Эрнст Фридрих Шумахер (1911-1977) родился в Бонне (Германия). Как и его отец, профессор экономики, Шумахер изучает эту науку сначала в университетах Бонна и Берлина, а затем — в Оксфордском университете (Англия) и Колумбийском университете (США) и становится, таким образом, дипломированным экономистом. Из-за прихода к власти Гитлера Шумахер остается в Англии, где в период Второй мировой войны, будучи уроженцем Германии, подвергается интернированию. Пребывая в лагере для интернированных, в перерывах между работой в поле он пишет ряд экономических статей. Одна из них привлекает внимание Дж.М. Кейнса, который в итоге добивается освобождения молодого экономиста. После этого карьера Шумахера идет в гору. По окончании войны он совместно с Кейнсом консультирует британское правительство по вопросам восстановления экономики страны. С 1950 по 1970 год Шумахер занимает должность главного экономического советника в британской угледобывающей компании National Coal Board, одном из крупнейших предприятий в мире на тот момент.

Таким образом, Шумахера, казалось бы, никак нельзя назвать экономистом-маргиналом — диплом престижного университета и опыт работы на правительство недвусмысленно свидетельствуют об официальном признании его квалификации. Тем не менее идеи, изложенные в этой книге, крайне необычны для экономиста «основного течения». Дело даже не в том, что господствующая экономическая теория подвергается здесь резкой критике. Темы, поднимаемые в книге, выходят далеко за пределы компетенции экономической теории в привычном понимании: автор изобретательно связывает такие «типично экономические» проблемы, как бедность, безработица или эффективность производства, с вопросами об устройстве образования, о месте человека в мире, о смысле жизни и о кризисе современной культуры, В результате Шумахер умудряется давать ответы на, казалось бы, сугубо экономические вопросы, такие как субсидирование сельского хозяйства, цитируя экзистенциалистов, томистов и неогегельянцев. Но это еще что! Помимо философов разных школ, Шумахер активно ссылается на учение Будды, римских пап и на Священное Писание, а самого себя называет христианином... Верующий экономист!

Считается, что в жизни Шумахера было два события, способствовавших формированию его необычного взгляда на экономику (во всяком случае, необычного для экономиста). Первым стало судебное разбирательство, связанное со случаями пневмокониоза («болезни черных легких») у шахтеров, работавших на National Coal Board. Вместо того чтобы признать очевидную связь между болезнью и условиями труда рабочих, компания стала бороться до последнего и, благодаря некоторым правовым формальностям, выиграла дело, тем самым избавив себя от необходимости выплатить в качестве компенсаций небольшую, по меркам собственного оборота, сумму денег (2-3 миллиона фунтов). Для Шумахера этот случай стал показателем того, что компании не было дела до людей. Более того, он пришел к выводу, что такое положение вещей — не исключение, а скорее неизбежное следствие масштаба организации. В конечном счете эти соображения сделали Шумахера сторонником мелкомасштабной техники и малых организационных структур и противником гигантизма — независимо от того, идет ли речь о размерах предприятий или политических образований. Малое прекрасно, как гласит название книги.

