Комендант порта Веракрус посмотрел на высокую, роскошно одетую женщину, что сидела напротив, и устало повторил:

— Сеньора Вискайно, я понимаю, что вы торопитесь к мужу и детям, я видел письмо губернатора Акапулько, в котором он предписывает оказывать вам всяческое содействие, но я еще раз повторяю — в море опасно. Куэрво где-то здесь, и его приятель, Фрэнсис Дрейк — тоже. За эту зиму мы уже потеряли больше двух десятков галеонов.

— Мои вещи уже вторую неделю лежат в трюмах, — взорвалась женщина, — сколько еще я буду ждать отплытия? Я бы давно уже очутилась в Картахене, если бы вы, сеньор, как следует, выполняли свою работу. Почему-то у нас, там, — она махнула головой на запад, — никто не слышал ни о каких англичанах, а у вас тут они кишмя кишат.

Моряк, было, хотел посоветовать сеньоре, взглянуть на карту. Однако увидев разъяренные, зеленые, — как у пантеры, — глаза, он сдержался.

— У вас, видимо, нет семьи, — ядовито заметила сеньора, поднимаясь. Капитан тут же вскочил с места и согласился: «Нет».

— Тогда вам не понять страдания матери, разлученной со своими детьми, — вздохнула женщина, и комендант с ужасом увидел, как на смуглую щеку скатывается прозрачная слезинка.

— Сеньора Вискайно, я вас прошу, — забормотал он, — только не плачьте. Я просто хотел, чтобы вы путешествовали, как пристало жене такого высокопоставленного лица, с удобствами…

— Я готова ехать хоть на палубе, — гордо откинула голову сеньора, — только бы оказаться рядом со своей семьей.

— На палубе не надо, что вы, — ужаснулся комендант, — я сегодня же велю перегрузить ваши вещи на «Святую Терезу», это военный галеон, на нем семьдесят пушек, он идет на юг, в Ла-Плату, со срочными донесениями, и золотом. Капитан уступит вам свою каюту, и вы быстро доберетесь до Картахены, корабль сделает там остановку, чтобы пополнить запасы воды и провизии.

— Я буду молиться Святой Деве о вас, сеньор! — горячо проговорила женщина, и моряк почувствовал, что краснеет.

— Ну что вы, сеньора Вискайно, — пробормотал он, — что вы…, Завтра на рассвете вы отплывете. Я надеюсь, с вашими комнатами тут, в Веракрусе, все было в порядке?

— Я живу в губернаторской резиденции, — улыбнулась сеньора Вискайно, — его светлость и мой муж — друзья.

Она вышла из прохладного здания, и, развернув кружевной зонтик, немного постояла, глядя на бирюзовую гладь воды, блестящую в лучах полуденного солнца.

— Ну что ж, завтра так завтра, — тихо сказала сеньора Вискайно, и, шурша юбками, пошла в кафедральный собор — как раз звонили к обедне.

Ворон оторвался от карты и взглянул на человека, что стоял в дверях каюты. «Что там, мистер Гринвилль? — спросил капитан устало.

— Шлюпка из Веракруса, со сведениями о кораблях, что отплывают на этой неделе, — сказал помощник, и, чуть помявшись, добавил: «Про капитана Кроу опять ничего нет, простите».

— Да я уж понял, — вздохнул Ворон, и, выйдя на палубу, передав золото неприметному человеку, — по виду рыбаку, — просмотрел список.

Гринвилль увидел, как изменилось лицо капитана, и чуть поежился — лазоревый глаз играл холодным, смертельным блеском.

— «Святая Тереза», — сказал он коротко, передавая измятый лист бумаги помощнику.

— У них семьдесят пушек, — хмыкнул Гринвилль.

— А у нас — сто двадцать, — Ворон усмехнулся. Гринвилль увидел торопливую приписку под сведениями о корабле и медленно проговорил: «Я вас понял, капитан».

— Жаль, что у нас нет ничего на носу, — вдруг рассмеялся Ворон. «На моей «Жемчужине», в старые времена была этакая наяда с голой грудью».

— Ну, — сказал Гринвилль, сворачивая список, — это можно исправить, сэр Стивен.

— Надо подумать, как прибить покрепче, — Ворон погладил короткую, с чуть заметной сединой бороду. «Я очень хочу, чтобы сеньор Вискайно перед смертью успел полюбоваться нашим новым, — он помедлил, — украшением. Ну и экипаж, разумеется, тоже порадуется. Сколько у нас сейчас в команде, мистер Гринвилль?

— Сто восемьдесят четыре человека, — отчеканил помощник.

— Как раз, пока мы ждем остальные корабли, будет, чем заняться, — капитан посмотрел на закатное небо и велел: «Давайте, мистер Гринвилль, меняем курс».

Он лежал, смотря в знакомый, до последней доски потолок каюты. Снаружи было уже темно, дул легкий, но постоянный западный ветерок, и Ворон вдруг подумал: «Что ж ты так, мой мальчик? Я же просил тебя — будь осторожен, не лезь на рожон. Ну да, двадцать два года, конечно, ты сам таким был. И в Акапулько у нас никого нет — не узнать. Хоть бы он не мучился перед смертью. Я бы тоже хотел, — он почувствовал, как чуть улыбнулся, — не мучиться. Ну, это уж как Господь рассудит, конечно».

Ворон повернулся на бок, и при свете свечи, что горела в фонаре на переборке, посмотрел на свою руку. «Сколько ж лет назад я эту татуировку сделал? — пробормотал он. Он поглядел на почти совсем не заметную, стершуюся звезду между большим и указательным пальцами.

«Да, в первом же плавании, еще девятнадцати мне не было. Правильно меня Йохансен ругал, за дело. Хотя вон, сорок лет прошло, ее и не видно совсем. Господи, сорок лет на морях.

Правильно, мы тогда из Гамбурга пошли в Исландию, и дальше — на Ньюфаундленд, там мне ее и выбили, на зимовке. А потом уже, — он опять вытянулся на спине, — было Гоа. Вот я сейчас посплю, и пусть Господь мне его покажет, хорошо? — он едва не расхохотался и, зевнув, еще успел подумать: «Ну, на вахту свою я встану, я за сорок лет ни одной вахты не проспал».

Он сошел на берег, и, изумленно оглянувшись, почувствовал, как Йохансен подталкивает его в спину.

— Ты что застыл? — сердито спросил моряк.

— Что это? — Степан показал на серое, огромное, с пестро изукрашенной корзинкой на спине, — где сидели люди, — что медленно двигалось по пыльной дороге.

— Слон, что, — раздраженно ответил капитан, и, тут же, расхохотался: «Ты свой глаз держи открытым, тут еще много чего интересного есть. Пошли».

Они проталкивались через гомонящую толпу на базаре, и Степан, вдыхая запах специй, не отрывал взгляда от расстеленных ковров, колыхающихся в полутьме лавок тонких полотнищ шелка — всех цветов, россыпей жемчуга, от тонкого, снежной белизны фарфора.

— Господи, — пробормотал он, — я и не думал…

Йохансен обернулся и, улыбаясь, заметил: «И это еще не все, мой мальчик».

В саду было прохладно, чуть шелестели листья пальм, вода маленького, выложенного камнем бассейна, была тихой и темной.

Португальский торговец, знакомец Йохансена, махнул рукой, и с террасы вышла она. Она разливала какое-то питье, грациозно наклоняясь, опустив огромные, длинные, черные ресницы. Волосы — цвета красного дерева, были распущены по спине. Под расшитым золотом шелком еле заметно поднималась крохотная грудь. Она вся была маленькая, изящная, — такая, что ее хотелось укрыть в своих руках и больше никуда не отпускать.

Йохансен увидел лицо Степана, и, вздохнув, наклонившись к португальцу, что-то прошептал.

Тут улыбнулся и сказал: «Ну, мы все когда-то такими были, сеньор. Ладно, уж, я теперь ее так дорого, как хотел, не продам, но уж так и быть — порадею другу».

Степан, было, хотел запротестовать, но Йохансен тихо рассмеялся: «Не будь дураком. Тут так принято, и я не хочу, чтобы ты начинал с какой-то шлюхой. Ты не такой, Стефан».

У нее была своя комнатка — почти каморка, выходящая окном в сад. Йохансен, уходя, похлопал его по плечу и сказал: «Считай это подарком, и не забудь — через три дня отплываем».

Она ничего не знала, и он — тоже. У них даже общего языка не было, но когда она, опустив голову, чуть вздохнув, нежно, осторожно взяла его ладонь, и погладила ее — Степан сказал, сглотнув, по-русски: «Счастье мое…»

Ворон проснулся и, еще не открывая глаз, улыбнулся: «Амрита ее звали, да. Господи, сладкая, какая же она была сладкая, девочка моя. Надо было тогда выкупить ее у этого португальца, а я побоялся, подумал, — и куда я с ней? Дурак, конечно, какой дурак я был».

Он вздохнул, и, потянувшись, вымыв руки, стал одеваться — пора было стоять вахту.

Над пустыней висело бесконечное, глубокое, усеянное крупными звездами небо. Он проснулся, почувствовав, как кто-то трясет его за плечо.

Николас Кроу открыл глаза и увидел наклонившегося над ним индейца. Тот покачал головой, и, махнув рукой, в сторону еле виднеющейся на востоке полоски рассвета, что-то сказал.

— Да уж я понял, — сердито пробормотал Ник и, потянувшись, поднявшись, достал из кармана палочку. Сделав на ней зарубку ножом, он посчитал — это была шестая.

