Петушок на башне церкви святого Петра блестел золотом в солнечных лучах.

— Видите, герр Петер, — показал вверх собеседник Воронцова, — если ветер дует с моря, то фигура поворачивается этим боком — значит, корабли могут зайти в порт, и можно готовить сделки.

— А второй бок у него какой? — Петя прищурился.

— Черный, — развел руками герр Кнаубе. «Если ветер дует в море, товаров не жди. Так что вы вовремя успели добраться до гавани».

— Очень спокойное было плавание, — рассмеялся Петя. «К тому же, нас сопровождали корабли герра Роде, так что мы не опасались за грузы».

— Да, — согласился купец, — ваша Восточная компания правильно сделала, что наняла нашего знаменитого капитана. Все же война тут неподалеку».

— А что король Стефан, — поинтересовался Воронцов, — удовлетворен взятием Полоцка и Великих Лук, или он собирается идти дальше?

Кнаубе сцепил толстые, короткие пальцы на животе и чуть покрутил ими. «Поговаривают, — наклонился купец к Воронцову, — что польский король смотрит на Псков».

— Как я понимаю, туда же смотрят шведы? — Петя ухмыльнулся.

— Они уже не смотрят, — Кнаубе задрал голову, наблюдая за стрелками часов. «Король Юхан поклялся отрезать московитов от Белого и Балтийского морей, Ливонию они уже захватили, вместе с Нарвой, а теперь думают идти дальше».

— Новгород? — зорко взглянул на него Воронцов. «Или, — он помедлил, — куда-то еще?»

Кнаубе пожал плечами. «Пока московиты возят свои товары через северные порты, ну или, — он тонко улыбнулся, — через нас. Мы все же вольный город. Никому не нужна их вшивая столица, герр Петер, пусть царь Иван и дальше там сидит на кучах мусора».

— Если Москва будет отрезана от морей, — задумчиво сказал Петя, — они будут продавать свои товары по тем ценам, которые выгодны нам».

— Именно, — Кнаубе кивнул, — здесь, в Риге, мы все-таки хозяева, московским купцам все же невыгодно, чтобы товар гнил на складах. Так что они отдают меха и пеньку прямо-таки за гроши».

Часы пробили полдень. «Ну, пойдемте, — сказал Петя, — прогулялись мы с вами славно, отдохнули, пора и к работе вернуться».

На складах Кнаубе был в разгаре учет товаров.

— Вот эта ткань, герр Петер, — купец пощупал бархат, — это же с континента, вы так не умеете пока.

— Это фландрский, — Воронцов нежно погладил ткань — красивого, темно-коричневого цвета.

«Ткачи в Брюгге почти не уступают флорентийским мастерам, герр Кнаубе. А вот этот, — он положил руку на рулон бархата оттенка глубокого аметиста, — это уже итальянский, шелковый, а не шерстяной.

— Прекрасный, — искренне сказал Кнаубе. «Привозите его еще, он, хоть и дорог, но пойдет отлично — очень насыщенный цвет. И шелка у вас, герр Петер, великолепные, — таких ни у кого здесь не встретишь.

— Я, пожалуй, — хмыкнул купец, — воспользуюсь своим положением и придержу пару-тройку отрезов — хочется супруге подарок сделать».

— Боже, — сказала Марфа, примеряя изумрудное ожерелье, — Петька, ты сколько денег на это потратил?

— Сколько бы ни было, все мои, — улыбнулся Петя. «Там еще серьги к нему, и браслет, посмотри».

Жена подняла заигравшее зеленым огнем запястье. «Красота какая».

— Я могу задержаться, — улыбнулся Петя, — к твоим именинам не успеть. Тебе же тридцать в этом году. И пятнадцать лет, как мы женаты, не забыла?».

— Да разве такое забудешь, — Марфа обернулась и посмотрела прямо ему в глаза. «Господи, как же я счастлива с тобой — и словами не скажешь».

Он прикоснулся к губам жены — медленно, ласково, — и шепнул: «А если я дверь запру?».

— Очень бы хотелось — так же тихо ответила Марфа.

Потом он спрятал лицо в душистых, бронзовых волосах и зевнул: «Так бы и лежал тут с тобой, но надо к Джону ехать».

— Но там хоть не опасно будет, в Курляндии? — озабоченно спросила снизу Марфа, гладя шрамы от ран у него на спине. «У меня на тебя, Петька, большие планы — так что ты уж вернись ко мне, пожалуйста, живым и невредимым».

— А какие у тебя планы? — продолжал зевать он и тут же усмехнулся: «А, я понял. Ты тогда отложи их до сегодняшнего вечера, ладно?»

— А что будет сегодня вечером? — поинтересовалась жена.

— Увидишь, — загадочно сказал Петя и стал одеваться.

— Приходите, кстати, ко мне сегодня на обед, — радушно сказал Кнаубе, — познакомлю вас с женой. Она у меня замечательная.

— Спасибо, — улыбнулся Воронцов. «Ну, давайте шерстью займемся — она у меня вся английская, мы теперь не хуже итальянцев ее работаем».

Распрощавшись с Кнаубе, Петя вышел к Двине, и немного постоял просто так, вдыхая ветер с моря.

— Скорей бы уже домой, — улыбнулся он, вспомнив лицо Марфы, когда она открыла китайскую лакированную шкатулку.

— Что, не видела таких никогда? — Петя лениво улыбнулся. «Ты же в гареме жила, любовь моя, ну не рассказывай мне, что там ими не пользуются».

— Может, и пользуются, — Марфа, смешно наклонив голову к плечу, рассматривала подарок, — но мне такого никто не показывал.

— Ну иди тогда сюда, — ласково сказал ей Петя, похлопав по подушкам. «И юбки свои подыми».

— Вот так, — он удовлетворенно погладил потом растрепанные волосы жены. «Теперь поняла, что с ним делать?».

Марфа, тяжело дыша, подняла голову и сердито сказала: «Почему ты мне раньше такого не привозил?».

— Ну, дорогая, — рассмеялся Петя, — это сюда из самого Макао приплыло, таких во всем городе — с десяток, не больше».

— А можно его не убирать в шкатулку? — Марфа лукаво посмотрела на мужа.

— Нужно, — Петя перевернул ее на живот. «Тем более, — проговорил он, устраивая ее поудобнее, — я тоже не каменный».

— А кажется, что да, — сладко простонала Марфа.

— Еще мяса, герр Петер, — Кнаубе потянулся к телячьей грудинке.

— С удовольствием, — улыбнулся Воронцов. «Фрау Эмма, вы прекрасно готовите», — искренне сказал он.

— Ах, что вы, — вздохнула кругленькая, на сносях фрау Кнаубе, — после Лондона наша стряпня вам, наверное, кажется не такой изысканной. Муж мне показывал ваши шелка, герр Петер, — неужели в Англии все дамы в них одеваются? Как это, должно быть, красиво! Завидую вашей супруге — вы, наверное ее балуете самыми лучшими тканями, — мечтательно сказала жена купца.

— Балую, — согласился Петя. «Ну а как же иначе?».

Герр Кнаубе ласково положил руку на большой живот жены. «Вот сейчас Эмма родит нам девочку, и мы тоже ее будем баловать».

— Хотите дочку? — Воронцов отпил вина.

— У меня трое сыновей, — рассмеялся купец, — дело будет кому передать, а девочка в доме — это всегда радость. Ну, Петер, вы сами знаете — у вас ведь четверо.

— Четверо дочерей, — ахнула Эмма. «Ну, герр Петер, готовьте приданое!»

— Уже начал, — усмехнулся Петя. «И сын у меня тоже есть, один, правда», — он чуть помрачнел.

— Вы так молоды, — улыбнулась фрау Эмма, — и уже пятеро детей.

— Я еще юношей женился, — сказал Петя, — восемнадцати лет. Но я уже не молод, фрау Эмма, — тридцать три летом будет.

— Ну, — сказал герр Кнаубе, до краев наполняя его тарелку, — какие ваши годы. Тем более жизнь у вас спокойная, безмятежная, тревог и волнений нет, ничем вы не рискуете.

— Не рискую, тут вы правы, — чуть улыбнулся Петя и принялся за еду.

— А что, герр Кнаубе, — спросил Воронцов, когда мужчины остались одни у зажженного камина — май был сырым и промозглым, — не опасно сейчас путешествовать по Курляндии?

Купец налил им вина и задумчиво сказал: «Если недалеко от Риги, — не опасно, конечно.

Хотите съездить куда-нибудь, пока корабли под погрузкой стоят?».

— Да, — Петя вдохнул цветочный, сладкий аромат, и опустошил бокал: «Мне надо в Пилтен».

В шатре было натоплено. Переносная жаровня стояла рядом с ложем, покрытым шелковыми, сбившимися простынями.

— Мы тут развлекаемся, — шутливо сказал мужчина, наливая себе вина, — а твои солдаты мерзнут под дождем. Не стыдно, полководец? — он выпил, и нежно провел губами по спине лежащего рядом человека.

— Еще, — попросил тот, не поднимая головы. «Солдаты, — он усмехнулся в подушку, — получили свою порцию водки и сейчас затаскивают под телеги шлюх. Так что они тоже развлекаются, как умеют, милый».

— Тогда я спокоен, — мужчина наклонился, и пропустил сквозь пальцы светлые, мягкие пряди.

«От тебя порохом пахнет», — сказал он тихо, продолжая целовать лежащего.

— Да, — томно сказал тот, — я все же в атаку ходил сегодня, не забудь. Я, в отличие от тебя, предпочитаю бой лицом к лицу.

— Неужели? — мужчина усмехнулся. «Еще недавно я был бы готов поклясться, что это не так».

Лежавший ничком человек внезапно перевернулся, — ловко и быстро, и, встав на колени, опустил растрепанную голову вниз. «Вот сейчас я тебе докажу», — пообещал он глухо.

