Марфа отложила счетные книги и потерла поясницу.

— Маша, а ты корову не хочешь завести? — вдруг спросила женщина. «Дороговато нам молоко-то обходится, на пятерых детей».

Невестка оторвалась от пеленок, что она подрубала, и вздохнула: «А сено? Тут же не ферма, тут господский дом. И ставить ее некуда будет, не на конюшню же».

— Да, — согласилась Марфа, — ей тут и пастись негде. А жаль, так бы и масло свое сбивали, и сыр бы делали — ты ж говорила, что умеешь».

— Умею, — Маша вдруг отложила иголку и потерла руками опухшие, красные глаза. «Устала я что-то, так бы лечь и заснуть прямо сейчас. Еще у Лизы зубы опять режутся, ты хоть полночи с ней и сидела, а с утра она опять раскапризничалась».

— Я тебе скажу, — Марфа погрызла перо, — нам грех жаловаться. У нас пятеро на двоих, а некоторые одни с таким приплодом и ничего — справляются. Да и Тео уже большая девочка, помогает все же. А все равно, — вот так сидишь днями над всем этим, — она обвела рукой стол, где были разложены бумаги, — и даже прогуляться забываешь».

— Давай-ка, я отнесу, — она встала и подхватила стопку белья.

— Хоть по лестнице поднимусь, — Марфа поцеловала Машу в щеку. «А ты и так с детьми возилась, пока я спала. Посиди, отдохни».

Марфа зашла в опочивальни, и, что-то напевая, принялась убирать белье.

— Простое-то какое, — как всегда, хмыкнула она, рассматривая Машины рубашки — из гладкого, серого льна, сравнивая их со своими вещами, — тонкими, шелковыми.

Рука натолкнулась на что-то в глубине ящика. Марфа вытащила маленький томик, обернутый во что-то невесомое, белоснежное. Это была сорочка, — короткая, брюссельского кружева, с глубоким вырезом, — а книгой оказалось итальянское издание «Декамерона» Бокаччо.

— Пуритане, — усмехнулась Марфа. «Надо же, я и не знала, что Маша по-итальянски читает».

— Поехали вместе в Лондон, — Петя погладил по голове жену. Она зевнула и пристроилась удобнее у него на плече. Лиза сопела где-то между ними. Тео лежала на животе в высокой траве, и, болтая ногами, что-то писала, изредка кусая перо. Мальчишки убежали на реку.

— Тебе потом — в Дельфт, мне — в Брюссель, давай отдохнем перед работой, — он стал целовать Марфу, едва касаясь губами ее нежной шеи.

— Как? — смешливо спросила она.

— А вот приезжай завтра вечером в городской дом, — и узнаешь, как, — он осторожно передал ей Лизу и поднялся, сдерживая улыбку.

В опочивальне усадьбы Клюге ее ждало белое вино — ящик. «Пока не арестовали Симмонса, — сказал Петька лениво, — нам с тобой, дорогая, нельзя появляться вместе в городе. Так что придется посидеть тут — ну тебе, конечно».

— Посидеть? — она подняла брови. «И почему только мне?».

— Ну, не только посидеть, — он откинулся на подушки. «А тебе — потому что я с утра буду бегать на рынок за едой — чтобы ты могла позавтракать в постели. Вот, держи», — он достал что-то из-за спины и кинул ей.

Волна кружев накрыла ей руки, и Марфа тихо сказала: «Отвернись».

Потом Марфа покосилась на разорванную, валяющуюся на полу рубашку, и сказала одними губами: «Стоило надевать».

— Очень даже стоило, — Петька потянулся и вынул что-то из-под кровати. — Смотри.

Марфа ахнула.

— Их же все сожгли, оба тиража. Вероника мне показывала венецианское издание, подпольное. Но это же, — она кивнула на книгу, — настоящее?

— Самое что ни на есть, — ухмыльнулся Петька. — Хорошо иметь друга со связями в Коллегии Кардиналов. Я вообще эту книжку дону Хуану везу, но, думаю, он не обидится, если мы немного почитаем.

— Мне вот это нравится, — сказала Марфа, указывая на одну из гравюр.

— Да я уже понял, — Петя поцеловал ее и сказал: — Давай, послушай, в венецианском издании-то стихи с ошибками все же, не то, что в этом.

— Можно повторить, — предложила Марфа.

— Стихи? — Петя усмехнулся и взглянул на нее: — Да нет, я уж вижу, что не стихи.

Он легко поднял жену на руки и прижал к стене опочивальни.

— Сейчас ведь закричу, — шепнула Марфа.

— И очень хорошо, — ответил ей муж. — Я уж постараюсь, дорогая, чтобы ты у меня голос сорвала.

Она открыла «Декамерон» и вдруг похолодела — внутри обложки было написано, знакомым почерком:

Марфа захлопнула книгу и убрала ее на место.

— Господи, — прошептала она, — бедная моя. Да хоть знает ли она?

Женщина вышла из комнаты, и, наклонив голову, прислушалась. Внизу о чем-то спорили мальчики. Из ее кабинета — за две двери от спален, — раздался легкий скрип. Марфа нажала на ручку двери.

— Маша? Ты что тут делаешь? — раздался с порога голос Марфы.

Маша захлопнула ящик и выпрямилась, чувствуя, как горит у нее лицо.

— Ничего, — сказала она, комкая в руках платок. — Думала, здесь вышивание мое.

— В моем кабинете? — Марфа вскинула бронзовые, красиво очерченные брови. — Вряд ли.

Она посмотрела на стоящую перед ней женщину и заметила, что у нее заплаканы глаза.

— Маша, — сказала Марфа ласково. — Что не так? Степан же на днях приедет, и до родов твоих дома будет, что ты расстраиваешься?

Мария Воронцова отвернулась и прикусила предательски дрожащую губу. Все эти месяцы, что получила она письмо из Италии, Маша не могла спать — ночью, уложив детей, она рыдала, уткнувшись в подушку, не понимая, что ей делать дальше.

Она вспомнила вдруг, как прочтя сухие строки, пошатнулась, и положила руку на живот — она ждала его, так ждала. Ждала с тех пор, как началась осень, каждый день, просыпаясь с надеждой увидеть всадника на лондонской дороге. А все это время он был уже мертв.

И ей больше ничего не оставалось, кроме как написать Степану.

— Сядь, — сказала Марфа и налила им обоим вина. «Петька из Парижа ящик бордо прислал — белое, легкое, как раз в тягости и пить его.

— Что у тебя — с ребенком что? Не двигается? Так это бывает — я, когда Федьку носила, тоже как-то, раз толчков не чувствовала. Они ж не всегда ворочаются, бывает, что и спят. Ну, хочешь, за миссис Стэнли пошлем?»

Маша покачала головой, погладив свой выпуклый живот, и вздохнула: «С дитем все хорошо, толкается, как и положено ему»

— Ну и что ты тогда плачешь? — Марфа улыбнулась. «Понятно, что на сносях — дак мы все рыдаем, голова у нас набекрень.

Я, помню, с Федькой опять же, весь гарем загоняла. Это мне не так, это не нравится, подайте другое, уйдите вон, куда ушли — вернитесь! Даже на Селима орала, а он терпел», — Марфа усмехнулась и вдруг увидела, как ползут по Машиным щекам крупные слезы. Невестка уронила голову в руки и разрыдалась всерьез.

Марфа отставила бокал и обняла Машу. «Ну чего ты — боишься? Дак мы с тобой бабы здоровые, каждая вон уже по паре родила, опростаемся — и не заметим, поверь мне. Хоть у тебя с близнецами и тяжело вышло, дак в этот раз вряд ли так же будет. Тем более что Степан приедет, Петька, — Марфа вздохнула, — не знаю, успеет ли. А срок у нас одинаковый, может, и родим в один день».

Маша молчала, сцепив — до белизны, — пальцы. «Степан, да», — вдруг сказала она незнакомым, — Марфа поежилась, — холодным, голосом. «На днях, говоришь, приезжает он?»

— Да ты сама ж мне письмо и показывала, — потормошила ее Марфа. «Маша, ты как себя чувствуешь? У тебя голова не болит? Мушек нет перед глазами? Ты, если что, скажи мне — если такое дело, то лежать тебе надо, а не бегать. Хочешь, я тебе настой сделаю, и за миссис Стэнли отправить надо».

— Не надо, — Маша вдруг поднялась и подошла к окну, прижавшись к нему лбом. Лицо горело, и она, глубоко вздохнув, повернулась к Марфе.

Бронзовые волосы невестки были заплетены в косы, она сидела, держа в ухоженной, с розовыми, отполированными ногтями, руке, серебряный бокал, на пальце переливался большой изумруд — подарок мужа, и даже ее домашнее, просторное, медного шелка платье, было отделано дорогим кружевом.

Зеленые, в темных ресницах глаза Марфы смотрели на Машу — спокойно и уверенно.

— Травы я у тебя искала, — сказала Маша, и закрыла глаза, чтобы не видеть этого ясного взора.

— Какие? — услышала она голос Марфы.

— Чтобы дитя скинуть, — стиснув руки, — до боли, — ответила ей невестка.

Марфа еще отпила из бокала и посмотрела на темную, изящную голову Маши.

— Грех это, — коротко сказала женщина.

— Ты ж сама говорила, что настои пила, и, что будешь опять, как дитя откормишь, — зло сказала Маша.

— То дело другое, — Марфа положила руку на живот — ребенок вдруг стал толкаться, ровно ему не нравилось, о чем шел разговор.

— Мне, дорогая моя, не с руки было детей каждый год рожать — я, как ты знаешь, без мужа все это время жила.

А что буду я травы пить — дак Петька про то знает, и согласен — когда решим еще дитя зачать, дак я и брошу.

— Ты думаешь, я не хотела от Степана рожать? — Маша расплакалась. «Я хотела, но получилось…»

— Получилось так, что это не Степана ребенок, верно ведь? — тихо спросила Марфа. «Ну, так, Маша, ты ж не девица невинная, — знаешь, что бывает, коли ты для мужчины ноги раздвигаешь».

— А ты не раздвигала, у тебя двое от Духа Святого родились? — прошипела Маша.

— Я, Мария, уверена была, что мужа моего в живых нет. Так что ты меня в блядстве-то не обвиняй, не получится, — вздохнула Марфа.

Маша молчала, не вытирая слез.

— Срок-то у тебя какой, на самом деле? — спросила Марфа. «Без вранья, только — когда рожать тебе?».

— Да вот скоро уже, — Маша еще ниже опустила голову.

— А Степану ты, что думала сказать — что раньше срока родила? Что дитя это с того времени, как он тогда, что мы с Петей ссорились, мирить нас приезжал?» — Марфа поднялась и походила по комнате.

— Да, — неслышно прошептала Маша.

— Как он в тебя той ночью кончил, дак ты, наверное, потом на коленях Иисуса благодарила, — усмехнулась ее невестка.

Маша, покраснев, молчала.

— Я у тебя в ящике книгу видела, — Марфа присела и взяла невестку за руку. «Его это дитя?

Знаешь ты, что с ним случилось? — закусив губу, проговорила Маша.

— Его, — неслышно ответила Маша. «Да, в августе еще я письмо получила. Он и не знал, что я понесла, а теперь…» — она пожала плечами.

— Теперь да, — Марфа вдруг, решительно, проговорила: «Вот Степа приедет, ты ему это все и расскажи».

— Лучше я удавлюсь, — безразлично сказала невестка и вздрогнула — Марфа хлестнула ее по щеке.

— Удавиться каждый может! — женщина сцепила зубы. «Ты, Маша, все эти годы, как у Христа за пазухой жила, а подумай, как мне было!

Только ни разу, ни разу у меня руки к веревке не потянулись — потому как я мать, и детей своих вырастить должна. Тако же и ты — и мальцов своих, и того, что в чреве у тебя сейчас».

— Дак, может, и не говорить Степе-то? — измученно шепнула женщина. «Зачем ему знать?»

— Затем, милая, что лгать-то нам Иисус не заповедовал, — вздохнула Марфа. «Вона, я бы тоже могла Петьке сказать, что Федосья от него — месяц сюда, месяц туда, десять лет назад дело было, кто разберется? Однако же я ни мужу своему, ни детям неправды говорить не собираюсь, и тебе не советую».

— А ежели Степа меня выгонит? Куда мне идти-то тогда? — Маша опять разрыдалась.

— Вот завтра он приедет, так и узнаешь, какое его решение будет, сейчас чего гадать? Умой лицо, и пошли к детям — а то, что мы за матери, сидим тут, плачем, а чада без присмотра, — Марфа поднялась.

Он спешился, и увидел, что в дверях усадьбы стоит Марфа, держа за руки близнецов.

Мальчишки вырвались и, — как всегда, — полезли на него, ровно на корабельную мачту.

Он обнимал сыновей, и слушал. Они говорили про ветряную мельницу, про птичьи яйца, про пони, про то, как Майкл упал и ударился коленом, и совсем, совсем не плакал, не то, что Лиза, она вечно ноет. Они шептали ему, что Федька — противный, нет, не противный, это Федосья противная девчонка, слишком много о себе возомнила. Они были уверены, что папа, — ну уж точно, — привез им из Лондона что-то интересное, а, может, быть, не только из Лондона, но и откуда подальше. Они обнимали его, говоря, что они с Федей доделали на ручье запруду и приладили к ней колесо, и оно крутилось, а теперь на ручье лед и совершенно невозможно, невозможно показать это папе, но оно крутилось, все видели!

— Крутилось, крутилось, — сказал Степан, улыбаясь, вдыхая запах детей. «Я верю».

Близнецы смотрели на него синими, будто море глазами, и он еще раз, прижав их к себе, потерся о нежные щеки.

— Вон, видите, — показал он на седло. «Весь мешок для вас пятерых. Снимайте да и бегите в детскую».

Дети пронеслись по ступеням маленьким ураганом. Степан улыбнулся и поцеловал Марфу в висок:

— Ну, здравствуй, сестрица. Марья-то где? Или случилось что? — Степан вдруг испугался — как-то странно смотрела на него Марфа, ровно хотела что-то сказать и сдерживалась.

