Ему могло быть лет сорок, у него был вид светского человека, занимающегося в часы досуга учеными трудами. На элегантном костюме черного шелка сверкали золотые пуговицы, на жабо и пряжках туфель — драгоценные камни. Приятное круглое лицо было здорового, розового цвета; из-под высокого лба проницательно смотрели зоркие глаза, в глубине которых дрожало нечто вроде легкой насмешки.

Медленно подойдя к столу, он поклонился Эмме низко, словно герцогине.

— Прошу прощения, мисс Лайон, что я вошел без доклада, — сказал он спокойным голосом человека, привыкшего выступать публично, — но я хотел поспешить повергнуть свое восхищение к ногам красоты и грации.

Эмма посмотрела на него насмешливым взглядом.

— Вы очень вежливы, сэр! Но к чему фразы? Ведь вы же знаете, что в этом доме все права на стороне мужчины, все обязанности на стороне женщины. Вы пожелали ужинать со мной? Так садитесь и ужинайте! — И она указала на прибор против себя.

Ее тон удивил гостя, и он пристально посмотрел на нее взором, как бы проникавшим в ее самые сокровенные мысли.

— С вашего позволения я присяду, — сказал он, — хотя я пришел не только ради одного ужина.

Она презрительно вскинула голову:

- Ваши намерения совершенно не интересуют меня. Если вы рассчитываете на что-нибудь сверх меню, то вы жестоко обманетесь в своих ожиданиях! — ответила Эмма, и ее рука невольно скользнула к платью, где были спрятаны ножницы.

- Вы очень возбуждены, мисс Лайон. И уверяю вас, без всякой причины. Я достаточно хороший физиономист, чтобы сразу определить, с кем имею дело. Я вижу, что вы дама, поставленная печальным стечением обстоятельств в сложное положение. Не волнуйтесь, пожалуйста! Я не любопытен и не собираюсь выпытывать у вас ваши секреты. То, что я желаю от вас, выяснится после ужина. А теперь не будем думать ни о чем, кроме этой ароматной курицы и искрометного вина.

Он взял тарелку Эммы и положил ей кусок курицы. В то время как они ели, он принялся болтать. Он знал Париж, Германию, Швейцарию, бывал в Италии, Испании, Константинополе и путешествовал по Северной Америке. Знаменитых людей и редкие растения, чужеземных животных и редчайшие минералы, театр, музеи, церкви, дворцы, народные обычаи — все-то он видел и исследовал и обо всем говорил в легком тоне, чуждом наукообразию, но оттенявшем все существенное. Его голос звучал при этом мягко и полно, как пение.

Эмме казалось, будто этот голос, словно прохладная рука, мягко ласкает ее виски, щеки и затылок. Она не хотела отдаваться этому чувству, но оно было сильнее ее.

Кроме того, в первый раз после нескольких месяцев она опять сидела за чисто накрытым столом, ела из дорогого сервиза тщательно приготовленные кушанья, пила живительное вино из серебряного кубка.

Нет, для низкой жизни с грубым удовлетворением насущнейших потребностей она не была создана. Всеми силами души она стремилась к красоте; еще никогда ей это не было так ясно, как теперь, когда она стояла на последней ступени бедности и позора.

Они кончили есть, но не переставали болтать. Теперь гость Эммы держал ее за руку и говорил о красоте этой руки. Это была не рука, а просто художественное произведение. И лицо Эммы блистало совершенной красотой, и фигура. Все было без единого порока; все словно отлито в волшебной форме.

- Что вы только говорите, сэр! — засмеялась Эмма. — Лицо и руки, быть может, и соответствуют вашему описанию, но как вы можете судить об остальном?

- Я видел вас. Вот здесь на ковре стояла ванна... как раз посредине комнаты. После ванны вы подошли к зеркалу и смотрелись в него. Разве для человека, спрятавшегося за зеркалом, было трудно оценить вашу красоту?

Кровь хлынула в лицо Эммы, и она смущенно вскочила:

— Но... ведь… зеркало вделано в стену!

Он тоже встал:

- Осмотрите его повнимательнее. Видите массивную резьбу рамы? В этих розетках...

- Отверстия! Здесь сделаны отверстия!

- А в стене за зеркалом имеется дверь.

Эмма страшно побледнела, ее глаза засверкали бешенством.

- Подлость! Это подлость!

- К чему такие сильные выражения, мисс Лайон? В этом доме! Разве не тактичнее тайно понаблюдать и молча уйти, если желаемое не найдено, чем подвергать жертву томительному осмотру и оскорбительному отказу? Я уже не раз стоял за этим зеркалом, которое я сам подарил миссис Джибсон, и каждый раз молча уходил прочь. Сегодня я в первый раз остался... остался, желая поближе познакомиться с вами и прийти к соглашению.

