На Востоке – и на Дальнем и на Ближнем – сгущаются тучи, грозный призрак общеевропейской войны все ярче обрисовывается на горизонте. Европа все более и более настраивается на воинственный лад, и не успевают дипломаты замать одну трещину в международном равновесии, как на место нее появляется другая. Не проходит дня, чтобы лицемерные буржуазные политики не говорили о мире; и не проходит дня, чтобы те же политики не требовали новых ассигновок на армию и флот. И эта напряженность вовсе не есть случайное явление, вызываемое неумелостью дипломатов или мелкими пограничными недоразумениями. Не болтливость Вильгельма, не коварство австрийского министра Эренталя толкают к войне Европу: за спинами этих маленьких людей стоит европейский капитализм, дающий тон и неудержимому языку немецкого императора, и таинственным планам закулисной дипломатии.

Европейский капитализм уже более столетия живет соками Азии. Туда, в эту сказочную страну сокровищ, устремляются товары, не находящие себе сбыта на европейских рынках; там черпает свое экономическое могущество Англия; туда, в поисках за покупателями, направляется и немецкий коммивояжер, и приказчик американских миллиардеров. Азия до сих пор оплачивала промышленное развитие развитых капиталистических стран: принимая продукты европейского капитализма, она давала ему возможность неустанно расширять производство и тем самым избавлять его от экономического застоя и связанных с ним внутренних потрясений. Поэтому-то господство в Азии – заветная мечта каждой капиталистической нации: завоевать Восток – значит обеспечить отечественную промышленность от кризиса, а отечественную полицию – от грозных выступлений голодных рабочих масс. И когда император Вильгельм, отправляя солдат на усмирение безоружных китайцев, давал им приказ: «пощады не давать», когда войска не менее гуманного русского царя тысячами топили китайских кули в Амуре, а французские и английские усмирители грабили Пекин и Тиенцзин – все эти «насадители культуры» только выполняли волю своей вдохновительницы – волю промышленной буржуазии. Ей нужно было удержать за собой Китай – и она с восторгом одобрила все, что вело к этой цели.

Все капиталистические страны принимают участие в этой борьбе за Восток. Судьба Китая является в этом отношении наиболее поучительной: европейский капитализм показал себя там боле е ярко, чем где бы то ни было. Четырехсотмиллионное население Поднебесной Империи, ввезшее к себе европейских и американских товаров в 1907 году на 624 миллиона рублей, представляло из себя до последнего времени настолько лакомый и легкодоступный кусок, что только ленивый не протягивал к нему рук. Россия наступала с Севера: она добилась концессии на проведение манчжурской железной дороги длиною более 1000 миль. С юга шла Франция, проложившая линию между Ханькоу и Пекином в 700 миль, с Востока – Англия, проведшая дорог в общем на протяжении 1625 миль, и Германия, проведшая 855 миль. Всего, следовательно, европейские капиталисты провели 4180 миль. Но этим дело не ограничилось. Прокладывая дорогу, каждое европейское правительство получало для своих промышленников право эксплуатировать на всем протяжении пути природные богатства – заводить каменноугольные шахты, рудники и т. п. Правом этим европейские предприниматели, разумеется, поспешили воспользоваться, тем более, что с китайскими рабочими, занятыми в горнозаводских предприятиях, можно было обходиться без всяких церемоний. Таким образом, Китай расхищался по частям: целый ряд городов перешел во владение европейских стран – Вей-Хай-Вей – Англии, Порт-Артур – России, Киао-Чау – Германии, а пограничные с ними обширные полосы земли, хотя и остались якобы под властью богдыхана, на самом деле подпадали под влияние европейских наций и ждали только очереди, чтобы быть поглощенными им Так продолжалось до русско-японской войны. Грохот победоносных японских пушек пробудил дремлющую страну и показал ей воочию что белые «варвары» вовсе не так необходимы, как это кажется. С другой стороны давали о себе знать и внутренние экономические изменения, происшедшие в жизни Китая. Китайская торговая буржуазия познакомившаяся с мировым рынком, связанная денежными отношениями и с Японией, и с Англией и с Германией, мало-помалу начинала усваивать себе и европейские взгляды. Она уже не могла мириться с восточным деспотизмом мандаринов – чиновников, который она сносила раньше, как неизбежное зло. Она почувствовала себя силой и решила встряхнуть застоявшееся болото китайской политической жизни. Появились газеты, изумившие европейцев и своим величеством и неслыханным ранее воинственным тоном. Началась усиленная агитации в пользу реформ, находящая поддержку в тех тысячах студентов, которых китайская буржуазия стала посылать по японским университетам. Число китайцев, обучающихся теперь в Японии, достигает 8 тысяч. По всем углам и захолустьям империи начали собираться митинги и бесстрастный, послушный китаец стал неузнаваем. В какие-нибудь три-четыре года образовались три сильных буржуазных партии (монархисты-конституционалисты, конституционалисты-демократы и республиканцы-революционеры). Наиболее умеренная из них – монархисты-конституалисты добиваются следующих реформ:

