Над гаванью кружились стаи чаек. Мария поставила пустую корзинку на камни, и, достав из кармана холщового передника ломоть хлеба, разломив его, — бросила птицам.

Море сверкало под мягким, теплым солнцем и женщина, ласково посмотрев на чаек, что толкались у ее ног, вздохнула: «Скоро уедем от вас, дорогие мои, ну, да кто-нибудь другой вас кормить будет, не пропадете».

— И там чайки есть, Дэниел писал, — Мария подняла корзинку и, стиснув ее изящными пальцами, вдруг подумала: «Господи, как далеко. Батюшка же мне показывал, на карте.

Сначала в Англию поплывем, а потом — туда. И как это будет? — она почувствовала, что краснеет. «Была бы фрау Ингрид жива, храни Господь ее душу, — тоже бы отправилась, а так — и женщины рядом не будет, чтобы поговорить. Хорошо, что Марфа Федоровна у нас погостит».

Женщина посмотрела на волны и напела какую-то мелодию. Так было всегда — она помнила то время, когда, не понимая речи, слышала только звуки — высокие и низкие, резкие и мягкие. Она помнила, как стучала капель по весеннему, волглому снегу, как шумел ветер в листьях деревьев, как пел щегол, как шуршали подошвы по каменным плитам.

— Приду домой и запишу, — пообещала себе Мария, и, улыбаясь, приставив руку к глазам, посмотрела на гавань — какой-то корабль, на половинных парусах, наклонившись, скользил по волнам.

На рынке было шумно, отливали серебром спинки селедки, в корзинах были навалены розовые, шевелящиеся креветки, покупательницы взвешивали на руке крупных лососей.

— Суп сварю, — подумала женщина, рассчитываясь, убирая в корзинку рыбу. «Окорок вчерашний остался еще, сделаю пюре из турнепса, как батюшке нравится».

Она подхватила корзинку, и, чуть приподняв подол синего шерстяного платья, огибая лужи на мостовой, — ночью шел дождь, — вышла на старую рыночную площадь. Полюбовавшись Фонтаном Милосердия, — по краю медной чаши барахтались воробьи, — Мария зашла в пекарню, и, услышав бой часов на ратуше, зажав свежий хлеб под мышкой — заторопилась домой.

Дэниел поднял голову, и, взглянув на снасти, усмехнулся: «Не поверишь, папа — до сих пор хочется к румпелю или на паруса».

Волк засунул руки в карманы изящного, синего бархата камзола и рассудительно ответил:

«Ну, вот приедете в Джеймстаун, и построишь бот, будешь Марию катать, и детей. Марфа Федоровна говорила, ты с Николасом отличную лодку для Беллы сделал, так что справишься, — он похлопал сына по плечу и крикнул: «Дети, идите сюда!»

Стивен и Тео, что стояли на носу, обернулись, и мальчик, помахав рукой, ответил: «Лучше вы к нам, батюшка, тут очень красиво!»

— Пойдем, — Волк позвал сына, и взглянув на лицо Дэниела, тихо добавил: «Да не волнуйся ты так. Все будет хорошо. Поживете немного тут, соберетесь, Матвей Федорович дела передаст, и поедете в Лондон. А потом, — Волк улыбнулся, — в Новый Свет».

— Так далеко, — сказал сын, отвернувшись. «От вас далеко, батюшка, от семьи».

— Ну, — присвистнул Волк, — ты уже не мальчик. Я, как в Сибирь поехал, младше тебя был. А потом до океана дошел, — ну, да там твоя мать рядом была, упокой Господь ее душу. И в Японии один был. А у тебя — Мария, Тео и еще дети появятся, дай Бог. И Матвей Федорович, — голубые глаза отца молодо, весело блеснули.

— А ведь он совсем один, — подумал Дэниел, глядя на то, как отец, наклонившись к детям, внимательно их слушает. «Шесть лет прошло, как матушка умерла. Я бы так не смог, конечно. И прав батюшка — надо своей семьей жить. Ну, — мужчина вскинул голову, — мы справимся».

— Папа, на ручки! — услышал он звонкий голосок дочери.

— Совсем большая девочка, — улыбнулся Дэниел, — пять лет скоро. Ну, давай, — он присел, и, подняв дочь, сказал: «Пойдем к дедушке и Стивену, я вам все расскажу — что тут на берегу есть, мне же Мария писала о Копенгагене».

