Ринг, ринг, ринг, ринг — резкие пронзительные звуки этого слова уже с утра звучали в нем. Как только проснулся, оно зашевелилось коротким твердым «р», скользящим, стелющимся «и», обрываясь приглушенно, но ясно.

Бой начался уже тогда, утром, когда Юра четко и быстро делал зарядку, четко и быстро прибирал комнату, собирался в институт. Четко и быстро, но не раньше того момента, который наметил Юра, иначе образуются пустота и неясность.

Не раньше и не позже подойдет трамвай, на котором он поедет в институт, не раньше и не позже начнутся и кончатся лекции, и он пообедает, отдохнет, пойдет в спортклуб. Он знал, каким будет сегодня: улыбчивым, мягким, расслабленным. Самое главное расслабиться и быть собой, понять, что ты хочешь, что хочет твой организм.

Сегодня бой с Быковым, тем самым Быковым, который всегда спокоен, собран, о котором пишут в газетах и который признан настоящим боксером.

Быков давно и уверенно определился в жизни. А он? С детства уготован путь по стопам родителей в науку. Но зачем, для чего?

Год назад он боксировал с Быковым и проиграл. Проиграл еще до боя, смирившись с тем, что Быков сильнее, опытнее и ничья — корректный почетный проигрыш по очкам — вполне прилична и достаточна.

Ринг, ринг, ринг — щелкающее, быстрое английское слово росло, зрело, набухало. Но наполнить до краев, вырваться, выплеснуться оно должно только на те девять минут боя, ради которых, которые…

Только бы в гардеробе не встретить какого-нибудь говорливого знакомого. Подняться в раздевалку с черного хода по скрипучей лестнице.

У раздевалки он увидел тренера, тот сразу встретился глазами с Юрой.

— Проходи, проходи, что стоишь?

Юра, невольно повинуясь жесту, быстро шагнул к двери, рванул на себя и вошел.

Запах мужских тел, сосредоточенность и деловитость ребят в раздевалке сразу создали в нем тот настрой, когда знаешь, что, как и почему надо делать.

Он переоделся, коротко переговариваясь с ребятами, все делал четко, в одно движение, и делал добротно, уверенно. Обуть боксерки, затянуть шнурки так, чтобы нога была мягкой и цепкой, чувствовала пол, поправить трусы — и тугая, в три ряда, резинка не будет мешать дыханию.

Он пошел в зал на разминку.

Сначала бег. Ноги вроде бы легкие, но какие-то нервные. Он чутко вслушивался в свой организм. Каждую клеточку надо заставить трудиться. Все быстрее и быстрее упражнения.

Руки уже сильные, послушные и сами знают, что им делать. А корпус? Ниже, еще ниже нагнуться, вот так, вот так. И снова руки — быстрее, сильнее, еще быстрее, еще сильнее. Потянуть мышцы груди. Хватит.

Он взял плотно скатанные специальные эластичные бинты, внимательно осмотрел их, хотел положить на скамейку, но сунул их под мышку, несколько раз сжал и снова расслабил пальцы, потом начал бинтовать кисти рук. Начал с большого пальца: ровно и плотно обернул его, затем подтянул бинт к ладони и три раза обмотал ее так, чтобы прижать бинт, идущий от пальца, тогда плотная эластичная лента укрепит его, придаст уверенности, и он не будет выбит или растянут при ударе. Провел бинт через тыльную сторону ладони и два с половиной раза обмотал вокруг лучезапястного сустава.

Делал он все это с удовольствием, радуясь своему умению, уверенным движениям, тому, как красиво ложится лента, мягко, будто ребенка, укутывая руку.

Вновь перевел бинт на ладонь, особенно тщательно перебинтовал боевую площадку, пошевелил пальцами — не туго ли? Нет, все в порядке. Опять поднялся по ладони к суставу и снова спустил бинт на боевую площадку, конец его подсунул под бинты на ладони.

