— Вон туда иди, — кабатчик махнул рукой на неприметную, покрытую паутиной дверь в углу.

«И, если что — я тебя не видел, и не знаю, кто ты такой».

Невысокий, худенький юноша кивнул, и, откинув со лба черные, короткие кудри, шагнул через порог.

Внутри было темно, и он, натолкнувшись на скамью, беззвучно, одними губами, выругался.

— Вы садитесь, — сказали откуда-то из угла. Кресало чиркнуло, и в колеблющемся огне свечи юноша увидел своего собеседника — в черном, потрепанном камзоле и старой рубашке.

— Вот что, — мужчина выложил на стол тяжелый кинжал, и пистолет. «Наш разговор, уважаемый сеньор, может закончиться, — человек задумался, — неприятно.

— Эта дверь, — он махнул за спину юноши, — закрыта на засов, снаружи, а тут, — мужчина повернулся, и поднес свечу к стене, — имеется еще одна, которая выходит прямо к морю. Я уж не буду вам объяснять, для чего она нужна.

— Не надо, — согласился молодой человек. «Я понял».

— Оружие на стол, — велел тот, что постарше. Юноша подчинился.

— Вы давно в Порт-Рояле? — спросил мужчина, безразлично разглядывая миловидное, смуглое, взволнованное лицо напротив него.

— Месяц, — сглотнув, ответил юноша. «Я приплыл из Мексики, служу помощником у хирурга, дона Мигуэля Линареса».

— Линареса, — повторил мужчина и потянулся за кинжалом. Юноша напрягся.

— Кровь под ногтями засохла, — сказал мужчина, и принялся их чистить, что-то насвистывая.

— В Мексике где жили? — поинтересовался мужчина, не поднимая глаз.

— В Мехико, — юноша чуть улыбнулся. «Пришлось уехать, так, — он помялся, — получилось».

Мужчина усмехнулся и отложил клинок.

— Non komo muestro Dio, Non komo muestro Sinyor, — продекламировал он.

— Non komo muestro Rey, Non komo muestro Salvador, — закончил юноша и дерзко посмотрел на собеседника: «Что, ваш капитан не любит конверсо?

— Ели бы он нас не любил, — ответил мужчина, опять берясь за кинжал, — не держал бы меня вот уже на втором корабле. В море были когда-нибудь? — он зорко взглянул на юношу.

— Только пассажиром, — вздохнул тот. «Но я почти хирург, узлы вяжу хорошо, пальцы у меня ловкие».

Мужчина почесал кинжалом бровь и поджал губы. «Вы, конечно, не производите впечатления сильного человека, уж простите. Лет вам сколько?».

— Двадцать четыре прошлым месяцем исполнилось, — вздохнул молодой человек и сцепил красивые, тонкие пальцы. «Я очень меткий, отлично стреляю».

— Английский язык, откуда знаете? — подозрительно спросил мужчина.

— Отец покойный был торговцем, и меня научил языкам, — объяснил молодой человек.

— Акцент у вас, конечно, есть, но это не страшно, — пробормотал мужчина. «Вот что — наш помощник хирурга погиб — был сложный переход в проливе Всех Святых, нас основательно потрепало. Нам новый помощник требуется. Вы вроде юноша сообразительный, незачем вам в матросах околачиваться. Хотите?

Черные глаза юноши заблестели восторженными искрами, и он подался вперед: «Очень!

Это такая честь для меня, такая честь!»

— Испанских шпионов мы потрошим живьем, и кишки заталкиваем им в рот, — предупредил его собеседник. «Это чтобы вы потом не жаловались, что вас не предупреждали».

Он окинул взглядом стройную фигуру юноши и вдруг, ядовито, сказал: «И вот еще что. На берегу задницу свою хоть кому подставляй, то дело твое, а на корабле капитан за такое сразу в море спускает, понял?»

— Да я не, — юноша зарделся.

— Ну-ну, — иронично сказал его собеседник. «Значит, так — он выложил на стол кошелек с серебром, — вот тебе половинная плата за первый месяц, испытательный срок — полгода, после этого переходишь на полное жалованье и получаешь процент с добычи. Ну, если доживешь, конечно, — мужчина усмехнулся и поднялся: «Бери расчет у Линареса, и завтра в полночь приходи к складам у западного форта, там будет ждать шлюпка. Зовут-то тебя как?

— Эдуардо, — юноша встал, и протянул руку. «Эдуардо Кардозо».

