Каким-то шестым чувством я сразу понял, что дело пахнет керосином. Хотя, если подумать, чем еще мог пахнуть стук в дверь моей каюты посреди глухой ночи. Если бы капитану или кому еще от меня срочно что-нибудь понадобилось, то меня сперва разбудил бы интерком. Меня охватило чертовски сильное, до мурашек, ощущение deja vu. В прошлый раз точно такой же стук обернулся для меня заключением контракта и отправкой на «Берту», но вот что ожидало меня за дверью сейчас?

С тяжелым сердцем и плохо соображающей головой я сел на кровати и спустил ноги на пол.

– Кто там? – спросонья мой голос прозвучал хрипло и недовольно.

– Это я, – каркающие интонации Бориса не узнать было невозможно, – открой, поговорить надо.

В маленьких помещениях есть своя прелесть – ты можешь дотянуться до всего, что тебе понадобится, не вставая с места. Я привстал и повернул защелку. Борис тут же влетел в каюту и, толкнув меня обратно на кровать, захлопнул дверь за собой.

– Что ты натворил? – выпалил он, угрожающе нависнув надо мной.

Забавно. Человек может с полной уверенностью считать себя невинным аки агнец, но стоит вот так в лицо задать ему подобный вопрос, как он немедленно теряется, начинает нервничать и, стоит лишь немного подождать, как он сам раскопает у себя в чулане такое количество скелетов и скелетиков самых разных форм и размеров, что даже начнет терзаться муками выбора.

– Э-э-э… в смысле? – я непонимающе нахмурился, лихорадочно соображая, где и когда мог напортачить.

– Что Ты Натворил!? – снова прорычал Борис, почти уткнувшись в меня носом.

– Не знаю. забыл воду в туалете спустить? – предположил я.

– Кончай дурочку валять! – рявкнул капитан и указал рукой на дверь, – у меня в коридоре стоит явившийся по твою душу курьер из Министерства Обороны с двумя вооруженными десантниками. Я ненавижу, когда меня выставляют идиотом, а потому хочу все узнать из первых рук и в последний раз спрашиваю: что ты натворил!?

Впервые за все проведенное рядом с Борисом время я позавидовал его обширному лексикону, поскольку в своем собственном слов для описания моего состояния я не нашел. Я только и смог, что вытаращился на него что было сил. Еще немного, и мои глаза просто вывалились бы.

В последний раз я общался с людьми в погонах два года назад, на армейских сборах. Там на полигоне я, помнится, чуть не засветил в лоб одному из офицеров выскользнувшей у меня из руки учебной гранатой, но свою порцию матюгов я тогда уже получил. Что же им понадобилось от меня на этот раз?

– Я… я… – мое лицо свело судорогой от терзавшего меня словарного голода, – гкх!

Несколько секунд мы молча таращились друг на друга.

– Та-а-к, понятно, – произнес Борис, выпрямляясь, – вижу, что ты и впрямь не в курсе. Одевайся.

– И ч. что Вы собираетесь д…делать? – я еще слегка заикался, но первоначальный шок уже спадал.

– Устрою вам очную ставку, хочу посмотреть, что из этого получится.

– Вы меня им отдадите?

– Разве у меня есть выбор?

– Они предъявили ордер на мой арест? – натягивая штаны, я лихорадочно пытался найти хоть какое-то объяснение происходящему.

– А зачем? Этим ребятам достаточно щелкнуть пальцами, чтобы все мы и безо всяких ордеров оказались в таких местах, по сравнению с которыми Аборея курортом покажется.

– Вот черт!

– Готов? Ничего интересного не припомнил?

– Полный ноль.

– Ладно, пошли, пообщаемся.

Но прежде, чем выйти из каюты, Борис наклонился к интеркому и нажал кнопку вызова.

– Гильгамеш, прости за беспокойство, но ты не мог бы выглянуть на минутку в коридор? Будь так любезен.

За дверью нас поджидало трое людей в форме. Впереди стоял невысокий майор с планшетом, которым он нетерпеливо похлопывал себя по бедру, а за его спиной виднелись два коротко остриженных десантника.

– Вот Ваш пациент, – капитан положил мне руку на плечо, – в целости и сохранности.

– Олег? – майор сверил мою физиономию с фотографией в своем планшете.

– Так точно, – угрюмо буркнул я.

– Собирай вещи – ты летишь с нами.

– Куда?

– Куда надо. На месте тебе все объяснят.

– Позвольте, позвольте, – вмешался Борис в нашу дружескую беседу, – в данный момент Олег находится под моим началом, и, соответственно, я несу за него ответственность. А потому я имею право знать, кто, куда и на каком основании его забирает.

– Вы имеете право заткнуться и не лезть не в свое дело, – майор отмахнулся от него, как от назойливой мухи, и кивнул на меня, – давай, парень, шевелись!

– Вы, кажется, плохо меня поняли, – рука капитана на моем плече заметно потяжелела, – мой юнга никуда не полетит, пока Вы не объясните, что вам от него надо.

– Слушай, старик, – курьер с брезгливым выражением на лице смерил его взглядом, – если ты хочешь неприятностей, то ты их получишь, но я бы тебе советовал помалкивать. Продолжай ковыряться в своем навозном шарике и радуйся жизни.

Зря он так, ей-богу, зря. Я почувствовал, как окаменела ладонь Бориса. Он с шумом вобрал в себя воздух, словно собираясь взорваться. Десантники, в предвкушении развлечения, подобрались и шагнули вперед, встав по бокам от своего подопечного, который явно наслаждался моментом. Ситуация накалилась до такой степени, что в ноздри мне ударил запах озона, но вдруг все резко изменилось.

За спинами у наших гостей открылась дверь, и в коридор шагнул Г ильгамеш.

Он и в мирное-то время производил грозное впечатление, ну а сейчас, немного опухший спросонья и в одной майке, наш техник выглядел откровенно устрашающе. Десантники, сообразив, что баланс сил изменился, мгновенно переориентировались на новую угрозу. Их руки метнулись к закрепленным на поясе кобурам пистолетов.

Я не знаю, какой знак подал ему капитан за моей спиной, но Гильгамеш еле заметно кивнул и подался вперед. Они с Борисом вместе избороздили половину Галактики, и за это время определенно научились понимать друг друга без лишних слов.

Давеча, помнится, я сравнивал этого громилу с Везувием, но в этот раз правильнее была бы аналогия с взрывом Кракатау. Гильгамеш не хмурил брови, не вставал в боевую стойку, и не извлекал из закромов хитрые приемы. Его противники не заслуживали подобных хлопот. Он легко, почти небрежно взмахнул рукой и впечатал ближайшего к нему охранника в стену с такой силой, что на сером пластике осталась глубокая вмятина. Несчастный сержант, не издав ни звука, тряпкой сполз на пол. Его пистолет откатился к моим ногам. Второй десантник, оказавшись более сообразительным и более прытким, отскочил назад, в коридор, ведущий к рубке, и остановился там, наставив ствол на Г ильгамеша.

– Стоп! Стоп! Стоп! – резко скомандовал Борис, и все замерли на своих местах, напрягшись как сжатые пружины.

Я обернулся и от неожиданности даже слегка подпрыгнул, обнаружив, что и здесь диспозиция претерпела определенные изменения.

Майор со скрученными за спиной руками хрипел и извивался, безуспешно пытаясь из стальной хватки, которой его держал наш капитан. Его глаза яростно вращались, не то желая посмотреть назад, на Бориса, не то силясь разглядеть лежащее на горле лезвие уже знакомого мне ножа.

– Вот теперь мы можем поговорить спокойно, – умиротворенно констатировал наш старик.

– Что вы себе позволяете!? – надтреснутым от напряжения голосом выкрикнул офицер.

– Вы можете как угодно оскорблять мою «Берту», но здесь я – капитан, и обладаю всей полнотой власти, – разъяснил Борис, – Вам следовало бы помнить об этом. Любое неподчинение я буду немедленно и жестко пресекать всеми доступными мне средствами, что в данный момент и происходит.

– Вы все – покойники! – прошипел офицер, перестав, наконец, дергаться.

– Мне кажется, Вы что-то путаете, – за все это время Борис не произнес ни единого матерного слова, что лично меня уже начинало пугать, – на краю могилы сейчас стоите как раз Вы.

– Денис, сделай же что-нибудь! – взмолился майор, косясь на десантника, который все еще держал пистолет направленным на Гильгамеша и только переводил взгляд с техника на Бориса и обратно.

– А что я могу сделать!? – немного раздраженно откликнулся тот и на всякий случай быстро оглянулся назад, ожидая атаки с тыла.

– Умница! – одобрительно хмыкнул капитан, – ты, парень, главное не дергайся. А если все же надумаешь стрелять, то целься получше – за бортом вакуум, как-никак.

– Пули – облегченные, – процедил сержант сквозь сжатые зубы.

– Вот и славно! Мне прям от сердца отлегло, – Борис встряхнул своего пленника, – ну что, побеседуем?

В ответ майор только прорычал что-то неразборчивое.

– Уважаемый, на ясные вопросы следует давать четкие ответы.

– Вы даже не представляете себе, во что ввязались!

– Вот и объясни.

– Да пошел ты!

– Слушай, не знаю как ты, но лично я никуда не тороплюсь, – неуловимо быстрым движением нож Бориса переместился от горла майора к его глазу, – и вполне могу потратить немного времени на то, чтобы сделать тебя калекой. Прежде чем сделать покойником.

Несчастный курьер побледнел еще сильнее, и я его прекрасно понимал.

У меня самого аж мурашки побежали по коже при воспоминании об обстоятельствах нашего с капитаном знакомства.

– Я… – майор сглотнул, – я не могу. Это секретная информация.

Наивысший приоритет.

– Ишь ты! – Борис аж присвистнул, и, прищурившись, глянул на меня, – ну что, юнга, по-прежнему ничего не припоминаешь?

– Ни намека, – я отрицательно помотал головой.

– Тогда продолжим, – он вернулся к своему пленнику, – теперь понятно, почему ты так разважничался. «Наивысший приоритет»! Ха! Почти что агент с двумя нулями, да? Что хочу, то и ворочу?

– …И теперь у вас будут серьезные неприятности, – вместо ответа заключил майор, – убери свой нож!

– Сперва позволь напомнить, что именно означают слова «Наивысший приоритет», – капитан для пущей выразительности слегка пошевелил лезвием, – они означают, что для решения поставленной задачи разрешается использовать все доступные средства и возможности. И для устранения препятствий, возникающих на этом пути, санкционируется применение любой необходимой силы.

– Я же сказал уже, что вы все – покойники.

– Ай-ай-ай! – сокрушенно вздохнул Борис, – устав не учил, что ли? Ты забыл один нюанс – если возглавляющий операцию офицер в силу каких-либо причин не может более выполнять свои функции, его полномочия автоматически переходят к следующему по старшинству члену группы. Так?

– И что с того, – майор заметно напрягся.

– А то, что теперь операцией командует этот твой, как его, Денис, а ты являешься досадным препятствием на его пути, – Борис подмигнул внезапно посерьезневшему сержанту, – ну, как поступим?

Десантник некоторое время сосредоточенно морщил лоб, а потом чего медленно перевел пистолет с Гильгамеша на Бориса с майором.

– Эй, ты что творишь!? – вскричал не на шутку перепугавшийся курьер, – прекрати немедленно!

– Стоп! Стоп! Стоп! – вновь затормозил ситуацию наш капитан, – давайте без скоропалительности! Я предлагаю вам другой, мирный выход из кризиса.

Убедившись, что пока никто никаких решительных действий предпринимать не собирается, он продолжил:

– Давайте сделаем так – вы удовлетворяете мое любопытство, а потом мы расходимся. Тихо и спокойно. Все останутся довольны. А?

По напряженному лицу майора можно было легко следить за ходом его напряженного мыслительного процесса. И он уже был готов уступить, как вдруг слово взял держащий его на прицеле десантник.

– Нарушение режима секретности недопустимо!

Не успела физиономия курьера приобрести первоначальный цвет, как тут же вся кровь опять отхлынула от него, сделав пепельно-серым.

– Эй, парень, погоди, не горячись! – Борис балансировал на очень тонкой грани. Сержант был настроен весьма решительно и вполне мог на самом деле перейти к реализации «плана Б», – тебе так не терпится обагрить руки кровью собственного командира? Я тебя прекрасно понимаю, но не торопись. В конце концов, ты всегда можешь прикончить всех нас после. А мне все же хотелось бы выяснить, за что именно я погибну смертью храбрых.

Десантник, немного подумав, снял указательный палец со спускового крючка и положил его на защитную скобу.

– Благодарю, – кивнул Борис и вновь обратился к майору, – ну давай, выкладывай, зачем вам понадобился мой юнга?

– У него… – курьер осторожно кашлянул, опасаясь за свой глаз, – у него есть какая-то информация, касающаяся гомокосмиков.

– Никаров, – поправил его капитан, – у всех нас про них что-то есть. Почему претензии именно к Олегу?

– Понятия не имею, но нужен именно он. Лично.

– Ну-ка, юнга, напряги память, – Борис вопросительно посмотрел на меня, – что у тебя есть такого, о чем я не знаю?

– Понятия не имею, – повторил я слова майора, – быть может, адрес?

– Что еще за адрес? – капитан нахмурился.

– Кадеста оставила.

– Так-так, – тон Бориса не предвещал ничего хорошего, – а почему Министерство Обороны об этом знает, а я, твой капитан – нет?

– Вы не отпаивали меня «Токаем», – буркнул я, стараясь не смотреть ему в глаза.

– Понятно. Что у трезвого на уме, то у пьяного в соцсети. И что, весь сыр – бор из-за такой ерунды? – он наклонился к майору, – или ты мне что-то не договариваешь?

– Это все, что мне известно.

– Так в чем проблема? Юнга, запиши им этот адресок на бумажку, и пусть катятся ко всем чертям!

– Не выйдет, – покачал я головой.

– Почему же?

– Это персональное приглашение лично для меня. На тот случай, если я захочу нанести Кадесте ответный визит. Кроме меня никто этим адресом воспользоваться не сможет.

– Вот за этим нам и нужен Олег. В целости и сохранности, – самообладание понемногу возвращалось к майору, – может, уже уберешь свой нож от моего глаза?

– Куда-то торопишься? – усмехнулся капитан, – вообще-то я еще не закончил. Мне совсем не светит остаться слепым и глухим на другом конце Галактики. Я не отдам вам Олега, пока у меня не будет нового связиста.

– Денис – ваш новый связист, – вздохнул курьер.

– Вот как? Ха! – Борис посмотрел на целящегося в него сержанта оценивающим взглядом, – думаю, мы сработаемся. Выходит, нам крупно повезло, что Гильгамеш начал не с тебя. Кстати, можешь убрать пистолет, я разрешаю.

– Сначала нож, – десантник оставался предельно серьезен.

– Еще пару минут терпения. Юнга, планшет при тебе?

– Всегда, – я выдернул своего извечного спутника из кармана штанов и разложил в рабочее положение.

– Хочу оставить предсмертную записку, – Борис театрально прокашлялся, – возьми-ка некролог…

Я понятия не имел, что он задумал, но прекрасно усвоил простое правило – если капитан приказывает, подчиненные исполняют и не задают лишних вопросов. Благо, все рабочие материалы находились у меня буквально «на кончиках пальцев».

–. и подшей к нему запись во-о-он с той камеры наблюдения в конце коридора. А теперь синхронизируй.

– Готово! – все было кончено еще до того, как наши незваные гости сообразили, что к чему. Моя физиономия сама собой расплылась в довольной ухмылке. Да, не зря Борис гонял меня с утра до вечера, добиваясь, чтобы все оборудование работало как часы. Как предвидел!

– Так что теперь, – старик разжал захват и оттолкнул от себя майора, – если с нашей «Бертой» или с кем-то из ее экипажа вдруг приключится какая-нибудь досадная неприятность, то вся ваша секретность вкупе с вашим позором немедленно станет достоянием широкой общественности. Имейте это в виду.

– Ах ты сукин сын! – воскликнул держащийся за свой глаз майор. До него только что дошел смысл допущенной промашки.

– Есть немного, – кивнул злорадно ухмыляющийся Борис, – без этого в нашем деле никуда.

– Паскуда!

– Хе-хе.

– Что уставился!? – офицер, словно в отместку, накинулся на меня, – собирай манатки!

– Вы все-таки меня им отдаете? – спросил я капитана без особой надежды.

– У нас с самого начала не было выбора, – Борис пожал плечами, – но я должен был выяснить, в чем тут дело. А ты впредь будешь лучше следить за своим не в меру длинным языком.

– Угу, – я понуро вздохнул и уже повернулся к двери в каюту, как вдруг в коридор вывалился Жан, разом превратив разворачивавшуюся тут драму в комедию.

Как всегда несуразный и нескладный, одетый в какую-то помесь футболки с пижамой, с помятой физиономией и распущенными рыжими волосами он производил совершенно сногсшибательное впечатление. Несколько иного рода, нежели Гильгамеш, но не менее убийственное. Если бы он работал клоуном в цирке, то администрация могла бы неплохо сэкономить на гриме – его попросту не требовалось. Мне захотелось одновременно и провалиться сквозь пол от стыда за такого члена моей команды и расхохотаться в голос.

– Mon Dieu! Что у вас тут происходит? – Жан обвел мутным взглядом раскинувшуюся перед ним картину – и валяющегося на полу десантника, который как раз начал подавать признаки жизни, и Дениса, убирающего пистолет в кобуру, и пунцового от ярости майора, сжимающего и разжимающего кулаки в бессильной злобе, – я пропустил что-то интересное?

Подробно описывать свой обратный перелет на Землю я не буду. Интересного по пути встретилось немного, кроме, разве что, самой возможности прокатиться на армейском курьерском челноке. Отход от «Берты», короткий разгон, прыжок, переход на орбиту снижения, торможение в атмосфере и посадка – вот, собственно и весь полет. Единственная разница состояла в том, что у простых смертных все эти процедуры заняли бы пару суток с учетом всех регистраций и получения разрешений, а мы уложились в пару часов.

За всю дорогу я не проронил ни единого слова. Не то, чтобы это было моей принципиальной позицией, просто меня никто ни о чем не спрашивал, да и сомнительно было, чтобы оскорбленный и униженный майор или его потрепанный охранник захотели бы со мной общаться. А пилоту и без моих вопросов дел хватало. Так что я оказался предоставлен сам себе и смог вволю поразмышлять над своим положением. Оптимизма мне мои раздумья не прибавили.

В конечном итоге я остановился на наиболее правдоподобной версии, что из меня собираются сделать шпиона, которого зашлют в логово никаров для сбора разведданных. И отказаться от этого предложения почти наверняка будет невозможно. И никто не станет особо задумываться над тем, как я буду при этом смотреть в глаза Кадесте.

Приземлились мы на каком-то военном аэродроме под Москвой, где нас уже поджидала машина. В столице я до этого бывал всего пару раз, а потому, как ни силился, так и не смог сообразить, куда меня везут. Сквозь затемненные стекла видно было не очень много. Да я и знал-то из ориентиров лишь Кремль, да Храм Христа Спасителя с Останкинской башней в придачу. Воспользоваться планшетом, чтобы определить свое местоположение, мне показалось неуместным, сам не знаю, почему.

Машина нырнула в подземный паркинг, где остановилась перед тяжелыми двустворчатыми дверями, и майор молча вытолкнул меня наружу. В холле, пройдя через дотошных охранников, мы вошли в лифт, который вознес нас куда-то на верхние этажи.

И вот здесь-то я уже как следует прочувствовал, насколько серьезны неприятности, в которые я влип. Тут буквально в воздухе витал аромат Большой Власти – художественный паркет, дубовые двери, полированная латунь дверных ручек. Наши ноги бесшумно ступали по мягким ковровым дорожкам, а тело так и просилось в объятия пухлых кожаных диванов. Я в своей поношенной куртке и изголодавшихся по каше кроссовках чувствовал себя инородным телом, угодившим в чужой организм. Того и гляди, лейкоциты набросятся. Люди, обитающие в подобных местах, на мелочи не размениваются, и их пристальное внимание к моей скромной персоне напоминало мне Гильгамеша, держащего крохотного муравья в своих могучих мозолистых пальцах. Достаточно одного неверного движения, и…

Мой сопровождающий открыл одну из дверей и пропустил меня вперед в приемную.

– Шагай, не зевай! – подтолкнул он меня в спину. Я потянул на себя толстую массивную дверь и шагнул в погруженный в полумрак кабинет.

– Господин генерал, ваш приказ выполнен – Олег Кулебкин доставлен, – отрапортовал майор.

– Благодарю. Вы свободны, – донесся до нас хрипловатый голос с дальнего конца огромного дубового стола.

За моей спиной четко щелкнули каблуки, и чуть погодя я услышал, как закрылась тяжелая дверь. Точнее, даже не услышал, а догадался по тому, как оборвался поток посторонних шумов, пробивавшихся из приемной. Вот тебе и вся благодарность за верную службу. Тебя колошматят об стены, тычут в глаза ножом, а все, что ты получаешь в итоге – просто «спасибо». Несмотря на неприязнь, во мне шевельнулось нечто, напоминающее жалость к незадачливому майору.

– Не стесняйся, Олег, проходи, – массивная фигура генерала поднялась мне навстречу, – я – Сергей Луцкий, заместитель секретаря Совета Безопасности.

Теперь я сообразил, почему его тяжелое грубоватое лицо показалось мне знакомым – я неоднократно видел его в новостях. Репортажи те, помнится, обычно касались различных неприятных инцидентов вроде терактов или крупных аварий, когда для разруливания ситуации требовалась помощь военных. Не самая приятная работа, но Луцкий подходил для нее как никто другой. Один его вид, его основательность, его грубоватое лицо с тяжелым взглядом сами собой подавляли любую суету и панику, возвращая людям трезвость мысли и вселяя в них спокойствие и уверенность.

– Присаживайся, – рукопожатие генерала было по-армейски четким и крепким, – ты есть хочешь?

– Нет, спасибо, – я осторожно опустился в предложенное кресло, словно оно в любой момент могло обернуться электрическим стулом. Совет Безопасности – это, конечно, лучше, чем Прокуратура, но мне все же было не по себе.

– Прежде, чем мы продолжим, – Луцкий подтолкнул ко мне по столу лист бумаги, – тебе придется подписать вот это.

– А что тут? – я вытянул шею, заглядывая в оказавшийся передо мной документ.

– Подписка о неразглашении. Вся информация, которую ты узнаешь здесь, в моем кабинете, является совершенно секретной. За любую утечку ты будешь нести ответственность в соответствии с действующим законодательством.

– Понятно… – было бы интересно спросить, что будет, если я откажусь, но внутренний голос подсказывал мне, что данная ситуация не имеет альтернативных вариантов развития. Я послушно взял лежавшую рядом на столе ручку и подмахнул документ. Интересно все же! Я как-то предполагал, что информацию будут больше трясти из меня, но коли наоборот, мне собираются сообщить нечто интересное, то что я теряю?

– Хорошо, – листок с моим автографом скрылся в одной из лежащих на столе папок. Генерал провел ладонью в воздухе и перед ним вспыхнули экраны мониторов, за его спиной ожил голопроектор, – ты уже знаешь, из-за чего ты здесь?

– Мне известно только что это каким-то образом связано с никарами, – я решил не вдаваться в подробности, чтобы не подставлять понапрасну несчастного курьера. Ему и так здорово досталось.

– Верно, – Луцкий коротко кивнул, – мы обычно стараемся не пропускать ни одной крупицы информации, касающейся этих ребят, но, поскольку прямой угрозы для безопасности страны они не представляют, предпочитаем не давить на людей, этой самой информацией располагающих. Что-то расскажет – отлично, о чем-то умолчит – ради Бога, не критично. Если станем наседать, с нами вообще перестанут разговаривать, только еще глубже все закопают. Но вот с тобой ситуация совсем другая.

– Почему? – ответ, на самом деле, лежал на поверхности, но мне хотелось услышать его от генерала.

– Хоть ты и не первый, кому довелось лично встретиться с никаром во плоти, но.

– Не первый!? – удивленно переспросил я.

– Разумеется. Или ты думал, что за пятьдесят лет ни один из них даже носа не высунул? – Луцкий усмехнулся одними уголками губ, – достоверно известно об одном случае, когда вышел из строя стыковочный узел, и никарскому технику пришлось выбраться на свет божий, чтобы его наладить. Есть сведения еще о паре контактов, но никаких подробностей выяснить пока не удалось. Но с тобой они впервые пошли на контакт целенаправленно, да и видеоматериалов до сего дня у нас никаких не было.

– Видео. – я запнулся.

– Ты уж извини, но содержимое твоего планшета перестало быть тайной ровно в тот момент, как ты перешагнул порог этого здания. Ситуация слишком серьезная, и мы не можем позволить себе пускать дело на самотек. Ты и так пытался кое-какую информацию уничтожить, а нам важны любые крохи.

– Понятно, – рассеянно протянул я, чувствуя себя так, словно меня раздели и теперь голого разглядывают какие-то совершенно незнакомые люди. А я-то наивно полагал, что мой планшет защищен достаточно неплохо, информацию о Кадесте вообще упрятал в скрытый и зашифрованный раздел. И на тебе! Его даже из кармана доставать не понадобилось.

– …но приглашение посетить их базу с визитом – случай вообще уникальный, – я так распереживался, что прослушал часть того, о чем говорил Луцкий, – твоя подруга, хоть и молода, но определенно вхожа в круги, весьма близкие к руководству колонии. Кому попало такие вольности не позволяются. Хм.

Генерал внимательно всмотрелся в изображение на своем мониторе, потом взял трубку телефона и обменялся с кем-то парой односложных реплик.

– В числе поселенцев на «Джордано Бруно» числился Игорь Свирко, – продолжил он, – но никакими особыми полномочиями он не обладал. Но вот судя по характерным внешним данным, Кадеста является потомком, а скорее всего внучкой Алессандро Винелли, одного из идеологов и отцов-основателей колонии. А «дядя Оскар» тогда – Оскар Фельц, его близкий друг и партнер. Трудно сказать, почему она ни разу не упомянула своих родителей, а все время апеллировала к авторитету дяди, но факт остается фактом – у нее имеется доступ к представителям высшего руководства поселения. И это здорово облегчает задачу.

– Что за задачу? – бесконечное хождение вокруг да около уже начинало меня раздражать, – из-за чего вся эта суета?

– Из-за чего? – Луцкий оценивающе посмотрел на меня, – не беспокойся, всю необходимую информацию ты получишь. Про подписку еще помнишь?

– Естественно!

– Будешь трепать языком – получишь пожизненную путевку в такие места, где секреты разбалтывать будет некому. Это понятно?

– Вполне, – тон, которым генерал произносил свои слова, несколько охладил мой энтузиазм, но я решил не останавливаться.

– Ладно, – он пару раз коснулся панели, – я не большой мастак читать лекции на научные темы, а потому лучше покажу тебе одну запись. Это закрытое заседание Совета Безопасности, имевшее место несколько дней назад. С докладчиком ты должен быть знаком.

За спиной Луцкого голопроектор неожиданно распахнулся окном, глядящим в большой зал. Камера смотрела немного сверху, а потому у меня возникло неприятное впечатление, что я вот-вот упаду на головы сидящих внизу людей. Я даже рефлекторно схватился за подлокотники.

– Самое начало я перемотаю, – генерал провел рукой перед монитором, – время не терпит, так что перейдем сразу к сути.

– …впервые выступаю перед столь представительной аудиторией, – знакомый голос Георгия Слепнева заполнил кабинет, – и заранее прошу меня извинить за некоторую сумбурность. Времени на тщательную подготовку доклада у меня не было. Я привык общаться с более-менее подготовленными слушателями, а потому какие-то моменты могут оказаться непонятными. Я не хочу, чтобы у вас оставались неясности, и постараюсь ответить на любые вопросы. Если что-то непонятно – не стесняйтесь, спрашивайте.

Было немного странно видеть профессора в строгом костюме, без привычной вальяжности в жестах и выражениях, но более всего озадачивало выражение его лица. Серьезное, сосредоточенное и, кажется, даже малость встревоженное. Вряд ли причиной тому являлась сидевшая перед ним публика, Слепнева беспокоило нечто иное, куда более существенное.

– Научное сообщество всегда уделяло достаточно много внимания изучению нашего Солнца, – начал Слепнев, – в последнее время, в связи с разработкой и распространением портальных технологий, наши возможности по исследованию других звездных систем существенно расширились, но все равно, Солнце всегда оставалось одним из главных приоритетов. В значительной степени из-за желания разобраться в причинах неурядиц, происходящих с климатом, но, также, и просто потому, что Солнце – ближайшая и наиболее доступная для изучения звезда. Тем не менее, природа процессов, происходящих в его глубинах, до сих пор изучена крайне слабо, и наши познания в большей степени строятся на различных теоретических моделях, нежели на результатах непосредственных наблюдений. О том, что творится в ядре нашего светила, мы можем судить исключительно по косвенным данным.

Профессор окинул взглядом зал и снова уткнулся в свои документы. Чувствительный микрофон донес до нас его вздох. Мне тоже случалось делать доклады, и я прекрасно представлял себе, насколько важно найти среди серой массы слушателей хоть одно лицо, на котором читались бы заинтересованность и понимание. Судя по всему, Слепнев такого благодарного слушателя в зале не обнаружил.

– Основным и, по сути, единственным источником информации о процессах, протекающих в ядре Солнца, являются нейтрино, – продолжил он, – они в изобилии порождаются в ходе термоядерных реакций и без каких-либо проблем проходят сквозь толщу звезды. Отслеживанием и изучением нейтринного потока в настоящий момент на Земле занимаются пять независимых нейтринных обсерваторий. Так вот, в последние три года все они фиксируют непрерывный рост его интенсивности, что свидетельствует о существенной активизации термоядерных реакций, протекающих в центре Солнца.

Слепнев поднял голову и посмотрел на присутствующих, ожидая от них хоть какой-то реакции на сказанное.

– То есть Вы хотите сказать, – подал голос один из слушателей, – что именно возросшая активность Солнца является основной причиной глобального потепления и, в частности, аномальной жары, установившейся этим летом?

– Не совсем так, – профессор потер нос, собираясь с мыслями, – общее потепление климата – процесс многофакторный, и наблюдается уже не первый десяток лет, а те явления, о которых я говорю, проявились лишь недавно. Кроме того, здесь есть еще один аспект, на котором следует остановиться поподробнее. Для его лучшего понимания я хотел бы вкратце напомнить вам внутреннее устройство нашей звезды.

Он потыкал пальцами в лежащий перед ним планшет и обернулся, посмотрев на высветившуюся на экране за его спиной схему.