Стивен, — высокий, с белокурыми, отцовскими волосами, зеленоглазый, — обернулся.

Подергав Тео за руку, он сказал: «А мы с тобой будем ходить гулять в королевский парк, это как у нас, в Париже, сады Тюильри, тебе же там нравилось».

Тео посмотрела на красные, черепичные крыши, на шпили церквей, на мощные, коричневые камни крепостной стены и весело сказала: «Тут хорошо! Папа, а в Новом Свете — такие же города?»

— Построим, дочка, — уверил ее Дэниел, и, глядя в доверчивые, каштановые глаза, подумал:

«И вправду — построим. Нечего бояться — руки у меня отличные, голова — тоже, мы с Марией любим, друг друга, — все будет хорошо. Вот только дедушка Мэтью, — он смешливо покрутил головой, и, прищурившись, сказал: «Смотрите, а вон и Матвей Федорович, с причала нам машет».

Марфа, поднявшись на палубу, постояла несколько мгновений на юте, и, обернувшись к матросам, что выносили из кают сундуки, велела: «Вон там мой брат, герр Матиас его зовут, он вам скажет, куда все доставить».

— Не надо было бы мне уезжать, — вдруг подумала Марфа, глядя на тонкую, легкую фигуру брата — золотистые, длинные, полуседые волосы развевались на теплом ветру, — но ведь тут и так — ни одной женщины нет, надо же кому-то с Марией поговорить. Да и обещала я. Но все равно — мало ли что.

Лужайка за домом была вся покрыта сочной, густой, зеленой травой. Неподалеку журчал ручей, блестела Темза, — из лодки доносился смех Тео и веселый голос Дэниела.

Белла взглянула на Питера и Рэйчел, что, лежа на шелковом одеяле, держась за руки, о чем-то тихо говорили. Двойняшки ползали по ним, и Питер, поймав Майкла, держа его над собой, строго сказал: «А вот ты меня кусаешь, а я ведь тоже могу укусить!»

— Лев! — счастливо крикнул Майкл, дергая отца за волосы. «Абака! — запротестовала Юджиния, и Рэйчел, приподнявшись на локте, улыбнувшись, поцеловала мужа в висок: «Они никогда не могут договориться».

— Он меня не любит, бабушка, — тихо сказала Белла, комкая в руках кружевной платок. «Он говорит, что любит, но ведь это не так, я знаю, я чувствую. Его никогда нет дома, если бы не Констанца — совсем пусто было бы… — девушка уткнула подбородок в колени, и, помолчав, добавила: «Питер, хоть и в Индию ездил, и в Марокко зимой поедет — все равно, каждое свободное мгновение с Рэйчел, сами же видите. А он…, - девушка махнула рукой. «Он никогда мне ничего не говорит, а Питер — все Рэйчел рассказывает».

Марфа взяла маленькую руку внучки и, перебирая пальцы, осторожно ответила: «Девочка моя, ну не все говорить-то можно. Я тоже, — она улыбнулась, — бывает, дедушке чего-то не рассказываю, и дядя Джованни — миссис Мияко. Работа у твоего мужа такая».

— Я все понимаю, — сказала тихо Белла. «Ну, если бы хоть что-то, бабушка. А так — он меня целует, гладит по голове, как будто я ребенок, а потом встает и уходит в кабинет. А я засыпаю одна, — Марфа увидела, как девушка сжала тонкие, унизанные кольцами пальцы и ласково попросила: «Ну ты подожди, все еще изменится».

— Не изменится, — мрачно сказала Белла, поднимаясь. «Простите, бабушка».

Она пошла к задним дверям дома, и Марфа, потрепав лежащего рядом Цезаря по голове, — последовала за ней.

Внучка сидела, поджав ноги, на бархатной кушетке в ее опочивальне и горько, отчаянно плакала. «Ну что ты, милая, — Марфа устроилась рядом, и обняла ее, — ну расскажи мне, что случилось».

— Я его так люблю, так люблю, — Белла вытерла лицо платком и тут же опять расплакалась, — и все равно — у меня ничего не получается!

Марфа слушала, а потом, прижав внучку к себе, спросила: «А ему ты говорила?»

— Конечно, — Белла кивнула. «Ну, вот полгода уже прошло, а все по-прежнему. И с детьми тоже…, - она покраснела.

— С детьми, — протянула Марфа. «Ну, милая моя, не у всех сразу бывает-то, подождать надо.

