Старенькая «Волга» считает каждую яму. А их на дороге через город немало. Автомобиль скрипит и пищит, громыхает и трещит. Водитель язвительно ухмыляется. Я спрашиваю его, не водил ли он раньше Т-34. Он ухмыляется еще больше. Нет, это был бронетранспортёр, на котором он принимал участие в параде в Магдебурге.
Это, должно быть, был 1980 год, говорю я, после учений «Братство по оружию» — последнего большого события Варшавского договора на территории ГДР.
Это все в прошлом, отвечает водитель, и сразу начинает вспоминать о своей службе в армии в ГДР. Такое случается со мной не впервые. Несмотря на то, что призывники Группы советских войск в Германии (ГСВГ) вряд ли видели что-либо, кроме своих казарм, за исключением трудовых вахт и учений, однако то время все равно кажется им полетом в рай.
Я спрашиваю, куда он так гонит, но ведь в больнице меня еще ожидает главврач. Михаил Афанасьев не назначил время встречи, поэтому я могу заехать к нему в середине дня, он как раз был бы на месте и никуда бы не торопился, а значит, смог бы уделить мне время.
Очень может быть, говорит водитель и круто заходит в следующий поворот. Я знаю, что в его багажнике четыре сумки для Тимошенко, которые он должен доставить как можно скорее.
Кто передал их ему?
Он пожимает плечами.
Я все понимаю. Конечно, он мне не скажет, что в них.
«Конечно».
Это значит: естественно, нет.
Часто ли он доставляет личные передачи для Тимошенко из тюрьмы в больницу?
«Да»,— говорит он и многозначительно ухмыляется.
Я решаюсь на последний удар и спрашиваю, могу ли я, по крайней мере, сфотографировать сумки.
«Нет».
Он точно постарается. Как только я войду в здание госпиталя, перед которым он остановился, он откроет багажник. И никто не скажет, будто курьер был некорректен.
Грохот стихает, автомобиль внезапно начинает гудеть, хотя и недолго, по ровной бетонной трассе. Немецкое качество, говорит он и вытягивает вверх большой палец. Эту улицу строили военнопленные.
Да такого не может быть, думаю я, но помалкиваю.
На обратном пути к вокзалу меня сопровождает Оксана Кошлиц, она тоже принимала участие в разговоре с Афанасьевым в госпитале. Для меня было немного неожиданно, что она прогуливалась в приемной главврача в легкой летней одежде. Возможно, я прослушал, что психолог женской тюрьмы также хочет сопровождать меня в клинике. Она слушала наш диалог, сидя на стуле у окна. При этом от меня не ускользнуло, как она отреагировала на мое замечание. Ссылаясь на напряженные отношения Германии и Украины, я сказал: пока стоит фонтан, сооруженный в 1947 году в память о жертвах фашистской оккупации в Парке Победы, немецкие врачи обязаны проявлять сдержанность при назначении предписаний. Уже в машине она неожиданно начала рассказывать о своей бабушке, которая в тринадцатилетнем возрасте была отправлена как «остарбайтер» в Германию и работала там в крестьянской семье. Она могла бы мне и не говорить, где именно это было, потому как этой темой она заинтересовалась только после того, как бабушка умерла. Она знала лишь о том, что немецкая семья — то ли из чувства вины, то ли по доброте душевной — при возвращении домой дала девочке с собой несколько чемоданов с одеждой. В те времена ее семья переживала тяжелое послевоенное время на Украине, поэтому на черном рынке они обменяли германские вещи на продукты. Такой безрассудной может быть иногда история…
«Коля,— зовет водитель и склоняется надо мной, после того, как попросил меня опустить стекло на переднем сиденье.— Коля!»
Он обращался к мужчине, сидящем за рулем автофургона, который едет рядом с нами. Мы хаотично входим в круговое движение, а мой таксист просит водителя соседней машины пропустить нас, то есть его «Волгу», чтобы он смог заехать в следующий заезд. Грузовик любезно пропускает нас, мы проскальзываем и выезжаем из гудящей, дымящейся, дурно пахнущей спирали.
