Он пошевелился на тонком, грязном соломенном матраце и открыл глаза. Свеча, прилепленная к полу, шипела и оплывала.

— А Ермака тут ждать не приходится, — иронично сказал Петя, растирая сжатые кандалами руки. На низком, сводчатом потолке камеры висели тяжелые капли ледяной воды. За решеткой, отделявшей каменный коридор, никого не было.

Стражник приходил раз в день, принося клейкое, гадкое варево — разливали его теплым, но по дороге сюда, глубоко в подземелье, оно застывало в миске. Ложек арестантам не давали, приходилось, есть руками.

— Так, — он поднялся и потянулся, — раз меня не зовут наверх, значит, показания Фарнезе пока не доставили. И что это папа Григорий так на меня обозлился — мстит за провал миссии в Ирландию? Понятно, больше не с кого спросить — Себастьян погиб там, в Марокко, Стакли — тоже, не собственного же сына ему в тюрьму сажать. Но, скорее всего, Ирландия — это так, ерунда. Вот дон Хуан — это серьезней.

А начиналось-то все как удачно, — Петя вдруг усмехнулся.

— Синьор Корвино, — терпеливо сказал ему следователь, — как только вы объясните, что вы делали в замке его светлости герцога Браччано, мы вас тут же отпустим.

— У герцога мой сын, — равнодушно ответил Петя, глядя на сияние осеннего дня за окном. «Как вы считаете, синьор, не имею чести знать, как вас зовут, — имеет отец право воспитывать собственного сына?

— Это наследник герцога, — побледнев, продолжил следователь.

— Не сомневаюсь, что его светлость вам именно так и сказал, — рассмеялся Петя. «Я понимаю, — он пожал плечами, — у герцога после его несчастья не может быть детей, но это еще не причина воровать чужих и силой их удерживать».

— А как вы докажете, что это ваш сын? — спросил следователь.

— А как он докажет? — лениво поинтересовался Петя.

— Он навещал даму за девять месяцев до рождения ребенка, — внезапно покраснев, сказал его собеседник.

— Я тоже, — равнодушно сказал Петя.

— Вас там не видели, — заметил следователь.

— Не имею привычки рассказывать всем и каждому о своих визитах к шлюхам, — Петя зевнул и добавил: «Видимо, его светлость придерживается других взглядов на этот счет».

— Ну, если вы знали даму, то вы, — опять краснея, сказал следователь, — можете рассказать, о ее, ну, приметах. Ну, вы понимаете.

— Я и еще половина Европы. Записывайте, — усмехнулся Петя и стал монотонно диктовать.

— На, читай, — сказал ему тогда Джон.

Петя пробежал, первые строки листка и зарделся: «Это что еще такое?».

— На всякий случай, — хмуро сказал разведчик. «Выучи наизусть, я тебя проверю пару раз».

— Конечно, — поиграв пером, сказал потом следователь, — если бы сама дама была в нашем распоряжении, она бы, наверное, пролила свет на это дело, но, к сожалению, она исчезла.

Без следа.

— Да, — спокойно проговорил Петя, — я слышал. Наверное, нашла себе постоянного покровителя. Ну, так что, уважаемый синьор, — он подался вперед, — пусть мне вернут моего сына, и я не буду предъявлять его светлости никаких обвинений.

— Пока что это он вам предъявляет, — заметил мужчина. «Взлом и попытка похищения».

— Да, — Петя прошелся по камере, и, посмотрев на потолок, усмехнулся: «Был бы я выше, задевал бы головой». А вот потом они начали задавать вопросы о миссии в Ирландию. Ну, это было еще ничего, с этим я справился. До Нижних Земель дело дошло не сразу».

— Я не понимаю, — устало сказал Петя, — какое отношение имеет моя работа на покойного дона Хуана Австрийского к моему ребенку? Я пытался забрать своего сына у человека, который незаконно его удерживает, вот и все.

— Просто понимаете, — ласково улыбнулся уже другой следователь, — вот вы говорите, что той зимой были в Венеции. А у нас другие сведения. В Италии вы были, но не в Венеции, а во Флоренции. Вас там видели, синьор Корвино.

Более того, — следователь помахал какой-то бумажкой, — у нас есть показания хозяина дома, который вы там снимали. И он говорит, что вы приехали в июле. Согласитесь — зима в Венеции и лето во Флоренции — две большие разницы, не так ли?

— А в январе, — голос следователя стал жестким, царапающим, — вы были в Генте, с войсками дона Хуана. Вас там сотни человек встречали, синьор Корвино. Или вас как-то еще надо называть? По-английски, может быть?

— Видите ли, — следователь помолчал, — если я вас поймал на одном вранье, то я уже не могу доверять вам далее. Поэтому мы сейчас подождем заверенных показаний губернатора Фарнезе, и продолжим наши беседы».

— Фарнезе меня утопит, — равнодушно подумал Петя. «Вот же старая сука его святейшество папа Григорий — если бы не смерть дона Хуана, меня бы сейчас отпустили, извинившись. Ну, может быть, запретили бы въезд в Рим, большое дело.

— А так, — Петя опять потер запястья, — сейчас Фарнезе напишет правду, и я отправлюсь на плаху — тут, или в Мадриде, разницы нет. Хотя они рисковать не будут, отрубят мне голову здесь — в Испанию меня везти хлопотно и опасно.

Он услышал шаги за решеткой и обернулся. Стражник указал ему на дверь.

«Скорее всего, — думал Петя, идя между двумя охранниками по бесконечному, черному, освещенному лишь несколькими факелами коридору, — это папа Григорий и король Филипп договорились за моей спиной. Я, конечно, тоже могу многое рассказать — и про яд, что я получил от Фарнезе, и про деньги от понтифика, и про ловлю форели с королем Филиппом — но, кто, же мне поверит?».

Он перешагнул порог низкой комнаты и, не дожидаясь разрешения, сел за стол.

— Смелый вы человек, синьор Корвино, — наклонился к нему следователь. «Обычно в таких местах люди ведут себя по-другому».

Петя обвел глазам горящий очаг, дыбу, развешенные по стенам плети и клещи. «Вот», — нежно сказал следователь, беря в руки медную грушу, — ну, это мы на потом оставим. Если понадобится, конечно».

— А что, доставили показания губернатора Фарнезе? — поинтересовался Петя.

Следователь хмыкнул и склонил голову: «Из Нижних Земель путь сюда неблизкий, пока их привезут, вы нам и сами все расскажете, уверен. Начнем, пожалуй», — он повернулся и, поманив к себе палача, что-то ему шепнул. Тот кивнул головой.

— А я тут посижу, — радушно сказал следователь. «Посмотрю, вопросы вам буду задавать, послушаю, опять же».

Выслушав Джона, Марфа побледнела и поднялась: «Я поеду в Рим».

— В Рим еду я, — устало сказал разведчик. «Еще не хватало, чтобы ваши дети и мать потеряли».

— У тебя тоже есть дети, — возразила Марфа.

— Не спорь, а собери мне немного снадобий в дорогу, — попросил ее Джон. «Если, — он помедлил на мгновение, — его арестовали почти месяц назад, то, значит, его уже пытают. В замке Святого Ангела с этим делом тянуть не любят. А мне не с руки там, в Риме, будет по аптекарям бегать».

— Откуда ты знаешь? Про пытки? — Марфа поднялась и открыла шкаф, что стоял у нее в кабинете.

— Я сам там был, в замке. Давно еще, — ответил Джон, не оборачиваясь от окна, что выходило на крыши Сити. «Смотри, — он показал на мотающиеся под дождем деревья, — как погода-то изменилась, в один день».

