Рассветало холодно и промозгло; ночь будто упиралась всеми руками и ногами своими, никак не желавшая покидать сцену бытия; впрочем, утро ее не слишком и понукало. Все равно оно еще возьмет свое и наверстает, когда придет его срок, а громкого и немедленного торжества ему и не нужно.

На несколько минут они все же опоздали, но тут уж Мендельсон был сам виноват: Ш. тащил его, героически его тащил, а тот сопротивлялся, все что-то бормотал, просил дать ему отдохнуть немного, но Ш. не слушал его. Мимо секьюрити они прошли свободно, тот ухмыльнулся лишь, узрев Мендельсона в таком виде, и даже подсказал Ш., куда им нужно идти. Потом они поднимались по лестнице, Мендельсон стал валиться, Ш. хотел его поддержать за одежду, но не сумел и упал тоже.

— Черт! — сказал он. — Понастроили лестниц!..

— Ведущих вверх… идущих вниз, — пробормотал Феликс.

— Именно так, — серьезно подтвердил Ш.

— Уроды!.. — сказал Феликс.

— Хуже не придумаешь, — сказал Ш.

— Уроды! — еще раз выкрикнул Феликс, потому что слышали не все, явно не все. Там, внизу, его еще не слышали.

Потом Ш. отыскал класс, где должен был проходить урок Феликса, открыл ногой дверь и втолкнул туда своего друга. Ученики, подростки, нет — уже почти юноши и девушки, предоставленные сами себе, галдели, бесились; увидев учителя, вроде, стали привставать, приветствуя того, но, мигом сориентировавшись в ситуации, захмыкали, загоготали, и кто-то даже бесстыдно улюлюкнул.

Ш. осмотрелся и даже побледнел немного. Еще мгновение, и это стадо, охваченное юношеским пубертатным бесом, станет неуправляемым, оно сорвется с цепи, оно будет бесчинствовать. Ш. встряхнул Мендельсона, рассчитывая, что тот придет в себя, станет говорить, обуздает и смирит это скотское ученическое стадо, но вдруг почувствовал, что, если он отпустит Феликса, так тот упадет на пол и останется лежать там, даже не заметив своего падения. Ш. подвел Феликса к столу и подтолкнул слегка, тот плюхнулся на стул.

— Здравствуйте, дети, — сказал Феликс. — Садитесь.

Но это было все, на что он был теперь способен. Голова его стала клониться и вот уж упала на столешницу. Класс захохотал.

— Что вы ржете, придурки?! — крикнул Ш. — Учитель ваш устал. Учитель ваш болен. А вы смеетесь!..

— Устал!.. — крикнул кто-то глумливо с третьей парты.

— От пьянства устал, — крикнули еще.

— Да, устал, — убежденно сказал Ш. — Он отдохнет немного и снова станет великим харизматиком Мендельсоном, которого вам, олухи, совершенно не по заслугам довелось лицезреть в своей жизни. Ему бы составлять проекты нового государственного устройства, а он мечет бисер перед такими недоумками и недоносками, как вы, — еще сказал Ш.

— А мы ведь можем обидеться! — гаркнул здоровенный усатый парень откуда-то сзади.

— Да уж, он составит… проект!.. — крикнул еще кто-то.

Ш. побледнел еще больше, он хотел уйти и хлопнуть дверью, и больше никогда не возвращаться сюда, но все, им пройденное, все, им пережитое, отчего-то удерживало его.

— Какой у вас сейчас урок? — спросил Ш. у девушки с первой парты.

— История, — сказала она.

— Ах да, — сказал Ш. — Я забыл!.. Феликс всегда хорошо знал историю. — Он задумался. — Ну-ка, напомни мне, что вы проходили на прошлом занятии, — сказал он парню со второй парты.

— Ну эту… как ее… — замялся и захлопал глазами тот.

— Ясно, — сказал Ш. — Значит мне придется все вам рассказывать заново.

На него взглянули с некоторым, пожалуй, удивлением. Он задумался на несколько мгновений.

— Итак, — сказал Ш., прохаживаясь по кафедре, — все мы, конечно, помним, что человечество разделяется на четыре категории: ублюдки, недоноски, кретины и проходимцы. Понимание этого чрезвычайного обстоятельства, разумеется, поможет нам глубже понять мировую историю. Четыре вышеозначенных категории собираются в гигантское сословие обывателей. Так. Есть еще пара ничтожных прослоек гениев и праведников, но в численном измерении это бесконечно убывающие величины, поэтому их не стоит даже рассматривать.

Странный звук пронесся по классу; не то закашлялся кто-то, не то замычал, не то засмеялся. Скорее все же и засмеялся, но Ш. это нисколько не обеспокоило. Он был невозмутим и серьезен.