Второе, пожалуй, еще более важное событие произошло в 1955 году, когда Шумахер был отправлен британским правительством в Бирму в качестве консультанта по развитию. Его задачей было содействовать «прогрессу» Бирмы, помочь бирманцам перенять западный опыт и технологии. Однако, проведя в стране несколько месяцев, Шумахер пришел к выводу, что Бирма не нуждается в развитии по западному образцу, поскольку обладает своей собственной совершенной экономической системой, которую он назвал «буддистской экономикой». Опыт изучения буддистской экономики помог Шумахеру понять ограниченность западных экономических учений, а точнее, ограничения, накладываемые «метаэкономикой», — теми метафизическими ценностными представлениями, которые обусловливают содержание и применение той или иной экономической теории, Разумеется, экономисты склонны считать, что их наука ценностно-нейтральна, поскольку ограничивается чисто количественным, объективным исследованием заданных параметров. Использовать полученные данные исходя из тех или иных ценностей — это, говорят нам, задача политиков. Однако Шумахер указывает, что уже то, какие именно параметры подвергаются анализу, и даже понятийный аппарат, которым оперирует экономическая теория, вытекает из определенной принятой метафизики. К примеру, тот факт, что при анализе добычи полезных ископаемых природные ресурсы рассматриваются как статьи дохода, а не как капитал, служит для Шумахера отражением дуалистической («картезианской», сказали бы мы) картины мира, когда «человек видит себя не частью природы, но внешней силой, которой предначертано главенствовать над природой и завоевывать ее», а все то, чего еще не коснулась рука человека, рассматривается как «мертвая материя», лишенная всякой ценности. В результате факту амортизации природного капитала (то есть истощения ресурсов) не придается практически никакого значения. Пытаясь преодолеть такую ограниченность с помощью иной метафизики, Шумахер дополняет понятийный аппарат экономики, вводя (возможно, впервые в истории) деление экономических благ на природные (primary goods) и рукотворные (secondary goods) и, далее, деля природные на возобновляемые и невозобновляемые, а последние — на изделия и услуги. В наше время такая классификация стала совершенно привычной, однако ей по-прежнему не уделяется должного внимания, что сплошь и рядом ведет к неадекватной оценке эффективности экономических систем. К примеру, в своей относительно недавней книге «Конец бедности» Джеффри Сакс жалуется, что «стандартные методы оценки внутренних сбережений, основанные на официальной статистике, переоценивают сбережения бедных, потому что в статистике не учитывается тот факт, что бедные растрачивают свой природный капитал. ... Когда дерево срубается и распиливается на дрова, предназначенные для продажи, а взамен его не сажается новое дерево, выручка дровосека засчитывается ему в доход, хотя по сути она представляет собой перевод капитальных активов (дерево) в финансовые (деньги)». Нетрудно понять, что речь здесь идет все о той же неспособности провести различие между доходом и капиталом, когда мы говорим о природных ресурсах, о которой писал Шумахер.

Другим примером ситуации, когда метафизические представления влияют на экономическую теорию, служит использование таких понятий, как «экономический рост», «ВВП» или «производительность труда». С точки зрения Шумахера, использование именно этих и подобных им понятий в качестве основных критериев экономической эффективности вовсе не разумеется само собой, скорее оно вытекает из характерного для западного мира потребительского мировоззрения, которое Шумахер не совсем корректно называет «материализмом». Ценности, связанные с таким мировоззрением, не предполагают никакого ограничивающего принципа, поскольку конечной целью считается потребление, и любой его рост рассматривается как, безусловно, положительное явление. Напротив, в буддизме, как и в большинстве традиционных учений, потребление считается лишь средством, а основное значение придается счастью, благополучию, духовному развитию. Поэтому, если для современного экономиста рациональность состоит в удовлетворении потребностей, которые рассматриваются как потенциально бесконечные, для буддиста рациональной была бы такая оптимизация потребностей, которая позволила бы удовлетворять их относительно малыми средствами. Поэтому для буддистского экономиста важнейшим критерием хорошей экономики было бы «постоянство», тогда как экономический рост, наравне со спадом, рассматривался бы как негативное явление. Если для современной экономики естественно делить страны на «богатые» и «бедные» или на «развитые» и «развивающиеся» {при том, что «развитие» не имеет верхнего предела), то в буддистской экономике главную роль играло бы разделение по «бедности», «достатку» и «излишеству».

Этот «метаэкономический» подход Шумахера позволяет пролить свет и на основания его уже упоминавшейся критики организационного гигантизма. Ясно, почему стандартная для экономистов аргументация, согласно которой крупные предприятия предпочтительнее мелких, так как позволяют использовать эффект экономии от масштаба и закупать дорогостоящее капиталоемкое оборудование, не имеет в глазах Шумахера никакого веса. Эта аргументация полностью строится на идее, согласно которой единственным критерием успешности предприятия является его прибыльность, — идее, уходящей корнями все в ту же «материалистическую» метафизику. При этом не уделяется внимания негативным аспектам гигантизма, которые не связаны напрямую с прибыльностью, таким как, например, «анонимность» больших предприятий, приводящая к тому, что их сотрудники совершенно лишены чувства ответственности за последствия деятельности их компании.

