— Сразу предупреждаю, что у меня сегодня сильно болит голова, — строго сказала Ванда, едва генерал вступил в прихожую.
— Головка, головка болит!.. — забормотал тот, улыбаясь глицериновою улыбкой.
— Не головка, а голова, — поправила его Ванда.
— А вот если эту головку я сейчас расцелую, — захихикал Ганзлий, потянувшись к женщине. — От пяточек, всюду-всюду и до самой головки.
— Пальто! — отрывисто говорила Ванда.
Генерал стянул с себя пальто, хотел было бросить его куда-то, может быть даже, и на пол, но повелительный взгляд Ванды заставил генерала повесить пальто аккуратно на вешалку. Ванда была ему здесь не прислуга и помогать не стала.
Ганзлий снова потянулся к Ванде.
— Так! — сказала она решительно. — Мы давно договорились, что ничего такого себе не позволяем! Не правда ли? Фу! А надушился-то!..
— Исключительно для твоего удовольствия, золотая моя!..
Ванда поморщилась.
Ф. был рядом, всего лишь за дверью, и уж, конечно, все слышал; ведь не глухой же он был, в самом деле. Женщина увела генерала в гостиную.
— Вандочка, — сказал Ганзлий.
— Не называй меня так!
— Вандочка, — упрямо повторил тот, — а посмотри, что я тебе принес.
Он вынул из кармана небольшой плоский сверточек серой мелованной бумаги, перевязанный розовой ленточкой. Там могла быть записная книжка или браслет, или еще что-нибудь. Ванда равнодушно смотрела на сверточек. Генерал стал развязывать ленточку, потом, загадочно и гадко улыбаясь, зашуршал бумагою, и вдруг из-под бумаги показались… доллары, пачка долларов толщиною почти в палец; впрочем, если и так, то скорее — в мизинец.
Ванда захохотала.
Ганзлий протянул деньги женщине, та не взяла, стояла, скрестив на груди руки, вся непроницаемая и неприступная; он подумал и положил деньги на стол. Он не был обескуражен, лишь немного смущен и все улыбался, и улыбался. Он улыбался и лицом своим одутловатым, и волосами прилизанными, и пальцами, короткими, дрожащими, и душными волнами его омерзительного одеколона.
— Это моей деточке, это моей госпоже, — сказал он.
— Внизу, во дворе, — сказала Ванда. — Кто там был?
— Не знаю, — плечами пожал генерал. Он не понимал, почему об этом стоит говорить. — Какие-то пьяные. Мои ребята их предупредили, они сразу смотались. — Вандочка, — сказал он. — Это все твое.
— Не называй меня так!
— Буду, — хихикнул Ганзлий. — Я непослушный мальчишка.
— Плетки захотел? — с угрозою сказала Ванда.
— Плетки, плетки!.. — радостно подтвердил тот. — Где твоя плетка?
— Моя плетка близко. Она очень близко. Она совсем близко. Она уже идет сюда. Вот она уже пришла… — говорила женщина. Будто бы она была змеею сейчас, говорила она так.
Генерал зажмурился, Ванда достала из-за диванной подушки короткохвостую плетку и со свистом взмахнула ею.
— Я злой, непослушный мальчишка!.. — взвизгнул генерал.
Ванда хлестнула того по спине плеткой.
— А ты знаешь, как я не люблю непослушных мальчишек? — вкрадчиво сказала Ванда.
— Да-да, я знаю, — залепетал тот.
— И ты знаешь, как я их наказываю?
— Не надо, не надо, не наказывай меня! — умолял Ганзлий.
— Да нет, я буду тебя наказывать, я вынуждена тебя наказывать, мне придется тебя наказывать. И я сейчас сделаю это!..
— Не надо, не надо, я очень боюсь твоей плетки!..
— И тем не менее ты осмеливаешься не слушаться меня?
— Я никогда больше не буду не слушаться тебя!.. — уговаривал тот.
— Ты же знаешь, что я тебе не верю.
— Поверь мне. Прошу тебя, поверь!..
— На колени! — крикнула Ванда.
Генерал послушно, с радостною готовностью бросился на колени.
— Что ты можешь сделать для того, чтобы я тебе поверила? — говорила Ванда.
— Все, что ты прикажешь!
— Покажи, как собака лает. Как она лает, когда видит свою хозяйку, свою госпожу? Ну?
Генерал зарычал и несколько раз гавкнул с некоторой, вроде, даже угрозой.
— Что?! — крикнула Ванда. — Ты мне угрожаешь?! Может, ты хочешь меня укусить?! — и огрела плеткою по спине на карачках стоявшего генерала.
Тот взвизгнул от боли и от восторга. И затявкал мелко и гадко, как наказанная описавшаяся болонка.
— Не слышу благодарности в голосе! — медленно и строго говорила Ванда.
