ТЁТЯ АНЯ! ТЁТЯ АНЯ! – взвился над парком истошный вопль девушки с белыми волосами. Она кричала в ту сторону, откуда полчаса назад пришли Виски и Беке.
Все повернули голову: на светящейся в сумерках дорожке стояла седая дама с идеальной укладкой, в светлом летнем плаще и элегантных чёрных туфлях. В правой руке она держала довольно просторную клетку со старым попугайчиком внутри.
– Тётя Аня! Где ваша карусель, на которой можно вернуться на день или час назад?!
– Ни на жизнь, ни на час назад вернуться нельзя. Такой карусели не существует. Можете ли вы, – обратилась мадам Виго к экипажу скорой, – пройти со мной? Там плохо старому человеку. Не знаю, что с ним. По-моему, он в обмороке.
Пока Беке сидела на коленях рядом с Виски, за её спиной продолжали разворачиваться совершенно непонятные события. Но непонятны они были не всем.
Когда парень в чёрном костюме поставил на ноги закованную в наручники фигуру в фольге и снял с неё огромную плоскую маску, кажется, он не был удивлён совсем.
– Ну что же, Фло, – протянул Адаб, – расскажешь мне всё с самого начала и по порядочку: как дошла ты до жизни такой.
Больше всех потрясены были подруги Фло: Рошель, её подруга с детства, и Уна. Од, сняв маску и стащив с себя плащ из проарматуренной алюминиевой фольги, надетый разрезом на спине, как хирургический халат, вытерла ладонью вспотевшую под белыми дредами шею и повернулась к Уне и Ро.
– Ну что, живы?
К ней подошёл Кристоф.
Ро простонала:
– Я сейчас окончательно свихнусь. Что вообще происходит? Разбудите меня!
– Мы вас ещё проверять будем, прежде чем разбудить. Так что пока просто снимите наряды, в которых вы приняли участие в преступлении. Скорее всего, со смертельным исходом.
– Тихо! – шикнула Од, и Адаб оглянулся на Виски и Беке.
– Им уже не до нас.
Презрительные глаза Фло испепеляли их с безопасного расстояния. Когда подъехала полицейская машина и её повели к ней, она остановилась над двумя жизнями у неё в ногах и сказала:
– Это тебе, Висковски, привет из ада, куда ты сейчас отправишься: и там семьдесят тысяч раз в день твоя кожа будет восстанавливаться и снова сгорать, чтобы не кончались твои мучения.
Беке вскочила на ноги и едва не бросилась на безумную, но полицейские остановили её, подтолкнув Фло к машине. Та успела оглянуться и крикнуть Беке:
– А тебя, старая шлюха, ещё забьют камнями до смерти. Прямо на твоей рю Ситроен, 13, почаще под утро возвращайся от следующих своих любовников!
Она широко улыбнулась, и всё её красивое лицо свела гримаса ненависти. Татуированное сердце с буквами «NO» внутри на правом плече проследовало за хозяйкой в машину.
Рошель закрыла рот рукой.
– Да кто-нибудь мне объяснит, что всё это значит?! – взмолилась она.
– Объясним. Когда будешь давать показания.
– Какие показания?
– Как давно знаешь боевую подругу Наэля Отманни, например.
– Кого?
– «NO» – Nael Otmanni. Британский исламский радикал, красавчик, богач с элитарным образованием и массой, мать его, идей. Фло – одна из его вербовщиц. Ответственная типа за Париж. Мы его зовём Наив Обмани.
Глаза Рошель становились всё больше и медленно наполнялись слезами.
– Вы что, думаете, она из завербованных исламистами европеек?
– Мы не думаем – мы знаем: она из них, она сама важный пункт вербовки, и пункт передачи сведений, и сцепка цепи в Париже. И в «XXI», и в клубе «HELLo», и ещё кое-где.
– Не может быть…
– И сейчас она так же использовала и вас, идиоток, чтобы убить этого человека. Зачем – будем выяснять.