– В самом центре находится относительно компактное и плотное ядро, в котором и протекают термоядерные реакции. Выше простирается зона лучистого переноса, толщина которой достигает половины радиуса Солнца. Здесь плотность вещества слишком высока, чтобы могли возникать конвективные потоки, а потому передача энергии из глубин к поверхности осуществляется за счет переизлучения фотонов. Если подняться еще выше, то мы попадаем в конвективную зону, растянувшуюся примерно на треть радиуса. Здесь происходит циркуляция потоков газа – холодные (относительно, конечно) опускаются вниз, а горячие поднимаются к поверхности. Самый внешний и самый тонкий слой Солнца – фотосфера. Этот тот самый раскаленный газ, свечение которого мы с вами, собственно, и наблюдаем.

Как видим, энергия, родившаяся в ядре, должна проделать длинный путь, прежде чем сможет покинуть звезду в виде излучения. По некоторым оценкам, на путь к поверхности у нее может уходить до нескольких тысяч и даже десятков тысяч лет. Так что сегодня мы, возможно, греемся в лучах света, энергия для которого была выработана еще во время ледникового периода.

– Но если непосредственной связи между нынешними погодными аномалиями и описываемыми Вам процессами нет, то что тогда происходит? – выразил общее недопонимание кто-то из зала, – и что Вас так обеспокоило?

– Дело в том, что подобный статус кво может сохраняться лишь до тех пор, пока лучистая зона остается стационарной. Поскольку ее способность к пропусканию энергии ограничена, то в раскочегарившемся ядре Солнца будет накапливаться избыточное тепло, которое рано или поздно «сорвет крышку», если так можно выразиться. Пока что критический порог еще не достигнут, но нарастающее давление уже начинает распирать звезду, и за прошедший год ее видимый радиус увеличился более чем на один процент. Скорее всего, именно это и явилось основной причиной аномальной жары. Но, повторяю, это сущие цветочки в сравнении с тем, что произойдет, когда Солнце пойдет вразнос.

– И что тогда?

– Это будет что-то вроде досрочного взрыва, каковой в нормальной ситуации должен был произойти на завершающем этапе жизни звезды, где-то через 4–5 миллиардов лет. Мощные потоки энергии, вырвавшейся из ядра, сорвут внешнюю оболочку и разметают ее в стороны, а остатки Солнца схлопнутся в крошечный белый карлик. Мощность вспышки будет такова, что Меркурий и, возможно, Венера будут разрушены. Земля, скорее всего, уцелеет, но превратится в выжженную каменную пустыню. Вся жизнь на ней будет уничтожена.

Вот теперь Слепнев завладел вниманием аудитории целиком и полностью. Люди подались вперед, хмуря лбы в попытке осмыслить сказанное, заерзали, зашептались. Не каждый день, поди, на голову подобные новости сваливаются.

– Насколько Вы уверены в правильности своих выкладок? – на сей раз слово взял уже Председатель Совета Безопасности.

– Если бы я не был уверен, я бы здесь не стоял, – парировал Слепнев, впрочем, без привычного задора и горестно всплеснул руками, – да я был бы счастлив ошибиться! Но увы! Мы перепроверили все вычисления, все модели, но тщетно. У нас все еще нет сколь-либо внятного объяснения происходящему в ядре Солнца. Диапазон версий простирается от залетевшей в него микроскопической черной дыры до происков злобных инопланетных агрессоров. Однако в отношении того, к чему эти процессы приведут в конце концов, особых разногласий нет. Все закончится большим взрывом.

– Выходит, все ваши космологические теории яйца выеденного не стоят?

– Председатель не скрывал раздражения, – если прозевали такой сюрприз, да еще прямо под боком.

– Согласен, – профессор поморщился, но проглотил эту пилюлю, – мы еще многого не знаем и не понимаем. До самого последнего момента оставалась надежда, что мы где-то что-то напутали, что все это является каким-то временным явлением, некоей флуктуацией, которые, возможно, происходили и раньше, просто мы об них не знали. Но после обнаружения объекта HD 19452 все иллюзии окончательно рассеялись.

– Что за объект такой?

– Черный карлик в созвездии Персея. Он был зарегистрирован всего пару месяцев назад и сразу же привлек наше внимание. Анализ элементного состава звезды показал нетипично высокое содержание водорода и гелия и, наоборот, очень малую концентрацию более тяжелых элементов. То есть в данном случае мы имеем дело с аналогичной ситуацией, когда аналогичная нашему Солнцу молодая и вполне здоровая звезда внезапно взорвалась, испепелив почти всю свою планетную систему. На месте внутренних планет только астероидные пояса и остались. На момент взрыва возраст составляющих их пород не превышал двух-трех миллиардов лет, то есть примерно столько же, сколько и для планет Солнечной системы. Сейчас мы внимательно штудируем звездные каталоги в поисках других подобных прецедентов, но и того одного, что у нас есть, этого вполне достаточно, чтобы понять – такие катастрофы время от времени случаются.

– Ладно, будем рассматривать самый худший вариант. Тогда первый вопрос – сколько времени у нас есть.

– У нас пока нет полного понимания природы происходящих процессов…

– Это я уже понял, – оборвал Председатель Слепнева, – излагайте короче.

– Хм, – профессор покорно вздохнул, – если существующая тенденция сохранится, то до начала дестабилизации лучистой зоны пройдет около двух лет. После того, как данный процесс начнется, формирование ударного фронта и подъем его к поверхности займет несколько суток, быть может недель, а потом счет пойдет уже на часы и даже минуты.

– Два года!? Вот дерьмо! – думаю, нечасто подобные слова звучали под сводами этого зала, – что можно успеть сделать за столь короткий срок?

– Немного.

– Бомбоубежища и бункеры выдержат такой удар?

– Если они герметичны и полностью автономны, то вполне возможно. Однако, проблема в том, что после Вы, даже если выживете, не сможете подняться на поверхность.

– То есть?

– Вспышка будет столь сильна, что не только испепелит все, что будет на поверхности. Она испарит значительную часть Мирового Океана, а также раскалит и сдует с Земли почти всю атмосферу, оставив лишь голый оплавленный камень. Ваши бункеры превратятся в братские могилы.

– Что же тогда остается? Эвакуация? Вы уже прикидывали, во что это выльется?

– Говоря об эвакуации, – Слепнев поднял перед собой руку, словно притормаживая не в меру разогнавшуюся дискуссию, – основные затруднения вызывает не столько ответ на вопрос «как?», хотя и это – та еще задачка, сколько ответ на вопрос «куда?».

– В нашем распоряжении вся Галактика! – Председатель недоуменно развел руками, – почти полсотни колоний, если я не ошибаюсь.

– И ни одна из них не является автономной в полном смысле этого слова, – закончил его фразу профессор, – все они, так или иначе, зависят от регулярных поставок с Земли. В первую очередь это касается сложного оборудования и запасных частей к нему. Ни одно из наших поселений не обладает собственной промышленностью, способной выпускать весь спектр необходимой продукции. И изменить такое положение вещей в обозримой перспективе не представляется возможным.

– Сейчас главная задача – выжить! Придется пожертвовать комфортом и какими-то излишествами. Если удастся обеспечить людей пропитанием, то на первое время этого достаточно. Остальное приложится.

– Прошу меня извинить, – Слепнев решительно перехватил инициативу, – но вы плохо представляете себе, что такое удаленная экзопланетная база. Это не колония, не поселение, куда люди отправляются в поисках новых территорий для жизни. Это укрепленная крепость, гарнизон которой вынужден ежедневно отбивать атаки враждебной окружающей среды. В отсутствие регулярного снабжения она обречена. Установки для регенерации воды и кислорода имеют конечный ресурс, а если еще дополнительно нагрузить их беженцами с Земли, то все закончится очень быстро и очень плачевно. Так что речь идет не об отсутствии удобств, а о выживании.

– Так я и не имел в виду базы, расположенные на непригодных для жизни планетах…

– А других нет.

– Как это!? – Председатель удивленно нахмурился.

– Мы обнаружили и исследовали тысячи планет, нашли на них и приемлемую температуру и атмосферное давление и жидкую воду, но ни на одной из них в атмосфере нет достаточного количества кислорода, чтобы можно было обойтись без его искусственной регенерации. Увы.

Все наши базы – герметично закупоренные аванпосты, целиком и полностью полагающиеся на свои системы жизнеобеспечения, – Слепнев устало провел по лицу рукой, – мы уже рассматривали этот вариант. Все имеющиеся колонии смогут вместить не более тысячи человек. За оставшееся время их можно расширить еще на две-три тысячи мест, но добиться полной автономности за столь ограниченный срок не представляется возможным. Кроме того.

– Что еще? – публика в зале ерзала как на иголках.

– Если заглянуть хотя бы немного вперед, то станет ясно, что столь немногочисленная популяция, да еще разбросанная по десяткам разрозненных баз – нежизнеспособна, и неизбежно вымрет. Мы сможем лишь отсрочить исчезновение человечества, но не предотвратить его.

– Тогда мне не совсем понятно, ради чего мы здесь собрались? – Председатель раздраженно тряхнул головой, – переждать катастрофу в убежищах нельзя, эвакуироваться некуда. Что же нам остается? Сидеть, сложа руки, и покорно ожидать конца?

– Я не утверждал, что эвакуироваться некуда, – возразил Слепнев и, набравшись наглости, добавил, – видимо, вы недостаточно внимательно меня слушали. Я лишь заметил, что поиск ответа на соответствующий вопрос будет непростым. И почти наверняка то, что я предлагаю, многим придется не по душе. Но, если вы позволите.

– Да не тяните же Вы резину, в конце концов! Выкладывайте!

– На сегодняшний день существует всего один пример достаточно большого поселения, добившегося высокой степени автономности от Земли, – профессор выдержал паузу, обводя взглядом затихший зал, – это никары.

– Вы предлагаете нам идти на поклон к этим бессовестным жуликам!? К этим прохвостам!?

– Я неспроста вначале рассмотрел все прочие варианты, чтобы показать, что предлагаемый выход – единственный. Когда речь идет о выживании, и выживании не какой-то группы людей, а всей цивилизации, то гордостью можно и поступиться. Сейчас нам следует мыслить иными категориями.

– Да какими бы категориями мы ни мыслили, я почти уверен, что этим космодранцам плевать на нас и наши проблемы. К чему им лишняя обуза? Они только рады будут, узнав, что останутся единственными представителями рода человеческого во Вселенной.

– Я бы не был столь безапелляционным. Они вполне могут извлечь из такого поворота событий немалую материальную и моральную выгоду для себя. Да и обузой мы для них не станем.

– Почему Вы так решили?

– Речь не идет о том, чтобы заявиться со своими пожитками к ним домой. Дело в том, что сейчас никары обитают на новой станции «Исаак Ньютон», которую запустили в эксплуатацию около тридцати лет назад. Их предыдущая база «Джордано Бруно» законсервирована и не используется. Мы можем выкупить их старую станцию и в сравнительно короткий срок восстановить ее функционирование. Ее вместимость составляет примерно десять тысяч человек и при необходимости может быть еще увеличена. Я все равно считаю, что в конце концов нам придется искать новую Землю, но до той поры такое поселение вполне способно стать космическим Ноевым Ковчегом и приютить человечество на протяжении жизни нескольких поколений.

– Десять тысяч? – переспросил кто-то из зала, – десять тысяч из десяти миллиардов? Интересно, а кто возьмет на себя смелость решать, кто попадет в число счастливчиков, а кто нет?

– Давайте-ка моральные аспекты отложим на потом, а сейчас сосредоточимся на технической стороне вопроса, – резко осадил недовольных Председатель, – и так уже голова кругом идет, – он снова обратился к Слепневу, – но что, по-вашему, мы можем предложить этим космодранцам в обмен на их станцию? Что могло бы их заинтересовать настолько, чтобы они согласились?

– Мы сейчас не в таком положении, чтобы торговаться, поэтому придется дать им все, что они пожелают.

– Не слишком ли щедро? – возмутился кто-то еще, – и где гарантия, что они нас не обманут? Захапают наши подношения и смоются в свое логово. Ищи их потом!

– Здесь, на самом деле, присутствует взаимный интерес, – внешняя невозмутимость определенно давалась профессору нелегко, его лоб поблескивал от пота, – никарам изредка требуется кое-какое оборудование и материалы, которые они сами производить не в состоянии. Мы можем предложить все то, что отделяет их от полной автономности – сырье, оснастка, технологии. Так и их собственные шансы на выживание будут выше, ведь после гибели Земли они все равно всего этого лишатся. Поэтому я думаю, что они заинтересуются, а от возможного подвоха мы будем застрахованы, поскольку не станем передавать им все и сразу, тем более, что это невозможно по чисто техническим причинам.

– Путь так, но каким образом Вы собираетесь передать им свое предложение? Никарского посольства у нас нет, их дипломаты с официальными визитам к нам не заглядывают, даже телефончик для связи не оставили. Где и как Вы будете их искать?

– М-м-м, есть тут на примете один вариант…

Генерал остановил запись.

– Вот такие дела, сынок, – он вместе с креслом развернулся ко мне, – теперь ты догадываешься, для чего тебя вызвали?

Я открыл рот, собираясь ответить, но так ничегошеньки и не смог из себя выдавить. Через некоторое время, спохватившись, я подобрал челюсть, но ответ в моей голове так и не сформулировался. Мозг гудел, как трансформатор под перегрузкой. Я сам себе напоминал маленького ребенка, безуспешно пытающегося откусить от кусок от огромного яблока. Точно так же, как его зубки беспомощно скользят по гладкой кожуре, мои мыслительные потуги упорно отказывались вмещать полученную информацию в прокрустово ложе моего убогого разумения. Она оказалась для него слишком велика.

Сколько раз я наблюдал подобные сюжетные повороты в бесчисленных фильмах-катастрофах. Земля то гибла под ударами астероидов, то корчилась в муках, заразившись жутким вирусом, то тонула в водах нового Великого Потопа. Все эти киношные катаклизмы уже успели приесться, и потому я никак не мог сжиться с мыслью, что теперь все происходит в действительности. Быть может, это дурной сон или какой– то нелепый розыгрыш? Хотя вряд ли – слишком высокие сферы оказались приведены в движение, чтобы все можно было объяснить банальной шуткой.

На сей раз все закрутилось всерьез, и меня стремительно затягивало в самый центр этого водоворота.

– Вот дерьмо! – я облизал пересохшие губы, – и что же от меня требуется?

– На словах все просто, – Луцкий побарабанил пальцами по столу, – ты должен принять приглашение Кадесты, а попав на борт их станции, встретиться с руководством и договориться о передаче нам «Джордано Бруно». Вот, собственно, и все.

– Ха-ха, – меланхолично констатировал я, – раз плюнуть.

– Поверь мне, я нисколько не обольщаюсь насчет всей этой затеи. В той цепочке, что ведет к ее успешному завершению, слишком много всяких «если», а некоторые ее звенья основаны на голых домыслах и догадках. Шансов на успех немного, но мы обязаны использовать их все.

– Самым слабым звеном всей вашей конструкции являюсь как раз я, – мне захотелось рассмеяться, но онемевшее лицо отказалось меня слушаться, – я не политик, не бизнесмен, не ученый, не оратор, в конце концов! Я – мямля, который краснеет и теряется, когда надо девушке цветочек подарить, а вы вешаете на меня судьбу всего человечества!

– Не переживай! Не все рождаются донжуанами. А насчет остального мы тебя натаскаем.

Последующая неделя стала самой безумной неделей всей моей жизни, и я сам не знаю, как не подвинулся умом за эти несколько дней. Подобно тому, как тысячетонное усилие, развиваемое мощным прессом, концентрируется на крохотном наконечнике пуансона, все надежды и опасения, амбиции и подозрения десятков исключительно высокопоставленных людей оказались сфокусированы на моей скромной персоне.

А началось все в первый же день со «смотрин», как окрестил это мероприятие Луцкий, где они со Слепневым представили меня Совету Безопасности и еще целому ряду больших шишек. Заранее зная, что ничегошеньки путного из такой затеи не выйдет, генерал сразу настроил меня на нужный лад.

– Скажу сразу, – он по-отечески положил мне руку на плечо, – ты им не понравишься. Это факт, смирись ним и даже не пытайся произвести на аудиторию благоприятное впечатление. Всем не угодишь.

– Что же мне тогда делать?

– Расслабиться и не придавать происходящему большого значения. Если тебя будут о чем-то спрашивать – отвечай. Говори то, что думаешь, не изобретай ничего сверх необходимого. Не хочешь отвечать – так и скажи, перебьются.

– Вам легко говорить, – хмыкнул я, – а я вот не уверен, что у меня получится сказать «нет», когда меня сам Президент расспрашивать будет.

– Помни, парень, сейчас ты им нужен, а не наоборот. Если будут слишком сильно наседать, ты вообще можешь послать их вдоль по улице. И они проглотят, никуда не денутся. Слишком многое на тебя завязано, и им придется с тобой считаться. Быть может, даже заигрывать начнут.

– С какой стати?

– Все они – профессиональные политики, интриганы и жулики, – Луцкий криво усмехнулся, – в тебе они видят очередное окно возможностей… эдакую узенькую форточку, в которую всем не пролезть. Так что каждый из них всеми способами будет пытаться отстоять свой интерес и интересы людей, стоящих за его спиной. И, боюсь, сегодня будет только начало.

– А дальше что? – быть порванным на кусочки фанатичной толпой мне совсем не хотелось.

– Не бери в голову, я их все равно к тебе не подпущу. Потом пусть увольняют к чертовой матери, но сейчас здесь я буду правила устанавливать. Если невтерпеж – пускай между собой грызутся, а нам с тобой надо делом заниматься.

– Хм, – я недоверчиво прищурился, – а у Вас-то здесь какой интерес?

– Все очень просто, – генерал развел руками, – я человек военный.

Передо мной поставлена задача, и я должен ее выполнить. А для этого мне нужно, чтобы ты оставался в здравом уме и твердой памяти. И я использую все доступные мне силы и средства, чтобы оградить тебя от излишне надоедливых клиентов. В данный момент твоя безопасность важнее их частных претензий.

– Наивысший приоритет? – уточнил я.

Судя по всему, толика ехидства в моем голосе не укрылась от внимания Луцкого. Он нахмурился и задумчиво покосился на дверь, за которой скрылся доставивший меня накануне майор.

– Что, были какие-то проблемы? – неторопливо произнес он.

– Не у меня, – я предпочел не вдаваться в подробности, чтобы не навлечь неприятностей на головы своих коллег.

– Боря верен себе, не так ли?

– Вы знакомы с нашим капитаном!? – я был настолько удивлен, что, похоже, даже малость проговорился.

– Мне известно все обо всех членах вашего экипажа. Я никогда не действую вслепую. А с Борей я и вправду имел возможность поработать вместе, но это было давно.

– Но…

– Не отвлекайся! – генерал поднял руку, останавливая меня, – это все несущественные детали. А тебе сейчас необходимо сосредоточиться на главном. У нас «смотрины» сегодня!

Мероприятие сие, и вправду, получилось на редкость неприятным. С одной стороны, я чувствовал себя породистым жеребцом на ярмарке – меня настолько неприкрыто рассматривали и оценивали, шушукаясь меж собой, что порой возникало желание пройтись и повертеться перед аудиторией, точно на подиуме. С другой – мои интерьвьюеры сами стремились привлечь мое внимание, чтобы попытаться перевести общение в личную плоскость и выцарапать в перспективе какие-либо преференции для себя. Выглядело все это несколько дико.

Президент, Премьер, министры, несколько послов. Они, соль земли, люди, вершащие судьбы мира, были вынуждены чуть ли не лебезить передо мной, каким-то сопляком с улицы, сущим ничтожеством. С учетом того, что подобное поведение являлось для них. непривычным, получалось это крайне коряво.

Неприглядное зрелище.

Пару раз их расспросы заходили настолько далеко, что у меня и впрямь появлялось желание послать их всех к чертовой матери, но я сдержался. Сам не знаю почему. Быть может из жалости?

В общем, когда меня, наконец, отпустили, я не стал сдерживать вздох облегчения. За своей спиной я чувствовал неудовольствие аудитории, но мне уже было все равно. Конечно, они предпочли бы вверить свои судьбы в более надежные руки, но моей вины тут не было. Все так сложилось по воле Его Величества Случая, вот ему-то свои претензии и предъявляйте.

Передохнуть мне не дали. Не успел я покинуть зал совещаний, как меня тут же затащили в выделенный для моей подготовки кабинет, и на меня насели собранные Луцким специалисты. И потом они не слезали с меня всю неделю до самого отлета.

В Университете столько времени отводилось на подготовку к одному экзамену, но тут в меня за несколько дней накачали столько информации, что вполне хватило бы на весь институтский курс! Занятия начинались в восемь утра и заканчивались далеко за полночь. В целях экономии времени, я жил, спал и ел прямо здесь, в кабинете, благо к нему прилагалась комната отдыха с туалетом и душевой. Идиллию, правда, слегка портили наглухо запечатанные окна (бронированные, судя по всему) и дежурящие в коридоре у моих дверей пара дюжих спецназовцев. Трудно сказать, охраняли они меня или сторожили, но особо задумываться мне было некогда. Когда на сон остается всего пять – шесть часов, поневоле начинаешь ценить каждую секунду. А для того, чтобы моя голова не взорвалась от перенапряжения, меня регулярно отпаивали какими-то тонизирующими снадобьями, должными поддерживать меня в форме. Но все равно, к концу дня мой мозг буквально гудел и звенел, как накачанный до предела футбольный мяч.

И чего только в меня не заталкивали! Тут была и экономика, и политика, и психология, и технологии… сам черт руки-ноги бы себе переломал!

Я прошел ускоренный курс ораторского искусства и коммуникации. Меня натаскивали на умение вести переговоры, на способность правильно оценить собеседника и расположить его к себе, подобрав соответствующие слова и интонации. Меня учили выстраивать логические связки таким образом, чтобы обосновать буквально любое умозаключение. Тренировали убедительно и правдоподобно врать, в конце концов.

В меня загрузили подробнейшие инструкции насчет того, что Земля может предложить никарам в обмен на их услуги. Долго и нудно втолковывали, как следует вести деловые переговоры, до какого предела можно и нужно торговаться, а когда следует уступить и насколько.

Слепнев лично прочитал мне серию лекций по современной астрофизике, чтобы я ощущал хоть какую-то почву под ногами, когда мне придется рассказывать о неладах с Солнцем.

Я узнал массу нового об истории конфликта никаров и землян, увидев те события под совершенно иным углом. При этом, чуть ли не каждый второй документ, с которым мне приходилось иметь дело, нес на себе гриф «секретно». Так что подробностями делиться не стану, уж извините.

В перерывах ко мне подсаживались психологи и начинали нашептывать всякую белиберду, призванную хоть как-то примирить мое убогое эго с навалившейся на него ответственностью. Спасало лишь то, что к этому моменту я был уже настолько одуревший, что все их бормотания навылет проскакивали сквозь мою гудящую голову, не оставляя после себя никаких следов.

Я бы непременно свихнулся от такой нагрузки, если бы моя накачка не перемежалась отдельными светлыми моментами.

Во-первых, со мной провели несколько занятий по пилотированию космических кораблей. Разумеется, все ограничивалось «полетами» на тренажере, но на каком тренажере! Он позволял имитировать практически любой аппарат – от одноместной спасательной капсулы до тысячетонного лихтера – с учетом всех присущих ему особенностей и нюансов. Мы отрабатывали все штатные процедуры: выход на орбиту, сближение, стыковку-расстыковку и орбитальные маневры, а также вкратце прошлись по некоторым нештатным ситуациям. Меня обучили работе с портальным генератором, тем более что принцип работы с ним не сильно отличался от настройки канала дальней связи. Только теперь, задним числом, я начал понимать, насколько филигранно пилотировал Борис нашу неповоротливую драгу, когда вывел ее на низкую орбиту вокруг «Вишенки» с первого скачка.

Понятно, что стать первоклассным асом за несколько занятий невозможно, но после них пульт управления кораблем хотя бы не казался мне бессмысленным набором огоньков.

Во-вторых, мне по заказу подготовили новенький персональный скафандр «Дельфин-СТЗ» от StarSuit. Скафандр был замечательный – светло-серебристый с синими вставками, с полным комплектом оснастки и аксессуаров и с портативной станцией зарядки и заправки. Вот только если раньше я от одной только мысли о таком костюме весь слюной бы изошел, то сейчас отнесся к своей обновке более сдержанно, поскольку перед моими глазами неотвязно стояло воспоминание о куда более совершенном комбинезоне Кадесты.

Во время одного из выездов на тренажер скафандр мне подогнали по размеру, настроили, и я испытал его в бассейне. Что говорить, в такой одежке работать было бы несравненно легче и удобней, чем в тех балахонах, что я примерял раньше, и которыми мы с Борисом пользовались на «Берте». Мне стало даже немного совестно, что десятки специалистов вынуждены регулярно выходить за борт и кряхтеть, ворочаясь в тяжеленных негнущихся доспехах, а мне ни за что ни про что досталось такое счастье, которым я, вполне возможно, так ни разу и не воспользуюсь.

В-третьих, я получил новый планшет, по сравнению с которым мой старый выглядел не более чем игрушечным калькулятором. И дело даже не в его вычислительной мощности или объеме памяти, а том, чем эта самая память была заполнена. Тут уместились все уроки, которыми меня терзали целую неделю, подробнейшие справочники и базы данных по любым темам, любым наукам, экспертные системы по медицине, пилотированию и ремонту космических аппаратов и многое, многое другое. Помимо перечисленного, планшет был обучен некоторым интересным фокусам, наподобие свободного подключения к защищенным сетям или взлома чужих учетных записей в различных системах. Только пальцем ткни – и готово!

По правде говоря, мне не очень нравилась идея лезть без спроса в компьютерные сети никаров, находясь у них в гостях, о чем я прямо и сказал. Меня тут же заверили, что это все «на крайний случай» и пользоваться всеми этими отмычками без острой необходимости, разумеется, не следует. Но я подозреваю, что в моем новом планшете помимо того, о чем мне было известно, имелась еще масса интересных штучек, о которых мне предпочли не говорить. И с этим я ничего поделать не мог, разве что «забыть» планшет где-нибудь по дороге.

Пока меня поочередно обрабатывали разные специалисты, Луцкий, как и обещал, держал круговую оборону от тех, кому не терпелось пообщаться со мной персонально, с глазу на глаз. Из-за неплотно прикрытой двери моих апартаментов изредка доносились его препирательства. Я мог слышать только его ответные реплики, но и этого хватало с лихвой, чтобы осознать степень напряженности, царящей вокруг моей скромной персоны. Это сильно напоминало переговоры Бориса с Гершиным, только с чуть пониженным содержанием ненормативной лексики.

Говорильня отнимала у генерала почти все время, а потому он вместо себя приставил ко мне свою секретаршу… или адьютантшу Лизу. По– деловому строгая и немногословная она, конечно, не собиралась меня как-то развлекать, но уже одним своим присутствием привносила нотку оптимизма в мои серые трудовые будни. И это, пожалуй, можно считать еще одним светлым пятном посреди бушующего вокруг безумия.

А градус сумасшествия нарастал с каждым днем. От Луцкого требовали противоречащих друг другу вещей – подготовить меня по максимуму и, одновременно, заслать меня к никарам как можно скорее. Четкого срока никто не называл, но было очевидно, что слишком долго тянуть не следует. Будучи поставленными в жесткие временные рамки, спецы начинали грызться между собой, считая свою часть подготовки наиболее важной. В итоге в проигрыше оказывались все, в том числе и я, поскольку от общения со взвинченными инструкторами мое настроение отнюдь не улучшалось.

Желание предусмотреть любую мелочь, учесть все мыслимые и немыслимые варианты доводило порой до откровенно комичных ситуаций. Точнее, комичными они кажутся сейчас, когда эмоции уже подзабылись, а тогда мне было совсем не до смеха. Наиболее ярко общая параноидальность проявилась, когда пришла пора сочинять письмо для Кадесты.

Ко мне, помнится, подсела парочка «спичрайтеров», которые принялись объяснять мне, как должно выглядеть мое послание. Чтобы текст его, мол, излучал непринужденность и искренность, и, прочитав его, девушка сразу бы помчалась к дядюшке выбивать для меня разрешение и так далее. Я уже по горло был сыт общением с ними, поскольку они готовили для меня текст речи перед руководством колонии никаров. Сочинили аж шесть вариантов, из которых я по обстоятельствам должен был выбрать наиболее подходящий. Но тогда они оперировали абстрактными психологическими портретами, а сейчас эти двое взялись за меня лично и с фанатичным усердием вытягивали из моих воспоминаний малейшие подробности нашей с Кадестой встречи – слова и выражения, которые я использовал, сопутствующие жесты и интонации, ее реакции на мои реплики. Они хотели составить письмо таким образом, чтобы у нее не возникло даже тени сомнения в том, что его написал именно я, а не кто-то иной. Вплоть до отдельных опечаток и грамматических ошибок.

Паноптикум этот продолжался почти два часа, и то, как горе-писатели подолгу обсасывали каждое словечко и знак препинания, вслух обсуждая мой собственный психологический портрет, в конце концов меня взбесило. Я выгнал их из своего кабинета, язвительно заметив им на прощание, что письмо более всего будет походить на написанное мной, если я и в самом деле напишу его самостоятельно.

Что я и сделал.

Выглядело мое творение следующим образом: «Привет, Кадеста!

В среду истекает моя вахта, и до начала учебного года у меня остается еще целая неделя, так что я вполне мог бы нанести тебе ответный визит. Если это возможно, конечно. С ребятами на нашей драге я договорился, и ее можно использовать как место встречи.

Если визит состоится, то сообщи, когда тебя ждать, и что мне следует прихватить с собой. Есть ли какие-то особые требования или пожелания?

Жду не дождусь ответа!

Олег.»

Не особо изысканно, зато от души. Луцкий признал текст удовлетворительным, а ни с кем другим я советоваться и не стал. И в понедельник вечером, в присутствии генерала, Лизы и Слепнева я, внутренне помолясь, нажал на кнопку отправки.

Теперь нам оставалось только ждать, причем мы понятия не имели, сколько именно. Обычно никары отвечали на письма в течение суток, но нынешний вопрос заметно отличался от тех, по которым обычно велась переписка. Так что все мы оказались в подвешенном состоянии и даже не знали, как долго будем в нем находиться.

И тут меня вдруг разобрал смех.

Я трясся словно в припадке, едва не задыхаясь от хохота, на глаза мои наворачивались слезы, и никак не мог остановиться. Быть может, таким образом вырвалось наружу копившееся все эти дни внутреннее напряжение, не знаю, но я смеялся от всей души и мне становилось как – то легче. Остальная троица наблюдала за мной с нескрываемым беспокойством, но ничего не предпринимала.

– Я… просто… – мне пришлось умолкнуть, чтобы посмеяться еще немного и попробовать все же набрать в легкие достаточно воздуха, чтобы закончить фразу, – я подумал. что будет, если мы не дождемся ответа. Значит, вся наша суета не имела никакого смысла, все надежды и планы – пшик! Почему-то мне это показалось смешным, – я протер влажные от слез щеки, – куча серьезных людей сделала ставку на тонюсенький волосок, на котором теперь все и висит. Со стороны это, наверное, должно выглядеть невероятно глупо.