1) введения конституции, ограничивающей власть богдыхана, но опирающейся, главным образом, на земельную аристократию,

2) военных реформ,

3) всеобщее обязательное обучение,

4) отобрание имущества у духовенства для нужд школ,

5) всеобщая воинская повинность,

6) заведение высших торговых школ и университетов по европейско-японскому образцу.

Крайняя партия – республиканцы-революционеры – считает необходимым свержение царствующей династии и образование республики, разделенной на самоуправляющиеся провинции, по образцу Северо-Американских Соединенных Штатов.

Но как бы не различалась тактика китайских политических партий – все они сходятся в одном: нужно прекратить беспардонное хозяйничанье европейцев, нужно указать на дверь названным пришельцам. «Китай для китайцев» – вот лозунг, раздающийся теперь из конца в конец Поднебесной Империи и встречающий живую поддержку народных масс, отлично помнящих те реки крови, которыми оросили страну европейские «носители культуры». Даже, правительство, несмотря на свой консерватизм, проводит этот лозунг, насколько может. Он уже имеет теперь 556 миль рельсового пути, который оно отчасти скупило у европейских компаний, отчасти провело на собственные деньги с помощью китайских же инженеров. Делаются попытки устройства фабрик на европейскую ногу (в окрестностях Пекина и в Тиенцзине). Наконец, в некоторых провинциях имеются уже сносно обученные войска, с которыми в случае столкновения придется серьезно считаться. Все эти нововведения встречают еще сильное противодействие в придворный кругах и потому не могут приводиться в крупных размерах. Но несомненно, что в самом скором времени народное движение, руководимое китайской буржуазией, или всецело подчинит себе правительство, или свергнет его революционным путем. А тогда красные дни европейской буржуазии минут безвозвратно: ее товары встретят в китайских портах не «открытые двери», а таможенные рогатки, ее солдаты увидят не малеванных драконов, а самые настоящие скорострельные пушки и маузеры. Китай уйдет из-под ее влияния, как ушла 20 лет назад Япония; вместе же с политическим влиянием ускользнет и обширный рынок для ввоза, которым она до сих пор безвозбранно владела.

Принадлежащий французам Индокитай начинает примыкать к буржуазно-национальному движению. Наиболее зажиточные слои населения протестуют против французского владычества, и протест этот настолько громок, что французское правительство уже готово идти на некоторые уступки. Однако, эти уступки не удовлетворяют – и уже раздается клич: «Индокитай – для туземцев», клич, который грозит французам отторжением колоний.

