Причина, по которой я включаю в эту книгу об­суждение вопроса о предсказуемости, состоит в том, что этот вопрос представляет собой одну из са­мых важных метафизических (и поэтому практиче­ских) проблем, стоящих перед нами. Никогда еще не было столько футурологов, плановиков, прогнозистов и мастеров строить модели, как сегодня, а компьютер, самый занимательный продукт технического прогрес­са, похоже, открывает новые несказанные возможнос­ти. Люди смело говорят о «машинах для предсказания будущего». Разве такие машины — не именно то, чего мы ждали? Все люди и во все времена хотели знать бу­дущее.

Древние китайцы обращались к «И-Цзин», которая известна как «Книга перемен» и считается древней­шей книгой человечества. Некоторые наши совре­менники делают это и сегодня. «И-Цзин» основана на убеждении, что, тогда как все постоянно меняет­ся, само изменение неизменно и подчинено опреде­ленным доступным познанию метафизическим зако­нам. Экклезиаст говорил: «Всему свое время, и время всякой вещи под небом... время разрушать и время строить... время разбрасывать камни и время соби­рать камни», или, как сказали бы мы, время подъему и время застою. И задача мудрого человека — пони­мать великие ритмы вселенной и приспосабливаться к ним. Примечательно, что, если греки и большин­ство других народов обращались к живым оракулам, «к своим пифиям, Кассандрам, пророкам и провидцам, китайцы обращались к книге, излагавшей всеобщие и необходимые образцы, по которым происходят из­менения, сами законы Небес, которым неизбежно подчиняется вся природа, а человек подчинится сво­бодно в результате прозрения, обретенного через му­дрость либо через страдание. Современный человек обращается к компьютеру.

Как бы ни велико было искушение сравнить древ­них оракулов с современным компьютером, их мож­но сравнивать только путем противопоставления. Первые имеют дело исключительно с качественными отношениями, последний — с количественными. Над­пись на дельфийском храме гласила: «Познай самого себя», тогда как на ЭВМ уместнее смотрелась бы над­пись: «Познай меня», то есть «Изучи инструкцию по эксплуатации прежде, чем включать питание». Мож­но было бы подумать, что «И-Цзин» и оракулы «ме­тафизичны», тогда как компьютер «реален». Но факт остается фактом: машина, предсказывающая буду­щее, основывается на очень определенных метафизи­ческих предпосылках, на неявной предпосылке, что «будущее уже здесь», что оно уже существует в детер­минированном виде, в силу чего нужны всего лишь хорошие инструменты и методики, чтобы настроить фокусировку и сделать его видимым. Читатель дол­жен согласиться, что это очень далеко идущая пред­посылка, по большому счету необычнейшая предпо­сылка, противоречащая всякому непосредственному личному опыту. Эта предпосылка подразумевает, что человеческой свободы не существует или, во всяком случае, что она не в силах изменить заранее опреде­ленный ход событий. Мы не можем закрывать глаза на факт, на котором я настаивал на протяжении всей книги: такая предпосылка, как и все метафизические положения, сформулированные явно или неявно, имеет решающие по своему значению практические следствия. Вопрос лишь в том, истинна эта предпо­сылка или ложна.

Вполне допускаю, что когда Господь создавал мир и людей, которые будут в нем жить (дело, которое, со­гласно современной науке, заняло очень долгое вре­мя), он рассуждал следующим образом: «Если я сделаю все предсказуемым, то эти человеческие существа, ко­торых я наделил очень неплохими мозгами, несомнен­но, научатся предсказывать все на свете, и в результате потеряют мотив хоть что-то делать, поскольку будут понимать, что будущее полностью определено, и ника­кие человеческие действия не могут на него повлиять. С другой стороны, если я сделаю все непредсказуемым, они постепенно поймут, что нет рационального осно­вания для каких бы то ни было решений. В результате, как и в первом случае, у них исчезнет мотив хоть что-то делать. Нет смысла выбирать один из этих вариан­тов. Поэтому мне нужно объединить их. Пусть одни вещи будут предсказуемыми, а другие — нет. Тогда перед людьми, в числе прочих, встанет задача — выяс­нить, какие вещи можно предсказать, а какие — нет».

И это действительно очень важная задача, особен­но сегодня, когда люди пытаются изобрести машины для предсказания будущего. Прежде чем делать пред­сказание, нужно быть в состоянии дать убедительное обоснование того, почему фактор, на который это предсказание направлено, считается по своей природе предсказуемым.

Плановики, конечно, исходят из предпосылки, что будущее еще не «здесь», что они имеют дело не с за­ранее детерминированными и тем самым предсказуе­мыми системами, а могут сами определять ход вещей посредством собственной свободной воли, и что их планы сделают будущее отличным от того, каким оно было бы в отсутствие плана. И все же, наверное, никто не желал бы заполучить машину для предсказания бу­дущего так же сильно, как плановики. Интересно, им никогда не казалось удивительным, что такая машина могла бы, между прочим, предсказать их собственные планы до того, как те придут им в голову?

ПОТРЕБНОСТЬ В СЕМАНТИКЕ

Как бы то ни было, ясно, что вопрос предсказуемо­сти не только важен, но еще и весьма запутан. Мы беззаботно рассуждаем об оценивании, планировании, прогнозировании, составлении бюджета, об исследо­ваниях, программах, целях и прочем; и мы все чаще используем эти термины так, как если бы они были легко взаимозаменяемы, как если бы каждому само собой становилось понятно, что имелось в виду. Ре­зультатом становится огромная путаница, так как действительно необходимо провести ряд фундамен­тальных различий. Термины, которые мы используем, могут относиться к прошлому или к будущему, к по­ступкам или к событиям и они могут обозначать опре­деленность или неопределенность. Из трех таких пар можно составить 23 комбинаций (то есть 8), и мы дей­ствительно должны иметь восемь разных терминов, чтобы всегда точно знать, о чем мы говорим. Однако наш язык вовсе не совершенен. Как правило, самое важное различие — между поступками и событиями. Поэтому восемь возможных случаев расположим в следующем порядке:

1. Поступок, прошлое, определенное.

2. Поступок, будущее, определенное.

3. Поступок, прошлое, неопределенное.

4. Поступок, будущее, неопределенное.

5. Событие, прошлое, определенное.

6. Событие, будущее, определенное.

7. Событие, прошлое, неопределенное.

8. Событие, будущее, неопределенное.

Различие между поступками и событиями столь же фундаментально, как и различие между активным и пассивным или между «тем, что я контролирую» и «тем, чего я не контролирую». Абсурдно применять слово «планирование» по отношению к материям, не подконтрольным плановику. С точки зрения плано­вика, события просто происходят. Он вполне может спрогнозировать их, и это может отразиться на его плане, но они не могут быть частью плана. Различие между прошлым и будущим оказалось важным для наших целей потому, что такие слова, как «план» или «оценки» действительно употребляют, отсылая и к тому, и к другому. Когда я говорю фразу: «Я не поеду в Париж без плана», она может означать — «Чтобы ориентироваться, я возьму с собой план улиц» и от­сылать тем самым к случаю номер 5. Или она может означать — «Я составлю план того, куда мне прежде всего пойти и на что потратить время и деньги» — это случай 2 или 4. Если кто-то говорит, что «нужно непременно иметь план», то небезынтересно будет выяснить, какой «план» он имеет в виду — в первом смысле или во втором. Эти два смысла принципиаль­но различны.

Равным образом, слово «оценки», обозначающее не­определенность, может применяться как по отноше­нию к прошлому, так и по отношению к будущему. В идеальном мире не было бы необходимости делать оценки вещей, которые уже произошли. Но в действи­тельном мире значительная неопределенность связана даже с теми вопросами, которые в принципе можно было бы изучить со всей определенностью. Случаями 3, 4, 7 и 8 представлены четыре разных типа оценок. Случай 3 относится к чему-то, что я сделал в прошлом, случай 7 — к чему-то, что произошло в прошлом. Слу­чай 4 относится к чему-то, что я планирую сделать в будущем, тогда как случай 8 — к чему-то, что, по моим ожиданиям, произойдет в будущем. На самом деле случай 8 — это «прогноз», в самом что ни есть корректном смысле термина, и никакого отношения к «планированию» он не имеет. Но как же часто про­гнозы бывают представлены в качестве планов (и vice versa). Выдающимся примером служит британский «Национальный план» 1965 года, который, что неуди­вительно, окончился ничем.

Можем ли мы когда-либо говорить о будущих по­ступках или событиях как об определенных (случаи 2 и 6)? Если я составил план, располагая полным знанием всех относящихся к делу фактов, твердо на­мереваясь его осуществить (случай 2), я могу в этом отношении рассматривать мои будущие действия как определенные. Равно как и в лабораторном исследо­вании, имеющем дело с тщательно изолированными детерминистическими системами, будущие события могут быть описаны как определенные. Однако реаль­ный мир — не детерминистическая система. Мы, мо­жет быть, и способны говорить с определенностью о поступках и событиях прошлого (случаи 1 и 5), но о будущих событиях мы можем говорить так, только основываясь на предпосылках. Другими словами, мы можем формулировать условные утверждения о буду­щем, такие как: «Если бы такое-то направление разви­тия событий сохранилось еще в течение х лет, то оно привело бы вот к этому». Это не прогноз или предска­зание, которые в реальном мире всегда должны быть неопределенными, а пробный расчет, который, буду­чи условным, обладает достоинством математической определенности.

