я маленькая, — с готовностью отозвалась Жанна. "Свернусь в клубочек, и не заметишь".

Над башнями Нотр-Дама висела полная луна. Тео посмотрела на белокурую голову, что лежала у нее на плече и, улыбнулась: "Как с ней спокойно. И не страшно совсем. А она хорошенькая, на Марту чем-то похожа".

От Жанны пахло свежестью и немного — вином. Она пошевелилась, и сладко зевнув, шепнула: "Ты тоже спи, я завтра с утра встану и поесть приготовлю, салат так и не сделали".

— Из-за твоих устриц, — тихо рассмеялась Тео и, на мгновение, подняв руку, тут же ее опустила. "Нет, нет, — сказала себе девушка, — нельзя. И не думай ее даже трогать".

— Ты очень красивая, — серые глаза Жанны блестели серебром. "Я видела картинку, в лавке, дорогая, а раме золоченой. Там греческие богини были нарисованы. Одно лицо с тобой и фигуры такие же".

— Спи, — сердито велела Тео, натягивая простыню им на плечи. "И кожа, какая белая, — беспомощно подумала она. "Как у Марты, словно сливки самые лучшие".

Жанна быстро поцеловала ее в губы, и, отпрянув к стене, испуганно проговорила: "Я больше не буду. Я просто…, попробовать хотела…, в тюрьме рассказывали".

— Что рассказывали? — сама того не ожидая, спросила Тео.

Жанна приподнялась и что-то зашептала в смуглое, маленькое ухо. Тео почувствовала, что краснеет.

— Но я вижу, тебе неприятно, — заключила Жанна и отвернулась к стене. "Извини, — донесся до Тео сдавленный голос.

— Мне приятно, — сказала девушка, целуя прядь белокурых волос. "Правда. Только я ничего не умею".

— Я тоже, — всхлипнула Жанна. "Если того сержанта не считать".

— Не думай о нем, — велела Тео, и, ласково проведя губами по стройной шее, попросила: "Поцелуй меня еще раз".

— Как хорошо, — подумала она потом, тяжело дыша, припав к розовым, мягким губам, целуя маленькую грудь. "Господи, как хорошо, я и не знала, что так бывает. Не думала".

Потом она рассмеялась и нашла на полу бутылку: "Тут еще вино осталось, хочешь? Дай, — Тео выпила и, наклонившись, прикоснулась к губам Жанны. "Очень вкусно, — томно сказала та. Тео, почувствовав ее ловкую руку, — едва слышно застонала.

— А вот теперь, — Тео погладила по щеке устроившуюся у нее под боком Жанну, — спать. А то светает уже.

Девушка поерзала и робко, попросила: "Ты только не бросай меня, Тео, пожалуйста. Хотя бы немного побудь со мной".

— Я, — Тео поцеловала белый лоб, — буду с тобой всегда. Обещаю, моя дорогая воровка.

Жанна счастливо рассмеялась. Тео, обнимая ее, заснула. Она спала крепко, чуть посапывая, чувствуя рядом спокойное, тихое тепло, размеренно, глубоко дыша.

Мадам Ленорман поднялась по лестнице и прислушалась — из-за хлипкой двери каморки доносился низкий, страстный голос:

— Даже мороз по коже идет, — восторженно сказала Жанна. Мадам Ленорман усмехнулась. Просунув голову в каморку, она увидела, что белокурая девушка сидит на кровати, заглядывая в томик Расина. Изящные пальцы быстро крутили шелковые цветы.

— Так, — пожилая женщина посмотрела на Тео, — идем со мной. Ты, Жанна, приведи в порядок ее платья, не след на прослушивание неряхой приходить. И прическу ей сделай, потом.

Девушка соскочила с кровати: "Я сначала цветы сдам. Куплю мыла хорошего и эссенции ароматической, только вот какой?"

Мадам Ленорман оглядела Тео с ног до головы. Пощелкав сухими пальцами, она коротко велела: "Розы. Пошли, — она подтолкнула Тео, — что стоишь".

Они спустились вниз. Тео, вдохнув запах лаванды, осмотрела большую, с высоким потолком, обставленную старой мебелью комнату: "А я тут никогда и не была, она же к себе постояльцев не пускает".

— Так, — сказала мадам Ленорман, садясь в кресло, забирая у нее книгу, — "Федра", значит. Давай второе явление с самого начала, я буду за Энону, я ее реплики наизусть помню, хоть и, — тусклые глаза женщины внезапно заблестели, — двадцать лет прошло, как я ее последний раз играла.

