— Ты куда это собралась? — Полли, что лежала на кровати с книгой, подняла голову и осмотрела сестру. «Ну, правда, Мэри, — сказала девушка, закатив глаза, — полные сундуки шелковых платьев привезли, а ты целыми днями ходишь в каком-то сером убожестве. Тут же охота, развлечения, — надень что-нибудь приличное».

— У тебя нет жениха, — Мэри выставила вперед острый подбородок, и, повертевшись перед, большим, венецианским зеркалом, заправила за ухо льняную прядь, — а у меня есть. Вот ты и завидуешь. Маленький Джон по тебе вздыхает, кстати, вчера, за ужином, только, на тебя и глядел.

Полли еще сильнее закатила глаза и, скривив рот, высунула язык. «У него хорошая библиотека, — лениво сказала девушка, — а больше он ни на что не годен».

— Он будущий герцог, — со значением сказала Мэри.

— Он еще ребенок, — Полли вздохнула, и, отложив «Астрофила и Стеллу», перекатившись на бок, томно потянулась.

— Кажется, — проговорила сестра, пристраивая на голову охотничью шапочку, — я знаю кое-кого, кто уже давно не ребенок. Например, некий граф Ноттингем, что, — Мэри прервалась и выглянула в большое окно, — вот в это самое мгновение спешивается и поднимается на террасу.

Полли вскочила, и, оправив темно-красное, с отделкой из золотого кружева платье, встряхнув темными локонами, провела по шее пробкой от флакона с ароматической эссенцией. Запахло розами.

— Ты там шла куда-то? — озабоченно поинтересовалась Полли. «Ну, вот и иди, иди… — она подтолкнула сестру к тяжелой, резного дуба двери. «Скажи ему, что я уже спускаюсь».

— Я в гонцы не нанималась, — процедила Мэри, и, подхватив с пола опочивальни какой-то мешок, — Полли, надевавшая рубиновое, с брильянтами ожерелье, даже не поинтересовалась, что это, — вышла.

Фрэнсис Говард, граф Ноттингем оглядел высокий, увешанный шпалерами холл, и смешливо сказал: «Мне кажется, или наш общий знакомый только тут слуг держит? В Лондоне, как я помню, он живет значительно скромнее».

— Ну, — заметил невысокий, невидный мужчина в забрызганных грязью охотничьих сапогах, что чистил пистолеты, разложив их на столе, — именно поэтому, лорд Фрэнсис, все дела и делаются в Лондоне, а здесь, в деревне, — он усмехнулся и собрал оружие, — мы только отдыхаем. Ваша усадьба ведь тоже неподалеку?

— Усадьба, — пробормотал Ноттингем. «Сидя в Риме, сэр Роберт, сложно уследить за тем, в каком она состоянии. Так, — граф махнул рукой, — разваливается потихоньку. А вы же с севера, да, как я помню?

— Из Нортумберленда, — сэр Роберт Пули свистнул, и лежащие в углу холла собаки стали подниматься. «Мой предок служил Ричарду Третьему, и отличился при осаде Бервика, ну, король и наградил его землями, — мужчина чуть улыбнулся, — правда, лорд Фрэнсис, там у нас, в основном, болота. Но птицы много, охота отличная.

— А сейчас вы на кого собрались? — поинтересовался Ноттингем.

— На лис, тут в округе я видел норы, — спокойно ответил сэр Роберт, укладывая мешочки с порохом в охотничью сумку.

— Вы же недавно из тюрьмы, да, — задумчиво сказал Ноттингем, — я бы на вашем месте тоже проводил как можно больше времени на природе.

— Справедливости ради надо заметить, — сэр Роберт щелкнул пальцами и собаки сели вокруг, ожидая приказаний, — тюрьма ее Величества в Дептфорде значительно лучше, чем те, в которых я сидел на континенте. Кормили отменно, такой пирог с почками даже моя покойная матушка не готовила. Опять же пиво — каждый день.

— Но, лорд Фрэнсис, охотиться все же лучше не в одиночку, — мужчина вдруг нежно улыбнулся, и повернувшись к лестнице, сказал: «Лошади готовы».

— Я не сомневалась, сэр Роберт, — лазоревые глаза блеснули, и Мэри Кроу, чуть присев, сказала: «Рада вас видеть, лорд Фрэнсис. Моя сестра сейчас придет».

— Желаю удачной охоты, мисс Мэри, — вежливо сказал Ноттингем, и, когда они вышли на террасу, сопровождаемые собаками, пробормотал: «Господи, в ней веса — фунтов девяносто, не больше, какая там охота».

— Она позавчера уже убила оленя, — раздался с лестницы красивый, низкий голос Полли Кроу.

«Выстрелила прямо в глаз, он в кладовой сейчас висит. Здравствуйте, лорд Фрэнсис, — Мисс Полли, — он чуть покраснел и подал ей руку. «Наши лошади тоже ждут, я думал, может быть, к реке прогуляемся, там сейчас красиво. Отличная осень в этом году, деревья уже все золотые. А почему так тихо?

Девушка поправила темные локоны и улыбнулась: «Еще ведь завтрак не подавали, лорд Фрэнсис, это мы с сестрой ранние пташки».

— Я там взял с собой кое-что для пикника, — серые глаза Ноттингема ласково посмотрели на девушку, — хотя, конечно, это не итальянская кухня, а с ней, мисс Полли, ничего не сравнится».

— Как бы я хотела поехать в Италию, — вздохнула девушка, садясь на белую кобылку.

«Сколько вы уже в Риме, лорд Фрэнсис?»

— Почти пятнадцать лет, — ответил он, трогая коня с места. «Иногда я даже забываю о том, что я, вообще-то, — англичанин, мисс Полли».

Она посмотрела на красивую, с длинными пальцами, руку мужчины, что уверенно держала поводья, и, чуть вздохнув, ответила: «Тогда вам, лорд Фрэнсис, нужен кто-то, кто бы вам об этом напоминал».

— Я бы очень хотел, мисс Полли, — тихо сказал Ноттингем, — я бы очень хотел. Кстати, держите, это вам, — он вынул из седельной сумки маленькую книгу. «Вы говорили, что вам нравится Петрарка. Это очень удобное издание, небольшое, можно взять с собой, куда бы ни поехали».

— Например, в Рим, — дерзко сказала девушка, выпрямившись в седле.

«Господи, какие глаза, — подумал Фрэнсис, — таких глаз больше ни у кого в мире нет».

— Да, — ответил он, потянувшись, передавая ей стихи, — например, в Рим, мисс Полли.

Она на мгновение приложила книгу к смуглой щеке и улыбнулась.

Сэр Роберт Пули стоял, прислонившись к стволу векового, уже чуть желтеющего дуба, и ждал.

За кустами что-то зашуршало, и раздался шепот: «Держи!»

Роберт принял переброшенное платье, — простое, серое, и, рассмеявшись, нежно сказал:

«Могла бы и в доме переодеться».

— Да ну, — звонко присвистнули из-за кустов, — Полли бы мне выговаривать стала — мол, леди себя так не ведут.

Тонкий, изящный юноша в темных бриджах, белоснежной рубашке и камзоле черной кожи, выглянул на лужайку, и мужчина восхищенно проговорил: «Господи, какая ты красивая!».

Мэри Кроу оглянулась и, сворачивая на затылке светлые косы, ответила: «Поцелуй меня, только быстро, а то там уже просыпаются, неровен, час, сюда явится его светлость-младший со своими кембриджскими дружками, и егеря будет выгонять на них птицу, а эти оболтусы, сидя на стульчиках, — промахиваться».

Сэр Роберт Пули поцеловал свою невесту, — глубоко, так, что, Мэри, отступив на шаг, покрутив головой, заметила: «Сейчас, а то я что-то на ногах нетвердо стою».

Он только улыбнулся и предложил, передавая ей поводья гнедого жеребца: «Стремя подержать?».

— Это пусть граф Ноттингем моей сестре стремя держит, — съязвила Мэри и взлетела в седло, — они ездят шагом, беседуя о театре и поэзии».

— Во-первых, — сказал Роберт, когда они уже очутились в лесу, сопровождаемые охотничьими собаками, — отправимся к лисьим норам. Собаки хорошие, сама знаешь, парочку зверей мы точно возьмем.

Мэри похлопала по двум пистолетам в седельной кобуре и добавила: «И кинжал мой тоже со мной».

— Тот, что ты у придворного этого вашего Годунова украла? — добродушно спросил ее жених.

