Он опустил голову в свежую, прохладную воду ручья и пил — долго, пока его не вырвало.

Мужчина встал на колени и, обессилено упершись руками в теплый, нагретый солнцем мох, подумал: «Не дойду».

Вокруг была тундра, — без конца и края, болотистая, с редкими россыпями камней, на горизонте блестело море — низкое, открытое, свободное ото льда. Он поднялся, и, покачавшись, увидел в воде ручья серебристые спинки рыбы.

— Три дня, — вспомнил мужчина. «Да, там же лежал этот скелет волка. Я разбил кости камнем, и высосал их. Если я сегодня не поем, я упаду прямо здесь. Все равно, — он зло помотал головой, — буду ползти. Мне нельзя умирать».

Он наклонился и, подняв дрожащими пальцами камень, — швырнул его в воду. Рыба бросилась врассыпную, и, он, заставив себя не плакать, чуть слышно выругавшись, — пошел дальше.

Нога болела — он даже не хотел снимать потрепанный, кое-как зашитый по шву сапог, и разматывать грязные тряпки. «Два пальца, — холодно подумал мужчина, вспоминая перевернувшуюся, наскочившую на обломок айсберга лодку. «Может быть, и три. Если я не встречу местных, — быстро, — я умру».

Он с усилием поднял голову — на холме, в отдалении, виднелось что-то. «Труп, — с надеждой сказал себе мужчина. «Господи, неужели?». Он медленно, тяжело, с усилием, вскарабкался по влажному, волглому мху и увидел остатки разделанной туши оленя.

— Люди, — еще успел подумать он, опуская голову к пахнущим свежей кровью костям, рыча от голода, разрывая зубами хрящи.

Наевшись, он заснул, укрываясь своим разодранным, сшитым из волчьих шкур, одеялом, чуть вздрагивая, бормоча что- то во сне, готовый в любое мгновение защитить свою еду. К вечеру похолодало, и, проснувшись, обсасывая кость, он ощутил, какая тяжелая и горячая у него голова.

— А ведь я не болел, — подумал мужчина. «Даже тогда, в апреле, когда все погибли, и я отморозил пальцы — не болел. И сейчас не буду, — он с трудом поднялся, покачиваясь.

Собрав кости в старый, из кожи тюленя мешок, он обернулся, — над тундрой играл чудный, багровый с золотом, закат.

— На восток, — прохрипел он. «На восток, слышишь?»

Он сжал распухшие, покрасневшие, потрескавшиеся руки на эфесе шпаги, и медленно, еле двигаясь, пошел туда, где небо было окрашено в глубокий, темно-синий цвет, где уже были видны бледные, едва заметные звезды.

Мужчина подумал: «Надо еще поспать. Я не могу, не могу, я так устал. Нельзя спать ночью, даже сейчас, летом — холодно, и звери чуют тех, кто слабее. Днем их нет, днем тепло — я буду идти до рассвета, а потом посплю».

Море чуть поблескивало в лучах заходящего солнца, и он вздохнул: «Жалко корабль. Но еще одной зимовки во льдах она бы просто не вынесла. Девочка моя, прости меня, что мы тебя там бросили, одну. И людей жалко, — он вспомнил одинокие, увенчанные камнями холмики на их пути, или просто — уложенные в ледяные расселины трупы, скорчившиеся, заледеневшие.

— Остался один, — прошептал он. «Если бы не тот айсберг, мы бы выжили, наверное, все пятеро. Пятеро из семидесяти. А теперь — один».

Подул резкий, внезапный, северный ветер. Дрожа, стуча зубами, мужчина подумал: «Если я лягу здесь, у этого камня, звери меня не найдут. Лягу и посплю, а утром поднимусь, и пойду дальше. Обещаю».

Он погладил свое одеяло и вдруг одернул себя: «Нельзя! Надо идти, слышишь?»

Мужчина шел, согнувшись, пересиливая боль в ноге, взбираясь на маленькие, с плоскими вершинами, холмы, спускаясь в распадки, слыша за собой вой ветра и, — вдалеке, — зов какого-то зверя.

— Звезда, — пробормотал он. «Почему так низко?». Звезда приближалась, двигалась, и он, кашляя, выплевывая мокроту, шепнул себе: «Я полежу. Просто полежу немного и все».