Тео оглянулась и застыла — на потрепанных шелковых обоях висели афиши — десятки пожелтевших листов. "Мадемуазель Клерон в роли Федры, мадемуазель Ленорман в роли Эноны, — прочла она, и тихо сказала: "Я и не думала, мадам…"

— За осанкой следи, — велела мадам Ленорман. Поднявшись, взяв Тео за плечи, она сильно потянула.

— Вот так, — сказала она удовлетворенно и, вскинув голову, прочла:

подхватила Тео и поняла: "Господи, и вправду- голова отчего-то заболела".

— Верю, — коротко улыбнувшись, сказала мадам Ленорман и продолжила.

— Я тебе дам записку для Клерон, — мадам Ленорман наклонила над чашкой Тео серебряный кофейник. "Она с тобой как следует, позанимается, месье Бомарше — это хорошо, но что касается труппы — к ней больше прислушиваются. Задатки у тебя отличные, Клерон тебя натаскает, и на сцену пойдешь".

Тео поднесла к губам чашку: "А вы с ней хорошо знакомы, с мадемуазель Клерон?"

Тонкие, бесцветные губы усмехнулись: "Даже очень. Близко, можно сказать. Она от меня, правда, потом ушла, к Смарагде. Была тут у нас такая русская княгиня, Голицына. Они друг друга очень любили, конечно. Смарагда ее в Россию хотела увезти, да умерла. Клерон себе места от горя не находила".

— А вы? — тихо спросила Тео. "Почему, — она обвела рукой комнату, — тут?"

Мадам Ленорман помолчала: "В мужчину влюбилась. Все наши беды, дорогая моя, от этого — так что ты осторожней".

— Я и не собираюсь, — хмуро ответила Тео и махнула рукой.

— Я тоже не собиралась, — мадам Ленорман откинулась на спинку кресла. "Мне уже за тридцать было, думала — не случится со мной такого. Он еще и женатым оказался, но дворянин есть дворянин — дом этот мне купил, и дочку нашу признал".

Тео увидела на комоде красного дерева миниатюру — кудрявая, темноволосая девочка держала на руках белого котенка и улыбалась.

Мадам Ленорман перехватила ее взгляд: "Умерла, как ей семь лет было, от горячки. Аделиной звали. То дело давнее. Отдохнула? — она отставила чашку: "Вставай, у нас еще половина "Федры" впереди, а потом: "Береника".

Поднимаясь по лестнице к себе в каморку, Тео вспомнила сухой смешок мадам Ленорман: "Рокур, конечно, будет к тебе приставать, она никого не пропускает, но ты ей сразу дай понять — занята, мол".

Тео отчаянно покраснела и старуха заметила: "А вы бы стонали тише, дорогие мои. Хорошо еще, что все остальные постояльцы у меня рабочие, они так устают, что ночью спят без задних ног. Так вот, Рокур тебя, наверняка, позовет в эту ее масонскую ложу…, - мадам Ленорман рассмеялась.

— Женщин ведь не принимают в масоны, — робко заметила Тео.

— А у Рокур принимают, — старуха подняла бровь. "Не зря она ее "Андрогин" назвала. На рю де Бушер-Сен-Оноре. Но ты туда не ходи, ни к чему это. И Рокур намекни — если что, то ее подруга, мадам Арну, она в опере нашей примадонна, — обо всем узнает. У мадам Арну характер еще тот, она Рокур страшно ревнует".

Тео вдохнула запах миндального мыла и роз. Присев на кровать, она погладила гранатовый шелк платья. Жанна отложила иголку: "В нем пойдешь, тебе этот цвет очень к лицу. Я сегодня вечером тебе голову помою, и ногти в порядок приведу. И вот, — она потянулась за газетой, — статью напечатали, очень хорошо получилось. Я вырежу, и в папку уберу, чтобы осталась у нас".

Тео вдруг взяла маленькую, с твердыми кончиками пальцев руку, и поцеловала ее: "Я тебя люблю, Жанна".

Девушка положила ей голову на колени. Перебирая длинные, смуглые пальцы, Жанна шепнула: "Я тебя тоже".

Тео вышла на рю де Розье и обернулась — окно каморки было открыто. Жанна махала ей рукой. Тео помахала в ответ и прищурилась — мадам Ленорман, этажом ниже, прислонившись к окну, медленно ее перекрестила.

Подобрав подол платья, Тео почувствовала на лице лучи утреннего, еще неяркого солнца. Город просыпался, скрипели колеса карет, кричали разносчики, открывались ставни лавок. Тео услышала благоговейный голос какого-то торговца: "Возьмите булочку, мадемуазель, когда такая красавица проходит мимо — это к удачному дню".

— Спасибо, — улыбнулась Тео. Булочка пахла миндалем и счастьем. Она прожевала. Свернув к дворцу Тюильри, девушка остановилась перед каменными, стертыми ступенями лестницы.