Он поклонился ей со странной улыбкой, но не подошел ближе, оставаясь на расстоянии ширины зеркала. Но Эмма все-таки отскочила назад, пока между нею и им не оказался стол. Она с решительным видом подстерегала каждое его движение, теребя в то же время складки платья.

— Соглашение? Никогда! Никогда более не отдамся я позору!

Ее гость опять улыбнулся.

— Не волнуйтесь, мисс Лайон! — спокойно сказал он. — Даю вам честное слово дворянина, что вы не имеете оснований бояться меня. Наоборот, своими словами вы вполне идете навстречу моим желаниям. Поэтому лучше отложите в сторону ножницы, которыми вы легко можете порезаться.

Она смущенно вытащила руку из кармана:

- Вы знаете?

- Я уже стоял за зеркалом, когда вы грозили миссис Джибсон.

- И тогда вы решили добиться хитростью того, что могло стать опасным при насилии?

- Вы все еще не доверяете мне? Да если бы я хотел добиться этой цели, разве несколько капель опия, подмешанного к вашему вину, не помогли бы мне без всяких хлопот? Полно, мисс Лайон! Займемся опять нашим вином и поболтаем! —

Он наполнил стаканы и весело сказал, подняв свой кубок:

- За долгое и полезное знакомство!

- Но я не понимаю...

- А вот поговорим... И позвольте мне опять взять вашу прекрасную ручку. Вам это не повредит, а мне доставляет большое удовольствие.

Эмма повиновалась.

— Как вы думаете, что отдали бы наши лорды и леди, если бы могли сделать своих детей покрасивее? Как раз у нас, в Англии, издавна возбуждался вопрос об улучшении породы. У лошадей и собак это давно удалось, только люди не делают успехов в этом отношении.

Эмма опять совершенно успокоилась и весело сказала:

— Животные должны подчиняться, когда их облагораживают, но человек хочет делать только то, что ему доставляет удовольствие.

Ее гость кивнул головой, видимо соглашаясь.

— Близорукое человечество! Несмотря на это, каждый отец желает, чтобы его дети были красивее, лучше и умнее, чем он сам. Так вот, не думаете ли вы, что врач, который сможет обещать своим клиентам совершенное во всех отношениях потомство, в короткое время станет богатым человеком?

— Вы говорите о докторе Грейеме? — смеясь, спросила Эмма. — Говорят, что он открыл такое средство. Насколько я слышала, он друг или ученик Месмера и создал теорию, на ходящуюся в связи с магнетизмом.

Он опять кивнул:

- Верно: мегантропогенезия. Страшное слово, не правда ли? Оно составлено из греческих слов и означает приблизительно создание больших людей: больших в физическом, умственном и нравственном смыслах. Вы знаете доктора Грейема?

- Нет, я только слышала о нем. Он устраивает заседания в Олд-Бейлей и демонстрирует на восковой фигуре в натуральную величину все устройство человеческого тела, от циркуляции крови до сокровеннейших функций. Эта фигура, «богиня Гигиея», лежит, как говорят, на кровати, именуемой «ложем Аполлона». Разумеется, все это — лишь шарлатанство!

- Шарлатанство? А между тем на лекции Грейема устремляется все высшее лондонское общество, и его врачебная практика ежедневно растет!

- Ранг и богатство, как видно, не спасают от глупости, — ответила Эмма, весело пожимая плечами.

- Может быть, вы и правы, мисс Лайон. Может быть, доктор Грейем и на самом деле только шарлатан, умеющий чеканить из глупости золотую монету. Но, насколько я его знаю, сам он не признается в этом.

Эмма удивленно взглянула на него:

— Вы знаете его?

Ее гость стряхнул пылинку с рукава:

— Знаю. Доктор Грейем — я сам.

Эмма вскочила.

- Вы? — смущенно пробормотала она. — Простите... если бы я знала...

- Мы среди своих, и еще в Древнем Риме авгуры смеялись, когда за ними никто не следил. Так будем смеяться и мы. Ваш пульс делает, как я только что установил, восемьдесят шесть ударов в минуту, следовательно, вы спокойны, так что будете в состоянии выслушать меня без волнения. Может быть, теперь вы догадаетесь, почему я подарил миссис Джибсон это зеркало и почему я захотел ужинать с вами, не выходя за пределы меню? Моя теперешняя богиня Гигиея восковая, и все-таки она приносит кругленькие суммы; но, будь она живая, будь она при этом так красива, чтобы перед ней отошли в тень Диана, Венера и Геба, не думаете ли вы, что в этом случае золотой дождь Данаи превратится в ливень? Долго и тщетно искал я свой идеал, но сегодня... — Грейем с комической важностью преклонил пред Эммой колено: — Мисс Лайон, не хотите ли вы стать моей Гигиеей?

Одно мгновение она смотрела на него, как бы не понимая, а затем вдруг закрыла лицо руками и разразилась судорожными рыданиями. Предложение доктора представляться нагой посторонним оскорбило ее тяжелее всего. Она казалась себе одной из тех несчастных, которых во времена варварства ставили к позорному столбу. Опозоренным, им не оставалось ничего больше, как умереть.