— Ну, посмотрим, — мужчина сжал зубы и чуть слышно застонал. «Да, мой хороший, да, вот так.

Не останавливайся».

— Откуда у тебя этот шрам? — юноша вдруг прервался и ласково коснулся губами рваного, извилистого следа от ранения на боку у мужчины.

— Шпагой к двери пригвоздили, — он погладил юношу по голове.

— Кто? — спросил тот.

— Да так, — мужчина зевнул, — старый знакомец. Давай, — он ласково толкнул юношу вниз, — продолжай, что начал.

— А теперь, — сказал юноша, откидываясь на подушки, озорно светя голубыми глазами, — посмотрим, как ты ходишь в атаку.

— О, — пообещал второй, прижимая его к ложу, — сейчас узнаешь.

Юноша чуть приоткрыл губы и тихо попросил: «Только ты целуй меня, ладно?»

— Непременно, — улыбнулся мужчина — легкий, стройный, золотоволосый. «Вот так, счастье мое, — проворковал он, увидев, как расширились глаза юноши, — теперь ты понял, на что я способен?»

— Я люблю тебя! — сказал, задыхаясь, вцепившись ему ногтями в спину юноша. «Я так люблю тебя!»

Золотоволосый мужчина победно улыбнулся и закрыл ему рот поцелуем.

— Поспи, — сказал он потом, нежно обнимая юношу, — завтра тебе опять в бой. Вот же упрямые эти московиты — замок разрушен, воеводы их бежали в Дерпт, пушкари — и те на своих пушках повесились, а посмотри — все еще сидят остатки их армии по лесам, не желают сдаваться.

Юноша потерся головой о плечо мужчины. «Ничего, — пообещал он, — я их выкурю оттуда. Ты завтра туда, — он махнул головой на запад, — в Ригу?»

— Да, я рано уеду, ты и не проснешься еще. — сказал мужчина, — там должен человек от короля Юхана появиться, мы с ним поговорим, о том, о сем. Скоро вернусь.

— Скажи, — вдруг поднялся на локте юноша, — а ты был в Париже?

Красивые губы мужчины изогнулись от смеха. «Милый мой, я уже, больше десятка лет на этой войне, какой Париж?».

— Когда разобьем царя Ивана, надо съездить, — проговорил юноша, уже в полудреме. «С тобой…».

Мужчина спокойно, почти не двигаясь, дождался, пока юноша крепко заснет, и, порывшись в картах и записях, что были разбросаны на столе, нашел нужные ему.

Он копировал быстро, чуть прищурив глаза, изредка прикусывая перо.

Закончив, мужчина оделся, и тихо откинул полог шатра. Охранник, клевавший носом у костра, чуть привстал.

— Тихо, — мужчина приложил палец к губам, — пан Сапега заснул, не будите его.

Он шел через тихий, полуночный лагерь, изредка останавливаясь, прислушиваясь к звукам из палаток. После дождя было сыро, в белесом, северном небе еле мерцали звезды, из недальнего леса тянуло прелью и мхом.

Полуразрушенная громада Венденского замка возвышалась на холме, серые, мощные стены были разбиты пушечными ядрами, ворота — в три человеческих роста — расколоты.

— Приведите его, — велел царь, дергая щекой. Герцог Магнус стоял, опустив голову, руки его были наскоро связаны какой-то веревкой.

— Сука, — Иван легко поднялся и подошел к бывшему королю Ливонии.

— Переведи ему, — кивнул царь мужчине.

— Я тебе все дал — престол, жену, золото, а ты меня так благодаришь? Пять дней я тут под стенами замка народ клал, а что получил — развалины? Ты зачем свой гарнизон подговорил пороховые погреба взорвать? — Иван Васильевич выругался.

Магнус молчал.

— Голову ему поднимите, — приказал Иван, и с размаха ударил герцога в лицо. Тот покачнулся, выплюнул зуб и глухо сказал: «Все равно дело твое проиграно, царь. Не видать тебе нашего моря, а будешь упрямиться — еще и свое, на севере, потеряешь».

— В подвал его, приковать к стене и пусть сдохнет там, — распорядился царь. «Машку за другого мужика выдадим, невелика беда».

Мужчина вздохнул, и, подойдя к своему коню, — невидному, гнедому, — потрепал его по холке.

Конек тихо заржал и прянул ушами.

— Ты же мой хороший, — мужчина на мгновение прижался щекой к теплой морде. «Вынес ты меня тогда, так и сейчас уж вынеси, ладно?».

Если б не конь, вряд ли бы он выжил тем промозглым октябрьским вечером, два года назад, когда здесь же, под Венденом, передовые полки татар бежали, когда воевода Голицын, появившись из грохочущего пушечными залпами, дождливого сумрака, еле удерживая испуганного коня, велел: «Всем отходить к Дерпту!»

— Пока не получу приказания от царя, не отойду, — жестко сказал ему мужчина.

— Ну и подыхайте здесь, — заорал Голицын, нахлестывая лошадь.

Они тогда с братьями Салтыковыми собрали рассеянные остатки войска и плотным огнем остановили поляков со шведами. Ночью было тихо, а утром Сапега опять стал атаковать.

— Пушки с места не стронуть, — сказал ему растерянно Михайло Салтыков. «Вы с Данилой тогда уходите в лес, мы вас огнем прикроем».

Младший брат воеводы Салтыкова только сжал зубы и кивнул старшему головой.

— А потом пушкари повесились прямо на орудиях, — мужчина стер с лица надоедливую морось и легко вскочил в седло. «И Сапега расстрелял командиров — там же, в сырой грязи, рядом с трупами солдат».

В лесу было спокойно. Мужчина привязал коня на лужайке и сказал: «Ты попасись тут пока, я вернусь скоро, дальше поедем».

Он прислушался и, приставив руки ко рту, закрякал уткой. Через несколько мгновений из чащи донесся ответный крик.

— Боярин, — чуть склонив голову, выступил из-за дерева стрелец.

— Второй год тут сидим, — ехидно сказал мужчина, — на болоте и без чинов можно. Спит воевода Салтыков?

— Да все спят, — улыбнулся солдат, — уж за полночь.

— Ну-ну, — пробормотал мужчина, идя вслед за стрельцом по размеченной вешками дороге через топь. Зудела мошкара, пахло хвоей и гнилой водой.

— Как с припасами у вас? — коротко поинтересовался мужчина.

— Да все так же, — пожал плечами стрелец. «Охота тут хорошая, слава Богу, порох не тратим, лучники у нас отменные, опять же силки ставим. Ну и так, по мелочи, крестьян пощипываем.

Не голодаем».

Они взошли на каменный, сухой остров в середине болота. Чуть курились дымки из землянок, открытого огня — мужчина огляделся, — видно не было.

Он задрал голову и посмотрел вверх — на большой сосне было устроено место для дозорного.

— Молодцы, — улыбнулся мужчина. «Поляки сюда не сунутся, конечно, но мало ли что».

Он потрепал стрельца по плечу, и, наклонив голову, — даже с его маленьким ростом приходилось это делать, — шагнул в землянку.

Девка, стоя на четвереньках, мотала головой и кусала губы. В белокурых, длинных волосах застряла какая-то труха.

— Сейчас, — сказал Данила Салтыков, не оборачиваясь к мужчине. «Ну или если хочешь…, - он кивнул на девку.

— Я подожду, — усмехнулся мужчина, и, опустившись на обрубок бревна, стал приводить в порядок бумаги.

Девка тяжело дышала, сдерживая крик. «Все», — Салтыков отпустил ее. «Вон пошла отсюда, блядь».

— По-нашему стала понимать? — усмехнулся мужчина. «За две недели-то?».

Девка отползла в угол землянки и, прикрывшись там каким-то тряпьем, затихла. Салтыков оделся и достал грязную, захватанную бутылку.

— Будешь? — спросил он мужчину.

— Налей немного, — попросил тот. «Сырость ужасная, будто и не весна на дворе. Хотя нам и на руку, с распутицей они точно сюда не сунутся. А мать ее где? — мужчина кивнул на девку.

— В болоте, — усмехнулся Салтыков. «У солдат с этим делом просто. Эту тоже, — он зевнул, — скоро туда отправлю, как надоест».

Карета вильнула на узкой дороге, и, угодив колесом в прикрытую лапником яму, сломала ступицу. Конвой, было, стал стрелять, но с обеих сторон дороги раздался быстрый, смертельный огонь.

Польский воевода, на танцующем, кровном, белом коне вынул саблю, но кто-то из солдат рубанул секирой по задним ногам лошади, и поляк упал в грязную лужу на обочине.

— Погоди, — мужчина остановил Салтыкова.

— Где Сапега? — спросил он по-польски, приставив кинжал к горлу мужчины.

Тот угрюмо молчал.

— Подержите его, — велел золотоволосый солдатам и поднеся кинжал к глазу воеводы, лениво сказал: «Ну, подумал? Где Сапега?». Мужчина провел кинжалом по веку, полилась кровь, и воевода закричал: «Я все скажу!»

— Ну вот, так бы сразу, — мужчина вытер кинжал. «Данило Иванович, ты карету проверь, — ухмыльнулся он. «Воевода наверняка сундуки добра везет, а тебе золото пригодится».

Солдаты вытащили на дорогу рыдающую, красивую полячку и, вырвав из ее рук ребенка, прикололи его саблей к земле. Мать потеряла сознание. Белокурая девочка-подросток, забившаяся в угол кареты, отчаянно зарыдала: «Отец!».

Женщина пришла в себя, и, встав на колени, сказала: «Пан, я же вижу, вы поляк! Делайте все, что угодно, но не трогайте мою дочь и мужа!». Салтыков вырвал саблю из трупа ребенка и отшвырнул тельце в канаву.

— Кончайте с ним, — распорядился Данило.

Золотоволосый мужчина, наступив коленом на грудь поляка, взрезал ему горло кинжалом.

