Мария-Каролина открыла заседание пламенной речью. Путем неслыханных жертв довели войско до шестидесяти пяти тысяч человек. Им командуют опытные офицеры, в бароне Маке мы обрели искушенного главнокомандующего. И теперь отказаться от всего этого? По приказу этих цареубийц, которые, провозглашая с энергией рыночных зазывал свои идеалы, прячут за ними только жажду крови и добычи?

— Я понимаю, что если мы не покоримся им, будет война. Но чем мы рискуем? Великие державы уже заключили новый союз. Одна только Австрия посылает шестидесятитысячное войско в Верхнюю Италию; за ней следует Россия с огромной армией. Англия шлет деньги, оружие, обмундирование для войска, ее сильная эскадра крейсирует у берегов Италии. А Неаполь хочет отстать от них, спрятаться за пустыми отговорками, навлечь на себя упрек в трусости?

Закончив речь, она бросила гневный взгляд на Фердинанда, который беспокойно ерзал в своем кресле.

— Но я готов послать войска! — выкрикнул он слезливым тоном обруганного ребенка. — Но только не сейчас. Сам кайзер посоветовал мне в собственноручном письме выступить не раньше, чем его войска войдут в Ломбардию!

Нижняя толстая губа Марии-Каролины выдвинулась вперед, придавая ее лицу выражение высокомерного презрения.

— Ваше величество забывает, что события давно уже обогнали это письмо. Когда оно было написано, не было еще битвы при Абу-Кире, Бонапарт со своим сорокатысячным войском не был еще отрезан в Египте от Европы, Шампионне в Риме не был еще так ослаблен отсылкой корпуса на Рейн, что в его распоряжении осталось едва ли двадцать тысяч войска. Что же нам — дожидаться, пока он опять умножит свои силы? Еще никогда военная удача не была так близка к нам, как теперь. Но каждый потерянный день идет на пользу нашим врагам!

— И наши друзья в Папской области просят нас поскорее выступить! — бросил Актон своим высоким голосом. — Если мы будем медлить, их симпатии к Неаполю остынут. Тосканский двор даже полагает, что он пропал уже сейчас.

Фердинанд прикрыл себе уши обеими руками.

— А разве я не пропал, если сделаю то, чего вы хотите? Эти хитрые французы только того и ждут, чтобы я вышел за пределы границы. Они ведь знают, что без флота они со мной ничего не смогут поделать. Караччоло, ты неаполитанец, ты знаешь наш народ! Скажи королеве, можно ли красивыми речами о свободе, равенстве, братстве подвигнуть на измену мне хоть одного нищего лаццаро!

Адмирал герцог Караччоло склонил перед королевой свою седую голову.

— Это так, ваше величество. Если французы посмеют войти в Неаполь, вся страна как один человек поднимется против них.

Мария-Каролина горько поджала губы.

— А заговоры против трона, которые мы раскрывали все эти годы, пока здесь был Латуш-Тревиль?

Тонкая улыбка появилась на лице Караччоло.

— Позволит ваше величество мне сказать открыто? Не ваше величество раскрывало эти мнимые заговоры и не назначенные Неаполем судьи. Это делал Ванни. Честолюбец, пользовавшийся всяким случаем, чтобы выдвинуться. Когда милостью вашего величества процессы попали в настоящий суд, почти все обвиняемые были оправданы. Осталось лишь несколько молодых горячих голов. Болтунов, которых подвел их длинный язык. Так как…

Он запнулся, подыскивая подходящее слово.

— Выложи-ка всю правду, как на духу, Франческо! — со смехом крикнул Фердинанд. — Молодые люди практиковались, чтобы не забыть родного языка. Так как здесь вообще говорят только по-немецки и по-английски!

Он с ухмылкой наблюдал действие нанесенного им удара в спину. Но когда сэр Уильям быстро вскочил, чтобы возразить ему, он втянул свою твердолобую голову в плечи, испуганно согнулся, словно опасаясь удара молнии.

— Не говорите ничего, сэр Уильям, не говорите ничего! Я знаю! Я знаю! Мне нельзя уже даже хорошенько пошутить! А ведь шутка была недурна, сэр Уильям? А, что?

Хохоча, он бросился опять в свое кресло. Злорадно подмигнув Марии-Каролине, которая сидела против него с пылающим лицом, сгорая от стыда за его недостойное поведение.

— Во всяком случае, ее величество может быть уверена, — серьезно заключил Караччоло, — что все слухи о заговорах против короля — лживы, придуманы бессовестными людьми, пытавшимися извлечь выгоду из того, что они сеяли недоверие между королевским домом и народом.