— Ну, добро пожаловать на «Святую Марию», Эдуардо, — мужчины обменялись рукопожатием, низенькая дверь, что выходила к морю, открылась, и моряк исчез в теплой мгле карибского вечера.

Эдуардо подождал немного, и, услышав скрип поднятого засова, выйдя, заказал у стойки стакан белого вина. Он выпил его залпом, и, перегнувшись, шепнул кабатчику: «Спасибо».

— Чего ж не порадеть своему-то? — буркнул кабатчик и заорал: «Еще раз увижу, что тут кто-то достал пистолет — вылетите в окно! На шпагах можете драться, сколько хотите, но чтобы без стрельбы!».

Кардозо улыбнулся, и, оказавшись на улице, вдохнул тяжелый аромат цветов. Сырой, соленый западный ветер дул прямо в лицо, море — темное, огромное, — шумело прямо за домами.

— Эй, хорошенький, заходи! — раздался голос сверху. Кардозо поднял голову, и сказал высунувшейся из окна полуголой девушке: «Вот заработаю денег, милая, и навещу тебя!»

— Ну почему так всегда! — вздохнула шлюха, подперев щеку ладонью. «Как миленький паренек, так гол, словно сокол».

Эдуардо вышел на белый песок дюны, что отделяла Порт-Рояль от моря, и вгляделся в черный, без единого огонька, простор.

— «Святая Мария, — прошептал он и вдруг рассмеявшись, набрал в ладони песок, подкинул его вверх. «Фу, право, Эдуардо, — одернул он себя, — взрослый мужчина, а ведешь себя, — как мальчишка!».

Он отряхнул руки и отправился на свой постоялый двор — собирать сундучок.

— Отлично зажило, капитан, — главный хирург «Святой Марии», мистер Мэйхью, разогнулся, и вытер руки салфеткой. «Вот, посмотрите, мистер Кардозо, — обратился он к помощнику, — этот шов совсем незаметен, не правда ли?»

Юноша бросил взгляд на смуглое, сильное плечо и чуть зарделся.

Ворон потянулся и смешливо сказал: «Ну, я могу надевать рубашку, или вы нашли какую-то рану, о которой я не знаю, мистер Мэйхью?»

В раскрытые ставни лазарета вливалась томная жара летнего полдня. «Святая Мария», поскрипывая, чуть покачивалась на легкой волне. Шелестели паруса, с моря доносился хохот и плеск — экипаж купался.

— Пока посидите, — распорядился Мэйхью, — я мистера Кардозо тут на досуге анатомии учу, он быстро схватывает, а на ком еще показывать мускулы, кроме вас?

Капитан усмехнулся и, согнув руку, сказал: «Вот, докатился, в мои годы и при моем звании стал пособием для мальчишек».

— Запишите, мистер Кардозо, — велел хирург, — это musculus biceps brachi, или двуглавая мышца плеча.

— А почему двуглавая? — поинтересовался Кардозо, делая пометку на рисунке человеческой фигуры, что был прикреплен к стене.

— Потому что ее проксимальная, то есть — находящаяся ближе к центру тела человека, — часть, состоит из двух головок, — рассеянно ответил хирург, и попросил Ворона: «Откройте-ка рот, капитан».

— Прекрасно, прекрасно, — пробормотал Мэйхью, рассматривая крепкие, белоснежные зубы.

— Вашей вощеной нитью пользуюсь, — сварливо сказал Ворон, — не забываю, утром и вечером.

И щеткой, той, с конским волосом, что вы советовали».

— Ну, можете одеваться, — разрешил хирург. «Мистер Кардозо, подайте капитану рубашку».

Молодой человек, покраснев, наклонился, и, вдохнув теплый, пряный аромат, коснулся белоснежного льна.

В дверь постучали. «Что там?», — спросил Ворон, застегивая камзол.

— Паруса на горизонте по левому борту, капитан, — раздалось из-за двери.

— Иду, — Ворон, наклонив голову, шагнул за порог.

— Мистер Мэйхью, — спросил Эдуардо, рассматривая рисунок, — а этот musculus biceps brachi, — у меня его и нет почти.

Хирург улыбнулся. «У вас какой рост, мистер Кардозо?».

— Четыре фута одиннадцать дюймов, — пробормотал тот.

— А весите, вы, наверное, — Мэйхью прищурился, — фунтов сто?

— Девяносто два, — вздохнув, сказал помощник.

— Ну вот, — наставительно проговорил хирург, — а капитан у нас ростом шесть футов два дюйма, и весит почти двести фунтов. Именно поэтому, по нему, а не по вам, лучше изучать мускулы.