И с этим тоже, — она поцеловала мокрую щеку, — подождать. Ты еще молодая девочка, оно придет».

— Если бы он меня любил, — горько сказала Белла, — все было бы по-другому. Питер с Рэйчел смотрят друг на друга, и видно — они от счастья светятся. Сами знаете — как Питер приезжает, так они только к обеду встают. А у нас…, - девушка махнула рукой, и застыла, сгорбившись, спрятав заплаканное лицо.

— Ну, — Матвей распахнул объятья, — добро пожаловать в Копенгаген, дорогие мои. О сундуках не беспокойтесь, я распоряжусь.

Он поцеловал сестру в щеку и хмыкнул: «Все молодеешь».

— Да и ты тоже, — Марфа окинула взглядом камзол орехового бархата, белоснежную льняную рубашку, и красивую, с золоченым эфесом, шпагу брата.

— Месяц до отставки, — Матвей поднял бровь и погладил изящную бородку. «Очень бодро себя чувствую, знаете ли. И ты, Михайло Данилович, — он усмехнулся, — бросай это дело, езжай в деревню, а то вон — морщины какие, а тебе пятый десяток всего лишь».

— Попозже, Матвей Федорович, — улыбнулся Волк и, взяв тещу под руку, потрепал детей по головам: «Бегите с Дэниелом вперед, а мы — за вами».

— Выйдете на площадь, мимо фонтана, а там — второй поворот направо, — крикнул им вслед Матвей. «Дом на углу».

Марфа вдохнула свежий, соленый воздух и улыбнулась: «Хорошо у вас тут, Матвей».

— А как же, — брат вдруг раскинул руки, — не зря я этот город еще во время оно приметил. Ну да в Новом Свете, думаю, не хуже, — он подтолкнул Марфу и добавил: «А то вы все там были, а я — еще нет. Давайте, — он подогнал их, — не след к обеду опаздывать.

Марфа оглянулась на корабль и почувствовала, как щемит у нее в сердце: «Побуду, недели две и уеду, — пообещала себе женщина. «А как вернусь, — сразу с Джоном поговорю, по душам. Не след так жить-то».

Она подобрала подол шелкового платья, и, вздохнув, сказала: «Ну, пойдемте».

Мария услышала в распахнутое окно голоса с улицы, и, побледнев, вытерев руки холщовым полотенцем, подумала: «Вот и все. Господи, помоги мне, только бы все хорошо было. И Тео, она ведь помнит мать, немного, но помнит. А я, какой матерью буду?»

Женщина перекрестилась, и, распахнув дверь, подняв голову, увидела его глаза — зеленовато-голубые, в темных ресницах. Дэниел смотрел на нее так, как будто вокруг, — в аккуратной, застеленной персидским ковром передней, — больше никого не было.

— Наконец-то, — подумал мужчина. «Какая же она красивая, как я ее люблю, Господи».

— Мария! — Тео выскочила из-за его спины и бросилась к женщине. «Я так скучала! Спасибо вам за ноты, я всему выучилась и вам поиграю. И мы вам новые ноты привезли, вам Белла передала, от ее наставника.

Женщина присела, и, прижав к себе ребенка, целуя белокурые, мягкие волосы, серьезно сказала: «Я так рада, милая, что ты здесь. У меня есть имбирь, и корица, сделаем завтра с тобой печенье, для всех?»

— Конечно, — кивнула Тео, и, оправив бархатное, золотистое платьице, церемонно сказала: «А это мой дядя, Стивен, он в Париже живет. Позвольте вам представить».

— Рад встрече, сестрица, — высокий, белокурый, мальчик склонился над ее рукой. Дэниел все глядел на женщину, а потом весело сказал: «Стивен, мышка, похозяйничаете тут? А мы с Марией прогуляемся немного».

Дэниел подал ей руку, и, когда дверь закрылась, наклонившись, шепнул: «Я просто так давно вас не видел, Мария, письма — это ведь другое, хотя я их все храню».

— Я тоже, — она подняла васильковые, доверчивые глаза и вдруг улыбнулась: «Дэниел, вы только знайте — вы мне можете все рассказать, всегда, и я выслушаю. Ну, и посоветую, если смогу, конечно».

— А как же иначе? — удивился он, взяв ее маленькую, с загрубевшими кончиками пальцев, ладонь. «Я ведь вас люблю, Мария, мы же семья — конечно, я вам буду все рассказывать».

