Когда шли разговоры о законе 9 ноября, один из думских зубров, Марков 2-й, очень откровенно высказался насчет значения столыпинской аграрной реформы.

«Эта реформа», – говорил он, – «конечно, приведет к тому, что наиболее слабая часть крестьянства будет обезземелена и превратится в пролетариев. С другой стороны, благодаря ей из деревни уйдут слабо связанные с ней городские рабочие, и, распродав свои участки, окончательно порвут связь с землей. Но ни того, ни другого опасаться не приходится; пролетариат нужен для крупного хозяйства, и появление его благодетельно подействует как на карманы помещиков, так и на карманы ведущих свое хозяйство богатеев».

Браво, г. Марков! Ваши предсказания совпадают с нашими, вы сказали именно то, что есть, и этим еще раз подтвердили, что иногда и валаамская ослица может говорить правду. Вы забыли лишь одно: а именно, что пролетариат дает не только себя сосать капиталисту, но и ведет социалистическую борьбу с этими капиталистами. Но предоставим г. Маркову верить во всемогущество полицейского кулака, превращающего рабочих в мирных овечек. Обратимся к фактам. Как действует закон 9 ноября на крестьянское хозяйство и куда он толкает различные группы крестьянского населения? Вот вопрос, на который мы попытаемся ответить в настоящей статье.

Расслоение крестьянства началось не со вчерашнего дня. Еще в начале 90-х годов исследования земских статистиков показали, что значительная часть мужиков-хлеборобов уже не в состоянии кормиться от земли и существует, главным образом, на счет отхожих промыслов. Голодовки, повторяющиеся из года в год, только усиливали это обнищание, и в момент революции крестьянство уже оказалось разделенным на три враждующих лагеря: на одной стороне стояли кулаки, крепкая сельская буржуазия, а на другой – крестьяне – середняки, кое-как тянущие свою хозяйственную лямку, и безлошадные пролетарии, жившие заработком.

Но все эти три группы были еще связаны общиной: община, сельский мир, скрепила их в одно целое, не давала возможности классовой борьбе развиваться во всю ширь. Кулаки, правда, брали в аренду наделы безлошадных, но они не могли купить их, да и собственное хозяйство были не в состоянии поставить на капиталистическую ногу: общий выгон, наделы земли, – все это заставляло кулаков считаться с сельским обществом, мешало им стать капиталистами-предпринимателями. Закон 9 ноября именно эту связь и разрывает: он предоставляет крестьянам право выделяться из общины, он снимает узду, которая сдерживала раньше аппетиты домохозяев. Под его влиянием сельский «мир» окончательно рассыпается, и в деревне начинается такая же ожесточенная классовая борьба, какая уже давно ведется в городе.

Кому выгодно выделение из общины? Во-первых, тем, кто на выделенном участке может вести хозяйство; во-вторых, тем, кто хочет продать выделенный участок, чтобы окончательно разделаться с землей.

Выделиться может, следовательно, или крупный кулак, у которого помимо надельной есть своя собственная земля, или безлошадный крестьянин, которому земля ничего, кроме податей и налогов не дает.

Но вычислениям некоторых исследователей (и притом официальных, из департамента земледелия) даже участок в 9 десятин, при современном состоянии крестьянского хозяйства, может дать крестьянской семье только половину нужных ей продуктов. А между тем в большинстве случаев надельной земли приходится на двор не более 4–5 десятин, во многих же общинах (особенно в Полтавской, Курской, Орловской) и того меньше – 2–3 десятины.