— По мне можно кости зубрить, — сказал Эдуардо, убираясь, и оба рассмеялись.

— Ветра-то и нет, — сказал Ворон, вглядываясь в лазоревую, спокойную даль. «И не похоже, чтобы поднялся, по крайней мере, до вечера. Пусть себе дрейфуют испанцы, здесь течение слабое, далеко их не снесет, догоним».

— Их двое, — озабоченно сказал помощник.

— А ты думаешь, зачем я выбил в Оружейном комитете Адмиралтейства сто двадцать пушек? — ухмыльнулся капитан. «Именно за этим. Ладно, — он перегнулся через борт и закричал:

«Всем вернуться на корабль! К вечеру предстоит небольшое дельце, надо проверить оружие, а то заржавело!»

— Скажите-ка еще раз, — попросил Мэхью, окуная перо в чернильницу.

— Три части крушины, три части сенны и часть касторового масла, — продиктовал Эдуардо.

«Но это очень сильное слабительное, его надо использовать с большой осторожностью».

— А откуда вы так хорошо знакомы с травами, мистер Кардозо? — спросил хирург, записывая.

— Я помогал аптекарю в Мехико, — юноша покраснел и добавил: «Я еще знаю разные местные снадобья, индейские, они часто бывают очень хороши».

— Тоже пригодится, — пробормотал хирург.

Помощник просунул голову в дверь лазарета и скомандовал: «Эй, мясники, раскладывайтесь. Задул хороший ветер с запада, мы уже вблизи от испанцев, сейчас тут будет горячо».

— Давайте, мистер Кардозо, собирайте инструменты, — велел Мэйхью, поднимаясь.

«Ампутировали когда-нибудь?».

— Только пальцы, в Порт-Рояле, — ответил Эдуардо.

— Ну, ноги мы на палубе отпиливать не будем, — Мэйхью усмехнулся, — да и, честно говоря, за три десятка лет я видел только двоих, что выжили после ампутации ноги на корабле, в таком климате. На севере — там проще, меньше вероятность заражения. Холод, знаете ли, в нашем деле полезнее, чем жара».

— Груженые, — пробормотал капитан, глядя на то, как тяжело разворачиваются корабли.

Желто-красные штандарты полоскал свежий, резкий ветер. «Вот и прекрасно, — Ворон повернулся к помощнику. «Сначала расстреливаем военный галеон, торговец сдастся сам, у него два десятка пушек, не больше».

Ядро просвистело надо головами моряков, и они пригнулись.

— Наглец, — сказал сквозь зубы Ворон и велел: «Огонь из всех орудий!»

— Держите руку, мистер Кардозо, — Мэйхью заткнул тряпкой рот истошно кричащего человека, и, плеснув на кисть водой из ведра, отсек оторванные ядром, держащиеся на лоскутах кожи, пальцы.

— Прижгите, перевязывайте, и отправляйте его вниз, — распорядился хирург, переходя к следующему. «Шить времени нет, этим потом займемся».

Эдуардо отбросил окровавленные пальцы подальше, и тут же втянул голову в плечи — испанское ядро разбило борт «Святой Марии» всего в каких-то футах пяти от него.

— Ничего страшного, — спокойно сказал Мэйхью, — продолжайте работать.

Кардозо поджег трут и сунул то, что осталось от кисти раненого — прямо в огонь.

Галеон, дымясь, погружался в море. «Расстрелять все шлюпки, прицельно, — приказал Ворон, оторвавшись от пушки. «И готовьте крючья, торговец уже рядом с нами, вон, белым флагом махают».

— Мистер Кардозо, — сказал хирург, оглядывая забитый стонущими людьми лазарет, — вы вернитесь на палубу, пожалуйста, посмотрите, — не остался ли там кто, из раненых. И потом сразу сюда — начинаем шить.

Эдуардо взбежал вверх по трапу и замер — пленные испанские моряки стояли у пробитого ядром борта «Святой Марии». Шпаги валялись горой у фок-мачты.

Снизу были слышны крики о помощи. Ворон кивнул: «Давайте следующего». Двое из команды «Святой Марии» подтащили упирающегося испанца ближе, и сильным толчком отправили его за борт.

Кардозо увидел, как один из испанцев, оглянувшись, потянул что-то из кармана. Серая сталь блеснула в заходящем солнце, раздался выстрел, и юноша, рванувшись вперед, заслонив собой Ворона, упал. Тонкие, красивые руки вытянулись, дрогнули, и на рубашке Кардозо расплылось алое, яркое пятно.

