Над шпилями Аудекерк кружились чайки. Высокая девушка в собольей шапке и бархатном платье, в короткой шубке медленно, осторожно кружилась на коньках по замерзшему Зингелю.

— У тебя очень хорошо получается, — одобрительно сказала Мирьям, перегнувшись через перила моста.

— У тебя все равно лучше, — пробормотала Белла и, выписав восьмерку, наклонила голову:

«Не плачет он?»

Мирьям посмотрела на открытую дверь дома и улыбнулась: «Не плачет. А что у меня хорошо получается — так я тут почти всю жизнь живу, меня папа на коньки поставил, как мне три года было».

— И папа катался? — удивленно спросила сестра, и, присев на заснеженный берег, стала снимать коньки, привязанные кожаными шнурками к подошвам ее сапожек.

— А как же, — Мирьям рассмеялась. «И очень хорошо, ну, да он моряк был, они все отменно катаются. А ты где научилась? — она спустилась вниз и подала руку Белле.

— У нас тоже зима суровая, у дяди Джованни в усадьбе есть пруд маленький, он замерз, ну, мы с Тео и Анитой и попросили, чтобы нам из Лондона коньки привезли, — Белла зашла вслед за сестрой в дом, и, снимая шубку, наклонилась над колыбелью, в которой спал младенец, плотно укрытый меховым одеялом.

— Не холодно ему? — озабоченно спросила Белла, закрывая дверь.

— Да он весь закутан, — Мирьям сняла перчатки, и, пройдя в жарко натопленную кухню, уперев руки в бока, сказала: «Донья Хана мне запретила даже помогать ей, они там, — женщина махнула головой в сторону канала, — второй день с женщинами готовят. Пять десятков человек завтра на обрезание придет, шутка ли. А донья Хана мне велела лежать и кормить».

— А ты не лежишь, — строго отозвалась сестра. «Мы на второй день приехали, как ты родила, а ты уже — бегала».

— Так все быстро было, — Мирьям стала накрывать на стол. «Хосе же принимал, а у него руки — золотые, на рассвете схватки начались, а к обеду мальчик уже и появился. Почти десять фунтов, — гордо сказала женщина, обернувшись на спокойно сопящего ребенка.

— Ты теперь год и практиковать на сможешь, — Белла поставила на железную треногу в очаге оловянный кофейник. «Ну, с ребенком».

Мирьям подперла щеку рукой и накрутила на палец кончик каштановой, косы, что лежал у нее на груди. «Почему? Пациентки сюда приходить будут, а кого дома надо осматривать, — тех Хосе на себя взял, и роды тоже. Вот как сейчас. А как мальчика отлучу, донья Хана за ним присматривать будет».

— Мальчика, — Белла рассмеялась и, разлив кофе в фаянсовые чашки, приоткрыв на мгновение окно, сняла с веревки медный бидон с молоком, и наклонила его над кружкой сестры. «Как его зовут-то?»

— Не положено говорить пока, — расхохоталась Мирьям. «Завтра утром, на обрезании, и узнаешь».

— А ты знаешь? — Белла захрустела имбирным печеньем.

— Я — да, — тонкая бровь поднялась вверх. «И Хосе — тоже, конечно». Мирьям прислушалась и сказала: «А вот теперь точно — проснулся».

Белла благоговейно смотрела на то, как сестра меняет пеленки, и, когда ребенок уже уткнулся в грудь, спросила: «А трудно это?»

— Ничуть, — Мирьям ласково оправила холщовый чепчик и наклонившись, поцеловала черную, кудрявую прядку на смуглом лбу. «Как у тебя родится, так ты тоже — сразу поймешь что делать надо».

— Рэйчел тоже — Белла чуть улыбнулась, — так ловко с ними справляется. Как мы уезжали, Юджиния и пошла уже, она вообще такая — быстрая, вертится, лезет везде. А Майкл пока только у стенки стоит, опасается. Ну да он вообще — осторожный, как Питер, — сестры тихо рассмеялись и Белла добавила: «Как Питер из Индии вернется, они уже и лепетать будут».

