Тайбохтой проснулся задолго до рассвета. В чуме было тепло, и Локка, как всегда, сбросила шкуру, и прижалась к нему спиной. Он обнял ее сзади, обхватив ладонями округлившийся живот, где подрастал его сын.

— Пора тебе, — шепнул он, коснувшись губами аккуратного уха.

Локка что-то пробормотала, медленно выпрастываясь из своего сна, открыла глаза и сладко потянулась. Потом, приподнявшись на локте, устремила на вождя зеленые глазищи.

— Мне надо туда ехать? Обязательно одной?

— Это женское место, Лозыль Лакка [16]Священная Гора Духов у селькупов (устар. название — остяки-самоеды)
. Мне туда нельзя, даже издали смотреть и то нельзя.

Так надо, для него. — Тайбохтой выразительно показал глазами на ее живот.

Она согласно кивнула, легко поднялась и стала одеваться.

— Я возьму шестерку оленей? А то вдруг буран застанет.

— Бери, конечно, — Тайбохтой поймал ее за руку. — Я буду ждать тебя.

— Жди. Я вернусь к тебе.

Больше всего ему сейчас хотелось снять с нее эти неуклюжие зимние штаны и рубашку из оленьей кожи, вернуть под медвежью шкуру, почувствовать ее тепло. Но мыслями она была уже в пути и невозможно было ее задержать, иначе Ылэнта-Кота, Мать-покровительница, или, как ее называют остяки, Старуха Жизни, не благословит на жизнь их еще нерожденного ребенка.

Локка надела расшитую бисером парку из соболя, поверх нее глухую малицу — стоял жестокий мороз, приоткрыла полог чума и шагнула в ночь. Тайбохтой с грустью смотрел ей вслед — сейчас он ничем не мог ей помочь.

Локка, лиса — так он называл ее про себя, — сидела, скрестив ноги, у костра и скребла ножом шкуру забитого утром оленя. Тайбохтой присел рядом. Над ними висело теплое июльское солнце, с реки тянуло свежестью, вдалеке перекликались птицы.

— Смотри — он достал свой нож. — Так надо. Так быстрее.

Локка вгляделась в движения сильных, смуглых пальцев, кивнула благодарно. Он протянул ей на ладони собранные в тундре ягоды. Прошло уже три луны, как он привез Локку в стойбище, а она по-прежнему жила в чуме его матери. Девушка подняла на него глаза цвета весенней травы.

— Почему ты не берешь меня к своему очагу?

Ни словом, ни единым мускулом не выдал немногословный вождь охватившей его радости.

— Мой чум открыт, приходи, когда захочешь. — Рассудив, что он и так сказал слишком много, он резко поднялся и пошел дальше, даже не обернувшись.

Лиса-лиса, я подожду, пока ты сама выбросишь свою шкуру.

Млечный Путь сиял-переливался над ее головой, будто волшебная дорога, выложенная драгоценными камнями. Девушка ловко запрягла оленей в нарты и повела их по спящему стойбищу в тундру. Среди простирающихся до горизонта снегов вилась на юг еле заметная колея. Олени резво взяли с места, Локка лишь изредка подгоняла их. Как всегда, когда она оказывалась одна в тундре, ей хотелось петь.

Они шли вверх по течению реки, и Тайбохтой, сидя на веслах, что-то напевал.

— Знаешь, о чем я пою? — обернулся он.

— О чем? — она сидела на корме, любуясь, как играет рыба в прозрачной воде.

— О том, как тут красиво. Дух реки услышит, как мне здесь нравится, и дорога будет легкой.

Локка посмотрела в просторное, клонящееся к закату небо — солнце заливало все вокруг золотом и бронзой, лес шумел голосами птиц, речная волна сверкала ярким, зеленовато-голубым цветом.

— Куда мы плывем?

— Увидишь. — Он сильнее налег на весла.

Озеро простиралось перед ними ровной гладью, окаймленное темными елями. Впереди, возвышался горный хребет — одна гора выделялась над другими, устремляясь ввысь, прямо к небу.

— Это священное место для нас. — Тайбохтой вытащил лодку на каменистый берег. — На ту гору всходить нельзя, иначе духи прогневаются. Только смотреть. Я хотел, чтобы ты увидела.

Локка быстро поставила два маленьких чума — для него и для себя, и стала разделывать рыбу. Он стоял к ней спиной, смотрел на закат.

— Скоро придут люди оттуда, с заката. Много людей. Что будет с моим народом? Как жить?

— Так и жить всем вместе, — беспечно ответила Локка, уложив рыбу в берестяной котелок и присыпав ее солью.

— Мы с тобой и то вместе не живем, — рассмеявшись, возразил Тайбохтой.

— Но можем же, — тихо сказала она, пробуя еду. — Садись, все готово. — Она подвинулась, освобождая ему место у костра.

Впереди возвышалась — среди пустынной белой тундры, — гряда холмов. Озеро между ними было покрыто толстым слоем льда — черного, будто стеклянного. Казалось, встань на него, и увидишь все до самого дня. По нему надо было пройти.

Локка привязала оленей к выступающей из сугроба узкой скале. Если она не вернется оленей заберут, как жертву Ылэнте-Кота. Кто их заберет, Локка не знала, и ей не очень хотелось знать. Она прошла мимо скалы, и, осторожно переступая по склону в вышитых бисером меховых унтах, стала спускаться к озеру.

