Марья Воронцова дернула плечом и независимо сказала: «Я сама!». Виллем вздохнул и мягко ответил: «Девочка моя, тут гавань. Порт. Ты отлично отстояла свою вахту, а теперь иди, буди всех, пусть собираются. К тому же, — адмирал потрепал ее по косам, — у нас нет лоцмана, а я последний раз был здесь четверть века назад».

Девчонка нехотя оторвалась от румпеля и, взглянув на разноцветное полукружие домов Немецкой Верфи, на сияющую темной лазурью морскую воду, на лесистые холмы вокруг, искренне сказала: «Красиво тут как!»

— Очень, — согласился Виллем и подтолкнул ее: «Ну, давай, мы скоро уже и швартоваться будем».

Марья ловко спрыгнула через открытый люк в трюм и увидела бледное лицо матери.

— Дай-ка мне выйти, — потребовала Марфа, и в одно мгновение оказалась наверху.

— Матушка, что случилось? — дочь озабоченно высунула голову на палубу.

— Морская болезнь, — едва успела проговорить Марфа, и склонилась над бортом — ее тошнило.

— С чего вдруг? — хмыкнула Марья, и, перегнувшись в трюм, весело заорала: «Эй, сони, поднимайтесь, Берген по левому борту!».

— Морская болезнь, значит, — Марфа почувствовала, как ложатся на ее плечи ласковые руки, и сердито ответила, глубоко дыша: «Да, морская болезнь!»

— Ну-ну, — улыбнулся адмирал, и, поцеловав ее куда-то ниже уха, вернулся к румпелю. «И правда, красиво, — заметила Марфа, увидев шпиль кафедрального собора, и тут же, страдальчески застонав, вцепившись пальцами в обшивку борта, опять нагнулась к спокойному, тихому морю.

Полли быстро собрала заплечную суму и сказала, мечтательно закатив глаза: «Первым делом мыться! В горячей воде! Долго! А потом по лавкам пойдем!».

— А что тебе там, в лавках? — удивилась сестра, и потрясла Петеньку: «Да вставай ты уже, ради Бога, и вы, дядя Мэтью, тоже!»

— Мы уже в Лондоне? — мальчик приоткрыл синий глаз. «В Лондоне, в Лондоне, — пробурчал Матвей, растирая лицо. «Дай Бог, если к осени туда доберемся».

— Платье хочу, — сказала Полли, с отвращением дергая подол заношенного, грязного сарафана. «Шелковое платье, с корсетом, гранатового цвета и сорочку кружевную. И туфли атласные».

— Уж до Лондона потерпи, — велела Марфа, ловко спускаясь в трюм. «Отсюда мы хоть и на большом корабле пойдем, но все равно — незачем там, в шелках разгуливать, куплю вам шерсти немаркой и башмаки крепкие.

— Ну, хоть что-то, — обрадовалась Полли. Мэри сколола косы на затылке и завистливо сказала: «Эх, если б можно было волосы остричь, и в штанах матросских гулять — такие они удобные!»

Матвей окинул взглядом племянницу и заметил: «Ну, года через два тебя уже вряд ли кто за мальчишку примет, дорогая моя, даже если косы обрежешь».

— А это мы еще посмотрим, — отрезала Мэри.

Виллем подозвал к себе Марту и сказал ей тихо, улыбаясь: «Вы идите на постоялый двор, а я спрошу тут в порту — когда первый корабль до Лондона, ну и еще кое о чем договорюсь. Ты детям не сказала еще?».

Она оглянулась, — брат показывал детям что-то на берегу, — и помотала головой: «Я даже Матиасу не говорила».

— Ну, вот и скажем, как я вернусь, — усмехнулся адмирал, и, потянувшись за тонкой бечевкой, что лежала на палубе, велел: «Палец давай сюда, а то я ошибиться боюсь».

Марфа покраснела и положила свою тонкую, маленькую руку поверх его, — большой.

— Виллем, — крикнул Матвей с кормы. «Я, пожалуй, — сразу к цирюльнику, — нет сил уже, так ходить — он подергал себя за клочковатую, кое-как постриженную, золотистую бороду.

— Мне тоже? — поинтересовался адмирал, делая отметку на куске бечевки.

Марта ласково посмотрела на него, и шепнула, поднявшись на цыпочки: «Как по мне, так ты всяким хорош, милый мой».