Ворон, нагнувшись, поднял юношу, и подумал: «Господи, а легкий какой, словно ребенок, одной рукой унести можно». Он подхватил Кардозо удобнее, и, достав пистолет, выстрелил побледневшему, поднявшему руки испанцу прямо в висок.

— Уберите эту падаль с палубы, — распорядился капитан, — и продолжайте. Я оставлю мистера Кардозо в лазарете и вернусь.

Уже на темном, крутом трапе Ворон вдруг застыл, ощутив что-то странное под рукой, и пробормотал: «Что за черт!».

Он поднялся чуть выше и разорвал окровавленную рубашку Кардозо.

— Дура, — сказал Ворон ласково, глядя на едва заметную, смуглую грудь. Крови было много, но пуля только сорвала кожу на боку. «Господи, какая она дура, — повторил он, и прислонился к переборке.

Один черный глаз открылся и Эстер сердито проговорила: «Сам дурак, я уже второй месяц на корабле, и ты только сейчас заметил?»

— Вас тут двести человек, всех не упомнишь, — ворчливо ответил капитан.

— Меня ты должен помнить всегда, Ворон, — сказала девушка и поцеловала его — глубоко, тут же потеряв сознание.

Она проснулась, и, потянувшись, оглянулась вокруг. В большой, просторной каюте пахло чем-то пряным, кровать — высокая, узкая, была застелена белоснежным бельем, и, — Эстер пощупала свои ребра, — ее бок был перевязан, не очень умело, но крепко.

Снаружи была карибская тьма — томная, тихая, чуть плескала вода за бортом. Эстер встала, потянувшись, и, высунувшись, посмотрела на переливающиеся звезды. Луна, — низкая, полная, висела прямо над водой, казалось, — руку протяни и достанешь ее.

Эстер обернулась, и посмотрела на большой, заваленный картами стол. Сверху лежал раскрытый корабельный журнал и еще одна тетрадь, — в потрепанной обложке. Девушка всмотрелась в имя, что было написано на переплете и застыв, сказала: «Не может быть такого, нет!».

— Я тебе опиума дал, — раздался ворчливый голос с порога. Ворон держал свечу одной рукой, вторая была перевязана.

— Что случилось? — нахмурилась Эстер.

— Еще один галеон потом явился, — Ворон чуть усмехнулся, — недолго, правда, прожил. Так, ерунда, царапина. Иди, Мэйхью тебя ждет, надо за ранеными ухаживать. Взялась работать, так уж работай, — он поставил свечу на стол и устало опустился в кресло, потерев виски. «До Плимута я тебя выгонять не буду, — он рассмеялся, — некуда, а там получишь расчет, и чтобы духу твоего на корабле не было».

— Хорошо, — Эстер, сглотнув, потянулась за своим камзолом и стала застегивать его — пальцы внезапно похолодели и отказались слушаться.

— Спасибо тебе, — Ворон потянулся и достал из рундука недопитую бутылку. Он вдруг рассмеялся, — невесело. «В прошлый раз, когда меня кто-то своим телом заслонил, это плохо закончилось, надеюсь, сейчас такого не случится».

— А кто это был? — тихо спросила девушка.

— Неважно, — не смотря на нее, ответил капитан. «Иди, ради Бога, мне на рассвете вахту стоять, а я поспать еще хотел».

— А Мэйхью? — она все еще стояла у двери. «Знает?».

— Никто ничего не знает, и не узнает, — он очинил перо и принялся заполнять корабельный журнал.

Эстер постояла еще немного, глядя на его темные, с чуть заметной проседью, волосы, и вышла.

— Ну как вам спалось в капитанской каюте, мистер Кардозо? — улыбаясь, спросил хирург.

— Прекрасно, — сердито ответила Эстер, меняя повязку моряку с ампутированными пальцами.

Тот, морщась, сказал: «Ну конечно, тут три десятка лет плаваешь, и капитан тебя даже не порог не пускает, а стоит появиться некому мистеру Эдуардо, у которого еще молоко на губах не обсохло…»

Эстер нахмурилась и сказала, осматривая кисть: «Капитан мне дал опиума, вот и все».

— Тут вон четыре пальца потерял, а у вас опиума не допросишься, — проворчал раненый, — а всяким мальчишкам его за красивые глаза раздают, чтобы слезы их не портили.

— А ну тихо! — прикрикнул Мэйхью. «Тут у нас опиум казенный, а у капитана свой, личный, кому он хочет, тому и отпускает. Ты же не жалуешься, что тебя с капитаном за один стол не сажают».

