Город вставал перед ним из осеннего, волглого рассвета. Степан, стоя на носу барки, вдохнул соленый, восточный ветер, что дул вокруг них, и пробормотал: «Вот и все». Темза — серая, мощная, — играла легкой волной, и вдали уже были видны очертания Лондонского моста.

— Как тут холодно, — раздался рядом голос Ника. Он закутался в плащ, чихнул, и добавил:

«Дома-то мы бы сейчас купались уже, перед завтраком».

— Через пять лет накупаетесь вволю, — усмехнулся Степан, потрепав сына по плечу.

— А почему мы на боте из Плимута шли, а не верхом ехали? — спросил поднявшийся на палубу Майкл.

— Потому что верхом мы бы неделю тащились, а так — за три дня тут оказались, — наставительно сказал отец. «Мне надо было, чтобы быстрее».

— Зачем? — Майкл широко зевнул.

— Затем, что надо, сказал же я, — отрезал отец, и добавил: «Поклажу свою несите, вон и пристань уже видна».

«Там, наверное, все спят еще, — усмехнулся Степан, глядя в сторону собора Святого Павла.

«Или вообще — в усадьбу уехали, хоть и осень, а все равно — детям на воздухе лучше.

Сейчас отдохну, денек и домом займусь — надо съездить с Тео, выбрать, какой ей понравится. Обязательно, чтобы сад был, и от реки недалеко».

В Сити было уже людно, открывались лавки, сновали разносчики с корзинами на головах, телеги, утопая в грязи, пробирались по узким улицам к рынку, пахло свежевыпеченным хлебом и рыбой.

— Я есть хочу, — заявил Ник.

— Сейчас позавтракаем, — Степан улыбнулся, завидев шпиль Святой Елены. «И к священнику надо сходить, сегодня же. Три недели ждать до венчания, ну, а с благословением я устрою, что в тот же день его сделают. Всего три недели», — Ворон еще раз улыбнулся и постучал в высокую дверь усадьбы Клюге.

Мистрис Доусон была в трауре.

— Что? — он нахмурился, глядя на ее бледное лицо.

Женщина отступила на шаг, и, смотря мимо него, на близнецов, сказала: «Я вам написала, сэр Стивен, еще когда…, - она не закончила. «В мае».

«В мае», — подумал Степан. «В мае я еще был в Тихом океане, шел от побережья Мексики к Панаме».

— Дайте им позавтракать что-то, мистрис Доусон, — он указал на близнецов. «И приходите потом ко мне, я в кабинете буду».

Он сидел, вытянув ноги к огню, держа в руках оловянную кружку с виски — это была его старая, еще времен «Клариссы» кружка, и брал ее Степан редко. Впрочем, она была чистой — мистрис Доусон убирала на совесть.

Женщина приоткрыла дверь кабинета и сказала: «Они поели, сэр Стивен, и спать я их уложила — все же рано еще, рассвело только. В спальне камин я разожгла, там тепло. Может быть, вам приготовить что-то, у меня рыба свежая».

— Потом, — отмахнулся он. «Идите сюда, мистрис Доусон».

— Вот письмо, — она протянула его. «От миссис Марты. И записка, оттуда — она махнула головой в сторону собора Святого Павла, — он просил вас зайти, как приедете. Вы не волнуйтесь, сэр Стивен, — она прервалась и покрутила в руках платок, — я все сделала, как положено, и похороны, и все. Господи! — он внезапно разрыдалась.

— Ну почему — ведь мистеру Питеру еще тридцати шести не было! Миссис Марта ведь еще сыночка родила — уже как мистер Питер умер. Тоже Питером назвали, по отцу. Они пока там, на Москве остались, пока дитя маленькое еще.

— Вы садитесь, — ласково сказал Степан. «Садитесь, мистрис Доусон, давайте, я вам виски немножко налью».

— Да что вы, — женщина покраснела. «Спасибо».

Степан посмотрел на нее и вдруг сказал: «А ведь вы у нас уже почти тридцать лет работаете, мистрис Доусон».

— Да, — она немножко выпила и покраснела. «Меня ведь еще покойный герр Мартин нанимал, сразу, как приехали они в Лондон. Мне тогда четырнадцать лет было, я в прислугах у той, старой, покойной кухарки ходила. А уж потом, — она махнула рукой.

— Ну, вот и будете еще тридцать лет, — Степан вздохнул. «Ну, или сколько сами захотите. Я вас в завещание вписал».