Средний крестьянин – не кулак, но и не пролетарий, выделяясь из общины, ничего не выигрывает, а проигрывает многое, все равно на маленькой 3–4-х десятинной полосе, где «и куренка выпустить негде никаких усовершенствований не заведешь, общее же пастбище приходится терять. Поэтому-то, например, в Белоруссии и в Житомирском уезде, где земли на каждый двор приходится довольно много (от 6 до 16 десятин), выделение началось еще до закона 9 ноября и развивается быстро. В соседних же районах, страдающих малоземельем, оно не встретило сочувствия в крестьянской массе; малоземельные хозяйства, еще крепко привязанные к земле, сознают свою слабость и только давление кулаков заставляет их соглашаться на выдел. Таким образом, малоземельные крестьяне различно отзываются на закон 9 ноября: те из них, которые еще ведут самостоятельное хозяйство и мало пользуются отхожими заработками, не хотят выдела, те же, которые хозяйствовать не могут, закрепляют за собой наделы. Само собой разумеется, что эти закрепленные в собственность наделы немедленно продаются кулакам и округляют их участки. Между «средними» крестьянами и кулаками завязывается отчаянная борьба, – и в газетах нередко появляются заметки о «красном петухе», о побоищах и бесконечных судьбищах, которые влечет за собой применение ноябрьского закона. Но эта борьба неравная: с одной стороны выделение поддерживают пролетарские слои деревни, с другой – покровительствуемые земскими начальниками богатеи. В результате – 3 миллиона десятин закреплено в частную собственность, как о том торжественно оповещает представитель министерства земледелия г. Лыкошин.

Ну, а что же дальше? Как отзовется раздел общинной земли на крестьянском хозяйстве? Господа октябристы и их союзники справа уверяют, что это вызовет небывалый расцвет земледелия – повысит технику, поможет внести искусственные удобрения и т. д., словом, что это приведет к широкому развитию капитализма в деревне. Стоит, однако, обратиться к фактам, чтобы увидеть всю вздорность подобных уверений. Кулак, владеющий помимо надельной земли еще и собственным участком, располагающий помимо того значительными денежными средствами, разумеется может перейти к улучшенной обработке земли. Но ведь таких – меньшинство. Громадное же большинство крестьян кроме надельных участков не имеют ничего. На Крестьянский банк этому большинству надеяться также не приходится. За последние годы происходил небывалый рост цен на землю: так, например, в полтавской губернии десятина земли с 103 рублей в 97 году поднялась до 207 рублей в 902 году и до 238 рублей – в 905 году, в Харькове кой губернии с 85 рублей в 97 году до 161 рубля в 905 году, в курской с 122 рублей в 97 году до 207 рублей в 905 году, в орловской с 111 рублей в 97 году до 155 рублей в 905 году. Таким образом, за 8 лет цена поднялась в большинстве черноземных губерний вдвое; в других губерниях происходило то же самое, хотя и не в таких чудовищных размерах. В 905 и 906 годах помещики, напуганные аграрными волнениями, значительно сбавили цены; но когда восторжествовали усмирители, и Крестьянский Банк предложил свои услуги помещикам – падение цен приостановилось. Мужик стоит по-прежнему перед разбитым корытом своего нищенского хозяйства, – а Крестьянский Банк предлагает ему землицы по ростовщическим ценам. Разумеется, «содействием» банка могут воспользоваться лишь немногие. Крестьянину-середняку не на что приобрести не только помещичьей земли, но и более дешевой, крестьянской, которую сбывают с рук выделившиеся односельчане. От деятельности Крестьянского Банка его положение не изменяется ни на йоту: по-прежнему безземельный, по-прежнему безденежный он не в состоянии улучшить свое хозяйство, мало того, не в состоянии даже сохранить его. Выделенный из общины, он теряет выгон, вместе с потерей выгона худеет и мрет скот, вместе с сокращением скота уменьшаются урожаи. Мертвая петля все сильнее захлестывается на его шее. А рядом уже стоит любимое детище октябристов, – хозяйственный кулак, забирающий в кабалу ослабевшие слои деревни.

Какой же выход остается этой все более нищающей группе сельского населения? Раньше эта часть крестьянства иногда вела борьбу с кулаками при помощи общины; но теперь община бессильна – кулак засел на отрубном участке, стал самостоятельным собственником и на мнение сельского мира ему до глубины души наплевать.

Надежда на батюшку-царя пропала: еще и до сих пор поют иссеченные спины, на которых казацкие своры записали «царскую правду».