Парадоксальным образом рост потребления (требующий роста производительности) не просто ставится выше традиционных ценностей здоровья, красоты и благополучия, но приходит с ними в противоречие. Так, со стороны фермера любые меры считаются рационально оправданными, если позволяют ему увеличить прибыльность своей фермы, — «даже если тем самым он навредит здоровью почвы и красоте ландшафта, даже если конечным результатом будет обезлюдение земли и перенаселение городов», а его товары будут заражены вредными химикатами. Складывается удивительная ситуация: современное богатое общество порой «не может позволить себе» ту здоровую пищу, которая была вполне доступна бедным людям в аграрных обществах прошлого. Поэтому значительная часть деятельности Шумахера была связана с продвижением методов органического сельского хозяйства: так, в 1970 году он был председателем британской Ассоциации почвы (Soil Association), которая занимается сертификацией продовольствия, оказывает поддержку местному пищевому снабжению и выступает против интенсивного сельского хозяйства.

Но главное, с точки зрения Шумахера, свидетельство противоречия между традиционными ценностями и ценностью потребления, а точнее, между ценностью потребления и жизнью как таковой, — это, разумеется, стремительное истощение невозобновляемых мировых ресурсов и прежде всего ископаемых видов топлива. Этой теме посвящена значительная часть книги. Вообще говоря, первые ее главы, написанные в довольно экспрессивной манере, могут вызвать у читателя впечатление, что перед ним еще один алармистский памфлет, полный причитаний о «глобальной экологической катастрофе» и «экзистенциальном кризисе». Поводом для дополнительного сарказма может послужить тот факт, что книга была написана более 30 лет назад, цифры, которыми оперирует автор, устарели, а его катастрофические предсказания, по-видимому, не сбылись.

Такое суждение не совсем верно. Шумахер не делает никаких катастрофических прогнозов и вообще скептически относится к попыткам прогнозирования в экономике и других социальных науках. Он нигде не утверждает, что человечество приближается к неминуемой катастрофе или хотя бы к серьезным экономическим потрясениям (хотя последнее и представляется ему вероятным). Скорее, его мысль состоит в том, что пока, к примеру, нефть остается главным топливным ресурсом человечества, и готовой замены ей нет, потреблять ее постоянно растущими темпами — необдуманно. Никто точно не знает, когда именно настанет пик добычи нефти и что он будет означать для человечества — плавный и безболезненный переход на альтернативные виды топлива или череду тяжелых бедствий. Но бедствий точно удастся избежать, если начать снижать темпы потребления нефти уже сейчас.

Конечно, называя такое потребительское отношение к природным ресурсам необдуманным, Шумахер полагает, что эта необдуманность — не случайность, а закономерное следствие западного мировоззрения, которое вызывает своего рода «метафизическую слепоту», неспособность человека здраво оценивать степень своей зависимости от окружающей среды. Поэтому коренное решение глобальных экономических проблем невозможно без реформ в области метафизики, а важным инструментом таких реформ для Шумахера выступает образование. Образование играет важнейшую роль в формировании метафизической картины мира. Болезненная метафизика современного западного мира — во многом следствие неправильного подхода к образованию. При этом, в отличие, скажем, от Ортеги-и-Гассета, Шумахер не усматривает причину бед в чрезмерной специализации. Вместо этого он подчеркивает необходимость прояснения метафизических оснований преподаваемых дисциплин: «Независимо от того, относится ли предмет к точным наукам или к гуманитарным дисциплинам, если его преподавание не способствует прояснению метафизики, то есть основополагающих убеждений, то оно не делает человека образованным». Оно призвано научить человека понимать ценностные основания собственных мнений и поступков, отличать метафизические картины мира от научных теорий, ведь первые — фундаментальные интерпретации, отвечающие на вопрос о смысле жизни, а вторые — простые «рабочие гипотезы», которые вводятся для решения специфических задач научного исследования и поэтому никак не могут иметь общемировоззренческого статуса.

Как мы видим, соображения метафизического порядка образуют фундамент для всех остальных идей Шумахера. Разумеется, эти соображения не оригинальны: наоборот, как только речь заходит о метафизике, Шумахер ссылается на учения с тысячелетней историей. Не оригинальна и предлагаемая Шумахером метафизическая критика современного мира. Опасности, которые таит в себе «расколдовывание мира», обсуждаются философами уже не первое столетие — многим такие разговоры давно набили оскомину. Оригинально то, каким образом Шумахер использует такую критику для решения конкретных экономических задач. Так, если и не самой фундаментальной, то одной из самых новаторских и, наверное, самой влиятельной из высказанных в книге идей стала концепция «промежуточной техники» (intermediate technology), которая в дальнейшем получила известность как концепция «подходящей техники» (appropriate technology).