Он что, знаком с водителем?
«С чего ты взял?»
«Ты же обратился к нему по имени».
Он настораживается, потом смеется. В Харькове всех водителей называют «Коля».
Наш путь лежит на север, где в лесу спряталась больница, мимо старых и новых заводов. Это бывшая фабрика ФЭД по производству фотоаппаратуры, говорит «Коля» и показывает направо, где по ту сторону трамвайных путей тянется ряд кирпичных построек. ФЭД — это аббревиатура от Трудкоммуна имени Ф. Э. Дзержинского, так называлась основанная Макаренко в 1927 году трудовая коммуна для сирот, названная в честь умершего годом ранее основателя ЧК. Здесь производили знаменитую «Лейку», причем, в значительно больших количествах, чем когда-либо выпустило германское предприятие «Лейтц» в Вецларе. В 1939 году, за год до начала войны, здесь, в Харькове, отмечали юбилей — выпуск стотысячного фотоаппарата ФЭД. После войны производство продолжилось, развивались также и собственные модели, например, стереоскопические фотоаппараты. Сегодня хорошо продаются модели ФЭД 5В и 5С, украинский вариант старой «Лейки». «Ретро» и «Ностальгия», очевидно, планируют занять значительную нишу на мировом рынке цифровых камер.
Наконец «Волга» поворачивает на улицу Балакирева, поднимается пыль, и теперь вокруг действительно дико и по-русски. Медицинский комплекс находится на Павловом Поле на краю города, одно из зданий комплекса служит центральной больницей для украинских железнодорожников. Девятиэтажный панельный дом окружает металлический забор с тонкими шпилями высотой два метра. Слева от въезда развеваются знамена и транспаранты, в тени дерева сидит с полдесятка женщин, одетых в очень необычные для их преклонных лет одеяния. На них белые футболки с ярким портретом Тимошенко и надписью: «Свободу Юле».
Эти футболки, кажется, теперь в моде, потому что мы видели их и в Киеве, и в других местах. Очевидно, ими снабдили целые армии пенсионеров и бездомных. Позже главврач скажет мне, что в мае протестующие за деньги осадили проходы и коридоры здания, что вынудило его вызвать милицию. При таких обстоятельствах нормальное функционирование клиники было бы невозможно.
Показной домашний арест, естественно, был интерпретирован как политическая хитрость, из-за чего несколько депутатов из партии Тимошенко оккупировали коридоры и заявили о своем протесте в прессу. Фотографии можно посмотреть на сайте (http://byut.com.ua/ photo/list/759.html).
Мы спокойно проезжаем сквозь широко открытые ворота, женщина в форме только слегка приподнимается со стульчика, стоящего в тени. Она знает «Колю», поэтому спокойно садится снова.
Эти люди протестуют перед больницей уже давно
«Волга» останавливается перед зданием. Я выхожу и выражаю благодарность. Он бы меня подождал, говорит «Коля», если бы передал свои вещи. Он щурится на меня, как бы говоря: парень, без глупостей, я за тобой приглядываю.
Неподалеку сидят несколько пациентов и посетителей. Они общаются, курят или говорят по телефону. Через застекленный фасадный вход непрерывно то выходят, то заходят люди, и я себя спрашиваю, как же принимают здесь больных со «скорой», ведь этот вход не подходит для быстрых действий. Вероятно, с другой стороны здания имеется соответствующий подъезд, который отсюда не виден.
Действительно, панельное здание не производит хорошего впечатления. Время заметно потрепало его. На последнем этаже пять окон обнесены решеткой, остальные окна без решеток, и я сразу догадываюсь, кто же там поселился. Здесь прутья смотрятся еще более нелепо, чем в женской тюрьме: неужели они действительно верят, будто бы Тимошенко выпрыгнет из окна на девятом этаже или кто-то снаружи крикнет с пожарной лестницы «Здравствуйте!»? Причем я очень сомневаюсь, что вообще существуют такие длинные лестницы. Но, вероятно, пациентке следует просто показать, что она действительно находится за решеткой.
