Пышные, отцветающие осенние розы окружали деревянную скамейку. «Тут мы с тобой и сидели, — Николас взял Мирьям за руку и посмотрел на племянника. Авраам, длинноволосый, толстенький, в бархатном платьице, подошел к ним, и серьезно сказал, протягивая деревянную куклу: «Он болеет, я лечу».

— Как папа, — рассмеялась Мирьям и подхватила сына на колени, поцеловав черные, вьющиеся кудри. Авраам похлопал большими, карими глазами, и, прижавшись к матери, укачивая куклу, зевнул. «Сейчас Хосе вернется от пациента, и поедем, — Мирьям улыбнулась. «Знаешь, я так рада, так рада, что вы с Констанцей теперь вместе, она такая хорошая».

— Я знаю, — вздохнул Николас, взглянув на окна опочивальни. «Только вот зачем она затеяла с утра все это писать? Я ей всю дорогу от Лондона говорил — ничего с нами на севере не случится, тем более с ней — я же рядом».

— Это ее сын, — просто сказала Мирьям. «Когда у вас будет ребенок, ты поймешь, Николас.

Она хочет оставить для него письмо, так, ну вдруг…».

Капитан Кроу недовольно покрутил головой: «Не будет никакого «вдруг», ты уж мне поверь.

Вернемся следующей осенью и заберем маленького. Какой он?»

Мирьям улыбнулась: «Он здоровенький, улыбается уже, и зубы скоро начнут резаться. Ну, сейчас увидим. А что тебе Хосе насчет шрама сказал? — осторожно спросила она брата.

«Можно что-то сделать?»

— Поздно уже, — махнул рукой Николас. «Да я и привык, и Констанце не мешает».

— Не мешает, — раздался сзади веселый голос, и Констанца, поцеловав мужа в щеку, присела на поручень скамейки. Она погладила дремлющего Авраама по голове и сказала: «Все готово, передашь тогда Джону, если он маленького забирать будет. Ну, это если никто из нас не вернется. А если я не вернусь — тогда Майкл его воспитывать будет, ему отдашь».

Мирьям только закатила глаза и, недовольно что-то пробормотав, поднялась со скамейки.

«Пойду, донье Хане его отнесу, — она улыбнулась, — и не смей думать о плохом, слышишь!»

Услышав скрип калитки, Констанца устроилась на коленях у мужа, и, сказала: «Ну не обижайся, ты же сам говорил — это опасная экспедиция».

Николас вдохнул горьковатый запах рыжих волос, и, усадив ее удобнее, шепнул: «Я понимаю, любовь моя. Но, правда, — я сам умру, а тебя защищу, бояться нечего. А где Майкл?»

— К ювелиру пошел, он же свой крестик тут оставляет, малышу, — Констанца обняла Николаса и вдруг подумала: «Ну, за маленького я спокойна. Джон и Белла его воспитают, если что, все будет хорошо».

— Ну что мне еще сделать, чтобы ты об этом не думала? — услышала она шепот мужа.

— Просто будь со мной — Констанца рассмеялась и, спрыгнув на еще зеленую траву, потянула мужа за руку: «Пошли, вон, дверь парадная хлопнула, Хосе уже вернулся».

— Подожди, — Николас поднялся, и, поцеловав уложенные на затылке косы, серьезно сказал:

«Я всегда буду с тобой, Констанца. Я же тебе говорил, еще там, в Лондоне — ты приказываешь, а я — исполняю».

— Я тебя люблю, — она приподнялась на цыпочки и поцеловала его в губы. «До самой смерти, капитан Кроу».

— Очень надеюсь, — проворчал Николас, шлепнув ее, — что это будет нескоро.

Он вдохнул запах роз и спокойно подумал: «А вот этого, конечно, мы знать не можем».

Лодка остановилась у деревянной, ухоженной пристани и Мирьям указала на большой, уютный дом под черепичной крышей, что стоял прямо у канала.