– Глупо, не глупо, но если других вариантов нет, приходится хвататься за ту соломинку, что подвернулась, – поняв, что я еще не совсем рехнулся, Луцкий заметно расслабился, – у нас нет выбора, вот и все.

– Ну, хорошо, – я окончательно успокоился, – письмо мы отослали. Что дальше?

– Теперь ждем ответ.

– И сколько времени должно пройти, прежде чем мы решим, что ответа уже не будет?

– На мой взгляд, одних суток вполне достаточно, но на всякий случай дадим твоей подруге три дня. Вдруг она отлучилась куда.

– И мы все это время будем тут сидеть и таращиться на экран? – я покосился на монитор, который невозмутимо докладывал, что новых сообщений для меня нет.

– Мы можем дежурить по очереди, – предложил Слепнев.

– Делайте что хотите, а я пойду спать, – мой рот перекосило от могучего зевка, – если ответ так и не придет, можете меня не будить. Никогда.

Я прекрасно понимал, что в ближайшие несколько часов вполне могла решиться судьба всей цивилизации, но за последние дни я так жутко устал, что даже на этом фоне перспектива уснуть и более не просыпаться выглядела куда более привлекательной. Я пожелал остальным спокойной ночи и поковылял в душевую.

Сон мой никто не тревожил, и я проснулся сам. Солнце поднялось уже высоко, но из кабинета не доносилось никаких звуков, так что я вполне мог поваляться еще часок-другой. Однако любопытство все-таки выгнало меня из-под одеяла. В кабинете я обнаружил Лизу, сообщившую, что ответа пока нет. Где пропадали Луцкий и Слепнев, она не знала, зато была в курсе сегодняшнего меню. И эта информация в тот момент представлялась более важной и актуальной.

После завтрака я нос к носу столкнулся с вопросом «что делать?». Никаких занятий на сегодня запланировано не было, а пока мы не получили ответа от Кадесты, предпринимать что-либо не имело смысла. За то время, пока меня накачивали самой разнообразной информацией, я успел соскучиться по элементарному безделью, но сейчас, получив возможность поплевать в потолок, внезапно обнаружил, что почти забыл, как это делается.

С одной стороны, тупо сидеть перед монитором и ждать ответного письма явно глупо, но такое подвешенное состояние не позволяло мне сосредоточиться на чем-либо другом. Я попробовал и поковыряться со скафандром и изучить свой новый планшет и продумать свою речь перед дядей Оскаром, но что бы я ни делал, мой ум постоянно возвращался к мыслям о письме. Каждые пять минут я вскакивал и бежал в приемную, чтобы взглянуть на монитор. Вскоре появился и Луцкий, оккупировав кресло перед терминалом, но я все так же продолжал челноком курсировать между своей комнатой и приемной. Страшно подумать, что со мной станет, если в таком режиме мне предстоит провести все три дня!

И все же, несмотря на состояние непрерывного ожидания, громкий возглас генерала заставил меня вздрогнуть.

– Олег! Скорей сюда! – он помахал мне рукой и указал на экран монитора, – письмо пришло!

Я подбежал к нему, и мы дружно уставились на мигающее на экране извещение.

– Тебе письмо – ты и открывай, – генерал толкнул меня в бок.

– Ох ты черт! – я провел руками по лицу, чтобы хоть как-то унять охватившую меня дрожь, – боязно что-то.

– Не дрейфь! Если бы ответ был отрицательным, то мы, скорее всего, вообще никакого письма не получили бы.

В словах Луцкого присутствовала определенная логика. Никары никогда не отвлекались на переписку с теми, кто их не интересовал, и полученное от них сообщение подразумевало продолжение диалога. Я сделал глубокий вдох и, протянув палец, ткнул в мигающее извещение.

«Привет, Олег!

Я безумно рада, что ты все-таки принял мое приглашение. Я уж и не чаяла. Дядя Оскар дал свое согласие, и в четверг утром я отправлю за тобой Аннэйва. Он же потом вернет тебя обратно, когда будет нужно.

Из вещей достаточно прихватить все то, что ты обычно берешь с собой в недельную командировку – зубную щетку и тому подобное. Все остальное у нас есть.

О твоем визите никто из посторонних не знает, так что чрезмерного внимания к своей персоне можешь не опасаться.

До встречи на „Ньютоне“!

Кадеста Свирко».

Еще два безумных дня спустя я снова висел в холле причального уровня старушки «Берты» и терпеливо ждал, пока за закрытой крышкой шлюзового люка не перестанут лязгать стыковочные замки. Все выглядело точно так же, как и при встрече Кадесты, с той лишь разницей, что теперь в неизвестность предстояло отправиться мне самому. Девчонка, помнится, не выглядела особенно испуганной, а вот меня здорово трясло. Примерно как в тот раз, когда я впервые за борт выходил. И тогда я тоже был в скафандре, правда, в другом.

Когда же это было, черт подери?

Каждый из проведенных на Земле дней был настолько плотно напичкан событиями, что распухал в несколько раз, и одна-единственная неделя превращалась чуть ли не в месяц. И порой только взгляд на календарь помогал вернуться к реальному времени. Последние двое суток оказались набиты временным аномалиями особенно плотно.

Словно сговорившись, все мои «работодатели» набросились на меня с удвоенной энергией. Их шансы на спасение, еще вчера исключительно умозрительные, вдруг резко повысились, и они старались использовать любую возможность, чтобы наставить меня на путь истинный (в их понимании). Как и раньше, основной удар принял на себя Луцкий, и до меня даже сквозь звукоизолирующую дверь доносились его препирательства.

Еще одно занятие по пилотированию, еще один инструктаж по использованию скафандра, еще одна лекция по искусству ведения переговоров и манипулирования собеседником, еще одна… Знаете, я даже и не помню, чем еще со мной занимались. Мой мозг, похоже, окончательно исчерпал свои ресурсы, и я не мог умесить в него более ни единого бита информации. Я просто сидел и тупо кивал в ответ на все, что мне втолковывали. В конце концов на мое одуревшее состояние обратили внимание и вызвали Луцкого, а он, сообразив, в чем дело, немедленно выставил за дверь всех моих наставников, и на этом мои мучения закончились.

После ужина генерал завалился ко мне вместе со Слепневым. С собой они прихватили упаковку пива, и мы устроили самый настоящий разгрузочный вечер. Попутно Луцкий не преминул дать мне еще несколько наставлений от себя лично, но под пиво, согласитесь, даже нотации воспринимаются совершенно иначе.

– Что бы они тебе ни говорили, сынок, что бы ни нашептывали, там ты будешь один, и помочь тебе никто не сможет. То, какое решение ты примешь, зависит только от тебя.

– Это меня и беспокоит, – я с тоской заглянул в быстро пустеющую банку.

– Можешь не сомневаться, мне известно, насколько сложнее отдавать приказы, чем послушно их исполнять, – усмехнулся Луцкий, – но я не собирался напоминать тебе о навалившейся на тебя ответственности за жизни тысяч человек. Лучше взгляни на все это с иной стороны.

– Это с какой же?

– Забудь обо всех прочих, думай только собственной головой. Принимай решения, не оглядываясь на то, что скажут о них другие. Запомни – что бы ты ни решил, как бы ни поступил – это будет единственно верный вариант.

– Я почему-то не особо уверен, что…

– Забудь! Если ты начнешь сомневаться, то, возможно, никогда не решишься сделать необходимый шаг. Отбрось неуверенность, поступай, как считаешь нужным. Здесь, сейчас, в данный конкретный момент. И тогда любое принятое тобой решение будет единственно верным. Отринь все те наставления, которыми тебя тут поучали, и помни: ты представляешь Землю и волен поступать по собственному усмотрению, ни с кем не советуясь, твои полномочия – абсолютны и всеобъемлющи, а потому не оглядывайся. Победителей не судят, а те, кто колеблется, всегда проигрывают.

– Мне бы Вашу уверенность.

– Могу одолжить, если хочешь, – Луцкий хохотнул, – но лучше обзаведись своей собственной. Толика упертости и нахальства тебе бы и вправду не помешала. Будь смелей, и все у тебя получится!

– Не знаю, не знаю. Я ведь не Гагарин, кто-кто, а я никогда не упущу возможности наступить на развязавшийся шнурок, – у меня вырвался тяжкий вздох, – мне бы еще хоть малюсенькую крупицу везения.

– Не гневи Бога! – Слепнев театрально всплеснул руками, а мы удивленно на него вытаращились. В устах космофизика подобная реплика звучала несколько странно, – нам и так уже настолько феноменально, можно сказать сказочно повезло, что желать большего попросту неприлично.

– И где же, по-твоему, нам подфартило? – не без ехидства полюбопытствовал генерал, – на мой взгляд, перспективу зажариться заживо для десяти миллиардов человек сложно назвать большой удачей.

– Да-да, конечно, – профессор торопливо закивал, – но при этом целый ряд последующих событий выстроился в столь удачную цепочку, что аж мурашки по коже.

– Что именно Вы имеете в виду? – уточнил я.

– Да ты сам посуди, – он начал загибать пальцы, – во-первых, мы вовремя спохватились, что с нашим солнышком что-то идет не так. Потом крайне удачно подвернулась эта ваша «Вишенка», если бы не она, мы могли еще долго дискутировать о возможных вариантах развития событий, и время оказалось бы безнадежно упущено. А твое приглашение к никарам – так вообще, сказочная удача! Я обычно не верю в случайные совпадения, но на сей раз никакого рационального объяснения предложить не могу. Нам действительно жутко повезло!

– Как-то немного не по себе, когда подумаешь, что судьбы тысяч людей висят на цепочке удачных совпадений, – Луцкий поежился.

– Именно поэтому не стоит ожидать, что удача и дальше будет идти с нами под руку. Она и так нам неплохой кредит отвалила.

– Спасибо, – без особой радости проворчал я, – обнадежили.

– Да я не к тому, что дальше все пойдет плохо, – спохватился Слепнев, – просто нам следует все дальнейшие шаги просчитывать как можно точнее, не полагаясь на случай. А с этим у нас сейчас вроде бы полный порядок, предусмотрели все, что только можно.

– Мне почему-то так не кажется.

– Не забивай голову, сынок, – Луцкий положил мне руку на плечо, – все у тебя получится. И что бы там ни говорил наш доктор, я считаю, что нашей главной удачей стал именно ты. Судьба определенно к тебе благоволит… черт бы ее побрал!

Запорные механизмы лязгнули в последний раз, и над люком вспыхнул зеленый транспарант, извещающий о выравнивании давления. Пора двигаться.

– Ну что, юнга, не забудь прислать открытку, – хмыкнул Борис, и насмешливо добавил, – турист!

Он ткнул меня в бок, и от его толчка я вместе со своим баулом отлетел в сторону и наткнулся на зависшего по правую руку от меня стороны Дениса. Эта парочка, подобно двум ангелам-хранителям, неотрывно сопровождала меня все мое недолгое пребывание на «Берте».

Когда я летел сюда, главной проблемой, что меня беспокоила, являлась необходимость как-то отбиваться от любопытства команды. Перспектива получить от капитана еще один сеанс допроса с пристрастием меня совершенно не воодушевляла, а врать ребятам я не собирался. В то же время, необходимость сохранения секретности была для меня совершенно очевидна. И я всю дорогу пытался найти выход из образовавшегося тупика, но так ничего путного и не придумал.

На мое счастье, все хлопоты по ограждению меня от излишнего любопытства окружающих взял на себя Денис. Луцкий подробно проинструктировал его на сей счет, а к исполнению полученных приказов парень относился с невероятным рвением и самоотверженностью. Он встретил меня вместе с Борисом на стыковочном уровне, и после этого не отпускал от себя ни на шаг, а висящая на его боку кобура ненавязчиво намекала на то, что в случае необходимости он готов пойти на крайние меры.

Нашему капитану, как человеку военному, более подробных разъяснений не требовалось, а вот Жану суть дела пришлось втолковывать отдельно.

– Да брось ты отмалчиваться! Ты же ничем не рискуешь, Олежка, – попытался он меня уговорить, – ты им нужен целым и невредимым, Дениска тебя на испуг берет!

– Если я разболтаю вам что-нибудь лишнее, то проблемы будут не у меня, – я покосился на десантника и снова перевел взгляд на Жана, – а у вас.

– Ах вот оно как, – протянул повар то ли обиженно, то ли озлобленно, – мы к тебе, Дениска, всей душой, а ты нас, получается…

– Дружба дружбой, а служба службой, – невозмутимо заметил тот.

– Что же это за секреты такие, из-за которых не зазорно и друга пристрелить, а?

– Могу сказать одно, – я на всякий случай снова покосился на своего опекуна, – знакомство с ними радости вам не добавит, это точно, – я умолк, поджав губы, а потом негромко добавил, – вы уж извините. Это все.

Кто знает, не будь рядом Дениса, Борис с Жаном мытьем либо катаньем, наверняка вытянули бы из меня все, что только можно, да и что нельзя тоже. Но жизнь распорядилась иначе. К моему удивлению, капитан сразу же прекратил любые попытки как-то на меня надавить и сделал вид, что все идет как и должно. Я предположил, что он ждет вечера, чтобы связаться со мной в каюте через интерком или через бортовую сеть, но вскоре выяснил, что и Денис не лыком шит. В мое отсутствие он навел в корабельном коммуникационном хозяйстве свой собственный порядок, и я, закрывшись в своей каморке, обнаружил себя наглухо изолированным от внешнего мира. Хоть через стенку перестукивайся.

Жаль, но азбукой Морзе я не владел.

Я оттолкнулся от переборки и, волоча за собой объемистую сумку с вещами, подплыл к люку. Борис с Денисом предпочли остаться за поворотом коридора, дабы не создавать мне неудобств при встрече. Впрочем, куда больше неудобств мне доставила необходимость в одиночку открывать входной люк, который как назло сегодня решил присосаться покрепче. Положение осложняло то обстоятельство, что на мне был надет скафандр, который, при всем уважении к StarSuit, все же изрядно сковывал мои движения.

В спортивном костюме проделывать эти акробатические трюки было бы, конечно, несравненно легче, но Луцкий и его команда категорически настояли на том, чтобы во время перелета на челноке никаров я непременно находился в скафандре. Слава Богу, хоть шлем разрешили заранее не надевать. Они ссылались на то, что Кадеста также была облачена в скафандр, и хотя неизвестно, что являлось тому причиной – перелет в челноке или посещение нашей драги – меня заставили нарядиться аналогичным образом.

Неподатливая крышка, наконец, глухо всхлипнула и открылась. По ту сторону проема виднелся гостеприимно распахнутый входной люк челнока, из которого лился яркий свет, но никого из встречающей делегации я не заметил. Немного обождав, я вздохнул, перекрестился и, помахав на прощание провожавшей меня парочке, нырнул в шлюз.

Не знаю, что я ожидал увидеть по ту сторону, какой инопланетный интерьер рассчитывал обнаружить, но ничего необычного мне не встретилось. Все те же поручни повсюду, жгуты и сетки для фиксации грузов, испещренные поясняющими надписями стеновые панели, скрывающие проводку и внутренние коммуникации. Вполне традиционная обстановка для шлюзового отсека, разве что не такая замызганная, как у нас на «Берте». Кроме того, поскольку для никаров понятия «пол» и «потолок» были практически лишены смысла, расположение оборудования выглядело несколько хаотичным. Мы обычно в силу привычки стараемся все размещать, исходя из некоей условной ориентации «верх-низ», а здесь люди, работающие с разными узлами, оказывались бы перевернутыми относительно друг друга. Хотя, если подумать, то такая организация рабочего пространства дает гораздо больше свободы и позволяет в том же объеме разместить больше рабочих мест.

– Привет, Олег! – послышался мужской голос из громкоговорителя внутренней связи, – у тебя еще какие-нибудь вещи будут?

– Нет, это все, – я повертел головой, составляя в мозгу схему помещения, чтобы потом не запутаться.

– Тогда я закрываю люк. Не будем терять понапрасну время.

– Да, пожалуй, – согласился я, с некоторой тоской наблюдая за закрывающейся крышкой и надеясь, что она не окажется дверцей захлопнувшейся мышеловки, – Вы – Аннэйв, верно?

– Так точно, – подтвердил мой невидимый собеседник, – давай, забирайся в кабину.

Я проплыл в дверной проем, толкая сумку перед собой, и оказался в следующем отсеке, который, по-видимому, и являлся кабиной. Челнок был небольшой, не рассчитанный на длительные автономные полеты, а потому его внутренние помещения не отличались просторностью. В небольшой комнатке, помимо нескольких стоек для размещения грузов и аппаратуры, располагались два кресла, перед которыми висел большой экран. Оба кресла были пусты. В поисках люков, ведущих в другие отсеки я закрутил головой, но ничего похожего не нашел.

– Пристрой куда-нибудь свой баул и располагайся, – пригласил меня голос Аннэйва, – если нужны удобства – они по левую руку от тебя.

Посмотрев в указанном направлении, я обнаружил дверь с соответствующим значком. Зафиксировав сумку парой эластичных жгутов, я даже заглянул в санузел, но не обнаружил там ничего неожиданного. Как не обнаружил и никого живого. Мое недоумение, наконец, достигло предела, и я был вынужден задать мучавший меня вопрос.

– А где же Вы сами?

– Я? Что значит где? – в некотором замешательстве переспросил Аннэйв.

– Я же… о! Извини, ты же, наверное, никогда не сталкивался… Я – симбионт.

– И что это означает?

– В определенном смысле, этот корабль – и есть я.

– Э-э-э… не понял, – малость опешил я, – искусственный интеллект?

– Зачем же сразу обижать! Почему же искусственный, самый что ни на есть натуральный, только оболочка другая.

– Все равно непонятно.

– Не забивай себе голову, – попытался отделаться от моих расспросов Аннэйв, – потом Кадесту расспроси, у нее язык получше моего подвешен. Забирайся в кресло, нам уже двигаться пора.

Я подплыл к креслу, но только ухватившись за его подлокотник сообразил, что вместе со скафандром я в нем не умещусь.

– Скафандр можешь снять, он тебе больше не понадобится, – заметил Аннэйв, – вы там у себя постоянно их носите?

– Почему же? – я расстегнул замки и, подобно новорожденной стрекозе, вылезающей из шкуры личинки, начал выбираться из непослушного комбинезона, – только на выход одеваем.

– А зачем сейчас нацепил?

– Так я думал, что у вас тут надо обязательно в скафандре находиться. Кадеста же в нем была, когда в гости прилетала.

– Ха! Так она точно то же самое про вас говорила! – Аннэйв хохотнул, чем окончательно убедил меня, что является живым человеком, и на душе стало заметно спокойней. Роботам чувство юмора неведомо.

Что ни говори, а «Дельфин» оказался куда лучше приспособлен к невесомости, нежели мой предыдущий костюм. Теперь я мог в считанные минуты нарядиться в него без посторонней помощи, а также потом снять обратно, не извиваясь при этом, как мучимый коликами червяк. Уже через пару минут мой скафандр висел, распятый жгутами, на стене рядом с сумкой и шлемом, а я втиснулся в кресло и был готов к отлету.

– Я на месте, что дальше?

– Поскольку ты, Олег, единственный пассажир на борту, то тебе и командовать.

– Как скажете, – я положил правую руку на панель управления, примостившуюся у подлокотника.

Большой экран передо мной ожил, и на нем высветились сообщения, которыми Аннэйв обменивался с Борисом в ходе стыковки. Голосовую связь никары принципиально не признавали, и мне пришлось принять их правила игры.

– Корабль готов к отплытию? – уточнил я.

– Так точно.

Я отправил Борису соответствующий рапорт, и он начал процедуру расстыковки. Со стороны шлюза донесся лязг открываемых замков и глухой хлопок, когда зажатый между крышками люков воздух вырвался на свободу.

«Счастливого пути, юнга!» – выскочило на экране, а потом еще, от Жана, – «Bon voyage!»

«Я буду без вас скучать!» – признался я, получив в ответ лаконичное:

«Ха-ха!»

Далее побежала череда технических сообщений, оговаривающих для нас параметры отхода, и на этом сантименты закончились.

– Давай я тебе картинку включу, – предложил Аннэйв, – чтобы скучно не было.

Служебная информация соскользнула в нижний угол, а весь остальной экран вдруг распахнулся широченным окном в открытый космос, где от нас медленно удалялась ярко освещенная прожекторами махина «Берты». Я аж подпрыгнул, настолько неожиданно это было. Буквально перед самым моим лицом проплывали мелкие пылинки, искрящиеся в лучах света, я с трудом удержался, чтобы не отмахнуться от них.

Такой большой голографический экран я в последний раз видел в кабинете у Луцкого, да еще на тренажере, но ни один из них не давал столь реалистичного и детального изображения. Потрясающе! И все это великолепие только ради того, чтобы развлекать двух пассажиров челнока!? Хотя, если подумать, то в таких условиях тем же дистанционным манипулятором можно управлять как своей собственной рукой, а никарам, поди, за бортом чуть ли не каждый день работать приходится, так что игра, возможно, вполне стоит свеч.

Генераторы в недрах корабля засвистели чуть громче, и наш челнок начал плавно отходить вбок, чтобы обогнуть тянущуюся к жилому уровню лифтовую мачту.

– Сперва разойдемся подальше, – прокомментировал Аннэйв, – а потом уже прыгать будем.

Я не мог не признать, что он отменный пилот, в совершенстве владеющий своим кораблем. Мое тело не побеспокоил ни единый толчок, и только мой желудок время от времени подсказывал мне, что двигатели аккуратно и мягко ведут челнок в требуемом направлении. Развести два корабля, мечущихся с сумасшедшей скоростью на такой… компактной орбите – задача не из легких. При длительности одного витка всего в полторы минуты хочешь – не хочешь, а приходится учитывать всякие второстепенные эффекты, которые, как назло, так и норовят столкнуть две махины лбами. Приходится постоянно подрабатывать тягой только для того, чтобы удерживать корабли на некотором безопасном расстоянии друг от друга, и осторожность надо соблюдать до тех пор, пока челнок не поднимется на орбиту выше жилого отсека, а это почти два километра неспешного дрейфа.

Аннэйв, наконец, вывел наш корабль так, чтобы он оказался позади «Берты» и уже относительно спокойно принялся поднимать орбиту.

Драга начала постепенно уменьшаться в размерах. Эта жестяная коробка уже успела стать для меня родным домом, и расставание с ней даже вызвало во мне что-то вроде легкой печали. Мне вдруг захотелось помахать ей на прощание рукой, и я не стал себя сдерживать, хотя и понимал, что меня все равно кроме Аннэйва никто не видит.

– Не переживай, – поспешил успокоить меня пилот, – через пару дней уже вернешься.

Вскоре «Берта» превратилась в еле различимую гирлянду вспыхивающих искорками навигационных огней, плывущую меж звезд. Мое внимание привлекло только что объявившееся зеленое пятно на краю зрения. Я перевел взгляд вбок и сфокусировался на таблице со служебной информацией, обнаружив, что мы уже удалились от нее почти на три километра. На таком расстоянии уже разрешалось выполнение портальных переходов, о чем и сигнализировал зеленый огонек.

– Можно прыгать, – заметил я.

– Да, вполне, – согласился Аннэйв, – а ты готов?

– Вещи закрепил, сам пристегнулся…

– Я имел в виду – морально.

– Ну, к некоторым вещам быть полностью готовым невозможно, как ни старайся.

– Это значит «Да»?

– Да.

– Тогда поехали, – картинка на экране побежала вбок, когда челнок начал разворот на новый курс, за стенкой натужно завизжали генераторы, – три, два, один.

– Ох, черт! – я зажмурился и рефлекторно вскинул руку, загораживаясь от брызнувшего в лицо ослепительного света. Перед глазами поплыл отпечатавшийся на сетчатке образ гигантской сверкающей снежинки.

– Ой, извини, – спохватился Аннэйв, – сейчас приглушу немного.

– Что это? – спросил я, не размыкая век.

– Наш «Ньютон». ну вот, теперь можешь взглянуть спокойно.

Я осторожно приоткрыл один глаз, а потом, отбросив сомнения, обадело вытаращился на открывшуюся передо мной картину.

В моем мозгу настолько прочно укоренился образ орбитальных станций, как бесформенных нагромождений разноразмерных модулей и мачт, которые в темноте можно распознать лишь по габаритным огням, что увиденное мною сейчас в голову укладывалось с определенным трудом. «Снежинка» заполонила собой почти весь экран и сияла, сверкала, искрилась и блистала своими бесчисленными гранями. Сейчас, когда Аннэйв уменьшил яркость, можно было рассмотреть некоторые подробности. Свет шел откуда-то изнутри, пробиваясь через охватывающие его источник концентрические структуры, которые образовывали огромную сферическую конструкцию, словно ресничками окруженную торчащими во все стороны множественными панелями радиаторов. Из-за центрального шара выглядывал гигантский диск, напоминающий колесо обозрения. Его ярко освещенные спицы, в несколько этажей унизанные дугообразными росчерками обитаемых, как я предположил, модулей, и делали всю конструкцию похожей на снежинку.

Все это великолепие плавно поворачивалось перед моими глазами и росло в размерах по мере того, как наш челнок подлетал ближе. Отсутствие атмосферной дымки не позволяло точно оценить реальные размеры станции, они могли с одинаковым успехом измеряться и километрами и их десятками и даже сотнями. На глаза мне не попадалось ни единого знакомого ориентира, в сравнении с которым я мог бы определить масштабы сооружения.

– Что… это? – повторил я свой вопрос слегка севшим от потрясения голосом.

– Наш дом. Нравится?

– Затрудняюсь ответить, поскольку пока плохо представляю себе, что именно видят мои глаза.

– А что тут непонятного?

– Ну, во-первых, что там внутри так ярко светит?

– Реактор, что же еще!

– Реактор!? – то, что Аннэйву казалось само собой разумеющимся, мой мозг вогнало в паралич, – что же это за реактор такой?

– Вполне обычный, открытого типа с последовательным переизлучением, только размером побольше.

– Открытого типа!? Совсем!? – я был в курсе общей идеи, которая предполагала на реакторах космического базирования не изолировать активную зону от окружающего вакуума, что позволило бы здорово сократить их массу, но влекло за собой кучу других проблем, связанных с эффективным отводом выделяющегося тепла и защитой от излучения. Насколько мне было известно, данную задачу решить пока никому не удалось.

– Знаешь, я не большой специалист в таких тонкостях, – отмахнулся Аннэйв, – об этом ты лучше Малгера при встрече расспроси, он в реакторах лучше разбирается.

– И что значит «побольше»?

– Честно говоря, я сам его в глаза ни разу не видел, но, насколько мне известно, его внешняя светоизлучающая оболочка имеет размер около двухсот метров.

– Ничего себе печурка, – присвистнул я, – а какого же размера тогда все остальное?

– Основная часть, к которой мы сейчас подлетаем, диаметром примерно восемь километров, а диск гравизоны – почти тридцать. Один оборот он делает за четыре минуты и двадцать секунд.

– Э-э-э… – слова у меня попросту закончились. Только сейчас, получив эту ориентировку, я смог толком сфокусировать свой взгляд и разглядеть на поверхности станции несколько пристыкованных челноков. Чуть левее виднелся поставленный под разгрузку лихтер, возможно, тот самый, что прилетал к нам, на «Берту». Пока Аннэйв не просветил меня насчет истинных масштабов «Ньютона», все эти подробности я принимал за какие-то мелкие элементы конструкции, вроде антенн или контейнеров с аппаратурой. И это при том, что в трюм лихтера вполне могло поместиться футбольное поле.

На околоземной орбите постройка такой громады была совершенно невозможна – приливные силы если бы и не разорвали ее на куски, то искорежили бы точно. А в более далеких краях долговременными обитаемыми станциями никто толком не занимался. Драги, исследовательские базы, обсерватории – все корабли имели конструкцию, подчиненную решения конкретных частных задач, и в подобных циклопических сооружениях элементарно не возникало нужды. Никары были первыми и последними, кто отважился на такую затею. И, как я мог теперь видеть, в своем начинании они успели продвинуться гораздо дальше, нежели мы предполагали.

«Ньютон» уже давно перерос понятие «космическая станция», и теперь к нему больше подходило определение «космический город».

– Сколько же у вас там народу помещается? – ко мне, наконец, вернулся дар речи.

– Основная часть вмещает до сорока тысяч обитателей, в гравизоне еще десять тысяч мест, но почти половина из них сейчас пустует.

– Почему? – прозвучавшие цифры не вызывали у меня никаких наглядных ассоциаций, а потому я воспринял их достаточно спокойно. Шок настиг меня немного позже.

– Люди уже настолько привыкли к невесомости, что гравитация их только тяготит. Если бы не обязательные ссылки, то гравизону вообще пришлось бы закрыть за ненадобностью.

– Что еще за ссылки?

– Для беременных, – пояснил Аннэйв, – считается, что в отсутствие гравитации развитие ребенка может протекать с отклонениями.

– И как, помогает?

– Трудно сказать, но в любом случае, год, проведенный в гравизоне, – не такая уж большая плата за душевное спокойствие.

– А сколько.

– Извини, – перебил меня Аннэйв, – нам пора причаливать.

Я послушно умолк, глядя на пробегающие по экрану сообщения, которыми мой пилот обменивался с диспетчерской. Они проносились с такой скоростью, что я не успевал их прочитать. Как Аннэйв с ними управлялся – загадка. Может, он их и не читал вовсе, а вывел на экран так, для вида? Наблюдение за работой опытного профессионала у меня всегда вызывало смешанные чувства – восхищение пополам с подозрением. Если у него все так легко и складно выходит, то не дурит ли он мне голову?

Станция тем временем продолжала беззвучно надвигаться на нас, сверкая полированными металлическими элементами. Ее конструкции словно вырастали друг из друга, обретая объем и масштаб. Теперь это был уже не просто неровный шар, а сложное переплетение модулей, трубопроводов и кабелей. Прямо по курсу я разглядел стыковочный узел, к которому, по-видимому, и направлялся наш челнок. И здесь я все-таки оценил мастерство Аннэйва, поскольку и сам на тренажере стыковку отрабатывал не раз и не два. Пилот вел челнок уверенно и аккуратно, так, что я даже не ощущал толчков от работы двигателей. Только пылинки перед моим лицом дружно колыхались из стороны в сторону при каждом маневре.

Собственно момент стыковки я определил лишь по глухому лязгу захватов. Тело мое так ничего и не почувствовало. Даже Борису, пожалуй, было чему поучиться у Аннэйва.

– Ну, вот мы и на месте, – констатировал пилот, – сейчас стык проверим, давление выровняем – и можно выходить. Кадеста ждет уже, дать связь?

