На лесной поляне был разбит большой, шелковый шатер. Внутри, на выстланном персидскими коврами полу, возились двое детей — изящная, хрупкая смуглая девочка, и мальчик, — младше, но выше и крепче ее.

Марта подняла голову от бумаг и строго сказала: «Уильям, не смей обижать Констанцу!»

— Он не обижает, тетя Марта, — рассмеялась девочка, — мы играем просто, вот и все. Марта наклонилась и, поправив на Констанце шелковое, отделанное кружевами платьице, вздохнула: «Ну, все равно, милая, осторожней — Уильяму хоть и год недавно исполнился, но он, же не говорит еще толком, не объяснишь ему».

Она сложила документы и сказала Джону, что сидел в бархатном кресле напротив: «Ну, что я тебе могу сказать? Не нравится мне все это».

Разведчик помолчал. «А ведь был хороший агент, — вздохнул он.

— Мендес тоже был хороший агент, — напомнила Марта. «Сначала».

— Да, — Джон потянулся за трубкой. «Одно дело, когда тебя предают на другом конце земли, а совсем другое — когда все это происходит под собственным носом. Я прямо и не знаю теперь, как от него избавиться, учитывая, что он довольно известный человек. В узких кругах, так сказать, но, — он известный.

— Сколько он на тебя уже работает? — Марта оглянулась, — Констанца учила Уильяма какой-то игре с камушками и листьями.

— Девятый год, еще с тех времен, как он был студентом в Кембридже, — Джон еще раз просмотрел документы. «Наставник Арабеллы Стюарт — ну, это когда мы еще колебались, кто взойдет потом на престол — она или Яков, ее кузен. Ее Величество, как ты сама понимаешь, молчит по этому поводу, но мы с Уильямом Сесилом решили, что Яков — лучше.

Будем, — Джон усмехнулся, — уговаривать.

— Вы же с лордом-казначеем какие-то родственники, кажется? — взглянула Марта на разведчика.

— Моя первая жена, и его вторая — сестры, — улыбнулся Джон. «У сэра Энтони Кука, — он был наставником молодого короля Эдуарда, — было пять дочерей, и все удачно вышли замуж.

Моя Маргарет, правда, молодой умерла, чуть за тридцать ей было. Так вот, возвращаясь, к герою нашей истории, — Джон потряс бумагами, — зимой его арестовали во Флиссингене за подделку денег.

— Чем он занимался в Нижних Землях — понятно, — пробормотала Марта, — а вот для чего ему было деньги подделывать?

— Лорд-казначей, — ехидно сказал Джон, — решил, что так нам будет легче подобраться к этому авантюристу, Уильяму Стэнли, который воюет там на стороне испанцев.

— Да, — пробормотала Марта, — этот Стэнли им город какой-то еще сдал, Девентер, кажется.

— Именно, — Джон помолчал. «Вообще мне страшно не хватает тебя в Нижних Землях, дорогая моя».

— Как только Уильяму исполнится шестнадцать, я вернусь, — пообещала Марта. «Правда. Ну, дай мне семью на ноги поставить».

— Я уж к той поре на кладбище лежать буду, — вздохнул Джон. «Однако маленькому Джону твое обещание передам, он запомнит».

— Не сомневаюсь, — Марта сцепила пальцы. «В общем, ваша светлость, если вы считаете, что этот самый Сапожник работает на двух хозяев — то не надо тянуть, мой вам совет».

— Не буду, — Джон поднялся и, взяв на руки блаженно засмеявшихся детей, пощекотав их, сказал: «А кто с Мартой едет в Бат, на воды?»

— Я, я! — подпрыгнула Констанца. «И Уильям тоже, — она погладила мальчика по бронзовым, спускающимся на воротник платьица кудрям. Уильям засунул палец в рот и хмуро проговорил: «Бат-фу!»

— Ну, ты там и не был еще, — рассмеялась Марта, и, поцеловав ребенка, добавила: «Все же детям лучше в деревне летом, и не спорь со мной. А в усадьбе у нас и так не протолкнешься, даже сейчас, когда Виллем в море, — она чуть погрустнела. «Комнаты я сняла отличные, просторные, так что вам с маленьким Джоном тоже места хватит, если надумаете приехать».

Они вышли на лужайку и Марта озабоченно сказала: «Интересно, нас ждет сегодня олень, или придется обойтись теми паштетами, что мы привезли?».

— Там твой брат, — рассмеялся Джон, — а он отменный охотник, все же при французском дворе любят это занятие».

— Мэтью рад, что ты ему отпуск дал, — улыбнулась Марта, — говорит, что, наконец, по театрам походит.

— По театрам, — пробормотал Джон. «Какая ты молодец! Надо будет, конечно, людей подобрать, но это отличная мысль! Побудь с детьми, мне надо записать кое-что, — он быстро вернулся в шатер.

Марта только вздохнула, и, опустившись, на зеленую, мягкую траву лужайки, сказала детям:

«Ну, кто хочет поездить на лошадке?»

— Я! Я! — закричали они наперебой.

— Дядя Мэтью, — восхищенно сказал Питер, оглядывая Матвея, — вы такой искусный охотник! И у вас такая красивая посадка, даже адмирал так не сидит в седле.

— Моряки, — рассмеялся Матвей, — вообще обычно не очень хорошие наездники. Твой отчим — исключение, он же рыцарь. И твой дядя Стивен тоже с лошадью отлично управляется, мы с ним еще на Москве вместе учились, молодыми.

Мальчик обвел глазами светлый, пронизанный солнцем майский лес и вдруг сказал: «А вы потом обратно в Париж, дядя Мэтью?».

— Сначала в Нижние Земли, заодно и дядю Стивена твоего повидаю, и семью его, — Матвей улыбнулся, — а потом уже во Францию, да. А то я долго без их сыра не могу.

— Мы тоже в Амстердам поедем, — мальчик поправил висевшего на спине фазана, — как Уильям постарше станет. Следующим летом, матушка говорила.

— Вот, — Матвей указал на молодого оленя, что был переброшен через его седло, — сейчас доберемся до шатра, и зажарим его на огне. Жалко, конечно, что у нас не королевская охота, — он вдруг чуть вздохнул, — сейчас бы слуги все сделали, а так — приходится самим.

— Ну, — Питер ловко миновал бревно, что лежало поперек тропинки, — я вот тоже — хоть и наследник «Клюге и Кроу», а все равно — встаю в пять утра и бегу на склад. И завтракаю со всеми там — хлебом и селедкой.

Матвей потрепал племянника по локонам цвета темного каштана. «Ну, зато как тебе семнадцать исполнится — сядешь в кабинет отца покойного, благослови Господь его душу, и будешь всем этим управлять — он сделал рукой широкий жест, — от Молуккских островов до Лондона.

— Интересно, какая кузина у меня? — нежно сказал мальчик. «Вы ведь видели ее, дядя Мэтью, ну, Мирьям».

— Она смешная, — ответил Матвей. «Она тогда маленькая еще была, четырех лет ей не было».

