В подвале жарко горели факелы. Лорд Кинтейл посмотрел на человека, что сидел перед ним, на грубой каменной скамье и устало сказал: «Вот что, мистер Лав, от вас зависит — как вы умрете. Пока что у меня есть все основания рекомендовать суду четвертование».

— Это за что это? — Лав выругался и сплюнул на пол.

Кеннет вздохнул и показал капитану лист бумаги.

— Вот, собственноручные показания Нила Мак-Леода. Захват корабля «Диана», под командованием Томаса Флеминга, и удержание вышеозначенного Флеминга в заложниках, в вашей подземной тюрьме, какую, обещаю вам, я лично предам огню. «Диана», мистер Лав, — шотландский корабль, Флеминг — шотландец. Наш суд очень не любит, когда трогают шотландцев, если вы еще этого не поняли, — лорд Кинтейл помедлил, и добавил: «Это уже не говоря о том голландском судне, экипаж которого вы тоже держали в оковах — больше года».

— Мак-Леод — предатель и лгун, — зло отозвался ирландец, сверкая серыми глазами. «Он обокрал меня, забрал себе все мое золото».

— Которое, — задумчиво сказал Кеннет, — разумеется, было нажито честным путем. Хватит, мистер Лав, у вас есть выбор — либо вы мне сейчас рассказываете о всех кораблях, которые захватили, либо упорствуете, и тогда, — он пожал плечами, — я вам не завидую.

— Зачем вам это знать? — буркнул Лав, не поднимая темноволосой головы.

— Затем, — холодно ответил лорд Кинтейл, — чтобы вдовы и сироты, наконец, могли оплакать мужей и отцов. Тайный Совет передаст эти сведения в английские торговые компании, в Адмиралтейство, и послам при дворе его Величества. Я вам советую не запираться — тогда вас повесят.

— Да горит Нил Мак-Леод в аду вечно, — сквозь зубы сказал Лав.

— Ну, — Кеннет сел за грубый деревянный стол и окунул перо в чернильницу, — у вас будет шанс лично в этом удостовериться, мистер Лав. Я жду.

Ирландец тяжело вздохнул и начал диктовать.

Лорд Кинтейл, записывая, неслышно пробормотал: «Только вождей корабельных и все корабли я исчислю». Закончив, мужчина оценивающе посмотрел на бумаги и сказал:

«Больше пяти десятков. Я очень рад, мистер Лав, что нам удалось прервать столь блестящую карьеру. До скорой встречи в суде».

Кеннет поднялся по узкой, скользкой лестнице во двор замка и сразу увидел свояка. Капитан Гудзон, стоя у ворот, любовался видом на Эдинбург.

— Удивительно красиво, — обернулся Гудзон. «Повезло вам, дорогой Кеннет. И осень в этом году, — капитан взглянул на яркое, синее небо, — отличная. Начало ноября, а почти ни одного дождя еще и не было».

Кинтейл хмыкнул. «Вот так и получится, Генри — довезу жену до дома, побуду там немного и опять в дорогу, — к вам, на юг. Вы Рождество в усадьбе справлять будете?»

— Думаю, вернемся, — ответил Генри, — в Лондоне все-таки и отчим Мэри, и брат ее, и вся остальная семья — веселее будет. А ты не бойся, у Полли очень хороший отец, и жена у него прекрасная.

— Еще не по душе придусь, — мрачно сказал Кеннет, натягивая берет из тартана. «С детьми я хорошо лажу, а вот со взрослыми…, Ты же говорил, отец Полли на континенте?»

— Ну, как узнает, что ты приезжаешь, — вернется, — расхохотался Генри. «Ты же нечасто на юг выбираешься».

Лорд Кинтейл перекинул через плечо край пледа и решительно сказал: «Ну, ради семьи теперь придется, как я посмотрю. Вот те списки, — он протянул Генри бумаги, — пятьдесят два корабля».

Гудзон быстро посмотрел документы и присвистнул:

— Ну, теперь мы все вам обязаны, дорогой свояк. Хуже нет, когда корабль без вести пропадает, а теперь хоть мы знаем — что с ними случилось. Тут, я смотрю, не только английские капитаны. Вот, например, «Виктория», Мозеса Энрикеса — голландец, наверное.