Руке было легко и приятно, «одежда» не стягивала ее, а только объединяла пальцы и ладонь во что-то новое, законченной формы — в кулак.

Потом Юре надели перчатки, спросили, удобно ли.

— Да, спасибо, удобно.

«К рингу! К рингу! К рингу!»

Зал смотрит из полутьмы, веет тысячеглазым вниманием, затаенное дыхание касается груди, плеч.

Юрий пролез под канаты, повернулся в свой угол, зажмурился, так как свет был слишком ярок, потом сразу открыл глаза и смотрел уже только на тренера.

Лицо тренера толстое, мускулистое, вырезаны лишь самые главные складки и черты, вырезаны глубоко, четко и определенно, между ними сильные, огрубевшие от ударов, собранные в тяжелые блоки мышцы. Глаза серые, способные понять, знающие твердо и определенно, безо всяких метаний, кто есть кто и на что способен.

Шум усилился, и опять что-то тысячеглазое колыхнуло из зала. Да, пришел Быков. Юра повернулся и одним взглядом увидел его всего. Увидел его широкую, с хорошо развитыми мышцами грудь, волосатые руки, чуть грузные бедра, приподнятые, будто от избытка сил, плечи, увидел уверенное, мужественное лицо.

Он представил, нет, наверняка знал, как Быков медленно, тягуче вставал по утрам, мылся, потом на завтрак ел кашу, да, да, Быков обязательно должен любить манную кашу. Медленно и обстоятельно говорил с женой, хотя она торопилась, а потом вставал из-за стола и оказывался очень подвижным, еще успевал помыть посуду, и делал это споро и весело, и становилось понятным, что его медлительность и сонливость только кажущиеся.

Когда судья позвал Юру в центр ринга и Юра пожал Быкову руки, глаза их встретились серьезно, настороженно, поискали слабинку, или растерянность, или зазнайство, или еще что, сказали: «Ты уж смотри, ты ведь знаешь…»

Юра был совсем спокоен — за эти несколько секунд волнение прошло, оставив ожидание начала боя, вкрадчивого звука гонга.

Юра начал бой на длинной дистанции. Легкие, быстрые удары в голову, в корпус, в голову. А что Быков? Снова в голову, в голову, только левой, джеп-джеп. А Быков? Не подпускать, раздразнить его этими ударами. Вся игра только левой, а правая у подбородка в засаде. Но Быков хладнокровно ловил удары в перчатки, искал брешь в защите, прощупывал редкими ударами, финтами.

«Хочет бить наверняка, наверное, уже видит лазейку в обороне?»

И когда очередная серия быстрых ударов кончилась и Юра должен был шагнуть назад, он толкнулся вперед носком правой ноги и замедленно, будто подчиняясь ритму какого-то неслышного и непонятного другим танца, ступил вперед, ступил так просто и естественно, неуловимо, что Быков не среагировал, не понял, что это шаг, будто Юра скользнул с одной невидимой волны на другую и вдруг оказался рядом.

Юра ударил левой в голову и сразу правой и левой по корпусу и неожиданно, будто у него не две, а одновременно десяток рук, понесся к цели.

Глаз не мог уследить конца одного удара и начала другого, и, казалось, Быков окружен белым крутящимся облаком, из которого неясно выделялись локоть, перчатка, снова исчезали и появлялись уже в другом месте этого облака.

Было очевидно, что руки человека не способны на такую точность и скорость. Казалось, это огромная пила, зубья которой сливаются в блестящее кольцо и вгрызаются, врезаются в защиту Быкова.

И вдруг облако опало. Юра сделал шаг назад, подтянул левую ногу, замер на мгновение, и оказалось, что правая рука все так же в засаде у подбородка.

Он провел взглядом по телу Быкова сверху вниз и потом опять вверх так плотно и жестко, что казалось, волоски на его руках и ногах прижмутся, как если бы по ним провели ладонью. Взгляд уперся в лицо и, видимо, нашел там то, что искал, потому что Юра опять сделал шаг вперед и еще что-то неуловимо быстрое, а потом повернулся спиной и, опустив голову, медленно пошел в угол.