Кровь хлынула широкой струей и он, обернувшись, сказал белой, как мел, женщине, что остановившимися глазами смотрела на него: «Ja nie jestem Polakiem, droga pani».

— Моей дочери двенадцать лет, — сказала женщина, рыдая, цепляясь за ноги Салтыкова, — я прошу вас…».

Тот ударил ее по лицу, и, обернувшись к солдатам, сказал: «Берите баб, добро и уходим.

Карету сжечь, и трупы — тоже».

Салтыков разлил водку, и, порывшись в луковицах, кинул в угол землянки подгнившую.

Девка, все еще прячась под тряпьем, стала есть.

— Ну что? — спросил он мужчину, откусывая крепкими, хищными зубами черствый хлеб.

— Сапегу ты тепленьким возьмешь, — мужчина, будто вспомнив что-то, усмехнулся. «Смотри, — он разложил бумаги, — сейчас расскажу тебе все.

Когда уже почти рассвело, мужчина потянулся и сладко зевнул. «Как бы я не хотел сам пана Анджея Сапегу прирезать, но надо мне, Данила, съездить кое-куда. Да впрочем, ты и сам справишься, дело нехитрое».

— А куда тебе надо? — нахмурился Салтыков.

— В Пилтен, — мужчина стал одеваться.

— Так Магнус же, сука эта, в ставке у Батория сейчас, нет его там, — недоуменно сказал Салтыков. «Он, с тех пор как из тюрьмы бежал, в бою не показывается — все по тылам отирается, жизнь свою бережет».

— А мне не Магнус нужен, — Матвей Вельяминов улыбнулся, и, не прощаясь, вышел в сырой предутренний туман.

— Я прошу вас, — девушка опустила голову и ее впалые, бледные щеки зарумянились, — ну хоть немного еды отпустите в долг.

— Ваша светлость, — лавочник положил пухлую, ухоженную руку на потрепанную торговую книгу. «У меня ваши долги уже некуда записывать.

— Тем более, что — он усмехнулся, — ваш муж, его светлость герцог Голштинский перед отъездом и так выпросил у меня двести талеров, оставив расписку, по которой все его обязательства переходят на вас. Все же война, — мужчина пожал плечами, — вдруг он не вернется».

— Но мне нечем платить, — Мария Старицкая еще пуще покраснела, — вы, же знаете.

— А мне какое дело? — пожал плечами лавочник. «Впрочем, — издевательски добавил он, — вы можете написать своему дяде, государю московскому. Пусть пришлет вам немного золота из своих запасов.

— Хотя нет, — мужчина поиграл бровями, — вряд ли ему это удастся, учитывая, что он уже потерял Ливонию, а вскоре потеряет и Псков с Новгородом. Так что, — он притворно вздохнул, — ничем не могу помочь, ваша светлость».

— Прошу меня извинить, — Мария опустила голову, еле сдерживая слезы. Лавочник посмотрел на рыжеватые, блеклые волосы, и, усмехнувшись, сказал: «Если герцога убьют, я вам, ваша светлость, как друг советую — выходите замуж за нашего брата, купца. Всегда будете сыты.

А сейчас простите, я закрываюсь — время обедать».

Мария вдохнула запах жареного мяса, и, чуть покачнувшись, стараясь удержаться на ногах, вышла из лавки.

На главной улице города в глубоких лужах лежали свиньи.

— А вон идет босоногая герцогиня, — раздался хохот висевших на заборе мальчишек. «Эй, ваша светлость, что вы еще не продали из своих владений — кусок болота и вшей из головы?».

Мария, не глядя на них, ускорила шаг. Прохудившаяся туфля хлопала отставшей подошвой по густой жиже.

Она поддернула старые, в дырках юбки, и вдруг почувствовала, как в спину ей ударился комок грязи.

— Пошла вон в свою Москву! — засвистели мальчишки. Мария, не разбирая дороги, бросилась бежать, и тут же, поскользнувшись, потеряв туфлю, шлепнулась в лужу — прямо рядом с недовольно захрюкавшей свиньей.

— Там тебе и место! — раздалось с забора, и тут же крик мальчишек перекрыл спокойный, жесткий голос мужчины: «А ну все быстро вон отсюда, мерзавцы! Кто тут через мгновение останется — отведает вот этого».

Увидев взведенный пистолет, мальчишки кинулись наутек.

— Мадам, — ласково сказал мужчина, наклонившись к Марии, — позвольте, я вам помогу».

У него была крепкая, сильная рука — девушка оперлась на нее, и, сглотнув слезы, вытерев рукавом платья испачканное лицо, сказала: «Мои туфли…».

— Сейчас, — мужчина огляделся, и, встав на колени, сказал: «Нет, нет, мадам, не утруждайте себя, что вы. Вот и все», — он надел ей обувь и поднялся.

Мария шмыгнула носом, и, сказала: «Спасибо. Дальше я и сама дойду, спасибо вам».

— Нет, мадам, — твердо сказал мужчина, — я не могу отпустить вас одну. Вы живете в замке? — он указал на обветшавшее строение, что виднелось за густыми кронами деревьев епископского парка.

Девушка покраснела, искоса взглянув на мужчину, и пробормотала: «Да».

Он был лишь немного ниже ее ростом, темноволосый, и, несмотря на седоватые виски, походка у него была легкая, юношеская. Мужчина посмотрел на Марию и его синие глаза улыбнулись: «А зачем вы в город ходили?» — спросил он, помогая ей перебраться через разлившийся ручей.

— В лавку, — хмуро ответила девушка. «За провизией»

— У вас нет слуг? — удивился мужчина, и, вдруг, будто спохватившись, сказал: «Простите, я позабыл представиться. Герр Питер Кроу, я из Лондона, здесь по торговым делам».

Мария остановилась и чуть присела: «Рада знакомству, герр Питер. А слуги, — она замялась, — они сейчас заняты. Вот, — он указала на старые, покосившиеся ворота, — мы и пришли».

Мужчина поднял голову и посмотрел на дыру в крыше замка. У ближней стены лежала груда черепицы. Тощая, облезлая кошка вышла из-за угла, презрительно посмотрела на людей, и медленно, подняв хвост, брезгливо обходя лужи, направилась по дороге в город.

Мария увидела, что в лазоревых глазах мужчины играют искорки смеха, и, рассердившись, взявшись за ржавую ручку ворот, сказала: «Всего вам хорошего, герр Питер». Ворота заклинило, и мужчина сказал: «Позвольте мне».

Он сильно потянул, и отступил на шаг. В его ладони лежала оторвавшаяся ручка. «Ну вот, — пробормотал мужчина, — теперь мне надо это починить». Мария с удивлением заметила, что он чуть покраснел.

— Понимаешь, — сказал Джон, разливая по бокалам драгоценное, солнечного цвета, бордо, — царь Иван сейчас в довольно отчаянном положении. Он потерял Нарву и всю Ливонию, его ставленник Магнус переметнулся к польскому королю, и войска Батория собираются идти маршем на Псков. Все западные окраины Московского царства разорены, поляки грабят и убивают налево и направо».

— Нам, торговцам, от этого только польза, — пожал плечами Петя и стал открывать устрицы.

«Московские товары сейчас удивительно дешевы, ты не поверишь, как упали цены на пеньку и меха. Я даже подумываю ими заняться, не пенькой, конечно, — упаси меня Боже от казенных контрактов, а мехами. Сейчас в Риге возьму партию на пробу».

— Понятно, что вы получаете выгоду, — Джон проглотил устрицу. «Однако Ее Величество думает не о сиюминутной пользе, а о будущем. У Ивана нет наследника».

— У него двое сыновей, — отмахнулся Петя.

— Младший, как его там, — нахмурился Джон.

— Федор, — помог Петя.

— Никогда не мог правильно выговорить ваши имена, — рассмеялся разведчик. «Так вот, он слабоумный, детей от него ждать не приходится. А старший сын Ивана уже вторую жену в монастырь отправил, за бесплодие, только, как мне кажется, дело там не в женах, а в нем самом. Теперь понимаешь, о чем я? — Джон внимательно посмотрел на Петю.

— Жена Магнуса, — медленно сказал Воронцов. «Мария, герцогиня Голштинская».

— Ты же говорил, ее сестра была замужем за братом Марты? — разведчик выпил.

— Да, и умерла родами, вместе с детьми, — Петя вдруг поежился, вспомнив, что ему рассказывала Марфа о смерти Ефимии. «Но там, же еще был старший брат, князь Василий», — сказал Воронцов.

— Его царь приказал отравить, — Джон прошелся по комнате и хрустнул пальцами. «Ты же знаешь, Питер, Московское царство признает женскую линию наследования, как и мы. Сын Марии может сесть на престол, если не останется прямых наследников царя Ивана. А их, — Джон рассмеялся, — и нет пока».

— Она же замужем, — удивился Петя. «Пока Магнус жив, ты не сможешь выдать ее за кого-то, — Воронцов помедлил, — нужного Англии».

— О Магнусе не волнуйся, — отмахнулся разведчик. «Твоя забота — уговорить Марию приехать в Англию. А с герцогом Голштинским, — он рассмеялся, — что-нибудь случится. Несчастный случай, скажем».

— Ну что вы, — Мария смутилась, — не беспокойтесь. Я сама что-нибудь придумаю, — кивнула она на ручку.

— Да, — Воронцов окинул взглядом замок, — вам тут не только ворота заделать надо, уж простите. А что, если — он посмотрел прямо на девушку и чуть усмехнулся, — я напрошусь к вам на обед? После того, как приведу тут, — он кивнул на ворота, — все в порядок?

Щеки герцогини запылали, и она, опустив голову, крутя в руках какую-то разлохмаченную ленточку на платье, тихо сказала: «Я живу очень скромно, герр Питер».

— Это можно исправить, — успокоил ее Воронцов.