— А кузенов моих, Николаса и Майкла, вы тоже видели? — не отставал мальчик.

— Видел, — вздохнул Матвей. «Они тогда еще мальчишками были, в школе учились. Похожи друг на друга, как две капли воды».

«И потом тоже видел», — подумал он, искоса глядя на племянника. «Но тебе об этом знать не обязательно».

— Он теперь в Женеве, — вздохнул Ворон, раскуривая трубку. За окном шел бесконечный, зимний дождь. «Получил звание, магистра теологии, и сразу уехал туда — учиться у кальвинистов. Готовится к рукоположению. Я, как ты сам понимаешь, все это узнаю окольными путями — он мне писать не соизволит. Съезди туда, Матвей Федорович, а?

Поговори с ним, ну так, по-родственному».

Матвей приоткрыл окно, вдохнув запах свежести, и хмуро ответил: «Я, Степан Михайлович, съезжу, конечно, путь недальний. Но надеяться не на что, как мне кажется».

Высокий, красивый молодой человек — в черном костюме, только узкая полоска белоснежного воротника выступала из-под бархатного камзола, — оглядел Матвея с ног до головы, и сказал: «Передайте моему отцу, что я не желаю иметь с ним ничего общего. Если хочет вычеркнуть меня из завещания — пусть вычеркивает, обойдусь без его денег».

— Майкл, — попытался сказать Матвей, — это все-таки отец…

— Мистер Майкл, — поправил его юноша. Лазоревые глаза, — цвета воды в озере, у которого они прогуливались, — блеснули холодом. «Отец не ссылает своих шестилетних детей на камбуз, и не видит их целый год — а ведь мы тогда только потеряли мать, уважаемый мистер Мэтью! Отец не развлекается на глазах своих сыновей с чередой шлюх! Так что, — Майкл чуть помедлил, — не могу сказать, чтобы я питал к своему отцу хоть какую-то привязанность.

Желаю вам счастливого пути, — юноша наклонил темноволосую голову, и, развернувшись, быстрым шагом пошел по набережной.

— Но ваш брат… — крикнул ему вслед Матвей.

— Мой брат — не я, — через плечо ответил Майкл.

— Ну ладно, — Матвей пришпорил лошадь, — поехали, а то твоя матушка и мистер Джон проголодались давно.

Маленькая, худенькая — как мальчишка, — девушка, твердой, уверенной рукой удерживала на месте огромного вороного жеребца. Льняные косы были сколоты на затылке и покрыты охотничьей шапочкой — серого бархата.

Платье на ней тоже было серое, простое, без кружев и вышивки. Она прислушалась и, наклонив голову, сказала: «Тихо, тихо, сейчас и поедем уже».

Из-за кустов появилась вторая лошадь — белая, как снег, и темноволосая, высокая девушка в седле проговорила: «Он там, форель удит. Один».

— Отлично, — тонкие, розовые губы улыбнулись. «Значит, как и договаривались — сразу наседаем, и не оставляем его в покое, пока он не согласится».

Полли Кроу кивнула и развернула своего коня.

Маленький Джон, стоя по щиколотку в холодной воде ручья, ловко подсек рыбину, и выбросил ее на берег. Серебристая чешуя засверкала на солнце. Юноша переступил замерзшими ногами и пробормотал: «Ну, еще парочку, уж больно хорошо клюет».

Сзади раздался легкий шум, и, он, обернувшись, сердито сказал: «Не топчитесь тут, всю рыбу распугаете».

— Джон, — томным голосом сказала Мэри Кроу, — мы ведь тебе, как сестры, да? Как Констанца?

Ты ведь сам говорил.

— Ну да, — молодой человек пригладил темные, шелковистые волосы и чуть покраснел.

— Ты ведь скучаешь о нас в Кембридже, да? — ласково спросила Полли и вынула удилище из рук Джона.

— Скучаю, — он забрал удилище. «К чему это вы все?».

Лесной голубь, хлопая крыльями, сел на ветку, что нависла над сверкающим ручьем, и мягко закурлыкал. Мэри, было, потянулась за луком, что висел у нее на спине, но Полли отмахнулась: «Оставь, пусть поет».

— И ты сделаешь, то, что мы попросим? — поинтересовалась Мэри.

Маленький Джон вдруг покраснел еще сильнее. «И не мечтай, — отрезала Полли, — то, что я тебя в Рождество поцеловала, было, случайностью, там просто ветка омелы висела на стене, и все. Нам надо поговорить с твоим отцом».

— Идите и говорите, — удивился юноша, — вон, он в шатре с вашей матушкой сидит.

— Не так, — со значением проговорила Мэри. «Наедине, понятно?».

Маленький Джон вдруг усмехнулся. «Ах, вот оно как…, Ну ладно, он обычно после вечерни дома, приходите, я вам дверь открою. А дальше уж — сами».

— Сами, сами, — сердито сказала Полли, и, опять забрав у Джона удилище, закинула его в воду. «А вот и добыча, — высокомерно улыбнулась она, и, вытащив большую форель, метнула ее на берег ручья.

Марта отпустила гонца с мелкой монетой, и, нашарив на столе нож для разрезания бумаг, вдруг прошептала: «Господи, я и не чаяла уже, Господи».

Она перекрестилась и, распечатав маленький конверт, едва пробежав глазами первые строки письма, громко сказала: «Слава Богу!»

— Матушка, — Полли постучалась в ее кабинет, — там, на дворе уже и карета приехала, мистрис Доусон спрашивает — сундуки грузить ваши?

— Да, — распорядилась Марта, — и пусть она уже детей собирает тоже. Сестра твоя где?

— Наверху, французским занимается, — непонимающе ответила Полли. «А Питер на складах, сами знаете».

— Зови сюда Мэри, — попросила Марта. «И быстро, а то мне уезжать надо».

Младшая дочь бросила один взгляд на письмо и ахнула: «Это от Лизы, я ее почерк узнаю!»

— От Лизы, от Лизы, — Марта сглотнула и сказала: «Ну, садитесь, что стоите-то, давайте почитаем».

— Милая, дорогая матушка! — начала она, — пожалуйста, не волнуйтесь, у нас все хорошо.

Надеюсь, что вы добрались до Лондона, и уже в безопасности. Мы с Федей обвенчались, как вы и хотели, — на этих словах Мэри ухмыльнулась, но старшая сестра толкнула ее локтем в бок, — и теперь живем в Польше. Из подпола мы все забрали, перед отъездом.

— Что — все? — поинтересовалась Мэри.

— Неважно, — рассеянно ответила мать и продолжила. «Федя сейчас перестраивает замки у местного магната, Николая Радзивилла, а как закончит — хочет отправиться в Италию, в Рим, поучиться у синьора Джакомо делла Порта, который вместе с синьором Микеланджело работал над собором Святого Петра. Радзивилл с ним знаком, и обещал Феде дать к нему записку. Как соберемся в Италию, дадим вам знать, дорогая матушка. Поцелуйте двойняшек и Петеньку, и мы вам посылаем свою любовь и низкий поклон.

