Степан поежился и подбросил дров в камин. За окном завывала метель, и он внезапно вспомнил свою первую, и единственную зимовку на Ньюфаундленде. «Правильно я сделал, что с тех пор не появлялся севернее Копенгагена», — он налил себе теплого вина и подышал на пальцы.

На дворе раздался скрип ворот и чуть слышное ржание лошади. Он улыбнулся, и, потянув к себе второй кубок, поставил его рядом.

— Мороз, ужас какой, — сказала Анна Трондсен, заходя в комнату, стряхивая с лисьего воротника снег. «На перевале все обледенело, едва по мосту проехали». Она села на лавку и стала стягивать высокие, отороченные мехом сапоги.

— Дай-ка, — Степан опустился на колени и помог ей. Маленькие ступни в толстых шерстяных чулках совсем заледенели. Он погрел их в руках и сердито сказал: «И охота тебе ночью по горам бродить, сидела бы дома».

— Вот, — Анна встала, и посмотрела на него, задрав голову, — сразу видно, что хозяйством ты никогда не занимался. Рождество же скоро, баранину в сентябре еще засолили, а, как холод наступает, надо ее закоптить и развесить, чтобы просохла как следует.

— Опять же, — она подошла к столу и налила себе вина, — сейчас медь будут из Швеции везти, надо было в городе с ганзейскими купцами встретиться, обговорить условия поставки».

— А что, — заинтересовался Степан, — у тебя доля в шахте есть этой, в Фалуне?

— Еще от отца моего покойного, — Анна перекрестилась, и вдруг улыбнулась. «А ты что, скучал, что ли, Стефан?».

— Ну да, — Ворон потянул ее к себе на колени, и с удивлением понял, что говорит правду.

— Там такая дама — палец в рот ей не клади, — предупредил его Джон. «Отец ее, сам знаешь, сначала пиратствовал на Балтике, а потом стал адмиралом датского флота. Она при дворе в Копенгагене росла.

— Да, про отца я слышал, — ответил Степан. «Он же в Исландию ходил, какое-то восстание против датчан усмирять, и со шведами воевал.

— Именно, и брат ее такой же, — Джон усмехнулся, — Энно его звали. Ограбил покойного короля Эрика шведского, и сбежал в Европу. Там притворялся графом, даже самому герцогу Альбе голову долго морочил, но все, же шведы его нашли и на колесе изломали. Так что Анна эта — не цветок невинности, уж поверь мне.

— Так что же она за Босуэлла замуж вышла, если такая умная? — Ворон выпил и сказал: «Все же с французским вином ничего не сравнится, прав мой брат».

— Ну, — развел руками Джон, — ей девятнадцать было, а не тридцать семь, как сейчас. Там темная история с этим замужеством, они и в церковь не ходили, так — за руки подержались.

Якобы у норвежцев это принято, и считается браком.

Босуэлл ее увез во Фландрию, заставил продать имущество, — вроде ему денег не хватало, а потом бросил и женился на другой, — уже с венчанием, как положено. А потом уже с Марией Стюарт повстречался. Анна и вернулась в Норвегию, — куда ей было еще деваться?

— Так она замужем или нет? — улыбнулся Ворон.

— Она считает, что да, — разведчик потянулся. «Только вот мужа своего она удачно в тюрьму посадила — Босуэлл же, когда бежал из Шотландии, сдуру отправился в Скандинавию, — вербовать там наемников, чтобы Марию Стюарт обратно на трон вернуть — видимо, понравилось ему королем быть.

Ну, его и поймали у норвежских берегов — без должных бумаг, и препроводили в Берген. А там Анна со своей семьей подала на него в суд.

— Молодец какая! — удивился Степан.

— Так что теперь Босуэлл под крылом короля Фредерика, в замке Драгхольм, сидит, прикованным к столбу, и медленно теряет разум. Говорят, и не узнает уже никого. А вот Анна нам нужна — слышал же ты, наверное, о письмах Марии Стюарт к Босуэллу, где она его подговаривает убить ее тогдашнего мужа, Дарнли? — спросил Джон.