Лавочник едва успел вытереть губы салфеткой, как в дверь постучали.

— Обед! — крикнул он, примериваясь к сочной ножке гуся.

— Давно закончился, — раздался сухой голос с английским акцентом. Красивый, изысканно одетый мужчина шагнул через порог. Смуглая рука лежала на эфесе шпаги. «За один этот перстень можно купить весь Пилтен», — подумал торговец, глядя на сияющий, крупный алмаз на пальце незнакомца.

— Я не буду садиться, спасибо, — обводя взглядом комнату, сказал незнакомец.

Лавочник поднялся.

— Правильно, — ласково сказал англичанин. «Вот что, любезнейший, — сколько вам там их светлости герцоги Голштинские задолжали?».

— Много, — откашлявшись, ответил торговец.

Мужчина поморщился. «Вас что, цифрам не учили?».

— Я вам покажу сейчас, — заторопился лавочник.

— Только-то? — удивился мужчина, увидев долговые расписки. «Я больше на устрицы трачу.

Держите, — он выложил на стол два увесистых мешка. «Это звонкие рейхсталеры, надеюсь, вы ничего не имеете против?», — осведомился мужчина.

— Нет, конечно, — лавочник передал незнакомцу бумаги, и тот небрежно их порвал.

— Ну, вот и славно, — мужчина похлопал лавочника по плечу. «А вот это — он достал кошелек с золотом, — на нужды ее светлости герцогини. Привезете в замок все, что указано в этом списке, — он передал торговцу лист бумаги.

— И еще, — незнакомец вдруг улыбнулся, — есть же тут в городишке кровельщик? Пришлите его, пусть крышу заделает».

— Будет исполнено, ваша милость, — пробормотал лавочник, и, осмелев, спросил: «Из одежды, не надо ли чего?»

Мужчина рассмеялся. «А что, вы и тканями торгуете?»

— А как же, — приосанился торговец.

— Ну, показывайте, — велел незнакомец.

— Герр Кроу, но как, же я расплачусь с вами? — чуть не плача, пробормотала Мария, глядя на то, как во двор замка заезжают телеги.

— Не надо, — Питер, подняв голову, следил за тем, как чинят крышу. «Не могу же я позволить, чтобы особа королевской крови прозябала в таком убожестве».

Герцогиня опять покраснела.

— Я взял на себя смелость, — повернулся к ней Питер — нанять вам кое-кого из прислуги.

Кухарку, например.

— У меня даже вино и то — закончилось давно, — Мария избегала смотреть в его сторону. «Что же за обед без вина? А в погребах давно уже хозяйничают крысы».

— Теперь не будут, — уверил ее герр Кроу, и крикнул: «Осторожней с этим ящиком! Другого бургундского в вашем захолустье я не найду».

— А где вы остановились? — вдруг спросила Мария. «Тут ведь постоялого двора — и того нет».

— В Виндау, — ответил ей Питер.

— Но это же далеко, — ахнула герцогиня и посмотрела вверх, на нежный, светлого золота закат. «Вам, наверное, ехать пора?», — повернулась она к Воронцову.

— А как же обед? — смешно удивился Питер. «Пока я доберусь до Виндау, я умру от голода, ваша светлость».

Она покрутила рыжеватую прядь волос, что спускалась на щеку. «Я так вам обязана…».

— Ну что вы, — сказал Питер, — в конце концов, просто дайте мне какой-нибудь кусок хлеба, и выгоняйте вон. Однако, — он посмотрел в ее васильковые глаза, — если вы мне еще и мяса отрежете, я буду благодарен».

Герцогиня еле сдержала улыбку, и Питер вдруг подумал: «Совсем же еще девчонка. Сколько ей? Да, Марфа же говорила, двадцать»

— Да я ее и не помню почти, — отмахнулась жена. «С Федосьей они играли, я ее немецкому языку учила, девочка как девочка. Неприметная, как и Ефимья покойница. Это они в мать, брат их, князь Василий, тот красавец был, в отца. А княгиня Авдотья, храни Господь душу ее, невзрачная была».

«И действительно, ничего особенного», — подумал Питер, глядя на бледное, усталое лицо Маши Старицкой, а вслух сказал: «Ну, и бутылку вина можете для меня открыть — мне как раз до Виндау хватит».

— Нет уж, — внезапно проговорила герцогиня, — так просто я вас не отпущу, герр Питер.

— Благодарю вас, — Воронцов поклонился и, — не успела Мария опомниться, — поднес к губам ее худую, с обгрызенными, детскими ногтями, руку. «А вот теперь, — он расстегнул камзол, и остался в одной белоснежной рубашке, — я пойду чинить вам ворота, ваша светлость».

— Ну вот, — Питер отряхнул руки и поднялся, — теперь у вас теплее будет. Хоть и весна, а все равно — сыро.

Пламя загудело, рванулось вверх и в камин посыпалась какая-то сажа.

— Надо дымоход прочистить, — озабоченно заметил мужчина.

— Этому замку уже двести лет, — вздохнула герцогиня, — тут все рушится и ломается. А другого поблизости нет, у моего мужа земли-то всего и осталось — тут, в Пилтене, да еще на Эзеле, а там вообще места дикие, остров все-таки.

— А вы не можете уехать в Данию? — Питер налил ее светлости еще вина. «Ваш муж ведь сын короля Кристиана».

— А кто нас там ждет? — Мария пожала плечами. «Мой свекор ни разу мужа не поддержал — даже когда царь Иван его в тюрьму посадил, в Вендене. Вот, — она обвела рукой холодную, неуютную залу, — все, что нам Дания выделила. Другого не дадут. И что нам в Копенгагене делать — без денег, без земли? — девушка одним глотком осушила бокал и сказала удивленно: «Какое вкусное!»

— Это вы вкусного не пробовали, ваша светлость, — улыбнулся мужчина. «Если бы вы у меня в Лондоне обедали, я бы вас угостил действительно отменным вином, такое сюда не возят просто».

— А вы скоро в Лондон? — поинтересовалась Мария.

Вместо ответа Питер поднялся и подошел к большому окну. Комнату кое-как задрапировали тканями, но все равно — в ней было неуютно, грязные, щелястые половицы отчаянно скрипели под ногами.

— Неплохой был обед, — небрежно сказал Воронцов, вглядываясь в редкие огоньки городских домов за парком. «Вы, ваша светлость, не стесняйтесь, — он повернулся, — кухарка у вас теперь есть, пусть готовит те блюда, которые вам нравятся. Вы что любите? — поинтересовался он.

— Сладкое, — покраснев, сказала Мария. «Очень вкусный сегодня был марципан, я такого давно не ела».

— Все девушки любят сладкое, — усмехнулся Питер. «Но, должен сказать, рыба тоже была достойная. У вас же тут и река, и море рядом, все свежее.

— А в Лондон я, ваша светлость, отправлюсь, когда корабли мои будут готовы — сейчас они под погрузкой стоят, в Риге. Ну, мне пора, пока я до Виндау доберусь, уже за полночь будет, — он потянулся за наброшенным на кресло плащом.

Мария отставила бокал и тихо сказала, опустив голову: «Тут много места, в замке, может быть, вам тут удобней?».

— Ну, — поднял бровь Питер, — все же не принято, чтобы мужчина оставался под крышей замужней женщины, ваша светлость. Не хотелось бы, чтобы досужие языки зря болтали, тем более что ваш муж сейчас далеко, как я понимаю.

— Он отправился к польскому королю, — вздохнула Мария, — надолго, до конца зимы.

— Тогда тем более не стоит это делать, — Питер стал одеваться. «Но, чтобы вы не скучали, мы что-нибудь устроим. Вы в море ходили когда-нибудь? — поинтересовался он.

— Нет, — еле слышно сказала девушка.

— Тогда давайте я завтра вас с утра заберу, и отвезу в Виндау. Найму лодку и покатаю вас по гавани, — улыбнулся Питер. «Вы же верхом ездите?»

— Да, у меня женское седло есть, — девушка покраснела. «Только вот…, - она не закончила и опустила голову. «У мужа была лошадь, но он ее забрал, когда уезжал».

— Ну ничего, — успокоил ее Воронцов, — я вам найду какую-нибудь смирную кобылку, ваша светлость».

— Можно и не смирную, — Мария вдруг посмотрела на него, и Питер увидел, как играют отблески огня в ее васильковых глазах. «Можно и не смирную, герр Питер».

— Спокойной ночи, ваша светлость, — сказал Воронцов. «Ждите меня тогда после завтрака, хорошо?».

— Непременно, и спасибо вам, — отозвалась герцогиня. Выходя, уже толкнув облезлую, высокую дверь, Питер обернулся на пороге и замер — она сняла чепец и рыжеватые, густые косы упали на стройную, белую шею. Мария сидела, смотря на огонь, и Воронцов вдруг подумал: «Мужа бы ей хорошего найти, вот что».

— Магнус, судя по тому, что я о нем слышал, — вздохнул Джон, — та еще скотина. Он ее на двадцать лет старше, пьяница, любитель шлюх, да и руки свои, конечно, распускает.

Стефану Баторию выгодно, чтобы она оставалась в браке с нынешним мужем — польский король давно зарится на Псков, если он его захватит, то договорится с королем Юханом о разделе Ливонии и вернет Магнуса обратно на престол.

— А нам, Магнус, как я понимаю, не нужен? — поинтересовался Петя.

— Нам нужно, чтобы в Москве было спокойно, и чтобы никто не лез туда, куда его не звали. В частности, к Балтийскому морю, — разведчик улыбнулся. «Сам же знаешь — до тех пор, пока у Москвы есть только море Белое — вся торговля будет в наших руках».

— Сухопутный путь в Китай, — внезапно сказал Петя.

— Умен ты, Корвино, говорить с тобой страшно бывает, — вздохнул разведчик. «Пока португальцы сидят в Макао — не видать нам Китая, и Японии тоже. А любой, кто посмотрит на карту, тебе скажет — для того, чтобы добраться туда, нужно проехать через Москву. Ты же помнишь, Дженкинсон именно так ездил в Персию».