Грамотцу я Федору Савельевичу передала, как вы и просили.

Ваша дочь, Лизавета Воронцова-Вельяминова.

— Про детей и не пишет ничего, — хмыкнула Полли.

— Да ей семнадцать лет только, какие дети, — сердито отозвалась Мэри. «Какая счастливая Лизавета, в Италию едет! — девочка мечтательно закатила глаза.

Марта незаметно стерла слезу и вздохнула: «Ну, слава Богу, что у них все хорошо. Может, как они в Риме будут, повидаемся с ними».

— Да уж скорей бы, — пробормотала Полли, — а то вон, в Амстердам, и, то только следующим летом отправимся.

— Ладно, — мать встала, и девочки сразу же поднялись, — я как раз в Бате, и напишу ей письмо, там хоть времени больше будет. Дядю Мэтью слушайтесь, занимайтесь, за Питером присматривайте, а я месяца через два уже и вернусь, — она привлекла к себе девчонок и нежно поцеловала. «Пойдемте, поможете нам усесться, а то все же двое детей маленьких — не шутка».

Проводив глазами карету, Мэри повернулась к сестре и коротко сказала: «Сегодня, нечего с этим тянуть».

— А если он матушке скажет? — Полли озабоченно потерла подбородок.

— Вот когда скажет, тогда и будем об этом думать, — отмахнулась Мэри.

Джон послушал бой часов собора Святого Павла, и, поднявшись, отложив бумаги, прошел в детскую Констанцы. Он встал на пороге и усмехнулся: «Еще четырех лет нет, а вон — уже и глобус потребовала, и чтобы языкам ее учили. Ладно, с осени начну с ней французским языком, и немецким заниматься, по-итальянски и так каждый день говорим. Ах, Фагот, Фагот, ну не был бы ты таким упрямцем, жил бы с дочкой спокойно в Лондоне, преподавал бы математику, так нет — сидит сейчас в башне Нонья, в Риме. Еще хорошо, что Испанца назначили его духовником, все-таки есть надежда, что трибунал смягчится, хотя бы немного».

Он поднял с ковра куклу и, улыбнувшись, посадил ее на кровать Констанцы.

— Папа, к тебе пришли, — сын стоял в дверях. «Это кто еще? — нахмурился Джон. «Срочное что-то, от ее Величества?». Он развернулся и увидел, что сын покраснел.

— Они там, в кабинете, — пробурчал маленький Джон, и, отступив в сторону, пропустил отца.

Джон обвел глазами гостей и, усмехнувшись, опустился в кресло: «Чем я обязан, такому визиту, юные леди?».

Полли сделала шаг вперед, и, откинув красивую голову, вздернув подбородок, сказала: «Мы хотим на вас работать».

Мэри, что стояла, облокотившись на камин, зачастила: «Мы отлично ездим на лошади, фехтуем, стреляем, я хожу под парусом, она, — девушка кивнула на Полли, — пишет любым почерком, и подделывает подписи так, что не отличишь, мы знаем четыре языка, — и вообще, у вас нет никого, кто говорит по-русски».

Разведчик молчал.

— Я сама составляю шифры, — небрежно сказала Полли, — и Мэри тоже. Мы всего Кардано от корки до корки прочитали.

Джон сцепил пальцы, и, покачав ими, продолжал молчать.

— Я умею врачевать! — горестно вскричала Мэри. «Я Питеру молочный зуб вырвала, и ему совсем не больно было. Ниткой, — добавила она. «И крови тоже не боюсь».

— Вы сядьте, — ласково предложил разведчик. «Сядьте, не стесняйтесь».

Он посмотрел на пылающие щеки девушек и ворчливо сказал: «Матушка ваша, конечно, ничего не знает».

Мэри помотала головой. Полли пробормотала: «Если у нас не получится, то и знать ей незачем, а если получится — мы ей сами скажем».

— Ну-ну, — Джон помолчал и, потянувшись, налил себе вина. «Вам не предлагаю, — отрезал он, заметив взгляд Полли. «Малы еще, потом, за ужином, сидр получите, и хватит».

— З а ужином? — удивилась Мэри.

— Ну да, — разведчик выпил. «Ладно, юные леди, я вижу, что вас ничем не переубедить, поэтому давайте так — я вам дам одно задание, маленькое, на пробу. Провалите — мы с вами распрощаемся, ну, с точки зрения работы. Не провалите — будем сотрудничать и дальше, и я уж тогда с вашей матушкой сам поговорю».

Он увидел горящие глаза девушек и вдруг, смешливо, сказал: «Вам матушка не говорила, что вы уже на меня работали? Вам тогда и двух лет еще не было, под Оксфордом».

— Это когда леди Вероника нашла тайный печатный пресс, — кивнула Мэри. «Говорила, да.

Мы и не помним ничего с тех времен».

— Ну конечно, — разведчик встал. «Пойдемте, Джон сегодня обещал куропаток с этим овощем из Нового Света — картошкой. А после ужина будем говорить более подробно».

Мэри проводила глазами его все еще прямую, не старческую спину, и шепнула сестре: «А если не получится?»

— В се будет хорошо, — уверенно ответила Полли. «Ну что там надо будет сделать — последить за кем-нибудь, или письма передать. Ерунда, в общем. Пошли, — она дернула сестру за рукав платья, — Джон уж лучше готовит, чем мистрис Доусон».

Джон поднял голову и посмотрел на собор Святого Павла, что возвышался за окном.

«Господи, и когда уже его отремонтируют, — пробормотал разведчик. «Вот уж истинно, — снести и построить заново дешевле будет». Он взглянул на Матвея, что сидел напротив, подпиливая ногти, и сказал: «Обещал я тебе отпуск, а не получится. Ну, то есть, в театры ходить будешь, но для дела».

Вельяминов вздохнул, и, поправив воротник брюссельского кружева, откинув золотистые, чуть побитые сединой кудри, заметил: «Я и не сомневался».

— Ты скажи мне, ты все еще платишь за эти комнаты на Стрэнде? — спросил разведчик. «Ну, рядом с «Уткой и Селезнем», ты мне их еще показывал.

— Разумеется, — поднял бровь Матвей. «Ну не в усадьбу Клюге же мне гостей приводить, сам понимаешь».

— А ты ведь не под своим именем там, на южном берегу, известен? — поинтересовался Джон.

— Не дурак же я, — сварливо отозвался Матвей. «Месье Матье, из Парижа, пару раз в год выбирается в Лондон».

— Отлично, — пробормотал разведчик. «Ты же не появлялся там еще, у друзей своих, не успел?».

— Нет, — Матвей подался вперед. «А что, тебе там нужен кто-то?».

Джон встал и подошел к окну. «Ужасно жарко для мая, — заметил он. «Ты про Сапожника слышал? Он в Нижних Землях работал, и весьма удачно».