Мужчина опустился на мокрый, холодный мох и пополз, стиснув зубы, приказав себе:

«Нельзя! Нельзя лежать! Надо идти, тебя ждут там, тебе нельзя умирать!»

Свет внезапно оказался совсем рядом, и он, закрывшись рукой, вцепившись пальцами в землю, борясь с тяжестью в голове, — потерял сознание.

— Тепло, — подумал он, не открывая глаз, — господи, как тепло, сколько лет мне уже не было так тепло — не помню.

Мужчина с трудом поднял веки и осмотрелся — он лежал в чистой, уютной палатке из шкур.

Совсем близко — руку протяни, — жарко горел костер, над которым, в оловянном котелке, что-то побулькивало. Приятно, легко пахло травами.

Он провел рукой по телу, — одежды не было, — и, почувствовав, что краснеет, потянул на себя меховое одеяло. «Это не мое, — еще успел подумать он, проваливаясь в сон, — глубокий, бесконечный, темный, как вода океана.

Мужчина проснулся от чьего-то ласкового прикосновения. Он поднял ресницы и ощутил свежесть воды у себя на лбу.

— Тише, — сказал нежный голос. «Сейчас я дам вам поесть, и спите. У вас был жар, и вы очень исхудали. Когда немного оправитесь, — займемся вашими пальцами. Все будет хорошо».

— Ангел, — подумал мужчина, жадно глотая воду из оловянной кружки. «Это ангел». У ангела были большие, лазоревые глаза и коротко стриженые, белокурые волосы.

— Здравствуйте, кузен Ник, — ангел ловко и аккуратно подоткнул вокруг него меховое одеяло.

«Я рада, что вы живы».

Мэри зачерпнула оловянной ложкой бульон, и поднесла его к губам Ника. «Вкусно, — сказал он, потянувшись за еще одной. «Кузина Мэри, но как….

— Потом все узнаете, — она улыбнулась. Женщина была в бриджах и матросской куртке, вокруг шеи был повязан грубый, серый шерсти шарф. «Вас нашла моя Энни, помните же ее? — женщина потянулась за холщовой салфеткой, и вытерла его темную бороду. «Они с Джоном, это мой пасынок, как раз на охоту шли, с фонарем, бить тюленей».

Мэри отставила пустой котелок, и весело сказала, развернув кусок тюленьей кожи: «А теперь — ворвань! И не надо кривиться, кузен Ник, у меня никто еще не болел цингой и не будет».

— Капитан, — какой-то заросший бородой до глаз мужчина просунул голову в палатку, — мы закончили чинить лодку, взглянете?

Ник, было, приподнялся, но Мэри, усмехнувшись тонкими губами, сказала: «Лежите спокойно. Капитан — это я».

Он внезапно покраснел и пробормотал: «Мне надо…»

— Не то, что бы я там чему-то удивилась, — Мэри поднялась, — ну да ладно. Мистер Браун, — обратилась она к мужчине, — помогите, пожалуйста, капитану Кроу. Я посмотрю, что там с лодкой. А вы потом спите, кузен, — она улыбнулась, и, откинув полог, вышла из палатки.

— Она — капитан? — изумленно пробормотал Ник.

— Да уж получше многих, кого я знал, — пробормотал Браун, потянувшись за оловянной миской, подсовывая ее под одеяло.

Мэри нагнулась и оглядела аккуратно заделанную пробоину. «Отлично, господа, — улыбнулась женщина. «Теперь мы сможем охотиться и с воды, только прошу вас, оставайтесь в виду берегов».

— Навряд ли нам захочется соваться дальше, капитан, — рассмеялся кто-то из матросов. «Это пока, — подняла бровь Мэри. «Мы здесь для того, чтобы найти Северо-Западный проход, мистер Джобсон, и мы его найдем. Не этим годом, так следующим».

Она взглянула на низкую, тихую, серебристую воду моря и громко сказала: «Так, тюлени разделаны, за что спасибо мистеру Гудзону, и мисс Пули, теперь нам надо начинать шить из шкур одежду и все-таки попробовать сделать одну их тех лодок, что мы видели в Гренландии. Три человека отправляются со мной, а все остальные — берите снасти, и на рыбалку, нам надо заготовить как можно больше припасов к зиме. Идите, — велела она матросам, — я за вами».