Метафизическая путаница возникает из-за царя­щей сегодня неразберихи в семантике. Как уже было упомянуто, выдвигаются «планы», которые, как вы­ясняется при ближайшем рассмотрении, касаются со­бытий, полностью не подконтрольных плановику. Приводятся «прогнозы», которые при внимательном рассмотрении оказывается условными предложения­ми, или, другими словами, пробными расчетами. По­следние ошибочно интерпретируются как прогнозы или предсказания. Делаются «оценки», которые при внимательном рассмотрении оказываются планами. И так далее, и тому подобное. Если бы наши универ­ситетские преподаватели научили вышеописанным различиям своих студентов и выработали термино­логию, которая закрепляла бы эти различия словесно, тем самым они сделали бы необходимейшую и по-настоящему полезную работу.

ПРЕДСКАЗУЕМОСТЬ

Вернемся теперь к нашему главному предмету — к предсказуемости. Возможно ли вообще предсказание или прогнозирование? (Эти два термина, похоже, вза­имозаменяемы.) Будущего не существует: как может быть знание о чем-то несуществующем? Этот вопрос вовсе не праздный. В строгом смысле слова предметом знания может быть только прошлое. Будущее всегда в процессе создания, но оно создается в значитель­ной степени из существующего материала, о котором можно знать очень многое. Будущее, таким образом, в значительной степени предсказуемо, если у нас есть основательные и обширные знания о прошлом. В зна­чительной степени, но ни в коем случае не полностью, ведь в создание будущего вмешивается загадочный и неудержимый фактор, называемый человеческой сво­бодой. Это свобода существа, о котором сказано, что оно было создано по образу и подобию Бога-Творца: свобода творить.

Как ни странно, сегодня под влиянием лаборатор­ной науки многие люди, похоже, используют свою свободу единственно с целью отрицания ее существо­вания. Талантливейшие мужчины и женщины находят для себя самое большое удовольствие в восхвалении любого механизма, любой неизбежности, всего того, куда человеческая свобода не проникает хотя бы с виду. Оглушительный возглас ликования раздается всякий раз, когда кто-нибудь находит — в физиологии, психологии, социологии, экономике или политике — какое-нибудь новое свидетельство несвободы, новый показатель того, что люди ничего не могут поделать с тем, кто они есть, и с тем, что они делают — сколь бы бесчеловечными не были их действия. Разумеется, от­рицание свободы — это отрицание ответственности: поступков не существует, есть только события, вещи просто происходят, и никто за это не отвечает. Это, несомненно, главная причина семантической путани­цы, о которой я говорил выше. Это, вдобавок, причина веры в то, что скоро мы получим машину, предсказы­вающую будущее.

Конечно, если бы все просто происходило, если бы не было элемента свободы, выбора, творчества и от­ветственности, все можно было бы предсказать в со­вершенстве, а единственным ограничением мог быть случайный и временный недостаток знаний. Отсут­ствие свободы сделало бы человеческие дела подходя­щими для изучения естественными науками или, по крайней мере, их методами, а надежные результаты, без сомнения, следовали бы вскоре за систематиче­ским наблюдением фактов. Профессор Фелпс Браун в своем президентском обращении к Королевскому экономическому обществу, похоже, занимает именно эту точку зрения, когда говорит об «отсталости эко­номики»: «Наша собственная наука едва ли достигла своего XVII века». Убежденный в том, что экономика метафизически тождественна физике, он с одобрени­ем цитирует другого экономиста — профессора Моргенштерна:

Решающий прорыв, произошедший в XVII веке в физике, а именно в области механики, стал возможен только бла­годаря предшествовавшим успехам астрономии. Подспо­рьем для него были несколько тысячелетий систематиче­ских, научных астрономических наблюдений... Ничего подобного не было в экономической науке. Глупо было бы ожидать появления Кеплера и Ньютона там, где не было Тихо — и нет оснований надеяться, что в экономике развитие пойдет по более легкому пути.

Поэтому профессор Фелпс Браун делает вывод о том, что нам нужны еще долгие и долгие годы наблюдений за поведением: «До тех пор, вся наша математизация преждевременна».

Что делает экономику метафизически отличной от физики, а человеческие дела — в значительной степе­ни непредсказуемыми, так это вмешательство челове­ческой свободы. Конечно, поступая согласно плану, мы добиваемся предсказуемости, но именно потому, что план — результат проявления свободы и способ­ности к выбору, выбор сделан, и все альтернативы исключены. Если люди держатся своего плана, то их поведение предсказуемо просто потому, что они вы­брали отказ от своей свободы, чтобы поступать иначе, чем предписано планом.

В принципе, предсказуемо все, что подобно движе­нию звезд, недоступно вмешательству человеческой свободы, а непредсказуемо все, что ему подвержено. Означает ли это, что все человеческие действия не­предсказуемы? Нет, потому что большинство людей, действуя чисто механически, не используют свою сво­боду основную часть времени. Опыт показывает, что, имея дело с множеством людей, мы действительно мо­жем предсказать многие аспекты их поведения. Ведь среди большого количества людей в каждый отдель­ный момент времени лишь крошечное меньшинство используют свою способность к свободе, и оно зача­стую не оказывает значительного воздействия на об­щий итог. И тем не менее все по-настоящему важные инновации и перемены, как правило, начинаются с крошечных меньшинств людей, которые все-таки ис­пользуют свою творческую свободу.

Верно, что в силу неиспользования свободы со­циальные явления приобретают определенную устой­чивость и предсказуемость, а это выражается в том, что реакции подавляющего большинства людей на ту или иную ситуацию не особо меняются со временем, если только не появляются по-настоящему пересили­вающие стимулы.

Итак, можно провести следующие различия:

1. Полная (в принципе) предсказуемость существу­ет только в отсутствие человеческой свободы, то есть в «дочеловеческой» природе. Здесь ограничения на пред­сказуемость налагаются исключительно ограниченно­стью знаний и используемых методик.

2. Об относительной предсказуемости можно го­ворить применительно к поведенческим стереотипам очень больших количеств людей, занятых «нормаль­ными» (рутинными) вещами.

3. Об относительно полной предсказуемости мож­но говорить применительно к человеческим действиям, контролируемым планом, который исключает свобо­ду, например железнодорожным расписанием.

4. Индивидуальные решения отдельных людей в принципе непредсказуемы.

КРАТКОСРОЧНЫЕ ПРОГНОЗЫ

На практике всякое предсказание — просто экстра­поляция с поправкой на известные «планы». Но как нам экстраполировать? Сколько нужно взять про­шедших лет? Что именно нам экстраполировать, имея, допустим, запротоколированную историю роста — средние темпы роста или увеличение темпов роста, или ежегодный прирост в абсолютных величинах? По правде говоря, правил не существует:это вопрос од­ного лишь «чутья» или способности суждения.

Полезно знать обо всех разнообразных возможнос­тях использовать один и тот же временной ряд для экстраполяций, дающих существенно различные ре­зультаты. Такое знание удержит нас от того, чтобы оказывать незаслуженное доверие экстраполяциям. Вместе с тем развитие (якобы) более совершенных прог­нозных методик может превратиться в порок. При краткосрочном прогнозировании, скажем, на следую­щий год утонченные методики редко дают существен­но иные результаты, нежели грубые методики. Что можно предсказать после одного года роста?

1. Что мы достигли (временного) потолка.

2. Что рост продолжится теми же самыми, более медленными или более быстрыми темпами.

3. Что будет спад.

Ясно, что для выбора одной из этих трех основных альтернатив «прогнозные методики» не помогут, — здесь необходимо глубокое, основанное на знаниях суждение. Конечно, многое зависит от того, с чем вы имеете дело. Когда речь идет о чем-то таком, что в об­щем случае растет очень быстро, как, например, по­требление электричества, тремя основными альтерна­тивами будут такой же рост, более быстрый или более медленный.

Сформировать здравое суждение о будущем помо­гает не столько наличие прогнозных методик, сколько исчерпывающее понимание текущей ситуации. Если известно, что на текущий уровень производительно­сти (или темп роста) влияют совершенно аномальные факторы, которые вряд ли будут присутствовать в грядущем году, это, конечно, надо принять в расчет. Прогноз «такой же, как в прошлом году» может под­разумевать «реальный» рост или «реальный» спад в силу того, что в этом году имели место исключитель­ные факторы. Все это, разумеется, должно быть огово­рено прогнозистом в явном виде.

Поэтому я убежден, что необходимо во что бы то ни стало добиться понимания текущей ситуации, что­бы распознать и, если нужно, устранить из текущей картины «аномальные» и непериодические факторы. Если сделать это, то и метод прогнозирования едва ли окажется слишком грубым. Никакая утонченность методики не поможет нам в вынесении фундаменталь­ного суждения: будет ли следующий год таким же, как предыдущий, лучше него или хуже?