Женщина вдруг, на мгновение, закрыла глаза и подумала: «Конечно. И будет гореть камин, и я буду сидеть с вязанием, а дети — делать уроки. А он будет рядом, всегда, так, что можно будет взять его руку, и даже просто молчать, — но вместе».

Дэниел, будто услышав ее, проговорил: «Да, Мария, так и будет». Он внезапно рассмеялся:

«Только мы еще Куэрво с собой заберем, помните его?»

— А как же, — лукаво ответила женщина. «Я даже знаю, куда мы его клетку поставим».

Дэниел посмотрел на прядь золотистых волос, что выбивалась из-под чепца, и подумал: «А ведь когда-то, даст Бог, и место для колыбели искать будем. Как хорошо, что я решился, как хорошо».

— Давайте, — сказал он вслух, весело, — я вам про своих мальчиков расскажу. Там уже нового учителя взяли, тоже нашего, из компании, капитана в отставке, но я им обещал, что, как в Лондоне буду, — прокачу их по Темзе. Поедете с нами?

— Обязательно, милый, — вдруг сказала Мария, и еще раз повторила: «Обязательно».

Стивен выглянул в окно и вздохнул: «Уже и не видно их, за угол завернули. Ты такая счастливая, Тео, у тебя теперь мама будет». Мальчик присел на подоконник и Тео робко спросила: «А ты бабушку мою совсем не помнишь? Ну, маму свою».

— Помню, но я тогда еще совсем малыш был — как она умерла, — Стивен поднялся и, скинув камзол, засучив рукава рубашки, сказал: «Давай-ка, мышка, накрывать на стол, дедушку Мэтью не надо голодным держать, да и папу моего — тоже».

— И как ты всему научился? — восхитилась Тео — мальчик ловко расставлял тарелки на столе.

Стивен рассмеялся: «Мы же с папой все время вдвоем, так что я все могу. Папа говорит, что мужчина должен уметь обходиться без слуг».

— Пойдем, мышка, — позвал ее мальчик. — я суп принесу, а ты хлеб нарежешь.

— А ты расскажешь мне еще о Марокко? — спросила девочка, берясь за нож.

— Конечно, — успел ответить Стивен, и в дверях раздался веселый голос Волка: «А вот и мы, очень голодные!»

На круглом столе орехового дерева горели свечи. Матвей, с колодой карт в руках, прошел к окну, что выходило в маленький, ухоженный сад, и выглянув наружу, строго сказал: «Марья, шаль надень, холодно уже».

— Да не холодно, батюшка, — Марфа услышала счастливый голос женщины и улыбнулась.

— С вами двоими лучше играть и не садиться, — проворчал Матвей, тасуя колоду. «Говорил я с твоим Данилой Михайловичем, — он взглянул на Волка.

Тот молчал, поглаживая белокурую бородку, разглядывая свои карты.

— Сказал ему, — Матвей отпил вина, — может, у кого-нибудь детей с десяток человек, а Марья у меня — одна. Дитя седых волос, как от Писания сказано. Посему если вздумает он ее обижать…

— Данила на нее надышаться не может, — примирительно сказала Марфа, выкладывая карту.

«За ним, что за отцом его — как за стеной каменной, не волнуйся, Матвей».

Волк хмыкнул и, сделав свой ход, сказал: «Спасибо, Марфа Федоровна. А еще от Писания сказано: «Оставь всякий человек отца своего и мать свою, и прилепись к жене своей». И Данила у меня такой же, Матвей Федорович, это ведь жена, Богом данная, кровь и плоть твоя, как ее обижать можно?»

— А ты — то сам? — зорко глянул на него Матвей. «Я-то Писание наизусть знаю, сказано «Нехорошо человеку быть одному». Сосватай ему кого-нибудь, Марфа».

— Так все замужем, — женщина добавила себе карт. «Полли второго мальчика родила, в августе, Джеймсом крестили, в честь его величества».

— Я смотрю, — Матвей тихо расхохотался, — в Шотландии и вправду — нечем заняться.

— Кстати, — Марфа потянулась за бархатным мешочком, что висел на ручке кресла, — держи.

Личное приглашение тебе от его величества, вы как раз к ноябрю уже в Лондоне будете.

Матвей распечатал конверт и чуть присвистнул: «И во дворце уже его пьесы играют!

Молодец мой друг Шекспир, ничего не скажешь. «Буря», — он потер бородку. «Новая, какая-то».