— Констанца обещала весной приехать, — Мирьям покачала засыпающего ребенка, — у нас побудет, с мастерами здешними поработает, а потом — в Париж. Понравилось тебе там?

— Очень, — восторженно ответила Белла. «Этьенн, ну, Стивен, младший брат мой — такой умный мальчик, отлично математику знает, и фехтует прекрасно. Я хоть позанималась вдоволь, и на лошадях мы с ним каждый день катались. А Масато-сан, ну, мистер Майкл — он в Африке был, в Тунисе и Марокко, так интересно рассказывал. Он туда летом опять едет, в посольстве от регентского совета при Марии Медичи. И Стивена с собой берет, — Белла тяжело вздохнула и добавила: «Все ездят, одна я дома сижу».

Мирьям передала ей младенца и стала убирать со стола.

Мальчик открыл большие, карие глаза и, зевнув, опять задремал. «Он на Хосе похож, — нежно сказала Белла, разглядывая смуглое, хорошенькое личико ребенка. «Только волосы кудрявые. А глаза — твои».

Девушка, укачивая ребенка, добавила: «Ужасно сонный. Майкл с Юджинией тоже такие — стоит их на руки взять, сразу хочется лечь и закрыть глаза. Александр и Пьетро летом ездили в Шотландию, к тете Полли, она же тоже мальчика родила, Колином назвали, — так они говорили, что Колин — такой же».

— Они все такие, — Мирьям наклонилась и поцеловала каштановые волосы сестры. «Это сколько у тети Марты внуков теперь?»

Белла посчитала на пальцах: «Если вместе с Колином — то двенадцать. Только бабушка беспокоится, ну, ты помнишь, говорила она, что поляки в Москву вошли, как бы там с дядей Теодором и его детьми ничего не случилось. Писем-то оттуда не дождаться теперь».

— Да, — Мирьям вздохнула, — и тетя моя из Кракова пишет, что не вернулся пока ее сын с Москвы.

— А что Дэниел? — Мирьям все смотрела на ребенка. Мальчик спокойно спал, и его длинные, черные реснички чуть дрожали. «Как я его люблю, — вдруг подумала женщина. «И тихий такой, Хосе сразу сказал — ну, этот мальчик на меня похож — он теперь только есть и спать будет. Счастье мое, сыночек мой».

— Ой, — Белла улыбнулась, — мальчики в школе его так любят, хвостом за ним ходят. И ему тоже — нравится учителем быть, он их осенью в Грейт-Ярмут возил, ну, чтобы уже не на Темзе морское дело преподавать, а прямо в море. И мы с бабушкой потом туда ездили, на три дня, — Мирьям почувствовала, что сестра вздохнула, и, обняв ее за стройные плечи, сказала: «Ну, вот замуж выйдешь, муж тебе бот и подарит».

Белла стиснула зубы, и нарочито спокойно, не поворачиваясь, ответила: «Конечно. Пойдем спать уже, а то завтра вставать рано. Бабушка из Гааги прямо к дону Исааку и донье Хане приедет».

Мирьям проводила взглядом ее стройную, в темно-зеленом бархате спину, и чуть нахмурившись, подумала: «Все в себе держит, как отец наш. И ведь спрашивала я ее — молчит. Завтра с тетей Мартой поговорю, пусть она попробует узнать — что случилось».

Она покачала сына и ласково шепнула в смуглое ушко: «А я знаю, как тебя зовут, сладкий мой, знаю».

Из открывшейся двери пахнуло морозным, ночным воздухом и Хосе, улыбаясь, снимая плащ, сказал: «Ты была права, мальчик оказался. Семь фунтов. Все хорошо прошло. А как наше счастье?»

— Поел и спит, — Мирьям посмотрела на мужа, и он тихо проговорил: «Я тебя люблю. Ты иди, отдыхай, я с мальчиком побуду, и потом принесу его тебе. Сейчас только руки помою».

Хосе принял ребенка и, присев к столу, всматриваясь в милое, нежное личико, почти неслышно запел:

— Без горя и несчастий, — твердо сказал он потом сыну. «Слышишь, внук Ворона — без горя и несчастий».