– Э-э-э… нет, не надо! Обожди! – я завертелся в кресле, отстегивая ремни, – черт!

– Что такое?

– Мне же переодеться надо! Совсем забыл.

Действительно, появляться перед девушкой в этом обтягивающем трико, которое поддевают под скафандр, представлялось не лучшей идеей.

Будь я каким-нибудь мускулистым атлетом, еще куда ни шло, но моя худосочная комплекция как-то не располагала к эксгибиционизму.

Я, наконец, выкарабкался из кресла, отцепил свой баул и попытался нырнуть с ним в туалет, но тот оказался слишком мал. С некоторым усилием поборов въевшиеся привычки, я был вынужден переодеваться прямо в кабине. Понятно, что голографический экран работает только в одну сторону, но я никак не мог отделаться от ощущения, что через него, как через огромную витрину, за мной наблюдают не в меру любопытные глаза обитателей «Ньютона».

Когда меня собирали в дорогу, то нездоровое усердие, с которым мои провожатые вгрызались в любую малозначительную деталь, порой вызывало у меня сомнения в их душевном здоровье. В частности, они устроили настоящий консилиум, посвященный вопросам гардероба. Фасон, цвет, материал – все порождало жаркие споры. К счастью, голос разума возобладал, и никакие экзотические наряды мне предлагать не стали, ограничившись вполне стандартным набором удобных и практичных вещей.

– У вас там не очень холодно? – поинтересовался я, расстегивая сумку.

– В общих помещениях двадцать четыре градуса, – немедленно отозвался Аннэйв, – а в личных каютах можно выставлять температуру по собственному усмотрению. Не замерзнешь, не беспокойся.

Не мудрствуя лукаво, я натянул голубую фуфайку и синие штаны, что лежали сверху, а остаток времени потратил на отлов и возвращение на место выскользнувших из сумки пакетов. В последний раз я открывал ее у себя в каюте, а там, помнится, с гравитацией был полный порядок, так что о некоторых мерах предосторожности я забыл.

– Скафандр можешь оставить здесь, – предложил пилот, – он никуда не денется. Обратно все равно опять я тебя повезу.

Предложение выглядело здравым, и я согласился, тем более что таскать за собой все это хозяйство было проблематично. Подхватив сумку, я выплыл в шлюз, где табло над люком уже светилось зеленым.

– Я открываю? – на всякий случай уточнил Аннэйв.

Я глубоко вздохнул и провел рукой по взъерошенным волосам. Как – никак, а впереди меня ждала абсолютная неизвестность, помноженная на тяжкий груз ответственности, взваленный на мои хлипкие и сутулые плечи.

– Открывай.

Люк, негромко чмокнув, скользнул в сторону, и я нырнул в распахнувшийся проем. Оказавшись по ту сторону перехода, я даже не успел ничего толком рассмотреть, поскольку мгновенно оказался в объятиях Кадесты, обрадовавшейся моему появлению как первоклассница, которой подарили котенка.

– Олег, привет! – верещала она мне в ухо, – ну наконец-то! Я уж заждалась, думала ты так и не соберешься.

– Такая возможность не каждый день подворачивается, – я извернулся и поймал свободной рукой проплывающий мимо поручень, – зачем же отказываться.

– А разве у тебя была возможность отказаться? – послышался откуда-то сверху насмешливый мужской голос.

Кадеста отпустила меня, и я задрал голову, чтобы посмотреть, кто это там такой проницательный. В ответ мне улыбнулся темноволосый молодой человек, о внешности которого мне было сложно судить, поскольку я видел его перевернутым вверх ногами. В невесомости такое случается сплошь и рядом, вот только я вам гарантирую, что при такой встрече вы и лучшего друга далеко не сразу признаете. Восприятие меняется очень сильно. Не знаю, от чего это зависит, то ли от разницы в работе полушарий мозга, то ли еще от чего, но попробуйте встать на голову и окинуть взглядом собственную комнату – сами убедитесь.

– Малгер, прекрати! – недовольно огрызнулась Кадеста, – какой же ты мнительный!

– Не мнительный, а здравомыслящий, – спокойно парировал тот.

Я осторожно перевернулся и теперь рассмотрел своего собеседника более внимательно. Высокий, худощавый, лет тридцати-тридцати пяти, с умным и немного снисходительным взглядом карих глаз. В отличие от легкомысленной Кадесты в светло-желтой майке и рыжих шортах, он был одет более сдержанно. Белая сорочка с коротким рукавом и легкие серые брюки на ее фоне выглядели чуть ли не официальной униформой. Двигался Малгер медленно, но то была не леность, а, скорее, расчетливая неторопливость. Эдакая экономия движений, выражавшаяся также в том, что при разговоре он предпочитал пользоваться только одной половиной рта, отчего его снисходительность приобретала легкий оттенок брезгливости.

– Я сомневаюсь, что тебя вот так запросто отпустили к нам, – желая выделить отдельные слова, он открывал рот целиком, – наверняка нагрузили массой ценных напутствий и рекомендаций. Я прав?

Каким бы тугодумом я ни был, но тут сразу сообразил, что Малгер – человек непростой, и что всякими шутками-прибаутками от него не отделаешься. Я врать вообще не любил, а он наверняка раскусил бы меня с первого же слова. Не самое удачное начало получилось бы. Но выкладывать всю подноготную сейчас тоже было рано.

– Если позволите, я бы предпочел оставить Ваш вопрос без комментариев, – тактично ответил я.

– Выкрутился-таки! – Малгер громко рассмеялся, – да не беда, любопытство не порок, в конце концов. Пусть даже на государственном уровне.

Он, похоже, не собирался меня всерьез третировать, но Кадеста по инерции продолжала меня защищать:

– Ну, посмотри на Олега – рогов и копыт у него нет, серой не пахнет. Что ты на человека взъелся?

– Да брось, Кади, мы же просто дурачимся! – Малгер подлетел к нам и забрал у меня сумку, – давай сперва тебя разместим, а потом уже расспросы расспрашивать будем.

Кадеста ухватила меня за локоть и выволокла в коридор, и я внезапно обнаружил себя летящим в пустоту. Я сдавленно ойкнул и, рефлекторно выбросив вперед руки, наткнулся на стекло. По ту сторону виднелись все те же огромные сверкающие конструкции, которые я рассматривал, подлетая к станции на челноке. Но теперь они были гораздо ближе, точнее, я теперь находился буквально среди них. Вправо и влево убегали составленные из цилиндрических модулей «трубопроводы» обитаемых секций. Кое-где их плети соединялись с соседними ажурной паутиной несущего каркаса. За первым рядом виднелся второй, а там – третий. Отсутствие атмосферы затрудняло определение истинных масштабов сооружения и, отвлекшись на секунду, можно было представить себе, что видишь перед собой симпатичный, занятный и столь же бесполезный сувенир из вставленных друг в друга хромированных решетчатых сфер. Зеркально гладкие поверхности конструкций блестели так, что было больно глазам.

Посмотрев вправо, я увидел, что все сооружение плавно изгибается, охватывая концентрическими кольцами центральную реакторную часть, из которой, собственно, и исходил свет. Самого реактора с того места, где мы находились, видно не было – его загораживали располагавшиеся перед нами секции. Я бросил взгляд в противоположном направлении и только сейчас, заметив оконную раму, сообразил, насколько огромно стекло, в которое я смотрю. Не менее четырех квадратных метров! А справа и слева вплотную к нему примыкали следующие окна, за ними еще и еще! Я оттолкнулся и отплыл немного назад, чтобы увидеть, что вся стена коридора от шлюза до шлюза представляла собой по сути одно сплошное окно. Теперь становилось понятно, почему Кадеста называла наши иллюминаторы на «Берте» «бойницами». Хорошо еще, что не «замочными скважинами».

– Что-то не так? – обеспокоенно поинтересовалась она, увидев ошалелое выражение моего лица.

– Как-то не по себе, когда думаю о том, что по ту сторону стекла – убийственный космический вакуум.

– Ну вот, опять. Почему же сразу «убийственный»? – Кадеста даже слегка обиделась.

– Это структурированный поликарбонат, – пояснил Малгер, – по ударной прочности он не уступает стали. Так что ты зря волнуешься.

– А радиация? – не унимался я, – или вы так уверены, что здесь, вдали от звезд, вам ничто не угрожает?

– Стекло двойное, – он подплыл ближе и постучал костяшками пальцев по его поверхности. Окно отозвалось еле слышным глухим звуком, словно представляло собой монолитную глыбу, – в промежуток закачана вода, а это лучшая защита от ионизирующих излучений. Ну и плюс обычный электромагнитный щит вокруг всей станции.

– Вода? – я прижался к стеклу носом, только теперь разглядев мелкие пузырьки, время от времени проплывающие мимо.

– Ага. Здесь все стены двойные – не менее десяти сантиметров водяной прослойки, – Малгер, по обыкновению, снисходительно усмехнулся, – так что свинцовые трусы одевать необязательно. Помимо этого, вода выступает в качестве охладителя, обеспечивая отвод избыточного тепла и поддержание постоянного теплового режима в помещениях. Да и хороший запас топлива с кислородом карман не тянет.

– Но сколько же ее здесь тогда? – я был поражен простотой, даже примитивностью этого решения, которое разом снимало сразу столько проблем, оставляя только одну…

– Точно не скажу, но счет идет на десятки тысяч тонн.

– С ума сойти! – само собой сорвалось с моих губ, хотя почти сразу же я сообразил, что нет ничего сложного в доставке на станцию такого объема, когда его можно без особых забот собрать с любой завалящей кометы. Как же все элементарно, когда знаешь правильный ответ! Я-то по привычке мыслил категориями, связанными с выведением грузов на орбиту, хотя и земные орбитальные станции уже давно большей частью строились из материалов, добываемых на астероидах. Но вот закачать в стены целое озеро – так высоко фантазия наших инженеров не взлетала.

– О! У тебя будет еще немало поводов посходить с ума, – хихикнула Кадеста, – это я тебе обещаю! У меня ты не заскучаешь!

– Кади, ты лифт вызвала? – Малгер предпочитал более сдержанную манеру общения, и энтузиазм Кадесты пришелся ему не по нраву, – гостя надобно перво-наперво напоить, накормить, баньку истопить, ты же знаешь.

– За меня не беспокойтесь, – заверил я их, – когда я попадаю в невесомость, у меня аппетит почти на сутки пропадает, так что я не голоден.

– Мы можем пообедать в гравизоне, если хочешь…

– Кади, ты лифт вызвала или нет?

– Он уже на подходе, – девушка взяла меня за локоть и мягко оттащила от окна, – пошли, прокатимся немного. А то прилип тут к потолку как муха.

Она аккуратно развернула меня, и я понял, что это длинное окно здесь является как раз «потолком». Льющийся из него яркий свет прекрасно освещал помещение. Мы проследовали в конец коридора, где он соединялся с переходным отсеком, по ту сторону которого дальше тянулся еще один такой же ярко освещенный тоннель. Справа обнаружилась прозрачная дверь, за которой с тихим шелестом как раз в этот момент остановилась кабина лифта.

Мы нырнули внутрь. Здесь, точно так же, как и у нас на «Берте» имелись поручни, ремни для фиксации грузов и мягкая обивка на всех стенах, но вот выглядело и ощущалось это как-то. иначе. У нас все было подчинено вполне конкретным утилитарным задачам и буквально дышало скупой функциональностью, а здесь люди, проектировавшие интерьер, не поленились позаботиться о том, чтобы он был еще и приятным глазу. Удобным, комфортным и, не побоюсь этого слова, уютным.

«Берта», как и прочие орбитальные сооружения, была построена в первую очередь для работы, и даже в собственной каюте ты продолжал оставаться на вахте. Сама обстановка ни на секунду не позволяла забыть, где ты находишься, и что ты тут делаешь. Для никаров же их станция являлась домом, и относились они к ней соответственно. На «Ньютоне» не только интерьер, но и мебель, посуда, одежда – все здесь создавалось для жизни. Подобный подход чувствовался во всем, с чем я позже сталкивался здесь, на станции, и что время от времени вызывало у меня легкую дезориентацию, поскольку я порой и вправду забывал, что я в далеком космосе.

Дверь лифта скользнула на место, и Малгер взмахом руки вызвал голографическую схему станции, повисшую посередине кабины.

– Смотри, – подозвал он меня, – тут все очень просто. Вокруг реакторной зоны выстроено несколько ярусов, обозначенных буквами A, B, C и так далее от центра к периферии. Первые два яруса, где светлее всего – оранжерея, далее жилые и рабочие зоны, а во внешних ярусах размещаются склады, доки и всякое вспомогательное оборудование. Адрес любого помещения на станции определяется буквой яруса и двумя цифрами.

Малгер провел рукой сквозь схему, заставив последовательно вспыхнуть несколько вложенных друг в друга ажурных сфер, напоминающих сетки меридианов и параллелей на глобусе.

– Тот полюс, где находится стык с гравизоной, считается «югом», а противоположный, соответственно, «севером». Кольца между ними пронумерованы, и внутри каждого кольца по часовой стрелке также имеется разметка от 0 до 360. Вот тебе и две оставшиеся цифры адреса. На каждом перекрестке имеется схема с указанием твоего текущего местоположения, – он указал на табличку, виднеющуюся за закрытой дверью кабины, – синяя стрелка показывает направление на север, красная – на юг, большая горизонтальная стрелка смотрит в сторону увеличения разметки текущего кольца. А свет всегда идет из центра. Чтобы сориентироваться, разворачивайся к нему головой и после этого изучай схему. Ничего сложного, думаю, ты не заблудишься.

– Я постараюсь, – кивнул я, как прилежный ученик рассматривая голографическую карту и пытаясь уложить в голове полученную информацию.

– Ну что ж, тогда поехали, – Малгер навел палец на точку внутри проекции, где шар основной части станции соединялся со снежинкой гравизоны, и легонько ткнул им в изображение, – держись крепче!

Отмеченный им узел коротко вспыхнул, подтверждая команду, и кабина лифта пришла в движение. Ощущения были подобны тем, что я испытывал на родной драге, трогаясь в лифте с причального уровня, когда одна из стенок кабины вдруг начинает надвигаться на тебя и решительно наподдает тебе своей мягкой обивкой. Только здесь все происходило несколько плавнее и деликатнее, так что я даже успел схватиться за поручень и принять правильное положение, чтобы не выглядеть совсем уж беспомощной куклой.

Тоннель, по которому, плавно ускоряясь, двигался наш лифт, также оказался с огромным окном вместо одной из стен, и передо мной вновь открылся вид на сверкающие конструкции «Ньютона».

– Откуда у вас такая любовь к панорамному остеклению? – не удержался я.

– Но это же просто красиво! – воскликнула Кадеста, – я вообще не понимаю, как вы сами можете жить в наглухо запечатанных каморках без единого окошка!? Я бы так не смогла.

– Ну зачем же так, – мне стало вдруг обидно за «Берту» и за свою каюту в частности, – есть у нас иллюминаторы, ты же видела.

– Пф!

– Да и экономия очевидна. Мы почти не прибегаем к искусственному освещению, – добавил Малгер, – света от реактора хватает до самых внешних ярусов.

Я почувствовал, что кабина начала замедляться, мы приближались к пересечению с другим тоннелем. Но, вопреки моим ожиданиям, мы не стали вылезать и пересаживаться на следующий лифт. Вместо этого, наша кабина, едва остановившись, чуть вздрогнула и тут же возобновила движение, но уже в направлении перпендикулярном предыдущему. Если раньше наш путь пролегал по «параллели», то теперь мы перескочили на «меридиан» и скользили в сторону южного полюса.

– Ишь ты! – я закрутил головой, пытаясь разглядеть механизм, позволяющий лифту вытворять подобные фокусы, – как ловко придумано! Он, получается, и так и сяк может! Куда, кстати, мы держим путь в данный момент?

– К стыку с гравизоной. Надо бы тебя расквартировать, а Кади считает, что обитать тебе следует в привычных условиях.

– Вовсе необязательно! Не стоит так хлопотать из-за подобных пустяков, я прекрасно чувствую себя и в невесомости.

– Неужели? – Кадеста насмешливо приподняла бровь, – цвет твоего лица говорит об обратном.

– А что с ним не так? – я обеспокоенно завертелся в поисках зеркала, но его в кабине не оказалось.

– Хватит фантазировать, Кади, Олег в полном порядке, – вступился за меня Малгер.

– Кроме того, – не унималась девчонка, – в гравизоне можно есть нормальную еду, а не только ту, которая к тарелке прилипает. Я не хочу, чтобы наш гость ходил голодный.

– Да не хочу я есть! – мне стало неловко от того, что Кадеста кудахтала вокруг меня как курица вокруг цыпленка, словно я сам не мог определить, что мне подходит, а что нет, – какой смысл прилетать к вам в гости, чтобы потом все время отсиживаться под домашним арестом? Я хочу осмотреть здесь… э-э-э… все.

– Осмотришь, непременно осмотришь, – начала успокаивать меня она, сообразив, что перегнула палку, – я приготовила тебе целую экскурсионную программу! Просто я хочу, чтобы ты не испытывал никаких неудобств и чувствовал себя как дома.

– Я и так себя прекрасно чувствую! Я. я. – в этот миг лифт внезапно вынырнул из тесной трубы на открытое пространство, и мой рот вновь отказался мне повиноваться. Кабина начала торможение, и меня чувствительно приложило об стену, но я так и таращился на открывшуюся картину.

Впереди виднелась гигантская цилиндрическая конструкция, вздымавшаяся далеко вверх, насколько только можно было разглядеть, навстречу льющемуся оттуда свету. Диаметр этой колонны составлял не менее двухсот метров, а в высоту она тянулась километра на два. Во все стороны от нее разбегались бесчисленные шахты лифтов, конструкционные фермы, трубы, кабели. Сооружение чем-то напоминало гигантского спрута, простирающего свои щупальца до самых дальних уголков станции.

– Что это за место? – я, наконец, восстановил контроль над своей речью.

– Южный хаб. Сердце нашей станции, – не без гордости объявил Малгер, – хотя, правильнее было бы считать сердцем реактор, а это тогда – ее мозг. Отсюда начиналось строительство поселения. Здесь сосредоточены все системы управления, жизнеобеспечения и энергоснабжения «Ньютона», а на самом нижнем конце он стыкуется с гравизоной.

Наша кабина плавно вплыла внутрь цилиндра и остановилась под сводами кольцеобразного зала, по периметру которого располагались посадочные площадки других лифтов, большая часть которых сейчас пустовала. Тут было явно оживленней, чем в тех секторах, откуда мы приехали. Люди то и дело проплывали мимо, спеша куда-то по своим делам и не обращая на нас никакого внимания. Дверь распахнулась, и Кадеста первой выскользнула наружу. Я последовал за ней и, схватившись за поручень, удивился уже в… не помню какой раз за сегодня, обнаружив, что сама Кадеста держится за этот же поручень своей босой ногой. И поразил меня не сам этот факт, а то, как она держалась.

Как-то раз я видел репортаж о девочке-инвалиде, лишившейся обеих рук. Ей сделали нейроуправляемые протезы, но к тому времени она так привыкла все делать ногами, что своей обновкой почти не пользовалась. Она одевалась, готовила, делала всю работу по дому при помощи одних только ног. Больше всего меня впечатлило, как она, делая уроки, писала в тетради, удерживая ручку пальцами ног. Так вот, никары со своими нижними конечностями управляются почти так же ловко.

Для человека, выросшего на Земле, и привыкшего ногами ходить, в невесомости они превращаются в бесполезный балласт, который приходится повсюду таскать за собой, да еще и тренировать постоянно.

А вот у никаров, которые родились и всю жизнь провели в мире, где понятий «верх» и «низ» не существует, ноги превратились в еще одну пару полезных инструментов. Кожа на ступнях у них нежная, как у грудного младенца, они никогда не носят обуви и даже носков, и, как я понял, икроножные мышцы у них развиты куда лучше наших. И пусть их икры не такие сильные, но зато куда более разносторонние. Взять что– то, щелкнуть выключателем, зацепиться за тот же поручень – все это вполне можно сделать той конечностью, которая ближе, которой удобней.

Так что если я скажу, что Кадеста цеплялась ногой за трубу с ловкостью шимпанзе, хватающегося за ветку, то это, на самом деле, комплимент.

– Я как-то не ожидал, что у вас тут так… просторно, – признался я, оглядываясь по сторонам.

– Да, есть, где развернуться, – Малгер вопросительно приподнял бровь, – куда направимся?

– Сперва в гравизону, – девчонка указала рукой в сторону центральной колонны, вокруг которой обвивался коридор, – надо Олега разместить, да и перекусить было бы нелишне.

– Опять ты про еду! – возмутился ее спутник, – не завтракала что ли? Когда Олег проголодается, он сам скажет, не волнуйся за него. Пускай он сам за себя решает, – Малгер повернулся ко мне, – с чего бы ты хотел начать?

– Э-м-м-м… А что у вас есть?

– Реактор, оранжерея, центр управления, жилые отсеки, производственная зона, доки, обсерватория, спорткомплекс, детский парк. что еще?

– Гравизона, – недовольно буркнула Кадеста.

– Что-что, а твоя гравизона от нас никуда не денется, – не без раздражения парировал Малгер, – вы все равно сюда вечером вернетесь, тогда и посмотрите. Да и завтра у вас полдня еще будет. А вот мое время не резиновое, и тратить его на ожидание, пока вы там разместитесь, да еще и пообедаете, мне не с руки. Так что я предлагаю оставить вещи пока здесь – никуда они не денутся – и прямо сейчас отправиться на экскурсию. Есть возражения?

Против железной логики возражать всегда непросто, и Кадесте пришлось уступить, хотя недовольства своего она не скрывала. Я же в тот момент вообще ничего вокруг не замечал, совершенно ошалевший от нахлынувшего на меня желания посмотреть все, сразу и немедленно! Примерно такие чувства испытывает, наверное, ребенок, впервые в жизни оказавшийся в крупном парке развлечений. Там – пираты, тут – космос, из-за деревьев выглядывает скособоченная крыша дома с привидениями, и еще, и еще. Куда бежать, за что хвататься!? Я напрочь позабыл и о своей миссии и о лежащей на мне ответственности, будучи охвачен таким возбуждением, что у меня, кажется, даже начали подрагивать руки.

– Ну, начинать, как мне кажется, следует с начала, – нерешительно промямлил я, – так что, быть может. реактор?

– Вот видишь, Кади, – Малгер попытался похлопать снисходительно девушку по плечу, но она увернулась, – мужикам техническая начинка интереснее, чем внешнее оформление.

Он закрепил мой баул на стене рядом с лифтом при помощи пары эластичных жгутов, и мы вернулись в кабину. На объемной схеме станции была выбрана новая точка, расположенная в основании центрального, реакторного блока, после чего я еле успел ухватиться за поручень, и меня снова прижало к стене навалившимся ускорением.

На сей раз наше путешествие оказалось не столь долгим. Лифт сразу рванул вертикально вверх, прямо по радиальному тоннелю, ведущему к реакторной зоне. Впрочем, до самого центра мы не доехали, остановившись примерно на полпути, где нас встретил точно такой же кольцеобразный коридор, только безлюдный. Схожесть помещений была совершенно естественной, с учетом того, что станция строилась по возможности из однотипных стандартных элементов. Иногда только табличка с указанием текущего адреса позволяла понять, где именно ты находишься.

Памятуя о наставлениях Малгера, я отыскал соответствующую панель и выяснил, что мы прибыли на первое кольцо первого яруса, в сектор 45. Немного практики, и я смогу даже понимать, что именно означают эти цифры. Задрав голову, я охнул и был вынужден прикрыть глаза ладонью. В отличие от нижнего яруса, куда свет поступал, по всей видимости, через систему зеркальных световодов, здесь, наверху, через прозрачный потолок открывался вид непосредственно на ослепительно сияющий шар реактора. Возможно, примерно так выглядит Солнце при взгляде с Меркурия.

– Впечатляет? – я почувствовал, как Малгер взял меня под локоть.

– Еще бы!

– Это самая близкая к центральной зоне точка. Дальше прохода нет, но я думаю, и отсюда вид неплохой.

– Да уж, – согласился я, – мне и тут смотреть больно.

– Скажи еще спасибо, что стекло металлизированное. Иначе в момент обгорел бы.

– Больше здесь, собственно, смотреть не на что, – заметила Кадеста, – куда дальше?

– Аннэйв сказал, что ваш реактор открытого типа, – ее недовольный комментарий остался незамеченным, техническая сторона вопроса полностью завладела моим вниманием, – это действительно так?

– Все верно.

– И мы, получается, сейчас смотрим на его активную зону!?

– Ишь ты, чего захотел! – рассмеялся Малгер, – не надо все понимать настолько буквально.

– А что же тогда я вижу?

– Реакторный блок – это многослойная конструкция, эдакая высокотехнологичная капуста. Внутри – действительно открытая активная зона, окруженная магнитными обмотками и сеткой из металлических труб с теплоносителем. Эта сеть поглощает основную часть нейтронов, а также рентгеновского и гамма излучения, а поскольку трубы полированные, то видимый спектр после череды последовательных отражений выходит наружу. Там его поджидают газовый и водяной кожухи, где поглощается инфракрасное излучение, а ультрафиолет переизлучается в видимой области при помощи люминофора. В итоге света нам хватает с избытком, мы можем достроить еще несколько ярусов, и даже в них придется окна металлизировать, чтобы не слепило. Таким образом, мы практически без остатка утилизируем всю энергию, генерируемую реактором, и он сейчас работает всего лишь на половине от максимальной мощности – этого вполне достаточно.

– М-да, – смелость замысла и тот факт, что он был доведен до реализации, внушали уважение, – почти как Сфера Дайсона.

– Почти, – согласился Малгер, – были даже предложения назвать станцию его именем, но в итоге большинство все же выбрало вариант «Исаак Ньютон».

– Потрясающе! – других комментариев у меня не нашлось.

Я привык к тому, что реактор – это наглухо закупоренная и тщательно вакуумированная стальная банка, где-то внутри которой горит ядерная реакция, а снаружи выходит электричество и куча избыточного тепла, которое приходится сбрасывать на частоколе радиаторов. И сейчас, глядя на аналогичную систему, только нагло и бессовестно вывернутую наизнанку, я постепенно начал осознавать, насколько далеко никары ушли от остального человечества, и не столько в плане технологий, сколько в умении вырываться из рамок привычных стереотипов, умении мыслить иначе.

– Вы его что, никогда не выключаете? Вот уже тридцать лет?

– Увы, но техника пока еще не настолько совершенна. Во избежание неожиданных неприятных сюрпризов мы раз в два года проводим плановый ремонт нашего «сердца». Энергоснабжение в это время осуществляется от реакторов пристыкованных к станции кораблей.

– А как же освещение?

– Приходится какое-то время обходиться искусственным. Этот период мы обычно называем «полярной ночью», но длится она недолго, обычно недели две-три.

– То есть вы обзавелись собственным маленьким солнцем, – я, наконец, смог оторвать взгляд от сияющей сферы и сквозь пляшущие в глазах «зайчики» осмотрел помещение, расположенное за прозрачной стенкой коридора. Скопление светящихся экранов и россыпи панелей управления говорили о том, что перед нами некий диспетчерский пост, вот только никого из людей я в зале не заметил.

– А здесь у вас находится его центр управления? – логика подсказывала именно такой вывод.

– Совершенно верно. Резервный пульт для дежурной бригады.

– И где же бригада?

– В комнате отдыха, где же еще, – Малгер кивнул на дверь в дальнем конце помещения, – кино какое-нибудь смотрят или играют. Не таращиться же в мониторы весь день!

– Мне как-то казалось, что оператор именно этим и должен заниматься, – хмыкнул я без какой-либо задней мысли и уже собирался поинтересоваться о следующем пункте нашей экскурсии, но не успел. Мои потрясения, как выяснилось, только начинались.

– Так они здесь лишь на случай ЧП, когда куда сбегать надо или починить что. Основной контроль за работой всей системы осуществляют симбионты.

– Симбионты? – я вспомнил, что уже однажды слышал это слово, и оно оставило у меня в голове целый ряд оствшихся без ответа вопросов, – как Аннэйв?

– Именно.

– Он, правда, так и не объяснил мне, что это означает. Симбионт – это кто или что такое?

– Это человек, мозг которого интегрирован в контур управления, – легкая тень досады скользнула по лицу Малгера, – он полностью отключен от собственных органов чувств и получает информацию от датчиков, а все управляющие сигналы транслируются в цифровую систему управления и дальше на исполнительные механизмы. В итоге мы получаем исключительно эффективный симбиоз компьютера и живого человеческого разума, действующий как единое целое.

– Как же это реализуется на практике? Такая тесная интеграция не может осуществляться при помощи банального тумблера. Да и не так-то просто, я думаю, то и дело переключаться между управлением, скажем, тем же реактором и собственными руками.

– А зачем переключаться? – недоуменно вскинул он брови, – симбионт – это навсегда.

– То есть… – поймав насмешливый взгляд Кадесты, я спохватился и захлопнул рот, – как это – навсегда!? Кто же в здравом уме на такое согласится? Зачем?

– Ну уж наверное не от хорошей жизни, – тряхнула головой девушка, – вот будь ты.

– Жизнь не ко всем бывает благосклонна, – перебил ее Малгер, – тяжелая травма или болезнь в любой момент могут приковать человека к постели. Мы же даем ему возможность не быть обузой для сородичей, а приносить им пользу и дальше. Для многих такой вариант оказывается единственным способом продолжить активное существование.

– Да, но.

Я даже не знал, что и думать. Теперь-то мне стало ясно, откуда происходило столь мастерское пилотирование Аннэйва. Он ведь был идеальным пилотом, который сросся со своим кораблем уже не в переносном, а в буквальном смысле. Дергая за джойстик, как ни старайся, так летать не сможет ни один человек, даже Борис (при всем уважении, конечно).

Но как, когда, каким образом никары смогли развить соответствующую технологию до такого уровня!? Нейропротезы, управляемые при помощи мыслей роботизированные кресла-каталки для полностью парализованных, искусственные глаза, подключаемые к зрительному нерву – все это существовало уже давно, но пока ни у кого недоставало смелости сделать еще один решительный шаг и полностью отключить мозг от тела, даже если оно уже превратилось в бесполезный овощ. Где – то на пути ученых вставали религиозные ограничения и этические нормы, а где-то и законодательные запреты на вживление имплантатов, подключаемых непосредственно к мозгу. У многих еще были свежи в памяти воспоминания о ряде неудачных экспериментов, некоторые из которых имели трагический финал. Страх – штука долгоживущая.

