— Никогда я не думал, что возможно сие, — сказал Гриша, сглотнув, и шагнул ближе к обрыву.

Водная гладь расстилалась перед ними — бескрайняя, огромная, блистающая под лучами еще теплого, осеннего солнца.

Волк стоял, молча, держа под уздцы двух низеньких, крепких лошадок. Снизу, из распадка, где бежал по камням ручей, поднимался легкий дымок. Женщина, что возилась у входа в юрту, подняла голову, и, помахав рукой, закричала: «Рыба изжарилась почти, спускайтесь».

На мелководье вторая женщина — высокая, на сносях, смеясь, опускала большого, толстого ребенка ножками в воду. Тот заливисто хохотал и норовил пойти сам.

— Холодная же, — озабоченно сказал Гриша.

— Здоровей будет, — усмехнулся Волк и добавил: «А ты думаешь, я сие представлял, как на восток мы отправились? Помнишь, нам атаман о Белом море рассказывал? Однако, сие, Григорий Никитич, не океан еще — сам же видишь, вода в нем не соленая».

— Я такой вкусной воды в жизни не пил, — отозвался второй мужчина. «И прозрачная какая. Да и рыбы тут — вон, я вчера к палке веревку с гвоздем привязал, червяка насадил, — и только успевай таскать. Вон, — он приставил ладонь к глазам, — Тайбохтой едет, утки сегодня на ужин будут, у него все седло оными обвешано».

Князь спешился и сказал, смешливо глядя на мужчин темными, миндалевидными глазами:

«Сие озеро, местные его, — он помедлил, вспоминая, «Бэйгхэл» называют. От реки этой большой, — он показал себе за спину, — по коей мы пришли сюда, они говорят — на полночь дорога долгая, а на полдень — быстрая. А там, на полудне, озеро это и заканчивается».

Волк присел и быстро нарисовал что-то палкой на земле. «Ну да, — вгляделся Тайбохтой, — все так».

— Может, и перезимовать тогда здесь? — задумался Гриша. «Или до холодов все же лучше дальше на восход податься?».

— Когда срок-то у жены твоей? — взглянул Тайбохтой на зятя.

— Да вроде сейчас, говорит, в любой день может начаться, — Волк улыбнулся. «И на том спасибо, что хоть признается, а то вон — до седьмого, что ли месяца, молчала».

— Ну, давайте тогда подождем, как родит она, — приговорил Тайбохтой, — а там и двинемся. До зимы к восточному берегу доберемся, и там уж осядем, а как теплее станет, — далее пойдем.

— А что местные говорят, Тайбохтой, — спросил Гриша, когда они уже шли к озеру, ведя за собой лошадей — далеко отсюда этот океан-то?

Князь рассмеялся, и перекинул на плечо темную, тяжелую косу. «Да тут про него и не слышал никто, Григорий. Люди здешние хорошие, но сами недавно сюда с запада пришли, не знают, что вокруг».

— А на каком языке вы с ними разговаривали-то? — ухмыльнулся Волк.

— А ты ж сам оного большой мастер, зять, — подтолкнул его Тайбохтой. «В нем на пальцах объясняешься». Мужчины расхохотались, и, Гриша, вдохнув запах жареной рыбы, сказал:

«Может, лодку смастерить? Ну, такую лодку, на коей мы по рекам сюда шли. Все ж водой-то удобнее до другого берега добираться будет».

— Опасно сие, как мне кажется — хмыкнул Волк. «То ж не река, то хоть и озеро — а все одно, берегов-то не видно. Еще ветер начнется».

— Может, — Тайбохтой зорко посмотрел на зятя. «Однако ж давайте, все равно ее сделаем, мы тут до следующей луны пробудем, как сын твой окрепнет, как раз и научитесь на воде-то с ней управляться. Пригодится. Ты ж, Григорий, говорил, что у вас там, за Большим Камнем, по ветру на лодках ходят?».

— Ну да, — подтвердил Гриша. «Из шкуры хороший парус выйдет».

— Решено тогда, — Тайбохтой посмотрел на изумленное лицо Волка и добавил: «Сын у тебя будет, сын, уж поверь моему слову».