– Нам она сказала, что это обычный заказ на поздравление… Но как вы оказались здесь?
– Это я, – сказала Од. – Это я сказала, что вечером мы идём сюда, поздравлять кого-то с днём рождения.
– А так как мы ведём вас уже несколько месяцев, вуаля: мы здесь.
– Невероятно… А вы – кто?! Вы же кино снимаете?
– Рошель, я начинаю сомневаться в твоих умственных способностях.
– Это пожалуйста, сколько угодно. Объясни.
– Ребята – лондонское отделение SO-15, подразделение по борьбе с терроризмом. Я – их местный коллега.
– А кино?
– А кино позволило нам сразу отсеять от публики в клубе семьдесят процентов – тех чистосердечных мальчиков и девочек, что с готовностью пришли за камерами, чтобы не снимать их с себя по двадцать четыре часа в сутки. Им оказалось совершенно нечего скрывать, кроме онанизма. Осталось тридцать, их мы и взяли в разработку.
– Просто потому, что мы не стали сниматься в кино?
– Ага. Не стали снимать все свои аферы, а Фло не стала снимать так же ещё и свои, отдельные от вашей четвёрки.
– Обалдеть…
Од раскурила две сигареты и одну протянула Рошель. «Звукорежиссер» Рон протянул всем троим готовые повестки о сотрудничестве со следствием и явке в понедельник, 27-го, в 10:00 по указанному адресу. Чтобы им было удобно поставить свои подписи, он подложил планшет.
– Последний вопрос.
– Да.
– А Лефак? Он в курсе?
– Да, Лефак в курсе. Покочевряжился малёк, но некоторые проступки в США не имеют срока давности, так что ему пришлось согласиться и подыграть нам. Просто не мешать работать. Ему даже льстило, по-моему, что про него, а-ха-ха-ха-ха, британцы снимают кино! Этот старый паскудник так вжился в роль, что и сам поверил.
В контейнеры были сложены костюмы, маски и факельные связки фейерверков, в отдельные пакеты криминалисты в резиновых перчатках упаковали армированные перчатки, костюм и маску Фло и её мастерски изготовленный газовый мини-ган, предварительно фотограф бригады снял оружие на асфальте, куда она его отшвырнула.
В скорую погрузили молча смотревшего перед собой Маню. Мадам Виго, что-то говорившая доктору, оглянулась, и Марин подошла к ней.
– Оставила два сообщения уже на автоответчике, но трубку не берут. Ты тоже позвони ещё, хорошо?
– Хорошо… А вы?
– Я съезжу с ним и потом возьму такси, приеду домой.
– Ну уж нет! Я поеду с вами, – решительно сказала Марин. – Дада, иди сюда!
Очень худой высокий юноша застенчиво подошёл к ним.
– Тётя Аня, это мой друг Даниэль. Дада, это сестра моей бабушки, мадам Виго.
– Очень приятно, мадам…
– Было бы много приятнее просто скучно познакомиться у нас дома и пить чай, – горько сказала мадам Виго, потрепав парнишку по руке.
– Вот, мы доверим Лью Даниэлю, а я поеду с вами. Пойдёмте.
Мадам Виго с сомнением взглянула на приятеля Марин: можно ли ему доверить Лью? Сколько уже потрясений за один сегодняшний день перенёс бедный старичок.
– Ой. Кажется, он продрог? Я могу набросить свой свитер, можно?
И мадам Виго растаяла. Она кивнула и протянула юноше колечко для пальца на верхушке клетки. Дада стащил с себя чёрно-серый растянутый свитер и накрыл попугая.
– Не волнуйтесь.
– Мы не волнуемся, вот ключи от моей студии, дорогу ты знаешь. Ждите нас там.
– Ладно.
Марин поддержала локоть тёти Ани, когда та взбиралась на высокую ступень кареты скорой помощи, и вспрыгнула сама. Дада смотрел, как медбрат закрывает дверцы машины, и думал: я вот ношусь со своим одиночеством, а им каково?