— Ну, это какая-то мелкая сошка была, — призналась Мэри. «А во-вторых?»

— Во-вторых, — мужчина помедлил, — помнишь того оленя, которого третьего дня загнали? Я уверен, что он тут не один был.

— Утрем нос этим щеголям, — рассмеялась Мэри и, внезапно погрустнев, сказала: «Если бы тебе не надо было уезжать…»

— Да я знаю, — Роберт взял маленькую, но сильную кисть, и поцеловал: «Ну что же делать, в Мадриде меня уже ждут, а какой смысл венчаться, если мы не будем вместе? Твоя матушка и наш общий знакомый оба правы, — поработай тут пока, наберись опыта, а потом поженимся, и тогда уже станет легче».

Мэри расхохоталась. «Как это ты сказал моей матушке? Здравствуйте, меня зовут сэр Роберт Пули, я только что вышел из тюрьмы и прошу руки вашей дочери?»

— Надо сказать, что твоя матушка и отчим даже глазом не моргнули, — добродушно рассмеялся Роберт, — сразу видно, их мало чем смутить, можно». Он вдруг остановил лошадь и сказал, смотря в лазоревые, веселые глаза девушки: «Господи, и как я выдержу эти три года — не представляю себе».

Мэри приложила к щеке его руку: «Но там ведь не опасно, в Испании? Обещай, как говорит наш общий знакомый, не лезть на рожон».

— Никогда этим не занимался, и уж, тем более, сейчас не собираюсь, — уверил ее жених. «Я, дорогая моя, еще хочу до старости с тобой дожить».

— Отец тоже хотел, — про себя, горько, подумала девушка. Она, закрыв глаза, вдохнула запах леса — свежий, волнующий. Пахло мхом, грибами, немного дымом, и она вдруг попросила:

«Потом отвезешь меня туда, к себе, на север, хорошо? Хотя бы ненадолго. Там же красиво у вас?».

— Очень, — тихо ответил Роберт, вспомнив бесконечные, рыже-зеленые холмы, серые валуны, и темную, холодную воду Твида, за которым лежала Шотландия. Он нашел руку Мэри и поцеловал ее — долго, не поднимая головы.

— Все будет хорошо, — мягко сказала девушка. «Ты вернешься, мы повенчаемся, и будем всегда вместе, до самой смерти. Смотри, собаки забеспокоились».

Роберт заставил себя оторваться от ее тонких пальцев и весело сказал: «Ну, вот и норы. За дело, дорогая моя, я хочу вернуться хотя бы с двумя лисами».

Каштановые косы упали на спину и Мирьям Кроу, восхищенно раскрыв рот, пробормотала:

«Какой большой мост!».

— В Амстердаме таких мостов нет, счастье мое, — рассмеялся Степан, и, расплатившись с перевозчиком, помог дочери выйти из лодки.

— А где наши вещи? — карие, обрамленные черными ресницами глаза с удивлением осматривали все вокруг. «Папа, а эта церковь, — она показала на собор Святого Павла, — тоже больше, чем Аудекерк, смотри. Тут вообще все больше, — Мирьям посмотрела на толпу, что наполняла полуденный Сити, на изящное здание Биржи и решительно сказала: «Знаешь, я рада, что буду тут жить».

— Ну, и славно, — Степан вдруг улыбнулся, вдохнув лондонский воздух, и вспомнил, как еще давно, почти тридцать лет назад, они шли с Петей есть устриц. «Смотри-ка, и подвальчик этот здесь, — про себя заметил Ворон. «Вот тут мы с Джоном и посидим, мне пусть рыбу пожарят, найдется же у них».

— Ты о чем задумался, папа? — озабоченно спросила Мирьям.

— О том, как люблю этот город, — тихо ответил Ворон.

— А почему ты тогда идешь в море? — девочка подняла голову и взглянула на него.

— Потому что море я люблю еще больше, — рассмеялся Степан. «Осторожней, тут лужа. А вещи наши — мои сразу в Плимут поехали, на корабль, а твои — к дону Исааку и его жене».

— Я их не знаю, — робко сказала девочка. «Думаешь, мне там хорошо будет?».

— Конечно, — уверил ее Степан и, увидев шпиль Святой Елены, поторопил дочь: «Ну вот, мы почти у твоей тети. Сейчас со всеми и познакомишься».

Тяжелая, высокая дверь распахнулась и пожилая, с седыми висками женщина, ахнула: «Сэр Стивен! Добро пожаловать! И дочка ваша, какая красавица!».

— Вы миссис Марта? — присев, спросила Мирьям.

— Это мистрис Доусон, — ласково сказал отец. «Она с нами тридцать восемь лет, да, мистрис Доусон?»

Женщина кивнула, и, смеясь, добавила: «Я в отставку не собираюсь, сэр Стивен, я еще детей мистера Питера хочу понянчить».

Степан, было, хотел сказать: «Так ведь…, - но осекся. «Господи, ему ведь десять уже, — подумал он о племяннике. «Мистер Питер, да».

Мирьям оглядела просторный, устеленный драгоценными персидскими коврами холл и ахнула: «Папа, у них слон! Только почему-то с руками!» Степан взглянул на бронзового, с изумрудными глазами слона и услышал мелодичный смех сверху.

— Виллем из Индии привез, из последнего плавания. Называется бог Ганеша, Устраняющий Препятствия. В нашем деле лишняя помощь не помешает. Я велю затянуть холстом, пока вы здесь, — запахло жасмином, и Степан ласково сказал: «Ну, здравствуй, сестрица».

Мирьям подняла глаза — по дубовой, широкой лестнице к ним спускалась женщина, красивей которой, — «ну, кроме мамы», — подумала девочка, — она в жизни никого не видела.

Шелковое, темно-зеленое платье, отделанное бронзовой, — в цвет волос, — прошивкой, шуршало по ковру, пышные косы были прикрыты сеткой, — темного золота, с изумрудами, и такие же изумруды играли на стройной, — белее молока, — шее и нежных запястьях.

Она присела, и, глядя на Мирьям глазами цвета сочной травы, улыбнулась: «Меня зовут Марта де ла Марк, и я очень рада тебя видеть».

— Мирьям Кроу, — краснея, сказала девочка, чуть присев. «Я тоже, мадам».

— Я твоя тетя, хотя и дальняя, — тонкие, розовые губы улыбнулись, — поэтому просто — Марта.

Мы с тобой часто будем видеться, дон Исаак наш деловой партнер и хороший друг. И, как просил твой папа, я договорилась с одной из лучших акушерок города, миссис Стэнли, она возьмет тебя в обучение, будешь ходить с ней к пациенткам два раза в неделю, и еще один день — заниматься у нее дома.

— Мадам, спасибо вам! — ахнула Мирьям.

— Марта, — поправила ее женщина, и, вставая, заметила: «Твой кузен, Питер, — ему десять лет, — тоже уже работает. Ну, и учится, конечно. Беги, — она показала наверх, — детские справа от лестницы, они все там».

— Кто — они? — спросила Мирьям, обернувшись.

— Там их много, — рассмеялась Марта, — познакомитесь.

Провожая глазами прямую спину девочки — высокой, изящной, — она тихо сказала: «Она на тебя похожа, Степа, только глаза..

— Материнские, — вздохнул Ворон.

— Пойдем, — Марфа помялась и сказала: «Тебя и поцеловать теперь нельзя, дорогой брат».

— Нельзя, — согласился Степан. «Но можно налить мне женевера — ты ведь за голландцем замужем, у вас его полный погреб, наверное».

— И даже больше, — Марфа подхватила юбки, — дон Исаак только его и пьет, я всегда запас дома держу».

Питер Кроу оторвался от тетради с математическими задачами и, оглядев Уильяма, который, сидя на полу, методично пытался оторвать колесо от игрушечной тележки, заметил: «В следующий раз, когда он захочет, есть, ты поведешь его к маме, я уже три раза водил».

Констанца перевернула большие песочные часы и сказала: «Спорим, он захочет, есть быстрее, чем песок закончится?»

— Я никогда не спорю, — холодно ответил мальчик — небольшого роста, темноволосый, в простом черном камзоле. «Это безрассудно».

Девочка встряхнула рыжими кудрями и рассмеялась: «Ну, разумеется». Она покрутила большой глобус, — выше нее, — и озабоченно сказала: «В следующем году папа Джон обещал купить мне атлас, такой, как у мистера Виллема».