Женщина заглянула в маленькую палатку и, встав на колени, нагнувшись, ласково шепнула:

«У нас гости, ни за что не поверишь — кто. И лодку уже починили».

Генри открыл один глаз и чуть улыбнулся: «Это хорошо. Нога уже меньше болит. А что за гости?»

— Мой кузен Николас, капитан Кроу, — женщина нежно размотала тряпки и осмотрела культю.

«Заживает отлично, — она поцеловала мужа, — а боли, я читала, при ампутации неизбежны.

Надо потерпеть, потом будет лучше. Я отложила тебе хороший кусок дерева на протез и костыль, а ремни сделаем из оленьей кожи».

— Полежи со мной, — попросил Генри, потянув ее за руку. «Ночью ты рядом, а днем я скучаю».

— Я тоже, — Мэри устроилась рядом с ним, и, положив голову на плечо мужу, сказала: «Если все так и будет идти, то к сентябрю ты у меня встанешь, капитан Гудзон».

Он поцеловал стройную шею, — от Мэри пахло солью и травами, и вдруг приподнялся на локте: «А что, маленький Ник с кораблем?»

— Один, — вздохнула жена, прижав его ладонь к щеке. «У него был жар, он бредил, шептал, что они оставили «Независимость» во льдах, и шли пешком. Он потерял весь экипаж. Вы потом поговорите, как он оправится, хорошо? Только…, - Мэри замялась.

— Что такое? — озабоченно спросил он.

— Не пугайся его лица, — Мэри помолчала. «К нему надо привыкнуть. Дети до сих пор — не могут, особенно Энни, она же его помнит таким, как он был раньше, а сейчас…, - женщина вздохнула, и, помолчав, добавила: «Давай, я тут приберусь, и мне надо идти, тюленями заниматься».

— Приноси мне одежду, как раскроите, — попросил Генри. «Я хоть и медленно шью, но, сама знаешь, — он улыбнулся в бороду, — теперь уже крепко».

— Я тебя в субботу помою, — Мэри, поднявшись, наклонилась над мужем и поцеловала его в губы. «Вообще, теперь все моются раз в неделю, в горячей воде, я приказала. Постригу тебя, и ты будешь совсем, красивый, — она ласково пожала его руку, и выскользнула из палатки.

Гудзон посмотрел ей вслед и, перевернувшись на бок, потянувшись за пером и чернильницей, открыл судовой журнал. На развороте переплета была нарисована карта.

— Это не океан, — сказал он тихо. «Я был дураком, конечно. Это залив — огромный, как море.

Даже вода у берегов почти пресная — он мелкий и в него впадает много рек. Значит, — он, сам не ожидая того, улыбнулся, — надо идти дальше, на запад. Он на мгновение закрыл глаза и услышал грубые голоса — совсем рядом.

— Это Тихий океан, — сказал Гудзон, стоя у румпеля, наблюдая за тем, как «Открытие» медленно прокладывает себе путь среди чистой, бирюзовой воды. В отдалении, на горизонте блистали, переливались вершины айсбергов. «Еще одна зимовка, и мы выйдем в теплые воды, я вам обещаю».

— Не будет больше никаких зимовок! — крикнули из толпы, что собралась на юте. «Мы поворачиваем на восток, в Англию. Мы хотим домой!»

Гудзон сжал руку на эфесе шпаги и нарочито спокойно ответил: «Каждый из вас подписал контракт на три года. Прошло чуть больше одного. Я здесь капитан, и я решаю, — куда пойдет «Открытие».

Матросы зашумели, и внезапно, — Генри даже не увидел лица стрелявшего, — пуля ударила ему в плечо. Он выпустил румпель, схватившись за рану и толпа хлынула на нос корабля.

— Папа! — раздался отчаянный голос сверху. «У него нет пистолета, — подумал Генри, поднимаясь, превозмогая боль. «Не надо, милый мой, мальчик мой, не надо».

Джон рванулся к нему, и капитан, заслонив сына своим телом, почувствовал резкую боль в колене. На доски палубы брызнула темная, свежая кровь. «А ведь тепло, — подумал Генри, чувствуя руки сына, что поддерживали его. «Теплая весна, вон, кровь даже не дымится на воздухе. Жалко терять такую хорошую погоду — мы бы могли продвинуться далеко на запад».