«Подходящая техника» характеризуется несколькими особенностями. Во-первых, в культурном отношении ока вписывается в уклад и традиции того общества, где используется. Во-вторых, в экономическом отношении она относительно дешевая: сам Шумахер считал относительно дешевой такую технику, при использовании которой объем капиталовложений на одно рабочее место не превышает среднегодовой зарплаты рабочего. В-третьих, в инженерном отношении она является «промежуточной», то есть не такой изощренной, как техника современных богатых обществ, но и не такой примитивной, как орудия, которыми вынуждены довольствоваться в наиболее бедных странах.

Подходящая техника рассматривается как средство преодоления нищеты и безработицы. Сам Шумахер обосновывает необходимость промежуточной техники исходя из рассуждений, которые можно упрощенно представить следующим образом. Современному западному обществу свойственно рассматривать ручной труд как проклятие (вспомним знаменитую марксову сатиру на Адама Смита). Такое мировоззрение ведет к тому, что в богатых странах определенный уровень безработицы рассматривается как вполне «естественное» явление, которое само по себе не представляет ничего страшного. (Здесь Шумахер противопоставляет современное мировоззрение традиционному, которое, по его мнению, состоит в том, что труд — необходимое условие полноценного развития человека. В пример приводятся не только буддисты, но и Фома Аквинский.) Вместе с тем данное мировоззрение способствует тому, что развитие техники идет в направлении все большей автоматизации производства, а наиболее «современное» оборудование оказывается одновременно самым капиталоемким, что лишь способствует сохранению безработицы.

Но наиболее пагубные эффекты, по мнению Шумахера, возникают тогда, когда современные капиталоемкие технологии переносятся в бедные страны. Простой трансфер технологий в бедные страны не позволяет решить проблему безработицы: при высоких капиталовложениях на рабочее место финансовых средств бедных стран хватает на создание лишь небольшого количества таких рабочих мест. Кроме того, поскольку работа с высокотехнологичным оборудованием обычно требует высокой квалификации, для ее выполнения приходится нанимать специалистов из богатых стран. Наконец, высокотехнологичная продукция зачастую не находит потребителя на внутреннем рынке и идет на экспорт. В результате современный промышленный сектор в бедных странах обслуживает преимущественно потребителей из богатых стран, а большая часть их коренного населения вообще не испытывает на себе его положительных экономических эффектов. Более того, перенос современных технологий не только не решает проблему безработицы, но и усугубляет ее — крестьяне и жители маленьких городков, привлеченные более высоким уровнем жизни, устремляются в столицу, где обычно сосредоточены высокотехнологичные производства, и в итоге сельское хозяйство и мелкое предпринимательство впадают в кризис, а столица обрастает поясами трущоб. Возникает так называемая «дуальная экономика» (dual economy), когда сравнительно небольшая часть населения, главным образом в больших городах, живет по лучшим стандартам западного мира, а основная масса людей страдает от крайней нищеты.

В качестве средства решения этих проблем Шумахер и предлагает свою «подходящую технику», которая должна внедряться там, где люди живут (и тем самым не провоцировать нездоровой миграции), должна быть достаточно дешевой для создания большого числа рабочих мест и достаточно незамысловатой, чтобы местные предприниматели были в состоянии самостоятельно продолжить ее внедрение и развитие.

Идея «подходящей техники» породила целое движение и большое число добровольческих организаций. Так, по данным ОЭСР, уже в 1977 году развитием и продвижением подходящей техники занималось 680 организаций по всему миру, а в 1980-м — более тысячи. Идея достигла и официальных кругов: подразделения, занимающиеся подходящей техникой, были созданы в Межамериканском банке развития, во Всемирной организации здравоохранения и при правительстве США (задачей этого подразделения была борьба с бедностью и безработицей в самих Соединенных Штатах).