— Нет, здорова она, — Марфа помолчала. «У себя».

— Все в порядке? Дети-то как? — Степан видел, как отхлынула кровь от щек сестры.

— С детьми все хорошо, — Марфа внезапно повернулась и стала подниматься по лестнице. «Я с ними побуду».

Степан в два шага догнал ее и встряхнул за плечи: «Марфа!»

— Иди к жене своей, Степа, — не оборачиваясь, сказала та.

Он не верил, не мог поверить, и еще раз переспросил: «Не мой?»

— Нет, сквозь рыдания сказала жена. «Не могу я врать далее, Степа. Не твое это дитя».

Степан не понимая, не сознавая, что делает, уже сжал кулак, но вдруг вспомнил: «Отродясь на женщину руку не подыму».

— Да как ты могла-то? — спросил он, сдерживаясь. «Шлюха дрянная! Я тебя сейчас за порог голой выброшу — иди к своему… — он выругался, — или в бордель. Там такие подстилки всегда в цене — на жизнь себе заработаешь».

Она сидела, съежившись в кресле, и Степан вдруг вспомнил, как первой брачной ночью она точно так же забивалась в угол — будто раненый зверек.

Он вдруг, с отвращением, посмотрел на ее аккуратный, округлый живот.

— Однако, все же спасибо, что ты мне сказала, — зло проговорил Воронцов. «Хоть не буду чужого ублюдка воспитывать».

— Степа, но ведь ты сам Пете говорил…, - подняла заплаканное, распухшее лицо жена.

— А ты что, Мария, думала, что я умер? — ядовито спросил Степан. «Ты поэтому решила с другим в постель лечь? Да нет, вроде я живой был — что тогда, что сейчас. Так что ты себя с Марфой не равняй — ты поблядушка просто».

Он с удовлетворением увидел, как дернулась, ровно от удара, Маша.

— Кто отец? — устало спросил Степан. «Или ты не знаешь?».

— Зачем тебе? — всхлипнула женщина.

Он остановился рядом и сказал: «А ну посмотри на меня».

Маша покорно подняла глаза. «Трогать я тебя не хочу и не буду, — медленно сказал Степан, — хоша бы любой другой муж тебя бы до смерти забил, и правильно бы сделал. Но мне к тебе даже пальцем единым прикасаться противно, тварь развратная.

А с кем ты блудила — того я убью, иначе нельзя, ибо тут честь моя затронута. Ну, кто он, говори!»

— Умер он, — глухо сказала Маша. «Летом еще. Мне письмо прислали».

— Как удобно, — вдруг рассмеялся Степан.

— А мне ты, что, солгать хотела, что ребенок мой? — он сцепил, зубы и заставил себя снять руку со шпаги. «Таков путь и жены прелюбодейной; поела и обтерла рот свой, и говорит: «я ничего худого не сделала», — процитировал он.

Она только кивнула и опять расплакалась.

— Ну, вот что, — сказал Степан, уже у двери. «Ежели отродье это живым принесешь — духу его здесь не будет, и не увидишь ты его более. Поняла?».

— А я? — Маша не смела смотреть на мужа, он только видел аккуратный пробор в ее черных косах.

— Я теперь не уверен, что и сыновья-то — мои, — горько сказал Степан.

— Степа! — закричала жена, и, соскользнув с кресла, встала на колени. «Чем хочешь, клянусь — твои это дети!»

— Да что твои клятвы-то стоят, коли гадина ты бесчестная, — тихо, спокойно сказал ей муж.

«Но я так решил — за детьми ты ходишь прилежно, да и они тебя любят, поэтому выгонять из дома я тебя пока не буду. Про ублюдка твоего, скажу, что умер.

Жить я с тобой, понятное дело, не стану — он хмыкнул, — а как мальчикам восемь исполнится, я их заберу. Пока маленькие они еще. После этого — отправляйся куда хочешь, и чтобы я о тебе больше не слышал, и не видел тебя. Поняла?».

Маша разрыдалась, так и стоя на коленях. «Прости меня!» — сказала она. «Ну, хоть что доброе мне скажи!»

— Доброе? — улыбнулся муж. «Вот тебе доброе — коли за эти два года, что я тебя из милости под крышей своей еще оставляю, ты еще с кем блудить будешь — я тебя живой в землю зарою. А Иисус меня простит, потому что ты заповедь Божью преступила.

Так что, Машенька, ты знай, — я хоша человек и терпеливый, но ты мое терпение сейчас до самого дна вычерпала».

Он осторожно закрыл за собой дверь жениной спальни и, привалился к стене. Если бы сейчас ему было, кого убить — он бы сделал это.

В кабинете он взял Библию, и, перелистав страницы, нашел нужное: «Бегайте блуда; всякий грех, какой делает человек, есть вне тела, а блудник грешит против собственного тела. Не знаете ли, что тела ваши суть храм живущего в вас Святого Духа, Которого имеете вы от Бога».

— А я? — вдруг подумал Степан и увидел на соседней странице слова, что давно казались забытыми: «Но, во избежание блуда, каждый имей свою жену, и каждая имей своего мужа.

Муж оказывай жене должное благорасположение».

Он отложил книгу и подошел к окну. Над рекой стоял низкий, морозный закат, и он вдруг вспомнил тот день, когда жена рожала близнецов.

— Не могу даже видеть ее, — сказал он тихо, прислонившись к стеклу. «Забить бы до смерти шлюху эту, как она посмела только? Надо будет потом съездить в Лондон, найти, куда ее ублюдка пристроить. Может, хоть мертвым родится, меньше хлопот будет.

И чего ей не хватало? Сыта, одета, крыша над головой есть — я ж ее в одном платье рваном с улицы взял, забыла она, что ли?».

Степан вздрогнул — Марфа постучала в дверь и сказала: «Дети ждут».

Он взял Писание и пошел вниз.

— Сэр Стивен, — смущаясь, начала Тео, и пристроила Лизу поудобнее на коленях, — а вот от Иоанна сказано: Кто говорит: «я люблю Бога», а брата своего ненавидит, тот лжец: ибо не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, Которого не видит?”. То есть, нельзя любить только Бога, а других людей — нет?

— Да, — сказал Степан, — ты же помнишь, как дальше нам говорит апостол: «И мы имеем от Него такую заповедь. Чтобы тот, кто любит Бога, любил и брата своего». Это значит, что наша любовь к Богу выражается в том, как мы относимся к другим людям — прежде всего, к нашим близким.

Федор вдруг покраснел и пробормотал: «Я дерусь не потому, что тебя не люблю, а потому, что ты задаешься».

— А что нам Евангелия говорят о скромности? — Степан улыбнулся. «Ну-ка, какой из апостолов нас учит: «Облекитесь смиренномудрием, потому что Бог гордым противится, а смиренным даёт благодать. Итак, смиритесь под крепкую руку Божию»?

— Петр! — крикнули одновременно близнецы.

— Правильно, — отец рассмеялся. «Молодцы. Итак, — человек должен во всем уповать на Господа, и не быть чрезмерно гордым и заносчивым. Кто вспомнит, что нам говорят Псалмы — на кого нужно надеяться?

— Не полагайтесь на вельмож, на человека, не властного над спасением! — сказала Тео, и Федор продолжил: «Когда душа покинет его, он возвратится в землю, и в тот день пропадут замыслы его».

— Это значит, — проговорил кто-то из близнецов, — что человек должен доверять Богу и не брать правосудие в свои руки.

— Да, — медленно ответил Степан, — ибо сказано: «У меня отмщение и воздаяние».

— Обед подан, — раздался с порога голос Марфы.

В зале он обвел глазами склоненные головы детей и тихо сказал: «Глаза всех к Тебе устремлены, и Ты даешь им пищу вовремя. Ты открываешь руку Свою и щедро насыщаешь все живое. Аминь».

— Аминь, — вразнобой отозвались они, а Марфа вдруг, смотря прямо на брата, добавила:

«Справедлив Господь на всех путях Своих и верен слову Своему во всех делах».

Степан покраснел, и отвел от нее глаза.

За едой взрослые молчали. Дети, почуяв, что-то неладное, тоже вели себя тихо, и быстро отправились спать, подгоняемые Тео.

— Я с Лизой посижу, — шепнула та матери. «Можно, она со мной ляжет?».

Женщина только кивнула, искоса глянув на брата — лицо его застыло, будто вырубленное из камня.

— А что с мамой? — вдруг, громко, спросил Ник. «Почему она не ела?».

— Плохо чувствует себя, милый, — нежно ответила Марфа. «Побудет в покое — и все пройдет, так что не мешайте ей сейчас».

Степан, ничего не говоря, налил себе вина, — полный бокал, — и выпил — одним глотком.

— Что Петька-то? — хмуро спросил Степан, когда дети, убрав со стола, ушли, и они остались с Марфой одни. «Когда вернется?»

— Пишет, что там у них дело затянулось, герцог де Гиз, как первая католическая лига в прошлом году распалась, зачал новую делать, так что Петька, судя по всему, еще долго будет мотаться между двором де Гиза и ставкой Хуана Австрийского. — Марфа тоже отпила вина.

— Тем более, что дон Хуан, как знаешь, все еще не оставляет надежд освободить Марию Стюарт. Да и мне тоже, — она положила руки на живот, — сейчас рожу, и уже летом надо в Нижние Земли возвращаться, обратно к королеве Шарлотте, а то, как наш резидент пишет, она без меня скучать зачала, — женщина улыбнулась.

— Ну и детям будет полезно опять при дворе пожить, а то тут — хоша и хорошо, но все же деревня».

— Степа, — женщина осторожно взглянула на брата. «Я ж уеду потом, со всей оравой моей, на кого мальчики-то останутся?»

— Я так понимаю, ты все знаешь? — Степан вздохнул. «И знала все это время?».

— Нет, — Марфа отодвинула бокал. «Маша мне только вчера сказала, как я ее у себя в кабинете застала. Травы она у меня искала, чтобы дитя скинуть».

— Поздновато она об этом задумалась, — рассмеялся Степан, и Марфа застыла — никогда она еще не видела Ворона таким. «Будет она с мальчиками, еще два года, а как им восемь минует — я их заберу».

— А Маша? — еще более осторожно спросила Марфа.

— Пущай тогда идет, куда хочет, ее судьба меня менее всего волнует, — Степан помолчал и вдруг сказал: «Я поговорю с кем-нибудь, чтобы ублюдка ее пристроить — в Лондоне, не здесь. Но только чтобы она не знала — где, ни в коем случае».

— Степа, — только и смогла вымолвить Марфа. «Степан, да ты что — умом тронулся! Ты как смеешь у матери дитя ее забирать!»

— Я его воспитывать не собираюсь, и не думай даже — отрезал Степан. «А мать Майклу с Ником пока нужна — хоть такая», — он горько рассмеялся.

Марфа вдруг неожиданно быстро — несмотря на свой живот, — поднялась.

— Да ты же сам Петра уговаривал меня обратно принять, со всем приплодом — сжав зубы, сказала она. «Что же ты теперь Машу на вечное несчастье обрекаешь!»

— Она сама себя на него обрекла, как блудить зачала, — Степан тоже поднялся. Сестра была много ниже его, но Воронцову вдруг показалось, что она — будто львица, — сейчас бросится на него. Ее глаза яростно сверкали.

— Ты Машу шестнадцатилетним ребенком за себя взял, — угрожающе тихо сказала Марфа.

«Ты хоть подумал, что бедная девочка ничего, кроме своей деревни, не видела? Молчи! — подняла она руку, видя, что Воронцов открыл рот.

— Ты ее со мной не равняй — я хоша с детства на золоте ела и на серебре спала, но меня батюшка с матушкой, ровно клинок булатный закалили. Поэтому я и не сломалась. А Маша тебе в руки попала — испуганная, одинокая, — и ты, взрослый мужик, надел ей кольцо на палец и оставил. Ты когда после свадьбы в море ушел? — прищурилась Марфа.

— Через месяц, — неохотно ответил Степан.

— Так что же ты хочешь? Ты за десять лет дома-то, сколько был — год, если все сложить? Али еще меньше? — Марфа подбоченилась. «Я тебе, Степа, скажу — у вас, мужчин, шлюхи есть.

Коли ты женат, но и к шлюхе тоже ходишь — ведь никто тебя не обвиняет, правда ведь?» — она смотрела на него своими невозможными зелеными глазами, требуя ответа.

Он молчал.

— А нам, бабам, что делать? — она вдруг вздохнула. «Да зачастую и не столько постели хочется, сколько просто — посидеть рядом, поговорить, поласкаться. Ты с Машей разговариваешь?».

— Да о чем с ней разговаривать? — в сердцах сказал Степан. «О детях только, более же она ничего не знает».

— Какой ты дурак, — простонала Марфа, опускаясь в кресло. «Господи, какой дурак! Ты почему со мной о политике говоришь?

— Потому что ты про это знаешь, — устало ответил ей брат.

— И Маша знает! И про книги знает — я ж говорю с ней. А ты приезжаешь, играешь с детьми, она тебя обихаживает, а ты и слова с ней не скажешь — будто она безъязыкая.

Ну, хорошо — вот ты муж, глава семьи, Евангелие им толкуешь, а в Евангелии что сказано — что Мария у ног Иисуса сидела, и он с ней разговаривал! Что ж ты за христианин, коли Иисус тебе не пример?

— И даже в гареме, Степа, и то султан с бабами говорит — уж поверь мне! — она усмехнулась.

«А там баб поболе, и не все они такие умные, как я, али жена твоя».

— Такая она умная, что блудить начала, — не смог сдержаться Степан.

— Я не говорю, что нет ее вины, — серьезно сказала Марфа. «Есть. Но и твоя тоже есть, и ежели ты сейчас Машу выгонишь, дак оно тебе потом отольется. Сказано же от Писания — кто из вас без греха, тот первый пущай бросит в нее камень. Ты, что ли, без греха, Степа?

