В маленькой, влажной, жаркой комнате пахло кедром. Масато опустился в чистую, горячую воду и, блаженно закрыв глаза, сказал мужчине, что сидел в соседнем фуро: «Вот об этом я мечтал всю дорогу из Эдо, мой уважаемый даймё».

Дате Масамунэ потянулся, зевнул, и, наклонив голову, прислушавшись, ответил: «Люблю, когда летний, крупный дождь шуршит по крыше».

— Осенняя непогода лучше, — Масато раскинул руки. «Сразу хочется сесть у котацу, раскрыть перегородку и смотреть на то, как ветер срывает влажные листья с деревьев».

— Да, — Масамунэ задумался, — алый лист на серых камнях..

Он щелкнул пальцами и слуга поднес перо с чернилами.

Масато закрыл глаза и почувствовал, как из тела уходит усталость. «Господи, — подумал он, — сейчас домой, под бок к Воробышку, и спать. Завтра надо погонять ребят, фехтованием заняться, пострелять из луков, а то распустились тут без меня, наверное. И мушкеты эти новые проверить, что с испанским кораблем привезли».

— Почему ты не пишешь стихи? — поинтересовался даймё, бормоча что-то про себя, перечеркивая строки.

— Так, как Сайгё, я никогда не смогу, — ответил начальник его личной разведки, — а хуже — не стоит.

— Вот, послушай, — велел Масамунэ.

— В последней строчке лишний слог, — озабоченно проговорил Масато, когда даймё закончил читать. А так — прекрасно. Ну, ты готов выслушать все, что мне удалось узнать от этого Уильяма Адамса? Должен сказать, что он очень удивился, увидев меня».

Мужчина рассмеялся и Масамунэ, окинув взглядом красивое, жесткое лицо, — тоже улыбнулся. Масато поскреб в белокурых, влажных волосах и сказал: «Ну, что, во-первых, Адамс собирается строить корабль для нашего будущего сёгуна — по европейскому образцу.

Пока они хотят исследовать побережье — а там, кто знает, — Масато вынул руку из воды, и махнул ей. «Мир, он, знаешь ли, большой».

Смуглое, блестящее от жары лицо даймё повернулось к Масато и он, выпятив губу, проговорил: «Нам тоже нужен корабль».

— Не смотри на меня так, — усмехнулся Масато. «Я в своей жизни построил две рыбачьих лодки, и то, — с одной меня смыло».

— Слушай, — Масамунэ внимательно посмотрел на собеседника, — когда тебя выбросило там, на западном побережье, — тебе не было страшно?

— Ну, — Масато зевнул, — я тогда был молод, знаешь ли. Я потерял жену и сына, — длинные, сильные пальцы чуть сжали край фуро, — мне надо было жить дальше. Знаками спросил, где тут у них рынок, ну а там — я уже почувствовал себя, как рыба в воде. И потом, Масамунэ-сан, воры — они во всем мире найдут общий язык. А корабль — к нам же пришел сейчас этот галеон из Акапулько, с оружием — вот пусть их капитан нам и поможет».

— И верно, — Масамунэ обернулся и велел: «Подлейте еще воды, горячей, и откройте перегородку — хочется полюбоваться луной»

— Вызову его к себе завтра, — приговорил дайме. «Он ведь с семьей приехал, хоть посмотрю на их женщин».

— Про их женщин, — Масато рассмеялся, — я тебе и так могу все рассказать. Далее, Адамс, как я узнал, нашептывает в ухо сёгуну, что привилегии голландских торговцев не должны быть ограничены Эдо. В частности, речь шла о нашей маленькой северной провинции, которая так удачно торгует с испанцами.

— Знаешь, — ядовито ответил Масамунэ, — когда он объединит всю Японию, вот пусть тогда и устанавливает свои правила. А пока я тут даймё, и с кем хочу, с тем и торгую. О миссионерах речь не заходила у вас?

— Бог миловал, — красивые губы усмехнулись. «Вообще, как ты сам знаешь, его светлость сёгун смотрит на это дело сквозь пальцы. Ну, как ты примерно».

— Это до поры до времени. Смотри — указал дайме, — какая она сегодня высокая.

Мужчины помолчали, глядя на освещенный призрачным, белым светом сад. «Очень красиво, — одобрительно сказал Масато и тут же застонал от удовольствия: «Да, именно такая вода, как и мне, было надо».

— Послушай, — внезапно предложил Масамунэ, когда их уже вытирали слуги, — хочешь, я буду у тебя сватом?

Масато поднял руки, ожидая, пока на него наденут серое, изящное кимоно, с черной каймой и вышитыми серебряными журавлями, — герб рода Дате, и грустно ответил: «Знаешь, хорошая девушка за меня не пойдет, — зачем ей нужен такой урод, а на плохой я сам жениться не хочу».

— Ты, прав, конечно, — Масамунэ закрыл шелковой повязкой потерянный глаз, и оглядел высокого, стройного, белокурого Масато: «Что ты не красавец — это верно. Но тебе тридцать четыре, пора и о детях подумать».

— Вот пусть Воробышек мне родит сына, я его признаю, и все, — Масато пристроил на поясе мечи и сердито сказал: «Я, между прочим, голоден, и всю дорогу думал о моих любимых угрях».

— Я бы на твоем месте, — Масамунэ завязал пояс кимоно, — дал бы ей приданое, и отправил замуж, ей двадцать семь уже. А ты можешь взять шестнадцатилетнюю. От нее дети будут крепче».

— Я ей многим обязан, сам знаешь, — вздохнул Масато. «И потом, она меня любит».

— Ну-ну, — Датэ потрепал его по плечу. «Ты завтра целый день будешь охрану гонять?»

— Непременно, — согласился мужчина. «Зря, что ли, у тебя лучшие воины в Японии? Надо следить, чтобы они такими и оставались».

— Тогда вечером приходи, расскажу тебе про разговор с этим испанцем, — велел даймё.

Масато глубоко поклонился, и вышел, чуть пригнув голову. Он немного постоял в саду, просто слушая шум ветра. «Алый лист на серых камнях, — вспомнил он. «И, правда, зачем я тяну? Данила с Федосьей лежат где-то на дне морском, упокой Господи, их души, — мужчина перекрестился, — и никогда более я их не увижу».

Он шел домой, через двор замка и, вдруг, подняв голову, посмотрел на луну. «И вправду, она красивая, — он улыбнулся. «Надо будет съездить на озеро, покатать Сузуми-сан на лодке, а то, она бедная, месяцами дома одна сидит, пока я туда-сюда мотаюсь».

Масато раздвинул перегородки и посмотрел на черноволосую, красивую голову Воробышка, склоненную над каким-то шитьем.

— Покорми меня, что ли, — ласково сказал он. «Я о твоих угрях с Эдо еще думаю”.

Она ахнула, закраснелась, и, низко поклонившись, сказала: «Простите, Масато-сан, я не знала, что вы вернетесь так быстро. Сейчас, сейчас, у меня все готово».

Воробышек хлопотала вокруг него, а он, опустившись на татами, привалившись спиной к перегородке, блаженно опустил веки.

— Вы хотите, чтобы я к вам сегодня пришла? — спросила она потом, убираясь, смущенно отвернув лицо, закрыв его широким рукавом кимоно — летнего, темно-зеленого, с вышитыми золотом камышами.

— Хочу, — добродушно согласился Масато. «И сегодня, и завтра, и послезавтра, милая моя Сузуми-сан».

Уже лежа, лаская ее, вдыхая запах вишни, он вдруг спросил: «Ты же там делаешь что-то, ну, сама понимаешь…»

— Чтобы не понести, — четко и громко сказала Воробышек, и Масато смешливо подумал: «Всю жизнь буду тут жить, а к такому не привыкну, как о делах, так все увиливают, никогда не скажут «да», или «нет», а как о чем-то таком, — сразу все выкладывают».

— Ну конечно, — удивилась Сузуми-сан, — вы же не разрешали.

Масато улыбнулся, и, целуя нежные, белые лопатки, сказал: «Хватит. Разрешаю».

Женщина вдруг повернулась, и, закусив губу, обнимая его, прошептала: «Спасибо, спасибо вам!»

— Ну что ты, — он почувствовал, как раскрывается ее тело, как поддается оно самому малому его прикосновению, и нежно шепнул: «Я признаю ребенка, конечно».

— Если девочка, — томно, задыхаясь, проговорила Сузуми-сан, — то можно отдать в монастырь.

Ну, или в ойран.

— Еще чего не хватало, — он прижал женщину к татами. «Моя дочь не будет сидеть в монастыре, и уж тем более — в ойран, понятно? Дам приданое, и выйдет замуж, как положено».

Сузуми-сан потянулась, и, одним легким движением, оказавшись у него на коленях, выгнувшись так, что черные волосы разметались по шелковой подстилке, двигаясь с ним в лад — проговорила: «Как я вас люблю!»

— Белла, стой, не вертись, — Марта вздохнула, и, заплетя темные косы сестры, сказала: «Ну, теперь ты совсем красавица».

Девочка распахнула зеленые глаза и спросила: «А какой он, этот принц?».

— Он не принц, — Дэниел раздвинул перегородку, и, оглядев девочек, пробормотал: «Ну, вроде все в порядке». Он поправил шпагу и велел: «Вы там смотрите, осторожнее, и помните — никто не смотрит прямо на даймё, и никто с ним первым не разговаривает. Белла, вынь палец изо рта!».

Девочка покраснела и ответила: «Я тебя заслушалась. А почему нельзя с ним первым разговаривать?».

— Потому что он, как ты говоришь, принц, — рассмеялся брат. «Так, пошли, родители скоро будут готовы».

Во дворе Марта оглядела лошадей, — белую и серую, в яблоках, которых держали слуги, и грустно заметила: «Я бы тоже поехала на лошади, но ведь тут нет женских седел, а мы с собой не привезли. Из возка и не видно ничего, а тут красиво».

— Это правда, — согласился Дэниел, глядя на горы, что закрывали горизонт. «Моряки на корабле рассказывали, тут неподалеку есть знаменитые острова — со всей Японии приезжают на них посмотреть».

— Мне тут нравится, — заявила Белла, разглаживая изумрудного шелка платье. «Тут все такое маленькое, как в том кукольном домике, что мне папа подарил, жалко, что мы его в Картахене оставили».

— Ну, — Дэниел поднял бровь, — не тащить же его было через океан, милая моя.

— Попугая потащили ведь, — Белла, было, хотела, высунуть язык, но передумала. «Тут еще есть горячие источники, в горах, папа говорил, — заявила девочка. «И сад у нас красивый, не такой большой, как дома, но в пруду золотые рыбки!»

— Пойдем, — Марта подала руку сестре, — хочешь услышать, о чем они разговаривают? И ты иди с нами, Дэниел, — улыбаясь, велела она брату, — мама же говорила тебе — присматривать за нами.