— Да, он мне говорил. Я тогда еще мальчишкой был, герр Мартин Дженкинсона на обед пригласил, как он вернулся, — Петя вдруг опустил ресницы, и чуть помедлил, — слушал я его, уши развесив, конечно.

— А ты не хочешь? — поинтересовался разведчик. «Туда куда-нибудь, в Персию, или в Китай, я имею в виду».

Петя потер подбородок. «Было бы неплохо, но сам знаешь, не след мне на Москве появляться — царь Иван вряд ли меня забыл».

— Надо подумать, — сказал ему тогда Джон.

— А с этой Марией — ты ее не сразу приглашай, пусть она к тебе привыкнет немного, поухаживай за ней, ну так, по-отечески, конечно. Если бы твой брат был сейчас под рукой…, — Джон не закончил и вздохнул.

Петя не выдержал и расхохотался. «Мой брат помолвлен нынче, так что не думай — он бы эту Марию в постель не стал укладывать».

— Да, Марта говорила мне. Не боитесь, все же разница в возрасте у них немалая? — задумчиво спросил разведчик.

— Так мы за Тео все же спокойны будем, — ответил Петя. «Девочка она, сам знаешь, какая — голова у нее в облаках, еще, не приведи Господь, влюбится в кого-то неподходящего. А к Стивену она привыкла, свой человек, да и как повенчаются они, в море он больше не пойдет, даже здесь, в Европе, — и то капитаном не хочет наниматься.

— Ну посмотрим, как все оно сложится, — сказал Джон.

— Про Орсини ничего не известно? — Петя внимательно взглянул на разведчика.

— Как сквозь землю провалился, — Джон немного помолчал. «Франческо, уже, кажется, всю Италию обыскал — нет ни Орсини, ни мальчика».

— Далеко путешествовать герцог не может, — Петя задумался. «А вот отправиться на Сицилию, Сардинию, или Капри — почему бы и нет? И про Дубровник не забудь, он хоть и под управлением турок, но, в общем, довольно независимое государство, которое не обязано докладывать султану обо всех своих жителях.

— Ну я же говорю — умен, — разведчик потрепал Петю по плечу.

— Как здесь красиво! — искренне сказала Мария, оглядывая гавань Виндау. Дул легкий, чуть влажный западный ветерок, море играло низкой волной.

— Ну давайте, — Петя показал на маленький бот с одним парусом. «Позвольте я вам помогу», — он подал Марии руку.

— А вы умеете? — садясь на скамью, вдруг, испуганно спросила герцогиня.

— Ну, — Петя засучил рукава рубашки, — не стал бы я вас приглашать в море, если бы не мог справиться с такой небольшой лодкой, ваша светлость.

— Я смотрю, вы не стали сюда хорошее платье надевать — он указал на ее потрепанную, скромную коричневую юбку, — и правильно. Тот бархат, что вам вчера привезли — его от воды беречь надо, поставите пятно, — оно не сойдет, — а шерсть, — такая как эта, — почти ничего не боится. Ну, вы готовы? — он, потянувшись, отвязал канат.

Мария кивнула и улыбнулась.

— Как хорошо в море! — Мария вдруг раскинула руки и закрыла глаза. «Так свободно! Я даже не знала, герр Питер, что так бывает. А ведь Англия, — там же везде море?».

— Везде, — сказал Питер, наливая ей вина. Они сидели на пологом, зеленом берегу Венты, лошади были привязаны неподалеку. «Англия, ваша светлость, это же остров, — он улыбнулся, — она со всех сторон окружена водой».

— А вы много плавали, герр Питер? — спросила девушка.

— Ну, я же торговец, ваша светлость, — начал Воронцов, но герцогиня его перебила: «Герр Питер, вы меня называйте по имени, ну, или фрау Мария, если вам удобнее».

— Спасибо, — он улыбнулся. «Так вот, фрау Мария, торговцы — они часто путешествуют. Я даже в Новом Свете был».

Девушка ахнула и попросила: «Расскажите, пожалуйста. Так интересно!».

— Только сначала поедим, — ворчливо сказал Петя, потянувшись за корзинкой, что он взял на своем постоялом дворе.

— Позвольте мне, — попросила Мария, и, развернув большую льняную салфетку, удивилась:

«Ой, тут даже сыр есть!»

— Ну какой же обед без сыра, — Петя рассмеялся, глядя на то, как ее ловкие, худенькие руки хлопочут над провизией. Колец и браслетов на ней не было. «Продала все, что ли?», — подумал Петя. «Господи, бедное создание, вчера за обедом ела, как будто голодает, и давно уже. Да, наверное, так оно и есть».

— А вы, наверное, и в Париж ездили, — мечтательно вздохнула Мария.

— Ездил, конечно. Сейчас я вам буду рассказывать, а вы ешьте, — Петя отрезал кинжалом большой кусок свежего хлеба и водрузил на него такой же большой ломоть заячьего паштета.

Мария облизала пальцы и сказала: «Как вкусно!»

— Ну вот, а теперь слушайте, — Петя посмотрел на нее, и с удивлением увидел, как покраснела девушка. «Что такое?» — озабоченно спросил он.

— А я нигде не была, — кусая губы, сказала Мария. «Только на Москве и тут, — она вздохнула, — в Ливонии.

— Ну ничего, вы еще такая молодая, — уверил ее Петя, — увидите и Лондон, и Париж. «Вам холодно?», — спросил он, увидев, как девушка чуть поежилась.

— От реки немного зябко, — Мария вздохнула. По тихой, освещенной лучами закатного солнца, Венте, плыли лебеди.

— Что ж вы шаль с собой не захватили? — удивился Воронцов, и тут же покраснел:

«Простите».

«Надо здесь, в Виндау, купить ей, и привезти завтра», — сказал он себе. «Найдется же тут простая шерсть, ладно, пусть хоть невидная какая-нибудь».

— Возьмите, — сказал он ей, потянувшись за своим плащом. «В нем не замерзнете».

— Спасибо, — ответила Мария, и, укутавшись, потянула носом: «Как пахнет приятно».

— А это, — Петя потянулся и закинул руки за голову, — надо моего цирюльника благодарить, фрау Мария. Он мне делает ароматическую эссенцию для умывания — кедр и какая-то трава, индийская. Ну что, — он усмешливо посмотрел на девушку, — согрелись?

— Да, — тихо ответила Мария, и потерлась щекой о темную ткань плаща.

— Спокойной ночи, фрау Мария, — Питер помог ей спешиться, и, улыбнувшись, сказал:

«Завтра я привезу вам шаль. Кашемира не обещаю, но тепло будет. И, вы говорили, тут еще замки есть?»

— Да, но совсем разрушенные, еще орденских времен, — девушка все стояла, поглаживая холку белой, аккуратной кобылки.

— Ну, вот и съездим, посмотрим, — Питер взял кобылку под уздцы. Их пальцы на мгновение встретились, и девушка, зардевшись, сказала: «Такая хорошая лошадь, спасибо вам».

— Она теперь ваша, — Воронцов посмотрел на Марию. «Я ее отведу на конюшню, а вы идите спать, поздно уже».

— Спасибо, — она присела, и легко, по-детски вздохнув, сказала: «Как будто в сказке, герр Питер. Даже просыпаться страшно — вдруг все исчезнет…», — она не договорила, и, опустив ресницы, отвернувшись, быстро пошла через двор.

Оказавшись в опочивальне, девушка подошла к высокому окну, и еще успела услышать скрип ворот и стук копыт его коня.

Она сцепила тонкие, холодные пальцы и прижалась лбом к запыленной, грубой ставне.

— Питер, — сказала Мария тихо, будто пробуя его имя на вкус. «Питер», — повторила она.

Девушка села на огромную, старую кровать, и, с ненавистью обведя глазами комнату, опустила голову в руки.

Тогда, в Новгороде, после свадьбы, она точно так же сидела на краю кровати, рыдая, мечтая только об одном — оказаться сейчас где-то в другом месте, там, где будет спокойно и тихо, там, где будут батюшка с матушкой, и братья, и Ефимия, и Марфа Федоровна. Маша плакала, когда узнала, что она погибла, плакала, вспоминая ее спокойные, добрые зеленые глаза, ее уверенные, ласковые руки.

Венчали их по двум обрядам — православному и лютеранскому. Магнус был пьян — он начал пить еще за несколько дней до свадьбы, и сейчас, на пиру, еле держался на ногах. Царь был весел — он посылал еду ближним боярам, и поднимал кубки за удачу в войне. «Наша теперь Ливония», — он потрепал по щеке Машу. У государя были жесткие, сильные пальцы, и хищная улыбка. «Налей-ка сестре своей вина, Васька», — обернувшись, велел он.

Она выпила тогда, закрыв глаза, полный кубок, что поднес ей брат, — только чтобы забыться, чтобы не видеть лица Ивана Васильевича, не видеть Магнуса, заснуть, и проснуться только наутро.

Ей стало плохо еще там, на пиру, и Матвей Федорович, увидев ее бледное лицо, наклонившись над ее креслом, сказал: «Пойдем, Маша».

Он терпеливо ждал, пока ее тошнило — вином, страхом, ненавистью. Потом, умыв ее, Вельяминов вздохнул: «Ну, пора и на брачное ложе».

— Матвей Федорович! — Маша вцепилась в его руку. «Пожалуйста, не надо!».

Он только сжал красивые губы и погладил ее по голове. Молча, ничего не говоря, он помог ей раздеться, и, уже уходя, у двери, помедлив, тихо проговорил: «Храни тебя Господь».

Маша рыдала, уткнувшись лицом в подушку — ей было больно, так, как не было больно еще никогда, и боль эта усиливалась с каждым движением мужа. «Не надо, не надо больше!» — задыхаясь от слез, проговорила она.