С того времени, как он, выведя из конюшни невысокую, невидную лошадку, поднялся на холм, и обернувшись на лежащий в лунном свете Акапулько, перекрестившись, погнал коня в горы — он выбросил уже тринадцать таких палочек.

— Апрель, — пробормотал капитан Кроу. «И что я, дурак, не взял с собой компас? Давно бы уже был на «Желании», вместе со всеми. Они, конечно, меня ждут, в назначенном месте, тут можно не беспокоиться, а вот, папа, наверное, уже и заупокойную молитву по мне прочитал».

Он рассмеялся, и увидел, что индеец забрасывает костер песком.

— Ладно, — сказал Ник, легко садясь в седло, — поехали, дружище, море совершенно, точно на востоке. Интересно, далеко еще?

Индеец что-то пел — он всегда пел, даже когда тащил на себе Ника, когда он потерял сознание от жажды.

— Если бы не тот проклятый дождь, — сердито подумал Ник, глядя на рыжие, вздымающиеся вверх скалы, — то я был бы уже на берегу моря. Сначала я сбился с дороги, потому что небо было затянуто тучами, и забрал слишком далеко к северу, а потом начались эти выжженные земли.

Хорошо, что я не взял с собой кузину Тео — еще не хватало женщину в такие места таскать.

А индейцы, те, рядом с Акапулько, ее любят — и одежду с собой дали, — Ник ласково погладил рукав рубашки, сшитой из тонко выделанной кожи, — и провизии. Ну ладно, доберусь до отца, придумаем, как ее вытащить. Какая она красивая стала, — Ник улыбнулся и заметил, что индеец хмурится.

— Что такое? — он подъехал поближе. Тот указал на горизонт. На севере, над бескрайней равниной, нависала тяжелая, черная туча.

— Так это хорошо, — удивился Ник. «Воды наберем, — он похлопал по бурдюку, что был приторочен к седлу. Индеец сказал одно короткое, трескучее слово и еще раз махнул рукой туда, в сторону севера. Ник почувствовал порыв резкого, холодного ветра, и поежился.

«Гроза, что ли? — присмотрелся он.

Там, в толще облаков, сверкали молнии, что-то гремело, и Ник увидел, как тонкие, изгибающиеся столбы поднимают вверх вихри пыли. Мимо пронесся вырванный с корнем кактус, и Ник вдруг вспомнил, что рассказывал ему отец о водяных смерчах.

— Надо прятаться, — крикнул он индейцу. Они еле нашли расселину, куда можно было спрятаться с лошадьми, и капитан Кроу вдруг подумал: «А если нас завалит? Мало ли что, такой ветер все, что угодно поднять сможет».

Он, было, хотел выбраться наружу, — посмотреть, нет ли убежища лучше, но лошади взволнованно заржали, индеец, пригнув его голову к земле, сказал что- то короткое и злое, а потом Ник увидел его совсем рядом с собой.

Смерч шел, поднимая в воздух потоки камней, жестокий, могучий, и Ник с ужасом понял, что прямо на них летит обломок скалы — с острыми, рваными зазубринами. Он еще успел глотнуть воздуха и закашляться — горло ободрал мелкий песок, а потом все вокруг стало темным и тихим.

Тео вышла на палубу и посмотрела на легкую, играющую вокруг корабля волну.

— Ветер как по заказу, сеньора, — улыбнулся подошедший сзади капитан, дон Мигель.

— И скоро мы будем в Картахене? — поинтересовалась она. «Я должна вас поблагодарить, капитан — я и не думала, что на военном галеоне можно путешествовать с таким удобством».

— Ну что вы, — капитан улыбнулся. «Сеньор Вискайно никогда мне не простит, если вы будете испытывать, хоть малейшие затруднения. А в Картахене… — он задумался, — если будет держаться такая погода, то дней через пять, мы увидим стены крепости».

Тео перекрестилась и сказала: «Да хранит вас Святая Дева, дон Мигель. Если бы вы знали, как я соскучилась по своей семье!». Она вдруг замолчала, вглядываясь в горизонт: «Что это?»

— Паруса по левому борту, — тихо проговорил помощник капитана, протягивая дону Мигелю подзорную трубу.

— Великое все же изобретение, — хмыкнул тот, поднося ее к глазам. «Скорее всего, это кто-то из наших кораблей».

Он помолчал и, наконец, сказал, не поворачиваясь: «Спуститесь, пожалуйста, в каюту, сеньора Тео. Бояться нечего, это для вашей же безопасности, вот и все».

Женщина только кивнула и, услышав скрип трапа под ее ногами, помощник шепнул дону Мигелю: «Он нас нагонит, капитан, у него парусов в два раз больше, и в трюмах ничего нет».

— Ну, так мы будем сражаться, — хмыкнул дон Мигель. «Или вы предлагаете сразу сдаться, а?

Вы же знаете — он никого не оставляет в живых, так что не надейтесь, если он возьмет нас в плен, придется прогуляться с завязанными глазами по доске, — и вам, и мне.

Помощник сжал губы, и сказал: «Сеньора Вискайно…»

— Вот, этого я и боюсь, — вздохнул капитан. «Понятно, что он не просто так тут появился, он нас ждал. Они ведь не жалеют золота на агентов, тем более Куэрво — он всегда был щедрым».

— У них давние счеты — медленно сказал помощник. «Вы же слышали эту историю про необитаемый остров, дон Мигель?»

— Краем уха, — ответил тот, рассматривая приближающуюся «Святую Марию». «Куэрво его там бросил, не так ли?».

Помощник чуть улыбнулся. «Себастьян мне рассказывал. Он соблазнил жену Куэрво — ну не жену, шлюху, что он в то время таскал за собой, у него с тех пор еще десяток сменилось. Да ее и соблазнять не надо было — по словам Себастьяна, она сама ему на шею вешалась. Ну, Куэрво и разъярился, застав их вместе».

— А ведь это Куэрво снял его со «Святого Фомы»? — задумчиво спросил дон Мигель. «Когда они получили пробоину в днище?»

— Ну да, — пожал плечами моряк. «И что?»

— Да ничего, — процедил капитан, так и не отрывая взгляда от корабля, идущего на полных парусах. «Сказано ведь в Писании — какой мерой меряете, такой вам и отмерено будет.

Готовьте пушки к бою, они разворачиваются».

— А сеньора Вискайно? — спросил помощник.

— Я сам ее застрелю, — спокойно сказал дон Мигель. «Думаю, Куэрво сделал бы то же самое, будь он на моем месте. Пойдемте, нам надо принять бой, как полагается, даже если он станет для нас последним».

Огромный паук медленно спускался вниз по стволу дерева. Тонкая, смуглая, с грязными, растрепанными волосами, девочка, — застыла. Она глядел на паука, раскрыв рот.

Дэниел, сидя у маленького костра, хмуро сказал: «Ну, и что ты смотришь? Пауков никогда не видела?»

— Он очень большой, — сказала благоговейно Марта. «В Акапулько таких нет».

— Тем более отойди от него подальше, — велел брат. Из-за дерева высунулась мордочка обезьянки. Дэниел пощелкал языком и грустно сказал: «Нет тебе, ничего поесть, сами все съели».

Марта проследила глазами за пауком, который направился куда-то в джунгли, и, повернувшись, вздохнув, спросила: «Наверное, идти пора, да?».

— Пора, — Дэниел поднялся и, затоптав костер, велел: «Ты фрукты забери все же, мало ли, вдруг мы дальше по пути съедобных плодов, не найдем, нельзя трогать те растения, которые мы не знаем».

— Интересно, папа уже в Картахене? — задумчиво проговорила Марта, складывая мешок.

Дэниел посмотрел на уставшее личико сестры и ничего не сказал.

Они проезжали по деревянному мосту, переброшенному через порожистую реку, что текла в ущелье, когда отец обернулся и, улыбаясь, сказал: «Тут есть очень красивый водопад, можно сделать привал и полюбоваться на него».

— Да, да! — захлопала в ладоши Марта. «Спасибо, папа!»

Дэниел и сестра спустились вниз, туда, куда указал отец, и Марта восхищенно сказала:

«Какой высокий». Узкая, серебристая струя воды разбивалась о камни, маленькое озеро дышало прохладой, и Марта предложила: «Давай искупаемся».

— Нам пора уже, — наконец, сказал Дэниел, выбираясь из воды, смотря на влажную, темную голову сестры. Они оба плавали, как рыбы — мать, смеясь, рассказывала, что ни его, ни сестру даже не надо было учить: «Просто окунули вас в воду, и вы поплыли».

— Ты иди, я сейчас, — крикнула Марта и, помахав рукой, нырнула. Дэниел проворчал что-то и стал взбираться вверх.

Когда солнце стало клониться к западу, и солдаты, разосланные отцом, стали возвращаться, разводя руками, Вискайно взглянул на заплаканное лицо сына и тихо сказал: «Нам ехать пора. Это джунгли, Дэниел, могло случиться все, что угодно.

— Я никуда не поеду без Марты, — мальчик отступил на шаг, сжав кулаки, и Себастьян вдруг испугался — зеленовато-голубые глаза играли холодным, яростным огнем.

— Не хотел бы я перейти дорогу его отцу, — подумал Вискайно. «Что там Тео рассказывала, француз он был? Она-то сама из Нижних Земель, из Арденн, да, правильно. Замок какой-то у них был в округе, Мон-Сен-Мартен, вроде. Родовое поместье де ла Марков, хоть бы этот проклятый Виллем себе голову где-нибудь сложил, вот уж кто Испании крови попортил, — так это он».