Здесь могут возразить, что должны быть отличные возможности краткосрочного прогнозирования при помощи ЭВМ, ведь эти машины могут очень легко и быстро управиться с большим массивом данных и подвести под него некоторое математическое выра­жение. Осуществляя «обратную связь», можно прак­тически мгновенно преобразовывать такое матема­тическое выражение с учетом новых данных. И если выражение действительно подходящее, то машина мо­жет предсказывать будущее.

Давайте мы разберемся с метафизической основой подобного утверждения. Что значит «хорошо подхо­дящее математическое выражение»? Всего лишь то, что некая последовательность количественных изме­нений в прошлом элегантно описана на точном языке математики. Но тот факт, что мне или машине удалось описать эту последовательность столь точно, ни в коей мере не дает основания предполагать, что ее рисунок сохранится. Он мог бы сохраниться только в том слу­чае, если бы а) не было человеческой свободы, и б) не существовало возможности каких-либо изменений в области тех причин, которые сформировали наблюдае­мый рисунок.

Я готов согласиться с утверждением, что, когда тен­денция (стабильность, рост или спад) имеет очень ясный и прочно устоявшийся рисунок, действитель­но можно ожидать, что в течение какого-то времени этот рисунок будет сохраняться — если только нет до­стоверных сведений о скором появлении новых фак­торов, которые с большой вероятностью его изменят. Но я полагаю, что выявление таких ясных, отчетливых и устойчивых рисунков с помощью неэлектронного человеческого мозга в целом дешевле, быстрее и на­дежнее, чем с помощью его электронного соперника. Другими словами, если для выявления рисунка дей­ствительно необходимо, прибегать к настолько утон­ченным методам математического анализа, что требу­ется компьютер, то этот рисунок слишком блеклый и неясный, чтобы в реальной жизни он мог быть подхо­дящим базисом для экстраполяций.

Грубые методы прогнозирования не приведут ни к ложному правдоподобию, ни к неоправданной дета­лизации прогнозов (именно в эти грехи статистики впадают чаще всего). Все, что нужно — это внести в текущую картину поправки на аномалии. Когда у вас есть формула и есть ЭВМ, возникает страшное искушение выжать лимон досуха и представить такую кар­тину будущего, которая будет выглядеть убедительной в силу своей точности и кажущегося правдоподобия. И все же, у того, кто пользуется воображаемой картой, думая, что она настоящая, дела, скорее всего, хуже, чем у того, у кого вообще нет карты. Ведь первый не по­пытается узнать даже того, что он мог бы узнать, не будет рассматривать каждую мелочь на своем пути, не станет непрерывно напрягать чувства и разум в поис­ках указателей. Тот, кто делает прогнозы, может быть, и понимает, на каких предпосылках они основаны. Но тот, кто ими пользуется, может понятия не иметь, что все сооружение, как это часто бывает, держится на одной-единственной непроверяемой предпосылке. Он впечатлен тщательностью проделанной работы, тем фактом, что все «складывается», и т.д. Если бы прогно­зы были презентованы совсем безыскусно, то есть на клочке бумаги, у него было бы гораздо больше шансов осознать их зыбкость и тот факт, что прогнозы про­гнозами, а кому-то придется принимать волевое реше­ние о неизвестном будущем.

ПЛАНИРОВАНИЕ

Я уже говорил о том, что план — это нечто, прин­ципиально отличное от прогноза. Это утверждение о намерениях, о том, что плановики — или их хозя­ева — намереваются делать. Планирование (в том смысле, в каком я предлагаю использовать этот тер­мин) неотделимо от власти. Естественное и, вообще говоря, желательное положение вещей таково, что каждый человек, обладающий той или иной властью, должен иметь какой-то план, то есть должен исполь­зовать свою власть сознательно и обдуманно, загля­дывая на какое-то время вперед. Занимаясь этим, он должен принимать во внимание вероятные действия других, иными словами, он не может строить осмыс­ленных планов, не делая определенного количества прогнозов. Эта задача совершенно прозрачна, когда то, что нужно спрогнозировать, действительно «про­гнозируемо», то есть относится или к материям, куда человеческая свобода не проникает, или к рутинным действиям очень больших количеств индивидов, или к устоявшимся планам других обладающих властью лю­дей. К несчастью, вещи, которые нужно предсказать, очень часто не принадлежат ни к одной из этих кате­горий, но зависят от индивидуальных решений от­дельных людей или небольших групп. В этих случаях прогнозы не сильно отличаются от простого гадания, и никакие усовершенствования прогнозных методик тут не помогут. Конечно, одни люди могут проявить лучшие способности к угадыванию, чем другие, но не потому, что у них лучшие прогнозные методики или лучшее механическое оборудование, которое помога­ло бы им при вычислениях.

Итак, какое значение могло бы иметь выражение «национальный план» в свободном обществе? Оно не может означать концентрацию власти в одной точке, поскольку это подразумевало бы конец свободы: под­линное планирование распространяется лишь на то, на что распространяется власть планирующего. Мне кажется, единственное вразумительное значение, ко­торое слова «национальный план» могли бы иметь в свободном обществе, — это по возможности полней­шее изъявление своих намерений всеми людьми, об­ладающими существенной экономической властью. Такие волеизъявления собирались бы и сопоставля­лись каким-нибудь центральным агентством. Даже несогласованности в таком составном «плане» могли бы дать ценные указания.

ДОЛГОСРОЧНЫЕ ПРОГНОЗЫ И АНАЛИЗЫ ВЫПОЛНИМОСТИ

Перейдем теперь к долгосрочному прогнозированию, под которым я понимаю оценки на 5 лет и более вперед. Должно быть ясно, что, поскольку изменение — функ­ция времени, далекое будущее еще менее предсказуе­мо, чем ближайшее. На самом деле всякие долгосроч­ные прогнозы до некоторой степени самонадеянны и абсурдны, если только они не имеют столь общий вид, что попросту утверждают очевидное. И тем не менее, зачастую, когда нужно принять решение или взять на себя долгосрочное обязательство, возникает необхо­димость «обратить взор» в будущее. Неужели ничто не поможет нам в этом?

Здесь я хочу снова подчеркнуть различие между прогнозами, с одной стороны, и «пробными расче­тами», или «анализами выполнимости», — с другой. В одном случае я утверждаю, что положение дел через, скажем, 20 лет будет тем или иным. В другом случае я всего лишь исследую долгосрочный эффект опре­деленных предполагаемых тенденций. К сожалению, правда в том, что в макроэкономике анализы выпол­нимости очень редко выходят за пределы самой зача­точной стадии. Люди согласны полагаться на общие прогнозы, которые редко стоят хотя бы той бумаги, на которой они написаны. Возможно, будет полезно привести несколько примеров. В наши дни очень ак­туальны разговоры о развитии отсталых стран, и для этой цели разрабатываются бесчисленные «планы». Если судить по тому, какие надежды пробуждаются по всему миру, люди, похоже, предполагают, что че­рез несколько десятилетий большая часть населения мира сможет жить примерно так же, как сегодня жи­вут западные европейцы. Так вот, мне кажется, было бы очень поучительным, если бы кто-то взялся сделать детальный анализ выполнимости этого проекта. Он мог бы взять 2000 год в качестве конечного пункта и отправиться оттуда в обратном направлении. Каков был бы требуемый выпуск продуктов питания, топли­ва, металлов, текстильных волокон и тому подобного? Каковы были бы запасы промышленного капитала? Разумеется, по мере анализа пришлось бы вводить много новых предпосылок. Каждая предпосылка мог­ла бы стать предметом нового анализа выполнимо­сти. В конечном счете можно было бы обнаружить, что получающиеся уравнения нельзя решить, если не ввести предпосылки, выходящие за рамки реальности и здравого смысла. Это могло бы оказаться в высшей степени поучительным. И, вероятно, привело бы к за­ключению, что (тогда как не вызывает сомнений, что существенное экономическое развитие требуется во всех странах, где огромные массы людей живут в крайней ни­щете) существует выбор альтернативных моделей воз­можного развития, и что некоторые варианты развития оказались бы более выполнимыми, чем другие.

Долгосрочное мышление, подкрепленное добросо­вестными анализами выполнимости, было бы осо­бенно желательным там, где дело касается невозоб­новляемых видов сырья, имеющихся в ограниченных количествах, то есть главным образом ископаемых ви­дов топлива и металлов. Например, в настоящее время на смену углю приходит нефть. Некоторые предпола­гают, что запасы угля подходят к концу. Тщательный анализ выполнимости, задействующий все имеющие­ся данные о запасах угля, нефти и природного газа как доказанных, так и всего лишь предполагаемых, был бы чрезвычайно поучителен.

