Ночь ощупывала всех и вся своими липкими пальцами. Каждый, кто принужден был в этот час оказаться на улице, как бы он ни был одет, все же непроизвольно поеживался от холодных, тусклых и будто безжизненных прикосновений ночи. На востоке полыхали тяжкие зарницы, глухая изнурительная орудийная канонада слышалась там.

На небольшой площади, в конце улицы, серела возвышавшаяся громада пятиглавого православного храма. К южным воротам храма крадучись, со всеми возможными предосторожностями подошел человек в камуфляжной одежде; но, если б он был и во всем гражданском, его офицерская выправка все равно б его выдала. У ворот, с другой их стороны, его уже ждали: вдруг какой-то человечек беззвучно отделился от укрывавших его деревьев, подошел к воротам и стал возиться с их замком. Потом с тихим лязгом ворота отворились, но офицер заходить не стал, махнул кому-то рукой, и из проходного двора бесшумный, как летучий голландец, выехал черный фургон и направился к южным воротам. Ни единого огонька не горело ни внутри, ни снаружи фургона, и возможным наблюдателям в храме было бы непросто его увидеть.

Проехав ворота, фургон тихо застыл на краю церковного двора, из кабины его вылезли двое, тут же откуда беззвучно, как летучие мыши, нагрянули еще несколько человек и стали рядом, словно ожидая чего-то. Гальперин открыл фургон, может, не слишком осторожно, на него тотчас зашикали и замахали руками. Гальперин смутился и отошел в сторону. Иванов смотрел на Гальперина неприязненно, но и он также не находил себе места. Психологи волновались. Фургон был заполнен мешками с порошком, пахло мазутом; и на мешках лежал бородатый широколицый человек. Его вытащили и положили рядом на землю; огромный черный рубец уродовал горло мертвого бородатого человека.

Офицер посмотрел на мертвого человека с сожалением и тихо говорил своему собеседнику из храма:

— Не праведник, конечно… но…

— Жаль, — отвечал человек из храма…

— Чего жалеть-то?

— Жаль, что не праведник. Нам бы здесь праведник очень даже подошел, — объяснил тот.

— Ну и что? — возразил дотошный офицер, еще более понизив голос. — Зато он философ. Да еще с мировым именем. Его даже в Организации Объединенных Наций знали.

— Нет, философ, конечно, тоже ничего, — согласился человек из храма. — Но праведник все-таки был бы лучше.

— Не привередничай. Бери то, что есть. Где мы тебе праведника-то теперь искать должны, сам подумай?..

— Да ладно, я так. Нам все равно умирать. Но с праведником рядом было бы все-таки лучше.

— Чем лучше-то? — спросил офицер.

— Ну, не знаю. А все-таки как-то спокойнее.

— Ну и что же здесь такого? — шепотом говорил офицер. — Праведник-то умрет, да ведь и вы умрете!..

— Нет, это не объяснить. Мы-то, конечно, умрем, с этим ничего не поделаешь. Но ведь рядом и праведник умрет, — говорил человек из храма.

— Ты совсем там пропитался этим духом… — говорил офицер в едва приметном раздражении.

— Да нет же, — стал оправдываться его собеседник. — Сказки это все поповские, я знаю.

— А мы, откровенно говоря, думали, тебе уже каюк. Думали, тебя разоблачили и шлепнули.

— Да, это здесь возможно, — согласился тот. — Служба безопасности у них на высоте, да и следят все друг за другом.

— Вот я и говорю, — сказал офицер.

— Идти надо. А то меня хватиться могут, — сказал человек из храма.

— Да. Все следует сделать чисто.

Офицер, махнув рукой, подозвал психологов. Те подбежали, как две собачонки, и преданными взглядами стали смотреть на офицера. Иванов и с преданным взглядом был мрачен и зловещ, Гальперин же, напротив: льстивым и заискивающим выглядел теперь. Офицер, на психологов глядя, хотел было сплюнуть в отвращении, да все же сдержался.

— Философа оставьте здесь, его потом здесь найдут. Завтра или послезавтра… — распорядился человек из храма. — А машину к самой стене поставьте. Да не заводите только, а так дотолкайте. Услышать могут.

Гальперин снял фургон с тормоза, мужчины уперлись сзади и стали медленно катить машину вперед.

— Хорош, — наконец говорил человек из храма. Он по сторонам смотрел с предосторожностью и вверх куда-то — а куда: это знал он один. — А теперь тикайте все!.. Взрыватель-то в порядке? — говорил он еще.

— А вот уж взрыватель, братец, — это не твоя забота. Понял? — сказал ему офицер, утирая со лба быстрый свой пот. — Не надо других людей за дураков держать.

— Да нет, ничего, — смутился человек из храма, — это я так!..

Офицер тут как будто смягчился.

— Ну что, может, все-таки с нами пойдешь? — сказал он собеседнику своему.

Тот подумал, помялся, повздыхал и, вроде даже, почти согласился, но потом все же сказал твердо:

— Да нет уж, вернусь я… Так лучше…

— Ну как знаешь, — сказал ему офицер.

— Для дела лучше.

— Дурак ты, — сказал офицер.

— Я знаю, — еще раз вздохнул человек.

Под аркой проходного двора, откуда несколько минут назад выехал фургон психологов, стояли тучный Драчнов и тщедушный невысокий Кот. Драчнов нервничал, сопел и переминался с ноги на ногу; Кот был мрачнее тучи. Ему хотелось курить, страшно хотелось курить, да все нельзя было: заметить могли. Скорее бы уж это все кончилось, думал комиссар Кот.