Это было странно, и зрители, не понимая, следили за ним. Но потом оказалось, что Быков лежит на полу, а судья уже ведет счет. Зал не знал, как реагировать, и затих.

Юра поднял голову и нашел глаза тренера. Он прочел в этих серых под тяжелыми веками глазах поддержку.

Он снова встретился с Быковым в центре ринга и сразу отступил. Быков сильнее. Начинается новый бой, то, что было, — только подготовка.

Уклониться, уклониться от удара и встретить Быкова. Резко вот так, в голову. Юра быстро, как бы не упустить начала атаки, взглянул в лицо Быкову, в светлые с затаенным металлическим блеском глаза, увидел, как они напряженно разглядывают, изучают, расчленяют его — Юру. Теперь уже трудно сосредоточиться, когда знаешь, как такой взгляд режет защиту, безжалостно, как на весах, без смягчений и недоговоренностей, диктуемых правилами приличий, разбирается в тебе, определяет, кто ты, что ты, что в тебе настоящего и где слабина.

Сейчас нокдаун только подхлестнул Быкова, сделал более серьезным, решительным, цепким. Он не бросился вперед, а методичными, точными, сильными ударами стал разрушать оборону, проникать в нее, искать брешь, чтобы ворваться, смять все то, что называл в себе Юра словом «боксер». Отступить и ударить, снова отступить.

Гонг. Раунд кончился.

В углу уже ждет тренер. Его полное лицо выглядит значительным. Он скажет самое важное, нужно только ловить и исполнять каждое слово. Нужно довериться полностью, больше, чем себе, и понять его за эти краткие секунды.

Но что будет во втором раунде, если бы хоть кто мог сказать?

— Отходи, но не уступай, не позволяй навязать ближний бой…

Гонг прервал тренера на полуслове, он хотел еще что-то добавить, но решил, что не успеет, только собьет с того, что уже внес, передал, и, взяв стул, который приносил для Юры, неуклюже, по-медвежьи спустился с ринга, обернулся к этому ярко освещенному, туго натянутому квадрату брезента.

Второй раунд.

Сразу в центр ринга. Левой, правой, нырком уйти от удара и коротко ответить в голову. Коротко, но не сильно. Правая в засаде для третьего раунда.

Его тонкое, по-кошачьи гибкое тело казалось неуловимым для правильных, спланированных атак противника. Казалось, уже пойман, загнан в угол, но вдруг быстрое движение плечами, бедрами, и уже ускользнул, уже в центре ринга, стройный и сухощавый.

Но Быков идет вперед, не торопясь, косолапо, безостановочно, неумолимо, будто машина, у которой ни усталости, ни людских сомнений, которая преследует, загоняет в угол.

Ты сам оставил Быкову только один путь: вести бой жестко, профессионально, с полной отдачей сил, как научили его первенство страны, международный ринг. Быков каждым четким, хлестким ударом подчиняет своей воле, стилю. Он в самом начале гасит твою атаку, доказывая, что ты дилетант, не способен, не достоин вести бой и должен сдаться, признать свою несостоятельность.

Юра видел, как Быков быстро и четко пресекает каждую его попытку импровизации легкого игрового боя, обрубает, занимает его часть пространства на ринге, оттесняет в угол к канатам. Юра понимал неотвратимость лобового столкновения, но оно подготавливалось Быковым не спеша, хладнокровно, будто все уже предрешено. Это подавляло и завораживало. Но ты должен не уступать беде, делать все честно, как положено: только так можно изменить судьбу, только так останешься верен себе. Только так! Не бояться, самому идти вперед!