В комнате повисло тяжелое, долгое молчание. «Я — не святой, Марфа», — жестко сказал Степан.

— Дак никто не святой, — вздохнула сестра.

Он поднялся. «Поеду в Лондон».

— Поешь, ради Бога, — Марфа сидела на ручке кресла, держа на коленях тарелку. «Ну, или попей хоть, ребенок-то ни в чем не виноват, ты о нем подумай».

— Дети как? — Маша жадно выпила полный кубок воды. «Я налью, — сказала Марфа, увидев, как невестка потянулась за графином. «Ты сиди спокойно. Дети хорошо, спать легли. Он уехал».

— Куда? — Маша побледнела.

— Сказал, что в Лондон, — Марфа вздохнула. «Ты вот что, сложи корзинку — ну там, на первое время что нужно, и я тебя завтра к себе домой отвезу. Там и родишь, и живи там, сколько хочешь».

— Степан тебя убьет! — ахнула невестка.

— Вот что, милая, — жестко сказала Марфа, — кабы не дед мой, и не родители мои, упокой Господи души их, — дак ничего бы этого не было, — она обвела рукой комнату.

— И муж твой, — она помолчала, сдерживаясь, — на колу бы торчал, а мой — в остроге бы издох, и не спас бы их никто. Так что не Воронцовым указывать, что мне, Вельяминовой, делать».

— Так это ж не твой дом, ты же за Петей замужем, а коли замужем — так все, что твое, мужу принадлежит, — измученно сказала Маша. «Закон же такой».

— А я, дорогая, — сладко улыбнулась Марфа, — им и не владею. Ты думаешь, я законов не знаю? То дом казенный, мне в аренду сданный безвозмездно и бессрочно. Кого хочу туда, того и пускаю, и Степан твой мне не указ. Пусть Ее Величеству идет, жалуется.

Так что собирайся, а детям скажем, что ты уехала, потому что в Лондоне лучше рожать — к врачам ближе. Вот и все».

Маша тяжело поднялась. «Марфа, а если он мне мальчиков потом видеть запретит?» — красивое лицо невестки распухло от слез.

— Он в феврале в море уйдет — до осени, — Марфа хищно улыбнулась. «Ровно рысь», — подумала невестка.

— Как он из Нового Света узнает, куда я здесь с детьми езжу? — продолжила женщина. «Так что не волнуйся, все устроится».

— А деньги! — вдруг ахнула Маша. «Миссис Стэнли же заплатить надо, у меня — она покраснела, — даже и драгоценностей нет, чтобы продать».

Марфа выразительно закатила глаза.

— Как Симмонса осенью арестовали, — она зевнула, — дак я его незадолго до этого упросила за процент передоверить мой вклад Кардозо, — этому банкиру из Амстердама. Сказала ему, что, мол, взялись сейчас за католиков, и беспокоюсь я за деньги свои.

— А перед тем, как Симмонса владения конфисковали, так доверенность эта, — Марфа томно опустила ресницы, — потерялась. Так бывает.

И это моего дедушки деньги, не мои — коли дедушка распоряжается, дак Кардозо мне золото и выдает. Понятно? — усмехнулась женщина.

— Твой же дедушка в Святой Земле! — удивилась Маша. «Оттуда долго письма идут, это ж сколько его разрешения ждать надо!»

— Мой дедушка прислал одно письмо, — Марфа нагнулась и поцеловала невестку, — рассказать тебе, что в нем было? «Сколь внучка моя не попросит, столь ей и выдать», или как-то так, в общем.

— Марфа, — восхищенно сказала Маша, — ты такая умная!

— Пожила бы ты в гареме не неделю, а три года, — сердито ответила невестка, — дак тоже бы умная стала. И не в глуши своей, а в Стамбуле, в змеином гнезде этом. Давай складываться.

И не волнуйся — не нашелся еще тот мужик, — даже Ворон твой, — что с Марфой Вельяминовой потягался бы.

Старик поворошил кочергой угли в камине и взглянул на мужчину, что сидел перед ним.

— Редко ты ко мне приезжаешь, — медленно сказал он. «Это и хорошо — если не приезжаешь, значит, — как я думаю, — он вдруг улыбнулся краем губ, — все в порядке. Ну, или стыдно тебе, Стивен, мне на глаза показываться. Скорее второе».

— Иногда я жалею, что не папист, — вдруг сказал мужчина. «Или как у православных — у них тоже исповедь есть».

— Стивен, — старик поднялся и встал у огня, грея руки. «Зачем тебе перед кем-то исповедоваться, если Бог всегда перед тобой для этого?»

— Он же не посоветует, что делать, — горько сказал Степан. «Для того я к вам сейчас и приехал».

— Я тоже не посоветую, — глаза у старика были молодые — пронзительные, голубые, — хоть и обрамленные сетью морщин. «Только ты сам можешь решить — куда дальше идти».

— Я решил, — Степан потер лицо руками. «А потом стал сомневаться. Один человек сказал мне — разве ты сам без греха, что бросаешь в нее камень?»

— Умный человек, — старик помедлил. «Стивен, когда ты корабль ведешь — что с ним случится, если ты его бросишь?».

— Поплывет по воле ветра и волн — ответил Степан. «Куда Божья воля его приведет — так оно и будет».

— Семья то же самое, — вздохнул старик. «Только ведут в семье двое, а не один. А как вы оба бросили это дело — видишь, что случилось».

— Так, значит, Божья воля нам расстаться? — спросил Степан.

— Если корабль тонет, капитан с него бежит? — ответил вопросом на вопрос старик.

— Нет, конечно, — удивился Степан. «Капитану должно на корабле до последнего быть».

— Ну, так вот, — старик повернулся к нему, «ты, конечно, сбежать сейчас можешь, и Мэри твоя — тоже. Только после этого корабль ваш уже точно никуда не доплывет — разобьется. Ты этого хочешь?»

Степан помолчал и ответил: «Нет. Не хочу. Я дом хочу, семью, чтобы любили меня».

— Каждый хочет, чтобы его любили — резко ответил старик. «Только вот, Стивен, это Бог один любит человека просто так — на то Он и Бог. Нам, смертным, любовь тяжело дается — потому, что мы создания жадные, и только о себе думаем. А коли ты свою жену не любишь, не заботишься о ней — откуда у нее-то любви взяться?

— Она должна, — упрямо ответил Степан. «Жена должна любить мужа и подчиняться ему — она клятву в сем давала».

— А ты не должен? — резко спросил старик, и Степан вдруг вспомнил: «не рушь того, что годами делалось».

— Я люблю, — вдруг, сам того не ожидая, сказал он. «Но я столько всего сделал, что не мог в глаза ей посмотреть. А теперь, еще и это…, - он прервался и долго вглядывался в огонь.

— Вот ты сам себе все и сказал, — вздохнул старик. «Что ты не без греха — я знаю, помнишь, приходил же ты ко мне, и много раз, и я тебе еще тогда говорил, и сейчас повторяю — пойди, повинись перед Мэри, она тебя простит, и не делай так более. Женщины, они, Стивен, умнее нас, мужчин — умнее и добрее.

А ты вот не пошел — а сейчас ее простить не хочешь. Еще и кричал на нее, наверное, угрожал девочке, я же тебя знаю. Гордыня это твоя, вот и все, — старик вдруг с сожалением посмотрел на Степана.

— Ты думаешь, что обеты, кои вы друг другу приносили, они что? Слова? Ты их взял и нарушил, так теперь и смотри, что получилось. Иди, проси у нее прощения, и прекращай блуд свой.

— А что ты деньги на общины даешь — так от заповедей Господних золотом не откупаются, Стивен. Будь уже, наконец, взрослым человеком — вон, седина у тебя в голове, дети растут, — старик отвернулся, и они долго молчали.

— А что же с этим ребенком? — спросил Степан, и понял, что уже все знает.

Старик усмехнулся, и, остановившись перед ним, чуть похлопал его по плечу: «И кто примет одно такое дитя во имя Мое, тот Меня принимает».

— Спасибо, — Степан поднялся. «Поеду домой».

— Я помолюсь за вас обоих, и за дитя ваше, — сказал ему вслед Джон Фокс, глава пуритан Англии.

Он спешился, не доезжая усадьбы, и, привязав лошадь, долго смотрел на холодную, темную реку. «Я ведь сам виноват», — подумал Степан. «Надо было говорить с ней, и не так, как я это делал, — он почувствовал, что краснеет, — а ласково. Я же умею. И Петьке я то, же самое сказал — говорите. Зачем же я тогда венчался — жил бы один, и все. Прав Фокс — если я клятву дал, так ее исполнять надо. Был бы отец жив — он бы меня за такое по голове не погладил».

С востока дул резкий, пронзительный ветер, и Степан вдруг тихо сказал: «Даже могил семейных, и тех не осталось, чтобы прийти на них. Ну нет, хватит рушить, не для того мы с Петькой выжили. Строить надо». Он повернулся, и увидел, что в окне Машиной комнаты горит единая свеча.

В детских было тихо. Тео спала, прижавшись щекой к «Смерти Артура» сэра Томаса Мэлори, что он привез ей из Лондона. Степан вытянул книгу — девочка чуть поворочалась, и, зевнув, натянула на себя одеяло — с головой. Лиза раскинулась рядом, будто ангелочек, ее темные, длинные ресницы чуть дрожали во сне.

У мальчиков было как обычно — сегодня Ник и Федя дружили против Майкла, это было понятно по тому, как были расставлены кровати. «Завтра все изменится», — улыбнулся про себя Степан, и постоял немного, просто так, слушая дыхание детей.

Воронцов осторожно постучал в дверь Машиной спальни — Марфа, босиком, со свечой, тут же открыла — будто ждала его на пороге.

— Иди к себе, — мягко сказал Степан, чуть прикоснувшись губами к ее лбу.

— А… — открыла рот Марфа.

— Иди, — Степан взял у нее свечу. «Дальше я сам».

Жена так и сидела в этом большом кресле — положив руки на живот, будто охраняя его. Он поставил свечу на стол и долго смотрел на ее склоненную, темноволосую голову.

— Прости меня, — вдруг сказал он. «Я был неправ. Иисус нас учил, что никто не безгрешен, — а как я могу тебя обвинять, ежели сам перед тобой виноват?»

— Я знаю, — сказала Маша.

— Как? — его губы вдруг заледенели, словно на жестоком морозе.

Она медленно встала и подошла к нему. Ее глаза опухли, и все равно — еще катились из них слезы.

— Как ты приезжал, той осенью, когда мальчикам год исполнился — она смотрела в сторону, и видно было, как переполняют ее скрываемые рыдания, — заболела я после этого».

Если б он мог, он бы закончил свою жизнь прямо сейчас — не смея взглянуть на нее.

Тогда он вылечился быстро — судовой врач пожурил его за неосторожность, но сказал, что к Плимуту уже все будет в порядке. Все и было в порядке — как ему казалось.

После той болезни он больше не рисковал портовыми шлюхами, а брал дорогих и надежных женщин, которые стоили, потраченного на них золота. Больше у него ничего такого не было — ни разу.

— Я тебя не виню, — сказала тихо Маша. «Ты же мужчина, у вас так принято».

Ни одна из его многочисленных ран не приносила такой боли, как эти простые слова.

— У меня уже давно все в порядке, Степа, — продолжила она, еще тише. «Но врач сказал, что я больше не смогу понести. И вот видишь, — она внезапно усмехнулась, и Степан пошатнулся — таким горьким был этот смех, — как вдруг получилось…»

Она не закончила и отвернулась.

— Завтра я уеду, — сказала Маша, и он только сейчас заметил, что на полу спальни стоит сложенная корзинка — одна, небольшая. «Кольцо твое я сняла, оно в шкатулке. Если… — она прервалась, — со мной все будет в порядке, ты разрешишь мне видеть мальчиков? Хоть иногда».

Он молчал, чувствуя, как рвется на части все, что еще было живым внутри него.

— Я не знаю, как мне просить у тебя прощения, — сказал он. «За все. Я не знаю, примешь ли ты меня обратно. И я ничего, ничего не буду у тебя спрашивать — никогда. Просто если ты уйдешь, у меня не будет больше дома».

Он подошел к ней и положил руки на ее теплые, чуть вздрагивающие плечи:

— Ты — часть меня, Маша. Твои дети — это и мои дети тоже, помни это. Что бы с тобой ни было, ты — часть меня.

— Поцелуй меня, — сказала она тихо, и, — как он любил, — прижалась щекой к его руке.

— Я не могу, — сказал он, обнимая ее, вдыхая запах ее волос. «Мне надо тебе сначала рассказать. Все рассказать».

— Не надо, — Маша потянулась и сама поцеловала его — нежно, так нежно, что у него перехватило дыхание. «Не надо, любимый. Просто будь со мной, и все».

Когда догорели свечи и в комнату стал вползать неверный, серый рассвет, он прижал ее к себе поближе и сказал, гладя живот:

— Как дитя родится, я больше в море не пойду.

— Как! — ахнула Маша.

— Ну, не совсем, конечно, — поправился Степан, и она улыбнулась. «Наймусь капитаном и буду ходить в Голландию али Германию.

— Тебе ж скучно будет, — удивилась жена.

— Зато я всегда буду рядом с вами, — Степан провел губами по ее нежной, белой спине. «Черт с ними, с деньгами, всех не заработаешь. Семья важнее».

Маша вдруг, повернувшись, поцеловала его, — сама, — и тихо сказала: «Ты прости меня, Степа. Я плохо поступила с тобой, очень плохо. Прости».

— Девочка моя, — он почувствовал совсем близко ее нежные, ласковые руки и отдался на их волю. «Ну, я сам же перед тобой виноват — не сказать как. Мне до конца жизни эту вину не загладить. Не плачь, пожалуйста, не расстраивай маленького. Иди ко мне».