Что касается таких предметов, как рост населения и продовольственное снабжение, здесь мы уже распо­лагаем исследованиями очень похожими на анализы выполнимости. Такие исследования осуществляются главным образом Организацией Объединенных На­ций. Эти исследования можно было серьезно углубить, чтобы они не только сообщали о том, каких совокуп­ных объемов производства продовольствия нужно достичь к 1980 или 2000 году, но и указали — гораздо детальнее, чем это делалось до сих пор, — хроноло­гию конкретных шагов, которые нужно предпринять в ближайшем будущем, если нам необходимо достичь этих объемов.

Главное требование здесь чисто интеллектуальное: нужно ясно понимать различие между прогнозом и анализом выполнимости. Путать эти две вещи — яв­ный признак неграмотности в вопросах статистики. Как я сказал выше, долгосрочное прогнозирование самонадеянно. Но долгосрочный анализ выполнимо­сти — это скромная и непретенциозная работа, отка­зываться от которой значит ставить себя под угрозу.

И снова возникает вопрос, можно ли облегчить эту задачу, если чаще прибегать к механическим сред­ствам, таким как ЭВМ. Лично я склонен в этом усом­ниться. Мне кажется, бесконечное приумножение ме­ханических средств там, где больше всего прочего требуется способность суждения — одна из главных движущих сил закона Паркинсона. Конечно, ЭВМ спо­собна за несколько секунд или минут, варьируя пред­посылки, обработать огромное количество перестано­вок, тогда как неэлектронному мозгу на ту же самую работу потребуются месяцы. Но дело в том, что не­электронному мозгу никогда не понадобится браться за эту работу. С помощью способности суждения он может сконцентрироваться на нескольких параме­трах, достаточных, чтобы очертить рамки вероятного с точки зрения здравого смысла. Некоторые вообра­жают, будто можно создать машину для заблаговре­менного прогнозирования, которой можно было бы беспрестанно скармливать текущие «новости», полу­чая в ответ непрерывно пересматриваемые долгосроч­ные прогнозы. Не сомневаюсь, что такое возможно, но будет ли от этого польза? О каждой «новости» следу­ет судить по ее долгосрочной значимости, и обычно нельзя вынести определенное суждение немедлен­но. Не вижу ценности и в непрерывном пересмотре долгосрочных прогнозов, выполняемом посредством механической рутины. Прогноз требуется лишь тогда, когда нужно принять или пересмотреть долгосрочное решение, что даже в крупном бизнесе бывает доста­точно редко. А уж если это происходит, то не жалко потратить время на то, чтобы обдуманно и добросо­вестно собрать лучшие данные, вынести суждение о каждом факте в свете накопленного опыта и наконец прийти к точке зрения, которую одобрят обладатели лучших имеющихся мозгов. Думать, что этот трудоем­кий и лишенный определенности процесс можно уко­ротить с помощью куска механической аппаратуры, значит заниматься самообманом.

Когда речь идет об анализах выполнимости, порой может показаться, что полезно иметь аппаратуру, с помощью которой можно быстро выяснить, к каким следствиям приведут изменения в предпосылках. Но вам еще предстоит убедить меня, что для тех же целей недостаточно логарифмической линейки и набора таб­лиц сложных процентов.

НЕПРЕДСКАЗУЕМОСТЬ И СВОБОДА

Если я и оцениваю полезность «автоматизации» в эко­номическом прогнозировании и тому подобных делах достаточно негативного, это не значит, что я недооце­ниваю значение ЭВМ и подобной аппаратуры для вы­полнения других задач, например, для решения мате­матических проблем или для планирования прогона оборудования. Эти последние задачи относятся к точ­ным наукам или к их прикладному применению. Их предмет нечеловечен, или, наверное, следует сказать до-человечен. Сама их сочность — знак отсутствия человеческой свободы, отсутствия выбора, ответ­ственности и достоинства. Как только вмешивается человеческая свобода, мы оказываемся в совершенно ином мире, в котором любое наращивание количества механических приборов представляет огромную опас­ность. Тенденциям к стиранию указанного различия следует противостоять с предельной решимостью. Результатом неоправданной попытки представителей социальных наук перенять и имитировать методы естественных наук стал тяжелейший удар по человеческому достоинству. Экономика, а тем более приклад­ная экономика, — не точная наука. На самом деле она есть нечто гораздо большее — одна из ветвей мудро­сти (или, по крайней мере, должна ей быть). Г-н Колин Кларк заявил однажды, что «долгосрочные мировые экономические равновесия складываются своим осо­бым образом, полностью независимо от политических или социальных изменений».

На основании этой метафизической ереси в 1941 го­ду он написал книгу — «Экономика 1960 года». Было бы несправедливо говорить, что нарисованная им кар­тина не имеет никакого сходства с тем, что принесла с собой действительность. Своего рода сходство, и вправду, имеется — оно основано на том простом факте, что человек пользуется своей свободой в рам­ках неизменного набора законов природы. Но урок, который можно извлечь из книги г-на Кларка, состоит в том, что его метафизическая предпосылка неверна; что на самом деле даже в долгосрочном периоде миро­вые экономические равновесия в высшей степени за­висимы от политических и социальных изменений; и что изощренные и изобретательные методы прогнози­рования, использованные г-ном Кларком, всего лишь обеспечили его выкладкам ложное правдоподобие.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Таким образом, я прихожу к ободряющему заключе­нию, что жизнь, включая экономическую жизнь, сто­ит того, чтобы ее прожить, поскольку она достаточно непредсказуема, чтобы быть интересной. Ни эконо­мистам, ни статистикам не измерить ее «рулеткой». К добру или к худу, но в границах физических законов природы мы все-таки хозяева нашей индивидуальной и коллективной судьбы.

Однако знание-как, которым располагают эконо­мист, статистик, ученый-естественник и даже подлин­ный философ, способно помочь в прояснении гра­ниц, которыми очерчена наша судьба. Будущее нельзя спрогнозировать, но его можно разведать. Анализы выполнимости способны показать, что может ждать нас, а это сегодня важнее, чем когда-либо, коль скоро по всему миру ведущей темой экономики стал «рост».

В спешной попытке получить надежное знание о своем принципиально недетерминированном буду­щем современный человек действия может окружить себя неуклонно растущими армиями прогнозистов, неуклонно растущими горами фактических данных, которые будут перевариваться все более чудесными механическими приспособлениями. Боюсь, в итоге мы получим не больше, чем огромный маскарад и все бо­лее изумительные подтверждения закона Паркинсона. По-прежнему лучшими будут решения, основанные на суждениях зрелых неэлектронных мозгов человека, трезво и спокойно взглянувшего на ситуацию и уви­девшего ее в целом. «Остановись, посмотри и послу­шай» — лучший девиз, чем «Посмотри в прогнозах».

Д.К. Гэлбрейт говорил об изобилии в частном секторе и обнищании государственного сектора. Показательно, что он ссылался на Соединенные Штаты, которые, по общему мнению и по привычным меркам, являются самой богатой страной в мире. Как могло случиться в самой богатой стране обнищание государственного сектора, причем в масштабах го­раздо более серьезных, чем во многих других стра­нах, валовой национальный продукт которой, с по­правкой на численность населения, намного меньше? Если рост американской экономики до ее нынешнего уровня не покончил с обнищанием государственно­го сектора — а, быть может, даже сопровождался его усилением — то разумно ли ожидать, что благодаря дальнейшему «росту» это обнищание будет сдержано или устранено? Как объяснить, что страны с самыми высокими темпами роста по большей части оказыва­ются самыми загрязненными и страдают тяжелейшим обнищанием государственного сектора? Если валовой национальный продукт Соединенного Королевства растет, скажем, на 5% (то есть около двух миллиардов фунтов) в год, можем ли мы использовать эти деньги, это дополнительное богатство, для того чтобы «пре­творить в жизнь чаяния нашей нации»?

Разумеется, нет. Ведь при системе частной собст­венности любое новое богатство, как только оно воз­никает, немедленно и автоматически присваивается частным лицом. Органы власти едва ли имеют хоть какой-то собственный доход и вынуждены извлекать из карманов своих граждан денежные суммы, которые граждане считают по праву своими собственными. Не удивительно, что это ведет к бесконечной битве умов между сборщиками налогов и гражданами, битве, в которой богатые, заручившись помощью высокоопла­чиваемых налоговых экспертов, преуспевают куда больше, чем бедные.

В ходе попыток заткнуть «лазейки», налоговое за­конодательство становится все сложнее, а спрос на на­логовых консультантов (и следовательно, их доход) — все выше. Поскольку налогоплательщики чувствуют, что у них отнимают то, что они заработали, они не просто стараются использовать всякую возможность законно минимизировать налоговые затраты (не гово­ря уже о практиках незаконного уклонения от нало­гов), но еще и поднимают непрекращающийся вопль с требованием сокращения государственных расходов. Предвыборный лозунг «Больше налогов на большие государственные расходы!» не собрал бы много голо­сов, каким бы бросающимся в глаза не было несоот­ветствие между изобилием в частном секторе и обни­щанием государственного сектора.

Эту дилемму не разрешить, если только признание необходимости социальных расходов не найдет свое выражение в структуре собственности на средства производства.