И все равно Быков поймал, — он и должен был поймать. Он приучил Юру к приему «солнышко», перед боковым ударом делал круговые размашистые движения корпусом, будто ударит то с одной стороны, то с другой, но не атаковал, только пугал. А сейчас вдруг (Быков знал, когда должно наступить это «вдруг») он бросил всего себя в резкий боковой удар в голову, так, что перчатка ворвалась, впечаталась откуда-то сверху, где нет защиты. Потом перенес вес тела на правую ногу и развил атаку в ближнем бою — все правильно, красиво, элегантно. Легким, быстрым движением отодвинулся, и правая его рука ударила в узкий промежуток между их телами точно, математически изящно. Юре показалось, будто тяжелый, наполненный песком мешок тупо, но с огромной силой ударил откуда-то из темноты зала, а потом все дернулось, качнулось в одну сторону, затем еще сильнее, так, что уже еле удерживаешься на ногах, в другую, и кажется, ринг, зал, Быков, судья — все перевернется, и надо быстрее упасть, прижаться, прижаться к спасительному полу.

Но нет, нельзя, надо стоять, надо оттолкнуться от канатов, тяжело, медленно ступая, уйти в центр ринга и не опускать, не опускать рук! Иначе засчитают нокдаун.

Мелко, противно дрожат ноги. Ощущение тошнотворности, загнанности во всем теле, в мозгу, липкий пот катится между лопаток, тяжестью набухает в майке. Нужно симулировать активность, не дать Быкову развить атаку, загонять по рингу, забить. Следить за ним, не пропустить короткий жалящий удар справа, иначе — уже не встать.

Но Быков идет вперед размеренно, целеустремленно, и под его сосредоточенностью, строгостью — как под прессом, как, наверное, под дулом револьвера, когда уже притягивается к твоему лбу темное, круглое пятнышко ствола, в котором прячутся и жизнь, и смерть, и судьба твоя, и может, все — конец, может, вот твой последний глоток воздуха, такой терпкий, такой сладкий, такой жгучий, и последний луч света, виденный тобой, ведь это грань, дальше — ничего, а то маленькое, загадочно темное отверстие ствола гипнотизирует, накатывает страхом, жутью.

Куда, куда уйти от него? Рвануться влево, вправо, обмануть, а потом… Что потом?

Не хватает одного совсем короткого мгновения, чтобы понять, что и как надо сделать, где спасение.

А удары прямые, сбоку, снизу сотрясают, пробивают защиту. Опять удар, еще, еще, еще, уже у самого подбородка, чуть ближе — и достанет, накроет, впечатается в лицо. Серии: одна, другая. Как остановить? Уже не успеть, не поймать их, только бросить тело влево, вправо, назад, уйти из-под атаки. Но Быков видит, знает, как ударить, чтобы сбить, смять, нокаутировать. И не спрятаться, не закрыться, только канаты за спиной.

Юра чувствовал в изменившемся ритме боя, в том, как перенес Быков вес тела на правую, находящуюся сзади ногу и готовит удар, видел в пластике и законченности движений, что цель уже намечена, пристреляна и только какой-то малости еще не хватает для удара последней атаки.

Опасность в каждом движении, взгляде, каждом непонятном и поэтому неожиданном изменении ситуации, в которой ты барахтаешься и которая несет и кружит тебя.

Вот, может, уже началось, и летит перчатка в том страшном, неожиданном, неизвестно откуда возникшем ударе, и очнешься лишь на полу с отупляющей, резкой болью в затылке, странным, как под наркозом, ощущением в челюсти, а ринг поплывет, поползет перед глазами, и не остановить, не собрать того, что было сознанием, честолюбием, Юрием. И никто, ничто не спасет тебя — ты один, за спиной лишь канаты.

«Нельзя бояться, — натужно, между вздохами, мысленно сказал себе Юра, — шире развернуть грудь, не сжиматься».

И тут — как нечто высшее, свободное от страстей, неоспоримое — раздался гонг.

Значит, пойти в угол. Тяжело опуститься на стул. Раскинуть руки на канаты. Вздохнуть полной грудью, на секунду закрыть глаза.