Чьи-то руки отбросили Джона, и Гудзон услышал треск кости — на его ногу опустился топор.

«Теперь ты никогда не сможешь ходить, — расхохотался один из матросов и тут же упал — пуля разнесла ему затылок.

— Мэри, — он увидел, теряя сознание, как жена, с пистолетом в руках, поднимается по трапу на ют. «Следующий, кто тронет капитана, получит пулю в лицо, — спокойно сказала женщина.

Легкий восточный ветер ерошил короткие, белокурые волосы. «Дайте мне пройти», — она навела пистолет на толпу, что сгрудилась вокруг румпеля.

— Мэри, не надо! — крикнул Джон, которого удерживали матросы. Гудзон увидел, как за спиной у жены стоит падчерица — со связанными за спиной руками. К виску Энни было прижато дуло пистолета.

Жена обернулась, — на мгновение, — и, раздув ноздри, сказала: «Отпустите девочку».

— Отпустим, — ухмыльнулся матрос. «Если вы сейчас сядете в шлюпку и не будете нам мешать».

— Это смерть, — Генри вспомнил пустынные, низкие, заболоченные берега. «Пусть бы уж лучше убили».

Мэри убрала пистолет и спокойно сказала: «Снаряжайте шлюпку и будьте вы прокляты. Тут есть кто-то, кто еще верен капитану? — повысив голос, спросила женщина.

Несколько человек выступило из толпы.

— Хорошо, — кивнула Мэри. «Пойдемте в трюмы, господа, — нам надо взять порох, оружие, и припасы».

— Ничего вы не возьмете! — крикнул от румпеля какой-то матрос.

Мэри достала пистолет, и, почти не целясь, выстрелила в него. Мужчина упал с разорванным пулей горлом.

— Снаряжайте шлюпку. Джон, перевяжи отцу ногу, — велела женщина и, не оборачиваясь, сбежала по трапу вниз.

Энни подсекла, лосося и тихо сказала: «Ты просто не видел капитана Кроу раньше, Джон. А я видела — в Джеймстауне. Он был очень красивый, а теперь…, - девочка поежилась.

Джон посмотрел на широкую, медленную реку, на берегу которой сидели рыбаки, и вдруг подумал: «Как тут красиво. Только одиноко очень, нас так мало. Мэри говорила, что рано или поздно обязательно должны появиться местные. Они, наверное, тут такие же, как в Гренландии, — он — почувствовал, что улыбается.

— Ты что? — подозрительно спросила Энни, насаживая на согнутый гвоздь кусочек тюленьего мяса.

— Вспомнил, как мы с тобой в Гренландии на собаках катались, — Джон рассмеялся.

— Когда мы полдороги упряжь распутывали, а полдороги — пытались понять, как их заставить повернуть. Вот бы нам сюда собак, все веселее было бы. А капитан Кроу, — он взял руку девочки и поднес ее к губам, — ну ничего страшного, можно привыкнуть. Я уже привык, — он обернулся и, посчитав лососей, весело сказал: «Они тут просто на гвоздь клюют, непуганые».

— Пошли, — поднялась Энни, — надо их потрошить и развешивать. Как раз тепло, быстро высохнут.

Джон собрал рыбу в мешок из тюленьей кожи, и, подростки, взявшись за руки, стали подниматься на холм, за которым, в распадке у ручья, лежал лагерь.

Николас Кроу открыл глаза и увидел свою одежду — выстиранную и вычищенную, что лежала рядом. «Сапоги не надевайте, — сказала Мэри, наклонившись над костром, отвернувшись от него. «Я кипячу инструменты, вы пройдитесь, прогуляйтесь, и будем начинать».

Он вздрогнул, и женщина мимолетно улыбнулась: «Ром у нас выдается порциями, но для вас я сделаю исключение, кузен Ник. Не бойтесь, это быстро, вы же не хотите, чтобы гангрена распространилась дальше».

— Не хочу, — он помотал головой. «Спасибо, кузина Мэри. Можно без рома, я потерплю».