— Это от ожогов, это от воспаления, и вот опиум — Марфа перебирала в руках склянки и вдруг застыла. «А если ты не успеешь? Как с Джованни?».

— Джованни сразу казнили, — нехотя ответил Джон, — а с Питером — они будут ждать сведений из Нижних Земель. Понятно, что Орсини — это только предлог, а истинная причина — это дон Хуан. Но не беспокойся, я его вытащу оттуда».

— А как узнали, что он арестован? — Марфа стала упаковывать снадобья.

— У нас есть человек в курии, он сразу же известил нового резидента, — Джон взял сверток.

«Спасибо. Пригляди тут за Вероникой, будь добра».

— Подожди, — женщина взяла его за руку, — а что с маленьким Джоном?

— Исчез, вместе с Орсини, — вздохнул разведчик, и вышел.

Марфа опустилась в кресло, и, сжав руками виски, сказала: «Господи, хоть бы он только выжил».

— Мама, — раздался с порога веселый голос Тео, — двойняшки так выросли, пока с миссис Вероникой были в Бате, их и не узнать!

— Ты плачешь? — недоверчиво сказала Тео, опускаясь на колени рядом с креслом матери.

«Что случилось?».

— Ничего, — сглотнув слезы, ответила Марфа. «Голова разболелась. Я сейчас поднимусь к вам наверх, милая».

Тео убежала, а Марфа все сидела, чуть раскачиваясь, прикусив губу, вспоминая, как Петя уезжал летом в Италию.

— Ерунда, — сказал он тогда небрежно. «Джон уже выяснил, что это Орсини украл мальчика, остается доехать до Браччано, забрать его оттуда, и привезти в Лондон. Через два месяца вернемся, ну, или через три».

— Ты только там осторожней, — вздохнула Марфа, обнимая его, положив голову ему на грудь.

Он пропустил между пальцев бронзовые волосы и смешливо сказал: «Несправедливо. У меня виски седые, а тебе на вид все еще пятнадцать лет. И в седле ты такие чудеса показываешь, что куда там мне. Помнишь, — он усмехнулся, — последнюю охоту?

— Там, по-моему, чудеса были не в седле, а вовсе даже, когда спешились, — Марфа всем телом вспомнила мягкую траву лужайки и его глаза — синие, как вечернее небо над ними.

— Вот так, — сказал Петя медленно, расстегивая ее старый, потрепанный камзол, — будешь знать, как меня дразнить весь день. Препятствия берет, понимаешь ли, галопом скачет, смеется, из лука стрелять вздумала…, А ну лежи тихо, — он отбросил камзол и опустил ее на расстеленную попону. «Будешь делать то, что я тебе скажу, понятно?».

— Да, — она еще успела поцеловать его властную руку, и, запрокинув голову назад, раздвинув ноги, подняла свою юбку.

— Да ты и на охоту в кружевах явилась, бесстыдница, — сжав зубы, разрывая их, проговорил муж.

— Я смотрю, мне придется новое платье заказывать, — еле слышно сказала Марфа.

— А как же, — Петя усмехнулся. «К моему возвращению чтобы было готово».

— У меня морщинки, вот тут, — показала Марфа на лоб и углы рта, — а ты говоришь — пятнадцать лет.

— Дай-ка, — Петя потянулся, — я каждую и поцелую. А ты лежи, — он остановил задвигавшуюся жену, — лежи, я потом дальше намереваюсь тебя целовать.

— Насколько дальше? — она подняла бровь.

— А это я посмотрю, — Петя улыбнулся, — насколько у тебя терпения хватит.

— Марта, — услышала она голос Бруно, — с вами все в порядке?

— Простите, — она встала и подошла к столу. «Давайте, я с вами рассчитаюсь».

— Что случилось? — спросил итальянец, глядя на ее потухшее, серое, с резкими морщинами лицо.

— Моего мужа арестовали в Риме, — Марфа стала отсчитывать деньги.

— Он, — Бруно помедлил, — тоже?

— Тоже, — Марфа подвинула ему золото.

— А, — равнодушно сказал Джордано, и, забрав деньги, вышел.

В Сити было людно — день клонился к обеду, тянулись телеги с рынков, вовсю торговали лавки. Фагот зашел к торговцу книгами, и, оглядевшись, увидел, что выпустили «Пастушеский календарь» Спенсера.

«Тео понравится» — подумал он. Для Теодора он купил английский перевод «Начал» Евклида, с предисловием Джона Ди.

«Дорогие дети!» — быстро написал Джордано. «Мне надо отправиться в довольно долгое путешествие. Пожалуйста, не бросайте занятия, у вас отлично получается. Я был очень рад встретиться с вами и побыть вашим учителем. Искренне ваш, Джордано Бруно».

Бруно долго выбирал книгу для Марты, и, наконец, усмехнувшись, взял Ars Magna Джироламо Кардано.

Оставив торговцу лондонский адрес Кроу, он вышел и сомкнул пальцы на рукописи, что лежала в кармане. «Имею ли я право?» — вдруг подумал он. «Эта еще не окончена, и столько всего в голове — всей жизни не хватит, чтобы написать. А если я погибну?».

Бруно прислонился к стене какого-то дома, и постоял, вдыхая ветер с реки. «Но как же?», — подумал он.

— Для чего Господь тогда создавал мир, если не для того, чтобы люди вели себя так, как повелевают им законы добра? И для чего будет нужна наука и философия, если не останется в мире людей? Нет, иначе нельзя. Гений, не гений, — он усмехнулся, — а все равно в Библии сказано: «Не стой над жизнью ближнего своего». Тем более дети», — он встряхнул головой, улыбнулся и пошел к собору Святого Павла.

Джон поднял глаза и увидел Фагота, стоявшего на пороге комнаты.

— Что? — устало спросил разведчик. «У меня мало времени, я должен ехать в Дувр».

— Ты ведь на континент за казенный счет отправляешься? — лениво поинтересовался Фагот.

«Подвези меня до Рима, хоть золото тратить не буду».

— Сиди тут, — резко ответил Джон. «Не лезь туда, куда не надо. Во-первых, ты в жизни ничего, тяжелее пера в руках не держал, а во-вторых — ты гений, и нельзя тебе вот так погибать».

— А отцу пятерых детей, значит, можно, да? — тихо, угрожающе спросил Бруно. «И не надо указывать, что мне делать — сам разберусь».

— Если ты считаешь, что она после этого…, - начал Джон, но, увидев лицо Фагота, махнул рукой: «Прости, глупость сказал».

— Это точно, — ехидно отозвался Бруно. «А что касается пера — ты же сам утверждал, что в этом деле важен, прежде всего, ум. А с ним у меня, сам знаешь, все в порядке».

Когда они уже были в седле, Джон повернулся к Бруно:

— Ты еще не забыл свои монашеские дни?

— Нет, конечно, — усмехнулся итальянец. «Могу быть доминиканцем, могу — францисканцем, кем надо — тем и буду».

— А как насчет не монашеских? — поинтересовался разведчик, ожидая, пока им откроют ворота, что вели на улицу.

— Ты не крути, а скажи прямо, — сердито ответил Бруно. «Там что, соблазнить кого-то надо будет?»

— Может быть, — задумчиво проговорил Джон, вспомнив то, что ему рассказывал Корвино.

— Ну, вот видишь, — рассудительно заметил Джордано, — не зря я с тобой поехал.

Джон скептически окинул взглядом Бруно.

— На себя посмотри сначала, — обозлившись, проговорил итальянец. «Сам знаешь, с головой у меня все в порядке, а, больше, собственно, ничего и не требуется».

— Ладно, — вздохнул разведчик, — по дороге расскажу тебе об этой даме.