В дверь тихо постучали и мальчик, не поднимая головы, крикнул: «Мы не голодны, и Уильям тоже!»

— Это пока, — заметила Констанца, и, погрызя перо, растянувшись на животе, принялась что-то писать в своей тетради.

— Здравствуйте, — сказала высокая, в простом коричневом платье девочка, — что стояла на пороге, — меня зовут мисс Мирьям Кроу.

Мальчик поднял лазоревые глаза и тут же встал. «Мисс Мирьям, — ласково сказал он, — здравствуйте, я — Питер Кроу, ваш кузен. Добро пожаловать в Лондон. Заходите.

Толстый, большой мальчик, в бархатном платьице, что сидел на полу, вдруг громко сказал «Лондон!» и захлопал в ладоши.

— Четвертое, — заметила рыжеволосая девочка, и, ловко вскочив, протянула руку: «Меня зовут Констанца Холланд, мне четыре года, я тут в гостях, а живу за углом. Рада знакомству.

— Я тоже, — улыбнулась Мирьям. «А что — четвертое?».

— Это мой брат, Уильям де ла Марк, — Питер рассмеялся, — мы считаем, сколько он слов говорит. «Пока было только три — фу, мама и есть…

— Питер! — зашипела Констанца.

— Есть! — сказал радостно Уильям. «Есть!» Мальчик стал подниматься с ковра и Мирьям спросила: «А почему он такой толстый?».

— Потому что он все время ест, — вскинула бровь Констанца и подала руку ребенку: «Пошли к матушке».

— Я сам, — вдруг сказал Питер. «Там же дядя мой, ваш отец, мисс Мирьям, заодно и познакомлюсь».

— Просто Мирьям, пожалуйста, — краснея, попросила девочка.

Питер улыбнулся, и, кивнув, увел брата из комнаты.

— Я все про тебя знаю, — сказала Констанца и дернула Мирьям за подол платья. «Садись. Нам мадам Марта сказала, что ты еврейка и будешь жить у дона Исаака и его жены, но ты ведь будешь приходить в гости?».

— Конечно, — ответила Мирьям и, увидев маленькую книжку, что лежала на ковре, спросила:

«Это твоя книга?»

— Это мне папа сделал, — карие глаза Констанцы посмотрели куда-то вдаль. «Когда я еще маленькая была. А матушки я не помню, она родила меня и умерла».

— Больше так не будет, — твердо сказала Мирьям. «Я буду учиться на акушерку, и больше так не будет. Моя мама тоже умерла, летом, она была акушеркой. Вообще я хочу быть врачом, но женщины врачами не бывают».

— Чушь, — авторитетно заявила Констанца. «Женщина может быть, кем хочет. Я буду ученым, как мой папа».

— Папа Джон? — спросила вторая девочка, оглядывая детскую — просторную, увешанную картами и рукописными математическими таблицами.

— Это мой приемный отец, — Констанца погрустнела, — мой папа сидит в тюрьме, в Риме.

— За что? — распахнув глаза, спросила Мирьям. «Он преступник?».

— Нет, — сказала Констанца гордо. «Он великий ученый, астроном и философ. Он не хочет отказываться от своих убеждений, поэтому его не выпускают. Я ему пишу, но часто нельзя, — девочка погрустнела, — раз в год, не больше. И он мне тоже пишет, я все его письма наизусть знаю, — Констанца посмотрела на Мирьям и спросила: «Ты хочешь дружить? Я, конечно, младше, тебе, наверное, лет десять, как Питеру?»

— Мне семь, я высокая просто, — пробормотала девочка. «Как папа. Конечно, хочу!»

— Твой папа — Ворон, — восхищенно проговорила Констанца.

— Откуда ты знаешь? — удивилась Мирьям.

— Ворона все знают, про него даже песни есть, — пожала плечами Констанца. «Мне папа Джон пел одну, там про то, как Ворон спас свою невесту от костра»

— Это была моя мама, — краснея, призналась Мирьям.

— Расскажи, — потребовала Констанца, но тут из-за двери раздался голос мистрис Доусон:

«Дети, к столу!»

Уже в коридоре, Мирьям смущенно проговорила: «Мистрис Доусон, мне нельзя…»

— Все можно, — ласково сказала домоправительница. «У нас отдельный шкаф, на нем ярлык висит: «Посуда для Кардозо». Тебе сегодня камбала и пюре из пастернака, а остальным — потроха».

— Я бы тоже съела камбалы, кстати, — пробормотала сзади Констанца.

— Одно лицо, — грустно заметил Степан, провожая глазами племянника.

Марфа вздохнула, и, потянувшись за кашемировой шалью, что висела на спинке большого, обитого бархатом кресла, усадив Уильяма на колени, накинула ее на плечи.

— При тебе не кормлю больше, — смешливо заметила она, накрывая ребенка шалью. «Да, — она подперла острый подбородок кулачком, — иногда смотрю на него, и мурашки по спине бегут — даже повадки те же самые.

— Видишь, воскресенье сегодня, он дома, а так — в пять утра уже к перевозу идет, на склады, в полдень возвращается, и тогда уже — уроки до вечера. Ну, — Марфа рассмеялась, — в шесть — ужин, а в семь — он у меня уже в постели, тут с этим строго».

Степан посмотрел на большой дубовый стол, с аккуратно разложенными бумагами, на шкапы вдоль стен, и спросил: «Справляешься?»

Марта улыбнулась и погладила сына по голове. «У нас, Степа, все-таки компания, это легче, и Виллем, с морской частью, конечно, очень помогает, сам знаешь, я в этом мало смыслю.

Ну, и для нашего общего знакомого кое-что делаю, конечно, бумажные вещи — отчеты там, разное».

Он выпил и сказал: «Послушай, насчет Полли…, Кстати, а где они?».

— В имении, у того же самого общего знакомого, — Марфа покачала засыпающего мальчика, — там каждую осень большую охоту устраивают, девочкам полезно в обществе побыть. Мэри уже помолвлена, кстати».

— Помолвлена? — Степан налили себе еще женевера. «Ей же еще шестнадцати нет».

— Ну, так уж получилось, — Марфа усмехнулась. «В июле как раз посватался, когда его из тюрьмы выпустили».

Степан аж поперхнулся.

— Сэр Роберт Пули, тоже оттуда, — Марфа кивнула в сторону собора Святого Павла, и поджала губы, стараясь не рассмеяться. «Он, конечно, старше Мэри, но человек хороший, и уж они друг на друга не надышатся, конечно. Пришел, попросил ее руки, и, слава Богу, — Марфа вздохнула, — хоть кто-то обвенчается, как положено».

— И что же, — взглянул Степан на сестру, — прямо сейчас они венчаться будут?

— Прямо сейчас ему в Мадрид надо ехать, надолго — ответила Марфа, — да и Мэри молода еще. На три года отложили, Джон обещал за это время им что-то, — Марфа замялась, — спокойное подобрать.

— А пока она отправляется в Эдинбург, Джон ей устроил место фрейлины у Анны Датской, жены короля Джеймса. Той девятнадцати не было еще, ей там, на севере, скучно, поговорить не с кем. Ну как Шарлотте, жене штатгальтера покойного, — Марфа все-таки расхохоталась — тихо.

— Ах, вот как, — Степан забрал спящего племянника и повторил: «Ах, вот как».

— А ты что думал, — Марфа потянулась за вином, и брат сказал: «Сиди, я налью тебе немножко». «Она ж своего отца дочь».

— И твоя дочь тоже, — не удержался Степан. Он покачал на коленях Уильяма, и восхищенно сказал: «И чем тебя матушка кормит, что ты такой толстый, а?»

Ребенок почмокал ангельски нежными губками, и, казалось, еще крепче заснул. «Зубы у него режутся, — мрачно сказала Марфа, — на груди днями висит. А Полли тут пока, при мне. Ты сказать ей думаешь?

— Да надо бы, — Степан помолчал и спросил: «Мое завещание в обычном месте?»

Марфа кивнула и приняла ребенка. Он просмотрел бумаги, стоя у шкапа, и поинтересовался:

«У вас же стряпчие какие-то есть, знакомые, наверняка?»

— Более чем достаточно, — ответила сестра, — мы сейчас как раз устав компании делаем. Ты добавить что-то хочешь?»

— Хочу, — ответил брат, садясь, обмакивая перо в чернильницу. «Конверты, где тут?»

— В левом ящике, — сказала Марфа, поднимаясь, и остановила его: «Сиди, сиди, я Уильяма уложу и сразу вернусь».

