Энни влетела в капитанскую каюту, и, тяжело дыша, крикнула: «Мамочка, Плимут на горизонте!».

Мэри захлопнула тетрадь, и, поднявшись, улыбаясь, поцеловала дочь: «Довольна?».

— А когда мы опять в море? — спросила Энни, рассматривая чисто прибранную каюту. Пахло — легко, но приятно, — сухими травами и немного — солью.

Мэри потерла нос: «Скорее всего, в феврале. «Открытие» должно к Рождеству вернуться из Нового Света, Генри хочет сам проследить за тем, как его укрепляют, ну а потом, — женщина раскинула руки, — на северо-запад, дорогая моя. А ты точно не хочешь остаться в Лондоне? — Мэри взглянула на дочь.

Энни вдруг обняла ее, и, прижавшись стриженой головой к груди матери, серьезно взглянула на нее:

— Мамочка, ну я же тебе говорила — я тебя никогда не брошу. И потом, — девочка улыбнулась, — ну что я буду делать в Лондоне? Носить вышивание за этой принцессой Элизабет? А тут ты, и Джон, и Генри, и море, — даже сравнивать нельзя!

Мэри вздохнула и потрепала дочь по голове: «Ну ладно, пару лет еще поплаваем, а потом поедем с Генри на север, он хочет дом в Бервике купить, рядом с усадьбой нашей, будет в Норвегию ходить, на торговых судах. А пока мы в Англии — отправимся в усадьбу, приведем там все в порядок».

За переборкой раздался голос Джона: «Энни, иди сюда, мне папа разрешил самому к румпелю встать, посмотришь!»

Девочка быстро поцеловала мать в щеку и выбежала наружу. Мэри улыбнулась и, повернувшись к столу, только, было, потянулась за тетрадью, как почувствовала на талии большие, теплые руки.

— Все, — сказал Генри, целуя ее за ухо, — сейчас швартуемся, я иду к священнику, а потом — к ювелиру.

— Придется платье сшить, — грустно заметила Мэри, поворачиваясь к нему, оглядывая свои бриджи и камзол. «И чепец надеть».

Генри провел рукой по стриженым волосам и шепнул: «Все равно — красивей тебя никого нет, любовь моя. Тогда возьмем в этой таверне, у мистера Берри, три комнаты, поживем тут, а потом поедем в Лондон».

— Я уже и сложила все, — Мэри кивнула на багаж, что стоял в углу каюты. «Немного получилось, — она вдруг подняла глаза на Генри и сказала: «Ты не волнуйся, все будет хорошо».

— Все равно, — сказал хмуро Гудзон, — я, может, еще не понравлюсь твоей семье.

Женщина потянулась, и, поцеловав его, ответила:

— Они очень, очень хорошие. И мой брат, когда я отплывала из Джеймстауна, говорил, что хочет затеять какое-то совместное предприятие с Виргинской компанией, так что тебе как раз надо будет с ним встретиться.

Генри сел на койку, и, устроив ее у себя на коленях, вздохнул:

— Девочка моя любимая, обещаю — последнее дальнее плавание. Потом вернемся, будем жить в Бервике, и я стану ходить в Северном море. Просто, — он потерся щекой об ее плечо, — я себе не прощу, если не узнаю, что там. Если снимемся с якоря в феврале, то к маю уже обогнем Гренландию, и до осени постараемся пробраться как можно дальше на запад. А там посмотрим, — он поцеловал ее, — глубоко, — и добавил, уткнувшись носом в ее шею: «Я тебя люблю».

— Я тебя тоже, капитан Гудзон, — она полюбовалась им и сказала: «Видишь, как тебе хорошо, когда подстригся. Борода аккуратная стала. Ты вообще у меня красивый».

— Медведь я, — проворчал Генри, целуя ее, — а вовсе не красивый. Ну, пошли, там уже, — он прислушался, — и якорь сейчас бросать будут. Хотя, видит Бог, — его рука пробралась за ворот льняной рубашки Мэри, — я бы сейчас хотел закрыть дверь, и уложить тебя на спину.

Мэри потянулась, и, шепнув ему что-то на ухо, — легко спрыгнула на пол.

— И так тоже, — согласился Генри, выходя вслед за ней из каюты.

Палуба была залита ярким солнцем, темно-синяя вода залива играла легкой волной, и Генри, обнимая ее за плечи, прищурившись, сказал: «Вон там, видишь? Это церковь святого Андрея, наша, морская. Там и обвенчаемся».

— Это Англия? — зачарованно спросила Энни у Джона, стоя рядом с ним у румпеля. «Я ведь тут и не была никогда, я в Копенгагене родилась. Так красиво!»

— Очень, — ласково согласился подросток. «Я ведь тоже, — три года в Англии не был, мисс Энни».

— Я же тебе говорила, просто «Энни», — рассмеялась девочка. «Смотри, шлюпка какая-то к нам идет».

Генри нахмурился, и, перегнувшись через борт, крикнул: «Что такое?». Раздался треск мушкетов и человек в черном камзоле, что сидел у руля, велел: «Сбрасывайте трап!»

— Что случилось? — спокойно спросила Мэри у Гудзона. «Зачем здесь солдаты?»

— Понятия не имею, — он тихо, сквозь зубы выругался. «Вот что, быстро спускайся вниз, там судовой журнал. Его надо передать послу Голландии при дворе Его Величества. Сможешь?»

Мэри кивнула головой и бросилась вниз по трапу. Порывшись в поставце, она едва успела засунуть небольшую, пухлую тетрадь под рубашку и накинуть холщовую куртку.

— Вы кто? — сухо спросил человек, появившись в дверях, окинув взглядом каюту.

— Судовой хирург, — ответила Мэри. «А в чем дело?»

— Поднимайтесь немедленно на палубу и ждите распоряжений, — велел мужчина.

Обернувшись к солдатам, он сказал: «Обыскать тут все, от первого до последнего угла. И проверьте стены, в них могут быть тайники».

Палуба «Полумесяца» была оцеплена солдатами.

— По приказу его величества короля Якова, вы арестованы, — невидный человечек защелкнул наручники на капитане. Он рассмеялся: «Ничего, вы, моряки, и с одной рукой по трапу спускаться умеете. Шпагу, пожалуйста».

— Еще чего не хватало! — взорвался Гудзон. «По какому праву вы меня задерживаете?»

— Я же вам сказал, — терпеливо повторил человек, — по приказу короля Якова. Вот он, с подписью и печатью. И отдайте шпагу, капитан, не заставляйте меня применять силу.

Гудзон стиснул зубы и протянул ему клинок.

— А мой корабль? — Генри хотел, было выругаться, но сдержался.

Человечек пожал плечами: «Барк задержан, со всем экипажем, до особого распоряжения. На берег сходить запрещается».

Мэри увидела испуганные глаза детей и, поймав взгляд Генри, едва заметно дрогнула ресницами. Тот сказал, одними губами: «Я люблю тебя», и, цепляясь рукой за трап, стал спускаться в шлюпку.

Женщина, было, хотела подойти к детям, но путь ей преградили скрещенные мушкеты.

— До окончания обыска все остаются на своих местах, — лениво сказал человек в черном, наблюдая за удаляющейся от «Полумесяца» шлюпкой.

В привешенном к переборке фонаре горела свеча. Мэри оглядела приведенную в порядок каюту и сказала: «Так. Джон, ты остаешься тут, присматривай за Энни, пожалуйста. Если вас отпустят на берег, на что, впрочем, надежды мало, — она дернула углом рта, — возьмите комнаты у мистера Берри, я его предупрежу, и оставлю деньги».

Мэри наклонилась над кожаным мешком. «Судовой журнал, пистолет, порох, золото, — пробормотала она. «Энни, дай мне кинжал, он в поставце».

— Миссис Мэри, — голубовато-серые глаза Джона были наполнены слезами. «Миссис Мэри, — голос мальчика задрожал, — а с папой все будет в порядке?».

Женщина наклонилась и поцеловала подростка в лоб. «Все будет хорошо. А вы ждите — за вами приедут из Лондона».

— Мамочка, — Энни взяла ее руку, — возьми нас с собой, пожалуйста.

Мэри присела на койку и обняла обоих детей. «Милые мои, — вздохнула она, целуя стриженые головы, — льняную и русоволосую, — я одна спущусь по якорной цепи и доплыву до берега, а втроем, — она помолчала, — это слишком опасно. Там солдаты с мушкетами, вы же сами видели».

— Папа не сделал ничего плохого, — зло сказал Джон, — почему его арестовали?

— Мы во всем разберемся, обещаю, — Мэри напоследок поцеловала детей и велела: «Не сидите за полночь, ложитесь спать, пожалуйста». Она обернулась на пороге, и, перекрестив их, подумала: «Что бы там ни было, я не верю, что Генри сделал что- то дурное. Он не мог, не такой он человек. Это просто недоразумение, и все выяснится».

Она неслышно поднялась по трапу, и, выскользнув на палубу, спряталась за мачту. Ночь была лунной, тихой, солдаты стояли на корме, о чем-то переговариваясь.

Мэри, прижавшись к борту «Полумесяца», пробралась к якорной цепи, и, стала быстро спускаться вниз, к темной, чуть волнующейся воде.

— Гремит что-то, — раздался сверху голос. Солдат перегнулся через борт, подняв фонарь.

Мэри прижалась к обшивке корабля и затаила дыхание.

— Нет, показалось, — услышала она сверху. Свет исчез, шаги стали удаляться и Мэри, задержав дыхание, нырнула в холодную воду.

Джон посмотрел на грустное лицо Энни и тихо сказал: «Ты не волнуйся, пожалуйста. Ты же говорила, твоя мама хорошо плавает».

— Да, — Энни привалилась к переборке, обхватив колени руками, и положила на них подбородок. «Понимаешь, Джон, мы всегда с мамой были вместе, всегда, а теперь я не знаю, — что с ней».

— И я не знаю, что с папой, — Джон тяжело вздохнул. «А сколько тебе было лет, когда твой отец погиб?»

— Восемь, — ответила Энни. «А тебе — одиннадцать?»

— Угу, — Джон помолчал. «У меня брат родился, только он сразу почти умер, и мама умерла, вслед за ним. Вот, — едва слышно закончил мальчик. «Папа тогда в море был, мне пришлось самому все делать — хоронить их, и все остальное».

Энни подняла руку и погладила его по голове. «У меня тоже братик был, Николас, — сказала девочка грустно, — он там, в Джеймстауне умер. Ему почти годик был, он уже меня узнавал, и маму, улыбался».

Джон прикоснулся губами к ее руке и сказал: «У меня галеты есть, давай, погрызем, и потом книгу твоей мамы почитаем. Она хорошо пишет, интересно, и рисунки красивые».

Энни приняла от него горстку галет, и мальчик, развернув тетрадь в кожаном переплете, вынув закладку, начал: «Третье апреля 1609 года. При высадке на берег я видела арокуна, который охотился за крабами в прибрежных камнях. Это всеядные животные, которые употребляют в пищу, как растения, так и насекомых, и других животных…"

Энни закрыла глаза, и, устроившись удобнее, подумала: «Только бы с мамочкой и Генри ничего не случилось, пожалуйста!».

Мэри толкнула тяжелую дверь таверны, и, сощурив глаза от табачного дыма, стала проталкиваться к стойке. «Еще хорошо, что ветер поднялся, рубашка высохла, — подумала она, бросив на отполированное локтями дерево медную монету. Приняв оловянный стаканчик с ромом, опрокинув его, женщина наклонилась к уху кабатчика, и тихо сказала:

«Привет вам от капитана Гудзона, мистер Берри».

Седая бровь шевельнулась и Мэри, подхватив с пола кожаный мешок, нырнула в боковую, неприметную дверь.

Берри, войдя вслед за ней, чиркнув кресалом, зажег свечу и хмуро сказал: «Я уж не знаю, кому Генри дорогу перешел, кажется, спокойнее человека и найти нельзя. А вы кто, мистер? — он оглядел невысокого, изящного мужчину.

Голубые глаза, обрамленные тонкими морщинками, блеснули льдом, и Мэри, заряжая пистолет, ответила: «Его судовой хирург, мистер Берри. Веревка у вас есть, крепкая?»

— Найдем, — ответил кабатчик. «Он не в тюрьме, мистер…, - Берри замялся.

— Поменьше имен, — тонкие губы усмехнулись. «Вы же с Вороном плавали, мистер Берри, должны помнить — держи уши открытыми, а рот — закрытым».

— Кроу, — подумал Берри. «Из детей миссис де ла Марк, наверное. Надо же, я и не знал, что у них, кроме сына меньшого, кто-то еще моряком стал». Мужчина кинул ему туго набитый кошелек и спросил: «А где капитан Гудзон?».

— У коменданта порта, — ответил кабатчик. «Там у них пара камер есть, ну, всякую шваль там не держат, только джентльменов. Сэр Стивен там тоже пару раз ночевал, — Берри усмехнулся, — было дело. За драки его сажали.

Мужчина задумчиво почесал бровь пистолетом. «Вот что, мистер Берри, — наконец, сказал он, — давайте мне веревку и достаньте двух хороших лошадей, пусть у вас на заднем дворе будут. И если к вам, — ну попозже, — мальчик и девочка придут, дети капитана Гудзона, последите за ними, хорошо, потом их в Лондон заберут».

— Все сделаю, — ответил кок. «Не верю я, чтобы Генри был во что-то замешан, мистер. Не верю, и все тут. Честнее человека на морях не найдете, и добрее — тоже».

— Я знаю, — вздохнул мужчина, и, засунув пистолет за пояс, пригладив короткие, белокурые волосы, сказал: «Ну, с Богом».

Генри устало потер глаза и, взглянув на невидного человека, что сидел напротив, терпеливо сказал: «Понятия не имею, где мой судовой журнал, уважаемый господин. Когда вы меня забрали с корабля, он оставался в капитанской каюте. Ищите».

— В капитанской каюте, — пробормотал человечек. «А вот тут у меня, капитан Гудзон, — он помахал какой-то бумажкой, — имеется список всех тех, кто остался на корабле. Энни Гудзон, двенадцати лет, — это дочка ваша? — человек склонил голову набок и посмотрел на капитана.

— Разумеется, — ядовито ответил Генри. «Или вы подозреваете моих детей в том, что они украли судовой журнал?».

— А раньше у вас дочки не было, как помнится, — задумчиво пробормотал его собеседник.

— А теперь, — есть, — Гудзон вздохнул, — и какое это имеет отношению к делу? Вообще, — он сжал большую руку в кулак и положил на край стола, — вы не имеете права арестовывать «Полумесяц», это иностранный корабль. Голландский. Меня держите, сколько хотите, а барк должен вернуться в порт приписки. Амстердам, — добавил Генри.

Человечек помолчал и снял щипцами нагар со свечи. «Завтра мы допросим ваш экипаж, капитан Гудзон. И детей — тоже. И благодарите Бога, если все, кто есть в этом списке, будут присутствовать на корабле, иначе я вам не позавидую. Доброй ночи, — мужчина поднялся и, уже на пороге, добавил: «А насчет прав, вы запомните — в этой стране у нас есть право на все».

Тяжелая дверь с решетчатым окошком захлопнулась и Генри, откинувшись к стене, заложив руки за голову, подумал: «Ну, хоть кандалы сняли, и на том спасибо. Девочка моя, — он внезапно, нежно улыбнулся, — ну кто же знал, что так случится? И, главное, кому так понадобился мой судовой журнал? Московской компании? — Генри зло усмехнулся.

— Решили не тратить деньги на экспедиции, а задаром все узнать? Ну, уж нет, — он вскинул голову вверх и посмотрел на окно, забранное прутьями, — до Амстердама этот журнал доберется, не будь я Генри Гудзон. Мэри обо всем позаботится. Господи, как там она, дети как?

— Ах, Мэри, Мэри, — он внезапно даже улыбнулся, — видишь, как получилось — хотели в церковь пойти, а вместо этого, — я в тюрьму попал, и неизвестно, когда отсюда выберусь. Вот только, — Гудзон рассмеялся, — в церкви мы все равно окажемся, я, что обещал — то делаю.

Он устроился на грубой, деревянной лавке, подложив под голову камзол. Гудзон вспомнил розовые, ласковые губы, что шептали ему на ухо: «Я люблю тебя, слышишь, люблю!»

— Девочка моя, — он закрыл глаза и представил ее рядом, — ну, потерпи немного. Все устроится, слышишь?

Капитан задул свечу и, взглянув на еле заметную среди облаков, бледную луну, — задремал.

— Даже не огорожено, — усмехнулась Мэри, прижавшись к стене дома, глядя на контору коменданта порта, что стояла напротив. «И охраны нет. Вот уж воистину — на своей земле, чего нам бояться? Только вот взламывать замок на двери — не след, хоть и полночь, а мало ли кто подгулявший на улице появится. Сейчас все сделаю».

Она незаметно перебежала улицу, и, чавкая сапогами по грязи на заднем дворе, подняла голову. «Перепрыгну, — подумала Мэри. «Тут футов шесть, не больше, между крышами». Она завязала петлю на веревке, и, прицелившись, забросила ее на каминную трубу стоявшего рядом дома. Поплевав на ладони, женщина стала подниматься наверх.

Мэри сняла веревку, и, покачавшись на старой черепице, примерившись — кошкой прыгнула на соседнюю крышу. «Вот и все, — холодно подумала она. «Осталось снять решетку, — ну, для этого у меня кинжал есть, забрать Генри и отправиться в Лондон — как можно быстрее».

Она привязала петлю на трубу, и, цепляясь за веревку, стала спускаться вниз, к небольшому окошку в бревенчатой стене.

Генри проснулся от легкого шума, и, еще не открывая глаз, потянувшись за шпагой, нащупав пальцами грубые доски скамьи, горько подумал: «Да ее ведь забрали, что это я?».

Он почувствовал рядом легкое дыхание, и знакомые губы, быстро поцеловав его, приказали:

«Вставай, нас ждут лошади. Поедем в Лондон».

— Господи! — пробормотал Гудзон, обнимая ее, пытаясь уложить рядом. «Генри! — строго сказала женщина, поднимая его за руку, застегивая на нем камзол. «С детьми все хорошо, — она оправила на нем одежду и вскинула большие, лазоревые глаза. «Как только все выяснится, мы приедем и заберем их. Давай, — она кивнула на освобожденное от решетки окно.

— Я тебя люблю, — сказал Гудзон, прижав ее к себе. «А что в Лондоне?»

— Моя матушка, мой брат, и еще кое-кто. Нам помогут, не волнуйся, — рассмеялась Мэри, подвигая лавку к окну. «Все, незачем терять время».