Ну да ладно, посажу Джона моего все это по алфавиту переписывать, у него почерк лучше. А когда суд?

— Да завтра уже, — рассмеялся Кинтейл, спускаясь по каменным ступеням с холма. «Как раз с утра приговор вынесем, повесим всех этих мерзавцев, а в обед уже и венчание. Ты невесту ведешь, не забудь».

— Да как тут забыть, — Генри вдохнул запах еды, доносившийся из открытых дверей трактиров на Королевской Миле, и заметил: «Что-то я голоден».

— Мои сегодня с утра охотились, оленя жарят, у нас во дворе, — гомонящая толпа на полотняном рынке, завидев Кеннета, мгновенно расступилась и затихла. «Так что, — обернулся Кинтейл к Гудзону, — бери Джона и садимся обедать».

Они миновали собор святого Джайлса, — у входа уже были воздвигнуты два больших щита, увитые ветвями остролиста. Кеннент взглянул на рисунок — гора с языками пламени и, усмехнувшись, наклонив голову, показал свояку серебряную пряжку на своем берете.

— Ваша эмблема, — одобрительно сказал Генри. «Остролист, я знаю, ты говорил, растение вашего клана, а зачем тебе еще и орлиные перья?».

— Потому что я глава всех Маккензи, — улыбнулся Кеннет. «Так положено — три орлиных пера.

Полли мне рассказывала — в Новом Свете индейцы тоже их носят. Так, — он на мгновение задумался, — остролист я ей с гонцом отправил, а надо кое-что еще послать. Ты иди, я скоро вернусь».

Генри посмотрел вслед свояку и, свернув к тупику Барри, вошел во двор большого, трехэтажного каменного дома, откуда на всю улицу раздавались звуки волынки и резкие голоса горцев.

Полли стояла перед большим, в человеческий рост, зеркалом, поворачиваясь в разные стороны.

— Очень, очень хорошо, — одобрительно сказала Мэри. «И так приятно, что тебе можно венчаться с распущенными волосами. Этот остролист, что Кеннет прислал — для венка?»

Женщина подхватила пышную, волочащуюся по земле юбку из сине-зеленого тартана и кивнула: «Потом чепец надену, называется breid caol, ну, на их языке».

— А вы его учить будете, тетя Полли? — спросила ее племянница, любуясь белоснежным чепцом, отделанным серебряными нитями. «Ну, язык».

— А как же, — удивилась Полли. «Дети наши на нем будут говорить, конечно, выучу. Подай мне шаль, Энни, пожалуйста».

— Не замерзнешь? — Мэри потрогала льняную, с широкими рукавами, блузу сестры. «Все же осень на дворе».

— Ну, в церкви тепло будет, а потом, в шатрах, костры разожгут, — Полли широко улыбнулась.

«Больше тысячи человек на свадьбу придет, одних оленей семь десятков жарят». Она перекинула шаль через плечо и Мэри спросила: «А почему левое?»

— Потому что я жена главы клана, только они могут так носить шали, — Полли полюбовалась на себя и добавила: «Я потом ее заколю той брошью серебряной, с эмблемой Маккензи, что доставили от ювелира, и тоже украшу остролистом».

— И вы так поедете, тетя Полли, ну, туда, на север? — спросила Энни.

— Тут всего сто двадцать миль до Эйлин-Донана, мы за три дня доберемся, — отозвалась женщина. «А для седла у меня особое платье есть, ты же видела, тоже из тартана, но с капюшоном, и накидкой».

Кто-то робко постучал, и Мэри, подхватив свои юбки — серо-голубой, тонкой шерсти, прошла в изящную, украшенную картинами переднюю.

Она отворила дверь и строго сказала: «Кеннет! До завтра не подождать?»

— На одно мгновение, милая свояченица, — умоляюще глядя на нее сверху вниз, попросил лорд Кинтейл. «Просто это я должен сам передать, так положено. Вам там сейчас обед принесут, креветки свежие, устрицы тоже, так что садитесь за стол».

— Сейчас позову ее, — чуть улыбнулась Мэри.