Тогда Магнус избил ее в первый раз. У него была тяжелая рука, и, Маша заплакала еще сильнее. Он отпустил ее только, когда в комнате уже совсем рассвело — за окном вставал веселый, солнечный апрельский день, а Маша, боясь разбудить пьяно храпящего мужа, вытирала слезы окровавленной простыней. Они все катились — быстрые, прозрачные, а потом дверь распахнулась от удара чьей-то ноги, и в комнату ворвался покачивающийся царь. Сзади гоготали его собутыльники.

Иван Васильевич выдернул из-под Маши простыню, и расхохотался: «Ну, все как положено!». Толпа во главе с царем ушла в палаты, а Магнус проснулся, протирая заплывшие, в красных жилках, глаза и, дыша водкой, велел: «А ну иди сюда!».

Маша обреченно, покорно, кусая губы, чтобы сдержать крик, вытянулась на ложе, но Магнус рассмеялся: «Нет, не так!»

Тогда она поняла, что и не знала еще, что такое настоящая боль.

Мария взяла подушку, и, обняв ее, чуть раскачиваясь, заплакала. Вася умер почти сразу после свадьбы — быстро, за несколько дней. Магнус даже не отпустил ее, на похороны брата, пьяно сказав: «Нечего болтаться одной».

— Это же мой брат! — попыталась возразить Маша, и, схватившись за щеку, покачнулась от сильной пощечины. Тогда муж в первый раз попробовал на ней плеть.

Маша съежилась на кровати, все еще прижимая к себе подушку, и подумала: «Ну и что, подумаешь, что торговец. Зато он добрый человек, добрый и заботливый. И он молодой, ему чуть за тридцать, это у него просто волосы рано поседели. Пусть увезет меня в Англию, все лучше, чем тут прозябать.

Магнус же меня когда-нибудь до смерти забьет, все равно. А если его и убьют на войне — то царь Иван меня в покое не оставит, начнет выдавать замуж еще за кого-нибудь. В Лондоне меня уже никто, не достанет — буду жить спокойно, рожать детей и о семье заботиться».

Девушка вздохнула и вспомнила синие глаза Питера. «И красивый он какой», — нежно подумала Маша. Она зевнула, и стала медленно снимать платье.

Оказавшись в одной рубашке, — простой, потрепанной, — Маша вдруг покраснела, вспомнив улыбку Питера.

«А ведь я ему нравлюсь», — лукаво подумала Маша, расплетая косы. Рыжеватые волосы упали волной на маленькую, высокую грудь, и она, потянувшись, проведя ладонями по телу, подумала: «Завтра ему скажу, зачем тянуть. Скажу, и пусть забирает меня отсюда. Пусть без венчания, ничего».

Она томно потянулась, и, чуть раздвинув ноги, приоткрыв губы, вздохнула, — часто, прерывисто. Косая дорожка лунного света лежала на старом, вытертом ковре, и Маша, вдруг приподнявшись на локте, позвала: «Питер! Питер, ты спишь?».

— Нет, — она почти услышала его голос — низкий, красивый, почти почувствовала его запах — что-то теплое, кружащее голову.

Мария, закрыв глаза, почти ощутила его руки на своем теле, и, сладко закрыв глаза, прошептала: «Я вся твоя».

Потом она заснула — спокойно, так, как спала в детстве, когда все были еще живы, когда у них с Ефимией были котята — белый и рыжий, и они потешно лазили по лавкам, а потом, набегавшись, задремывали в счастливом сиянии летнего дня.

Ей снился большой дом, тепло очага, дети — сыновья и дочери, и любящие, ласковые глаза Питера. Мария Старицкая глубоко, умиротворенно дышала, устроившись на боку, и улыбалась во сне.

Всадник на гнедом, невидном коне, пробормотал, посмотрев на крышу замка: «Смотри-ка, черепица новая. Не иначе как еще что-то продали — землю, что ли? Скоро у Магнуса и ее не останется — герцог с голым задом».

Матвей спешился, и, толкнув дверь, по-хозяйски вошел в замок. «Бархат», — пощупал он ткань, что закрывала старые, скрипящие кресла. «Надо же, — он усмехнулся, — как быстро Машка для кого-то ноги раздвинула, пока Магнус у польского короля в ставке сидит. Однако продешевила правнучка Ивана Великого — впрочем, что с нее, дуры, взять? Хотя с таким мужем не то, что за бархат — за кусок хлеба на спину ляжешь».

Он повел носом — с кухни пахло мясом, и, зевнув, пристроившись в кресле, потянулся за вином. «Бургундское», — удивленно сказал Матвей, разглядывая бутылку, и вдруг вспомнил короля Генриха.

— Тот, конечно, понимал толк в винах, — подумал Вельяминов. «И меня научил, все польза. А уж сыр я тогда такой ел, какого и не пробовал с тех пор. Да и в постели король был хорош, — нежный, горячий, ровно как пан Анджей Сапега, но, если у Данилы все получилось, — а должно было, — то поляка моего как раз отпевают сейчас, наверное. Ну, вечная ему память, — Матвей шутливо перекрестился.

В комнате пахло еще чем-то — волнующим и пряным, и Матвей остро ощутил, какой он сам грязный и пропыленный. «Слуг тут нет, конечно, — он потянулся и поднялся, — впрочем, ладно, на войне тоже холопов не заведено, я уж и привык сам все делать».

— Вот что, любезная, — сухо сказал он толстой, потной кухарке, — я зять ее светлости герцогини Голштинской, герр Матиас меня звать.

Та присела и, покраснев, склонила голову: «Ваша милость».

— Ты мне в комнату горячей воды принеси, и поесть что-нибудь, — велел Матвей. «Ну, там паштет, или сыра. На обед что подашь?».

— На первую перемену суп с ветчиной, а на вторую — петуха жареного, — смущаясь, ответила кухарка.

— Не Париж, — ядовито заметил Матвей, и, выходя из кухни, обернулся: «А ее светлость где?».

— С утра на прогулку уехали, конную, — ответила кухарка, и Матвей едва удержался, чтобы не присвистнуть: «И лошадей завела. Кому ж она дала в этой глуши? Или?», — он вдруг замер, поднимаясь по узкой лестнице наверх.

— Магнусу долго не жить, — зевнул Иван Васильевич, и погладил коротко стриженые волосы Матвея. «Скучаю я по твоим локонам, милый».

— Так война, государь, — Матвей поднял голову с груди царя. «Я из них вшей только вычесывать буду, целыми днями. Вот закончим с Ливонией — отращу».

— Ну вот, — государь обнял его. «Если не пуля, али клинок — дак водка Магнуса в могилу сведет. Он же и не просыхает теперь, как говорят. Наследников от него ждать не приходится, и, слава Богу. А к Машке, как она вдовой останется, поверь мне, целая очередь выстроится — и поляки, суки эти, там первыми будут. А потом шведы.

Да и англичане не преминут туда явиться — они завсегда свой нос суют, куда их не звали. А Машку за своего надо замуж выдать, — за того, кто мне нужен, а не Баторию, королю Юхану, али этой, Елизавете».

— Так, значит, после Магнуса смерти Машка на Москву приехать должна? — задумчиво спросил Матвей.

— Именно. Ну, а как это сделать, — не мне тебе рассказывать, Матюша, — царь потянул его к себе и, поцеловав, — долго и глубоко, — прошептал: «А ну-ка, покажи, чему ты там, у поляка своего научился».

— Это он у меня научился, — обиженно сказал Матвей, отвечая на поцелуй.

Он долго и тщательно мылся, а потом, переодевшись в чистую одежду, — по дороге он заехал на пару дней в Ригу, и забрал у портного заказанные в прошлый раз рубашки и камзол, достал из походной сумы подаренную ему паном Анджеем ароматическую эссенцию.

Матвей провел пробкой от флакона по шее и улыбнулся — запахло мускусом.

— Ну-ну, — пробормотал он, — посмотрим, что там, у Машки за поляк появился. Все равно ему со мной не тягаться.

Он подошел к старому, пыльному, надтреснутому зеркалу и провел рукой по золотистым волосам. «Все не седею», — пробормотал он. «Царь меня всего на четыре года старше — а у него борода уже как снегом побита. Впрочем, батюшка тоже только к шестидесяти седеть начал, у меня еще пятнадцать лет впереди».

Ореховые, в темных ресницах глаза смотрели все так же задорно, и Матвей, не удержавшись, повертелся из стороны в сторону — камзол сидел отлично.

На войне он носил польское — не в московской же одежде было ему быть среди войск Батория, но в душе любил западные костюмы — в них было легко и свободно, не то, что в длинных, негнущихся, парчовых боярских одеяниях.

В Риге он сходил к цирюльнику, сбрив короткую бородку. Щеки были свежие и упругие — ни единой морщинки. «Неплохо», — пробормотал Матвей. «Или это какой-то шведский медведь сюда приехал, за Машкиными прелестями? Ну, посмотрим».

Он опустился в кресло, налил себе вина, и, достав купленный в Кракове набор тонкой итальянской работы, принялся подпиливать ногти — серебряной пилочкой.

— Как интересно! — сказала Маша, глядя на развалины замка, что виднелись на холме. «Я и не знала, что у ордена такая история».

— Ну вот, — сказал Питер, помогая ей сесть в седло, — а кроме Ливонского ордена, есть еще и Мальтийский, и несколько других. Если бы мы были в Лондоне, я бы вам показал книги из моей библиотеки — вы же читаете по-латыни?

— Нет, — смущенно сказала Маша, — только по-русски и по-немецки. А вы много языков знаете, герр Питер?

— Нет, — он рассмеялся, — только четыре, и еще немного по-испански объясняюсь. Ну, латынь я не считаю, на ней, кроме ученых и священников и не говорит сейчас никто.