Он выбрался на улицу, и, раскрыв руки, приняв в них Мэри, — легкую, маленькую, — вдруг подумал: «Никогда, никуда ее не отпущу. Пока я жив».

— Я тоже, — сказала она, приникнув к его уху. «Не отпущу тебя никуда, капитан Гудзон. Пошли, судовой журнал у Берри, надо ехать».

Генри погладил по холке вороного жеребца и, повернувшись к Берри, сказал: «Вы там за детьми, присмотрите, хорошо?».

Кабатчик кивнул и пожал ему руку: «Ты не волнуйся, Генри. Все будет в порядке». Он понизил голос и спросил: «А судовой хирург у тебя — Кроу?»

— Кузен маленького Ника, — рассмеялся Генри и вскочил в седло, приняв судовой журнал. «А вы откуда знаете, мистер Берри?»

— Глаза, — кок поцокал языком. «У сэра Стивена такие были — вроде лазурь небесная, а посмотришь — и холодом веет. Мистеру Питеру Кроу привет передавайте, и жене его тоже, миссис Рэйчел».

Белокурый мужчина перегнулся в седле: «А, так обвенчались они?».

— В июне еще, — гордо ответил кабатчик. «Тут, у нас, в церкви святого Андрея. У меня и стол заказывали. И миссис Полли, сестра его, у меня жила, и сын ее, Александр. А потом миссис де ла Марк приехала, ну, матушка мистера Питера, с адмиралом, тоже у меня жили».

— Миссис де ла Марк, — пробормотала Мэри и протянула ему руку: «Спасибо вам за все, мистер Берри. Увидимся еще».

Генри пришпорил коня и, оказавшись рядом с ней, выезжая на лондонскую дорогу, спросил:

«А что такого? Матушка твоя тут была, ну, понятно почему, раз брат твой женился».

Тонкие губы холодно улыбнулись: «Дорогой мой капитан, ты просто пока не встречался с моей матушкой». Мэри помолчала и добавила, глядя на мотающиеся под резким ветром, темные деревья: «Вряд ли она сюда просто так приезжала, поверь мне».

Женщина наклонилась к своему гнедому жеребцу и сказала: «А теперь, милый, покажи, на что ты способен, ладно?»

Два всадника быстрой рысью мчались по разъезженной, широкой, в свежих, больших лужах дороге — на восток, туда, где над перелесками и полями, среди разбросанных ветром туч, висела маленькая, тусклая луна.

В кабинете жарко горел камин. «Шах, — сказала Марфа, передвигая белого короля. Питер подумал, и, прикоснувшись пальцами к черной королеве, погладил подбородок.

— Надо бы Рэйчел в деревню отправить, вместе с Тео, — Марфа взглянула на сына. «Сентябрь сухой был, но мало ли что».

— Хосе же ее осматривал, еще летом, — Питер откинулся на спинку большого, обитого испанской кожей кресла. «Сказал, что все в порядке».

— У Юджинии тоже было все в порядке, а как родила — кашлять и стала. Мало ли, — повторила Марфа, смотря на смуглые, изящные пальцы сына. «Что там «Полумесяц»?

— Пока не было ее нигде, — мужчина оставил королеву на месте и сделал ход ладьей. «Тоже шах. Матушка, ну как же это — в деревню? А я что буду делать?»

— А ты будешь приезжать в субботу вечером, — сказала Марфа. «Или ты хочешь, чтобы бедное дитя тоже заболело, как Юджиния, храни Господь ее память? Девочка же носит, Питер, пятый месяц уже. И Тео лучше в усадьбе, чем здесь. Мистрис Доусон с ними поедет, там Полли рядом, Мияко-сан, дети — им весело будет. Тем более Полли хочет попозже в Оксфордшир отправиться, к Рождеству, как Александра на каникулы отпустят».

Мужчина тяжело вздохнул и посмотрел на Цезаря, что дремал на персидском ковре перед камином.

— И он туда поедет, — Марфа взглянула на изящную, черного дерева и слоновой кости, шахматную доску, что стояла между ними, на круглом столе красного дерева. «Мистрис Доусон будет с ним гулять, каждый день, а как мы с Виллемом приедем — на охоту его будем брать. А готовить вам с адмиралом я буду, не волнуйся».

Питер взял маленькую, пахнущую жасмином руку матери, и поцеловал. «Все равно, — он подождал ее хода и тронул коня, — одиноко без Рэйчел».

— Мальчик мой, — Марфа погладила его по голове, — ну что же делать? Той зимой, сам помнишь, какая сырость была. В деревне хоть воздух получше.

— Мат, — сказал Питер, сцепив пальцы, положив на них подбородок. «Вы мне мат поставили, матушка. Королевой».

— Да, — Марфа улыбнулась. «Ты вот что, дай-ка мне эту папку — ну, о Северо-Западном проходе, я в постели почитаю. Виллем у себя, пишет все еще, — она рассмеялась.

— А что, — мужчина поднял бровь, — о Нижних Землях он тоже писать будет, или только о востоке?

Мать отпила бургундского вина из серебряного бокала. Помолчав, она задумчиво ответила:

«Как сам понимаешь, это о путешествиях книга. О Нижних Землях — не настала еще пора, дорогой мой, слишком мало времени прошло».

Питер взглянул на большой бриллиант на пальце матери и вдруг, широко улыбаясь, заметил: «А вы тоже, матушка, могли бы многое написать. И дядя Джованни, вместо того, чтобы на досуге переводами заниматься — мог бы за перо взяться».

— Могли бы, — согласилась мать. «Вот только ни он, ни я долго бы после этого не прожили, — темно-розовые губы усмехнулись. «Думаю, и дня бы не протянули, дорогой мой. Вот сейчас Мэри приедет, — и мы с Джованни на Рейн отправимся. К родам вернусь, не волнуйся. Заодно в Париж заглянем, и в Копенгаген — тоже, посмотрим, что там твоя кузина».

— А зачем на Рейн? — осторожно поинтересовался Питер, складывая доску.

— По делам, — Марфа легко поднялась, и, осмотрев полки, взяла папку черной кожи. «Вот и она. Карты там есть, надеюсь?»

— Есть, — Питер поцеловал мать в щеку. «Только Северо-Западного прохода все равно не существует, матушка».

Женщина присела над Цезарем и потрепала его по голове. Пес перекатился на спину и подставил брюхо.

— А этого, — сказала Марфа, поглаживая собаку, — ты знать не можешь, дорогой сын. Давно надо было такого завести, — она подставила руку, и Цезарь ее лизнул. «У меня, как я росла, кошки были, да и у тебя тоже, там, на Москве. А ты у нас умный, — она ласково почесала Цезаря за ушами. «Умный, да?».

Собака чуть слышно гавкнула, и Марфа вздохнула, поднимаясь: «Ну давай, погуляем с тобой».

— Да я бы сам, — рассмеялся Питер. Мать отдала ему папку и велела: «Ты к жене иди, дорогой мой. Занеси в мою спальню по дороге. И скажи ей, что завтра мы с мистрис Доусон сами на Биллинсгейт сходим, с утра, а она пусть за Тео присмотрит».

— Да, — Питер хлопнул себя по лбу, — я и забыл. Джон ведь с Констанцей у нас обедают, правильно. Ну, доброй ночи, матушка, — он прошел с ней к парадным дверям и помог надеть короткую бархатную шубку на соболях. «Долго не гуляйте, вечер уже, зябко».

— Доброй ночи, милый, — мать поцеловала его в лоб, и, подождав, пока он откроет тяжелую, высокую дверь, свистом позвав Цезаря — вышла во двор.

Питер проводил ее глазами, и легко взбежал по широкой, устланной коврами лестнице наверх. Он положил папку на огромную, под бархатным балдахином кровать, и, вдохнув запах жасмина, увидел свет свечи, что пробивался из-под двери в смежный кабинет.

Виллем открыл и усмехнулся: «Хорошо, что у меня святой отец есть, — я пишу, а он все это в порядок приводит. Вот сам посуди, как это — он итальянец, однако английский у него все равно — лучше».

Питер присвистнул: «Святой отец в своем ордене два десятка лет только и делал, что бумаги писал. Сами же знаете, он рассказывал — кто красивей напишет, тот и в фаворе у его святейшества, а что там на самом деле происходило — никому не интересно».

Виллем поднял бронзовый канделябр и показал ему брошюру в бумажной обложке: «Майкл из Парижа прислал, у нас таких не достать, понятное дело».

— Правдивая история мученичества Бронзового Креста, — перевел Питер с французского заглавие.

— Врут и не краснеют, — хмыкнул адмирал. «Вот, полюбуйся. «И тогда Масато-сан, — это они про Майкла, — выступил вперед и гордо сказал даймё: «Ничто и никто не заставит меня отказаться от веры в нашего Спасителя!»

— Ну, — протянул Питер, — может, он так и говорил…

— Говорил, разумеется, — согласился адмирал. «Но ты, же Майкла знаешь — навряд ли он куда-то там выступал, я, как помню, они с даймё все больше чай пили и цветами любовались».

Питер рассмеялся, и, пожелав отчиму доброй ночи, открыл дверь в свою опочивальню.

Рэйчел сидела с вышиванием у огня.

— Тео спит уже, — она подняла аквамариновые, большие глаза. «Мы с ней помолились, я ей Евангелие почитала, и сказку рассказала. Она об отце опять спрашивала, Питер».

Мужчина вздохнул и, опустившись рядом с ее креслом, положил голову жене на колени.

— Она у всех спрашивает, любовь моя. Море есть море, остается только ждать. Как наш маленький? — он прижался щекой к чуть заметно выступающему под серым шелком домашнего платья животу.

— Хорошо, — Рэйчел покраснела, и поцеловала его каштановые волосы. «Только, наверное, мне лучше будет в деревню уехать, с Тео, и миссис Стэнли то же самое говорит».

Питер привалился к ее коленям и стал расстегивать камзол. «Я знаю, любовь моя, — вздохнул он. «Матушка тоже хочет вас туда отправить, с мистрис Доусон. Ну, придется, что же делать, — он взял руку жены и прижался губами к большому, окруженному бриллиантами, аквамарину.

— Я скучать буду, — не сказать как, милая. Ну, — он улыбнулся, чувствуя ласковые пальцы жены, что гладили его волосы, — я к вам буду приезжать, каждое воскресенье. И ты там осторожней, хорошо? Послушаешь, что сегодня в конторе было?

— Конечно, — она нагнулась и, поцеловав его в ухо, взяла вышивание. «Это я для Марты, — сказала Рэйчел, — в подарок, раз они в новый дом переезжают. Для детской, алфавит».

Питер обернулся и посмотрел на салфетку. «Очень, очень красиво, — одобрительно сказал он. «Ну вот, помнишь, я тебе говорил, что ко мне из Гамбурга приезжали, с большим контрактом?»

Рэйчел кивнула: «Угу».

— Вот, — Питер потянулся и налил себе вина, — сегодня мы страхование грузов по нему обсуждали. Я тебе сейчас все расскажу, а если что-то будет непонятно — ты спрашивай.

— Конечно, любимый, — раздался нежный голос сверху, и он, закрыв глаза, подумал: «Господи, какое счастье».

Марфа плотнее закуталась в шубку и, осмотрев вымощенный булыжником двор, подумала:

«Все же хорошо, что два дома у нас, Петя покойный правильно усадьбу купил. Как Рэйчел родит, пусть уж там остается, незачем дитя в Лондоне держать. Ах, Мэри, Мэри, ну куда ж ты пропала, Господи, — женщина вздохнула, и, подойдя к конюшням, заглянула внутрь — лошади чуть заржали.

— Все хорошо, милые, — шепнула Марфа, и, закрыв ворота, подняв голову, посмотрела в звездное небо. «И вправду, холодает как. Осень начинается. Нет, пусть едут, и живут там спокойно». Она чуть слышно засвистела.

Цезарь, искавший что-то на газоне за домом, вдруг насторожился, и, подбежав к ограде — каменной, мощной, в два человеческих роста, — залаял. Марфа вынула из кармана шубки пистолет, и, подойдя к собаке, весело сказала: «Да там кошка наверняка, ты уже знаешь, видел их».

Невысокий, легкий человек появился наверху ограды, и, нагнувшись, сказал кому-то: «Держи веревку, я тебя втащу».

Марфа прижалась к стене. Цезарь все лаял, а потом, вдруг, присев, склонив голову — замолчал.

— Так вот ты где! — раздался знакомый голос, и Марфа, увидев белокурого мужчину в черном камзоле, что спрыгнул на газон, усмехнулась: «Ну, здравствуй, дочка!»

Мэри мгновенно обернулась, и, тяжело дыша, махнула кому-то рукой. Высокий, широкоплечий мужчина спустился по веревке со стены и Мэри сказала: «Матушка, это мой муж, капитан Генри Гудзон. Он бежал из тюрьмы в Плимуте, и нас, наверное, уже ищут».

— Марта де ла Марк, рада встрече, капитан, — Марфа протянула маленькую, нежную руку и Гудзон, пожимая ее, подумал: «Так вот в кого Мэри такая изящная. Матушке бы ее тоже мужской костюм пошло». Он опустил глаза и увидел дуло пистолета, что высовывалось из кармана шубки.

Марфа поцеловала дочь и коротко спросила: «Энни где?»

— В Плимуте, там еще сын Генри, Джон. Барк арестовали, он «Полумесяц» называется, команде запрещено на берег сходить, — выдохнула Мэри. «Матушка, может быть можно что-то сделать?»

— Можно, — согласилась мать. «Детей домой привезти, например. Так, — она подумала и посмотрела на дочь, — ты, дорогая моя, спать иди, мистрис Доусон отдыхает уже, ложись в гостевой опочивальне, она готова. А мы с вами, капитан, — она взяла Гудзона под руку, — в кабинете немного поговорим, хорошо?

Цезарь подбежал к Мэри, и та, погладив его, устало сказала: «Матушка, может быть и я тоже…»

— На тебя лица нет, милая, — ласково ответила мать. «Иди, устраивайся, а мужа твоего я потом пришлю, не бойся». Она обняла дочь и что-то спросила у нее, шепотом. Мэри помотала головой, и Марфа нежно сказала: «Ну, это все равно. Иди, доченька, там, в умывальной все найдешь. Я тебе с утра Питера одежду принесу, вы с ним почти одного размера».

Мэри быстро поцеловала Генри в щеку, и, подозвав Цезаря, побежала с ним к дому. Генри посмотрел ей вслед, и, чувствуя, что краснеет, сказал: «Мы ведь не венчались пока, миссис де ла Марк. Но как только все это разрешится, — сразу обвенчаемся.

— Миссис Марта, дорогой зять, — поправила его женщина. «А что не венчались вы, так я это поняла. Ну, да ладно, — она зорко посмотрела на Генри, — ты, я смотрю, честный человек, капитан Гудзон».

Он оглядел большой, каменный, под черепичной крышей дом, ухоженный газон и вздохнул:

«Я-то честный, да, миссис Марта. Вот я и вижу — что это кому-то не понравилось».

— Пойдем, — сказала женщина, подталкивая его к дому. «Там камин разожжен, я сейчас мужа своего позову, адмирала де ла Марка, сына, еще кое-кого — поговорим. Все образуется, капитан Гудзон. Вы где с Мэри-то встретились? — она улыбнулась, открывая тяжелые, резные парадные двери.

— В Новом Свете, — он помог женщине снять шубку. Она подхватила шелковые, цвета палой листвы юбки, и, набросив на плечи кашемировую шаль, что лежала на кедровом, с бронзовыми накладками сундуке, велела: «Ты вон туда иди, справа от лестницы повернешь, и потом первая дверь налево».

Она ушла вверх по дубовой лестнице, а Генри, подняв голову, посмотрев на шпалеры, обвел глазами зал. «Да, — тихо сказал он, прикоснувшись к бронзовой голове какого-то идола, — слона с человеческими руками, — куда тебе до этого, сын фермера?». В открытом шкафу орехового дерева, — Генри пригляделся, — были выставлены фарфоровые вазы.

— А, — раздался красивый, низкий голос сзади него, — полюбуйтесь, капитан. Это я из последнего плавания привез, перед тем, как на суше осесть. Разве не прелесть? Золотые рыбки. Это фарфор с эмалью, редкая вещица. Но всего лишь, прошлого века. А вот это, — длинные пальцы повертели расписанную тремя красками вазочку, — это так называемая техника «санкай». Желтый, зеленый и белый цвета, ну, не белый, кремовый. Это на севере Китая сделали, очень давно.

Гудзон повернулся и увидел перед собой высокого, выше его, пожилого мужчину, с побитыми сединой русыми волосами и короткой, ухоженной бородой. Запахло чем-то теплым и пряным, и мужчина, протягивая руку, сказал:

— Адмирал Виллем де ла Марк, отчим вашей жены. Я вам завтра покажу наши галереи, — он махнул куда-то наверх, — там еще больше интересного. Жаль, конечно, что нельзя устроить открытый доступ, для публики».

— Капитан Генри Гудзон, — он коротко поклонился и Виллем улыбнулся:

— Сейчас мой пасынок спустится, мистер Питер Кроу, он — один из учредителей Ост-Индской компании. Ну, да он тогда еще ребенком был, это его отец покойный все придумал, а миссис Марта уже и подхватила. Ну и я тоже. Пойдемте в кабинет, — Виллем подтолкнул его. «Наш зять из Парижа присылает такое бургундское, которое вы нигде больше не попробуете».

Когда они уже сидели в креслах у большого, искусной работы глобуса, Марфа, зайдя в кабинет, уложив на стол папку черной кожи, велела им:

— Не вставайте. Я потом нам, — женщина хмыкнула, — поздний ужин накрою, судя по всему, сидеть, придется долго. Ну да ничего, в кладовой есть окорок, и сыры Майкл хорошие прислал, с оказией.

Адмирал устроил жену в большом кресле, и, подав ей, бокал с вином, спросил: «Питер за Джоном пошел?»

Марта отпила и кивнула: «Он же полуночник, наверняка, работает еще. А ты, — она взглянула на Генри, — завтра в церковь отправляйся, святой Елены, нашу приходскую. Или вы по лицензии венчаться будете, через неделю?»

— Да нет, — Гудзон рассмеялся, — уж подождем. Дети приедут, опять же, платье сшить надо, гостей пригласить.

— Завтра тогда гонца к Джованни отправим, и в Дептфорд, — сказал адмирал. «Майкл-то не успеет, да и вряд ли он в Париже сейчас, наверняка с королем Генрихом охотится».