Сэр Уильям поднял глаза:

— Вы можете назвать нам имена, господин герцог? Мне во всех отношениях было бы интересно познакомиться поближе с этими почтенными людьми.

Караччоло ответил ему пристальным взглядом:

— Сожалею, ваше превосходительство! Я недостаточно дипломат, чтобы не запутаться на скользких дорожках интриги. Я моряк и как моряк владею лишь одним словом. И я готов поручиться этим словом, а к тому же и моей головой, что ни один неаполитанец не может предать свою родину и свою веру иностранцам!

— А короля, господин герцог? — резко бросила Мария-Каролина. — Готовы вы поручиться своей головой и за безопасность короля? Может быть, лжив и другой слух — что патриоты рассматривают Бурбонов как чужаков, стоящих вне так называемой итальянской отчизны?

Караччоло закусил губу.

— Ваше величество, кто сказал вашему величеству…

Но Фердинанд не дал ему договорить. Ему давно уже надоел этот скучный совет. Испытывая, как всегда, страх перед окончательным решением, он поднялся:

— Ах, оставьте все это! Я знаю моих неаполитанцев. И не боюсь их. Они пройдут сквозь огонь ради меня, лаццарони, горожане, знать, все! Почему я должен первым рисковать своей шкурой? Когда выступит кайзер, выступлю и я. Ни на день раньше. А теперь кончим, не правда ли? Мы заседаем уже достаточно долго. Пойдем со мной, Франческо! Ты ведь любишь собак. Мой друг, маркграф Ансбаха, прислал мне свору собак для охоты на кабанов. Воистину, скажу тебе, роскошные экземпляры. Хочется показать их тебе. Господа, кто желает, присоединяйтесь.

Взяв под руку Караччоло, он собирался уже покинуть зал. Но поймав выразительный взгляд сэра Уильяма, Актон задержал его.

— Я прошу ваше величество уделить нам еще минуту внимания. Как изволит вспомнить его величество, два дворянина, Этторе Руво и лейтенант Фердинандо Априле, неделю назад тайно покинули Неаполь…

Король неохотно остановился.

— Ну и что с того? Руво, очевидно, в своих калабрийских владениях, а Априле — у него, конечно, опять какая-нибудь любовная интрижка! И меня мучат такой ерундой!

— Да простит меня ваше величество, но шеф тайной полиции сообщает, что обоих видели в Риме…

Фердинанд вздрогнул:

— Что? Что вы это говорите? В Риме? Что им нужно в Риме?

— Сожалею, что должен огорчить ваше величество. Но моя обязанность сообщить вам, что оба поступили офицерами во французскую армию.

Король, подняв руку, подошел к Актону, словно хотел ударить его.

— Это ложь! Этого не может быть! Неаполитанцы, дворяне, офицеры… Берегитесь, господин министр! Если вы обманываете меня…

Актон выпрямился, смерил короля взглядом, мечущим молнии:

— Я не неаполитанец, я не ручаюсь своей головой за то, чего не могу доказать. Но тем не менее я не обманываю ваше величество. Нашему агенту в Риме удалось получить копии грамот о производстве их в чин. Взгляните сами, ваше величество.

Он схватил документ со стола и в открытом виде поднес его Фердинанду. Король бросил на него взгляд, но не будучи в состоянии прочесть французский текст, сразу же возвратил его. Темная краска залила его лицо, в глазах появилось свирепое выражение.

— Значит, это правда? Ах, неблагодарные, они еще меня узнают! Отдайте их под суд, Актон! Немедленно! Доставьте мне приговор! И… Чего ты хочешь, Караччоло? Почему ты прерываешь меня?

Адмирал поднял руку, словно заклиная его. Теперь он почтительно приблизился:

— Ваше величество, я прошу слова милости. Я не оправдываю Руво и Априле — я осуждаю их поступок… Но обстоятельства, которые толкнули их на это… Руво, пламенная душа, до сих пор не нашедший в Италии применения своим способностям… Априле, несправедливо потерпевший тяжелое наказание за незначительную служебную ошибку… — оба принадлежат к нашим лучшим семьям… если бы его величество проявил в данном случае милосердие… я уверен, что они, раскаявшись, вернулись бы.

Фердинанд опять уселся. Его взгляд неуверенно скользил по залу.

— Правильно, — пробормотал он про себя, — у них много родственников, сторонников… Может быть, и лучше обратиться к милосердию, а не к праву.