Дэниел взял Беллу за ладошку, и они втроем пошли к пруду, через который был переброшен крохотный, изящный мост. Белла закинула голову, и, посмотрев на высокое, синее небо, вдруг сказала: «Интересно, как тут зимой? Наверное, снег есть, помните, мама нам рассказывала про снег? Вот бы посмотреть на него, хоть одним глазком!»

— Ну, — рассудительно заметил подросток, — если есть горы, значит, и снег тут выпадает. Если пробудем тут до зимы, может, и увидим.

— А теперь, — таинственным голосом сказала Марта, опускаясь на скамейку серого камня, — я вам расскажу, откуда приплыли эти рыбы».

Дэниел вдруг улыбнулся, и, наклонившись, подняв Беллу, устроил ее у себя на коленях. «А ты слушай, — шепнул он сестре.

Себастьян зашнуровал жене корсет, и, подав шаль, не удержался, — поцеловал смуглую шею, чуть виднеющуюся из-под кружевного воротника. Тео коснулась запястий пробкой от флакона с ароматической эссенцией, — запахло розами, и, любуясь собой в зеркале, проговорила, пряча улыбку: «Для того, кто любит раздевать, а не одевать, — у тебя удивительно хорошо получается».

— Я стараюсь, — Себастьян провел губами по волосам, уложенным в сложную прическу, увенчанным беретом с перьями. «Ты же говоришь, здешние служанки ни на что не годны».

— Они аккуратны, этого у них не отнять, — Тео вздернула бровь, — но не умеют обращаться с европейской одеждой. Кстати, когда поплывем обратно, надо будет купить кимоно — тебе же понравилось, как оно на мне сидит, да и дома в нем удобно».

— Хоть целый сундук. Позволь мне, — Себастьян нежно вдел в ее уши изумрудные серьги. «И тут хороший жемчуг, я думал тебе ожерелье подарить, и девочкам тоже, пора уже им шкатулки к замужеству собирать».

— Да, — Тео чуть вздохнула, — Марте тринадцать лет, как время летит. Года через три можно будет и о браке для нее подумать, — она чуть встряхнула головой и подала мужу руку: «Ну, пошли. Сколько лет, ты говорил, этому даймё?».

— Тридцать четыре, — Себастьян притворно вздохнул. «А мне — пятьдесят в прошлом году было, я старик уже».

Тео ласково поцеловала его куда- то за ухо: «Не говори ерунды, пожалуйста. И давай завтра съездим на эти горячие источники, дети только о них и говорят».

— Мне надо будет посмотреть за погрузкой, а вы езжайте, — улыбнулся Себастьян. «Зря, что ли, даймё дал мне десяток человек из своей охраны, да, впрочем, тут и безопасно, все-таки провинция, не столица».

Тео посмотрела на мужа и сына, что верхами сопровождали возок, и, откинувшись на шелковое сиденье, сказала дочерям: «А теперь давайте подумаем, что мы купим, прежде чем отплыть домой!»

— Кукол, — заявила Белла. «И кимоно, я хочу зеленого шелка с вышитыми цветами, а Марта — коричневое, с золотой отделкой!».

— И обязательно лютню, как она там называется, — Марта наморщила лоб, — бива, вот! И кото, ну я тебе показывала, мамочка, на нем пальцами играют».

— Все купим, — нежно улыбнулась Тео, и, чуть вздохнув, взглянула на широкую, проторенную дорогу, что вела к замку даймё.

— Как тут красиво! — восторженно проговорила Белла, пристроившись рядом с матерью.

«Смотри, Марта, тут ров с водой, и подъемный мост! И крыша, какая необычная, изогнутая».

— А кто это там, у озера? — Дэниел чуть привстал в стременах и прищурился. «Воины даймё?

Хотел бы я так владеть луком! — завистливо сказал мальчик, глядя на всадника, который, перегнувшись в седле, в бешеном галопе, усеял мишень стрелами.

— Ну, Дэниел, — рассмеялся Себастьян, — в Европе давно уже никто им не пользуется, а из пистолета ты стреляешь отменно.

Мальчик чуть сжал длинными, красивыми пальцами поводья, и ничего не ответил.

«Быстрей бы мне шестнадцать исполнилось, — мрачно подумал Дэниел. «Тогда мне никто не сможет запретить наняться на первый же корабль, что будет стоять в гавани, и уплыть, куда глаза глядят. Маму, жалко, конечно, — Марта замуж выйдет, — но ничего, у нее Белла останется. Не могу я смотреть ему в глаза, улыбаться, и называть его отцом, не могу!».

— Вот и приехали, — проговорил Вискайно, ожидая, пока перед ними распахнут высокие, резные, в три человеческих роста, деревянные ворота.

— Какой пол отполированный! — ахнула Белла, оглядывая огромную, пустынную, террасу. «И как тут прохладно, даже и не скажешь, что лето!»

— Тихо, — одернул ее отец и низко поклонился: «Ваша светлость».

Даймё провинции Тохоку, Датэ Масамунэ, выступил из-за шелковых ширм. Он был изящный, смуглый, в безукоризненном, черном, расшитом бронзовыми журавлями кимоно. Он поправил повязку, закрывавшую глаз, и медленно, подбирая слова, сказал по-испански:

«Видите, Себастьян-сан, торгуя с вами, поневоле пришлось научиться языку».

— Вы очень хорошо говорите! — внезапно заявила Белла.

Себастьян побледнел и торопливо сказал: «Простите, ваша светлость».

— У меня четверо детей, — отмахнулся даймё, — я привык». Мужчина улыбнулся и добавил: «У вас очень красивое потомство, Себастьян-сан. Сколько вашему сыну?»

— Четырнадцать, ваша светлость, — поклонился подросток.

— Уже взрослый мужчина, — даймё погладил подбородок. «Если ты хочешь, у меня тут есть особый зал — в нем доспехи нашего рода, мечи, оружие — можно посмотреть».

Зеленовато-голубые глаза заблестели и мальчик сказал: «Спасибо, ваша светлость!»

— Как зовут вашу жену, Себастьян-сан? — поинтересовался даймё.

— Тео-сан, — торопливо ответил тот. Тео присела, держа за руки дочерей, и еле слышно, проговорила: «Ваша светлость…»

Она почувствовала на себе внимательный взгляд темных глаз, и, краснея, опустила голову.

— Мы с вашим мужем будем говорить о делах, — коротко сказал Масамунэ, — вам будет неинтересно. Можете взять дочерей и прогуляться по саду, сейчас там славно, соберите цветов, я вам разрешаю».

— Спасибо, ваша светлость, — сглотнув, ответила женщина. «Пойдемте, девочки».

Даймё проводил глазами ее шуршащие, цвета морской воды, юбки и повернулся к Дэниелу:

«Потом приходи ко мне в кабинет, ты нам понадобишься. Пойдемте, Себастьян-сан, — он положил руку на плечо капитана, и добавил: «Я тут затеваю одно интересное дело».

В саду трещали сверчки. Масато подставил свою чашку, и, вдохнув запах свежего чая, сказал:

Даймё помолчав, проговорил: «Знаешь, я тебя понимаю. Выше Сайге нет никого».

— Вот это, про уходящий все дальше голос, — Масато отпил чая и коснулся рукой прохладного дерева террасы, — мне он раньше слышался, почти каждую ночь. Голос моей жены. Ладно, — он вздохнул, — то дело прошлое. Что там капитан?

— Капитан согласен, — Масамунэ взбил кисточкой чай. «У него сообразительный сын, подросток, тоже будет помогать. Они сами справятся, с моими строителями. Однако ты мне нужен для другого дела, Масато-сан».

Масато внимательно посмотрел на даймё и ничего не сказал, выжидая.

— Я хочу забрать его жену к себе в наложницы, — даймё усмехнулся. «Дочерей тоже, конечно, их я потом подарю нужным людям. Старшую девочку уже сейчас можно, ей тринадцать, как мне сказал капитан, как раз вошла в возраст. И почему, Масато-сан, ты мне не говорил, что их женщины такие красивые?»

— Ну, не все, — протянул Масато.

— Эти хороши, — даймё потянулся. «Или оставить себе и старшую дочь тоже? Подумаю. В общем, сделай так, — он налил себе чая, — чтобы капитан мне построил корабль, и мы с ним расстались друзьями, ладно? А после этого, — даймё помедлил, — мне все равно, что с ним случится».

— Хорошо, — ответил Масато. «А что…

— Тише, — прервал его Масамунэ. «Опять сверчок. Давай дослушаем песню до конца, это так трогательно».

Тео оглядела большую, ухоженную купальню и весело сказала девочкам: «Смотрите, как тут красиво! Это личная купальня семьи даймё, он нам разрешил ей пользоваться».

Марта заворожено подошла к большому источнику, который, казалось, бил прямо из деревянного пола. «Тут даже лестница есть, чтобы спускаться, мамочка!». Девочка принюхалась и улыбнулась: «Очень приятно пахнет».

— Говорят, эта вода полезна для тела, — Тео разделась и, свернув косы, сколола их серебряными, украшенными жемчугом шпильками. «Белла, тебе помочь?»

— Я сама, — пробормотала девочка, и, подняв голову, застыла: «Смотрите, тут крыша раздвинута. За нами никто не подглядит?»

— Никто, — усмехнулась Тео и, шлепнув дочь пониже спины, подтолкнула ее: «Давай, спускайся. Представляете, зимой тут можно купаться в теплой воде, а сверху будет падать снег».

— Снег, — протянула Белла. «Хоть бы посмотреть на него, один раз. Ой, водичка прямо горячая!»

— Ну и плавайте на здоровье, тут места много, — Тео села на краю, опустив ноги в воду и вдруг вспомнила, как они с сестрами купались в подмосковной. «Увижу ли их когда-нибудь? — подумала она. «Ворон сказал, что живы все». Она посмотрела на темную голову Беллы и заставила себя, глубоко вздохнув, не вспоминать об ее отце.

— Никого больше нет, — горько подумала Тео. «Ни Волка, ни Степана, и Ник погиб, теперь только сама, никто не поможет. Ну что ж, придется, как видно, с ним доживать».

— А где Дэниел, мамочка? — спросила Марта, подплыв к ней.

Тео очнулась и вздрогнула. «В мужской купальне, милая, с охраной».

— А тут жена даймё купается? — девочка взглянула на мать.

— Жены, — усмехнулась Тео. «У него их несколько».

— Так разве можно? — удивилась девочка. «Хотя да, мне в Картахене Мария-Фернанда, ну, дочка коменданта порта, ты помнишь ее, рассказывала, — у ее папы есть еще три индейские жены».

— Так нельзя, — сухо ответила Тео. «Это грех, и очень плохо так поступать. Наш папа никогда так делать не будет».

— Я бы хотела стать женой даймё, — перевернувшись на спину, заявила Марта. «Он красивый, хоть у него и одного глаза нет».

Тео посмотрела на темные соски, маленькую, смуглую грудь дочери, и подумала: «Ну, хоть кровей нет пока, и на том спасибо».

— Он не христианин, старше тебя на двадцать лет… — начала женщина.

— Папа тебя тоже старше почти на двадцать лет, — дерзко заявила Марта. «И что?»