Дверь отворилась, и Генри, встав, увидел на пороге невысокого, красивого мужчину в простом темном камзоле. Он склонил голову и Гудзон, заметив седые виски, подумал: «Ему же чуть за тридцать, не больше. И морщины вон какие, на лбу».

— Мистер Джон, — мужчина подал руку. «Рад познакомиться, капитан».

Стоявший сзади, изящный, легкий, очень красивый молодой человек, рассмеялся: «А я мистер Питер Кроу, младший брат Мэри и хозяин этого кабинета».

Генри обвел глазами полки с книгами, большой стол орехового дерева — на нем стоял еще один, маленький, изукрашенный самоцветами глобус, и, пожав крепкую руку Питера, покраснел: «Вы извините, что мы так ворвались…»

— Это вы нас извините, капитан Гудзон, — Марфа погрела в руках бокал с вином. «Ваш барк и вы сами были арестованы по нашему распоряжению, — она усмехнулась, — за что мы у вас просим прощения».

Джон пристально взглянул на Гудзона и сказал: «Там у дверей ждет гонец, в Плимут, напишите пару строк детям, капитан, чтобы они не волновались. Тот же человек привезет их обратно в Лондон, можете не беспокоиться».

Гудзон подошел к столу, и, закончив, посыпав чернила песком, протянул бумагу Джону.

— Спасибо, — тот легко поднялся и вышел.

— Может быть, — сказал Генри угрюмо, возвращаясь на свое место, — мне кто-нибудь объяснит, в чем, собственно дело, и зачем Ост-Индской компании понадобилось меня сажать в тюрьму.

Вернувшийся Джон взял бокал с вином и рассмеялся: «А! Видите ли, капитан, я всегда говорил, что время соперничества на поле боя прошло. Сейчас преуспевает тот, кто владеет знаниями, особенно, — мужчина откинулся на спинку кресла, — теми знаниями, которые будут двигать вперед торговлю».

— У меня есть обязательства перед Голландской Ост-Индской компанией, — упрямо сказал Генри. «Было бы бесчестно и недостойно их не выполнить, они дали денег на мое плавание, а не наши, английские коммерсанты. К кому бы я не приходил..

— Ко мне вы не приходили, — прервал его Питер, глядя на Гудзона.

— Все знают, что вы называете поиски Северо-Западного прохода пустой тратой денег, — буркнул Генри. «К тому же, к вам на прием надо записываться за два месяца».

— C этим я ничего не могу сделать, — Питер снял с рукава белой рубашки невидимую пылинку.

«Иначе я не буду работать, а буду только выслушивать просителей. А чтобы у вас были деньги на поиски, капитан, — я должен работать. Много, — мужчина улыбнулся.

— Я все равно должен передать свой судовой журнал послу Голландии при дворе Его Величества, — Генри посмотрел в светло-голубые, спокойные глаза Джона.

— Разумеется, — удивился тот. «Я бы и не подумал вам препятствовать, капитан».

— У меня был друг, — медленно, положив руку на пальцы мужа, сказала Марфа. «Учитель.

Джон его тоже знал. Да и муж мой, — она улыбнулась, — тоже. Так вот, капитан, он говорил:

«Ставь благо страны превыше своего». Для нашего блага было бы, конечно, очень полезно прочесть ваш журнал, а вот для блага Англии, — нет.

— Почему? — Генри взглянул на нее.

Она помолчала и продолжила: «Конечно, Ост-Индской компании было весьма полезно узнать о ваших открытиях, но, — бронзовая бровь поднялась вверх, — не таким путем. Вряд ли наша страна выиграет от того, что честный человек будет сидеть в тюрьме».

Зеленые глаза улыбнулись, и она, потянувшись, поворошила дрова в камине. «Salus populi suprema lex esto, капитан. Это Цицерон. Да будет благо граждан высшим законом. Всех граждан, и вас — тоже, — она отпила вина. «Так что еще раз — просим нас простить, мы совершили ошибку».

— Конечно же, вам и экипажу «Полумесяца» будет выплачена компенсация, — Джон посмотрел на папку черной кожи. «А сейчас, капитан Гудзон, когда мы разобрались с этим недоразумением, мы были бы очень вам обязаны, если бы вы посмотрели на те документы по Северо-Западному проходу, что у нас уже есть».

— И высказали свое мнение, — добавил адмирал.

Питер сложил кончики ухоженных пальцев: «Потому что если я буду входить в правление Виргинской компании с предложением организовать совместную экспедицию, мне нужны факты, дорогой зять».

— Я пойду с вами! — горячо сказал Генри. «Я им докажу…»

— Доказывать им буду я, — мужчина улыбнулся, — мы, торговцы, знаете ли, привыкли прислушиваться к себе подобным.

— Я накрою на стол, приходите, — Марфа поднялась, и, наклонившись к уху Гудзона, едва слышно шепнула: «Ну, капитан, готовься, сейчас мы тебя вчетвером будем допрашивать, Плимут тебе раем покажется!»

Гудзон рассмеялся и поцеловал руку тещи.

Между бархатными портьерами пробивался неверный, серый свет раннего утра. Мэри перевернулась, и, положив голову на его плечо, сонно спросила: «Ты не в Тауэре?»

— Как видишь, нет, — Генри обнял ее. «Спи, твоя матушка сказала, что оставит нам завтрак на подносе у двери. А потом я пойду к священнику, сюда, в вашу приходскую церковь».

— Хорошо, — пробормотала Мэри, и он, поцеловав едва заметные морщинки вокруг ее глаз, тоже заснул — крепко, без снов.

Джон Гудзон оглянулся, и, посмотрев на северный берег Темзы, подергав отца за рукав рубашки, спросил: «А почему мы не можем жить там, ну, в усадьбе, у семьи миссис Мэри?»

— Потому, дорогой мой, — усмехнулся отец, потрепав его по русой голове, — что мы с миссис Мэри скоро венчаемся, и не след жениху с невестой ночевать под одной крышей. К тому же, адмирал попросил меня помочь на верфях — я ведь работал в Голландии, тамошние мастера на всю Европу известны».

Джон опустил руку в темную, прохладную воду Темзы и зачарованно сказал: «Лондон такой красивый! А Нортумберленд?»

— Увидишь, — Генри потянулся и закинул руки за голову, — мы ведь туда, в усадьбу миссис Мэри, сразу после венчания едем. Там тоже хорошо, Шотландия рядом, как раз сейчас сезон охоты. Там птиц много, и тоже река есть, Твид называется, она как раз по границе и протекает. А ты, дорогой сын, готовься, — Генри рассмеялся, — подмастерьем пока пойдешь, будешь нам помогать.

— Я с удовольствием, — Джон на мгновение прижался щекой к руке отца и тут же покраснел. «А в феврале в море, папа?»

— А как же, «Открытие» укрепим как следует, и уйдем, — Генри привстал в лодке и помахал мощному, высокому мужчине, что ждал их на пристани. «А вон и мистер Смолл, старший мастер верфей Британской Ост-Индской компании, внук миссис Марты. Они как раз в новый дом переехали, так что, — Генри обернулся к сыну, — там тоже мужские руки понадобятся».

Гудзон помог сыну выбраться из лодки и улыбнулся: «Ну, вот и мы, мистер Смолл».

— Просто Николас, — попросил мужчина и Генри подумал: «А ведь он молодой еще совсем, чуть за двадцать».

— Джон Гудзон, очень приятно, — мальчик поклонился и спросил: «А сколько одновременно судов может на верфи строиться, мистер Смолл?».

— Николас, — рассмеялся тот. «Пойдемте, ваш багаж уже привезли, и миссис Марта, жена моя, на стол накрывает. А насчет кораблей, ты, Джон, завтра увидишь. У нас сейчас три в работе, а во всем Дептфорде, — Николас обвел рукой запертые, ворота верфей — полсотни, наверное».

Генри оглядел чистые, ухоженные улицы поселка и заметил: «Хорошо у вас тут, Николас».

— Конечно, — улыбнулся юноша. «А летом еще лучше, капитан, все зеленое, можно лодку взять на Темзе, или на луг пойти. У нас тут и вправду — все еще деревня».

Большой, белого камня дом на углу улицы был увит цветами. «Октябрь, — подумал Генри, — а у них как будто лето на дворе».

— Мы только той неделей переехали, — Николас открыл калитку, — я сейчас мебель делаю еще, но в вашей комнате уже все есть.

— Я вам помогу, — сказал Генри, — я неплохой столяр, да и Джону будет полезно поучиться. А у вас тут и мастерская есть, как я посмотрю? — капитан указал на крепкий, каменный сарай в углу чистого двора.

— Конечно, — удивился Николас. «Моему старшему, Грегори, четыре скоро, я его уже к работе приучаю потихоньку. Мой отец тоже так делал».

— Папа! — высокий, крепкий русоволосый мальчик сбежал с крыльца. Сзади, ковылял толстенький ребенок в бархатном платьице.

— А это Томас, — мастер подхватил обоих детей на руки. «Годик ему. А вон и жена моя, встречает нас».

Изящная, маленькая женщина в простом, красивом платье присела, и, улыбнулась, подняв темные, миндалевидные глаза: «А я миссис Марта, капитан Гудзон, Джон. Добро пожаловать. Пойдемте, у меня там свинина в яблочном соусе, угри, вареные в уксусе, и пиво свежее, а для детей — сидр, у нас тут и сад при доме есть, — она указала на ухоженные купы деревьев, — и огород тоже».

— И вы уже успели урожай собрать? — удивился Генри, заходя в чистую, беленую переднюю.

От новых сундуков вдоль стен приятно пахло кедром.

— Миссис Марта у меня все успевает, — рассмеялся Николас и подогнал их: «Ну, за стол, за стол!».

Девочки прыгали на большой кровати. «Анита, Тео, — строго сказала Полли, — постойте спокойно хоть одно мгновение, надо посмотреть, как платья сидят!»

— Мы будем нести шлейф! — Анита томно закатила глаза. «И будут цветы, и хор будет петь — как красиво!».

— Ну, вроде все в порядке, — Полли оглядела шелковые, темно-зеленые, отделанные кружевом платьица девочек. «Хорошо, что зеленое — и Аните идет, и Тео, да и тебе тоже, — она на мгновение прижалась щекой к плечу Мэри, что стояла перед большим зеркалом. Ну, переодевайтесь, и бегите, — Мияко-сан вас ждет внизу, с Энни, Пьетро, и Цезарем — на реку пойдете».

Мэри подождала, пока дверь за девочками закроется и ворчливо сказала: «Обвенчались бы тихо, и дело с концом. Я вдова, он вдовец, какой еще шлейф?»

— Ну, подол, — Полли поцеловала сестру в щеку и погладила ее по коротко стриженым, белокурым волосам. «Знаю, знаю, — это последний раз, что ты носишь платье. Да и потом — матушка тебя так долго не видела, дай ей хоть порадоваться».

— Незачем было новое шить, — Мэри оглядела шелковые, пышные, цвета лесной зелени юбки.

«Могла бы у Рэйчел взять, мы с ней одного роста, да и не располнела она пока. В июне, говоришь, повенчались они?».

— Угу, — Полли стала расшнуровывать корсет на сестре.

Мэри посчитала на пальцах. «Ну, так в конце февраля родит, как раз перед тем, как мы в море уйдем, — мелкие, белые зубы блеснули в улыбке.

— Думаешь? — Полли присела рядом с сестрой на обитую бархатом скамью.

— Это же Питер, — Мэри сняла корсет и грустно сказала: «Вставки, не вставки — все равно, как не было там ничего, так и нет. Даже когда кормила, — она вздохнула и вдруг рассмеялась:

«Питер все тщательно делает, дорогая, — и контракты составляет, и кое-что другое — тоже, — она подмигнула сестре.

Полли взяла серебряный гребень, и, распустив сколотые на затылке косы, расчесывая их, невзначай спросила: «А Генри?»

— Мы не…, - Мэри вдруг покраснела.

— Рассказывай мне, — Полли взглянула на нее. «У тебя такой румянец был, как мы тем днем, после брачной ночи, в кладовой столкнулись. Сияешь вся».

Мэри расхохоталась. «Мы ту ночь, как сюда приехали, вместе спали, матушка нам даже завтрак оставила, а потом сказала, этак строго, — все, теперь только после свадьбы увидитесь. Скучаю, — она выступила из упавших на ковер юбок и Полли, склонив набок голову, сказала: «Хоть бы подкормить тебя, рожать ведь будешь».

— Ну, — Мэри аккуратно разложила платье на кровати, — не раньше, чем мы из плавания вернемся. Потом оставлю Энни при дворе, а сама с Генри в Нортумберленд поеду, детей растить. На, посмотри, — Мэри протянула руку. Полли полюбовалась изумрудом: «Это от него?».

— От нее, — хмыкнула женщина. «Я же тут королеву Анну навещала, по старой памяти. Сидели, вспоминали Эдинбург, как мы там охотились. Она сказала — для Энни место готово, так что ее сразу в фрейлины возьмут».

Полли заплела косы, и, оправив свое платье алого шелка, помолчав, сказала: «Я тут Джону кое с чем опять помогаю, ну так, по мелочи. Он, конечно, не хочет, чтобы я в Оксфордшир уезжала, и папа — тоже».

— Джону, значит, — протянула сестра. «Ну-ну».

— По работе, — прервала ее Полли. «Но я и в усадьбе смогу этим заниматься, дело нехитрое».

— Езжай с нами в Нортумберленд после венчания, — вдруг предложила Мэри. «Ты же никогда на севере не была, а там красиво. Дети едут, и ты тоже. Поохотимся, побродим там все вместе. А? — она склонила голову набок.

— Ты мне так и не ответила, — рассмеялась Полли, — как Генри?

Мэри поманила ее к себе и что-то шепнула.

— Ах, вот как, — гранатовые, пухлые губы улыбнулись. «Неудивительно, что сияешь».

— Вот ты бы замуж вышла, — Мэри поцеловала смуглую щеку. «За Джона, например. Была бы герцогиней».

— Мне вполне хватает того титула, что у меня сейчас есть, — Полли критически осмотрела кружевной чепец, что лежал на туалетном столике орехового дерева и пробормотала: «И почему вдовам нельзя венчаться с распущенными волосами?»

Мэри, надев бриджи, и льняную рубашку, провела рукой по своим белокурым, коротким локонам, и ухмыльнулась: «Вряд ли я понравлюсь священнику без чепца, дорогая моя. Так поедешь в Нортумберленд?»

— Поеду, конечно, — Полли обняла ее. «Буду ходить там унылой вдовой, и портить вам медовый месяц. А потом вернусь, начну выращивать овощи и готовить с Мияко утку. Папе очень нравится, я тебе дам рецепт».

Мэри потерлась щекой о плечо сестры и сказала: «Пошли, я тебе заметки свои покажу. В Нортумберленде я их приведу в порядок, и отдам тому издателю, о котором твой папа говорил. Понятное дело, под псевдонимом напечатают, ну, как Констанцу, с ее книгой по оптике».

— Все-таки обидно, — Полли открыла дверь опочивальни. «Констанца все написала, ты — тоже, еще и рисунки сделала, а имя свое вам на обложку все равно нельзя поставить».

— Не в наше время, — пожала стройными плечами Мэри. Она вдруг остановилась и проговорила: «Так жалко Дэниела, Полли. Он ведь и не знает, что вдовцом остался. Думаю, когда он приедет, он теперь и шагу никуда не сделает, с Тео будет».

— Если он приедет, — мрачно сказала сестра, закрывая дверь опочивальни.

— Я вернулась, и он — тоже вернется, я верю — твердо ответила Мэри, и стала подниматься вверх по лестнице, в галереи.

В просторной, светлой мансарде под самой крышей дома приятно пахло свежим деревом и чем-то еще, — горьковатым, волнующим.

В углу стоял большой, на дубовом постаменте глобус, стол у окна был завален тетрадями и, — Генри пригляделся, — математическими таблицами. На свободном месте лежала большая карта какой-то неизвестной земли.

На стене висели бронзовые инструменты, и Гудзон сразу узнал квадрант капитана Дэйвиса.

Открытые шкафы были забиты уложенными кое-как, потрепанными книгами. У огромного, полукруглого окна был пристроена медная, большая труба на треноге.

Невысокая, изящная девушка в холщовом чепце, сидя на простом табурете, сосредоточенно что-то шлифовала. Генри чуть покашлял, и она, распрямившись, встав, улыбаясь, протянула ему маленькую руку.

— Леди Констанца Холланд, рада вас видеть, капитан. Добро пожаловать ко мне в мастерскую.

У нее было смуглое, живое, некрасивое лицо, с большим носом и тонкими губами. Темные глаза посмотрели на Гудзона, и Констанца, поймав его взгляд, сказала:

— Это телескоп. Ну, вы слышали, наверняка, голландцы уже подали две заявки на патент.

Липперсгей и Янсен, я с ними работала. Этот, — она нежно погладила трубу, — английский, мы его вместе с Томасом Хэрриотом построили. Ну, вы наверняка знаете о нем, Томас работает сейчас над развитием мыслей покойного Франсуа Виета. Символическая алгебра, — девушка порылась на столе и показала Гудзону испещренную значками и цифрами тетрадь. «Я была в переписке с месье Виетом, он был великий математик!» — сказала страстно Констанца.

— А это что? — спросил Генри, кивая на карту. «Какая-то новая земля?»

— Новая, — Констанца лукаво усмехнулась. «Это Луна, капитан Гудзон, спутник Земли. Это мы с мистером Хэрриотом вместе составили, на основе наших наблюдений».

— Но как? — потрясенно спросил Генри. «Ведь невооруженным глазом…

— Именно, — девушка подняла палец. «Поэтому, — она указала на свой рабочий стол, и Генри увидел аккуратно разложенные по размерам и толщине линзы, — мы его и вооружаем, капитан».

— Очки для миссис де ла Марк, — он вспомнил, как женщина, надев изящные, в золотой оправе очки, просматривала бумаги.

Констанца звонко рассмеялась. «Это и ребенок может сделать, капитан. А вот когда человек ступит на поверхность Луны — как раз и пригодятся наши карты».

— Человек не умеет летать по воздуху, — прервал ее Гудзон.

— Человек, — леди Холланд сладко улыбнулась, — может все, капитан. Достаточно только — она постучала по холщовому чепцу, — использовать то, что нам дала природа. Вот, посмотрите, — она порылась в бумагах и протянула ему какие-то чертежи, — я работаю с голландским мастером, Корнелиусом Дреббелем, он хочет построить корабль, который может плавать под водой.