А потом был только ее задыхающийся шепот, то, как она скользнула вниз, — быстро, ровно порыв ветра, и он уже ни о чем не мог думать, — только, закрыв глаза, не узнавая ее, не понимая, — что с ней вдруг произошло, — и, не желая понимать, — гладить ее по голове и просить: «Еще, еще, пожалуйста!»

Она остановилась и Степан, еле сдерживаясь, сказал: «Не мучай меня, Мария, а то ведь я тем же отвечу».

— Грозный Ворон, — она вдруг рассмеялась и почувствовала шлепок. «Еще!» — сказала она, сладко потянувшись.

— Ты не бросай дело на полдороге, — посоветовал ей муж. «А то ведь у нас на кораблях и кое-что другое есть для тех, кто ленится».

— Так, то на кораблях, — она, правда, вернула губы туда, где им было сейчас место.

Он закинул руки за голову и присвистнул: «Ох, Мария, я смотрю — разбаловалась ты вконец, пора тебя, и поучить, как мужу это положено».

Он увидел огоньки смеха в темных глазах, и, наклонившись, коснулся ее налитой, большой груди. «А ну-ка, ложись рядом», — сказал он тихо. «Сейчас узнаешь, каково это».

Он и не знал, что жена может быть такой, и все спрашивал: «Тебе, правда, хорошо?»

— Хватит уже болтать, — простонала Маша. «Иначе весь дом услышит, как мне хорошо!» Она пошарила пальцами, ища подушку, Степан подсунул ей руку и успел еще пожалеть об этом — зубы у его жены были острые.

— Почему ты раньше этого не делал со мной? — спросила Маша, нежась на его плече.

— Дурак был, — он зевнул и вдруг сказал: «Какая ты у меня красивая, Марья, — так бы и не выпускал тебя отсюда. А ты, — он лукаво взглянул на жену, — что раньше-то таким не занималась, а?

— Да тоже дура была, — она обняла его и шепнула: «Кажется, поумнели мы с тобой, Ворон, а?».

— Это точно, — он почувствовал, как слипаются у него глаза. «Все», — он повернул ее на бок, и прижался к ее спине. «Спать, долго, и чтобы нам никто не мешал».

Они проспали до вечера в объятьях друг друга, и Марфа, устав гонять детей от опочивальни, просто заперла дверь, что вела в Машины комнаты с лестницы, сказав: «Кто первый туда постучит, тот сладкого за обедом не получит вообще никогда».

— Вы ж уедете летом, тетя Марта, — попытались протестовать близнецы.

— Записку мистрис Доусон оставлю, — ехидно пообещала им женщина.

— Папа, — спросил Майкл, — а почему ты так долго дома?

Степан усмехнулся. «А нравится мне тут, сынок, зачем мне еще куда-то ехать? Ну что, кто мне скажет, каким путем португальцы в Индию ходили?».

Дети сидели на ковре, вокруг большой карты.

— Вот тут, — Ник показал на мыс Доброй Надежды, — на юг, а потом на северо-восток. А ты туда плавал, папа?

— Конечно, — улыбнулся Степан.

— Наш батюшка отсюда специи возит, — Тео посмотрела на Молуккские острова. «Они такие вкусные, прямо вот как тут сейчас пахнет».

— Это сандаловое дерево, — улыбнулся Степан. «Как раз из Индии».

— Хотела бы я туда попасть, — мечтательно сказала девочка, и Степан с болью в сердце вспомнил, как то же самое, когда-то давно, говорила его покойная сестра.

— Рассказать вам про Гоа? — спросил Степан, и потрепал по голове Федора, лежащего на животе с альбомом под боком. «А ты рисуй, так у нас целая книга получится — с картинками».

— Да, да, пожалуйста! — закричали дети.

Лиза оттолкнула рукой ножницы и скривила губы. «Лизонька, девочка моя, — ласково сказала Марфа, — надо немножко постричься. Тогда волосы еще красивее станут. Ну посиди спокойно, доченька».

— Тео тоже стричься не любила? — спросила Маша, удерживая на коленях ребенка.

— Они никто не любят, такие маленькие, — вздохнула Марфа, отрезая кончики длинных каштановых прядей. «Еще хорошо, что дети не в Лондоне растут, там вшей уйма, мы бы сейчас с тобой только и делали, что их вычесывали».

— Дочку хочу, — неожиданно сказала Маша, успокаивая хнычущую Лизу. «Мальчишки — это другое, они вон уже больше с отцом, — она вдруг покраснела, — а девочка при матери будет».

— Да твой Степан с дочкой будет так носиться, что не поверишь, — усмехнулась невестка. «Я вон тоже, у отца родилась, как ему пятьдесят было, дак батюшка меня баловал — куда там!

Ну все, Лизавета, — она поцеловала дитя, — теперь ты еще пуще красавица».

— Марфа, а вы ей будете про мать-то ее говорить? — спросила Маша, все еще краснея.

Невестка быстро подмела пол вокруг кресла, и улыбнулась: «А как же, подрастет — и скажем, чего ж в тайне сие держать».

— Не знаю, — вздохнула Маша, — Степа меня не спрашивает, про, ну..- она замялась и указала на живот.

— Ну и хорошо, — Марфа отряхнула Лизино бархатное платьице. «Не спрашивает — и не надо».

— Мама! — девочка протянула к ней ручки.

— Ну иди сюда, счастье мое, — Марфа прижала ее к себе и вздохнула. «Ох, смотрю на нее и вижу ее мать покойницу — та красивая ж была, и умная какая. Хоша б ты, Лизавета, — она потерлась о нежную щечку девочки, — счастлива была бы».

— Будет, — уверенно сказала Маша, тоже отряхиваясь.

— Кое-кто, я смотрю, уже счастлив, — улыбнулась Марфа, — спать с петухами ложится, и с постели к завтраку только поднимается. Ты осторожнее, Марья, на сносях ты все-таки.

Маша зарделась и вдруг шепнула что-то на ухо невестке.

— Ах вот как, — медленно сказала Марфа и вдруг рассмеялась: «Я до Стамбула и не ведала, что такое делать можно. Спасибо Селиму, обучил».

Маша тоже улыбнулась и сказала: «Ох, Марфа, сейчас бы еще дитя принести и все хорошо будет».

— Да принесешь, куда денешься, — невестка оценивающе посмотрела на ее живот. «Все равно, кажется мне, девочка это. И у меня тоже», — она погладила свой.

— Пойдем, — сказала Лиза, подергав мать за подол. «Мама, ну гулять же!»

— Ну давай, всех соберем, — Марфа подхватила дочь на руки, — и отправимся. Вроде, ветер утих, не так холодно, как с утра было».

— Гулять хочу! — сказала Лиза, когда женщины зашли в библиотеку.

— Так, — сказал Степан, поднимаясь, обернувшись к детям: «Все быстро на конюшню, седлайте своих пони».

— Лизу нам взять? — спросила Марфа.

— Во-первых, — Воронцов наклонился над женой и поцеловал ее в душистые, виднеющиеся из-под чепца волосы, — мы с Марьей пешком пройдемся, — ей это сейчас полезно, и заодно за всадниками нашими приглядим, а во-вторых, ты, Марфа, одень Лизу, пожалуйста, и приведи вниз — мы ее с собой возьмем».

Марфа подняла брови, и, ничего не сказав, вышла вслед за детьми. Степан запер дверь на ключ.

— Что? — спросила жена.

— Ты сядь, Марья, сядь, — посоветовал муж, кладя ей руки на плечи.

— Степа, — она покраснела.

— Десять лет мы с тобой прожили, — сказал он серьезно, вставая на колени перед ее креслом и придвигая ее к себе, — десять лет, Марья, а ты все краснеешь».

— Так день же, — она откинула голову назад и развязала ленты чепца.

— Косы распусти, — попросил он, чуть оторвавшись от ее тела. «День, не день — я ждать не хочу, понятно?»

— Понятно, — задыхающимся голосом ответила она. Вороные волосы хлынули, освобожденные, заполняя собой все вокруг, и она вцепилась зубами в ладонь.

Маша сидела на коленях мужа, привалившись к нему всем телом. Степан внезапно, хмыкнув, посмотрел на синие следы у нее на руке.

— После обеда соберись, — вдруг сказал он, — поедем в Лондон денька на два.

— Зачем? — недоуменно спросила она.

— Я, Марья, — он накрыл руками ее тяжелую грудь, — хочу с тобой один побыть, вот зачем.

Послушать», — он усмехнулся.

— Услышишь, — пообещала жена.

— Дай ее мне, тяжелая же, — сказал Степан, когда они вышли во двор. Лиза уютно устроилась на руках у дяди и Ворон поцеловал ее в щечку.

— Большой, — сказало дитя, оценивающе посмотрев на него.

— Да уж побольше твоего батюшки, — улыбнулся Степан.

— Папа, — грустно проговорила девочка. «Когда папа?».

— Скоро уже, — пообещал Степан. «Уж не родит твоя матушка без него, не бойся. Марья, — он посмотрел на жену, — а тебе срок когда?».

— Да вот уж дней через пять, думаю, — ответила жена. «Живот-то опустился, сам видишь.

Степа, а кто ж теперь на твоем корабле пойдет, ежели ты дома останешься?».

— Молодому Рэли придется, — расхохотался Степан. «Ну ничего, я тоже в его возрасте стал кораблем командовать — справится».

— Ногами! — потребовала Лиза.

— Ну что с тобой делать, — вздохнул Ворон, и, опустив племянницу на землю, взял ее за руку.

«Сама!» — девочка вывернулась и затопала впереди них.

— Упадет ведь, — вздохнула Маша, — расплачется.

— Нет, смотри, бойко как справляется, — Степан повернулся и крикнул детям: «Я сейчас ворота открою, можете до деревни и обратно проехать. Присмотри там за ними, Тео».

— Хорошо, сэр Стивен, — смуглое лицо девочки разрумянилось на холоде, меховая шапочка была надета набекрень.

— Надо будет еще женских седел купить, — вдруг сказал Степан, глядя вслед детям. «Как родишь — я тебя научу верхом ездить».

— Да куда мне, — рассмеялась Маша, подхватывая Лизу, что чуть не поскользнулась, — в мои-то года.

— А ну иди сюда, — муж привлек ее к себе. «Чтобы я больше такого не слышал, ты у меня самая молодая и красивая, понятно?».

— Степа, — нежно сказала жена, — а дитя-то как хочешь назвать?

— Ежели дочка, то Полли, по матери моей, Прасковье, а ежели мальчик — как ты хочешь, — улыбнулся муж.

— Можно Джоном, — Маша помолчала, покраснев.

— Хорошо, — тихо ответил Степан, и, оглянувшись на Лизу, что катала снежки, поцеловал жену.

— И меня! — хитро велела Лиза, влезая между ними.

— И тебя тоже, — Степан пощекотал ее, и девочка расхохоталась: «Еще! Еще!».

Степан спешился и помог жене выйти из кареты. Было тихо, над засыпающим Сити шел крупный, легкий снег.

— Как красиво-то, — вдруг сказала Маша, застыв, глядя на блистающее ночное небо над головой. «Смотри, Степа, — она показала вверх, — падает одна». Они постояли, обнявшись, следя за косым полетом звезды.

— Если б ты знала, Марья, — внезапно вздохнул муж, — как я боюсь за вас за всех. Мне же восемнадцать едва исполнилось, как я семью потерял, и Петька на руках у меня был — шестилетний. И сейчас я думаю, — вдруг случись, что со мной, как вы справитесь? У Петра вон своих трое, и четвертый скоро народится, вас он подымет, конечно, но тяжело ему будет».

— Да что ж случиться может, Степа? — шепнула ему на ухо жена, поднявшись на цыпочках.

«Ты по нашим морям сколько ходил, знаешь их, это ведь не Новый Свет».

— Ну все равно, — неохотно ответил Ворон, — море есть море. Ладно, — он поцеловал жену в холодную, сладкую щеку, — пойдем, любовь моя, а то потом дитя народится — мы с тобой уже всласть не поспим-то».

— Ты сюда спать приехал? — рассмеялась жена.

— А вот сейчас узнаешь, зачем я сюда приехал, — Степан подхватил ее на руки и внес в дом.

— Степа, — Маша потормошила мужа и зажгла свечу. «Кажется, время».

— Сейчас миссис Стэнли разбужу, и Марфу тоже, — он озабоченно посмотрел на жену. «Ты как?»

— Ничего, — слабо улыбнулась Маша. «Еще не так больно пока». Когда муж вышел, она с усилием встала — так было легче.

Женщины так и застали ее — она стояла, раздвинув ноги, опираясь на стену, постанывая сквозь зубы.

— Не перевернулось дитя-то, — сказала миссис Стэнли, ощупывая Машин живот. «Да и переносила ты его, девочка, дней на десять уже. Ну, посмотрим, главное сейчас — чтобы схватки не прекратились. Воды отошли, если затянется, не очень хорошо будет».

К обеду Марфа посмотрела на измученное лицо невестки, на ее прокушенные губы, и тихо сказала акушерке: «Я спущусь вниз, погляжу, как там Степан и дети, и сразу же назад».

Акушерка нахмурилась и отозвала Марфу в сторону: «Если до ночи не родит она, надо за врачом ехать», — тихо сказала миссис Стэнли. «Ребенок крупный, больше восьми фунтов, у нее близнецы меньше были. И схватки у нее, сами видите, миссис Кроу, — то есть они, то нет их. Она уже больше, чем восемь часов рожает, нехорошо это».

Марфа вздохнула, и, наклонившись к невестке, прошептала: «Я сейчас вернусь, милая, только погляжу, как там дети».

Залитое слезами лицо Маши дрогнуло, и она, хрипя, сказала: «Господи, хоть бы быстрей уже».

— А если разрез сделать? — спросила тихо Марфа у миссис Стэнли. «Как у нее с мальчиками было».

— Без толку, — пожала плечами акушерка. «Ничего же не происходит, застрял ребенок. Если б хоть ножка показалась — так я бы уж сумела его достать. А так — зачем резать, дитя еще вниз не спустилось даже».