Я захожу в здание и снова поражаюсь. Во-первых, нет рецепции, то есть проход абсолютно не контролируется. А во-вторых, внутреннее обустройство является полной противоположностью внешнему виду. Все выглядит шикарно, современно и очень привлекательно. Слева по коридору находится кабинет начальника, насколько я могу судить по указателям, я следую за стрелкой и стучу в дверь. Очевидно, ученому званию здесь не придают совсем никакого значения, не так, как у меня на родине. На двуязычной визитке, которую он протягивает мне над убранным письменным столом, стоит лишь «Главврач больницы».
Главврач М. Афанасьев
Афанасьев одет в клетчатую рубашку, часов нет, под расчесанными на пробор белыми волосами бегают быстрые карие глазки. Он говорит спокойно, продуманно, сложив руки перед собой на столе. Стена за ним напоминает мне о моей давно проданной даче недалеко от Берлина. Только у него, кажется, настоящий бук, у меня была всего лишь фанера.
На моем стуле сидели уже многие гости из Германии, также депутат Бундестага фракции «Зеленые» Виола Крамон. Она была в Киеве и Харькове с 19 по 21 мая и сообщила об этом на своей домашней страничке. «Практически каждый день прибывают международные гости и предпринимают попытки увидеть госпожу Тимошенко. Министерство юстиции допускает лишь немногих избранных, возможно, тех, которые могли бы выступать непосредственно за последующие санкции против Украины».
Я как член партии «Зеленых», очевидно, не принадлежу к этому списку, поскольку Афанасьев повторяет отказ, данный мне Сидоренко еще в Киеве. Мы вместе можем подняться на девятый этаж, говорит главврач любезно, но встреча с госпожой Тимошенко исключена, кроме того, на данный момент она находится на процедурах».
Госпожа фон Крамон из беседы с Афанасьевым сделала такой вывод: «Программой лечения полностью занимаются немецкие врачи. Весь девятый этаж по желанию докторов из Германии оснащен по самым последним медицинским стандартам, также имеется оборудование для реабилитации. Госпожа Тимошенко уже после первых дней делает большие успехи в выздоровлении. Отмечается, что она хочет вернуть свою былую силу. Синяки она получила не от действий врачей».
«Синяки» создали настоящий фурор в немецких средствах массовой информации, фотографии снова и снова появлялись то по телевидению, то в газетах. На них госпожа Тимошенко лежит на нарах, по которым легко — по зеленым обоям — можно узнать кушетку в комнате для посетителей в женской тюрьме. Под ее головой светло-коричневая подушка с кровати в «камере», в которую «фотограф», очевидно, не имел права войти.
Камера Тимошенко, ее кровать стоит у стены
Камера Тимошенко — с двумя зарешеченными окнами
Церковь во внутреннем дворе Качановской колонии
Заключенные Качановской колонии
Спальня. Здесь помещается приблизительно 60 женщин
Зал психологической разгрузки
Прилавок тюремного магазина
Здесь делают плюшевые игрушки
В пекарне
Качановская колония
На девятом этаже в Железнодорожной больнице
В Железнодорожной больнице
«Волга» «Коли» перед Железнодорожной больницей
Ограда больницы
Протестующие перед больницей в Харькове
Уставший протестующий под звездой «Мерседеса»
Похоже, он не очень убежден
«Свободу Юле!» — протест перед парламентом в Киеве с сумочкой от Dior
На Крещатике
Разные лица Юлии Тимошенко — она всегда заботится о своей внешности
Наконец правильная картинка: накладные ногти как атрибут украинской крестьянки
«Против коррупции в банковском секторе» — киевляне протестуют перед Нацбанком
«Julija forever» — демонстративное признание в любви на Крещатике, прежде всего для туристов
Интерес к выставке фотографий в стане тимошенковцев перед зданием суда на Крещатике весьма сдержанный. Внизу справа на фотографии на стенде — Тимошенко и Меркель
Здание Государственной пенитенциарной службы Украины на ул. Мельникова, 81 в Киеве
Юлия Тимошенко слегка натягивает свой серый свитер на живот и кладет на него ладонь, в то время как левой рукой она тянет расстегнутое на животе модное пальто вниз. На бедрах можно заметить темноватое пятно, которое при желании можно интерпретировать как гематому. Белокурая коса декоративно лежит спереди на ее груди, на кровати также лежат красный футляр для очков (кстати, недешевой итальянской марки Москино) и синяя записная книжка со вставленной шариковой ручкой, что заставляет думать: она работает.