— И ничего, — рассмеялась женщина. «Вернемся в Новый Свет, и обвенчаешься с каким-нибудь человеком из хорошей семьи, с идальго».

Марта презрительно выпятила губу. «Я индианка, ни один идальго на меня и смотреть не станет. Так что лучше, — она ловко нырнула, и тут же опять оказалась на поверхности, — мне остаться здесь. У меня будет много кимоно, и я целый день буду играть на лютне, вот!»

— Как будто сейчас ты что-то другое делаешь, — мать смешливо пригладила ей волосы.

Масато ловко взобрался на крышу купальни, и, прижавшись к деревянным, нагретым солнцем планкам, взглянул вниз.

«Ты там проверь, — велел даймё, — чтобы все были без изъяна. Нельзя судить по одному лицу, надо всегда оценить тело. Жена — это другое, женятся не на красоте, а на связях и деньгах, а наложница должна, прежде всего, быть привлекательной, иначе, зачем она нужна? — Масамунэ-сан улыбнулся. «Ну, впрочем, ты и сам знаешь, зря, что ли, Воробышка при себе держишь?»

Он увидел смуглую, высокую грудь с вишневыми сосками, темные, шелковистые, собранные на затылке волосы, медвежий клык, что висел рядом с золотым крестом, на стройной шее, и замер. Он помнил это тело до его последнего уголка. Первые несколько лет Масато снилась жена — почти каждую ночь, мучительно. Даже не открывая глаз, он находил рядом Сузуми-сан, и, обнимая ее, представлял себе Федосью — ту, какой она была на берегу океана, жизнь назад.

Масато стиснул зубы, и, спустившись вниз, пошел к мужской купальне. Там все было проще — он прошел за ширмы и увидел мальчика. Подросток сидел на краю источника, и, смеясь, показывая на воду, объяснял что-то на пальцах охраннику даймё.

«Четырнадцать лет, — подумал Масато. «Да, как раз в сентябре ему будет. Господи, как на меня похож, только волосы темнее немного. И плечи уже широкие, высокий мальчик, какой».

Он вспомнил, как учил Данилку ходить, и, сжав пальцами рукоятку меча, услышал ленивый голос даймё: «А сына их надо будет убить. Я бы взял его к себе в охрану, он сильный мальчик, сообразительный, но наверняка захочет отомстить за семью. Зачем нам лишние трудности?»

«Незачем», — согласился Масато.

Он еле слышно вздохнул, и, найдя свою лошадь, привязанную на лесной поляне, стал спускаться по неприметной тропинке вниз, в долину.

Воробышек, что-то напевая, возилась над очагом.

— Масато-сан! — она застыла с деревянной лопаточкой для риса в руках, и тут же, покраснев, поклонилась. «Простите, я не ждала увидеть вас днем, у меня не убрано…»

— Ничего, — ласково сказал Масато. «Принеси мне, пожалуйста, белое кимоно и перо с чернильницей, я буду у себя».

Он оглядел чистую, пустую комнату — от золотистых татами пахло свежестью, в нише на стене висел свиток с красиво выписанными строками Сайгё.

— прочитал Масато и вздохнул: «Даже как-то неудобно писать свое теперь, но положено».

Он проверил свой танто — короткий кинжал, и вдруг усмехнулся: «Вообще-то нужен этот, кайсяку, который голову отрубает, но нет — это только в случае поражения на поле боя. Так как у меня — надо одному. Что там даймё рассказывал — сначала продольный разрез, потом поперечный — это если я недоволен решением господина или не согласен с ним. А я не согласен. Ну что ж, — он почти нежно положил кинжал на деревянный поднос, — придется потерпеть».

— Переодень меня, пожалуйста, — попросил он Воробышка, что стояла, низко склонившись, на пороге.

Она, закусив губу, отвернув лицо, сняла с него будничное, темное кимоно, и сказала:

«Масато-сан…».

«Так, — он вспомнил, — купался я с утра, а есть я не хочу. Ну, все в порядке». Масато почувствовал, как женщина сдерживает слезы, и тихо попросил: «Ну, не надо. Выслушай меня».

Он быстро написал послание даймё и подумал: «Ну, о ней Масамунэ-сан позаботится, тут можно не беспокоиться».

— Так, — сказал он, сворачивая бумагу, — если даймё захочет, он возьмет тебя в наложницы, а если не захочет — я тебе оставил деньги, ты можешь выйти замуж, ну или, — он смешливо пожал плечами, — в общем, они твои».

Сузуми-сан распростерлась на татами, черные волосы рассыпались вокруг, и она тихо проговорила: «Я прошу вас, не надо…»

— Истинная храбрость заключается в том, чтобы жить, когда правомерно жить, и умереть, когда правомерно умереть, — улыбнулся Масато. — Все, иди, девочка, мне надо побыть одному.

Она вышла, пряча лицо в его кимоно, и осторожно задвинула за собой перегородку.

«Алый лист на серых камнях, — подумал Масато. Он посмотрел на лежащую перед ним бумагу и начал писать.

Даймё поднял руки и подождал, пока на него наденут лиловое, вышитое серебром кимоно.

«Тео-сан, — усмехнулся он про себя. — Да, таких глаз ни у кого в Японии не найдешь. И младшая такая же. Мать уже немолода, конечно, больше тридцати, ну, сейчас Масато-сан вернется и расскажет, что у нее там с телом. Думаю, все в порядке. Старшая дочь на японку похожа немного, кстати. Нет, — он взял мечи и полюбовался искусной отделкой ножен, — не буду я никому их дарить, себе оставлю. Мать и старшую сразу возьму на ложе, а та пусть растет».

Обед был накрыт в огромном, с темным деревянным полом, зале. Масамунэ ел один, на возвышении, слуги сзади неслышно двигались, меняя блюда. Он посмотрел в сад, на пышно цветущие, освещенные закатным солнцем, азалии, и, отложив палочки, сказал: «Как это там, у Ду Фу?»

— Как прекрасно, — вздохнул дайме, и велел: — Дайте мне чернильницу и перо.

Немного погодя, он вскинул голову и велел охранникам, стоявшим у высоких дверей: «Позовите Масато-сан, я хочу разделить с ним трапезу».

«Заодно прочту ему, — пробормотал Масамунэ. «Он любит китайских поэтов, оценит. И слух у него хороший, чувствует нарушение ритма. Ну, и расскажет мне об этой Тео-сан».

За дверями раздался какой-то шум, и даймё нахмурился, положив руку на кинжал: «Что там?».

— Пустите меня к его светлости, — раздался отчаянный, высокий женский голос.

— Никто не смеет нарушать покой даймё, — холодно ответил охранник, — тем более какая-то наложница.

Масамунэ-сан хлопнул в ладоши и велел: «Откройте!».

Женщина в простеньком, домашнем кимоно влетела в зал, и, поскользнувшись на гладком полу, растянулась перед возвышением. Охранник достал меч и приставил к ее шее.

— Не здесь, — поморщился даймё. «Пусть скажет, что хочет, а потом выведете в сад, не надо тут все пачкать кровью».

Женщина подняла заплаканное лицо и сказала, задыхаясь:

— Ваша светлость, Масато-сан… Он хочет совершить сэппуку, — она поднялась, и, завязав волосы узлом на затылке, обнажив красивую, белую шею, склонила ее: «Я готова».

— Оставьте ее, — бросил даймё охранникам. — Идите со мной!

Масато перечитал стихотворение и усмехнулся: «Не Сайгё, конечно. Ну ладно, зато теперь Масамунэ-сан отменит свой приказ, как я его и попросил в письме. Иначе нельзя, я спасал ему жизнь, и несколько раз. Он мне, правда, тоже — но все равно, отменит. Там еще две девочки, — внезапно, нежно подумал Масато. — Пусть живут спокойно. Жалко, конечно, что сына мне увидеть не удастся, но что уж делать».

Он аккуратно положил стихотворение туда, где его не забрызгала бы кровь, и взялся за кинжал. Тонкая перегородка из рисовой бумаги упала и Масамунэ-сан, встав на пороге, велел: «А ну не смей!»

— Ты не можешь приказать мне не делать сэппуку, — не оборачиваясь, ответил Масато.

— Я твой даймё, и распоряжаюсь твоей жизнью и смертью, — зло проговорил Масамунэ. — Ты уберешь этот кинжал с глаз долой, немедленно. И объясни, в конце концов, что происходит?

— Там, — кивнул Масато, все еще стоя на коленях, — все сказано.

Даймё пробежал глазами изящные строки и тихо сказал, опустившись рядом с Масато, положив руку на его пальцы, все еще сжимающие рукоятку кинжала:

— Конечно, я отменяю свой приказ. Пойдем, я написал стихи, в китайской манере, я хочу услышать, что ты о них думаешь.

Масато глубоко вздохнув, и, все еще не отводя глаз от лезвия, ответил:

— Спасибо.

— Если бы ты был моим даймё, ты бы сделал то же самое, — ласково проговорил Масамунэ. — Сузуми-сан, — он улыбнулся, — действительно тебя любит, это она ко мне прибежала, рискуя жизнью, между прочим.

— Я знаю, — Масато поднялся и добавил: — Я только поменяю кимоно.

Воробышек сидела в своей комнате, не поднимая глаз. «Простите меня, пожалуйста, — еле слышно шепнула она. «Я не должна была, без вашего разрешения. Можете меня выгнать, я понимаю, я уйду».

Масато посмотрел на нее и попросил: «Дай мне черное кимоно с журавлями, и прибери все там, — он кивнул на проход. «Потом поговорим».

— Все-таки китайцы более, — Масато задумался, — пышные. Избыточные. Ну, — он улыбнулся, — как эти азалии. Я предпочитаю простой камыш, или тростник, серую воду реки, отражение далеких гор».

— Пиши стихи, — подтолкнул его даймё. Мужчины прогуливались по саду.

— Я написал, — голубые глаза Масато заиграли смешливыми искорками. «Хорошо, что я не умер — теперь эту дрянь никто не прочтет».

Масамунэ-сан внимательно посмотрел на собеседника.

— Поговори с ней, — сказал он.

— Для чего? — Масато пожал плечами. — Она замужем, счастлива, у нее еще дети. Она уж и забыла меня, наверное.

— Ты не забыл, — Масамунэ сорвал азалию и вдохнул ее запах. — Это же твой сын, Масато. Сын должен расти с отцом.

— Он меня и не помнит, — горько сказал мужчина. — Ему был год, когда… — Масато не закончил и отвернулся.

— Он похож на тебя, как две капли воды, — даймё помолчал. «Поговори, я прошу тебя, иначе ты всю жизнь будешь жалеть об этом. Давай я устрою прием в саду — вечерний, с факелами, — позову актеров, тут как раз труппа кёген в городе выступает, и приглашу их».

— Зачем ты это делаешь? — вдруг спросил Масато, обернувшись, глядя в темные глаза Масамунэ.

