Еще один выдающийся бытописатель «народной» жизни.

Этот бытописатель, г. Серафимович, мало походит на большинство современных художников слова, занимающихся изображением жизни различных народных «слоев». Если, занимаясь подобного рода изображениями, корифеи современной русской литературы ставят себе, прежде всего, психологические задачи, подчеркивают, прежде всего, психологические моменты и притом такие моменты, которые являются дальним отзвуком борьбы за существование, если самые факты борьбы за существование имеют в глазах корифеев литературы второстепенное значение, то г. Серафимович, наоборот, выдвигает эти факты на первый план. Его герои, – люди труда, – всегда действуют только в минуты напряженной борьбы за жизнь.

Он освещает драмы борьбы за жизнь, которые разыгрываются, то у берегов моря, среди водных пустынь, окованных льдом, то на плотах, сплавляемых по северным рекам к приморскому городу, то в недрах рудников, то среди заповедных вод лимана, то на платформах железнодорожных станций.

Он наблюдает жизнь рыбаков. «Рыбаки, – рассказывает он, – добывали себе хлеб у моря суровым трудом. Когда они уезжали зимой по льду, никто не был уверен, что они вернуться не с отмороженными руками и ногами, или что навеки не останутся посреди моря.

Никто из них не был уверен, что завтра же он не потеряет все свои снасти, инструменты, лошадь, сани, все, что необходимо для промысла, и не превратится из домовитого хозяина в нищего: смерть, увечье и разорение постоянно глядели им в глаза».

И г. Серафимович десятки художественных страниц посвящает описанию того, как борются «труженики моря» с призраками «смерти, увечья и разорения, как затерянные среди бесконечной ледяной равнины бегут рыбацкие розвальни, как едут за добычей два рыбака (рассказ «Месть»), как тишину ледяной равнины тревожит по временам оглушительный гул, издаваемый внезапно треснувшим льдом, как то впереди розвальней, то под самыми розвальнями расходится лед, и рыбакам каждую минуту грозит опасность провалиться вместе с лошадьми и розвальнями в водяную глубь, или очутиться на льдине, окруженной со всех сторон водой, как, остановившись, рыбаки рубят лунки во льду и опускают в них сети, по целым часам работая в воде голыми руками, претерпевая «невыносимые муки холода, рискуя ежеминутно замерзнуть».

Призрак «смерти и увечья» неотступно преследует крестьянина Кузьму, гонящего в половодье по одной северной реке к Архангельску плот («На плотах»).

Плотом очень трудно и тяжело управлять. Кузьме постоянно приходится быть настороже, чтобы плот не зацепился на торчащие в воде пни и не сел на мель. Но уберечься от беды Кузьме не удается: однажды, когда Кузьма заснул, плот налетел на пень. Лишь ценой нечеловеческих усилий ему удается сдвинуть плот с места: от этих усилий «внутри у него что-то порвалось», другой раз, чтобы не посадить плот на мель, ему пришлось прорвать целую флотилию чужих плотов и отбиваться от толпы мужиков, бросившихся его догонять с дрекольями. Наконец, когда он подходит к самому Архангельску, он только каким-то чудом спасся от смерти и каким-то чудом не разбился его плот: с его плотом столкнулся пароход; во время этого столкновения Кузьма получил сильнейший удар в грудь, был отброшен волной, волна дважды прошла над его головой, он потерял сознание. Но очнулся он все-таки лежащим на своем плоту… Он доставил плот до места, рассчитался с хозяином и физически разбитый отправился домой, радуясь тому, чти, в конце концов, он преодолел все многочисленные препятствия и опасности и остался жив.

Не меньшими опасностями обставлена и борьба за существование, которую ведут рудокопы; их работа требует не меньших усилий и напряжений (рассказ «Под землей», представляющий из себя классическое по своей силе и цельности описание работы шахтеров).

Г. Серафимович набрасывает образ «тягальщика», – рабочего, на обязанности которого лежит передвигать нагруженные угольной массой «салазки».

«На него тяжело было смотреть… Он бился, скользил и падал, как привязанный на цепи, и пядь за пядью брал расстояние, и мертвая груда угля понемногу и незаметно приближалась ко входу, где были проложены рельсы, и уголь перегружали в вагонетки… Он добрался до подпорок возле меня и, опрокинувшись на бок, стал в них упираться руками и ногами… и я слышал порывистое, шумное дыхание и особенное болезненное кряхтение, похожее на стон… При неверном колеблющемся свете лампы меня поразило выражение или лучше отсутствие всякого человеческого выражения на его лице. Что-то звериное, животное скользило в этих искаженных чертах, по которым ходили судороги нечеловеческого напряжения.