Вместе с тем концепция подходящей техники подвергалась критике. Оппоненты указывали на неэффективность такой техники и порой даже утверждали, что она сознательно навязывается бедным странам богатыми с целью задержать развитие первых. Впрочем, если под «эффективностью» понимается отношение выпуска к затратам, то в свете взглядов Шумахера ясно, что такая критика бьет мимо цели или, во всяком случае, недостаточна, Что касается второго аргумента, то, чтобы его опровергнуть, сторонникам подходящей техники достаточно было с сожалением констатировать, что объем официальных инвестиций в развитие подходящей техники оставался ничтожным

Более веские аргументы приводили те критики, которые пытались опровергнуть сами рассуждения, стоящие за идеей подходящей техники. Они пытались показать, что противоречия между занятостью и капиталоемкостью в действительности нет — исторически спрос на рабочие места в промышленном секторе рос по мере роста капиталоемкости производства; что на самом деле работа с высокотехнологичным оборудованием, как правило, требует не большей квалификации, а, наоборот, меньшей; что на протяжении второй половины XX века многим развивающимся странам удалось-таки сформировать современный промышленный сектор, который продолжает расти. В богатых странах, говорили эти критики, безработица вызвана вовсе не капиталоемкостью оборудования как таковой, а присущими капитализму периодическими рецессиями. Что же касается «дуальной экономики» в бедных странах, то ее следует считать следствием колониальных режимов, а не индустриализации.

Можно долго спорить по поводу того, насколько убедительны эти аргументы и адекватны ли исторические примеры. Так или иначе, под влиянием подобной критики многие теоретики подходящей техники смягчили свои позиции и стали позиционировать ее не как альтернативу современной технике, а как дополнение к ней: здоровому развитию должно сопутствовать внедрение техники обоих видов.

Предметом еще одного возражения стала идея, согласно которой промежуточная техника способна стимулировать местную инновационную активность. По мнению Шумахера, появление в бедных странах больших высокотехнологичных предприятий оказывает на местных предпринимателей «отрицательный демонстративный эффект», ведь перед лицом сверхсовременных методов и технологий весь накопленный ими опыт совершенно бесполезен. Тем самым трансфер технологий губит местные новаторские инициативы на корню, в результате чего бедные страны попадают не только в экономическую, но и в интеллектуальную зависимость от богатых. Напротив, промежуточная техника относительно проста, и, чтобы разобраться в ней, не нужен опыт работы с высокими технологиями в современных обществах. Поэтому она будет стимулировать местных предпринимателей, а не демотивировать их. «Помочь людям помочь себе самим» — такова формула Шумахера.

С точки зрения критиков подходящей техники, такие рассуждения в корне ошибочны. Трансфер технологий ведет не к затуханию, а, наоборот, к росту инновационной активности. Дело в том, что инновации всегда связаны с рисками: любое нововведение может оказаться неудачным. Но мелкое хозяйство в бедной стране может позволить себе значительно меньшие риски, чем, например, большое акционерное общество, где риски распределяются между множеством собственников. Поэтому последнее представляет собой более благоприятную среду для инноваций.

Наконец, критики указывали на то, что специфика местных условий каждого отдельного бедного сообщества бывает столь велика, что никакого общего знания о том, какая техника является подходящей, выработать практически невозможно. Таким образом, функция сбора и передачи информации о существующей подходящей технике, которую, как предполагается, должны выполнять «группы развития подходящей техники», оказывается излишней. Когда такое знание выработано сторонними специалистами, оно неадекватно (критики приводили примеры, когда внедрение «подходящей» техники, спроектированной сторонними инженерами, оказывало на сообщества непредвиденные неблагоприятные эффекты), а когда оно выработано самими сообществами, то адекватно чаще всего только для них же самих. «Приходится, — говорили критики, — сделать неизбежный вывод, что группам развития подходящей техники, расположенным за границей или организованным на национальном, а не на местном уровне, нет смысла пытаться непосредственно повлиять на "технику сообщества"».

И действительно, пережив расцвет в 80-е годы, идея подходящей техники стала утрачивать популярность. В 2010 году Пол Полак, основатель International Development Enterprises, международной некоммерческой организации, занятой распространением низкозатратных ирригационных технологий в странах третьего мира, констатировал, что по итогам более чем 30-летней деятельности групп развития подходящей техники, сделано очень мало. Как правило, изделия, созданные такими группами, оказывались слишком дорогими, чтобы жители бедных стран могли себе их позволить. По словам Полака, «движение в поддержку подходящей техники погибло, поскольку его направляли благонамеренные мыслители, а не реалистичные предприниматели». В то же время Полак не отказывается от самой идеи подходящей техники, но лишь настаивает на том, что необходимо уделять гораздо больше внимания проблеме ее дешевизны.

