Как многие любовники в начале связи, ещё совершенно зацикленные даже не столько друг на друге, сколько каждый на самом себе в свете этой пока новой сексуальной и личностной комбинации, Виски и Беке свой роман вовсе не афишировали.

Что было несложно: вместе они не жили, и посреди ночи Беке к неудовольствию любовника, рассчитывавшего на утренний секс («Ты что? Я в том возрасте, когда каждый стояк может оказаться последним!») уходила, тихо защёлкнув замок. Даже ключи брать отказывалась, отшучиваясь: «Это меня слишком ко многому обяжет».

Виски злился, но делал вид, что ему всё равно. Зато она могла приехать под утро совершенно внезапно, против договорённости на послезавтра, долго трезвонить в старый звонок с улицы у ворот, и пока он, проклиная давно сломанный домофон и чертыхаясь на мелких камушках двора, босой бежал открывать, молча любовалась розовеющим рассветным небом и чёрной ветвью старинной акации, будто перелезавшей через каменную кладку стены из соседнего двора худенькой девичьей фигурой.

Не мог же он не открыть?

Не мог – как не может отказаться от еды обжора. Виски был натурально сексуальным обжорой, всеядным Гаргантюа секса и, когда пытался выдавать себя за гурмана, она только насмешливо поглядывала на него: ну-ну.

Беке отмечала, как он сканирует любую женщину, оказывающуюся на траектории его взгляда. Как профессиональный портной: ОГ, ОТ, ОБ. И прекрасно понимала, что при той простодушной любви к деланию секса, которой он наделён, он найдёт утешение всегда и везде. А ещё, вероятно, это можно назвать сексуальным буддизмом: всё, что ни есть, – есть хорошо. И если бы он был псом, натасканным на наркотики, как бы ни был этот наркотик упрятан, скрыт фоновыми отвлекающими нелепыми проявлениями или некрасивостью, он просекал его в сексуально одарённой женщине всегда.

Её лучшие любовники тоже оказались как раз вовсе не те, кто «любил» именно её, Ребекку Прекрасную, «личность», «душу» или «ум» в ней. Лучшими любовниками, с которыми можно было оставаться в постели собой и никогда не имитировать удовольствие, были как раз вот такие же «вагинопоклонники». Эти наслаждались первичной субстанцией и воздавали ей должное, вне зависимости от талантов приготовления и подачи: ели, пили, вылизывали, собирали пальцами и языком всю до последней капли подливу и никогда не отказывались от ещё капельки.

В этом смысле ей ревновать Виски или ему ревновать Беке было бессмысленно: никаких обязательств, кроме удовлетворения временной ненасытности обладания друг другом, они не разделяли. Ничто не мешало им забыть друг о друге в любой день.

Кроме желания.

Но четырёх месяцев – минус почти три недели на идиотскую ссору – для утоления этой тяги пока оказывалось недостаточно.

Пикируясь и иронизируя, они немного разведали болевые точки и смешные, но неприкосновенные пунктики друг друга, определили границы комфорта и любимых обоими поддразниваний, и через какое-то время перестали скрывать хотя бы от самих себя, что они да, пара. Да, сейчас так. Сегодня, например, вечером. Ну хорошо.

Подобно большинству сверхобаятельных харизматичных любимцев публики, Виски был страшным треплом. Он комментировал, рассуждал вслух, разумеется, по каждому поводу имел собственное мнение, спорил – если больше было не с кем, с самим собой – почти всё время. Иногда Беке хотелось набросить на него платок, как набрасывают на клетки с болтливым попугаем, чтобы просто поспать.

В числе прочих рассказов он сразу выболтал ей все свои – ну, те, что мог упомнить и, разумеется, без имён – любовные истории. Очень скоро она так же знала забавные обстоятельства утраты ненавистной ему девственности с единомышленницей-одноклассницей. В ответ он требовал аналогичных откровений и от неё, и отмалчивание Беке выводило его из себя.

Когда однажды, изрядно выпив сначала на вернисаже, где они вежливо поздоровались и разошлись по разным компаниям, и потом продолжив во дворике у Виски, он достал её своим нытьём и натиском, она вскипела:

– Да кому это нужно? Было и прошло. И ты тоже – сейчас есть и когда-то пройдёшь. Зачем тащить в постель прошлое? Если тебя возбуждает, что с нами в постели в твоей голове все твои женщины, – ради бога, а меня прошлое не возбуждает! Вообще! Я живу в настоящем времени.

– Браво, – сардонически вскинув брови, кивнул он. – Ну хорошо. Чего так из себя-то выходить?

– Я не выхожу из себя. К каждой новой интрижке человек уже есть сумма всех предыдущих, разве не так? Я не могу сидеть за столом или лежать в постели и обсуждать оргазмы, как вино: ах, вот помню урожай 1999 года, вот это было лето!..

Виски засмеялся:

– Неплохо!

– Вот и отстань, – примирительно улыбнулась и она.

– Что, и как девственности лишилась, не расскажешь?