— Дэниел, — он попытался урезонить сына, и даже, схватив его в охапку, усадить в возок.

Ребенок укусил его за руку, — до крови, как звереныш, и, ловко вырвавшись, мгновенно исчез в джунглях. «Все, отправляемся, — зло велел Себастьян солдатам, перевязывая тряпкой кровоточащую руку. «У нас нет времени ждать».

— Тео, конечно, будет тяжело, — хмуро подумал он, покачиваясь в седле. «А вот если крепость Картахены разнесут в клочья английские ядра, — потому что меня там не было, — то станет тяжело мне. Ладно, как говорится — каждый за себя, и один Бог за всех». Вискайно вздохнул и пришпорил коня.

На рассвете Дэниел нашел эту дуру — она бежала, споткнулась, растянула щиколотку и провалилась в какую-то устланную листьями нору. В слабых лучах солнца Дэниел сунул туда голову и похолодел — темная голова сестры лежала на свернувшемся кольцами, лоснящемся, мощном теле змеи.

Мальчик, было, потянулся за кинжалом. Марта, открыв глаза, зевнув, велела: «Не трогай ее, она хорошая, она ночью приползла меня согревать. У нее детки будут скоро».

Змея зашуршала, и Марта, наклонившись, поцеловала ее куда-то в середину пятнистых колец.

— Он на охоту пошел, — сказала Марта, все еще наблюдая за пауком. «Ты видел, тут такие птички маленькие совсем? Он их ловит».

— Все-то ты знаешь, — пробормотал Дэниел. «Все, хватит прохлаждаться, пошли».

Когда они миновали очередную индейскую деревню, — прячась в джунглях, стараясь, чтобы их не заметили, Марта тихо сказала: «Может быть, все же зайдем куда-нибудь, а? Хоть горячего поедим».

Дэниел достал кинжал, и задумчиво повертев его в руках, вздохнул: «Нельзя, сестричка. Я человека убил — опасно это, людям на глаза показываться».

Марта только сжала губы и взяла его за руку — крепко.

Капитан Кроу очнулся от боли во всем теле. Он выполз из-под трупа лошади и, ощупав себя, сказал: «Ну, вроде только ссадины». Индеец лежал, уткнувшись лицом в землю, голова его была разбита огромным куском камня.

Ник перекрестился и горько проговорил: «Дай ему покой в обители своей, Господи. Я ведь и имени его не знал».

Вторая лошадь бегала неподалеку, испуганно косясь на него. Ник подозвал ее свистом и ласково проговорил: «Ну, ничего страшного, не бойся, красавица моя. Сейчас я сделаю все, что нужно, и отправимся дальше».

Он вырыл яму, мрачно думая: «Как раз шпага и пригодилась», и, опустив туда тело индейца, завалив могилу камнями, пристроил сверху его головной убор — красивый, с перьями.

Пробормотав молитву, Ник повернулся к трупу лошади, и, вздохнув, перерезал ей шею ножом. Выпив крови, — столько, сколько смог, он пожарил мясо на костре и долго ел, — в конце, уже заставляя себе прожевывать.

Николас уложил остатки мяса в кожаный мешок, и, сев в седло, оглянулся — буря ушла, и над бесконечной равниной расстилалось лазоревое, как его глаза, небо. Он тронул коня, и поехал на восток, к морю.

Английское ядро упало на шканцы «Святой Терезы» и помощник крикнул дону Мигелю: «У нас пять пробоин, они уже готовят абордажные крюки!»

— Я вижу, — капитан, морщась от боли, — у него была оторвана левая кисть, из обрубка, наскоро перемотанного тряпками, хлестала на палубу кровь, — поднял пистолет и усмехнулся: «Хорошо, что я не левша».

— Может, выкинем белый флаг? — внезапно предложил помощник.

Дон Мигель презрительно посмотрел на него, и сказал: «Расстелите парус, я не хочу, чтобы ее тело попало в руки англичан». Он ушел вниз по трапу, не дрогнув прямой спиной, и помощник, посмотрев ему вслед, пошатнулся — «Святая Тереза» уже сильно кренилась на бок.

Тео стояла на коленях, уронив голову на руки, вздрагивая от пушечных залпов. В открытые ставни каюты были слышны крики умирающих людей, и треск корабельной обшивки.

— Сеньора Вискайно, — раздался тихий голос с порога. «Простите, я прервал вашу молитву».

Она подняла глаза и увидела прямо перед собой дуло пистолета.

— Так надо, — сказал твердо дон Мигель. Побледневшее лицо было искажено гримасой боли, и Тео увидела, что его рука забинтована. «Чтобы спасти вас от позора, сеньора. Да простит меня Бог, — он взвел курок, и Тео услышала знакомый, ледяной голос: «Только я решаю, что делать с моими пленными, сеньор капитан».

Раздался выстрел, и дон Мигель, покачнувшись, упал лицом вперед — из разнесенного пулей затылка хлестала кровь.

Ворон посмотрел на темноволосую женщину в шелковом платье, закрывшую лицо руками, и велел, убирая пистолет: «Пойдемте, сеньора Вискайно. Вас ждет много, — он помедлил, издевательски усмехнувшись, — приятных мгновений».

Женщина опустила смуглые, изящные, ладони и Ворон отступил, схватившись за косяк двери — мерцающие, зеленые глаза посмотрели прямо на него и она нежно сказала:

«Здравствуйте, дядя Стивен».

Дэниел лежал, обняв рукой, тонкие плечи Марты и смотрел на костер. В джунглях что-то потрескивало, пищало, наверху, в кронах деревьев шмыгали обезьяны. «Как там мой попугай? — грустно вздохнул мальчик. «Когда увижу его теперь — и не знаю. Добраться бы до Картахены, там мамочка, наверное, уже приехала».

Марта пошевелилась и вдруг, приподнявшись, простонала: «Кровь, кровь! Опять кровь!»

— Тихо, тихо, — ласково сказал Дэниел, — тихо, сестричка, все хорошо.

К вечеру того дня, когда он нашел Марту, дети встали на обрыве холма, и мальчик весело проговорил: «Видишь, деревня. И большая, тут церковь даже есть. Сейчас у священника переночуем и пойдем дальше».

Святой отец, — пожилой, седоволосый, — с подозрением посмотрел на детей и, вздохнув, сказал: «Картахена отсюда еще в ста милях, и дорога опасная. Может быть, подождешь тут, — обратился он к Дэниелу, — а я пошлю гонца туда, кого-то из индейцев?».

— Спасибо, святой отец, — вежливо ответил мальчик, — но наши родители будут волноваться, мы с сестрой должны идти дальше.

Марта покраснела — мгновенно, жарко. Дэниел ненавидел такие мгновения. Сестра была не похожа на здешних индейцев — они были приземистые и коротконогие, широкоплечие, с медными лицами.

Марта была хрупкая, маленькая, стройная, легкая, как птичка, и совсем не напоминала их. У нее были глаза цвета самой глубокой ночи и мягкие волосы — мама украшала их белыми цветами. Она говорила, что подобрала Марту далеко на севере, на островах, сиротой.

— Это моя приемная сестра, — хмуро объяснил Дэниел.

— Хорошо, — коротко сказал священник. Их накормили и уложили спать в маленькой, прохладной, — здесь, в предгорьях, ночами было зябко, комнатке.

Мальчик проснулся за полночь, и, пошарив рукой по кровати, замер — Марты рядом не было.

Он быстро оделся, и, нашарив кинжал, прислушался — из соседней комнаты доносились сдавленные, отчаянные стоны. Он нажал на деревянную дверь — та не поддавалась.

Спокойно, холодно подумав, Дэниел подцепил острием кинжала ставни, и, открыв их, выбрался во двор.

— Там, — понял он. Взобравшись на окно, он замер на мгновение, а потом, увидев в свете луны залитое слезами лицо сестры, не колеблясь, вонзил кинжал в шею человека, что прижимал ее своим телом к постели. Священник захрипел и Дэниел, сцепив, зубы, повернул лезвие — несколько раз, слыша хруст позвонков. Он с усилием отбросил истекающее кровью тело, и Марта, сдвинув ноги, прикрывшись, сжавшись в комочек, зарыдала — тихо, беззвучно.

Дэниел вынул кинжал, и, обняв сестру, неслышно спросил: «Все в порядке?».

— Он хотел, — Марта глотала ртом воздух, — он заставил…, Она вдруг наклонилась, и ее стошнило на пол. «А потом сказал, что я индейская тварь, и что мы все только на одно годны. Но он не успел, не успел, — она с ненавистью посмотрела на тело священника, и, встав с кровати, натянув разорванное платье, — плюнула ему в лицо.

— Пошли, — мрачно сказал Дэниел, — теперь нам надо прятаться, пока не доберемся до Картахены. С тех пор сестра каждую ночь просыпалась от кошмаров, и он сидел, укачивая ее, борясь с усталостью, напевая ей мамины песни.

Марта, было, зевнула, успокаиваясь, но внезапно опять застыла: «Cessez le feu! Tenez!» — сказала она незнакомым, металлическим голосом.

— Да вроде никто не стреляет, — недоуменно пробормотал Дэниел и почувствовал, как захолодели у него кончики пальцев. «Я вспомнил, — пробормотал он. «Марта, я все вспомнил! Его звали Арлунар! Он учил меня стрелять из лука!».

— Это был мой отец, — тем же, незнакомым голосом, проговорила сестра, и, повернув к нему голову, — Дэниел вдруг испугался отражения огня в ее зрачках — добавила: «Он тут, Дэниел, рядом с нами, я это чувствую».