— Мама, — сказала Тео, заходя в комнату, — там из книжной лавки заказ доставили.

— Вроде не покупали ничего, — удивилась Марта, и, осторожно прикоснувшись губами ко лбу наплакавшейся, заснувшей Вероники, спустилась вниз.

Теодор уже распаковывал связку книг. «Начала» Евклида! — ахнул мальчик. «И тут записка.

Тео, смотри, для тебя тоже есть книга. Стихи, — презрительно добавил брат.

Марфа раскрыла Ars Magnа, и, отойдя к окну, прочитала:

«Милая Лиса!

Поскольку я все-таки итальянец, я решил, что нашему общему другу в Риме без меня не обойтись. Не волнуйтесь, с вашим мужем все будет в порядке. Не знаю, вернусь ли я еще в Лондон. Если мы с вами больше не увидимся — примите мою искреннюю любовь и почтение.

И помните про то, что зачастую, стоя на берегу, провожая взглядом, уходящие в ночь корабли, мы и не догадываемся о том, что их капитаны точно с такой же тоской смотрят на землю, оставшуюся вдали.

Вот как я сейчас, милая моя Лиса.

Ваш друг, Фагот.

P.S. Вы, теперь будете придумывать новые шифры, и вам пригодится труд Кардано.

— Мама, а куда уехал синьор Бруно? — спросила ее Тео, не отрываясь от книги Спенсера.

— На континент, — вздохнула Марфа, и, закрыв Ars Magna, сказала: «Миссис Вероника плохо себя чувствует, а мне надо поработать. Последите за младшими, когда они проснутся, хорошо?»

Она заперла дверь кабинета, и, положив книгу на стол, сжав пальцы, сказала: «Господи, вот теперь я еще и за него тебя прошу. Пожалуйста, Господи».

Над Тестаччио повис низкий, серый, зимний туман. Лавки мясников уже закрывались, кошки растаскивали по рынку подгнившую требуху, крысы копались в нечистотах, наваленных на задних дворах.

— Вот сюда, — сказал Джон, и, обойдя горку кишок на камнях, толкнул низкую дверь таверны при бойне. Внутри было шумно, и тепло. Джордано подышал на пальцы и спросил: «Зачем мы здесь?».

— Я хочу есть, — Джон сел спиной к камину и блаженно потянулся. «Такой шторм — не самое приятное дело, а потом еще ночная дорога под дождем. Сейчас закажем лучший в Риме обед, выпьем, а потом можно будет поговорить. Тем более еще один человек подтянется».

— Кто? — поинтересовался Бруно.

— Увидишь, — Джон щелкнул пальцами.

— Давненько, синьор, — одноглазый хозяин смел крошки с деревянного стола им на колени и спросил: «Как обычно?».

Разведчик только кивнул головой.

Принесли две бутылки красного и две порции бычьих хвостов с морковью и сельдереем, в винном соусе. «Вино из Апулии, молодое, не пожалеете, а вот ложка только одна, синьоры», — извинился хозяин. «Не в почете они у нас, сами понимаете».

— Держи, — разведчик протянул ложку Джордано. «Я пальцами».

Они уже распили одну бутылку, когда из темноты раздался высокий, с ленивым, наглым развальцем голос: «Мое почтение, синьоры».

Невысокий, светловолосый юноша сел, не дожидаясь приглашения, и откупорив вторую бутылку, выпил из горлышка.

Джордано заметил, что руки человека испачканы в крови.

— Овцу резал, — ухмыльнулся тот, показав полный рот белоснежных, крепких зубов.

«Покормите за казенный счет, или мне опять свои деньги тратить?».

Джон махнул рукой хозяину.

— Вот ключи, — юноша выложил на стол связку. «Место отличное, тихое, грязновато, конечно, но вам там не век оставаться. Два выхода, понятное дело».

Принесли еще порцию хвостов.

— В общем, так, — сказал юноша, обсасывая кости, и выплевывая их на стол, — синьор Бонкомпаньи сейчас в своем новом владении, герцогстве Сора-и-Арче, до конца зимы. Папа ему купил земли и титул за сто тысяч золотом. Ну а синьора Бонкомпаньи пока тут, скучает.

Поскольку с поста коменданта замка Святого Ангела синьора Джакомо никто не смещал, то и печать, соответствующая у него имеется. Могу даже сказать, где она лежала месяц назад.

— Я же тебе запретил…, - угрожающе сказал Джон.

— Не дурак же я, — зевнул юноша, — мне еще тут работать. Нет, я со своими людьми просто проверил дом, пока синьора навещала своего, — он рассмеялся, — свекра, Его Святейшество.

Кстати, — он порылся в кармане, и вытащил мешочек, — вот оттиски печатей курии. Папской нет, к сожалению, — он скорчил уморительную гримасу.

— С этим понятно, — Джон спрятал печати. «Вот синьор Джордано, его надо будет представить синьоре Бонкомпаньи».

Бруно недоверчиво посмотрел на оборванца. Тот рассмеялся: «Ждите меня завтра на Кампо деи Фиори часам к десяти утра, и оденьтесь приличней. Есть во что?».

— Найдем, — кивнул Джон. Юноша поднялся и протянул руку Джордано: «Рад знакомству. Меня зовут синьор Франческо. До завтра, счастливо оставаться».

— У него хороший говор, — после долгого молчания заметил Бруно. «Уже почти местный».

— Ничего, еще годик тут побудет — Джон поднялся, — и его окончательно будет не отличить от коренного римлянина. Он славный мальчик, молодой просто. Мы с его отцом друзья».

Он почувствовал холод и с наслаждением окунулся в него. Было словно тогда, на Груманте — лед, бесконечный, на все стороны света, лед, снег, и северный, резкий ветер. Губы раскрылись, и он глотнул текущую по лицу воду.

Голову пошевелили. «Еще ведро», — приказали откуда-то сверху. Следователь присел и сказал: «Должен заметить, синьор Корвино, молчать — не в ваших интересах».

— Отчего же? — лазоревый, заплывший от побоев глаз открылся. Петя откашлялся и выплюнул комок крови. «Зачем мне себя оговаривать? А, поскольку на все ваши вопросы я ответил еще тогда, когда мы с вами разговаривали в более приятной обстановке, то мне и остается только молчать».

Принесли еще воды. «Какая она сладкая», — подумал Петя. «Сколько я уже не видел неба — второй месяц? Да, тут ведь тоже подземелье, просто повыше немного. Там уже зима на дворе».

— Продолжим, — сухо сказал следователь. «Мы остановились на том, кто вас представил Хуану Австрийскому.

— Герцог Альба, — сказал Петя, рассматривая серые камни потолка. Чадили, трещали факелы.

— Поднимите его, — приказал следователь.

— Я и сам могу, — зло отозвался Петя, и с трудом, придерживая вывихнутую левую руку, встал.

— Привяжите его к креслу, — велел мужчина, перебирая инструменты, разложенные на столе.

«Сейчас мы более подробно поговорим обо всем этом, синьор Корвино. Не хотите сразу признаться?».

— Мне не в чем признаваться, — пожал плечами Петя, глядя на то, как раздувают огонь в переносном очаге.

«А ведь Джованни молчал», — вспомнил он. «Ты соберись. Осталось немного. Скоро они получат показания Фарнезе и после этого отрубят мне голову. Надо просто потерпеть».

— Давайте, — кивнул следователь, и отошел подальше.

— Синьор Джордано! — услышав знакомый голос, Бруно обернулся. Невысокий, светловолосый, изысканно одетый юноша, улыбаясь, пробирался через гомонящую толпу — с утра на Кампо деи Фиори торговали цветами и фруктами.

