…Что такое Волна? Над этим годами думали лучшие умы Человечества. И что же? Подтверждение тезиса «я знаю, что ничего не знаю». Огромный объем фактического материала — и полное отсутствие теории, способной объяснить хотя бы половину.

Фронт Волны движется со скоростью, превышающей световую. В зоне действия Волны «плывут» мировые константы, нарушаются незыблемые физические законы. Гравитационная масса не совпадает с инерционной, фундаментальные законы сохранения машут физикам ручкой и уходят на каникулы. Третье начало термодинамики..? Сударь, о чем вы? Забудьте!

Долгое время Волну пытались описать как изменение течения временного потока на микроуровне. То есть, на макроуровне время течет в одну сторону, а на уровне элементарных частиц — в противоположную. Не удалось. Потом пришел кто-то и сказал: «Волна — это область пространства с нарушением скорости протекания энтропийных процессов. Вплоть до отрицательной скорости.» И все с ним согласились. Эта формулировка может служить ярлыком, но ничего не объясняет. Почему одни звезды, попав под Волну, взрываются, а другие за считанные часы сжимаются в шары из тяжелых элементов с температурой, близкой к абсолютному нулю. Почему фронт Волны движется быстрее скорости света? А почему солнечный зайчик может двигаться быстрее скорости света? Почему Волна игнорирует все физические поля кроме гравитационного? Кто или что породило Волну?

Достоверно известно лишь одно: Волна творит чудеса. Злые чудеса.

* * *

Бонус умер так и не придя в сознание. Я не врач, но, видимо, кровоизлияние в мозг. Такое у боксеров бывает, а он получил сильный удар по голове, когда катапульта сработала.

Я снял с него всю одежду, связал в узел, притянул ремнем к спине. Спасательный жилет надел на себя. Мой спасжилет не захотел наполняться воздухом. Потом я толкнул тело в глубину. Хорошо было бы сказать прощальное слово, но слишком замерз. Вода была соленой и холодной. Мне оставалось жить часов шесть-восемь. «Мы везунчики» — говорил Бонус, когда нас было четверо. «Мы бессмертные» — говорил он, когда мы остались вдвоем. Теперь я остался один. Берег виден, но до него не доплыть. А и доплыву — что толку? Никто не гарантировал, что мы выживем. Нам дали шанс. Мы его упустили. Может, другим повезло больше.

Я поплыл к берегу. Не потому, что надеялся доплыть. Просто группы ориентируют на выживание. «Пока живу — надеюсь», «надежда умирает последней» и прочая чушь. Надежда как раз умерла первой. Луиза Астрид, Звездочка моя — второй.

Я почти откинул концы, когда услышал фырчание водометного двигателя. Поднял над водой руку. Минуты через две ко мне подрулил крохотный робокатер. Узкий, обтекаемый, размером со спортивную байдарку. С черным глазом телекамеры под прозрачным колпаком.

Я все же попытался влезть на гладкий корпус. Бесполезно. Катерок погружался в воду. Спасаемый оказался слишком тяжел. Тогда я вынул из брюк ремень и накинул петлю на корпус катера перед колпаком телеглаза. Зафырчал водометный движок, и катер потащил меня словно буксир баржу. Но груз оказался великоват для игрушки. Мы двигались по широкой дуге. Когда берег вместо того, чтоб приближаться, начал удаляться, катер заложил крутой вираж. Так мы и двигались — широкая дуга в сторону берега, крутой вираж в сторону океана, и опять широкая дуга к берегу. В общем, медленно, но верно смещались в нужном направлении.

Когда я уже начал надеяться, что не умер, катер выключил двигатель и замер. Меня это не огорчило. От холода занемели не только мышцы, но и эмоции.

А еще через пять минут появился второй робокатер. Телеглаз моего катера требовательно мотнулся в сторону новенького.

— А вот фиг тебе, — пробормотал я и закрыл глаза. Но железяка оказалась себе на уме. Дала задний ход, выскользнула из ременной петли и умчалась к берегу на хорошей скорости.

Как накинул петлю на второй катер, не помню. С этого момента в памяти начинаются провалы. Опять волны в лицо, бесконечные витки спирали… и вдруг — древний, полуразрушенный бетонный пирс. Явно бредовое видение, потому что на пирсе стоит смуглая от загара, обнаженная женщина.

Катер исчез. Мне нужно подплыть к пирсу. С чего я взял? Ничего мне не нужно. Сейчас закрою глаза… Какой противный голос. Резкий, визгливый. Бредовое видение, и такой противный голос… Хорошо, плыву. Что? покрепче взяться за ноги? За какие ноги? Твои? Извини, милая, сегодня я пас. Попроси кого-нибудь другого.