— Слышал, — Матвей отложил пилочку. «На южном берегу о нем тоже знают, как сам понимаешь»

— Так вот и я о чем, — Джон вздохнул. «В общем, Сапожник, как выяснилось, последние два года передавал сведения испанцам. То-то мы удивлялись, что повстанцы в Нижних Землях терпят поражения. В частности, известный тебе авантюрист Уильям Стэнли, — тот, что сдал Девентер, — получил от Сапожника довольно подробные сведения о планах Морица Оранского»

— Ну, так избавьтесь от Сапожника и дело с концом, — удивился Матвей. «Он ведь в Лондоне сейчас?»

— В Лондоне, — пробурчал Джон. «Я попросил Тайный Совет выдать ордер на его арест, из-за какой-то мелочи, якобы он составлял эти листовки, что в начале месяца по городу расклеивали. Помнишь, те, что были направлены против беженцев из Нижних Земель, и Франции?

— Да-да, — Матвей оживился, — они еще были подписаны «Тамерлан», как его пьеса.

— Ну, разумеется, — светло-голубые глаза Джона блеснули сталью, — стал бы я их подписывать иначе. Сапожника вызвали на заседание Тайного Совета, и велели отмечаться в канцелярии, каждый день, пока суд да дело. Сам понимаешь, казнить я его не могу — иначе ниточки потом не размотаешь. Мне сейчас надо за ним последить недельку, а уж потом я все сделаю, что надо.

— Так, а от меня-то что требуется? — удивился Матвей. «Сапожника шпагой где-нибудь в темном переулке проткнуть?».

— Нет, — ласково ответил разведчик, — там все будет изящней. На южном берегу с труппой Бербеджа знаком?».

— И очень близко, — усмехнулся Матвей.

— Там у них есть этот актер, из Стратфорда, Уильям Шекспир. На него еще в прошлом году дружок Сапожника, покойный Роберт Грин, пародию написал — мол, нечего актеришке и пытаться сочинять пьесы, для этого есть джентльмены, выпускники университетов.

— Так вот, чтобы этого Шекспира не обвиняли в смерти Сапожника — а могут, они ведь заклятые враги, — мне нужно, чтобы он был у всех на глазах занят чем-то другим, и с южного берега никуда не девался, — Джон открыл окно, и, обмахиваясь бумагами, добавил: «Хоть бы уж дожди пошли, что ли».

— Уильяма я знаю, — растерянно сказал Матвей, — но, Джон, тут я тебе не помощник, он не моего, как это сказать, толка человек, и никогда таким не был. Или ему кого-то представить надо?

— Надо, — чуть улыбнулся Джон.

Разведчик оглядел невидную, худую девчонку, что стояла перед ним и строго сказал: «Так.

Дядя Мэтью скажет Питеру, что уехал с тобой и Полли в деревню, ну там, поохотиться, рыбу половить. Мы к следующей неделе уже и закончим все. Повтори, что тебе надо сделать.

— Прийти в Дептфорд и наняться служанкой в таверну миссис Элинор Булл, там молчать, работать и ждать, — отбарабанила девчонка, и Джон, поморщился от резкого, простонародного акцента.

— Далее, — он помолчал. «О Сапожнике я тебе рассказывал. Твое дело — проследить, чтобы в ту комнату, где они будут пить, больше никто не заходил, и вообще, — чтобы там все было тихо. Булл тебя ждет, ее предупредили. И не лезь там, на рожон, Сапожник — опасный человек, хоть по виду и не скажешь.

— Я могу, сама его убить, — сказала девчонка. «Ну, Сапожника»

— Если у тебя в руках окажется что-то тяжелее метлы, то о дальнейшей работе можешь забыть раз и навсегда, — резко ответил Джон. «Никакого оружия, ничего подозрительного. О Сапожнике позаботятся другие люди».

Девчонка кивнула и присев, сказала: «Понятно, ваша милость». Она подхватила скромный узелок и застучала деревянными подошвами по лестнице.

Джон проводил глазами сколотые на затылке льняные косы и пробормотал: «А ты сомневался? Дочь своих родителей, как и вторая. Молоды они еще, конечно, но ведь все когда-то были молоды — даже я».

Матвей сунул привратнику золотую монету, и, наклонив голову, шагнул в душные, пахнущие потом и пылью кулисы. Сзади два дюжих молодца несли ящик бургундского.

Ричард Бербедж, — рыжеволосый, тонкий, изящный, в поношенной рубашке, захлопал в ладоши и застонал: «Ну, совсем не так это надо говорить, Пол! Слушай меня, — он сделал одно, неуловимое движение, и, обернувшись к пустым галереям, произнес:

— Понимаешь, Пол? — обернулся Бербедж к стройному, белокурому юноше в женском платье, — это тебе не простушек играть. Это трагическая роль, идет гражданская война, и публика должна бояться твоей королевы Маргариты. Вот и Уильям тебе, то же самое скажет.

— Скажу, — согласился невысокий мужчина, стоявший на вымощенном булыжником партере, засунув руки в карманы. Он погладил каштановую бородку, и, легко вскочив на сцену, оказавшись рядом с Бербеджем, произнес: «Вот, Йорк, смотри: платок».

— Я его вижу, — вдруг сказал Пол. — Платок вижу. Как ты так умеешь, Уильям?

— Не знаю, — тот пожал плечами. — Я писал, и тоже его видел. А теперь пусть увидит публика. Давайте всю эту сцену еще раз, с начала.

— Это ведь «Генрих Шестой»? — смешливо поинтересовался Матвей.

— Месье Матье! — Бербедж ахнул. — Как мы рады вас видеть!

— Это на сегодня, — Матвей махнул рукой молодцам и те внесли на сцену вино. — А завтра, Ричард, Уильям, я приглашаю всю труппу к себе — посидим, отметим мой приезд. — Он поднял красивую бровь и жалобно попросил: — Можно, я украду у вас Маргариту Анжуйскую? Обещаю отрепетировать с ней все монологи.

Юноша чуть покраснел и молящими глазами взглянул на главу труппы.

— Ладно, — вздохнул Бербедж, — завтра чтобы был тут в десять утра, без опозданий.

— Будет, — пообещал Матвей.

— Господи, как я скучал, — прошептал Пол, закинув ему руки на шею, в темном закоулке у выхода из театра. — Как я скучал, Матье, как ждал тебя!

Матвей привлек его к себе и шепнул:

— Все, поехали, мой ангел, дома все уже готово, — и вино, и постель.

Мэри Кроу поплевала на застывшие, — утром еще было зябко, — ладони, и, переступая босыми ногами в луже, вытащила на свет полное ведро ледяной колодезной воды.

Задняя дверь таверны приоткрылась, и служанка постарше велела: «Как помоешь полы внизу, иди, в комнатах приберись».

— Там джентльмены, — робко сказала Мэри, поднимая ведро. «Они не любят, когда их беспокоят».

Девушка в дверях зевнула, и, перекрестив рот, ответила: «Ну, свои ночные горшки они сами выливать не будут, так что давай — пошевеливайся».

— А ты, значит, так тут и стоять будешь? — подбоченилась Мэри. «Ленивая корова!»