– Господи, как же ты меня достал! – Она покачала головой и допила свой бокал. – Хватит ревновать: иди сюда и покажи, на что ты способен.

И насколько подчас суетливым и невыносимо многозаботливым был Виски в быту, настолько прямолинейным и невозмутимым он являл себя в сексе.

На кухне своей жизни он крутился быстро, как мог. Но ровно настолько в постели он не суетился вообще, становился словно бы и выше ростом, и стройнее, и весомее. Только наслаждение и то, что к нему ведёт: никакие ложные цели не могли сбить его компас с верного курса в нужную гавань.

– В сексе я люблю женщин больше, чем себя, – сразу задушевно поведал он ей, ещё во время их бегства из Парижа на море.

– То-то у тебя физиономия такая самодовольная, – проговорила она, посмотрев на него прищуренным от солнца глазом с солёными ресницами.

– Да, – скромно потупился он.

Но если бы у него в постели была бы такая же суетливая манера, как в дневной жизни, Беке не смогла бы с ним спать. Она себя знала: ей было бы смешно, а принадлежать смешным мужчинам было не в её вкусе. Уму непостижимо, на что приходилось идти актрисам, чтобы сняться у Вуди Аллена.

– Может, на самом деле ты просто оголтелая феминистка?

– То есть, чтобы ожидать от своего мужчины чего-то большего, чем корм и кров, надо быть «оголтелой феминисткой»?

– Ну не знаю. Матери моих детей от корма и крова никогда не отказывались…

– Нет, когда дети – там вообще другие правила, и я в них не очень. Я чисто про М и Ж.

– Про первичное, типа? Про X и П?

– Да, про антропологию.

– Рептилоид ты мой.

– Да-да.

– Ну? Ответ будет?

Беке перевернулась на живот:

– Разве это так трудно для понимания?

– Что «это»? Ты озвучь – тогда и решим. Не очень-то просто, знаешь ли, угадывать, что ты хочешь сказать.

– Люблю этот тупой трёп после акта.

– Не увиливай.

– Ладно. Я хочу сказать вот что: мне кажется, что, если у женщины есть своё жильё и свои средства на пару хороших туфель и ужин, она всегда будет ожидать от своего самца чего-то большего. Вот.

– Ну чего большего-то? – взвыл Виски. – Вот ты, как стриптизерши, которые по три часа раздеваются!

– Мерси.

– Вообще-то это не комплимент! Чего – «большего»? Скажи прямо: машина? Самолёт? Дом на море?

– Нет, – протянула Беке. – Всё это можно арендовать.

– А чего же тогда?

– Не знаю… Чтобы он был не только про еду и тачку…

– Зашибись. В общем, ты сама не знаешь, чего хочешь от своих любовников, – заключил Виски, протягивая ей бокал. – Давай за женщин, которым от мужчин не нужны ни туфли, ни самолёты!

– Ну ты гад, – засмеялась Беке, чокаясь с ним.

Однако ночью, когда она прислушивалась к какому-то новому ощущению, опоясавшему её бёдра, как хула-хуп удовольствия… или как орбита – планету? или не знаю, как что, – сладкий опоясывающий лишай! – и совершенно отстранилась от него, Виски, обычно будто на поверженную добычу любивший взгромоздиться всеми своими лишними килограммами на её длинное тело, на этот раз приподнялся на локте и внимательно посмотрел в чужое далёкое лицо.

Все девочки хотят диснеевских принцев, даже умные. Аурочка ты моя, кто бы мог подумать, – и, разгадав загадку, рухнул на неё.

– Ну-у-у! – запротестовала она.

– Ты знаешь, что практически подпрыгиваешь во сне всем телом?

– Ну конечно, это с детства.

– А что было такого в твоём детстве, что ты до сих пор дёргаешься?

– Мама переводила нас с сестрами через железную дорогу, и не знаю как, но я оказался под поездом. Мама лежала на насыпи эти бесконечные несколько минут и очень громко кричала мне: «Замри! Не шевелись!» Я тоже все эти минуты кричал.

– Господи боже.

– Ага.

– Какой ужас. Это сколько тебе было?

– Пять лет.

– Кошмар! Молодец!

– Да, я молодец.

– И как же ты там лежал? Не могу себе представить…

– Вот так, – и с наивностью, каждый раз совершенно обезоруживающей Беке, Виски показал ей, как именно он лежал под несущимся поездом: вытянулся всем телом – и руки-ноги вытянул, и тянул носок, и изо всех сил прижал ладони к бёдрам, плечи задрались вверх и стали уже. И сама эта нелепая попытка зримо донести до неё произошедшее на секунду почти сделала его и правда словно ребёнком.

Заметив, как сузились у неё глаза, он придвинулся к ней:

– И вот он я, брыкаюсь во сне, к вашим услугам, – он взял в ладони её груди и немного свёл их вместе. – Твои соски смотрят вверх – как глазки закатывают. Тоже заигрывают со мной?

– Ждут.

– Вы дождались, – сказал он им.