Прижимая к груди томик Расина, Тео встряхнула украшенной шелковыми цветами головой. Она потянула на себя тяжелую, дубовую дверь, с медной табличкой "Comédie-Française", и зашла в прохладный подъезд театра.

 

Пролог

Амстердам, осень 1776 года

Иосиф Мендес де Кардозо тщательно вымыл руки над серебряным тазом: "Ничего страшного, ваша светлость. Больше овощей, вовремя опорожняйте кишечник, и раз в день принимайте прохладную ванну — вода должна доходить до пояса. Это уменьшит воспаление. Свечи я вам поставил, и буду приходить каждый день, чтобы их вводить. Через неделю узлы исчезнут, обещаю".

Штатгальтер вздохнул: "Мне больно сидеть, Кардозо".

— Конечно, — Иосиф вытер пальцы шелковой салфеткой, — поэтому пока идет лечение — вам надо стоять, или ходить. Но все будет хорошо.

Он вышел из черного хода на задний двор. Подставив лицо мелкому дождю, Иосиф, злобно, пробормотал: "Хватит, надоело! Хочет Эстер или не хочет — через месяц ноги моей тут не будет".

Иосиф нашел свою лошадь. Уже выехав на разъезженную, всю в грязи, дорогу к Амстердаму, оглянувшись, он усмехнулся: "До парадного подъезда ты так и не дорос, дорогой преподаватель Лейденского университета. И никогда не дорастешь, по эту сторону океана. Если только не…, - он нахмурился и подстегнул коня.

На канале было уже темно. Иосиф, привязав лодку, выбираясь на набережную, увидел в окне своего дома огоньки двух свечей.

— Опаздываешь, — строго сказала Эстер, открыв дверь. "Я уже и Констанцу уложила, а ведь ты ей обещал рассказать об алхимических опытах. Что там со штатгальтером? — она кивнула головой куда-то в сторону улицы, — что-то срочное?"

— Геморрой, — сочно отозвался Иосиф. "И у его супруги — мозоли, потому что незачем кокетничать и носить туфли не своего размера".

— Ну и сказал бы ей, — примирительно заметила сестра, накладывая ему курицу.

Иосиф прошел в умывальную и рассмеялся: "Что я ей скажу? Срезал, оставил мазь, и уехал. Завтра опять придется туда отправиться — штатгальтер не может поставить свечу сам, а слугам он не доверяет. Все, — Иосиф взялся за вилку и поднял глаза, — хватит".

Эстер присела напротив. Налив ему вина, сестра недоуменно спросила: "Что — хватит?"

Мужчина прожевал и хмыкнул: "Хватит лечить геморрой штатгальтеру и платить налог за то, что ты — он кивнул на стол, — зажигаешь свечи и ходишь в синагогу".

— Ты тоже ходишь, — черносмородиновые глаза Эстер заблестели. "Редко, правда".

— Я бы и вовсе не ходил, — Иосиф раздул красиво вырезанные ноздри. "В Бога я не верю, ты это прекрасно знаешь, я — материалист, а все эти церемонии — он поморщился, — обряды, все это никому не нужно".

— Это нужно, чтобы сохранить наш народ, — Эстер поднялась. Перебросив на спину толстые косы, она подошла к окну, вглядываясь в силуэт Эсноги, едва заметный в дожде. "Он уже не первый раз это говорит, — вспомнила девушка. "Папа такой же был — вольнодумец, с Мендельсоном дружил. Иосиф до сих пор с этим философом переписывается. Хотя Мендельсон ходит в синагогу, он соблюдающий человек".

— Наш народ, — раздался из-за ее спины голос брата, — никуда не денется. И вообще, что это за Бог, который озабочен, — Иосиф повертел вилкой, — посудой?

— Ну и крестись, — ехидно отозвалась Эстер, поворачиваясь. "В Германии, они все крестятся — ради университетских кафедр. Крестись, и посуда тебя больше не будет волновать. Не то, чтобы она тебя раньше волновала, — ты же не знаешь, с какой стороны к очагу подходить".

— Это женское занятие, — буркнул Иосиф, придвигая к себе блюдо с картошкой. "Я не собираюсь креститься, в Бога я не верю, как я уже говорил, а ради положения в обществе это делать мерзко. Я, — он поднял темные глаза, — собираюсь уехать отсюда. Туда, Эстер, где евреи — такие же граждане, как и все остальные".

— В Святую Землю? — вздохнула Эстер. "Ты же слышал этого посланника, рава Азулая. Они сами там налог султану платят, как и мы".