Вся картина являет собой поистине мастерскую композицию, в которой продумана каждая мелочь. И все последовательно. Для этого имеются, собственно, три следующих мотива: съемка крупным планом этого пятна, оголенное левое предплечье, открывающее сверху и снизу предполагаемые кожные ссадины. Четыре фотографии разместило издание «Украинская правда» (кто же еще), а также телеграфное агентство APF и распространило их на весь мир. Также эти события повлияли на отказ Федерального президента Гаука от поездки в Ялту. Он больше не хотел встречаться с украинским президентом.
Происхождение этих «синяков» спорно — немецкая пресса говорила о «причинении телесных повреждений». В то время как Генеральный прокурор Пшонка объяснил, что по заключению медиков эти синяки возникли не во время транспортировки из тюрьмы в Железнодорожную больницу (о чем он, так или иначе, определенно имеет право заявлять), как сообщается в берлинской газете «Tagesspiegel» от 25 апреля 2012 года: «В пятницу Тимошенко вопреки ее воле была доставлена в больницу. Около 21 часа в камеру зашли трое мужчин, накинули на нее простыню и с применением «грубой силы» стащили ее с кровати, как сообщила Тимошенко в письменном заявлении. Она защищалась, как могла, вследствие чего получила «сильный удар в живот». Ее руки и ноги были связаны, затем ее прямо в простыне вытащили на улицу. «Я думала, это последние минуты моей жизни»,— объяснила она. Из-за «ужасной боли» она потеряла сознание и пришла в себя только в больнице».
Неужели все так и было, но ведь с Юлией Тимошенко, пребывающей под международным наблюдением, носятся как курица с яйцом?
Какую улицу она вообще имела в виду? Улицу перед тюрьмой? Я сам шел по ней пешком, и тут несколько сотен метров? И все это в простыне? На ней бы определенно было больше чем два синяка. При знании местности и обстоятельств такой рассказ выглядит наглой ложью и небылицей. Но в него поверили безоговорочно, как охотно верят всем непроверенным фактам из PR-отдела Тимошенко, потому как это соответствует предубеждениям и ожиданиям. Госпожа фон Крамон не была исключением.
В целом врачи очень старались все оправдать, но, одновременно, они с большой неохотой говорили о фактическом положении дел в больнице, о политической обстановке в Украине, манипуляции с историями болезней и т. д. Можно также исходить из того, что такие разговоры также записываются в кабинете руководства.
Отсюда я читаю: автор предполагает, что все (или большинство из них) беседы, которые она провела, были записаны, т. е. прослушаны. Почему она делает такой вывод? Потому что верит или потому что знает? Как представитель немецкого парламента, она должна быть осторожной с такими подозрениями: они могли быть восприняты с политической точки зрения.
Также она считает, что Афанасьев и компания скрыли от нее «фактические отношения в больнице» — что такое, по ее мнению, «фактические отношения»? Может, она знает больше, чем видит? Может, она считает себя умнее других и думает, что все знает?
И почему Афанасьев должен был захотеть провести с ней беседу о «политической обстановке в Украине»? Потому что она — депутат немецкого Бундестага? На этот вопрос мне также ответил Афанасьев: он несет ответственность за здоровье своих пациентов, а не за политику, он говорил только о том, в чем действительно разбирается.
Вероятно, было бы полезно, если бы немецкие политики поступили таким же образом.
И наконец: что имеется в виду под понятием «великое множество сфабрикованных медицинских документов», о существовании которых говорит «зеленый» депутат Бундестага. Из какого источника почерпнула она свои предполагаемые знания? Держала ли она когда-либо такой документ в руках, в Украине или в Германии? Ну, допустим, там и имелась «сфабрикованная медицинская документация»: почему же Афанасьев должен был говорить об этом именно с ней? Все же госпожа фон Крамон приехала из-за Тимошенко, а не для того, чтобы листать больничные карты других людей. Она отмечает гневно: «Мне даже не дали никакой возможности подняться на девятый этаж, чтобы хотя бы одним глазком посмотреть на ее камеру».
