Руффо вернулся обратно на свое место за креслом короля и словно в изнеможении оперся о стену. В двух шагах от него Карачиолло, тяжело дышавший, обмахивался носовым платком. Остальные были очень бледны, ожидая королевского решения, от которого зависела также и их участь. Никто не говорил ни слова.
Вдруг Фердинанд подошел к Эмме и, скрывая лицо от остальных, еле слышно зашептал:
— Морской переезд в это время года... я сам-то не боюсь бурь... но королева... дети... состояние наследной принцессы...
Страх, который он отрицал, ясно был написан на его вздрагивающем лице. Он, страстный рыболов, не решался отправиться морем, когда на небе не было ни облачка.
Эмма подавила ироническую улыбку:
— Я не компетентна в этом вопросе, государь. Быть может, вы посоветуетесь с лордом Нельсоном?
Король горячо согласился:
— И с сэром Уильямом тоже, он должен помочь мне. Но состояние... состояние королевы... церковной казны... Я не оставлю всего этого Шампионе! А что, скоро могут прийти сюда лорд Нельсон и сэр Уильям? Сейчас? Миледи, вы упоминали о покушении... я боюсь, что лорд Нельсон не решится сойти на берег...
Эмма знала Фердинанда, знала, что надо было сразу же использовать его теперешнее настроение.
— Если ваше величество разрешит мне написать ему несколько слов, то через час он будет здесь. Но мне нужен надежный посланец.
Король кивнул:
— Феррери сделает это. Он надежен и не болтун.
Теперь, когда он принял решение, все казалось ему недостаточно быстрым. Он собственноручно принес чернильницу и перо, сам сходил в прихожую за Феррери.
Эмма принялась писать — медленно, взвешивая каждое слово.
Опасаясь, что ее письма могут перехватить, она выработала с мужем и Нельсоном условный язык. «Барин» означало короля, «барыня» — королеву, «дом» — дворец, «маленькая Эмми» — Эмму, «источник Аретузы» — Сицилию. Подземный (известный только доверенным лицам королевы) ход назывался «известной дорогой». Эмма подробно описала этот ход Нельсону, и ему нетрудно было бы найти его.
Написав записку, она еще раз прочла ее:
«Милый друг!
Барин болен и хочет спешно ехать к источнику Аретузы. Барыня поедет с ним. Наконец-то наши желания исполнятся! Я не могу оставить дом — должна помогать при укладке вещей, не допускать докучливых визитеров. Поэтому приходите ко мне известным Вам путем, чтобы мы могли столковаться обо всем необходимом. Только осторожнее, чтобы никто ничего не заметил. Со страстной тоской ожидает Вас
Ваша маленькая Эмми».
Разве это не было обычной любовной записочкой влюбленной горничной к бравому кавалеру? Никто не станет доискиваться тут тайного смысла! Эмма, смеясь, запечатала записку и вручила ее Феррери, давая указания. Но, говоря с Феррери, она в то же время смотрела в зеркало, отражавшее противоположную сторону, и невольно пригляделась внимательнее. Она видела, что Карачиолло по-прежнему стоит у окна и обмахивает платком раскрасневшееся лицо. Его волнение было все еще очень велико: два раза платок выскальзывал из его рук и вылетал на подоконник, однако герцог снова доставал его оттуда. Вдруг он упустил платок на пол и поспешно вышел на середину комнаты.
— Погодите еще, Феррери, погодите! — сказал он курьеру, а затем, обратившись к Фердинанду, продолжал: — Государь, еще раз заклинаю вас! Если вы покинете Неаполь, вы отдадите его врагу. Чем мы заслужили ваше недоверие? Неужели лишь тем, что иностранцы клевещут на нас, ничего о нас не зная? Но ведь и наша армия тоже была организована иностранцами. А народ, мы все... разве вы не знаете, чего ждут те тысячи, которые с трепетным нетерпением взирают на окна вашего дворца? Они требуют оружия, чтобы защитить своего короля, загладить позор Неаполя, пожертвовать жизнью за отечество. Государь, пока не поздно...
Волнение пресекло его голос, но, словно услыхав его слова, в этот момент послышался громкий вопль толпы, собравшейся перед дворцом:
— Да здравствует король! Долой иностранцев! Смерть якобинцам! Оружие! Дайте нам оружие!
Префект полиции бросился на улицу, чтобы усмирить народ своим появлением.
Карачиолло бросился перед Фердинандом на колени:
— Государь! Внемлите голосу своего верного народа! Заклинаю вас всем для вас священным, заклинаю вас честью вашего имени, вашими детьми!
Фердинанд остановился в нерешительности. Его взор боязливо устремился к окну.
— Если бы я знал... Фабрицио, это лаццарони?
Кардинал подошел поближе и заглянул в щелку занавеси.
