— Вот здесь, — сказал Вискайно вознице, спешиваясь. «Подождите меня, и ни в коем случае не открывайте двери, ну, вы знаете».

Он огляделся — узкие улицы города были полны народом. «Базарный день, да», — пробормотал Вискайно. Над крышами, кружась, перекликались чайки. «Как много их, — подумал Себастьян, и, услышав звук колокола, что доносился от кафедрального собора — перекрестился. «Когда эту дрянь крестили, сюда тоже их целые стаи налетели».

Первый раз она убежала в Акапулько — как только Себастьян поднял засов кладовой и грубо велел: «Выходи», она, покорно склонив грязную, растрепанную голову, — подчинилась. Не успел он опомниться, как мерзавка, проскользнув у него меж пальцев, взбежала по трапу на палубу, и, ни на мгновение не задумавшись, прыгнула с борта в воду.

Она была хитра, и коварна — как и ее отец. Тогда девку выловили, но она, отбиваясь от моряков, кричала на всю гавань: «Это не мой отец! Меня похитили!». Себастьян только пожал плечами: «Девочка потеряла мать, она не в себе, сами понимаете».

Много раз он хотел просто задушить эту тварь, — но, вспоминая, как пять лет он носил ее на руках, укладывал спать, пел колыбельные, и целовал на ночь, — Себастьян не мог поднять руку. Он попытался сорвать с нее медвежий клык, — девка вцепилась в его палец острыми зубами, рана загноилась, и, боясь потерять кисть, он еще две недели провел в Акапулько, под присмотром хирурга.

Он бил ее — сильно, до крови, — девка поднималась, и как тогда, в трюме, плевала ему под ноги. В джунглях, по дороге в Картахену, она еще раз пыталась сбежать, ночью перетерев веревки, которыми он ее связал. Девку поймал один из солдат, а на привале, сидя у костра, следующим вечером этот самый солдат схватился за ногу, и зашипел — его укусила змея.

Утром, обернувшись на труп, девка сказала, улыбаясь тонкими, красивыми губами: «Так будет и с тобой». Именно тогда он заткнул ей рот тряпками, а, добравшись до наезженной дороги, наняв возок — запер в нем.

Она расковыряла дно и пыталась выпрыгнуть на ходу.

Себастьян постучал молотком в дверь и опустил голову, ожидая. Тяжелые створки распахнулись, и он пошел вслед за монахиней, в тишину и прохладу сада.

Мать-настоятельница ждала его на выложенной грубым камнем террасе.

— Я получила вашу записку, сеньор Себастьян, — мягко сказала она. «Я очень сочувствую вашему горю, поверьте».

Он на мгновение закрыл глаза и вздохнул: «Спасибо, сестра».

— Здесь, в монастыре Святой Терезы, вашей девочке будет хорошо, — она перекрестилась и, внимательно посмотрев на мужчину, подумала: «Надо бы ему намекнуть, что дочери хороших семей не приходят в монастырь с пустыми руками».

«Еще и платить за эту дрянь, — выругался про себя Вискайно, а вслух сказал: «Разумеется, сестра, я внесу пожертвование, и еще — Белла выразила желание стать невестой Иисуса, так, что пусть она примет постриг, ну, когда это у вас положено».

— Конечно, сеньор Себастьян, — с готовностью отозвалась настоятельница. «А где ваша девочка, давайте, я позову сестер, и мы препроводим ее в кельи. У нас есть послушницы ее возраста, у нее будут подруги. Девочки ухаживают за садом, они помогают на кухне…

Себастьян, прервал ее, движением руки. «Видите ли, сестра, — сказал он мягко, — после смерти матери Белла, как бы это сказать, несколько расстроена. Она плачет, говорит какие-то непонятные вещи, вбила себе в голову, что я — ей не отец…, В общем, ей, наверное, какое-то время стоит побыть одной».

Он вдохнул запах осенних, пышных цветов и добавил: «Она все время хочет убежать — верит, что мать жива, и что она ее ждет».

— Бедное, бедное дитя, — вздохнула настоятельница. «Но ничего, сеньор Себастьян, любовь Иисуса и Божьей Матери лечит страдающие сердца. Пойдемте, я сама отведу ее в келью, и попрошу, чтобы за ней ухаживали особенно тщательно».

«Чтобы только это тварь окончательно помешалась, — искренне попросил Себастьян, идя к возку. «Не хочу я брать такой грех на душу — убивать крещеное создание, хоть оно и отродье бандита и шлюхи. Пусть сойдет с ума и сдохнет сама, пожалуйста».

— Белла, — тихо позвал он, снимая замок с двери возка, — мы приехали.

Из темноты донесся поток отборных ругательств и настоятельница ахнула: «Сеньор Себастьян!».

Девчонка выпрыгнула на землю, и тут же, ужом, метнулась под возок — Вискайно едва успел поймать ее за треснувший подол.

— Cabron! — выплюнула девка и тут же, невинно, добавила: «Он сам такое говорит, я только повторяю»

— Попрощайся со своим отцом, Белла, — сухо сказала монахиня.

— Он мне не отец, — девка упрямо вздернула подбородок и тряхнула грязными волосами. «Мой отец — Ворон».

Настоятельница взяла ее сильными пальцами за руку, и девка, вскинув зеленые глаза, — под левым красовался синяк, глядя на Себастьяна, рассмеялась: «Гори в аду».

Монахиня потащила упирающуюся, вырывающуюся девку внутрь, и Себастьян, облегченно вздохнув, перекрестился.

— Ну а теперь, — в Рим, — Себастьян расплатился с возницей и быстрым шагом пошел к гавани. «Пусть, — улыбнулся он, — глядя на тихую, бирюзовую воду, — пусть сгниет здесь, по соседству с этим проклятым Куэрво. Вот и славно, — где отец свою смерть нашел, там пусть и его отродье подыхает».

Сверху раздался шелест крыльев. Себастьян поднял голову, и увидел, как чайки рассаживаются на сером булыжнике набережной. Большой, белый альбатрос парил над выходом в открытое море. «Как раз там, где эта собака взорвал свой корабль, — вспомнил Себастьян.

Альбатрос поймал порыв ветра, и, пролетев над головой Себастьяна, покружив над собором, — опустился на черепичную крышу монастыря.