Да мы что все, в зоопарке, что ли?
Михаил Афанасьев подбирает слова и говорит о найденном компромиссе. После того, как госпожа Тимошенко отказалась лечиться у украинских врачей, сначала прибыла международная комиссия, затем делегация из «Шарите». Они договорились о том, что за лечение будут отвечать немецкие врачи, т. е. они назначают методы лечения и определяют необходимую для лечения технику, однако перемещение осуществляют специалисты из Украины. Профессор Лутц Хармс из берлинской клиники «Шарите» также здесь побывал, все осмотрел и подтвердил, что клиника соответствует европейским стандартам. Разумеется, его оценка также касалась того факта, что он не имел права судить, действовала ли так же хорошо украинская команда врачей. И, наконец, он был в здании всего один час, говорит Афанасьев с едва заметной иронией.
Далее Афанасьев рассказывает, что он и его коллеги также посетили немецкие клиники, чтобы увидеть, как там обращаются с такого рода пациентами. Он не заметил никакой разницы. В сотрудничестве с берлинскими коллегами они как специалисты быстро нашли общий язык, ведь для обеих сторон самой важной задачей является помощь пациентке. Как украинские, так и немецкие врачи не тщеславны, не выпячивали себя. Пожалуй, общеизвестно, что такая тенденция присуща как одной, так и другой стороне. Я киваю.
Главврач подчеркивает, что с медицинской точки зрения правильным решением было переместить госпожу Тимошенко из тюрьмы в больницу. Естественно, можно было привезти в женскую тюрьму всю технику, но таким образом все другие пациенты больницы остались бы без физиотерапевтического оборудования. Ведь в этом госпитале не одна пациентка, а несколько сотен. Он также отвечает и за них. Естественно, и он мне обязательно это покажет, все необходимое оборудование для проведения процедур было перенесено на девятый этаж — например, массажный кабинет с первого этажа,— чтобы сократить расстояние, и госпоже Тимошенко не приходилось каждый раз ехать на лифте.
На девятом этаже также находятся две операционные, в которых, как правило, лежат семь-восемь недавно прооперированных пациентов.
«Мы считаем, что операция для нее необязательна. Немецкие врачи также придерживаются такого мнения».
«Мы говорим о грыже межпозвоночного диска?» — осведомляюсь я.
«Немецкие врачи поставили именно такой диагноз».
«А вы считаете иначе?»
«Хм». А вот это уже врачебная тайна, и доверить ее он мне не мог.
«Так будет до тех пор, пока так написано в прессе».
«Если бы мы полагали, что Тимошенко здорова, то мы бы не лечили ее»,— звучит соломоново решение.
«И все же, сколько длится лечение?»
«В среднем от четырех до шести часов ежедневно».
«А какие конкретно процедуры проводятся?»
Афанасьев улыбается. Не секрет, говорит он, что госпожа Тимошенко в письменной форме обратилась к нам с просьбой не предавать огласке подробности ее лечения. «Мы держим себя в руках». В окошке показывается Оксана Кошлиц. В мае руководство тюрьмы опубликовало в интернете программу лечения, чтобы отмести все спекуляции, а также по требованию госпожи Тимошенко.
«Кто же допустил такой идиотизм?»
«Это не я,— говорит доктор Кошлиц,— и не Афанасьев. Нас даже не спрашивали, даже если б спросили — мы бы все равно отказались. Каждый больной, без разницы, как его зовут, имеет право на защиту своей личности. Даже если пациент нарушает действующие правила, то не следует платить той же монетой».
Главврач кивает. Он разделяет ее мнение.