Мария-Каролина резко рассмеялась:

— Почему бы вашему величеству не позволить еще этим господам указать цареубийцам дорогу в Неаполь? Тогда королю уже не нужно будет мучительно размышлять о своем праве на милосердие.

Разорвав дрожащими пальцами свой кружевной платок, она беззвучно всхлипывала от гнева.

Вдруг поднялся Нельсон. Пошел к королю; выпрямившись, застыл перед ним.

— Ваше величество, отпустите меня! Я считаю, что дальнейшее мое пребывание в Неаполе бесцельно. И так как я необходим в другом месте…

Смущенно, с удивлением смотрел на него король.

— Вы хотите уехать? Совсем покинуть Неаполь?

— Я отправляюсь, чтобы взять Мальту. Потом я попрошу у моего начальства дальнейших распоряжений. Я не хочу попасть в положение, обязывающее меня встречаться по службе с людьми, с которыми офицер моего короля не должен соприкасаться. — Он отвесил быстрый поклон. Посмотрел на Караччоло, который бросился к нему через весь зал.

— Господин герцог?

— Прошу объяснения, милорд! Кого вы имеете в виду под людьми, с которыми не хотите встречаться?

Нельсон холодно улыбнулся.

— Кого? Перебежчиков под чужие знамена, изменников, клятвопреступников. И тех, кто защищает их.

— Милорд, объяснить что-то по-человечески не означает брать их под свою защиту.

— Господин герцог!.. Рекомендовать королю проявить милость к изменнику равносильно тому, чтобы стать его сообщником. Как может рассчитывать на верность король, не наказывающий за измену? На мачту изменника, господин адмирал Караччоло! Тело его — рыбам! Такова обязанность и таков обычай, принятый на любом честном флоте. Пусть и флот Неаполя научится этому!

Со всей высокомерной гордостью британца он отвернулся от адмирала. Медленно пошел к Марии-Каролине.

Рука Караччоло внезапно схватилась за эфес шпаги. Эмма крикнула в ужасе:

— Берегись, Горацио!

* * *

На мгновение воцарилась мертвая тишина. Вдруг сэр Уильям разразился громким смехом.

— Прошу прощения, но… моя жена очень смешна, правда? Она не привыкла к военным советам. Когда мнения сталкиваются, она сразу же думает, что должно воспоследовать несчастье. Воистину, Эмили, ты совершенно не поняла безобидного жеста господина герцога. А вы, милый Горацио, простите, но вы тоже совершили ошибку. Господин герцог вовсе не собирался брать под защиту этих бездельников. Он хотел только объяснить его величеству, что они действовали по личным мотивам, а не из-за того, что вся знать обуреваема изменническими настроениями. Что не следует возлагать на нее вину за эту измену. Я правильно интерпретировал, господин герцог? Ну вот, недоразумение разрешено, и нет никаких причин сердиться друг на друга. Я вовсе не хочу сказать, что разделяю мнение господина герцога о так называемых патриотах. К сожалению, у меня тут есть свои собственные наблюдения. Эти господа и в самом деле немного заигрывают с революционными идеями якобинцев. Поэтому… как представитель дружественной Неаполю державы, я не могу умолчать о том, что вторжение французов было бы очень опасно. Несмотря на всю любовь народа к его величеству. Ведь мы уже знаем, чего стоит благосклонность народа. У Людовика XVI тоже не было ни одного личного врага!

Он произнес все это легким, чуть ли не шутливым тоном, находившимся в резком противоречии с содержанием его слов. Тем сильнее оказалось действие этой речи.

Со смертельным страхом на лице Фердинанд вскочил и забегал по залу.

— Это правда, они его любили! — простонал он. — Все, все! И все же они потащили его на эшафот. Под нож гильотины. Как мясники.

— И когда голова его упала в песок, — прервала его Мария-Каролина грубым голосом, — они смеялись. Все. Все лаццарони Парижа.

Король наградил ее разъяренным взглядом. Хотел что-то ответить. Но страх его был сильнее гнева. Беспомощно, как дитя, стоял он перед сэром Уильямом, умоляюще глядя на него.

— Что мне делать? Что мне делать? Один говорит — наступать, другой — выжидать. Я ничего в этом не понимаю, я не солдат. Помогите мне, сэр Уильям, дайте мне совет!

Сэр Уильям пожал плечами.

— Я тоже не солдат, ваше величество. А дилетанта нельзя слушаться в таком важнейшем вопросе. Но ведь в полном распоряжении вашего величества находятся два таких признанных специалиста! Барон Мак, создатель новой австрийской армии, доверенный своего суверенного императора, и лорд Нельсон, победитель Нила!