Следующее воспоминание — волна приподнимает меня, чьи-то пятки сдавливают подмышки так, что ребра хрустят. Рывок — я вылетаю из воды как пробка из бутылки… и падаю лицом на выщербленный бетон пирса. Кто-то откатывает меня подальше от края, от холодной зеленой воды. Не очень ласково откатывает. Пинками.

… прихожу в себя от дробного стука собственных зубов. Тело сотрясает крупная дрожь. Что-то живое, теплое, мягкое прижимается ко мне.

Открываю глаза — и в нескольких сантиметрах вижу ее, женщину из бреда. Ее холодные, злые глаза.

— Морской глаз пропал! Ты виноват! — заявляет она резким, визгливым голосом. Слова произносит очень быстро, но после каждого — отчетливая пауза. Бонус был прав. Проект себя оправдал, и человечество не исчезло как вид. Даже наша группа частично уцелела.

Наверно, пришло время помянуть вас, друзья, минутой молчания.

Дональд Прайс, а для друзей Бонус, ты слышишь? Ты был прав. Во всем прав.

Луиза Астрид, Звездочка моя милая, этот мир тебе бы понравился. В нем есть океан.

Надежда Кавун, Вулканчик, и ты смогла бы найти здесь уголок по вкусу. С орбиты мы видели леса и степи…

А что мне делать здесь без вас? Стиснуть зубы и выполнять программу. Как Земля завещала. Нужно мне это?

Да, я помню, обещал тебе, Звездочка, что не отступлю, разыщу себе самочку и буду плодиться и размножаться. Молча. Стиснув зубы. Как тамбовский волк. Одна местная самочка уже прижимается ко мне всем телом. «Мадам, вы не хотите заняться размножением? Мне плевать на вас и вашу внешность, но долг обязывает». Хорошая фраза для первого знакомства?

Видно, что-то изменилось в моем лице, потому что женщина отшатнулась, села и плавным, текучим движением поднялась на ноги. На ней не было ничего из одежды.

И у нее не было рук. То есть, совсем. Ни намека, что из плеч должны расти руки.

— Да. Я — мунт, — спокойно сказала она, заметив мое изумление.

— Кто?

— Мутант. Встань. Иди за мной.

— Куда?

— Дом. Тепло. Еда.

Не обращая больше на меня внимания, женщина пошла по пирсу к берегу. Откуда-то появился и засеменил рядом с ней шестиногий, четырехрукий кибер. Этот кибер хромал на четыре ноги из шести и выглядел так, словно сбежал со свалки ржавого металлолома. «Вот какой ты, северный олень!» — притворно изумился бы Бонус при виде этой железяки. Бонуса больше нет.

Я с трудом поднялся, стиснул зубы и побрел за странной парой.

На этой планете мне жить и умереть. Темно-серый, чуть зеленоватый океан за спиной. Холодный ветер и свинцовое небо над головой. Каменистый берег вправо и влево до горизонта. Впереди — хромой кибер и безрукая мутантка.

Инструктор на Земле учил: первое впечатление о новом мире — самое верное.

Одежда не высохла, поэтому я снял куртку и рубашку, повесил на спинки стульев. Кибер тут же прицелился убрать их куда-то, но грозный окрик хозяйки его остановил.

Обед состоял всего из двух блюд: изумрудного цвета солоноватое желе на первое и подслащенная вода на второе. Все. Наш корабельный киберкок из тех же самых водорослей приготовил бы десяток блюд и кусок хлеба впридачу.

Пока кибер кормил с ложечки свою хозяйку, я хорошо рассмотрел ее. На вид около тридцати, отлично развитое тело, великолепная грудь. Черные брови, темные волосы до лопаток. Венера милосская.

— Как тебя зовут?

— Веда, — ответила она. — А его (кивок в сторону кибера) — Кент.

— Меня зовут Игнат.

— Я знаю.

Хотел спросить, откуда, но вспомнил о надписи над карманом куртки.

— Ты одна здесь?

— Я здесь одна. Это — технохутор. Таких технохуторов на планете около восьмисот. На каждом живет один мунт.

— А кроме мунтов здесь кто-нибудь живет?

— Да. Сам увидишь, — Веда резко поднялась из-за стола. — Сегодня отдыхай. Завтра пойдешь на соседний технохутор. Идти далеко. Хорошо отдыхай.

— Вот те раз. А если я не хочу никуда идти?

— Ты должен. Я спасла тебе жизнь. Потеряла «морской глаз». На тебе долг.