— Верность, справедливость и мужество суть три природные добродетели самурая, — пожал плечами даймё. «Поступить иначе, потакая своим страстям, было бы позором, что я тогда за воин, что за человек? Или ты думаешь, что ты мне не дорог? У меня нет ближе друга, чем ты, Масато-сан».

— Спасибо, — мужчина помолчал, и добавил: «Знаешь, она до сих пор мне иногда снится. Я ведь никого и никогда не любил, кроме нее. И, наверное, уже не полюблю».

Даймё вскинул голову, и посмотрел на нежные, еще слабые звезды. «Давай сегодня выпьем чаю в той беседке на острове, — предложил он. «В пруду будет видна луна, и, может быть, мы услышим голоса птиц».

Масато-сан вздохнул и, закрыв глаза, прошептал: «Может быть, да».

— А как это — театр? — спросила Белла, вертясь перед зеркалом.

Марта отодвинула ее и сказала: «Не слышала, что ли — мама рассказывала, она еще в Старом Свете его видела. Ставят возвышение и на нем разыгрывают всякие смешные истории».

Старшая девочка оправила подол отделанного кружевами платья и на мгновение подумала:

«Мама говорила, женщины сидят отдельно, на террасе, но все равно — может быть, он меня заметит. Да что это я — мне никогда в жизни не разрешат тут остаться».

Она погладила по голове сестру и весело велела: «Ты давай-ка, кукол своих убери, а то разбросала тут все. Уже скоро и возок приедет за нами, а папа и Дэниел прямо с верфи туда отправятся, они ведь помогают строить корабль, такой, как наш галеон, только чуть поменьше».

Тео постучалась в комнату к дочерям и улыбнулась: «Охрана уже на дворе, так что поехали».

— А там правда будут факелы? — устраиваясь на сиденье, поинтересовалась Белла. «Как красиво, должно быть!»

Тео внимательно посмотрела на Марту и, вздохнув, подумала: «А ведь она права — за кого ее выдавать замуж? Даже Себастьян не устроит ей хорошего брака. Выходить за полукровку, солдата какого-нибудь, который еще и руку на нее поднимать будет? Бедная моя девочка, она такая нежная, и так уже вон, сколько ей досталось. Хотя те индейцы, у которых они жили тогда, в джунглях, хорошо к ним относились, конечно. Если бы Себастьян умер, — хотя грех так думать, конечно, — я бы сразу к матушке под крыло уехала, там бы всем легче было».

— Приехали! — закричала Белла, увидев, как опускается перед ними мост.

— Какой вечер теплый, — подумала Тео, поднимаясь на террасу, ведя девочек за руки. «И луна сегодня полная, прямо над горизонтом висит».

— Какие они все красивые, — прошептала Марта, оглядывая женщин в ярких, летних кимоно.

«Как разноцветные бабочки».

Жена даймё — низенькая, изящная, — поднялась, и, глубоко поклонившись, показала рукой в сторону маленького столика.

— Сладости, — Белла обрадовалась. «И отсюда хорошо видно сад, мы ничего не пропустим».

Огромные факелы, укрепленные на шестах, освещали деревянную, задрапированную шелками сцену.

— Это бива, ну, их лютня, — Марта подергала мать за рукав. «Смотри, у девушки. Мама, можно?».

Не дожидаясь разрешения, Марта ловко опустилась на колени рядом и протянула руку.

— Я — Марта, — сказала она медленно, указав на себя пальцем.

— Марико, — закивала головой та.

— Похоже, правда, — пробормотала Марта, и, приняв биву, положив пальцы на струны, начала играть.

Нежный, трепещущий звук поплыл над террасой, и женщины стихли. «Ах, — тихо прошептала Белла, — мама, как это хорошо».

Тео смотрела на склоненную к лютне, черноволосую голову Марты и, помолчав, ответила дочери: «Да, милая».

Марта закончила мелодию ласковым перебором, и, было, протянула лютню девушке, как у входа на террасу кто-то захлопал в ладоши.

Женщины мгновенно поднялись и застыли в низком поклоне.

— Ваша дочь, Тео-сан, прекрасно владеет бивой, — даймё поглядел на девочку и нежно сказал: «Ты можешь взять ее себе, Марико-сан, это мой подарок».

— Ваша светлость, — девочка покраснела и присела. «Большое, большое вам спасибо».

Масамунэ-сан посмотрел на мягкие, украшенные цветами волосы, на темные, миндалевидные глаза и вздохнул про себя: «Что делать, я ведь обещал Масато-сан».

— Ну что ты, — отмахнулся он. «А сейчас начнется представление, так что давайте посмотрим на сцену».

Он подошел к Тео, и, вдохнув запах роз, шепнул: «Мне бы хотелось, чтобы вы зашли в мой кабинет, Тео-сан».

Женщина побледнела, и даймё улыбнулся: «Нет, нет, с вашими девочками все будет в порядке, тут совершенно безопасно. Выйдите в большой коридор, вторая дверь направо.

Там открыто. Пожалуйста, — добавил он.

Она повела носом — пахло сосной и еще чем-то, свежим, будто тростником. Темный, уходящий вдаль, коридор, освещали редкие факелы, из сада доносился смех и резкие, высокие голоса актеров.

Тео положила руку на крест и, толкнула тяжелую, резную дверь.

В комнате было пусто — в огне свечей татами отливали золотом, изукрашенный иероглифами свиток чуть колыхался под легким движением воздуха.

Высокий, широкоплечий, мужчина в сером кимоно, что стоял у распахнутой во тьму летней ночи перегородки, обернулся, и сказал: «Здравствуй, Федосья».

«Господи, как побледнела, — подумал Волк. «Зачем я все это затеял, дурак? Бедная моя девочка, она ведь и похоронила меня уже. Но я не мог, не мог иначе».

— Волк, — прошептала она, цепляясь пальцами за гладкую, деревянную стену. «Волк, счастье мое…»

Он подхватил ее на руки и опустился вместе с ней на татами. «Волк, — она ощупывала его лицо, — Господи, как я тебя ждала, я и не чаяла тебя встретить, любимый мой…»

Он заставил себя не целовать эти мягкие, нежные пальцы, и, чуть отстранившись, сглотнув, сказал: «Но твой муж…»

Глаза Федосьи блеснули рысьим, холодным огнем. «Он стрелял в нашего Данилку, — сказала она, глядя на Волка. «Он убил отца Марты, мой приемной дочери, — а тот меня спас, когда нас выбросило на острова, там, на севере. Он хотел выбросить Марту в море, — мне надо было спасти детей, Волк, только поэтому я за него вышла замуж. Я его ненавидела, Волк, все эти годы, ах, как я его ненавидела!».

— Иди сюда, — он зарылся лицом в шелк ее волос. «Иди сюда, Федосья, все, все кончилось, мы теперь всегда будем вместе».

Она была такой же, как в его снах, все эти годы — горячей, сладкой, высокой — вровень ему.

Он слышал ее шепот, ее сдавленные, тихие стоны, и потом, целуя ее грудь, устроив ее на себе, ласково сказал: «Ну, все, послезавтра вы ко мне переедете, и можно все делать громко, как ты и любишь».

— Ты тоже, — жена нежно, едва касаясь, водила губами по его щеке.

— Я тоже, — Волк помолчал и улыбнулся: «Есть такие стихи, про кедр и повилику, вот это как мы с тобой. Я тебе прочту потом».

— Ты стихи читаешь? — удивленно спросила Федосья.

— Тут их все читают, — рассмеялся муж. «Да и мне нравится». Он прислушался и велел:

«Пойдем, там как раз самый смех, сейчас еще воздушных змеев будут запускать, с фонариками, нас никто не заметит».

— А почему послезавтра? — спросила Федосья, поправляя волосы.

— Потому что, — Волк поднялся, и повернув ее к себе спиной, поцеловал в затылок, — мне надо попросить у дайме более просторные комнаты — нас ведь теперь много. Ну и еще кое-что сделать».

— Я тогда поговорю, ну, с ним, — Федосья кивнула на сад.

Волк помолчал. «Вообще-то, это я должен делать, счастье мое, он ведь стрелял в моего сына, ну да ладно, — голубые глаза блеснули сталью, — пусть живет. Я и видеть его не хочу, так что, поговори, конечно.

— И помни, — он прижал ее к себе, — я тебе еще тогда, в Сибири, сказал — все, что было — это неважно. Есть только я и ты, и больше — ничего».

От него пахло сосной и свежими травами, и Федосья, целуя его, тихо сказала:

«Послезавтра».

Двое мужчин — повыше и пониже кружили, с деревянными мечами в руках, примеряясь, друг к другу. В фехтовальном зале было пусто и прохладно, только наверху, под стропилами, порхал залетевший из сада воробей.

Тот, что пониже, наконец, сделал почти невидимый выпад. Его противник одним движением отразил удар. Воробей заметался, подгоняемый резкими звуками боя, и, наконец, найдя проем в стене, вырвался на волю.

Даймё стер пот со лба и сказал: «Ты все лучше и лучше фехтуешь, Масато-сан. Пожалуй, тут, у нас в кэндзюцу тебе нет равных».

— Ну, кроме тебя, — Масато улыбнулся. «Так, сейчас выпьем воды, и слуги уже ждут, с лошадьми. Я от тебя сегодня не отстану, уважаемый Масамунэ-сан, хотя бы один день в неделю надо посвящать воинским искусствам».

Оба были в простых черных кимоно, и, выйдя во двор, приняв от слуги запотевшую чашку с колодезной водой, даймё сказал: «Я, пожалуй, отдам тебе те комнаты в западном крыле, которые недавно отделали. У тебя теперь большая семья, — даймё улыбнулся, — не надо ютиться в тесноте».

Масато коротко поклонился и ответил, уже сидя в седле, передавая даймё лук: «Я велел поставить у озера мишени, сначала поедем туда, а потом можно будет разогнать лошадей на лугу, там много места»

— Ты знаешь, что наш будущий сёгун хочет запретить огнестрельное оружие? — смешливо спросил даймё, когда они подъехали к мишеням.

— Ну, — заметил Масато, спешиваясь, — я уже приказал собрать все мушкеты и хранить отдельно. Так, на всякий случай, ну, вдруг кому-нибудь захочется доехать до нашей провинции и проверить — как тут с этим обстоят дела? Так вот, если что, — мы этих мушкетов и в глаза не видели, — он рассмеялся и, прицелившись, пустил стрелу — прямо в центр мишени.

— Ты предусмотрителен, — одобрительно заметил даймё. «Смотри, цапля. Нет, нет, — он остановил Масато, — не стреляй, она очень красиво летит.

Мужчины проводили глазами птицу, и Масамунэ-сан, окинув взглядом изумрудную траву, серую воду озера и мягкие очертания гор, тихо сказал: «Знаешь, хоть тут и далеко от столицы, а все равно — прекрасно».

Уже за обедом, даймё, передавая блюдо с рисом, сказал: «Если хочешь, я возьму Воробышка в наложницы. Она, хоть и немолода, но еще красива».

— Спасибо, — кивнул Масато, — но ей будет, — он помолчал, — трудно. Видеть меня, мою семью…, Я не хочу, чтобы она страдала, она все же была со мной больше десяти лет. Я все обустрою так, чтобы ее не обидеть».