— А ну тихо, — раздался властный голос миссис Булл. Она куталась в старую, дырявую кашемировую шаль. Взбитые, растрепанные рыжие волосы были кое-как уложены на затылке. Даже утром ее красивое, но уже чуть оплывающее лицо было намазано румянами.

— Мэри моет полы в таверне, а ты, Кэтрин — второй этаж, — велела Булл и, потянувшись, добавила: «Еще раз поднимете меня своей руганью, — нахлещу обеих по щекам».

Мэри показала старшей товарке язык и потащила ведро к входу в пивную.

Ворота заскрипели, и всадник на гнедом коне — высокий, красивый мужчина, — весело сказал:

«Что, мамаша Булл, не ждали нас так рано? А мы к вам надолго, дня на три».

— Вот, — сказал Джон, — познакомьтесь. Это мисс Мэри, она будет вам помогать.

— Роберт, — протянул руку неприметный человек лет тридцати. «Смотрите, мисс Мэри, нас там будет четверо — вместе с Сапожником. Но о вас знаю только я — так безопасней.

Сапожник нам доверяет — в общем, конечно, ибо человек он весьма осторожный. Мамаша Булл получила свое золото, и будет молчать, но выгнать всех патронов из таверны мы не сможем. Так что вам надо будет присматривать, чтобы никто не совал своего носа туда, куда не надо. Сможете?

Она только кивнула. Потом, когда Роберт ушел, Джон посмотрел ему вслед, и задумчиво спросил: «Про заговор Бабингтона слышала? Хотя нет, откуда тебе, вы тогда еще на Москве сидели. Роберт его раскрыл. Сапожник тогда вместе с ним работал».

— А почему сейчас? — попыталась спросить Мэри.

— Если бы я мог такое предугадать, — вздохнул Джон, — наша страна бы и горя не знала. Люди меняются, дорогая моя мисс Мэри.

— Мистер Кит, — обрадовалась мамаша Булл. «Ну конечно, добро пожаловать! И вам, и друзьям вашим!»

— Николас, Роберт, Ингрэм, спешиваемся, — велел Кит, и, бросив поводья конюху, поцеловал руку миссис Булл. Та зарделась и сказала, смущаясь: «Я сейчас велю Кэтрин приготовить вам комнату, джентльмены».

— Ну, если Кэтрин, — то две комнаты, потому что я намереваюсь прямо сейчас уложить ее в постель, — мистер Кит рассмеялся и прошел мимо Мэри, что так и стояла с ведром в руке.

«Высокого роста, изящный мужчина, волосы длинные, темные, вьющиеся, глаза серые, — вспомнила она описание Сапожника.

Роберт посмотрел на нее — быстро, и, отвернувшись, заговорил о чем-то с двумя другими мужчинами. Из дверей раздался довольный девичий визг и звук шлепка.

Мэри закатила глаза, и, окунув тряпку в воду, принялась мыть заплеванные каменные ступени пивной.

— Отнесешь джентльменам вот это — в таверне было шумно и дымно, и Мэри, приняв от миссис Булл поднос с запеченным окороком и кувшин пива, чуть покачнулась под их тяжестью.

— И вот это, — Булл сунула ей под мышки две бутылки вина. «Давай, поторапливайся, я тут одна с клиентами не справлюсь, на верфях обед, видишь, народ так и прет, дверь не закрывается».

— А Кэтрин? — попыталась спросить Мэри.

— Она теперь до завтрашнего утра на спине пролежит, — хмыкнула мамаша Булл. «Ну, что застыла-то?»

Мэри вздохнула и стала карабкаться по узкой деревянной лестнице.

Девушка робко постучала в дверь и сказала: «Ваш обед, господа».

— Заходи, — раздался пьяный голос.

За столом, усеянным костями сидело двое — Ингрэм и Роберт, третий спал на просевшей, низкой кровати, громко храпя.

Мэри посмотрела на пустые бутылки, что валялись по комнате, и, присев, проговорила: «Я уберу тут, джентльмены».

Из-за стены раздался довольный женский смех, перешедший в низкий стон. «Да, да, Кит, еще!» — задыхаясь, произнесла девушка.

— А теперь встань-ка, мой цветочек, — велел Сапожник. «Что это тут у тебя? А если потрогать?». Кэтрин опять застонала.

Ингрэм выругался и налил себе вина из открытой бутылки. «Вот так сиди тут и слушай, пока великий драматург обихаживает шлюху! Хотя…, - он вдруг резко схватил Мэри за руку и потянул к себе на колени.

Девушка почувствовала кислое дыхание и, взглянув в налитые кровью глаза, сказала:

«Пожалуйста, не надо, ваша милость, я прошу вас!».

— Еще чего, — рука Ингрэма зашарила у нее под платьем. Роберт спокойно сказал: «Да оставь ты ее в покое, дружище, там, же и смотреть не на что. Сейчас попросим мамашу Булл разбудить кого-нибудь из девок, тут их всегда вдосталь, нечего им дрыхнуть до обеда».

— А я хочу эту, — упрямо сказал Ингрэм, и взяв Мэри за шею железными пальцами, приказал:

«А ну вставай и подыми юбки».

— Да взгляни, — Роберт внезапным, ловким движением разорвал девушке платье на груди.

Ингрэм увидел худые ребра и два мальчишеских, маленьких соска, и, ухмыльнувшись, спросил: «Ты, может, парень?»

— Оставьте меня, пожалуйста, — сглотнув, попросила Мэри, — мне тринадцать лет всего лишь.

— В Гоа я спал с десятилетней, — задумчиво проговорил Ингрэм, — у нее грудь была больше твоей головы. Туземки рано развиваются. Ладно, — он рассмеялся, — пошла вон отсюда.

Хлопот с такими девками, как ты, больше, чем удовольствия.

Роберт бросил Мэри мелкую монету и она, стягивая на груди разорванное платье, подобрав бутылки, вышла.

Уже спускаясь вниз, она услышала шепот: «Мисс Мэри!».

— Простите, пожалуйста, — тихо сказал Роберт. «У нас…, работают разные люди, сами понимаете. У вас есть во что переодеться?»

Мэри кивнула и так же тихо ответила: «Ничего страшного, ваша милость».

Роберт поднес ее детскую, покрасневшую от холодной воды руку к губам, и поцеловал. «Вы очень смелая девушка, — вздохнул он, и, поклонившись, ушел.

Полли оглядела свое платье, — шелковое, гранатового цвета, расшитое бронзой, и поправила падающие на плечи темные локоны. Сглотнув, она прислушалась — дядя Мэтью произносил какой-то витиеватый тост за музу Мельпомену и ее служителей.

Девушка постучала, и, не дожидаясь ответа, распахнула дверь:

— Oncle Mathieu! Bonjour! — сказала она, остановившись на пороге. «Прошу прощения, я задержалась».

