Федосья, взяв за руку Марфушу, водила ее по мелкой, теплой воде. Девочка пошлепала смуглыми ножками, и, подняв голову, спросила: «Данилка где?».

Женщина улыбнулась — дитя начало бойко болтать, как раз той осенью, когда их каяк уже добрался до островов на восходе солнца. Арлунар вздохнув, погладил дочку по голове: «Ну, пусть уж на твоем языке говорит, а как я тебя с сыном на юг провожу — так мы с ней вернемся, и тут жить будем».

— Не опасно тебе здесь? — озабоченно спросила тогда Федосья.

— Нет, — шаман чуть улыбнулся. «Язык тут похож, но люди это не наши. Но люди хорошие, сама, же видишь».

Федосья закрыла глаза и подставила лицо солнцу — тут было совсем тепло. Берег был мелкого, белого песка, в отдалении, на холмах, поднимался сосновый лес, волны легко шумели, и она ответила, присев, поцеловав девочку в мягкую щечку: «Охотятся с отцом твоим, а мы давай ракушек соберем, хорошо?»

— Хорошо, — чуть картавя, ответил ребенок и добавил: «А потом купаться!»

— Какая ж ты красивая, — искренне сказала Федосья, когда они уже подошли к обросшим ракушками камням.

Девочка была в мать — изящная, хрупкая, с длинными, мягкими черными волосами и темными, миндалевидными глазами. Марфуша посопела носиком и вдруг сказала, подняв голову: «Ты тоже, мама!»

Оставив сплетенную из травы сетку с ракушками на берегу, женщина пощекотала дитя и сказала: «Водичка, какая хорошая, пойдем, поплещемся!»

— Вот так, — сказал Арлунар, положив руки ребенка на маленький лук. Данилка отбросил со лба темно-русую, играющую бронзой прядь, и выпустил стрелу. Она вонзилась прямо в грубо нарисованную углем на стволе мишень.

— Молодец, — улыбнулся шаман и велел, медленно подбирая слова: «Ну, беги, доставай, еще постреляем. Птицы у нас на ужин есть уже, — он похлопал по висящей на плече связке.

— Какие тут деревья большие! — закинув голову, сказал Данилка. «В небеса уходят. Там мой папа, — добавил ребенок, чуть погрустнев, — на небесах». Он вынул стрелу и повернулся к шаману: «А почему ты не хочешь быть моим папой? Ты меня не любишь?»

— Люблю, — ответил Арлунар. «Но у тебя есть своя земля, а у меня — своя».

— Мне тут нравится, — хмыкнул Данилка, вдохнув запах нагретой солнцем хвои. «Давай останемся»

— Ты поплывешь со своей мамой на закат, у тебя там большая семья, — улыбнулся шаман, — а я с Миа вернусь туда, — он махнул рукой на север.

— А у меня еще будет отец? — серьезно спросил ребенок, натягивая тетиву.

— Конечно, — уверил его Арлунар и, увидев, как колеблется оперение, ласково проговорил: «Ты удивительно меткий мальчик, станешь отличным охотником».

Данилка покраснел и пробурчал: «Я смогу и лучше, как вырасту».

Корабль, распустив паруса под легким южным ветром, медленно дрейфовал в виду берегов.

— Скучно тут, — хмыкнул кто-то из команды, прищурившись, рассматривая белую, далекую полоску. «Песок и сосны, больше ничего нет. И людей мы с Мексики не видели, в горах прячутся, наверное. Однако интересно, что там, на севере».

— Мы продвинулись дальше, чем экспедиция Кабрильо, почти полвека назад, — хмыкнул капитан, рассматривая карту. «Они остановились на сороковой широте, а мы, судя по утренним измерениям, уже на сорок третьей. Надо было, кстати, зайти в тот залив, что мы видели севернее тридцать восьмой широты — из него может выйти хорошая гавань».

— Ну, а тут уже уединенных заливов нет, — рассмеялся помощник. «Сами видите, галеонам, что идут из Манилы с грузами, будет нигде не спрятаться».

Капитан пригладил золотистые, чуть побитые сединой на висках волосы, и, распрямившись, ответил: «Ну, а кто у них остался? Рэли впал в немилость у этой протестантской сучки, а Ворон, — он усмехнулся, — вышел в отставку и сидит в Амстердме, говорят».

— Дрейк стар, — помощник почесал в голове, — он сюда больше не сунется, плавает только на Карибах, зато вот эта парочка…, Кавендиш и его первый помощник…

— Яблочко от яблони, — нехорошо улыбнулся капитан. «Говорят, Николас Кроу после каждого расстрелянного им корабля рисует на борту «Желания» силуэт ворона. Ему еще девятнадцати не исполнилось, он два года всего на морях, а таких воронов там уже — за десяток перевалило. Ну, мы с младшим Кроу еще поквитаемся, обещаю вам.