— И пусть твой сын начинает заниматься с моими воинами, — велел даймё. «Он сильный, умный мальчик, станет отличным самураем. Ты уже говорил с ним?».

— Тео-сан просила меня прийти вечером, — ответил Масато. «Я слышал, корабль почти закончен, так что этого, — он посмотрел в сторону, — человека больше ничего тут не удерживает».

— Не понимаю, — даймё полюбовался аккуратно уложенными на лакированном подносе кусочками рыбы, — почему ты не стал его убивать? Так было бы проще для всех.

— Он все же был отцом моему ребенку, — вздохнул Масато. «И потом, ты же сам меня учил, — следует взвешивать каждое слово и никогда не стоит быть поспешным в решениях».

— Ты хороший ученик, — даймё улыбнулся, и добавил: «Я рад, что все так сложилось, Масато-сан».

Он остановился на пороге комнаты и посмотрел на Сузуми-сан, которая вытирала посуду. Та вскинула черные, большие глаза, и, встав, поклонившись, тихо сказала: «Я знаю, я виновата, Масато-сан, если хотите, накажите меня».

«Про что это она? — мимолетно подумал Масато. «Да, она же мне спасла жизнь, и не в первый раз уже. Она меня из тюрьмы вытащила, когда мы воевали с этим, как его, даймё на нашей западной границе, в горах. Монашкой оделась, обманула охрану и вытащила. Меня тогда тоже казнить хотели. Господи, бедная девочка, прости меня, но иначе нельзя, никак».

— Ты сядь, пожалуйста, — попросил он мягко и опустился рядом, взяв ее руку. «Помнишь, я тебе рассказывал о своей жене и сыне?».

— Они погибли, да, — неслышно ответила Сузуми-сан, разглаживая край кимоно. «В море утонули».

«Почему на ней праздничное кимоно? — Масато вгляделся. «Да, то, что я в прошлом году ей подарил, темно-красного шелка, с вышитыми птицами. Ей очень идет».

— Так вот, — он поднялся, и, остановив Воробышка движением руки, — прошелся по татами, — моя жена, она жива. И сын тоже. Их тогда унесло далеко, на север, на острова, они не погибли. Они здесь. И возвращаются ко мне, — добавил Масато, и с ужасом увидел, как клонится вниз голова женщины.

«Повилика без кедра, — вспомнил он. «Одинокая травинка, слабая, которую растопчет любой прохожий. Господи, что же я делаю?».

— Я могу быть служанкой у вашей жены, — прошептала Воробышек. «Я очень аккуратная, она останется довольна».

— Не надо, — Масато наклонился и погладил ее по голове. «Так будет только хуже для всех, девочка. Даймё предложил взять тебя в наложницы. Но если тебе трудно…

— После вас — да, — дерзко сказала Воробышек, подняв голову, и тут же, смутившись, забормотала: «Простите…»

Он сглотнул и, помолчав, проговорил: «Я куплю тебе дом в городе, и, разумеется, дам приданое. Ну, или просто можешь взять эти деньги, если не хочешь замуж».

— Спасибо, Масато-сан, — она все смотрела на татами. «Когда мне надо…уходить?».

— Завтра, — он прикоснулся ладонью к мягким волосам. «Спасибо тебе за все, девочка. Я переночую, сегодня в казарме, у охраны, чтобы тебе было удобней собираться».

Масато вышел, и Воробышек, было, рванувшись, что-то сказать, увидела, как закрывается за ним тонкая, рисовой бумаги перегородка. Она еще увидела его тень в свете низкой луны, а потом остался только его запах, — сосна и тростник, только шум крыльев цапли над крышей дома, и она, тихо плача, уткнулась головой в татами, сжав пальцами шелк кимоно.

Служанки поставили на низкий, лакированный столик блюда, и, поклонившись, вышли.

Дэниел посмотрел на изящно разложенные кусочки рыбы и придвинул к себе поднос.

— Дэниел! — возмутилась Марта.

— Я на верфях был, — обиженно сказал брат, — а не на лютне играл. Если хочешь, возьми себе эти палочки, — он кивнул, — как они называются?

— Камабоко, — девочка потянулась за чашкой с соусом.

— Да, правильно, — Дэниел бросил на поднос оценивающий взгляд и начал с крупных, свежих креветок. «Они мне все равно не нравятся. Чем вы сегодня занимались? — он улыбнулся.

— Ездили смотреть, как делают их бумагу, васи, она называется, очень интересно, — девочка положила на стол сложенную из бумаги розу. «А потом там, — она махнула рукой на замок, — на женской половине, у даймё, пришла мастерица, она учила нас складывать из этой бумаги всякие цветы, и животных. Это Белла сделала, ее хвалили очень, — нежно сказала Марта. «У нее пальцы ловкие».

— Да, — брат рассмеялся, — она в свои пять лет так узлы легко вяжет, что хоть сейчас ее в моряки отправляй.

— А еще были на рынке, купили особый шкаф для кимоно, его тут называют тансу, — девочка попробовала чай и сказала удивленно: «Ну, почему, почему, в Новом Свете его никто не пьет, ведь гораздо вкуснее, чем разбавленное вино! А шкаф этот из вяза, ящики выложены кедром, и на нем медные украшения, вот!»

— Вино тут тоже есть, — задумчиво сказал Дэниел. «Из слив».

— Ты пробовал! — ахнула Марта.

Брат ухмыльнулся. «У плотников на верфи бутылка была. Тут отличные рабочие, кстати, очень аккуратные, все на совесть делают. А где Белла? — он оглянулся.

— Спит без задних ног, — махнула рукой Марта. «Младшая дочь даймё — ее ровесница, они так там, в замке, по саду набегались, что Белла еще в возке задремала. И что это родители отдельно едят, интересно? — удивилась девочка.

— Чтобы нашу болтовню не слушать, — улыбнулся брат. «Особенно — твою».

— Сейчас палочкой тебе глаз выколю, — задумчиво сказала сестра.

— Ну и буду как даймё, а он тебе нравится, — расхохотался Дэниел и уклонился от брошенной в него салфетки.

Он стоял под окном и слушал голоса детей. Масато не все понимал — хоть он и знал немного испанский, от торговцев и моряков, что приезжали сюда, на север, — но ему было достаточно.

Он нежно улыбнулся и подумал: «Да, там комнат много, у Федосьи с девочками будет своя половина, как положено, а мы с Данилкой будем вместе. Ну, впрочем, что нам — дома мы только обедаем, и ночуем. Ночуем, да».

Он вспомнил ласковый шепот жены там, в замке, и глубоко вздохнул: «Увезу ее в горы на пару дней, зря я, что ли, домик у водопада купил? Данилка присмотрит за сестрами, да и служанки тоже, а мы побудем вместе. Скорей бы, Господи».

— Себастьян, — сказала Тео, когда служанки ушли, разлив чай, — я от тебя ухожу и забираю детей. Мой первый муж жив, он здесь, начальником охраны и разведки у даймё. Надеюсь, — она добавила, снимая с пальца золотое кольцо, — ты поймешь.

Вискайно посмотрел на блеск металла посреди лакированного столика и тихо ответил: «Ты выбрасываешь десять лет жизни ради человека, которого ты не видела все это время?»

Жена встала, и, глядя прямо на него, откинув голову, презрительно улыбнулась: «Он — отец моего ребенка».

— Я тоже, — Себастьян поднялся и, раздвинув перегородку, посмотрел на сияние луны. «Какое лето хорошее в этом году, — подумал он. «Обратно будет легко идти, надеюсь». Он обернулся, и, вздохнув, проговорил: «Хорошо, я вижу, что я, — он помолчал, — тебе не нужен.

Ладно, — он сцепил пальцы, — поеду в Рим, иначе наш брак никак не аннулировать. Но, видит Бог, Тео, я любил тебя все эти годы, и детей — тоже, и ты не можешь запретить мне попрощаться с ними».

— Не забудь сказать Дэниелу, что ты в него стрелял, а Марте — что ты убил ее отца, — издевательски заметила жена, и вышла, запахнув шаль на прямой, недрогнувшей спине.

Она прислушалась — Дэниел и Марта смеялись. Тео перекрестилась, и, толкнув дверь, встала на пороге.

— Мама, что случилось? — обеспокоенно поднялся мальчик. «Почему ты такая бледная?»

— Твой отец жив, Дэниел, — тихо сказала женщина. «Он здесь, ждет. И я, — добавила она, увидев темные, испуганные глаза Марты, — ухожу к нему. Ты, доченька, конечно, можешь остаться с папой, если хочешь, — она подошла и коснулась мягких волос девочки.

Себастьян, стоя у закрытой двери, услышал высокий, презрительный голос: «Ты предлагаешь мне жить с человеком, который убил моего отца и стрелял в моего брата?»

— Откуда, — ахнула Тео, комкая край шали, — откуда ты знаешь?

— Ты сядь, мамочка, — ласково сказал Дэниел, опускаясь на татами. «Сядь. Мы с Мартой все вспомнили, еще там, — он махнул рукой на восток, когда потерялись в джунглях. Мы просто не говорили, потому что думали, что ты все забыла, что ты его любишь…

Тео расплакалась, и, обняв детей, вытирая лицо шалью, проговорила: «Бедные вы мои, я-то думала, — зачем вам знать, я не хотела, чтобы вы страдали…»

Себастьян до боли сжал руки, и вдруг увидел стоящего у входа в дом человека — выше его на две головы, широкоплечего, с мечами самурая. Он отвернулся, уходя, и успел вдохнуть свежий запах хвои и трав, — человек, пригнув голову, шагнул в комнату, где была Тео с детьми.

Дэниел вскинул глаза и сказал: «Отец? Ты мой отец?»

Волк не видел никого вокруг — он смотрел в лицо сыну, и вдруг вспомнил себя, четырнадцатилетнего. «Что ж я тогда делал? Да, кошельки резал на Москве, — смешливо подумал он. «Ну, уж нет, Данило Михайлович таким заниматься не будет, не будь я Масато-сан».

Он мягко поклонился, и спросил у жены: «Можно присесть?»

— Конечно, — испуганно сказала Тео. «Прости, надо было сразу тебе предложить…»

— Надо было, — усмехнулся Волк, и, опустившись на татами, сказал, подбирая слова: «Да, сынок. Меня зовут Оками Масато, я начальник личной охраны и разведки его светлости дайме».

— Ты самурай? — восторженно спросил подросток. «И у тебя есть доспехи, как у даймё, и ты умеешь стрелять из лука?».

— Все это и много больше, — Волк взял чашку и попросил: «Тео-сан, налей мне, пожалуйста, чаю».

Марта сидела, раскрыв рот, оглядывая его скромное, красивое кимоно серого шелка, с вышитыми журавлями, и вдруг сказала: «Давайте я».

— Спасибо, Марико-сан, — Волк посмотрел на девочку и улыбнулся: «Можно тебя так называть?».