Он посмотрел на мягко закрывшуюся дверь, и, взяв лист бумаги, начал писать.

— Как тут красиво, — Полли подошла к краю холма и взглянула на спокойную воду Темзы. «И так необычно, — у нас в усадьбе, там, ниже по течению, — она махнула рукой вдаль, — равнина.

Я и не знала, что у Темзы есть такие высокие берега.

— Тут, рядом с Оксфордом, да, — Фрэнсис заставил себя, как можно дольше провозиться с поводьями. «Вы были в Оксфорде, мисс Полли?».

— Совсем маленькой девочкой, — рассмеялась она, — я и не помню ничего. А вы там учились?

— Да, — граф Ноттингем, наконец, привязал лошадей к изгороди и, вздохнув, распрямился.

«Ну, скажи ты ей, наконец, — велел он себе, глядя на тонкий профиль девушки. Темные волосы падали ей на плечи, и Фрэнсис вдруг вспомнил тот незаметный дом у собора Святого Павла.

— А, — сказал Джон, проглядев документы, — отлично, и даже с печатями.

— Только мне это надо все вернуть, — предупредил его Ноттингем, — в ближайшее время это никому в курии не понадобится, но мало ли — вдруг найдется любитель заглянуть на пыльные полки.

— Понятное дело, — Джон стал рвать чистый лист бумаги на тонкие полоски и делать закладки, — к твоему отъезду все получишь обратно. Пошли, у меня человечек появился — золотые руки у него, сам папа Климент не разберется — где его подпись, а где — сделанная тут, у меня под крылом».

Он постучал в маленькую дверь и сказал, улыбаясь: «Только смотри, куда ступаешь, там сейчас бумагой весь пол устелен, мне из Лиссабона одну занятную карту привезли, Южной Америки, в шестнадцати частях, — иначе никак было не выкрасть, — она сейчас в порядок все это приводит.

— Она? — удивился Фрэнсис, и тут же замер на пороге — девушка в простом, темном платье, стояла на четвереньках, наклонившись над картой и, услышав скрип петель, мгновенно поднявшись, покраснела. «Простите, пожалуйста, — сказала она. «Да, мистер Джон?».

— Вот эти подписи и печати, где закладки — скопируй и добавь в архив, — распорядился разведчик. «И познакомься, синьор Франческо, из Рима».

— Мисс Полли, — присела девушка, и Ноттингем с удивлением взглянул на ее чепец, плотно покрывающий красивую голову — так, что ни один локон не выбивался наружу.

— Для работы с воском лучше, когда волосы убраны, — объяснила она и Фрэнсис, увидев огромные, черные, с золотыми искрами глаза, сглотнув, ответил: «Я понял».

Он оглядел чистую комнату, со шкапами вдоль стен — на ящичках были рукописные ярлыки:

«Италия», «Испания», «Дания», и, присвистнув, сказал: «Я вижу, у вас тут все в полном порядке, мисс Полли».

Она зарделась и ответила по-итальянски: «Спасибо, синьор Франческо».

— Очень, очень аккуратный работник, — одобрительно проговорил Джон, когда они шли обратно в его кабинет. «Отличное приобретение, я намереваюсь запереть ее тут, и не выпускать, пока она мне все бумаги не разложит по своим местам».

— Всегда немного грустно, когда листья падают, — сказала Полли, все еще глядя на реку. «А в Италии осенью красиво, лорд Фрэнсис?»

— Очень, — ответил он. «Особенно в Тоскане — там холмисто, много деревень, и вот, мисс Полли, когда стоишь на вершине холма, и видишь эти рыжие ряды виноградников, серые, каменистые дороги, небо — прозрачное, с высокими облаками, красные крыши домов, то думаешь — ну есть ли на свете что-то прекрасней?».

— Есть ли? — девушка подняла золотой лист дуба, что лежал у ее ног, и повертела его.

— Есть, — Фрэнсис подошел ближе и сказал, вдыхая запах роз, — тонкий, едва уловимый из-за ветра. «Вы, мисс Полли».

— Лорд Фрэнсис, — сказала она, опустив голову, покраснев.

— Я буду ждать, сколько надо, — решительно проговорил Ноттингем, — даже если вам придется разобрать все бумаги, что скопились у нашего общего знакомого со времен Вильгельма Завоевателя.

Она рассмеялась и нежно ответила: «Так долго не потребуется, мы с сестрой давно договорились, что повенчаемся в один день».

— И когда она венчается? — поинтересовался граф.

— В январе, через три года, когда нам восемнадцать будет, — ответила девушка.

— Ну, вот и хорошо, — Ноттингем посмотрел в ее черные, бархатные глаза и добавил: «Хотя, конечно, я бы прямо сейчас увез тебя в Рим, любовь моя».

— Ему это не понравится, — озабоченно заметила Полли, и, ахнув, ответила на его поцелуй — не робко и неуверенно, — вдруг подумал он, — а так, как он и хотел — твердо и решительно.

— Знаешь, — заметил граф, обнимая ее, — дай ему волю, он тебя никогда никуда не отпустит.

Хватит с него и трех лет, моя дорогая.

— Поцелуй меня еще, Фрэнсис, — улыбнулась Полли.

Марфа неслышно открыла дверь и посмотрела на брата. Он запечатывал конверты. «Не стареет, — вдруг подумала женщина. «Даже седины и той — нет почти, у Виллема больше, хоть он и младше».

Ворон поправил повязку на глазу и сварливо сказал: «Хватит меня рассматривать».

— Констанца у нас сегодня ночевать остается, — тихо проговорила Марфа, — они с Мирьям спрашивают — можно им в одной детской лечь?

— Ну конечно, — усмехнулся Степан. «Иди сюда, слушай. Так сделаем — раз Полли не в городе, а ждать ее у меня времени нет, мне в Плимут надо, и еще кое-какие дела есть, — следующим летом вернусь, и скажем. На случай, если не вернусь..

— Степа, — запротестовала сестра.

— Это море, — коротко ответил Ворон, и Марфа замолчала. «Так вот, на случай, если не вернусь — вот тебе два конверта, передашь их Николасу в собственные руки, и только ему.

Там так и написано: «Капитану Николасу Кроу». Если и он не вернется, — Ворон вздохнул, — сожги. Майкл — отрезанный ломоть, ему это не интересно. Там письмо, ну…, о Полли и карта одного места.

— Теперь с завещанием, — он подвинул Марфе лист бумаги. «Вот поправки, заплати какому-нибудь стряпчему, чтобы привел все в нужный вид».

Сестра просмотрела исписанный аккуратным почерком лист и откашлялась: «Степа, тебе шестьдесят почти, ты уж прости. Вот тут, это, про будущих детей…

— Твой муж до пятидесяти холостым и бездетным проходил, — усмехнулся Степан, — тоже, наверное, не думал, что так все случится. Жалко, конечно, что я его не увижу, — он поднялся, и Марфа тоже встала, убирая бумаги в шкап, закрывая его на ключ.

— Он сейчас в Бискайском заливе должен быть где-то, ну, если все хорошо, — тихо сказала сестра и Степан ласково проговорил: «Ну, вот такая судьба у жены моряка, дорогая моя, что уж теперь делать. Пошли, где там ваша камбала, надеюсь, мне хоть пару кусков оставили».

— На кухне пообедаем, — Марфа распахнула перед ним дверь и добавила: «Завтра тогда уже Мирьям к дону Исааку отвезешь, да?».

Степан подошел к окну и взглянул на тихий, темный двор усадьбы Кроу. «Я тебя попросить хотел, — он помедлил, — съездим к ним вместе, ладно? В тот раз, как мы в Лондоне были, Эстер одна туда ходила».

Он повернулся и добавил, увидев удивление в глазах сестры: «Я сына их убил, Марфа, хоть и я — это я, — угол рта чуть дернулся, — но даже мне, иногда, бывает тяжело».

— Конечно, Степа, — ответила Марфа и стала накрывать на стол.

— Ты булочки ешь, — улыбнулась Марфа, наливая брату кофе, — это, оказывается, Мирьям вчера испекла, так что тебе можно.

— Они вкусные, надо же, — удивленно сказал Степан. «Что, Питер, ушел на работу уже?»

— Да, он там завтракает, со всеми, а девчонки, — Марфа махнула рукой, — пока умоются, мы с тобой и закончим уже. Так вот, с Федей и Лизой все хорошо, пока в Польше они, а потом в Италию собираются, может, и к нам доедут. Я им отправила письмо, через дона Исаака, младшая сестра Эстер твоей, оказывается, замужем в том же городе, где они живут.