Марфа вошла в зал и посмотрела на семью. Дети ели тихо, без обычного перешептывания и шуток. Тео кормила Лизу, держа ее на коленях.

Степан поймал ее взгляд и поднялся.

— Можно мне к ней? — неуверенно спросил брат. «Что там?».

— Зайди, конечно, ей легче будет, — Марфа встала на цыпочки и чуть коснулась губами его виска. «Волосы-то седые», — вдруг пронзила ее горькая мысль. «И у Пети тоже, а тому только четвертый десяток пошел».

Степан вышел, а она, сев на его место, сказала: «Ну, молодцы, что вы так хорошо себя ведете. Мама скоро родит, и будет у вас новый братик или сестричка».

— А после обеда нам в детские пойти? — спросила Тео, вытирая салфеткой рот сестры. «Еще хочу!», — сказала Лиза, потянувшись за свежим хлебом.

— Дай ее мне, милая, — тихо попросила Марфа. «Да, побудьте у себя, почитайте что-нибудь, поиграйте, только не шумите».

— Хорошо, — угрюмо сказал Федя. «Я рисовать буду».

— Ну, вот и славно, милый, — Марфа намазала краюшку хлеба маслом и, протянув Лизе, посмотрела на близнецов. Они сидели, не поднимая головы, взявшись за руки.

— А мама не умрет? — вдруг спросил кто-то из них — высоким, наполненным слезами, мальчишеским голосом.

— Никто не умрет, — твердо сказала женщина, и, поднявшись, перекрестившись, вышла из комнаты.

Миссис Стэнли вышла из Машиной опочивальни и подозвала к себе Степана.

— Сэр Стивен, хорошо, что вы пришли — сказала она, — надо посылать в Лондон — за хирургом.

Одна я не справлюсь. Ребенок крупный, леди Мэри его переносила, лежит он неправильно, а жена ваша сейчас очень ослабла. Я просто не могу подвергать ее такой опасности дальше — надо поворачивать ребенка, а для этого необходим врач».

— Хорошо, — он кивнул. «Я сейчас поеду. Можно к ней зайти?»

Маша была почти без сознания. Марфа, — сама уже совсем отяжелевшая, с опустившимся животом, — встала у изголовья, и ласково стирала пот с ее лба. Он нагнулся и поцеловал жену в губы — ледяные, даже не двинувшиеся в ответ.

Она что-то простонала и ее рука — с посиневшими лунками ногтей, — сначала напряглась, а потом упала на простыню.

— Езжай, Степа, — тихо сказала Марфа. «Езжай быстрее, прошу тебя».

Он постучал в дверь детской. Тео выглянула в коридор.

— Тео, — сказал он тихо. «Присмотри за детьми, пожалуйста, мама твоя акушерке помогает, а я в Лондон еду».

— Конечно, сэр Стивен, — ответила девочка, покраснев, и он поморщился: «Оставь ты меня так называть. Можешь — дядей, можешь — просто Стивен».

— Хорошо, дядя, — она вдруг улыбнулась. Он, — странное дело, — увидел в этом, совершенно, на первый взгляд, непохожем на нее ребенке, — покойную Федосью Никитичну.

Это была та же северная стать, — он бы узнал эту прямую спину из тысяч других, эта гордая, новгородская, несгибаемая голова, эти глаза — твердые, будто клинок, хотя у Вельяминовой отливали они сталью, а у этой Феодосии — глубокой зеленью моря.

Степан уже и забыл почти, как юношей он исподволь любовался женой Федора Васильевича. А тогда не проходило и ночи, чтобы он не думал о ее серых глазах, обрамленных золотистыми ресницами, о ее плавной, изящной походке, — будто птица в полете, о ее руках, — представляя себе, что может коснуться их. Ему хватало одной этой мысли, чтобы утыкаться горящим лицом в подушку, и все равно — продолжать мечтать.

И даже потом, как виделись они в последний раз, — в Колывани, — он, стоя на палубе отплывающей «Клариссы», долго провожал взглядом ее стройную, высокую фигуру и выбившиеся из-под чепца, соломенные, мягкие косы.

Несколько раз, в особенно одинокие переходы в океанах, которым — ни конца, ни края, — она приходила в его сны. Он просыпался, переворачивал влажную подушку и долго лежал, прислушиваясь к грохоту тяжелых, серых валов за бортом корабля.

— Спасибо, Тео, — сказал он мягко, и девочка, прикрыв дверь, повернула ключ в замке.

Девочка приложила пальцы к пылающим щекам, посадила сонную Лизу на колени, и прикрикнула на близнецов: «А ну, сели тихо!» Майкл сразу же вернулся на кровать, но Ник все не оставлял попыток выйти.

— Я к маме хочу, — сказал он упрямо.

— Нельзя, знаешь же, матушка твоя сейчас рожает вам братика или сестричку, нельзя ей мешать-то, — вздохнула девочка.

— Лучше братика. Как Федька, — кивнул Майкл на младшего мальчика.

Федор, — рыжий, голубоглазый, кудрявый, ровно херувим, — отложил в сторону альбом, и вздохнул: «Я тоже брата хочу».

— У тебя вон двое, — ядовито сказала ему сестра.

— Я еще хочу, — упрямо сказал мальчик. «Тео, а маменька наша скоро дитя принесет?»

— Да уж совсем скоро, Федя, — сестра ласково поцеловала его в лоб — они были уже почти одного роста.

Ник угрюмо сел на кровать рядом с братом — дверь взломать не удалось.

— Тео, — вдруг спросил он, «а как ваша матушка Федьку рожала, ты, где была?»

Над всем Стамбулом повисло огненное сияние заката. Высокая, черноволосая девочка, — в шальварах и халате драгоценного китайского шелка, — играла на террасе павильона Ифтар в шахматы. С Золотого Рога тянуло морской, соленой свежестью.

Ее наставник, — пожилой, благообразный евнух, — двинул вперед коня, — слоновой кости, и вдруг хлопнул себя по лбу.

— Мат, — ехидно протянула девочка, чуть прикоснувшись к фигуре своей королевой — черного агата.

— Принцесса быстро учится, — улыбнулся евнух. «Не пора ли нам на покой, или сыграем еще одну партию?»

— Еще одну, пожалуйста, — протянула девочка, умоляюще смотря на учителя раскосыми, цвета ярких изумрудов, глазами.

На террасу взбежал султанский паж, и тут же, остановившись, поклонился:

— Принцесса Фарида, ваша мать, кадина Марджана, жена его величества Селима, только что разрешилась от бремени здоровым мальчиком.

— Да будет благословенно имя Аллаха, — сказала девочка и повернулась к наставнику. «У меня есть брат!»

— Рот-то закройте, — рассмеялась, глядя на близнецов, Тео.

— А ты, правда, была принцесса? — распахнув глаза, спросил Майкл.

— Ну, звали меня так, да, — неохотно сказала девочка. «Меня же в жены готовили — в Персию, шаху, поэтому и дали титул — как всем султанским дочерям».

— А кто был твой отец? — спросил заинтересованно Ник.

Майкл дернул его за рукав.

— Что? — закатил глаза мальчик. «Уже и спросить нельзя».

— Князь, только он далеко живет, на севере, там все снега да снега, — мечтательно сказала Тео. «Маменька говорит, что Федька на золотой кровати родился…

— Из чистого золота? — спросили в один голос близнецы.

— Ну да, — лениво сказал Федор, — у султана других нет», и не удержавшись, рассмеялся. Тео тоже захохотала.

Близнецы насупились.

— Ну ладно, ладно, — так вот, а я родилась, как такой мороз был, что птицы на лету падали. На медвежьей шкуре меня матушка рожала, — завершила рассказ девочка.

— Как интересно! — протянул Майкл. «А мы только тут сидим, в Лондоне были, и все».

— Ну, у вас же батюшка вона — и в Новый Свет ходит, и в Африку — пожала плечами девочка.

— То батюшка, а то мы, — вздохнул Ник. «Хотел бы я на настоящем корабле побывать!»

— Мы в Венецию, когда плыли, по морю Средиземному, то у нас большой корабль был. А в самой Венеции — там лодки, гондолы называются, — Тео вдруг, оживившись, сказала: «Там на конях не ездят, там только пешком, или на лодке».

— А тебе где больше всего понравилось? — спросил Майкл.

Девочка подумала и улыбнулась. «А мне везде хорошо — главное, чтобы матушка рядом с нами была. Вот сейчас родит она — летом в Европу поедем».

— А как же мы? — нижняя губа Майкла задрожала, а Ник уставился в окно, избегая взгляда Тео.

— Да мы ненадолго, — уверила она близнецов. «Побудем там, и потом вернемся, учиться же надо. Давайте, может, поспим, а то вон — Лиза спит уже, да Федька уже зевает».

Мальчик и вправду дремал, прижавшись к боку сестры, и обнимая одной рукой Лизу. Тео пристроилась рядом с ними, и вздохнула. Первый раз она увидела его так близко, первый раз он у нее что-то попросил. Она же, как дура, раскраснелась и только шептала что-то.

«Стивен», — сказала она тихо, одним дыханием, и, улыбаясь, закрыла глаза.

Скоро вся детская спала, а наверху, в комнате Маши, ее невестка прижалась щекой к холодному лицу роженицы и сказала — твердо, уверенно:

— Маша, ты держись. Все будет хорошо, Степан за врачом поехал.

Ресницы Маши дрогнули, она с трудом вдохнула и сказала: «Марфа, обещай, что дитя мое не бросишь».

— Да ты сама его завтра к груди приложишь, — попыталась возразить ей невестка.

— Обещай, — смертным, еле слышным шепотом потребовала женщина.

Марфа кивнула и взяла ее за руку — и так и держала, слушая, как в окна бьется сырой, зимний ветер.

Дверь Машиной опочивальни отворилась, и Степан очнулся. Привезя хирурга, он заснул прямо в кресле — сейчас, поднявшись, он с ужасом увидел окровавленные пальцы врача. На длинном холщовом фартуке виднелись алые, свежие брызги.

— В общем, так, — сухо сказал хирург, остановившись перед ним. «Поворот нам не удался, схваток у вашей жены уже часа два, как нет, ребенок не двигается».

— Что теперь? — измученно спросил Ворон.

— Теперь, — из полуоткрытой двери донесся низкий, звериный стон, и Степан похолодел — то была Маша. «Теперь, — продолжил врач, — надо действовать быстро. Либо мы расчленяем ребенка, — инструменты у меня все есть…

— Как расчленяем? — Степан смотрел в светлые, смертельно уставшие глаза врача.

— На части, — зло ответил тот. «В таком случае, то, что останется, легче будет вытащить, и у вашей жены, может быть, еще будут дети. Хотя я не уверен».

— А если не…? — он не в силах был повторить это слово.

— Тогда можно сделать операцию, — устало ответил хирург. «Но ваша жена ее не перенесет — после такого не выживают. Она и так почти без сознания, однако, сердце у ребенка еще бьется, как ни странно. Решайте, и быстро — иначе умрут оба. Ну?».

— Я не знаю, — сказал Воронцов и уронил голову в ладони. «Я не знаю».

— Степа, — раздался из-за двери стон. Воронцов поднял голову и посмотрел на врача. Тот вздохнул и сказал: «Хорошо, раз вы не можете решить, пусть это сделает ваша жена — слышите, она очнулась».

Степан остановился на пороге — пахло кровью, на полу валялись простыни — с уже подсыхающими, темными пятнами. Он увидел, как Маша приподняла веки, и, встав на колени рядом с постелью, нашел ее руку — чтобы не уже не отпускать. Он прижимался к ней лицом, не слыша, не умея ни видеть, ни говорить, не понимая ничего — и только молясь, чтобы ладонь ее оставалась теплой, как можно дольше.

Боль была такой, что, казалось, — тело рвется на части. Маша еле видела, комната мутилась перед глазами. Она посмотрела на Марфу. Зеленые глаза невестки при свече казались золотыми. Та, сжав ее руку, сказала: «Что, милая?».

— В кабинете у меня, в Евангелии моем, письмо для Пети, передай, — одними губами попросила Маша. «И не говори…, пока он не прочтет». Марфа кивнула.

— Что… — Маша помедлила, — ребенок…».

Врач наклонился над ней — мертвенно бледной, с изорванными в кровь, посиневшими губами. «Леди Мэри, — сказал он, — сердце у ребенка пока бьется. Мы можем убить его, — тогда вы останетесь живы. Или оперировать вас — тогда вы умрете».

Маша закрыла глаза и кивнула: «Пусть…ребенок». Марфа увидела, как дергается ее нежное, белое горло — «ровно птица», — подумала женщина.

Степа… — тихо позвала Маша.

Он почувствовал ласковое касание ее пальцев. «К мальчикам… — задыхаясь, сказала жена, «не будь строгим, Степа. Они хорошие у нас. И это дитя…тоже».

— Не плачь, — сказала она, почувствовав влагу на своей руке. «Не плачь, любимый мой.

Прости меня».

Маша вдруг вспомнила темные, счастливые глаза Джованни, и подумала: «Надо, чтобы жил».

Она еще успела закусить зубами тряпку, что затолкнули ей в рот, и ощутить холодную, острую сталь ножа у себя на животе. Боль заполнила все вокруг, но ее наполненное любовью сердце еще успело толкнуться пару раз, — прежде чем застыть навсегда.

— Степа! — Марфа потрясла брата. «Возьми дочь!».

Он глухо сказал, так и не отрываясь от мертвенно холодной ладони: «Я не могу, Марфа. Не могу!». Невестка увидела, как чуть дернулись его плечи, и подхватила из рук хирурга девочку, — большую, крепкую, черноволосую, отчаянно кричащую. Даже не думая, повинуясь одному, — голосу ребенка у себя в руках, — женщина дала ей грудь.

— Миссис Кроу, — ахнула акушерка. «Не надо, не дай Бог, у вас самой сейчас схватки начнутся».