— Уильям Борн писал о таком, — задумчиво сказал Генри, — в своем переводе Arte de navigar, ну этой книги Кортеса.

— Вы читали, — обрадовалась Констанца.

— Ну разумеется, — удивился капитан, — как же мне не читать о навигации? У меня и ноктурлабиум есть, и квадрант Дэвиса, без инструментов, леди Холланд, сейчас даже рыбаки в море не выходят.

Констанца сняла со стены квадрант и повертела его в руках. «Вчерашний день, — вздохнула она. «Я пытаюсь его усовершенствовать, используя зеркала и линзы, посмотрим, получится ли. Но я вас совсем заговорила, — она улыбнулась, и, сняв с цепочки изящный ключ, открыла резной шкаф.

Генри увидел выстроенные по ранжиру подзорные трубы.

— Вот эту, — твердо сказала Констанца. «Я такую же трубу Уильяму, шурину вашему, подарила, когда он в Индию отплывал. Берите, берите, капитан Гудзон, — она рассмеялась, — вообще мне за них Адмиралтейство и торговые компании платят, но вы, же семья».

Он осторожно взял изящную трубу и, подойдя к окну, присвистнул: «Черт подери! Простите, ради Бога, леди Холланд, вырвалось…»

— Ничего, — она встала рядом. «Ну, не теряйте ее, капитан Гудзон, другой такой там, на севере, вы не найдете. Поздравляю, кстати, мне Мэри сказала, что рукопись ее издают, после Рождества».

— Некоторые наблюдения о флоре и фауне Акадии, с приложением рисунков наиболее интересных растений и животных, — нежно проговорил Генри. «Спасибо, леди Холланд, я тоже вот — он улыбнулся, — очень горд, что у меня такая жена».

— Ну идите, — велела Констанца, надевая поверх простого, шерстяного платья холщовый фартук. «Вы у нас обедаете сегодня, с Питером, но мы обычно итальянское, или французское едим, надеюсь, вам придется по вкусу. И вино у нас хорошее, мы из Парижа привезли, — девушка отчего-то коротко, тяжело вздохнула и весело добавила: «А вам — попутного ветра, капитан!»

В кабинете, на столе черного дерева, была разложена карта. Джон разлил вино по бокалам, и сказал:

— Как сам понимаешь, никакого контроля за Карибским морем у нас нет. Ну, то есть, — он чуть дернул тонкими губами, — перемирие с Испанией не позволяет нам использовать там военные корабли. Разумеется, мы работаем с кое-какими капитанами, — тот же Питер Хейн, например, нам помогал, — но официально мы не можем применять там силу.

— Когда я в последний раз справлялся, — Питер попробовал вино и одобрительно сказал:

«Отлично», — Ирландия была частью нашего королевства. Значит, этот Питер Лав — подданный его величества, его надо поймать, судить и повесить.

— Ирландия, — Джон показал на большой железный шкап у стены. «Вот это, дорогой мой, все — Ирландия. Конца и края неприятностям не видно. Поверь мне, — он вздохнул, — еще наши внуки будут там воевать. А насчет Лава, — я понимаю, что ты хочешь отомстить..

— Он убил семью моей жены, — холодно сказал Питер, любуясь игрой света в рубиновом вине, — ты на моем месте сделал бы то же самое.

— Разумеется, — согласился Джон, — но, — мужчина отставил бокал и положил руку на запечатанные конверты, что лежали поверх карты, — единственное, что я могу сделать — это послать распоряжения во все наши порты. Если Питер Лав хоть ногой ступит на землю Англии или Шотландии — его немедленно арестуют.

— Не такой он дурак, чтобы тут появляться, — буркнул Питер. «Но ведь есть, же какие-то английские капитаны в Карибском море, тот, же Ньюпорт…»

Светло-голубые глаза блеснули холодом. «Ньюпорт работает на Виргинскую компанию, мой дорогой друг».

Джон поднялся и прошелся по кабинету. Постояв у окна, он вдруг сказал: «Всегда скучаю по Лондону. А в Лондоне — скучаю по Венеции. А насчет капитанов, — Питер вдруг поежился, и подумал: «Господи, ну и голос, им стекло можно резать», — так вот, — продолжил Джон, — всякая шваль, которая там осталась, и не подчинилась приказу Адмиралтейства, — будет повешена самым безжалостным образом. Не для того мы заключали перемирие, чтобы его нарушать. И вообще, — он подошел к карте, — вот, например, твой кузен, капитан Николас Кроу.

— Он погиб, — удивился Питер.

— Если бы он погиб, — отчеканил Джон, — первый помощник, или кто там остался, — да хоть бы и юнга, — были бы обязаны привести «Независимость» в Плимут.

— А так, — мужчина опустил руку на стол, — я уже три донесения получил о том, что «Независимость» видели на морях — от пролива Всех Святых до Мадагаскара! Меня не очень радует мысль о том, что где-то бродит военный фрегат под английским флагом, с капитаном, который не считает нужным соблюдать свои обязанности! Мало ли что ему в голову придет, — Джон вздохнул и опустился в кресло.

— Ну что ему может прийти в голову, — осторожно сказал Питер, — он ведь сын Ворона…

— Вот это меня и пугает, — ядовито отозвался Джон.

— Да и порох с ядрами ему неоткуда взять, — Питер налил себе еще вина.

Джон внезапно расхохотался: «Вот это, дорогой Питер, на морях достать проще всего — было бы золото. Это у нас все военные мануфактуры под строгим наблюдением, а на континенте тебе и пушки установят, и оружием снабдят — только плати. Кстати говоря, насчет денег, — он порылся в ключах и открыл железный шкап поменьше, — это за твой доклад. Его величество был очень доволен.

Питер принял кожаный, туго набитый мешок и широко улыбнулся: «Прости, что отказался поехать туда еще раз, но, правда, меня совсем не прельщают государственные должности. К тому же, я обещал Рэйчел, что после Индии больше никуда уже не отправлюсь. Уильям меня заберет следующим летом, проведу там зиму и вернусь».

— Нам надо будет с тобой посидеть перед этим, — задумчиво сказал Джон, — и не один раз.

Индия, — он потер подбородок, — нам очень, очень интересна.

— Все равно, — Питер разлил остатки вина, — вся эта авантюра с Северо-Западным проходом с коммерческой точки зрения — не имеет никакого смысла. Даже если там и есть открытое море, — во что я не верю, этот путь не короче пути вокруг Африки. И корабли надо укреплять, это дополнительные расходы.

— И что же ты вкладываешься? — усмехнулся Джон.

— Потому, что кроме денег, — Питер повертел в руках бокал, — есть еще и знания. А они, мой друг, бесценны, да впрочем, что я тебе говорю — ты же брат Констанцы. Не встретила она никого, кто ей по душе пришелся? — мужчина улыбнулся.

— Нет, — тихо ответил Джон, глядя куда-то вдаль, — не встретила.

Сад Тюильри был залит нежным, утренним светом. Он посмотрел на атласные, изящные туфли Констанцы, и, найдя ее руку, пожав, тихо сказал: «У меня так тоже было, сестричка.

Если человек тебя не любит, то уж полюбить его — не заставишь. Оставь, иди дальше, — Джон нежно погладил ее по рыжим косам.

Девушка коротко всхлипнула и спросила: «С Мирьям, да?»

— Да, — брат помолчал. «И с еще одной женщиной, давно, в молодости. Да она и умерла уже, наверное. А потом видишь, как — я Эву встретил, да не оставил мне ее Господь. И ты кого-нибудь встретишь, обязательно».

Констанца вздохнула и, поцеловав его в щеку, сказала: «Ты тоже, братик».

Джон улыбнулся: «Да это вряд ли, у меня, кроме работы, и нет ничего. А ты не рви себе сердце, не надо».

Констанца остановилась, и, посмотрев на клумбы с розами, ответила: «Мне уже не шестнадцать. Это тогда, когда он мне отказал — было больно. А сейчас, — девушка пожала плечами, — я же ему ничего не говорю. Мы друзья, я занимаюсь со Стивеном, то есть, — она улыбнулась, — с Этьенном, — математикой, я его обыгрываю в карты, вот и все. Ты же сам видел.

— А сердце? — тихо спросил Джон. «Оно что?»

Констанца не ответила, и, прищурившись, сказала: «Вот и они». Высокий, изящный, белокурый мальчик в камзоле темно-зеленого бархата влетел в ее раскрытые руки и весело сказал: «А задания я все сделал, тетя Констанца».

— Ну молодец, а вон и папа нас ждет, — улыбнулась девушка, и взяв ребенка за руку, пошла к воротам сада.

В дверь постучали и Джон, поднимаясь, сказал: «Пошли, у нас сегодня рагу из кроликов в красном вине».

Питер усмехнулся: «Да, матушка сейчас на континент отправится, мистрис Доусон — с Рэйчел будет, в деревне, придется нам с адмиралом по трактирам обедать, по-холостяцки. К Марте в Дептфорд тоже не наездишься».

— Ну так приходите к нам, — удивился Джон, обернувшись. «Ты же знаешь, хоть каждый день, все веселее будет».

— Жениться бы тебе, — вдруг сказал Питер, посмотрев на седые виски мужчины. «Все же не мальчик, тридцать три года исполнилось».

Тот ничего не сказал, и пропустил собеседника вперед, в коридор, где уже был слышен низкий голос Гудзона: «А мы вас заждались, господа!»

В лавке было полутемно и, Генри, переступив, через порог, едва слышно выругался. «Иди, иди, — подтолкнул капитана Питер. «Бриллианты не любят яркого света».

— Мистер Кроу! — невысокий, лысеющий мужчина отложил пинцет и привстал. На голове у него была черная, бархатная шапочка.

— Познакомься, Генри, — улыбнулся Питер, — мистер Эфраим Мендес де Кардозо, у него лучшие драгоценные камни в Лондоне. «Как дети, мистер Кардозо?»

— С Божьей помощью, — ответил тот, — сейчас вот зимой в Ливорно поедем, старшая моя, Двора, замуж выходит, мальчик хороший, из семьи Монтефиоре, они тоже торговлей занимаются. А вы? — он чуть привстал и протянул Генри руку.

— Капитан Генри Гудзон, я женюсь на миссис Мэри Кроу, — мужчина склонил голову. «Вот, мистер Кардозо, за кольцом к вам пришел».

— Ко мне все за кольцами ходят, — Кардозо побарабанил пальцами по блестящему от старости прилавку. «Вы же мне говорили, мистер Питер, у вашей сестры тоже синие глаза?»

— Лазоревые, — нежно сказал Генри. «Как летнее небо, мистер Кардозо».

Тот почесал лоб. «Покажу вам что-то. Недавно привезли, из Персии. Есть такое место — Сарисанг, там добывают лучшие в мире камни такого рода, — он подставил к большому, с множеством ящичков шкафу орехового дерева, короткую лестницу, и, осторожно положив что-то на ладонь, протянул это Генри.

Камень был чистейшего, режущего глаз лазоревого цвета, с еле заметными, сверкающими прожилками. «Вот, — сказал ласково Кардозо, — мы его можем оправить в золото и окружить бриллиантами. Камни у меня хороших граней, Моше, мой младший брат, — он в Антверпене живет, — как раз ими занимается».

Генри решительно кивнул головой: «Беру! Мерку мы принесли, — он вынул из кармана камзола кожаный шнурок.

— Тонкие пальчики, — одобрительно сказал ювелир. «Ожерелье то, для миссис Рэйчел, — он улыбнулся, — как раз к февралю будет готово, мистер Питер, как вы и просили. Топазы сейчас жду, из Нового Света. Ну, капитан, — он протянул руку Генри, — через два дня заходите за кольцом. Стоить будет вот столько — Кардозо написал что-то на клочке бумаги. «Это со скидкой, разумеется».

Гудзон усмехнулся и кивнул головой.

Ювелир порылся под прилавком и протянул Питеру связку писем: «Вот, тут для вашей жены и матушки, из Амстердама, только третьего дня доставили».

— Передам, — мужчина принял перевязанные лентой конверты. «И через неделю собрание вкладчиков, мистер Кардозо, не забудьте. Ну, я гонца еще пришлю. Насчет того дома на Кричерч-лейн, что вы присмотрели — мой стряпчий вас ждет, он поможет оформить купчую».

Когда они вышли на Биверс-маркет, Питер, прищурившись, — яркое, осеннее солнце заливало гомонящую со всех сторон толпу, сказал: «Так, теперь перекусим, дорогой зять, а потом — к цирюльнику, к нему еще отец мой покойный ходил, и дядя тоже». Мужчина оглядел свои ногти и сказал: «И мне, пожалуй, пора».

— А что, — спросил Генри, когда они уже сидели над блюдом с устрицами, — переезжает этот мистер Кардозо, дом новый покупает?

Питер тонко улыбнулся. «Ну, я бы не сказал. Им на молитву надо где-то собираться, в домах неудобно все-таки. Только это, сам понимаешь, — он полил устрицы лимонным соком, — между нами».

Принесли две бутылки белого бордо, и Генри спросил, разливая вино по бокалам: «Скажи, а правда, ну, эти слухи насчет Ворона, дяди твоего…»

— Чистейшая, — хмыкнул Питер. «Дочь его, кузина моя, Мирьям, в Амстердаме живет.

Акушерка, как мать ее покойная, и замужем уже».

— Да, — Генри погладил бороду, — вот уж верно, бесстрашный человек был сэр Стивен, я бы, например, — побоялся».

В синих глазах Питера заметались искорки смеха. «А я бы — нет, да вот — не потребовалось.

Скажи мне, Генри, ты слышал о таком капитане Лаве, ирландце, он в Карибском море плавает?»

— Он в Карибском море грабит, — хмуро поправил его Генри. «Ты знаешь, что он продает людей с захваченных кораблей берберским пиратам? Ну, тех, понятное дело, за кого выкупа не получишь. Когда я жил в Голландии, так один из барков тамошней Ост-Индской компании сгинул».

— Я у него в плену был, — Питер усмехнулся и проглотил устрицу. «С племянником своим, Дэниелом Вулфом, он с капитаном Ньюпортом плавал. Ну да мы бежали, и миссис Рэйчел тоже освободили. Он ведь всю семью ее убил».

Генри помолчал и сказал: «Туда, куда я иду, эти мерзавцы обычно не заглядывают — во льдах им брать нечего. Но я буду держать глаза открытыми, Питер».

— Спасибо, — мужчина пожал ему руку и поднялся: «Так, теперь пойдем, этому цирюльнику дядя Джованни тут какие-то флорентийские рецепты рассказал, такого мыла, ты нигде больше не достанешь, только у него». Питер рассмеялся, и мужчины, расплатившись, поднялись по стертым, каменным ступеням на улицу.

Женщины сидели в креслах у камина. Марфа скинула туфли, и, поставив ноги на рыжую спину Цезаря, зевнула, не раскрывая рта.

— Жалко, что мне нельзя на лодке покататься, — грустно сказала Рэйчел, вздохнув.

Свекровь потянулась и взяла ее руку: «Милая моя, там, — Марфа посчитала на пальцах, — пятеро детей, хоть Джону и четырнадцать, но он все равно — ребенок. Еще толкнут, не приведи Господь. Как ты себя чувствуешь?»

— Хорошо, — Рэйчел улыбнулась. «Матушка, а когда он ворочаться уже начнет? Миссис Стэнли говорит — скоро».

— Скоро, — Марфа похлопала по ручке своего кресла. «Иди-ка сюда». Когда девушка встала, Марфа, бросив один взгляд на ее живот, улыбнулась: «Садись поближе, и тоже — туфли сними, ты пока такая маленькая, что рядом со мной уместишься».

— Это пока, — грустно сказала Рэйчел, подбирая свои шелковые, цвета нежной листвы юбки.

— А ты не грусти, — Марфа потянулась и взяла с круглого стола орехового дерева связку писем. «Родишь, и станешь опять — легкая, как птичка. У меня всегда так было». Она поцеловала невестку в щеку и весело сказала: «Ну, давай почитаем!»

— Дорогая миссис Марта, — начала она. «Надеемся, ваши дети здоровы, а особые пожелания здоровья и благополучия передавайте, нашей милой Ракели…»

Девушка ахнула, и покраснела: «Вы им написали!»

— Ничего я им не писала, — ворчливо ответила Марфа. «Донья Хана этого всем замужним желает, на всякий случай. Слушай дальше».

— Иосиф уехал в Падую, за своей докторской степенью, весной следующего года должен вернуться. Практика Мирьям процветает, ее теперь зовут не только на роды, но и к младенцам, когда они болеют. Сейчас она уехала в Париж, заниматься с этой известной французской акушеркой, Луизой Бурсье. Королева Мария Медичи в ноябре ожидает ребенка, и мадам Бурсье хочет, чтобы Мирьям помогала ей на родах, — Марфа отложила письмо и задумчиво пробормотала: «Правильно, я же просила Майкла поговорить с этой Бурсье. Ну, надеюсь, там все удачно пройдет».

— Дорогая миссис Марта, пересылаем вам письмо от младшей сестры покойной Эстер, Мирьям Горовиц. Они с мужем живут в Кракове. Вы только, пожалуйста, не волнуйтесь, прочтите его спокойно. Шлем вам нашу любовь и благословение, донья Хана и дон Исаак Мендес де Кардозо.

— Чего бы ради мне волноваться? — хмыкнула Марфа. Она проглядела написанное изящным почерком письмо, и, поцеловав Рэйчел в лоб, сказала: «Сейчас вернусь».

Виллем и Джованни, сидя за большим столом в кабинете адмирала, что-то обсуждали, просматривая большие, покрытые исправлениями, листы бумаги.

Марфа закрыла за собой дверь, и, подойдя ближе, тихо сказала: «Лиза жива. И дочь ее, Мария — тоже».

Мэри посмотрела на изящный пистолет, что лежал рядом с бокалом вина, и твердо сказала:

«Я поеду на Москву, и привезу их, матушка».

Марфа оторвалась от какого-то письма, и, отложив перо, сухо ответила: «Никуда ты не поедешь. Ты сейчас обвенчаешься, отправитесь в Нортумберленд, а в феврале — уйдете в море. Все».

— Матушка! — Мэри закинула ногу за ногу и обхватила пальцами колено. «Вы же сами сказали, Михайло Данилович не может уехать из Парижа, а дядя Матвей — уже старый человек, у него дочь на руках. Дэниел в море, у Питера — работа и Рэйчел. Значит, только я остаюсь».