Полли высунула голову на лестницу и ахнула, оказавшись в руках жениха. «Я тебя люблю, — тихо сказал Кеннет, целуя ее. «Смотри, это из того золотого фунта сделали, за который тебя выкупили».

Полли широко открыла черные глаза — на его большой ладони лежала булавка, украшенная крупными бриллиантами. «Два сердца, корона и наши инициалы, — шепнул Кеннет. «Это всегда дарят невесте перед венчанием. На счастье».

— Будет, — уверенно сказала Полли, приколов булавку к поясу юбки, и глубоко поцеловав мужчину.

— А зачем еще нужна эта булавка, — Кеннет вдруг рассмеялся, — я тебе расскажу брачной ночью. Не раньше, — он посмотрел на смуглые, раскрасневшиеся щеки женщины и добавил:

«Уже завтра».

— Завтра, — кивнула Полли, держа его руки в своих.

В большом, обшитом дубовыми панелями, зале, было прохладно. «Вот это и есть тот самый Лав? — шепотом спросил Джон у отца.

— Да, — Гудзон посмотрел на невысокого человека, что оглядывал собравшихся злыми глазами. «Подумать только, пятьдесят два корабля, — Джон вздохнул. «Это ведь больше тысячи человек, папа. А что будет с этим Нилом Мак-Леодом, который его привез в Эдинбург?»

— Пока посидит в тюрьме, а там посмотрят, может быть, его Величество пришлет указ о помиловании, — тихо ответил ему отец. «Хотя вряд ли. Вот, сейчас приговор будут читать».

Присутствующие поднялись, и Кеннет, развернув большой, украшенный печатями лист бумаги, громко произнес: «По решению суда, Питер Лав, и его сообщники, числом девять человек, будут увезены отсюда на пески Лита, там, где оставляет свои отметины прилив.

Там они будут повешены за шею до тех пор, пока не умрут. И да поможет им Бог. Заседание окончено».

— Пошли, — отец подтолкнул Джона. «Лошади готовы, тут совсем недалеко до берега».

— А их? — кивнул подросток на Лава, которого выводили из зала.

— На телеге повезут, — Гудзон рассмеялся. «Дядя Кеннет приглядит за казнью, а оттуда — сразу в его резиденцию вернемся, уже и к свадьбе пора одеваться».

— Интересно, какое у Энни будет платье? — задумчиво спросил Джон, садясь в седло. «У Мэри серо-голубые юбки, я видел, когда им обед приносил. А почему нам нельзя надеть килты?»

— Ну, мы же не шотландцы, — рассмеялся Гудзон и пришпорил своего коня.

Виселицу было видно издалека, и капитан, взглянув на сына, сказал: «Джон, ты если не хочешь, — не смотри. Все же ты еще никогда…»

— Ну, вот и начну, — неожиданно жестко ответил сын. «Папа, это же моя семья, так что, — подросток внезапно улыбнулся, — ты не волнуйся».

Сзади раздался стук копыт, и Кеннет, нагнав их, заметил: «Вот, вы же еще тут никогда не были. Это Лит, наша гавань. Правда, тут, большей частью рыбацкие судна».

— Неплохая, — ответил ему Генри, оглядывая белый песок берега, — только маленькая. В Бервике и то больше. А, — он привстал в стременах, — вот и телега, а за ней — все остальные.

— Скорей бы с этим покончить, — вздохнул Кеннет, посмотрев на утреннее небо. «Право слово, уже и дождаться венчания не могу».

Он спешился, и, поведя мощными плечами, — взошел на помост.

Когда перерезали последнюю веревку и тела стали грузить на телегу, Джон повернулся к отцу и сказал: «Я очень рад, папа, что ты мне разрешил посмотреть. Зло должно быть наказано».

— Очень верно, — улыбнулся лорд Кинтейл и жалобно добавил: «Давайте поторопимся, дорогие родственники, не след жениху опаздывать в церковь».

В открытые ставни вливался свежий, полуденный воздух. Энни высунулась на улицу и ахнула: «Тетя Полли, там десять волынщиков, и людей — чуть ли не пять сотен!»

Мэри подняла смуглые, изящные ступни сестры из серебряного таза и кивнула женщинам, стоящим на коленях вокруг: «Ну, кто первый?»