— Да уж видно, кому он хочет-то, — пробормотал моряк в спину хирургу.

Когда Кардозо и Мэйхью вышли, в лазарете повисло молчание, и вдруг кто-то смешливо сказал: «Да не было у них ничего, капитан и баб-то на корабле никогда не трогает, хоть нам и не запрещает. Оставь, Джейсон, тебе какое дело, что капитан на берегу будет делать, он же в постель к тебе не лезет?».

— Да просто не занимался он таким раньше, я его вон сколько знаю, — не успокаивался моряк.

— А этот Эдуардо и вправду хорошенький, как девчонка, — задумчиво сказал кто-то. Раненые расхохотались, переглядываясь между собой.

— Еще один! — закатил глаза Джейсон и повернулся к стене.

Эстер осторожно, робко постучала в дверь капитанской каюты. «Святая Мария» медленно дрейфовала под легким ветром с юго-запада, в тишине глубокой ночи даже шелест парусов казался совсем неслышным.

— Кто там еще? — раздался хмурый голос.

— Я повязку поменять, — тихо ответила Эстер. «Мэйхью спать пошел, просил меня, вас посмотреть».

— Ну, заходи, — иронично ответил Ворон.

Он лежал на кровати, вытянувшись, закинув руки за голову. Эстер опустила засов и, поставив на пол, свечу, сказала: «Давайте я вам помогу снять рубашку, вам же тяжело».

Ворон сел и сказал, глядя прямо на нее: «Помогай».

У нее были ласковые, легкие пальцы, и пахло от нее какими-то травами. Ворон посмотрел сверху на черные кудри и вдруг сказал: «Не тяжело тебе, в лазарете?».

Он улыбнулась: «Нет, я же многому научилась уже, там, — девушка махнула рукой на запад и вдруг помрачнела.

— Ничего, — тихо проговорил Ворон. «Все пройдет, донья Эстелла, все забудется».

— Кое-что не забудется, — он вдруг почувствовал прикосновение нежных губ к ране, — летящее, будто и не было его вовсе.

— Вот это не забудется, — она затянула повязку и, взяв его руку, приникла к ней щекой. «И вот это тоже, Ворон», — девушка встала на колени и поцеловала его.

— Нет, — сказал он едва слышно, — не надо, Эстелла.

— Никакая я не Эстелла, — Ворон увидел улыбку на ее губах. «Меня зовут Эстер Судакова, ну, в девичестве, конечно».

— Никита Григорьевич? — потрясенно проговорил Ворон — по-русски.

— Мой приемный отец, — она прикоснулась губами к его пальцам, — к каждому. «Мои родители погибли в Полоцке, когда царь Иван его захватил, отказались креститься. Мне тогда меньше трех было, а спас меня боярин Федор, я только имя его помню. А отец мне про тебя рассказывал, Степан Воронцов. И Марфу Федоровну я помню, мы виделись, как она из Стамбула бежала».

— Иди-ка сюда, — он привлек девушку к себе. «Ну что ж ты мне раньше не сказала, Эстер?»

— Да я и не знала, — удивилась она, — англичанин и англичанин. А потом вон тут тетрадь у тебя увидела, — она кивнула на стол.

— Да, дневник мой, я по-русски его пишу, — Степан вдруг рассмеялся. «Вот, теперь ничего в тайне не сохранишь».

— А что бы ты хотел сохранить в тайне? — черные, длинные ресницы вдруг заколебались.

— Разные вещи, — буркнул он, изо всех сил стараясь не смотреть на нее.

— А ты не храни, — она усмехнулась, и погладила его по щеке: «Вот, видишь, Ворон, я к тебе пришла, и уходить никуда не собираюсь, хоть ты что делай».

— Ты же меня в два раза младше, — медленно сказал мужчина, — Я думал, зачем я тебе такой — мне ведь почти пять десятков лет, и у меня разные дела за спиной, и не только хорошие.

— Показать — зачем? — она вытянулась рядом, положив голову ему на грудь.

— Да я уж и сам понял, — Ворон ласково, осторожно потянул ее к себе — ближе.

Эстер взглянула на него, и шепнула, прикоснувшись губами к его уху: «Все, что ты хочешь, Ворон».

— Я хочу все и сейчас, — проговорил он сквозь зубы, сдерживаясь, медленно снимая с нее рубашку.

Он оторвал губы от вишневого, сладкого соска, и рассмеялся: «А ведь я еще ничего и не делал, звезда моя, это так, баловство».