— Кто-то из вас, сукины дети, кто, конечно, не проводит все время за телевизором, футболом, компьютером и онанизмом, слышал, как зародилась жизнь на Земле. Человек произошел от Адама и Евы. Это понятно. Дарвин, правда, утверждал, что от обезьяны. И, хотя он был старый мудак, мы не станем совсем уж сбрасывать со счетов его идиотскую теорию. Итак, что мы имеем? Адам — первый в истории самец-производитель. И он, в соответствии с мудаком Дарвином, был обезьяной. Самки у него на выбор было целых три: Ева, которую Господь сотворил из Адамова ребра, Лилит, которую диавол подсунул ему для смущения рода человеческого, и Дарвинова обезьяна. Причем, обезьяна только женского пола, ибо голубизны тогда еще не знали. Ее, заметим в скобках, очень уважали в паскудном Древнем Риме, иудеи были поскромнее в этом отношении, хотя тоже грешили помногу и с удовольствием. Впрочем, мы отвлеклись, — сказал Ш., отвлекаясь.

Класс хохотал, все эти юноши и девушки хохотали самозабвенно и безудержно. Ш. лишь помрачнел еще. Он пришел сюда не для веселья, он пришел сюда для болезни, сомнения и великой скорби. Он и вообще существовал для того, и его никому было не сбить с его избранного природного предназначения.

— От Адама и Евы произошли колена Израилевы, честь им и хвала, — продолжал он. — От Адама и обезьянши произошли все черножопые, включая туземцев, чурок, азиатов, латиносов и египтян. От Адама и диаволовой подстилки Лилит произошла вся остальная сволочь, в том числе янки, славяне, эскимосы, макаронники, лягушатники и, пожалуй, ваш покорный слуга. С этим понятно, — подвел черту Ш. — Первые инки вышли из вод озера с неприличным названием Титикака, заметим мы кстати, — заметил он кстати.

Мендельсон вдруг всхрапнул оглушительно, вздрогнул и потом засвистал носом тонко-тонко, почти беззвучно. Будто легкие виолончельные флажолеты был носовой мендельсонов свист.

— Вообще-то, да будет вам известно, недоноски, что человеческая история — штука трагическая, — сказал Ш. сурово, — и ничего смешного в ней нет. — Однако, ему не верили и хохотали, хохотали… — Впрочем, едем дальше, — сказал Ш. — Говорят, человек произошел в эпоху голоцена. Не стану с этим спорить: возможно, это было и так. Последовательно сменялись эпохи — Каменный, Бронзовый, Железный века, за это время изобрели палку-копалку, скатерть-самобранку, колесо, научились лить металл, делать презервативы из пальмовых листьев, а топоры да копья из железа, короче понаделали семьдесят процентов всей той пакости, что сопровождала человечество на протяжении его истории. Но главное — научились мочить друг друга, что называется, за милую душу. Об этом мы попозже поговорим немного подробнее. А мочить друг друга существует, как минимум, шестьдесят способов, это я вам совершенно авторитетно заявляю, — совершенно авторитетно заявил еще он.

— Итак, — говорил Ш. с избранными менторскими интонациями; его уже несло, его уже распирало, — людишки скрещивались, и постепенно образовывались нации и народности. Уже упомянутые иудеи, которые, кстати, были действительно народом богоизбранным, никакого отношения к современным жидам не имеющим. Кто еще? Филистимляне, амаликитяне, египтяне. Узкоглазые. Татаро-монголы, индийцы, китаезы, япошки… Последние, впрочем, жили всегда настолько обособленно, что о них почти до наших дней не знали, что это такое. Про Гондвану — не путать с гондоном! — я вам рассказывать не буду (это пусть вам на географии рассказывают), скажу только, что раньше был один материк, а потом их стало несколько. Но людишки-то все, ясное дело, одного корня.

Ему, быть может, самому следовало быть бы учителем безобразия, наставником в бесчинствах; возможно, предназначение его и состояло именно в этом, а он его презрел, а он его не исполнил…

— Значит так! — сказал еще Ш. — Большинство народов проживали во мраке невежества и суеверий, но постепенно некоторые из них все-таки стали двигаться вперед. Заняться им было, в общем, абсолютно нечем, пасли свиней, коз, верблюдов, клепали детей, вроде вас, недоносков… И вот они стали вдруг выдумывать всякие странные штуки. Например, богов. Было их чертово множество, если всех перечислять, так выйдет список в шестнадцать с половиной страниц. У римлян своих мозгов не было, поэтому они все сдували у греков; причем, не только богов, но и скульптуры. Куда ни посмотришь — все «римская копия с греческого оригинала». Придурки, короче. Самая безмозглая нация из всех возможных и существовавших. Оттого-то и язык их не прижился.