— Это там, вы идите, я госпожу ван Леер предупредила, гонцом. А мы пока с Хосе к нам в домик поедем, уберемся там после лета.

Волк посмотрел в карие, красивые глаза женщины и тихо ответил, провожая взглядом Констанцу и Николаса: «Спасибо вам. Большое спасибо».

— Ну что вы, — Хосе пожал ему руку. «Любой на нашем месте поступил бы точно так же. И могли бы не отдавать нам деньги за кормилицу — маленький Питер нам все равно, что племянник».

Волк вышел на пристань, и, достав из кармана камзола бархатный мешочек, взглянул на крохотный, золотой, играющий алмазами крестик.

— Вот как получилось, — он улыбнулся и помахал рукой Хосе и Мирьям, — теперь он тоже — у Петра Михайловича будет. Господи, — мужчина глубоко вздохнул и перекрестился, — ну дай ты мне сил детей своих вырастить, прошу тебя.

Он обернулся и услышал голос Николаса: «Майкл, мы ждем!»

Волк еще раз вздохнул, и, убрав крестик, пошел по узкой, обсаженной цветами дорожке к аккуратной калитке дома кормилицы.

Хосе вдруг опустил весла и сказал, взяв руку жены: «Знаешь, мне папа еще давно, в Гоа, сказал: «Не надо торопиться, надо ждать, и любовь придет».

— Я знаю, — Мирьям потянулась и быстро поцеловала мужа. «Только все равно — мне жаль Майкла, миссис Тео семь лет назад умерла, он с тех пор все время один. Ты же знаешь, я тебе говорила, там, в Париже…

Хосе усмехнулся и усадил жену рядом. «Ну, и кто бы в тебя не влюбился? — сказал он, заправляя за нежное ухо выбившийся из-под берета каштановый локон. Жемчужная сережка закачалась, и он, вдохнув запах влажной травы, ветер с близкого моря, добавил: «Вот на меня посмотри — с первого взгляда и на всю жизнь».

Мирьям положила голову ему на плечо и вдруг, лукаво сказала: «А в домике мы совсем одни будем».

— А ты думаешь, — Хосе взялся за весла, — зачем я туда еду? Ты с доньей Ханой там давно все вычистила до блеска, убирать не надо.

Женщина поправила, берет и тихо рассмеялась. Взглянув на медленно крутящуюся ветряную мельницу, на черно-белые спины коров, что паслись на лугу, Мирьям шепнула:

«Ну, так давай я тебе помогу грести, а то скоро и возвращаться надо».

В большой комнате, с выложенной изразцами печью, приятно пахло травами. Госпожа ван Леер взглянула на часы и сказала: «Сейчас младшие мои из школы вернутся, а вы маленького забирайте, погуляйте с ним немножко, а потом его и кормить надо будет. Очень хороший мальчик, — она улыбнулась, — спокойный, смеется уже — все, как надо. Пока только переворачивается, но скоро уже и садиться начнет. Он на вас похож, — добавила женщина, — взглянув на Волка, — только волосы каштановые».

Констанца взяла руку Николаса и тот шепнул: «Не волнуйся, любовь моя, пожалуйста, не надо».

Кормилица посмотрела на чуть побледневшее лицо женщины, и Констанца, сглотнув, сказала: «Госпожа ван Леер, если с нами что-то случится, — то малыша мой брат заберет, в Лондон. А так, — она глубоко вздохнула, — если я не вернусь, то он у мистера Майкла будет жить».

Волк внезапно, сердито сказал: «Все вернутся, и не о чем тут больше разговаривать.

Госпожа ван Леер, вот, — он достал конверт, — тут заверенное моим стряпчим в Париже заявление, о том, что я усыновляю ребенка и даю ему свою фамилию. Мать тут не указана, — он взглянул на Констанцу, — ну, понятно, почему. Крестили же его?»

