„Глухонемые говорят…“
Глухонемые говорят —
Как будто музыку рисуют:
Их пальцы нервные парят
И взгляду слово адресуют.
Смотрю
(немея от стыда,
Краснея сладостно и густо),
Как вырастает их беда
В какой-то новый вид искусства…
А наших строчек лепота
Откуда? — Память умолчала.
А не Гомера ль слепота
Дала поэзии начало?
„До обидного прост и недолог…“
До обидного прост и недолог
Путь к старинному сейфу души:
Бородатый, как черт, социолог
Пододвинет вопросник: — Пиши! —
Бесполезно уже притворяться —
Разглядит он, как ты ни таи,
Сквозь замочную щель перфораций
Все наивные тайны твои.
И — держись, развеселая личность! —
Лучше даже, чем другу, видны
И усталость твоя, и скептичность,
И тенденция к чувству вины…
Только хрустнет задетая ветка,
Расцветет ли строка ни о чем —
Мефистофель двадцатого века,
Усмехаясь, стоит за плечом…
„Каким ты будешь, будущий язык?..“
Каким ты будешь, будущий язык?
Один для всех — как музыка и небо…
Один для всех: для Фета и для Феба,
Для коренастых сеятелей хлеба
И бледнолицых пахарей музык.
Чем будешь ты: рисунком или словом?..
Ты ко всему заранее готов:
И молча в спектре вылиться лиловом,
И выразиться в запахах цветов…
Готов для всех признаний и наветов
Дарить оттенки слуху и очам,
Готов своих пленительных поэтов
И утешать, и мучить по ночам;
А я — лететь к тебе издалека…
Хоть мой скафандр — фланелевый халатик —
Смешон в хрустальной готике галактик,
Но вдруг пронзит восторгом и охватит
Прикосновенье к тайне языка…
И зазвучат (и слышала не я ли?)
Уже в моей языческой дали
И борозда раскрытого рояля,
И клавиши подтаявшей земли…