Белые волосы ярко светились в окошке, потом карета свернула за тёмные азалии, и Дада с Лью поехали домой.
Перед тем как отбыть, бригады машин, увозившие тело Виски и грузного, мрачно смотревшего в небо старика, посовещались между собой, и к Беке подошли врач и полицейский.
Она ответила на вопросы и оставила свои данные, чтобы с ней могли связаться. Пока она отвечала, врач проворно проверила её пульс, заглянула в глаза.
– Мадам, вы доберётесь до дома сами? Есть кто-то, кому мы можем позвонить, чтобы за вами приехали? Есть, кто побудет с вами эту ночь?
– Да. Да-да, спасибо. Я живу тут рядом. И дома полно народа… сестра.
– Это телефон круглосуточной службы психологической помощи. Позвоните, если понадобится.
– Спасибо.
Врач повернулась к полицейскому, ловко усаживаясь на место рядом с водителем:
– Толку от неё сейчас всё равно не будет.
– Понял.
И Беке осталась одна.
Ночной парк тёмен и пуст. Только дорожки ещё немного светятся, едва проступая в ровной темноте, как выделяются на руке линии, по которым любят гадать цыганки и хироманты. И если бы на них сейчас можно было взглянуть с небольшой высоты, стало бы очевидным, как раскрытая левая ладонь, что мистеру Хинчу досталась линия Сердца, – верхняя, крайняя к ограде пальцев дорожка; Виски и Беке, обнявшись, шли по линии Судьбы, когда на пересечении с линией Ума столкнулись с фигурами в масках; ну а Маню и мадам Виго пришли к Карусели, которая, конечно, была на линии Жизни. И теперь, когда парк опустел и ночь совсем поглотила его, могло показаться, что просто рука сжалась, ладонь закрылась – до следующих встреч следующих людей всё на тех же линиях. Или что парк улетел – со всеми своими деревьями и невидимыми обитателями.
Они сидели в вестибюле огромного госпиталя и ждали того, чей номер был выгравирован на браслете и на чьём автоответчике оставили уже три сообщения.
– Да. Это он и есть, Эммануэль – человек, за которым я приехала, любовь к которому придала мне и сил, и смелости. Я была уверена, что найду его.
– Фантастика! – восхитилась Марин, впервые услышав историю тёти Ани без купюр. – До сих пор поверить не могу, что такое оказалось возможно!
– Нет, конечно. Абсолютно невозможно. И тем не менее это чудо со мной произошло…
– Но куда же вы делись тогда? Когда убежали с гаврского пляжа?!
– Я приехала в Париж.
– Ну а в Париже? Вы же никого не знали!
– Не скажи, – улыбнулась тётя Аня. – У меня был один знакомый, открывавший если не все, то многие двери.
– Кто?! – выдохнула Марин.
Мадам Виго подумала: забавная она, эта Марина. Юная, наивная, чего ей, наверное, стоит изображать вековую мудрость и сдержанность.
– Да нет, я просто пошла в русскую церковь. И там мне сразу помогли найти тётку и брата: вдову маминого брата Александра – «пёсика-братика», и его сына. То есть моего кузена. Вот и всё.
– Невероятно…
– Да.
– А Лизончик?
– Что Лизончик?
– Как вы узнали про детей, Тбилиси, внуков?
– О, я попросила одного русского, из литературной среды – помогала ему с переводами, – когда он уже вернётся в Москву, отправить ей подарок. И не стала ничего писать, по-прежнему не верю никаким советским властям.
– А что за подарок?.. Если можно, конечно, спросить.
– Халат. Безумный опереточных халат, очень похожий на тёти-Сонин.
– Халат?! Аха-ха-ха! Вот это да! Интересно, она догадалась?