Степан вспомнил высокую, черноволосую девочку с прозрачными, серыми, отцовскими глазами, и тихо сказал: «Время-то как летит, я ее ребенком еще знал, когда мы на Святой Земле были».

— А про Тео так ничего и неизвестно, пропала, — Марфа поджала губы и отвела взгляд куда-то в сторону.

— Если бы ты тогда послала ее ко мне, в Лондон, этого бы не случилось, — сердито проговорил Степан.

— Знаешь, я все-таки мать, — после долго молчания ответила сестра, — и я помню, Степа, каким ты тогда был. Что, скажешь, принял бы ее дитя, как свое, и стал бы воспитывать?

— Тогда — нет, — тяжело вздохнув, ответил Степан.

— Ну вот, — Марфа налила себе еще кофе. «А сейчас — где ее искать? Сибирь, Степа, она большая, и татары эти там еще, — женщина чуть поежилась. «Я уж и похоронила ее, Степа, а все равно — иногда ночью просыпаюсь и кажется мне, что жива она — вот только где?».

Степан заметил одну, маленькую слезу, что блеснула в морщинке под зеленым глазом, и нежно проговорил: «Помнишь же, от Писания сказано, Марфа — как непостижимы судьбы Его и неисповедимы пути Его! Может, и найдется Тео.

— От Павла же это, — удивилась женщина, — можно тебе разве такое читать?

— А кто сказал, что я это читаю, — Степан поднял бровь, — я все Писание наизусть помню, дорогая сестра, не могу же я из головы его выбросить, — он улыбнулся.

— А ты еще удивляешься, что Майкл в священники подался, — задумчиво сказала сестра, убирая посуду. «На себя посмотри».

— Я не удивляюсь, — кисло ответил Ворон, — просто можно было это как-то по-людски сделать, вот и все. Мне, между прочим, предлагали на Святой Земле остаться, дальше учиться, но уж больно я море люблю, я бы не смог без него, — он встал и велел: «Все, корми девочек, и пойдем, мне еще с нашим общим знакомым надо встретиться, и кое-куда съездить, по делам, я потом вернусь с тобой, лошадь возьму, оттуда потом кто-нибудь пришлет ее.

— Откуда? — непонимающе спросила Марфа.

— Оттуда, — ответил брат и вышел.

Джон посмотрел на графа Ноттингема, что сидел напротив и поинтересовался: «Что это ты так рано из деревни явился, тебе только на следующей неделе отплывать?»

Фрэнсис вздохнул и сказал: «Я приехал делать предложение».

— Надеюсь, не мне? — Джон распахнул окно и улыбнулся: «Если дожди не зарядят, нас ждет отличная осень. Спасибо, что сказал мне, а то некоторые сначала венчаются, а потом уже, — лет этак через десять, — об этом сообщают». Он постоял какое-то время спиной к Фрэнсису и граф подумал: «Господи, сколько ж ему лет? Да, семьдесят в этом году, они же ровесники с моим отцом покойным, воевали вместе, во Франции. А так — если не знать, лет пятьдесят дашь, не больше».

— Прямо сейчас ты ее никуда не увезешь, — так и, разглядывая собор, заметил Джон.

Ноттингем, было, открыл рот, но разведчик, повернувшись к нему, устало опустился в кресло: «Да видел я, как ты на нее смотрел, видел».

— Может, мне ее матушка еще откажет, — пробормотал мужчина, глядя на старую, пыльную шпалеру, что висела на стене. «Это же времен короля Генриха еще, наверное, — он вдруг поймал себя на том, что улыбается.

— Да не откажет тебе никто, на себя посмотри, — Джон усмехнулся. «Ты же у нас красавец, как Испанец, во время оно. Да еще и с титулом, и с землями кое-какими. Только, дорогой мой Франческо, не можешь ты вот так жениться, ты у нас уважаемый римский гражданин, надо все это обставить, — разведчик подумал, — изящно.

— Придется вам, конечно, два раза венчаться, ну уж ладно. Я ее в следующем году отправлю в Париж, под крыло к дяде Матье, — Джон еле сдержал улыбку, — а тот ее пристроит к пресловутой мадам де Лианкур в свиту. Там и встретитесь, ну, якобы.

— Понятно, — угрюмо ответил Фрэнсис. «А ты уверен, что там безопасно, все-таки король Генрих…

— Ну, дядя твоей невесты за семью свою кому угодно глотку перережет, не то, что королю Генриху, — заметил Джон и вдруг посерьезнел: «Но насчет Испанца, Фрэнсис, — ты даже ей не имеешь права о нем говорить. Об Испанце в этой стране знают трое — ты, я и ее Величество, и пусть так и будет. Как его воспитанник, кстати, этот мальчик, Хосе? Ну, тот, которого, он в Лиме подобрал, сирота?

— Учится, — Фрэнсис улыбнулся. «Очень способный юноша, года через три уже в университет отправится, в Болонью. Врачом хочет стать».

— Ладно, — Джон поднялся, — у меня тут еще встреча, а ты иди к своей будущей теще, она тебе понравится. И смотри, ты на хорошей девочке венчаешься, дочери Корвино, не обижай ее.

— Никогда, — твердо ответил Ноттингем, — пока я жив.

— И загляни ко мне на той неделе, — велел Джон, когда граф был уже в дверях, — я тебе письмо Констанцы отдам.

Полли высунулась из своей комнаты и спросила: «Ну что?».

— Он тебя в Париж отправит, к дяде, — мрачно ответил Фрэнсис, — ты там осторожней только, хорошо?

Девушка оглядела пустой коридор, и быстро поцеловав жениха, сказала: «Заходи ко мне, я сейчас закончу с твоими документами, и отправимся к матушке, вместе».

— Что-то я боюсь, — признался Ноттингем, устраиваясь на простом табурете. Полли присела к нему на колени и, прижавшись щекой к плечу, сказала: «Милый мой граф, тебе тридцать семь лет, взрослый мужчина, чего ты боишься?».

— Я никогда еще не делал предложения, — ответил Фрэнсис, целуя ее руку — с ловкими, смуглыми, испачканными в чернилах пальцами. «Убивать — убивал, документы воровал, печати подделывал, ранили меня…

— Сколько? — озабоченно спросила Полли.

— Два раза, еще, когда мальчишкой был, по глупости, — отмахнулся Фрэнсис. «Даже в кораблекрушении пришлось побывать, а вот — предложения — не делал».

Полли потянулась за холщовыми нарукавниками, и рассудительно сказала: «Ну, вот и научишься заодно, мой дорогой граф».

Уже подходя к дому Кардозо, глядя на стройную спину Марфы, что вела за руку девочку, Степан вспомнил простой медный крестик и темные, грустные глаза отца Джованни.

— А если жив он? — подумал Ворон. «Я же ему солгал тогда — может быть, он так и погиб где-нибудь, не узнав, что у него есть дочь? Да где же искать его теперь — если я у Джона спрошу, то придется все рассказывать, до конца, а я этого не смогу сделать, — он вдруг поймал себя на том, что тянется за шпагой.

— И мальчик этот, сын Мендеса, их внук — Степан на мгновение замедлил шаг, — как же он тогда плакал, бедный, в костер тянулся, а потом кричал: «Мама! Мамочка!» — а она уже мертвая лежала, в пыли. Где он сейчас? Тоже умер, наверное, — он вздохнул, и, догнав сестру, сказал: «Кажется, мы и пришли».

Дон Исаак сам открыл дверь и радушно сказал: «Проходите и сразу за стол, все вместе».

— Мы позавтракали, — запротестовала Марфа.

— Знаю я ваши завтраки, — заметила пожилая, еще красивая женщина, появившись из-за спины мужа. «Ребенок с утра должен есть горячее, да и вы, миссис Марта, тоже, вы же кормите еще».

— А откуда курица? — спросил Степан, усаживаясь за стол.

— Понимаете, — Кардозо смешливо откинулся на спинку кресла, — это моя семья тут живет по личному приглашению ее Величества, а вообще — ну, как вам сказать, все же у нас тут порт, много народу приезжает, некоторые задерживаются. На какое-то время, — Кардозо принялся за еду и добавил: «Если бы вы, рав Авраам, тут подольше пробыли, я бы вас сводил кое-куда в субботу с утра. Миньян у нас давно есть и даже более того. Гораздо более. Видите, и курица тоже появилась».