— А у тебя на руках — Генри, Джон и Энни, не забывай, — мать встала, и, вздохнув, отдернув бархатные портьеры, посмотрела в окно. «Хорошая осень, сухая, — пробормотала женщина.

Она посыпала чернила песком, и, шурша юбками, наклонилась над дочерью, поцеловав ее в белокурый затылок.

— Девочка моя, — ласково сказала Марфа, — я и так тебя и Энни похоронила уже. Не надо, милая. После всего того, что было — не надо.

Она вдруг почувствовала слезы у себя на руке. Острые лопатки под льняной рубашкой задвигались, и Мэри, помотав головой, всхлипнув, сказала: «Он ведь такой хорошенький был, матушка. Николас. Глазки синенькие, и улыбался мне. Ну почему, почему так!»

Марфа присела на ручку кресла и прижала к себе дочь.

— Так что ж ты хочешь, милая, коли ты на сносях была, а он — бил тебя. Видишь — поспешила ты замуж, ну да понятно, вы там одни были, в Новых Холмогорах, коли б Федор туда с вами доехал — может, все бы по-другому сложилось. А что ты мне о Москве говорила, — она подняла дочь за подбородок и поцеловала в мокрую щеку, — так то, во мне умрет, не бойся.

Мэри помолчала, глядя на пламя камина, и, покраснев, сказала: «Мне нравилось. Я как дядя Матвей, да?».

Мать пожала плечами: «Милая моя, ты же не каменная. И не по своей воле ты это делала. А что нравилось — так, то, нам Господь дал, против Него не пойдешь». Марфа внезапно усмехнулась: «Так нравилось, что за первого, попавшегося на дороге мужика, замуж выскочила».

Мэри зарделась и что-то пробормотала.

— Вот и нечего об этом думать, — мать погладила ее по голове. «А с Лизой — видишь, — она кивнула на стол, — Английский Двор на Москве закрыт, с этой смутой торговцы дальше Новых Холмогор не выезжают. Там же половина страны под поляками, и Шуйский еле на престоле держится. Ну, хоть так попробую письмо отправить, может, дойдет до Федора. Еще и кто знает, — Марфа вздохнула и поднялась, — Федор-то, он за Шуйского, али супротив него».

Мэри взглянула на резкие, глубокие морщины по углам рта матери и вдруг подумала: «А все равно — шестьдесят ей следующим летом, и ни одного седого волоса. Может, сказать о Федоре и Ксении? Да нет, зачем, Федор же мне сказал, что к Лизе поехал, чего ради напраслину на него возводить».

— Матушка, — Мэри отпила вина, — а, значит, Мирьям, ну, тетя ваша, своего старшего сына на Москву отправила?

— Да, — Марфа помолчала. «Мальчику тринадцать лет. Господи, ну и люди, как нам благодарить-то их? Вот уж верно — праведники. Ну да они с Лизой дружили, еще с тех времен, как у Лизы первый ее родился, Петенька, еще в Несвиже том».

Мэри подняла лежащее под пистолетом письмо и прочитала:

— Дорогая Марфа Федоровна, дома мы их держать долее не могли, уже и так священники приходили с распоряжением от архиепископа забрать пани Эльжбету и Марию в монастырь.

Еще и толпа у ворот стояла, молилась. Пани Эльжбета совсем разум потеряла, но, если ей что-то говорить — то делает. Внучка ваша, Мария — девочка очень умная, и бойкая, и наш Элияху — мальчик спокойный и рассудительный. Так что не бойтесь, Марфа Федоровна, они пана Теодора найдут».

Дверь отворилась, и Джованни, зайдя в комнату, сказал: «Ради Бога, Марта, не мучь себя так. В монастыре им точно лучше не было бы».

— Из монастыря можно было бы их выкрасть, — Марфа налила вина и протянула мужчине бокал. Тот опустился в кресло, и, погладив темную, с проседью бороду, вздохнул: «Если бы они в живых остались. Ты же мне рассказывала о племяннице своей, дочери Мэтью, и какой ее из монастыря забрали».

Мэри взглянула на мужчину и спросила: «Дядя Джованни, и с Лизой бы то же самое случилось?»

— Без сомнения, — он погладил Мэри по голове. «Иди, девочка, там мистрис Доусон с вашим багажом разбирается, возок приехал».

— А потом в опочивальню поднимайся, уже и к венчанию одеваться пора, Полли и девочки тебя ждут, — добавила мать.

Когда дверь закрылась, Джованни, взглянув на пистолет, сказал: «Я тут кое-какие бумаги по Рейну принес, от Джона. Ночью едем в Дувр, сложилась ты?»

— Я и не раскладывалась, — хмыкнула Марфа, и, протянув руку, приняв запечатанный конверт, вдруг спросила: «Как ты думаешь, почему такое с Лизой случилось?»

Джованни опустился в кресло и протянул ноги к огню: «Ты же помнишь, что Джон рассказывал. Не все, глядя на такое, могут рассудок сохранить».

— Да, — тихо вздохнула Марфа и, раскрыв конверт, углубилась в чтение.

У входа в церковь Виллем оглядел падчерицу и сказал, вдыхая аромат белых роз у нее в руках: «Красавица. Цветы от Марты?».

Мэри поправила кружевной чепец и улыбнулась: «В другом месте сейчас их не найдешь.

Готовы, девочки?»

Анита и Тео, с распущенными по плечам волосами, кивнули, и приподняли длинный подол платья. Полли поцеловала сестру в щеку, и, перекрестив ее, шепнула: «Ну, все, вон, Генри уже ждет тебя».

Она пробралась на свое место, и, положив руку на пальцы отца, услышала задорный шепот Джованни: «Ты следующая, дочка!»

Женщина только вздохнула и, наклонившись к Энни, качнув бархатным беретом, сказала:

«Видишь, а ты не хотела платье надевать. Тебе этот серый шелк очень идет, и волосы уже отросли».

Энни помотала льняной головой и, чуть улыбнувшись, ответила: «Все равно перед плаванием их остригу».

Полли оглядела детей и подумала: «Жалко, что Александра нет. Ну, ничего, вернусь из Нортумберленда, а там уже и каникулы, поохотимся с ним вдоволь, рыбу половим».

Марфа оглянулась и, достав пахнущий жасмином платок, еле слышно сказала, стирая слезу, всматриваясь в улыбку на лице Мэри: «Ну, сейчас точно — будет счастлива».

— Идет, — сказал Питер зятю. «Держи кольцо». Мужчина полюбовался лазоревым, окруженным бриллиантами камнем, и, отступив назад, опустился на колени рядом с Джоном. Тот внезапно поманил Питера к себе и еле слышно рассмеялся: «Если кто-то и найдет Северо-Западный проход, то это Генри, удачно ты себе зятя подобрал».

Питер улыбнулся жене через проход и сердито ответил: «Это не я, это Господь Бог».

— Ну, — Джон посмотрел на стройную, в зеленом шелке спину Мэри, что уже стояла рядом с женихом, — посмотрим, как их плавание закончится.

Виллем передал невесту Гудзону, и, подойдя к ним, потрепал Джона по плечу: «Ты следующий, и возьми Питера в шаферы, у него отлично получается».

— Непременно, — усмехнулся Джон и раскрыл молитвенник.

Факелы, зажженные на дворе, освещали карету. Полли высунулась наружу, и, поцеловав отца в щеку, сказала: «Вы там осторожней, с матушкой, и поскорей возвращайтесь домой».

Джованни перекрестил дочь и улыбнулся: «Отдохни там, как следует, и к Рождеству — приезжай». Энни, что сидела рядом с Полли, посмотрела на Джона Гудзона и сердито пробормотала: «Мы тоже могли бы верхом поехать».

— Это же наемные лошади, — Джон вздохнул. «Папа и Мэри могут с ними управляться, а мы, — малы еще. Должно быть красиво, там, на севере. Тетя Полли, а когда мы туда доберемся?»

Женщина посчитала на пальцах. «Дней через пять, должно быть, тут триста миль. Видите, родители ваши еще и ночью хотят ехать, лошадей на постоялых дворах менять будем».

— Наша карета тоже скоро придет, — наклонившись к уху Марфы сказал Джованни. Та обняла Мэри и зятя, и тихо велела: «Чтобы раньше Рождества в Лондоне не появлялись, слышите!».

Генри поцеловал руку тещи и рассмеялся: «И вам тоже — попутного ветра, миссис Марта».

Та отмахнулась: «Я столько раз в Кале плавала, что сразу на корабле спать ложусь, и просыпаюсь только в виду французских берегов».

— Ну все, — она поцеловала дочь, — с Богом, милые.

Карета выкатилась из ворот, двое всадников последовали за ней, и Марфа, обернувшись к Джованни, велела: «Ты пойди, попрощайся, а я присмотрю за тем, как будут вещи грузить.

Виллем мне поможет».

Она почувствовала, как муж обнимает ее за плечи, и сказала, вдыхая такой знакомый аромат сандала: «Ты тут присмотри тогда за всем, любимый, а к февралю я и вернусь».

Виллем поцеловал бронзовые волосы на затылке и тихо ответил: «У Мэри теперь все будет хорошо, ей очень повезло».

— Как и мне, — Марфа взяла руку мужа и поцеловала ее. «Как и мне, Виллем».

Он вдруг рассмеялся и, повернув жену к себе, наклонившись, прижался к ее губам. «Мне тут должны с кораблем Уильяма кое-что привезти…

— Надеюсь, не сам Уильям! — строго сказала жена.

— Ну что ты, — Виллем все не выпускал ее из объятий, — капитан Эндрюс об этом позаботится.

Ты такого и не видела еще, а я, в Макао, видел. И даже в дело пускал. Как и святой отец».

— Да не может быть, — рассмеялась Марфа.

— А ты думала, — Виллем поднял бровь, — он тоже это заказал. Так что, — мужчина чуть шлепнул жену, — у тебя будет веселое лето, дорогая моя.

— Я же тебе еще в Бергене сказала, адмирал, — с тобой я никогда не заскучаю, — Марфа встряхнула косами, и, приняв от мужа соболью шубку, добавила: «А вот и карета наша, пора за работу».

Питер выглянул в окно опочивальни и помахал матери рукой. «Завтра и в деревню, — грустно сказала Рэйчел, расчесывая серебряным гребнем длинные, падающие на кровать волосы.

«Ну, хоть с Мияко-сан поедем, она так интересно о Японии рассказывает, и за детьми вместе присмотрим».

Питер устроился рядом и шепнул: «Давай косы заплету». Он поцеловал белое, в чуть заметных веснушках плечо, что виднелось под тонким кружевом. «А я уже в субботу следующую и приеду, на лодке тебя покатаю, погуляем вместе, Тео в церковь сводим. Я люблю тебя».

— Я тоже, — шепнула Рэйчел и вдруг ахнула: «Питер!»

— Что такое? — обеспокоенно спросил он, обнимая жену. «Болит что-то?»

— Нет, — она положила его руку себе на живот. «Толкается, слышишь».

Под его пальцами что-то зашевелилось — слабо, еле заметно, и Питер, так и не отрывая руки, тихо попросил: «Еще».

Дитя помедлило, а потом опять толкнулось, — сильнее. «Счастье мое, — шепнул Питер жене.

Она положила свою руку рядом и вдруг рассмеялась: «Питер, да он везде толкается! И тут тоже!»

— Потому что бойкий, — он устроил Рэйчел на шелковых подушках и велел: «Лежи. Лежи, и будем слушать».

Девушка счастливо, легко рассмеялась и, наклонившись, глубоко поцеловав мужа, сказала:

«Теперь я буду с ним разговаривать, каждый день».

— И я тоже, — Питер потерся щекой о теплый живот и сказал: «Папа тут, и очень тебя любит».

Дитя зашевелилось, и он замер, не дыша, слыша стук сердца жены и движение ребенка — будто рыбка плескалась в тихой, ласковой воде.

Узкая, каменистая дорога вилась среди покрытых сухой, рыжей травой холмов. Небо было огромным, без конца и края, пронзительно-синим, и Мэри, закинув голову, подумала: «Какая хорошая осень в этом году, конец октября, а еще тепло».

— Смотри, мамочка, — сказала Энни, остановив лошадь. «Отсюда Шотландию видно».

Твид вился в долине, — узкой, блестящей лентой, и Мэри, прищурившись, увидела серый, изящный мост. За ним лежали просторные, округлые, покрытые темными елями холмы.

— Вот тут я и ехала, да, — тихо сказала она дочери. «Через этот мост, в Эдинбург. Тут всего сорок миль, за день можно добраться».

— А горы далеко отсюда? — девочка широко раскрыла серые глаза.

— Да, — Мэри взглянула на маленькую церковь неподалеку. «На севере, мы туда на волков охотиться ездили. Там огромные озера, острова, замки старинные — очень красиво. Только неспокойно, до сих пор кланы враждуют, деревни сжигают, там не так, как в Англии».

— Мне тут нравится, — проговорила Энни, глядя на мощного сокола, что парил над ними. «И в Бервике очень красиво, так много судов в гавани!»

— Да, — Мэри спешилась и привязала своего вороного жеребца к низкой ограде, — отсюда корабли в Норвегию ходят, в Данию. Вот вернемся — купим там дом, а ты будешь к нам приезжать, из Лондона! — она потрепала дочь по голове и пропустила ее вперед.

Кладбище было маленьким, и Энни, оглядывая надгробные камни, спросила: «Папина семья тут больше ста лет живет?»

— Да, — Мэри опустилась на колени перед простым серым камнем и смахнула с него палую листву.

— Это твоя бабушка, леди Анна, тебя в честь нее назвали. Она умерла, когда папе двадцать лет было. А рядом дедушка, сэр Ричард, папа его и не помнил почти, он погиб в Нижних Землях, когда папа маленьким еще был. А земли и титул, да, — она мимолетно улыбнулась, — со времен короля Ричарда.

— А вот и папы камень, — Энни прижалась щекой к холодному граниту. «Сэр Роберт Пули.

Будь верен до смерти, и дам тебе венец жизни».

— Мамочка, — девочка обняла камень, — это же о папе, правда. «Будь верен до смерти». Это из Откровения.

— Да, — Мэри опустилась рядом, — это дядя Джованни все сделал, милая. Пойдем потом, помолимся за папу, — она кивнула на церковь.

— Конечно, — дочь нашла ее руку, и они замерли, закрыв глаза, под легким, едва заметным северным ветром.

На кухне пахло жареным мясом. Полли, с засученными рукавами, в простом шерстяном платье, поворачивала вертел с насаженными на него утками.

— Должна тебе сказать, дорогая сестра, — усмехнулась она, заслышав шаги Мэри, — что тут на удивление не запущено. Два дня, — и мы все с тобой отмыли. А Энни где?

— Отправила ее за козьим молоком, к фермеру, что по соседству живет, — Мэри улыбнулась и присела за большой стол. «Это Генри с Джоном настреляли, пока мы на кладбище ходили?»

— Угу, — Полли стала поливать уток бульоном из глиняного горшка. «А сейчас на Твид отправились, твой муж сказал, что там лосося — хоть руками лови».

— Засолим, как я в Копенгагене делала, — Мэри отворила дверь дочери, что тащила большое деревянное ведро.

— Мистер Дуглас, ну, фермер, сказал, что будет каждое утро нам завозить молоко, — задыхаясь, вытирая лоб, сказала девочка. «Он все равно на рынок едет. И муслин он мне дал, вот, — Энни вытащила из кармана платья аккуратно сложенную ткань.

— Утки и готовы уже, сейчас я их сниму, и будем сыр делать, — распорядилась Полли. «А ты, милая, сходи пока в те руины, что неподалеку, аббатство же там какое-то было? — обратилась она к сестре.

— Да, его при короле Генрихе разорили, — Мэри вылила молоко в небольшой, медный чан.

— Ну вот, — улыбнулась Полли, — при монастырях всегда огороды были. Покопайся там, Энни, наверняка и пастернак найдешь, и хрен. А в субботу на рынок съездим, договоримся с кем-нибудь из торговцев, чтобы овощи нам поставляли.

Девочка выбежала во двор, и Мэри, помешивая молоко, попросила: «Там уксус в бочонке, в кладовой, нацеди, пожалуйста».

Женщины сняли чан с огня, и Полли, понемногу вливая уксус в горячее молоко, сказала:

«Давно я сыворотки не пила, сейчас и попробуем».

Мэри завязала муслин, и, подвесив его над лоханью, вдруг сказала: «Я сегодня вспомнила, как на кладбище была. Могилу леди Анны, матери Роберта, убирала, и вспомнила. Он мне рассказывал. Его мать молодой овдовела, двадцати пяти лет не было. И к ней оттуда, — Мэри махнула головой на север, — мужчина приходил. Шотландец. Роберт говорил, этот Джейми с ним возился, верховой езде учил, на охоту брал, любил его очень».

— Так что же они не поженились, ну, леди Анна и этот мужчина? — пожала плечами Полли, выливая сыворотку в горшок.

Мэри скривила губы. «Ну как же — за крестьянина замуж идти, тогда же считалось, что они там все дикари. А потом он женился, ну, Джейми этот, и все».

Полли вздохнула и спросила, вытирая руки о фартук: «А что, когда Энни обвенчается, кому земли и титул достанутся?».

Мэри насыпала муки в деревянную миску, и, разбивая яйца, сказала: «Земли ее детям отойдут, а титул жалко, ты хоть Фрэнсису сына родила, а мы — хотели, да не успели».

— Сына, да, — Мэри увидела, как ползет по смуглой щеке сестры слеза, и, отряхнув руки, обняв ее, шепнула: «Полли, милая, ну не надо, что было — то прошло».

— Я не об этом, — женщина вытерла лицо передником. «Я же тебе не рассказывала — что после Рима с нами было».

Мэри слушала, а потом, взял сестру за длинные, красивые пальцы, твердо проговорила:

«Милая, он утонул. Это с кем угодно могло случиться. Не мучь себя, пожалуйста».

Полли наклонилась над очагом, и, смотря в огонь, тихо ответила: «Он же не просто в бордель пошел. Там дорогая шлюха была, я думала — будет безопасно. А вот…, Понимаешь, я ночами просыпаюсь, лежу и думаю — а вдруг он сам, ну…, Чтобы освободить меня, чтобы я не была привязана к больному, и чтобы Александр не видел, как умирает отец…»

Женщина едва слышно заплакала и Мэри, прижавшись к ее спине, сказала: «Нет. Он просто погиб. Не надо, Полли, не надо, милая».

Сестра шмыгнула носом и Мэри, выпустив ее, рассмеялась: «Сейчас принесу тебе воды со двора — умыться, и давай хлеб печь, а то скоро мужчины придут».