— Этого года, — ответила Марфа. «Как Питер из Индии вернулся, нас тоже приглашали, ну да там его старую комедию представляли, из итальянской жизни, «Укрощение строптивой».

Очень хорошая».

— Эту я видел, в Лондоне еще. А у вас Михайло Данилович, театра нет, — грустно сказал Матвей, — только читать и остается.

— Читать тоже хорошо, — Волк выложил свои карты и рассмеялся: «Кажется, все».

Матвей взглянул на стол. Зевнув, перекрестив рот, он добавил: «Говорил же я — проиграю.

Ну ладно, пора и спать, а то завтра с утра домик надо в порядок привести, что я им снял. Тут рядом, на побережье. Неделю там побудут, и вернутся».

— Карету заказать надо, — озабоченно сказала Марфа. «Ну, для Марии и Дэниела, после венчания, чтобы они туда поехали, на море».

Матвей сладко потянулся: «Тут четверть часа пешком, это же не Лондон, не забывай».

— Вы идите, — Волк улыбнулся, — я еще немного посижу в кабинете вашем, Матвей Федорович, поработаю.

Матвей только неодобрительно покрутил головой, но, ничего не сказав — закрыл дверь.

Волк присел у камина, и, поворошив дрова кочергой, взглянул на золотистое, горячее пламя.

Снизу, из сада, донесся легкий смех и голос сына: «Ну вот, счастье мое, а участок для дома я хороший купил, большой, там и для конюшен места хватит. И землю для плантации купил, будем табак сажать, это очень выгодно».

Мария что-то тихо ответила — Волк не расслышал, только увидел, как они сидят на скамейке — держась за руки, голова женщины лежала на плече Дэниела и она улыбалась.

Он закрыл окно и, вернувшись к столу, посмотрев на аккуратно разложенные бумаги, чуть вздохнул: «Да что уж тут, Михайло Данилович. Трое внуков у тебя, сын еще маленький — не думай об этом. Был один, и один останешься. Но как тоскливо, Господи. Хоть бы за руку кого-то взять».

Он окунул перо в чернильницу, и, подвинув к себе чистые листы бумаги, разложив вокруг документы, начал писать — изящным, тонким почерком: «Колония Квебек, основанная Сэмуэлем де Шампленом в 1608 году, сейчас насчитывает более ста поселенцев. Что касается дальнейших планов французов, то….»

Он оторвался от работы, только когда часы пробили полночь. В саду уже никого не было, дул прохладный, резкий ветерок с моря, и Волк, налив, себе вина, выйдя на крыльцо, долго стоял, глядя на темный горизонт.

— Каждая лодка на реке, — будто звезда в небе, — вспомнил он. «Они идут своим курсом, повинуясь воле человека, а нам, тем, кто стоит на берегу, остается только следить за ними».

— На берегу, да, — вздохнул Волк, и, осушив бокал, — поднялся наверх.

Марфа отложила серебряный гребень, и, отступив на шаг, сказала: «Какая ты у нас красавица!». Длинные, золотистые волосы женщины спускались на стройную спину, платье — лилового шелка, было отделано тонким кружевом. Мария взяла букет фиалок и, улыбнувшись, сказала: «Спасибо вам, тетя. Все будет хорошо».

— Ну конечно, — Марфа перекрестила ее. «Дэниел на тебя насмотреться не может, сама знаешь. К ноябрю приедете в Лондон, у нас поживете, а весной — и в Новый Свет двинетесь».

— А Мэри еще два года плавать, — подумала женщина, когда они с племянницей спускались вниз. «Может, и вправду — в Тихий океан выйдут».

Она посмотрела на брата, что ждал внизу, с детьми, и рассмеялась: «Ну, вот и наша невеста. Я — в церковь, ждем вас».

Матвей оправил на дочери кружевной шлейф и вздохнул про себя: «Господи, теперь бы внука увидеть, али внучку. Да все равно. Марья-то моя — праправнучка Ивана Великого, и вот — за кого замуж выходит. Да, впрочем, они тоже — на Москве со времен незапамятных, наши, коренные. Оно и хорошо».

Он перекрестил дочь и сердито сказал детям: «Ну, Степан Михайлович, Федосья Даниловна — пойдемте».

— А папа с тобой по-русски говорит? — шепнул Стивен Тео, когда они спускались с крыльца.

— Всегда, — удивилась девочка. «И бабушка — тоже».