— И за каким бесом я должен тащиться на этот технохутор?

— Там отказала энергоподстанция. Мы, мунты, не можем жить без энергии. Киберы встают, гидропоника гибнет. Ты должен спасти Лиану. Если ты ее не спасешь, весь сектор останется без контроля.

— У нее тоже рук нет?

— Да. Та же самая мутация. У всех мунтов нет рук. Лиана молода, неопытна и могла не справиться с ремонтом. А потом сели аккумуляторы… С ней четвертый день нет связи.

Я попытался оценить перспективы выживания в джунглях молодой безрукой девушки. Помотал головой и представил ее страшной как смертный грех. На душе легче не стало.

Рюкзак оттягивает плечи. Отвык. В космосе турпоходов не было. Как бы поступил на моем месте Бонус? Тоже поперся бы на второй день после посадки за восемьсот километров?

— Как я найду этот чертов технохутор? — спрашивал я у Веды.

— Вот карта. Хутор на реке.

— На какой реке? Тут их три… Хорошо, хотя бы на каком берегу?

— Не знаю. Ты должен найти технохутор и Лиану.

— Я должен пройти восемьсот километров по азимуту и найти то, не знаю, что. Так?

— Да.

— Ты сама в это веришь? Если я отклонюсь хоть на два километра…

— Кроме тебя некому.

Так мы поговорили с Ведой. Об опасностях перехода она представления не имеет, но утверждает, что хищных животных нет. Волной смыло. Вместе с первыми поселенцами. Теми, которые обжили планету еще до Волны.

Волна сюда пришла ослабленной. Почти никакой. Всего лишь чуть-чуть шевельнулись мировые константы. Почти незаметно. На чем может сказаться изменение мировых констант на тысячные доли процента? Только на химии. На биохимии. На тончайших химических реакциях, название которым — жизнь. Одноклеточные успели приспособиться. Смена поколений у них происходит очень быстро. Семена растений просто переждали неблагополучный год. Как и личинки некоторых насекомых. А того, что, собственно, принято называть жизнью, не стало. Белые кости под солнцем, мертвые стволы деревьев там, где стояли леса. И свеженькая изумрудная травка. Изумительного цвета здесь трава. Звездочке бы понравилась.

Я отмерил по берегу уже километров десять, когда наткнулся на робокатер. «Морской глаз», как зовет их Веда. У катера разрядились аккумуляторы, и волны выбросили его на берег.

Сложил на берегу приметную пирамидку из камней, спрятал невдалеке рюкзак, обвязал «морской глаз» веревками и тронулся в обратный путь.

«Морской глаз» весит килограммов сорок. Как я протащил его десять километров, сейчас уже не могу вспомнить. Веревки страшно резали плечи. Держался на черной злости.

— Зачем вернулся? — встретила меня Веда. — Ты должен Лиану спасти.

— Забирай свой агрегат. Я никогда никому ничего не должен. Запомни это.

— Ты устал. Сегодня отдохни, завтра выйдешь. Не отвлекайся на второстепенное. Твоя задача — спасти Лиану и ее хутор.

Наверно, это было правильное решение — отдохнуть до завтра. Но я взял Веду за загривок, влепил ей в губы соленый, пропахший потом поцелуй и ушел, не оглядываясь.

Идти налегке было очень приятно. О чем думал? Конечно же о Веде. О том, что голос всего за день стал не таким визгливым, словарь пополнился, да и речь стала отдаленно напоминать человеческую. Неужели ее на самом деле воспитывали киберы?

Рассказать о себе она отказалась. О планете — очень скупо. Но о чем-то можно догадаться. Первая волна колонистов погибла. Но на планете люди есть. Вторая и, возможно, третья волна поселенцев. Что за сектора, которыми управляют мунты, живущие на хуторах? В чем заключается управление? Кем могут управлять безрукие мутанты? Не так прост этот мир.

А, впрочем, какое мне до него дело? Астрид, Звездочка моя…

Берег круто завернул к северу, теперь мне с ним было не по пути. Я определил по компасу курс, выбрал ориентиры и передвинул лямки рюкзака. Плечи ныли. Солнце садилось. Так и не спросил, как местные зовут планету. Звезду — солнце. Это ясно. ЕН-какая-то она для космачей, а колонисты не забивают голову чепухой. Светит — значит, солнце. Однозначно. Но планета имеет имя. Навигацией занимался Бонус. Традиция такая. Потому что нам все равно, куда лететь, а язык у Бонуса подвешен не в пример лучше моего. Не люблю спорить по пустякам.

Вспомнил! Мента. Богиня разума у вымерших римлян.