Чуть зашелестели листья, устилающие землю, и с той стороны костра Дэниел увидел желтые глаза ягуара.

Николас Кроу спешился и посмотрел на расстилающуюся перед ним синюю гладь моря.

Песок на берегу был снежно-белым, и он, наклонившись, потрогав воду рукой, хмыкнул:

«Теплая». Ник нашел какую-то палочку, и стал по памяти чертить на песке карту.

— Вот же я дурак, — пробормотал Ник. «Конечно, этот, как его, Алонсо де Пинеда тут уже был, давно, лет восемьдесят назад. Папа же мне рассказывал. Только он навстречу мне шел, отсюда до Веракруса».

Ник посмотрел на юг, и, тряхнув головой, усмехнулся: «Обидно столько отмахать, и возвращаться обратно. Теперь ясно, где я, вода пресная тут вроде есть, лук я у индейца забрал, не пропаду. Надеюсь, в Сент-Огастине, — он взглянул на север, — во Флориде, — нет никого, кто вспомнит папину шпагу».

Ник рассмеялся вслух и нежно погладил золоченый эфес. «Вы же мои хорошие, — сказал он наядам и кентаврам, — мы с вами не пропадем. Нет, не пропадем».

Капитан Кроу подозвал свою лошадку и потрепал ее между ушей. «Сейчас туда поедем, — указал он рукой на горизонт, — там свежей травы много, поешь вдоволь».

Лошадь удовлетворенно заржала, и всадник вскоре слился с простором прерии, что лежала вокруг него.

Дэниел тихо велел: «Марта, не двигайся, может, он уйдет еще».

— Это она, — девочка улыбнулась и вдруг, — брат вздрогнул, — так и стоя на коленях, откинув голову назад, — темные волосы коснулись земли, — запела на языке, который Дэниел уже слышал, — когда-то давно.

Дэниел смотрел на нее и внезапно вспомнил далекое, — то, что, оказывается, жило в нем все это время.

— А о чем ты поешь? — спросил он Арлунара. Мужчина и мальчик сидели рядом, и шаман показывал ему, как правильно сгибать древесину для лука.

Арлунар улыбнулся. «Пою, чтобы не было дождя, — ну, или если надо, чтобы был. Пою, чтобы океан стал тихим. Чтобы рыбы было много, и зверя тоже, и никто бы не был голодным».

Дэниел подумал и спросил, обведя рукой тихий, чуть щебечущий птицами лес — деревья уходили ввысь, к самым облакам: «А тут? Тут они тебя тоже слышат? Ну, небеса».

— Они меня слышат везде, где бы я ни был, — серьезно ответил шаман. Матушка и Миа рыбачили, сидя на берегу узкой, порожистой речки, поодаль.

— А Миа? — Дэниел посмотрел на распущенные по спине, темные волосы девочки. «Она тоже — как ты?».

— Она еще маленькая, — Арлунар нежно взглянул на дочь. «Но да, наверное. Просто, — он вдруг горько улыбнулся, — никто из наших детей, даже если они рождались, — не выживал.

Она первая.

— Почему так? — нахмурился мальчик.

— Нам нельзя, — коротко ответил Арлунар и стал натягивать тетиву.

Марта замолчала и немного посидела тихо, глядя на зверя, едва слышно, неглубоко дыша.

— У нее малыши, — Марта нашла руку Дэниела, — тут, рядом. Она волнуется. Я ей сказала, что мы не опасны, пусть идет и кормит дальше».

Самка ягуара поднялась, — одним, неуловимым движением, — и, выгнув спину, качая хвостом, удалилась в предрассветные джунгли.

— Это папина песня, — грустно сказала Марта, уставившись на затухающий огонь, — он ее мне пел. Только я не знаю, о чем там, не понимаю. И других не помню.

— О чем бы там ни было, — твердо ответил брат, — оно работает, видишь. И не хлюпай носом, пожалуйста, вспомнишь ты еще все! А с людьми так можно? Ну…, - он вдруг замялся и покраснел.

— Нет, — Марта помолчала. «Если было бы можно, я бы все про всех знала, а так, — она обвела рукой джунгли, — только про зверей. И деревья еще, цветы, — я их тоже слышу. А папа — он разговаривал с небом.

Девочка вдруг подняла большие, темные глаза и спросила: «А что стало с моим папой? Ты должен знать, Дэниел, ты ведь там тоже был. И ты меня старше на год!».

— Я не знаю, — вздохнул брат. «Я помню только, что он был высокий, смуглый, как ты, и учил меня стрелять из лука. А потом, — он помедлил, — я помню песок, кровь на нем, и как ты кричала. И мама кричала тоже, ну, вот это, по-французски».

— Его убили, — равнодушно, обхватив плечи руками, сказала Марта. «Только я не помню, кто.

Но вспомню». Ее зубы вдруг застучали, как в лихорадке, и Дэниел, оглянувшись, поднял одеяло, которое они унесли у священника: «Накинь, ради Бога, — попросил он, — холодно еще».

— Спать хочу, — неудержимо зевнула Марта и, свернувшись в клубочек, мгновенно засопела носом.

Мальчик поворошил костер и застыл — среди темных, медленно затихающих джунглей, он увидел какое-то движение — легкое, едва заметное.

Он сел напротив — смуглый, высокий, — и на ломаном испанском языке, ласково, сказал: «Не бойся».

— Вы ее отец? — потрясенно спросил Дэниел. «Но как?».

Индеец — у него было жесткое, изуродованное шрамами, раскрашенное лицо, тихо ответил:

«Нет. Но я все видел и слышал. Ей надо на тепуи».

— Что это? — недоуменно спросил Дэниел.

— Там, — мужчина показал рукой на запад. «Там дом богов, и над крышей его всегда висит облако. Там живут такие люди, как она. Ей будут рады».

— Я ее не брошу, она моя сестра, — Дэниел достал кинжал.

— Не сестра, — поправил его индеец.

— Ну как будто бы, — хмуро буркнул ребенок. «Но все равно — я ее не оставлю. И зачем ей надо на этот тепуи?».

Мужчина ласково посмотрел на усталое лицо Марты. «Потому что она ребенок, и она страдает. Там ей будет легче».

— Нам надо к родителям, — жестко сказал Дэниел, — а вовсе не на тепуи.

Индеец вдруг усмехнулся: «Ну, тебе туда все равно нельзя…»

— Тем более, — огрызнулся мальчик.

— Вам надо к матери, — тихо поправил его мужчина, — но не сейчас. Сейчас она просто не дойдет туда — она измучена, ей снятся черные сны.

— Ты откуда знаешь? — грубо спросил Дэниел.

Индеец помолчал и улыбнулся: «Ну, я хоть и не живу в доме богов, но тоже кое-что вижу. Ты можешь остаться со мной, в деревне, что стоит у подножия тепуи, и подождать свою сестру».

— У подножия? — нахмурился ребенок.

— Это гора, — сказал индеец, поднимаясь, нежно беря Марту на руки, — она даже не проснулась, — которая уходит ввысь, в небеса. Нет ее больше, нет ее прекрасней, и с вершины ее падает самая чистая в мире вода.

Дэниел затоптал костер, и, вскинув на спину самодельный мешок из рубашки, пошел вслед за индейцем.

Только когда он заставил ее выпить полный стакан рома, ее прекратило трясти. «Так, — сказал Ворон, — я немедленно разворачиваю «Святую Марию» и иду в Плимут. С твоей матерью все в порядке, и со всеми остальными — тоже. И скажи спасибо, что я вовремя появился — этот испанский подонок вышиб бы, тебе мозги, не задумываясь».

— Мне нельзя в Плимут, — слабо, еще плача, сказала Тео. «У меня там дети, с ним, в Картахене», — она махнула рукой на юг. «Двое, мальчик и девочка, Дэниел и Марта, — она опять разрыдалась, — они поехали с ним, сушей».

— Большей дурры, чем ты, свет еще не видывал, — пробормотал Степан и велел: «А ну завернись в одеяло, тебя колотит. Зачем ты отправила с ним детей?».

— Потому что, если бы я повезла их морем, — она подняла злые, зеленые глаза, — им бы тоже вышибли мозги, как вы говорите, и я бы не смогла их защитить. А ваш сын жив, ну, был жив, когда я его из тюрьмы спасла, в Акапулько».

«Господи, — сказал Степан, — Господи, спасибо тебе. Ник выберется, он мальчик смышленый».

— Так, — Ворон подумал, — я сейчас велю Гринвиллю отвести «Святую Марию» подальше и снарядить шлюпку. Поеду в Картахену и сам привезу твоих детей. Ну и заодно сделаю тебя вдовой, дорогая племянница, ты уж прости меня, — он усмехнулся.

Тео посмотрела на красивое, хмурое лицо и тихо сказала: «Может, не стоит вам самому ездить, опасно же это, узнают вас еще».

— Я не могу просить людей рисковать жизнью ради моей семьи, — Ворон помолчал и вдруг улыбнулся: «Сколько лет детям-то?»

— Восемь и семь, — почти неслышно ответила Тео. «Это же моя семья, не ваша».

— Нет, — ответил Ворон, убирая ром, и запирая на ключ рундук, — это моя семья. Ложись, спи, и жди нас.

Он вышел, а Тео все сидела, глядя на дверь каюты, положив руку на крест и медвежий клык, что висели на ее стройной шее.

— Мистер Гринвилль, — спросила Тео первого помощника, — они стояли на палубе, вглядываясь в тихое, закатное море, — а сколько надо кораблей, чтобы атаковать Картахену?