— Конечно, — кивнула кормилица. «В июне еще, как положено. Пастор у нас хороший, понимающий, я ему бумаги эти, — она кивнула на конверт, — отнесу, — он пока свидетельство о крещении не выписывал, так теперь уже, — она взглянула на документ, — мальчик с фамилией будет, законнорожденный».

Из-за стены донеслось хныканье, и голландка поднялась. «Проснулись оба. Дочка моя самая маленькая, — она вашему мальчику молочная сестра, на две недели раньше его родилась.

Сейчас покормлю Питера, одену, и вынесу вам».

— Я помогу, — Констанца поднялась и Николас, увидев ее глаза, подумал: «Господи, счастье мое, бедная моя девочка. Она не будет плакать, она не такая, но все равно — вдруг и действительно, она больше не увидит сына?»

— Я тоже могу его больше не увидеть, — хмуро сказал Волк, взглянув на Николаса.

— Хватит, — капитан Кроу встал и подошел к большому, начисто вымытому окну, что выходило в сад, — нельзя с таким настроением в экспедицию уходить. Одна завещания пишет, другой, — он обернулся и посмотрел на Волка, — тоже прощаться вздумал. Поставлю тебя сегодня на ночную вахту, из тебя, конечно, моряк никакой, но хоть занят будешь.

Волк широко улыбнулся: «Вот когда у тебя и Констанцы дитя родится, — поймешь. Ну да впрочем, — он встряхнул белокурой головой, — ты прав. Вернемся, и все будет хорошо».

— Вот, — раздался от дверей нежный голос, — вот, это Питер.

— Одно лицо, да, — подумал Волк. «Будто на себя смотрю». Мальчик обвел комнату лазоревыми, большими глазами и весело сказал: «У!».

Констанца погладила вьющиеся, темного каштана волосы и тихо шепнула: «Это твой отец, милый. А это Николас. Сейчас чепчик наденем и пойдем, погуляем, да?».

— У! — согласился Питер, и, подпрыгнув на руках матери, вытянув ручку из пеленок, ухватил ее за подбородок.

— Сильный, — рассмеялась Констанца, поцеловав его пальчики. «Маленький, а сильный».

Волк на мгновение отвернулся и тихо попросил: «Можно его мне? Крестик…, - он вытащил бархатный мешочек.

Констанца вдруг улыбнулась. «Это первого мужа миссис Марты крест, она мне рассказывала. Они еще детьми поменялись. Конечно, — она протянула ребенка Волку.

— И, правда, — подумал мужчина, принимая дитя, — какой толстенький. От сына пахло молоком.

Тот затих, разглядывая мужчину, а потом, поводив ручкой, нашел палец Волка и ухватился за него. «Давай, — сказал Николас, — я помогу».

Он застегнул тоненькую золотую цепочку на пухлой шее, и Питер приник каштановой головой к плечу отца. Полуденное солнце заиграло в крохотных алмазах и Волк, чуть покачивая сына, подумал: «Будет счастлив».

— Так, — раздался деловитый голос Констанцы, — вот чепчик, вот шапочка, вот одеяльце, отнесем его на берег, там воздух хороший, потом крепче спать будет.

Когда они уже шли к морю, Николас, глядя на рыжие волосы жены, вдруг, тихо сказал: «Ты счастливый человек. Майкл, у тебя трое сыновей, дочь, внуки. А у меня, — капитан не закончил и только махнул рукой.

— Во-первых, — рассудительно ответил Волк, — у тебя и Констанцы еще будут дети, поверь мне.

А во-вторых, — он рассмеялся, — Питер же будет с вами плавать, а я — он похлопал Николаса по плечу, — тебе доверяю. Так что — он помолчал, — ты тоже ему отец, дорогой мой, уж не подведи меня.