— Немножко я вам дам, не спорьте, — она разложила на покрытом шкурами полу палатки кусок оленьей кожи и подцепив котелок, сняла его с огня.

Одевшись, он обернулся, и, глядя на стриженый, белокурый затылок, сказал: «Кузина Мэри, я должен…»

— Все потом, — ласково отозвалась женщина. «Идите, кузен, там такое солнце — даже припекает».

Он откинул полог и пошатнулся — воздух был чистым, сладким, сухой мох пружинил под ногами. Ник посмотрел на яркое, голубое небо и услышал крики чаек. Мужчина поднял голову — на вкопанном в землю шесте, что стоял посреди лагеря, развевался флаг.

Ник посмотрел на холщовое полотнище с алым крестом святого Георгия и услышал рядом гордый голос одного из матросов: «Капитан сама сшила. А красное — это оленья кровь.

Добро пожаловать на землю Англии, капитан Кроу».

— Спасибо, — сказал Ник, все еще глядя на флаг. Он бился на теплом, чуть заметном ветру, и капитан все смотрел на него, — пока не услышал сзади, из палатки, веселый голос: «Все готово, кузен, выпейте свою порцию рома, и садитесь».

Он перекрестился, и, глубоко вздохнув, сказал: «Я готов, да».

Николас, прихрамывая, спустился к морю, и присел на теплые, нагретые солнцем камни.

Вдалеке, в заливе, виднелась лодки. Он прищурился и присвистнул: «Надо же, сумели!»

Джон Гудзон, ловко орудуя веслом, подплыл ближе и улыбнулся: «Мы с Энни еще в Гренландии научились с ними управляться».

— Как вы себя чувствуете, капитан? — девочка вытащила каяк на берег. Энни и Джон были в штанах из тюленьей кожи и матросских куртках. Она взглянула в изуродованное шрамом, — от угла рта к виску, — лицо и заставила себя улыбнуться.

— Гораздо лучше, спасибо твоей маме, — ответил Ник, рассматривая лодки.

— Мы такую вам с собой дадим, — Джон погладил свой каяк. «Я видел в Гренландии — их можно складывать. Раму я сделаю из дерева, она легкая, а шкуры свернете. Заодно накрываться ими будете. Мало ли, — мальчик прищурился и взглянул на восток, — вдруг там, впереди, большие реки.

Николас посмотрел туда же и подумал: «Правильно Генри говорил, — на восточном побережье можно встретить китобойные суда. Доберусь до Акадии, и сделаю то, что должен сделать. А потом — в Лондон».

— Пошли, — подогнала Энни Джона, — нам еще гарпуны надо наточить.

Она взглянула на Николаса и рассмеялась: «Хотите нам помочь, капитан?»

— Ну конечно, — он протянул руку и девочка взяла его за ладонь. «Мне ваша мама велела больше ходить, чтобы разрабатывать ногу, — добавил Ник.

Джон Гудзон почесал русые, густые волосы и сказал, глядя куда-то вдаль, на бесконечное, сверкающее под летним солнцем пространство воды: «Папа тоже будет ходить, обязательно. Всего ведь месяц, как…, - подросток вздохнул и не закончил.

— Будет, конечно, — ответил Ник. «А я вернусь из Лондона с двумя кораблями, и мы пойдем дальше на запад, обещаю. И твой отец тоже».

— Если вернусь, — добавил про себя капитан Кроу.

В палатке вкусно пахло жареным мясом. Гудзон потянулся, и, сняв с костра оленину, разложив ее по тарелкам, рассмеялся: «Я тут на досуге и коком стал, и швеей. Как твоя нога? — он покосился на Ника.

— Двух пальцев больше нет, — вздохнул капитан. «Впрочем, по сравнению с тобой, — это мелочи, — он посмотрел на обмотанную холщовыми тряпками культю.

Генри откусил хороший кусок: «Удалось сохранить колено, Мэри достала пулю, когда мы были еще в лодке. А вот остальное, — он пожал плечами, — мне разрубили ногу топором, оставалось только одно — ампутация».

— Очень жаль, — Ник взглянул на аккуратно подстриженную, темно-рыжую бороду Гудзона.

Каре-зеленые глаза улыбнулись и Генри сказал: «Ничего, по прошлой зимовке я знаю, что лед тут встает только в октябре, так, что я еще успею порыбачить, маленький Ник. Точно не хочешь с нами остаться?»