Гринвилль хмыкнул. «Ну, миссис Тео, судя по тому, что вы нам рассказали — точно не три и не четыре. Смотрите, — он потянулся за пером и чернильницей, и быстро подсчитал, — у нас сейчас тут «Святая Мария», — это сто двадцать пушек, столько же у сэра Фрэнсиса, он тут рядом где-то, и два корабля, на каждом по семьдесят пушек. Почти четыреста, но все равно этого мало.

— А корабль моего кузена, капитана Кроу? — спросила Тео. «Тот, что ждал его у Веракруса?».

— «Желание» уже на пути в Плимут, сэр Стивен перед тем, как отправиться в Картахену, послал к ним шлюпку. Нам нужно подкрепление, порох, ядра, — Гринвилль стал загибать пальцы, — потому что понятно, что крепость значительно сильнее, чем мы думали.

— А как же капитан Кроу? — Тео побледнела. «Он ведь думает, что «Желание» до сих пор там».

Гринвилль помолчал и ласково сказал: «Ну, капитан Кроу не мальчик, — справится, это, во-первых, а во-вторых, у нас тут есть одно место, куда можно прийти, и получить там все сведения о том, что происходит на море. Капитан Кроу знает, где это, так что — все будет хорошо».

— А когда сэр Стивен вернется? — робко спросила Тео.

Гринвилль рассмеялся. «Ну, это уж как сделает все, так и увидим его парус. Пойдемте, миссис Тео, свежо, как бы вы не простудились. Сегодня рыба на ужин, на индийский манер, капитан у нас любитель острого. Ну и вино у нас хорошее, хоть сэр Стивен его и не пьет больше, а все равно — на свои деньги для офицеров купил французское. Хоть красное, хоть белое — любое есть.

— А почему сэр Стивен вина не пьет? — спросила Тео, уже спускаясь по трапу.

— Мы не обсуждаем капитана, миссис Тео, вы уж простите, — сухо ответил Гринвилль. «На то он и капитан».

— Понятно, — вздохнула женщина.

Дэниел стер с лица капли воды и пробормотал: «Никогда я не думал, что такое есть на земле». Водопад, казалось, стекал с небес — узкой алмазной струей, что, не долетая до земли, рассыпалась в разные стороны. Лучи солнца пронизывали влажный туман, и он играл разноцветными переливами. «Будто здесь все время радуга», — подумал мальчик.

Марта задрала голову вверх и ахнула: «А как же туда подниматься!»

Брат стоял, открыв рот. Посреди буйной зелени джунглей в небо уходила мощная, серая стена, изрытая расселинами. Верх ее скрывало облако, и мальчик, повернувшись к индейцу, сказал: «Она и вправду — уходит в тучи».

Мужчина улыбнулся и ответил Марте: «Когда мы доберемся до деревни, то пошлем весточку, — туда, — он указал на гору, — и потом я тебя отведу в нужное место. Остальное уже их, — он махнул рукой наверх, — забота».

— Я тоже пойду, — решительно сказал Дэниел. «Мне надо ее проводить».

— Осторожней! — вдруг крикнула Марта и оба они посмотрели себе под ноги. «Я не вам, — сказала девочка грустно, глядя на то, как мошка садится на какой-то темно-красный, большой цветок, — я ей».

— Тоже мне опасность, — презрительно сказал брат.

Лепестки цветка быстро захлопнулись. «Что это? — ужаснулся ребенок.

— Он так ест, — Марта пожала плечами. «Всем надо есть».

— Это же растение, — изумленно сказал Дэниел, — разве оно может так?

— Может, — сестра чуть улыбнулась. «Есть рыбы, у которых внутри молния — только маленькая, наступишь — и умрешь».

Дэниел закрыл рот, и, сглотнув, сказал: «Ну, надеюсь, когда мы с тобой встретим такую рыбу, ты с ней сумеешь поговорить».

— Наверное, — озабоченно заметила девочка. «Я еще маленькая, а рыбы живут глубоко, они могут меня не услышать».

Индеец раздвинул ветви деревьев и сказал, улыбаясь: «Ну, мы пришли». Дэниел окинул взглядом деревянные, на высоких сваях дома, что стояли в тихой озерной воде, увидел крытые пальмовыми листьями крыши, маленькие, легкие лодки, что были вытащены на поросший травой берег, и решительно сказал: «Мне тут нравится».

Марта вдруг вздохнула и взяла его за пальцы: «Жалко, что тебе туда нельзя, — тихо сказала сестра. «Но я там вспомню, я все вспомню — и расскажу тебе».

Мальчик нагнулся и поцеловал ее в лоб: «Я тебя буду ждать, сестричка, а ты, — он улыбнулся, — ты увидь светлые сны, пожалуйста».

— Увижу, — пообещала Марта.

— Сеньор Луис, — вздохнул комендант крепости Сент-Огастин, — я хорошо понимаю, что вы потерпели кораблекрушение, и ничего, кроме шпаги, у вас не осталось. Но при всем уважении к вам, я просто не могу посадить вас на корабль, который идет до Порт-Рояля.

— Это еще почему? — поинтересовался синеглазый, высокий кабальеро. В широко распахнутое окно было слышно, как шелестят пальмы во дворе.

— Потому, — ответил испанец, — что не сегодня-завтра, судя по слухам, тут появится армада англичан, и мы окажемся в осаде. Мне каждая пушка дорога, поэтому — до особого распоряжения, — ни одно судно не покинет Сент-Огастин.

— Я могу поехать на торговом галеоне, — пожал плечами дон Луис, — хотя это унизительно для идальго, конечно. Меня ждут в Порт-Рояле, я должен доложить губернатору о тех землях, которые исследовала наша экспедиция.

Комендант смерил юношу взглядом — c головы до ног, и кисло заметил: «Сразу видно, что вы, дон Луис, в ваших странствиях, забыли, где живете. Идти на торговом галеоне без военного конвоя — это все равно, что сразу поднять белый флаг. Хотите прогуляться по доске под смех англичан — пожалуйста».

Молодой человек погрустнел и сказал: «Но что, же мне делать?».

— Ждать, — коротко ответил офицер. «У нас тут скучно, правда, не Веракрус, и уж, тем более, не Мехико, но есть таверна, и комнаты при ней».

Дон Луис покраснел и, вздохнув, посмотрел на эфес шпаги: «Ну что ж, придется заложить».

Комендант крепости ахнул: «Ну что вы, как можно!». Он помялся и сказал сердито: «Я вас могу ссудить, пришлете с кем-нибудь потом из Порт-Рояля».

— Спасибо, — искренне поблагодарил его дон Луис и замер — внизу, по дорожке сада, к мраморному фонтану, шла девушка — маленькая, стройная, под роскошным кружевным зонтиком. Она остановилась, и, опустив руку в воду, что-то сказала индейской служанке. Обе засмеялись и девушка, взяв из рук индианки мешочек с зерном, стала кормить птиц, что слетелись к ней под ноги.

— А! — очнулся дон Луис, — комендант что-то говорил.

— Вы вроде юноша смелый и сообразительный, — ворчливо повторил офицер, — раз ввязались в такую экспедицию. Хотите, пока вы все равно ждете корабля, заняться исследованием окрестностей? К северу от нас пока лежат неизведанные земли. Карты умеете делать?

— Умею, — улыбнулся молодой человек.

— Заодно и заработаете что-то, — проговорил испанец. «Ну, согласны?»

Девушка вышла из-под зонтика, и дон Луис увидел ее волосы, скромно укрытые мантильей — белокурые, играющие золотом в лучах солнца.

— Я согласен, — в лазоревых глазах засверкали искорки смеха. «С удовольствием, сеньор комендант».

— Твоих детей в Картахене нет, — Ворон налил себе рома и выпил, — залпом. Тео скомкала на груди шаль и тихо спросила: «А где…».

— Он в Санта-Фе-де-Богота, у губернатора, обсуждает с ним планы защиты побережья, — Степан вздохнул и вдруг сказал: «Ну не волнуйся ты так, он наверняка взял детей с собой, не оставлять же их тут одних. Я бы и туда, в Боготу, доехал, конечно, — у нас там нет никого, — но не хотелось корабль оставлять без капитана надолго. Он посмотрел вокруг и хмыкнул:

«Ты тут прибралась, я вижу».

— Если вам не нравится…, - начала Тео.

— То ты все опять разбросаешь, да — Ворон чуть улыбнулся, и развернул на столе большую карту полушарий: «Иди сюда».

Тео едва не потеряла сознание — от него пахло солью, свежим ветром и еще чем-то — пряным и теплым, как в детстве. «Теперь покажи мне, откуда вы шли в Японию, — велел Ворон.

— Да этого места и на карте нет, — запротестовала она, и, вглядевшись, сказала: «Вот отсюда, примерно».

— Ну, — сказал Степан, — даже если твой муж и очень хорошо плавал, навряд ли он выжил, тем более в бурю. Как ты за Вискайно замужем оказалась, потом?

Тео вдруг вспомнила кровь на белом песке, и стала говорить, глотая слезы. «Тем больше причин его убить, — процедил дядя, и, помолчав, спросил: «А эта девочка, Марта, она твоя дочь?».

— Приемная, — вытирая слезы платком, успокаиваясь, сказала Тео. «Но какая разница?»

— Никакой, понятное дело, — пробормотал Ворон. «Я вот что сделал — в резиденции капитана Вискайно теперь есть мои глаза и уши, — он со значением положил руку на мешок с золотом, — как только сеньор Себастьян вернется, мне сообщат.