— А рука твоя где? — тяжело дыша, ответила Эстер.

— О, — Ворон поднял бровь, — да, совсем забыл. Сейчас уберу, прости.

— Не надо, — простонала Эстер.

— А ведь, — задумчиво проговорил капитан, — пожалуй, действительно, не стоит. Лежи спокойно, — велел он, устраиваясь между ее ногами.

— Я не смогу, — Эстер вцепилась пальцами в кровать.

— Да уж постарайся, — хмыкнул Ворон, — скоро я тебя привезу домой, и там кричи сколь душе твоей угодно.

Он коснулся губами сладкого, влажного тела, и сам едва сдержался, — так это было хорошо.

Эстер вдруг нашла его пальцы и, крепко сжав их, проговорила: «Я ведь и не знала, что так можно»

— Нужно, — наставительно ответил капитан и добавил, на мгновение прервавшись: «Как я посмотрю, мистер Кардозо, так вас многому учить придется».

— Я быстро схватываю, — отозвалась Эстер.

— Повязку не стронь, иначе кровотечение начнется, — сказала она потом, озабоченно, коснувшись его руки. Ворон поцеловал первое, что попалось под губы — смуглую щиколотку, лежавшую у него на плече, и, прижав ее к постели, строго сказал:

— Вот, что, дорогая, когда я приду к тебе, как к помощнику хирурга, — Степан не выдержал и рассмеялся. «Тогда и командуй, а тут — капитанская каюта, и капитан, что хочет, и делает, — он с удовольствием увидел, как расширились ее глаза.

— Больно? — он остановился, вдруг забеспокоившись.

Эстер поерзала под ним, — Ворон глубоко вздохнул, и велел себе потерпеть, — и весело ответила: «Нет, мой капитан, очень хорошо!»

— Ах, так, — он пропустил сквозь пальцы ее черные кудри, — ну, получай тогда, дерзкая девчонка!»

Потом он лежал, прижав ее к себе, целуя смуглую, худую спину с дорожкой позвоночника.

Она потерлась об него задом и томно сказала: «Помнится, капитан, вы мне какой-то вопрос задавали, семь лет назад?».

— Могу повторить, — он чуть шлепнул девушку и опять приник губами к нежной, пахнущей травой коже.

— А ответ не изменился, — услышал Ворон смущенный шепот.

— Не может быть! — удивленно сказал он.

— Да уж вот так, — Эстер, было, попыталась повернуться, но Степан остановил ее и сказал, еле сдерживая смех: «Ну, если хочешь попробовать, то так — удобнее».

— С тобой я хочу все, — прошептала девушка.

Ворон думал, что так не бывает — не с ним, не в его возрасте. Однако в каюту уже начал вползать еще серый, ранний рассвет, а он все никак не мог отпустить Эстер.

Она вдруг глубоко зевнула, улыбнувшись: «И совсем не было больно»

— Да уж умею я, в мои-то годы, — Ворон внезапно нахмурился. «А вот ты болтаешь, а делом не занимаешься! — он положил руку девушки куда надо.

Эстер скользнула вниз и еще успела прошептать: «Да я уж поняла, что в лазарете меня сегодня не дождутся!».

— Спи, — сказал он потом, обнимая ее — нежно, ласково. «Я тебя запру, и спи. Если захочешь поесть — у меня тут сыр, и вино. Я отстою вахту и вернусь, сразу же».

Он прикоснулся губами к теплому лбу, и увидел, как Эстер, свернувшись в клубочек, задремывая, все еще держит его за руку. «Звезда моя, — тихо сказал Ворон и вышел.

— Вот что, мистер Гринвилль, — сказал Ворон первому помощнику, потянувшись за еще одной порцией солонины, — вы подготовьте шлюпку, пожалуйста. Ну, там порох, припасы, оружие — все, как надо.

— Вы ешьте, капитан, — ласково сказал Гринвилль, двигая к нему блюдо. «Утомились, наверное».

— Вовсе я не утомился, — подозрительно глядя на него, ответил Ворон. «Вы идите в Плимут, а я тут отправлюсь кое-куда, по делам. По дороге ни во что не ввязывайтесь, у нас и так трюмы добычей переполнены».

— А вы надолго уезжаете? — еще более ласково спросил Гринвилль.

Капитан покраснел и что-то пробормотал.

— А, — многозначительно поднял бровь помощник.