— Нет, — Иосиф встал и взял с камина газету. "Вот, — он развернул "Гарлемские куранты". "Атака британских войск, под командованием лорда Кинтейла, на Бостон — потерпела сокрушительное поражение. Наш корреспондент сообщает, что силы патриотов очистили от британцев почти весь Массачусетс. Среди случаев героизма особенно выделяется подвиг лейтенанта Хаима Горовица. Он, будучи военным врачом, заменил раненого командира своего соединения, и успешно командовал наступлением в течение нескольких дней. Лейтенанту Горовицу присвоено внеочередное звание капитана, — Иосиф хлопнул ладонью по газетному листу.

— Погоди, — Эстер наморщила лоб, — Горовицы…, Ты же говорил, они, наверное, наши родственники. Мне госпожа тен Бринк рассказывала, по секрету, когда я ее осматривала, что ее муж, он торговлей занимается, — Эстер со значением подняла бровь, — повез на Синт-Эстасиус какого-то посланника от патриотов — тоже Горовица. Но ты разве хочешь служить в армии? — удивилась девушка.

— Я хочу приносить пользу людям и быть полноправным гражданином своей страны, — хмуро ответил ей брат, сворачивая газету. "Я решил, и больше обсуждать тут нечего. Ты, конечно, — он взглянул на сестру, — можешь остаться здесь".

Эстер, обняв широкие плечи брата, поцеловала его в щеку. "Был бы ты женат, — смешливо сказала девушка, — я бы так и сделала, дорогой мой. Тогда бы я за тебя не волновалась, а так, — она потрепала его по вьющимся волосам, — я не могу тебя одного отпустить, уж прости. Акушерки и там нужны, — она не выдержала и улыбнулась, — не всегда же эти патриоты воюют. Вот только Констанца…"

Дверь заскрипела, и они услышали ехидный голосок: "Констанца поедет с вами, вот и все".

— Тебе давно пора спать, — возмутилась Эстер, — полночь на дворе.

Девочка — высокая, тоненькая, с темно-рыжими косами, посмотрела на нее большими, темными глазами. Она спокойно заметила: "Я ждала. Пока дядя Иосиф вернется. Хотела услышать о химии".

— Ну, пойдем, — Иосиф поднялся, и, взяв ее за руку, — подмигнул сестре.

Эстер проводила их взглядом. Вздохнув, она стала убирать со стола. "Так оно лучше, конечно, — подумала девушка, сметая крошки с кружевной скатерти, — не отправлять же Констанцу в Лондон. Там только экономка и больше никого нет. Питер написал из Бомбея, что еще на год в Индии задерживается. Если бы у Джона дома было все в порядке…, - Эстер на мгновение приостановилась и закусила губу. "Он найдет детей, весь Новый Свет обыщет, и найдет. Еще в сентябре туда уехал. А потом Питер вернется и заберет Констанцу".

Она выглянула в окно — дождь закончился, небо очистилось. Над Амстердамом сияли крупные, яркие звезды.

Иосиф, сидя у кровати, таинственным голосом сказал: "С тех пор, как открыли витриол — его держали в стеклянных сосудах, потому что это очень едкая субстанция, она разрушает металл. Поэтому его всегда было сложно выделить, ведь больших камер из стекла не существует. Но три десятка лет назад, английский химик, Джон Робак, установил, что свинец не растворяется в витриоле. Теперь его производят в особых свинцовых чанах. Когда ты вырастешь, и станешь ученым, сможешь посмотреть. А теперь, — он наклонился и поцеловал лоб девочки, — спать".

— Реакцию, — потребовала Констанца.

Иосиф усмехнулся. Подойдя к низкому, под рост девочки, столику, насыпав в пробирку соды, он залил ее уксусом из маленькой бутылочки.

— Пенится, — благоговейно сказала девочка. "Кислота и соль".

— Все, — Иосиф погладил ее по голове, — спокойной ночи, милая.

— Дядя Иосиф, — раздался тихий, холодный голос, — отправьте крест в Лондон, пожалуйста. Я его с собой не возьму.

— Констанца, — попытался сказать мужчина, но девочка прервала его: "Я не верю в Бога, который забрал у меня мать и отца. Отправьте, — настойчиво попросила Констанца. Иосиф вздохнул: "Хорошо. А ты спи".

— Буду, — кивнула девочка. Иосиф постоял еще немного, слушая ее дыхание, а потом вышел. Констанца дождалась, пока стихнут его шаги. Выбравшись из постели, таща за собой одеяло, она подошла к окну.

Наверху играли, переливались созвездия. Девочка, подняв голову, шепнула: "Орион, Кассиопея, Персей, Возничий…". Она присела на подоконник, завернувшись в одеяло. Водя пальцем по стеклу, вспоминая атлас звездного неба, Констанца улыбнулась.