Мальчик сонно, медленно вытащил из пеленок маленькую ручку и Хосе, усмехнувшись, погладил ее. Сын взял его за палец — крепко, и, зевнув, повертев головой, — прижался к отцу.

Белла взяла свечу и, подойдя к окну, увидела сквозь разводы мороза на стекле тонкий, острый шпиль Аудекерк и крупные, холодные звезды над каналом. Он прикусила губу, и, встав на колени, достала из-под кровати сундучок. Открыв крышку, она долго смотрела на мужскую одежду, ножницы и кинжал, что лежали сверху. Повертев в длинных пальцах мешочек с монетами, Белла тихо сказала себе: «Этого хватит, чтобы туда добраться. А потом — будь что будет. Уеду в Новый Свет, и все, и никогда его больше не увижу».

Она поставила подсвечник на пол и, уронив голову в колени, заплакала — тихо, почти беззвучно.

Мирьям выглянула в окно и сказала: «Вон, Хосе уже рукой машет. Пора». Она посмотрела на сына — мальчик лежал на большом серебряном блюде, окруженный сладостями, и дремал.

Женщина вдруг всхлипнула: «Бабушка, тетя, ну как же это будет? Он такой маленький, ему же больно».

— Твой муж, — сказала Марфа, любуясь ребенком, — уже много раз такое делал. И руки у него отличные, малыш и не заметит ничего. А потом ему вина дадут, да, донья Хана?

— Конечно, — женщина нагнулась и погладила кружевной чепчик. «Так что не волнуйся, внучка, все будет хорошо. Пусть Белла его тогда вниз принесет, а там уже мы его возьмем».

Девушка подождала, пока дверь закроется, и ласково подтыкая меховое одеяло на мальчике, сказала сестре: «И правда, это же быстро».

— Быстро, — согласилась Мирьям, стирая слезы со щек. «Только все равно — он же такая кроха.

Ну, — женщина вздохнула, — бери его, а то еще проснется сейчас».

Она посмотрела на женщин, что осторожно несли блюдо через мост и вдруг улыбнулась:

— Донья Хана говорила же, что здесь, в этом доме, всех ее сыновей обрезали. И правда, лучше Хосе никто этого не сделает, что я волнуюсь?

Мирьям посмотрела на кровать и вспомнила, как муж, подняв голову, держа на пеленке большого, крепкого, громко кричащего мальчика, посмотрев на нее, сказал: «Сын. Господи, Мирьям, как я счастлив, спасибо, спасибо тебе».

— А потом он сидел, смотрел, как я кормлю и вдруг проговорил: «Я и не знал, что можно так любить, Мирьям. Я думал — зачем я кому-то, ну, папа, это другое дело, а так — я ведь никто был, незаконнорожденный, я думал — ну кто меня полюбит? — женщина посмотрела на дом Кардозо и увидела, как Марфа и донья Хана зашли внутрь.

— Я тогда шмыгнула носом и ответила: «Знаешь, я всегда хотела так полюбить, как моя мать любила моего отца. И полюбила, и никого другого мне, кроме тебя, не надо. А теперь и мальчик родился, — Мирьям ласково улыбнулась и вздохнула: «Скорей бы уже этот месяц прошел, я и соскучиться по Хосе успела».

В гостиной дома Кардозо жарко горел камин, и Хосе, взглянув на сына, что лежал на коленях у дона Исаака, и, просыпаясь, оглядывал карими глазами незнакомые лица вокруг, вдруг подумал: «Бедненький. Ну да я мгновенно все сделаю, а потом дадим ему вина, и к Мирьям отнесем».

Мужчина покосился на изящный отделанный слоновой костью, футляр, что лежал на столе и одернул себя: «А ну хватит. Ты уже за сотню обрезаний сделал, здесь и в Италии, инструменты отличные, все будет хорошо».

Дон Исаак глазами поманил внука к себе, и, рассматривая мальчика, что сладко потягивался, тихо сказал: «Ты не волнуйся только. Думал ли я, что от Давида внука увижу — не думал. Тем более — правнука. А вот он лежит, красавец наш, — старик на мгновение прервался и, наклонившись к ребенку, что-то ласково, неслышно прошептал.