Вопрос касается не только обнищания государствен­ного сектора, например, психиатрических лечебниц, тюрем и бесчисленного множества прочих учреждений и служб, содержащихся на государственные сред­ства. Это лишь негативная сторона проблемы. С пози­тивной ее стороной мы сталкиваемся там, где большие количества государственных денежных средств за­трачены или тратятся на то, что принято называть «инфраструктурой», в результате чего частные пред­приятия получают значительные выгоды бесплатно. Это хорошо известно каждому, кто когда-либо зани­мался основанием предприятия или ведением его дел в бедном обществе, где «инфраструктура» недостаточ­но развита или совсем отсутствует. Такой предпри­ниматель не может надеяться на дешевый транспорт и другие общественные услуги; он может столкнуться с необходимостью за свой счет обеспечивать то, что в обществе с высоко развитой инфраструктурой он имел бы даром или за небольшую плату; он не может рассчитывать на то, чтобы найти квалифицированных людей: ему приходится обучать их самому; и т.д. В лю­бом обществе, богатом или бедном, все образователь­ные, медицинские и исследовательские учреждения даруют частному предпринимательству бесчисленные выгоды — выгоды, за которые частное предприни­мательство платит не напрямую, как в большинстве случаев, а косвенно — посредством налогов. Налогам же, как упоминалось выше, противятся, на них него­дуют, против них устраивают кампании и, зачастую, их успешно избегают. То, что органы власти вынужде­ны получать плату за выгоды, которые частное пред­принимательство имеет с «инфраструктуры», не на­прямую, в качестве доли от прибылей предприятий, а лишь после того, как прибыль была присвоена част­ными лицами — это в высшей степени нелогичная, ведущая к бесконечным усложнениям и мистифика­циям практика. Частное предпринимательство увере­но, что его прибыли зарабатываются собственными силами, и что органы власти отбирают значительную часть этих прибылей с налогами. Строго говоря, это мнение не соответствует истине. Истина в том, что органы власти, коль скоро они платят за инфраструк­туру, берут на себя немалую часть издержек частно­го предпринимательства, и таким образом прибыли частного предпринимательства намного превосходят его достижения.

Истинная ситуация не будет иметь никаких прак­тических следствий, если только признание значения социальных расходов для прибыльности частного предпринимательства не отразится на структуре соб­ственности на средства производства.

Поэтому теперь я приведу два примера того, как можно (или можно было бы) изменить структуру част­ной собственности таким образом, чтобы она удов­летворяла двум сделанным выше критическим заме­чаниям. Первый пример относится к фирме средних размеров, которая в настоящее время функционирует на основе реформированных отношений собственно­сти. Второй пример — это умозрительный план того, как можно было бы реформировать структуру соб­ственности в крупных фирмах.

СОДРУЖЕСТВО SCOTT BADER

Эрнест Бадер открыл предприятие Scott Bader & Co. Ltd. в 1920 году в возрасте 30 лет. Спустя 31 год, после многих испытаний и бед в период войны, у него был процветающий бизнес средних масштабов, в котором были задействованы 161 человек, ежегодный товаро­оборот которого равнялся примерно 625 000 фунтам, а чистая прибыль превышала 72 000 фунтов. Начав фактически с нуля, он и его семья достигли процве­тания. Его фирма прочно зарекомендовала себя веду­щим производителем полиэфирных смол, а также и других сложных продуктов, таких как алкидные лаки, полимеры и пластификаторы. Молодым человеком он испытал глубокое недовольство перспективами, которые обещала жизнь наемного работника: его воз­мущали сами идеи «рынка труда» и «системы оплаты труда», а главное, он считал, что капитал использует людей, а не люди — капитал. Впоследствии, оказав­шись в положении нанимателя, он никогда не забы­вал, что его успех и процветание — это не только его собственная заслуга, но и заслуга всех его компаньо­нов и, бесспорно, того общества, в котором ему выпа­ло счастье заниматься своим делом. Процитирую его собственные слова:

Я понял, что, как и много лет назад, когда я сделал ре­шительный шаг и перестал быть наемным работником, на моем пути встала капиталистическая философия, раз­деляющая людей на управляемых, с одной стороны, и управляющих — с другой. Но настоящим препятствием было корпоративное право, обеспечивавшее диктатор­скую власть акционеров и иерархию контролируемого ими руководства.

В своей фирме он решил произвести «революционные перемены... основанные на философии, стремящей­ся приспособить промышленность для человеческих нужд».

Проблема была двоякая: 1) создать в нашей фирме мак­симальную атмосферу свободы, счастья и человеческо­го достоинства, не утрачивая при этом доходности, и 2) сделать это способами и средствами, которые были бы приемлемыми для частного сектора промышленности в целом.

Г-н Бадер сразу же понял, что никакие решительные перемены невозможны без двух вещей: во-первых, преобразования отношений собственности — про­сто делить прибыль, как он делал это с самого нача­ла, было недостаточно, и, во-вторых, добровольного принятия правил, требующих известного самоогра­ничения. Чтобы добиться первого, он учредил Содру­жество Scott Bader, которому он передал (в два этапа: 90% в 1951-м и оставшиеся 10% в 1963 году) права собственности на свою фирму Scott Bader & Co. Ltd. Чтобы осуществить второе, он договорился со своими новыми партнерами, то есть с членами Содружества, его бывшими наемными работниками, принять свод законов, который будет не только устанавливать рас­пределение «пучка полномочий», подразумеваемого частной собственностью, но также накладывать сле­дующие ограничения на свободу действий фирмы.

Во-первых, фирма останется предприятием ограни­ченного размера — такого, чтобы каждый сотрудник мог охватить ее своим умом и воображением. Ее пер­сонал не перерастет отметку 350 человек или около того. Если обстоятельства потребуют дальнейшего рос­та, ответом будет учреждение новых, полностью неза­висимых единиц по образцу Scott Bader & Co. Ltd.

Во-вторых, независимо от возраста, пола, опыта сотрудников организации и выполняемых ими функ­ций, зарплата самого высокооплачиваемого из них (без учета налогов) не будет превышать зарплату са­мого низкооплачиваемого более чем в 7 раз.

В-третьих, поскольку члены Содружества — парт­неры, а не наемные работники, ни один из них не мо­жет быть уволен другими ни на каких основаниях, кроме факта его злостных нарушений. Конечно, каж­дый может уйти добровольно в любой момент, сделав соответствующее извещение.

В-четвертых, совет директоров указанной фирмы, Scott Bader & Co. Ltd., будет полностью подотчетен Со­дружеству. По правилам, изложенным в своде законов, Содружество имеет право и обязанность утверждать или отклонять назначение директоров, а также дого­вариваться об уровне их зарплаты.

В-пятых, Содружество будет присваивать не более 40% чистой прибыли Scott Bader & Со Ltd., а как ми­нимум 60% будет удерживаться для налоговых выплат и для обеспечения самофинансирования фирмы. Что касается присвоенной прибыли, половину ее Содруже­ство будет направлять на выплату бонусов тем, кто ра­ботает в действующей компании, а другую половину — за пределы организации, на благотворительные цели.

И наконец, ни один из товаров Scott Bader & Co. Ltd. не будет продаваться потребителям, о которых извест­но, что они используют их в военных целях.

Когда, г-н Эрнест Бадер и его коллеги сделали эти революционные изменения, многие, не задумываясь, предсказывали, что фирма, действующая на основе коллективизированной собственности и искусствен­ных самоограничений, ни за что не выживет. На самом же деле успехи фирмы следовали один за другим, хотя, конечно, она ни в коем случае не избежала труд­ностей, даже кризисов и периодов регресса. При той высокой конкуренции, которая царит в сфере, где дей­ствует фирма, за период с 1951 по 1975 год она увели­чила свои продажи с 625 000 до 5 миллионов фунтов. Чистые прибыли выросли с 72 000 до приблизитель­но 300 000 фунтов в год, общий штат вырос с 161 до 379 человек. За 20-летний период персоналу были выплачены бонусы на сумму более 150 000 фунтов, и такая же сумма была пожертвована на внешние благо­творительные цели — было учреждено несколько но­вых маленьких фирм.

При желании можно сказать, что коммерческий успех Scott Bader & Co. Ltd. стал, вероятно, следствием «исключительных обстоятельств». Более того, суще­ствуют частнопредпринимательские фирмы привыч­ного образца, которые достигли таких же или даже больших успехов. Но не в этом суть. Если бы после 1951 года Scott Bader & Co. Ltd. ждал коммерческий провал, то это могло бы послужить лишь грозным предостережением. Ее бесспорные, с точки зрения привычных критериев, успехи еще не доказывают, что по этим критериям «система» Бадера непременно бо­лее совершенна, они лишь показывают, что она вполне способна им соответствовать. Истинное же ее досто­инство состоит в том, что она позволяет достичь це­лей, лежащих за пределами коммерческих критериев, а именно человеческих целей, которые в обыкновен­ной коммерческой практике, как правило, считаются второстепенными или вообще игнорируются. Други­ми словами, «система» Бадера преодолевает редукцио­низм системы частной собственности и ставит про­мышленную организацию на службу человеку, вместо того чтобы позволять ей использовать человека как простое средство обогащения собственников капита­ла. Процитирую Эрнеста Бадера:

Совместное собственничество, или Содружество — это естественный результат эволюции участия в прибылях, совместного управления, совместного обладания права­ми собственности и прочих практик, при которых инди­виды имеют групповые интересы в общем предприятии. Такие индивиды становятся на путь к тому, чтобы вла­деть вещами сообща, и, как мы увидим, совместное собственничество дает уникальные преимущества.

