Литература не зря на уме, когда речь о коньячных делах.

И там, и тут все проверяется временем.

Я специально прочесывал русскую классику в поисках коньяка. Его оказалось на наших страницах немного. Но вот парадокс. Каждый раз, когда я натыкался на круглый след от коньячной рюмки на мокрой клеенке, речь в романе шла о писательском творчестве.

Все цитаты сейчас не упомнишь, да это и неважно. Главное, что коньяк и литература в русской словесности если уж появлялись, то шли рука об руку.

Но вот какое странное дело. Коньяк под разговоры о творчестве выступал в качестве комического элемента. Причем происходило это целенаправленно, с подачи автора.

С появлением коньяка герои начинали городить о литературе глубокомысленные глупости. Как если бы в рюмки налили напиток, напрочь отшибающий вкус и разум. В XIX веке особенно преуспели в этом деле герои Салтыкова-Щедрина. По части века XX тут с отрывом идут второстепенные персонажи Набокова. Вот показательный пример того, как описаны любители коньяка в рассказе В.В. «Уста к устам»: «Илья Борисович часто звал его к себе, они пили коньяк и говорили о литературе – точнее, говорил хозяин, а гость жадно копил впечатления, чтобы потом ими развлекать приятелей. Правда, в литературе у Ильи Борисовича был вкус несколько тяжеловатый. Пушкина он, конечно, признавал, но знал его более по операм, вообще находил его „олимпически спокойным и неспособным волновать“».

Во всем этом коньячном комизме русской литературы есть, однако, внутренний пафос и смысл.

Литература, как и коньяк, проверяется временем. Но настоящий писатель – как и настоящий мастер купажа – на задворках души, в темноте и тишине своего таланта, всегда верит в будущую удачу. Без этой уверенности ни коньяк, ни литература просто не состоятся.

Напротив: писателю средней руки, неудачнику и растяпе, всегда мерещится проигрыш, поскольку проигрыш его и в самом деле ожидает. Поэтому такому писателю, как и скверному мастеру купажа, нужно всякий раз оправдывать неудачу.

Тут-то и появляется коньяк как лучший аргумент в пользу того, что «великое видится на расстоянии», «время всех рассудит» и писателя «оценят потомки».

Что касается советской литературы, здесь коньяк отступает на задворки. Редкое упоминание этого напитка свидетельствует либо о непроходимом жлобстве героя, либо о его номенклатурной принадлежности. Впрочем, есть один альтернативный случай. Он упомянут в поэме «Москва—Петушки», где один из второстепенных героев, безымянный и призрачный, обретается в аэропорту Шереметьево-2, где пьет коньяк, увязывая идею напитка с бегством от реальности.