— Ну что ты, моя девочка, я тебе всегда рад! — ласково проговорил стоящий с бокалом вина в руке Мэтью. «Джентльмены, моя племянница, мадемуазель Полина. Ее мать разрешила мне взять Полину с собой — она никогда не была в Лондоне. Ну, что, дорогая, как тебе лондонские лавки?

Мужчины поднялись и Бербедж сказал: «Боже, настоящая французская красота!

Мадемуазель Полина, надеюсь, ваш дядя разрешит вам ненадолго украсить собой наш праздник?»

— Я много купила, — покраснев, с милым акцентом, ответила Полли. «Надеюсь, дядя Матье на меня не рассердится».

— Не рассердится, — уверил ее Матвей.

«Какие глаза, — подумал Уильям. «Как самая черная, бурная ночь, когда в просветах между тучами видны звезды — мерцающие золотом».

Полина села рядом с ним, и он почувствовал запах роз.

— Ваш дядя разрешает вам пить вино, мадемуазель? — Уильям увидел, как на ее груди чуть колышется кружево — оно было чуть светлее смуглой, гладкой кожи.

— Я же парижанка, — бойко ответила Полина и тут же, покраснев, призналась: «Ну, дома мне его матушка разбавляет водой, конечно».

— Ну и славно, — Уильям налил ей бургундского и Полина, подняв глаза, посмотрев на него, сказала: «А вы, правда, актер?»

— И драматург тоже, — улыбнулся Уильям.

— Я только балаганы на ярмарках видела, — погрустнев, призналась Полина. «У нас в Париже нет таких театров, как у вас».

— Это, — сказал Шекспир, любуясь ей, — дело поправимое, мадемуазель.

Мэри проснулась от неприятного холодка под тонким, изъеденным молью одеялом. Она поежилась, и, опустив руку вниз, ахнула — пальцы были испачканы кровью. Девушка, было, хотела позвать свою соседку по крохотной, под самой крышей таверны, комнате, но вспомнила, что Кэтрин осталась ночевать у Сапожника.

В маленькое оконце вползал еще серый, ранний рассвет.

— А ну хватит валяться! — раздался с порога громовой голос мамаши Булл. «Быстро вниз — воду таскать!»

Она подошла к сломанной, уже непригодной для чистых комнат, кровати и застонала: «Ну что ты за дрянь такая! Испортила простыни вконец! Знаешь, что у тебя крови скоро — подкладывай тряпки! Не отстираешь — из жалованья вычту».

— Я не знала, миссис Булл, — тихо ответила Мэри, глядя на кровавое пятно между ногами.

«Это у меня в первый раз».

Булл наклонилась, и, мазнув толстыми пальцами по пятну, отвесила Мэри пощечину — от души.

— За что! — крикнула девушка, стирая кровь со щеки.

— Так принято, — ответила мамаша Булл. «Вообще это твоя матушка должна делать, но раз уж ты сирота…, Поднимайся, что разлеглась, и простыни замочи — свежая кровь, может и отойдет еще».

Мэри оделась, и, подложив между ног скомканные тряпки, собрав белье, спустилась на двор — к колодцу.

Полина оглядела пустые деревянные галереи и восхищенным шепотом сказала: «И все это построили, чтобы люди ходили на представления?».

Уильям, сидевший на сцене, улыбнулся: «Ну, туда, — он махнул рукой наверх, — пускают только джентльменов, видите, у нас даже есть отгороженные места, очень удобно, — дверь во время представления закрывается, и никто вам не мешает. А тут, — он указал на партер, — всякая чернь стоит. Ну, можно табурет взять, если мелкая монета есть.

— А как это — писать пьесы? — спросила Полина.

Уильям подпер подбородок кулаком и рассмеялся: «Ну как? Сначала надо много читать — например, для «Генриха Шестого» я засыпал и просыпался с «Хрониками» Холиншеда. А потом, — он помедлил, — ну, у каждого по-разному, но я обычно иду гулять. По Темзе. Хожу и про себя складываю строки. Вообще, — Шекспир постучал себя по голове, — оно все тут, мадемуазель Полина. И это очень сложно.

— Почему? — тихо спросила девушка.

— Потому, — Уильям спрыгнул в партер и подошел к ней, — они были одного роста, — что я смотрю на вас, и думаю — как бы вас вставить в пьесу? В общем, с нами тяжело говорить, мадемуазель Полина, потому, что мы все время заняты другим.

— Все время? — Уильям увидел, как ее губы, — цвета граната, — чуть улыбаются, и, ответив:

«Ну, большей частью, — поцеловал ее.

— Месье! — возмущенно сказала девушка, отступив.

— Если вам не понравилось, я больше не буду, — Уильям увидел румянец на смуглых щеках.

— Дело не в этом, — сердито ответила девушка, — джентльмен должен просить разрешения у дамы, месье Шекспир.

— А я не джентльмен, мадемуазель Полина, — грустно ответил он. «Я актер и сын перчаточника. Так вам не понравилось?».

— Понравилось, — пробормотала мадемуазель и поцеловала его сама — быстро, озираясь.

— Репетиция начнется через час, — Уильям посмотрел на нее и вдруг сказал: «Хочешь мне помочь?».

Полина кивнула. Он порылся в груде бумаги, что лежала на сцене, и кинул ей растрепанные листы: «Ты же читаешь на английском?»

Она кивнула.

— Отлично, — Шекспир взобрался на сцену. «Иди сюда, будешь за Маргариту Анжуйскую».

Отсюда, с этого места: «Вот, Йорк, смотри, платок…»

— А ты кого играешь? — спросила Полина, просматривая исчерканную рукопись.

— Как раз Йорка, — улыбнулся он.

— Вот, Йорк, смотри, платок, — неуверенно, тихо, сказала Полина, и вдруг, откинув голову назад, вытянув руку, продолжила — красивым, низким голосом:

— Молодец, — тихо проговорил Шекспир и чуть поежился, увидев в длинных пальцах девушки окровавленный кусочек кружева.

— Долой с него корону! И с короной, И голову долой! Покончим с ним, Пока мы дышим! — закончила Полина монолог, и Уильям пробормотал: «Французская волчица…»

— Еще рано, — озабоченно сказала девушка, глядя на строки. «Тут реплика Клиффорда сейчас».

— Это я просто так, — Шекспир обнял ее и сказал: «Если бы женщины играли в театре, ты стала бы великой актрисой, моя смуглая леди. А теперь беги, — он забрал у девушки рукопись, — сейчас сюда явятся Бербедж и компания.

— Можно я посмотрю, ну, сверху? — умоляющим голосом спросила девушка. «Пожалуйста, месье».

— Если ты еще раз назовешь меня «месье», я тебя больше на сцену не пущу, — сердито проговорил Уильям, еще раз целуя сладкие, такие сладкие губы. «Быстро на галерею, и чтобы тебя никто не видел».

— Не увидят, — пообещала Полина, взметнув шелковые юбки.

— А почему женщины не играют в театре, дядя Матье? — спросила девушка, искоса глядя на Вельяминова. Они говорили по-французски.

Матвей ловко очистил апельсин — шел перерыв между действиями, по театру ходили разносчики фруктов и сладостей, и протянул племяннице половину.