В течение всего совета Мак не вымолвил еще ни единого слова. Скрючившись в кресле, он непрерывно ощупывал свои суставы, строил болезненные гримасы, испускал тайные вздохи. Его мучила подагра. Теперь он с трудом выпрямился.

— Еще не могу высказать суждения! — выкрикнул он тонкой фистулой. — При всем желании не могу! Здесь я только четыре дня, еще не присмотрелся. Мой господин император… если предостерегает от спешки… имеет свои основания! Австрия еще не справилась… не вооружилась до конца. Но королева — ее величество… если хочет воспользоваться моментом… не так уж не права! Шампионне слаб. Несомненно. Большая стратегическая ошибка Директории… его корпус посылать на Рейн… Армия и Неаполь, наоборот, сильны. Армия великолепна. Лучшая в Европе. Так я назвал ее. Не возьму этих слов обратно. И сам пригожусь. Три-четыре недели подготовки — и можно отправляться на марш. Через восемь дней после того Рим будет свободен. Их величества могут положиться. Мак за это ручается.

Кивая головой, он снова уселся. Снова стал вздыхать, щупать свои суставы.

Фердинанд уставился на него, словно не понял ни слова. Потом смущенно повернулся к Нельсону.

— Милорд, прошу вас… вы стоите вне партий… Что вы мне посоветуете? Говорите прямо! Что бы вы сделали, если были бы на моем месте?

Эммой овладело беспокойство, что-то вроде испуга. Этот необузданный король… Этот подагрик генерал… Она невольно подняла руку к Нельсону, чтобы предостеречь его. Но он, казалось, ничего не замечал.

Смерив короля взглядом, метавшим молнии, он выпрямился:

— Вашему величеству угодно спросить меня? Мои сражения уже дали ответ. Не дальнее, а ближнее сражение! Если бы я был в этом королевстве королем и дела мои шли бы хорошо — я бы, с божьей помощью, бросился на врага со шпагой в руке. Победа или смерть!

В страстном возбуждении Мария-Каролина хлопнула в ладоши:

— Победа или смерть! Таков Нельсон! Прислушайтесь к нему, ваше величество. Вот это — мужчина!

— Победа или смерть, — дрожа, повторил и король. — А другой возможности нет? Нет, милорд, нет?

— Для короля, каким я его себе представляю, нет! Кто-нибудь другой, конечно, мог бы сидеть на месте. Глотать все оскорбления. Дожидаться, когда его выкинут из его королевства.

Фердинанд вздрогнул, как от удара.

— Милорд…

— Одно из двух, ваше величество! Третьего не дано!

Голос его звучал, как вибрирующая сталь. Глаза метали молнии. Худое лицо горело.

Фердинанд робко отступил, со стоном упал в кресло.

— Хорошо, хорошо, если уж тому должно быть… Но я не несу ответственности. Слышишь, Караччоло, что я говорю? Я ответственности не несу. Ты — свидетель того, как меня мучат!..Ну, хорошо! Велите подготовить приказ о мобилизации армии, Актон!

Министр поспешно вынул бумагу из своего портфеля, положил ее перед королем.

— Это уже сделано, ваше величество. Нет только подписи вашего величества!

Губы Фердинанда дрожали. Казалось, вот-вот он заплачет.

— Ах, вы знали заранее, что доведете меня до того, что…

Подписал. Брызгающим пером. Мария-Каролина бросилась к документу с ликующим криком, прижала его к своей груди, к губам. В глазах ее горела дикая радость.

— Это — война, господа! О Мария-Антуанетта! Сестра! Невинно убиенная! Наконец-то за твою кровь воздадут твоим палачам!

Министры, генералы окружили ее, принося поздравления. Она отдавала им всем приказы. Маку она дала месяц на подготовку, на план операций. Потом армия должна была напасть на римские войска. Без объявления войны. Как меч божий…

Никто не обращал внимания на короля. Схватившись за руку Караччоло, он встал, с трудом пошел к двери. Но прежде чем он покинул зал, его настиг Актон.

— А Руво, Априле, ваше величество? Как вы прикажете поступить с ними?

По грузной фигуре короля прошла дрожь.

— Изменники! Изменники! Они виновны в том, что я подписал кровавый приказ. И поэтому — ах, я подпишу и ваш… ваш, — и заметив в глазах Караччоло просьбу о помиловании, он напал на него: — Молчи, Франческо, если не хочешь, чтобы я поверил тому, что говорят о тебе твои враги! Нужно наказать примерно. Голову долой, Актон!Голову долой! Голову долой!