— Синьор Франческо! — Джордано удивленно хмыкнул. «Надо сказать…»

— Тихо, — юноша, иронически улыбаясь, приложил палец к губам. «Там, за Тибром, тоже нужно бывать — очень полезное место, прекрасные знакомства можно завести. А вы неплохо одеты, — Франческо оглядел его с ног до головы. «Для ученого, я имею в виду».

— Это Джона камзол, — сердито сказал Джордано. «Я обычно не обращаю внимания на вещи».

— Не сомневаюсь, — ухмыльнулся Франческо и сказал: «Давайте, купим даме букет».

Он вернулся с большой охапкой фиалок и весело заметил: «У синьоры Констанцы как раз голубые глаза».

— Неаполитанские — внезапно проговорил Джордано. «Сейчас, зимой, их с юга привозят. Я ведь оттуда родом».

— Я этого не слышал, — сердито отозвался юноша. «Вообще, чем меньше я о вас знаю, тем лучше».

— Почему? — они медленно шли по виа деи Капеллари.

— Потому, — Франческо приостановился, — что, если меня арестуют, синьор Джордано, то будут задавать вопросы. А если я не буду знать на них ответов, для всех будет лучше, поверьте.

Поэтому-то я и не имею права делать что-то…, - он помолчал, — опасное.

— Вы с нашим общим другом приехали и уехали, а мне тут оставаться. Дом, оттиски печатей, знакомства — этим занимаюсь я, а уж все остальное — на вас. Прошлый резидент десять лет спокойно проработал, а все равно — плахи не избежал. А я только год тут, не хотелось бы умирать так быстро.

В серых глазах юноши играли искры смеха.

— Вам сколько лет? — внезапно спросил Джордано.

— Двадцать три, — ответил Франческо и улыбнулся. «Как говорит наш общий друг, у меня еще все впереди».

— А почему, — спросил Джордано, когда они свернули на виа Пеллегрино, — вы не сделали оттиск печати Бонкомпаньи еще тогда, месяц назад?

— Да кто же знал? — пожал плечами Франческо. «Мы думали, Корвино пожурят и отпустят, а видите, как получилось. Вообще, — юноша приостановился, — все это дело, уважаемый, надо закончить как можно быстрее. Я синьору Констанцу имею в виду. А то Корвино, конечно, человек крепкий, но пытка есть пытка. Он ничего не скажет, но все, же лучше не рисковать.

— А вы с ним знакомы? — поинтересовался Бруно.

— Вам бы я тоже посоветовал меньше задавать вопросов, — сухо ответил Франческо. «Царь Соломон все же был прав — во многих знаниях — многие печали. Нам сюда», — он постучал в высокие, отделанные медным литьем, двери особняка Бонкомпаньи.

— Синьор Франческо — высокая, тонкая, золотоволосая девушка быстро спустилась по лестнице. «Как мило, вы принесли мне букет!», — она вдохнула запах. «Мои любимые», — девушка чуть покраснела, и Джордано подумал, что румянец на ее белых щеках похож на первые, еще робкие лучи рассвета.

— Я буквально на мгновение, синьора Констанца, — раскланялся Франческо. «Спешу в курию, мой патрон не любит, когда его помощники опаздывают. Я вспомнил, вы говорили, что хотели бы привести в порядок библиотеку?»

— Да, — вздохнула Констанца. «С этим переездом все перепуталось, руки не доходят расставить книги, как положено». Она заправила непокорный локон под унизанную жемчугом сетку.

— Разрешите вам представить — синьор Джордано, мой приятель, ученый, — улыбнулся Франческо. «Я подумал, что он может вам помочь».

— Как мило с вашей стороны, — сказала девушка. «А у нее не голубые глаза», — подумал Бруно.

«Какой же это цвет? Да, лаванда. Голубовато-серые, вот»

— А я вас покидаю, с тоской и болью в сердце, — юноша вздохнул и добавил: «Пора вернуться в пыльные коридоры канцелярии Его Святейшества».

— Приходите, синьор Франческо, вы же знаете, я всегда вам рада — радушно сказала Констанца на прощанье.

— А вы что за ученый? — внезапно спросила она, когда дверь за Франческо захлопнулась.

Джордано почувствовал, что краснеет.

— Астроном и философ, — неохотно ответил он. «Еще математик».

— Ну пойдемте, — Констанца подхватила юбки и повернулась, — покажу вам библиотеку.

— У вас много книг, — сказал Джордано, оглядывая сваленные в беспорядке томики.

— Я люблю читать, — девушка опять покраснела. «Мой муж всегда в разъездах, что еще остается делать?»

— Ты там с ней не церемонься, — хмуро зевнул Джон. «Судя по тому, что рассказывал Корвино, особо уговаривать синьору Констанцу не придется. Да тебе, собственно, всего и надо-то — печати Бонкомпаньи и образец его почерка с подписью. За один раз все можно сделать».

— Как-то это все же…, - Джордано замялся.

Разведчик усмехнулся. «Да она тебя выбросит из головы на следующий день, не волнуйся. У таких женщин все просто. Не забывай, если у нее был один любовник, то может быть и второй».

— А что читаете? — Бруно вдохнул знакомый запах — пыль, бумага, типографская краска, и еще что-то странное, свежее, будто ветер с моря.

Он вдруг вспомнил, как ребенком, с другими мальчишками, ловил рыбу в их деревне под Неаполем, и улыбнулся.

— Думаете, женщины предпочитают поэзию? — сердито ответила Констанца.

— Ну отчего же? — девушка взглянула в его темные, смешливые глаза. «Какой он некрасивый», — подумала она. «Нет, — продолжил Джордано, — я, например, знаю женщину, которая отлично разбирается в математике. Если бы она была мужчиной, она бы давно лекции в университете читала».

— Она, наверное, не замужем, — свысока улыбнулась Констанца.

— Нет, ошибаетесь, — Бруно стал разбирать книги. «Она замужем, у нее пятеро детей, она ведет хозяйство, и отлично готовит».

— Да вы в нее влюблены, — рассмеялась девушка.

— Не отрицаю, был, — Джордано хмыкнул и сдул пыль с небольшого, переплетенного в телячью кожу тома. «Читали?» — кивнул он на книгу.

— Еще в детстве, — рассмеялась Констанца. «Gal ia est omnis divisa in partes tres, quarum unam incolunt Belgae,aliam Aquitani, tertiam qui ipsorum lingua Celtae, nostra Gal i appel antur. Hi omnes lingua, institutis, legibus inter se different», — процитировала она. «Это все читали, синьор Джордано».

— Вас учили латыни? — удивился он.

— Да, — она чуть вздохнула. «Я люблю историю, она очень интересная. А вот астрономию я совсем не знаю».

— Давайте я вам расскажу, — внезапно предложил Джордано, глядя на ее розовые, нежные губы.

— Принес? — Джон, не глядя, протянул руку.

— Я с ней только сегодня познакомился, — возмутился Джордано, раздеваясь. «Холодно как тут».

— Дом старый, все рассохлось, а огня зажигать не надо — не след соседям знать, что мы здесь, — разведчик испытующе посмотрел на Джордано.

— Ну и что? Зачем тянуть? Ты подумай о том, что каждый день задержки — это еще один день страданий для Корвино. Чем быстрее у нас будут печати, тем лучше».

— И все? — Джордано погрел руки над свечой.

— Что — все? — непонимающе посмотрел на него Джон.

Бруно покраснел. «Ну, с ней — все?».

— А зачем она нам еще нужна? — удивился разведчик. «Пойди, поешь, Франческо что-то там принес. Так когда?».

— Послезавтра утром у тебя будет все, что надо, — сквозь зубы сказал Джордано и вышел, осторожно закрыв за собой дверь.