— Ну да, а эта Анна там при чем? — удивился Степан.

— А при том, что в этой интересной коллекции есть некоторые письма, что не Мария отправляла, судя по почерку. И сонеты там тоже есть — той же руки.

Так вот, дорогой мой Ворон, нам на суде надо будет иметь — на всякий случай, — показания Анны, что ничего она своему муженьку не посылала, и все письма, стихи, и что еще там есть — только Мария писала. Понятно? — разведчик посмотрел на Степана и тот в очередной раз подумал, что не надо с ним враждовать.

«Такой даже меня раздавит и пойдет дальше», — сказал он себе.

— Мы тебе дадим нужные документы, получи ее подпись, и езжай домой, — сказал Джон. «У тебя жене когда срок?»

— Тогда же, когда и кораблю — в феврале, — Степан рассмеялся.

— Ты прямо мастер, — одобрительно сказал Джон, — все подогнал. Ну, вот посмотри на дитя, и отправляйся с Богом. Кого хочешь-то? Сына опять?

— Дочку, — ответил Ворон и разведчик подивился его улыбке, — нежной, мимолетной.

«Мальчишки в море уйдут, баловать-то мне надо кого-то, на старости лет».

— Да уж прямо, — пробормотал разведчик, — слышал я про твою старость, у меня на том берегу, — он махнул рукой на юг, — тоже знакомые имеются. Ты зачем собой рискуешь, и в драки ввязываешься, не юноша ведь уже?

Степан жалобно посмотрел на собеседника. «Так охотиться тут не на кого, — сказал он, — ни медведей, ни ягуаров, а на оленей — скучно. И это не драки, а кулачные бои, между прочим, по правилам».

— Да, — ядовито ответил Джон, — сначала напиваетесь, а потом деретесь. Но все по правилам, конечно.

Степан стал медленно развязывать шнуровку на ее платье, — темном, с искусно вышитой вставкой на груди.

— Как эта штука называется, платье твое? — спросил он, прикасаясь губами к ее затылку — льняные косы были покрыты белым чепцом, — «словно как у жены», — внезапно понял Степан.

— Бунад, я же говорила тебе, ну и память — ровно сито, — рассмеялась Анна. Она сидела у него на коленях — с ногами, такая она была крохотная. Женщина повернулась, и он увидел улыбку в синих глазах.

— А это потому, что я тебя весь день ждал, наконец, дождался, и больше ни о чем другом думать не могу, — он закончил со шнуровкой и стал снимать с нее чепец.

— И ты целый день ничего не делал? — строго посмотрела она на Степана.

Вместо ответа он просунул руку в воротник. «Чувствуешь, какие мозоли? Лодки я почти все в порядок привел, на сеновале балки подправил — теперь не обвалится твоим работникам на головы. А ты вот, Анна, — рука поползла ниже, — приехала, и сидишь тут. Я с фьорда только недавно вернулся, поесть мне принеси».

Она рассмеялась. «Что-то я смотрю, ты сам не знаешь, чего больше хочешь», — женщина чуть поерзала у него на коленях.

— А ну на кухню быстро, — сурово сказал Ворон. «Не покормишь — сама потом жалеть будешь».

Она принесла рагу из баранины с капустой в глиняном горшке, кровяной колбасы, и свежего, только из печи хлеба.

— Вот теперь другое дело, — Степан посадил ее обратно на колени. «И сама бери ложку, — болтаешься по горам, проголодалась, небось».

Познакомиться с ней было легко — у английского капитана, пришедшего в Берген на торговом барке, были рекомендательные письма к ее родственнику, наместнику датского короля в провинции.

— Моя кузина, Анна Трондсен, — сказал тот, подводя к ней Степана перед обедом. Маленькая, словно ребенок, стройная женщина — в простом, закрытом темном платье, с таким же скромным передником, присела и вскинула глаза. Они были синие, огромные, в неожиданно черных, длинных ресницах.

За трапезой говорили о политике — сюда, в дальний угол Европы, новости доходили медленно, норвежцы и датчане были больше обеспокоены своей враждой со шведами и Ливонской войной, которая все не затухала.