- Хорошо одетые люди... горожане... студенты...
Король вздрогнул:
- Студенты?
Эмма иронически рассмеялась:
— Смотрите, ваша эминенция, не наступите там на носовой платок. Герцог уронил его... как раз перед тем, как народ начал кричать...
Карачиолло в бешенстве вскочил:
— Миледи...
Но Фердинанд не дал ему договорить:
— Клянусь святым Януарием, Франческо, ты злоупотребляешь моим терпением! Неужели ты думаешь, я должен слушать одного тебя? Это «патриоты», Фабрицио?
Руффо холодно пожал плечами:
— Кто может сказать это с достаточной уверенностью? Во всяком случае, Феррери сделает хорошо, если заговорит по-французски, если его остановят по дороге к лорду Нельсону...
Фердинанд с посеревшим от страха лицом подскочил к курьеру:
— Чего ты стоишь здесь, Антонио? Почему ты еще не ушел? Ступай, говорю тебе, ступай!
Феррери ушел.
Эмма с удивлением услышала предупреждение Руффо. Почему он хотел, чтобы ее записка дошла до Нельсона? Уж не старался ли хитрец заручиться благовэлением Англии теперь, когда Фердинанд высказался за Сицилию?
Тем временем крики продолжались, народ желал видеть короля. Сквозь приветствия все чаще раздавались угрозы: наверное, Фердинанд уже сбежал и оставил Неаполь в беде; надо взять штурмом дворец и захватить предателей придворных...
В комнату, задыхаясь, вбежал префект полиции.
- Они прорвали цепь моих полицейских и теперь осаждают ворота... Государь, что...
- Да что вы хотите от меня? — перебил его в диком страхе
Фердинанд. — Я, что ли, префект полиции? Дворец полон солдат, а вы спрашиваете, что делать? Если с этими канальями иначе нельзя... прикажите стрелять, стрелять!
— Но... войска... я боюсь...
Фердинанд побледнел еще больше.
- Ах, трусливые бабы, трусливые бабы! — простонал он. — Я не могу быть в безопасности даже в собственном дворце! —
Вдруг кровь хлынула ему в голову; трясясь от бешенства, он схватил Карачиолло за руку, резко дернул. — И ты еще требуешь, чтобы я оставался здесь, в этом гнезде коварства и предательства? А-а! Ты знаешь, что я начинаю думать? Что ты сам...
- Государь! — крикнул герцог, с силой отталкивая руку Фердинанда. — Вашему величеству угодно самому лишить себя вернейших слуг?
Его глаза метали искры, зубы скрипели, лицо горело под сединой волос.
Фердинанд отступал назад.
— Если бы ты был королем... — словно извиняясь, пробормотал он, — если бы ты был королем...
Мрачная улыбка скользнула по лицу Карачиолло.
— Если бы я был королем, я не стал бы настолько мешать своим друзьям и своему народу соблюдать мне верность... Да, да, я опять и опять повторяю и буду повторять до последнего вздоха: неаполитанский народ верен своему королю. Вашему величеству угодно проверить это? Ну так вот: покажитесь народу, скажите хоть несколько слов в успокоение, и тот же самый народ, который бьет королевских сбирров, чтобы добраться до своего государя, бросится перед вами на колени и слепо станет повиноваться малейшему жесту вашей руки... Государь!
Теперь Пиньятелли, Галло и другие тоже стали настаивать, чтобы король хоть на минуту вышел на балкон соседней комнаты.
— Разрешите, ваше величество, мне идти впереди вас и прикрыть вашу особу своим телом! — молил префект полиции.
Фердинанд ничего не ответил. Кусая губы, сжимая пальцами виски, он продолжал молчать в полном отчаянии.
Тогда Карачиолло стукнул шпагой о пол и сильным голосом крикнул:
— Неужели Неаполь должен быть потерян для дома Бурбонов! Его величество трусит?
Теперь Фердинанд сдался. Карачиолло, Пиньятелли, Кастельчикала, Галло защитным кольцом окружили его, впереди пошел префект полиции. Так вышли они на балкон соседней комнаты.
Они были встречены воплем ликования. Затем наступила мертвая тишина. И король-носач обратился с речью к своему народу...
Эмма взволновалась; у нее замелькали мысли: а что, если народ останется спокойным?.. если Карачиолло с друзьями удастся преодолеть страх Фердинанда?.. Ведь только страх и гнал его из Неаполя.
Эмма со страстным нетерпением прижалась к щелке в занавеси. Да, Руффо был прав: это были горожане, купцы, студенты. Они внимательно слушали Фердинанда, воодушевленно приветствовали его каждый раз, когда он делал паузу, били себя в грудь, умоляли остаться, предлагали все свое состояние и жизнь...