Петя привалился спиной к холодным камням стены и сжав зубы, выругался. Стало немного легче. «Ну, — иронично сказал он себе, — это пока, дружище. Пока они не принимались за глаза и все остальное. А, в общем, к боли привыкаешь — я и не знал».

Он поднял левую руку и усмехнулся. «Там, на Груманте, было проще — я все-таки сам это делал. Надо же, я думал, они просто вырвут ногти, и дело с концом. Нет, оставили, — он пошевелил распухшими пальцами, — будут продолжать. Хорошо, что я завещание просмотрел еще раз перед отъездом сюда.

— Федьке, конечно, контора ни к чему, из него такой торговец, как из меня — монах, — Петя даже рассмеялся, — но другого сына нет. Ну, ничего, Марфа будет управлять, голова у нее хорошая, справится. Вот только о Марфе ты не думай, — приказал он себе.

— Вообще ни о ком не думай, — жестко сказал он, и закрыл глаза.

— А кто мои девочки? — он поднял двойняшек на руки и те сразу же залепетали: «Папа!

Папа!». От них пахло молоком и чем-то сладким. «Сейчас вот как укушу!» — пообещал Петя, и сев в кресло, пристроил девчонок на коленях. «Потому что я лев!» — сказал он грозно.

— Лев большой! — уважительно проговорила Полли, дергая его за ухо, ероша волосы. «У льва зубы», — Мэри принялась за второе ухо.

— У льва скоро ушей не останется, — пробормотал Петя. «Тоже хочу!» — Лиза стояла на пороге, с игрушечной тележкой в руках. «Папа, можно?».

— Ну конечно, счастье мое, — Петя, обняв двойняшек одной рукой, помог дочке забраться на колени.

— У тебя тут прямо цветник, — рассмеялась вошедшая в комнату жена. Петя посмотрел на головы девочек — белокурую, каштановую, черную, как смоль, и нежно сказал: «А ну иди сюда, тут рыжей не хватает».

— Я не рыжая, — обиженно отозвалась Марфа, пристраиваясь у него на коленях, забирая двойняшек на руки. Запахло жасмином.

— Рыжая-рыжая, — он обнял их всех и счастливо улыбнулся.

— Не думай, — сказал себе Петя еще раз, вытирая лицо окровавленным, разорванным рукавом рубашки.

— Нет, — сказал Джордано. «Посмотрите еще раз, синьора Констанца, внимательней. Вон она, очень яркая. Сегодня хороший вечер, ясный, ее отлично видно».

— Да, — девушка прищурилась, — теперь я поняла. Но разве это не звезда?

— Римляне, — Джордано улыбнулся, — называли ее «Веспер». Она и с утра появляется тоже, до времен Пифагора думали, что это два разных небесных тела. Но это не звезда, нет.

— А что же? — золотистые брови чуть нахмурились. «Разве в небе есть что-то еще кроме звезд?».

Бруно посмотрел на багровую полосу заката над черепичными крышами и вдруг легко вздохнул: «Нет, синьора Констанца, это планета. Такая, как наша».

«А я и не знал, что можно так широко распахнуть ресницы», — про себя усмехнулся Джордано, глядя на девушку.

— Как Луна? — девушка указала на тонкий, едва заметный серпик.

— Нет, Луна — это наш спутник. Она рядом с Землей и вращается вокруг нее. Поэтому, например, на море бывают приливы и отливы, — Джордано с удивлением заметил, что Констанца краснеет. «Ну, и еще кое-что, оно тоже зависит от движения Луны», — смешливо сказал он, видя, как зарделась девушка.

— А эта планета, — он указал на горизонт, — значительно дальше от нас.

— И она тоже вращается вокруг Земли, как Солнце? — тихо спросила Констанца.

— А кто это вам сказал, что Солнце вращается вокруг Земли? — рассмеялся Джордано.

— Все знают, — она опустила голову и стала перебирать жемчужины в своем ожерелье.

— Как раз наоборот, — он стоял совсем рядом с ней и видел завитки волос над освещенным закатом, нежным ухом. «Земля, чтобы вы знали, синьора Констанца, вращается вокруг Солнца».

Рот девушки открылся, совсем по-детски, и Джордано с наслаждением поцеловал ее — прямо туда.

От нее пахло чем-то свежим и у нее были нежные, сухие губы. Белая кожа шеи уходила вниз, туда, где кружева прикрывали начало небольшой, еще девичьей груди. Джордано опустил голову и стал целовать эту грудь, чувствуя, как тяжело дышит Констанца.

Он бросил расшнурованный корсет на пол, и, отступив на шаг, полюбовавшись ей, повернул девушку к себе спиной. Внизу, под юбками, у нее уже было влажно и жарко. Ощутив его пальцы, Констанца тихо, сквозь зубы, простонала: «Еще! Еще, пожалуйста!»

— Ну, уж не знаю, — задумчиво сказал Бруно, не убирая руки. «Как-то не похоже, чтобы тебе нравилось».

— Пожалуйста! — девушка, чуть не плача, подняла юбки.

— Отличный вид, — медленно произнес Джордано. «Надо оценить, как все это снизу смотрится».

Он встал на колени, и Констанца, рыдающим голосом, проговорила: «Я больше не могу!».

— Придется потерпеть, — прервавшись на мгновение, усмехнулся мужчина. «Я еще и не делал ничего, это так, мелочи».

Слаще ее ничего на свете не было — Джордано понял это сразу. «Так бы и стоял тут», — улыбнулся он про себя, слыша стоны девушки. Она вдруг положила руки ему на голову и нежно, ласково, стала гладить его темные волосы. «Подожди», — шепнула она. «Теперь я».

Констанца вдруг оказалась совсем, раздетой — в свете зимнего вечера ее белая кожа отливала золотом, косы, шурша, упали на спину. Она опустилась на деревянный пол, и Джордано сам застонал — там, между ее губ, можно было остаться навсегда.

— Если ты это и дальше будешь делать, — шепнул он, наклонившись, взяв ее лицо в ладони, — то я за себя не отвечаю.

Он поднял Констанцу на руки и прижал к стене. Длинные локоны сбились в комок и Констанца, задыхаясь, сказала: «Хочу тебя, больше всего на свете хочу!»

— Впустишь меня сюда, сегодня в полночь, и сделаешь все, что мне надо, — велел Бруно.

Она кивнула и, уронив голову ему на плечо, закричав, еще успела спросить: «А что тебе надо?».

— Многое, — рассмеялся Джордано и, прошептав ей что-то на ухо, вздрогнул — она забилась в его руках, и обессилено выдохнула: «Хорошо!»

— Буду утром, — сказал он Джону. «Дай-ка мне воск».

Разведчик осторожно уложил в мешочек тонкие пластинки и хмуро сказал: «Необязательно там торчать до рассвета. Если хочешь, я пойду с тобой, подожду, чтобы тебе потом ночью одному не возвращаться».

— Может, ты сам все и сделаешь, а? — разъяренно сказал Джордано. «Если она для меня подняла юбки, как ты выражаешься, то и для тебя подымет. Хотя нет, ты же у нас семейный человек, тебе нельзя».

— Иди уже, — жестко проговорил разведчик. «И не задерживайся там больше, чем следует».

Джордано, выходя, так хлопнул дверью, что из-под притолоки посыпалась старая штукатурка.

Она открыла тяжелые створки сразу, едва услышав его осторожный стук, и поцеловала его еще на пороге, при свете единой свечи, что была у нее в руке.

— Подожди, — сказал ей Бруно, ненавидя себя за это. «Покажи, где у твоего мужа хранятся его личные печати. И мне нужен образец его почерка, с подписью».