Первые две Думы не помогли, а третья не только не помогает, но и сознательно топит. Остается один исход: сознательная политическая революция, которая направлена не против власти чиновников, не против мелких обид и несправедливостей начальства, а против всего самодержавного строя и главы его – царя.

Безысходность положения, в которое поставлен мелкий крестьянин, собственник, гонит его, следовательно, не от революции, а к революции. Вместо того, чтобы доконатъ бунтарский дух в крестьянстве, октябристы и столыпинское правительство законом 9 ноября лишь подогревают его.

С другой стороны тот самый пролетариат, в котором откровенно-наглый Марков справедливо видит опору крупного хозяйства, готовит счастливым победителям крупные неприятности.

Под влиянием выдела из общины он сильно возрастет в числе; значительная часть его разделается с последними остатками хозяйства и превратится в настоящих батраков, которым нечего терять и нечего бояться. До сих пор борьба сельскохозяйственных рабочих затруднялась именно тем, что они были еще наполовину собственниками, и потому поддавались на удочку тех самых несбыточных надежд которыми тешит себя крестьянин. «Кто-то поможет, кто-то придет» – быть может таинственный студент, быть может генерал в мундире, быть может посланец от царя или Думы.

А пока этих благодетелей нет, – грабь помещиков, бери, что можешь, если же будут пороть – утекай без оглядки. Такова была нехитрая тактика крестьян и стоявших под их влиянием сельскохозяйственных рабочих. Интересно, что в 1905 году даже в районах с большим количеством сельскохозяйственного пролетариата (юго-западный район) преобладали погромы; понадобился целый год неудач, чтобы заставить изменить тактику.

В 906 году уже другая картина: в этом году в юго-западном районе стачки определяли характер движения. Одни только стачки встречались в 73 процентах уездов с крестьянскими волнениями, а если присоединить и уезды, в которых отмечались наряду со стачками порубки и разгромы, то процент уездов со стачками возрастает до 96», – пишет один исследователь. Как раз этот район и оказался одним из самых упорных, с которым правительственным усмирителям пришлось возиться дольше всего.

Но по мере дальнейшего расслоения большая часть земледельческой России очутится в положении юго-западного района. Стачки, как единственный способ борьбы, охватят массы пролетаризованного крестьянского населения и выработают в нем то, что ему так сильно не хватало до сих пор: стойкость, выдержку, солидарность, классовое сознание. Распространение социалистических идей найдет там благодатную почву: сельскохозяйственный рабочий почувствует себя не только врагом царя и крупной буржуазии, но и врагом всего капиталистического строя. Социализм превратится для него из туманной мечты в жизненное дело – в его собственное пролетарское дело. Их, этих рабов капиталистического строя, мы, социал-демократы, сможет теперь призывать не только к революции, но и к настоящему классовому социализму – и этот призыв найдет у них живой отклик. Итак, вот наиболее вероятные результаты закона 9. ноября.

1) Он поможет завести усовершенствованное хозяйство только деревенским богатеям, то есть незначительному меньшинству,

2) общину он окончательно разобьет,

3) малоземельных крестьян, ведущих самостоятельное хозяйство, ввергнет в еще большую кабалу,

4) сельских батраков он заставит продать наделы и сделает их настоящими пролетариями.

Крестьянская Россия оставлена в тупике – но в ней уже с каждым днем развивается и увеличивается тот слой, которому в будущем предстоит повести за собой крестьянское движение. Сельскохозяйственный пролетариат станет руководителем бунтующей деревни, – и его красное знамя не склонится перед царским насилием так покорно, как склонилось крестьянское движение 905–906 годов.

Октябристы думают, что ноябрьским законом они подавят революцию. Нет, господа почтенные, отвечаем мы им: вы на собственной груди отогреваете змею, которая вас же задушит своими кольцами, когда отогреется, как следует. Отогревайте себе на здоровье: мы, социал-демократы, окажемся от этого лишь в выигрыше.

«Рабочее знамя», декабрь 1908 года № 7