Через некоторое время доктор Грейем нежно отнял руки Эммы от лица и сказал своим теплым голосом:

- Давайте рассудим, не придем ли мы к более здравому взгляду на вещи. Мое предложение кажется вам позорным? Допустим, что вы отвергнете его. Что произойдет тогда? Вы останетесь в этом доме, откуда нет возврата в честную жизнь. Ничто не принадлежит вам, ничто: даже рубашка, надетая на вас, — собственность миссис Джибсон. Вы ее раба, и она будет использовать вас. И чем больше у вас потребность к красоте и

блеску, тем в большую зависимость вы будете становиться от Джибсон. Потом вы уже не сможете вырваться. А кому вы будете принадлежать? Перед кем будете обнажаться? Первый встречный, пришедший с улицы и уплативший свои двадцать шиллингов, будет вашим господином! Матросы, пьяницы...

- Перестаньте, перестаньте! — крикнула Эмма и закрыла глаза перед картиной, вызванной его словами.

- Хорошо, я не буду больше описывать жизнь здесь. Только еще одно. Теперь вы молоды и прекрасны; что станется с вами через год? Но если вы примете мое предложение... Вы будете богиней Гигиеей доктора Грейема; это значит, что вы будете ежедневно в течение часа предоставлять свою красоту к услугам науки. Я понял бы вашу стыдливость, если бы вы были уродливы. «Стыд, — говорит философия, — сознание физических недостатков». Но вы — совершенство! Вы предстанете в натуральном виде перед взорами образованных, чуждых предрассудкам людей, причем будете покрыты вуалью и охранены барьером от малейшего прикосновения. Балерины в театре являются совершенно в таком же виде, и разве кто-нибудь упрекает их за это? Фрина, представлявшая на празднике Венеры в Афинах богиню красоты, вышла голой из моря и показалась в этом виде всему народу. Когда ее повели в суд по обвинению в безбожии, ее защитник Гиперион разорвал на ней одежды, так что она голой предстала перед судьями. И старички ареопага восторженно упали перед ней на колени и оправдали ее, оправдали потому, что видели в ее наготе искру божества, перед которой должны смолкнуть чувственные помыслы. Вот перед таким же ареопагом людей светлого мышления предстанете и вы. Так где же тут позор, который отталкивает вас? В веселом доме миссис Джибсон или в храме доктора Грейема, в котором вам выстроят алтарь, как божеству? Ответ я предоставляю вам самим!

Он встал и, улыбаясь, поклонился Эмме.

Она еще никогда не слыхивала таких речей. Словно герольды, они объявляли о нерушимой власти красоты; что-то великое, возвышенное сквозило в них. Словно освобожденная от праха всего земного, Эмма увидела сама себя в просветляющем сиянии чистой идеи, и ее охватило что-то вроде уважения к совершенству ее тела, к этому сверкающему сосуду, в который природа влила свое высшее откровение.

Но все-таки что-то протестовало в ней, чем-то ей было неприятно это обнажение напоказ. Если Овертон увидит ее...

— Если бы я могла закрыть лицо!..

Доктор Грейем задумался на минутку.

— Согласен! — сказал он. — Лицо не нужно при моих объяснениях. Кроме того, вы можете хранить молчание, чтобы вас не узнали по голосу. Если вас будут стеснять замечания публики, я погружу вас в магнетический сон. Хорошо было бы также, если бы вы переменили имя... ну хотя бы ради вашей матушки. Что вы скажете, например, о фамилии Харт? Мисс Эмма Харт, богиня здоровья... это звучит недурно! Ну? Что вы решаете?

Эмма стала очень бледной и пугливо сказала:

- Дайте мне подумать!

- До завтрашнего утра? Хорошо! Пока я приглашу вас на три месяца. Сеансы ежедневно в течение часа, плата — пять фунтов за сеанс при полной свободе. По истечении этих трех месяцев вы, таким образом, будете располагать капиталом в четыреста пятьдесят фунтов и снова станете неограниченной госпожой своей воли. Договор будет заключен у нотариуса и даст вам полную гарантию. Гонорар за первые пятнадцать сеансов я позволю себе вручить вам уже теперь. Если вы отклоните мое предложение, то перешлите мне эти деньги до завтрашнего полудня; в противном же случае я буду считать, что вы согласились, и заеду за вами. Но я убежден, что вы достаточно умны и примете мое предложение. Значит, до завтра, мисс Харт, до завтра!

Грейем отсчитал ей семьдесят пять фунтов, выложил их на стол и, улыбаясь, взял ее руку, чтобы поднести к своим губам. Затем он направился к дверям.

Молча смотрела Эмма ему вслед, но, когда он взялся за ручки двери, она вскочила и простерла к нему руки:

— Еще целую долгую ночь в этом доме? Возьмите меня с собой! Возьмите меня с собой!