Констанца кивнула, и, сжав губы, сказала: «Хорошо».

Бруно работал быстро, а Констанца стояла рядом, светя ему, и молчала. Она следила за смуглыми, ловкими пальцами, и думала: «Сейчас он все сделает, и оставит меня тут. И больше никогда не вернется, никогда. Господи, ну пусть он хоть ненадолго задержится, пожалуйста. Мне больше ничего не надо, пусть хоть ненадолго».

Он спрятал мешочек с оттисками и письмо Бонкомпаньи, взял у Констанцы свечу и поцеловал ее в набухшие слезами, огромные, голубовато-серые глаза. «Пойдем в постель», — тихо попросил Бруно.

Уже в опочивальне она вдруг остановила руки Джордано, и, сказала, глядя ему в глаза: «Ты должен знать — у меня уже был любовник. Я, — в уголке рта Констанцы залегла тонкая, жесткая морщинка, — была моложе. И глупей, — добавила она.

— Мне тогда было, — девушка помедлила, — скучно. Вот. Если ты сейчас уйдешь, — она отвернулась, — то уходи. Я пойму.

Он провел губами по ее лбу — там, где начинались теплые, мягкие волосы, и нежно ответил:

«Что было — то было, Констанца. Я тоже, — он усмехнулся, — не мальчиком к тебе пришел».

Девушка потерлась щекой о его плечо и шепнула: «Останься ненадолго, хорошо?».

— Я останусь, — сказал Джордано, ощущая ее тело — раскаленное, пылающее под его рукой.

«Останусь», — пообещал он.

Это было лучше, чем все, что она знала. Девушка вдруг подумала, что, наверное, вот так и Ева отдавалась в саду эдемском — без оглядки, без стыда, не притворяясь, и ничего не смущаясь. Джордано вдруг остановился на мгновение, и медленно, прижав ее к себе всю, сказал: «Какое счастье брать тебя, Констанца. Какое же это счастье».

Она откинула назад золотоволосую голову, и, обняв его так, что уже не было понятно, — где он, а где — она, ответила: «Нет, счастье — это давать тебе все, что ты хочешь».

— Я еще и не начал хотеть, — сдерживаясь, сказал Джордано. «Но сейчас начну, Констанца».

Потом она уткнулась лицом в подушку, и застучала маленьким, нежным кулаком по кровати.

«Что, еще?», — спросил ее Бруно сверху. «Я ведь и по-другому умею, хочешь?» — шепнул он.

— Очень, — глухо сказала Констанца, и оперлась на локти, выгнув спину, рассыпав вокруг волосы. «Я люблю тебя», — вдруг добавила она. «Так не бывает, я знаю — но я все равно люблю».

Бруно обнял ее, прижавшись щекой к ее мягкой, теплой коже. Потом она уже ничего не говорила — только рыдала, кусая себе пальцы, и просила: «Еще!».

— А ты меня не любишь, — она лежала, пристроив голову у него на плече. Он накрыл ее маленькую грудь ладонями и долго молчал.

— Ну и ладно, — Констанца, пряча слезы, оперлась на локоть. «Все равно лучше тебя нет никого, и не будет».

— Мне нельзя любить, — хмуро сказал Джордано. «Чтобы любить — надо быть рядом, а я — сегодня здесь, а завтра — там. Я ведь бывший монах, а сейчас — бродяга и еретик, Констанца. Я так тут, в Риме, головой рискую».

— Зачем? — в огне свечи ее голубые глаза казались совсем прозрачными, как вода.

— Затем, что надо, — неохотно ответил Бруно, и, погладив ее по голове, попросил: «Давай просто полежим тихо, ладно? Иди ко мне, вот так».

Он закрыл глаза, слушая легкое дыхание девушки, ощущая ее запах — как будто весенний, свежий ветер с моря, и, устроив ее на боку, прижал к себе.

— Расскажи мне про небо, — вдруг попросила Констанца. «Хоть немного».

Джордано улыбнулся и, так и не открывая глаз, стал говорить.

Она слушала, боясь даже пошевелиться, и, едва касаясь губами, целовала его руку — с так и въевшейся темной краской, с пятнами чернил на пальцах.

Уже когда почти совсем рассвело, Бруно бережно повернул к себе ее усталое, милое лицо.

«Мне пора», — сказал он, целуя ее. «Пора, Констанца».

Она только кивнула головой, и, свернувшись в клубочек, сказала: «Я не буду смотреть, как ты уходишь. Иначе у меня разорвется сердце, Джордано. Прощай».

Констанца открыла глаза, только услышав мягкий звук двери снизу. Она сразу же подбежала к окну, но на узкой, окутанной зимним туманом улице, уже никого не было.

Не помня себя, девушка добралась до постели, и, встав на колени, уронила голову на простыни, вдыхая его запах.

— Отлично, — Джон вгляделся в бумагу. «Ты просто молодец, Фагот — не отличить от оригинала».

— Давай оттиски — протянул руку Джордано.

Он нагрел воск и осторожно приложил печати к приказу. «Переводим, значит, заключенного в Милан», — хмыкнул он. «Его светлость губернатор Алессандро Фарнезе возвращается из Нижних Земель и хочет говорить с ним лично, так сказать».

— Очень надеюсь, что мы еще успеем, — Джон распахнул ставни и вгляделся в улицу. «А, вон и Франческо с лошадьми. Та, что плохая — твоя», — усмехнулся он, поворачиваясь к Фаготу.

«Монахи на хороших конях не ездят. Франческо везет тебе рясу доминиканца, все же тебе этот орден ближе, чем все остальные».

— Да уж, — Бруно улыбнулся, но вдруг помрачнел: «А почему мы можем не успеть? Его ведь не казнят?».

— Не казнят, — Джон посмотрел куда-то в угол и вздохнул. «Знаешь, дорогой мой гений, иногда бывает лучше, чтобы казнили».

— Ты что имеешь в виду? — непослушными губами спросил его Джордано.

— Разное, — коротко ответил Джон и прислушался: «Собирайся. Франческо уже во дворе».

— Синьор Корвино, — тихо, присев на корточки, сказал следователь, — ну ведь для всех будет лучше, если вы признаетесь, что отравили Хуана Австрийского. И губернатор Фарнезе нам то, же самое скажет, не сомневайтесь. Отравили, получив за это звонкое английское золото, да?

— Это была лагерная лихорадка, — прошептал Петя. «От нее той осенью сотни человек умерло, все знают».

— И врача, как на грех, под рукой не оказалось, — следователь задумчиво склонил голову. «Во всем Генте, для великого полководца — не нашлось даже самого захудалого лекаря. Или вы плохо искали, синьор Корвино? Дайте клещи, — злобно сказал мужчина, поднимаясь. «Хватит уже с ним возиться. И соленую воду приготовьте, она мне сейчас понадобится».

— Ну все, — сказал Франческо, оглядывая Джона. «Вот теперь вы похожи на человека, патрон.

В Милане отлично одеваются — вы уж простите, но вашим английским портным с итальянскими мастерами не тягаться. И оставьте здесь свою шпагу, я постерегу. Я вам принес настоящее произведение оружейного искусства».

Джон повертел в руках тяжелый клинок с золоченым эфесом и сделал несколько выпадов.

«Ну ладно, — сказал он хмуро, — будем надеяться, что ее не придется вынимать из ножен. Ты вот что — если мы до вечера не вернемся, прибери тут все, и сообщи, куда надо. Ну, ты знаешь».

Франческо кивнул.

— А что, мы можем не вернуться? — осторожно спросил Джордано, когда они уже выезжали из Трастевере.

Джон не ответил, глядя на темную громаду замка Святого Ангела, что возвышалась на той стороне реки.