— Доброе утро, господа, — сказал Мэйхью, садясь за стол. «Приятного аппетита. Мистера Кардозо никто не видел? Он вечером пошел вас перевязывать, сэр Стивен, и не вернулся. Я волнуюсь, — хирург выпил свою порцию разбавленного рома.

— Он у меня в каюте, — сказал Ворон, чувствуя, как пылают у него щеки.

— Капитан! — раздался из-за стола матросов потрясенный голос Джейсона.

— Тебе же, старина, вроде пальцы оторвало, а не глаза повредило. Все уже давно все поняли, один ты ничего не увидел, — сказал кто-то, и Ворон услышал хохот.

— Ну, — заключил Мэйхью, разламывая галету, — жаль, конечно. Способный юноша этот Эдуардо, пусть не бросает медицину, передайте ему. Ей, то есть, — хирург улыбнулся.

— Мерзавцы, — сочно сказал Ворон, и пошел стоять свою вахту.

Ворон пришвартовал шлюпку, и, выбравшись на берег, подал руку Эстер. Она посмотрела на небольшой барк, что покачивался на волнах залива и, рассмеявшись, сказала: «Что-то мне этот корабль знаком».

— Ты на нем до Панамы добиралась, — кивнул Ворон. «Это мой, я его как раз держу для тех случаев, когда надо быстро управиться. Он совсем новый, в прошлом году построили, в Дептфорде, я его и не называл еще. Теперь назову, — он ласково посмотрел на женщину и улыбнулся. «Звезда», — сказал Степан. «Вот какое будет ему имя».

Эстер взглянула на небольшой, с каменной, нависшей над заливом террасой, дом, и спросила: «И здесь совсем никто не живет?».

— Нет, — Ворон стал разгружать шлюпку. «Мальчишки в Англии, в школе, я круглый год на корабле. Но все, что надо, там найдется».

— Давай, я помогу, — она посмотрела на ящики и присвистнула: «Да ты, я смотрю, решил тут надолго обосноваться».

Ворон распрямился и серьезно сказал: «Тут есть козы и свиньи, — я их еще давно привез, рыбалка тоже хорошая, но вот, например, за вином каждый раз в Порт-Рояль шлюпку гонять не будешь. Да и опасно это, за мою голову награда еще лет двадцать назад назначена была.

Все же лучше, — он отобрал у девушки тяжелый ящик, — не рисковать попусту. Тем более, сейчас».

— Это ты о чем? — подозрительно спросила Эстер.

— Да так, подумалось, — небрежно ответил Степан, и, порывшись в сундуке, кинул ей связку ключей: «Иди, звезда моя, хозяйничай. Я тут закончу и рыбы тебе принесу, свежей. Мука в кладовой, воду мы из ручья берем, печь я сам сложил».

— Ты умеешь? — удивилась девушка.

— Я все умею, — ворчливо ответил Степан и посмотрел на нее так, что Эстер сразу же залилась краской.

За ужином он сказал, наливая себе вина: «Побудем тут пару недель, и потом я в Порт-Рояль все-таки загляну».

— Зачем? — удивилась Эстер.

Ворон помолчал и вдруг сказал: «В жизни такого вкусного хлеба не ел».

Девушка рассмеялась, и, положив тонкие пальцы на его руку, чуть погладила жесткую, большую ладонь. «Пекла и о тебе думала».

— Правильно, — одобрительно сказал Степан. «Я, впрочем, тоже — за удилищем и не следил, все больше представлял себе, чем это ты тут занимаешься».

— Кухню твою отмывала, — Эстер усмехнулась, — муку просеивала, воду таскала, ну и вообще — убиралась.

— Очень хорошо, — он посмотрел на чистую, скромную комнату, и улыбнулся: «А в Порт-Рояль мне надо, чтобы команду на барк набрать, один я с ним не справлюсь, все же не шлюпка».

— А куда это ты идти собрался? — подозрительно спросила девушка.

— Потом скажу, — Ворон потянул ее к себе на колени. «А сейчас я открою еще бутылку, и заберу тебя в спальню — надолго».

— Бутылки не хватит, — Эстер отпила из его бокала и медленно, очень медленно провела губами по его щеке.

— Я об этом подумал, — усмехнулся Ворон. «Ничего, принесу еще. Потому что, дорогой мой Эдуардо, — он пощекотал девушку, — я намерен не выпускать тебя из постели, по меньшей мере, дня два. Надеюсь, с голода мы не умрем».

— Не умрем, — уверила его Эстер, — я об этом позабочусь.

— Новолуние, — девушка посмотрела на тонкий, едва заметный над черным простором моря, серпик, и чему-то улыбнулась.