— Конечно, папа, — она одним легким движением наклонила расписанный чайник, и Волк, на мгновение, закрыв глаза, подумал: «Господи, спасибо тебе».

Белла спала, подложив нежную ладошку под щеку. Себастьян остановился над футоном, и, поправив его, ласково шепнул: «Ну все, доченька моя, скоро поедем домой, в Картахену, и будем всегда вместе».

— Не тронь ее, — раздался с порога ледяной голос Тео. «И выйди отсюда. Переночуешь где-нибудь, в городе, завтра утром мой муж присылает конвой охраны, чтобы отвезти нас в замок. Мы будем жить рядом с его светлостью даймё».

Себастьян сжал зубы, и, взяв ее сильными пальцами за руку, вытолкал наружу, в коридор.

— Моя дочь, не поедет ни в какой замок, — зло проговорил Себастьян. «Моя дочь поедет со мной, на борт «Санта-Клары», и отправится домой, в Картахену, слышишь?

— Это не твоя дочь, — вишневые, полные губы победительно улыбнулись. «Это, Себастьян, дочь Куэрво».

Он пошатнулся, и, стараясь найти опору, пробормотал: «Он тебя изнасиловал, да? Бедная моя девочка…»

— О нет, — ответила Тео, рассматривая в свете свечей свои ногти. «Он меня не насиловал, Себастьян, — она усмехнулась и продолжила: «Рассказать тебе, что мы с ним делали, где, и сколько раз? Или, может быть, повторить тебе, что я кричала, лежа под ним? Я готова была пойти за ним на край света, Себастьян, и делать все, что он захочет — только бы быть рядом».

— Шлюха! — ее голова мотнулась от пощечины, и Тео, вздернув губу, оскалившись, ответила:

«Убийца».

Она обернулась и приказала: «Не приближайся к моим детям, иначе ты не доберешься живым до своего корабля. И, — она помолчала, пряча улыбку, — я притворялась, дорогой муж.

Все эти десять лет».

Перегородка закрылась, и Себастьян, глядя ей вслед, холодно сказал: «Ну что ж, я тоже умею бить исподтишка, любимая».

Воробышек обернулась на громаду замка, что возвышалась на горе, над городом, и, вздохнув, сказала носильщику: «Мне только до монастыря, там я вас отпущу. Вы идите, я сейчас».

Она огладила простое, серое кимоно, и вспомнила, как торопясь, волнуясь, надевала праздничное, ожидая его. Женщина повертела узелок в руках, и, подставив утреннему солнцу лицо, прошептала:

— Одиннадцать лет, да. Он же тогда пришел и сказал: «Сузуми, я уезжаю, далеко, на север, служить одному даймё. Ну, то есть он еще не даймё, конечно. Больше не буду заниматься воровством.

Если хочешь, я тебя выкуплю, но там, — он улыбнулся, — не будет роскоши. Придется, может быть, спать на земле и есть один рис. И я тогда обняла его и ответила: «Куда угодно, только бы с тобой».

А потом — она посмотрела на серые, каменные стены, — тут ведь еще ничего не было, — ни замка, ни города. Жили в какой-то хибарке, я готовила на костре, стирала его одежду в озере, шпионила для него, в тюрьме сидела… — Сузуми потрогала в рукаве купчую на дом, что нашла на пороге ранним утром, и, бросив взгляд на дорогу, застыла.

Он ехал во главе конвоя и подросток рядом, на белой лошади, улыбаясь, наклонившись к Масато-сан, что-то сказал. Тот рассмеялся и потрепал мальчика по голове.

«Сын, — прошептала Сузуми-сан, и, пряча лицо, отвернувшись, спускаясь по узкой, обходной тропинке, успела увидеть, как останавливается перед воротами замка возок.

Она была высокой, — вровень ему, стройной, с темными, уложенными в причудливую прическу, пышными волосами. Масато спешился, и, подав ей руку, помог выйти. Она обернулась, и, качнув красивой головой, прошуршав подолом темно-зеленого, расшитого золотом, кимоно, коротко что-то приказала.

Девочки были сами как цветы — повыше и пониже, совсем еще ребенок, одна в кимоно цвета камышей, а вторая — в детском, ярком, с разноцветными бабочками.

Сузуми стерла слезу, что выкатилась на щеку, и взглянула на изящные очертания монастыря, на том берегу озера.

— Да, — прошептала она, — так правильно.

— Тут буду жить я! — Белла с размаху шлепнулась на татами. «Тут будут мои куклы, и еще я хочу такой свиток, как висит в общей комнате, чтобы на нем были цветы, и красиво написано.

И хочу шкаф для кимоно, только маленький»

— Ну, учиться писать ты будешь вместе с сестрой, — ласково сказала мать. «На женской половине покоев даймё, его светлость разрешил вам заниматься вместе с его дочерьми. У вас будут уроки каллиграфии, языка, конечно же, будете слагать стихи…

— И играть! — Марико-сан просунула голову в комнату. «На биве и на кото! И я хочу танцевать, у меня получается, — она покрутилась вокруг себя.

— Хорошо, — ответила Тео-сан. «И помните, пожалуйста, нельзя входить без разрешения туда, — она махнула головой в сторону коридора, — только если отец или Дайчи-сан вас пригласят.

Пойдемте, — она подогнала дочерей, — надо все разложить, и начинать готовить обед, хоть тут и две служанки, но все равно лучше хозяйской руки ничего нет.

— Мамочка, — вдруг спросила Белла, гладя татами, — а как же мой кукольный домик, ну, тот, что остался в Картахене? Может быть, папа его привезет потом?

— Посмотрим, — улыбнулась Тео. «А попугай будет в общей комнате, тут ни у кого такой птицы нет, так что ждите — к вам будут все ходить, и просить на него посмотреть!».

— Интересно, он теперь заговорит по-японски? — пробормотала Белла. «А то он все время кричит только одно — ворон, ворон!»

«Ворон», — вспомнила Марико-сан. «Да, правильно — дочь Ворона. Про кого же это? — она, было, хотела что-то сказать, но, мотнув головой, поспешила вслед за матерью в переднюю, где служанки уже начали разбирать сундуки.

— Вот так, — Масато поправил на сыне кимоно и смешливо сказал: «У меня тоже не с первого раза получалось, но ничего — научишься».

— А что значит «Дайчи»? — мальчик аккуратно, осторожно вынул из-за пояса короткий кинжал — танто, и погладил простые ножны. «И когда у меня будет меч?».

— Меч, — усмехнулся Масато, опускаясь на татами, и оглядывая приготовленные для чайной церемонии вещи, — у тебя будет тогда, когда ты его заслужишь. Я не сразу его получил. А «Дайчи» означает «великая мудрость», и я надеюсь, что ты оправдаешь свое имя. Теперь смотри, это первый урок, самое начало, так сказать.

Мальчик следил за красивыми, ловкими руками отца, что готовили чай, и вдруг сказал: «А чем ты занимался там, ну, — он махнул головой куда-то, — там, на Москве? Мне мать рассказывала, что ты — оттуда».

— Я был вором, — задумчиво сказал Масато, и, посмотрев на зеленую пену чая, добавил: «Да и здесь какое-то время тоже. Поэтому у меня такие быстрые руки».

Дайчи широко улыбнулся, и, приняв от отца скромную, глиняную, с рисунком летящей птицы, чашку, — поклонился.

Воробышек расплатилась с носильщиком, и, позвонив в колокол, стала ждать, опустив голову.

«Какое лето хорошее в этом году, — подумала она. «В прошлом дождливо было, он приехал из столицы, и сказал: «Ну, бедная моя девочка, хватит тебе тут одной сидеть, я пока здесь, собирайся, съездим в горы на несколько дней. Там так красиво было — простой домик, у водопада, и рядом родник — мы еще в нем купались. А ночью лежали, грелись у котацу и читали стихи — по временам года. Начали с лета, конечно. Он, наверное, тогда мне всего Сайгё прочитал. А потом, когда вернулись в замок, он принес это кимоно и улыбнулся:

«Пусть оно тебе всегда напоминает о том, как пели птицы по утрам, там, в горах».

Она заставила себя не плакать, и, поклонившись, поспешила за монахиней, что открыла перед ней ворота.

В саду было тихо, только чуть слышно журчала вода в крохотном ручейке.

Настоятельница поправила капюшон, и взглянула на Сузуми внимательными, острыми глазами.

— Это очень богатый дар, — тихо сказала пожилая женщина. «Дом, золото, все ваши кимоно…»

«Не все», — грустно проговорила про себя Воробышек.

— Вы уверены, что вы не хотите принять обет? — монахиня коснулась ее руки мягкими, ласковыми пальцами. «Вдовы часто так делают, особенно те, у кого нет отца, братьев или сыновей. Вам тут будет хорошо. Спокойно, — добавила пожилая женщина, глядя на пышные, ухоженные деревья, на серую воду озера, что виднелась в проеме стены.

— Спасибо, — Сузуми глубоко поклонилась, — но нет, не сейчас. У меня есть еще дела, и, может быть, я приду к вашим дверям. Потом, — она чуть улыбнулась.

Настоятельница проследила за маленькой, изящной фигуркой, что торопилась по дороге, ведущей к морю, туда, где лежал город, и, вздохнув, пошла в храм.

«Как давно я не была на рынке, — вдруг поняла Сузуми, проталкиваясь через гомонящую толпу. «Да, в замке все получаешь с кухни — казначей даймё сам расплачивается с торговцами. Она вдохнула аромат лапши и вдруг, остановившись, побледнев, прислонилась к стене.

— С вами все в порядке? — озабоченно спросил какой-то лавочник, что нежился на полуденном солнце, стоя за лотком.

— Спасибо, уважаемый господин, — поклонилась Сузуми-сан. «Не скажете ли, где тут продают женские украшения?»

— Ну конечно, — лавочник улыбнулся, — только вам совсем они ни к чему — вы и так красивы, как полная луна на исходе теплого летнего дня». Мужчина увидел, как зарделась его собеседница и смутился: «Вон на той улице, простите, пожалуйста».

— Мне нужна особая заколка, — сказала Воробышек, зайдя в просторную лавку. «Ну, вы меня понимаете».

Хозяин улыбнулся, и, выдвинув плоский деревянный ящик, махнул рукой: «Выбирайте, уважаемая. Но, — мужчина поднял бровь, — они дорогие, сами знаете».

— Это не страшно, — ласково проговорила Сузуми-сан, касаясь пальцами украшенной жемчугом птички. «Хорошо, — подумала она, — красиво».

— И моток самой прочной бечевки, — добавила она, расплачиваясь. «Есть же у вас? Сколько она стоит?»

— Считайте ее подарком, — умильно ответил лавочник.

Белла, подперев языком щеку, окунула кисточку в тушь, и ловко вывела иероглиф. Учитель, наклонившись, что-то сказал, — одобрительно, — Белла поняла только одно слово:

«Правильно». Девочка улыбнулась, и, наклонив голову, полюбовалась на свиток. «Очень красиво, — решила про себя Белла.