Хотя у меня нет намерения вдаваться в подробности эволюции, которую новые идеи и методы в области управления и кооперации претерпели за более чем 20-летний период, миновавший с 1951 года, будет по­лезно обобщить этот опыт, сформулировав на его ос­нове несколько общих принципов.

Во-первых, переход прав собственности от лица или семьи (в данном случае семьи Бадера) к коллек­тиву, Содружеству, столь фундаментально меняет эк­зистенциальный характер «собственности», что луч­ше мыслить такой переход, как отмирание частной собственности, чем как учреждение коллективной. Взаимосвязь определенной совокупности материаль­ных активов с одним или очень немногими лицами полностью отличается от взаимосвязи тех же самых активов с Содружеством, включающим большое ко­личество лиц. Не удивительно, что радикальное из­менение количества собственников влечет за собой глубинное качественное изменение значения соб­ственности. Особенно сильно это изменение там, где, как в случае Scott Bader, права собственности передаются коллективу, Содружеству, а никаких ин­дивидуальных прав  собственности для отдельных членов Содружества не вводится. В случае со Scott Bader юридически корректно говорить, что действу­ющая компания, Scott Bader & Co. Ltd., — собствен­ность Содружества, но высказывание, что члены Со­дружества как индивиды имеют в нем какую-либо собственность, ложно как юридически, так и экзистенциальное. Истина в том, что права собственности были заменены специфическими правами и обязан­ностями при управлении активами.

Во-вторых, хотя никто и не приобрел никакого иму­щества, тем не менее своего имущества г-н Бадер и его семья себя лишили. Они добровольно отказались от возможности стать непомерно богатыми. В конце кон­цов не нужно верить во всеобщее равенство (что бы под этим ни понималось), чтобы понять, что в наши дни наличие непомерно богатых людей — огромная беда для любого общества. Без сомнения, некоторое неравенство в доходах и благосостоянии «естествен­но» и функционально оправданно — немного найдет­ся таких, кому это не покажется очевидным. Но здесь, как и во всех делах человеческих, многое зависит от масштабов. Неумеренное богатство, как и власть, име­ет свойство принимать извращенные формы. Богатые, даже если они не «праздные богачи», даже если они трудятся усерднее, чем кто-либо, трудятся иначе, ис­пользуют другие стандарты и отдаляются от простых людей. Они развращают себя алчностью и развращают остальное общество, вызывая зависть. Осознание все­го этого привело г-на Бадера к тому, чтобы отказать­ся от возможности непомерного богатства и поэтому сделать возможным создание настоящего сообщества.

В-третьих, хотя эксперимент со Scott Bader и пока­зал, что принципиально важно преобразовать отно­шения собственности — без этого все остальные меры остаются притворством — он также дал понять, что преобразование отношений собственности, — это, так сказать, всего лишь расчистка плацдарма, необ­ходимое, но не достаточное условие для достижения высоких целей. Тем самым было признано, что задачи деловой организации в обществе не сводятся попро­сту к извлечению и максимизации прибыли, росту и достижению могущества. Содружество признало че­тыре в равной степени важные задачи.

A. Экономическая задача: обеспечить себе заказы, выполнение которых можно спланировать и осуще­ствить таким образом, чтобы получить прибыль.

Б. Техническая задача: чтобы не лишиться при­быльных заказов, нужно поставлять заказчикам това­ры, отвечающие новейшим стандартам.

B. Социальная задача: дать членам компании воз­можность, работая совместно, развиваться и получать удовольствие.

Г. Политическая задача: воодушевить других муж­чин и женщин на перемены в обществе, став для них примером экономического здоровья и социальной от­ветственности.

В-четвертых, самая амбициозная и одновременно самая трудная из этих задач — это социальная. За 20 с лишним лет своего существования Содружество про­шло несколько этапов формирования свода законов, и мы убеждены, что с новым сводом законов 1971 года оно, наконец, создало набор «органов», которые позво­лят ему совершить подвиг из разряда решения квадра­туры круга, а именно совместить настоящую демокра­тию с эффективным управлением. Воздержусь от того, чтобы рисовать диаграммы организации, показыва­ющие, как различные «органы» предположительно будут связаны друг с другом, ведь живую реальность нельзя ни запечатлеть на бумаге, ни изменить, копируя бумажные модели. Процитирую самого г-на Бадера:

Я с куда большей охотой провел бы для любого заинте­ресовавшегося тур по нашему сорокапятиакровому древ­нему загородному особняку, усеянному химическими установками и лабораториями, чем стал бы мучительно писать статью, которая неизбежно вызвала бы не меньше вопросов, чем дала ответов.

Эволюция организации Scott Bader была и остает­ся процессом обучения. Принципиальное значение происходящего с организацией начиная с 1951 года состоит в том, что каждый, кто с ней связан, полу­чил возможность выучить и применить на практике множество вещей, выходящих далеко за пределы та­ких задач, как добыча средств к существованию, полу­чение заработной платы, обеспечение прибыльности бизнеса и экономически рациональное поведение, «от которого мы все выиграем». В организации Scott Bader у каждого есть возможность подняться на более высокий человеческий уровень — не путем частного и индивидуалистического преследования целей по самопреодолению (этим можно заниматься в любой обстановке, даже самой жалкой), но, так сказать, ра­достно и добровольно подстраиваясь под цели самой организации. Этому нужно учиться, а процесс обуче­ния требует времени. Большинство, хотя и не абсо­лютное, людей, присоединившихся к Scott Bader, ис­пользовали эту возможность.

Наконец, можно сказать, что порядки, при которых половина присваиваемых прибылей должна направ­ляться вовне, на благотворительные цели, не только содействовали многим добрым делам, которыми в капиталистическом обществе зачастую пренебре­гают (работе с молодежью, со стариками, с неполно­ценными и забытыми людьми), но и послужили тому, что у членов Содружества появились сознательность и понимание проблем общества, какие редко можно встретить в деловых организациях привычного типа. В связи с этим стоит также упомянуть, что были пред­приняты меры предосторожности, насколько это возможно, гарантирующие, что Содружество не станет организацией, где индивидуальный эгоизм превратился в групповой эгоизм. Был учрежден Совет по­печителей (что-то вроде короля при конституционной монархии), решающую роль в котором играют лица, не состоящие в организации Scott Bader. Попечители — это попечители свода законов, не имеющие вла­сти вмешиваться в управление. Но они уполномочены и призваны быть третейским судьей в том случае, если между демократическими и функциональными орга­нами организации возникнет серьезный конфликт по фундаментальным вопросам.

Как упомянуто в начале этого раздела, г-н Эрнест Бадер решил произвести в своей фирме «революци­онные перемены», но «сделать это способами и сред­ствами, которые были бы приемлемыми для частного сектора промышленности в целом». Его революция вышла бескровной: никто не оказался в беде, даже сам г-н Бадер и его семья; повсюду бастуют, но сотрудни­ки Scott Bader могут с гордостью сказать, что только не у них. И хотя в организации нет человека, который не знал бы о пропасти между целями Содружества и его текущими достижениями, ни один честный сторон­ний наблюдатель не смог бы не согласиться со следую­щим утверждением Эрнеста Бадера:

Опыт, приобретенный нами за те долгие годы, что мы старательно привносили в наш бизнес христианский об­раз жизни, чрезвычайно нас воодушевил; он оказал бла­готворное влияние как на наши отношения друг с дру­гом, так и на количество и качество нашей продукции.

Теперь мы хотим продолжить и довести до конца все то, чего достигли к данному моменту, сделав твердый вклад в создание лучшего общества, которое будет слу­жить Богу и нашим согражданам.

И тем не менее, хотя тихая революция г-на Бадера должна быть «приемлемой для частного сектора про­мышленности в целом», в действительности она не была принята. Тысячи людей, даже в деловом мире, наблюдают за текущим развитием событий и требуют «нового освобождения от обетов». Но Scott Bader и не­многие другие продолжают свое дело, как маленькие островки здравомыслия в огромном обществе, управ­ляемом алчностью и завистью. Похоже, верно, что какие бы свидетельства ни говорили в пользу нового способа ведения дел, «старым псам не выучить новых трюков». Но верно и то, что постоянно подрастают «новые псы»; и им вполне можно посоветовать обра­тить внимание на вещи, возможность которых пока­зала Scott Bader Commonwealth Ltd.