— И со мной папа по-русски говорит, — рассмеялся мальчик, поправляя маленькую шпагу. «Ну, когда мы одни, понятное дело».

Дэниел, что стоял у алтаря, услышал ласковый голос отца: «Ну, вот и они. Кольцо ты красивое выбрал, молодец, — Волк полюбовался небольшим, окруженным бриллиантами, аметистом.

— Это Питер, — рассмеялся мужчина. «Как вернулся из Индии, так сразу меня к ювелиру, мистеру Кардозо отвел. А камень тоже — из Нового Света, из Бразилии».

Матвей в последний раз перекрестил дочь, и, встав рядом с Марфой, не глядя, взял у сестры шелковый платок.

— У меня еще один есть, — мягко сказала женщина. «Так, на всякий случай».

— А я уже в Новом Свете венчаться буду, наверное, — подумала Тео, опустившись на колени, расправив бархатное платьице. «Папа сказал, там, в Джеймстауне, и церковь есть. Хорошо, что мы Куэрво с собой берем, и еще надо будет у папы и Марии собаку попросить, такую, как Цезарь. Александр говорил, — их там много».

Девочка закрыла глаза, и, представив себе мягкие, голубые очертания гор, широкую реку, о которой ей рассказывал отец — улыбнулась.

На серой, булыжной мостовой лежали золотистые листья. «Знаешь, — тихо сказал Дэниел, ведя жену под руку, — там, в Новом Свете, тоже есть осень. Как в Японии, и как здесь».

Мария вдруг вспомнила высокое, нежное, северное небо, желтые листья берез и белые стены монастыря.

— Как нас на Шексну привезли, с Марьей Петровной и Аннушкой, — она нашла руку мужа и пожала ее, — я еще говорить не умела. Только слушала. И вот, бывало, выйду во двор, подниму голову, а там — птицы летят, на юг. Перекликаются, кричат. И так хотелось тоже — обернуться птицей и с ними отправиться. Думала ли я тогда…, - она прервалась и, помолчав, добавила: «Вот, видишь, как оно все случилось».

Дэниел остановился у домика — маленького, беленого, с окнами на море. Увидев в свете луны, как блестят ее глаза, он серьезно сказал: «Я всегда буду рядом, любовь моя. Я так счастлив, так счастлив, что ты согласилась».

Она внезапно потянулась, встав на цыпочки, и, обняв его, прижавшись к нему всем телом, ответила: «Ну как я могла не согласиться, Дэниел? Я ведь тебя люблю».

— Как нежно, — подумала Мария, отвечая на его поцелуй. «Морем пахнет, солью, — как будто идешь босиком по мелководью, и набегает волна. Как нежно».

— Надо дверь открыть, — наконец, рассмеявшись, сказал Дэниел. «Пойдем, счастье мое».

Ставни маленькой опочивальни были распахнуты, и он услышал, зажигая свечу, шуршание моря — совсем рядом.

Мария скинула чепец, и, распустив косы, — оказалась в его руках, — маленькая, изящная, пахнущая цветами. Она шептала что-то, целуя его, тихо смеясь, и Дэниел вспомнил простую комнату в Картахене и то, как шелестели пальмы под жарким, томным ветром.

— Ты моя любовь, — он оторвался на мгновение от ее губ, и увидел глаза Марии — большие, доверчивые, — ничего не было в них, кроме счастья. «Господи, — подумала женщина, обнимая его, — как просто. Как музыка. Как будто я всегда это знала, как хорошо, Господи».

Она даже не поняла, когда это случилось, — все стало так, как надо, и они были вместе. «Как я счастлива, — сказала потом Мария, лежа на его груди, рассыпав вокруг золотистые косы. «И так будет всегда?»

— Всегда, — Дэниел притянул ее к себе поближе. «Вот прямо сейчас опять и будет, любимая.

Вот так, — он рассмеялся, почувствовав ее прикосновение, и устроил жену удобнее. «Не больно было?»

— Больно? — недоуменно спросила жена. «Нет, конечно, — она подняла лукавые глаза, — хотя я все ждала, тетя мне говорила…

— Тетя ей говорила…, - проворчал Дэниел, счастливо закрыв глаза, лаская ее волосы. «Вот так, — сказала Мария, на мгновение, прервавшись, полюбовавшись. «Мне очень нравится. А что с ним дальше делать, расскажешь?»