Розовое, украшенное цветами кимоно было перевязано пышным поясом. Девочка посмотрела на искусную вышивку, и, на мгновение, закрыв глаза, подумала: «Как хорошо!

Жалко только, что у меня больше нет кукольного домика. Мама сказала, что папа Себастьян уехал в Новый Свет, и больше не вернется, а мы будем жить с папой Масато. Дэниел так рад, что у него теперь есть отец, — девочка чуть вздохнула. «Надо будет попросить у папы Масато кукольный домик, таких тут ни у кого нет, даже у дочерей даймё!»

Учитель мягко хлопнул в ладоши, и девочки, — все четверо, — подняли головы. Старик одним быстрым, неуловимым движением, нарисовал на большом свитке, лежал подле него, еще один иероглиф, и Белла, посопев носиком, выпятив губу, стала старательно вырисовывать такой же на своем свитке — маленьком.

— Можно? — Масато-сан чуть отодвинул перегородку и ласково посмотрел на жену.

— Конечно, — она улыбнулась, отодвинув вышивание, и, встав, поклонилась.

— Смотри, что я тебе принес, — Масато разложил на татами книги. «Я сам по ним учился, это миссионеры издают в Нагасаки, словарь и учебник японского языка».

Тео ахнула и нежно коснулась переплетов. «Как хорошо, и детям тоже легче станет. Тут есть христиане? — удивленно спросила она.

— И даже много, — улыбнулся Масато. «На юге, в Нагасаки, в Эдо, даже некоторые даймё приняли христианство, говорят. К нам сюда пока не приезжали проповедовать, но мы, же далеко, на севере. Масамунэ-сан знает, что я христианин, — он помолчал. «Правда, я очень, давно не был в церкви, — Волк внезапно усмехнулся. «С тех времен, как мы из Тюмени ушли.

Но молитвы я помню, каждый день говорю».

Жена вдруг покраснела, и Волк, взяв ее за руку, сказал: «Ну, если Господь нам такой подарок сделает, то уже не беспокойся — я сам съезжу в Нагасаки и привезу сюда святого отца — окрестить ребенка. А где девочки? — оглянулся он.

— Сейчас у них каллиграфия, потом музыка, а потом — танцы, — Тео рассмеялась. «Они все время занимаются, я и не вижу их вовсе».

— Ну, как и Данилка, у того фехтование, а потом я всю молодежь забираю к озеру — будем плавать учиться, пока тепло на дворе. Хотя ему что учиться — он, как рыба плавает, весь в меня, — он обнял жену и спросил: «Хочешь, я нам чай накрою в общей комнате?»

— Да я и сама, — запротестовала Тео.

— Мне будет приятно, — тихо ответил Волк. «Я ведь так давно тебя не видел, любовь моя, а ты мне снилась, — почти каждую ночь. Так что теперь, раз уж я здесь, и даймё обещал меня до осени никуда не посылать — мы будем вместе столько, сколько можно. Завтра я тебя увезу в горы на пару дней, — он коснулся губами ее маленького, теплого уха. «Там у меня домик, у водопада, простой, но в красивом месте».

— А что мы там будем делать? — лукаво спросила жена.

— Читать стихи и любоваться окрестностями, что же еще? — недоуменно ответил Масато, и они счастливо рассмеялись, — в один голос.

Уже сидя за низким столиком, следя за его руками, взбивающими чай, Тео спросила: «А тут бывает снег?»

— Конечно, — удивился Масато. «Тут север, горы, зима холодная. Знаешь, самое приятное — это сидеть вокруг котацу, очага, на террасе и смотреть, как снегопад заметает деревья в саду».

— Дети никогда не видели снега, — Тео приняла от него чашку. «То есть Данила с Мартой видели, но маленькими, они не помнят, а Белла — никогда, она очень хочет посмотреть».

— Ну, вот и увидит, — Тео подождала, пока муж поставит на стол чайник и медленно проговорила, глядя на него: «Помнишь, я рассказывала тебе о своем дяде троюродном? Ну, тот, за которого, я должна была выйти замуж? Белла — его дочь. Он погиб там, — Тео указала на восток, — на морях. И его сын тоже, они вместе плавали».

— Я же тебе говорил, — Масато потянулся, — и взял ее за руку, — твои дети, — это мои дети, мне все равно, любимая, хоть бы их у тебя не трое было, — а, - он улыбнулся, — десяток.

Тео взглянула в нишу, где висел изукрашенный цветами свиток. «Я сказала об этом, — она сомкнула кончики пальцев, — ему. Он всегда ненавидел отца Беллы, они были врагами. Он думал, все эти годы, что Белла — его дочь».

— Следует взвешивать каждое слово и неизменно задавать себе вопрос, необходимо ли то, что собираешься сказать, — после долгого молчания, сказал Масато. «Это один из заветов самурая».

Волк подумал и, вздохнув, продолжил: «Вряд ли он сделает что-то. Тут охрана, безопасно, даймё с ним уже расплатился за корабль — его сюда просто не пустят. Но надо поговорить с Беллой».

— Она же еще маленькая! — попыталась возмутиться Тео.

— Надо, — повторил муж. «Когда вернемся с гор, поговорим. Если тебе трудно, то могу я».

Тео нашла его руку, и, прижавшись к ней щекой, попросила: «Давай вместе, хорошо?»

— Конечно, — он поцеловал смуглую, приоткрытую воротником кимоно, шею и поднялся:

«Спасибо за чай, увидимся тогда вечером, счастье мое».

Себастьян посыпал песком чернила и потянулся. «Вот так, сучка, — почти нежно сказал он, перечитывая записку, — будешь знать, как водить меня за нос. Ну, осталось еще кое-что сделать — и можно будет сниматься с якоря. Ветер западный, дорога известная, — до Акапулько дойдем играючи. А там уже — он хищно улыбнулся, — все будет в моих руках.

Капитан отомкнул железный шкап, и взвесил на руке мешки с золотом. «Щедро все-таки даймё со мной расплатился, — подумал он. «Ну и славно, а то знаю я святых отцов в Риме, — если им не заплатишь, как следует, то они аннулируют брак как раз к моей смерти».

Он взял шпагу, и, выйдя на палубу, велел помощнику: «Очистите ту маленькую кладовую в трюме, и будьте готовы сниматься с якоря, как только я вернусь».

Вискайно отсчитал золото и озабоченно спросил у писца, восседавшего за чисто выскобленным столом в лапшевне: «Ты уверен, что все правильно?»

Тот ответил на бойком испанском языке: «Пятый год вашим морякам перевожу, господин, не беспокойтесь, все, как вы и сказали». Он сладко улыбнулся и кивнул головой на узкую лестницу сзади: «Может быть, капитан хочет развлечься?».

— Капитан уже развлекается, — ухмыльнулся Вискайно, и, забрав записку, осторожно положил ее в карман.

— Ну, — подумал Себастьян, выходя на рынок, — а теперь все просто. Не зря я узнал, когда торговцы приезжают в замок. Там сейчас будет такая толпа, что ребенка просто никто не заметит. Ну, а как только мы доберемся до «Санта-Клары», то там уже нас не догонят. У корабля дайме даже парусов еще нет, делают только, а рыбачьи лодки за нами не поспеют.

Все будет хорошо».

Он поправил шпагу и стал быстрым шагом взбираться по дороге, что вела на гору, к замку, обгоняя повозки торговцев.

— А вы с папой Масато надолго уезжаете, мама? — спросила Белла, дергая Тео за подол простого, серого с лиловым кимоно. «И почему ты не надела яркое кимоно?

— Там же горы, милая моя, — присела Тео. «Там я сама буду носить воду из ручья, и готовить на очаге, там все скромно. А мы через два дня уже вернемся, ты слушайся Дайчи-сан и Марико, занимайся, а я тебе привезу горных цветов, мы из них сделаем красивый букет, как тебя учили.

Белла прижалась к ней и тихо сказала: «Я буду скучать, мамочка».

Девочка потрогала нежным пальчиком медвежий клык, что висел на шее Тео и робко попросила: «Можно я его поношу, пока тебя нет? Я буду смотреть на него вечером, и думать о тебе».

Тео улыбнулась и, снимая кожаный шнурок, строго велела: «Только не потеряй!»

Белла положила клык на маленькую ладошку и прижала к щеке: «Розами пахнет. Я вырасту, и от меня тоже будет так пахнуть!»

— Ну, — Тео погладила дочь по мягким волосам темного каштана, — пока от моей маленькой девочки пахнет сладостями, которые она потихоньку таскает с кухни!

Она пощекотала ребенка и Белла залилась счастливым смехом.

Марико просунула голову в комнату, и, поклонившись, сказала: «Отец говорит, что повозка готова, он вас ждет».

— Ну, пойдем, — Тео взяла на руки дочь, — проводите нас.

Во дворе замка стояла совсем простая, крестьянская повозка, запряженная одной лошадью.

Масато улыбнулся: «Ну что, показать тебе, как я умею править?

Он ласково посмотрел на Тео и добавил, шепотом, оглянувшись на детей: «Я до сих пор не верю, что мы вместе, счастье мое. Обнимаю тебя каждую ночь, и все равно — не верю».

— Поверь, — Тео на одно мгновение коснулась его руки, и добавила: «Мы теперь никогда больше не расстанемся, Волк».

— Ну все, — Масато повернулся к детям, — ведите себя хорошо, и тогда мы зимой все вместе съездим в горы, увидим снег!»

— Снег! — ахнула Белла, и низко, подражая сестре и брату, поклонилась.

Дайчи-сан проводил глазами повозку и сказал: «Так, я сейчас иду заниматься стрельбой из лука, к озеру, а вы смотрите тут — сегодня с рынка товары привозят, много народа в замке, не путайтесь у людей под ногами, лучше сидите в саду, раз у вас только после обеда уроки».

Марико-сан высунула язык в спину брату и Белла дернула ее за рукав: «Ты, что, как можно!»

— Слишком много о себе возомнил, — кисло ответила сестра, — меча у него нет, кимоно я ему помогаю надевать, или матушка, а туда же — самурай!»

Белла рассмеялась и предложила: «Давай поиграем в эту игру, с камушками, ну, вэйци!»

— Сейчас я доску принесу, — улыбнулась Марико-сан, — можно и тут посидеть, на пороге, солнышко, тепло как!

Белла покрутила в руках тяжелый клык, и, обернувшись, — сестра уже ушла, — сунула его в шелковый карман, что матушка пришила к ее кимоно изнутри. «Вот там и лежи, — велела Белла, — там мой платок, и роза, что я из бумаги сложила».

«Надо будет еще попугая сложить, вот!» — подумала Белла и тут же открыла рот — ворота замка распахнулись и во двор хлынули повозки торговцев.

Воробышек, спрятавшись за деревом, увидела, как выезжает на дорогу невидный, деревенский возок. Они сидели рядом. Он обнимал жену одной рукой, а та, положив голову ему на плечо, улыбалась.

«К водопаду поехали, — горько подумала Воробышек. «Да, он ведь тогда, ночами, шептал ее имя, целовал меня — и шептал. Ну что ж, — она на мгновение положила руку на живот, — пора и мне туда, там хорошо будет, красиво».