В маленькой, чистой комнате горела свеча. Полли отложила перо, и, отодвинув рукопись сестры, пробормотала: «Тут и править особо не надо, так, по мелочи». Она посмотрела в окно — ночь была черной, беззвездной, деревья гнулись под сильным ветром.

Она пригляделась и увидела факелы, что двигались по мосту через Твид. «С десяток, — пробормотала женщина.

Полли взяла подсвечник и, выйдя в низкий коридор, прислушалась — дом был тихим, только откуда-то издалека, из опочивальни Мэри, доносился блаженный, ласковый женский смех.

Полли тяжело вздохнула, и, закутавшись в шаль, спустившись по лестнице, выскользнула во двор.

Присев на каменное крыльцо, она опустила голову в руки и расплакалась, хватая ртом воздух. «Ну не надо, — вспомнила она слова сестры, и приподняла голову — за воротами слышался стук копыт. Лошади заржали, всадники пронеслись мимо, и Полли, задув свечу, вернулась в свою спальню.

Полли подняла голову и вдохнула свежий, соленый ветер с моря. «Хорошо как, — пробормотала она, разглядывая корзины с рыбой, устрицами и креветками, что были выставлены на серых булыжниках набережной. «Ну, да этого нам не надо, целый бочонок лосося засолили, и река рядом — хоть каждый день его лови».

У тележек с овощами было шумно, и женщина, протолкнувшись через толпу, протянув торговцу деньги, велела: «Капусты кочан, пастернака, и репы. И сможете каждую неделю доставлять овощи в усадьбу Пули? Знаете же, где это?»

— Две мили вверх по реке, как не знать, — улыбнулся фермер и застыл с капустой в руках. Весь рынок притих, и Полли, обернувшись, увидела маленький отряд всадников, что медленно ехал через площадь.

— Господи спаси и сохрани, — перекрестился торговец, — что им здесь надо-то?

Полли взглянула на мужчин в темно-зеленых килтах, и спросила: «Это кто?»

— Бандиты, каких поискать, — злым шепотом ответил фермер. «Вон, видите, во главе, на гнедом жеребце, ну, он на медведя похож?»

Женщина окинула взглядом предводителя отряда, — огромного, массивного человека с нечесаной, вороной гривой волос, спадающей на спину, укрытую таким же темно-зеленым, в синюю клетку пледом.

— Кеннет Маккензи, лорд Кинтейл, — едва слышно сказал торговец. «Что лорд, так вы не смотрите, миссис, как его Величество на престол сел, там каждый, у кого сотня головорезов есть, лордом стал. И что его так далеко к югу занесло, сидел бы у себя в глуши, там, — фермер махнул рукой в сторону Твида. «Безжалостный человек, как говорят, если с кем враждует, то после себя выжженную пустыню оставляет».

Лорд Кинтейл громко сказал что-то на незнакомом языке, и, окинув презрительным взглядом молчащую толпу, подстегнул своего жеребца.

— А что он говорит-то? — поинтересовалась Полли, провожая взглядом всадников — у одного из них за спиной болталась волынка.

— Кто ж его знает? — пожал плечами фермер, принимая медь. «Кто тут, на равнине живет — те с нами объясняются, хоть и не похоже, но мы их понимаем. А эти, горные, — у них все свое, — и язык, и обычаи другие, они всех остальных за людей не держат, называют — сассенахи, ну, вроде свиней. Так, говорите, овощей вам надо?»

— Да, — кивнула Полли, и вдруг подумала: «Это же я их той ночью видела, на мосту через Твид, с факелами».

Она подхватила холщовый мешок и, проходя мимо замковых ворот, увидела шотландцев — они сидели прямо на земле, чистя оружие — короткие, блестящие в свете низкого, слабого солнца кинжалы.

— И не холодно им, — подумала Полли, завязывая шаль узлом на груди, торопясь к дороге, что шла по берегу Твида, — вон, ветер какой поднялся.

Она услышала за спиной ржание коня и чей-то надменный голос. Мужчины рассмеялись, и Полли, не оборачиваясь, вскинув мешок на плечо, поспешила в усадьбу.

На кухне пахло рыбой и свежим хлебом. «Я даже масло сбила, вместе с Энни, — сестра сняла с ее плеча мешок. «Дети на Твид убежали, а Генри спит еще, — Мэри внезапно покраснела.

— Спит, — протянула Полли, усаживаясь за стол, наливая себе сидра. «Ну, пусть отдыхает капитан, он, как я посмотрю, тут только одну вахту стоит — зато длинную».

— Полли! — изумленно сказала Мэри и тут же расхохоталась. «Договорилась насчет овощей?»

— Угу, — женщина потянулась и сняла большой камень с завернутого в муслин сыра. «Отлично получилось, — одобрительно сказала она, отрезая себе кусок. «И соли как раз в меру. Скажи, а когда ты в Эдинбурге жила, ко двору горцы приезжали?»

— А как же, — Мэри рассмеялась, — раз в год, как положено. Они же тогда дань королю платили, ну, как у них заведено. Королева Анна, помнится, их страшно боялась — все вшивые, немытые, воняют, еле-еле по-английски говорят, и то не все. Летом являлись, целый лагерь разбивали за городом. Танцевали, играли на волынке, бревна бросали..

— Что за бревна? — недоуменно спросила Полли.

— Игра у них такая есть, — сестра тоже попробовала сыра. «Срубают ель и кидают ее ствол — кто дальше».

На кухне воцарилось молчание. «Ну-ну, — пробормотала Полли. «Там, в Бервике, просто целый отряд их сейчас, человек десять. Клан Маккензи, как мне сказали».

Мэри стала накрывать на стол. «Маккензи в самой что ни на есть глуши живут, высоко в горах, что это они здесь забыли? — она недоуменно пожала плечами. «Видела, в чем они ходят? Они в эти свои пледы заворачиваются, и спят прямо на земле, в снегу».

Полли поежилась. «Господи, даже не верится, что в наше время, в Англии, такие люди есть».

— В Шотландии, — поправила ее сестра. «Они англичан ни в грош не ставят, даже своих, тех, кто на равнинах живет — тоже. Пойду, Генри разбужу, — она лукаво улыбнулась.

— Я подожду, — со значением ответила Полли и добавила: «Как поедим, я в руины того аббатства схожу, Энни говорила — рябину там видела. Из нее к мясу хороший соус получится, матушка же нас учила. И можжевельника наберу, как раз завтра на оленей собирались, будет, чем их приправлять».

— Ты только недолго, — озабоченно велела Мэри, поднимаясь по лестнице, — а то сейчас уже рано темнеет, зябко на улице.

— А пледа у меня нет, — добавила Полли и обе женщины расхохотались.

Полли взобралась на вершину холма и посмотрела в узкое урочище — развалины аббатства заросли колючими кустами. «Надо же, — пробормотала женщина, — пять десятков лет всего прошло, а тут уже так заброшено.

Она приподняла подол простого, коричневой шерсти платья, и, повесив корзинку на руку, стала спускаться по извилистой тропинке. Камни падали из-под ног, и Полли, прислушавшись, — где-то ржала лошадь, — нарочито весело сказала: «Соберу ягод и сразу отправлюсь домой!».

Внизу было сумрачно и прохладно — заходящее солнце золотило остатки серых, мощных стен, поросшие влажным мхом. Полли поставила корзинку на влажную, усеянную палыми листьями землю, и потрясла ствол дерева. Ягоды стали падать вниз, и женщина рассмеялась, присев на корточки: «И, правда, как много! А потом можжевельника нарву!»

Она услышала сзади чье-то дыхание, и, было, стала поворачиваться, как сильная рука накинула ей на голову мешок. Завизжав, Полли стала отбиваться, но мужской голос сказал что-то грубое — на незнакомом языке. Она почувствовала жжение веревки — ей скручивали руки за спиной, а потом та же рука подсадила ее в седло.

— Sàmhchair! — велели ей, и Полли, ощутив, как ее встряхивают за плечи — подчинилась.

Лошадь стала взбираться на холм, и в шуме ветра она услышала смутно знакомый, низкий, презрительный голос.

— Sàmhchair! — повторили ей и кто-то, наклонившись к ее уху, с резким акцентом, медленно, велел: «Молчи!».

Полли только кивнула головой. Лошади пустились рысью, и она ощутила брызги холодной воды у себя на ногах.

Маленький отряд миновал брод на Твиде и, выехав на северную дорогу, скрылся в густом, влажном, вечернем тумане.

На грубый каменный пол были брошены серые шкуры. Человек, сидевший у камина, поднялся, и, сняв со стены смолистый факел, подойдя к бойнице, вгляделся в темное пространство воды.

— Какой ветер, — пробормотал он, отбросив на спину длинные, спутанные, черные волосы, кое-где тронутые сединой. «Никто в здравом уме не выйдет на озеро, да еще и ночью. Вот и хорошо».

Он вернулся к огню, где под старым, продавленным, обитым дырявой кожей креслом, дремали два огромных волкодава.

Мужчина взял оловянную флягу, что лежала на полу, и, выпив, потрепал собак по головам.

Те довольно заурчали, и он, откинувшись в кресле, закрыв глаза, подумал: «Господи, скорей бы домой, а то здесь, на юге, вот уж воистину — все чужое».

Он приоткрыл голубой глаз и посмотрел на поднос, что стоял у выхода из комнаты.

— Ладно, — пробормотал себе под нос мужчина, — чем быстрее я с этим покончу, тем лучше.

Лестница была узкой, со стертыми от старости ступенями, пахло сыростью, в свете свечи были видны темные пятна плесени на камнях.

Он открыл ржавую железную решетку, и сухо сказал, по-английски: «Я вам поесть принес».

Женщина вскочила с груды соломы и, помотав растрепанной, темноволосой головой, — простой чепец лежал на полу, потребовала: «Немедленно отпустите меня к семье, слышите!

Как вы смеете держать меня в плену, и кто вы вообще такой!»

Он окинул взглядом простое, коричневой шерсти, измятое платье и надменно ответил:

«Кеннет Маккензи, лорд Кинтейл, к вашим услугам. Как только ваша семья заплатит выкуп, я вас верну. И даже сам, лично провожу до границы».

— Вас повесят — злобно пообещала женщина, блестя черными, огромными глазами. «Повесят, как последнего бандита».

— Я член Тайного Совета Шотландии, — лениво ответил Маккензи. «Навряд ли».

— У нас, кажется, общий король, — сладко улыбнулась женщина, — и законы тоже — общие.

Повесят, не сомневайтесь». Она присела на корточки, и, присмотревшись к миске, спросила:

«Что это?»

— Кровяная колбаса и овсянка, — хмуро сказал шотландец. «Ешьте».

— А она не крестьянка, — вдруг подумал Кинтейл. «И акцент у нее не местный».

Полли с отвращением взглянула на поднос, и, выпрямившись, откинув голову, отчеканила:

«Меня зовут Полина Говард, вдовствующая графиня Ноттингем. Немедленно отпустите меня, что вы за мужчина, что за рыцарь, если позволяете себе издеваться над женщиной!»

— Рыцари, мадам, — издевательски проговорил Кеннет, — это у вас, на юге. Вы нас называете бандитами, — так и не удивляйтесь, что вы ведем себя, как подобает разбойникам. Впрочем, — мужчина коротко поклонился, — простите, я не знал, что вы — графиня, — он указал на ее простое платье.

Полли подошла к нему, и, закинув голову, яростно, сказала: «Так, значит, вы пришли сюда, чтобы меня изнасиловать, раз думали, что я простолюдинка? Стыдитесь, лорд Кинтейл, никакая женщина, никакой человек не заслуживает такого обхождения!»

— Расскажите это своим сассенахам, — так же яростно ответил Кинтейл. «И я не собирался вас насиловать». Он наклонился и поднял лежащую на соломе шаль. «Наденьте, тут холодно».

— Какая забота! — ядовито сказала Полли. «Впрочем, да, если я заболею и умру, лорд Кинтейл, вы не получите свое золото».

Она сложила руки на груди и вздернула смуглый подбородок. «Зачем вам вообще деньги, вы же богатый человек», — Полли обвела рукой стены замка.

Кеннет посмотрел на миску и хмуро сказал: «Вы будете есть, или нет? А то я голоден».

— Я не лошадь, чтобы жевать овес, — отрезала Полли.

Он присел на солому, и, запустив пальцы в миску, нехотя ответил: «Это не мой замок. Так, приятеля. Он сейчас в Эдинбурге. А я, — он вдруг улыбнулся, — живу очень далеко».

— В горах, я знаю, — Полли покосилась на миску и потребовала: «Хоть кусок мне оставьте, лорд Кеннет, а то, я смотрю, вы хотите, чтобы я с голоду умерла».

Он протянул ей колбасу и спросил: «Откуда?».

— Моя сестра, — сказала Полли, жуя, — была фрейлиной при дворе королевы Анны, тут, в Эдинбурге, давно еще. Она тут жила три года. Я вас увидела на рынке, в Бервике, пришла домой, в усадьбу, и спросила у нее — не слышала ли она о вас?

— Почему? — поинтересовался лорд Кинтейл, и, с сожалением взглянув на пустую миску, сказал: «Хорошо, но мало, конечно».

Полли посмотрела на него и подумала: «Шесть футов пять дюймов и весит, наверное, фунтов двести пятьдесят. Ему чан каши надо съедать, а не миску».

— Потому, — сказала женщина, забирая посуду, — что вы мне понравились, лорд Кинтейл. Вот я и спросила у Мэри, — это сестра моя, — о клане Маккензи. И попросите слуг приготовить еще еды, вы же голодны.

Он покраснел, и, поднимаясь, глядя куда-то в сторону, сказал: «Тут нет слуг. Это старый замок, заброшенный. В кладовой лежит кое-что, и мои люди, перед тем, как отправиться домой, в горы, оставили пару оленей. Ну, и в озере есть рыба, мы же на острове. Я собирался разжечь костер, ну, когда вас покормлю, и зажарить мясо».

— Тут нет кухни? — удивленно спросила Полли. «Можно разжечь очаг, это проще, лорд Кинтейл».

— Я привык на костре, — буркнул он. «Так быстрее. Мы же дикари, — Кеннет внезапно, широко, улыбнулся, — я знаю, что говорят о нас на юге».

Полли наклонилась, и, пристроив на голову чепец, решительно сказала: «Вот что, лорд Кинтейл. Покажите мне, где тут кухня и кладовая. А сами идите, идите, слышите, собаки лают, их выгулять надо».

— Понравился, — подумал Кеннет, свистом подзывая волкодавов, спускаясь во двор замка.

«Оставь, она с юга, ничего у вас быть не может. Завтра надо переправиться на берег и послать гонца к ее родственникам — пусть платят выкуп. Верну ее, загляну в Эдинбург, и поеду домой, — соскучился я. А без выкупа нельзя — иначе Мораг не будет отомщена».

Он поморщился, как от боли, и, открыв рассохшиеся, деревянные ворота, выпустил собак на берег. Озеро бурлило под сильным ветром с запада, и Кеннет оттащил лодки повыше. «Если их унесет, — вдруг, смешливо, подумал мужчина, — нам отсюда не выбраться. Ну, из Эдинбурга рано или поздно приедут, там сессия суда, на которую мне надо явиться, но все равно — будет неловко».

Собаки упоенно бегали по песку, а потом один из волкодавов, подбежав к нему, схватил зубами край килта и потянул Кеннета в воду.

— Ну, нет, — ласково сказал мужчина, — я утром уже купался. Хватит на один день. А вы ныряйте.

Он присел на покрытый сухой травой откос берега и посмотрел на север, в непроницаемую тьму ночи. «Дома уже снег скоро ляжет, — подумал мужчина. «Господи, скорей бы».

Уже на лестнице упоительно пахло жареной олениной. Полли внесла поднос и, поставив ему на колени, строго сказала: «Ешьте все!»

— Тут нет стола, — пробормотал Кеннет, — не принято, чтобы дама стояла, а мужчина — сидел.

— Вы же не рыцарь, — Полли лукаво подняла темную бровь и пристроилась на ручку кресла.

«Ешьте, ешьте».

— Отчего это я не рыцарь, — обиженно сказал Кеннет. «Мои предки триста лет служат шотландским королям, со времен Роберта Брюса».

— Вы хорошо говорите по-английски, — заметила Полли, глядя на сочную, быстро исчезавшую с оловянной тарелки, оленину.

— Я и по-французски говорю, — Кеннет вздохнул. «И латынь знаю, я закончил, университет в Абердине. Мой покойный отец считал, что глава клана должен быть образованным человеком».

— Вот этот кусок мне дайте, — потребовала Полли. Он протянул ей мясо на кончике кинжала и вдруг подумал: «Ну и губы. Хотел бы я…

— Что это вы покраснели? — подозрительно спросила женщина.

— Тут жарко, от огня, — он закашлялся, и Полли протянула ему оловянную флягу.

— Хотите? — он отпил и передал ей. «Это наше, домашнее, с гор».

Полли вдохнула запах дыма и почувствовала на языке обжигающую, горьковато-сладкую жидкость. «Мох, — подумала она, — палые листья, и кора дуба. Как будто идешь по осеннему лесу».

— Вкусно, — тихо сказала женщина и вернула флягу. «Очень вкусно. Давайте, лорд Кинтейл, я уберу, и ложитесь спать, поздно уже».

— Вы оставайтесь тут, — он поднялся. «Я на берег пойду, с собаками».

Полли подозвала к себе волкодавов, и, сложив в миску кости, ласково сказала: «Ешьте».

— Это ваши? — подняла она глаза. «Очень красивые собаки».

— Да, — он все стоял у двери. «У меня там, дома, целая свора. Медведей у нас давно нет, а волки еще попадаются. Спокойной ночи, леди Говард».

— Но как вы будете спать на берегу? — озабоченно спросила женщина, подняв черные глаза.

«Осень, холодно уже».

— В горах, — хмыкнул лорд Кинтейл, — мы заворачиваемся в пледы, и спим прямо на земле.

Разведу костер, да и от собак тепло. Спасибо за обед.

Он поклонился и вышел, сопровождаемый псами, а Полли, смотря ему вслед, улыбнулась:

«Ну, лорд Кинтейл, посмотрим — что у вас там за горы».

Полли заворочалась, и, зевнув, потянув на себя шкуру, сказала: «Господи, я себе все отлежала». Волкодав, пристроившийся рядом, тихо гавкнул и придвинулся поближе.

— Ты ночью пришел? — все еще сладко зевая, поинтересовалась Полли. «Согревать меня?».