— Сэр Стивен! — она ахнула. «Да зачем, я ведь откладываю, у меня есть…»

— Затем, что надо, — мягко ответил Ворон. «Мальчики сейчас в школе будут, в Мерчант Тэйлор, это неподалеку отсюда…

— Да, я знаю, — кивнула мистрис Доусон

— Ну вот, так вы присматривайте, за ними, хорошо? На каникулы в усадьбу их отвозите, незачем в городе сидеть, — Степан поднялся.

— А вы куда, если мне позволено будет спросить? — робко взглянула на него мистрис Доусон.

— На кладбище, — ответил он, и вышел.

Он завел лошадь на пустую конюшню, и, чуть оглянувшись на молчаливый, с закрытыми ставнями дом, пошел по тропинке к церкви. Руки стыли на пронзительном осеннем ветру, и Степан внезапно вспомнил тот день, когда хоронили Машу. Дуб стоял все там же, — но, - это он увидел издалека, — под ним было два надгробия. «Господи», — прошептал Степан и медленно толкнул калитку.

Листва еще не облетела, но после ночных заморозков она стала жухлой и сейчас не шелестела, а неприятно трещала. Трава под ногами тоже была не зеленой — бурая, желтая, с пятнами предрассветного инея. «Какая холодная осень», — подумал Ворон и встал на колени.

«Мальчишки хорошо, — шепнул он жене. «Вот, я их в школу привез. И Полли хорошо, она у Марфы под крылом пока, ты не волнуйся. Помолись там за них, ладно. Ну, и за меня, — он прервался и погладил ладонью серый камень. «Хоть я виноват перед тобой был, но все равно — помолись».

Он, не глядя, коснулся рукой камня рядом и сделал над собой усилие — надо было открыть глаза. Степан прочел: «Я есмь воскресение и жизнь», и, глубоко вздохнув, почувствовал, на лице, что-то теплое.

«Петька, — сказал он тихо, обняв камень, — Петька, родной, прости меня. Прости, что я тебя не уберег, братик». Степан внезапно понял, что больше никогда не увидит его ласковых, лазоревых глаз, и еще раз, прижавшись щекой к надгробию, сказал: «Прости».

Пошел дождь, — мелкий, надоедливый, осенний дождь, а Ворон так и стоял на коленях, обнимая могилу брата.

Письмо он прочел по дороге в усадьбу. «Петя умер во сне, Степа, — писала невестка.

«Сначала он страдал, конечно, больно ему было, я ему каждую ночь дышать помогала, а в конце он просто закрыл глаза и ушел. Утром я проснулась, он меня обнимает — и улыбается.

Вот и получилось, что, пока Петенька грудной, мы тут остались — все же опасно младенца морем везти. Следующим летом двинемся. За Полли ты не волнуйся, с ней все хорошо, я думала тебя попросить ее под моим крылом оставить, все же с Марьей они и вправду как двойняшки. А я ее и обучу, и замуж выдам — как положено.

Степа, — было видно, как Марфа отложила перо, собираясь с духом, — ты прости, но Федосья повенчалась и с чадом она уже. Шестнадцать лет девке, по дурости своей девство потеряла и непраздна оказалась, надо же это было венцом покрыть. Муж ее — атаман в строгановской дружине, опосля венчания они сразу в Сибирь уехали».

— А ты чего хотел? — горько усмехнувшись, спросил себя Ворон. «Сие урок тебе, Степан Михайлович. Вот же старый дурак, еще пять лет письма писал, ждал чего-то, надеялся. Ну и ладно, — он вскочил на коня.

— И куда ты теперь? — разведчик подвинул ему бокал.

— Отменное вино, — попробовал Степан и хмыкнул. «Такое не продают, знаешь ли. Где брал?»

— Есть у меня человечек в Париже, — Джон лениво улыбнулся. «Снабжает. Это из подвалов короля Генриха, такого бургундского ты нигде больше не попробуешь — только в Лувре и у меня».

— Куда? Да обратно, в Новый Свет, — Степан налил себе еще. «Тебе и удобно — не надо менять никого. А через пять лет вернусь, заберу мальчишек, годик у меня помощниками походят, и можно им свои корабли давать.

— С Испанией мы будем воевать, — сказал внезапно Джон. «Не сейчас, года через два, но будем. И не там, у вас, а здесь. И с Нижними Землями что-то решать надо. Виллем не собирается возвращаться, видел ты его?».

— Когда он у меня гостил, два года назад — не собирался, — Ворон зевнул, — а с тех пор про него ничего не слышно.

— Жаль, — Джон посмотрел на Ворона. «Ты как?»

— Справляюсь, — тот помолчал. «Тео замуж вышла и понесла уже».