— Уже, — выдохнула Марфа, терпевшая последние несколько часов, почувствовав тепло и влагу между ногами. «Воды отошли, а рожаю я быстро, миссис Стэнли».

— Да нам тут вас и пристроить некуда, — акушерка, побледнев, обернулась на кровать. «Не там же, не рядом с…»

Марфа посмотрела на прикрытое тело невестки, на брата, что так и стоял на коленях, уткнувшись лицом в ее руку, и сказала, морщась: «Чистая простыня найдется у вас, миссис Стэнли?».

Она так и родила — стоя, нагнувшись, не застонав, не сказав ни слова, прямо в руки акушерке, опираясь на спинку кресла. Рядом, в колыбели, спокойно спала ее — Марфа даже не знала кто, — племянница?

— Тоже девочка, — миссис Стэнли улыбнулась: «Ох, и громкая она!»

Машина дочь, услышав крик новорожденной, проснулась, и заплакала — жадно, требовательно.

— Как сестра ее, — ласково сказала Марфа, разглядывая белокурую голову и синие, младенческие глаза. «Ну здравствуй, Марья Петровна!»

— Садитесь пока в кресло, — вздохнула миссис Стэнли. «Что уж делать, раз…, - она посмотрела на Степана.

Тот поднялся с колен и сказал: «Пойду к мальчикам».

— Степа, — сказала Марфа, глядя на то, как бойко Полли берет грудь. «Я ее выкормлю, ты не бойся».

Брат, молча, вышел из комнаты.

Он остановился рядом с детской, и, прислушавшись, заставил себя сглотнуть слезы. Ник сидел на окне, вглядываясь в морозный, туманный рассвет, Майкл перелистывал Федин альбом — с рисунками Индии.

— Тео и Лиза еще спят, папа, — сказал Ник, услышав скрип двери. «И Федя тоже».

— Пойдемте ко мне в кабинет, — попросил Воронцов.

Он устроил их у себя на коленях, и долго молчал, пытаясь понять, что сейчас говорить.

Майкл прижался к нему, и Степан услышал, как бьется сердечко сына. Ник вздохнул, и взял брата за руку.

— Мама умерла, — тихо проговорил Степан.

— А дитя? — синие глаза Ника смотрели прямо на отца, и он отвел взгляд.

— Дитя тоже, — сказал он, еще тише.

Майкл, сквозь слезы, спросил: «А это был братик, или сестричка?».

— Сестричка, — вздохнул отец. «А тетя Марфа родила двух девочек, ваших кузин — Мэри и Полли».

— А можно на маму посмотреть? Попрощаться, — Ник обнял отца и тот почувствовал детские слезы у себя на лице. «Господи, — сказал про себя Степан, — прости меня, что я им солгал, прости, пожалуйста. Но я не могу сейчас, не могу».

— Ты же знаешь, что мы так не делаем, милый, — он погладил сына по голове. «Давайте за маму помолимся, хорошо?».

Он, потянувшись, взял со стола Писание, и, почти по памяти, прочитал:

«Ибо никто из нас не живет для себя, и никто не умирает для себя; а живем ли — для Господа живем. Умираем ли — для Господа умираем. И потому, живем ли или умираем, — всегда Господни. Ибо Христос для того и умер, и воскрес, и ожил, чтобы владычествовать и над мертвыми и над живыми».

— Папа, — тихо спросил Майкл, — а как мы теперь будем, без мамы?

— Нам будет трудно, сыночек, — ответил Степан, — но мы справимся, потому что любим друг друга.

— А мы тут останемся? — вздохнул Ник. «В Англии? А ты уедешь?».

— Я больше никуда от вас не уеду, — ответил Воронцов, и долго молчал, просто обнимая сыновей.

Петя спешился и посмотрел на дом. Было тихо, — ни ветерка, ставни были закрыты, и казалось, что вокруг никого нет.

Он отвел лошадь на конюшню и с усилием открыл тяжелые двери. На кухне было пусто и холодно — даже очаг не был разожжен, мистрис Доусон, судя по всему, еще не вставала.

— Заспались как, — нежно сказал Петя и поднялся в опочивальню к жене. Там было тепло, горел камин и пахло новорожденными детьми.

— Господи, — пробормотал он, склонившись над колыбелью, — неужели двойня?

Один ребенок был большой и крупный, темноволосый, и открывшиеся глаза — Петя аккуратно коснулся пальцем мягкой щеки, — тоже были темные, обрамленные длинными, пушистыми ресницами. Второй — поменьше, с белокурой головой, сладко спал, и только чуть пошевелился, когда проснулся первый.

— Ты приехал, — раздался с постели сонный голос жены.

— Прости, пожалуйста, — он прижал Марфу к себе, и стал целовать, — что не успел, море штормит, три дня в Кале сидели, не могли выйти. Это мальчик и девочка? — он кивнул на колыбель.

— Обе девочки, беленькая — наша Маша, а черненькая — Полли, брата, — Марфа чуть замялась, — твоего.

— А с Марьей-то что? — озабоченно спросил Петя.

— Умерла, — Марфа сглотнула и продолжила. «Оперировали ее, чтобы Полли выжила, ну и…, — женщина махнула рукой.

— Господи, — Петя перекрестился, — дай ей вечный покой в сени присутствия Твоего. А Степан как?

Девочки внезапно заплакали.

— Дай мне их, пожалуйста, — попросила жена.

Петя удивился, как легко он взял новорожденных — будто всегда держал их в руках.

Девчонки, почувствовав незнакомый запах, немного стихли. Он подал детей жене и устроился рядом.

— Молоко не пришло еще, — сказала Марфа, — этой ночью родились. Сначала Полли, а потом, — она чуть помедлила, — Марья наша. Ну, ничего, пусть сосут, полезно. Степан, — Марфа вздохнула, — ну что Степан. Трудно ему, конечно. С мальчиками он сейчас, а потом в церковь пойдет — насчет похорон говорить.

Петя обнял жену и увидел, что девочки постепенно успокаиваются. «Спасибо», — вдруг прошептал он, целуя Марфу куда-то ниже уха. «Не тяжело тебе было?».

— Да все в порядке, — отмахнулась Марфа, — родила — и не заметила как, у меня же это недолго. Славная у нас с тобой получилась девчонка, маленькая, но шумная.».

— В родителей — усмехнулся Петя, и приник к губам Марфы. «Соскучилась», — сказала она, одним дыханием. «Спят уже, положи их обратно, а я разденусь пока».

— Я сам, — сказал Петя. «Сам тебя раздену — зря, я, что ли, в Кале три ночи мучился и до этого еще сколько времени». Он расплел Марфе косы и шепнул: «Что-то ведь можно же, да?».

— Что-то, — та улыбнулась, — конечно. Только тихо, а то девчонки проснутся.

— Да уж я не кричу обычно, — обиженно пробормотал муж, чувствуя ласковые губы Марфы.

«Хотя, — он еле сдержался, чтобы не застонать, — сейчас это сложно, дорогая моя».

— Ты тут не спи, — потормошила его потом жена. «Тут девчонки, отдохнуть тебе не дадут. Иди в свою старую опочивальню. Я детям скажу, чтобы не тревожили тебя. Ты есть хочешь?».

— Когда встану, позавтракаю — еле поднимаясь с постели, зевая, сказал Петя. «Я же всю ночь из Дувра ехал, в Лондон даже не завернул».

— Ну вот и ложись, — Марфа любовно погладила его по щеке. «Ложись и спи, сколько надо тебе».

— Много, — Петя опять зевнул, — за полгода сейчас отосплюсь, чувствую.

Он поцеловал Марфу и вдруг сказал: «Красивей тебя никого на свете нет, любимая моя. Все, пошел, а то меня уже ноги не держат».

Степан обернулся на деревню, что уже скрылась за холмом, и еще успел увидеть шпиль церкви. «Правильно я сделал, что пешком пошел», — подумал он. «Мальчишки наплакались, пусть спят пока в кабинете у меня, а я подумаю. Холодно, конечно, ну да ладно. Место на кладбище хорошее, деревья старые, летом там красиво будет. Не хотелось, конечно, у англикан хоронить, но не в Женеву, же тело везти.

— А если взять мальчишек, и в Новый Свет? — он подышал на пальцы. «Деньги есть, построю там домик, на Санта Ане, — все равно на корабле большую часть времени будем. Как раз лет пять походим, мальчики к морю приучатся, а потом приеду, в школу их отдам тут».

— А Полли? — Степан остановился. «Я же обещал Марье, храни Господь душу ее, о ребенке заботиться. Ну вот вернусь когда, и заберу ее. Тяжело, конечно, будет без жены девочку растить, но ничего, справлюсь. А потом опять в Новый Свет уеду, как замуж ее выдам. Тогда и мальчики подрастут, свои корабли у них будут уже. Да, так хорошо. С Марфой поговорить надо, она не откажет».

— Майкл с Ником спят еще, что ли? Мои-то подниматься стали, завтракать пора, — сказала Марфа, открывая дверь брату. «Поговорил со священником?»

— Да, завтра и хороним, — Степан прошел в зал и остановился у окна. «Отсюда повезем. Я там, — он махнул рукой наверх, — окна растворил, до завтра, — он внезапно прервался, и Марфа увидела, как он пытается справиться с собой, — все в порядке будет. После обеда придут из деревни, мерку снимут», — он отвернулся и Марфа, подойдя, взяла его за руку.

— А мальчики да, спят, — проговорил Степан. «Я им сказал, что их сестра умерла, — Степан вглядывался в заснеженный сад. «И что ты родила двойню».

Марфа застонала. «Степа, ну как ты мог! Ни с кем, не посоветовавшись!»

— Марфа! — он обернулся и внезапно, — женщина даже отшатнулась, — встал на колени. «Я прошу тебя! Пожалуйста! Что мне теперь остается делать? Возьми ее, хоть ненадолго!»

Дверь заскрипела.

— Что случилось? — спросил Петя, недоуменно застыв на пороге, увидев брата и жену.

— Он, видишь ли, не хочет забирать Полли, — зло сказала Марфа. «Хочет, чтобы мы ее пока воспитывали, вместе с нашей Мэри».

Степан поднялся и поглядел на усталое лицо брата. «Я камин разожгу, зябко тут».

— Так вот, — сказал Ворон, глядя на занимающийся огонь, — я хочу мальчиков отвезти в Новый Свет до школы, лет на пять. Не могу же я туда тащить новорожденное дитя. Где я ее буду растить — на корабле? Тем более…, - он замялся.

— Ты же хотел воспитывать ребенка, как своего, — побледнев, сказала Марфа. «Ты уж, Степан, слово давши — так не отступай от оного».

— Да если бы Маша была жива, — он вдруг прервался. «Я Полли возьму потом, конечно, но я ведь даже не знаю, чья она дочь».

Марфа вдруг вытащила из-за корсета письмо. «Петька, это тебе. Маша просила передать… перед тем, как…»

— Да ты… — Степан стал подниматься, но Марфа встала на его пути.

— С ума сошел, что ли? — резко сказала она. «Как ты мог подумать, что твой брат…»

— Еще неизвестно, чем они там в Астрахани занимались, — жестко ответил Степан и вдруг схватился за щеку.

— Скажи спасибо, что не убила, — гневно произнесла женщина. «Я своему мужу как шестнадцатилетней девчонкой доверяла, так и до сих пор верю, и буду верить до конца дней моих. А тебе стыдно должно быть, взрослый мужик, а ведешь себя — как дитя».

— Конечно, мы заберем Полли, — спокойно сказал Петя, сворачивая прочитанное письмо. «Она — дочь Джованни ди Амальфи, он приезжал со мной сюда весной, когда я Лизу привез. Как мы можем ее не забрать?»

— Да даже и говорить тут нечего, — улыбнулась Марфа мужу, — дочь Джованни мне как моя собственная».

— Вот же шлюха! — простонал Степан и увидел гневные, блестящие глаза брата.

— Я тебя, Степа, бить не буду, — тихо проговорил Петр. «Я тебя сразу прикончу. Или что — Белла, упокой Господь душу ее, тоже шлюха была? Ты бы язык вырвал тому, кто такое бы про нее сказал, нет? Так как же ты смеешь память жены своей покойной порочить?».

— Почему же она мне не сказала? — Степан опустил голову в ладони. «И ты, Марфа — ты ведь знала?».

— Знала, — спокойно ответила женщина. «Но Маша меня попросила не говорить, пока муж мой не узнает, а я свои обещания выполняю».

— А не сказала она тебе, потому, что ты и не знал его, — грустно улыбнулся Петя. «А мы с Марфой — знали. Он мне жизнь спас — и тогда, в Тоскане, и потом, когда его арестовали, и он умер — молча. Я ведь жив только благодаря нему.

И, если б что со мной случилось, — он бы заботился о Лизе, как о дочери своей. Как же я могу его ребенка оставить?»

Петр посмотрел в зеленые глаза жены. Она обняла его и твердо проговорила: «Ну конечно.

А ты, Степа, бери мальчиков, и езжай спокойно — все будет в порядке».

— Дни человека — как трава; как цвет полевой, так он цветет. Пройдет над ним ветер, и нет его, и место его уже не узнает его. Милость же Господня от века и до века к боящимся Его, — перекрывая свист ветра, раздавался размеренный голос священника.

— Аминь, — сказал Петя замерзшими губами и покрепче взял Федора за руку. Брат стоял напротив, с близнецами, которые, опустив головы, смотрели на крепко заколоченную крышку гроба.

— Батюшка, — раздался шепот Тео, — а почему мама на похороны не пошла?

— Сестрички ваши маленькие совсем, — ответил тихо Петя, — тут холодно, не дай Господь простудятся, и Лиза тоже. А мистрис Доусон стол готовит, занята она».

— Господь дал, Господь и взял; да будет имя Господне благословенно! — гроб стали опускать в могилу. Отец и сыновья первыми бросили комья мерзлой земли вниз.

— Бегите, — тихо сказал Степан детям, — вперед, с Тео и Федором, еще замерзнете. Мы попозже подойдем.