– Конечно, догадалась. Когда тот же человек приехал в следующий раз в Париж, он передал мне фотографию. И я узнала, что она всё поняла. Дальше мы просто стали сообщаться через третьи руки.
– А что было на фотографии?
– Лизончик приготовила и сфотографировала для меня пюре и две котлетки.
И мадам Виго едва не разрыдалась.
Марин понимала: тёте Ане неловко, что она дала себя увлечь фантастической историей про волшебную карусель, и поэтому ничего не спрашивала. Они избегали этой темы, зачем трогать свежую ссадину. Что-то же она подозревала, раз попросила её, Марин, посидеть неподалёку на всякий случай? Вот – и случай произошёл…
К ним стремительно подошла высокая женщина с такими крупными чертами лица и небольшими, затенёнными тяжёлыми веками глазами, что сомнений, чья она дочь, не возникло.
– Меня назвали в честь вас, я так понимаю, – сказала она, целуя мадам Виго. – Я – Аньес.
– О, – произнесла мадам Виго.
– Пойдёмте, я поговорила с врачом: отец спит, и до завтрашнего утра никаких новостей о его состоянии нас не ожидает. Давайте выпьем кофе или, может быть, вина, и немного поговорим?
– Вина! – решительно постановила Марин, и дамы вышли в ночь.
На уголке буквы «V», которую создавали две расходящиеся узкие улицы, было ближайшее к госпиталю брассери. Наверное, сюда приходят выпить кофе и выкурить сигарету все, кто в волнении сейчас находится рядом со своими больными. Мрачным или усталым, озабоченным или грустным, посетителям этого кафе как будто едва хватало сил доковылять от огромной госпитальной двери и рухнуть на стул, чтобы принять реанимационные бокал-другой вина или рюмку коньяку. Немногим лучше были здесь и унылые официанты, словно бы заранее готовые к поминкам.
Аньес вынула сигареты и, кутаясь кто в плащ, кто в пиджак, кто в свитер, они расселись за круглым столиком перед витриной. Совсем рядом с мысками их туфель на тротуаре проезжали автомобили.
– Вы старшая дочь? – спросила мадам Виго, любуясь энергичной женщиной.
– Теперь уже да, – непонятно ответила та и, пригубив свой коньяк, закурила. – Ничего?
– Да-да, конечно. – Мадам Виго отмахнулась, но когда, вопросительно взглянув на тётушку, за сигаретами в карман полезла Марин, тётя Аня отрицательно помотала головой. – Не при мне.
Но Марин, тоже пригубив коньяк, закурила. Аньес кивнула и облокотилась на край столика.
– Ну что ж. Согласитесь, было бы странно, если бы я стала встревать в ваши отношения со своими комментариями и примечаниями, правда?
– Это риторический вопрос?
– Не скажите. Последние несколько лет отец живёт в созданной им реальности, почти во всём совпадающей с нашей, кроме так называемой «Карусели».
– Да, – смущённо отпила глоток воды мадам Виго. – И я ведь, знаете, поверила в существование Карусели…
– Не корите себя, отец страшно убедителен. Я бы тоже поверила, если бы не знала…
Мадам Виго и Марин, не отрываясь, смотрели на Аньес.
Льющиеся с навеса над столиками свет и тепло от нагревателя создавали странный эффект красиво окрашенных густых волос дочери Маню: тёмно-каштановый цвет прядей словно бы плавился и переливался, как горячий шоколад, коньяк и кофе. Дым её сигареты создавал дополнительные виньетки в уставших от волнений глазах.
– Несколько лет назад в водах Атлантики пропал самолёт, летевший по одному из самых заманчивых маршрутов. На нём было около трёхсот человек. В том числе мама, сестра, её муж и их трое детей, включая грудного Бонбона.
– Господи, – тоненько пискнула мадам Виго и закрыла лицо старыми руками.