Анна больше слушала, а когда говорила — то голос у нее был звонкий и решительный, и видно было, что она привыкла к тому, чтобы ей подчинялись.

— Надолго вы здесь? — спросила она Степана, когда он налил ей вина.

— Зависит от погрузки. Пока сушеную рыбу с севера вашего привезут, еще месяц пройдет, так, что придется мне посидеть в Бергене, — ответил он. «Слышал я, что у вас тут в округе красиво».

— Да, — ответила она, — в Хардангер-фьорде много водопадов, да и горы там высокие, зимой только на лодке можно пробраться в тамошние места. У меня там имение есть, за перевалом.

— Не замерзают ваши заливы? — он удивился, вспомнив скованные льдом реки на Ньюфаундленде.

— Тут же море теплое, да и фьорды не глубокие, мы под них на веслах ходим. Хотите, прокачу вас, я как раз в имение собираюсь. Раз уж вам нечего делать, — ехидно заметила норвежка.

— Ну прокатите, — испытующе посмотрел на нее Ворон.

Она гребла быстро и ловко. Вокруг, окружая зеркальную воду фьорда, поднимались горы — листва с деревьев уже почти облетела, черная зелень елей карабкалась вверх по склонам, рыжий мох покрывал серые, острые скалы.

«Хорошо тут как», — вдруг подумал Степан. «Тихо, спокойно». Анна раскраснелась, на потный лоб из-под шерстяного, темного чепца упала прядка светлых волос.

— Дайте-ка, — сказал Степан грубовато. «Я уж вижу, что с лодкой вы умеете управляться».

— И не только с лодкой, — женщина опустила весла и вытерла рукавом плаща пот. Течение медленно несло их вдаль — там был слышен глухой звук водопада.

— А с чем еще? — он посмотрел в синие, будто вода фьорда, глаза. «Куда грести-то?» — спросил Степан.

Она улыбнулась. «Да со многим умею, хозяйство у меня большое, а живу я одна, вот уж, сколько лет — так что приходится и мужскими делами заниматься. А грести вон туда, — она показала на кучку темных строений над обрывом, — то моя усадьба».

Он вытащил лодку на камни и неодобрительно посмотрел вокруг: «Что ж вы так их на берегу оставляете? У вас тут дождливо, зимой — морозно, хоть лодки ваши из хорошего дерева сделаны, но не след их под открытым небом хранить. Сарай надо построить».

— Ну вот и постройте, — она, не поворачиваясь, стала подниматься по тропинке вверх, к домам.

Степан проводил глазами ее прямую, узкую спину, и ехидно крикнул вслед: «Вы хоть покормите меня сначала, хозяйка!»

Сейчас, прижимая Анну к себе, он вдруг улыбнулся.

— Чего хохочешь? — подозрительно спросила она, грея в руках кубок.

— Да вспомнил, как ты в первую ночь меня на сеновал спать услала, — он почувствовал совсем рядом ее тепло и блаженно закрыл глаза. «А мне там зябко было, между прочим. Ты же тут у камина нежилась, дрянная».

— Ничего, — она усмехнулась, — потерпел же.

— Да уж так потерпел, что потом, как в горы поехали, сама помнишь, что было, — он взял у Анны кубок и отпил.

— У тебя свое есть! — возмутилась женщина.

— Из твоего вкуснее, — шепнул Степан. «У тебя вообще все вкуснее, elskede».

Анна покраснела. «Надо же, запомнил».

— Как не запомнить, когда ты мне это каждую ночь шепчешь, — он провел губами по белой шее и сказал: «От тебя дымом пахнет, как тогда. Пошли в постель, elskede, хватит меня дразнить».

— Я не дразнила, — независимо сказала Анна, слезая с его колен.

— Куда? — Степан ухватил ее за талию. Корсетов тут не носили, и под грубоватой шерстью платья он почувствовал ее всю, — маленькую, гладкую, горячую.

— В постель, куда? Сам же сказал, — удивилась она.

— Вот, — он медленно стянул с нее платье, — вот теперь, Анна, я вижу, поняла ты, кто тут главный. Молодец.