— Ну, дорогая моя, — сказал он рассудительно, — все же это занятие — не для женщины.

Публика тут грязная, отпускает всякие сальности — сама же слышала, как Маргарите Анжуйской кричали: «Подыми юбки, красотка!». Да и вообще, — дядя пожал плечами, — они на одном месте не сидят, актеры, постоянно разъезжают. Нет, — он решительно закончил, — пусть уж мужчины играют, да у них и лучше получается.

— Это потому, что женщин никто не видел еще в театре, — сердито проговорила Полина, — а как увидят, то все эти стройные мальчики, вроде вон, его, — девушка кивнула вниз, — потеряют работу.

— Лично я, — заметил Матвей, — буду об этом только сожалеть. Ты вот что, — он оглядел племянницу, — мы тут на работе, так, что не теряй головы. Много обещай, но ничего не давай, поняла? И наш общий знакомый тебе, то же самое говорил, если помнишь.

— Помню, — хмуро ответила Полина, и, услышав звук гонга, шикнула на дядю: «Тише!»

— Я и не сказал ничего, — усмехнулся Матвей, вытирая руки кружевным платком.

— Мисс Мэри, — услышала девушка тихий шепот. Она протирала стол чистой тряпкой — было за полночь, и в таверне уже все затихли, даже стоны шлюх сверху сменились храпом. Мэри обернулась и увидела рядом с собой Роберта — при свете луны его серые глаза казались серебристыми.

— Завтра на обеде, — сказал он. «Мы узнали, все что нужно, Ингрэм с ним разберется, а мы с Николасом тут так, — он усмехнулся, — для того, чтобы вопросов поменьше задавали. Пьяная драка и пьяная драка.

— Что мне надо будет сделать? — спросила девушка, все еще комкая в руках тряпку.

— Нашего общего знакомого я известил уже, — Роберт помолчал, — но все равно, как мы закончим, бегите к собору Святого Павла, ну, вы знаете.

Мэри кивнула. «Потому что, — он продолжил, — мало ли что, вдруг Сапожник сопротивляться начнет. Вы там следите, чтобы к нам никто не вламывался из патронов, в это время. Я вам знак подам, когда уходить надо будет».

— А вы? — вдруг спросила Мэри.

— А мы тут надолго застрянем, — Роберт вздохнул, — еще и в тюрьме, наверняка, придется посидеть до официального разбирательства.

— Но вас не казнят? — озабоченно спросила девушка.

— Не казнят, — уверил ее Роберт. «Не бойтесь».

Она покраснела и, опустив голову, сказала: «Я поняла».

— Вы нам очень, очень помогли, — мягко сказал мужчина. Она, было, наклонилась, чтобы прополоскать тряпку, но Роберт продолжил: «Мисс Мэри…, Когда все это закончится, вы мне разрешите вас найти? Если вы не разрешите, он, — мужчина кивнул куда-то на запад, — мне никогда в жизни не позволит».

— Разрешу, мистер Роберт, — отчаянно краснея, твердо, сказала Мэри. Выжав тряпку, она добавила: «Я буду очень рада, вот».

Во втором перерыве в их ложу постучались. Матвей открыл дверь, и, обменявшись парой слов с кем-то, вернувшись на свое место, развернул записку. Полли посмотрела на розу Тюдоров на сломанной печати и тихо спросила: «Мы возвращаемся в Париж, да?».

— Завтра вечером, если все пройдет удачно, — ответил дядя. «Слушай, вот сейчас будет мой любимый монолог».

Полли вздохнула, и, перебирая в руках кружево, прошептала: «Вот, Йорк, смотри, платок…»

Сапожник закинул руки за голову, и, потянувшись, открыл глаза. В комнате пахло рвотой и потом.

— Ну что за свиньи? — поморщился мужчина, глядя на лужу в углу. «Как будто до заднего двора было не дойти!». Он поднял голову и велел: «Вина мне налейте, голова трещит ужасно!»

Соседняя кровать скрипела. Сапожник посмотрел на голые ноги женщины, и рассмеялся:

«Ингрэм, Господь велел делиться!»

— Войди со мной в долю и хоть сейчас начинай, — рассмеялся Ингрэм. Женщина застонала, и, он, поднявшись, сев за стол, велел: «Давай, ртом теперь работай, хватит прохлаждаться»

— Мне нальет кто-нибудь вина, или нет! — разозлился Сапожник и, встав, сам потянулся за бутылкой.

— Интересно, — задумчиво сказал Николас, рассматривая спутанные волосы стоявшей на коленях женщины, — тут еще остались свободные шлюхи, или нам ее мыть придется? Я как-то опасаюсь пользоваться тем, что побывало под моим другом Ингрэмом, — мужчина поднял бровь.

— Можно позвать кого-нибудь еще, — тяжело дыша, проговорил Ингрэм. Шлюха закашлялась и поперхнулась.

— Все, вон пошла отсюда, — велел мужчина, застегиваясь.

— Если джентльмены желают, я могу остаться, — сглотнув, предложила девушка. «Ну, как вам будет удобно».

— Мы тебя найдем, если что, — Николас чуть шлепнул ее. «Иди, там, на верфях сегодня жалованье выдавали, клиентов упустишь».

— Надо бы обед заказать, — Роберт осмотрел пустой, в объедках стол. «Мамаша Булл что-то говорила вчера про кролика».

— В прошлой жизни этот кролик наверняка мяукал, — ехидно заметил Сапожник, и, забрав бутылку вина, вернулся на кровать. «Ничего, — сказал он, отпив из горлышка, — сейчас моя птичка Кэтрин закончит разливать пиво, и я ее опять уложу на спину до утра, вам на зависть».

— Если ты так будешь пить, Кит, — заметил Николас, — то не видать тебе звания короля английского театра. Этот провинциальный щенок из Стратфорда тебя опередит.

— Что он знает о жизни? — Кит ухмыльнулся. «Он кроме своей навозной лужи за коровником и труппы Бербеджа ничего не видел. Он даже на континенте никогда не был».

— Он много читает, — равнодушно заметил Роберт, чистя ногти щепочкой.

— Дорогой мой эсквайр, — Сапожник приподнялся на локте, — ты же сам заканчивал Кембридж.

Ну, разве самоучка, сын мастерового, сравнится с нами, джентльменами? И давайте, наконец, уже попросим этого пресловутого кролика, для Кэтрин мне потребуется много сил.

Уильям подал Полине руку и она, взобравшись на сцену, рассмеялась: «По-моему, я тебе нужна только для того, чтобы репетировать!»

Шекспир отложил рукопись и, взяв ее лицо в ладони, спросил: «А ты не можешь не уезжать?»

Девушка помолчала и заставила себя сказать, не глядя в его карие глаза: «Нет, не могу.

Дядю срочно вызвали — какие-то дела».