Марин подумала: а как бы вот вообще мне развидеть того человека огня и разуслышать про этого Бонбона… И мгновенно перед ней возникла картина, где она могла развидеть и разуслышать, или хотя бы укрыться пока от чужого ужаса: лохматая голова Дада на вязаной подушке в её креслице у окна на крыши, маленький жёлтый свет, надкусанное яблоко на пледе…
– Боже мой! – снова взмолилась мадам Виго, но, не получив ответа, взяла коньяк Марин и залпом выпила его. – Бедный, бедный Маню! Бедная, бедная Аньес! Какая трагедия. Бедные люди.
– Тихо, тихо, – проговорила Аньес, и стало ясно, что это её миссия – успокаивать всех, но, в принципе, она сама на пределе: кто-то должен успокаивать и её.
– Ну да. Удар был такой силы, что отец не справился. Вернее, он придумал Карусель: волшебный почтовый ящик, куда вместо письма можно прыгнуть самому, вернуться в Рождество две тысячи восьмого года и отменить свой подарок: авиабилеты к бабушке и дедушке в Бразилии… Всё исправить.
– Господи ты боже ты мой. – Мадам Виго с силой сжала руки.
– В остальном же он совершенно молодец, – улыбнулась Аньес. – Я им очень горжусь.
– Ну да! Он так рассказывает о Карусели!
– В некотором смысле умственные способности отца даже улучшились, пока он её изобретал. – Аньес вновь горько улыбнулась, и повторившая свой коньяк Марин вдруг увидела, какие умные и проницательные у неё глаза.
– Я читала: это называется конфабуляции, да? Ложные воспоминания?
Аньес с умилением посмотрела на девушку, которую серьёзно развезло, и ответила:
– А зачем это как-то называть – конфабуляции, псевдореминисценции или криптомнезии? Все эти термины имеют мало отношения к клинической реальности. Это просто слова. А главное – это просто пожилой человек со страшной трагедией и сосудистыми болезнями.
Мадам Виго сидела, упершись в стол локтем, спрятав наклонённое лицо в ладонь. Марин с пьяной растерянностью подумала: а и правда, зачем я знаю эти термины?
– В детстве хотела просто стать психологом…
– О, коллега. – Аньес кивнула и озадаченно посмотрела на мадам Виго. – Выпейте воды, дорогая, и глоточек кофе.
– Вы живёте вместе?
– Да, после его первого исчезновения в одиннадцатом году я переехала в их с мамой квартиру, к нему.
– Детка. – Мадам Виго обеими руками взялась за холодный рукав кожаного пиджака Аньес. Рукав отодвинулся.
– И сделала ему браслет с моим телефоном.
– Понимаю…
Странно: страшная своей несправедливостью вина охватила мадам Виго в этот ночной час рядом с бледной осунувшейся Марин и хронически усталой младшей дочерью Маню на террасе осеннего кафе.
Как всё это ужасно: сколько трагедий ждёт самого обычного человека за жизнь, даже безо всяких войн и диктатур, террористов и убийц. Просто одно то, что мы люди, делает нас уязвимыми и создаёт сценарий, календарь потерь и утрат. Всем придётся хоронить своих мёртвых, хорошо, если вовремя, как положено.
– Тётя Аня? – Марин обняла её за плечи. – Поедемте домой? Лью уже, наверное, волнуется.
– Да. Что тут скажешь…
Женщины встали. Обе Анны оглянулись на тёмную громадину госпиталя через дорогу. Где-то там, среди прочих, тускло светилось окошко, где, удерживаемый пуповиной для капельницы, в открытый над Атлантикой космос выходил Маню, и, кто знает, может быть, именно сегодня наконец спасал всех: всех, не только Паулин и Элиз с мужем, и не только своего драгоценного Бонбона с сестричками, его застенчивыми пышноволосыми рыжулями трёх лет… Но даже и всех пассажиров, и экипаж рейса, маршрут которого для большинства людей в мире звучал как мечта.
Они обнялись.
С хмельной лихостью Марин вскинула вверх руку, и такси моментально остановилось у её ног.