— Вот это, — велела Марта, указывая на красивое, скромное платье тонкой, светлой шерсти.

«И чепец кружевной, а то сами видите, — сказала она портнихе, — болела я, волосы остричь пришлось». Девчонки вертелись, примеряя наряды, разбросанные на большой кровати.

Марта оглядела комнату — чистую, уютную, выбеленную, и отчего-то улыбнулась. Окно, в мелком переплете рам, выходило прямо на гавань.

Хозяйка, — звали ее Ингрид, уже к пятидесяти годам, но статная, высокая, — просунула голову в дверь и, спросила: «Все в порядке, фрау Марта?».

— Конечно, спасибо вам, — ответила женщина. «Как там сын мой?»

— Помылся, я пока ему одежду дала, что от моих детей осталась, как маленькие они еще были, — хозяйка рассмеялась.

— А сколько их у вас? — заинтересовалась Марта и добавила, обращаясь к портнихе: «Тут, наверное, немного убавить придется, свободно».

— Да, вы же худенькая какая, — согласилась та. «Ну, ничего, я прямо тут все и сделаю».

— Трое у меня, сыновья все — ласково ответила Ингрид. «Капитаны они, тут, у нас ходят, в Осло. И внуков семеро, восьмой вот скоро народится, с Божьей помощью».

— Ну, дай Господь, — перекрестилась Марта. «А вы всегда постоялый двор держали?»

— Я тут служанкой была, как муж мой в море погиб, — вздохнула Ингрид. «А потом проезжал хороший человек, деньгами помог детям моим, чуть легче стало. Копила сначала, откладывала, а потом, как хозяева состарились, так и выкупила у них. Если б не гость тот, так бы и померла я б в служанках-то, — женщина вдруг покраснела.

— Видно, достойный он человек был, храни его Всевышний, — Марта перекрестилась.

— Очень, — Ингрид вдруг обвела глазами комнату и отчего-то еще сильнее покраснела. «Вам обед накрывать-то уже?».

— Сейчас брат мой с другом своим, — Марта тоже зарделась, — вернутся, так и накрывайте.

Вино-то есть у вас?

— А как же, — отозвалась Ингрид. «Французское, хорошее, я всегда его для гостей держу».

Женщина закрыла дверь и вдруг вспомнила его: «Господи, — подумала Ингрид, спускаясь по лестнице в подвал, — больше двадцати лет прошло уже, он и женат уж, наверное, и дети у него, а я все забыть не могу. Ну как забыть-то, какой он был ласковый, добрый какой. Да, как раз в той комнате и жил он, — она приложила пальцы к горящим щекам и стала доставать с полок бутылки вина.

— Какой вы красивый! — ахнула Полли, глядя на Виллема. «И пахнет как приятно, — девочка повела носом.

— Это можжевельник, — улыбнулся Виллем. «Дядя твой, ворчал, конечно, — ни мускуса тут нет, у цирюльника, ни сандала. Деревня, мол».

— В Лондоне первым делом к своему портному загляну, — Матвей недовольно подергал рукав льняной рубашки. «А то, право слово, в такое только крестьянину пристало одеваться».

— Корабль отходит послезавтра, — улыбнулся Виллем, принимаясь за рыбу. «И обо всем остальном я тоже договорился, хотя, там и поворчали, конечно — мол, быстро очень, обычно три недели ждут».

— О чем это — остальном? — подозрительно взглянула Мэри на адмирала.

— Скоро узнаешь, — коротко ответил Виллем и добавил, глядя на Марту: «Я смотрю, вы тут уже нарядами обзавелись».

Та усмехнулась. «В конторе Ганзейского Союза нам неограниченный кредит открыли, как только я свою доверенность показала и печать «Клюге и Кроу». Ну, раз мы так скоро отплываем, — обратилась она к девочкам, — то не придется нам больше по лавкам-то гулять, уж теперь только в Лондоне».

Полли погрустнела и, ковыряя ложкой в тарелке, мрачно проговорила: «Ладно, уж, потерпим».

— А завтра, — сказал Виллем, доставая из кармана кольцо, — все идут на свадьбу.

— А кто женится? — в один голос спросили девчонки.

— Мы с вашей матушкой, — адмирал усмехнулся, и, взяв руку Марты, что сидела рядом с ним, надел на нее кольцо — с играющим в свете свечей, крупным бриллиантом. «Ты тоже, — адмирал шепнул ей, — подожди до Лондона, там уж я тебя как отведу к ювелиру, так и не выпущу оттуда, — долго».