— Не бойся, — Николас увидел, что Констанца, сняв туфли и чулки, шлепает по мелководью, держа в руках сына. Рыжие косы упали ей на спину, до него донесся счастливый смех ребенка и капитан повторил про себя: «Не подведу».

Констанца наклонилась над белым песком, и, взяв какую-то палочку, сказала: «Смотри, Питер, это просто. Герон Александрийский, — я потом тебе о нем расскажу, — построил машину, в которой шар вращается силой пара, появляющегося над кипящей водой. Ибн Маруф, арабский математик и механик, ее усовершенствовал. Если мы совместим несколько таких механизмов и оборудуем корабль гребными винтами — то судно сможет достичь такой скорости, которой невозможно добиться от парусов».

— У, — сказал Питер, указывая ручкой на чертеж.

— Правильно, — Констанца покачала сына, и, задумавшись, сказала: «Только надо рассчитать силу давления пара, необходимую для того, чтобы вращать винты». Женщина стала быстро писать, а ребенок, уткнувшись в ее плечо, следил засыпающими глазами за цифрами, что появлялись на песке.

— Давай, — услышала Констанца мягкий голос Волка, — я его отнесу кормилице, он и дремлет уже.

— Угу, — рассеянно согласилась женщина, и, поцеловав ребенка в лоб, добавила: «Жаль, что я не взяла с собой тетрадь, ну да ничего, я запомню».

Николас подобрал с песка ее чулки и туфли, и, нагнувшись, глядя на уравнения, попросил:

«Объяснишь потом?»

— Ну конечно, — Констанца села на песок, и подобрав шерстяную юбку, глядя на плоское, блистающее под солнцем море, сказала: «Северные широты можно победить только силой пара, я уверена. Сейчас парусные корабли, такие, как наш, вынуждены вставать на зимовку, а потом они будет просто разбивать льды, и все».

— Дерево, любовь моя, — Николас опустился на колени и поцеловал ее смуглые, маленькие, испачканные в песке ступни, — никогда не сможет разбить лед.

— О, — ответила Констанца, и рассмеялась, — Николас стал натягивать ей чулки, — тонкой шерсти, отделанные кружевом, — не дерево, дорогой мой капитан. Железо.

— Железо, — Николас подал ей руку, — тонет в воде.

— Это, смотря какое, — улыбнувшись, заметила женщина.

Когда они уже подходили к пристани, Николас остановился и сказал: «Пообещай мне кое-что, Констанца. Если я не вернусь оттуда, — он махнул рукой в сторону моря, — выходи замуж за Майкла. Он — отец твоего ребенка, так правильно».

Женщина помолчала. Тонкие губы сжались в твердую линию. «Я никогда не буду венчаться, Николас, — наконец, сказала, она, — и ты это знаешь. Хватит говорить об этом, с тобой, — она потянулась и поцеловала мужа в седоватый висок, — все будет хорошо. Пошли, вон лодка Хосе и Мирьям, уже ждет нас».

В окне опочивальни виднелся золотой, тихий закат, что вставал над Зингелем. Констанца прислушалась — снизу доносился веселый голос Авраама: «Еще! Еще!»

— Они там за ним по всему дому гоняются, — рассмеялась Мирьям, и, потянувшись за шелковой салфеткой, сказала: «Вот и все. Держи зеркало, смотри».

Констанца приняла маленькое, оправленное в серебро ручное зеркальце и сказала: «Ну и ну! Я о таком только слышала. Очень необычно».

— В Египте все так делают, — Мирьям стала собирать шкатулку. «Тут я тебе столько трав положила, что на два года хватит, а эту пасту делать просто, ты сама видела. Один раз в месяц вполне хватит».

— Интересно, — Констанца все разглядывала себя в зеркало, — Николасу понравится?

— Да уж не сомневайся, — Мирьям вскинула бровь, и, наклонившись, что-то шепнула подруге.