— Не думал я, что еще раз окажусь за его стенами, — хмыкнул он. «Ну что ж, — он бросил на мгновение поводья и потер лицо руками: «Fais ce que dois, advienne que pourra», как говорят в Париже.

— Делай что должно, и будь, что будет, — тихо сказал Джордано.

— А ты, — повернулся к нему Джон, — оставайся во дворе. Если я не приду, — с Питером, или без него — , не жди — постарайся выбраться. Хотя, — он помедлил, — вряд ли тебе это удастся.

Вообще, — он посмотрел на зимний, яркий закат, — тебе необязательно со мной ехать.

Джордано молча пришпорил лошадь.

— Сегодня не стоит продолжать, — услышал он откуда-то сверху озабоченный голос. «Он ничего не скажет, синьор, я таких уже видел.»

— Скажет, — следователь пнул безжизненное, скорчившееся тело, и поморщился: «Я его сломаю, так и знайте».

— Не сомневаюсь, — мягко согласился палач. «Но давайте мы его снесем вниз, ночь он отдохнет, а завтра займемся глазами, ну и остальным. Сейчас он просто ничего не чувствует, поверьте мне».

— Ладно, — следователь сплюнул на пол. «Уберите, от него еще и воняет к тому же. Пусть поваляется там, в собственном дерьме, а завтра продолжим».

Его вытащили из камеры в коридор, и мир померк.

— Брат Филиппо, — невысокий, богато одетый мужчина спешился, — последите за лошадьми.

Нам надо немедленно ехать назад.

— Синьор, — озабоченно сказал охранник, — вам не обязательно спускаться вниз, мы сами можем его привести.

— Его светлость герцог Сора-и-Арче мой друг, — высокомерно сказал мужчина, — он поручил мне лично проверить, что у вас там происходит. А то еще подсунете не того, я вас, каналий, знаю. Пойдемте, — он, не оборачиваясь, направился к внутренним воротам замка, — дорога в Милан неблизкая, а синьор Бонкомпаньи и синьор Фарнезе ждать не любят.

— Вот он, — поднимая факел, кивнул охранник на камеру.

— Что вы мне показываете какую-то вонючую груду тряпья! — прошипел мужчина. «Это же труп!»

— Сами посмотрите, — стражник открыл решетку, — как принесли, живой был.

— Ну, и в каком состоянии у вас заключенный? — мужчина зло посмотрел на охранников и от души пнул Питера под ребра. Тот даже не закричал.

— Видите, — выругался мужчина, — он уже и боли не ощущает. Мне его сейчас везти в Милан, к его светлости Алессандро Фарнезе, который специально для этого приехал из Нижних Земель, — а если эта шваль сдохнет по дороге? Что я делать буду? Ну, что встали, поднимайте его и переоденьте, найдется же здесь что-то чистое? — мужчина пощупал пропитанную засохшей кровью одежду и брезгливо отряхнул пальцы.

— И облейте его водой, — приказал мужчина, — во-первых, разит невыносимо, а во-вторых, может, он хоть в себя придет немного.

Во дворе замка суетился монах-доминиканец. «Брат Филиппо, помогите мне», — распорядился мужчина, подсаживая Питера в седло. «Привяжите его, как следует, еще не хватало, чтобы он по дороге с лошади свалился».

Уже когда они проехали по мосту, Питер открыл один синий глаз и обиженно сказал: «Ты мне ребро сломал, кажется».

— Ну, извини, — рассмеялся Джон. «Но ты молодец, не пошевелился. Все, сейчас придешь в себя немного, — и в Лондон. В Чивитавеккье возьмем лодку до французского побережья, там уже проще будет. Познакомься, кстати, синьор Джордано Бруно».

— Тот самый? — удивился Питер.

— Тот самый, — мрачно подтвердил Фагот, спешиваясь во дворе невидного, старого домика глубоко в трущобах Трастевере.

— У меня левая рука вывихнута, — Питер, морщась, слез с лошади. «На дыбу подвешивали. И еще, — он помолчал, — в общем, много всего». Он, чуть покачиваясь, пошел в дом.

— Давай, держи его сзади, — велел Джон Фаготу. «Сейчас будет больно», — предупредил он Питера. Тот кивнул и закусил губу. Джон быстро вправил вывих и стер потекшую по лицу кровь. «Все», — сказал он. «Сейчас я тебя перевяжу, выпей вина и спи. Завтра мы еще до рассвета выезжаем — не надо рисковать, и оставаться тут надолго».

— Да, — сказал Джон, помогая Корвино раздеться. На полу дымилась лохань с теплой водой.

«Пожалуй, — разведчик помолчал, — нам надо будет еще тряпок».

— Сейчас принесу, — сказал Фагот.

— Это чем? — спросил Джон, рассматривая ожоги. «Клещами», — ответил Питер, не открывая глаз. «На спине там, глянь, — попросил он, — там раны, мне кажется, или они воспалились?».

— Не кажется. Что это было? — ворчливо спросил разведчик, потянувшись за мазью.

— Такая штука с шипами, — чуть улыбнувшись, ответил Корвино. «Там довольно темно, сложно разглядеть»

— Хорошо еще, что Марта мне с собой всяких снадобий дала, — Джон медленно втирал мазь, — Хочешь, я к вину опиум добавлю?».

— Да нет, — отказался Корвино, — надо, чтобы голова ясная была. Я просто пару бутылок выпью, и все будет в порядке».

— В общем, — сказал Джон, помогая ему устроиться в постели, — ты дешево отделался, дружище. Глаза они тебе не трогали, язык — тоже, и все остальное, — он усмехнулся, — в порядке.

— Успел подсмотреть, — сердито проворчал Питер.

— Надо сказать, я впечатлен, — рассмеялся Джон. «И вот что еще — на континент, милый мой, ты после этого и носа не суй. По торговле — напиши пока доверенности. Подождем, чтобы все улеглось».

— А маленький Джон? — измученно спросил Питер.

— Сам займусь, — проворчал разведчик. «А ты, как вернешься в Лондон, обрати внимание на новые рынки — Скандинавию, например».

— Понятно, — Корвино зевнул и попросил: «Принеси мне какое-нибудь ведро, ладно? Я так напился, что меня непременно будет тошнить, а до заднего двора я, боюсь, не дойду».

— Все, — поднимаясь, сказал Фагот, когда Питер заснул. «Завтра появлюсь, к отъезду».

— Ты там поосторожней, — озабоченно попросил Джон. «Не сходи с ума».

— Уже сошел, кажется — мрачно сказал Бруно и аккуратно, чтобы не разбудить Питера, закрыл за собой дверь.

— А ну вернись, — Джон вышел вслед за ним. «Не смей рисковать. Нам от нее больше ничего не надо, все, дело сделано».

— Ты мне не приказывай, — зло ответил Джордано. «Вам — не надо, а мне — надо».

Увидев, что Джон открыл рот, Бруно медленно сказал: «Вы помолчите, ваша светлость, не лезьте, куда вас не звали. Я сам разберусь».

Он сбежал вниз по лестнице, и Джон, вздохнув, проговорил: «А, может быть, у него все и будет хорошо».

— Ты пришел, — отступив на шаг, тихо, сказала девушка. «Ты вернулся».

— Потому что я завтра уезжаю, — сказал Джордано, обнимая Констанцу, прижавшись к ее мягкому, теплому плечу.

— Куда? — спросила она.

— В Чивитавеккью, еще до рассвета, — Бруно помолчал и сказал, сам того не ожидая: «Я не могу позвать тебя с собой, не имею права, Констанца. Но я тебя люблю».