— На берегу, кто-то есть, — сказал помощник, вглядываясь в бирюзовое, спокойное пространство воды.

Капитан потянулся за странным, продолговатым предметом. «За этой вещью будущее, — он, улыбнувшись, похлопал левой рукой — большого пальца на ней не было, — по бронзовой трубке.

— Когда я ездил в Рим, на аудиенцию к Его Святейшеству — помолиться за свое чудесное спасение, я познакомился с ученым, как его там звали, — мужчина поморщил высокий, загорелый лоб, — Джамбатистта делла Порта. Этот прибор — его рук дело, таких во всем мире едва ли два десятка наберется».

Мужчина поднес к голубому глазу подзорную трубу. Женщина — высокая, смуглая, обнаженная, с распущенными по спине мокрыми, темными волосами, плескалась на мелководье. Рядом капитан увидел ребенка — лет трех.

Капитан хищно оскалил белые, острые зубы и, сложив трубу, повернулся к помощнику.

— Спускайте шлюпку, Федериго, — велел Себастьян Вискайно. «Нас ждет, — он помедлил, — развлечение».

— Пойдем, — сказал Арлунар, забирая у мальчика лук. «Поедим, и дальше двинемся».

Он вышел на вершину холма, держа ребенка за руку и сразу — острыми глазами охотника, — увидел черную точку, что двигаясь на волнах, приближалась к берегу.

— Встань за меня, — велел шаман. «Сейчас мы тихо спустимся, заберем твою маму и Миа, и спрячемся в лесу».

— Дай мне лук, — угрюмо сказал Данилка. Арлунар бросил взгляд вниз и увидел, что ребенок сжимает в руке маленький костяной нож, который шаман сделал для него еще на северных островах.

— Просто веди себя тихо, — попросил Арлунар и начал спускаться на пляж.

Федосья посадила девочку на плечи и весело сказала: «Ну, скоро и твой отец вернется, с Данилкой, пойдем, оденемся». Она вышла на берег и вдруг подумала: «А как я доберусь потом до Лондона? У меня же, кроме креста, и нет ничего. Ну ладно, придумаю что-нибудь».

Женщина повернулась к океану и застыла — прямо на нее шла шлюпка. «Десять человек, — мгновенно посчитала Федосья.

— Там лодка! — закричала Марфуша и подпрыгнула на плечах у женщины. «Лодка большая!»

Федосья медленно, стараясь не делать резких движений, вышла на берег, и, усадив девочку на песок, стала одеваться.

— Там мужчина и ребенок, — пробормотал Вискайно, и приказал: «Мушкеты к бою!».

— В кого стрелять? — спросил Федериго.

— Да в обоих, — распорядился Вискайно. «Младенца потом на берегу добьем».

Федосья увидела поднимающиеся ружья, и, выпрямившись во весь рост, замахала Арлунару: «Беги!».

Грянули залпы, и она услышала плач своего сына.

Шаман, даже не думая, бросился на землю, прикрыв Данилку своим телом.

Миа отчаянно, горько, крикнула: «Папа!» и рванулась к Арлунару. «Нет!» — Федосья схватила девочку в объятья, и, спрятав в своих руках, крепко держа ее, сказала: «Не надо, милая!».

На белом песке пляжа растекалась темно-красная, почти черная лужа крови. Данилка все рыдал, и Федосья, даже не думая о том, что она не одета, вышла навстречу спускающимся со шлюпки людям.

Она услышала голоса, и вдруг вспомнила, как отчим и дядя говорили на языке, немного похожем на итальянский. Дядя потом рассмеялся, и, перейдя на русский, сказал: «Ну, по-испански ты, Петька, именно что — объясняешься».

— Мне он и не нужен, Степа, — зевнул тогда отчим. «Ты там плаваешь, а я в Новом Свете был один раз и больше — не хочу».

— Сessez le feu! — крикнула Федосья — громко, перекрывая испуганный плач Данилки. «Tenez!»

— Капитан, — изумленно сказал Федериго, — она говорит по-французски!

— Боже, бедная женщина, — Вискайно повернулся к морякам и велел: «Всем немедленно убрать ружья. Наверняка это жертва кораблекрушения».

Федосья опустила кричащую девочку на песок и наклонилась над Арлунаром. Половина головы мужчины была снесена мушкетными залпами. Она вытащила сына — окровавленного, плачущего, и, быстро убедившись, что с ним все в порядке, сунула ему девочку. «Тебя зовут Даниэль, это твоя сестра Марта, мы спаслись с потонувшего корабля, — быстрым шепотом велела Федосья. Мальчик только кивнул, удерживая Марту, которая рвалась к трупу отца.