— А, и еще одно, — Степан вдруг рассмеялся, — там знают, что «Святая Тереза» погибла, так, что по тебе уже и заупокойные мессы отпели. Но ты не волнуйся, матушку твою тоже отпевали, во время оно, а она после этого и венчалась, и детей рожала.

— Мне Дэниела с Мартой жалко, — сцепила пальцы Тео, — они же плачут, бедные, наверное.

— Зато тебя увидят, — и обрадуются, — усмехнулся дядя, и велел: «Иди в лазарет, раз уж ты тут — так мистеру Мэйхью поможешь, там тоже прибраться надо».

Она чуть присела и вышла, покачивая изящной спиной. Ворон еще раз взглянул на карту и пробормотал: «Ничего-то мы не знаем, ничего. К северу от Японии, вот эти острова, где Тео была — что это за острова? Один Господь ведает. Надо Нику сказать, как появится — во льды ему пока идти не надо, молод он еще, а туда — почему бы и не сплавать? И правильно я ей не сказал, что Вискайно приехал в Картахену без детей, — иначе ее было бы, не удержать, вплавь бы туда отправилась — искать их».

Степан налил себе рома, — полный стакан, и, подойдя к распахнутым ставням, вгляделся в море. «Пока «Желание» дойдет до Плимута, пока там соберут с десяток кораблей, пока они сюда явятся — это уж и зима будет. Может, надо было ее с «Желанием» отправить — да не поехала бы она, что эта, что мать ее — за детей зубами горло перегрызут. И правильно, конечно.

Но что, же этот подонок с малышами сделал? В монастырь, что ли, по дороге сдал? Ладно, — он выпил и вдохнул соленый ветер с запада, — у меня еще будет возможность поговорить с сеньором Себастьяном лично, так сказать. Наедине. Да, судя по всему, этим летом Мирьям меня и Ника не дождется. Ну ладно, хоть весточку послал. А зимой мы снесем с лица земли этот вшивый городишко, и можно будет идти домой».

— А почему вы крабов не едите? — спросила Тео за ужином, который был накрыт в капитанской каюте. «Они свежие, вкусные очень, я ведь еще теперь и на камбузе помогаю.

Вы простите, что без вашего разрешения, — она зарделась.

— Не хочу, — коротко ответил Степан. «Ну что с тобой делать, — работай, если взялась, — он рассмеялся и заметил, накладывая себе рыбу: «Я всякого нового кока непременно учу так готовить, как в Индии — я еще со времен Гоа острую еду полюбил».

— Мне мистер Гринвилль говорил, — тихо сказала Тео и опустила глаза.

— Да, — вспомнил Степан, — это ведь там было, у нее. Уже и вечер был, звезды там такие крупные, каких я на Москве ни разу и не видел. Она тогда перевернулась, посмотрела на меня и рассмеялась — ну конечно, мы весь день с этого ее ковра не вставали. То есть, нет, вставали, но не для этого, — он почувствовал, что чуть краснеет. Ну, и она завернулась в какую-то тряпку и принесла с кухни поесть. Я думал, что не выживу — такое оно огненное было. Потом ничего, понравилось. А еще она кокосового молока принесла — холодного, отпила, и этак на меня посмотрела. Господи, какое оно было вкусное — из ее губ-то».

Тео замерла — Ворон сидел, смотря куда-то вдаль, и улыбался — едва заметно, ласково.

— Ну что сидишь, — сварливо сказал он, отодвигая тарелку. «Убирайся тут и отправляйся на камбуз, — мне судовой журнал писать надо».

Дон Луис спешился во дворе крепости и, бросив поводья слуге, снял с седла связку бумаг.

— Здравствуйте, — раздался смешливый голос.

— Донья Эухения, — поклонился он. Девушка стояла, вертя в руках зонтик, смотря на него карими, веселыми глазами.

— Как ваши странствия, дон Луис? — спросила она. «Видели крокодилов?».

— Я уже имел честь их видеть на Амазонке, — рассмеялся он. «Здешние, правда, будут крупнее. А вот змей, таких, как в Южной Америке — тут нет, донья Эухения. Привез вашему батюшке новые карты, думаю, он останется доволен. Не скучно тут вам?».

Донья Эухения сморщила нежный носик. «Ну, тут не Гавана, конечно, — я ведь там родилась, дон Луис, а как матушка умерла, — девушка перекрестилась, — и папу сюда комендантом назначили, мы и переехали, — но тоже интересно». Она чуть вздохнула — глухое, скромное платье едва заколебалось, вздрогнул высокий, кружевной воротник, и она присев, сказала:

«Не буду вас задерживать».

Николас Кроу посмотрел ей вслед и велел себе: «А ну прекрати!». Ей было шестнадцать, и она была вся — будто сделана из самого белого, самого сладкого сахара. Юноша вспомнил, как спускался на ее висок мягкий локон, что выбился из-под мантильи и глубоко, обреченно вздохнув, стал подниматься в кабинет коменданта.

Сеньор Эрнандо расстелил карты на большом столе красного дерева и пробормотал:

«Недурно, весьма недурно. Вы с индейцами там, на севере, говорили, дон Луис? Насчет той реки, которую пересек де Сото? Рио де Эспириту Санту? Можно отправиться вверх по ее течению?».

— Можно, — вздохнул дон Луис, — и понятно, что хотелось бы, однако для этого надо гораздо больше людей, дон Эрнандо.

— Да, — тот покачал головой, — а просить в Гаване — меня не поймут, и так сейчас каждый человек на счету, зимой тут будет еще больше англичан, как вы слышали.

— Ну что ж, отложим, — комендант свернул карты и вдруг спросил: «Не хотите ко мне на обед сегодня вечером? Я ведь вдовец, дон Луис, и давно, пятнадцать лет уже, матушка доньи Эухении еще в Гаване умерла, мы с ней все вдвоем и вдвоем, да и вам, наверное, хочется домашнего обеда поесть».

— Соболезную, — наклонил голову юноша. «Ваша дочь, наверное, и не помнит своей матери, дон Эрнандо?»

— Да, — тот помолчал. «Сеньора Беатрис наложила на себя руки, да хранит Господь ее грешную душу, и дарует ей покой, — комендант перекрестился, и вздохнул: «Ну, то дело давнее. Так как с обедом?».

— Мне надо привести в порядок свои заметки, — извиняющимся голосом ответил дон Луис. «Но спасибо за приглашение».

— Ну, в другой раз, в другой раз, — улыбнулся комендант.

Поужинав в таверне — вчерашним, жидким супом, — он ушел на берег моря и, опустившись на песок, набрал в ладонь теплые крупинки.

— Правильно, — вспомнил Ник, — я тогда не приготовил какое-то задание, и папа оставил меня в каюте доделывать. Мы уж и на мачтах были, почти два года тогда прошло, как мы плавать начали. А папа сидел с Гринвиллем и тот ему сказал, восхищенно, разглядывая бумаги: «И как вам удалось достать эти планы, сэр Стивен?».

— Жена одного воинского начальника в Гаване помогла, — смеясь, ответил папа. «Некая донья Беатрис. Ну, сами понимаете, мистер Гринвилль, каким путем я к ней подошел».

— Сверху или снизу? — тогда расхохотался помощник, — вспомнил Ник. «Да, они пили, уже четвертую бутылку, что ли. Папа ее открыл и ответил: «И сзади, и на коленях, да и вообще, — он потянулся, — по-разному. Жалко только, что больше ее никак не использовать».

— А что случилось? — поинтересовался Гринвилль.

— Эта дура повесилась, когда я ей сказал, что не собираюсь ее никуда увозить от мужа, — он тогда выпил, все еще смеясь.

Ник вытер лицо и вдруг тихо сказал, глядя на темные волны, — неизвестно кому: «Никогда, никогда, ни с кем я такого не сделаю, слышите? Пока жив я, не будет такого».

Он встал, и, отряхнув руки, пошел разбирать свои записи.

— А это не опасно? — спросил Дэниел у индейца, вглядываясь в едва заметную тропу, что огибала начало горы. Темная голова Марты уже почти скрылась из виду.

Мужчина подумал и рассудительно ответил: «Ну, кроме таких людей, как она, — он кивнул наверх, — по этой тропе никто пройти не сможет. Так что нет, не опасно. Пойдем, нам надо починить лодку».

— Я хочу научиться ходить на них, — заявил Дэниел, когда они сидели на берегу озера, наклонившись над выдолбленной из ствола пирогой. «По морю я умею, а по реке, или озеру — нет».

— А что такое море? — заинтересованно спросил индеец. Дэниел улыбнулся, и, потянувшись за палочкой, стал чертить на песке карту.

Марта на мгновение приостановилась и взглянула вниз — джунгли казались отсюда бесконечным, зеленым океаном. Над ее головой кружила какая-то птица — мощная, коричневая с воротником из белых перьев.

— Ты тут не живешь, — нахмурилась Марта, — зачем так далеко залетел? Давай, отправляйся домой, на запад! — она помахала птице рукой.

Та что-то хрипло прокричала.

— Папа! — обрадовалась Марта. «Папа, ты не волнуйся, со мной все хорошо! Птица парила, раскинув крылья, одна, в голубом, бескрайнем просторе, и Марта присела, свесив ноги в пропасть, любуясь его полетом.

— Ворон, — вдруг пробормотала девочка. «Да, это же попугай все кричал: «Куэрво!»