— Да, — разведчик достал еще бутылку. «Выпей. Марта делает отличную работу, просто отличную — когда она оттуда уедет, мы потеряем ценнейший источник сведений. А просить ее там остаться я не могу — ну его, этого царя Ивана, у него настроение меняется каждый день, хватит и того, что…»

— Что? — внимательно посмотрел на него Ворон.

— Ничего, — вздохнул Джон. «Наливай еще».

Уже одеваясь, Ворон спросил: «А Фрэнсис где? В Плимуте мне сказали, что он теперь депутат палаты общин, что ли?»

— Да, — подтвердил Джон, и крикнул вслед Ворону: «Только не втягивай его в свои сомнительные развлечения, прошу тебя».

— Не буду, не буду, — ворчливо ответил Ворон, и, перегнувшись в седле, тихо сказал разведчику: «А вот я, Джон, буду веселиться так, как еще не веселился, никогда в жизни.

Мне-то ты этого запретить не можешь».

Жеребец с места взял в карьер, из-под его копыт полетела грязь, и Джон только покачал головой.

Ворон, не оборачиваясь, протянул руку, и Фрэнсис Дрейк вложил туда флягу с виски.

Капитан отпил, и, почувствовав во рту привкус крови, сплюнул. Он посмотрел на разбитые костяшки пальцев и громко спросил: «Ну что, есть еще желающие?».

На заднем дворе пивной был огорожено место для кулачных боев. Разгоряченные зрители напирали на канаты, толкались, была слышна сочная ругань, карманники тут же срезали кошельки. Степан закинул голову и вдохнул ветер с реки.

— Стивен, — тихо сказал ему Дрейк на ухо. «Против этого ты не устоишь, он тебя моложе лет на тридцать».

— Моложе — значит, неопытней, — так же тихо ответил Степан, и крикнул: «Сэр Фрэнсис принимает ваши ставки, джентльмены!». Толпа заволновалась, ушлые людишки побежали к Дрейку и на другую сторону двора — там собирали деньги, поставленные на противника Степана.

Ворон окинул взглядам звероподобного детину, и вдруг вспомнил, как Петька рассказывал ему про уроки Федора Васильевича.

«А ведь покойный Вельяминов наверняка и на кулаках дрался, — усмехнулся Степан. «А батюшка мой — так точно. Ну и я не хуже их обоих».

Ударили в гонг и бой начался.

Детина сразу же, первым ударом, рассек Степану бровь. «А ведь у меня один глаз», — холодно подумал Ворон. «А у этого — два. Ну, ничего, я его измотаю».

Он, не глядя, вытер кровь рукой — дрались, несмотря на осенний холод, обнаженными по пояс, и, улучив момент, ударил детину под ребра, с удовлетворением услышав хруст кости.

Противник схватился за бок.

«И вот так», — спокойно улыбнулся Степан, одним ударом сломав детине нос и превратив его губы в кровавую кашу. Противник опрокинулся на спину, в густую, жирную грязь, и затих.

— Кто ставил на меня, — закричал Ворон, отряхивая руки, — может получить свой выигрыш у сэра Фрэнсиса. А кто не ставил — тот будет знать, на кого ставить в будущем!

— Достойно, — сказал Дрейк, выливая на Степана ведро ледяной воды. «Очень достойно для твоих лет, Стивен».

Степан надел чистую, снежной белизны рубашку, и, усмехнулся: «Поехали к гусыням. Кровь я разогнал, и для моих лет сейчас будет полезна какая-нибудь славная девчонка лет пятнадцати, с круглым задом, денька этак на два. Или ты депутат парламента и блюдешь свою репутацию?».

Дрейк расхохотался, и Степан вдруг застыл: «А ну-ка погоди, старина. К гусыням, ты, кажется, отправишься один». В воротах пивной стояла карета с каким-то гербом.

— Приехали посмотреть, — усмехнулся Дрейк. «Женщинам это, — он указал на уже пустой ринг, — нравится».

— Ну, вот и познакомимся, — пробормотал Степан, направляясь к карете. Фрэнсис только вздохнул и улыбнулся.

— Мадам? — Степан чуть постучал в дверцу.

— Я на вас ставила, — донесся нежный голос из темноты, слабо освещенной парой фонарей со свечами.

— И правильно сделали, — Ворон усмехнулся, и, открыв дверцу, шагнул внутрь. У нее были темные, прикрытые серебряной сеткой с жемчугом, волосы и серые, играющие серебристыми огоньками глаза.

— У вас кровь, — сказала девушка, и, вытащив из-за корсета надушенный платок, коснулась его рассеченной брови. «Позвольте, я умею…».