Кто это был? «Патриоты»? Богоотступники? Республиканцы? Или Карачиолло был прав, когда доказывал их преданность королю, когда говорил, что недоверие Марии-Каролины порождено ее болезненным состоянием, вскормлено политикой сэра Уильяма, взращено предательским карьеризмом Ванни? Что, если это было так?..
Мысли Эммы спутались. Тяжелым грузом легло ей на сердце сомнение, и в тот же момент в ней пробудилось что-то нечистое, страшное — желание... дикое, жестокое желание... Что, если бы кто-нибудь из этих людей поднял камень и швырнул им в этого болтливого, притворяющегося храбрым короля? Нельсон, Англия, Эмма были бы оправданы этим...
Кто-то коснулся ее руки. Эмма вздрогнула и обернулась: перед ней был Руффо.
— Не правда ли, странно, как покоен этот народ? Возможно, что Карачиолло еще выиграет партию... если только этим временем ничего не случится.
«Неужели он угадал мои мысли?» — подумала Эмма.
Вдруг дикий вопль заглушил голос Фердинанда. Он несся из-за угла дворца, оттуда, где начиналась улица, ведущая к гавани. Распахнув окно, Эмма высунулась наружу.
Вот из-за угла показалась кучка оборванцев, вооруженных палками, молотками, дубинками; над ними реяло нечто вроде знамени — черный крест на обрывке полотна. Впереди стремительно бежал человек. Он дважды поскользнулся, падал, снова поднимался и продолжал бежать. Выскочив на площадь, он увидел толпу перед дворцом, остановился в смущении, хотел свернуть в боковую улочку, но преследователи отрезали ему путь. Тогда с воплем отчаяния он бросился в свободное пространство между дворцом и толпой.
Со стороны преследователей раздался рев:
— Бейте его! Бейте! Шпион! Французский шпион!
Ответом на это был вопль толпы. Теперь все бросились на беглеца и настигли его у портала дворца. Ловко брошенный молоток поразил его в ногу, и, всплеснув руками, беглец рухнул на землю. Вся толпа устремилась на него, в его грудь втыкались ножи, раздавались крики:
— Долой якобинцев! Смерть врагам Неаполя! Да здравствует король!
Грубые руки схватили беглеца, подтащили под балкон, стали подбрасывать к Фердинанду. На одно мгновение над тесно сомкнувшимися головами показалось лицо умирающего.
— Феррери! — крикнула Эмма. — Феррери!
Не показался ли отсвет улыбки на бледном лице?
Но вот он снова исчез под ногами неистовствующей толпы. Воровские руки обыскали его, сорвали с него платье. Теперь он лежал совсем обнаженный, но так как еще вздрагивал, то к нему прокрался мальчик и камнем раздробил голову...
Около Эммы чей-то голос бормотал:
— Этого я не хотел... не хотел... не хотел...
С опущенными глазами, скрестив руки на груди, стоял Руффо. Его лицо оставалось неподвижным, и только губы судорожно двигались в страшном прерывистом шепоте:
— Этого я не хотел... не хотел... не хотел...
Эмма с ужасом взглянула на кардинала, и вдруг она вспомнила его совет, данный Феррери, и то, что только что кричала чернь [23]Феррери убили потому, что он потребовал в гавани лодку на французском языке, как посоветовал ему кардинал Руффо
.
Должно быть, Руффо угадал ее мысли. Дрожь пробежала по его лицу, губы замерли, но он поднял веки, заставил себя улыбнуться, посмотрел на Эмму и произнес:
— Счастье благоволит вам, миледи, а счастливые всегда правы. Не откажите передать мой привет сэру Уильяму и лорду Нельсону!
Он низко поклонился ей и ушел тихим, скользящим шагом, мрачный, словно призрак с того света.
Через час Эмма провела потайным ходом Нельсона и мужа к Марии-Каролине. Королева встретила их возгласом радости.
Фердинанд был у нее. Он примирился с нею и окончательно согласился на бегство в Сицилию. Приготовления, исполнение плана, назначение временного правительства — все было предоставлено Марии-Каролине; муж поставил только единственное условие: его состояние должно было быть спасено целиком.
Казалось, Мария-Каролина преисполнилась новыми надеждами. Ее взор горел восторгом власти, она со страстной энергией приступила к совещанию.
Позднее к ним присоединился Фердинанд. Он настоял, чтобы его лейб-медик произвел осмотр трупа Феррери в его присутствии, насчитал сорок две раны и воскликнул:
— Я вообще не понимаю, как это могло случиться. Дать захватить себя таким канальям, позволить, чтобы тебя изрешетили, словно быка! Наверное, он вел себя уж очень глупо, как идиот!
Продолжая ругать покойного, он кинул Эмме то, что лейб-медик нашел в горле Феррери. Это был разжеванный, слипшийся кусок бумаги... любовная записка горничной...