Ник помолчал, и, прожевав, облизывая пальцы, ответил: «Незачем оттягивать, Генри. Если уж мне придется пройти через трибунал — то надо это сделать. Я ведь так и не выкупил у Адмиралтейства «Независимость», а теперь она погибла, и экипаж — тоже. Так что…, - он не закончил и вдруг добавил: «Ну, этих мерзавцев, которые подняли бунт на «Открытии» — их совершенно точно повесят».

— Нет, — Генри потянулся и закинул руки за голову. «Они нас высадили в виду берегов, летом — это не бунт, дорогой Ник, суд будет это рассматривать, как покушение на убийство».

— Все равно, — упрямо сказал капитан Кроу.

Генри хмыкнул. «Не так уж много в Англии моряков, которые знают эти воды. А они — знают.

Любой суд решит, что неразумно разбрасываться такими людьми».

Николас тихо выругался, и, вытерев пальцы, развернув судовой журнал, сказал: «Сейчас я нарисую карту, ты смотри, — если я вернусь, мы с тобой пойдем дальше на запад, а если нет…»

— Никаких — нет, — спокойно ответил Генри. «У Мэри есть одно письмо, она его тебе прочтет.

Вот и действуй так, как там приказано, капитан Кроу. Мы — действовали, и видишь, — он обвел рукой чистую, подметенную палатку, — все хорошо. Ты, кстати, видел там, на севере местных? — поинтересовался Генри.

— Я с ними четыре зимы провел, — хохотнул Ник. «Так что давай, пока я здесь — научу вас немного языку, все легче будет».

— Далеко же ты продвинулся, — заметил Гудзон, разглядывая карту. «Все-таки я прав — большие корабли тут ни к чему, надо идти вдоль берега, в мелкой воде, там лед вскрывается раньше, а замерзает — позже».

— Ну, вот и пойдем, — Ник похлопал себя по карману куртки. «Я покажу в Адмиралтействе свои записи — даже если меня повесят, — он горько, мгновенно улыбнулся, — сюда обязательно кого-то пришлют».

Мэри просунула голову в палатку и сказала: «Пойдемте, кузен Ник, Джон закончил вашу лодку, сейчас покажет вам — как ее собирать».

Капитан Кроу вышел, а женщина, встав на колени рядом с мужем, поцеловав его, сказала:

«Он все-таки отправляется в Англию?».

— Он должен, — вздохнул Гудзон, и, найдя руку жены, крепко ее пожал.

Тихие, медленные волны с шуршанием накатывались на берег. «Вот так же мы с Полли сидели, — горько подумал Ник, — там, в Акадии. Господи, да простит ли она меня, когда-нибудь?»

Мэри молчала, а потом, искоса взглянув на его лицо, сказала: «Не надо, кузен Ник. Тогда, — она глубоко вздохнула, — в Джеймстауне, мы думали, что вы утонули. А Майкл выжил, его на берег выбросило. Ну да что с ним случилось потом — я вам говорила».

Ник вспомнил холодную воду реки и боль — обжигающую, раздирающую боль в лице. «Я доплыл до «Независимости», — тихо проговорил он. «Я не знал, как дальше жить, после того, что я услышал о Полли. Вы ведь знаете, что..».

— Знаю, — тихо ответила женщина. «И матушка наша знает, а более — никто, кузен Ник. И никогда не узнают».

— Полли была… — он все еще смотрел на горизонт, туда, где на темно-синем небе были видны силуэты птиц.

— Дитя не жило, — коротко ответила женщина. «Не мучьте себя, кузен Ник, пожалуйста».

Он глубоко вздохнул. «Я был трусом, кузина Мэри. Был бы жив мой отец — он бы меня пристрелил, и был бы прав. Еще давно…, - он дернул изуродованной щекой и не закончил.

«Я не жду, что вы меня простите».

Мэри взяла его руку — большую, с загрубевшими пальцами. «Я вас простила, кузен Ник. И Полли тоже. Она замужем, за прекрасным человеком, лордом Маккензи, он член Тайного Совета Шотландии. Александр в школе, учится. И Мирьям замужем, за врачом, воспитанником дяди Джованни. Ну да вы никого не видели, вот, приедете домой и познакомитесь. И Белла жива, мой племянник Дэниел нашел ее и привез домой».