НОВЫЕ МЕТОДЫ ОБОБЩЕСТВЛЕНИЯ

Похоже, перед обществом, в котором основное вни­мание приковано к экономическим делам, стоит три основных выбора: между частной собственностью на средства производства и различными типами обще­ственной, или коллективизированной собственности; между рыночной экономикой и различными спосо­бами «планирования»; наконец, между «свободой» и «тоталитаризмом». Нет нужды говорить, что в реаль­ности противоположности, представленные в каждой из этих трех пар, всегда будут до некоторой степени смешаны — поскольку они в какой-то мере скорее до­полнения друг к другу, чем противоположности. Но смесь будет обнаруживать преобладание одной или другой противоположности.

Далее можно заметить, что тем, кто испытывает сильное пристрастие к частной собственности, почти всегда свойственно утверждать, что собственность, не являющаяся частной, неизбежно и с необходимостью влечет за собой «планирование» и «тоталитаризм», тогда как «свобода» немыслима иначе, как на основе частной собственности и рыночной экономики. Рав­ным образом, приверженцам различных форм коллек­тивизированной собственности свойственно утверж­дать, пусть и не столь догматично, что она необходимо требует центрального планирования. Достичь свобо­ды, заявляют они, можно только посредством обоб­ществленной собственности и планирования, тогда как мнимая свобода частной собственности и рыноч­ной экономики — это не более чем «свобода обедать в Ритце и спать под мостами Темзы». Иными словами, каждый претендует на то, чтобы достичь свободы по своей собственной «системе», а любую другую «систе­му» обвиняет в том, что она неизбежно влечет за со­бой тиранию, тоталитаризм или анархию, ведущую к ним обоим.

Те, кто строит свои рассуждения таким образом, обычно скорее накаляют обстановку, чем проясняют ее — так бывает со всеми, кто выводит «реальность» из понятийного аппарата, вместо того чтобы выво­дить понятийный аппарат из реальности. Три пары альтернатив дают 23, или 8, возможных комбинаций. Всегда разумно ожидать, что в реальной жизни осу­ществлены все возможности — в то или иное время или даже одновременно в разных местах. Восемь воз­можных случаев выбора из трех упомянутых мной пар альтернатив таковы (я упорядочил их, поставив во главу угла дилемму свободы и тоталитаризма, по­скольку именно она является основной с точки зрения метафизики, принятой в этой книге):

Случай 1: свобода, рыночная экономика, частная собственность.

Случай 2: свобода, планирование, частная соб­ственность.

Случай 3: свобода, рыночная экономика, коллекти­визированная собственность.

Случай 4: свобода, планирование, коллективизи­рованная собственность.

Случай 5: тоталитаризм, рыночная экономика, частная собственность.

Случай 6: тоталитаризм, планирование, частная собственность.

Случай 7: тоталитаризм, рыночная экономика, коллективизированная собственность.

Случай 8: тоталитаризм, планирование, коллекти­визированная собственность.

Смешно утверждать, что единственные «возмож­ные» случаи — это 1 и 8, самые простые случаи с точки зрения попавших во власть понятий пропагандистов.

Реальность, слава Богу, более изобретательна, но я оставлю поиск текущих или исторических примеров каждого из восьми вышеозначенных случаев на со­весть читателя и посоветую учителям политологии предложить это упражнение своим студентам.

Моя непосредственная цель здесь и сейчас состоит в том, чтобы поразмыслить о возможности разработать такую «систему» собственности для крупномасштаб­ного предпринимательства, с помощью которой была бы достигнута по-настоящему «смешанная экономи­ка». Ведь коль скоро мы вынуждены начинать не с нуля (как если бы все возможности были по-прежнему от­крыты), а с реальной ситуации, сложившейся в инду­стриализованной части мира, именно «смесь» скорее чем «чистая эссенция» поможет достойно встретить разнородные трудности будущего.

Я уже доказывал, что в так называемых развитых обществах частное предпринимательство извлекает очень большую выгоду из инфраструктуры (как ви­димой, так и невидимой), которую такие общества создали посредством социальных расходов. Но рука общества, хотя ею и оплачивается значительная часть издержек частного предпринимательства, не участву­ет напрямую в дележе его прибылей; все эти прибы­ли изначально присваиваются частными лицами, а общество, чтобы покрыть собственные расходы, вы­нуждено тянуть руку в их карманы. Современный бизнесмен не устает заявлять и жаловаться, что он в значительной мере «работает на государство», что государство — его партнер, поскольку налоги на при­быль поглощают существенную часть того, что, по его убеждению, возникло благодаря одному только ему или его акционерам. Это наводит на мысль, что обще­ственная доля в частных прибылях, другими словами, налоги на прибыли компании, с тем же успехом могла бы быть превращена в общественную долю в акцио­нерном капитале частного бизнеса, по крайней мере, на крупномасштабных предприятиях.

В целях нижеследующей зарисовки я принимаю за аксиому, что рука общества забирает половину распре­деляемых прибылей крупномасштабного предприни­мательства и получает свою долю не посредством на­логов на прибыль, а посредством прав собственности на 50% акционерного капитала таких предприятий.

1. Для начала нужно определить минимальный раз­мер предприятий, подлежащих включению в нашу схему. Поскольку свой частный и личный характер бизнес теряет при превышении определенного числа наемных работников (становясь, по сути, публичным предприятием), минимальный размер, вероятно, луч­ше всего определить с точки зрения количества наня­тых лиц. В особых случаях может возникнуть необ­ходимость определять размер с точки зрения объема задействованного капитала или товарооборота.

2. Все предприятия, достигающие этого минималь­ного размера или превышающие его, должны быть ак­ционерными обществами.

3. Было бы желательно преобразовать все акции этих компаний по американскому образцу — в акции без фиксированного номинала.

4. Количество выпущенных акций, включая при­вилегированные акции и любые другие бумаги, пред­ставляющие акционерный капитал, должно быть удвоено за счет выпуска равнозначного количества новых «общественных» акций, чтобы на каждую ста­рую, находящуюся в частных руках, приходилась но­вая акция, находящаяся в «руке общества».

При такой схеме не возникло бы вопроса о «ком­пенсации», потому что, строго говоря, не было бы произведено никакой экспроприации — только пре­вращение права «руки общества» взимать налоги с прибыли в прямое участие в обладании экономиче­скими активами, использование которых и приносит облагаемые налогом прибыли. Это превращение было бы открытым признанием того несомненного факта, что главную роль в создании «частного» экономического благосостояния так или иначе играет «рука об­щества», то есть некапиталистические общественные силы, и что активы, созданные благодаря вкладу госу­дарства, должны быть признаны общественным, а не частным имуществом.

Немедленно возникли бы вопросы, которые мож­но разделить на три группы. Во-первых, что именно понимается под «рукой общества»? Куда поместить вновь выпущенные акции и кому в этом контексте быть представителем «руки общества»? Во-вторых, какие права собственности должно давать обладание этими новыми акциями? И в-третьих, вопросы, свя­занные с тем, как перейти от существующей системы к этой новой, что делать с международными синдиката­ми и прочими объединениями, как привлекать новый капитал и т.д.

Что касается первого набора вопросов, я бы предло­жил, чтобы вновь созданные акции, представляющие 50% акционерного капитала, удерживались местным органом того района, где действует соответствующее предприятие. Смысл этого состоял бы в том, чтобы одновременно сделать участие общества как можно менее централизованным и добиться максимальной интеграции деловых предприятий в Социальный ор­ганизм, внутри которого они действуют и от кото­рого имеют неисчислимые выгоды. Таким образом, половина акционерного капитала деловой организа­ции, действующей в районе X, должна удерживать­ся местным органом, являющимся, в общем смысле, представителем населения этого района. Но совсем не обязательно, чтобы самыми подходящими людьми, которым можно доверить права, связанные с новыми акциями, были государственные служащие или мест­ные выборные (политические) лица. Прежде чем глуб­же вдаваться в вопрос о кадрах, мы должны несколько тщательнее определить эти права.

Поэтому я перехожу ко второму набору вопросов. В принципе, права, связанные с собственностью, всегда можно разделить на две группы: руководительские права и финансовые права.

Я убежден, что при нормальных обстоятельствах вмешательство «руки общества» в свободные действия существующего делового руководства или ограниче­ние сферы его ответственности не только не принесет пользы, но и причинит много вреда. Таким образом, пока не случится особых обстоятельств, вся полнота ответственности должна оставаться на «частных» ру­ководителях, а руководительские права, которые дает общественная половина акций, должны оставаться латентными. Иными словами, при нормальном ходе вещей акции, удерживаемые обществом, не давали бы права голоса, а только право на наблюдение и на информацию. «Рука общества» помещала бы в совет директоров предприятия одного или нескольких на­блюдателей, но при нормальном ходе вещей наблю­датель не имел бы права принимать решения. Лишь почувствовав, что общественные интересы требуют вмешательства в деятельность существующего руко­водства, наблюдатель мог бы обратиться в специаль­ный суд, чтобы его латентные права голоса были акти­вированы. Перед судом потребовалось бы предъявить доводы prima facie, после чего он на ограниченный пе­риод активировал бы принадлежащие обществу пра­ва голоса. Таким образом, руководительские права на собственность, связанные с новыми, находящимися в общественном владении акциями, при нормальных условиях оставались бы на заднем плане, в качестве возможности, и могли бы стать реальностью только в результате определенных специфических, официаль­ных и публичных действий «руки государства». И даже когда в исключительных случаях эти действия совер­шались бы, и права голоса, даваемые общественными акциями, были бы активированы, эта ситуация сохра­нялась бы лишь короткое время, чтобы не возникало сомнений по поводу того, какое разделение функций считать нормальным, а какое — ненормальным.