Хосе посмотрел на высокое, резное кресло, в котором сидел дед, на кружевные пеленки сына, и, глубоко вздохнув, налив в серебряный бокал вина, сказал: «Благословен Ты, Господь, Бог наш, Царь Вселенной, освятивший нас Своими заповедями и повелевший нам совершать обрезание!»

По комнате пронеслось «Амен!» и он, берясь за нож, вспомнил, как ребенок вечером держал его за палец. «Ты не бойся, — Хосе взглянул в карие глаза сына, — не бойся, мой хороший.

Твой дедушка не боялся, и я тоже. Ты же у нас смелый мальчик».

Он сделал все, что нужно, — быстро и уверенно, мальчик обиженно, громко закричал, и дон Исаак, приняв бокал с вином, опустив в него палец — дал его ребенку. Тот тут же притих, и старик, улыбаясь, протянув руку, вытер слезы с лица Хосе.

— Теперь имя, — ласково напомнил дед.

Хосе поднялся, и, улыбаясь, громко проговорил: «Бог наш и Бог наших отцов! Сохрани этого ребенка для отца его и матери, и да наречется имя его в Израиле Авраам, сын Иосифа. Да возрадуется отец сыну своему и мать — плоду чрева своего!»

Хосе наклонился над мальчиком, и, коснувшись его щеки, сказал: «Ну, все, Авраам. Теперь — к маме, сыночек».

Белла вылила в лохань горячей воды из горшка и стала перетирать серебряную посуду.

«Столько людей, — восторженно сказала девушка. «Смотрите, бабушка, за полночь уже, а только недавно разошлись. Дон Исаак и донья Хана спят уже, наверное».

— Конечно, — усмехнулась Марфа, расставляя тарелки на полках большого, открытого буфета орехового дерева. «Они пожилые люди, утомились, да и Мирьям с Авраамом тоже — давно уже сны видят».

— Авраам, — девушка улыбнулась. «Моего отца так звали, да, ну, когда он евреем стал?»

— Угу, — Марфа отряхнула руки, и, вытерев их о холщовый передник, что закрывал ее платье, подумала: "Да что же с девочкой такое? Как вернулись из Парижа весной — сама не своя.

Плачет по ночам, я же слышу. Рэйчел ничего не знает, Мирьям — тоже, уж, не случилось ли чего, Господи? Да как — я же ее от себя не отпускаю, а если не я — то Виллем, кто-то всегда рядом есть».

— А как штатгальтер, бабушка? — улыбнулась Белла, вынимая посуду из лохани.

— Поклон тебе передавал, — усмехнулась Марфа, потрепав внучку по уложенным на затылке косам. Белла увидела крупный, окруженный бриллиантами голубовато-зеленый камень. «От султана Марокко, — Марфа рассмеялась. «Это бирюза. В следующем году султан принимает миссию от его Величества, так что, — она хмыкнула, — твой дядя Питер будет доволен, с Африкой мы тоже будем торговать».

— И книжку вы Хосе привезли, этого врача из Марокко…. — Белла наморщила лоб.

— Абу-Касим аль-Гассани, — помогла бабушка. «Да, Хосе же со времен, как в Каире работал, знает арабский, так что этот «Сад Цветов, или объяснение применения трав», ему пригодится. Ты давай, иди, — она подтолкнула внучку к лестнице, — сама уже зеваешь. Я тут все закончу и Хосе подожду, рано или поздно он от пациента вернется.

— Даже в такой день его вызвали, — вздохнула Белла.

— На то он и врач, — развела руками бабушка. «Ну, спокойной ночи, милая».

— Спокойной ночи, — Белла коснулась губами пахнущей жасмином щеки и горько подумала:

«Ну как же так? А иначе нельзя, я не могу, не могу так жить. Увижу его, все скажу и уеду, куда глаза глядят. Наймусь на первый попавшийся корабль, все равно».