В Индии, этом золотом дне Англии, происходит то же самое. Под влиянием развившейся экономической жизни проснулся индус. Он, подобно китайцам, не хочет уже сносить чужеземное иго. Громадный бюджет в 750 миллионов рублей, которым до сих пор бесконтрольно распоряжались английские вице-короли, начинает его не на шутку сердить. Ведь все это золото уходило до сих пор в карманы английских чиновников и английский купцов, ему же перепадали лишь жалкие гроши в годины голода, уносившего миллионы жизней. А между тем выросла туземная хлопчатобумажная промышленность; в заведенных англичанами университетах получили образование тысячи молодых людей, вышедших из индийской буржуазной среды. Зачем же эту промышленность отдавать в жертву иностранцам, зачем кормить индусским золотом английских буржуа, когда имеется свой собственный индусский буржуа, обладающий не меньшим аппетитом? Такие мысли естественно приходят на ум индусам и превращаются в лозунг:»Индия для индусов». Брожение охватило всю страну. На митингах открыто заявляют: «Или дайте нам независимость, или мы добьемся ее силой». А рядом с этой открытой агитацией идет подпольная работа тайных революционных обществ, уже приведшая к нескольким динамитным взрывам в Бомбее и Калькуте. Англичане отлично сознают серьезность положения, и вот, что пишет, например, один из видных английских журналистов: «В 1857 году, во время восстания против нашего владычества, взбунтовались лишь полки туземных солдат. Это было чисто военное движение. Теперь же мы имеем дело с двухсотмиллионным народом, которому мы привили нашу культуру и нашу промышленность. Подавить его немыслимо; предотвратить катастрофу мы не в силах – в лучшем случае мы лишь можем ее отсрочить». Итак, сегодня или завтра – но результат будет один: золотое дно выскользнет из рук, английский предприниматель потеряет ту обетованную землю сбыта, которую он почти три столетия стриг, как хотел.

Если Англию застигла врасплох индусская революция, то ее наиболее грозного соперника – Германию – не менее сильно ударила революция турецкая. Уже в течение почти 15 лет немецкий капитал подбирается к Малой Азии. На берегах Босфора, Черного и Мраморного моря расположен ряд крайне важных торговых портов, открывающих дорогу к внутренним малоазиатским провинциям и отчасти к Персии. Кроме того, в этих провинциях развито возделывание хлопка, по своему качеству не уступающего лучшим американским и индийским сортам. Если подчинить всю эту благодать немецкому влиянию – сразу откроется громадный рынок сбыта, и в придачу немецкий промышленник получает возможность добывать сырой материал (хлопок) по крайне выгодным для себя ценам. И вот, вдохновляемый такими розовыми перспективами, немецкий капитал начинает вести наступление с двух концов. Под давлением «бронированного кулака» султан дает одной немецкой компании концессию на постройку Богдадской железной дороги, сразу открывающей двери в Малую Азию германским предпринимателям. На севере же – на Балканском полуострове – образуется общество восточных железных дорог (тоже на средства немецких капиталистов), непосредственно связывающее Константинополь с австрийской границей. Правда, Австрия – еще не Германия, но опасаться ее не приходится, во-первых, потому, что ее промышленность слишком слабо развита по сравнению с немецкой, а во-вторых, потому, что Австрия уже четверть века послушно плетется в хвосте Германской империи. Итак, мышеловка, по-видимому, захлопнута: на севере восточные железные дороги, на юге – Багдадская, по бокам их, как это обыкновенно водится, основываемые на немецкие деньги рудники, фабрики, заводы, – и вот уже «полуцивилизованный туземец» барахтается в лапах цивилизованных немецких предпринимателей! Турок, араб; серб, болгарин – все это расстегивает свои карманы перед берлинским хищником… Но история обманула эти расчеты. Оказалось, что существует еще и турецкая буржуазия, которая отнюдь не намерена отдавать себя на заклание. Оказалось, что эта буржуазия настолько сильна, что любезного сердцу Вильгельма падишаха Абдул-Гамида она сумела посадить в золотую клетку, провозгласила конституцию и неизбежный национальный лозунг: «Турция для турок». Обворожительно улыбаясь, она заявляет своим европейским опекунам: «Вы научили меня, как вести капиталистическое хозяйство, вы воспитали во мне дух предприимчивости, – не жалуйтесь же, если я усвою ваши уроки и постараюсь отобрать от вас ваши концессии, поставлю таможенные преграды вашим товарам, – словом начну жить для себя самой». И с небывалой силой перекатывается по востоку клич: «Турция для турок», мы не хотим более терпеть европейский разбой». И сколько бы немецкие дипломаты ни старались поддержать старый режим, какие бы средства ни изобретали, чтобы поддержать власть покровительствующего им султана – остановить историю они бессильны. Турецкая революция похоронила навеки турецкий абсолютизм, а вместе с ним и господство немецкой буржуазии. Ближний Восток вырывается из когтей германского орла, подобно тому, как Индия вырывается из лап британского льва.