Он без конца повторял эти два слова, как будто они доставляли ему жестокое удовольствие. Злобная гримаса искривила его толстые губы, обнажив крупные зубы. Зубы неукрощенного зверя.

* * *

— Почему вы делали мне знаки, когда король захотел узнать мое мнение? — спросил вдруг Нельсон, когда он с Эммой и сэром Уильямом возвращался в палаццо Сесса. — Чтобы предостеречь меня?

Эмма кивнула.

— Мне хотелось, чтобы вы не советовали так открыто начать войну. Если она кончится неудачно…

— Вы не верите в армию? — прервал он ее обиженно. — Она ведь отличилась в Верхней Италии! Даже ее противник Бонапарт похвалил ее!

— Кавалерию! Две тысячи человек. Но сама армия… Ах, как она создавалась! Из каждой общины второго сентября вдруг забрили по восемь человек на тысячу душ. Без закона, без подготовки, без медицинского обследования. Все по грубому произволу. Ни с чем не считаясь, людей оторвали от их семейств. И теперь они кричат об обмане и подкупах, насилии и несправедливости. Можно ли упрекнуть их, если они не желают сражаться?

Сэр Уильям насмешливо повел плечами.

— Дай им только помаршировать вслед за барабаном. Водка и палочные удары двинут их вперед! Впрочем, и у нас в Англии матросов насильно вербуют на службу!

Нельсон гневно откинул голову:

— Варварство, недостойное свободного народа!

— Конечно! Но разве они стали оттого трусливы? Ах, что там, Эмили, ты пессимистка! И только портишь настроение нашему другу!

Она печально покачала головой:

— Наши матросы — британцы. Хоть и по принуждению, но они сражаются за свою родину, за своего наследственного короля. Для неаполитанцев же Бурбоны — испанцы, чужие. Как осторожно старался Караччоло не смешивать родину и королевский двор, когда приносил клятву в верности Неаполю.

Нельсон презрительно кивнул:

— Двуличный человек! Как все эти итальянцы!

— Можно ли ожидать правдивости от народа, который уже тысячу лет находится в постоянно растущей зависимости от чужеземцев? И потом — что знают они о Марии-Антуанетте? Они должны рисковать своим добром и своей жизнью ради неведомой им усопшей? Ах, я боюсь, очень боюсь… Если бы я могла предвидеть, что король переложит на вас решение… Ваша слава… Ваша молодая слава… я видела, как она рождается… растет… как прекрасное дитя. Я люблю вашу славу так, будто это мое собственное дитя. Если оно преждевременно умрет…

Она печально взглянула на него. Глаза ее были полны слез. Сэр Уильям засмеялся.

— Ну, не трогательна ли она, наша Эмма? Типичная наша женщина. Мой друг Гете, знаменитый немецкий поэт, правильно изобразил их. Сентиментально, крайне чувствительно, преклоняясь перед божественной красотой их душ. К счастью, лорд Нельсон не незрелый Вертер, а британский моряк, знающий, в чем тут дело. Действительно, предположим, что король Носач будет разбит. Что тогда? Его зять-император не сможет оставить его в беде и должен будет выступить против Франции. Но в этом случае Россия обязана прийти ему на помощь. Значит, война примет общеевропейский характер. Между нами говоря, такая война нужна нам, англичанам для того, чтобы без вмешательства посторонних поместить овечек в наши загоны. Разве мы уже не начали? Вы отправляетесь теперь на Мальту, милорд. Вы думаете, что мы рискуем неким Нельсоном, чтобы завоевать для некоего Фердинанда остров, который будет означать для нас отличную стоянку для флота. А если допустить худший случай, это немыслимое королевство обеих Сицилий прикажет долго жить. Я не желаю этого отважной Марии-Каролине, но — мы были бы наследничками, прячущими за слезами радостный смех. Поэтому не позволяйте нашей дорогой мечтательнице морочить вам голову! Вы сегодня совершили нечто, на чем мы, дипломаты, — к нашему позору — давно уже зря ломаем зубы. Вы раскачали этот чурбан, этого короля, и это — воистину, милый друг, если Англия забудет вам это — тогда она не стоит Абу-Кира! Примите мои поздравления! Искренне поздравляю вас с вашей первой победой в высокой политике!

Он схватил руку Нельсона. В восторге тряс ее. Все лицо его так и сияло радостным восхищением, сквозь которое, как какой-то странный отблеск, прорывалась хитрая насмешка в глазах и лукавое хихиканье исподтишка.

Нельсон ничего не ответил. Слабая улыбка застыла на его губах, а на лоб легла тяжелая тень.