— Все хорошо, — заговорил тренер, — в конце ты остановил его. Не гонг спас — сам выстоял. Все правильно.

Он обтер губкой лицо Юры. Во рту Юры был горький, полынный привкус и во всем теле ощущение исхлестанности, боли, разочарования.

Юра встал и покачался на носках. И вдруг, совершенно неожиданно для себя, ощутил, что тело его состоит из мельчайших мышц-волокон, оно раздроблено и каждая частица живет сама по себе. Каждая готова к бою, напрягается, пульсирует, и Юра понимает, чувствует любую, самую маленькую из них, но они — каждая сама по себе и поэтому разбивают, пронизывают тело нервной дрожью, и не собрать, не объединить их.

Ему показалось странным, что вот он, в майке, в трусах, стоит на белом квадрате ринга под жгучим светом ламп, под взглядами людей. Он не думал о зрителях, но сейчас посмотрел в зал на лица, которые показались ему неясными пятнами, удивился этому и побежал глазами по этим бледным теням, не понимая, зачем нужен бой, схватка, он сам праздно расслабленным, отдыхающим людям. Глаза его перескакивали с одного ряда на другой все выше и выше и не знали, куда же им деться, и вдруг взгляд его споткнулся и сразу глубоко вошел, будто провалился, в чьи-то глаза. Это были блестящие, манящие женские глаза. Юра на таком расстоянии в полутьме не мог разобрать черт лица, но совершенно отчетливо представил разрез чувственных губ, черные, собранные в тугой блестящий узел волосы.

Он никогда не думал о женщинах ни во время боя, ни перед его началом: это мешало боксу и, самое главное, казалось второстепенным. Но сейчас острый женский взгляд перевернул все его чувства и представления.

И когда раздался гонг, он, становясь плотно всей ступней, пошел в центр ринга. Быков шагнул вперед мгновением позже. Одним сильным уверенным движением он поднялся со стула, распрямился и подался вперед. Еще в движении он разглядел, как скосолапила уставшая левая нога Юры, и глаза Быкова царапнули по этой ноге.

И сразу же — тата-тата-та-та-та — прозвучали отрывисто, как автоматная очередь, удары Быкова. Сильные прямые удары с обеих рук должны были отбросить Юру и решить исход боя. Но Юра не ушел в сторону, не уклонился, а сам — с ударом — шагнул вперед.

Люди, далекие от бокса, часто полагают, что боксер хочет изувечить, изуродовать соперника, что здесь проявляются темные, звериные инстинкты. На самом деле спортсмен не испытывает злобы или желания сделать что-либо обидное, оскорбительное, просто ринг имеет свои законы. Противник не является человеком, на которого распространяется «жалко» или «не жалко». Он — это второй «ты»: ему тоже необходимо выйти на ринг, он, как и ты, не может без этого и, осознанно, полностью представляя опасность и риск, готовился к бою, хотел и хочет борьбы, победы.

Иди вперед, резко брось кулак, потянись, достань, ну достань же его подбородок! И снова вперед, та-та-та-та, та-та-та — звучат удары перчаток.

Юра не знал и не думал, каким будет удар, — уже захватила, повела интуиция, когда не знаешь, отчего и почему надо сделать именно так, но это надо сделать, и управляет тобой какое-то непонятное чувство уверенности, правильности.

Надо ввести руки между перчаток Быкова и работать, работать по корпусу так, будто не стонут, не дрожат от усталости мускулы.

Как стремятся к тем единственно верным мыслям, словам, отыскать которые, осознать бывает мучительно трудно, так, неосознанно, интуитивно подчиняясь этому стремлению, Юрий искал то движение, атаку, то большее, что он не мог назвать словами и что нельзя предугадать.