— Мы для вас сундук упаковали, — добавила Хана Кардозо, — и в Плимут его отправим завтра.

Там все моими руками приготовлено, на этой кухне. Только сразу все не ешьте, ладно? — жена дона Исаака улыбнулась, и Степан почувствовал, что краснеет.

— Да зачем? — смущенно сказал он.

— Ну, — заметила женщина, — кто вам там еще такое на стол подаст?

— Спасибо, — искренне ответил Степан.

— А ты не думай, Мирьям, у нас тут весело, мы не всегда вдвоем с доньей Ханой, — обратился Кардозо к девочке. «Мои сыновья младшие поблизости живут, у нас пятеро внуков, так что будет тебе с кем поиграть, да и миссис Марта тоже по соседству. А потом выучишься на акушерку, и мы все будем тобой гордиться, и отец твой тоже!»

— Конечно, — нежно сказал Степан и обнял дочь, сидевшую рядом.

После завтрака женщины пошли разбирать вещи Мирьям, а дон Исаак, закрыв дверь в столовую, сел, и тихо сказал: «Я не хотел при жене, она до сих пор…, плачет иногда, хоть почти десять лет прошло. Вы же были там, да? Нам Эстер сказала, что его убили мгновенно.

Он ведь не страдал?

— Не страдал, — ответил Степан, вспомнив фонтан крови, брызнувший из простреленной глазницы Мендеса. «Не страдал, дон Исаак».

Кардозо вздохнул и, помолчал, проговорил: «Я только жалею, что его без нашей земли похоронили. У вас есть она, рав Авраам? Или дать вам с собой?»

— Есть, — Степан на мгновение закрыл глаза, представив маленький холщовый мешочек.

«Спасибо, дон Исаак».

Уже в передней Мирьям бросилась ему на шею, — отчаянно, и прошептала: «Папа, милый, береги себя, пожалуйста, возвращайся ко мне!».

— Следующим летом, — весело сказал Степан. «Приедем с Ником и будем тебя катать на лодке, пока твоя морская болезнь окончательно не пройдет!»

Дочь рассмеялась, стирая слезы со щек, и поцеловала его — нежно.

— Ты иди, — велел Степан Марфе, когда они уже стояли у ворот усадьбы. «Я встречусь кое с кем, и потом сам лошадь заберу, не буду тебя беспокоить. Присматривай за Мирьям, ладно?».

— Да хранит тебя Господь, Степа, — вдруг, почти неслышно, проговорила Марфа. «Да хранит тебя Господь». Она еще постояла на обочине, глядя на его жесткую, прямую, в черном камзоле спину, а потом он скрылся в полуденной толчее и Марфа, пробормотав: «Ну, не помешает» — перекрестила его, — напоследок.

— А что ты собираешься пить на корабле? — поинтересовался Джон, глядя на то, как Степан открывает пиво.

— Женевер и ром, — усмехнулся Ворон. «Ты не думай, у меня и в те времена они всегда на борту были, а уж сейчас — тем более».

— Так, — Джон проглотил устрицу и одобрительно заметил: «Тридцать лет сюда хожу, и ни одной испорченной не попадалось. Сначала о делах. Твой старый знакомец Себастьян Вискайно жив и здоров.

Степан побледнел и процедил: «Ну, это ненадолго».

— Был бы очень рад, если бы это получилось, — Джон заказал еще бутылку вина, и, поймав взгляд Ворона, рассмеялся: «Если бы ты видел, как покойный король Генрих пил, ты бы так на меня не смотрел.

— Так вот, о Вискайно — он сейчас в Акапулько, женат, двое детей. Ну, это то, что я знаю. На западном побережье Мексики, у меня никого нет, и очень жаль — именно туда приходят галеоны из Манилы. Ходят слухи, что Вискайно там очень отличился, и король Филипп решил послать его в Картахену — организовывать оборону города на случай нашего нападения.

— Которое, уж поверь мне, состоится, — Ворон поднял бровь. «Там, конечно, не так много золота, как в Веракрусе на складах, но тоже достаточно, чтобы порадовать ее Величество.

Ну и головой капитана Вискайно тоже».

— Ты там за сыном следи, — внезапно сказал разведчик. «Он у тебя молодой мальчик, горячий еще, мало ли что».

— Прослежу, — пообещал Степан и, вытерев пальцы салфеткой, потребовал: «Давай шпагу мою».

Джон протянул ему клинок и Ворон, рассматривая высеченных на эфесе наяд и кентавров, спросил: «А откуда ты знал, что я понравился Белле?».

— Вспомнил…, - пробормотал разведчик. «Служанка ее, Пепита, на меня работала. Она тогда вернулась в опочивальню, легла на кровать и сказала: «Пепа, я только что встретила мужчину, за которым готова пойти на край света».

— Хорошо, — Степан взял салфетку и протер эфес. «А что она мне понравилась?»

— Я же видел твой взгляд там, в кабаке портовом, — рассмеялся Джон.

— Нику отдам, — сказал Степан, пристегивая шпагу. «А себе найду простую, без, — он улыбнулся, — мифических созданий.

— Я могу сразу ее в Плимут отправить, — предложил Джон.

— Нет, она мне еще тут понадобится, — ответил Ворон. «А вот шкатулку можешь туда посылать, впрочем, погоди, — он откинул крышку и порылся в письмах, — вот это я должен вернуть.

— А остальные? — удивился разведчик.

— Остальные некому возвращать, — тихо ответил Ворон, пряча под камзол сложенный, выцветший листок бумаги, исписанный мелким, изящным почерком.

— Стивен, — Джон внезапно побледнел.

Ворон встал и, наклонившись к его уху, прошептал: «Пусть это станет еще одной вещью, которую ты забыл, хорошо?»

Джон кивнул, и нарочито спокойно спросил: «У тебя ведь еще одно дело в Лондоне осталось, да?».

— Да, — Степан повернулся к нему, — личное дело. Прощай, — он протянул разведчику руку, — и спасибо тебе, за все.

Он вышел, из подвальчика, наклонив почти не поседевшую голову, и Джон, все еще стоя, потянувшись за вином, залпом допив кубок, пробормотал: «Вот оно как, значит».

Ноттингем взял Полли за руку и сказал: «Вот так, и никуда не отпущу. Народа на улице много, мало ли, еще толкнет кто-нибудь».

— Я тут два раза в день пешком хожу, — рассмеялась девушка и вдруг спросила, глядя на его светлые, играющие золотом в осеннем солнце волосы: «А почему ты решил, ну, — она кивнула на неприметный дом сзади.

— Я младший сын, — со вздохом ответил Фрэнсис. «Мы тут все большей частью такие. Ну, или как свояк мой будущий — что там, на севере, на болотах делать? Море тоже не каждому по душе, да и у повстанцев в Нижних Землях не все воюют. Вот и получается, что сюда приходим.

Тем более наш общий знакомый и мой отец друзьями были. Потом мой старший брат умер, бездетным, вот титул мне и достался. Но ты не бойся, — Фрэнсис остановился и нежно посмотрел на Полли, — там совсем не опасно. Я сижу в курии, и больше ничего. Видишь, пятнадцать лет уже просидел.

— А если что-то надо сделать? — тихо спросила Полли.

— Ну, — Фрэнсис рассмеялся, — для этого есть другие люди. Мы с тобой будем все подготавливать, а они — делать. Так безопасней. Роберт ко мне пару раз приезжал, другие тоже. Хотя Роберт последние годы дорабатывает, потом они с твоей сестрой куда-то в спокойное место отправятся.

— Нет таких мест, — сердито заметила Полли и крепко сжала руку жениха.

— Ну отчего же, — пожал плечами Ноттингем, — в Вене тихо, хотя нет, там с турками война началась, а вот в Копенгагене, в Стокгольме — там спокойно.

— Мой дядя хочет в Копенгаген, — ласково рассмеялась девушка. «Он там когда-то после ранения выздоравливал, ему очень понравилось»

— Твой дядя так удачно дружит с французскими королями, — пробормотал Фрэнсис, — что никто его из Парижа до смерти не отпустит. Ну, надеюсь, он за тобой там будет присматривать.

— Дядя Мэтью, боюсь, меня к себе цепью привяжет, — вздохнула Полли, и, спросила: «А мне чем придется заниматься там, в Риме?».

Ноттингем расхохотался. «Во-первых, я пятнадцать лет ем в трактирах, или у кого-то в гостях…

— Ну, за это ты не волнуйся, — отмахнулась Полли. «А еще?».