Сидевшие пред Ш. ученики, парни и девушки, уже изнемогали от хохота, они раскачивались на местах своих, кто-то уж упал на парту и хохотал лежа, потом они временами затихали и снова вдруг заходились в пароксизме смеха. Мендельсон захрапел осуждающе.

— Потом древние людишки решили, что богов выходит, пожалуй, многовато; а если каждому лепту приносить, так это вообще в трубу вылетишь, — говорил еще Ш. — И стали они богов сокращать. И осталось их не больше десятка, но легче оттого никому не сделалось. То, что «Бог умер», это сказал Ницше только в девятнадцатом веке, к тому же на пороге желтого дома. Так что с дурака и спроса никакого. Но, в любом случае, это уже совершенно другая песня.

Он сделал паузу, долгую паузу, будто бы он и вовсе закончил свой рассказ, и вдруг услышал тишину. От него уже ждали, черт побери — ждали, что он скажет еще. И слышно было, как по классу летает сумасшедшая муха, которая или опоздала умереть или поспешила родиться. Вот так же и все мы — то опаздываем умереть, то торопимся родиться. Он удивился и продолжил:

— Библию, конечно, ни один из вас, полудурков, не читал — это понятно и простительно. А между тем, иудеи были весьма любопытным народом. Бог у них остался всего один, но по имени Его они никогда не называли, потому что и не знали имени, зато кликух насочиняли несколько. Бог у них постоянно вмешивался в частную жизнь иудеев: на Иова проказу наслал смеха ради, об этом еще Юнг писал, Исаии пасть порвал и грешный язык по самые гланды отчекрыжил (Пушкина вы, впрочем, тоже не читали), с кем-то там боролся в кустах или в темноте — я уж не помню; ну и так далее. А потом через Мойшу дал иудеям скрижали Завета, то есть договора между Собой и народом; а кто договор нарушал, тому, сами понимаете, тут же приходил пиздец. И мочили египтяне иудеев много лет, но всех не замочили; потом иудеи ушли от египтян, и море расступилось перед ними, ибо был бы человек хорош, тогда и море расступится перед ним. Так-то, недоноски!

— И была у нас великая античная эпоха! — воскликнул вдруг Ш., в увлечении прищелкнув пальцами. Это движение его чуть не погубило; он вдруг пошатнулся, оступился, потерял равновесие и едва не упал. — Самая солнечная из всех эпох человечества! — выкрикнул он еще, стараясь держаться ровнее. — Потому что в ней не знали греха; то есть, греха в ней было предостаточно, но людишки тогда не знали, что это все грехи. Это евреи им попозже объяснили. Античный мир располагался, в основном, вокруг нынешнего Средиземного моря, я там был когда-то, чуть не подох, но вот все-таки жив, как видите. В Греции отцом истории был Геродот, в Китае — Сыма Цянь, но эта информация для вас, придурки, совсем уж лишняя. Античная философия, по совести говоря, была порядочная блевотина, и было три периода этой блевотины: древнегреческая натурфилософия, античная философия классического периода, эллинистически-римская философия. А уж если я назову вам хотя бы даже только имена этих философов, не касаясь всей их брехни, вас затошнит так же, как тошнит и меня. Впрочем, попробуем. Фалес, Анаксимандр, Анаксимен, Гераклит Эфесский, Пифагор, Парменид, Эмпедокл, Анаксагор, Демокрит… Все-все, достаточно, меня уже тошнит. А ведь мы не дошли даже до второго периода блевотины. Но самое забавное, что из той античной блевотины вышла вся западноевропейская философская блевотина. Яблочко от яблони падает недалеко. Закон Ньютона. Исаака, кстати. Или, по-ихнему — Айзека. Впрочем, не станем забывать, что к той античной блевотине была еще некая иудейская прививка… — мрачно говорил Ш.

— Мы тут вчера с вашим учителем Мендельсоном и с моим другом Феликсом так хорошо дали!.. — потом еще ностальгически зажмурился Ш. — Вчера и сегодня ночью!.. Аж до сих пор вспоминать страшно. И как тут не заговорить про блевотину?! Впрочем, вы все еще молоды, засранцы, и кто из вас посмеет бросить камень в наготу отца своего?! А? Надеюсь, засранцы, никто не посмеет бросить!

— Никто! — крикнул кто-то.