Генерал заскулил тонко и жалобно и руками заскреб по полу, будто собака — передними лапами.
— Что за мерзкие звуки! — скривилась Ванда. — Нельзя же так пресмыкаться, даже если и боготворишь. Нет, — подвела она итог, — лаять ты не умеешь. И собакой ты быть не можешь.
— А можно мне?.. — начал генерал.
— Нет! — отрезала Ванда.
— Я только хотел поцеловать… твою очаровательную ножку.
— Что?! — возмущенно говорила Ванда. — Да как ты посмел?! Знаешь, кто ты такой после этого?
— Я… я — маленький бедный черномазый юноша, который забрался на ранчо неприступной белокурой миссис.
— Ах ты, жалкий черномазый! — сказала Ванда. — Как ты посмел забраться в мои владения?!
— О, простите, простите меня, мэм! Я только хотел взглянуть на ваших лошадей, мэм! Я очень люблю лошадей, мэм! У вас прекрасные скакуны, мэм! — бормотал генерал Ганзлий.
— Что тебе до моих скакунов, маленький черномазый разбойник? Признавайся, что ты хотел с ними сделать? Ты хотел их украсть?
— О, нет, мэм, нет! Я сам хотел бы быть вашим скакуном! Позвольте мне, моя госпожа, быть вашим скакуном!
— Я тогда буду стегать тебя плеткой до крови!..
— О, это замечательно!
— Я не буду ни кормить тебя ни поить!
— Я умру от голода и жажды на твоей конюшне, моя госпожа!
— Я отдам тебя живодеру, он сдерет с тебя шкуру и сделает чучело, — зловеще говорила Ванда.
— И оно будет стоять в вашем доме, моя богиня!.. И будет каждый день видеть вас, моя госпожа!..
— Ну, тогда вези меня!
Ванда села верхом на генерала, левой рукою схватила воротник его кителя, а плеткой в правой руке хлестнула того по заду.
— Я маленькая жалкая лошадка на конюшне неприступной госпожи!.. — восторженно крикнул Ганзлий и повез Ванду. Он проворно обежал вокруг стола два раза, припрыгивая и потрясывая женщину, будто он хотел встать на дыбы и сбросить свою прекрасную всадницу, но Ванда крепко и уверенно сидела на спине генерала. Она с силою огрела того плеткой два раза по бедрам, отчего тучный скакун ее сделался еще проворней. Он на карачках выбежал из гостиной и поскакал по коридору и просторной прихожей.
— Куда?! — крикнула Ванда, почувствовав опасность. Она с силой закрутила воротник генеральского кителя и начала душить своенравную «лошадку». — Назад! Я тебе не позволяла сюда! Назад! — крикнула Ванда.
Но было уже поздно. Генерал боднул головою дверь именно той комнаты, где прятался Ф.; дверь открылась, и блудливый скакун остановился на пороге, как вкопанный.
Ф. сидел по-турецки на неразобранной постели и, держа пистолет пред собою, метил генералу точно в голову. Ф. с пистолетом, не шелохнувшись, сидел. Правда, и Ванда была рядом, была совсем близко, но Ф. был уверен, что теперь-то не промахнется; ну, может, разве что ее слегка забрызгает кровью. Ганзлий вскочил, инстинкт самосохранения все же вытеснил собою их вожделенные игры, Ванда спрыгнула с генерала.
— Что?! Кто?! — забормотал Ганзлий беспорядочно. — Ты!.. Ты!.. — яростно крикнул он Ванде. И бросился к выходу.
— Пальто! — крикнула Ванда.
Генерал рванул с вешалки пальто, оборвав при этом петлю, и стал ломиться в дверь. Несколько мгновений не мог он справиться с замком.
— Подожди! — крикнула еще Ванда.
Генерал зарычал страшно, и наконец дверь открылась, и мужчина вывалился на лестницу. Ванда слышала топот и брань генерала и закрыла за ним дверь. О том, что же теперь будет, думать она не хотела, бесконечная усталость навалилась на Ванду, усталость и пренебрежение. Она обернулась к Ф., который стоял теперь в дверном проеме и прятал пистолет. Напряженный и хмурый Ф. и вместе с тем — знакомый, родной и великолепный.
— Откуда у тебя это? — спросила Ванда.
— Я, пожалуй, теперь тоже смотаюсь на некоторое время, — ответил (или не ответил) он.
— Деньги забери, — просила Ванда.
— Я еще вернусь, — сказал Ф.
— Извини меня, — сказала Ванда.
— И ты меня, — сказал Ф.
— Я такая, какая есть, — сказала она.
— Я тоже, — сказал он.
И были оба правы они, Ванда и Ф., и, быть может, снова не совпали у них азимуты их самостояния, и были они — он и она, и были они постояльцы беды, питомцы раскола, и были они — дети рассеяния.