Они ехали шагом по узкой тропе, среди зеленеющих полей. Было неожиданно тепло, почти жарко, и Маша сняла с плеч шаль. Рыжеватые завитки волос спускались на нежную шею.

— А в Лондоне, наверное, красиво одеваются? — вздохнув, спросила она. «Ну, дамы».

— Очень, — улыбнулся Питер. «Сейчас в моде большие кружевные воротники, а чепцы — такие как у вас, только дома носят. Волосы убирают под сетку — ее из золота делают, или серебра, и украшают драгоценными камнями. Ну, или можно заказать берет из бархата — из Нового Света сейчас привозят разноцветные перья птиц, на отделку. А на охоту дамы ездят в высоких сапожках кожаных, юбках — тоже бархатных, и камзолах. Вы охотитесь?

Маша, опомнившись, закрыла рот, и грустно ответила: «Нет. У нас тут только богатые люди охотятся — это дорогое развлечение».

— Если бы вы были в Лондоне, я бы вас свозил на охоту, — небрежно сказал Питер. «На оленей, например. На лужайке, у реки, ставят большой шелковый шатер, и жарят оленя рядом с ним. Привозят ковры, подушки, можно удобно устроиться, кто-нибудь обязательно играет на лютне и поет. А потом можно прогуляться вглубь леса…, - он не закончил и чуть прикусил губу, улыбаясь.

— Ах, как бы я хотела в Англию! — мечтательно вздохнула Маша.

— Так приезжайте, — Питер поднял бровь. «Впрочем, простите, у вас же муж…».

Маша замолчала и крепко сжала поводья лошади.

— А я был бы рад видеть вас своей гостьей, — медленно сказал Питер, когда они уже подъезжали к замку.

Девушка покраснела, и, бросив взгляд в его сторону, подумала: «Вот, после обеда и скажу.

Господи, помоги мне».

Матвей услышал стук копыт и подошел к окну.

— Ах, вот оно как, — пробормотал Вельяминов, увидев невысокого смуглого мужчину, что помогал Маше спешиться. «Ну, давно не виделись, родственник».

Маша толкнула дверь и, остановившись на пороге, удивленно воскликнула: «Матвей Федорович!».

Вельяминов посмотрел на ее раскрасневшиеся щеки, на блестящие, васильковые глаза, и ворчливо сказал: «Вот, был тут неподалеку, решил отдохнуть от войны, проведать тебя. Не выгонишь старика, дашь переночевать-то?».

— Ну что вы, — Маша смутилась. Он подошел и по-отечески поцеловал ее в лоб. «Ну, покажись, какая ты стала, — смеясь, сказал Матвей. «Совсем взрослая уже».

Дверь чуть заскрипела. «Позвольте вам представить, — поворачиваясь, сказала Маша, — мой гость…

— Герр Питер Кроу, — склонив темноволосую, красивую голову, сказал мужчина.

— Герр Питер из Лондона, — восторженно проговорила Маша. «А это мой зять, муж моей сестры покойной».

— Герр Матиас, рад знакомству с вами, — Матвей вежливо улыбнулся и подал руку. «Из Лондона, значит, — улыбнулся он, глядя в лазоревые, спокойные глаза Воронцова.

— Из Лондона, — улыбаясь, подтвердил тот. «Так как, фрау Мария, — усмешливо сказал мужчина, — стоит ли мне рассчитывать на обед, или вам хочется с родственником повидаться?».

— Ну что вы, — герцогиня рассмеялась, — конечно, оставайтесь! Я пойду, распоряжусь, — она чуть присела, и исчезла за дверью.

«Вырос, — подумал Матвей, разглядывая Воронцова. «Не мальчик уже, смотри, и виски седые. А все равно — легкий, будто юноша. Не стареет. Возмужал, вот. Но глаза все такие же — ровно ангел небесный. Красавец он все же, каких поискать. И умен, мерзавец, — впрочем, он всегда таким был».

«Не стареет, — потрясенно сказал себе Петя. «Сколько лет с Кракова прошло — шесть? А он все такой же — больше тридцати не дашь. И седины нет, впрочем, с него станется — может, он волосы красит».

— Не крашу, — усмехнувшись, сказал Матвей.

— Что? — очнулся Воронцов.

— Волосы не крашу, — ехидно отозвался тот. «На обед сегодня суп с ветчиной и петух жареный. Вино, я смотрю, ты ей хорошее достал — ну, лучшее, что в этой дыре было, наверняка».

— Погода улучшилась, — невинно заметил Петя, все еще не отводя глаз от Матвея.

«Потеплело».

— Да, — тот прошелся по комнате. «Ну что ж, пора и за стол».

— Милости прошу, — позвала их герцогиня. «Обед подан».

— А королева Елизавета, должно быть, очень красивая! — вздохнула Маша, когда подали третью перемену — марципан. «Вы ее видели, герр Питер?».

— Только издали, — спокойно сказал тот. «В молодости она была удивительно хороша, сейчас ей все-таки уже к пятидесяти. Я слышал, герр Матиас, — повернулся он к Вельяминову, — что ваш царь Иван предлагал ей руку?

— Да, — Матвей поискал глазами вилку, и, не найдя, вздохнув, сказал Маше: «Все же стоит, дорогая сестрица, завести столовые приборы — в Европе давно уже не едят пальцами, не правда ли, герр Питер?».

— Не едят, — согласился тот, разливая вино. «Попробуйте вот это, фрау Мария — это белое, очень хорошо подходит к сладкому. А как обстоят дела у сыновей царя? — Воронцов, чуть улыбаясь, смотрел на Матвея.

— Очень хорошо, — тот изящным движением отрезал маленький кусок марципана.

— Но ведь, насколько я помню, у них так и нет детей? — Питер вскинул бровь.

— Они еще молоды, — Матвей вытер губы и поднялся. «Да и самому царю нет еще пятидесяти, герр Питер, у него могут еще родиться наследники. Предлагаю партию в карты, — радушно сказал Вельяминов. «Вы ведь играете, герр Питер?».

— Конечно, герр Матиас, — сказал Воронцов, подавая руку герцогине.

«Не дала еще», — подумал Матвей, тасуя колоду, и глядя на раскрасневшиеся щеки Маши Старицкой. «Но, если бы не я — она бы прямо тут под него легла, смотрит-то как — ровно никого, кроме него на свете и нет. Ну что — вовремя я сюда приехал».

Маша, чуть вздохнув, подняла васильковые глаза, и робко сказала: «Герр Питер, если уж мой родственник здесь — зачем вам ехать в Виндау? Путь долгий, уже за полночь — оставайтесь, места тут на всех достанет».

В неверном свете свечей комната казалась совсем необжитой — за ставнями гулял резкий восточный ветер, пахло пылью и воском. Воронцов поймал спокойный, холодный взгляд Матвея и медленно ответил: «Ну, если я вас не стесню…»

— Что вы! — ахнула Маша. «Нисколько. Я пойду комнату вам приготовлю». Зашуршали юбки, и Воронцов тихо сказал: «Десять талеров».

— Что десять талеров? — удивился Матвей.

— Ты мне проиграл десять талеров, — лазоревые глаза улыбнулись.

— Кому не везет в картах, — наставительно сказал Вельяминов, отсчитывая серебро, — тому везет в любви. Спокойной ночи, герр Питер.

Матвей отложил купленный в Риге томик Ронсара и прислушался. Где-то неподалеку чуть заскрипели половицы.

Он встал и подошел к окну. Огромная, черная равнина — без единого огонька, уходила куда-то вдаль, и он поежился, думая о том, что где-то там, на востоке, за лесами лежит Москва.

— И так всегда? Всегда одному? — подумал он, ощущая лбом холод ставни. Он внезапно вспомнил Ефимию, и, вздохнув, сказал: «Господи, ну забрал ты ее у меня, дак я знаю — то моя вина была. Не наказывай ты меня больше, прошу».

Матвей взял свечу, и, осторожно открыв дверь, постучался в опочивальню Маши. Там, — он застыл, затаив дыхание, — было тихо. Он чуть нажал на ручку, и остановился на пороге — камин еле теплился и большая, старая кровать была пуста.

Ему снилась Марфа. Она лежала у него на груди, рассыпав бронзовые волосы, зевая, и, приподняв голову, вдруг сказала: «Как вернешься из Курляндии своей, я травы пить брошу.

Девчонкам уже зимой три года будет, пора нам следующего рожать.

— Или следующую, — усмехнулся он, гладя ее пониже спины — там все было так же, как пятнадцать лет назад. Он чуть шлепнул жену и прошептал: «Руку ведь отбить можно, и как это ты так ухитряешься?».

— А я, Петька, хоть и маленькая, да крепкая, сам знаешь, — Марфа потянулась и поцеловала его в губы. «Нет, в этот раз я нам мальчишку принесу, такого, как ты, синеглазого. Тебе же дело надо кому-то передавать».

— Я, когда думал, что умру, там, в Италии, — смешливо сказал он, — себя успокаивал тем, что ты за Федьку управлять будешь — ты ведь и так, когда меня нет, тут всем распоряжаешься. И успешно, надо сказать.

Он с удивлением увидел, что жена чуть покраснела.

— Что? — ласково спросил Петя.

— Ну, — протянула жена, — от владельца «Клюге и Кроу» такое услышать — вещь редкая. Ты же у нас хозяин требовательный.

— Очень, — медленно сказал он, и, потянувшись, перевернулся. «Я, Марфа, сейчас покажу тебе, какой я требовательный», — он провел губами по ее щиколотке и дальше, — вверх, туда, где все было гладким и горячим.

— Еще, — попросила Марфа.

— Да я только начал, счастье мое, — успокоил ее муж. «Уж не волнуйся, до рассвета ты у меня не заснешь, не позволю».

Он проснулся от поцелуя — нежного, будто кто-то водил лепестком цветка по его губам. Еще в полудреме он погладил густые волосы и шепнул: «Счастье мое, это ты?».

