Наконец он ушел. Она взяла подзорную трубу, вышла на балкон, обвела взглядом бухту. Увидела корабль. Его высокие борта поднимались над водой, паруса были подобраны, он покачивался, стоя на якоре. Темные фигуры быстро двигались по палубам, стояли у рей, скользили вверх и вниз по мачтам. На юте один-единственный человек.
Нельсон…
Шляпа затемняла его лицо, Эмма не могла разглядеть его. И весь его облик не казался ей знакомым. Двенадцать лет назад, когда она впервые встретила его, он виделся ей другим…
Она опустила подзорную трубу, закрыла глаза. И из темноты стало выступать воспоминание, пока она не увидела всего, что было тогда…
* * *
Вернувшись в Англию из Индии, где он подорвал здоровье, Нельсон прослышал о лечебном методе доктора Грэхема и искал у него помощи; тайно, против желания своих родных. А помощницей доктора Грэхема была тогда Эмма.
Когда она, закутанная в плотное покрывало, вошла к Нельсону, он сидел в инвалидном кресле, парализованный, худой, как скелет, раздраженный болезнью, помешавшей ему принять участие в войне. Сначала он не обратил внимания на Эмму; потом, когда ее руки впервые коснулись его, он громко вскрикнул, как будто боль пронзила его.
Но под мягким поглаживанием ее рук он заснул.
— Вы меня видите? — спросила она, чтобы узнать, насколько действует на него ее сила. Он ответил сразу же. Описал ее лицо, фигуру. С восторгом отозвался о ее красоте. А ведь он никогда раньше не видел ее.
Потом он рассказал ей о своей болезни. О приступах лихорадки, которыми страдал еще в детстве, о том, как он бился в судорогах, которые начинались у него безо всякого внешнего повода, о том, как отнимались руки и ноги и начинались мучительные обмороки.
Потом доктор Грэхем произнес свой приговор: паралич может быть излечен, но против главного заболевания — обмороков — бессильна даже новейшая наука. Несчастный человек!
Эмма, потрясенная, смотрела на тонкое, молодое лицо. Она осторожно, мягким движением разбудила Нельсона. Открыв глаза, он улыбнулся ей — тихой улыбкой, до странного украсившей его. Но когда доктор Грэхем спросил его, что он чувствовал во время сна, он не мог вспомнить ничего…
* * *
И больше она его не видела. Его отец, набожный противник новой науки, забрал его из Лондона и повез на воды в Бат. И как все, что было ей когда-либо мило, исчез из ее жизни и Нельсон. Так она считала. Но теперь снова всплыли тени прошлого.
Приехал Нельсон…
Громкие крики прервали ее размышления. От замка по берегу двигалась толпа, провожая бег королевского барка к «Агамемнону». Под желтым шелковым балдахином сидел король, неловко помахивая руками в ответ на приветствия народа. Рядом с ним, несколько отступив назад, стоял сэр Уильям в своем сверкающем золотом посольском мундире; он в чем-то убеждал Фердинанда.
Нельсон встретил своего царственного гостя на нижней ступеньке корабельного трапа. Состоялся краткий разговор. Вдруг Фердинанд протянул руки и обнял моряка. Потом он, казалось, крикнул что-то следовавшим за ним лодкам.
На берегу тесно сбившаяся толпа пришла в движение, покатилась к городу, влилась в заполненные людьми улицы. Слышны были крики… Бурля, словно морские волны, толпа приблизилась к палаццо Сесса.
— Тулон взят, якобинский флот окружен. Да здравствует Англия! Да здравствует капитан «Агамемнона», спаситель Италии!
Предводительствуемый Нельсоном, в сопровождении сэра Уильяма Фердинанд поднялся по трапу на корабль, смеясь, подавая рукой знаки, посылая своему народу воздушные поцелуи. Как только он взошел на «Агамемнон», на главной мачте поднялся флаг с гербом обеих Сицилий и стал развеваться под британским крестом Святого Георгия. И это было как символ, как знак счастливого будущего Неаполя. Казалось, над слабым простерлись руки сильного…
Орудия «Агамемнона» прогремели салют королю. Откликнулись корабли в гавани, арсенал, цитадели, форты. Поднялись облачка дыма, повисли над заливом, заволокли голубизну неба. И тогда вступили благочестивые голоса церквей Санта-Мария дель Кармине, Санта-Анна дель Ломбарди, Сан-Доменико Маджиоре, собора Святого Януария…
Весь Неаполь объединился в тысячеголосый хор; от его благостного призыва, казалось, дрожала земля.