Белла подняла голову с подушки и прислушалась — в доме было тихо. За окном, в свете луны, блестел лед на канале. «До порта тут недалеко, не замерзну, — подумала девушка, вставая, скидывая длинную рубашку, — а там таверна, она всю ночь открыта». Она чуть поежилась, и, опустившись на колени, достав из сундучка ножницы, стала стричь волосы — кое-как, второпях.

Прибравшись, Белла оделась, и, положив в карман плаща мешочек с деньгами и кинжал, натянув сапоги, стала неслышно спускаться вниз. Она поправила, берет и застыла — дверь на кухню была чуть приоткрыта, в щель был виден неверный, мерцающий огонь свечи..

— Хосе забыл, или бабушка, — подумала Белла. «Надо погасить».

Она толкнула дверь и встретилась с холодным взглядом зеленых глаз. На столе были разложены какие-то бумаги. Марфа сняла очки в тонкой, золотой оправе, и, подняв подсвечник, осмотрев внучку, поинтересовалась: «Куда?»

— В порт, — пробормотала Белла, чувствуя, как ползут горячие слезы у нее по щекам. Она вздохнула и, опустившись на пол, привалившись к двери, сказала: «Простите меня, бабушка».

Рядом запахло жасмином, и Марфа, положив ее голову себе на плечо, велела:

«Рассказывай все».

Выслушав, глядя на медленно оплывающую свечу, женщина задумчиво спросила: «А бежать зачем было?»

— Потому что иначе нельзя — упрямо ответила Белла. «Я сама хочу, понимаете? Сама хочу ему все сказать и уехать. И все. Мне так будет легче».

— Тебе, — Марфа хмыкнула «А ему?»

— Он на меня и не смотрит, — глухо сказала Белла. «Я ему не нужна. А дальше так жить — я не могу».

Марфа сняла с внучки берет и потрепала ее по неровно остриженным кудрям.

— Завтра я твою голову приведу в порядок, — женщина чему-то улыбнулась, — а всем скажем, что ты хочешь, пока мы тут, в море выйти, а с короткими волосами это удобнее. Ну и в море, конечно, тоже отправимся — вдвоем. Поговорим, о том, о сем. Все устроится.

Белла взяла маленькую руку бабушки и тихо спросила: «А если нет?»

Марфа пожала плечами: «На все воля Божья, милая моя. Я тебе кое-что о нем расскажу, а там уже — справляйся сама, раз так решила. Ну, я тебе, конечно, помогу немножко, — Марфа, не выдержав, рассмеялась.

Девушка прильнула к твердому плечу, и, кивнув, — закрыла глаза. В покрытое морозными узорами, в мелком переплете рам, окно пробивался холодный, яркий свет луны, и Марфа подумала:

— Вот и выросли твои девочки, Степа. И внук, у тебя есть — и какой внук! Так что спи, там, на краю океана, рядом со своим кораблем. Как это ты любил повторять, из Псалмов:

«Выходящие на кораблях в море, работники на водах великих — радовались они покою, тому, что привел Он их к цели желанной». Радуйся, и никак иначе.

Женщина вздохнула, и, обняв внучку покрепче, шепнула ей: «И твой отец был бы рад».

— Я знаю, — сказала Белла серьезно, дрогнув ресницами. «И мама моя — так же поступила. И мама Мирьям — тоже».

Марфа что-то шепнула ей на ухо, и Белла, отстранившись на мгновение, ахнула: «Да не может быть!»

— Может, — ворчливо ответила бабушка. «Вот завтра все и узнаешь». Девушка улыбнулась, и, поерзав, сказала: «Спать хочу».

— А еще в порт собиралась, — ехидно заметила Марфа, поднимаясь. «Иди, ложись, я тебе завтра рано разбужу, а впрочем, — она прислушалась, — Авраам — тот еще раньше проснется, думаю».

Белла рассмеялась и быстро взбежала наверх, в свою спальню. Марфа посмотрела на разложенные по столу бумаги и, надевая очки, усмехнулась: «Ну, у этой — точно получится».

Она откинула крышку серебряной чернильницы, и, открыв тетрадь в кожаном переплете — вернулась к работе.