Протест депутатов в больнице, где содержится Тимошенко: полковники. Первушкин (слева) пытается их успокоить, в центре — главврач М. Афанасьев
«Охотнее всего больные говорят о своих болезнях,— бросаю я.— Только не госпожа Тимошенко. Может, причина в том, что ее заболевание не такое серьезное, как нам внушают?»
«Собственная боль всегда сильнее, чем боль других»,— отвечает Афанасьев уклончиво.
Тогда я говорю более прямо: «Как она передвигается между процедурными кабинетами: на костылях или в инвалидной коляске? Ее везут или она передвигается сама?»
«Сама»,— говорит он. И если я его правильно понимаю, то он имеет в виду ролятор — ходунки.
«Какая она пациентка? Спокойная или нет, самоуверенная или непослушная?»
«Об этом я могу говорить только с врачами»,— отвечает он, что означает: это также врачебная тайна, так что я могу наврать тебе с три короба. Однако затем он все же добавляет: «С медицинской точки зрения я могу сказать, что она ведет себя очень спокойно, вежливо и дисциплинированно, с ней нет никаких коммуникационных проблем. Она идет на сотрудничество».
«Она не уклоняется от сотрудничества, как например, в тюрьме?»
«Нет, она активно сотрудничает и проходит программу лечения неограниченно. Только один раз был сделан перерыв на два дня, когда умер один ее родственник. Остальное время она не покидает ни здание, ни девятый этаж».
«Как реагируют другие пациенты на ее присутствие и связанную с этим суматоху?»
«Негативно. Прежде всего, когда шумят протестующие. Я попросил Тимошенко, чтобы она препятствовала такой демонстрации солидарности, после чего она сказала, что сообщит своему адвокату».
«Тимошенко в вашей клинике с девятого мая. По-вашему, как долго она будет у вас в гостях?»
«Не мы это решаем, а „Шарите“».
«Значит, ответственность лежит на Берлине?»
Афанасьев кивает. Есть три аспекта: медицинский, психологический и политический. Два последних усложняют и продлевают лечение и вместе с тем выздоровление. «Мы поддерживаем связь с нашим министром здравоохранения и «Шарите» в Берлине. Мы делаем то, что они нам говорят, и не философствуем о будущем».
Афанасьев — настоящий дипломат, он никогда не покажет, что говорит он это все то ли потому, что так действительно думает, то ли потому, что обязан так говорить. Но я провоцирую дальше.
«Вы руководите известной, признанной больницей. Не считаете ли вы наглостью, что немцы вам указывают, что вы должны делать или не делать в своем учреждении? Могли ли вы себе представить, что осужденный немецкий заключенный отказывается от лечения немецкими врачами в клинике «Шарите» и требует проведения лечения либо за границей, либо у украинских врачей, после чего вы летите в Берлин и диктуете перед глазами международных средств массовой информации немецким врачам, что они должны делать? Можете ли вы себе это представить?»
«Нет,— говорит он кратко.— Но мы вот так и живем,— вздыхает он и переводит тему.— Все медицинские вопросы мы обсуждаем вместе. Нельзя сказать, будто бы все решается только в Берлине. Тимошенко, конечно, не обычная пациентка, поэтому мы идем на такие уступки. Немецкие коллеги порекомендовали, в частности, психосоматическое лечение. В этом они правы. Частые посещения политиков, членов Европарламента и Бундестага влияют на процесс выздоровления, каждое посещение имеет пагубное влияние. Эти встречи абсолютно не помогают процессу выздоровления пациентки. Также не помогают они и клинике в целом».
Операционный блок на девятом этаже
Отделение физиотерапии
Еще одно отделение на стадии подготовки
«Вместе с тем вы определенно подразумеваете меня»,— говорю я. Афанасьев смеется: такой нагрузкой мог быть и я. И еще раз разъясняет, что он не хотел бы давать комментарии и оценки, не относящиеся к медицинской сфере. Это не его компетенция, не его профессия.