— Ну и хорошо, — облегченно, радостно улыбнулась девушка, и нежно сказала: «Пойдем, ты хоть поспишь немного. Ты же устал».

Она раздела его — медленно, ласково, и, приникнув к нему, сказала: ««Ты просто отдохни.

Отдохни, а я буду рядом. Когда захочешь, просто поцелуй меня».

— Угу, — Бруно зевнул, закрывая глаза, и, ощущая ее едва слышное дыхание, вдруг подумал:

«Движение, о котором я думал тогда, в Лондоне — оно и вправду, вечное и неудержимое. Но почему? А, — он чуть улыбнулся, — я понял».

— Принеси мне перо и бумагу, пожалуйста, — попросил он Констанцу.

Он быстро писал, а девушка, не замечая горячего воска, капающего ей на пальцы, одной рукой держала свечу, а второй — стирала со щек слезы.

«Тринадцатый и последний аргумент утверждает, что если этот или какой-либо иной мир носит совершенный характер, то это исключает существование.

Уничтожь убеждение в том, что земля является единственным центром. Подари нам учение, что другие звезды и миры, которые мы видим, составлены точно так же, как и эта наша звезда и мир. Доказывай нам неустанно, что существует бесконечное количество не только больших и обширных миров, но также и других, меньших. Открой нам дверь, через которую мы могли бы видеть все остальные звезды, подобные нашей. Покажи нам, что в эфире существуют другие миры, подобные нашему миру.

Сделай для нас ясным, что движение всех мировых тел происходит вследствие действия внутренней души, для того чтобы при свете этого созерцания мы могли верными шагами шествовать вперед по пути познания природы». — Бруно перечитал и, подув на чернила, сказал: «Послушай».

Она слушала, затаив дыхание, открыв рот — совсем как тогда, у окна, не отводя от него взгляда. Закончив, бережно свернув листок, Джордано улыбнулся: «А вот теперь я тебя поцелую».

Констанца опустила свечу на пол и оказалась вся в его руках.

Бруно проснулся перед рассветом и, ощущая ее рядом, шепнул: «Ты не спишь?».

Констанца, которая лежала всю ночь, не закрывая глаз, охраняя его сон, чуть покачала головой, и, повернулась к нему спиной. Джордано зарылся лицом в ее распущенные волосы и прошептал: «Господи, если бы мы могли быть вместе!».

— Да! — злым, яростным шепотом сказала потом Констанца, вцепившись зубами в подушку, что заглушала ее крик. «Да, Господи, спасибо тебе!»

Подождав, пока за Джордано закроется дверь внизу, она решительно встала, и, вылив на себя кувшин ледяной, остывшей за ночь воды, сразу замерзнув, стала собираться.

Констанца надела свое самое невидное платье — зато крепкое и теплое, и, наскоро заплетя косы, покрыла их шерстяным, темным чепцом.

Посмотрев на свои туфли — атласные, шелковые, расшитые жемчугом, девушка усмехнулась, и спустившись на цыпочках вниз, поискав, взяла в кладовой, старые башмаки. Она собрала все серебро, что у нее было, даже не протянув руку в сторону шкатулки с драгоценностями, и, взяв мешок, накинув плащ, окунулась в сумрак зимней ночи.

Констанца шла к развилке северных дорог, вдыхая влажный, белый туман и улыбалась.

Когда впереди уже показались домики предместья, Джордано вдруг увидел у обочины, в холодной мороси, знакомую фигуру. Он застыл, и, было, собрался пришпорить коня, но сзади раздался голос Джона: «А ну бери свой мешок, и слезай».

— Это еще почему? — возмутился Бруно.

— Нас двое, нам нужна сменная лошадь, — объяснил Корвино. «А ты и пешком дойдешь до ближайшего постоялого двора».

— Я ее не звал…, - он не закончил, обернувшись, вглядевшись в глаза разведчика.

— Я тоже иногда ошибаюсь, дорогой мой гений. А вот тебе повезло — не сказать как, — проговорил Джон, и взял под уздцы его коня.

— Иди быстро к девочке. Она бедная, наверное, продрогла там уже, и глаза все выплакала, — сердито сказал разведчик. «Если будете в Лондоне, — Джон вдруг рассмеялся, — заходите в гости».

Бруно спешился и Питер, наклонившись, пожал ему руку. «Спасибо тебе», — тихо сказал он.

«Спасибо за все».

— Марте привет передавай, — ответил Джордано. «И детям, они у тебя замечательные».

— У тебя все получится, — Джон потрепал его по плечу. «Поехали, Корвино, мне совсем не улыбается провести Рождество в тюремной камере, так что давай быстрее доберемся до Чивитавеккьи».

Она стояла, сжимая замерзшими руками наскоро собранный мешок с вещами.

Бруно подошел к ней и Констанца торопливо, ругая себя за то, что плохо подготовилась и теперь запинается, проговорила: «Ты не думай, Джордано, я не белоручка. Я и убирать смогу, и стирать, — все что надо. Я буду на жизнь нам зарабатывать, а ты пиши. Я латынь знаю, почерк у меня хороший, ты можешь мне диктовать.

Если хочешь, повенчаемся, хоть у протестантов, хоть у кого, а не хочешь — как хочешь, я все равно пойду за тобой куда угодно».

Выпалив это, девушка замолчала и, сглотнув слезы, добавила: «Все равно я без тебя не могу. Вот».

— Констанца, — он коснулся ее холодной, гладкой щеки. «Ну что же ты мне не сказала?».

— Я сказала, — она вскинула глаза — сейчас, в тумане, они казались серыми, и в них была одна нежность — без края. «Сказала, что люблю тебя, Джордано. И буду любить, пока мы живы».

Бруно помолчал, просто глядя на нее. Золотистые косы были наскоро прикрыты невидным чепцом, и платье на ней было самое простенькое. Она куталась в темный, грубой шерсти плащ.

— «Только у меня денег немного, — покраснев, пробормотала Констанца. «Драгоценности я брать не стала, — она помолчала, — вот, какое серебро у меня было — принесла». На белой ладони лежало несколько монет. «Но ты не волнуйся, — девушка прикусила губу, — как из Италии выберемся, я сразу служанкой куда-нибудь устроюсь. Не пропадем».

— Иди сюда, — тихо сказал Джордано, обняв ее. «Убери это на черный день, — он усмехнулся, и накрыл ее ладонь своей. «Пока голодать не будем, а там посмотрим».

— Куда мы теперь? — спросила Констанца, когда они уже шли по дороге на север.

— Во Францию, — ответил Джордано, — а оттуда — в Германию. «Дай мне свой мешок, я понесу», — он приостановился.

— Да я и сама могу, — запротестовала девушка, и вдруг, опустив глаза, смутившись, проговорила: «Тебе только, наверное, со мной скучно будет, я же не такая умная».

— Умных много, — ворчливо отозвался Джордано, снимая у нее с плеча мешок, — а моя Констанца такая — одна.

— Как ты сказал? — замерла она.

— Что? — непонимающе отозвался Бруно.

— Ну, вот это, сейчас, — замялась девушка.

— А, — Джордано улыбнулся и, поднеся к губам ее руку, поцеловал: «Сказал и еще раз повторю, и буду повторять, каждый день: «Моя Констанца. Счастье мое».

— Пойдем, — Бруно чуть подтолкнул ее, — нам надо быстрей из окрестностей Рима выбраться.

Искать нас пока не будут, не спохватились еще, но все равно — мало ли».

— А где мы переночуем? — спросила Констанца, ласково глядя на него.

— Да уж не знаю, куда дорога приведет, — пожал плечами Бруно. «Но совершенно точно, — он улыбнулся, — вместе, любовь моя. Отныне и навсегда».