Начался лес. Сразу, без подлеска. Странно. Деревья земные, а лес неземной. Солнце до половины скрылось за горизонтом, и в лесу совсем стемнело. Я решил остановиться на ночлег. Натянул веревку между двумя стволами, сверху накинул пленку, придавил края пленки сучьями и камнями — получился шалашик. Палатки у Веды не было.

Не успел устроиться поудобнее, начался дождь. Мелкий, затяжной осенний дождик. Не будь дождика, я напряженно вслушивался бы в шорохи чужого леса, а под шумок дождя любой лес кажется родным и безопасным.

Я не поверил Веде, что планета безопасна. Зачем тогда ультразвуковой станнер с подзарядкой от солнечной батареи? Игрушка серьезная. Из быка дух вышибет.

Кстати об игрушках — я нащупал станнер и повернул кольцо регулятора мощности на максимум. Минут пять вяло размышлял, имеет ли смысл ужинать. Заснул, так и не решив этот вопрос.

Утром позавтракал изумрудным желе, допил воду из фляжки и начал кроить из пленки палатку. Это стоило сделать еще на хуторе, но Веда была бы против задержки.

Вулканчик любила вышивать. Учеба оставляла очень мало свободного времени, но воротники рубашек Бонуса всегда были расшиты узорами.

— Это национальная культура! — утверждала Вулканчик. — Ее надо оберегать и сохранять.

Но это не моя культура! — слабо протестовал воспитанный в духе политкорректности Бонус.

— Тебе не нравится моя вышивка?!

Скандалили они часто и шумно. И так же шумно мирились. Бонус взваливал визжащую Вулканчик на плечо и нес в каюту. Или в нашу комнату — на старших курсах экипажу выделяли небольшую комнату. Мирить их было бесполезно и опасно. Моментально объединившись, они набрасывались на благодетеля.

Но однажды я увидел бледного, растерянного Дональда.

— Игнат, она меня больше не хочет, — бормотал он. — Совсем не хочет.

Я сунул ему в руку разводной ключ и послал с каким-то поручением к шлюзу. А сам разыграл сценку перед Надеждой. Что, мол, Бонус делает в шлюзе. Как она рванула… И все пошло по обычному сценарию. Шумно, с криками и взаимными упреками. Мне попало от обоих.

К полудню вчерне палатка была готова. Жутко халтурно, но плевать. По компасу определил направление и тронулся в путь. Очень скоро убедился, что в лесу нужно как можно чаще смотреть на компас. Буквально за пять минут отклонился градусов на двадцать.

Нашел ручей, наполнил фляжку. Через полчаса нашел другой ручей. С чистой водой. Вылил из фляжки торфянистую воду, наполнил чистой. Заметил лесного оленя. Он пил воду метров на тридцать ниже по течению. Меня видел, но не боялся. Это о чем-то говорит. Во время подготовки по выживанию в джунглях инструктор советовал: «Смело ешьте все, что ест мартышка. Если получится, съешьте саму мартышку». Тогда мы смеялись над этим. Где взять мартышку на другом конце галактики? Сойдет олень за мартышку?

У меня в бидончике пять кг желе. Когда оно кончится, придется жить охотой. Значит, станнер для охоты? Почему Веда прямо не сказала? Почему она вообще ничего не хочет рассказывать о планете? «Сам увидишь», — и весь разговор.

К черту Веду. Здесь полно плодов и ягод. Только можно ли их есть? Если здесь прошла Волна (а здесь прошла Волна), могли начаться мутации. И этот плод, так похожий на сливу… А вдруг съел его — и навеки успокоился. Заманчиво… Но не время. Сначала спасу Лиану, эксперименты потом.

Лес сменился лугом. Тучи разошлись, и солнце начало припекать. Печь. Передвинул кобуру станнера на другой бок, к солнцу. Солнечной батареей работала именно поверхность кобуры. Когда мы стартовали с Земли, таких еще не было.

Странно все. Странная планета, странные жители, я себя странно веду. На второй день после посадки потащился неизвестно куда. И никто ничему не удивляется. Я — понятно. Трудно удивить того, кто ничего не ждет от жизни.

Пот пропитал рубашку. Мысли сжались в комок, в голове крутилась лишь одна фраза. Две строки стихотворения.

Я повторял ее про себя раз за разом. Смутно вспомнилось, что автор — Есенин, что у него она звучала чуть иначе… Чеканный ритм этих строк накладывался на шаги, маскировал усталость. Астрид, Звездочка моя, почему ты предала меня, почему умерла?

Луг кончился, вновь я углубился в лес. Жара сменилась прохладой, прохлада — дождем.