Мужчина так посмотрел на нее, что она, заалев, отвернув красивую голову, пробормотала:

«Я о работе говорю!»

— Документы все на тебе будут, — коротко сказал Фрэнсис, — ну и, сама понимаешь, женщины в нашем деле — тоже источник хорошей информации. Предыдущий резидент тканями торговал, ему легче было, а я — чиновник, мне не с руки с любовницами кардиналов встречаться.

— Ясно, — пробормотала Полли, все еще краснея. «Ну, вот и усадьба наша»

— А это не отчим твой? — показал Ноттингем на красивого, высокого мужчину при шпаге, что выезжал на улицу. Гнедой конь коротко заржал, и всадник, поворачивая за угол, оглянулся.

— Нет, Виллем в море сейчас, — ответила девушка. «Наверное, знакомый его, у него много моряков в друзьях».

— Уж больно у него посадка хороша для моряка, — задумчиво проговорил Фрэнсис, — сразу видно, мастер держаться в седле. Ладно, — он сделал глубокий вдох, — пошли, чем быстрее я это сделаю, тем лучше.

Степан сжал поводья и на мгновение вспомнил черные, бархатные, огромные глаза Маши.

«Высокая, какая девочка, — подумал он. «В него. И смуглая, у Маши кожа была, как мрамор.

Господи, взрослая девочка уже. А волосы тоже его — у Маши совсем черные были, как крыло ворона. А глаза — да, ни у кого больше я таких глаз не видел».

Он, было, хотел повернуть коня, но потом, глядя на собор Святого Павла, сказал себе: «Нет, все потом, потом. Вернусь и скажем. Там ждут, да и в Плимут дорога неблизкая».

— Матушка, — робко сказала Полли, постучавшись в кабинет, — тут к вам пришли.

Марфа перевернула бумаги на столе и вздохнула: «Ну, раз пришли, пусть заходят. А ты что так рано из деревни приехала, охота вроде только на следующей неделе заканчивается?».

Девушка покраснела, и, пробормотав что-то, исчезла, пропустив в дверь невысокого, изящного мужчину с белокурыми волосами, в отлично сшитом камзоле серого бархата, отделанном серебром. Марфа посмотрела на алмазы, что украшали эфес его шпаги, и сказала, поднимаясь: «Здравствуйте, я Марта де ла Марк, рада вас видеть. У вас ко мне какое-то дело?».

Фрэнсис откашлялся и, глядя на красивый, высокий, с уже заметными морщинами лоб, вдыхая запах жасмина, ответил: «Меня зовут Фрэнсис Говард, граф Ноттингем, миссис де ла Марк, и я пришел попросить руки вашей дочери».

— Вы вместе с сэром Робертом в тюрьме сидели? — розовые губы улыбнулись, и Фрэнсис, облегченно выдохнув, рассмеялся.

— Какая красивая осень в этом году», — Ворон оглянулся и, вдохнув запах леса, погладил влажный мох на стволе дерева. «И погода вроде хорошая стоит, до Кариб должны легко дойти. Ну, мало ли что, конечно, но все равно — справимся». Золотая, рыжая листва устилала землю. Вдалеке, на берегу реки, виднелась крыша дворца.

Степан услышал чье-то легкое дыхание, и оглянулся — это был олень, еще молодой, с белой грудью. «Не бойся», — улыбнулся Ворон и протянул руку. Олень потыкался в нее носом и посмотрел на него нежными, темными глазами.

Сзади раздались почти неслышные шаги. «Марфа тоже так ходит, — вдруг подумал Ворон.

«Как рысь».

— Вот и я, — сказал Степан.

Она встала рядом — высокая, тонкая, в белом атласном платье, расшитом серебром. Рыжий парик был перевит алмазными нитями.

— Я приехал поздравить тебя с днем рождения, — Ворон чуть улыбнулся. «Седьмого сентября, на той неделе было. Возьми, — он достал из кармана зеленую, оправленную в золото жемчужину, — пусть она будет у тебя. Я ее не носил с тех пор, как…, В общем, почти тридцать лет, — он чуть помолчал и положил подвеску на ее ладонь.

— Спасибо, — тихо сказала она, вздернув острый подбородок. «Ты же, наверное, попросить за кого-то хочешь?»

— Хочу, — согласился Ворон. «Выпусти Рэли и его жену из Тауэра, пусть сидят в деревне, ладно?»

— Я не люблю, когда женятся без моего разрешения, — сухо ответила женщина.

— Я два раза женился, и оба — без твоего разрешения, — пробормотал Ворон.

— Не на моих фрейлинах, — тонкие, в алой помаде губы чуть улыбнулись. «Ладно. Хоть бы ты раз за себя попросил».

— А что мне просить? — красивая бровь взлетела вверх. «Истинно, благ Господь был ко мне все это время, и нечего мне больше желать, — тихо проговорил Степан. «И вот еще, — он достал из-под камзола письмо. «Я подумал, что лучше тебе его вернуть — ну, мало ли что».

— Это еще почему? — подозрительно спросила женщина, и, приняв письмо, чуть вздохнула.

«А впрочем, тебе виднее — ты всегда поступал так, как хотел».

— Нет, — заметил Степан. «Если бы я тогда поступил, как хотел, ты бы на престоле не сидела, сама знаешь». Он увидел, как дернулась щека женщины, тут же добавил: «Прости, пожалуйста. А вот теперь я опять попрошу — если со мной что-то случится…, У меня же дочь, она ребенок еще, я ее сейчас у Кардозо оставил, у этого купца».

— За него ты тоже просил, как я помню, — женщина усмехнулась. «Мог бы и не говорить, мы о ней позаботимся. А с твоими письмами что делать? Их там семь».

— Мало я писал, да, — вдруг, горько, сказал Степан. «Прости».

— Я еще меньше, — она помолчала и решительно сказала: «Сожгу. Ну, все, езжай, у меня там совет заседает, они ждут. Попутного тебе ветра, мой Ворон».

— Спасибо, моя королева — он нагнулся над прохладной, большой, — почти как у мужчины, — кистью, унизанной перстнями и поцеловал ей руку.

Женщина перекрестила его прямую спину и тихо сказала: «Господи, ну пусть он вернется. Он же всегда возвращался, так сохрани его и в этот раз».

Он шел через тихий, уже вечерний лес — заходящее солнце сияло где-то там, на западе, и вспоминал сырой, мартовский закат в Дептфорде, на верфях.

— Как костер были ее волосы, — подумал Ворон, — горячие, мягкие, и пахло вокруг свежим деревом и морем. А потом она отстранилась и попросила, глядя на меня — она же высокая, вровень со мной: «Отпусти».

— А он ответил: «Нет, не отпущу» — женщина заперла на ключ дверь своей опочивальни — огромной, с высоким потолком, и, открыв шкатулку, достав перевязанные корабельной бечевкой письма, — долго смотрела на них.

«Если ты меня любишь, то я сейчас уложу тебя на эту кровать, сделаю все, что хочу сделать, — он еще этак усмехнулся тогда, — сниму тебя с трона и увезу туда, где мы сможем быть вместе. Но это если ты меня любишь».

«И я тогда сказала: «Не люблю» Побоялась. Дура, — она бросила письма в камин и поворошила в нем кочергой, — Господи, какая дура». Бумага рассыпалась в прах, и она, отряхнув руки, откинув назад голову, войдя в тронный зал, сказала поднявшемуся перед ней совету: «Продолжим, джентльмены».

Ворон отвязал лошадь, и, уже сев в седло, оглянулся — крыша дворца была еле видна.

«Она тогда взяла жемчужину — губами, — и сказала, улыбаясь: «Вот уж не думала, что у тебя под рубашкой может быть такое. А я рассмеялся еще: «У меня под рубашкой есть еще много разного, советую тебе не останавливаться». Ну, и она не остановилась».

— Господи, — он, разозлившись на себя, пришпорил лошадь, — хватит уже. Она тебе тридцать лет назад сказала, что не любит тебя. Если бы любила — ты бы небо и землю перевернул, чтобы быть с ней. Все, хватит уже, Ворон».

Дул сильный, хороший восточный ветер, и Степан, глядя на закат, что играл над дорогой в Плимут, вдруг улыбнулся: «Ну, я же говорил, что будет легко идти — и не ошибся».

Николас Кроу проснулся от бьющего в глаза, яркого утреннего солнца, и, чуть приподнявшись в кровати, взглянул на тихую воду гавани — прямо за окном таверны.