Интересно, кто такой Ворон?». Она посмотрела на птицу и вспомнила, как сеньор Себастьян показывал ей альбатросов в гавани Акапулько. «Да, альбатрос. И чайки, — вдруг подумала она. «Много, много птиц, и все кружатся, хлопают крыльями. Что-то радостное. Но грустное тоже. Нет, не знаю, — что это, — она вздохнула, и напоследок посмотрев вниз, стала карабкаться дальше».

Тео сидела в кресле, согревая в руках бокал с красным вином. Она вдруг сказала, глядя на Ворона, — тот писал какое-то донесение: «Дядя Стивен, вы меня простите, что тогда…, ну, как мы повенчаться были должны…»

— Вспомнила, — он посыпал чернила песком, и, запечатав конверт, отложил его. «Да простил я уже давно, — он рассмеялся, и, откинувшись на спинку кресла, закинул руки за голову. «Хотя, когда я в Лондон той осенью приехал, я на тебя зол был, конечно. Ну, подумал — дурак я был, зачем ей, шестнадцатилетней, старик какой-то?».

Она опустила глаза, и, покраснев, отпила вина. «Впрочем, — он продолжал, так же смешливо, — письмо твое я не выбросил». Ворон подвинул к себе шкатулку, и, порывшись в ней, нашел какой-то исписанный листок.

— Дорогой Стивен! — начал читать он. «Я знаю, что вы сейчас уезжаете в Новый Свет, и все время плачу. Потому что я не могу быть без вас, потому что я вас люблю. Вы, наверное, думаете, что я маленькая девочка, и я ничего не понимаю, но я вас люблю с того мгновения, как я вас увидела…

— Я всегда вас буду ждать, и даже если я больше никогда вас не увижу, — тоже буду, — услышал он твердый голос. Тео встала, и, подойдя к нему, выхватив из его руки листок, выбросила его в открытую ставню.

— А ну хватит надо мной издеваться! — потребовала женщина, возвышаясь над ним.

— Там еще стихи были, — изумленно сказал Степан, — хорошие, я прочесть хотел, чего ты ради у меня письмо отобрала?

— Сэра Томаса Уайетта, — она выпила бокал до дна и отставила его. «Не хочу, чтобы ты надо мной смеялся, и читал это своим собутыльникам!»

Его кресло, перевернувшись, полетело на пол. Ворон, поднявшись, яростно, сказал: «Я ни разу в жизни никому это не читал, и не собирался! И прекрати на меня кричать, слышишь!»

— Не прекращу, — упрямо, жестко сказала она. Из зеленых глаз били злые, раскаленные молнии. «Вот же эта кровь новгородская, — подумал Степан, — ничем их не перешибить».

— Не прекращу, — сжав зубы, повторила Тео. «Потому что я тебя как тогда любила, так и сейчас люблю, и буду любить до конца дней моих. И пока ты этого не поймешь, я буду на тебя кричать — столько, сколько потребуется».

Он заставил себя отступить на шаг от этой смуглой, чуть виднеющейся в вырезе платья груди, и сказал глухо, смотря в сторону: «Я, в общем, это понял, Тео, но мне нельзя. Нельзя, слышишь».

Женщина подняла кресло и велела, потянувшись, положив ему руки на плечи: «Можно.

Садись. Пожалуйста».

Он подчинился. Тео устроилась у него на коленях, — как когда-то давно, в детстве, — он даже не успел запротестовать, и только подумал, удивленно: «Какая она легкая. Она ведь высокая. Ну да, Элизабет тоже мне вровень, а была невесомая».

Темный локон выбился из прически и упал на прикрытое шелком плечо. Тео вздохнула и сказала, приподняв повязку, прикоснувшись губами к шраму: «Видишь, я все помню. И я все про тебя давно поняла, — матушка ведь мне говорила про дедушку Никиту Григорьевича. И мистер Мэйхью, — она улыбнулась, — рассказал мне про донью Эстер».

— Я этого болтуна, — мрачно процедил Ворон, — сейчас ссажу на шлюпку и отправлю в открытое море — пусть там делится своими воспоминаниями.

Тео взяла его ладонь — жесткую, сильную, — и провела по ней пальцем. «Давай ты меня сначала поцелуешь, а потом пойдешь разбираться со всем остальным, а?». Ее губы были совсем рядом — вишневые, темные, пухлые. «Терпи», — приказал себе Степан. От нее пахло морем и специями — совсем как там, в маленькой комнатке, в Гоа, сорок лет назад.

Она сама поцеловала его, взяв лицо в ладони, уткнувшись носом в его щеку, — глубоко, медленно.

«Не здесь, — он ссадил ее с колен и встал. «Собирайся, впрочем, — Ворон хмыкнул, — тебе и собирать-то нечего. Жди меня на палубе».

Он взял оружие, кресало, запас пороха, сунул в карман астролябию, и, подумав, глядя на бочки с ромом, рассмеявшись, легко подхватил сразу две. «Что-то там должно было остаться, посуда какая-то — подумал Степан, поднимаясь по трапу. «Да, мы как раз близко, ветер хороший, к рассвету доберемся».

— Мы с миссис Тео уезжаем, ненадолго, по семейному делу, — сказал он Гринвиллю, стоящему вахту. «Вы тут стойте, никуда не уходите, да тут и не будет никого — глухомань. Я сам шлюпку снаряжу, не беспокойтесь».

Она вышла на палубу, и Степан, оглянувшись, замер — ветер растрепал темные волосы, шаль билась на ее плечах, и он вспомнил, как отплывала из Колывани «Кларисса», — давно, жизнь назад. Феодосия Никитична стояла на берегу, держа за руки детей, и казалась ему птицей, что сейчас оторвется от земли, и взлетит куда-то в небесную высь.

Тео ловко спустилась по трапу и тихо спросила: «Куда мы?»

— Увидишь, — улыбнулся Степан, и, быстро поставив парус, положил шлюпку в фордевинд.

К утру ветер утих, и Тео, взглянув на темную полоску берега, спросила: «Что это?». Степан бросил весла, потянулся и, ласково посмотрев на нее, ответил: «Я тут довольно долго не был, ну, то есть, приезжал один, но с кем-то — последний раз это было тридцать пять лет назад, ты и не родилась еще».

Она ахнула и тут же, смутившись, отвернулась. «Так это…»

— Тот самый остров, да, — он бросил якорь, спрыгнул в воду и сказал: «Иди сюда».

«Какая легкая, правда, — подумал Степан, подхватывая ее на руки. «Ну, все, — он поставил Тео на белый песок пляжа, — беги, осматривай тут все, я пока шлюпку разгружу».

Она пошла по тропинке в центр острова, поднимаясь на холм. Хижина стояла у родника, что, вытекая из-под камней, бежал вниз, по склону, превращаясь в маленький, весело бурлящий ручей.

Тео погладила выбеленное солнцем и ветром дерево, и тихо проговорила: «На совесть строилась». Пригнув голову, она шагнула внутрь — там было прохладно, темно и пахло цветами. Она присела на земляной пол, и, увидев у стены простой сундучок, потянула его к себе. Там были свечи, сделанные из рыбьих костей иглы, моток тонкой бечевки, и, — у нее перехватило дыхание, — изящный, костяной гребень, и маленькое зеркальце, оправленное в серебро.

— Ты ее помнишь, да? — неслышно спросила Тео, вглядываясь в помутневшее зеркало. «Она ведь красивая была, очень красивая». Женщина на мгновение приложила зеркальце к щеке и, вздрогнув, заслышав его шаги, — убрала.

— А, — сказал Степан, — да, свечи тут есть. Ну, пошли, я костер разжег, — он оглянулся, и вытащил из темного угла оловянный котелок, пару бокалов и ложки, — так я и думал, все здесь осталось на своих местах.

— А что, — спросила Тео, наклонившись, набирая воды из ручья, — тут совсем никого не бывает?

Он спал — долго, отсыпаясь за все полуночные вахты, а когда открыл глаза, — сквозь пальмовые листья на крыше были видны косые, золотые лучи заходящего солнца. Степан зевнул, и поискал рядом с собой рукой — Беллы не было. Он остановился на пороге, — она стояла, наклонившись к ручью, в одной рубашке, подоткнув подол. Рыжие волосы были собраны на затылке, и он зажмурился — закат окрасил их в огненный цвет.

— Ну вот, — сказала грустно Белла, оказавшись в его объятьях, оглянувшись, — хорошая была миска. Я ее почти отмыла.

— Все равно, — сказал Степан, занося ее в хижину. «Пусть себе плывет в океан». Она посмотрела на него снизу, зелеными, томными глазами, и улыбнулась: «Я тебя накормить хотела».

— Накормишь, — согласился он, припадая губами к розовому, острому соску. «Вот прямо сейчас и начнешь, любовь моя».

— Тут? — он вынул из рук Тео котелок. «Тут же глушь, гавани хорошей нет, даже якорь бросить негде. Шлюпка еще ладно, а большим кораблям тут делать нечего.

Он принес рыбы, — за тридцать пять лет ничего не изменилось, воды вокруг острова ей прямо-таки кишели, — и с удивлением посмотрел на то, как Тео ловко ее разделывает.

— Я год со своим батюшкой кочевала, — усмехнулась она, заметив взгляд Степана, — потом всю Сибирь прошла, потом Тихий океан миновала, и в Новом Свете еще путешествовала, — так что я, три рыбины не смогу почистить?

Степан вдруг спросил: «Можно?», — и, протянув руку, осторожно коснулся медвежьего клыка.