— Ну вот, — Ворон потянулся, вытирая тарелку куском хлеба, — тогда я завтра — в Порт-Рояль, а ты не волнуйся — тут безопасно, и я через пару дней уже вернусь. Потом снимемся с якоря.

— Куда? — спросила девушка, не отрывая взгляда от волн. На столе, в грубых подсвечниках, горели две свечи.

— В Плимут, а потом в Лондон, — ответил Степан.

— Мальчиков навестить? — Эстер взглянула на него и заметила, что Ворон покраснел — немного.

— И это тоже, — сказал он. «Но еще надо повенчаться. Нам с тобой, понятное дело».

— Я не могу венчаться, — тихо сказала Эстер. «Ты же знаешь».

— Ну, окрестишься, это недолго, — Ворон махнул рукой.

— Нет, — ответила девушка.

— Что — нет? — непонимающе спросил Ворон.

— Не буду я ни креститься, ни венчаться, — Эстер принялась убирать со стола.

— Я не могу жить с тобой, — он замялся, — так. Это грех.

— Но ведь уже живешь, — резонно заметила девушка, пожав плечами. «Какая разница?».

— Разница, — сдерживаясь, сказал Ворон, — в том, что я хочу видеть тебя своей женой.

Законной женой, звезда моя, перед Богом и людьми.

— Людям — все равно, — Эстер остановилась на пороге кухни, держа стопку тарелок, — уж поверь мне, а Богу — тем более.

— Ты поедешь со мной в Англию, — сдерживаясь, сказал Ворон. «И чтобы я не слышал больше этой чуши».

Она вдруг, спокойно, разжала руки. Тарелки со звоном упали на каменный пол. Эстер посмотрела на осколки и тихо сказала: «Я ради веры своей на костер пошла, и ради кого-то, — даже тебя, Ворон, — бросать ее не собираюсь. Представляю, что бы отец мой на такое сказал!».

Степан посмотрел на то, как она собирает черепки тарелок, и, стукнув кулаком по столу, закричал: «Так вот я не буду с тобой жить, как со шлюхой, поняла?».

Эстер обернулась и ядовито сказала: «Можешь не жить со мной вообще. Спокойной ночи, Ворон».

Он так хлопнул дверью, что она едва не слетела с петель.

Степан зажег свечу и распахнул ставни — море еще было серым, пустынным, предрассветным. Он посмотрел на измятую постель и пробормотал: «Проклятая упрямица!».

Он постучал, — тихо, — в дверь соседней спальни. Кровать заскрипела, и он, едва слышно ругаясь, постучал сильнее.

«Девчонка, — пробормотал он, — ну, только появись на пороге».

Эстер, зевая, распахнула дверь и сказала, подняв бровь: «Вам чем-то помочь, сэр Стивен?».

Ворон, не глядя на нее, пробормотал: «Прости. Я был неправ. Можно?».

От нее пахло хлебом и сонным теплом, и под рубашкой она была вся — будто смуглое золото.

— Я тебя накажу, — пообещал он, подталкивая ее к постели. «Заставила меня всю ночь проворочаться, будто мальчишку какого-нибудь».

— А капитан строго наказывает? — Эстер подставила ему губы, — через плечо.

— Очень, — сказал он. «Сейчас узнаешь, звезда моя».

Она лежала, устроившись у него на груди, легкая, будто птичка. «А если дети? — вдруг сказал Степан. «Значит, дети, — рассмеялась Эстер и поцеловала его. «Потом разберемся, Ворон. А ты мне все равно муж, иного мне не надо».

— Да и мне тоже никто, кроме тебя, не нужен — он погладил ее по спине и зевнул: «Я бы все же отдохнул, дорогая жена, годы, сама понимаешь».

Девушка усмехнулась: «Да, как я посмотрю, возраст у вас почтенный, капитан, вам себя беречь надо».

— Вот сейчас посплю, — Ворон положил ее к себе под бок, и обнял, — а потом поговорим о моем возрасте.

Степан задремал, и Эстер, в еще призрачном, неверном свете раннего утра, увидела, как изменилось его лицо — оно было счастливым, спокойным, и он чуть улыбался, все еще не отпуская ее.

Девушка посмотрела на тающий над морем осколок новой луны, и, нежно взяв руку Степана, положила к себе на живот.

— И ты тоже спи, — шепнула она неслышно.

Эстер потерлась щекой о плечо мужа, — он что- то пробормотал, прижав ее к себе покрепче, — и сама заснула, под шуршание набегающих на берег волн.