Полли взвизгнула, подобрав под себя ноги, таз полетел куда-то в сторону и черноволосая девушка, тяжело дыша, подпрыгнула, держа в руках обручальное кольцо Мэри: «Я, я первая выйду замуж».

— Поздравляю, — улыбнулась женщина, и, надев кольцо на палец, вытирая Полли ноги, спросила: «А зачем мыть, если ты все равно — в обуви ходишь?».

— Ну, так положено, — Полли натянула чулки тонкой шерсти, и подождала, пока сестра, надев на нее черные кожаные туфли, зашнурует их вокруг ноги.

— Тетя Полли, — поинтересовалась племянница, — а вы танцевать будете, ну, потом, на празднике?

— А как же, — женщина встала и бросила последний взгляд в зеркало, — я ведь не зря занималась. Но там, в основном, мужчины танцуют, Кеннет тоже будет. Это очень красиво.

— Ну, — Мэри перекрестила невесту, — нагнись, дорогая моя.

Полли склонила голову, и сестра, водрузив на нее венок из остролиста, сказала: «Красавица ты у нас. Подкову в подол зашила?»

— С утра еще, — улыбнулась Полли, вспомнив маленькую, изящную серебряную подковку, что прислал ей жених. «И последний стежок на юбке сама сделала, как положено».

Волынки заиграли и Энни, подняв подол юбки невесты, сказала: «Ну, все, пора идти».

На перекрестке у площади уже стоял большой серебряный горшок. Полли отдала сестре букет остролиста, и, подхватив юбку, стала прыгать через него — под смех и оживленные крики толпы. Зазвенели золотые монеты, и Энни спросила: «А теперь тетя Полли должна поцеловать всех тех, кто бросил туда деньги?»

— Обязательно, — рассмеялась Мэри, глядя на горцев, что выстроились кругом на улице. Она приподнялась на цыпочках и сказала дочери: «Вон, и Генри уже нам машет, а Кеннет уже в церкви, наверное».

Процессия выстроилась за невестой, и Генри, предложив ей руку, сказал: «Ну, милая свояченица, мы по дороге сюда кое-куда зашли. Вас ждет сюрприз».

— Еще один? — удивилась Полли, но тут высокие, резные двери распахнулись, волынки заиграли еще громче, и она переступила порог собора.

Полли опустилась на колени рядом с женихом и Кеннет, наклонившись, шепнул ей: «Нет никого тебя красивей, ghrád geal».

Женщина услышала его сильный, низкий голос:

— Tha mise Coinneach a-nis 'gad ghabhail-sa Paulina, gu bhith 'nam chéile phòsda. Ann am fianais Dhé 's na tha seo de fhianaisean tha mise a' geal tainn a bhith 'nam fhear pòsda dìleas gràdhach agus tairis dhuitsa, gus an dèan Dia leis a' bhàs ar dealachadh, — мужчина бережно, аккуратно надел кольцо на ее палец.

— Пока не разлучит нас смерть, — подумала Полли, и повторяя вслед за священником свои обеты, вдруг улыбнулась, вспомнив о булавке, что была приколота к поясу ее юбки.

— Будем счастливы, — твердо сказала себе Полли.

Кеннет подал ей руку, и, поднявшись, громко сказал: «Меч!»

Ему с поклоном подали клинок в украшенных золотой чеканкой ножнах. Мужчина одним быстрым, неуловимым движением обнажил его, и, взмахнув серой сталью, сказал: «Как заповедовано нашими предками, я дарю это оружие своей жене — для того, чтобы из ее рук оно перешло нашему первенцу, моему сыну, и наследнику».

Полли приняла меч и собор взорвался приветственными криками.

— Я его сегодня положу под перину, — едва слышно, смеясь, сказал ей муж. «Ну, на всякий случай».

Полли сдержала улыбку и кивнула головой: «Ты обещал рассказать про булавку, помнишь?»

— Расскажу, — Кеннет улыбнулся, — когда на тебе будет меньше надето. Совсем ничего не надето, — он поднял бровь, — дорогая леди Кинтейл. И чем это быстрее случится, тем лучше».

Полли покраснела, и, поймав ласковый взгляд сестры — тоже улыбнулась.