Женщины сидели на большой, расстеленной у ручья шкуре и ощипывали уток. Никитка ползал между ними, играя с шишками, то сгребая их вместе, то разбрасывая по сторонам.

— Хорошо, что орехов собрали, — сказала Федосья, потирая поясницу. «Надо будет почистить немножко, и масла из них выжать, а остальные так с собой возьмем.

Никитка подполз к матери, и чуть шатаясь, приподнявшись на крепких ножках, зашарил рукой у ворота ее легкой, кожаной парки.

Василиса смешливо проворчала: «Обжора», и развязав парку, устроив ребенка на коленях, дала ему грудь.

— Хорошо тебе, — вздохнула Федосья, — ты в штанах, а я уже месяц ни в одни не влезаю.

— Да сейчас родишь и влезешь, — успокоила ее подруга, глядя на сшитый из оленьей шкуры, украшенный мехом белки халат Федосьи. «А этот сложим и оставим — все равно пригодится, не следующим годом, так после него».

— Трав-то дать тебе, к весне? — зорко посмотрела на нее Федосья. «Говорила ты с Гришей?».

— Решили, что этим годом не надо, — улыбнулась Василиса, — братика или сестричку для Никитки родим, чтобы ему веселее было, а уж потом буду пить. Вы ж дальше пойдете с Волком, а мы останемся».

— Не хотите с нами? — вздохнула Федосья, и, потянувшись, взяла подругу за руку. «Матушка моя добрая, у нее для всех место найдется, и для деток — тако же».

— Ах, подруженька, — Василиса погладила по голове сопящего Никитку, — ты-то вон — и везде была, и страны далекие знаешь, что за морями, хоша и девочкой там жила — а все же. А сие, — она обвела вокруг рукой, — моя земля, тако же и Гриши, хорошо нам здесь. Вот море увидим, вас проводим, и там обживаться будем».

— Ну пойдем, — Федосья легко, несмотря на свой большой, уже опустившийся живот, поднялась, — сейчас изжарим их, лук медвежий я тут тоже нашла, ягод туесок есть — попируем на славу.

— Да, — Василиса уложила заснувшего ребенка на землю и принялась убираться, — а то вона, они ж лодку зачали строить, в шкурах сегодня с утра рылись, нужную искали. Вернутся голодные.

— Лодку да, — кисло сказала Федосья, — еще и оную нам с собой тащить не хватало, и так уже, вон с десяток лошадей у нас, юрта, и по дороге еще Бог знает, чем обрастем.

— Твой батюшка, — усмехнулась Василиса, моя в ручье руки, — и так, помнишь, торговал у местных три юрты, не одну, еле отговорили его. А так — ничего, шкуры развесили, как в чуме, и всем удобно. Никитка большой уже, ночами не плачет.

— А все равно, — похлопала ее по плечу старшая девушка, — коли мой батюшка с вами останется, и жить под одной крышей будет, он никогда в жизни из твоей чашки не поест. И сейчас вон — я на сносях, ты кормишь, а он все равно нас от седла своего гоняет, и лук в руки не дает».

— Тако же и дед мой был, я помню, — улыбнулась Василиса. «Старики — они строгие с этим, что с них взять».

— Моему батюшке еще сорока пяти не было, — заметила Федосья, пристраивая вымоченную в воде палку над костром. «Смотри, женится еще, вторая хозяйка у тебя будет».

— Я привыкла, — Василиса стала набивать уток медвежьим луком. «Мы ж с тобой уживаемся, хоша у нас конечно — общее все, делить нечего».

Волк бросил камешек в тихую, прозрачную озерную гладь, и спросил жену, что сидела рядом, положив голову ему на плечо: «А море — оно такое?».

Федосья задумалась. «Разное оно, милый. Когда на юге — то веселое, легкое, плыть по нему радостно, а на севере — неприветливое бывает, страшное. Мы, когда на Москву плыли с матушкой, из Лондона, шторм был большой, мы думали даже, что ко дну пойдем».

— Да, — сказал Волк и бросил еще один камешек. «Ну, Федосья Петровна, посмотрим, что за океан, как там окажемся. А если оттуда — он кивнул на восток, — вниз, на полдень отправиться?».