— Это пока я сверху не окажусь, — тихо проговорила она и рассмеялась.

Внизу, на плоскогорье, было пестро от овец. «Это все ваше, что ли, хозяйка?», — обернулся к ней Степан.

— Я вам не хозяйка, — внезапно, заалев, пробормотала женщина.

— Отчего же? — он развел огонь в сложенном из грубых камней очаге. «Кормите, поите, крышу над головой дали, хоть и прохудившуюся, — увидев, как Анна хочет что-то сказать, Ворон прервал ее: «Да поправлю я ее, поправлю. Так что как есть, — он хмыкнул, — хозяйка».

Анна, ничего не сказав на это, вынесла из сарая копченую баранью голову, и, набрав в медный котел воды, поставила его на огонь.

Когда голова сварилась, она отрезала уши, и, ножом вынув глаза, протянула их Степану.

«Самое вкусное, надо быстро есть, пока не остыло», — она опять покраснела и потянулась за флягой. «Аквавит наш пробовали?»

— Пробовал, — он глотнул пахнущую тмином, обжигающую жидкость, и вдруг подумал, что ему тут нравится — заходящее, уже холодное солнце бросало багровые отсветы на каменные стены сарая, пламя костра играло в глазах женщины напротив. Облизав пальцы, она сказала: «Не обижаетесь, что я вас украла, капитан? Или вам в город надо?»

— Было б надо, — он протянул руку над огнем, и убрал белокурый локон с ее лба, — я бы сказал, Анна.

— Осторожней, обожжешься, — ответила она тихо.

— Уже, — он посмотрел на занявшийся рукав, и, усмехнувшись, сбросил рубашку. «Новую мне сошьешь».

— Ночи тут не жаркие, — медленно сказала женщина, и приподняла полу плаща. «Иди сюда».

Оказавшись рядом с ней, Степан поежился, — начал задувать злой, северный ветерок, и шепнул ей на ухо: «У тебя в сарае сено припасено, хозяйка? А то ведь я к нему уже привык».

— Лежи, — сказал ей Степан, когда она зашевелилась, и попыталась устроиться к нему под бок.

«Скачешь, как блоха, дай поласкать тебя вволю. Лежи тихо».

Он погладил белокурые, — ровно лен, — волосы, что рассыпались по его груди, и внезапно подумал, что вот — лежать бы так со сладкой, своей женщиной, ходить в море — недалеко и ненадолго, смотреть, как растут дети, — что еще надо-то? «Денег, — он усмехнулся, — да и так уже, внукам моим хватит. Куда еще-то? Да и на что их тут тратить, все свое. Вон, даже рубашку мне сшила, как и обещала».

— Повернись, — сказала Анна тогда озабоченно. «Не жмет нигде?»

— Нет вроде, — он потянулся и закинул руки за голову. «Хорошо».

— Ну и высокий же ты, — изумленно проговорила женщина. «И большой какой — ровно медведь».

— Каждый вечер со мной в кровать ложишься, — Степан посмотрел сверху на ее прикрытые чепцом косы. «Пора бы и привыкнуть уже, Анна».

Она вдруг взяла его жесткую ладонь и погладила, — нежно. «И руки у тебя — я вся в них помещаюсь».

— Так и надо, — ласково сказал Степан, и, нагнувшись, поцеловал ее. «Кто тебя еще так обнимет, как я, Анна?»

— Да никто, Стефан, — она, поднявшись на цыпочки, закинула руки ему на шею. «Да не тянись ты», — он сел на лавку и устроил ее на коленях — удобно. «А медведи тут у вас есть в горах?».

— Да как не быть, — она поболтала ногами, скинула домашние туфли, и серьезно сказала: «Ты куда руки свои тянешь, день на дворе!».

— Зимой надо будет поохотиться, — Анна почувствовала, как шерстяной чулок будто сам скатывается с ноги. «Ты что, до зимы тут сидеть собрался?», — удивленно спросила она. «А корабль твой как же?»