Вместе с тем развитие подходящей техники стало бы делом рук «реалистичных предпринимателей» в том случае, если бы оно было подхвачено самими бедными сообществами, то есть если бы произошло то, на что как раз и надеялся Шумахер. Причины того, что этого так и не произошло, а успехи остались единичными, не обязательно сводятся к несовершенству самой идеи подходящей техники или ее реализации. Одной из таких причин может быть явление, которое уже упоминавшийся Дж. Сакс называет «ловушкой бедности». Это явление возникает тогда, когда люди живут в состоянии настолько тяжелой нищеты, что не имеют возможности делать даже минимальные сбережения, необходимые для того, чтобы начать хоть какое-то экономическое развитие. С точки зрения Сакса, чтобы люди могли вырваться из «ловушки бедности» и начать самостоятельное развитие (применительно к обсуждаемой нами теме — самостоятельную инновационную активность), их нужно обеспечить минимальной инфраструктурой, необходимой любому сообществу: дорогами, больницами, источниками чистой воды и т.д. По оценкам Сакса, в некоторых беднейших африканских общинах такая инфраструктура обошлась бы в 70 долларов в год на одного человека. Это немного, хотя и намного больше тех 22 долларов на человека в год, которые южноафриканские страны получают от стран-доноров ныне. Если эти рассуждения верны, то становится понятно, почему все усилия по продвижению подходящей техники не возымели должного эффекта: если люди не в состоянии сделать минимальных сбережений, не поставив под угрозу собственное выживание, то у них не найдется и средств на внедрение технологических новшеств, пусть даже относительно дешевых.

В то же время Шумахер, похоже, смотрел на вещи иначе: возражая тем, кто считает необходимым увеличить объемы финансовой помощи бедным странам, он предлагал вместо этого реструктуризировать ее, то есть направить средства в первую очередь на сбор, организацию и передачу информации о средствах, с помощью которых бедные могут помочь себе сами. Возможно, здесь Шумахер, противопоставив современной технике «подходящую», сам попал в ловушку этого противопоставления и забыл о тех проблемах бедных, которые едва ли можно решить их собственными руками.

Вполне возможно, если для бедных будут, наконец, созданы условия, которые позволят им вырваться из «ловушки бедности», появится и спрос на уже существующие наработки в области подходящей техники, а отдача от деятельности групп развития подходящей техники, таких как основанная самим Шумахером британская Intermediate Technology Development Group (ныне — Practical Action), вырастет многократно. Здесь не место обсуждать этот вопрос подробнее.

Разумеется, все высказанные в книге идеи, касаются ли они техники, собственности, сельского хозяйства, ресурсов, социального предпринимательства, мелкомасштабной организации или образования, связаны друг с другом. Так, по мысли Шумахера, мелкомасштабные предприятия обычно задействуют менее капиталоемкую технику, поэтому создают больше возможностей для обеспечения занятости, а в бедных странах — меньше предпосылок для формирования «дуальной экономики». Одновременно они требуют меньшей ресурсной базы, что снижает зависимость от импорта, они наносят меньше ущерба окружающей среде, они основаны на более личных взаимоотношениях, что способствует формированию у их сотрудников чувства социальной ответственности, а также мотивации, выходящей за пределы одного только получения прибыли.

Развитию этих качеств способствует и образование, если оно не приносит в жертву специализации задачу формирования у обучаемого цельной («метафизической») картины мира. Такое образование должно привести и к переосмыслению роли экономической теории. Наконец, предлагаемая Шумахером в последних главах книги своеобразная система собственности, вдохновленная католической социальной доктриной дистрибутизма, призвана избежать, с одной стороны, слепой логики капитализма, подчиняющей все соображениям максимизации прибыли, а с другой — негативных сторон крупномасштабных предприятий, в форме которых обычно существуют национализированные отрасли.

Сегодня осуществлением этих идей, одни из которых восходят к Шумахеру, а другие просто разделялись им, занимается множество людей по всему миру: первые выступают за защиту окружающей среды, вторые продвигают альтернативные источники энергии, третьи занимаются социальным предпринимательством, четвертые — внедрением «подходящей техники».

Однако помимо всех этих идей, а также соображений метафизического порядка, в книге присутствует своеобразный лейтмотив, который самим автором напрямую не артикулируется, и поэтому о нем хотелось бы написать в завершение.