«Это батюшки моего, — улыбнулась Тео. «Он же меня спас от Кучума, если бы не он, меня бы и в живых сейчас не было». Крест брата — маленький, золотой, с алмазами, играл, переливался на ее смуглой шее, и Степан, вспомнив Петьку, на мгновение закрыл глаза.

— Батюшка просил матушке его передать, ну, клык этот. И попросить прощения, — вздохнула Тео. «Только вот за что, не знаю».

— Да уж найдется за что, — Степан помолчал. «Я бы тоже у многих хотел прощения попросить, да не получится уже. А матушке…весной следующей и отдашь. Корабли из Плимута подойдут, мы сравняем эту Картахену с землей, найдем твоих детей и поплывем домой. К тому времени и Ник сюда подтянется».

— А дома что? — тихо спросила Тео.

— А дома у нас дочка, Мирьям, — улыбнулся Степан, — как раз ровесница старшему сыну твоему, Дэниелу. Купим дом, как и хотели, и заживем спокойно. Трое детей, как раз хорошо, весело будет. Если хочешь, съездим в Амстердам потом, тебе легко будет, не то, что мне, — он мимолетно улыбнулся, вспоминая.

— Хочу, наверное, — вздохнув, сказала Тео. «Так лучше будет».

— Ну, посмотрим, — Степан взглянул на котелок, и рассмеялся: «Вот и готово, кажется».

— Ты иди, — сказал он, потом, заливая костер, — иди, купайся. Вода как парное молоко сейчас.

Я спать отправлюсь, устал все же, знаешь ли, — он усмехнулся.

Тео вдруг покраснела — жарко, и, замявшись, сказала: «Я могу тут, — она показала рукой на пляж, — поспать, — тепло ведь».

Степан собрал посуду и ласково шлепнул ее. «Ну, если там, — он кивнул на рощу, — появишься, я тебе не выгоню. Только не буди меня».

— Не буду, — пообещала она, сворачивая волосы в темный, шелковистый узел, и добавила:

«Сейчас не буду».

Она лежала, устроившись у него под боком, в одной рубашке, натянув на себя край плаща, слушая его спокойное, размеренное дыхание. «Господи, — подумала Тео, — как он устал, Господи. И сейчас ведь еще, сказал, что, когда на «Святую Марию» вернемся, опять на берег отправится, — хочет сам проехать по этой дороге, что ведет в Картахену, поискать там детей. Господи, только бы они нашлись, только бы с ним все хорошо было, — Тео потянулась и нежно погладила седоватый висок.

Степан зевнул и вдруг, поворочавшись, положил голову ей на плечо. Она поцеловала густые, пахнущие солью волосы, и сама не заметила, как заснула, — обнимая его одной рукой.

— Меня мой второй муж стрелять научил. Ну, то есть он тогда еще мне мужем не был, — рассмеялась Тео, опуская пистолет. «Раньше-то я трусиха была, уши ладонями закрывала.

А когда на наш лагерь в Сибири напали, даже татарина убила».

Степан посмотрел на свалившуюся с дерева птицу и пробормотал: «Неплохо. Ну, это тебе есть придется, конечно, я мяса до Лондона не попробую, хотя…, - он вдруг задумался, и попросил: «Принеси-ка сеть из хижины, там валяется старая, Белла ее еще во время оно сплела».

Тео принесла сеть и сказала, улыбаясь: «Я так рада, что матушка за месье Виллема замуж вышла, он мне еще в Нижних Землях очень понравился. И брат у меня теперь есть еще один, самый младший».

— Уильям, да, — Степан развернул сеть. «Как я уезжал, у него зубы резались, смешной мальчишка. Ну, пошли, — он подогнал Тео. «Только тихо. Этих куриц сюда кто-то еще до меня завез, они, в общем, человека не боятся, но все равно».

Птицы бродили на полянке, что-то выклевывая в густой траве. Сеть с легким шелестом упала, и две забились, пытаясь вырваться. «Отлично», — сказал Степан, и, сунув Тео одну птицу, перерезал горло второй.

Осмотрев лезвие ножа, он одобрительно пробормотал: «Все в порядке».

— Ну, все, — Степан посмотрел на тушки, что висели на ветках дерева, — сейчас кровь вытечет, а потом я покажу тебе, как их готовить. Соль я взял, так что все просто.

Тео стояла, открыв рот. «А как вы научились? — наконец, сказала она.

— Тоже мне умение, — ворчливо ответил Степан. «А ты смотри, запоминай, в Лондоне ты это делать будешь».

Тео посмотрела на него с такой тоской, что он чуть не рассмеялся вслух. «Ничего, — сказал себе Ворон, — сидя, привалившись спиной к теплым бревнам хижины, глядя на то, как она ощипывает куриц, — ничего, я потерплю. Мне некуда торопиться».

Он опять ушел в хижину раньше нее, а Тео, искупавшись, сидела на берегу, вглядываясь в медленно темнеющий простор, расчесывая волосы. Она вдруг вспомнила песню, что они разучивали с Мартой еще в Акапулько, — о девушке с зелеными глазами, — и запела ее, — низким, грудным, красивым голосом.

Степан зажег свечу и вслушался — море шумело бесконечной песней, и сквозь нее доносился голос Тео. «El a muria por amor, — пробормотал он. «Да, вот тут, у этой стены мы и лежали, и Белла, приподнявшись на локте, рассыпав волосы вокруг, сказала: «Делай со мной что хочешь, я вся твоя». И я тогда ответил: «Нет, это я — весь твой, любовь моя, весь, на всю жизнь. Ах, Белла, Белла, — он вздохнул, — кто знает, довез бы я тебя тогда до Плимута, и все было бы по-другому. Ну да на все воля Божья».

Он заснул, — тихо, спокойно. Тео, вернувшись, опять пристроившись рядом, вздохнув, умостила темную, еще влажную голову где-то у него на груди, и тоже задремала — сначала легко, а потом крепко — без снов.

Степан открыл глаза и долго разглядывал ее лицо. В свете раннего утра оно было нежным, почти девичьим, смуглые щеки чуть зарумянились, длинные ресницы бросали на них легкую тень. «Доброе утро, — шепнул он. «Доброе утро, Тео».

Она пошевелилась и сказала: «Я сейчас встану, костер разожгу».

— Да не надо пока, — усмехнулся Степан и увидел, как она покраснела — мгновенно и жарко, потянув на себя плащ.

— Я не…, - наконец, выдавила из себя Тео. «Я..».

— Ты же хотела, чтобы я тебя поцеловал, — напомнил Степан. «Вот, я это и собираюсь сделать». Он начал с кончиков пальцев, — длинных, смуглых, нежных, с тонких запястий, с ложбинки локтя, где билась синяя жилка, с гладкого плеча. Она, было, хотела что-то сделать, но Степан велел: «Не надо. Просто отдыхай, и все».

Она была вся, — как драгоценная, высеченная из теплого мрамора, напоенная солнцем статуя. Он целовал темные, пахнущие морем волосы, стройную шею, и вдруг, добравшись до груди, сказал: «Я был дурак».

— Почему? — робко, неслышно спросила Тео.

— Да так, — Степан поднял голову, и тут же опустил ее обратно, не в силах оторваться, — дурак и все. Мне никогда не нравилась большая грудь. И очень зря, как я теперь понял, — он взял ее в ладони и полюбовался. «Очень, очень хорошо, — одобрительно сказал он.

Но, едва он прикоснулся пальцами к жаркому и влажному, что было меж ее широко разведенных, стройных ног, едва он услышал ее голос, он остановился и строго сказал: «А ну прекрати».

Зеленые глаза наполнились слезами, — мгновенно, — и Тео прошептала: «Я забыла. Я ведь пять лет почти…, - она не закончила, и отвернулась.

— Ах ты, бедная моя девочка, — смешливо проговорил Степан. «Ну, все, больше тебе никогда не придется этого делать — ты ведь теперь со мной и так будет всегда».

Тео вдруг вспомнила Волка, — там, далеко, за море и океан отсюда. Чувствуя руку Степана, она закричала, — сладко, освобождено, отчаянно.

— Вот так, — сказал он, продолжая. «Иди сюда, поближе».

Она подчинилась и ахнула: «Что это?».

— Ты три раза была замужем, ты не знаешь, что это? — усмехнулся Степан. Ее глаза широко раскрылись, и она, сглотнув, проговорила: «Я не знала, что может быть. ну…такое..»

— Ну, ты уж договори, — он рассмеялся, и тут же глубоко вздохнул, ощущая ее прикосновение.

«Я, конечно, знаю, какое оно — но все равно, хочется послушать».

Тео приникла к его уху, и он, погладив ее по голове, улыбаясь, сказал: «Ну, спасибо. А теперь ложись удобнее, и помни — я потерплю, главное, чтобы тебе было со мной хорошо».

Она и не знала, что это можно делать так долго — она плыла в каком-то сладком, бесконечном тумане, плача, не стирая слез с лица, слыша свои стоны, и, наконец, очнувшись, измучено проговорила: «Я тоже…, тоже могу».

— Можешь, — согласился Степан, укладывая ее обратно. «Но не сейчас. Сейчас — только я».

В конце, когда она обняла его, — всем телом, не отпуская, оставляя в себе, — он сказал, тяжело дыша, чувствуя ее влагу и сладость: «Ну вот, теперь все так, как надо. Теперь мы дома, любовь моя».

Перед тем, как задремать, — над хижиной уже ярко сияло полуденное солнце, — она спряталась в его руках, свернувшись в клубочек, зевая, и Степан, сам уже — засыпая, прижавшись щекой к гладкой спине, подумал: «Навсегда, это уже навсегда».