Разумеется, технологии не стояли на месте и в различных лабораториях по всему миру исследователи, учтя прошлые ошибки, раз за разом возвращались к исследованиям в этой области, но только для того, чтобы столкнуться с новыми проблемами. Я не особенно внимательно следил за соответствующими новостями, но, насколько я понял, основная трудность заключалась в том, что для полноценной интеграции имплантата в нервную систему, чтобы электронный придаток воспринимался как часть собственного мозга, требовалось время. И чем старше был человек, которому вживлялся образец, тем больше времени уходило на привыкание к нему, на постоянные тренировки уходило по несколько часов ежедневно, но все равно избавиться от некоего внутреннего неприятия до конца так и не удавалось. Где-то после сорока лет подобная операция вообще не имела смысла, поскольку к этому возрасту в мозгу практически перестают образовываться новые связи. Идеального симбиоза можно было добиться лишь в том случае, если ложиться под нож еще в детстве, но, понятно, разрешения на такие эксперименты никогда не дало бы ни одно правительство.

И вот здесь никары вовремя подсуетились, провозгласив на своей станции полный отказ от каких-либо ограничений на научные исследования, чем привлекли на свою сторону немало видных ученых из самых разных областей науки. Выходит, у них работы в данном направлении продолжали идти полным ходом, и их результат откровенно потрясал воображение.

– И сколько у вас таких… симбионтов?

– Более полутора сотен, – буднично ответил Малгер.

– Сколько!? – опешил я, – где же столько народу успело так искалечиться, чтобы согласиться на превращение в киборга?

– Ой, только не произноси это слово при них! – Кадеста обеспокоенно нахмурилась, – не любят они его.

– Космос жесток и ошибок не прощает, – Малгер оттолкнулся от окна и жестом предложил следовать за ним, – поехали, заглянем в оранжереи. Оттуда реактор лучше видно.

Намек был более чем прозрачным, и я счел за благо не упрямиться. Разговор о симбионтах парню явно не нравился. Я решил отложить соответствующие расспросы до лучших времен, и мы с Кадестой послушно поплыли за Малгером к лифту.

На сей раз, поездка получилась совсем короткой и обошлась без перескакиваний с одного рельса на другой, поскольку оранжереи располагались на том же первом ярусе, где и пост управления. По дороге из окна лифта действительно открывался прекрасный вид на сияющий шар реактора. Если прищуриться, то над его ослепительной поверхностью можно было разглядеть сетку поддерживающих конструкций, опутанных паутиной кабелей и труб. Но это только если всматриваться, а так реактор казался безупречным шаром чистейшего белого света, заполонившим собой почти все поле зрения.

Кабина остановилась, и мы оказались в просторном «предбаннике», где три человека в рабочей одежде что-то изучали на мониторах, негромко переговариваясь друг с другом. Они бросили на нас короткий взгляд, кивнули Малгеру и вернулись к своим проблемам. Мы проскользнули мимо них в небольшой тамбур.

– Оранжереи полностью автоматизированы, поэтому постарайся не выходить за пределы ограждения, – проинструктировал меня Малгер, когда дверь за нами закрылась, – ничего страшного, конечно не случится, все максимально безопасно, но испытывать судьбу не стоит. Я уговорил операторов разрешить нам прогуляться без сопровождения, но если что – у них будут проблемы.

– Я буду осторожен, – заверил я его.

– Предупреждаю сразу – тебе тут вряд ли понравится, – с привычной насмешкой заметила Кадеста.

Это почему же?

– Микроклимат здесь оптимизирован для растений, а не для человека. Температура, влажность, содержание кислорода в воздухе – все рассчитано на достижение максимально эффективной вегетации. Так что, если вдруг почувствуешь себя дурно, дай знать.

– Хорошо, хотя я не думаю…

В этот момент Малгер распахнул следующий люк, и мне в лицо ударила душная влажная волна, пропитанная запахами сырой земли и преющей листвы.

– Уф! – вырвалось у меня само собой. Пришедший недавно мне на ум термин «предбанник» зазвучал неожиданно актуально.

– Скажи еще спасибо, что я вас в теплицу с огурцами привел, а не в бахчевый сектор, – Малгер скользнул вперед, и я последовал за ним, очутившись в царстве буйной зелени.

Выход из люка располагался у начала огороженной дорожки или, вернее сказать, тоннеля проложенного сквозь толщу зеленой биомассы. Легкий ветерок колыхал растения, и их листья потихоньку шептались меж собой, наполняя помещение шелестом, более привычным для земного леса или сада, нежели для станции, затерянной в бездне космоса. Желая осмотреться получше, я, придерживаясь за ограждение, поднялся над зелеными дебрями и покрутил головой по сторонам.

Оранжерея оказалась такой же цилиндрической формы, как и подавляющее большинство помещений на станции, но вот ее внутренняя компоновка разительно от них отличалась. Здесь, вопреки моим ожиданиям, на потолке не оказалось большого окна, вместо этого по всей ее длине, примерно на оси коридора, крепилась ярко светящаяся труба около метра диаметром. Зная любовь никаров ко всему «натуральному», можно было предположить, что свет в нее поступает все от того же реактора через некую систему зеркал.

В отсутствие силы тяжести растения могли ориентироваться лишь на свет и всеми силами стремились дотянуться до него, чтобы поймать своими листьями как можно больше энергии. Поскольку источник света в оранжерее был всего один – труба, располагавшаяся, как я уже отмечал, на оси помещения, то посадки могли равноправно размещаться на всех стенах, практически по всей их площади. В результате изнутри оранжерея выглядела как свернутый в рулон зеленый ворсистый ковер.

Колышущееся море листвы прорезали узкие проходы, по одному из которых, буквально у меня над головой, скользила некая механическая конструкция, обшаривавшая заросли, как я понял, в поисках поспевшего урожая.

– У вас тут все автоматизировано, да? – я с неохотой спустился обратно к Малгеру и Кадесте.

– Разумеется! Где бы мы взяли столько народу, чтобы все это хозяйство вручную обрабатывать?

Кадеста запустила руку в заросли и добыла пару крепких зеленых огурцов, один из которых вручила мне, а во второй с аппетитным хрустом запустила зубы сама. Ее пример оказался настолько заразительным, что я немедленно проделал то же самое и только сейчас понял, что и вправду голоден. Бросив взгляд на часы, я с удивлением обнаружил, что время уже перевалило за шесть вечера, хотя мне казалось, что полдень миновал буквально только что.

– Ну как? – полюбопытствовала Кадеста, с интересом наблюдая за мной.

– Вкуфно! – отозвался я, не переставая жевать.

Огурец, и вправду, оказался на удивление вкусным и душистым. Попадись мне такой на Земле, я бы ни секунды не сомневался, что он вырос в открытом грунте. Но никарам каким-то чудом удавалось добиваться таких результатов на обыкновенной гидропонике! Что ж, еще одно очко в их пользу.

– Ну что, продолжим экскурсию? – предложил Малгер, но на сей раз Кадеста решила вернуть ситуацию под свой контроль.

– Кончай над Олегом измываться! – она потянула меня за рукав, пытаясь спрятать меня за свою спину, словно я был ее любимой игрушкой, которую Малгер хотел отобрать, – он с утра ничего не ел, устал с дороги, и от впечатлений у него уже скоро голова лопнет! Хватит уже на сегодня!

– Не кипятись так, Кади! Я же не настаиваю. Да он и сам вполне за себя решить сможет. А, Олег? – он обратился ко мне, – ты как: в каюту или еще погулять немного?

– Я? Хм, – необходимость дожевать дала мне пару секунд на размышления.

Предполетная подготовка не прошла даром, и я мог худо-бедно отделить переполнявшие меня эмоции от здравого смысла. На «Ньютоне», несомненно, оставалось еще много чего интересного и увлекательного, но осмотреть все это за оставшееся время я бы все равно не смог. Да и насчет лопающейся от впечатлений головы Кадеста была права, и если я не хотел проснуться завтра с чугунной гирей на плечах, то с экскурсиями на сегодня мне следовало завязывать.

– Ну, я полагаю, мы вполне можем что-нибудь посмотреть и по дороге в гравизону.

Малгер с Кадестой синхронно кивнули, и я понял, что смог предложить вариант, который устроил всех.

Мы вернулись назад, в «предбанник», где после оранжереи воздух показался мне неожиданно холодным, и я обнаружил, что успел весь взмокнуть. Малгер провел нас на пару колец к «югу», в сторону гравизоны, только теперь для разнообразия мы проигнорировали лифт и прогулялись своим ходом. Если прикинуть, то мы пролетели не менее двухсот метров, но в невесомости все расстояния воспринимаются совершенно иначе. Честно говоря, раньше у меня попросту не было возможности прошвырнуться на такую дистанцию – ни на одной из земных станций нет столь длинных коридоров. Ширина тоннеля как раз соответствовала размаху рук, и ты ни на секунду не терял контроля над своим полетом. Толкнулся – и летишь, чуть подправил направление – и летишь дальше. И так хоть до бесконечности. Хотя, я думаю, если бы мне пришлось проделать таким образом весь путь отсюда и до того причала, куда я прибыл, то я вполне мог бы и заскучать – там ведь несколько километров набегало. На лифте все же быстрее и удобней.

Но сейчас заскучать я не успел хотя бы потому, что Малгер всю дорогу продолжал читать свою лекцию. Он рассказывал про устройство оранжерей, про то, какие культуры здесь выращиваются, как осуществляется сбор, обработка и хранение урожая, как реализован полностью замкнутый технологический цикл, когда все отходы утилизируются и снова возвращаются в дело в виде удобрений. Кому-то, быть может, данная тема покажется малоинтересной, но Малгер был ею явно увлечен, а увлеченные люди умеют рассказывать о любимом деле так, что не хочешь – а заслушаешься.

– …Все параметры – температура, влажность, освещенность – регулируются по определенной программе, и мы можем без особых проблем имитировать годовой цикл с тем, чтобы обеспечить растениям условия, наиболее приближенные к естественным. При этом в разных секциях условное время может быть различным – в одной оранжерее мы собираем урожай, а в соседней только-только появились первые всходы, – пытаясь пояснить свою мысль, Малгер активно жестикулировал, – таким образом, можно собирать готовую продукцию каждый месяц и не заботиться об организации запасов на зиму. В итоге у нас на столах всегда свежие овощи и фрукты, и нет необходимости содержать большие складские помещения. Удобно и выгодно.

Малгер удачно подгадал окончание своей лекции как раз к нашему прибытию на место. Первым делом я подобрал свою сумку, которая так и висела на стене там, где мы ее оставили. Умом я понимал, что здесь, в изолированном мирке станции, ее никто никуда не утащит, но на душе все равно было неспокойно. Следуя за Кадестой, я проскользнул в один из проемов в центральной части, которую охватывал коридор, и оказался внутри некоего подобия беличьего колеса.

Мы находились в большом барабане, диаметром метров пятнадцать– двадцать, с толстой колонной посередине. Вверх и вниз изредка пролетали другие люди, некоторые из них кивали Малгеру, бросали на меня заинтересованные взгляды и отправлялись дальше по своим делам. Я опустил глаза, чтобы посмотреть на «дно» барабана, и с удивлением обнаружил, что оно медленно вращается.

Нет, я помнил, что гравизона совершает один оборот за четыре с чем – то минуты, но увидеть это вращение вот так, собственными глазами – это было все-таки удивительно. Подлетев к стене, я отыскал на ней щель, где поворотная нижняя часть смыкалась с неподвижной верхней.

– Центральный подшипник, – пояснил подобравшийся сзади Малгер, – используется магнитный подвес для минимизации трения.

Я развернулся к нему, поскольку считал невежливым слушать человека спиной, и успел заметить, как Кадеста измученно воздела глаза к потолку. Похоже, я набрел на еще одну излюбленную тему для пространной лекции.

– То есть вся махина, все эти тридцать километров конструкций держатся вот на этом… колесике!?

– А что такого? – удивился он.

– Когда я думаю о том, какие силы разрывают этот подшипник, внутри которого я нахожусь, мне становится слегка не по себе, – я похлопал рукой по ползущей мимо меня стене, – это же тысячи тонн!

– Вы плохо в школе учились, молодой человек! – рассмеялся Малгер, заставив Кадесту недовольно фыркнуть, – у ковбойского лассо вообще нет ни спиц, ни центральной оси, а оно прекрасно крутится! Гравизона устроена подобным образом – все ее кольца являются замкнутыми и держат форму лишь за счет собственного натяжения. Радиальные фермы не несут практически никакой нагрузки и служат лишь для поддержания вращения. Здесь, в подшипнике, встроен линейный электродвигатель, который осуществлял первичный запуск и сейчас служит для компенсации потерь.

– Огромное спасибо за интересный и познавательный рассказ, Малгер, – Кадеста притормозила рядом со мной, взяв меня за рукав, – дальше я дорогу сама найду.

– Ну, коли тебе так не терпится уединиться с нашим гостем…

– Так точно, страх как не терпится! – ехидно парировала девчонка, ничуть не смутившись, и буквально поволокла меня за собой к ближайшему выходу.

– Тогда до завтра! – крикнул нам вслед Малгер, и в следующую секунду мы скрылись за углом.

– Уф! Наконец-то отделались! – Кадеста сбавила темп и занялась изучением указателей, – ага, нам вот сюда. Колесо крутится, и каждый раз приходится уточнять, где ты очутился.

– С чего ты его так невзлюбила? – я крепко обхватил сумку левой рукой, чтобы не заехать ею кому-нибудь по лбу, и старался не отставать.

– Меня буквально выводит из себя его самоуверенность! Все-то ему известно лучше прочих, во всем-то он разбирается как никто другой. и знаешь, что бесит больше всего?

– Что?

– То, что Малгер практически всегда оказывается прав, – Кадеста беспомощно развела руками, – с ним просто невозможно спорить! Буквально через пару минут ты начинаешь ощущать себя идиотом, который едва не совершил чудовищную глупость, и только своевременное вмешательство Его Добродетельнейшего Величества Малгера спасло тебе от неминуемого позора.

– И что в том плохого? Это здорово, что такой человек есть рядом, есть на кого положиться или, – я усмехнулся, – или на кого все свалить в случае неудачи.

– Что плохого? – переспросила девушка, – так в итоге многие, кто с ним работает, вообще разучились мыслить самостоятельно! Малгер все подобрал под себя и единолично все за них решает. Люди настолько привыкли к его непогрешимости, что слепо принимают на веру каждое его слово, сделали из него чуть не идола. Однажды он заведет их в какую-нибудь авантюру, а никто и не подумает усомниться. Я уже и не припомню, когда его в последний раз кто-то критиковал, все всегда делается так, как он сочтет нужным. И сегодня, вот, тоже.

– А что сегодня пошло не так? По-моему, очень даже насыщенная и интересная экскурсия получилась.

– Черт, Олег! Ты же мой гость, а не его! Я сама хотела провести тебя по всем заслуживающим внимания местам. Пусть из меня и не такой красноречивый экскурсовод, пусть у меня получилось бы не столь последовательно и складно, но это было мое право! Могу я хоть что-то делать по-своему или нет!? Хоть даже и неправильно. Люди, вообще, должны время от времени ошибаться, иначе они перестают учиться. А рядом с Малгером все только тупеют, как мне порой кажется, – Кадеста остановилась около двери лифта и перевела дух, – но, слава Богу, хоть в гравизоне он нам не помешает. Он терпеть ее не может.

– Странно, – я непонимающе нахмурил брови, – а мне показалось, что он ею гордится.

– Малгер считает «Ньютон» чуть ли не своим родным детищем, он родился буквально посреди стройки и всю жизнь провел здесь. Он будет гордиться каждой его гайкой, – она умолкла, поскольку в этот момент к нам присоединились еще двое ожидающих лифта, и я счел за благо приберечь вопросы на потом. Кто знает, может критика Малгера здесь не поощряется?

Эта поездка выглядела точь-в-точь, как и катание в лифте «Берты». Сперва тебя мотает по кабине вверх-вниз, но потом начинает постепенно тянуть вбок и прижимать к полу, и чем дальше – тем сильнее. А когда лифт останавливается, сила тяжести уже никуда не исчезает и остается сидеть у тебя на плечах. Наши попутчики сошли раньше, когда искусственная гравитация ощущалась лишь легким намеком, как на станции, где меня завербовал Гершин, а вот на нашем уровне плющило уже основательно. С непривычки сила тяжести всегда кажется сильнее, чем в действительности – возвращаясь на Землю после орбитальной вахты поначалу думаешь, что ошибся адресом и приземлился на Юпитере. Так и здесь, только сверившись с табличкой на панели лифта, я узнал, что на самом деле здесь тяготение – всего 0,75G.

Кадеста, придерживаясь за стену, вышла из дверей и присела на диванчик, предусмотрительно поставленный рядом с лифтом. У меня самого, честно говоря, тоже немного потемнело в глазах, хотя я расстался с Землей менее суток назад. Переведя дух, девушка скинула с плеч свой рюкзачок и достала из него пару не то сапожек, не то валенок, которые натянула на босые ноги. Да оно и понятно, для человека, который всю жизнь порхал, словно бабочка, спускаться на грешную землю и топать по ней нежными, никогда не знавшими обуви ножками – не самое приятное ощущение. Попробуйте прогуляться по асфальту, опираясь на голые локти и колени – сами все прочувствуете.

Путешествие наше, однако, на этом не закончилось. Как выяснилось, на каждом кольце гравизоны дополнительно функционировали свои небольшие транспортные системы, более всего напомнившие мне кольцевую линию Московского Метрополитена, на которых нам также пришлось прокатиться. Ведь если прикинуть, то при диаметре кольца в двадцать километров, и наличии всего восьми радиальных лифтовых шахт, расстояние между ними составит почти четыре километра. Так и ноги оттоптать недолго, особенно учитывая, насколько они у никаров нежные. К счастью, вагончики в обе стороны курсируют довольно часто, и долго ждать нам не пришлось.

Всю дорогу Кадеста, тяжело дыша, просидела в мягком глубоком кресле, приоткрывая глаза только когда мы проезжали остановки. Я сидел рядом, но лишь потому, что не люблю стоять в транспорте, а не потому, что мне так уж тяжко. Девчонка же выглядела откровенно неважно, а когда пришло время вставать, она вцепилась обеими руками в поручень и, поднимаясь, кряхтела как старушка, страдающая хроническим артрозом, да еще и астмой в придачу. Хотя, надо признать, у нас на «Берте» она выглядела куда паршивей.

– Вот, смотри, – она сделала вид, что остановилась лишь для того, чтобы меня сориентировать, а я сделал вид, что поверил, – у нас четвертое кольцо, каюта 253. Эта остановка – ближайшая.

Я кивнул, отложив соответствующую информацию в своей памяти.

Честно говоря, я сомневался, что мне когда-нибудь придется находить сюда дорогу самостоятельно, но чем черт не шутит. Собравшись с силами, мы поднялись по небольшой лестнице и поковыляли дальше по коридору, рассеченному, как и все прочие коридоры станции, на отдельные сегменты изолирующими переборками. Девчонка как бы мимоходом взяла меня под руку, но я чувствовал, что эта опора ей совсем не помешает.

Открыв передо мной дверь каюты, Кадеста отступила в сторону и жестом пригласила меня входить. Я шагнул вперед и с некоторой досадой обнаружил, что мое понимание термина «каюта» нуждается в радикальном переосмыслении. Жилище Кадесты представляло собой полноценную однокомнатную квартирку с прихожей, спальней и даже собственной душевой. У нас в университетском общежитии студенты обитали в куда более скромных условиях. Не говоря уже про открывающийся из окна вид.

Как и в других помещениях «Ньютона» в своих каютах никары на остекление не скупились. Одна из стен спальни представляла собой сплошной лист изогнутого стекла, через которое была видна величаво поворачивающаяся и играющая бликами громада центрального блока станции. Я так и застыл на месте, пораженный этим великолепным зрелищем, щурясь и моргая от яркого света.

– Если мешает, можно затемнить, – Кадеста провела рукой перед окном сверху вниз, и стекло потемнело, погрузив комнату в легкие сумерки.

– Получается, что у вас здесь всегда день. Спать не мешает?

– Ничуть. Затемни стекло насовсем и спи на здоровье.

– Но почему здесь нигде нет окон, выходящих на обратную сторону? – я присел рядом с Кадестой на краешек кровати, продолжая любоваться переливающейся станцией, – на звездное небо тоже иногда посмотреть хочется.

– Снаружи слишком высок уровень опасных излучений, а конструкции станции их в значительной степени экранируют. Поэтому все окна смотрят исключительно внутрь.

– Малгер вроде бы говорил, что водная прослойка надежно защищает от радиации.

– Любит он приукрасить, – проворчала девушка, – вода – это, конечно, хорошо, но вода плюс два листа металла все же надежней. Впрочем, если ты так скучаешь по звездному небу, то завтра, когда будем на северном полюсе, можем заглянуть в астрономический сектор, там имеются окна на все стороны света.

– Будем… где!?

– На северном полюсе, – повторила она, но, уловив струящееся от меня молчаливое недоумение, заливисто рассмеялась, – в северном хабе, на противоположной от гравизоны стороне.

– А-а-а, – протянул я, – что-то я к вечеру тупить начал. А что там?

– Завтра все сам увидишь, – Кадеста заговорщически мне подмигнула, – а сейчас нам и правда пора закругляться, а то умотали тебя, небось, до бесчувствия. Ты есть хочешь?

– Вообще-то не отказался бы, – вернувшись из невесомости в нормальные условия, мой аппетит немедленно воспрянул духом и теперь настойчиво о себе напоминал.

– Тогда – вперед! Я покажу тебе одно чудное местечко.

Перед уходом Кадеста кратко рассказала мне про свою каюту. Где что лежит, как что включается и выключается, и куда бежать в случае неприятностей. Напоследок она настроила входной замок на мой отпечаток пальца, и мы отправились на кормежку. С момента нашего прибытия в гравизону девчонка уже более-менее оправилась и теперь довольно бодро и уверенно шагала рядом со мной. Время от времени она как-то странно не меня поглядывала и улыбалась своим мыслям. Кадеста явно замышляла нечто недоброе, какой-нибудь очередной сюрприз, но я твердо решил, что на сегодня хватит. За последние несколько часов я уже неоднократно выставлял себя болваном и мне давно уже следовало взять себя в руки. Все, довольно! Что бы она там мне не готовила, больше я таращиться, разинув рот, ни на что не буду, не доставлю я ей такого удовольствия. У меня, в конце концов, есть чувство собственного достоинства или нет?

Скажу прямо – следовать намеченному плану оказалось крайне непросто. За очередной изолирующей переборкой обнаружился самый настоящий ресторанчик. Здесь коридор объединялся с параллельной трубой чередой широких арок, оформленных в виде колонн из старого темного кирпича, которые обвивал искусственный плющ. Само заведение было стилизовано под уютное кафе, какие можно встретить на залитых солнцем улочках небольшого итальянского городка.

Нарочито грубые деревянные столы (пластиковая имитация, я знаю, но исключительно правдоподобная), морские пейзажи на стенах, кружевные салфетки и, черт подери, подсвечники со свечками (ну да, тоже имитация, а жаль).

Моего уха коснулся какой-то странный и настолько непривычный для космоса звук, что я даже не сразу сообразил, в чем дело. Где-то рядом журчала вода. Я заглянул за колонну и прямо посреди ресторана обнаружил небольшой, аккуратный прудик, в который с берега струился тоненький ручеек. Края водоема украшали замшелые камни, между которых росла зеленая травка. Дно было засыпано морской галькой, а смонтированная по периметру подсветка заполняла пруд янтарным светом, в котором шныряли рыбки. Настоящие. Живые.

– Ну как? – Кадеста как бы невзначай снова взяла меня под руку, – симпатично?

– Недурно, недурно! – проговорил я медленно, чтобы не дать эмоциям вырваться на волю. Мне еще повезло, что на «Берте» я прошел определенную тренировку у Жана, а потому едой при помощи ножа и вилки посреди пустот космоса меня уже нельзя было пронять, но вот пруд едва не выбил меня из колеи, – присядем?

Столики отделялись друг от друга плетеными перегородками, образуя небольшие кабинки, одну из которых мы и оккупировали. В каждом закутке имелось свое окно, которое можно было по собственному усмотрению не только затенять, но и выбирать тон затенения, формируя желаемую атмосферу. Кадеста несколькими быстрыми жестами организовала нам приглушенное красноватое освещение, напоминающее краски заката, и зажг… включила свечу.

– Что тебе заказать? – она вызвала на стол вечернее меню.

– А что у вас подают? – каких-либо откровений ожидать было сложно. Жизнь на автономной космической станции не отличается особыми изысками. В том числе и кулинарными. Стряпать можно лишь из того, что дает оранжерея, и каким бы не было мастерство поваров, простора для фантазии остается все равно немного.

– Все как обычно: салаты всякие, суп грибной с домашней лапшой, суп гороховый с копченостями.

Вот тут-то я и должен был насторожиться, но так расслабился, что первый намек прозевал.

– На горячее есть что-нибудь?

– Сегодня есть рыба на пару, куриный жульен и кролик, запеченный с картофелем и овощами. Что выбираешь?

Я запнулся, чувствуя, как мое мировосприятие начинает двоиться и троиться. Я бросил взгляд на прудик с рыбками, потом посмотрел в окно на зависший над головой мерцающий шар, чтобы удостовериться, что все еще нахожусь на космической станции. Мне еще повезло, что Жан меня неплохо подготовил.

– Запеченный. кто?

– Кролик, – Кадеста ответила мне невинным взглядом, в глубине которого искрились озорные огоньки, – очень вкусный, кстати. Тебе заказать?

– Неплохо вы тут устроились, – прищелкнул я языком, – там, на Земле все до сих пор считают, что вы питаетесь в основном овощной пастой из тюбиков, а тут, оказывается, вовсю деликатесами балуются.

– Такая роскошь доступна только в гравизоне.

– И как часто вас подобной контрабандой радуют?

– Почему «контрабандой»?

– Ну, я не думаю, что на Земле сильно бы обрадовались, узнав, что вам к столу регулярно поставляют всякие вкусности. Как-то… нечестно, что ли, – я разочарованно выпятил губу, – если уж декларировать автономность, то автономность во всем, в том числе и в еде. Или у вас не получилось?

В ответ Кадеста неторопливо улыбнулась, и в ее улыбке присутствовала какая-то мстительность.

– Все у нас получилось. В вопросах пропитания «Ньютон» полностью автономен, и никто нам ничего не поставляет, – она кивнула на меню, – все свое, местное.

– Местное? – поначалу я подумал, что она шутит, – и кролики и куры?

– И перепела и карпы и козы и даже коровы.

– Кор. коро… коровы!?

– Карликовые. Ради молока.

Ну вот! Я продул по всем статьям! Мне понадобилось около минуты, чтобы вернуть челюсть на место, а Кадеста все это время откровенно упивалась своей маленькой победой. И она имела на это полное право. Разумеется, для посланника человечества я, хлопающий глазами и издающий нечленораздельное мычание, выглядел крайне глупо и несолидно, но попробовал бы кто-нибудь из моих «провожатых» представить себе корову, плавающую по коридорам космической станции, так у него самого бы язык отнялся.

Пока я приходил в себя, девчонка заказала нам грибной суп и пресловутого запеченного кролика, избавив меня от мук выбора.

– Но как!?… Где!?… и. – вопросы в моей голове сгрудились в кучу, комком застрявшую поперек горла.

– Здесь, в гравизоне, разумеется, – Кадеста прекрасно поняла, что меня интересует, – пятое и шестое кольца отведены под местное животноводство. Тут есть птицеферма, бассейны с рыбой, ну и коровник, если можно так выразиться. Все максимально автоматизировано и работает как часы. Можем завтра заглянуть, если хочешь.

– Да, возможно. – образ плавающей в невесомости перепуганной коровы никак не шел у меня из головы. Я почти слышал ее отчаянное и жалобное мычание, – но как, черт подери, вы все это сюда затащили!?

– Соответствующие работы были начаты еще до отлета из Солнечной Системы, на «Джордано». Гравизона ведь не в последнюю очередь создавалась для организации опытного животноводческого сектора. Пробовали разные варианты, отбирали наиболее приспособленные породы и все такое. Подопытных перевозили под общим наркозом – они же глупые, без воображения, могут запаниковать и только сами себя покалечат. А так спокойней.

– Обалдеть! – только и смог выговорить я, – вот бы Жана сюда!

– Кто это?

– Наш повар на «Берте». У него золотые руки, но из замороженных и сублимированных продуктов особых яств не сваяешь, а вот здесь бы он развернулся на полную!

– Хм, не исключено, что в перспективе такая возможность у него появится, – заметила Кадеста, – если мы с тобой все будем делать правильно.

Ох, некстати же она напомнила мне о сути моей миссии! Меня как обухом по голове огрели, напрочь выбив весь энтузиазм и желание задавать вопросы. Я чувствовал, как удивленно-восхищенное выражение сползает с моего лица, сменяясь окаменелой маской подавленности и уныния. К счастью, Кадеста, даже если что и заметила, никак прокомментировать случившуюся со мной перемену не успела – нам принесли наш заказ.

Я поспешно занял свой рот грибным супом, который оказался великолепен, и вполне мог составить честь даже Жану, а к тому моменту, как я с ним расправился, подали и кролика. От блюда исходил столь аппетитный и неожиданный для этого места аромат, что я невольно снова глянул в окно, чтобы синхронизировать свои ощущения с реальностью.

– Быстро они его сварганили, – с деланной подозрительностью проговорил я, орудуя ножом и вилкой, – будто поджидали нас, а?

– Здесь одна кухня на все ресторанчики, а потому несколько порций всегда имеются «в работе». Готовые блюда доставляются на грузовом транспортере, так что больше пяти минут почти никогда ждать не приходится, – Кадеста кивнула на тарелку, – ну как, нравится?

– Еще бы! Пальчики оближешь! – роскошная трапеза смогла несколько восстановить мое душевное спокойствие, но в следующее мгновение меня внезапно осенило, что о самом главном я спросить-то и забыл, – вот только кто за все это расплачиваться будет? И чем?

– Расплачиваться? Забудь! На «Ньютоне» денег нет.

– То есть как это? Вы тут что, коммунизм построили?

– Почти. Здесь все в равных условиях – всем приходится работать, и у всех равный доступ к плодам этих трудов в обмен на отработанные часы. А кто не работает – тот не ест, как говорится.

– Мне, выходит, этот ужин потом еще отрабатывать придется? – я обеспокоенно нахмурился.

– Успокойся, у меня такой запас, что я тебя еще месяц кормить смогу. Все равно потратить особо некуда.

– А где ты работаешь?

– В медицинском секторе.

– И как, работы много? Часто у вас тут люди болеют?

– Это с какой стороны посмотреть, – Кадеста отодвинула в сторону пустую тарелку, – жизнь в условиях замкнутой биосферы имеет свои особенности. Многих вирусных заболеваний нет вообще, зато процветает аллергия во всех мыслимых проявлениях. Переломы довольно часто случаются – кости-то хрупкие. Плюс всякие родовые осложнения… по– разному, в общем. Скучать не приходится.

– Аннэйв что-то рассказывал про обязательные ссылки для будущих мам.