Странное волнение овладело Эммой. Крик толпы, гром пушек, плывущий в воздухе звон колоколов проникали в нее, сотрясали дрожью ее тело, вызывали слезы на глазах. Действовали на нее опьяняюще.
Она видела Нельсона в инвалидном кресле, там он лежал, не в силах шевельнуться. И тогда она горячо ему сочувствовала. Теперь же…
Ах, почему она женщина! Все триумфы красоты, все очарование искусств, все успехи политики — что они по сравнению с этим гимном военной славы, заполнившим небо и землю. Как прекрасно быть мужчиной, воином! Быть победителем, перед которым падает ниц человечество!
Теперь она завидовала ему…
Через час мистер Кларк принес ей записку от сэра Уильяма:
«Дорогая Эмма!
Тулон завоеван, французский флот захвачен. Подробности потом устно!
„Агамемнон“ останется тут на какое-то время, так как он должен доставить в Тулон неаполитанские войска для защиты города от нападения якобинцев, предводительствуемых Робеспьером и неким Бонапартом. Поэтому я пригласил мистера Нельсона жить у нас.
Сейчас мы на заседании государственного совета в замке. Как это ни странно, Носач, вопреки своему обыкновению, не спит; Мария-Каролина сияет. Оба в восторге от маленького капитана, в котором, право, если судить по взгляду и голосу, таится, кажется, нечто адмиральское. Он вручил мне рекомендательное письмо от принца Вильгельма, и королева намекнула мне тоже, что она хотела бы иметь его поблизости, на суше. Итак, я решил взять этого человека под свое покровительство. Отсюда и приглашение.
Отведи ему комнаты, которые мы отделали для принца. Толковый моряк с перспективным будущим в конце концов не менее ценен, чем распутный принц, промотавший свое прошлое, который к тому же сообщает о приезде, ввергает бедного посла в расходы, а потом еще и не является.
Мистер Нельсон хоть и не знаком с тобой, но шлет тебе привет. Он несколько неловок, не Адонис, но, впрочем, производит вполне приличное впечатление. Со стороны матери он в родстве с Уолполом. С М.-К., которая во всю делает ему авансы, он до смешного робок. Вряд ли он опытный ловелас.
Итак, приготовь все; я привезу его прямо из государственного совета. М.-К. передает тебе привет и надеется увидеть тебя завтра, а сегодня, как она говорит, тебе нужно выполнить по отношению к гостю свои обязанности хозяйки и быть с ним самой красивой и любезной.
Собственные мои пожелания совпадают с этими.
Целую твои руки и надеюсь еще сегодня передать им «сказку».
В спешке
твой
Уильям Гамильтон»
* * *
Она встретила Нельсона в греческой комнате, которая была достойным обрамлением ее красоты. Здесь она сама казалась порождением древней Эллады.
Увидев ее, он широко раскрыл глаза. В них отразилось удивление и восхищение и еще что-то, похожее на страх. Смущенно запинаясь, он просил извинить его за то, что он осмелился воспользоваться ее гостеприимством.
Она улыбнулась несколько иронически — она уже привыкла к молчаливому восхищению мужчин. Но то, что и Нельсон отдал дань ее красоте, было ей в глубине души неприятно. Почему он не был таким, каким она себе его представляла — совсем иным, чем другие?
Небрежным жестом она пригласила его сесть, ответила ему холодно. И невольно взяла тон салонной беседы, которая всегда была ей столь ненавистна.
— Приносящий добрые вести не нуждается в извинениях, мистер капитан. А тем более, когда он сам их виновник. Жаль только, что мы не могли предусмотреть ваше прибытие, чтобы наломать в наших садах веток лавра на полагающийся победителю Тулона венок!
— Победителю? — он уже почти уселся, но тут опять вскочил. Темная краска залила его лицо; голос звучал раздраженно. — Миледи простит меня, но я не знаю, кого она имеет в виду, говоря о победителе!
Сэр Уильям, смеясь, усадил его обратно в кресло.