Федосья посмотрела на подходящего к ней испанца — изящного, золотоволосого, с чуть заметной сединой в волосах, и, дождавшись, пока он окажется рядом, занеся руку, хлестко ударила его по лицу.

Дети спали на песке у костра, накрытые корабельным одеялом. Вискайно посмотрел на заплаканное лицо женщины, и устало повторил: «Мадам Тео, я прощу прощения. Я думал, этот дикарь собирается на вас напасть. Я не видел рядом с ним вашего сына, клянусь».

— Вы всегда сначала стреляете, а потом думаете, капитан? — злым шепотом сказала Тео.

«Если так, то я удивляюсь, что вы все еще живы. «Этот дикарь», как вы выражаетесь, спас меня и моего сына, когда нашу шлюпку разбило штормом. Моего мужа, да хранит Господь его душу, — женщина перекрестилась, — смыло в море волной. Если бы не он, — Тео кивнула на свежий холмик неподалеку, — мы бы погибли».

— Мне очень жаль, — капитан налил ей рома. «Выпейте еще, согрейтесь. Хоть и лето, но у моря зябко. Сейчас мы посадим вас и детей в шлюпку, и, конечно, я вас доставлю в Акапулько без всякой платы. Я вам уступлю свою каюту, разумеется».

— Спасибо, — безразлично сказала Тео, и, вспомнив темные, добрые глаза Арлунара, горько разрыдалась.

Вискайно смотрел на ее длинные, еще влажные, ниспадающие вниз по спине волосы, и вдруг сказал: «Вы ведь так молоды, мадам. Сколько вам лет?»

— Двадцать три, — глубоко вздохнула Тео.

— Я очень, очень вам сочувствую, — сказал капитан и протянув ей белоснежный, льняной платок, добавил: «Пойдемте. Вам надо хорошенько выспаться и вкусно поесть, и все наладится. Правда, мадам Тео».

Она наклонилась над детьми, ласково шепча что-то, и Вискайно вдруг подумал: «Да, так будет хорошо. В конце концов, мне уже сорок два, пора осесть на одном месте. Только все надо сделать быстро — иначе она придет в себя, и потом сложностей не оберешься.

Придется ухаживать, уговаривать, — зачем терять время?».

Она проснулась, почувствовав, что одного из детей рядом с ней нет. Даниэль спокойно дремал, разметавшись на узкой, высокой кровати. Тео медленно поднялась, придерживая на груди простыню.

В темноте каюты голубые глаза Вискайно отливали серебром. Марта, которую он держал в руках, вдруг пробормотала: «Мама!».

— Отдайте мою дочь, капитан, — потребовала Тео.

— Я так и думал, — Вискайно, усмехнувшись, распахнул ставни, и подошел к ним. «Тут глубоко, мадам, открытое море. Стоит мне разжать руки…, - он не закончил.

— Нет! — Тео бросилась к нему. «Все что угодно, только не убивайте ее!».

— Вы же понимаете, мадам, — задумчиво сказал Вискайно, — что я могу выбросить обоих ваших детей вон, и отдать вас команде. До Акапулько почти месяц пути, выдержите, а потом они вас тоже утопят».

— Вы могли бы сделать это там, на берегу, — злым шепотом ответила женщина. «Для чего было разыгрывать всю эту комедию!»

— Ах, мадам, — вздохнул Вискайно, — я ведь тогда не знал, что это — ваша дочь. А теперь знаю.

И, раз уж вы раздвинули ноги для того дикаря, то, боюсь, вас больше никто не позовет в жены.

Но ваш секрет останется со мной. Скажем, что вы подобрали индейскую девочку-сироту, это благородный, христианский поступок.

— Скажем? — медленно проговорила Тео.

— Ну, конечно, — удивился Вискайно, — вы ведь, мадам, выбирайте — либо мы повенчаемся в Акапулько, либо ваши дети, прямо сейчас, окажутся на дне океана, а вас ждет веселый месяц, который вы проведете, лежа на спине. Мои матросы давно не пробовали женщину, мадам.

Тео устало молчала, комкая в длинных пальцах тонкую льняную ткань.

— И я обещаю, — добавил Вискайно, — что стану хорошим мужем, и хорошим отцом вашим детям. Обоим, — улыбнулся он.

— Дайте мне дочь, — вздохнув, попросила Тео.

— Конечно, счастье мое, — Вискайно поцеловал Марту, и, передавая ее женщине, мягко сказал: «Меня зовут Себастьян. Спокойной ночи, милая Тео, сладких тебе снов».

Через месяц они обвенчались в кафедральном соборе Акапулько.