— Ложись, — сказал Тайбохтой. — Завтра тебе рыбалить рано, спи.

Он сидел у костра, глядя на огонь. Локка принесла к чуму вымытый в озере котелок и остановилась у входа.

— Ты любила мужа? — Вождь требовательно поднял на нее темные глаза. Она только сейчас заметила, что его волосы — обычно убранные в косу, — распущены по плечам.

— Да, любила.

Она медленно, мелкими шажками шла по скользкому льду. Впереди была полынья — вровень с краем льда тяжело колыхалась вода. Она остановилась в нескольких шагах, медленно стянула малицу, бросила ее на лед. Морозный студеный воздух обжигал горло и легкие, не давая вдохнуть. Одежды одна за другой падали оземь. Ветер вдруг стих, в небе показался тонкий серп луны. Локка прикрыла руками живот и храбро шагнула в середину полыньи.

Ночью он проснулся от того, что его что-то кольнуло в шею. Тускло поблескивал кинжал.

Она приставила кончик клинка чуть сбоку от горла. Тайбохтой не шелохнулся, не сказал ничего, лишь слегка изогнул бровь — выжидательно и будто бы недоуменно. Локка надавила сильнее, но вдруг вспомнила темного человека в углу, его хрип, и то, как лилась теплая кровь по ее рукам. Отдернув руку с клинком, она отпрянула и тенью выскользнула из чума.

Под низким сводом пещеры полыхал костер. Обнаженную Локку, после ледяной купели стучавшую зубами, не чуявшую под собой ног от холода, бросило в жар. До нее доносился звук бубна и странный гул, будто в глубине пещеры были еще люди. Локка миновала костер и стала спускаться дальше, по лабиринту узких проходов между скалами.

По щиколотку в воде Локка перешла на другой берег подземной реки. Шаманка — сгорбленная, скрюченная, с проваленным ртом на темном, морщинистом лице — уже ждала ее.

— Пей, — старуха протянула Локке каменный сосуд. Та, не колеблясь, вынула пробку и приложила губы к горлышку. Жидкость была неприятная, вязкая, кисловатая на вкус.

— Иди за мной. — Шаманка пригнулась, исчезая в темноте ощерившегося каменными выступами зала.

Тайбохтой откровенно любовался, глядя, как она уверенно рассекает озерную гладь.

Доплыв до середины, Локка легла на спину, крепкие холмики груди дерзко торчали из воды.

Когда она вышла на берег, вождь разводил костер. Локка прошла мимо него к чуму, — обнаженная, не прячась, — остановилась у входа: «Я с утра рыбы приготовила, поешь».

Ее тело было прекрасней всего, что он видел в жизни.

— Я не могла тебя убить, — сказала она потом с какой-то непонятной обидой. — Безоружных не убивают.

— Мы — убиваем, — холодно произнес Тайбохтой. — И ты будешь убивать, иначе не выжить.

— Надо не выживать, а жить, — улыбнулась она и вдруг лицо ее изменилось. — Замри.

Черная змея узкой лентой обвилась вокруг его щиколотки. Локка уверенно протянула руку, и, сорвав извивающуюся гадюку, отсекла ей голову. Потом отшвырнула подрагивающее в последних конвульсиях змеиный трупик, поднялась на цыпочки и прильнула к губам вождя.

Она распростерлась на покрытой медвежьими шкурами лежанке. В углу стоял кто-то темный, и непонятно было, смотрит он на Локку или опущены его глаза.

«Как взглянет он на тебя, так и смерть твоя придет», — вспомнила Локка почти забытое, из другой жизни. Глаза стоявшего в углу вдруг открылись — они меняли цвет, из желто-зеленых, волчьих становились темными, будто лесной орех.

— Те, кто живы, — мертвы, те, кто мертвы, — живы, — прогудел над ней низкий голос шаманки. — Встань.

Локка послушно устремила взор в угол пещеры. Там не было ничего, кроме теней от костра, и его медленно гаснущих искр.

Шаманка взяла ее за подбородок. «Запомни это».

— Ты принесла жертву нашим духам. — Тайбохтой подхватил Локку на руки. — Если человек приносит здесь жертву, все, чего он захочет, исполняется. Чего ты хочешь?

— Тебя, — просто сказала она. У него перехватило дыхание. Он собрался было нырнуть с ней под полог чума, но Локка остановила его.

— Нет. Здесь. Перед ними.

Ее кожа отливала молочной белизной, и он, бросившись в нее, как омут, теряя рассудок от желания, в последний миг успел попросить у духов сына.

Впереди над ним высилась священная гора. Он поднял Локку, развернул к себе спиной, поставил на колени, чтобы она видела то, что видит он, чтобы взоры их устремились на закат, туда, откуда он привел ее.

Они пробыли на озере до новой луны. Когда крови у Локки так и не пришли, он перерезал горло птице возле священного камня, и опустив пальцы в дымящуюся рану, взмолился о сыне.

— Знаю, чего ты хочешь, — шаманка пронзительно взглянула на Локку. — Жди.

— Сколько? — Локка протянула к ней раскрытые ладони.

Старуха склонилась, вчитываясь в линии.

— Много лун. А теперь скажи, чего ты не хочешь? — она усмехнулась беззубым ртом.

— Я не хочу сына, — прозвучал мгновенный ответ.

Шаманка прикрыв глаза, согласно кивнула и положила руки на ее живот.