С «нечеловеческим напряжением» сил работают также «врубщики» и «забойщики». Их труд ежеминутно угрожает им самыми страшными последствиями. Малейшая ошибка с их стороны, малейший неверный удар – и черные глыбы в несколько сот пудов весу готовы свалиться им на голову. «Иной раз вываливают пласт, – говорит автору зарубщик, – верхний пласт лопнет, подпорки в щепки, лавку-то всю с народом и накроет».

Жизнью, полной «тревог, неожиданностей, опасностей, неуверенности в завтрашнем дне» живут, далее, рыбаки, занимающиеся запрещенной ловлей на лимане («На лимане»: см.» Жизнь», январская книжка), не понимающими, почему им не дают возможности «кормиться у реки» и старающимися всеми силами завоевать себе эту возможность.

Казак Сироткин вместе с несколькими товарищами отправляется ночью на добычу. Они слышали, что речная полиция находится где-то далеко. Пробравшись с величайшей осторожностью в заповедное, кишевшее рыбой место, в «царство камышей», они закинули сети; у них «торопливо стучало сердце и слегка дрожали руки: они знали, что одна ночь удачного лова могла им обеспечить жизнь «самую веселую, приятную, счастливую на недели, на месяцы». Улов оправдал их надежды… Лодка все больше и больше садилась нагруженная рыбой.

Но вдруг «странный звук, точно писк проснувшейся птицы или скрип железа о железо почудился в темноте». Рыбаки с тревогой начали прислушиваться, «По-прежнему, смутно вырисовываясь, стояли камыши, вверху чудились темные тучи и было тихо и темно, но эта темнота и тишина разом приобрели таинственный, угрожающий характер: чувствовалось чье-то незримое присутствие».

Рыбаки продолжают нагружать лодку рыбой. Внезапно вдали раздался ружейный выстрел: то рыбаки были застигнуты катером речной полиции. Тщетно старались они уйти сначала от катера: он настиг их. Тогда они пытались оказать сопротивление и завязали перестрелку с катером, но безуспешно. После нескольких выстрелов они принуждены были сдаться. Сироткин был смертельно ранен.

Наконец, далее в лице железнодорожного стрелочника г. Серафимович находит человека, изнывающего под бременем опасностей и нечеловеческих усилий, угрожаемого неотступным призраком смерти («Стрелочник»). Его, стрелочник ни минуты не знает покоя, выбивается из сил, то услуживая станционному начальству, то убирая платформу, то переводя стрелку, не имея ни минуты отдыха с утра до поздней ночи, постоянно рискующий при малейшей оплошности вызвать железнодорожную катастрофу, попадающий в конце рассказа под колеса паровоза.

Одним словом, жизнь всех героев г. Серафимовича каждую минуту поставлена на карту, каждую минуту им приходится бороться с вечными случайностями, напрягая «нечеловеческие усилия». И характер той борьбы, которую они ведут, определил содержание их внутреннего мира.

Их внутренний мир не обличается богатством чувств, настроений и стремлений.

Борьба с грозными опасностями, с неотступным призраком смерти наложила на их внутренний мир печать «пассивности». В его глубине родятся глухие, мучительные, угнетающие ощущения. Постоянная тревога и постоянный страх господствует в нем. Постоянное сознание «давящей, неотвратимой мертвящей силы», сознание всемогущества внешних обстоятельств не оставляет в нем места для бодрых чувств и активных проявлений воли. Правда, по временам в душевном мире героев г. Серафимовича происходит подъем жизнедеятельности, возникают сильные бури. Но это бывает тогда, когда ими овладевают порывы отчаяния, когда в них властно говорит слепой инстинкт самосохранения.

Кузьма видит, как на его плот надвигается темная громада морского парохода, как шедший впереди его плот пополам разрезан стальной громадой, как вокруг парохода по ленящимся волнам «в бешеной пляске» качаются бревна, «с глухим стуком ударяясь в железную обшивку парохода, точно обрадованные, что вырвались на волю из крепких пут». Кузьма мгновенно соображает, что его гибель неизбежна, Тогда он «бросил весло, схватил огромную дубину и кинулся навстречу надвигающейся громаде. У него не было никакой определенной, осознанной цели, он делал это механически, совершенно инстинктивно, как мы инстинктивно закрываемся рукой от удара». Это бревно должно было отразить удар.