— Ах вот как, — Констанца, усмехнувшись, отложила зеркальце, и стала одеваться. «Тебе снадобье с собой дать, — спросила Мирьям, захлопывая крышку шкатулки, — или ты уже пьешь?»

Девушка натянула платье, и загадочно улыбнувшись, ничего не ответив, — поцеловала подругу в щеку.

— Пойдем, — сказала Мирьям, внимательно глядя на нее, — мы с доньей Ханой столько всего наготовили, что вы это до самой Ирландии есть будете.

— Мы вам шкуру белого медведя привезем, — Констанца, спускаясь вниз, подхватила маленького Авраама, и, подняв его на руки, сказала: «Чтобы ты, мой славный, на ней играл!»

Мальчик обхватил ее за шею и горячо шепнул: «Хочу медведя!»

— Будет, мой дорогой, — Николас подал Констанце руку, и они пошли в столовую.

Волк посмотрел на далекую, тусклую полосу заката, и, положив ладонь на румпель, услышал голос капитана: «Вот, так и стой. Ребята на парусах опытные, помогут, если что. Ветер хороший, скоро будем в проливе, а там уже Ирландия близко».

— Думаешь, мы не сможем до зимы к ним добраться? — спросил Волк, все еще глядя вдаль.

Николас вздохнул. «Вышли бы мы в мае — уже бы везли их обратно. Ну да я в мае еще в Акадии сидел, сам знаешь. А так — в октябре будем у южной оконечности Гренландии, а дальше, на севере, все уже будет во льдах. Придется ждать весны».

— Скажи, — Волк повернулся к нему, — а как ты дошел до океана, один?

— А как ты там, в Сибири, — Николас положил руку на шпагу, — дошел один до тех южных гор и обратно? Помнишь, ты мне рассказывал?

— Мне было куда возвращаться, — Волк поправил кашемировый шарф на шее и рассмеялся:

«Дочка связала. Я Марте говорил — зачем такой, я же в плавание иду, можно что-нибудь проще, а она на своем настояла».

— Вот и мне было куда, — Николас положил ему руку на плечо. «Я хотел, чтобы у меня был дом».

— Теперь есть, — улыбнулся Волк и подтолкнул его: «Иди, отдыхай. Все будет в порядке. Я, конечно, моряк никакой, но зато все остальные тут — хорошие».

Николас спустился к себе в каюту — Констанца, качая ногой в изящной туфле, что-то писала при свете фонаря, висевшего на переборке. «Это расчеты? — заглянул он ей через плечо.

— Расчеты я уже начала делать, потом тебе расскажу, — она покусала перо и сказала: «Вот, послушай».

— Для того, чтобы человек преодолел оковы пространства, — прочитала женщина, — необходимо не подчиняться природе, а изменять ее. Парусное судно зависит от воли ветра и течений, корабль же, оборудованный паровой машиной и винтами, сможет не быть игрушкой стихий, а истинным властелином моря, ведомым уверенной рукой человека. Ибо только он, человек, способен быть настолько дерзким, чтобы не устрашиться думать и создавать новое».

Николас устроился рядом, и, поднеся ее руку к губам, сказал: «Это прекрасно, Констанца, правда — прекрасно».

— Думать и создавать новое, — пробормотала она, и, отложив перо, повернувшись к мужу, улыбнулась: «У нас будет дитя, Николас».

Он посмотрел в темные, большие глаза, и, обняв ее всю, устроив у себя в руках, долго молчал. За бортом «Ворона» бились, играли волны, чуть поскрипывала обшивка, корабль шел на запад, — туда, где медленно угасал закат.

— Спасибо, — сказал Николас, взяв ее лицо в ладони, прикоснувшись губами к длинным ресницам, вдыхая горьковатый, свежий запах. «Господи, ну как мне тебя благодарить, — подумал он, и, опустившись на колени, прижавшись к ней, чувствуя ее дыхание, повторил:

«Спасибо, любовь моя».