Пес лизнул ее в щеку и Полли, поднявшись, потянувшись всем телом, подбросила дров в камин. Пламя взвилось вверх, и она, встряхнув косами, пробормотала: «Принесу воды, и помоюсь».

Собака гавкнула еще раз и ринулась по лестнице вниз — с озера доносился лай и плеск воды.

Полли подошла к бойнице, накинув на плечи шкуру, и, бросив один взгляд на берег, тихо сказала: «Да, тут есть на что полюбоваться. Что там Мэри говорила о бревнах? Как раз, похоже. И не холодно ему, — она поежилась и смешливо добавила: «Расчесать бы эту гриву, вот что».

Она надела чепец и, спустившись на кухню, открыв кладовую, насыпала в медный чан овсянки.

Женщина помешивала кашу, когда сзади раздался чей-то кашель.

— Доброе утро, лорд Кинтейл, — не оборачиваясь, сказала она. «Будьте так любезны, принесите еще воды. Я хочу принять ванну».

— Тут нет ванны, — удивленно ответил шотландец.

— Тогда я приму лохань, — рассмеялась Полли, и, поставив дымящуюся миску на грубый деревянный стол, велела: «Садитесь и завтракайте. Сейчас еще колбасы дам, — она стала снимать румяные куски кровяной колбасы с железного противня, что стоял на треноге.

Полли села напротив и подала Кеннету ложку. «А муки тут нет, — грустно сказала она, — и яиц тоже, так бы я хлеб испекла».

— Мы не едим хлеба, — он порылся в сшитой из шкуры оленя сумке, что висела на боку килта, и протянул ей холщовый мешочек. «Держите, это тоже — из овса. Мы такие всегда берем с собой, в дорогу, они не портятся и очень вкусные».

Полли разгрызла галету и сказала: «И, правда. Тут я еще бочонок нашла в кладовой, там мед есть, хотите?»

Он кивнул, не отрываясь от миски. Женщина поставила на стол оловянный кувшин и две кружки, и спросила, разливая: «А вина вы не пьете?».

— В Эдинбурге пьют, — Кеннет принялся за мясо. «Ну да здесь, на юге, люди другие. А мы вот — мед пьем, виски — вы вчера пробовали, еще из рябины и клюквы вино делаем».

Полли отхлебнула золотистой, сладковатой, пахнущей хмелем жидкости, и вдруг спросила:

«А зачем это вы хотите получить за меня выкуп, лорд Кеннет?».

— Так надо, — коротко ответил он, и, отодвинув миску, поднялся. «Я вам принесу воды и отправлюсь в деревню, если хотите, напишите своим родственникам пару строк, я дам вам бумагу и перо».

— Я напишу, — Полли взглянула на него. «Надеюсь, вы помните, лорд Кинтейл, что благородный человек не читает чужих писем».

Мужчина покраснел и, не глядя на нее, сказал: «Разумеется, леди Говард, я бы не мог себе позволить…

— Однако вы позволили себе меня похитить, — ехидно заметила Полли, убирая со стола.

— Это другое, — мрачно ответил лорд Кинтейл. «Вам все равно не понять, у нас с вами разные представления о чести».

— Ну-ну, — Полли сложила посуду в чан. «Так принесите воды, уважаемый лорд, я не хочу вас задерживать».

Он посмотрел на ее смуглые руки, и, сглотнув, сказав: «Сейчас», — вышел.

— А глаза у него голубые, — Полли усмехнулась, склонившись над чаном. «И сам белокожий, я же видела. Вот же вымахал, — чуть ниже Теодора, каким я его помню. Точно, медведь. Лет сорок ему, наверное».

— Вот, — раздался сзади голос. «Сейчас принесу чернила. И не вздумайте бежать, тут сильное течение, вы не справитесь с лодкой и утонете».

— Не собираюсь, — отрезала Полли. «У меня сын на руках, ему девять лет, я не хочу оставлять его сиротой. А вы женаты? — она искоса взглянула на мужчину.

— Был, — коротко ответил шотландец и, не оборачиваясь, вышел.

— Был, — задумчиво сказала Полли, вдыхая запах, свежей, озерной воды. «Ну, лорд Кинтейл, раз вы благородный человек — это к лучшему».

На кухне усадьбы Пули пахло порохом. «Джон, дай мне, пожалуйста, пистолет отца, — попросила Мэри. Подросток протянул ей оружие и спросил: «А с тетей Полли все будет в порядке?»

— Не волнуйтесь, — Мэри зарядила пистолет и погладила русую голову. «Лорд Кинтейл человек заметный, мы с отцом узнаем, куда он отправился, и привезем тетю Полли домой».

— Но зачем он вообще решил ее похитить? — Энни стерла слезу со щеки и добавила: «Еда вам в дорогу готова, я сварила яйца, положила оленины холодной и хлеба».

— Хорошо, — Мэри засунула свой пистолет за пояс и накинула короткий, темный плащ. «А зачем он похитил тетю Полли — за выкуп, наверное. У этих горцев так принято».

— Очень надеюсь, что его повесят, — Энни поцеловала мать в щеку и тихо сказала: «Вы там осторожней, пожалуйста».

— Так, — женщина обвела глазами кухню. «Мясо у вас есть, рыба — тоже, Энни, ты испеки хлеб, как закончится, и сделай сыр. Серебро у вас есть, с фермерами рассчитаетесь. В Бервик не ходите, сидите здесь, так безопасней».

— Оставьте нам хоть один пистолет, — возмутился Джон. «Мы же хорошо стреляем, и я, и Энни».

— Незачем вам, — вздохнула Мэри, оборачивая шею грубошерстным шарфом. «Да мы и вернемся скоро, вряд ли за два дня они далеко ушли. Скорее всего, держат ее где-то, и уже послали сюда гонца с требованием выкупа. Ну да мы быстрее доберемся, лошади хорошие».

Она поцеловала детей, и, перекрестив их, спустилась с крыльца во двор. Гудзон уже сидел в седле. Мэри вскочила на вороного, большого жеребца, и крикнула: «Ворота за нами закройте!»

Когда они выехали на дорогу, ведущую к броду на Твиде, Мэри протянула мужу пистолет, и, обведя глазами холмы, на которых кое-где паслись овцы, спросила: «Ну что?».

Генри тяжело вздохнул и поскреб в темно-рыжей бороде. «Я не хотел при детях, — хмуро сказал он. «Тут, в Бервике, оказывается, его жена похоронена. Помнишь, мы видели камень, за оградой кладбища, как в церковь ходили? Это ее могила. Мораг Маккензи ее звали.

Прошлым годом умерла».

Лошади спустились в мелкую воду и Мэри задумчиво сказала: «Так вот зачем он приезжал. А почему она за оградой лежит?»

Генри посмотрел на уходящую вдаль северную дорогу, — она поднималась вверх, теряясь в золотящихся осенней листвой перелесках. Кое-где виднелась темная хвоя елей, а наверху, в синем небе, плыли, перекликаясь, журавли.

— Красиво как, — подумал Гудзон и вдруг вспомнил огромные, чистейшей белизны, айсберги в бирюзовой воде. Тысячи тысяч птиц кружились над кораблем, в отдалении, на льдинах были видны тюлени, и с запада дул сладкий, чуть заметный ветер. «Туда, — сказал себе Гудзон, все еще глядя на север, — правильно, надо пройти к югу от Гренландии. Там должен быть пролив, ведущий дальше. Если мы в апреле будем там, то до августа сможем продвинуться на запад. Может быть, даже оказаться в Тихом океане».

Он, не глядя, нашел руку жены и почувствовал ее тонкие, но сильные пальцы. «Ты мне потом покажешь, на карте, — тихо, чуть улыбаясь, сказала Мэри. «Ну, о чем ты думал сейчас».

Генри кивнул и сказал:

— Конечно. А про его жену — она молодая была, чуть за двадцать. Ему-то самому сорок этим годом, как мне. Ну, они приехали сюда, на равнину, — какая-то свадьба была большая. Там и англичане были тоже. Кинтейлу надо было в Эдинбург, на заседание Тайного Совета, он ее оставил под присмотром каких-то родичей и уехал. Англичанин, отсюда, из Бервика, сквайр мелкий — ее похитил и увез к себе в усадьбу.

Мэри сжала тонкие губы и спросила: «Так это Кинтейл ее убил? Почему она тогда за оградой лежит?»

— Нет, конечно, — Генри помолчал. «Кинтейл, как узнал об этом, явился из Эдинбурга, во главе сотни всадников, выжег усадьбу этого сквайра дотла, а его самого — разрубил живьем на куски. Понятное дело, он в своем праве был. А жена его, Мораг, уже дитя носила».

— От англичанина, — сказала Мэри, глядя прямо перед собой, на клонящееся к закату небо.

Муж тихо ответил: «Да. Кинтейл ее хотел домой увезти, в горы, а она — повесилась. Поэтому за оградой и похоронили. Ну, вот, видишь, он, скорее всего, так же и с Полли хочет поступить, чтобы отомстить».

— Поехали быстрее, — велела Мэри и вдруг нахмурилась: «А почему Полли?»

— Да какая ему разница, увидел первую попавшуюся женщину, в одиночестве, — и забрал ее, — Генри тихо выругался и пришпорил коня.

— Она, может, и мертва уже, — мрачно отозвалась Мэри, подхлестывая своего жеребца. «Судя по всему, лорд Кинтейл зря времени не тратит. Генри, но если там что-то случилось…»

— Надо отправляться в Эдинбург и подавать на него жалобу, — Гудзон въехал на вершину холма и осмотрелся. «Тут ему не горы, нечего потакать его дикарским привычкам».

Мэри приподнялась в стременах и сказала: «Вон и деревня, большая. Давай спросим там.

Вряд ли Кинтейл ее миновал».

Когда они спускались в долину, Мэри оглянулась и поежилась — Твида уже не было видно, дул холодный, резкий северный ветер, и черные лужи на разъезженной, грязной дороге были покрыты золотым ковром из палых листьев.

Начало моросить. Женщина надвинула на лицо капюшон плаща, и, подстегнув жеребца, поспешила вперед.

Полли вытащила из кладовой половину оленьей туши, и, уложив ее на стол, уперев руки в бока, сказала: «Сегодня нас ждет пиршество».

Один из волкодавов, лежавших у входа в кухню, поднял голову, и, наклонив ее, умильно посмотрел на женщину.

— А вам, — сказала Полли, берясь за остро заточенный топорик, — достанутся кости. Так что не жалуйтесь.

Она уложила оленьи ноги в деревянную лохань, и, согрев воду, разбавив в ней уксус, залила ей мясо. «А все остальное, — сказала Полли собакам, — пойдет на суп. Ячмень тут есть, капуста тоже, даже лука связка висит — получится очень вкусно».

Женщина высыпала в медную миску сушеные ягоды терновника, и стала их толочь. «А я-то ни можжевельника, ни терна не собрала, — смешливо заметила она, — не успела. Ну, хоть тут поем».

Собаки залаяли и бросились вниз. Она услышала ласковый голос: «Соскучились, мои хорошие? Ну, сейчас погуляю с вами, только леди Говард кое-что отдам».

— Я с ними гуляла, — крикнула Полли, перевешивая кипящий горшок с бульоном с жарко горящего очага на соседний — тлеющий. «Как вы уехали, с утра еще».

— Позвольте мне, — лорд Кинтейл, оказавшись за спиной Полли, вынул из ее рук железный ухват. «Все-таки тяжело. А что вы готовите?».

— Суп из оленины с ячменем и овощами, — сухо сказала женщина. «И зажарю мясо на огне, я к нему приправу сделала, из терновника с уксусом. А это что у вас?»

Лорд Кинтейл положил на стол связку форелей и сказал: «Как-то неудобно возвращаться с пустыми руками, леди Говард».

— А, — Полли подняла бровь. «Ну, так я их засолю. Совсем свежие, — она наклонилась и понюхала чешую.

— Да выпрямись ты побыстрее, — подумал Кинтейл. «А если выпрямится — там грудь будет видно. И так уже не знаешь, куда деваться».

Женщина поправила чепец и, улыбаясь, сказала: «А вы опять покраснели».

— Жарко, — он отвел глаза в сторону и, позвав собак, вышел.

Полли засыпала ячмень в суп и принесла из кладовой соли. «Опять жарко, значит, — протянула она, разделывая рыбу. «Ну, лорд Кинтейл, это вы еще настоящей жары не пробовали. Но попробуете, обещаю».

— Очень хороший суп, — изумленно заметил мужчина, подняв голову. Полли забрала у него пустую миску и, наклонив горшок, вылила в нее остатки густого варева. «Ешьте, — она отрезала себе кусок соленой рыбы, и, поднявшись, велев: «Не вставайте», сняла с очага противень с овсяной лепешкой.

Лорд Кинтейл разрезал ее на куски кинжалом, и, покосившись на Полли, забрал себе половину. Он выскреб миску до дна и, оглянувшись на очаг, почти жалобно сказал: «Кажется, мясо уже готово».

Собаки, лежавшие под столом, забеспокоились, и Полли рассмеялась: «Без костей не останетесь».

Она наклонилась над плечом шотландца, и, положив румяную, горячую оленину на оловянную тарелку, на мгновение замерла. От него пахло свежим ветром и озерной водой.

— Гонца я отправил, — тихо сказал мужчина, не поднимая головы, смотря на стол. «Так что дня через три-четыре уже и домой поедете, леди Говард».

Полли разлила мед по кружкам, и, подперев подбородок рукой, присев, сказала: «Ну, а пока я не уехала, развлекайте меня, лорд Кинтейл. Расскажите мне про свои родные края».

Голубые глаза на мгновение погрустнели.

— Там очень красиво, — тихо сказал мужчина. «Мой замок, Эйлин-Донан, тоже на острове стоит, только от берега к нему ведет мост. Ну, — он вдруг усмехнулся, — его поднять можно, конечно. А вокруг, леди Говард, только горы. Водопады, ущелья, леса. Летом цветет вереск, и тогда склоны гор становятся розовато-лиловыми. Из него мед очень вкусный, мы его в лесах собираем. И море рядом, наши озера соленые, это морские заливы. В горах кабаны живут, волки, олени, — он вздохнул, — ну да там, дома, сейчас уже зима почти, как раз самая охота».

— А что вы зимой делаете, ну, кроме охоты? — она все сидела, глядя на него.

— Раньше, в старые времена, — Кеннет рассмеялся, — у нас барды были, певцы. Жили в замках, они много сказаний знали, и песен. У нас, там, — он махнул рукой на север, — есть арфа. Да на ней уже играть никто не умеет. А вот легенды я помню, хотите, расскажу?

— У камина, там уютнее — Полли поднялась, и быстро убрав со стола, спросила: «А в вашей фляге еще что-нибудь осталось?»

— А что, леди Говард, вам понравилось? — изумленно спросил мужчина. «На юге же такое не пьют, морщатся».

— Ну отчего же, — женщина посмотрела на него через плечо, — очень понравилось, лорд Кинтейл. Так в осеннем лесу пахнет.

Она мимолетно улыбнулась, и стала подниматься наверх.

Кеннет посмотрел на волкодавов, и сказал им: «Скоро и мы на север отправимся. Потерпите еще немного».

Он потрепал собак по головам и, пробормотав что-то, тяжело вздохнув — пошел вслед за Полли.

— Так вот, — Кеннет, отхлебнув из фляги, передал ее Полли, — женщина сидела в кресле, накрыв ноги волчьей шкурой, — жило в старые времена трое братьев. Отправились они рыбачить в нашем заливе, и встретили тюленей. А те скинули свои шкуры, обернулись тремя прекрасными девушками, и стали танцевать перед рыбаками на воде, в лунном свете.

Братья шкуры припрятали, потому что хотели взять их в жены. Однако самый младший брат, увидев, как его жена плачет, потому что скучает по своей семье — шкуру ей вернул.

— И дальше что было? — тихо спросила Полли, глядя на него.

— Отец девушек, морской царь, в благодарность за это, разрешил своему младшему зятю навещать его жену, — Кеннет посмотрел на жаркий огонь в камине и принял от нее флягу с виски, — каждую девятую ночь.

— А другие братья? — поинтересовалась Полли.

— У среднего жена нашла свою шкуру и сбежала — обратно в море, к своему народу, так они и не виделись больше. А старший — Кеннет помолчал, — решил сжечь шкуру своей жены, ну, чтобы навсегда оставить ее на земле. А та увидела костер, бросилась туда, ну, чтобы шкуру спасти — и сама сгорела.

— Младший был самый умный, — Полли улыбнулась. «Спасибо, лорд Кеннет. Вы хорошо рассказываете».

Мужчина отхлебнул из фляги. «Я, леди Говард, всегда думал — появятся дети, как раз и легенды пригодятся. Я много знаю, от родителей своих».

— Мы с моей сестрой, Мэри, — двойняшки, — задумчиво сказала женщина. «Ну, то есть, мы с ней в одну ночь на свет появились. Моя мама родами умерла, и мать Мэри меня выкормила и воспитала. А отец мой, — Полли вздохнула, — все думали, что он погиб, мы с ним только недавно встретились. Так вот, у меня отчим был, — очень, очень хороший человек. Он молодым умер, тридцати шести лет всего. И я помню, как он умирал, нам с Мэри пять лет было. Мы на его кровати сидели, и сказки ему рассказывали, мы тоже много знали. А у вас нет детей, лорд Кинтейл?»

— Нет, — хмуро ответил он. «Мы с женой моей, Мораг, всего год прожили, а потом она умерла.

Двадцать два года ей было».

— Отчего? — тихо спросила Полли.

Мужчина выпил еще и мрачно сказал: «Мне за вас выкуп получить надо как раз поэтому. Так положено».

Полли перегнулась в кресле, забрала у него флягу и велела: «А ну рассказывайте, лорд Кинтейл».

Кеннет поднялся, и, подойдя к бойнице, глядя на темное, вечернее, волнующееся озеро, начал говорить.

Женщина тихо слушала, а потом, набросив на плечи шкуру, встав рядом, спросила: «Так ваша жена на себя руки наложила, потому что ребенка чужого носила? Из-за позора?

Боялась, что вы его отнимете, и она его больше никогда не увидит?»

— Ну не зверь же я, — горько сказал шотландец, все еще всматриваясь в дальний берег, где виднелись редкие огоньки деревни. «Я Мораг сразу сказал — в том ее вины нет, а дитя есть дитя, как же можно его за порог выбрасывать? Я бы ее и с десятью детьми принял — как же иначе, когда любишь? Да вот, — он сцепил длинные, сильные пальцы, — не успел я ее домой довезти, дома бы она выправилась, она же наша была, с островов, что поблизости, в море лежат».