На часах 13:45, и Афанасьев встает. Самое время подняться на девятый этаж. Очевидно, Юлия Тимошенко как раз находится на лечении, поэтому я смогу осмотреть необходимые помещения, не встречая ее и не задавая вопросы. Ведь, как отчетливо дал мне понять главврач, каждое посещение сказывается на ее нервной системе и препятствует выздоровлению. Следовательно, если я отказываюсь от своего желания встретиться с Тимошенко — это только ей на пользу. Собственно, теперь мне не остается ничего другого, как поддержать ее, ведь если это полезно для здоровья человека, то так и должно быть. И, наконец, я же не изверг…
Мы поднимаемся по коридору, в открытом лифте нас уже ждет женщина, которая, видимо, помогает перевозить лежачих больных или больных на носилках вверх или вниз. Лифт большой, вместе с персоналом внутри свободно помещается как минимум два человека. Она молча нажимает на кнопку, и лифт тихо начинает двигаться. Затем мы проходим пустой коридор, приближаемся к стеклянной двери, на другой стороне которой написано «Операционное отделение». Дверь на электронном замке, то есть попасть туда может не каждый. Через открытую дверь можно увидеть несколько занятых кроватей, рядом стойки с инфузионными мешками.
Через двадцать-тридцать метров от этой двери — следующая стеклянная дверь, на ней надпись «Палата», как в камере предварительного заключения. Под потолком над ней установлена камера или датчик движения, с такого расстояния точно не рассмотреть. Справа коридор расширяется по типу вестибюля. На стуле дремлет человек в форме,— не может быть, да ведь это же сторож из тюрьмы.
За синими матовыми оконными стеклами — палата Тимошенко и что-то еще, ведь если смотреть на больницу снаружи, то за пятью обнесенными решеткой окнами следуют еще четыре обычных окна. Но я это пойму только потом, когда снова выйду наружу, но там я уже не смогу спросить Афанасьева.
Он показывает мне помещение для посещения, в котором находится нечто вроде письменного стола, рядом умывальник с зеркалом и кушетка; обстановка похожа на тюремную, только гораздо шикарней. Рядом в маленькой клетушке находятся душ и туалет, а также сушилка для белья и еще одна кушетка. В соседнем кабинете на противоположной стороне, назначение которого неясно, двое мастеров как раз устанавливают кондиционер, мебель или техника все еще упакована в синюю фольгу.
Затем Афанасьев ведет меня в первый лечебный кабинет, где стоят две трубки, имеющие вид одноместных подводных лодок. Он пытается объяснить мне их функции, но я не понимаю медицинских терминов, возможно, это связано с лечением кровообращения или кровяного давления. В следующем кабинете стоит огромных размеров ванна с трубками и соплами, определенно здесь проводят сеансы подводного массажа. Рядом находятся два-три устройства с завязанными подвесами и кожаными поясами, в которых пациент, вероятно, растягивается или вытягивается, не знаю. Вся техника новая, отсутствуют признаки, позволяющие сделать вывод о многолетнем использовании. Все очень чисто и добротно.
Комната для посещений. Тут Тимошенко принимает гостей
Это все, говорит Афанасьев, и видит блеск в моих глазах, не-ет, мой дорогой, я не утолю твой охотничий азарт, здесь никто не сможет подкараулить и накрыть госпожу Тимошенко, и ты в том числе!
Рядом с кондиционером на здании — пять зарешеченных окон помещений, где содержится Тимошенко
Я послушно следую за ним до лифта. Нигде неожиданно не откроется дверь, из которой появится ролятор или два костыля, нигде не видно никаких белокурых кос. Возможно, сейчас всего одна стена отделяет меня от самой известной пленницы Украины.
Афанасьев щурится в мою сторону, пока мы спускаемся вниз. «А вы очень ироничный человек».
«А вы — очень хороший наблюдатель»,— парирую я комплимент, причем я не уверен, имел ли он в виду то, что я понял.
После моего возвращения в Германию я читаю, что медицинские службы местных больничных касс за 2010 год исследовали тринадцать тысяч случаев, в которых возникало подозрение на халатность врачей. А еще: в более чем четырех тысячах случаях имели место «единичные нарушения правил медицины», в 75 % этих случаев последствием был непоправимый вред для здоровья. И это в Германии.
Вероятно, нужно донести эти данные также и до сведения госпожи Тимошенко.