— Вот так-то лучше, — удовлетворенно сказал Ш. — Была у нас эпоха гутенберговская, сейчас люмьеровская. Неизвестно, что гаже. — Тут он остановился, опомнившись. Посмотрел вокруг себя с недоумением и на себя тоже с недоумением мысленно взглянул. — Нет, — сказал он. — Впрочем, я перескочил. — Он перевел дух и снова смыслом своим вернулся в античные времена, смыслом своим перескочил обратно. — Приблизительно в ту самую эпоху изобрели и демократию, — сказал Ш. — С тех пор мы и покатились по наклонной плоскости. И рады бы вернуться в прежнее русло, да никак!.. Однако, вернемся к нашим евреям!.. С давних пор ждали они Мессию, и вот пришло время, и явился Он — Иисус из Назарета. Он был ловкий парень, умел воскрешать мертвых, ходить по воде, укрощать бесов. Народу это не нравилось, и тот потребовал Его распять. Его распяли незадолго до еврейской пасхи, Пилат умыл руки, а в храме сама собой треснула завеса, но на третий день Он воскрес. Тогда поняли, что Он Сын Божий. Секты Его поклонников размножились по миру, будто тараканьи гнезда. Римлянам это все страшно не нравилось, и они разгромили крепость Масаду и даже главный рассадник — Иерусалим, зато через несколько веков им самим по первое число наклали туземные племена вандалов. И поделом, впрочем. Вандалы были безусловные ублюдки, но они оставили по себе памятник в виде развалин Рима. Какое-то время думали, что вообще это все, может быть, и брехня про назаретские секты, но Кумранские находки на берегу Мертвого моря доказали, что, может, и не совсем брехня. Назаретянство распространялось по миру. Дело даже дошло до того, что в шестнадцатом веке некто Скалигер, макароно-лягушачьего происхождения, придумал летоисчисление от Рождества Иисуса из Назарета. От вашего-то рождества, недоумки, никто не станет вести летоисчисления. Так-то!..

Ш. уж стал замечать среди этого стада отдельные лица, некоторые ему даже, пожалуй, нравились; на второй парте в левом ряду он заметил одну девочку, и сердце у него даже защемило. Она сразу показалось ему не только красивой, но и настоящей какой-то; еще года два-три, сказал себе Ш., и какая из нее выйдет женщина, восхитился он, женщина, к которой даже и притронуться-то нельзя, а можно только смотреть на нее да молиться. И тут же одернул себя: да нет же, ты что, не знаешь, как это всегда бывает? даст какому-нибудь недоноску, залетит, дальше все так и пойдет, и прости-прощай ее красота, и будь здорово ее настоящее!.. Земля наша полна уродов и бездарностей, — сказал себе Ш. Хотел было еще загрустить по поводу сему он, хотел было содрогнуться и сокрушиться, да некогда было.

— Итак, — сказал Ш. - у евреев был Мессия, у чурок — Мухаммед, он явился на семьсот лет позже. Мухаммед был пророк; а пророк, придурки, это тот, кто говорит от имени какого-то божества, а не тот, кто предсказывает. Мухаммеду Священные тексты надиктовывал сам Аллах через ангела Джебраиля, и они-то составили Коран. Славяне в это время молились деревянным чурбакам, а черномазые танцевали джаз. Впрочем, вру: они тогда еще только хвостами крутили на пальмах. Философии у них, как и раньше не было, так и до сего дня нет. А есть один только фольклор, с них и фольклора достаточно. Америку тогда еще не открыли. Впрочем, может, и открыли, красномордые викинги были народом пронырливым. И произошли они от моржей и тюленей.

— Потом были Крестовые походы, крещение Руси, Эрик Рыжий, монголо-татарское иго, которого не было, как доказал Гумилев, и прочий понос. И вот настали Средние века. Если есть что-то в истории подлее и безобразнее Средних веков, так это разве что наше время. О нашем времени мы еще с вами поговорим отдельно, а пока же — поносные Средние века!.. — А ну-ка, придурки, — вдруг крикнул Ш. - не забыли еще, на какие категории разделяется человечество?

Была небольшая пауза, и вот уж ученики, парни и девушки, восхищенно глядя на Ш., хором стали перечислять:

— Ублюдки!..

— Правильно, — сказал Ш.

— Недоноски!..

— Правильно, — сказал Ш.

— Кретины!.. — хором сказали ученики, а далее запнулись немного.

— Проходимцы!.. — подсказал Ш. — Правильно, — говорил он. — Молодцы, придурки!..

Похвала окрыляет; Ш. окрылил своих молодых слушателей и мог теперь делать с ними все что угодно.

И грохотали иногда раскаты орудийные, и дребезжали стекла, и были еще какие-то звуки, будто колотили молотом по листовому железу, и гораздо ближе, казалось, были эти звуки последние. Он иногда поглядывал в сторону окна, и ученики тоже поглядывали, но он сам не прерывался и им отвлекаться не давал.