— Мне очень жаль, — Полли внезапно протянула руку и положила ее поверх его ладони, — очень жаль, лорд Кеннет, что так все случилось.

Он вздрогнул, как от ожога, и сказал: «Не надо, леди Говард, я прошу вас, не надо меня трогать».

— Иначе что? — спросила она, откинув назад темноволосую голову. «Что случится, лорд Кинтейл?»

— Многое, — хмуро ответил он. «А этого нельзя, нельзя мне вас в жены брать, мы с вами разных земель люди, вы у нас не выживете, ну, на севере».

Полли потянулась, и, взяв его за плечи, повернула к себе. В свете факела ее глаза блестели золотом. «Как звездная ночь, — подумал Кеннет. «Господи, какая она красавица». Ее высокая, большая грудь была совсем рядом, и он увидел немножко смуглой, гладкой кожи в начале стройной шеи. Простой, медный крестик чуть вздымался — она прерывисто, глубоко дышала.

— Лорд Кеннет, — женщина подняла темную бровь, — я три года в Новом Свете жила, знаете, где это?

— Не дурак же я, — буркнул он, подумав: «От ее рук жжет, как огнем. Только бы она так и стояла, пожалуйста».

— Так вот — она усмехнулась гранатовыми губами, — я в таких местах выживала, что вашим горам с ними не равняться.

— Отчего же это? — обиженно сказал Кеннет. «Вы ведь еще не видели…»

— Ну, так покажите мне, — шепнула она ему в ухо, поднимаясь на цыпочках. «Покажите, лорд Кеннет».

Шаль упала на каменный пол, и она, встряхнув косами, скинув чепец, поцеловала его в губы — долго и сладко. «Покажу, — сказал он тихо, не отрываясь от нее, — покажу, ghrád geal.

Знаешь, как это по-английски?»

— Любимый, — она еле слышно рассмеялась. «Я догадалась. Но ты меня научишь, как, по-вашему, говорить?»

— Научу, — пообещал он, легко подхватывая ее на руки. Темные локоны упали на ее смуглые плечи. «И еще чему-то научу, ghrád geal, тому, как у нас это делают», — мужчина не смог сдержать улыбку.

— Как-то по-другому? — Полли запустила руки в его черные, длинные волосы.

— Вот сейчас и узнаешь, — Кеннет уложил ее на шкуры, что лежали перед камином, и, наклонившись, отпив из фляги, приник к ее губам.

— Еще, — потребовала Полли. «Еще хочу!».

— Я только начал, — услышала женщина и, почувствовав его руку, сладко, длинно застонала.

«Помнишь, ты спрашивала, — усмехнулся Кеннет, — чем у нас зимой занимаются? Как раз вот этим».

— Всю зиму? — тяжело дыша, поднимая юбки, спросила Полли, и еще успела услышать: «С тобой — всю жизнь, ghrád geal».

Гудзон столкнул в тихую, рассветную воду озера лодку и сказал жене: «Вон, видишь, замок на острове? Кинтейл там, один, как говорят. Люди его домой, на север уехали».

Мэри поиграла пистолетом и, устроившись на скамье, взглянув на еле видневшуюся в тумане серую, каменную башню, усмехнулась: «Ну, так наверняка он там Полли прячет. И сейчас вернет ее, не будь я Мэри Гудзон».

— Если с ней ничего не случилось, — хмуро заметил Генри, работая веслами, — может, и не стоит жалобу подавать. Слышала же, что на постоялом дворе хозяин сказал: «Богаче лорда Кинтейла вряд ли кого на севере найдете». Да и все-таки он член Тайного Совета…

— Что не дает ему права похищать и удерживать невинных людей, — отозвалась жена, сдвинув капюшон плаща. Легкий, прохладный ветер ерошил ее белокурые волосы, и Генри подумал:

«Какая она у меня красавица все-таки. И лекарь отличный, такого на корабле всегда хорошо иметь. Ничего, все уладится с Полли, все-таки он лорд, человек чести. Главное, чтобы Мэри с порога не стреляла, а то ведь она может, я ее знаю. Если она его убьет, тогда точно — шуму не оберешься».

— Пистолет я тебе не отдам, — отрезала Мэри, взглянув в зеленовато-карие глаза мужчины.

— Да я знаю, — Генри вздохнул. «Просто…, - он замялся.

— Я не собираюсь его убивать, — сладко ответила Мэри, — мне просто нужно забрать Полли и отвезти ее домой.

Они вытащили лодку на белый песок берега и женщина хмыкнула: «Вот уж беспечный человек, ворота и то — не закрыл».

Генри окинул взглядом руины крепостной стены, прохудившуюся крышу башни и усмехнулся:

«А место он хорошее выбрал, с берега, если смотреть — развалина и развалина, никто ничего не заподозрит».

Мэри повертела в руках пистолет и решительно сказала: «Пошли!»

— Тепло, — сонно подумала Полли. «Какие пледы у них уютные, оказывается». Она зевнула, потянулась, и, почувствовав его губы у себя на шее, лениво, ласково рассмеялась.

— Вот, — сказал Кеннет, положив голову ей на плечо, — вот как выглядит эта грудь, которую я так хотел увидеть.

— Смотри, сколько хочешь, — Полли повернулась и протянула руку вниз. «А я, мой дорогой Кеннет, тобой уже любовалась, — когда ты в озере купался».

Он оторвал губы от гранатового, большого соска и строго сказал: «Не останавливайся, дорогая леди Кинтейл, даже не думай. И что ты там увидела?»

— Многое, — томно сказала Полли, приподнимая плед. «Вот, например то, что держу сейчас в руках».

— А ты не держи, — посоветовал Кеннет и, сквозь зубы добавил: «Да, именно так, Полли, все правильно».

— Я уже знаю, — шепнула женщина ему на ухо. «Поняла, дорогой лорд». Она свернулась клубочком под пледом, и Кеннет, гладя ее по голове, подумал: «Сейчас родственники ее приедут, отдадут мне какую-нибудь монету, хоть пенни, и повезу Полли в Эдинбург.

Обвенчаемся, сессия суда закончится, и отправимся домой. Господи, какое счастье».

— А ну иди сюда, — велел Кинтейл, укладывая ее на плед. «Теперь я, моя милая, я ведь тоже, — он усмехнулся, — кое-что умею».

— О да, — простонала Полли, широко раздвигая ноги, — еще, еще, пожалуйста.

— Хоть весь день, — он поднял растрепанную, черноволосую голову. «А потом — всю ночь, леди Кинтейл».

Она кричала, обнимая его, прижимая к себе, и вдруг, еще не успев отдышаться, услышала лай собак и звуки выстрелов.

— Что за черт? — Кеннет нахмурился и быстро оглянувшись, нашел свой кинжал. «Сиди тут, я сейчас». Он быстро замотался в килт, и, Полли, потянув на себя шкуру, найдя глазами свое платье, спросила: «Кто это?».

— После того, как я разбил Макдональдов из Гленгарри, у меня остался один кровный враг — хмыкнул Кеннет, — Мак-Леоды с острова Льюис, но что бы им тут делать, уж больно далеко от наших земель. А гонец из Эдинбурга вряд ли будет стрелять, незачем ему.

Он поцеловал Полли в губы и улыбнулся: «Наверняка ерунда какая-то, я сейчас».

Внизу пахло порохом. Собаки истошно лаяли, бросаясь на расщепленную пулями дверь.

Кеннет выбил ее одним ударом ноги, и, сочно выругавшись, сказал невысокому, белокурому мужчине, что держал его на прицеле: «Какого черта надо было палить, могли бы просто постучать, уважаемый сэр».

— Меня зовут Мэри Гудзон, — холодно сказал мужчина. «Немедленно верните мою сестру, Полину, леди Говард, вдовствующую графиню Ноттингем, иначе я до его Величества дойду, обещаю вам, лорд Кинтейл! Где она, — человек оглянулся, — что вы с ней сделали?»

Кеннет покраснел, и, отводя взгляд, пробормотал: «Сейчас, сейчас, миссис Гудзон…, Полли, то есть леди Говард, мне о вас рассказывала. Вы фрейлиной были у королевы Анны?»

— Не заговаривайте мне зубы, — потребовала женщина, так и не опуская пистолета. «Мой муж, капитан Генри Гудзон, тоже вооружен и стреляет так же метко, как я. Где Полли?».

Высокий, широкоплечий мужчина с темно-рыжей бородой наклонился к уху Мэри и добродушно шепнул: «Тебе не кажется, милая, что мы несколько некстати?».

— Я с места не сдвинусь, пока не удостоверюсь, что с Полли все в порядке, — заявила женщина. «Поторопитесь, лорд Кинтейл», — она со значением повела дулом оружия в его сторону.

— Сейчас, — пообещал Кеннет. «Буквально одно мгновение, миссис Гудзон, капитан Гудзон».

Полли поспешно натягивала платье. «Там приехали двое мужчин с пистолетами, — Кеннет стал зашнуровывать ей корсет, — один из них говорит, что он — твоя сестра, дорогая».

— Господи! — ахнула Полли, и, вырвавшись, как была, босиком, с распущенными завязками корсета, — ринулась вниз по лестнице.

— Мэри! — вскричала она. «Я же вам послала записку, с гонцом от Кеннета, ну, от лорда Кинтейла».

— От Кеннета, значит, — усмехнулась Мэри, разглядывая румянец на смуглых щеках сестры. «А мы ничего не получали, милая Полли, мы сразу за тобой поехали. Гонец с нами разминулся».

— Судя по всему, дорогая невестка, — смешливо заметил Гудзон, — вы тут в полной безопасности, я прав?

— В полнейшей, — заявила Полли, придерживая рукой спадающий край корсета, из-за которого была видно начало пышной груди. «Мы пока оденемся, а ты, Мэри, можешь приготовить завтрак. Кухня там, — она забрала у сестры пистолет и указала дулом в сторону каменного, низкого коридора.

— Вот и славно, — Генри улыбнулся и потрепал собак за ушами. «А вы, я смотрю, и не гуляли еще? Пойдемте, выведу вас».

Он шлепнул жену пониже спины и шепнул: «Твою сестру, кажется, можно поздравить, дорогая Мэри».

Та вдруг улыбнулась, и, поцеловав Гудзона, сказала: «Ну, надеюсь, моему будущему зятю понравится завтрак — а то ведь я не знаю, что они, там, на севере едят».

— Овсянку, — Полли перегнулась через трухлявые деревянные перила, и, рассмеявшись, исчезла из виду.

— Мужчины на рыбалку пошли, — Полли, все еще зевая, расставляла оловянные тарелки. «И хорошо, у меня оленина осталась жареная, я вам в дорогу дам, а мы с Кеннетом рыбы поедим».

Мэри водрузила посреди стола горшок с кашей, и ловко кинув на раскаленный противень овсяную лепешку, вдруг обернулась, и, прижалась щекой к теплой щеке сестры: «Я так рада милая, так рада. А перед Рождеством он в Лондон поедет?»

— Да, — Полли улыбнулась, переворачивая лепешку. «Познакомится со всеми, с папой, Александра заберет, чтобы он каникулы у нас провел».

— А ты не хочешь, чтобы Александр тут жил? — поинтересовалась Мэри. «В Эдинбурге хорошая школа, я помню, она же под покровительством его Величества».

— Кеннет там учился, а потом — в университете Абердина, — Полли вздохнула. «Нет, милая, у Александра — английский титул, и двор — в Лондоне, ему там надо быть. Ну да папа за ним присмотрит, а летом — он к нам будет к нам приезжать».

— В университете, — хмыкнула сестра, глядя в каменный проем на огромного, массивного мужчину, что шел к замку. «Так, значит, вы и венчаетесь уже, через две недели?».

— В соборе святого Джайлса, — раздался сзади добродушный, низкий голос Кинтейла. Он отдал Полли рыбу и радушно сказал: «Вы, дорогая свояченица, и капитан Гудзон и ваши дети — должны приехать. Ждем вас через неделю, я велю подготовить вам комнаты в своей резиденции».

— В резиденции? — Генри уселся за стол и, взглянув на горшок с кашей, пробормотал: «Пахнет неплохо, попробуем — какая она на вкус».

— Разумеется, — удивился Кеннет. «Я все-таки член Тайного Совета, заседаю в суде — надо же мне где-то жить, пока я в Эдинбурге».

— Не в шатре, на лугу, за окраиной города? — лукаво спросила Полли у жениха. «А то Мэри мне рассказывала…»

— Ну, — шотландец принялся за кашу, — мы уже дань королю не привозим, а жаль. Он отложил ложку и вдруг, мечтательно, сказал: «Представляете, капитан Гудзон, ведь раньше так было весело. Съезжались все кланы, можно было увидеться с родственниками, послушать волынку, посостязаться в силе…»

— А правда, что вы ствол ели бросаете — кто дальше? — поинтересовался Генри.

— Угу, — кивнул Кинтейл. «Камни тоже кидаем, еще бегаем — кто быстрее. Король Малькольм, в старые времена, все это установил — чтобы отбирать себе гонцов, и лучших воинов. Ну да следующим летом у нас все это дома будет, как кланы, что под моей рукой, приедут с данью.

Так что, дорогая, — он улыбнулся и поцеловал Полли в щеку, — готовься, ты такого еще никогда не видела.

Мэри разложила по тарелкам жареную колбасу и, присев рядом с мужем, сказала: «Я помню, как в Эдинбурге жила, видела венчания ваши, ну, тех, кто с гор, лорд Кинтейл. Очень красиво».

— Кеннет, и никак иначе, — улыбнулся мужчина. «Мы же теперь родственники. Да, — он на мгновение закрыл глаза, — будет волынка, все Маккензи, что в Эдинбурге сейчас, соберутся, вассалы мои — тоже, — пять сотен человек, наверное».

Полли внезапно посмотрел на свое платье коричневой шерсти и озабоченно сказала: «А в чем же мне к алтарю идти, надо сшить что-то».

— Не беспокойся — Кинтейл поднес ее руку к губам. «Ты будешь самой красивой невестой во всей Шотландии, это я тебе обещаю. Кстати, дорогой свояк, — он со значением посмотрел на капитана, — извольте передать мне выкуп. Ну, хоть медную монету, так положено».

— Ну нет, — Генри порылся в кожаном мешочке, — за медную монету я вам нашу Полли не отдам, лорд Кинтейл. Держите, — он протянул Кеннету золотой фунт.

Шотландец поднял бровь и рассмеялся: «Ну, тем лучше. Сделаю тебе сюрприз, дорогая будущая жена».

На лестнице раздались шаги и собаки, лежавшие у входа на кухню, залаяли.

— Это еще кто? — нахмурился Гудзон.

— Скорее всего, из Эдинбурга, — Кеннет поднялся и капитан подумал: «Вот ведь вымахал, как Теодор, брат Мэри, она же мне рассказывал. И правда — медведь».

— Ваша светлость, — юноша в килте поклонился. «Пакет от Тайного Совета, на словах велели передать, что заседание начинается послезавтра».

— Ну так мы успеем, — заметил Кеннет. «Вы садитесь, поешьте, у нас тут на всех хватит». Он распечатал конверт, и, пробежав глазами бумаги, расхохотался: «Знаете, как говорят — вор у вора дубинку украл».

Полли налила ему меда и шотландец, выпив сразу половину кружки, продолжил: «Есть у меня кровники — Мак-Леоды с острова Льюис. Ну да то история давняя, еще со времен отцов наших. Его величество, еще с десяток лет назад, выдал мне грамоту, разрешающую установить правопорядок на том острове».

— Как? — поинтересовался Гудзон.

— А как хочу, — отозвался Кинтейл. «Ну, огнем и мечом, понятное дело, другого языка эти мерзавцы не понимают. Кое-кому я там голову отрубил, кое-кого — повесил, развели пиратское гнездо, привечают всякую шваль. Есть там один разбойник, незаконный сын старого Рори Мак-Леода, главы клана. Этот Нил собрал таких же бандитов, как он сам, и сидит на островке к северу от Льюиса, уже третий год. Я его этой весной хотел оттуда выбить, раз и навсегда, а вот, — Кеннет помахал бумагой, — не понадобилось».

— Кто-то другой его выбил? — спросила Мэри, накладывая гонцу еды.

Голубые глаза Кеннета похолодели. «Пока я жив, дорогая свояченица, никто другой мои битвы за меня воевать не будет. Нет, Нил Мак-Леод явился с повинной к Тайному Совету — они там с каким-то пиратом груз его корабля не поделили. И пирата самого привез — в кандалах, — Кинтейл расхохотался. «Наверное, думает, что мы его теперь простим. Ну да ошибается. А груз неплохой, — шотландец начал читать.

— Мушкеты, драгоценные камни, серебро, индийские ткани, сахар, корица, имбирь, перец, кошениль. Ну, — заключил Кеннет, — большая часть, конечно, в казну отправится, но кое-что и мне, это ведь мои земли.

Он, было, хотел убрать бумаги, но Генри спросил: «А как этого пирата зовут, ну, которого Мак-Леод привез?»

— Некий Питер Лав, с корабля «Приам», — Кеннет хмыкнул. «Никогда не слышал».

— Зато мы слышали, — медленно сказал Генри, взглянув на женщин. Полли застыла с тарелкой в руках.

— Вы вот что, — обернулся Кеннет к гонцу, — уже поели? Вижу, что да. Скачите обратно в Эдинбург, и передайте там, чтобы они не допрашивали Мак-Леода, пока я не приеду, — он все-таки мой кровник, я это сам сделаю.

Когда юноша вышел, Кинтейл потребовал: «Рассказывайте все».

Генри почесал в бороде и начал говорить. «Ну, так, тем более, — удивился Кинтейл, когда капитан закончил, — тем более мы его повесим. Раз он убил семью моей родственницы, значит — моя прямая обязанность — найти его и уничтожить. Ну, — шотландец широко улыбнулся, — Мак-Леод нам его нашел, а повешу я его сам лично.

— С удовольствием на это посмотрю, — пробурчал Генри.

— Ну конечно, — Кеннет огляделся и спросил: «А больше еды нет? А то за этими разговорами я опять проголодался».

— Сейчас еще лепешку испеку, — Мэри поднялась, — а Полли соленой рыбы принесет.

— Очень хорошо, — Кинтейл разлил мед по оловянным кружкам, и, подняв свою, улыбнулся:

«Slàinte mhath! Знаете, что это?»

— У меня были шотландские матросы, — рассмеялся Генри. «Ваше здоровье, дорогой Кеннет!».