— Кто-то тронул ее за плечо и женщина обернулась. Невысокий человек, золотоволосый, с побитыми сединой висками, в одежде иностранца, поклонившись, передал ей записку.

«Да, все верно, — холодно подумал Себастьян, — ни одна женщина в таком не откажет. Да и что тут — отец хочет, уезжая навсегда, отдать весточку своей дочке. Да и лицо, у нее доброе какое, красивая девушка, кстати. Тут такая толкотня сейчас, что их никто не заметит. А это отродье за ней пойдет, не задумываясь — как же, папа нашел в трюме кукольный домик!»

Он, было, протянул женщине, мешочек с золотом, но та подняла нежные ладошки и, показала на дерево.

— Да, да, — сказал Себастьян, — тут и буду ждать, милая. Он добавил: «Аригато», и женщина невольно рассмеялась.

«Ну что тут такого, — подумала Воробышек, проскальзывая между крестьянскими повозками, нагруженными мешками с рисом и овощами, — как там в записке было сказано — что он уезжает и хочет попрощаться со своей дочкой. Человек хороший, сразу видно, я ее приведу, и пойду туда, в горы. Как раз успею спрятаться, я быстрая, прежде них доберусь».

Белла услышала нежный голос и подняла голову — красивая, стройная женщина в простом кимоно, кланяясь, протягивала ей письмо.

Она развернула и ахнула: «Папа Себастьян нашел кукольный домик!

Женщина указала за ворота. Белла помялась, — Марико все еще не было, — и, встряхнув головой, решительно протянула женщине ладошку. Они исчезли в гомонящей толпе, что заполняла двор замка.

Тео оглянулась вокруг и ахнула: «Как тут красиво!»

Дом — маленький, в одну комнату, — стоял прямо у обрыва, над водопадом. Рядом, в ложбинке, среди серых валунов, бил родник. Она подняла подол кимоно до колен, и, скинув деревянные сандалии, ступила в воду.

— Холодная, — счастливо зажмурилась Тео, и, подняв голову, увидела в высоком, синем небе, над кронами сосен, стаю птиц. «Когда Беллу крестили, тоже так было, — вспомнила она, — кажется, со всего моря тогда чайки слетелись. А это цапли, — она прищурилась. «И гуси, — какие они красивые».

Волк обнял ее сзади и шепнул: «Послушай».

мягко сказал он, распуская ее косы.

— Одинокий? — она нежилась под его поцелуями, так и стоя в воде.

— Иди сюда, — попросил Волк, опускаясь на колени, и вдруг улыбнулся: "Теперь уже не одинокий». Он поцеловал ее смуглые, холодные ноги, — каждый палец, тонкие щиколотки, круглые колени. Тео, развязывая пояс кимоно, лаская его мягкие, белокурые волосы, шепнула: «А теперь ты послушай».

Низкий, страстный голос женщины, казалось, наполнил все вокруг:

— она почувствовала его губы, и, закричала, откинув голову: «Да!»

— Папа! — обрадовалась Белла, и подергала женщину за рукав кимоно: «Все в порядке, это мой папа!»

Воробышек посмотрела, как девочка, подбежав к мужчине, взяла его за руку. Он, ласково обняв дочь, повел ее по дороге, что вела вниз, в город. Женщина, вздохнув, тихо сказала себе: «Ну, вот, теперь можно идти к водопаду. Хоть в последний раз на него посмотрю, ты-то, — она быстро положила руку на живот, — отца уже никогда не увидишь».

Она закусила губу и стала взбираться по узкой, обрывистой дороге.

— А как ты нашел кукольный домик? — спросила Белла, когда они уже подходили к гавани. «И ты поможешь мне его отнести обратно?».

— Убирали в трюме перед погрузкой, и нашли, — рассмеялся Себастьян. «Конечно, помогу, доченька, разве я отпущу тебя одну, опасно это, да и тяжелый он. А где твоя мама?»

— Уехала с Масато-сан в горы, — вздохнула девочка. «Я по ней скучать буду, мама такая хорошая».

«Шлюха, — зло подумал Себастьян, глядя на каштановые волосы девочки. «Сама шлюха, и дочь такая же будет, какой ей еще вырасти, когда ее мать для первого попавшегося бандита ноги раздвинула. Дрянь, мерзавка!».

— Ой, а на «Санта-Кларе» уже паруса подняли! — удивилась Белла. «Ты отплываешь, папа, да?».

— Да, — ответил Себастьян, следя за тем, как дочь взбирается по трапу. «Вот помогу тебе донести в замок кукольный домик, и сразу же отправлюсь в Акапулько. Ты, иди, милая, в трюм, он там в маленькой кладовой стоит.

— Отчаливаем, — сказал он тихо помощнику. «Давайте, ветер хороший, а я сейчас, — Себастьян улыбнулся, — кое-что сделаю и вернусь на палубу».

Белла принюхалась — в трюме пахло приятно, шелками и еще чем-то, пряным. Она заглянула в закуток, который отделяла тяжелая дверь, и, в неверном свете корабельного фонаря увидела, что он пуст — на полу было брошена солома и стояло деревянное ведро.

— Как странно, — пробормотала девочка, и, услышав шаги, удивленно позвала: «Папа!»

Сильная рука схватила ее за плечи, и, швырнув девочку на солому, Себастьян опустил железный засов на двери.

«Папа! Папа! Выпусти меня!» — горестный голос бился о стены трюма, и Вискайно, не оборачиваясь, взбежав на палубу, вдохнув свежий ветер с запада — рассмеялся.

Марико-сан выглянула во двор, запруженный повозками торговцев, и подняла брови.

«Белла! Белла! — девочка покрутила головой. «Ты там свои куклы разбросала, я убрала, но все равно — так нельзя. Давай, я доску принесла, где ты?».

Марико сбежала с террасы вниз и огляделась — вокруг, кроме крестьян и охранников даймё, никого не было. Она бросила доску для вэйци на ступеньки, и, подхватив кимоно, помчалась в сад. Там было тихо — дочери даймё обедали, а наложницы еще не поднимались.

— Белла! — отчаянно крикнула девочка. «Где ты!» Обыскав все закоулки, она ринулась к воротам.

— Марико-сан, — поклонился охранник. «Я не могу вас выпустить, простите, только в сопровождении отца или брата».

— Отойди, — Марико со всей силы толкнула его в грудь. «Моя сестра пропала, мне надо немедленно найти родителей!»

Охранник не успел и слова сказать, как девочка, подобрав подол кимоно, сбежала по зеленому склону вниз, туда, где у серой воды озера стояли мишени.

«Птицы», — вдруг подумала Марико, услышав клики сверху. Они летели огромной, закрывающей солнце стаей, — чайки, утки, цапли, дикие гуси, — и девочка, остановившись, упав на колени, устремив взгляд в небо, — запела, сначала тихо, а потом громко, во весь голос. Стая закружилась над озером, над горами, и Марико увидела, в самой ее гуще, огромного, белого альбатроса. «Ты здесь, — улыбнулась она.

— Лети, — запела девочка, — лети, найди ее, скажи ей, не оставляй ее!

Она успела увидеть, как альбатрос, плавно махая крыльями, полетел на восток, к морю, и, услышав обеспокоенный голос брата: «Марико, что такое!», прошептав: «Скачи к родителям, он увез Беллу», — потеряла сознание.

— Несите ее в замок, — приказал Дайчи-сан подбежавшим охранникам, и, свистом подозвав к себе лошадь, пришпорив ее, понесся по дороге, что вела к водопаду.

Сузуми-сан посмотрела на домик. Она стояла напротив, на краю склона, шумел водопад, и у нее, внезапно, закружилась у голова. Перегородка была раздвинута, и женщина, бросив взгляд туда, опустила голову, и почувствовала, что краснеет.

«Нельзя на это смотреть, — приказала себе она. «Лучше займись тем, для чего сюда пришла». Сузуми развязала узелок, и, переодевшись в праздничное кимоно, расстелила обыденное, серое, прямо на краю обрыва. Она аккуратно связала себе ноги, и, с трудом опустившись на колени, подумала: «Правильно. Может, и не найдут меня, но, даже если найдут — надо, чтобы все было, как положено».

Сузуми вынула из волос заколку, и они хлынули вниз, — черной, густой волной, накрывшей ее до пояса. Сквозь шум водопада она услышала стон — сладкий, низкий, протяжный, и, нажав на жемчужный глаз птички, обнажила маленькое, смертельной остроты, лезвие.

«Красиво», — подумала Сузуми, и, вонзив кинжал себе в шею, — туда, где билась нежная, синяя жилка, ощутила теплый, горячий поток крови. Его голос, — счастливый, громкий, — донесся до Воробышка, и женщина, грустно вспомнив: «А ведь он никогда не кричал мое имя, никогда», — взмахнув руками, упала вниз, в бурлящий круговорот воды.

Альбатрос догнал «Санта — Клару» только на закате. Она шла под полными парусами, и птица, покружившись немного рядом, села на фок-мачту.

Вискайно поднял голову и улыбнулся: «Ну вот, значит, легкий будет переход, — сказал он помощнику. «Я сейчас спущусь в трюм и вернусь, не убавляйте парусов, у нас отличная скорость».

Девочка, наплакавшись, измученно вздрагивая, свернулась в клубочек на соломе, зажав в кулачке медвежий клык. От него пахло розами, — как от мамочки. Белла спала, часто, тяжело дыша, но вдруг ее ресницы чуть задрожали и девочка пробормотала: «Папа!»

Они стояли рядом — высокий, смуглый, темноволосый мужчина с миндалевидными, как у мамочки, глазами и маленькая, стройная, с прямой спиной, женщина — Белла подумала, что она никогда не видела такой красоты. Женщина встряхнула бронзовыми косами, и сказала, — ласково, нежно, вскинув изумрудные глаза: «Ничего не бойся, милая».

А потом Белла почувствовала запах соли и свежего ветра и увидела его. Отец присел рядом, и, она, коснувшись рукой повязки, что закрывала глаз, обняв него, устроила голову на крепком плече. «Дочь Ворона», — сказал он, улыбаясь. «Как же ты похожа на меня, Белла.

Лети, дочь, и знай — я всегда буду с тобой».

Себастьян поднял засов и холодно сказал: «Дочка, я принес тебе поесть». Он оглядел глазами кладовую и отшатнулся — она бросилась на него из темноты, как звереныш, кусаясь, царапая его руки, мотая растрепанными волосами.

Вискайно невольно оттолкнул ее и Белла, ударившись об пол, даже не заплакав, поднялась, выпрямив спину.

Себастьян вспомнил холодный блеск лазоревого глаза, и подумал: «Господи, да я был слеп, что ли. Одно лицо». На ее шее висел этот проклятый медвежий клык.

Белла вытерла кровь из разбитого носа, и, бросив на него один, презрительный, яростный, взгляд, плюнув ему под ноги, сказала: «Я не твоя дочь. Я дочь Ворона».