– Ха! – нервно хохотнула девчонка, – будь они действительно обязательными, жизнь стала бы намного проще. Каждая вторая так и норовит дезертировать, будто ей на здоровье своего будущего ребенка плевать с высокой колокольни. А нам потом расхлебывать.

– А что, невесомость и правда так сильно влияет?

– Еще бы! Вручаешь этой новоиспеченной мамаше ее дитятко после кесарева, а у него головка – как очищенное яйцо всмятку, мягкая вся и пульсирует с каждым ударом сердца. Девка сразу охать и причитать начинает, а что толку-то? Где она была, когда ее в гравизону направляли? А теперь – здравствуй кроватка с аэроподвесом, шлемик на голову и постоянные иньекции с кальцием. И еще молиться, чтобы каких-нибудь других патологий не вылезло. Каждый раз одно и то же!

– Но если все настолько серьезно, почему нельзя, действительно, пусть даже силой держать их здесь? Ведь для их же пользы!

– Да ну! – Кадеста безнадежно махнула рукой, – будь моя воля, я бы будущих родителей вообще на Землю ссылала. Чтобы они, как пингвины, идущие идут вглубь антарктической пустыни, чтобы отложить яйцо и вырастить птенца, на своей шкуре прочувствовали бы все прелести родины предков. Авось, поумнеют немного. Извини.

– За что!? – удивился я. Неожиданная перемена ее настроения меня немало озадачила. Было несколько неожиданно слышать столь строгие и даже резкие суждения от молоденькой девушки, еще пару минут назад являвшейся воплощением беззаботности.

– За то, что аппетит тебе порчу. Просто наболело у меня, вот и не сдержалась. Оставим эту тему, ладно?

– Как скажешь.

– И вообще, давай на сегодня закругляться. День сегодня выдался насыщенный, да и завтра программа богатая намечается, так что отдохнуть тебе не помешало бы. Давай, допивай свой морс – и по каютам.

Оставался еще невыясненным вопрос, как мы с Кадестой будем размещаться в одной каюте, но она сняла сей груз с моей души, сказав, что возвращается в основной блок, где у нее есть еще одна каюта. А здесь, в гравизоне, она жила только когда приходил ее черед дежурить в местном госпитале. Хоть идти было и недалеко, и я прекрасно помнил дорогу, она на всякий случай все же проводила меня до места.

Пожелав друг другу спокойной ночи, мы расстались, и я стал готовиться ко сну. Разумеется, что-то постоянно меня отвлекало, то баловство с затенением окна, то изучение информационного терминала, то перебор всех вариантов гидромассажа в душевой кабине, поэтому до постели я добрался нескоро.

Лежа под мягким пушистым одеялом и глядя сквозь чуть просвечивающее окно на плывущие в черноте контуры станции, я прокручивал в голове события минувшего дня, в который раз не переставая удивляться, как такое количество событий могло уместиться в одни сутки. Подумать только, еще утром я выбирался из своей куда менее комфортной постели на «Берте» под перезвон заведенного на планшете будильника.

Воспоминание о планшете потянуло за собой и мысли о его наполнении, и на меня снова нахлынула душная волна тревоги за свою миссию. Откуда-то из глубины всплыли старые сомнения в моей способности вынести на своих плечах всю возложенную на них ответственность. Каким образом один-единственный жалкий и тщедушный человечек может вершить судьбу миллиардов человек, судьбу всей цивилизации?

Ох, и опозорюсь же я! Придется потом просить у никаров политического убежища. Думаю, я смог бы найти свое место здесь, на «Ньютоне». Не так уж тут и скверно живется, как я погляжу, вполне можно привыкнуть. Постели-то у них точно получше наших коек на «Берте» будут.

Я немного поерзал, поплотнее заворачиваясь в одеяло, и подумал, что, быть может, еще вчера здесь, под ним спала Кадеста. Мысль эта, надо сказать, слегка… будоражила, и когда я засыпал, на моих губах блуждала глупая улыбка.

Завтракали наутро мы в том же самом заведении. Но вот только насладиться ассортиментом предлагаемых блюд на сей раз мне не удалось. Кадеста настояла на легком завтраке, а потому пришлось довольствоваться кофе с булочками. Она не объяснила причину своего решения, но, судя по всему, основания для того у нее имелись веские.

Далее меня ожидало уже почти привычное катание на лифтах. Сперва до ближайшей вертикальной шахты, затем вверх до стыка гравизоны с основным блоком, где меня подхватила невесомость, а потом долгая, но отнюдь не скучная поездка через всю сферу «Ньютона» к его «Северному полюсу».

Кадеста всю дорогу о чем-то без устали лопотала, но я почти ее не слышал и ограничивался односложными репликами, будучи всецело поглощен созерцанием проплывающих за окном красот. То был тот самый случай, когда инженерное и техническое совершенство замысла и его реализации вызывали в душе самый настоящий эстетический восторг. Конструктивная и функциональная рациональность, доведенные до совершенства, оказывались воистину прекрасны, а из-за движения кабины лифта казалось, что вся махина станции пульсирует и дышит словно живая.

Лифт доставил нас на самую «верхнюю» точку «Ньютона», и здесь я понял, что имела в виду Кадеста, рассказывая об астрономическом отсеке. Уже привычный кольцеобразный коридор так же, как и прочие, имел одну прозрачную стену, но вот открывалась она не внутрь, на реактор, а наружу, в бездну космоса. Взмахом руки девушка приглушила освещение, и передо мной раскинулось черное бархатное полотно, утыканное крохотными и колючими булавками холодных звезд.

У меня в каюте на «Берте» имелся свой иллюминатор, и я потратил не один час, наблюдая за проплывающей мимо пустотой. К местным необъятным окнам я также уже привык, но все они демонстрировали разные виды внутренностей станции. Но вот двухметровый оконный проем, за которым не было ничего – это производило совершенно иное впечатление, даже, пожалуй, более сильное, нежели общение с космосом через забрало скафандра. Ты внезапно становился ма-а– аленьким, крошечным муравьем, растерянно и безмолвно застывшим у подножия бесконечной Вселенной. Как никогда ясно ты осознавал собственную ничтожность и беспомощность перед лицом вечности.

Ощущение, надо сказать, не из приятных. У меня нещадно засосало под ложечкой, и даже захотелось куда-нибудь спрятаться, как будто оттуда, из черноты за мной наблюдал кто-то могущественный и невидимый. Однако я сделал над собой усилие и остался на месте, продолжая ошалело таращиться в Ничто.

– Но… почему так мало звезд? – выговорил я, наконец.

– Окраины Галактики пустынны, – донесся из-за моего плеча ответ Кадесты.

– Странно, я как-то ожидал, что вы расположитесь наоборот, ближе к центру, где виды поинтересней.

– Ха! Чем интересней пейзаж за окном, тем больше опасностей он в себе таит. Все что светится, является источником излучений, как правило, не очень полезных для здоровья. На периферии спокойней. Наша задача выжить, в конце концов, а не на красоты любоваться.

– Разумно, конечно, – вынужден был признать я, – но как-то.

– Ты разочарован?

– Немного. Я ожидал увидеть какие-нибудь туманности, облака газовые и все такое.

– Если тебе так уж хочется поглазеть на красочные панорамы, то можно сесть в челнок и слетать на экскурсию, но это потом. А сейчас я тебе приготовила кое-что другое.

– И что же? – заинтригованный, я оторвался от окна.

– Визит в спортивный сектор.

– О! – более внятной реакции я породить не смог, поскольку понятия не имел, что из себя представляет спорт в условиях невесомости. Трехмерный футбол? Теннис 3 на 3? Или что?

– Пошли! – Кадеста схватила меня за руку и поволокла к одному из люков.

После череды метаний из одного коридора в другой мы оказались в некоем подобии раздевалки, где девчонка выдала мне защитные очки и исключительно подозрительного вида увесистую и рогатую штуковину, которую требовалось надеть на предплечье. При этом в руку мне лег небольшой рычажок, напоминающий рычаг тормоза на велосипеде. Аналогичный аппарат Кадеста надела и сама, после чего подтолкнула меня к противоположной двери.

– Давай, выходи, только осторожно, без меня никуда не улетай.

– Что значит не уле… ух ты! – я выглянул в люк и даже слегка обалдел.

Передо мной раскинулось пустое помещение размером с хороший спортзал. У противоположной стены виднелись какие-то непонятные конструкции – то ли сложенные ворота, то ли ограждения, но они были занавешены натянутой сеткой, и весь остальной объем оставался совершенно свободным. Ни на одной земной космической станции не существовало ничего подобного! Постройка и содержание такого большого герметичного помещения требовала колоссальных затрат, а тратить его на хранение. воздуха представлялось чистым расточительством.

– Это зал для начинающих, – Кадеста зависла рядом со мной, привычно зацепившись босой ногой за поручень, – они утром большей частью за партами сидят, а здесь занимаются по вечерам вместе с тренером, поэтому сейчас нам никто не помешает.

Она подняла перед собой правую руку, на которой было надето то самое непонятное устройство.

– Омниджет у тебя учебный, так что ничего серьезного ты, даже если захочешь, учудить не сможешь, но для первого знакомства его хватит. Работает он на сжатом воздухе, и если не направлять струю себе в лицо, то абсолютно безопасен. То есть держать его надо так, чтобы сопла всегда смотрели в сторону от тебя, – девчонка продемонстрировала мне несколько положений, позволяющих направлять струю из «рогов» требуемым образом, – очки, конечно, глаза защищают, но если зазеваешься, остальное лицо вполне можно обморозить, так что будь внимателен.

– Я постараюсь, – до меня с некоторой задержкой начал доходить смысл этой штуковины, и мысль о том, что с ней можно вытворять, заставила мое сердце биться чаще.

– Тогда поехали! – Кадеста легко оттолкнулась от поручня и поплыла через зал. Чуть погодя она отставила свой омниджет в сторону и несколькими точно рассчитанными импульсами развернулась ко мне лицом и затормозила, – теперь ты.

Что я могу сказать? Разумеется, со стороны все выглядело легко и непринужденно. Все ее движения были настолько естественны, что у меня даже сомнения не возникло, сумею ли я это повторить. Проще простого! Отталкиваемся, потом отставляем руку с омниджетом в сторону, даем импульс на разворот, тормозим.

В итоге, мое первое торможение фактически состоялось только при контакте с противоположной стеной, причем к этому моменту я уже полностью утратил ориентацию в пространстве и просто покорно ждал, когда меня вынесет хоть на какой-нибудь твердый берег. Хорошо хоть успел схватиться за поручень, а то полетел бы обратно. Позор, да и только.

– Неплохо для первого раза! – попыталась приободрить меня Кадеста, но, на мой взгляд, это прозвучало скорее как издевательство, – давай еще, только без резких движений. И на гашетку жми осторожней, не надо сразу давать полный газ.

Ударить лицом в грязь перед лицом девушки отнюдь не входило в мои планы, а потому я вздохнул, стиснул зубы и вновь отправился в полное опасностей плавание через пустой зал. На сей раз у меня получилось чуть лучше, по крайней мере, я видел, куда меня несет, но вот осмысленно повлиять на этот процесс у меня снова не вышло.

– Очень хорошо! – я так и не понял, глумилась ли Кадеста или говорила искренне, – давай, я тебе помогу.

Она пристроилась сзади и взяла мою руку с омниджетом.

– Если хочешь полететь прямо, то старайся, чтобы локоть смотрел в область пупка, тогда вращательный момент будет минимальным, – девушка направила мою руку вверх и слегка в сторону, – а если напротив, хочешь закрутиться, то имей в виду – вращение будет происходить вокруг той же точки. Вот основные принципы, а теперь жми, но осторожно…

Так, постепенно, шаг за шагом, ко мне начало приходить понимание того, что и как надо делать, чтобы превратить непокорный и своенравный омниджет в послушный инструмент и источник адреналина. Через некоторое время индикатор на моем запястье замигал красным, и Кадеста заново заправила мой агрегат, после чего мы продолжили тренировки.

Я то и дело врезался в стены, порой довольно чувствительно ударяясь о поручни, струя ледяного воздуха из омниджета несколько раз полоснула меня по лицу, после чего правую щеку слегка пощипывало, но я не обращал внимания на все эти мелочи. Подумать только, еще относительно недавно от одной мысли о невесомости, у меня к горлу подкатывала тошнота. Быть может, сторонники шоковой терапии не так уж и неправы? Быть может, мне не хватало именно вот такой радикальной передозировки ощущений, как выход в открытый космос и кувыркание с омниджетом, чтобы бесследно излечить мою болезнь?

Меня охватил азарт, и я не чувствовал ни боли ни усталости, снова и снова перезаряжая свою игрушку и возвращаясь к полетам.

– Эка невидаль! – скажете Вы, – да на любой станции в невесомости можно скакать и кувыркаться сколько угодно. Что тут особенного?

И будете тысячу раз неправы. Здесь все дело в масштабе. Ведь даже самый совершенный суперкар никогда не сможет раскрыть свой потенциал на тесных городских улочках. Ему требуется простор, место, где он мог бы развернуться от души. И вот тогда он сможет продемонстрировать такие пируэты, что аж дух захватывает, такие, о каких до того даже помыслить было сложно.

Так же и здесь. Я, конечно, не суперкар, но когда расстояние до противоположной стены составляет более двадцати метров, а на руке сидит заправленный омниджет, это открывает перед тобой совершенно новое понимание слова «свобода». Ты не просто скачешь от стенки к стенке как резиновый мячик, ты летаешь, начисто позабыв обо всем на свете! В том числе и о времени.

К реальности меня вернула Кадеста, напомнив, что сегодня после обеда у меня назначена встреча с ее дядей Оскаром. А я изрядно ее повеселил, заметив, что до обеда еще нескоро. Кто же знал, что мы кувыркались тут уже битых три часа! Как будто носились с околосветовыми скоростями так, что время замедлилось!

Напоследок девчонка таки изыскала способ подпортить мне общее впечатление от тренировки. Она забрала у меня омниджет и, заправив его, нацепила себе на левую руку.

– Смотри, – отрывисто бросила она и оттолкнулась от стены.

Я открыл было рот, чтобы спросить, на что именно мне следует смотреть, да так его и не закрывал, пока оба омниджета Кадесты не опустели. Она нажала на гашетки и, как мне показалось, ни разу их не отпустила до полного исчерпания заряда. Девчонка завертелась волчком, окружив себя белесым облаком вырывающегося из сопел тумана, а затем вскинула руки вверх и дымчатой спиралью буквально ввернулась в воздух. У противоположной стороны она резко выбросила руки в стороны и затормозила, перекладывая вращение в другую плоскость, затем заложила плавный вираж и полетела обратно, выписывая по пути замысловатые кренделя.

Оставляя за собой туманный след, Кадеста кометой носилась по залу, демонстрируя все новые и новые трюки и фокусы, а я так и висел на месте, завороженный этим зрелищем. А я-то полагал, что уже довольно неплохо освоил науку полетов с омниджетом. Вот ведь самонадеянный болван! На самом деле я был лишь годовалым младенцем, который только-только делал свои первые шаги, а Кадеста… она даже не летала, она танцевала, и ее сценой было все пространство огромного зала.

Кувырки, пируэты, спирали и змейки – одно движение плавно перетекало в другое, сплетаясь в причудливый рисунок, в сравнении с которым традиционные балетные па и фигуристские прыжки в четыре с половиной оборота выглядели жалкими потугами хотя бы на мгновение оторваться от земли. Невесомость же давала такую свободу движений и самовыражения, о которой раньше можно было лишь грезить во снах. И, знаете, я даже начал понимать, почему никары презрительно называли остальных людей «земляными червями». Ведь им никогда не было суждено порхать вот так свободно, как бабочки – гравитация обрекала их всю свою жизнь лишь ползать.

Омниджеты Кадесты чихнули в последний раз и затихли. Она перехватила проплывавший мимо поручень, перевернулась, и одним точным прыжком оказалась рядом со мной.

– Извини, – девушка виновато улыбнулась, снимая омниджеты с рук, – с учебными аппаратами особо не разбежишься. Сделала, что смогла.

– Это… то есть… – нет, ну надо же! Планета Земля отправила на переговоры человека, начинающего заикаться по малейшему поводу! – что значит, «что смогла»!? Это было просто фантастическое зрелище! По-моему, ничего более завораживающего я отродясь не видывал!

– Подожди, – рассмеялась Кадеста, – вот посмотришь, что вытворяют профессионалы на открытой площадке – передумаешь.

– А что они вытворяют?

– Если не возражаешь, я предлагаю обсудить это за обедом, согласен?

Вопреки моим ожиданиям, мы не стали возвращаться в гравизону и устроились в одном из заведений, в изобилии разбросанных по ярусам основного блока «Ньютона». Здесь, конечно же, не наблюдалось того разнообразия блюд, что в ресторанчике, где мы ужинали. В меню преобладала растительная пища, а что касается пунктов «с куриным вкусом» или им подобных, то Кадеста лишь скептически пожала плечами, заметив, что я вряд ли стану их есть, когда узнаю, из чего они изготовлены. В ее словах сквозила легкая пренебрежительность и даже брезгливость. Как я понял, возможность харчеваться в гравизоне являлась определенным шиком, который могли себе позволить лишь те обитатели станции, которые регулярно ее посещали. Поскольку таковых было относительно немного, они могли позволить себе смотреть на остальных, кто вынужден питаться вот такими суррогатными блюдами, с чувством превосходства. Я благоразумно предпочел не углубляться в гастрономические подробности, предоставив Кадесте право выбора, а сам занялся изучением окружающей обстановки.

Здесь по возможности была сохранена такая же комфортная и уютная обстановка, как и в кафе гравизоны, пусть даже и без пруда с рыбками. Впрочем, для земного человека здешний уют выглядел несколько странно, поскольку столики равноправно расположились по стенам цилиндрического модуля так, что одни посетители оказывались сидящими над головами у других. Тем не менее, на вкусовых ощущениях данное обстоятельство никак не сказывалось, да и крошки на голову не сыпались, так что придраться было не к чему. Официант катался туда– сюда на небольшой платформе, установленной на трубе, протянувшейся по центру помещения. Он удивительно шустро управлялся со своей работой и буквально через пару минут после того, как Кадеста сделала заказ, очутился у нашего столика, зависнув у нас над головами. Он приветственно ей кивнул, с интересом взглянул на меня, но ничего не сказал и ловко расставил перед нами заказанные блюда.

За последнее время меня, похоже, изрядно избаловали роскошной сервировкой и едой при помощи ножа и вилки, поскольку в первый момент я даже не придал особого значения стоящим передо мной тарелкам. Но как только я попытался взять в руки ложку, а она, вывернувшись, поплыла по воздуху, мое внимание немедленно сфокусировалось на столике.

С него ничего не пыталось улететь, несмотря на то, что, на первый взгляд никак к нему не крепилось. Тарелки спокойно стояли, а ложки и вилки лежали, как ни в чем не бывало, словно никакой невесомости не было и в помине. Я осторожно положил ложку на место, и мои пальцы ощутили легкий холодок. Опустив ладонь на столешницу, я почувствовал, как она к ней прилипла, и наконец, сообразил, в чем здесь секрет. Под приподнятым краешком скатерти обнаружилась сетка из мельчайших отверстий, покрывающая всю поверхность стола.

– Вентилятор находится в ножке столика, – пояснила Кадеста, наблюдавшая за моими изысканиями.

– Ясно. Просто и изящно, как и все гениальное, – хмыкнул я, возвращая скатерть на место, – что-то вроде аэрохоккея наоборот.

Теперь мне стал понятен источник того равномерного шипения, которое заполняло ресторанчик. Поток воздуха, всасываемого через столешницу, притягивал к ней все оказавшиеся поблизости предметы, будь то тарелка, ложка или пресловутые хлебные крошки, наделяя стол еще и функциями пылесоса, что в подобном заведении оказывалось совсем нелишне. Тот, кому довелось пожить и поработать в невесомости, несомненно, оценит возможность хоть иногда не беспокоиться о постоянно улетающих вещах и не маяться, постоянно цепляя их на липучки или подсовывая под резинки. Нормальная трапеза не должна омрачаться подобными раздражающими мелочами. Ведь именно из таких вот несущественных деталей и складывается то, что мы именуем уютом.

Касательно собственно еды, я ничего примечательного сообщить не могу – все тот же уже набивший оскомину «космический» рацион, отличающийся главным образом тем, что чертовски хорошо удерживается в тарелке, плюс флаконы с трубочками для напитков. Хоть не консервы, и на том спасибо. Нет, все-таки я здорово избаловался за последнее время!

С другой стороны, непритязательность застолья позволяла продолжить начатый ранее разговор, не отвлекая нас на смакование вкусовых ощущений.

– …профессиональные омниджеты открывают совершенно фантастические возможности, но требуют, конечно, гораздо более высокого уровня мастерства, – рассказывала Кадеста, не переставая жевать, – их использование строго регламентировано, и вот так просто взять его и побаловаться не получится.

– Все так серьезно? Почему?

– Так они почти на порядок мощнее учебных игрушек! И заправляют их уже не просто воздухом, а гелием, который хранится в рюкзаке за спиной. Если из такого аппарата себе в лицо заедешь, то легким румянцем уже не отделаешься, – она бросила насмешливый взгляд на мою обмороженную щеку, – может и кожу содрать. А уличные модели, которые с термобустерами, к использованию в закрытых помещениях вообще запрещены.

– «Уличные» – в смысле для открытого космоса?

– Угу.

– Любопытно, – я задумался, и моя ложка застыла на полпути ко рту, – вот уж где можно развернуться как следует!

– Это точно. Такие соревнования – самое популярное у нас здесь зрелище. Да, по сути, и единственное.

– Ишь ты! – присвистнул я, – я как-то предполагал, что вы тут в некие варианты трехмерного баскетбола играете, а у вас, оказывается, все куда интересней!

– С командными играми на «Ньютоне», увы, не сложилось. Играть в них без омниджетов невозможно, а с ними – опасно. Тем более в открытом космосе, где любое неудачное столкновение может привести к разгерметизации. Ребятня в зале балуется иногда этаким вариантом квиддича, но серьезного спорта из этого так и не выросло.

– Почему?

– Да хотя бы из-за ограниченного заряда учебных джетов. Пара минут – и на заправку. Но речь сейчас не об этом, – отмахнулась Кадеста, – в общем, выбор спортивных дисциплин у нас несколько ограничен, но, как мне кажется, то, что есть, удалось на славу!

– А конкретно? – я начал испытывать нетерпение. Девчонка откровенно тянула время, распаляя мое любопытство, – не томи, рассказывай!

– Ну, во-первых, танцы…

– Вроде того, что ты показывала?

– Пф! Не говори глупостей! Я просто баловалась, с учебным джетом ничего серьезного не спляшешь. Ты возьми мои кривляния, усложни раз в десять, а потом еще и ускорь примерно так же. Вдобавок, программа исполняется под музыку, а если дело происходит на открытой площадке, то на скафандр можно еще навесить разноцветную подсветку, которая тоже переливается ей в такт – вот тогда ты получишь примерное представление о джет-танце.

– Звучит интригующе, – задумчиво проговорил я, – но вот представить это себе затрудняюсь. Воображения недостает.

– Как ты рано сдался, – Кадеста выглядела разочарованной, – а что мне тогда делать с парными и групповыми выступлениями? Когда двадцать четыре человека устраивают светящийся хоровод в трех плоскостях?

– Даже не знаю, – честно признался я.

– Ладно, потом покажу тебе пару записей, хотя это и не совсем то. Вживую, конечно, совсем другое впечатление.

– Догадываюсь. Что еще?

– Еще? Ах, да, еще есть джет-слалом.

– Ну, это представить будет проще.

– Ой, сомневаюсь! – хихикнула Кадеста, – вряд ли ты когда-либо видел людей, носящихся в пустоте с такими скоростями. В облегченных скафандрах можно развивать перегрузки более одного «Же».

– Ничего себе! – я был впечатлен, – а если он вдруг во что-нибудь врежется?

– Зона соревнований обносится сеткой, буйки надувные, так что серьезные неприятности маловероятны, хотя риск, как и в любом другом виде спорта, есть всегда.

– Вот бы попробовать!

– Обязательно попробуешь! Не волнуйся, – она успокаивающе похлопала меня по руке, – не все сразу, конечно. Такие игрушки кому попало в руки не дают – сначала надо пройти обучение и сдать экзамен. Но, я думаю, кое в чем можно пойти и на уступки. Разработать несколько облегченную модель, так сказать, для туристов.

– Для туристов? – непонимающе нахмурился я.

– Ну да! Полеты на омниджетах, как мне кажется – одна из наших главных достопримечательностей. Разве у вас есть хоть что-то подобное?

Я задумался. На ум приходили только затяжные прыжки с парашютом, но людей, которые бы согласились запросто так сигануть из открытого люка самолета, не могло быть много по определению. А вот вдоволь покувыркаться в обитом мягкими матами спортзале – то было веселье, доступное куда более широкому кругу обывателей. Ты ничем не рискуешь, а радости полные штаны.

– Любишь ты с места в карьер, – крякнул я, – только-только первого клиента заполучила, а уже толпами праздношатающихся гуляк грезишь. Рекламные буклеты, фотографии на память, сувениры, да?

– А что в этом плохого? Туризм – это отличное средство для налаживания нормальных взаимоотношений, восстановления взаимного доверия и, между прочим, весьма прибыльный бизнес.

– Ха! И чем же твои гости будут расплачиваться? Трудоднями?

– Я не такая дурочка, как тебе, возможно, кажется, – Кадеста недовольно тряхнула шевелюрой, – турагенство вполне можно зарегистрировать на Земле и работать обычным образом. У нас есть несколько счетов в земных банках, которыми мы активно пользуемся, так что я имею представление о том, что такое деньги, и как с ними обращаться.

– Извини, – я был несколько обескуражен очередной открывшейся мне гранью жизни никаров, – я не знал, что…

– На самом деле я уже давно над этим размышляю и продумала почти все детали, – она, похоже, и не обиделась даже, – размещать гостей можно в гравизоне, чтобы им не пришлось совсем уж отвыкать от привычного образа жизни. Там же они и питаться могут – ты сам все видел и пробовал. А уже оттуда ездить на экскурсии и всяческие развлечения.

– То есть я для тебя выступаю в роли пробного шара, так что ли? Эдакий подопытный кролик?

– Ну-у, – Кадеста замялась, – что-то вроде того. Но разве тебе не понравилось?

– Еще как понравилось! – поспешил я ее успокоить, – видишь, руки до сих пор от возбуждения подрагивают.

– Я, вообще-то, прямо вчера начать хотела, но тут встрял Малгер со своими лекциями, – девушка капризно наморщила носик, – очень уж он любит покрасоваться, совершенно не задумываясь о том, интересны ли его россказни окружающим или нет.

– Да я не против. Мне, по крайней мере, послушать его было чертовски любопытно – я же и сам технарь. Более того, мне кажется, что вот такие «умные» экскурсии тоже могли бы пользоваться популярностью.

– Хм, а знаешь, ты, возможно, и прав. В конце концов, чем шире разнообразие, тем больше туристов, – Кадеста подалась вперед, – а взамен обитатели «Ньютона» могли бы совершать своеобразные паломничества на Землю (после курса подготовки в гравизоне, разумеется). У вас-то всяко больше на что посмотреть можно. Леса, моря, пустыни, звери дикие, да просто бескрайнее голубое небо над головой! Ведь здесь, на станции, люди лишены самых простых ощущений и переживаний, которые вам кажутся обыденными и банальными. Здесь никто и никогда не видел живьем порхающих бабочек, не сплавлялся по горной реке, не ездил верхом на лошади, не промокал до нитки под проливным дождем, не встречал восход Солнца…

Кадеста все говорила и говорила, мечтательно закатив глаза, но я ее уже не слышал. Меня словно дубинкой огрели по голове, одним резким и безжалостным ударом загнав назад в реальность, а падение из облаков мечтаний вниз на грешную землю действительности всегда очень болезненно. Зря, ох зря я позволил девчонке утащить меня за собой туда! Как я теперь выкручиваться буду?

– Эй! Ты меня что, не слушаешь? – она подергала меня за рукав и, поймав мой загнанный взгляд, обеспокоенно сдвинула брови, – что с тобой? Ты чем-то расстроен? Что-то случилось?

– Извини, – я покачал головой, – как-то нехорошо вышло.

– Ты это к чему?

– Я должен был. мне следовало сказать об этом раньше.

– Да о чем же!?

– Ну, о. в общем, не будет у тебя туристов.

– Это еще с какой стати!? – в голосе Кадесты послышалось подозрение. С ее стороны, пожалуй, вполне естественно было ожидать от меня какой– нибудь гадости, – что это за новости такие?

– Извини, – еле слышно повторил я, – наше Солнце умирает, и очень скоро заберет с собой в могилу и Землю и все человечество. А мой визит к вам на самом деле – отчаянная попытка найти способ спасти хоть кого– нибудь. Мне… мне очень жаль.

Да, вот так вот просто и буднично, без драматического заламывания рук и пафосных речей. Быть может, момент был выбран не очень удачно, но тянуть и дальше было совсем уж невмоготу. Я ожидал, что Кадеста опять возмущенно фыркнет, приняв мои слова за неудачную шутку, или обзовет меня психом, но она не сделала ни того ни другого. Она просто молчала, долго, бесконечно долго глядя мне в глаза. И все поняла. Черт, что бы там ни говорили, а есть все-таки у этих женщин какие-то телепатические способности.

– Что ж, – медленно заговорила она, наконец, – хорошо, что ты не сказал об этом при Малгере. Вот бы ему подарочек получился! Тогда твою миссию точно можно было бы считать проваленной.

– Отчего так?

– Он убежденный изоляционист, и самой мягкой его реакцией было бы:

«я же предупреждал!» Так что давай, – она кивнула на мою тарелку, – доедай быстрее, и пойдем к дяде Оскару, от него пользы больше будет. Доложишь обо всем ему лично, и вместе попробуем что-нибудь придумать.

После этого Кадесту словно выключили, и дальше она ограничивалась редкими односложными репликами, когда в том возникала необходимость. Мне оставалось лишь гадать, что этому причиной – ее обида или же сосредоточенность на возникшей проблеме. Спросить ее я не решился, предпочтя хоть на несколько минут отдаться на волю обстоятельств и послушно следуя за плывущей впереди меня по коридорам девушкой.

Путь до обиталища дяди Оскара не занял много времени – местная транспортная система работала на удивление расторопно – и уже через несколько минут мы зависли перед люком в его личную каюту. И только сейчас и только здесь до меня начало доходить, что собственно вот он – центральный момент всей моей миссии. Что от тех слов, что я скажу, переступив этот ничем не примечательный порог, зависит, возможно, участь тысяч, если не миллионов человек. И вот тут, скажу честно, мне стало страшно не на шутку.

– Что с тобой? – Кадеста, заметив произошедшую со мной перемену, остановилась и взяла меня за локоть, – тебе плохо?