— Покажу, — он уложил жену на бок, и, поцеловав нежную шею, острые лопатки, добавил: «И потом еще кое-что сделаю, тебе понравится». Мария почувствовала его пальцы, и, застонав, раздвинув ноги, шепнула: «Еще, еще, пожалуйста!»

На рассвете, зевая, приподнявшись, целуя мужа, она сказала: «А теперь что?». Дэниел взял ее лицо в ладони и улыбнулся: «А теперь я тебя обниму, — всю, укрою одеялом, и ты будешь спать — долго. И я тоже. И буду держать тебя за руку. Только сначала…, - он легко усадил Марию на себя, — еще немного того, что я так люблю».

Она вся была — сладкая и мягкая, вся — его, и потом, слыша ее крик, ее прерывистое дыхание, стирая слезы с ее лица, он наклонил жену к себе. Целуя маленькую, снежно-белую грудь, он шепнул: «Нет, все-таки подождем со сном».

Мария оглянулась и подняла бровь: «Пожалуй, ты прав, я вижу что-то, что давно не пробовала».

— Давно, — согласился Дэниел, укладывая ее на спину, слыша в распахнутое окно шорох моря.

Он поцеловал ее ногу — от круглого, изящного колена, все выше, и, сквозь зубы сказал: «Нет сил, терпеть».

— А ты не терпи, — она закинула голову назад и скомкала пальцами простыню, выгибаясь, отвечая на каждое его движение, горячая, обжигающая, покорная. Потом она вцепилась сильными пальцами в его плечи и крикнула: «Люблю тебя!».

Они засыпали, держа друг друга за руки, и Дэниел, придвигая ее к себе, уткнувшись лицом в теплые волосы, тихо сказал: «Потом поедим, сходим на море, и вернемся сюда».

— Угу, — она поерзала, и Дэниел, найдя пальцами то, что ему было нужно, рассмеялся: «Вот, так и буду спать. Никуда тебя не отпущу».

— И не надо, — Мария свободной рукой натянула на них одеяло, и, заснула — прижавшись головой к его груди.

На кухне вкусно пахло кофе. Марфа сняла с очага котелок, и, разлив в кружки детей теплое молоко, весело сказала: «А сегодня поедем в деревню, будем кататься на лошадях».

— Хорошо, когда каникулы, — шепнул Стивен Тео, — только все равно — бабушка сказала, что с нами заниматься будет. И папа тоже».

— А мне надо играть, — озабоченно отозвалась девочка, разворачивая на коленях салфетку.

«Дедушка Майкл, — позвала она, — ешьте печенье!»

Волк отложил тетрадь с какими-то записями, и, улыбнувшись внучке, ответил: «С удовольствием!»

Парадная дверь стукнула и Матвей, вытирая ноги, сказал: «Свежие булочки и почта, пока мы вчера за свадебным обедом сидели, барк из Лондона пришел».

Он передал сестре вкусно пахнущий сверток и, посмотрев на письма, сказал: «Мне, тебе, Михайло Данилович, и тебе, Марфа, тоже».

Женщина посмотрела на печать с королевским гербом, и, решительно взломав ее, пробежала глазами записку.

Матвей увидел, как похолодели зеленые глаза, и подогнал детей: «Бегите, одевайтесь, сейчас уже и выходим».

Мерно тикали часы в гостиной. Марфа положила письмо на деревянный стол и тихо сказала: «Открытие» вернулось в Плимут».

— Мэри? — приподнялся Волк, положив свою руку на тонкие пальцы женщины.

— Они высадили Мэри, Генри и детей в шлюпку, — Марфа раздула ноздри и добавила, — и оставили в виду неизведанных берегов. Никто не знает — где.

Матвей перекрестился и тихо проговорил: «Может, и найдутся еще, Марфа, это же Мэри. На все воля Божья».

— Найдем, — поправила его сестра, и, вздернув острый подбородок, вздохнув, — вышла из кухни. Матвей услышал ее веселый голос: «Все готовы? А то лошади заждались!», и, взглянув на Волка, подумал: «Как это он так смотреть умеет? Будто лед, право слово.

Степан покойник так смотрел, бывало».

— Вот ты только, Михайло Данилович, — осторожно сказал Матвей, — туда отправляться не вздумай, ладно?

— А сие, — коротко ответил Волк, поднимаясь, — я сам решу.

Матвей проводил глазами его белокурую голову и, вздохнув, потянувшись за кофейником, пробормотал: «Вот же упрямец, прости Господи».