Женщина достала из кармана куртки холщовый платок, и, поднявшись, стерев слезы с лица Ника, прижала его голову к себе.

— Ну, ну, — Мэри погладила жесткие, просоленные, в седине волосы, — не надо, капитан Кроу.

Я вам прочту что-то, послушайте.

Женщина порылась в кожаном мешочке на шее, — Ник увидел, как блеснул на солнце крохотный, детский золотой крестик, — и достала истрепанный конверт. Ник заметил сломанную королевскую печать.

— Это нам дали, — сказала Мэри, — когда мы уходили из Англии. Приказано было — вскрыть в случае крайней опасности. Я прочла его там, в лодке, — она указала на море, — вслух.

Ветер шевелил ее белокурые волосы. Она опустила лазоревые глаза к изящным строкам:

«Англичане! — звонко проговорила Мэри. «Помните, что даже в час смертельной беды, вы должны остаться верными приказам короля. Не роняйте честь вашей страны, не опускайте руки, и никогда не сдавайтесь. Да послужит ваша жизнь примером тем, кто пойдет по вашим следам».

— Вот, — просто сказала Мэри, свернув письмо, глядя на флаг, что бился по ветру, в отдалении

, -так мы и поступили, кузен Ник. И так будет дальше, пока я жива, — женщина посмотрела на болотистую равнину вокруг и добавила: «Я вам дам с собой мои арктические заметки, передадите их дяде Джованни, он знает, что с ними сделать. И письма для семьи — тоже отдам».

— Хорошо, — он кивнул, и, сжав кулаки, поднялся. «Спасибо вам, кузина Мэри. Только я сначала в Акадию поеду, в Порт-Рояль».

— Да, — ответила женщина, зорко посмотрев на него, — поезжайте, кузен Ник. Это правильно.

Мэри протянула ему руку, и они пошли к лагерю.

Николас обернулся и помахал рукой маленькой кучке людей, что стояла на холме. Он услышал звонкий голос Энни, что кричала, приставив ладони ко рту: «Будем вас ждать, дядя Николас!», и замедлив шаг, крикнул в ответ: «Я вернусь с кораблями, обязательно!».

Он перекрестился и, устроив удобнее свернутые шкуры, что лежали на плече, связку дерева и мешок из оленьей кожи — с припасами и порохом, взглянул на бесконечную равнину, что лежала впереди. «Пистолет, шпага, кинжал, — подумал Ник. «Сколько здесь до океана, Генри говорил? Миль восемьсот, а то и больше. К сентябрю дойду».

Мэри проводила глазами черную точку, что удалялась на восток, и, перекрестив ее, почувствовала чью-то руку у себя на плече.

— Капитан, — тихо сказал Браун. «Посмотрите».

Она обернулась и увидела вдалеке, у шеста с флагом, каких-то людей — в легких парках из оленьей кожи.

— Убрать оружие, — велела Мэри. «И стойте здесь, я вас позову».

Женщина сбежала вниз, с холма, по дороге сдернув с рамы пару сушеных рыбин. Их было больше десятка — мужчины и женщины, с бесстрастными, смуглыми лицами, с раскосыми, темными глазами.

Мэри остановилась поодаль, и, поклонившись, положив рыбу на мох, протянула к ним руки, — с распахнутыми, пустыми ладонями.

Самый старый, — низкий, коренастый человек с гарпуном в руке, выступил вперед. Мэри увидела седую голову и глубокие, резкие морщины у глаз. Еще раз поклонившись, она указала на рыбу. Мужчина коротко улыбнулся, и, обведя рукой палатки, склад припасов, ровные связки плавника, выстиранную одежду, спросил: «Уна илвич?»

— Мое, — вскинув голову, ответила Мэри.

— Нанук, — уважительно протянул мужчина, и она вспомнила: «Белая медведица, да».

Он приложил руку к груди: «Каскьяк».

— Тюлень, — подумала Мэри. Она помахала рукой оставшимся на холме, и, повернувшись к гостям, сказала: «Милости просим, мы вам очень рады. А теперь, — она подняла рыбу, и поднесла ее ко рту, — все за стол!».