— Как! — вскричала Полли — горестно. «Мы ведь будем подружками невесты, а у нас даже шелковых платьев нет!»

Марта, было, что-то хотела сказать, но передумала.

— Цветов хотя бы можно купить? — жалобно спросила дочь.

— Можно, можно, — усмехнулась Марта и добавила: «Мы с Виллемом должны были четырнадцать лет назад повенчаться, вас еще никого на свете не было, а видите, — как получилось».

— Как в рыцарском романе, — вдруг, зачарованно, произнесла Мэри, и Марта вспомнила как когда-то давно, в Хэмптон-Корте, то же самое ей сказала королева Елизавета.

Мальчик поднял плоский камень, и, прицелившись, швырнул его в море. «Молодец, — сказал Виллем. Они стояли на берегу, и Питер, подняв голову, спросил: «Значит, вы теперь наш отчим?».

— Да, — адмирал чуть улыбнулся. «И поверь мне, я очень этим счастлив. Ну, и — Виллем посмотрел на редкие огоньки рыбацких лодок в гавани, — я, конечно, постараюсь, чтобы нам всем было хорошо жить вместе».

— А вы в море будете ходить? — после долгого молчания, проговорил Питер.

— Буду, конечно, — Виллем положил ему руку на плечо. «Деньги-то надо зарабатывать, вон вас, сколько у меня теперь».

— Мы богатые, — внезапно вздохнул Питер. «Матушка говорила».

Адмирал усмехнулся. «Ну, во-первых, это все твоим только через десять лет станет, а во-вторых — я же мужчина, и теперь вы — моя ответственность».

Мальчик на мгновение прижался к его руке и серьезно ответил: «Я ведь отца своего и не знал, я родился, когда он умер уже. А вы с ним были знакомы?».

— Был, — Виллем посмотрел на играющие в закате, легкие волны, что подбегали к их ногам.

«Он был самым смелым из всех людей, что я знал на этой земле».

— Расскажете? — Питер взглянул на него синими глазами и адмирал подумал: «Господи, одно лицо ведь, и не отличить их».

— Расскажу, — Виллем потрепал его по голове. «Пойдем, зябко уже, да и твой дядя ждет меня — мы с ним сегодня пить идем».

— Вино? — улыбнулся Питер.

— Думаю, что не только, — Виллем рассмеялся и, посерьезнев, остановившись, сказал:

«Питер, то, что ты видел, там, в России…»

Мальчик помолчал и вдруг, уткнувшись лицом в руку Виллема, расплакался: «Зачем они с ним так! Он ведь был мой друг! Зачем они это!».

— Не надо, — Виллем обнял его. «Это были плохие люди, очень плохие, Питер. Ты просто, — он присел и поцеловал ребенка в лоб, — помни, что такое бывает. Мне очень жаль, что тебе пришлось через такое пройти».

— Оно мне снится, — сказал мальчик тихо, привалившись носом к его лицу, — и я тогда боюсь.

— Не надо, — Виллем взял его руку и добавил: «Все закончилось, Питер, и больше никогда не вернется».

Потолок кафедрального собора уходил вверх, и Марта, подняв голову, прищурилась — яркое летнее солнце било прямо ей в глаза.

— Берешь ли ты, Виллем, эту женщину, Марту, в свои законные жены, чтобы, начиная с этого дня, в согласии с Божьим святым установлением, любить ее и заботиться о ней? В радости и в горе, в богатстве и в бедности, в болезни и здравии, пока смерть не разлучит вас? — услышала она голос священника.

— Да, — ответил он, и Марта, взглянув на него, улыбнулась.

— Берешь ли ты, Марта, этого мужчину, Виллема, в свои законные мужья, чтобы, начиная с этого дня, в согласии со Божьим святым установлением, любить его и заботиться о нем, в радости и в горе, в богатстве и в бедности, в болезни и здравии, пока смерть не разлучит вас? — обратился к ней пастор, и, Марта, твердо и громко, проговорила: «Беру».

Она почувствовала, как адмирал надевает ей на палец кольцо, — мягко, нежно, и едва удержалась, чтобы не поцеловать его прямо здесь, у алтаря.

«И обручу тебя Мне навек, и обручу тебя Мне в правде и суде, в благости и милосердии.

И обручу тебя Мне в верности, и ты познаешь Господа.