— В Англию путь недолгий, — ответил Ворон. «К Рождеству вернусь, и потом уже никуда не уеду. Так что, — он поднял бровь, — мне руку на место вернуть?»

— Да не надо, — томно ответила Анна. «Как по мне, так делай, что делал».

— Я ведь и кое-что другое умею, — он потянулся за подушками, и, уложив ее на лавке, встав на колени, еще успел вспомнить, что надо опустить засов на двери.

Он посмотрел на ту самую рубашку, лежавшую рядом с кроватью, и рассмеялся.

— Ты что? — тихо спросила Анна, нежась под его рукой.

— Так, — Ворон уткнулся лицом в ее худенькое, девичье плечо. «Ты родить от меня не хочешь, а?».

— Что это ты вдруг? — удивилась она. «Нет, куда мне рожать, я же замужем, хоть и, — она усмехнулась, — соломенная вдова. Не могу я, понятно?».

— Понятно, — вздохнул Степан.

— Ну вот, — она чуть помрачнела. «Не хочу прятаться, а потом дитя свое кому чужому отдавать. Вы, мужчины, вам все равно, — она усмехнулась, — кончил, и пошел себе. А носить да рожать — нам. Так что нет, Стефан, хоть и люблю я тебя, но — нет».

— Неправа ты, — медленно сказал Ворон, накручивая на палец соломенный локон. «Неправа, Анна. Я за больше чем двадцать лет первый раз такое женщине предлагаю. Как раз потому, что ежели это мой ребенок, так я растить его хочу».

Она вдруг села, — волосы упали льняной волной на маленькую грудь, — и гневно сказала:

«Коли найдешь сына своего в приемных детях где-то, а дочь — в монастыре, так расти, конечно. Потому что нельзя мне сейчас рожать, а коли ждать, пока муж мой умрет — так это еще, может, с десяток лет».

— Да не замужем ты за ним, — вдруг взорвался Степан, — тебе это и английские богословы сказали, и шотландские! У него после тебя еще две жены было! Полюбовница ты ему, вот и все!

Он потер щеку, — она хоть и маленькая была, — а с тяжелой рукой, и увидел, как упрямо холодеют ее глаза. «А мне плевать, — сказала Анна, — на всех ваших богословов. Я ему обещалась, и он мне — и узы эти только смерть разорвать может. Как не станет его, тогда я с тобой к алтарю хоть в одной рубашке пойду».

Ворон молчал и она тяжело, горько улыбнулась. «Только вот не бывать этому, как мне кажется. Ты как со мной жить собрался — невенчанным?».

Он кивнул.

Анна отвернулась и посмотрела куда-то в угол комнаты. В уголках глаз заблестели быстрые, тихие слезы.

— Побаловался, и езжай себе в Англию, — скомандовала она. «К жене своей».

Он было открыл рот, но Анна резко махнула рукой: «Ты думаешь, я первый год на свете живу, и женатого мужика от холостого не отличу? И жена у тебя, Стефан, хорошая — видно же, и по одежде видно, следит она за тобой, любит тебя».

«Да уж так любит», — подумал Ворон, вспомнив опостылевшую, холодную, — ровно лед, — супружескую постель.

— А что я горячая да сладкая, — серьезно сказала Анна, — так любая баба такой станет, коли ты с ней ласков да заботлив. Руки у тебя золотые, добрый ты, тут, — она похлопала рукой по кровати и зарделась, — сам знаешь, какой — ввек бы тебя отсюда не выпустила, — так что возвращайся-ка ты домой, и жену свою люби, как мужу хорошему и положено.

— А если я не хочу? — он приподнялся. — Если я с тобой хочу остаться, Анна? Не жалко тебе гнать меня?

— У тебя ж и дети, небось, есть? — она, не отвечая, зорко глянула Степану в лицо, и вздохнула: «Есть, конечно. Да как же ты можешь, что ж ты за отец тогда, коли оставить их собираешься?

Вот тебе слово мое — в полюбовницах я у тебя ходить не стану, — она твердо сжала губы и Ворону показалось, что лицо ее, — обычно мягкое, — выковано изо льда.

