Маленькая, холеная, унизанная перстнями рука взрезала серебряным ножом спелый гранат.

Капли сока, — будто кровь, — окропили пальцы.

Тонкие губы разомкнулись, и женщина поманила к себе склонившегося на пороге человека.

— Сегодня? — спросила она безразлично, глядя в окно, за которым было лазоревое, с едва заметными облаками небо. В ее личном саду росли только розы — алые, темно-красные, вишневые, цвета ветреного заката и нежного восхода.

— Да, Джумана-кадина, — человек склонился еще ниже, и, встав на колени рядом с низким, выложенным перламутром столиком, зашептал что-то ей на ухо.

— Нур-бану знает? — прервала его женщина.

Тот кивнул и чуть развел руками, склонив голову.

— В конце концов, — медленно сказала Джумана, посмотрев на секретаря глазами цвета морской воды, — пока еще ничего не произошло. Зря мы переполошились так рано.

Она надкусила гранат и облизнулась — сладкий сок потек по нежному подбородку и белоснежной шее.

— Гранаты в этом году хороши, — сказала женщина спокойно, набрасывая на золотистые, пышные волосы шелковую вуаль. «Пойду, пройдусь, и последи, чтобы мне никто не мешал».

— Кадина, — евнух припал губами к ее расшитой жемчугом, маленькой туфельке на плоской подошве.

Она обернулась, выходя в сад. «И найди там кого-нибудь, на всякий случай, пусть она будет наготове». Мужчина кивнул.

Нур-бану погладила узкой, изящной рукой спину черной кошки. Та потянулась, и слегка выпустила когти. Женщина рассмеялась и чуть почесала животное по шее. Кошка сразу же заурчала и стала толкаться теплым лбом в ладонь хозяйки.

— Видишь, как все просто, — обернулась Нур-бану к секретарю, что стоял, почтительно склонившись, за мраморной скамейкой. В карих глазах женщины играли озорные искры.

Фонтан еле слышно журчал, на террасу, увитую багровыми, осенними листьями винограда, падали лучи нежаркого солнца.

Нур-бану встряхнула длинными, светлыми, с чуть заметной проседью волосами.

— Джумана уже успела выбрать нужный яд? — усмехнулась она. «Или в раздумьях — что ей использовать на этот раз?».

Евнух позволил себе улыбнуться краем губ.

Нур-бану взяла веер и стала играть с кошкой. Та, лежа на спине, лениво отбивалась лапками.

— Пошли ей котят, — женщина поднялась. Она была высокой, тонкой, с прямой спиной. «Пусть выберет и оставит себе. Котят все любят, — Нур-бану вдруг рассмеялась.

— Она даже еще не гездэ, — попытался возразить евнух и вздрогнул — женщина ухватила его острыми, длинными ногтями за мягкий подбородок.

— Эта девочка будет кадиной раньше, чем моя любимая кошка успеет мяукнуть, — мягко сказала Нур-бану. «А то и…,- она не закончила, и отпустила евнуха. Тот потер красные следы от ее пальцев и хмыкнул.

— Если хотя бы половина того, что ты мне сказал, — правда, — улыбнулась женщина, — то одних котят нам будет мало.

Она проснулась и, как всегда, опираясь на локоть, посмотрела на мирно сопящую дочь. Та свернулась среди шелковых простыней, ровно зверек. Утренний свет наполнял отделанную мрамором комнату.

Она потянулась, разведя руки в стороны, и сладко, глубоко зевнула. Встав с широкого ложа, она выглянула в сад — листья граната лежали на песчаных дорожках, пахло недальним морем и какими-то осенними цветами.

Низкая дверь опочивальни приоткрылась, и на пороге, поклонившись, застыл мужчина.

— Марджана-джарийе, его величество султан Селим, посылает вам этот перстень — на широкой ладони чернокожего евнуха лежало изумрудное, в алмазной осыпи кольцо.

Губы женщины едва улыбнулись, бронзовые брови чуть поползли вверх, и она сказала, принимая подарок: «Я буду счастлива, угодить его величеству».

Ее турецкий за два месяца, что она занималась — по нескольку часов в день, сидя над книгами, упражняясь в произношении и письме, упорно, как и все, что она делала — стал почти свободным. Теперь она учила еще и арабский язык — так же прилежно.

Евнух ушел, а она все стояла, крутя на пальце кольцо.

— Марджана-джарийе, подарок от Нур-бану-кадины, — раздался тихий голос, и пожилой евнух внес в комнату плетеную корзинку.