— Недоразумение, мой дорогой капитан! Моя жена не думала чем-то обидеть вас! Ей ведь еще не известны подробности захвата Тулона! Позвольте мне на мгновение принять на себя роль посредника и направить к этой красивой стройной шхуне корабль разъяснений. Вы увидите, что она настроена не так уж враждебно и на почетных условиях готова даже спустить флаг.
И он рассказал Эмме то, что доложил государственному совету о захвате Тулона Нельсон. Истребление умеренных жирондистов Конвентом под предводительством Дантона и Робеспьера вызвало там мятеж. Когда же якобинцы, грабя и убивая, стали приближаться и возникла угроза городу, граждане Тулона вступили в переговоры с державшей блокаду объединенной эскадрой англичан и испанцев. Двадцать восьмого августа они передали город и блокированный в гавани флот лорду Худу и адмиралу Лангара.
— Франция потеряла пятьдесят восемь кораблей, — с триумфом закончил свой рассказ сэр Уильям. — Успех, который избавил нас от двух-трех кровавых сражений! Вы не согласны с этим, капитан?
Нельсон сдвинул брови.
— Потеряла? Разве Франция их потеряла? Они еще на воде, и Франция может еще отвоевать их. А ее удача — неудача Англии. По моему мнению, которое я и отстаивал в военном совете, их нужно было бы сразу сжечь. Но Лангара возражал!
Сэр Уильям кивнул:
— С позиции испанца. Если Франция исчезнет с моря, то Испания окажется бессильной перед Англией.
Глаза Нельсона засверкали:
— Но зачем Худ поддержал его? Тот, кто принимает чужую точку зрения, никогда не победит своих врагов. Захватить их и уничтожить — единственный возможный путь для Англии!
Сэр Уильям кивнул опять, полусоглашаясь с ним, полусочувствуя.
— Вы еще молоды, мой дорогой капитан; ваши мысли и чувства — это мысли и чувства воина! — сказал он назидательно. — Но государственный деятель не может открыто пренебрегать общественным мнением, он всегда должен сохранять видимость соблюдения закона. Знаете, как поступил бы я на месте Худа? Я бы взял пятьдесят восемь кораблей на хранение, только на хранение. И притом — для Людовика XVII. Ведь за него, как за сына и наследника Людовика XVI, мы ведем официально войну с республикой. И тогда право было бы на нашей стороне. Конечно, мы должны были бы вернуть ему корабли, как только он взойдет на трон. Но в конце концов мы и тогда нашли бы законное право уклониться от такой передачи. «Захватить и уничтожить!» — говорите вы как солдат; «Захватить и сохранить!» — говорю я как государственный деятель. И я думаю, что мой принцип имел бы кое-какие преимущества для старой Англии. Будем надеяться, что Худ не поторопился и оттянет окончательное решение до тех пор, пока не получит указания из Лондона.
Нельсон пожал плечами.
— Он уже решил! И притом совершенно в духе вашего превосходительства!
— В самом деле? Тогда у него больше таланта, чем я от него ожидал. Или у него были инструкции на этот случай. Питт ведь предвидит все возможности на годы вперед!
Эмма слушала молча. Теперь она медленно встала. Она думала об опьянении славой и величием, которое овладело ею менее двух часов назад. Нельсон виделся ей героем, победителем…
— И поэтому гремят пушки, звонят колокола, — еле выговорила она с отвращением. — Поэтому ликует народ! Да здравствует Нельсон, спаситель Италии! А все дело-то в дипломатическом ухищрении, в жульнической увертке!
Нельсон вспыхнул, хотел что-то ответить. Но сэр Уильям, разразившись своим хихикающим смехом, опередил его.
— Как хочешь назови это, дитя мое! Дело не в названии, а в сути случившегося. А для Англии оно прекрасно. Это признал даже сам Фердинанд. Когда Нельсон потребовал шесть тысяч матросов для Худа, он, не ожидая согласия Марии-Каролины, пошел на это по собственной инициативе. А охотнее всего он сам стал бы во главе своей лейб-гвардии липарийцев, чтобы еще раз завоевать французские корабли, — король и герой с ног до головы! Не воспринимайте мою жену трагически, мистер Нельсон. В ее мечтах мир выглядит более совершенным, чем он есть, и она сердится, если не все кругом прекрасно и благородно. Дамская романтика!