То же самое политическое возрождение, а следовательно, и зарождение национального капитализма наблюдается и в других восточных странах, бывших до сих пор послушными данниками Европы. В Персии после упорной трехлетней борьбы революция почти восторжествовала: власть ускальзывает из рук шаха и переходит к тавризским революционерам. Египет заготовляет проекты конституции – вскоре, вероятно, и египетская буржуазия заговорит решительным языком ружей и пушек. Словам, вся Азия и часть Африки охвачена восстанием против европейского капитала. Лихорадочно расформируясь изнутри, восточные страны в то же время оттачивают оружие и на внешнего врага. «Они хотят жить для себя» – в переводе на язык европейских капиталистов это значит: «Они не хотят принимать чужие товары, они хотят заводить собственную промышленность, собственные фабрики, собственные железные дороги». Они перестают быть рынком. Время захватов прошло, – для европейского капитализма пробил час расплаты, час страшного суда.

Очевидно, что европейская буржуазия не может примириться с подобными перспективами. До сих пор в своей наступательной политике она могла идти медленным, черепашьим шагом; она думала, что стоит у одра умирающего и потому не особенно торопилась с дележом наследства. Но раз умирающий нежданно-негаданно оживает – тактику приходится изменить. «Куй железо пока горячо», урывай куски, пока раб не совсем еще сбил оковы – иначе будет поздно. Многомиллионный Восток просыпается, и если не ощипать его теперь, удобный случай будет, пожалуй, навсегда упущен. Вот почему одновременно с революционным движением в Китае, Индии, Турции и Персии вся Европа начинает оглашаться лязгом оружия. Вот почему дипломаты всей стран так жадно ищут теперь всяких «возмещений», «разграничений» и «обеспечений». Они бросаются во всевозможные авантюры, они сознательно идут навстречу общеевропейской, пожала даже всемирной войне. Китай, Персия, Турция и, наконец, Марокко, где борются немецкие, французские и английские интересы, – все это вулканы, которые не сегодня – завтра заплещут кровавым извержением. Столкновения неизбежны, – и притом такие, перед которыми побледнеют все предыдущие войны. Когда именно прорвется гной нарыв так называемого «европейского вооруженного мира» – мы, конечно, предсказывать не беремся, но что он прорвется и прорвете скоро – в этом вряд ли можно сомневаться. Борьба за азиатский рынок должна в настоящее время разгореться с необычайной силой, – именно потому, что Азия выскальзывает из рук и ставит перед европейскими капиталистами грозный вопрос: «теперь или никогда». Но под национализмом восточных стран скрываются классовые противоречия. Буржуазия и там порождает своего вековечного врага – пролетариат, а вместе с ним надвигается социализм.

Таким образом, вместе с осложнением международного положения, осложняются и внутренние отношения возродившихся восточных наций. О том, в каком направлении идет это социальное движение, и как оно отразится на движении европейского пролетариата, – мы поговорим в следующей статье.

«Рабочее знамя», ноябрь 1908 года, № 6