И будет в тот день, Я услышу, говорит Господь, услышу небо, и оно услышит землю», — закончил пастор и они, в один голос, ответили: «Аминь».

Священник смотрел на стройную, прямую спину женщины, на мужчину, что подвел ее к детям — две девочки и мальчик сразу кинулись их целовать, и вдруг подумал: «Господи, какая красавица. Ну и повезло же ему, понятно, что так торопился. Надо же, Марта. Как та, что я отпевал когда-то, двадцать лет назад, или больше даже.

Ну да, совсем молоденький юноша пришел, я еще тогда подумал — недавно женаты были, наверное. Он попросил прочитать про Лазаря отрывок, и плакал. Сдерживался, но все равно — плакал. А этот, — священник посмотрел на Виллема, который поднес к губам руку жены и что-то ей шепнул, — я таких людей счастливых и не видел никогда. Ну, дай им Господь долгой жизни, — вздохнул пастор и еще раз, напоследок, перекрестил семью.

Море за окном шуршало бесконечной, вечной песней. «Я ведь тогда поехал, и о венчании нашем договорился, — шепнул Виллем, обнимая жену. Ее бронзовые, еще короткие локоны лежали у него на плече. «И в таверну, где мы должны были свадебную ночь провести».

— Расскажи, — в темноте ее глаза блестели, как у кошки.

— Там совсем маленькая комната, — он наклонился и стал целовать ее, — медленно, всю, — от томно опущенных, щекочущих его губы ресниц, до маленькой груди и ниже, — к плоскому животу, ниже, туда, где все было — как и снилось ему, — горячим и гладким. «Одна кровать, и больше ничего. Как здесь, — он усмехнулся, обведя рукой крохотную каморку под крышей постоялого двора, где они спали.

— Больше ведь ничего и не надо, — Марта пропустила пальцы сквозь его волосы и попросила:

«Еще, еще, пожалуйста!».

— Я тоже так подумал, — он делал все медленно, так медленно, что она, наконец, уцепившись пальцами за простыню, прошептала: «Я не могу больше, Виллем, ну пожалуйста, можно мне!».

— Сначала я сделаю все, что я хочу, — он поднял руку вверх и почувствовал, как жена целует его пальцы. «Потому что я слишком долго ждал, Марта, слишком долго. Я ведь четырнадцать лет видел тебя во снах, любовь моя. А потом, — он на мгновение остановился и полюбовался ей, — обнаженной, с рассыпавшимися по белой подушке волосами, — мы все сделаем вместе».

— И так будет всегда? — она приподнялась, и Виллем, обняв ее, устраивая ее ноги у себя на плечах, ответил: «Ну конечно, мы ведь теперь всегда все будем делать вместе». Она двинулась навстречу и мужчина, приникнув к ее губам, прошептал: «Господи, как я хочу тебя!».

— Я тоже, — одним дыханием застонала она, и, чувствуя, как раскрывается ее тело — для него, — повторила: «Я тоже, любимый».

Он проснулся от какого-то шуршания за дверью, и, еще не открывая глаз, пошарил рядом с собой — кровать была пуста. Виллем зевнул и, вдохнув запах жасмина, что шел от подушки, увидев, что ее нет в комнате, озабоченно спросил: «С тобой все в порядке?».

Марта, что стояла на коленях над тазом в чулане, откашлялась, и, прополоскав рот, сказала:

«Да».

Она появилась на пороге, краснея, комкая ворот простой рубашки и сказала: «Съела что-то».

— Да? — Виллем поднял бровь. «А я уж думал — та самая морская болезнь».

— На суше ее не бывает, — проворчала Марта, устраиваясь рядом с ним.

— А сколько она обычно длится, кстати? — Виллем посмотрел на рубашку и заметил:

«Совершенно незачем было ее надевать, любовь моя. Дай-ка, — его руки потянулись к вороту. «Ну, болезнь эта?»

— Два-три месяца, — ответила жена, и скользнула под одеяло, прижавшись к нему спиной.

«Согрей-ка меня, — шепнула она, — а то хоть и лето, но все равно — утром прохладно».

— С удовольствием, — сказал Виллем, и, не удержавшись, шепнул ей на ухо: «А если я по-разному буду тебя согревать, моя дорогая мадам де ла Марк?».

— Все, что ты хочешь, — Марта потянулась к нему и поцеловала — долго и нежно.