Он ни о чем не думал, ничего не соображал; в его мозгу только пронеслись какие-то обрывки и мгновенно потонули в страшном напряжении всего существа… Он точно лишился сознания внешних ощущений, он не видел, как засуетились на пароходе матросы, видя, что он не уезжает с плота… Он только чувствовал, как на него надвигается что-то роковое, как надвигается ужас смерти… Ему не приходило на мысль, что вот, может быть, через секунду, через одно мгновение бревна переломают ему кости… Он изо всех сил уперся в плот и, затаив дыхание, ожидал удара… Он не сознавал ясно, чего собственно хотел, – это был порыв отчаяния.

Но и в таких случаях, когда порывы отчаяния не настолько парализуют душевную жизнь героев г. Серафимовича, что последние теряют всякое сознание действительности, – и в таких случаях слепой инстинкт самосохранения неограниченно распоряжается течением их внутренней жизни и заставляет их выбирать особенные, примитивные способы самозащиты.

Во время объезда «лунок» два рыбака (отец и сын) накрывают «ледяного вора», выбиравшего рыбу из их сетей. Подобно диким зверям, они накидываются на этого «вора», вступают с ним в страшную борьбу, Никита (сын) ударяет «вора» в висок, валит его на лед; оба начинают клубком кататься по ледяной поверхности. Старик старается ударить «вора» колом, но боясь задеть сына, вскоре отбрасывает кол в сторону и впивается зубами в горло Петро (так зовут «вора»). Петро побежден. Рыбаки связывают его одним концом веревки и оставляют лежать на льду, а сами направляются продевать другой конец веревки под лунками.

Совершивши эту операцию, они начинают тянуть Петро в воду. Петро кричит, «как животное, которое ударили ножом в горло», напрягает все свои силы в «безнадежной борьбе со смертью», он цепляется зубами за лед, вонзает в лед ногти; из-под ногтей брызжет кровь – но все его усилия тщетны. Неумолимая веревка продолжает его тянуть вперед… и Петро скрывается под ледяной поверхностью…

Когда рыбаки протащили его подо льдом через три лунки, Петро уже не дышал. «Он покрылся льдом, как панцирем».

Рыбаки тогда подняли его, поставили на ноги, поддержали его с минуту; дали время воде сбежать с тела Петро и замерзнуть у его ног на подобие пьедестала. В руки Петро они вложили длинный костыль, затем сели в розвальни и умчались прочь, бросив на произвол судьбы набранную «вором» рыбу и свои сети.

Среди морской пустыни осталась стоять ледяная статуя.

«Один за другим проходили серые зимние дни и морозные светлые ночи. Проезжавшие случайно рыбаки с удивлением подбежали к странному человеку, одиноко и неподвижно стоявшему посреди замерзшего моря, но когда они подходили к нему, то с ужасом замечали, что неподвижные открытые глаза его побелели и в лунные ночи он весь отсвечивал льдом, и они поспешно отъезжали от этого ужасного места».

Прошла зима, лед треснул и поломался, но, по странной случайности, то место, где стояла ледяная статуя, откололось одной большой глыбой. И эта глыба долго носилась у берегов, пока, наконец, в одну глухую ночь буря не искрошила всего льда. «И только тогда ледяное привидение исчезло навсегда».

Дальше чувства «животной злобы» и дикой мести «труженики моря», обрисованные г. Серафимовичем, не идут, защищая интересы своего труда. Ничего большего не подсказывает им инстинкт самосохранения. Этот инстинкт не развился у них до сознания необходимости более осмысленной защиты своих прав на жизнь. Слепая, стихийная борьба за существование, которую они ведут, которая заставила их сосредоточивать свое внимание лишь на интересах каждого отдельного момента, которая не позволила им глядеть дольше случайностей и опасностей, грозящих в каждую отдельную минуту их жизни, не могла, естественно, воспитать в них никаких широких стремлений, не поставила перед ним никаких широких целей, не открыла им никаких широких духовных горизонтов.

В водовороте стихийного процесса жизни живут и вообще все герои г. Серафимовича. Правда, многие из них не такие «дикари», как его труженики моря или плотовщики, правда, многие из них не способны отдаваться диким порывам «животной злобы». Но на протяжении всех своих рассказов г. Серафимович нигде не найдет ни одного намека на осмысленную, сознательную борьбу за существование. Везде он отмечает только «слепую стихийность».

И как изобразитель стихийного процесса жизни некоторых народных «слоев» г. Серафимович заявил себя крупным художником. Его произведения, бесспорно, дают ему право занять одно из «почетных мест» в сонме современных русских беллетристов.

В. Шулятиков, «Курьер», 1901 г., № 208