— Я, — тихо ответил женский голос, и он, открыв глаза, застыл, боясь даже пошевелиться.

Рыжеватые косы были распущены и в свете единой свечи в ее глазах играли озорные искорки. Смятая рубашка лежала на полу.

У нее была маленькая, девичья грудь. Маша потянулась к нему и тихо сказала: «Вот, я и пришла».

Матвей выругался сквозь зубы и, обернувшись к двери, подумал: «Ну не к Петьке же в опочивальню ломиться, стаскивать его с моей любезной родственницы. Как бы Машка завтра с ним вместе в Ригу не отправилась, а оттуда — в Лондон. Там ее уже никому не достать — даже мне, тем более, если повенчаются они.

Хотя нет, Магнус пока жив, и, если уж так — пусть живет как можно дольше. Тогда дети ее от Петьки ублюдками будут, трона московского им не видать. Эх, надо было мне раньше сюда приехать — но кто, же знал? А если… — он замер на мгновение и вдруг вздохнул: «Нет, сюда она уже сегодня не явится — будет там, у него нежиться до утра».

Он зевнул, и, пристроив свечу на покосившийся стол, сел в кресло. Отчаянно хотелось спать, и Матвей, потянув с кровати прохудившееся, побитое молью одеяло, завернувшись в него, закрыл глаза.

— Ваша светлость, — пробормотал Петя, отодвигаясь как можно дальше от этой теплой груди.

«Что…»

— Увезите меня в Лондон, — глядя прямо ему в глаза, попросила Маша. «Пожалуйста».

Он откашлялся, и сказал, избегая этого требовательного, настойчивого взгляда: «Вы меня не так поняли, ваша светлость. Я буду рад видеть вас в Лондоне — как свою гостью, не более».

— Я вам не нравлюсь? — темные ресницы дрогнули и она с усмешкой посмотрела вниз.

— Нравитесь, — обреченно сказал Петя, подумав: «Ну не спорить же с очевидным».

— Ну вот, — Маша улыбнулась, и нежно провела ладонью по его щеке. «Поцелуйте меня, герр Питер».

— Нет, — сжав зубы, ответил он. «Я женат, ваша светлость, а вы — замужем. Прошу вас, не надо».

— Я вас люблю, — прошептала Маша. «Мне все равно».

— А мне — нет, — он встал, и, все еще не глядя на нее, стал одеваться. «И уходите, ваша светлость, иначе придется уйти мне».

— Пожалуйста, — она вдруг, — Петя даже не успел опомниться, — оказалась на коленях.

Большие глаза набухли слезами. «Я умоляю вас, просто увезите меня — не женой, нет, раз вы женаты — кем угодно! Только бы мне быть с вами!»

— Ваша светлость, — он выдохнул, чувствуя, как опять закололо в левой руке, — я могу вас увезти, — Петя помедлил, — как гостью английской короны. Но не более.

Он поднял с пола ее рубашку, и, отвернувшись, протянул ее Маше: «Оденьтесь, пожалуйста.

Если вы решите уехать — я с удовольствием вам помогу. Но я не буду изменять своей жене, ваша светлость — ни с вами, ни с кем-то еще».

Ее лицо вдруг изменилось — глаза уродливо сузились, слезы брызнули на щеки. «Зачем вы тогда сюда приехали!» — прошипела она. «Зачем вы дразнили меня!»

— Я вас не дразнил, — Петя пожал плечами, все еще глядя в окно. «Я хорошо отношусь к вам, ваша светлость, и если вы приняли мою искреннюю дружбу за что-то, — он помедлил, — другое, — я сожалею об этом».

— Я вас ненавижу, — сквозь зубы сказала герцогиня, и, все еще стоя на коленях, потянулась за рубашкой. «Уезжайте отсюда, и чтобы я вас никогда больше в жизни не видела».

Он так и стоял, глядя в темное, грязное окно, пока не услышал, что за ней захлопнулась дверь.

Петя опустил старый, проржавевший запор, и, вздохнув, сев на кровать, сказал: «А как бы я после этого Марфе в глаза смотрел?».

Он вытянулся навзничь, закинув руки за голову, глядя в облезлый потолок с пятнами от дождевой воды на нем. Опять заболело где-то слева — в плече, отдавая в спину, закололо в груди, и, он, поднявшись на локте, потянул к себе подушку. Только так, полусидя, он смог, наконец, заснуть.

Матвей проснулся от сдавленных рыданий.

— Что такое? — он недоуменно открыл глаза и увидел, что Маша лежит ничком на постели.

Плечи, прикрытые поношенной льняной рубашкой, горестно тряслись. Она плакала, обнимая подушку, не видя ничего вокруг себя.

Чуть усмехнувшись про себя, Матвей сел рядом и погладил ее по голове.

— Что с тобой, Машенька? — ласково спросил он. «Что, милая?».

— Он меня выгнал, — провыла Маша, и опять зашлась в рыданиях. «Сказал, что он женат!».

Матвей мысленно перекрестился и пообещал, — как доберется до Москвы, — поставить сто свечей своему святому заступнику, евангелисту Матфею. «Слава Богу!», — искренне подумал он, все еще гладя Машины волосы — нежно, осторожно.

Он наклонился и шепнул девушке: «А я за тебя беспокоился — хотел пожелать тебе доброй ночи, а смотрю, тебя нет. Ну и решил подождать — мало ли что».

— Никто меня не любит, — Маша вытерла лицо рукавом рубашки и опять расплакалась. «Я перед ним на коленях стояла, а он…»

— Ну, ну- Матвей положил ее голову себе на плечо. «Ну как можно тебя не любить — ты ведь такая красивая».

— Правда? — недоверчиво спросила девушка.

Матвей посмотрел на покрытые красными пятнами щеки, на слипшиеся ресницы и ответил:

«Правда. А герр Питер этот — дурак. Потом он будет на коленях тебя умолять о любви, а ты откажешь».

— Откажу, — мстительно, злобно согласилась Маша и тут же опять расплакалась: «Лучше бы он меня ударил! Магнус хоть и бьет, но все же потом допускает до себя…, А этот!»

— Ну, я же говорю, — дурак, — смешливо сказал Матвей и аккуратно провел пальцами по мокрой щеке. «Не спугни», — велел себе он. «Давай полежим», — он медленно вытянулся на постели и пристроил девушку рядом. «Ты же устала, отдохни», — он коснулся губами ее шеи.

— А вам я нравлюсь? — вдруг, тихо, спросила Маша.

— Очень, — после долгого молчания ответил Матвей. «Но кто я такой, чтобы тебе нравиться, милая? Ты герцогиня. И молодая совсем. А я старик уже, — он горько усмехнулся.

— Неправда! — горячо сказала Маша, поворачиваясь к нему. «Вы такой красивый, Матвей Федорович! Лучше бы я за вас замуж вышла, а не за Магнуса! И вы мне всегда нравились, — она зарделась, — и сейчас тоже».

Матвей приподнялся на локте и смешливо посмотрел на девушку: «Ну, если нравлюсь…».

Она сама поцеловала его — как Матвей и хотел.

Потом, слушая ее слабые стоны, ощущая под пальцами острые соски, он вдруг вспомнил, как они пили со свояком в Оберпалене. Магнус, разливая водку, грубо сказал: «Подсунули мне колоду, ни кожи, ни рожи, и в постели рыдает только».

Матвей тогда усмехнулся: «Ну, все же ей четырнадцать лет пока, вырастет еще».

«Выросла», — подумал он сейчас, ласково переворачивая Машу на живот. Она зашлась в крике, подмяв под себя подушку. Кровать отчаянно скрипела и Матвей, оглянувшись, обещал себе испробовать еще и кресло.

Маша вдруг нашла его руку и крепко прижалась к ней губами. «Как сестра ее», — улыбнулся Матвей. «Вот же эти бабы Старицкие — ровно собаки, в крови это у них, что ли?».

— Вот этого твой муж точно не делает, — шепнул он, раздвигая ее ноги пошире, и еще успел поразиться тому, какая она сладкая на вкус.

— Я люблю вас, — вдруг, рыдающе, сказала ему Маша. «Я так люблю вас!».

На рассвете Петя постучал в опочивальню герцогини и отступил на шаг — дверь открыл Матвей. Он прислонился к трухлявому косяку, накинув на плечи рубашку, и, опустив глаза, с улыбкой посмотрел на то, как пальцы Воронцова сомкнулись на рукояти шпаги.

— А я ведь без оружия, Петр Михайлович, — одними губами, по-русски, шепнул Матвей. «Как тогда».

— Кто там, Матюша? — раздался из спальни томный голос герцогини — тоже по-русски.

— Герр Питер уезжает и зашел попрощаться, — рассмеявшись, ответил Матвей по-немецки.

— Ну, пожелай ему счастливого пути, и возвращайся ко мне, — велела Маша.

— Счастливого пути, герр Питер, — вежливо поклонился Матвей.

— Благодарю вас, — сцепив зубы, ответил Петя. «Передайте мое почтение ее светлости».

— Непременно, — обещал Матвей, и вдруг, взяв сильными пальцами Воронцова за плечо, шепнул ему на ухо: «А ты Степану кланяйся, братец, если жив он. Я-то, — жив и здоров, как видишь».

Петя высвободился и молча пошел по лестнице вниз.

— Уехал, — Матвей, улыбаясь, закрыл за собой дверь и скользнул в постель в Маше. Та прижалась к нему и счастливо закрыла глаза. «Ну его, — зевнула Маша, — лучше обними меня, милый».

— Пойдем, — потянул ее за руку Матвей.

Уже усадив девушку в кресло, опустившись на колени, он, усмехнувшись, взглянул вверх и спросил: «А что если мне подольше тут задержаться? Не выгонишь?».

— Нет, — выдохнула Маша, откидываясь назад. «Не выгоню, Матвей Федорович».