— Там Китай, Индия тако же. Отчим мой оттуда пряности возил, и дядя, брат его, помню, рассказывал нам про Гоа — он в тех морях плавал, — Федосья чуть покраснела.

— Тот, за которого ты замуж чуть не вышла? — поддразнил ее Волк. «Ну, что я могу сказать, счастье — я Господа должен благодарить, что сего не случилось, иначе б я тебя не встретил».

— Да и я тоже, — Федосья улыбнулась. «Ну вот, а после Индии, — там Персия, Турция, Стамбул опять же, ну, про него я тебе уже рассказывала. Там долгая дорога, тяжелая. А так, — она чуть помолчала, — ежели мы в Америке окажемся, там уж до Лондона доберемся.

— Батюшка твой не поедет с нами, — Волк чуть вздохнул. «Не хочет, говорит, тут земля его, не может он все бросать».

— И Василиса с Гришей остаются — Михайло почувствовал, как жена ближе прижимается к нему, и, погладив ее по голове, шепнул: «Давай я костер разведу, шкуры есть у нас, тут хорошо, тихо так».

— И тепло еще, — Федосья встала с камня, потягиваясь, и вдруг замерла: «Что это там, в воде? Вроде голова чья-то?».

— Зверь смешной, — Михайло вгляделся, — как мы сегодня лодку пробовали, дак все время вокруг нас вертелся. У него шерсть такая короткая, а сам — толстый.

— Тюлень, — улыбнулась Феодосия, вспомнив рассказы отчима. «Надо же, я думала — они только в морях живут, а тут — тоже есть. А ну-ка, — она прищурилась, смотря на мужа, что собирал плавник на берегу, — как тебя зовут?

— Je m'appel e Michael, — закатил глаза Волк. «Je suis vingt années». И тебя мне надо называть «Тео», я помню.

— Лучше б я испанский учила, — вздохнув, пробормотала Федосья. «Так кто ж знал, что он понадобится».

— Ну, все, — Волк потянул ее к себе, на шкуру, — я сегодня с этой лодкой утомился так, что сейчас до полудня просплю. Или, — он вдруг приподнялся на локте, оторвавшись от ее нежной шеи, — даже дальше.

— Даже дальше мой батюшка не даст, — ворчливо отозвалась жена и вдруг ахнула, заведя руку за спину: «Так вот как ты устал!»

— Для сего, Федосья Петровна, — наставительно сказал муж, стягивая с ее смуглых плеч халат. «У меня всегда силы найдутся».

Волк проснулся от того, что жены рядом с ним не было. Он так привык чувствовать ее совсем близко, — руку протяни, — и дотронешься, что, еще не открывая глаз, нахмурившись, пошарил рядом.

Сквозь легкое шуршание воды он услышал слабый стон. «Господи!», — Волк приподнялся, и увидел, что Федосья стоит на мелководье, обнаженная, расставив ноги.

— Я сейчас, — он быстро стал одеваться, — сейчас, Василису подыму.

— Не надо, Волк, — нежно сказала жена. «Уже не надо. Иди сюда».

Он опустился перед ней на колени и заметил, что у нее мокрые волосы.

— Я купалась, — она чуть поморщилась и взяла его за плечи — сильно, — и началось. Дай-ка, — она положила его пальцы себе между ногами.

— Это? — Михайло поднял на нее глаза.

— Головка — усмехнулась она. «Сейчас, ты руки не убирай».

Федосья часто, мелко задышала, и он увидел, как появляется на свет его дитя. «Еще немножко, — сказал Волк, и, окунув руки в холодную, озерную воду, взял ребенка за плечики.

«Хорошо, что я маслом-то мазалась кедровым, — открыв рот, медленно, вцепившись в мужа, проговорила женщина.

Волк увидел, что жена напрягается, еще шире раздвинув ноги. Ребенок, выскользнув ему прямо в руки, обиженно, мощно закричал. Волк поднялся, и, передав дитя Федосье, посмотрев, как она устраивает его у груди, сказал, обняв их обоих: «Ну что, Данило Михайлович, сие ведь только жизни твоей начало».

Рассвет играл над озером — розовым, золотым, чудным сиянием, и Михайло, закинув голову, увидел, как всходит солнце над гладкой, тихой водой.