– Что? А, нет, все нормально, – невнятно пробормотал я, безуспешно пытаясь собрать воедино разбежавшиеся по голове мысли. Все пройденные курсы по навыкам поведения в стрессовых ситуациях оказались бесполезны, я медленно, но верно впадал в панику.

– Нормально? – она недоверчиво приподняла одну бровь, – вот уж не сказала бы. Ты же бледный как покойник!

– Нервы малость расшалились, – пришлось признаться мне, – не каждый день, все-таки, такая ответственность наваливается. Ох и наломаю я дров!

– Э-э-э нет, так дело не пойдет, – Кадеста взяла меня за плечи и крепко встряхнула, при этом мои руки-ноги безвольно болтались как вареные макаронины, – ну-ка, соберись! Бояться тебе совершенно нечего: дядя Оскар – добрейшей души человек, и если есть хоть малейшая возможность, он использует ее, чтобы помочь тебе. В этом можешь не сомневаться. Кроме того, я буду рядом с тобой.

– Спасибо, но свои проблемы мне следует решать самому. Тут ты вряд ли сможешь мне помочь.

– Ошибаешься, – она отрицательно помотала головой, – если все обстоит именно так, как ты говоришь, то эта беда касается всех людей без исключения. И меня, и дяди Оскара, и всех обитателей «Ньютона». Что бы там изоляционисты не утверждали, наши народы связаны гораздо крепче, чем им кажется. И поэтому я буду рядом.

– Спасибо, – повторил я, чувствуя, что буря внутри меня немного улеглась. Были ли тому причиной слова Кадесты или устроенная ею встряска, не знаю, но она смогла хотя бы частично вернуть мне утраченную уверенность в себе, – тогда заходим.

Люк скользнул в сторону, и я, сопровождаемый Кадестой, осторожно вплыл внутрь. Вообще-то я предполагал, что личные покои одного из руководителей станции будут хоть чем-то отличаться от стандартных, но ошибся. На «Ньютоне», похоже, вовсе не существовало таких понятий, как «статус» и сопутствующих ему привилегий. Все его обитатели жили и работали в равных условиях, тем более что модули, используемые при строительстве жилых секций, были стандартными. От каюты Кадесты их отличало лишь то, что в условиях невесомости оказывалось возможно использовать все поверхности, а не только пол.

Мы проследовали через прихожую в кабинет, где за столом нас ожидал худой старик, чья голова была украшена редким ежиком коротких седых волос, белизну которых подчеркивал его светлый комбинезон. В «обычном» мире пожилой человек в подобном наряде вызвал бы, по меньшей мере, недоумение, но здесь, на станции, он смотрелся более чем уместно. Его морщинистые руки расслаблено лежали на столешнице, а за его спиной, у окна с видом на сияющий реактор…

Я услышал, как над моим ухом Кадеста глухо выругалась.

– Привет, Кади, – приветливо улыбнулся Малгер, – ну как, Олег, не очень она тебя загоняла?

– Добрый день! – поздоровался я, обращаясь в первую очередь к дяде Оскару.

– Здравствуйте, здравствуйте, молодой человек! – хрипло ответил тот с неторопливостью старика, который успел повидать в жизни всякое и теперь уже никуда не торопится. Он протянул мне руку, которую я осторожно пожал, – вживую Вы выглядите лучше, чем на фотографии.

Я не сразу сообразил, о какой фотографии идет речь, но потом вспомнил ту спонтанную фотосессию, которую устроила мне Кадеста по прибытии к нам на «Берту».

– Тогда меня застали врасплох, и я не успел сделать умное лицо.

– Да уж, Кади обожает пошалить, – дядя Оскар жестом указал мне на один из табуретов, – располагайтесь.

– Благодарю, – я зацепился ногами за предложенную жердочку, и наши головы оказалась на одном уровне.

– Я понимаю, конечно, что за пару дней толком осмотреть все никак не получится, но все же, каковы Ваши первые впечатления?

– Мои впечатления? Да я просто потрясен! Честно! – мне даже не пришлось ничего приукрашивать, – люди на Земле до сих пор пребывают в плену старых стереотипов. Я всегда допускал, что реальное положение вещей, вполне возможно, существенно отличается от наших представлений, но, несмотря на эти мои попытки мыслить шире, знакомство с вашим «Ньютоном» буквально повергло меня в шок! Мне еще долго теперь его переваривать придется.

– Рад это слышать, – дядя Оскар величаво кивнул, – простите мне мое любопытство, но что именно так Вас впечатлило?

– Так сразу и не сообразишь. Очень уж много всего сразу на меня свалилось, – я задумался, – пожалуй, главное, что нас отличает, так это само отношение к жизни на станции. Кадеста как-то сравнила наши орбитальные базы с осажденными крепостями, и теперь я понимаю, что она имела в виду. Вы-то свою войну с Космосом давно закончили и привыкли жить с ним бок о бок. В ваших постройках, интерьерах, организации быта нет той военизированной дисциплины, как у нас, забота о безопасности не бросается в глаза и не скатывается в откровенную паранойю. Вы научились мирной жизни в таких условиях и теперь можете рассуждать о таких понятиях как комфорт и уют. Еще бы добавить горшки с геранью и фиалками на подоконники – и картина была бы полной.

– Спасибо на добром слове, – старик слегка наклонил голову, – рад, что Вы не позволили застарелым стереотипам заслонить Ваш взор. В то же время я думаю, что и мы сами не безгрешны, и нам также предстоит развеять целый ряд собственных заблуждений. Надеюсь, Вы нам в этом поможете.

От меня не ускользнуло, что Малгер, довольно скалившийся во время моего рассказа, при этих словах как будто потускнел. Они с отцом явно расходились во взглядах на положение вещей.

– Как там дела на старушке Земле? – добродушно усмехнулся дядя Оскар, даже не догадываясь, какой страшный подвох скрывается в его невинном на первый взгляд вопросе. Я услышал, как рядом вздохнула Кадеста, и понял, что момент настал.

– Плохо.

– Вот как? – отец и сын синхронно приподняли одну бровь, доказывая, что и общего между ними немало, – почему?

Я начал свое повествование. Та запись с заседания Совета Безопасности была засмотрена мною почти до дыр и выучена наизусть, а потому пересказать ее не представляло для меня особого труда. Говорил я довольно долго, поскольку старался ничего не упустить, и некоторые вещи, возможно, повторил по два, а то и по три раза. Дядя Оскар и Малгер слушали меня с максимальным вниманием, ни разу не перебив и не проронив ни единого слова. По их напряженным и сосредоточенным лицам было сложно судить об испытываемых ими эмоциях, что, впрочем, и к лучшему. В такой ситуации они вполне могли бы и позлорадствовать, и я бы их не осудил, но, к счастью, обошлось.

После того, как я закончил, все долго молчали, что-то просчитывая в уме и раскладывая полученную информацию по полочкам. В такие моменты спешка ни к чему.

– Как мы можем быть уверены, – заговорил, в конце концов, Малгер, – что все, рассказанное тобой – не выдумка?

– Все данные наблюдений, расчеты, выкладки, любая информация, имеющая отношение к данному вопросу, заложена в моем планшете, – я вынул упомянутое устройство из кармана и протянул дяде Оскару, – можете ознакомиться и перепроверить, если сочтете нужным.

– Хорошо, мы посмотрим, – старик взял у меня планшет и положил на стол перед собой, – должен признаться, столь неожиданные новости несколько выбили меня из колеи, и я даже не знаю, что и думать.

– Я Вас не тороплю! – поспешил заверить я. Было видно, что он и вправду растерян, – вопросы такого масштаба нечасто решать приходится, так что быстрого решения здесь никто и не ждет. Я Вас прекрасно понимаю! Ситуация требует всестороннего осмысления и тщательного взвешивания всех аспектов, так что я готов подождать и с готовностью отвечу на любые вопросы.

– Зачем тянуть? – подал голос Малгер. В его позе и в выражении его лица никакой растерянности не было и в помине, – решение в любом случае будет принимать Совет, но ситуация, как я понимаю, не терпит отлагательства, а потому кое-какие моменты стоит прояснить уже сейчас.

– Все, что в моих силах.

– Тогда вопрос первый, – он подплыл к столу и пристроился на табурете по ту сторону, оказавшись прямо напротив меня, – вместимость «Джордано» в лучшие годы достигала пятнадцати тысяч человек. Но по сравнению с восемью миллиардами это – ничто. А посему хотелось бы знать, кто и на основе каких критериев будет отбирать счастливчиков, достойных спасения?

Вот зараза! Малгер соображал чертовски быстро. Его вопрос не то, чтобы застал меня врасплох, просто мы все время откладывали его обсуждение «на потом», сосредотачиваясь на решении более актуальных задач. В итоге получилось так, что внятного ответа на него мы так и не выработали. Все все прекрасно понимали, но вот озвучивать нелицеприятную правду никому не хотелось. Я на сей счет не особо беспокоился, поскольку в любом случае мне-то место на борту было гарантировано. Но вот теперь придется как-нибудь выкручиваться.

– Я сожалею, но этот момент выходит за пределы моей компетенции. Моя задача – урегулирование первоочередных технических задач.

– А мне представляется, что без ответа на данный вопрос двигаться дальше попросту не имеет смысла, – Малгер был настроен решительно, – мне пояснить мою мысль?

– Если Вас не затруднит, – наша беседа все больше превращалась в диалог двух человек, в котором ни Кадеста, ни, что удивительно, дядя Оскар не принимали никакого участия. Неизвестно, какие причины заставили их устраниться от дискуссии, но в итоге я оказался один на один с въедливым Малгером.

– Космическая станция, Олег, – чуть ли не снисходительно заговорил он, – такая как «Ньютон» или «Джордано» требует постоянного обслуживания, заниматься которым приходится абсолютно всем, кроме совсем уж маленьких детей. Начиная от регулярной замены воздушных фильтров и заканчивая учениями на случай чрезвычайных ситуаций. Здесь нельзя кому-то заплатить, чтобы он делал за тебя всю работу, поскольку свободных рук у нас не остается. А я прекрасно представляю себе, какие «лучшие представители человечества» забронировали для себя места в спасательных шлюпках. Хоть я лично с ними и не знаком, но одно могу сказать про них с полной уверенностью – работать они не приучены, да и просто не умеют и не хотят. Ваши властные элиты, старые, больные и немощные политиканы и чиновники будут драться за каждое место из этих пятнадцати тысяч, не оставив ни одного шанса тем людям, которые были бы действительно полезны.

– Мне представляется, что принятие подобных решений является исключительно нашим внутренним делом, – прозвучало немного резко, согласен, но нападки Малгера, пусть и не беспочвенные, меня порядком разозлили.

– Однако «Джордано» – наша станция, и мы вправе решать, кому предоставить на нее доступ, а кому нет. Никто не согласится отдавать плоды десятилетий трудов в невесть чьи руки.

– Мы готовы предоставить любую необходимую компенсацию.

– Нисколько не сомневаюсь, – он усмехнулся, и в этот момент я со всей ясностью осознал, что уже никогда не смогу назвать этого человека своим другом, – но то, что вы можете нам предложить, не идет ни в какое сравнение с тем, что вам самим нужно от нас. Сейчас вы не в том положении, чтобы диктовать свои условия, и вам придется выполнять наши, нравится это или нет.

Я был вынужден выдержать небольшую паузу, чтобы сделать пару глубоких вдохов и слегка урезонить переполнявшие меня раздражение и злость. Пустые препирательства, тем более на повышенных тонах делу никак не помогут. И хотя один человек, выговаривающий восьми миллиардам, выглядел несколько дико, здесь и сейчас правила игры определял действительно он.

– Итак? – проговорил я максимально спокойно.

– Итак, – повторил за мной Малгер, – если мы согласимся уважить вашу просьбу, то одно условие я могу назвать наверняка прямо сейчас. Отбором людей, которые попадут на борт «Джордано» мы будем заниматься сами. И только так. Нам пригодятся высококлассные специалисты в очень многих областях – химия, энергетика, биология, медицина и так далее – работы хватит на всех. Главное, что нам нужны активные, здоровые люди, которые не боятся трудностей и готовы работать. Иждивенцы и нахлебники в это игольное ушко не пройдут.

– А с какой стати ты это вдруг раскомандовался!? – взвилась Кадеста, – кто ты такой, чтобы единолично вершить судьбы других людей!?

– Помилуй, Кади, – снисходительно улыбнулся Малгер, – я всего-навсего человек, который смотрит на вещи капельку шире, чем ты. И я ничего не решаю, я только обрисовываю ситуацию. Ведь к любым неприятностям следует готовиться загодя, не так ли?

– По-моему, главная неприятность – это как раз ты!

– Пф! Попробуй подключить мозги, и ты сама придешь к тем же самым выводам, что и я, – он выплыл из-за стола и, описав изящный кувырок, оказался у меня за спиной, около двери, – поскольку мое общество вас тяготит, то я, пожалуй, удалюсь, дабы никого напрасно не нервировать. Всего доброго!

– Ну вот, отправился сторонников агитировать, – проворчала Кадеста, когда входной люк закрылся.

– Брось, Кади, – устало произнес дядя Оскар, – ему этого не требуется. Ведь если отбросить эмоции и порассуждать трезво, то он по большому счету прав.

– Ну да, как обычно, – согласилась девушка с обреченностью в глоссе, – но можно ведь было обойтись без демонстративного унижения, а? И почему он считает, что может распоряжаться нашим «Джордано» так, словно это его личная собственность, его «Фатерлянд Лимитед»!?

– Ну, вклад Малгера в создание и обустройство «Ньютона» трудно переоценить, так что его голос имеет немалый вес, а особой тактичностью он никогда не отличался. Однако вот в умении трезво оценивать ситуацию ему не откажешь, – старик обратил на меня свой печальный взгляд, – что скажешь, Олег?

– Тупик, – рассеяно обронил я, тупо глядя в одну точку перед собой.

И ведь было от чего впасть в отчаяние. Вся моя миссия строилась, исходя из предположения, что люди, занимающиеся ее организацией, гарантировано войдут в число спасенных. Именно они делегировали мне полномочия, позволяющие договариваться с никарами и обсуждать условия сделки. А теперь выясняется, что их участь в действительности еще не решена, и определять ее будет кто-то совершенно посторонний и абсолютно ничем им не обязанный. Причем с очень высокой степенью вероятности можно предположить, что как раз их-то на борт и не возьмут! То есть вся их суета, торг и подковерная возня ради обеспечения себе более выгодных условий были лишь бессмысленным дележом шкуры неубитого медведя. И результатами их кипучей деятельности в итоге воспользуются другие – безвестные врачи, ученые, технические специалисты – те, кого отберут Малгер и компания. В этой ситуации кое-кто из обманутых вполне способен слететь с катушек и устроить всем веселую жизнь по принципу «не доставайся же ты никому!»

Такой оборот дел нами детально не рассматривался. Помимо очевидного и практически неразрешимого конфликта интересов он нес с собой и целый ряд чисто технических и организационных проблем. Каким образом, скажите на милость, возможно за столь небольшое время отобрать нужное число кандидатов. Устроить открытый конкурс, где на одно место будут претендовать по полмиллиона человек? Безумие! Как только информация о грядущем Апокалипсисе окажется предана огласке, вся Земля погрузится в хаос, после которого собственно конец будет восприниматься как избавление.

– Тупик, – повторил я, – при такой постановке вопроса нет смысла даже пытаться что-либо делать. Столкновение рационального подхода и примитивного желания спасти свои шкуры намертво парализует все попытки решить стоящую перед нами проблему, – у меня вырвался нервный смешок, – быть может, Малгер в чем-то и прав, и нам, представителям дикого и порочного прошлого пора уйти, освободив дорогу новой генерации человека разумного? Быть может, так будет лучше?

– Не болтай ерунды! – Кадеста положила руку мне на плечо, – Малгер – не Всевышний, чтобы все за всех решать. Что-нибудь придумаем. Всегда есть место компромиссу. Мы, в конце концов, тоже ведь заинтересованы в успехе предприятия. Чем нас больше – тем выше шансы на выживание популяции.

– Да нет у нас никаких шансов! – раздраженно бросил дядя Оскар, – по большому счету речь идет всего лишь об отсрочке, не более.

Он умолк, и в нашей дискуссии образовалась пауза, во время которой смысл сказанных им слов с определенным трудом пробился в мой забитый переживаниями мозг. Я озадаченно нахмурился и сфокусировал на старике свой вопросительный взгляд.

– Вы… простите… что имели в виду?

– Положение дел на «Ньютоне» отнюдь не так радужно, как тебе, возможно, кажется. Если вкратце, то выживание колонии находится под очень большим вопросом. Наше вымирание уже началось и никакие попытки его остановить или хотя бы затормозить ни к чему не приводят.

– Вот так откровение! – опешил я, – если честно, то за эти два дня я никаких признаков деградации не заметил. Скорее, наоборот.

– Это потому, что тебе показывали только парадный фасад. А настоящая деградация – она в головах, – вздохнул старик, – с медицинскими и физиологическими проблемами еще можно как-то бороться, плодить симбионтов, в конце концов, но если человек утрачивает смысл жизни, то здесь медицина бессильна.

– А при чем тут симбионты?

– Разве Кади тебе не рассказала? – он удивленно посмотрел на племянницу.

– Не успела, – недовольно буркнула та.

– Малгер объяснил, что они являются неким синтезом машины и человека, утратившего дееспособность в результате тяжелой травмы, – пояснил я, – на Земле в подобных случаях ограничиваются бионическими протезами и экзоскелетами, а на более смелые эксперименты смотрят, скажем так, косо и даже…

– «Косо»!? – дядя Оскар хрипло рассмеялся, – если бы ты только знал, откуда берутся наши симбионты! У вас о таком, небось, даже помыслить боятся!

– Помыслить о чем?

– Об экспериментах на детях.

– На детях!? – мои брови сами собой поползли вверх.

– В первые годы мы по целому ряду направлений двигались фактически на ощупь, – он решил начать издалека, – в том числе и в вопросах адаптации человека к условиям космической станции. Нам казалось, что мы уже почти все об этом знаем, но ведь никто еще не пытался в космосе жить. Одной из наиболее неприятных и щекотливых проблем, с которой нам пришлось столкнуться в самом начале пути, стало аномально высокое количество детей, рождавшихся с врожденными дефектами.

– Из-за нехватки кальция? – вспомнил я рассказ Кадесты.

– Ну, это еще самое меньшее из зол, с которым еще можно как-то бороться. Я же говорю о более серьезных отклонениях, превращающих порой человека в абсолютно дисфункциональный овощ. Очень скоро у нас на руках оказалась целая коллекция маленьких уродцев, с которыми надо было что-то делать.

– Дядя! – возмущенно одернула его Кадеста.

– А как мне еще их называть? – развел тот руками, – если у человека вместо ног две тоненьких веревочки, а ушей вообще нет, то это что, не уродство? – он снова обратился ко мне, – в общем, мы встали перед непростым выбором: либо эвтаназия, поскольку на станции каждый человек на счету, и нянчиться с этой обузой просто некому, либо…

– Симбионты, – закончил я за него фразу.

– Именно. Некоторые имплантанты им приходилось вживлять еще в грудном возрасте, чтобы добиться максимальной интеграции. Ведь в зрелом возрасте переучиваться уже поздно, а так у них появлялся хоть какой-то шанс.

– Жестоко.

– Но необходимо, – дядя Оскар пожал плечами, – какая их ожидала альтернатива, я уже говорил. Взамен мы получили незаменимых специалистов, которым нет равных по уровню мастерства: операторов, диспетчеров, пилотов…

– Как Аннэйв?

– О! Он один из лучших! Способен одинаково филигранно управляться и с легким разведывательным челноком и с громадным лихтером. Если Кади куда-нибудь отправляется, то отвезти ее я доверяю только ему.

– Да, я имел возможность понаблюдать его в деле, – я провел рукой по столу, словно отодвигая в сторону данную тему. Мне все же хотелось вернуться к сути поднятого им вопроса, – но на сегодня, как я понимаю, основные проблемы медицинского характера уже решены?

– По большей части да. Мы разработали целый комплекс мероприятий, начиная от усиления радиационной защиты станции и проживания в гравизоне в период беременности и заканчивая специальными диетами для укрепления мышц и костей. Если бы некоторые молодые мамаши не манкировали своими обязанностями, то проблему родовых патологий можно было бы считать решенной.

– Эгоистичные дурочки! – буркнула Кадеста.

– Люди везде одинаковы, – снисходительно кивнул ее дядя, – и где-то здесь, как мне кажется, кроется еще один наш, куда более серьезный просчет. Мы радикально изменили свою среду обитания, условия жизни, но при этом не смогли изменить природу человека. Мы сами остались прежними, с прежними, наработанными за многие тысячи лет потребностями и стремлениями, которые теперь не находят выхода. До определенной степени лишения и невзгоды можно терпеть, пока у тебя есть впереди некая цель, достижение которой занимает почти все твои мысли. Но когда она достигнута, а новой не предложено, то внимание человека обращается внутрь него самого, где он обнаруживает зияющие пустоты, которые нечем заполнить.

Те, кто строил «Коперника», «Джордано», знали, ради чего живут. Они жаждали доказать миру, что человек способен вырваться из своей колыбели и обрести настоящую свободу. Они же потом создали и «Ньютона», дабы поделиться этой свободой и со своими детьми. Но их потомки, те, кто был рожден здесь, уже не имели подобной мотивации. Впереди у них было все такое же однообразное существование в стенах осточертевших коридоров без какой-либо возможности что-то сделать. Что-то, что выходило бы за рамки повседневной рутины. Наша жизнь превратилась в существование.

– Но всегда можно придумать новую цель, – не удержался я, – построить следующую станцию, например, еще более совершенную.

– «Ньютон» на данный момент более чем совершенен. Но дело даже не в этом. Несмотря на то, что нам удалось решить практически все медицинские и бытовые проблемы, связанные с жизнью в невесомости, и здоровью младенцев более ничто не угрожало, рождаемость начала быстро падать. На волне начального энтузиазма первое поколение поселенцев плодилось очень быстро, и уже через десять лет «Коперник» стал для нас тесен. Мы построили «Ньютон», а теперь, спустя еще двадцать лет, никак не можем его заселить. В последние два года дошло до того, что смертность превысила рождаемость, и разрыв этот постоянно увеличивается.

Мне тяжело в этом признаваться, Олег, но мы медленно вымираем. И теперь, как я понимаю, этот процесс уже не остановить, ты лишил нас последней надежды.

– Но чего Вы ожидали от восстановления отношений с Землей? Почему это должно было изменить положение дел?

– Мы всегда считали Землю своей колыбелью, неким этапом в развитии человечества, который рано или поздно необходимо оставить позади. В представлении некоторых, особо рьяных сторонников разрыва, Земля была вообще, чуть ли не тюрьмой, из которой просто необходимо сбежать, во что бы то ни стало. Я сам, каюсь, когда-то так считал.

Мы всячески старались обособиться, подчеркнуть наш разрыв. Уподобившись якобинцам, переиначившим традиционный календарь на новый, революционный лад, мы тоже пытались использовать новое летоисчисление, но, к счастью, не прижилось. Вместо этого мы стали целенаправленно придумывать своим детям такие имена, аналогов которым не было бы в земном языке. Но время показало, что мы заблуждались, и наша связь с родной планетой была чем-то большим, нежели некие метафорические швартовы, которые можно перерубить и отправиться в свободное плавание. Нет.

На самом деле Земля являлась для нас домом, тем самым уголком из далекого детства, в который всегда хочется вернуться, чтобы вспомнить, чтобы заново пережить что-то забытое, чтобы воссоединиться с частичкой самого себя. Будучи лишены такого подспорья, люди начинают метаться, не понимая, что с ними происходит. Сейчас вновь в моде старые фильмы, интерьеры так и норовят стилизовать под что-то земное, люди снова начали пользоваться обувью, хоть в невесомости от нее никакого проку… Быть может Вернадский был и прав, когда рассуждал о Ноосфере, и человек, выдернутый из нее, лишенный жизненных ориентиров, не способен к полноценной жизни? Он тоскует, мучается воспоминаниями от том, чего с ним никогда не происходило, ищет, сам не зная что, но не находит, – старик пристально посмотрел мне в глаза, – Олег, ты когда-нибудь слышал о самоубийствах на орбитальных станциях?

– Нет, – помотал я головой, – ни разу.

– А для нас это проблема. Несколько случаев каждый год, и число их растет буквально на глазах. Люди чувствуют себя потерянными.

– Хм. Думаете, имея такую возможность, многие теперь решили бы вернуться назад?

– Ну, «назад» – не совсем верное слово для тех, кто на Земле никогда не бывал, но, как мне кажется, важнее был бы сам факт наличия принципиальной возможности этого. Жить проще, когда знаешь, что где– то есть надежная пристань, где тебя всегда примут как родного, – дядя Оскар вздохнул, – но если выяснится, что такой пристани больше нет, то…

– Думаете, все настолько плохо?

– Да. Мы очень скоро неизбежно деградируем и вымрем, как динозавры или мамонты.

– Но если так, то можно создать новую пристань, – мои руки сами собой сорвались в активную жестикуляцию, едва не сорвав меня с табурета, – почему бы не терраформировать какую-нибудь подходящую планету? До сих пор все дискуссии на данную тему ограничивались пустопорожней болтовней, но коли дело обстоит действительно серьезно, то вполне можно перейти к конкретным действиям.

– Молодой человек, – в улыбке дяди Оскара сквозила печаль, – по самым оптимистичным оценкам процесс преобразования планеты до приемлемых условий может затянуться на несколько сотен лет, не говоря уже о колоссальных ресурсах, которые для этого потребуются. Ты можешь себе представить, Олег, чтобы несколько поколений людей жили и работали с полной отдачей всех сил ради некоего светлого будущего, которого ни им самим, ни их детям и внукам увидеть не суждено? Насколько истовой должна быть их вера в успех, чтобы приносить такие жертвы? Тут уже попахивает самой натуральной религией, а я на роль пророка не гожусь.

– Мне кажется, если игра стоит свеч, то можно и рискнуть.

– Ты не забывай еще и о том, что планету мало привести в божеский вид, ее надо еще и заселить, а на то, чтобы построить очередной Ноев Ковчег со всеми известными животными, каждой твари по паре, растениями и бактериями на борту у нас нет никакой возможности. Даже теоретической. Так что, – старик хлопнул ладонью по столу, словно подводя итог нашей дискуссии, – как ни крути, перспективы у твоих клиентов далеко не самые радужные, даже если им удастся сбежать на «Копернике». Максимум, на что они могут рассчитывать, это отсрочка исполнения приговора на два-три поколения.

– Ну почему нельзя просто взять Землю и целиком перетащить ее на новое место вместе со всеми пожитками!? – раздосадовано вздохнула Кадеста.

– Да потому! – не очень-то вежливо буркнул я и вновь обратился к дяде Оскару, – моих клиентов сейчас больше беспокоит судьба их собственных задниц, так что и отсрочка их вполне бы устроила. А рассуждения об отдаленной перспективе пока что выглядят слишком уж абстрактно, чтобы.

Я умолк, поскольку обнаружил, что старик меня не слушает, задумчиво уставившись в пространство и задумчиво шевеля бровями. Моим первым порывом было окликнуть его, но что-то меня удержало, какое-то необъяснимое предчувствие, будто происходит нечто важное.

– И в самом деле, почему? – пробормотал он себе под нос и протянул руку к интеркому, – Куб, ты у себя? Будь так любезен, загляни ко мне на пару слов. Да, прямо сейчас.

– Зачем тебе Куберт? – удивилась девчонка, – что ты задумал?

– Ты задала вопрос, и я хочу получить на него квалифицированный ответ, – отозвался ее дядя и пояснил специально для меня, – Куберт Стейдж – наш главный специалист по портальным технологиям. Системы перехода, встроенные в наши станции, создавались под его руководством. Я хочу, чтобы он высказал свое авторитетное мнение.

– Но… но мой вопрос был чисто риторическим! – Кадеста недоуменно захлопала ресницами, – не предполагаешь же ты в самом деле, что.

– Давай сначала получим заключение эксперта, а потом уже будем предполагать, ладно?

Я все это время молча переводил взгляд с дяди Оскара на Кадесту и обратно, чувствуя, что где-то потерял нить разговора. В очередной раз выставляться болваном мне не хотелось, а потому я предпочел подождать, надеясь, что скоро все прояснится.

Долго ждать не пришлось. Входной люк приглушенно щелкнул, впустив в кабинет такого же худого, как и все никары, человека, при взгляде на которого мне на ум пришла нелепая ассоциация «яйцо с бородой».

Куберт был лыс как Шалтай-Болтай, и сверкание его макушки наводило на подозрения, что он украдкой ее полирует. В качестве компенсации, снизу его лицо обрамляла исключительно аккуратная окладистая седая борода с бакенбардами, белизна которой выгодно усиливалась контрастом с темно-синей рубашкой. В итоге он выглядел наполовину как хрестоматийный ученый, наполовину как старый морской волк, и я постоянно ожидал, что после очередной заумной тирады он нет-нет да и ввернет крепкое боцманское словцо.

– Да у вас тут целая компания собралась! Привет, Кади! – поздоровался он и изучающее уставился на меня, ожидая, судя по всему, каких-нибудь комментариев.

– Это Олег Кулебкин, – кратко представил меня дядя Оскар, – он с Земли.

– Ого! – мне показалось, что я слышу, как под сверкающим куполом Куберта щелкают реле, переключаясь в соответствии с новыми данными.

– А я все гадал, где это Кади себе такого мускулистого гравимана подцепила.

Кхм! Мне пришлось кашлянуть, чтобы скрыть смех. Чтобы назвать меня мускулистым требовалось обладать исключительно богатой и даже слегка болезненной фантазией, хотя, если принять во внимание комплекцию среднестатистического никара, то все понятно. А термином «гравиман» здесь, по-видимому, именуют завсегдатаев гравизоны, не иначе.

– И каким же ветром Вас к нам занесло? – полюбопытствовал Куберт, проплыв у меня над головой и устроившись на табурете, где ранее восседал Малгер.

– У нас к тебе есть один технический вопрос, – дядя Оскар решительно взял инициативу в свои руки, не позволяя увести беседу в сторону, – существуют ли какие-нибудь принципиальные ограничения на размер портала?

– Принципиальные? – его коллега никак не мог сосредоточиться, его взгляд постоянно возвращался ко мне, не иначе как отыскивая на моем лице признаки опасных патологий, – трудно сказать. Когда разрабатывался портал для «Ньютона», мы в рамках проекта «Невод» ради эксперимента пробросили через окошко астероид размером чуть меньше сотни километров. Были, конечно, определенные сложности, но ничего запредельного… а какой размер вам нужен?

– Около двенадцати тысяч километров.

– Сколько-сколько!? – Куберт обалдело вытаращился на дядю Оскара, – вы что, целую планету утянуть хотите?

– Так точно. Землю.