Нельсон взял себя в руки. Вежливо поклонился сэру Уильяму.
— Я хорошо понимаю вашу точку зрения, ваше превосходительство, — сказал он, и в голосе его прозвучало нечто вроде иронии. — Но, кажется, я понимаю и миледи. Не правда ли, миледи думает, что меня осчастливила прославлявшая меня толпа неаполитанцев?
Он повернулся и взглянул ей прямо в глаза. Откинув голову, она выдержала его серьезный взгляд.
— Да, это так, сэр! Я так думаю!
Жесткая складка легла у его рта, придав ему жесткое выражение:
— Благодарю вас, миледи. Я бы хотел, чтобы все англичанки столь же мужественно отстаивали истину. Стало быть, вы считаете меня тщеславным выскочкой, который гонится за славой? Независимо от того, заслужена она или нет?
Ею овладело странное желание еще больше ранить его, еще более раздразнить.
— Если вы думаете иначе, почему вы не постарались избегнуть ложного блеска, почему вы приняли осанну толпы?
Он откинулся назад, как от нанесенного ею удара.
— У меня тоже есть своя маленькая гордость, миледи, хоть я и простой капитан. Ведь я здесь на службе его величества. С поручением от моего адмирала любой ценой добыть войска для Тулона. Для нас все зависело от сговорчивости Неаполя. Имел ли я право поколебать веру в нашу победу у народа, который должен дать нам солдат? Кроме того — аплодировали не мне лично: приветствовали мой флаг, английский флаг, с победой которого связаны надежды Италии. Мог ли я противиться этому? Даже если бы я не верил в эту победу! Но я верю в английский флаг, как верю в Бога. И надеюсь когда-нибудь доказать, что сегодня я был не совсем уж недостоин представлять крест Святого Георгия. Может статься, что миледи когда-нибудь представится возможность наломать для меня в садах Неаполя ветки лавра — или ветки кипариса. Это уж как повернется военная удача!
Он начал резко, а закончил в легком, почти шутливом тоне. Он не сводил с нее глаз, из них, казалось, бьет в ее глаза пламя.
Ее пронзило странное ощущение. Как он говорил о Боге! Как человек истинно верующий.
И еще она видела затаенную снисходительную усмешку, с которой сэр Уильям глядел на Нельсона, взгляд тайного насмешника на человека чести…
— Я верю вам, мистер Нельсон, — сказала она тепло, охваченная внезапным порывом. — Я снимаю с вас мои подозрения. Вы бы лучше поняли меня, если бы жили среди итальянцев. Все вокруг полно шпионства, сплетен, интриг. К тому же они так тщеславны! Разговаривая, они кричат, оглядываются на все стороны, желая убедиться, что их слушают и им аплодируют!
Сэр Уильям нетерпеливо задвигался:
— Художественные натуры хотят, чтобы их меряли особой меркой. Но ведь они должны быть симпатичны тебе. Ты ведь сама человек искусства, и они — родственные тебе натуры.
Она обратила к нему сверкающие глаза. Ее радовало, что своими словами она может задеть его самого, за двадцать девять лет работы послом в Италии давно уже ставшего итальянцем.
— Конечно, они — близкие нам, женщинам, натуры. Они — актеры, позеры, бабы, хитрые бабы. Но именно потому они и не симпатичны нам. Так как мы мечтаем о своей противоположности. О свободном сильном мужчине, на которого можно взирать снизу вверх и даже слегка побаиваться его. Да, мы хотим этого. Мы хотим бояться, когда любим, — она кивнула ему с улыбкой, напоминавшей его злорадное хихиканье. — Теперь ты знаешь, почему я боюсь тебя?
Спрятав свое недовольство под маской деланной радости, он схватил ее руку, нежно погладил ее.
— Мечтательница! Не правда ли, я женат на законченной фантазерке, мистер Нельсон?
Она знала, что в этот момент она и сэр Уильям являли собой картину ничем не омраченного, счастливого брачного союза. И читала в глазах Нельсона произведенное на него впечатление. А ведь увидев ее впервые, он смотрел на нее с сочувствием. На нее, двадцативосьмилетнюю женщину в расцвете красоты, рядом с шестидесятитрехлетним старцем.
Теперь он не будет сокрушаться, жалеть ее, не будет считать ее легкой добычей…