Часто считается, что, для того чтобы при ведении частного бизнеса были соблюдены «общественные ин­тересы», можно внедрить в управление предприятия­ми государственных служащих высшего или средне­го уровня. Эта идея, которая часто бывает основным пунктом проектов по национализации, кажется мне одновременно наивной и непрактичной. Самое эф­фективное средство побудить деловые предприятия уделять «общественным интересам» больше внима­ния, чем они уделяют ныне, не разделение обязан­ностей руководства, а обеспечение прозрачности и подотчетности обществу. Сферы публичного управ­ления, с одной стороны, и делового предприниматель­ства — с другой, диаметрально противоположны друг другу (зачастую даже в том, что касается получаемых в них вознаграждений и социальных гарантий), и по­пытки смешать их принесут один только вред.

Тогда как удерживаемые «рукой общества» руково­дительские права на собственность при нормальном ходе вещей остаются латентными, финансовые права должны быть задействованы с самого начала и на все время, — это и понятно, ведь они занимают место на­логов на прибыль, которые в противном случае взи­мались бы с предприятия. Половина всех распределя­емых прибылей автоматически забиралась бы «рукой общества», удерживающей новые акции. Однако ак­ции, принадлежащие обществу, должны быть в прин­ципе неотчуждаемы (точно так же, как право на взи­мание налогов с прибыли не может быть продано, как если бы оно само было капиталом). Их нельзя было бы обналичить, а вопрос о том, можно ли их было бы ис­пользовать как залог при займах, оставим на будущее.

Теперь, когда мы кратко обрисовали права и обязан­ности, связанные с новыми акциями, мы можем вер­нуться к проблеме кадров. Общая цель схемы состоит в том, чтобы, насколько это возможно, интегрировать крупномасштабные деловые предприятия в окружаю­щую их социальную среду, и этой цели должно быть подчинено, в том числе, наше решение проблемы ка­дров. Определенно, реализация финансовых и руко­водительских прав и обязанностей, обусловленных обладанием промышленной собственностью, должна оставаться в стороне от партийных политических де­батов. В то же время она не должна выпадать на долю государственных служащих, назначенных для совсем иных целей. Поэтому предлагаю вручить эти права и обязанности специальному гражданскому органу, который в данной зарисовке я назову «обществен­ным советом». Этот орган должен быть сформирован по ясно определенному образцу без политических предвыборных кампаний и без помощи правитель­ственных структур — примерно так: четверть членов совета выставляется местными профсоюзами, еще четверть — местными профессиональными ассоциа­циями и еще четверть набирается из местных жителей примерно тем же способом, какой используется для отбора людей в суд присяжных. Члены совета назна­чались бы, скажем, на пять лет, и каждый год пятая их часть уходила бы в отставку.

Общественный совет имел бы определенные зако­ном, но в остальном неограниченные, права и свобо­ду действий. Разумеется, он был бы ответствен перед обществом и обязан публиковать отчеты о своей дея­тельности. В целях гарантий демократии могло быть желательным дать существующему органу местной власти определенные «резервные полномочия» по от­ношению к общественному совету, подобные тем, ко­торые последний имеет по отношению к отдельным предприятиям. Иными словами, орган местной вла­сти был бы уполномочен отправлять наблюдателей в общественный совет своего района, а в случае недо­вольства или наличия серьезного конфликта — обра­щаться в соответствующий суд за временным разре­шением на вмешательство. И опять же, должно быть совершенно ясно, что такие вмешательства — скорее исключение, чем правило, и что при всяких нормальных обстоятельствах общественный совет обладает полной свободой действий.

Общественные советы имели бы полный контроль над выручками, получаемыми ими в качестве диви­дендов от общественных акций. Общие направляю­щие принципы расходования этих запасов могут быть приняты законодательно, но они непременно должны подчеркивать высокую степень независимости и от­ветственности на местах. Немедленное возражение, что едва ли можно надеяться, что общественные со­веты потратят свои запасы наилучшим возможным образом, наталкивается на очевидный контраргумент, связанный с тем, что этого нельзя гарантировать и в том случае, если бы данные запасы контролировались органом местной власти или, как это обычно обсто­ит сегодня, центральным правительством. Наоборот, можно уверенно предполагать, что местные обще­ственные советы, будучи подлинными представите­лями местного сообщества, в большей степени забо­тились бы о том, чтобы отдать ресурсы на жизненно важные общественные нужды, чем можно ожидать от местных или работающих в центральном правитель­стве государственных служащих.

Пришло время обратиться к Нашему третьему на­бору вопросов. Переход от текущей системы к той, ко­торая здесь предложена, не представлял бы серьезных трудностей. Как уже упоминалось, вопрос о компен­сации не возникает, потому что половина акционер­ного капитала «выручена» за счет отмены налогов на прибыль компаний, и для всех компаний, превыша­ющих определенный размер, действует один и тот же порядок. Можно установить такой размер, что изна­чально под действие новых порядков попадет лишь небольшое число очень крупных фирм, в результате чего «переход» станет одновременно постепенным и экспериментальным. Если крупные предприятия, дей­ствующие по нашей схеме, будут платить в качестве дивидендов «руке общества» несколько больше, чем они платили бы в качестве налогов на прибыль, оста­ваясь вне схемы, это послужит социально полезным стимулом избегать чрезмерных размеров.

Стоит отметить, что превращение налогов на при­быль в «долю в акционерном капитале» существенно меняет психологический климат, в котором принима­ются деловые решения. Если налоги на прибыль со­ставляют, скажем, примерно 50%, у бизнесмена всегда будет искушение утверждать, что «государственная казна оплатит половину» всех предельных расходов, которых можно было избежать. (Избежание таких расходов увеличило бы прибыли, но половина их так или иначе ушла бы с налогами.) Совершенно иной психологический климат складывается, когда налоги на прибыль отменены, а их место занимает обществен­ная доля в акционерном капитале. Ведь знание, что по­ловина акционерного капитала компании находится в общественном владении, не может скрыть того факта, что все расходы, которых можно было избежать, со­кращают прибыль ровно на величину этих расходов.

Естественно, что возникнут многочисленные во­просы, связанные с компаниями, действующими сра­зу во многих районах, в том числе с международными компаниями. Но никаких серьезных трудностей не случится, если твердо придерживаться двух принци­пов: налог с прибыли превращается в «долю в акцио­нерном капитале», а вмешательство «руки общества» осуществляется на местном уровне, то есть в той мест­ности, где работники компании фактически трудятся, живут, путешествуют и пользуются всевозможными общественными услугами. Разумеется, в сложных слу­чаях, когда компании имеют соединенные структу­ры, будет много интересной работы для бухгалтеров и юристов, но никаких реальных трудностей быть не должно.

Как действующей по этой схеме компании привле­кать новый капитал? Ответ, опять же, очень прост: на каждую акцию, выпускаемую для частных акционеров (неважно, платно или бесплатно), выпускается бесплатная акция, предназначенная «руке общества». На первый взгляд это может показаться несправедли­вым — если частные инвесторы вынуждены платить за акцию, то почему «рука общества» должна забирать ее бесплатно? Ответ, разумеется, состоит в том, что компания в целом не платит налогов с прибыли; тем самым прибыль, возникающая за счет новых запасов капитала, также избегает обложения налогом, а «рука общества» забирает свои бесплатные акции, так ска­зать, вместо налогов с прибыли, которые в противном случае пришлось бы платить.

Наконец, могут возникнуть узкоспециальные проб­лемы, связанные с реорганизациями компаний, их поглощениями, ликвидациями и т.д. Все их можно ре­шить, не нарушая вышеуказанных принципов. Конеч­но, в случае ликвидации путем банкротства или иным способом, с акциями, находящимися в «руке общест­ва», будет проделано все то же самое, что и с теми, ко­торые находятся в частных руках.

То, что предложено мной, можно считать не более чем упражнением в искусстве «принятия законода­тельства». Такая схема была бы полностью выполнима, она позволила бы реструктурировать отношения соб­ственности в крупномасштабной промышленности без революции, экспроприации, централизации или замены неповоротливой бюрократии гибкими част­ными лицами. Ее можно вводить эволюционно, в экспериментальном порядке: начав с самых больших предприятий и постепенно переходя на более низкие уровни, пока не станет понятно, что общественные интересы получили достаточный вес в цитаделях де­ловых предприятий. Все признаки свидетельствуют в пользу того, что текущая структура крупномасштаб­ного промышленного предпринимательства, несмот­ря на сильное налогообложение и бесконечное при­умножение законов, не способствует общественному благоденствию.