— Котятки! — захлопала в ладоши проснувшаяся дочь. «Матушка, это мне котятки?».

— Тебе, милая, — поцеловала ее женщина, улыбаясь. «Выбирай, какой тебе по душе, и оставляй его себе».

— Матушка, — смуглая щека девочки прижалась к мягкой, полосатой шерсти. Котенок мяукнул.

«А мы теперь всегда здесь будем жить?».

— Посмотрим, — сказала спокойно она, глядя в изумрудные глаза дочери.

Она опустилась в теплый бассейн и закрыла глаза. Руки служанки нанесли цветочную эссенцию на ее волосы, другие руки стали разглаживать лицо — медленно, ласкающими движениями. Она положила нежные пальцы на мраморный бортик и над ними тут же склонилась третья девушка — с крохотными ножницами.

Женщина вспомнила, как стояла — давно, два месяца назад, на возвышении, в круглой комнате неподалеку отсюда. Сквозь раскрытые окна лился жаркий полуденный воздух.

Сверху, с галереи, раздался голос: «Сколько тебе лет?».

Она тогда еще не умела говорить по-турецки, и к ней приставили служанку — смешную маленькую польку, курносую и белокурую. Ее собственный польский вдруг вернулся откуда-то, хотя, казалось бы, сколько лет прошло с тех пор, как учил ее пан Зигмунт, батюшкин лекарь.

— Двадцать один, — сказала она, глядя прямо перед собой, вздернув острый подбородок.

Распущенные по обнаженной спине волосы грело солнце.

— А дочери? — раздался тот же голос.

— Четыре, — ответила она и шепнула: «Подними голову». Девочка посмотрела вверх — мерцающими, раскосыми, будто луны, очами.

После долгого молчания она услышала тихие шаги — вниз, к ней. Высокий, полный, черноглазый мужчина остановился совсем рядом. «Учи язык, Марджана, — сказал он, усмехнувшись, и ушел.

А сегодня ей прислали перстень.

Служанка, — Марджана оставила ее при себе, девчонка была забавной, умной и знала все то, что надо знать, — одела ее в полупрозрачную вуаль цвета изумрудов и надушила бронзовые волосы жасмином.

— Помните, да, — сказала Кася озабоченно. «Ну что я вам говорила».

— Все помню, — Марджана потянулась и поцеловала девчонку. «Вы тут поиграйте во что-нибудь, и ложитесь спать спокойно, ладно?».

Кася вдруг украдкой перекрестила ее. «Храни вас Господь».

Марджана улыбнулась, и вышла из комнаты.

Она медленно, опустив голову, спустилась по лестнице, миновала несколько длинных коридоров и остановилась у золоченой, высокой двери, опустившись на колени.

Джумана поиграла серебряным ножиком.

— Она уже переехала? — спросила женщина секретаря, глядя на то, как блестит утренняя роса на лепестках роз.

— Вот сейчас переезжает, — секретарь поджал губы. «Пять комнат, сад, бассейн, терраса с выходом на море. Это пока, — он многозначительно поднял брови. «Ну, и не считая тех подносов с драгоценностями, которые ей принесли еще на рассвете».

— Гездэ, — задумчиво пробормотала Джумана и вышла в сад.

— Передай ей, — она протянула секретарю букет свежесрезанных роз. «С объятьями и пожеланиями долгой жизни. Они ей пригодятся, — кадина усмехнулась. «Пока она не понесла, не стоит ничего делать, а там посмотрим».

Евнух поклонился, и, пятясь, вышел из комнаты.

— Это вам, кадина — Кася присела перед Нур-бану, — от моей госпожи Марджаны-гездэ, в благодарность за ваш подарок. Дочери госпожи Марджаны очень понравились котята, которых вы прислали.

Нур-бану посмотрела на искусно выполненную миниатюру, на которой играл, переливался красками весь Стамбул — такой, каким его видно с Босфора.

— Какая прелесть, — искренне сказала женщина. «Передай своей госпоже, что я всегда буду рада видеть ее в своих покоях».

Марджана вышла на террасу и посмотрела на море — отсюда оно было ровно смятый, синий бархат.

— Молодец, — раздался сзади знакомый голос. «Но это только начало».

Она обернулась и посмотрела в темные, мягкие глаза. Глава евнухов гарема помолчал. «Его султанское величество велел отвести твоей дочери отдельные комнаты. Ее будут звать принцесса Фарида, и она нам пригодится».

— Не сейчас, — сказал евнух, посмотрев на лицо Марджаны. «Лет через десять. Когда ты станешь валиде-султан. Королевой-матерью, если, по-вашему».