Степан остановил ее руку и, глядя на то, как дрожат длинные ресницы, сказал: «А ну-ка, мадам, дайте, я проверю — а у вас что?».

Девушка, почувствовав его пальцы, застонала, засунув в рот тот самый платок.

Ворон усмехнулся и приподнял ее за подбородок. «Только вот мне этого мало, мадам — он поднес влажные, блестящие в свете свечей пальцы к ее губам, — мне надо больше».

— Но тут…, - девушка беспомощно оглянулась вокруг. Степан запер дверцы и, рассмеявшись, опустил шторки. «Так лучше?» — шепнул он, опускаясь на колени. Девушка часто, глубоко задышала, вцепившись холеными руками в его плечи.

— Вы уж простите, мадам, — он на мгновение прервался, — у вас там теперь тоже будет кровь.

Моя.

— Пожалуйста, — умоляющим голосом сказала она потом, потянувшись к нему.

«Пожалуйста…».

— Нет уж, — Степан полюбовался растрепанной, сбившейся прической, маленькой, полуобнаженной грудью, и добавил: «Тут места мало, чтобы сделать все то, что я хочу с вами сделать, мадам».

— Но куда? — она чуть не плакала от желания.

— Велите, мадам, везти к «Белому Оленю», в Боро, — приказал Степан, выходя из кареты.

«Там встретимся».

Он бросил поводья мальчику-слуге, и по-хозяйски зашел внутрь, в дым и шум пивной.

— Ворон, — хозяин мгновенно оказался рядом с ним.

— Сейчас подъедет карета, — медленно проговорил Степан, — сделай так, чтобы никто не видел, кто из нее выйдет и куда пойдет.

Хозяин только кивнул. «Далее, — сказал Ворон, — простыни чтобы были свежими, вино — холодным, а устрицы — лежали на льду. На все про все у тебя четверть часа, не более».

— На сколько, комнату-то берете? — поинтересовался хозяин. «На ночь?».

Ворон рассмеялся. «Посмотрим, дорогой мой. Он бросил хозяину туго набитый кошелек:

«Кто приедет — проводишь туда, ко мне».

Она зашла, закрыв за собой дверь на засов, и встала у стены, тяжело, прерывисто дыша.

Ворон повернулся, и, подойдя к ней, сказал: «Дай-ка».

Девушка покорно подставила стройную спину. Он стал целовать нежную, смуглую шею, спускаясь все ниже, расшнуровывая ей корсет.

— Нет, — Ворон вдруг прервался, — сначала я возьму тебя так, а уж потом — раздену.

Девушка опустилась на четвереньки, и, подняв бархатные, изукрашенные вышивкой юбки, тихо сказала, обернувшись: «Ты бы мог уложить меня на спину прямо там, в грязи».

— Я знаю, — Ворон пригнул ее голову вниз, к полу и сказал: «А ну не смей ничего делать.

Просто стой, и все».

Потом он раздел ее, и, уже лежа на постели, раздвинув ноги, девушка, покраснев, сказала:

«Меня зовут…».

— Не надо, — Ворон приложил палец к ее губам. «Не надо».

Потом, она, распластавшись под ним, отчаянно кричала. Подняв голову, прижимаясь к его губам, она шептала то, что он уже слышал — много раз, на разных языках. Ворон, вдруг, горько подумал, что Господь уже, видно, и не дарует ему счастья.

— Пожалуйста, — вдруг, умоляюще сказала девушка. «Можно и так, я ведь замужем».

— Тем более нельзя, — жестко ответил Степан, толкнув ее вниз. Он пропустил сквозь пальцы темные, мягкие волосы и прижал ее к себе — сильно и долго.

— Возьми, — протянул он, ей потом бутылку. Девушка отпила прямо из горлышка и едва успела поставить ее на пол, как Степан велел ей: «А ну-ка, теперь ты поцелуй меня».

Она подчинилась, и, ощутив вкус бургундского вина на губах, он сказал: «Ну и не только сюда, конечно».

Когда за окном стал всходить серый, дымный рассвет, Степан тихо оделся, и, не смотря на спящую девушку, вышел из комнаты. Хозяин, зевая, протирал стойку.

— Налей мне виски, — Степан устало зевнул. «Стакан. И вот, что, дружище — ты меня не видел, и не знаешь, куда я ушел».

— Понял, — кабатчик все так же спокойно полировал дерево.

Выпив, Степан остановился на пороге и вдохнул влажный, осенний воздух. «Пора возвращаться в море, — горько усмехнувшись, сказал он себе.