Авторы большинства исследований, посвященных глобальным экономическим проблемам, будь то бедность, безработица, стагнация или что-то еще, явно или неявно исходят из того, что для решения этих проблем необходимы те или иные политические меры: увеличение объемов иностранной помощи, перераспределение бюджетных средств, реформа прав собственности и т.д. Шумахер же странным образом почти ничего не говорит о политических мерах и вместо этого делает ставку на внеполитические силы — на предпринимательство, добровольческие организации, на интеллектуалов и, наконец, на изменения в мировоззрении людей. «Не мне говорить о политике», — заявляет он.

Что это? Простая небрежность, скрытое недоверие к власти или странная идиосинкразия? В конце концов, Шумахер вовсе не считает, что для решения тех проблем, о которых он пишет, достаточно провести незначительные преобразования тут и там. Наоборот, он считает, что требуются такие изменения, которые затронут глубинные основания наших обществ. Казалось бы, что может быть естественнее, чем привлечь на помощь силу государственной власти?

Пожалуй, когда Шумахер отказывается рассматривать государство как основное или, тем более, исключительное средство экономических и общественных преобразований, это можно интерпретировать в том духе, что он больше не мыслит власть в терминах центра и периферии. Здесь, как ни странно, можно провести параллель с Фуко, который стремился показать, что традиционные методы политической борьбы неадекватны, будь то революция или партийные схватки: нельзя мыслить власть в виде некоего единого «эпицентра», который потому необходимо захватить, что любые изменения могут быть осуществлены только через него. И когда Шумахер не уделяет большого внимания государству, а вместо этого рассуждает о том, какую роль могут сыграть всевозможные неправительственные организации и отдельные люди, то это означает, что он уже не мыслит власть таким образом.

Действительно, когда экономисты, рассуждая о тех или иных глобальных проблемах, видят свою главною задачу в формулировке необходимой для их решения экономической политики, они тем самым невольно поддаются представлению, будто государство — единственный «очаг власти», будто только оно способно что-то менять. Такое представление отражается и в том, что в экономических моделях все агенты рыночных отношений рассматриваются как совершенно «природные» объекты, полностью детерминированные своей шкалой предпочтений, тогда как за политиками признается способность «принимать решения». Даже крайние либертарианцы, при всем своем негативном отношении к государству, обнаруживают то же самое заблуждение, когда исходят из того, что те или иные проблемы могут быть решены исключительно путем преобразования прав собственности или гарантии экономических свобод, то есть путем действий, которые могут быть осуществлены только на государственном уровне. Все это сильно напоминает философию просветителей с их фигурой «просвещенного деспота», который один только способен позаботиться о всеобщем благе.

К слову, это же центристское представление о власти обнаруживают и многие неортодоксальные экономисты, когда мечтают о низвержении «мейнстрима». Тем самым они воспроизводят логику партийной борьбы, пусть и на другом институциональном уровне. В этом смысле показательно, что Шумахер не столько стремится создать совершенно новую экономическую теорию, сколько показывает недостаточность уже существующей, и главное — губительность стоящей за ней метафизики. Он не против таких используемых экономистами методов, как анализ «затраты—выпуск», подсчет темпов роста ВВП и т.д. Он против того, чтобы считать, будто такие методы дают исчерпывающую картину происходящего в обществе и тем более готовые руководства к действию.

Наконец, это ошибочное представление о природе власти пронизывает жизнь каждого: именно оно стоит за тем банальнейшим фактом, что новостные ленты состоят почти исключительно из новостей большой политики, будто ничто другое не имеет значения, что всеобщее внимание неизменно приковано к сугубо политическим событиям, таким как переизбрание президента, — даже тогда, когда всем известно, что правительство неэффективно. Оно же ведет к распространению отнюдь не способствующего инициативам мнения, что единственный способ «изменить мир» — это участие в политических движениях, а всем, кто в них не участвует, остается в лучшем случае пытаться «изменить себя». Ценность книги Шумахера в том, что он не только напоминает, как много может изменить каждый, но и показывает конкретные способы того, как это можно сделать. Его призывы и практические рекомендации обращены не к окруженным ореолом божественности правителям, а к обычным людям — бизнесменам, фермерам, ученым, журналистам и учителям.