Выпучить глаза еще сильнее наш ученый советник уже не мог, а потому он просто разинул рот и, подобно вытащенной из воды рыбе, переводил взгляд со старика на меня и обратно. Восстановление речевых возможностей заняло у него секунд десять.

– У вас теперь шутки такие, да?

– Я говорю серьезно.

– Да ладно вам! Какому идиоту эта чушь вообще в голову пришла?

– Это Кади предложила.

– Кади? – Куберт уставился на девчонку, спешно убирая кривую ухмылку с лица. Видать, идеи, высказываемые племянницей Председателя Совета, не могли являться чушью по определению, – ладно, хорошо, но объясните мне, ради Бога, что вы задумали!?

– Олег? – Председатель вопросительно посмотрел на меня, а я лишь пожал плечами. Хуже ведь уже не будет.

И тогда дядя Оскар сжато изложил Куберту ситуацию, да сделал это так складно, что даже мы со Слепневым вдвоем не справились бы лучше. Через пару минут ученый-боцман уже знал все, что было нужно.

– И поэтому я спрашиваю тебя: существуют ли некие принципиальные ограничения на размер портала? Возможно ли, пока пусть чисто теоретически, провернуть такой фокус? – мы снова вернулись к тому вопросу, с которого начали.

– Хм. Проект «Невод» как раз и задумывался для того, чтобы это выяснить. Но никаких фундаментальных ограничений мы тогда не нашли. Хотя нам и чисто технических задачек хватило с головой.

– Хорошо, – кивнул дядя Оскар, – я услышал то, что хотел. Законы физики этого не запрещают. Теперь двигаемся дальше. Какого рода технические проблемы вам пришлось решать?

– Ну, если начинать с основ, то формирование портала для начала требует обеспечения двух вещей: во-первых, достаточной концентрации энергии для начального прокола пространства и, во-вторых, равномерного распределения поля для стабилизации окна и его раскрытия, – Куберт развернул на столе графическую панель и принялся рисовать. Поставленная задача мало-помалу начинала все больше его увлекать, – в проекте «Невод» мы задействовали 48 излучателей, каждый из которых был установлен на автономной стабилизированной платформе с собственным источником питания, но с увеличением масштаба число требуемых излучателей пропорционально растет. Тут уже счет пойдет на тысячи…

Я слушал его рассуждения вполуха, никак не в силах отделаться от назойливого впечатления, что все происходящее мне попросту мерещится. Ну не могут же взрослые люди на полном серьезе обсуждать такую белиберду! Даже в голове не укладывается – телепортировать целую планету! И ладно бы речь шла о каком-нибудь безжизненном булыжнике, но нет же! Мы говорим о том, чтобы зашвырнуть невесть куда, за десятки, а то и за сотни световых лет саму Землю! Со всеми ее морями, океанами, горами, пустынями, со всей ее живностью и растительностью, со всеми людьми и их жизнями, страстями, дрязгами, печалями и радостями, со странами, противоречиями, войнами и прочей политикой. Разве такое возможно!? Никакой портал не способен вместить в себя весь этот огромный, бесформенный и шевелящийся ком.

– Олег! – голос дяди Оскара вернул меня к реальности.

– Что? Я. извините, задумался немного.

– По предварительным прикидкам, суммарная мощность, необходимая для питания всех излучателей, может составить более пяти гигаватт, – объяснил Куберт, – для выработки такого количества энергии можно было бы использовать реакторы тяжелых транспортных кораблей, но где их столько взять?

– В нашем распоряжении весь космический флот, – я подтянул к себе свой планшет и включил его. Наконец-то заложенная в него информация оказалась востребована, – четыре десятка лихтеров плюс реакторы, которые можно снять с орбитальных драг. Должно хватить.

– Как лихо ты распоряжаешься чужими кораблями! – усмехнулся Председатель.

– У меня есть все необходимые для этого полномочия, – вот теперь наша беседа начала обретать должную серьезность, – я могу распоряжаться всем, чем потребуется.

– Ясно, – сосредоточенная нахмуренность дяди Оскара свидетельствовала о том, что он понял меня без лишних слов. Председатель кивнул Куберту, – что еще?

– Энергию еще требуется передать на излучатели, а те, в свою очередь, должны быть аккуратно расставлены на своих местах. В проекте «Невод» мы обошлись стабилизированными платформами, но тут такой вариант не проходит. Всю эту гирлянду придется каким-то образом связать в единое целое… и да, еще один момент, – Куберт на секунду умолк, – черт!

– Что такое! – всполошилась Кадеста.

– Тот астероид, на котором мы упражнялись, хоть был и большой, но его гравитация оставалась пренебрежимо мала. Поэтому мы расставили платформы по кругу, активировали излучатели, и потом всем строем просто пролетели мимо него, – ученый озабоченно покачал сверкающей лысиной, – но тут такой вариант не прокатит. Вся наша конструкция банально рухнет на поверхность под действием силы тяжести, и как удержать ее на орбите я пока не знаю. хотя.

Боясь вспугнуть ученое вдохновение, мы, затаив дыхание, ждали продолжения. Куберт беззвучно шевелил губами и хмурил брови, что-то обдумывая, но потом решительно смахнул с панели свои старые рисунки и яростно принялся чертить по новой.

– Вращение! – кратко резюмировал он, – кольцо с излучателями можно закрутить, и тогда центробежная сила будет удерживать его в натянутом состоянии. Останется лишь подкорректировать положение отдельных излучателей. А по мере приближения к Земле скорость вращения надо увеличивать, доведя ее, в конце концов, до первой космической, и тогда ничего никуда не упадет. Вуаля! Элементарно, как и все гениальное.

Мне кажется, именно в этот момент в моей душе поселилось крохотное зернышко надежды. Да, мы обсуждали исключительно смелую и отчаянную идею, но на фоне всех прочих замыслов она выглядела наиболее привлекательной, несмотря на всю свою абстрактность и авантюрность. Да, безумной, но чертовски красивой и заманчивой!

Особо углубляться в философию Куберт и дядя Оскар мне не дали, насев на меня с бесчисленными вопросами и уточнениями. Я еле успевал вытаскивать из своего планшета требуемые данные, а они на пару сочиняли для него все новые и новые задачи.

Какова производительность установки для плетения углеволоконных конструкций? Сколько таких установок имеется в наличии? Какое количество углеродного сырья можно поставлять ежесуточно? Сколько человек требуется для пусконаладочных работ на одном реакторе?

Какую максимальную скорость может развивать лифт, подобный тому, что используется у нас на «Берте»?

И т. д. и т. п. Вопросы возникали самые разные, порой, казалось, совершенно не имеющие отношения к делу, но я особо не задумывался, сосредоточившись на том, чтобы максимально быстро давать на них подробные и исчерпывающие ответы. Я начисто позабыл и о времени и о чувстве голода, зараженный энтузиазмом Куберта, который одну за другой генерировал новые идеи и чертил на панели свои схемы с поистине головокружительной быстротой.

Но, в конце концов, и он выдохся, застыв неподвижно над изрисованной вдоль и поперек панелью и рассматривая свои художества. Его лысина буквально искрилась от покрывающих ее капелек пота.

– Уф! – констатировал он и оглядел нашу троицу, терпеливо ожидающую вердикта, – несколько минут назад я, помнится, обозвал этот замысел чушью…

– Это было два с лишним часа назад, если быть точным, – поправил его дядя Оскар.

– Сколько!? – Куберт аж подпрыгнул, – ну ничего себе! Эк мы засиделись! – Но результат того стоил?

– Да я и сам еще не понял, – ученый устало провел ладонью по лицу, – масштаб меня, признаюсь, немного. пугает, но сейчас, после изучения всех аспектов и предварительных прикидок, я бы даже, пожалуй, рискнул предположить, что такое вполне. реализуемо.

– Ну что, Олег, – дядя Оскар повернулся ко мне. На его губах играла заговорщическая ухмылка, – готов сам поиграть в Господа Бога?

– Ох, не знаю, – вздохнул я, – первоначальный замысел с переселением на «Джордано» кажется мне более правдоподобным.

– Несомненно, но я ведь уже объяснял тебе, что смысла в нем немного. Нужны более радикальные решения.

– Да я не против того, чтобы попробовать, тем более при таких – то ставках. А «Джордано» можно оставить как запасной вариант на тот случай, если у нас не выгорит.

– А вот в этом я не уверен, – старик вдруг посерьезнел, – у нас не так много свободных рук, и на реализацию сразу двух столь крупных проектов да еще в столь сжатые сроки их не хватит.

– Неужели расконсервация старой станции требует таких уж больших усилий.

– Не все так просто. Во-первых, это будет не просто расконсервация. После переселения на «Ньютон» ряд систем с «Джордано» был демонтирован, так что нам придется заняться ее частичным восстановлением, – дядя Оскар загнул один палец, – а во-вторых, даже оживленную станцию требуется обслуживать, а кто будет этим заниматься? Новоселов еще придется долго учить, а на это тоже требуются люди. Так что такое-то время мы будем вынуждены содержать сразу две станции, а это крайне накладно. О каком-то масштабном строительстве в таких условиях речи идти не может. Поэтому, боюсь, тебе придется выбрать что-то одно.

– Вот черт!

– Согласен, ситуация непростая, и я бы ни за что на свете не согласился бы поменяться сейчас с тобой местами. И, к сожалению, помочь тебе я также ничем не могу. Это должно быть только твое решение, я не хочу и не могу брать на себя чужую ответственность за судьбы миллионов людей.

– Миллиардов, – рассеянно уточнил я.

– Я не требую от тебя ответа прямо сейчас, – продолжал дядя Оскар, – завтра утром я созову Совет, чтобы ты мог сделать свой доклад. И вот там тебе уже придется определиться, о чем нас просить. Я-то одобрю любой вариант, но за остальных поручиться не могу. Думаю, никто не пойдет на то, чтобы категорически отвергнуть любую возможность помощи, но вот выдвинуть встречные условия – это наверняка. Что именно от тебя потребуют в случае с «Джордано», ты уже знаешь. Малгер, когда хочет, очень хорошо умеет разглядеть суть проблемы, так что на этот счет можешь не сомневаться. Но вот их реакцию на второй вариант я предсказать не берусь – слишком уж он отчаянный, что правда, то правда. Здесь можно сыграть на элементе неожиданности, ведь к такому повороту ни Малгер, ни другие будут не готовы.

– Их реакцию предсказать несложно, – хмыкнул я, – «бред»!

– Куберт предоставит тебе все необходимые расчеты и выкладки, чтобы ты говорил не с пустыми руками, – дядя Оскар вопросительно взглянул на ученого, – сделаешь, Куб?

– Да-да, – встрепенулся тот, очнувшись от раздумий. Наша безумная идея поглощала его все сильней, – конечно подготовлю, нет проблем.

– Против таких аргументов возразить им будет нечего, его репутация всем прекрасно известна, так что не бойся. Сейчас иди, поужинай с Кади, отдохни, и утром все будет выглядеть совсем по-другому. Все у тебя получится.

На том мы и расстались. В сопровождении Кадесты я проследовал до гравизоны, где мы с ней забились в облюбованную кабинку ресторанчика, и она заказала нам что-то поесть. За все это время ни она ни я не произнесли ни единого слова, словно онемели. И это было к лучшему, я не то, что разговаривать, видеть никого не хотел. Я даже не помню, что мы ели. Кади же каким-то женским чутьем уловила мое состояние и не пыталась завязать со мной беседу. Попытайся она хоть как-то меня развеять, отвлечь – я бы почти наверняка сорвался.

У двери каюты она на прощание чмокнула меня в щеку.

– Не забивай себе голову, спи спокойно. Все будет хорошо.

– Только на это и надеюсь.

Девушка ушла, и я остался один на один с тяжелыми думами, вес которых буквально сгибал мою спину. Или же это я просто успел отвыкнуть от гравитации? Шаркая ногами как древний старик, я проковылял в душ, а после рухнул на кровать, тупо уставившись в потолок, по которому плыли отсветы от реактора. Мысли в голове слиплись в бесформенную вязкую массу, лишившись последних остатков связности и до сих пор не сформировав четкого мнения насчет предпочтительного варианта. Хоть монетку бросай. Только одно было мне предельно ясно – какое бы решение я не принял, тех, кто проклянет меня за него, наберется предостаточно. А я не настолько прожженный циник, чтобы от этого так легко отмахнуться.

Перекатившись набок, я подтянул к себе свою сумку и достал из нее аптечку. Впервые за много лет я решил прибегнуть к помощи снотворного. Не то, чтобы я опасался, что не смогу заснуть, просто я не хотел видеть сны. Я боялся тех видений, что могли мне в них явиться.

Нельзя сказать, чтобы наутро я чувствовал себя существенно лучше.

Если вечером мне было откровенно паршиво, то сейчас я ощущал себя… никак. Навалившаяся на меня ответственность буквально выдавила из моей души все тревоги и переживания, превратив в бесчувственного робота. Быть может, я настолько вжился в образ представителя целой планеты, что начал отражать некие усредненные эмоции всех жителей Земли. То есть абсолютный ноль.

Мы с Кадестой позавтракали и отправились в зал совещаний, причем девчонка вела меня какими-то окольными путями, и к месту назначения мы подрулили со стороны технического коридора. Как выяснилось, дядя специально попросил ее позаботиться о том, чтобы я ненароком не пересекся с кем-нибудь из Совета раньше времени. Совсем нелишняя предосторожность – по крайней мере, я сам был далеко не в том настроении, чтобы откровенничать с каждым встречным.

В каморке, куда Кадеста меня затащила, обнаружился еще и Куберт, причастность которого к обсуждаемому вопросу дядя Оскар также не хотел до поры афишировать.

– Уф, ребята, я всю ночь не спал, – признался он, – раз десять расчеты перепроверил, все сходится. Твоя идея, Кади, вполне реальна, хотя и чертовски сложна технически.

Мы перекинулись с ним еще парой-тройкой общих фраз, он сбросил на мой планшет результаты своих расчетов, и мы снова умолкли, погруженный каждый в свои мысли. Куберт и впрямь выглядел неважно и зевал буквально каждую минуту, а потом и вовсе задремал. По крайней мере, так мне показалось. Да я и сам, заразившись от ученого, начал клевать носом, но тут в приоткрывшуюся дверь заглянул дядя Оскар и поманил меня пальцем.

– Ну как, готов? – поинтересовался он и, желая приободрить, потряс меня за плечо.

– Разве к такому можно быть готовым?

– Хех! Ну ладно, нам пора. Все уже ждут.

– Удачи! – Кадеста на прощание ткнула меня в бок.

Я проследовал за Председателем и вплыл в зал заседаний, хотя «залом» данное помещение можно было назвать лишь с некоторой натяжкой. Это больше походило на тот ресторанчик, где мы завтракали, собранный из двух объединенных цилиндрических сегментов. Вот только здесь, в отличие от ресторанчика, люди могли размещаться и на полу и на потолке – табуреты со столиками располагались и там и там. В итоге я сразу же запутался, где верх, а где низ, и только открывающиеся на реакторную сферу окна помогли мне сориентироваться.

Недалеко от люка, через который мы вошли, располагалось что-то вроде трибуны, к которой дядя Оскар меня и подтолкнул. Мне ничего не оставалось, как пристроиться на указанном табурете и окинуть взглядом собравшихся людей. Несколько непривычно было видеть слушателей, человек двадцать, часть из которых свисала с потолка, но невесомость диктует свои правила. Обстановка выглядела довольно непринужденной не в последнюю очередь из-за того, что публика не придерживалась какого-то строгого дресс-кода. Тут наличествовали и комбинезоны, и шорты, и футболки с рубашками – форма одежды была исключительно свободной. Возраст присутствующих варьировался от молодых ребят и девчонок, вроде меня, до весьма почтенных стариков, которые сидели преимущественно в первых рядах. Среди них я приметил и Малгера, выглядевшего расслабленным и спокойным.

В меня буквально впились несколько десятков глаз, внимательно рассматривающих, изучающих и оценивающих.

– Дамы и господа, – заговорил дядя Оскар, – позвольте представить вам Олега Кулебкина, который по моему личному приглашению прибыл к нам с Матушки-Земли. Предлагаю послушать, что он имеет нам рассказать, – он приглашающее мне кивнул, – Олег?

На Земле у меня была целая бригада спичрайтеров, да еще Луцкий в придачу, и они насочиняли кучу вариантов моей речи для самых разных вариантов развития событий и самых разных ситуаций. Однако реальность всегда вносит свои коррективы, заставляя импровизировать и действовать по наитию. Я бы мог без запинки оттарабанить какое – нибудь из заготовленных воззваний, выступив в роли ходячего репродуктора, но я предпочел говорить как живой человек, пусть и несовершенный.

– Добрый день! – в нацеленных на меня взглядах читалось неприкрытое любопытство, словно я был экспонатом на витрине. Первую задачу оратора – завладеть вниманием аудитории – можно считать выполненной, теперь попробуем завоевать ее доверие, – когда я готовился к этому выступлению, то все никак не мог решить, с чего его начать, но, в конце концов, пришел к выводу, что лучше двигаться от самого начала. Признаюсь, я испытываю некоторый соблазн говорить здесь от лица всех землян, но поскольку большинство из них даже не ведает о моем существовании, я лучше буду говорить от себя лично. Так будет честнее.

Я, как и многие из вас, родился уже много позже разрыва, разделившего наши народы, и те события для меня – лишь еще один бесстрастный раздел в учебнике истории. Немало и таких, кто и вас самих считает выдумкой, легендой. Однако я прекрасно осознаю, что остались и те, перед кем события пятидесятилетней давности по сей день стоят как живые, и воспоминания о них ничуть не добавляют радости.

Тогда с обеих сторон было совершено немало глупостей и сказано немало резких слов. Я не берусь судить, кто оказался виновен в большей степени, а кто в меньшей хотя бы потому, что не имею на то морального права, но уверен в одном – время лечит. Ведь между нашими народами нет крови, а слова – не настолько веская причина, чтобы обрекать себя на добровольное изгнание.

На данный момент я не вижу никаких объективных причин, мешающих возобновлению диалога. Все когда-то поданные судебные иски и возбужденные уголовные дела закрыты по истечению срока давности. Никто более не требует сатисфакции либо мести. Мир изменился, он зализал эту рану и двинулся дальше. Нам нечего прятать и незачем прятаться друг от друга. В конце концов мы – один народ, и вместе мы могли бы быть сильнее, ибо целое всегда больше, чем просто сумма составных частей.

А поскольку любое примирение требует, чтобы кто-то сделал первый шаг, то я прошу у вас прощения. Пусть тогда меня и даже моих родителей еще не было на свете, но я прошу прощения за те надуманные и откровенно лживые обвинения, что вдвигались против вас, за те гонения и притеснения, которым подвергались ваши сторонники и просто сочувствовавшие, за те угрозы и бессильные проклятия, что неслись вам вслед, когда вы ушли.

Простите нас и, прошу, не отталкивайте нашу протянутую руку, поскольку сейчас Земля как никогда нуждается в вашей помощи.

Я сделал небольшую паузу, чтобы перевести дух. Просить прощения всегда нелегко, а делать это от лица всего человечества труднее в восемь миллиардов раз. Мокрая от пота рубашка прилипла к спине, и мне жутко хотелось пить, а стакана с водой тут никто не предусмотрел. Но ничего, справлюсь и так. Я лишь молил, чтобы никто из слушателей не начал бы прямо сейчас задавать вопросы и встревать с комментариями. Иначе я упущу волну и неминуемо собьюсь с ритма.

Надо продолжать.

– Возможно, вы уже в курсе ситуации, сложившейся вокруг нашей родной планеты, но я все же вкратце изложу положение дел, – я сглотнул, но пересохшему горлу это особого облегчения не принесло, – Солнце умирает и очень скоро взорвется, поглотив в последнем акте агонии все внутренние планеты своей системы. Информации у нас меньше, чем хотелось бы, но по имеющимся оценкам, это случится примерно через два – два с половиной года. Все данные наблюдений, анализа и математического моделирования я предоставлю в ваше распоряжение, чтобы вы могли сами перепроверить наши выводы. Ничего поделать с этим мы, увы, не в силах, а потому у нас остается единственный выход – эвакуация.

Мы перебрали все мыслимые варианты, но все они были в той или иной степени ущербны, не позволяя рассчитывать на сколь-либо надежное и безопасное спасение. В лучшем случае речь могла идти о краткосрочной отсрочке, да и то лишь для малой горстки счастливчиков. Однако, буквально в самый последний момент, на свет родилась кажущаяся безумной идея, позволяющая разрешить все затруднения одним махом.

Мы собираемся построить огромный пространственный портал и провести через него Землю, переместив ее на орбиту вокруг другой звезды, максимально приближенной к Солнцу по своим параметрам. Куберт Стейдж выполнил все предварительные расчеты, которые подтвердили реальность подобного трюка. Со всеми его выкладками вы можете ознакомиться по окончании нашего заседания.

Зал встрепенулся, ожил, по рядам побежали шушуканья, то здесь, то там мелькали недоуменные взгляды, которые неизбежно обращались к Малгеру. Тот выглядел откровенно растерянным и по очереди буравил глазами меня и дядю Оскара, который оставался невозмутимым, словно изваяние. Я сделал свой выбор и теперь не имел права отступать и менять решение, я должен был продолжать двигаться вперед, а потому я заговорил снова, не дожидаясь, пока ситуация выйдет из-под контроля.

– Поставленная цель для своего достижения потребует предельного напряжения сил и максимальной концентрации ресурсов, но требуемые энергетические и производственные мощности у нас есть. Чего у нас нет – так это навыков строительства столь масштабных сооружений в условиях открытого космоса, и здесь мы нуждаемся в вашей помощи.

Нам нужны ваши знания, ваши технологии, ваши специалисты, ваш богатый опыт. Без этого вся затея обречена на провал.

И потому я, как Гражданин Планеты Земля, от лица всех ее обитателей прошу вас о помощи. Не только и даже не столько ради спасения восьми миллиардов человек, но ради сохранения уникальной живой планеты. Ради ее бескрайних лесов, степей, озер и рек, ради океанских глубин и белоснежных облаков в голубой выси. Ради трогательных рассветов и романтических закатов. Ради спасения очага Жизни, лишившись которой, осиротеет сама Вселенная.

Это все, что я хотел сказать. Спасибо.

После пары секунд тишины зал буквально взорвался. Кто-то аплодировал, кто-то возмущался, несколько человек насели на явно растерянного Малгера, но большинство все же атаковало меня, обрушив на мою гудящую голову шквал бесчисленных вопросов. Дядя Оскар пытался поддерживать хоть какую-то видимость порядка, но без особого успеха. Развернувшаяся экзекуция до боли напоминала аналогичную, которую мне устраивали в Совете Безопасности еще на Земле. Да и вопросы, в большинстве своем, оказывались практически идентичными. На часть из них они вполне могли ответить самостоятельно, другие не имели ответа вовсе, а основная масса представляла собой откровенную чушь. И мне пришлось на все это месиво как-то реагировать, улыбаться, краснеть, потеть, но отвечать.

Вскоре на растерзание вызвали Куберта, и ему пришлось, пожалуй, даже тяжелей моего. В голосе многих, кто его расспрашивал, слышалась явная агрессия, словно ученый был каким-то предателем. Пару раз Председателю пришлось вмешаться, осадив совсем уж зарвавшихся ораторов, иначе дело могло дойти и до прямых оскорблений. Дискуссия то и дело уходила в стороны, отвлекаясь на расковыривание старых болячек и припоминание былых прегрешений как отдельных личностей, так и человечества в целом. В конце концов, на меня уже перестали обращать внимание, целиком и полностью сосредоточившись на взаимных нападках. Я хоть уже и ничего почти не соображал, но все же отметил, насколько далеко истинное положение вещей на «Ньютоне» от той радужной картинки, что рисовалась ранее в моем воображении, и которую хотел показать мне Малгер. Противоречий хватало и, думаю, сегодня я смог увидеть и услышать лишь малую толику от их клубка.

Заметив, что я заскучал, дядя Оскар предложил присутствующим обсудить вопрос за закрытыми дверями и под этим предлогом препроводил меня обратно в каморку, где мы с Кадестой ожидали начала заседания. Девчонка тут же вцепилась в мой рукав и принялась расспрашивать, но дядя ее остановил.

– Остынь, Кади, разве не видишь, что парень выжат как лимон? Дай ему отдохнуть немного, а еще лучше принеси чего-нибудь перекусить, а то он еще в обморок грохнется от истощения, – старик потрепал меня по плечу, – ты молодчина, Олег! Так изящно врезать им ниже пояса – это надо уметь! При такой постановке вопроса отказаться они теперь точно не смогут, хотя и постараются выторговать для себя максимально выгодные условия капитуляции, чтобы сохранить лицо. На урегулирование всех нюансов потребуется время, но я постараюсь, чтобы принципиальное решение было сформулировано как можно скорее. Так что ты никуда не уходи и подожди здесь. Думаю, основные положения мы сможем огласить уже скоро.

Люк закрылся за ним, и мы снова остались одни и в полной тишине. Хотя, если прислушаться, то можно было разобрать отдельные отголоски бурных прений, прорывавшиеся даже через герметичную дверь. Гул накатывал волнами, и по их характеру сложно было определить, в каком направлении движется обсуждение, так что я перестал обращать на него внимание. Все равно, изменить что-либо было уже невозможно. По сути, я уже выполнил задачу, для которой меня сюда отправляли и то, какое решение будет принято в итоге, от меня более не зависело. Дальнейшая судьба Земли и человечества находилась теперь в руках других людей. Получалось, что я теперь превратился в никому не нужную пустую стреляную гильзу. Лишь бы мой выстрел не оказался холостым.

Кадеста тронула меня за локоть, и я невольно вздрогнул. Только сейчас я сообразил, что она уже давно меня о чем-то спрашивает, но я так задумался, что ничего не слышал.

– Ты что, совсем оглох, бедолага? Есть хочешь?

– Да, наверное, – отозвался я, массируя гудящие виски, – что-нибудь пожевать не помешало бы.

– Сейчас сообразим, подожди чуть-чуть, я мигом.

Девчонка ловко выскользнула в коридор, но заскучать я не успел, поскольку ей на смену из зала заседаний вывалился Куберт. Он был красный как рак и тяжело дышал, словно только что ворочал мешки с углем. Не задерживаясь, он также проследовал в коридор, проворчав мимоходом что-то нелестное об оставшихся позади спорщиках. Ему, похоже, там здорово от них досталось.

Я как раз раздумывал над тем, не нажил ли я себе еще одного врага в лице ученого-боцмана, когда вернулась Кадеста. Она принесла мне пару булочек и флакон с чаем. Примостившись в углу, где можно было упереться ногами в поручни, я занял свои челюсти работой, надеясь, что за это время мой мозг хоть ненадолго отвлечется от бессмысленного бега по кругу сомнений и переживаний. Если честно, то это не особо помогло, но хоть в животе бурчать перестало.

Тем временем, гул, доносящийся из зала, немного поутих, и превратился в отдельные возгласы. То ли они там все друг друга поубивали, то ли у них иссякли запасы ругательств. Быть может теперь обсуждение, наконец, сможет добраться до сути вопроса?

Судя по всему, я почти угадал, поскольку вскоре дверь приоткрылась, и дядя Оскар поманил меня пальцем.

– Давай, заходи. Драка уже закончилась.

Я машинально провел рукой по топорщащимся волосам и вплыл в зал следом за ним. На сей раз Председатель сам разместился за трибуной, а меня посадил рядом. Состав зрителей не претерпел каких-либо изменений, но их внешний вид ясно говорил, насколько бурным и сложным оказалось обсуждение. Обращенные ко мне лица блестели от пота, на щеках еще горели красные пятна, и я бы не удивился, если бы увидел разбитые носы и фонари под глазом. Сидевший в первом ряду Малгер был мрачнее тучи, на виске у него пульсировала жилка, а его руки с такой силой сжимали подлокотники, что костяшки пальцев аж побелели.

– За прошедшие годы, – заговорил дядя Оскар, – мы как-то разучились составлять подобные официальные документы, так что некоторые формулировки, возможно, потом придется подкорректировать, но сути это уже не касается. Итак:

«Граждане поселения „Исаак Ньютон“ всегда выступали за мирное и взаимовыгодное сосуществование всех сообществ в Галактике. И потому с одобрением восприняли инициативу правительства Земли по нормализации отношений и налаживанию конструктивного диалога. Однако прежде мы настаиваем на выполнении ряда условий, без которых дальнейшее обсуждение невозможно.

Первое: мы требуем признания станции „Исаак Ньютон“ независимым государством со всеми полагающимися правами и свободами, включая участие во всех основных международных институтах, в том числе в ООН.

Второе: область в радиусе одного миллиона километров от станции либо от любой из наших исследовательских или производственных баз мы рассматриваем как свою территорию и зону наших жизненных интересов и любое несанкционированное вторжение в них будем считать актом агрессии.

Третье: мы требуем предоставления письменного подтверждения прекращения всех уголовных дел и отзыва всех судебных исков, возбужденных ранее против наших граждан.

Четвертое: мы требуем снятия ареста с собственности и банковских счетов лиц, обвиненных в сотрудничестве с нашим поселением (список прилагается).

Пятое: до оформления официальных документов и передачи соответствующих верительных грамот в качестве единственного полномочного представителя Земли мы будем рассматривать Олега Кулебкина. Только ему будет позволено подниматься на борт любого из наших кораблей и посещать станцию „Исаак Ньютон“, и только с ним будут вестись все официальные переговоры».

– На этом присказка заканчивается, – дядя Оскар ободряюще кивнул мне, – дальше будет легче.

Пока он переводил дух, Малгер, чаша терпения которого, по-видимому, окончательно переполнилась, отцепился от кресла и не говоря ни слова выплыл из зала. За ним последовали несколько его сторонников.

– Компромиссы никогда не давались легко, – пробормотал Председатель, глядя ему вслед, и продолжил читать:

«Все граждане поселения „Исаак Ньютон“ с крайней тревогой и озабоченностью восприняли информацию о надвигающемся катаклизме, грозящем уничтожить Землю. В такой ситуации мы не можем быть равнодушными и оставаться в стороне, а потому заявляем, что окажем всю возможную помощь, которая потребуется от нас в ходе реализации проекта „Ожерелье“.

Мы предоставим доступ к имеющимся у нас сведениям по проектированию и монтажу крупноразмерных конструкций в условиях невесомости. Мы также передадим Земле все наши наработки в области портальных технологий и обеспечим необходимую информационную поддержку. С завтрашнего дня мы начинаем набор добровольцев, которые присоединятся к земным специалистам на строительстве. Жители „Ньютона“ никогда не оставят своих собратьев в беде».

– В общих чертах это пока все, – Председатель отложил свой планшет, – ну, Олег, что скажешь?

Мне, право, как-то неловко об этом говорить, но я так ничего и не сказал. Я просто закрыл лицо руками и заплакал.