Но как тяжело идти вперед! Дрожат ноги, сдавила грудь майка, и уже нет легкости в руках. В обороне Быкова брешь, и, значит, атаковать, прорваться в нее — влечет, командует, гонит вперед чувство боя. Желание, страсть победы не дает отдыха, вперед изо всех сил!

И Юра нашел то движение, ту неожиданность, которая должна была появиться. Он готовил атаку правой, она была в засаде, и Быков видел ее и стерег. Но когда атака уже была готова и должна была резко и жестко вылететь перчатка, Юрий вдруг, сам не зная почему, подчинясь какому-то неведомому приказу, по-кошачьи гибко и пружинисто шагнул в сторону, будто выскочил из заряженного пространства их противоборства, левая рука его поднялась и метнулась по дуге сверху, сбоку, вылетела к челюсти и накрыла ее, и вот теперь он почувствовал будто взрыв в мышцах правой руки, и она выстрелила кулаком в перчатки Быкова, пробила, прошла через них.

Юра видел удивленные, ставшие отрешенными глаза Быкова, словно тот силился решить какой-то вопрос и — не мог. Юра хотел атаковать, но Быков прижал его руки, снова прижал их, судья сделал замечание.

Раздался гонг. Они оттолкнулись друг от друга и мгновение стояли, не зная, что теперь делать. Потом Юра увидел, что у канатов его уже ждет тренер, и пошел к нему.

— Ну вот… — тяжело, прерываясь на вдохе, сказал Юра, — важнее, чем даже победа… — Он хотел сказать, что же важнее, но сбился, получалось путано, нескладно, и он замолчал.

— Да, да, — тренер, деловито теребя руку, снимал перчатку.

— Ведь так?.. — снова начал Юра, но уже позвали в центр ринга, и судья властно сжал его руку, поднял ее вверх, а Юра все хотел повернуться к тренеру и услышать от него или сам сказать, что понимает: Быков сильнее и победа во многом — аванс за молодость, но не победа важна, а то, какой бокс, вернее, не сам бокс, а… нет, не сказать точно, надо потом подумать, сейчас не сосредоточиться.

Может, это понял и скажет тренер?

Но когда Юра подошел к нему, тот притянул его к себе, прижал с силой — щека к щеке, но ничего не сказал и пошел вниз с ринга.

Юра обернулся назад, к Быкову. Нельзя же так просто расстаться. Когда еще увидят друг друга? Он хотел пойти за Быковым, но Быков уже пролез под канаты и спускался вниз.

И не побежишь, не крикнешь: «Быков, Быков, постой!» — нетактично, и, верно, другое у него на душе.

Быков ушел, исчез за хлопнувшей половинкой двери. Уже его как будто и не было в зале.

Юра остался один на ринге и, значит, тоже должен уйти — готовится следующая пара. Он пошел за тренером по проходу, между зрителями, еще ощущая остатки их внимания к себе.

У выхода из зала он остановился и стал смотреть в ту сторону, где сидела та женщина. Она, конечно, захочет встретиться с ним, ведь она почувствовала то необычайное, что возникло между ними и связало их. Но почему-то нигде не видна ее черных, без полутонов волос, азартных блестящих глаз.

Под душем Юра задрал голову, хотел сказать, прокричать в тугие, рвущие тело, горячие струи воды о боксе, о том, что испытал он, но звуки, невнятно пробурлив где-то в горле, так и не родили слов. Может, нечего сказать из-за того, что победа нужна была только ему и она — лишь самоутверждение некоего Юрия. Если бы люди были благодарны за его победу и нуждались в ней, то не возникли бы сейчас сомнения и неопределенность. И может ли вообще появиться от любого триумфа на ринге чувство уверенности в его необходимости, обязательности для других людей? Может ли возникнуть ощущение, что он вложил все свои силы, весь свой дух в дело достойное, настоящее и совершил все, на что способен? Значит, пора романтики прошла? И бокс был только этапом? И нужно научиться не удивлять людей, а научиться жить среди них. И должна быть что-то более важное, чем победа?