— Я пригляжу за ними, — Петя, потянувшись, обнял брата. «Не волнуйся, Степа».

Взрослые медленно шли по дороге к усадьбе.

— Мне очень жаль, Стивен, — сказал Джон, вглядываясь в снежную, плоскую равнину. Темза была покрыта тонким, чуть заметным льдом.

— Спасибо, — Воронцов помедлил. «Я хочу сейчас надолго уйти, сыновей тоже туда забираю, до школы. Я к тебе приеду на днях, подумаем, как лучше будет добычу передавать. Процент можно Питеру платить, у него есть моя доверенность на ведение дел».

— Может, так оно и лучше, — вздохнул разведчик. «Да, ты приезжай, поговорим еще про агентов наших в Новом Свете, раз уж ты постоянно там ходить будешь, так лучше, чтобы ты за всем этим следил».

— Невестку мою ты не посылай пока никуда, — вдруг попросил Степан, — двойня все же, пусть с детьми посидит.

— Двойня, да, — разведчик хмыкнул. «Нет, конечно, до лета пусть здесь будет. Слышал ты, кстати, Босуэлл умер в Копенгагене? Отмучился, наконец-то, говорят, в конце совсем с ума сошел».

Степан вдруг замер.

Джон, смотря на него снизу, мягко сказал. «Она уже повенчалась. Там, из своих, норвежцев, с кем-то. Ну, пойдем, а то холодно», — он поежился.

Дети сидели в кабинете на ковре и рассматривали глобус.

— Вот сюда, — сказал Ник, показывая на Западное полушарие. «Папа там дом построит, но вообще мы на корабле будем плавать, на новом, его сейчас в Плимуте заканчивают».

— А когда вы едете? — хмуро спросил Федор. «Скоро?».

— В феврале, — ответил Майкл. «Жалко, конечно, мне тут нравится».

— Я тут с одними девчонками останусь, — презрительно сказал Федор. «Тео хоть на лошади ездит, а эти, — он махнул рукой, — маленькие же еще совсем».

Лиза протянула к нему ручки и попросила: «Федя, можно?».

— Ну иди сюда, что с тобой делать? — вздохнул мальчик. «Давай порисуем».

Дверь чуть приоткрылась.

— Тео, — позвал Петя. Девочка вышла в коридор, и покраснев, уперев глаза в пол, сказала:

«Да, батюшка?».

— Дядя твой в Лондон едет, по делам, а мне поработать надо — последишь за мальчиками, если что? — попросил отец.

— Конечно, — так и не поднимая взгляда, ответила она, и, вдохнув запах сандала, услышала мягкий голос: «Спасибо, Тео».

После обеда близнецы и Федор отправились на конюшню.

— По двору только, — строго сказала им Тео. «Ворота даже не смейте открывать, я узнаю, и так вам задам, что мало не покажется».

— Подумаешь! — пробормотал ей вслед брат. «Нашла дураков!».

Тео поднялась наверх и постучалась в опочивальню к матери.

Та лежала на кровати, с пером и чернильницей, делая пометки в каких-то бумагах. Девочки вдруг зашевелились в колыбели.

— Дай мне их, пожалуйста, — не поднимая головы, попросила Марфа. «Ох уж эти Нижние Земли, один доносит одно, другое — другое, только на месте и разберешься».

— Матушка, — осторожно начала Феодосия, поднося ей детей.

Маша почмокала нежными губами и чуть захныкала. Марфа приложила девочку к левой груди и, улыбнувшись, погладила белокурую голову. Полли, уже спокойно лежавшая справа, вдруг заворочалась — как будто почувствовала рядом сестру.

— Тихо, — нежно сказала женщина и поцеловала темные волосы. «Ешь, а не буянь».

— Что, Тео? — подняла она глаза.

Дочь помялась. «А дядя Стивен теперь вдовец?»

— Ну ты же сама знаешь, — вздохнула Марфа. «Зачем спрашиваешь?»

— Значит, я могу за него выйти замуж? — Тео закрыла глаза и сжала руки в кулаки, чувствуя, как горит у нее лицо.

— Не можешь, — сухо сказала мать. «Ты, слава Богу, не в Турции тут, и не в Индии какой, а в христианской стране. Не говоря уже о том, что за дядю замуж не выходят».

— Он мне не настоящий дядя, — упрямо сказала девочка. «И не сейчас, а когда мне будет четырнадцать. Ну или тринадцать», — добавила она.

— Не пори чушь, — Марфа откинулась на подушки и устало подумала, что вот так и летит время — высокая, смуглая Тео совсем не казалась ребенком.

— Дядя Стивен сейчас уезжает в Новый Свет, вместе с близнецами, а мы остаемся здесь. Ты, конечно, выйдешь замуж — но попозже, а не в тринадцать лет».

— Я тебя ненавижу! — Тео вдруг разрыдалась, и, вылетев из комнаты, натолкнулась на отчима.

Тот попытался ее поймать, но девочка вырвалась и бросилась по лестнице наверх, в детские.

— Что случилось? — спросил Петр, садясь на постель, и целуя жену.

— За Степана замуж собралась, — усмехнулась Марфа. «Говорит, что она готова, ждать — года три, али четыре, но не боле».

Петя ласково погладил сонных младенцев по головам. «Еще этим потом женихов находить.

Вот так — не было, не было у меня детей, а теперь сразу пятеро, и дай Бог, еще появятся».

— Петька, — вдруг сказала Марфа, очень тихо: «Думаешь, обойдется все?»

Синие глаза мужа посмотрели на нее с любовью: «Посмотрим, Марфа. Но, кажется мне, то, что у нас с тобой случилось — дак такое один раз в жизни бывает. Давай, они вон, смотри, спят уже, ты тоже отдохни. Дай я бумаги сложу, а то у тебя не постель, — он усмехнулся, — а кабинет».

Воронцов положил девочек в колыбель, и увидел, как они прижимаются друг к другу. Он обернулся и увидел, что жена уже дремлет. Ее бронзовые косы разметались по белым кружевам постели, домашнее платье так и осталось расстегнутым.

Петя лег рядом с ней, пристроив ее голову к себе на плечо и вдруг понял, как сам вымотался за последние несколько месяцев, — каждый день, рискуя жизнью, каждый день проходя ровно по острию клинка, — где один неверный шаг, и ждет тебя даже не плаха, а просто — пуля из мушкета в предутренней темноте и безымянная могила где-то у обочины грязной деревенской дороги.

Он обнял Марфу, вдыхая ее запах — молоко и цветы, и, слыша ровное сопение дочерей, и сам заснул.

В своей комнате Тео бросилась на кровать и опять расплакалась — она уже почти решила постучаться в дверь его кабинета, и все сказать. Но его не было дома, он был в Лондоне, а ждать она не могла. Девочка решительно вытерла лицо и потянула к себе перо.

— Опять мы с тобой тут ночуем, как в тот раз, — Степан устало разлил по бокалам вино. «Знал ли я тогда…»

— Ты мне, когда написал про Машу, я ведь уже в Париже был, по дороге сюда, — Петя выпил.

«Ну что я тебе могу сказать, брат — помнишь, ты мне еще во время оно сказал, у этого же камина: «Коли любишь женщину, дак и дети ее — твои дети».

— Что он за человек был? — вдруг спросил Степан.

— Он был мой друг, — тихо ответил Петя. «Очень хороший, и очень одинокий. Умный. Смелый.

Честный. Ну что ты себе сердце- то рвешь, Степа? Ни его нет более, ни ее — а Полли нам поднимать, иначе, что ж мы за люди-то?».

— Да это понятно, — брат выпил еще и, встав, закрыл ставню. «Ветер, какой на дворе», — сказал он тихо, прислушиваясь. «Восточный. Не завидую я тем, кто в море сейчас». Степан повернулся, и Петя увидел, как изменилось его лицо.

— Понимаешь, — сказал Ворон, — я все время думаю — а если бы это был мой ребенок, что бы она выбрала?

— То же самое, — жестко сказал Петя, — и душу не мучай свою, Степа. Женщины — они другие.

Думаешь, Марфа бы согласилась выжить ценой того, что ее дитя умрет? Да никогда в жизни.

Хоть от меня дитя бы это было, хоть от кого другого. И не думай об этом даже.

Братья помолчали.

— Так ты весной на континент? — спросил Степан.

— Да, в апреле где-то. Сначала в Мадрид, — проследить, чтобы там не передумали насчет дона Хуана, потом — в Рим, а потом уже в Нижние Земли, — Петя сладко потянулся. «Ты мне долю за усадьбу не смей отдавать, кстати, не возьму».

— Петька, — запротестовал брат.

— Я, Степа, — легко улыбнулся Воронцов-младший, — с семьи денег не беру. Более того, я Марфе сказал, чтобы она вклад, который у Кардозо, ко мне в контору перевела. Дед ее разрешил — доверяет он мне. Хорошо, когда все под одной рукой, да и на управление деньги не расходуются.

— Хотел бы я Никиту Григорьевича повидать, — вдруг сказал Степан. «Не чаял я, что жив он останется».

— Да этих новгородцев ничто не сломит, на Марфу вон посмотри, — улыбнулся Петя. «А вы с Джоном, о чем договорились?».

— Процент мой тебе отдавать будут, по доверенности. Да, кстати, — Степан поднялся и отпер железный шкап, — я же Никите Григорьевичу денег должен был, вот, сейчас, и верну, раз все вклады, теперь, у тебя. Только сколько это получается? — он нахмурился.

— Он тебе в ефимках деньги давал? — спросил Петя. «И без процента же, наверное?

Сколько?».

— Две сотни, — ответил Степан.

— Двадцать пять лет назад, — Петя пошевелил губами. «Три сотни шиллингов, деньги сейчас не те, что были, опять же, ефимки из серебра более высокой пробы чеканились, не из монетного, на это еще поправку надо делать».

— И как тебе это удается, даже пера с бумагой не взял! — восхитился старший брат.

— Так герр Мартин покойный, благослови Господь душу его, — ответил Петя, — знаешь, как лихо в уме вычислял, куда там мне! Он в конце жизни уже и не видел почти ничего, а считал все еще отменно. Кстати, я с мальчиками занимался — с математикой хорошо у них, у обоих.

— Ну, в нашем деле математика тоже полезна, — Степан закрыл дверь шкапа. «Курс-то надо прокладывать».

— Степа, — брат поднял на него синие глаза, — а ежели кто из них не захочет капитаном быть?

— Это как это не захочет? — удивился брат. «А что же еще им делать?».

— Ну, разным можно заниматься, торговать можно… — осторожно начал Петя.

— Да будут у тебя сыновья, — успокоил его Степан, — вы с Марфой молодые еще, ей и тридцати не исполнилось. Не хочу я мальчишек разлучать, ты же знаешь, как они друг к другу привязаны, да и матери у них нет более.

Степан вдруг прервался и усмехнулся: «Черт, совсем старый стал, мне еще на южный берег заглянуть надо, там с долгами расплатиться перед тем, как в Плимут ехать».

— Что-то дорого, — критически сказал Петя, глядя на то, как старший брат отсчитывает золото.

— Я уж если гуляю, Петенька, так гуляю, — ответил тот. «Опять же, как ты мне сказал, деньги сейчас не те, что были. Девственницы пятнадцатилетние нынче недешевы, милый мой».

— Бросил бы ты это, Степан, — неохотно сказал брат.

— Ну вот как раз в Новом Свете и брошу, — Степан закрыл кошелек. «Я там и на берег- то сходить не буду, так, что придется до Лондона потерпеть. Ты остаешься?» — он стал одеваться.

— Да, мне завтра еще с Джоном сидеть, да и делами позаниматься надо, — Петя потянулся и обнял брата. «Езжай осторожнее, дороги обледенели все, лошадь не гони».

Степан внезапно, — он редко это делал, — прикоснулся губами ко лбу Пети. «Да уж, не умру я на суше, братик».

Он приехал в усадьбу поздно, когда уже все спали. Отперев дверь кабинета, он положил на стол счета по новому кораблю, что ему дали в Адмиралтействе, и, оглянувшись, заметил на полу что-то белое.

Степан присел на край кресла и развернул письмо. Оно заговорило с ним детским, высоким, задыхающимся голосом.

— Дорогой Стивен! — писала она. — Я знаю, что вы сейчас уезжаете в Новый Свет, и все время плачу. Потому что я не могу быть без вас, потому что я вас люблю.

Вы, наверное, думаете, что я маленькая девочка, и ничего не понимаю, но я вас люблю с того мгновения, как я вас увидела. Я всегда буду вас ждать, и даже если я больше никогда вас не увижу — тоже буду. И, как писал сэр Томас Уайетт:

Я всегда ваша, до конца дней, Тео.

Внизу была торопливая, едва разборчивая приписка: «Пожалуйста, сожгите это письмо!

Пожалуйста!!!»

Степан бережно свернул листок. Он помнил этот сонет — из той книги, что когда-то читала ему Маша. Тео немного изменила строки — Уайетт обращался к женщине. «К Анне Болейн, — отчего-то вспомнил Степан. — Ну ладно, с утра с ней поговорю», — Ворон улыбнулся, и, подняв свечу, прошел к детским.

Там было тихо. Из-за двери невестки донесся плач девочек и он, постучав, сказал: «Помочь тебе?».

— Да спасибо, они уже грудь взяли, — зевая, ответила Марфа. — Петя в Лондоне остался, по делам?

— Да, приедет на днях. Ну, спокойной ночи тогда, — сказал он.

— Спокойной ночи, Степа, — уже в полудреме пожелала ему Марфа.

После того, как он закончил заниматься с детьми Писанием, он попросил: «Тео, ты не уходи пока». Девочка зарделась и опустила взгляд.

— Спасибо тебе за письмо, — сказал он, и увидел, как она сглотнула рыдания. — Мне было очень приятно его читать.

— Простите, пожалуйста, — Тео еле сдерживалась, чтобы не заплакать. — Вы сейчас потеряли жену, вам очень трудно, а тут я лезу со всякими глупостями.