— Моя смуглая леди, — пробормотал он, и, вдохнув запах роз, твердо сказал: «А ну бери роль, это новое, я тут вчера кое-что придумал, ночью. Ты — итальянка, зовут Джульетта, стоишь на балконе, и видишь юношу Ромео, который признается тебе в любви. Это так, отрывок пока, я хочу послушать, как он звучит.

— Ты начинаешь, — кивнула Полина.

— услышала она мягкий, страстный голос Уильяма, и продолжила:

— Так чем поклясться? — Шекспир взглянул на нее и Полина, сжав руки, едва дыша, сказала:

— Поверишь? — его губы были совсем рядом.

— Поверю, — кивнула Полина, обнимая его, опускаясь вместе с ним на грубые доски сцены.

Мэри затащила ведро воды наверх и стала, насвистывая, мыть пол в узком коридоре. Из-за какой-то двери крикнули: «А ну заткнись, тут люди спят еще!».

Она чуть улыбнулась и услышала шаги на лестнице. «Я тут мыла с утра, — удивленно сказала Кэтрин, оглядывая влажный пол.

— Джентльмена стошнило, вон там, — пожала плечами Мэри. «Клиенты жаловались».

— Дай мне пройти, — потребовала Кэтрин, — мне надо в ту комнату, — она указала на дальнюю дверь.

— Проходи, — ответила Мэри, и, отступив, освободила ей дорогу.

Когда служанка уже была рядом, Мэри незаметным движением подставила ей ногу. Кэтрин поскользнулась на луже воды, и упала, ударившись лицом о деревянное ведро.

— Сучка безрукая! — зашипела Кэтрин, держась за разбитый нос. «Как мне под мужика с таким ложиться!»

— Пойди, промой водой из колодца и посиди, закинув голову, — спокойно ответила Мэри.

«Подождет твой мужик, ничего».

Кэтрин, ругаясь, стала спускаться вниз.

— Мне интересно, — меланхолично поинтересовался Ингрэм, рассматривая заляпанный жирными пальцами, выписанный на клочке бумаги, счет, — мамаша Булл нас за кого держит — за дураков? Нам столько бутылок и за месяц не выпить.

— Я заказывал ночью, мне Кэтрин приносила, — Сапожник обгрыз кость и кинул ее через плечо, в угол комнаты.

— Ну вот, ты и плати, — велел Ингрэм. «Нечего, мы этого вина и в глаза не видели».

— Ингрэм, друг мой, не будь таким мелочным, — ухмыльнулся Сапожник. «А то ты прямо, как герой моей пьесы, «Мальтийский жид». Все же Аллен отлично его играл, Бербедж ему и в подметки не годится, — Сапожник потянулся за шпагой и шутливо пощекотал острием спину Ингрэма. «Мы же все тут джентльмены, что за расчеты?».

— Джентльмены, — согласился Ингрэм, и, повернувшись, одним, неуловимым движением, вонзил кинжал в правый глаз Сапожника. Услышав хруст кости, он увидел, как мужчина, наклонившись вперед, хрипя, дергаясь в судороге, упал. Ингрэм вытер кинжал о камзол, и заметил: «Всегда надо удостовериться в том, что лезвие вошло достаточно глубоко».

Роберт кивнул, и, посмотрев на расплывающуюся по доскам темную, вязкую лужицу, чуть приоткрыл дверь.

Мэри бросила один взгляд на тело и подхватила юбки.

— Я вас найду, — шепотом пообещал Роберт. «Бегите».

Мэри простучала босыми пятками по лестнице, и быстро ринулась на двор. В таверне было людно, и она, проскользнув между патронами, оказавшись за воротами, на мгновение остановилась.

Окошко под крышей распахнулась, и, Кэтрин прокричала, рыдая: «Тут человека убили! На помощь!».

Мэри нашарила в мешочке на шее медные монеты и во весь опор пустилась вниз, к перевозу на северный берег Темзы.

— Подожди, — Уильям вдруг остановился и поднял голову. Полли очнулась от какого-то сладкого забытья, где был только его голос, его губы, его руки, и почувствовала спиной твердые доски. Она оглядела себя и тихо спросила: «Что такое?».

— Что-то случилось, — Уильям посмотрел на маленькую, едва прикрытую кружевами грудь, которую он только что целовал, и повторил: «Что-то случилось».

— Это я, да? — из черных глаз вдруг брызнули горячие, быстрые слезы и она шмыгнула носом:

«Я тебе не нравлюсь!».

Уильям покачал головой и тихо, нежно ответил: «Ну что ты, моя смуглая леди. Дело не в тебе, дело во мне. Случилось что-то страшное. Я не могу». Он стал поправлять на ней корсет, и Полина, разрыдавшись, сказала: «Нет, я знаю, я знаю — это я!»

— Ну что ты, — он ласково привлек ее к себе и вдруг сказал: «Нет, я не хочу, тебя вот так, отпускать. Иди сюда».

Она вытянулась на боку, прижавшись к нему, и вдруг ахнула: «Да, да, еще!»

Уильям почувствовал щекой ее мягкие, теплые волосы, и, окуная пальцы в ее жар, слыша ее частое дыхание, грустно сказал: «Счастливого пути, моя смуглая леди».

Он стоял, как всегда, в партере, засунув руки в карманы, чуть опустив голову, ощущая лопатками взгляды сотен зрителей сзади. Галереи были пусты — шел последний, вечерний прогон, но публика всегда была там — для него.

Сцена лежала перед ним, как та река, в которую надо было войти Цезарю, — он читал о ней у Светония, — та река, которую надо было пересечь, чтобы завоевать мир.

Он вдруг потянулся за пером и чернильницей, и набросал что-то на обрывке бумаги, которые вечно лежали у него в карманах. «Это потом, — пробормотал Шекспир, и еще раз перечитал:

«Умереть, уснуть, и все, и говорить, что сном покончил с сердечной болью, с тысячью страданий».

— Если б все было так просто, — хмыкнул он. «Но это хорошо, очень хорошо, друг мой Уильям».

— Мистер Шекспир! — привратник тянул его за рукав рубашки. «Мистер Шекспир».

Он услышал шепот, и, еще не веря, не желая поверить в то, что произошло, хлопнул в ладоши.

Актеры застыли.

— Остановите репетицию! — крикнул Уильям. «Ричард!»

— Что такое? — нахмурился Бербедж.

Уильям подошел к сцене, и, вскинув голову вверх, глядя на грубые доски, сказал:

«Кристофера Марло убили в пьяной драке, в Дептфорде, сегодня днем».

В наступившем молчании было слышно, как уборщик, шаркая, подметает булыжный пол, усеянный ореховой скорлупой.

— Ты должен быть рад, — наконец, проговорил Бербедж. «Теперь в английском театре у тебя не осталось соперников, Уильям».

Шекспир помолчал и, вздохнув, ответил: «Дело ведь не только в сборах, Ричард. Дело еще и в, другом. Если бы я там был, я бы сам шагнул под кинжал того мерзавца, — он отвернулся и, мгновение, помолчав, стиснув зубы, велел: «Продолжаем, господа, с реплики Клиффорда, пожалуйста».