Посреди огромного шатра, на нескольких кострах, жарились олени. «Вот сейчас, — Кеннет взял руку жены, — этот танец закончится, выпьют за наше здоровье, и мы сбежим. Лошади уже готовы, и лепешки — тоже».

Полли посмотрела на танцующих с кинжалами в руках мужчин и ахнула: «Но ведь это так сложно!».

— Следующим летом, — лорд Кинтейл поднес ее руку к губам, — у нас дома такой праздник будет, так что еще увидишь.

— А ты тоже очень хорошо танцевал, — Полли чуть дыша, откинулась на спинку большого, изукрашенного резьбой кресла. «Я бы даже и не подумала, что ты умеешь».

— Как ты уже знаешь, я многое умею, — ответил ей муж, все еще целуя ее длинные, смуглые пальцы. «И, если бы мы были тут одни, я бы сейчас задрал тебе юбку и усадил к себе на колени».

Полли искоса посмотрела вниз, на его килт, и ответила: «Так, где там эти лепешки?»

Кеннет передал ей овсяные лепешки, что лежали стопкой на серебряном блюде, и, встав, громко, перекрывая звуки волынок, сказал: «А теперь тост!»

Один из Маккензи поднял большой серебряный кубок:

— Fad do ré gun robh thu slàn.

Móran làithean dhuit is sìth, Le d'mhaitheas is le d'nì bhi fàs, — закричали в шатре и лорд Кинтейл перевел: «Здоровья, долгой жизни, добра и процветания новобрачным и всем гостям».

Полли разломила лепешки на маленькие куски, и, подозвав Энни с Джоном, отдала им блюда. «Здоровья и счастья всем собравшимся!» — поддержала она мужа, и, наклонившись к Мэри, сказала: «Завтра ждем вас к обеду, не забудьте».

— Понятно, что не к завтраку, — чуть слышно рассмеялась сестра.

Она проводила их глазами и услышала добродушный голос Генри: «А что, миссис Гудзон, может быть, мы тоже попозже позавтракаем?»

— Обязательно — согласилась Мэри, и подтолкнула дочь: «Смотри, женский танец начался!

Пошли, покажу тебе, как я плясать умею!»

В опочивальне горели высокие, тяжелые, бронзовые канделябры. Полли выпустила мужа из объятий, и, тяжело дыша, сказала: «Господи, какое счастье, Кеннет, как хорошо!»

— Ты моя любовь, навсегда, — прошептал он, целуя ее, и вдруг рассмеялся: «Хорошо, что сегодня весь город гуляет, а то ты в замке и то — тише кричала».

— Ты тоже, лорд Кинтейл, — не молчал, — заметила женщина, снимая смуглую ногу с его плеча.

— Оставь, — велел Кеннет, — сейчас повторим. И не один раз, ну, — мужчина рассмеялся, — не зря же я меч под перину клал.

Полли внезапно, ласково толкнула его на спину, и, устроившись сверху, сказала: «Кто-то обещал рассказать о булавке — я вижу, ты ее к балдахину приколол».

— Ну, — Кеннет притянул ее к себе, — когда дитя крестят, — на одежду ему прикалывают, потом к колыбели, и еще говорят — когда женщина ребенка кормит, надо ее на груди приколоть — тогда молока будет много».

— А, — сказала Полли, закинув руки за голову, потягиваясь, — ну, следующим летом и проверим.

В июне, когда вереск зацветет, дорогой лорд Кинтейл.

Кеннет несколько мгновений, потрясенно, молчал, и женщина добавила, сладко улыбаясь:

«Боюсь, меч под периной уже не поможет».

— Зато кинжал под шкурами, там, в замке, помог, — ласково ответил ей муж. «А ну иди сюда».

Полли прильнула к нему, положив голову на плечо, и сказала: «Там, может, еще девочка».

Кеннет устроил большую ладонь на мягком, теплом животе жены, и уверенно сказал: «Нет, леди Кинтейл, не зря же я кинжал туда клал. А ты и не заметила, — он чуть слышно рассмеялся, лаская губами ее сосок.

— Я другим была занята, — расхохоталась Полли, переворачиваясь на спину, нежась под его поцелуями.