— А что ж мы с тобой тут делали тогда? — улыбнулся Степан. «Ты уже у меня в полюбовницах, Анна, так какая тебе разница — будем и дальше вместе жить».

— Человек, — тихо сказала женщина, — он же — не святой. А я столько лет одна, Стефан, — мне тоже ласки хочется, родить хочется от любимого. Однако же заповеди Господни я нарушать более не буду. Отправляйся домой. А что люблю я тебя — так меня, — она усмехнулась, — один такой бросил уже, не впервой мне.

— Не хочу я тебя бросать, не собираюсь, — сжав зубы, проговорил Ворон. — Я дом хочу, Анна, тепла хочу, я столько лет по свету брожу — возвращаться же мне надо куда-то? А тут, у тебя, — он попытался обнять ее, но женщина вывернулась, — слаще всего на свете.

— У тебя есть дом, — ответила Анна. — Езжай и чини его. Ты мне сеновал поправил? Поправил. Он старый, его еще прадед мой строил, а теперь, как ты о нем позаботился — он еще столько же простоит. Так же и с домом твоим — не рушь того, что годами делалось, Стефан.

Он внезапно вспомнил о бумагах, что лежали у него в кармане плаща и похолодев, посмотрел на нее.

— Да поняла я уже, что ты не просто так сюда приехал, — медленно проговорила женщина.

— Не просто так, — согласился Ворон. — Однако получилось…

— Получилась так, что давай, — распорядилась женщина, — где расписаться надо — я распишусь. Пусть эта сучка на эшафот взойдет, я слез лить не буду.

Степан, было, хотел что-то сказать, но прикусил язык, и потянулся за свернутыми документами. Они были перевязаны алой и белоснежной лентами.

Она быстро пробежала их глазами и ядовито сказала: «Конечно, куда мне, неграмотной норвежке, сонеты на французском сочинять. Ладно, пусть все ее руки будет — мне не жалко. Судите ее, и рубите ей голову».

Анна быстро, резко, расписалась — перо едва не прорвало листы, и кинула ему связку:

— Доволен?

— Дура, — ответил он резко. — Побить бы тебя, да на женщину я никогда руки не подыму. Думаешь, мне легко, Анна, от тебя уезжать? Сердце-то — оно и у меня есть, хоть и не похоже на то, знаю.

Она внезапно, одним плавным, ласковым движением коснулась маленькой ладонью его груди.

— Слышу, бьется, — прошептала Анна. — Ну, ничего, Стефан, оно у тебя сильное, справится. На рассвете я тебя к фьорду провожу.

Он ничего не сказал, только умостил ее рядом и долго лежал просто так, вдыхая дымный аромат мягких волос.

Лодка зашуршала по камням, и она, потянувшись, сунула ему что-то в руку. «На корабле прочти», — попросила Анна. Степан кивнул, и увидел, как она стоит на берегу — маленькая, стройная, в темном, грубой шерсти плаще. Она не махала ему вслед, — просто стояла, глядя на блестящий, тихий простор воды.

Уже на палубе Ворон нащупал в кармане записку, и, развернув, прочел:

«Куда мне, неграмотной норвежке, сонеты на французском сочинять», — вспомнил он, и чуть слышно сказал: «Ох, Анна, Анна, за что ж ты меня так?».

Ворон свернул бумагу, и было хотел разорвать ее, но, помедлив, бережно положил обратно.

С востока дул устойчивый, ровный ветер, и он подумал, что вот бы — и весь путь так. «Дома надо чаще с мальчиками верховой ездой заниматься. И мишени велю поставить, — постреляем. Посижу еще с детьми, научу их по картам ориентироваться. И все — теперь подольше буду в семье, — хоть без моря мне не жизнь, но они-то, любимые мои, — на берегу».

— «И дитя еще новое, — подумал Степан и улыбнулся. «Интересно, кто. Хорошо бы дочка. Ну, или сын еще один — тоже хорошо»

— Хочу домой, — вдруг тихо проговорил Ворон, глядя на то, как тает в снежном, холодном тумане Берген. «Хочу домой».