— Это не глупости, — медленно сказал Степан. — Если бы… — он вдруг прервался и улыбнулся: — В общем, я рад, что ты мне написала, вот и все.

— А вы никому не скажете? — вытирая слезы, спросила Тео.

— Ну что ты, — он улыбнулся. «О таких вещах не рассказывают. Так что не волнуйся. А письмо твое, — если ты не против, конечно, — я оставлю себе».

— Почему? — спросила девочка, глядя на него невозможными, сводящими с ума, раскосыми глазами.

— Потому что, — он потрепал ее по темным, шелковистым волосам, «у меня есть такая привычка — хранить письма. Иногда я их перечитываю».

— Все? — она вздохнула.

— Только самые важные, — серьезно ответил Степан.

Она покраснела и вдруг спросила: «Стивен, а что у вас там?», — кивнув на повязку.

Ворон усмехнулся, — все его женщины, рано или поздно, задавали один и тот же вопрос. Ну, или смелые, — как покойная Белла, — сами проверяли. Эта тоже была смелая, — внезапно подумал он.

— Можешь посмотреть, — он откинулся на спинку кресла. «Садись ко мне на колени».

Она была очень легкая, и запах у нее еще был детский — что-то сладкое. Степан заставил себя не трогать ее — шелковое, темно-зеленое платье чуть поднималось на груди, высокая, смуглая шея была обвита ниткой жемчуга.

— Вам было больно? — спросила Тео, глядя на шрам. От его щеки пахло чем-то кружащим голову, теплым, пряным.

— Да, только я уж и забыл — много лет прошло, — ответил он, и вдруг почувствовал прикосновение ее горячих, быстрых губ.

Дверь скрипнула, прошуршали юбки, и девочка исчезла — будто и не было ее в кабинете.

Степан потер щеку и, вздохнув, сцепив пальцы, тихо сказал, глядя ей вслед: «А почему бы и нет?»

— В Новом Свете индианки за спиной детей носят, — сказал Степан, помогая Марфе достать девочек из колыбели. «Руки свободны, удобно».

— Я Федосью так по стойбищу таскала, — Марфа улыбнулась. «Там же не как здесь — слуг нет, рыбу ловить, мясо разделывать, шкуры чистить — все с ней. И потом, когда в Чердынь через Большой Камень ехала, на лошади — Федосья у меня тоже в перевязи была».

— Может, взять кого в помощь тебе? — спросил Степан, глядя на то, как Марфа кормит девочек. «Я же уеду сейчас, и Петька тоже весной на континент отправится».

— Да не надо, — Марфа хмыкнула, — мы с мистрис Доусон справимся. Мальчиков ты заберешь, Тео уже большая, и все же лучше, чтобы тут чужих кого не было — она обвела рукой разложенные на столе бумаги.

— Не прятать же все это каждый раз, а работы у меня сейчас много — Джон мне все донесения из Нижних Земель отправляет, а я уже отчеты пишу для Ее Величества. К лету и сама туда съезжу, с детьми, навещу свою, — она иронически улыбнулась, — подружку, Шарлотту.

— Ну ты, если что, пока я здесь, — Степан улыбнулся, — себя не перетруждай. Корми да нашими делами занимайся, с детьми я побуду.

— Спасибо, — искренне сказала Марфа и зевнула. «Вот видишь, девчонки какие сонные — как они дремлют, так и мне самой в постель хочется».

— Молока-то у тебя хватит на двоих? — спросил брат, забирая Полли и Мэри.

— Хоть залейся, — рассмеялась Марфа. «Да и потом, я ж все больше лежу сейчас, отдыхаю, это как раз для кормления хорошо».

— Ну я тогда пойду с детьми постреляю, сегодня ветра нет, как раз удобно. И Тео возьму тоже, пусть приучается, — Степан поднялся.

— Лизу тогда на кухню отведи, — попросила Марфа, закрывая глаза, — пусть мистрис Доусон ей теста даст — как раз булочек налепит, за ужином съедим.

— Кривые будут-то, — усмехнулся Степан.

— Зато свои, — серьезно ответила сестра. «Я вон хоша и в богатстве да роскоши росла, однако меня матушка на поварню взяла как раз в Лизины года, еще двух мне не было. Пусть привыкает, как своим домом заживет, все легче будет».

— А я метко стреляю, как мальчики, — гордо сказала Тео, нежась под легкими движениями гребня. Она сидела на материнской постели, скрестив ноги, в одной рубашке, вымытая, и рассматривала свои ногти.

— Дай-ка, — Марфа вгляделась в руку дочери. «Нет, вроде чистые, оттерла порох весь. Отец твой знаешь, какой меткий лучник был? Птиц в полете снимал. И у батюшки твоего тоже глаз отличный».

— А ты ведь тоже хорошо стреляешь? — Тео прижалась к матери покрепче.

— Да, — Марфа улыбнулась, — меня еще дедушка твой покойный учил. А что вы еще делали?

— Потом шпагой занимались, во дворе. Я против Феди была, — Тео смешливо сморщила нос.

«Сэр Стивен ему потом сказал: «Сила тут не главное, главное — ум и поворотливость. А я очень поворотливая, он меня хвалил». Девочка вдруг, нежно, улыбнулась.

— Матушка, а почему Мэри с Полли такие разные? Они ведь сестры, а не похожи друг на друга, не как близнецы? — спросила Тео, глядя на мирно спящих девочек.

«Ох, Степан, Степан», — подумала про себя Марфа. «Вот так всегда — один раз солжешь, а потом продолжать приходится. И ведь не кому-то, а детям своим».

— Дак не только ж близнецы бывают, — улыбнулась женщина. «Бывает, что и мальчик с девочкой рождаются одновременно, вон сестра покойная дяди твоего, Мария, тоже вместе с ним родилась».

— Нашу Мэри в честь нее назвали? — Тео зевнула.

— Да, и в честь жены сэра Стивена покойной. А Полли — в честь матери их, Прасковья она была, — женщина стала заплетать дочери косы.

— Маменька, — проговорила девочка, — а скоро я замуж пойду?

Марфа рассмеялась. «Дак то, разве знаю я, милая? Как встретишь какого-нибудь юношу, которого полюбишь, — и он тебя, — дак и повенчаетесь».

— Обязательно, чтобы любить? — Тео вздохнула. «А ты отца моего любила?»

— Тайбохтоя? Да, — Марфа чуть помолчала. «Но не так, как батюшку твоего. По-другому».

— А обязательно юношу? — Тео покраснела. «А если он постарше будет?».

— Ну, мой батюшка моей матушки на четверть века старше был, а любили они друг друга так, как я и сказать не умею даже…, - вздохнула мать. «Кого полюбишь, того и полюбишь, милая».

— Можно с тобой поспать сегодня? — несмело спросила Тео.

— Они ж тебе житья не дадут, — мать кивнула головой на колыбель, — пять раз за ночь поднимут.

— Ничего, я помогу тебе! — горячо сказала девочка, и поцеловала Марфу в пахнущую жасмином щеку.

— Хорошая ты у меня дочка, — мать привлекла Тео к себе и они немножко полежали просто так, обнявшись, глядя на низкий, зимний закат за окном.

— Так, — сказал Петя, развязывая мешок, — подходить по очереди, и не толкаться.

Тео запрыгала, увидев в руках отчима стопку книг. «Вот, — протянул он ей, — делите с близнецами. Все стихи — тебе, все путешествия и география — им. Там для тебя Ронсар и Белло, а для них — отчет Джорджа Беста о плавании Мартина Фробишера.

— Северо-Западный проход! — восхищенно сказал Ник. «Атлас вы привезли, дядя Питер?».

— Привез, конечно, даже два, чтобы у каждого из вас был свой, — улыбнулся Воронцов, передавая Майклу большие тома. «Федор, тут тебе краски, бумага, уголь и вот еще что — он распрямился и протянул мальчику коробку.

Федя восхищенно улыбнулся: «Батюшка, это они?»

— Они самые, — рассмеялся Петя. «Из тех шахт, что в Камберленде. Видишь, они веревкой обмотаны, чтобы удобней держать было. А затачивать их ножом надо».

— Какая линия четкая, — восхитился Федор, проведя по бумаге. «Не то, что у серебряных карандашей, или свинцовых. А стирать их чем?»

— Да просто хлебом, — рассмеялся Петя. «А тебе, счастье мое, — он подхватил на руки Лизу, — я тоже кое-что привез, только в мешок не поместилось. Пойдем, посмотрим? — спросил он у дочери.

— Рошадка! — сказала девочка, протягивая руки к большой игрушке. «Хочу на рошадку».

— Мы с близнецами ее в детскую отнесем тогда, — сказал Федор, усаживая Лизу на лошадь.

«Когда она, — мальчик рассмеялся, — наиграется вдоволь».

Петя выпил вина и откинулся на спинку кресла. «Тихо-то как», — блаженно сказал он.

— Дак младшие спят после обеда, — ответил Степан, — а все остальные заняты, кто читает, кто вон, — он кивнул в сторону окна, — на речку пошел, рисовать.

— Федя хоть тепло оделся? — озабоченно спросил Петр. «А то я у Марфы был, — он внезапно покраснел, — не уследил».

— Да тепло, — рассмеялся брат, — не волнуйся.

Степан встал и подошел к окну. «Морозно как еще, — сказал он, — словно прошлой зимой. Ну ничего, скоро мы уже на юге окажемся.

— Слушай, — он повернулся к брату, — я прошу руки твоей дочери. Ну, то есть падчерицы, — поправился Степан.

Петя аж закашлялся от неожиданности, и осторожно проговорил: «Степа, я понимаю, ты только что потерял жену, тебе сейчас тяжело, но, может быть, все, же не стоит…

— Что случилось? — спросила Марфа, заходя в комнату с девочками на руках.

— Я хочу жениться на твоей дочери, — повернулся к ней брат.

— На которой? — ехидно спросила Марфа. «Я нынче дочерьми богата, Степан Михайлович».

— На Федосье, — устало ответил он.

— Совсем ума лишился, — Марфа опустилась в кресло. «Ты ж взрослый мужик, Степан, а она ребенок. Что она на тебя сейчас смотрит, и краснеет — так она тебя забудет на следующий день после того, как ты в Новый Свет уедешь.

Петя внезапно подумал, что жена неправа — Тео была Вельяминова, а те ничего не забывали.

— И потом, — добавила Марфа, — ты, что на ней, сейчас жениться собрался? Или подождешь все же?

— Пять лет, — сказал Степан. «Мальчикам как раз в школу надо будет, вернусь, заберу у вас Полли, и женюсь на Федосье».

Марфа погладила темные волосы спящей девочки. «А близнецам что скажешь?».

— Правду и скажу. Они к тому времени постарше станут, легче им будет понять-то — хмуро ответил Степан.

— Ну, так что? — он посмотрел на брата и невестку.

— Степа, — мягко сказал Петя, — ты ведь один уже раз женился на шестнадцатилетней. А тут тебе, — ты уж прости, — под пятьдесят будет, и ты в отъезде все время…

— Я, как вернусь, в море более не пойду, — Ворон опять подошел к окну. «Мальчики будут в школе, Полли надо будет воспитывать, дай Бог, еще дети народятся. Дома буду», — вздохнул он. «Даже близко ходить — и то не собираюсь».

— Ну, раз так…, - Марфа взглянула на мужа. «Федосья-то, кажется, хоть сейчас с тобой под венец готова, вижу я. Да и лучше с тобой ей жить, ты человек взрослый уже, разумный вроде», — усмехнулась она.

Петя поцеловал жену и сказал:

— Вот только ты, Степан, — раз уж мы все свои и одна семья, — ты брось эти свои дела со шлюхами, говорил я тебе это, и еще раз повторяю. Хоть Тео мне и не родная дочь, однако же, у меня все дети — равны, и не хочу я дитя отдавать тому, кто ее честь беречь не будет, хоть пусть и брат ты мне.

— Ты что же думаешь, — горько сказал Воронцов, — меня жизнь ничему не научила? Все же, Петя, я хоть человек и упрямый, но понимаю, где я неправ был, и, как повенчаюсь я с Федосьей, не повторится этого более.

— Ну, я тогда за Тео схожу, и девочек заодно отнесу, — поднялась Марфа.

Когда она вышла, младший брат взглянул на старшего:

— Степа, ты вот скажи мне — ты хорошо подумал? Потому что Тео — она же своей матери дочь, она сквозь огонь и воду пройдет, ежели захочет чего добиться. Не случится ли того, что слово ты свое не сдержишь? Не хочу я, чтобы она зазря страдала-то, сердце — оно у человека одно.

— У меня тоже оно одно, Петя, — тихо сказал ему брат, и улыбнулся — Марфа впустила в комнату девочку.

— Ну что, Тео, — сказал отчим, — вот, сэр Стивен просит твоей руки. Ты как, согласна?

Изумрудные глаза засияли таким счастьем, что Марфе даже больно стало. «Вот думаешь — молода еще, — сказала она себе, — «а тут дочь через пять лет уже повенчается».

— Конечно, — подняв голову, сказала девочка, и вдруг зарделась: «Что, прямо сейчас?»

— Попозже, Тео, — мягко сказал Степан. «Как тебе шестнадцать исполнится — станешь моей женой?»

Девочка вздохнула. «Я подожду, хорошо, Стивен», — и вдруг добавила: «Да я всю жизнь вас буду ждать, если надо! И никому ничего не скажу — ни Майклу с Ником, ни Феде, — спохватившись, добавила она.

Степан улыбнулся, глядя на ее раскрасневшиеся, смуглые щеки. «Ну, вот и хорошо. А всю жизнь не надо, дорогая моя девочка, я приеду из Нового Света и повенчаюсь с тобой».

— Ой, я так рада! — вдруг, совсем по-детски, вздохнула Тео. «Я вам буду писать, можно?».

— Конечно, — Степан погладил ее по голове и тихо сказал: «А я буду тебе отвечать, так время и пройдет».