«Желание» чуть покачивалось на рейде, со спущенными парусами, а за ней возвышалась громада «Святой Марии». «Сегодня», — пробормотал он, — Господи, сегодня».

Девушка рядом чуть пошевелилась, и Ник, приподняв белокурый локон, поцеловал нежное плечо. «Да, — не открывая глаз, сказала она, — да». «А ну давай, — шепнул капитан Кроу, — у меня тут все давно готово».

Девушка рассмеялась, и, открыв один голубой глаз, сказала: «Да уж я чувствую, мне матушка говорила, что это у вас семейное». Она перевернулась на бок, и, раздвинув ноги, сладко застонала. «А что, — поинтересовался Ник, прижимая ее к себе поближе, — твоя матушка с моим отцом…»

Девушка рассмеялась сквозь зубы. «И с сэром Фрэнсисом тоже, и вообще — со всеми.

Работа такая у нас, знаешь ли».

Ник легко перевернул ее и улыбнулся: «Я чувствую, мы мистеру Берри сегодня кровать доломаем. Ну, ничего, новую мебель купит».

Девушка откинула голову назад и шепнула: «Следующим летом буду тебя ждать, капитан Кроу».

— Как только сойду на берег, сразу к тебе, — пообещал Ник, и, почувствовав, как обнимают его спину стройные ноги, успел подумать: «Все же дома и шлюхи слаще».

Потом, он, в одной рубашке и бриджах, зевая, с растрепанными волосами, босиком, спустился вниз, в пивную. Время было обеденное и мистер Берри, бывший кок «Святой Марии», разливал эль.

Ник облокотился на деревянную, вытертую до блеска стойку, и сказал: «Мистер Берри, вы бы мне с собой наверх поднос собрали, а? Ну там сыра, мяса, пару бутылок вина. А то я боюсь, — юноша усмехнулся, — до вечера оттуда не выйду, а на закате и отплывать уже».

Берри посмотрел в лазоревые глаза капитана Кроу и ворчливо рассмеялся: «Они такие, да, что мать ее, что эта — захочешь, а не оторвешься. Ладно, погоди, сейчас, что-то народ валить стал, возьми пока — Берри передал ему, бутылку бургундского вина, и добавил: «Для джентльменов держу, понятное дело».

Ник почесал локоны темного каштана и замер с подносом в руках — вся таверна вдруг затихла, и люди стали подниматься со своих мест, глядя на дверь.

Отец наклонил голову, и, сбросив с мощных плеч плащ, — кто-то его тут же подхватил, — шагнул в зал.

«Мистер Берри, рад вас видеть, — коротко сказал он. «Всем выпивку за мой счет». Таверна огласилась приветственными криками, а отец, подойдя к Нику, забрал у него поднос и осмотрел с ног до головы.

— Ну, да, двадцать два года, — усмехнулся Ворон, — доживешь до моих лет, они тебе сами все приносить будут. Собирайся, шлюпка ждет.

Он проводил сына глазами, и, повернувшись к хозяину таверны, спросил: «Как у вас с ромом, мистер Берри? И с женевером?»

— Все есть, сэр Стивен, — ответил Берри. «На «Святую Марию» отправить?»

— Да, — распорядился Ворон, передавая ему золото. «И сейчас мне стаканчик налейте, а то, кажется, придется мне капитана Кроу подождать немного».

— Мистер Майкл, я слышал, священником стал? — спросил Берри, открывая бутылку рома.

— Учится еще, — коротко ответил Ворон.

— Ну да, — вздохнул Берри, — он и тогда еще, шести лет от роду, каждый вечер вставал на колени, — они ж у меня в чулане спали, — крестился и говорил: «Упокой, Господи, душу, мамы моей, дай ей приют в обители райской».

Ворон помолчал, и, допив стакан, поставив его на стойку, сказал: «Сэра Уолтера из тюрьмы выпускают».

— Ну, слава Богу, — Берри плеснул еще рома в стакан, — теперь бы он еще на моря вернулся.

Сэр Фрэнсис там, вы теперь тоже собрались — все хорошо будет».

— Спасибо, мистер Берри, — тихо ответил Степан, и, завидев сына, велел: «Шпагу давай».

Ник покраснел: «Что такое?»

— Ничего, — усмехнулся отец, и, отстегнув свою, протянул ее сыну. «Поменяемся, вот что. Эта, — он нежно погладил эфес, — у меня еще со времен корабля моего первого, «Клариссы», я тогда младше тебя был».

— Спасибо, папа, — потрясенно сказал Ник и вдруг вспомнил, давнее, детское. Их с Майклом перевели наверх, на мачты, и он, ранним утром, выйдя на палубу, увидел отца. «Святая Мария» медленно дрейфовала под легким западным ветром, было тихо, и отец стоял у румпеля, подняв голову, следя за белой, стройной птицей, что вилась вокруг корабля. Лучи рассвета играли на эфесе его шпаги, и Ник зажмурился — таким ярким было это сияние.

Отец тогда обернулся, и, улыбнувшись, сказал: «Видишь, это к счастью — альбатрос».

Ворон повертел в руках шпагу сына, и кисло заметил: «Легкая она, для меня, ну да ладно.

Ну, что стоишь, пошли. Всего хорошего, мистер Берри, следующим летом увидимся».

— Попутного ветра, капитаны! — крикнул Берри им вслед.

Степан посмотрел на аккуратные дома, что окружали гавань, на чистый булыжник под ногами и, косо глянув на красивое лицо Ника, сказал: «Ну, я надеюсь, ты осторожен, как я тебя и учил».

Сын покраснел и ответил, куда-то в сторону: «Не дурак же я».

— Хотелось бы верить, — вздохнул Ворон и, помахав рукой матросам, что сидели в шлюпке, стал спускаться к морю.

— Я тебя высажу, — обернулся он к сыну, — а потом уже к себе поеду. Теперь смотри — погода хорошая, ветер, как по заказу. Я не хочу, чтобы ты отставал, — мало ли что, — поэтому буду идти на половинных парусах.

Увидимся с сэром Фрэнсисом в назначенном месте, а потом уже будем думать — кто куда.

Картахену мы раньше следующей весны все равно не атакуем — у нас сейчас мало кораблей там, надо ждать, пока остальные подтянутся.

Ник кивнул. Отец испытующе посмотрел на него и спросил: «Ты когда с Кавендишем ходил, на суше работал?»

— Да, как раз в той самой Картахене, — ответил Ник. «В Панаме, в Мексике».

— Отлично, — пробормотал Ворон и подтолкнул его: «Ну, вон тебе трап выбросили. Иди, держись у меня в кильватере. Если разбросает штормом — место встречи ты знаешь».

Он посмотрел на то, как юноша ловко карабкается вверх и, улыбнувшись, велел матросам:

«А теперь быстрее домой, а то я что-то соскучился».

Ворон поставил шкатулку с письмами на стол и сказал первому помощнику: «Давайте, мистер Гринвилль, я первую вахту сегодня постою, все же давно я этого не делал, хоть мне отсюда до Нового Света дорога наизусть знакома — но все же».

Гринвилль улыбнулся и осторожно спросил: «Сэр Стивен, тут команда спрашивает — вы надолго на моря вернулись?».

— Если повезет, мистер Гринвилль, то я надеюсь тут умереть, — хохотнул Ворон и, не оглядываясь, стал подниматься по темному, узкому трапу наверх — в свежий ветер и сияние заката.

Якорные цепи загремели, он положил руку на румпель, и сказал: «Ну, с Богом». Паруса медленно поднимались, «Святая Мария» чуть заскрипела, и Ворон с радостью почувствовал, как подчиняется ему корабль. «Вот все бы так слушались, — усмехнулся он, и, обернувшись, увидел, как «Желание» становится ему в кильватер.

— Молодец мальчик, — подумал Степан. Гавань удалялась от них, и, смотря на ласковое, поблескивающее золотом, море, он прошептал:

Выходящие на кораблях в море, работники на водах великих,

Те видели творения Господа, и чудеса Его в пучинах:

И воззвали они к Господу в беде своей, и Он из бедствия их вывел.

Сменил бурю тишиною, успокоил волны.

Радовались они покою, тому, что привел Он их к цели желанной.

«Святая Мария» и «Желание» шли на юго-запад, туда, где солнце уже опускалось за горизонт — пока их белые паруса не слились с медленно темнеющим небом.