Вечером встретил пожилого аборигена. Лохматый, заросший, абсолютно голый, он обирал ягоды с куста. Наблюдение номер один: Одежда в этом мире не в моде. Наблюдение два: ешьте все, что ест мартышка. Местный крыжовник есть можно.

— Здравствуйте. Меня зовут Игнат.

Мужчина повернулся ко мне, проворчал что-то неразборчивое и побрел прочь. А я стоял и тупо смотрел ему вслед. Все вопросы вылетели из головы. Потому что мужчина был кастрирован. То есть, полностью. Мошонки нет совсем, от пениса — криво обрубленный пенек не больше двух сантиметров.

На всякий случай проверил станнер. Догонять и расспрашивать аборигена почему-то не хотелось. «Не спрашивай о том, что тебя не касается, если не хочешь услышать нечто, для тебя неприятное» — цитировала Надежда из сказок тысяча и одной ночи.

В каких случаях могут кастрировать мужика?

Вариант 1: Ограничение рождаемости. Не катит. Первый всплеск Волны прокатился здесь четыре с половиной сотни лет назад, колонисты высадились позднее. Не могли они слишком сильно размножиться.

Вариант 2: Наказание. Сурово, и говорит о первобытном варварстве. В любом варианте такая хирургическая операция говорит о первобытном варварстве.

Вариант 3: Борьба за чистоту генофонда. После мутаций, вызванных волной, вполне реально. Паренек родился мутантом, убивать его не стали, но лишили возможности продолжить род. Первобытно-общинный гуманизм. Нас предупреждали, что на планете может воцариться варварство.

Вариант 4: Религиозные заскоки.

Дрянь этот мир. По любому варианту.

— Ваша задача — сохранить человечество как вид, — говорили нам инструкторы. Плодитесь и размножайтесь — это все, что от вас требуется. Если сумеете удержать цивилизацию на уровне письменности — вечная вам слава. Если нет — не огорчайтесь. Через пять-десять тысяч лет человечество вновь поднимется. Главное, чтоб было кому подниматься. Задача ясна?

— А колонии? — спросила на одном из первых занятий Вулканчик.

— Колонии обречены. Как и бОльшая часть населения Земли. У нас нет возможности эвакуировать всех.

Задумавшись, я опять отклонился от курса. Сюда бы навигационный планшет… Но планшет остался на катере. А катер на дне океана. Инструкторы предупреждали нас, чтоб не рассчитывали особенно на технику. Пятьсот лет — слишком долгий срок для любого устройства сложнее молотка.

— Не надейтесь на инкубаторы, — внушали врачи нашим девушкам. — Рожать вам придется самим. Если сможете запустить хотя бы один инкубатор — ваше счастье. Если нет… Здоровая женщина может родить пятнадцать детей. Лучше — больше. Не пускайте это дело на самотек. В будущей колонии нужно как можно шире представить земной генофонд. Применяйте имплантацию оплодотворенной яйцеклетки. Материалом мы вас снабдим. В условиях криогенной стабилизации банк генофонда может храниться практически вечно.

Банк остался на корабле. Корабль — на орбите. Командное устройство на катере, катер на дне. И вообще, я не баба, чтоб рожать. Так что — проехали и забыли.

Сколько я сегодня прошел? Как определить пройденное расстояние? Плевать. Там на карте три реки. Дойду до первой, буду думать.

Вот дьявол! — ругнулся я про себя через пять минут. — А это мокрое безобразие тянет на реку, или нет? Видимо, нет, если его не отметили на карте. Вот и первая проблема: как отличить реку от ручья?

Масштаб карты — двадцать км в сантиметре. За два дня я прошел сантиметра четыре. Из сорока. За месяц от голода не умирают. Веда все рассчитала правильно. Только б девочка не наделала глупостей. Обидно будет пройти сотни километров и найти труп самоубийцы.

Он сидел на корточках под деревом и терпеливо ждал, когда я проснусь. Лохматый, заросший, с кобурой станнера на боку и сумкой, сшитой из кожи, через плечо. Впрочем, сумку я разглядел позднее. Трудно определить возраст у такого заросшего волосатика, но вряд ли ему было больше двадцати пяти. И он был одет. Куртка из шкуры, кожаные штаны, мокасины. Выходит, одежда еще не полностью вышла из моды. Я не буду выглядеть дикарем.

— Здравствуй, — сказал я, высунувшись из палатки.

— Здравствуй. Ты новый егерь?

— Нет, я не егерь. Я иду на технохутор Лианы. У нее что-то сломалось, надо починить.

— А я подумал, ты егерь. У тебя станнер, а ты не егерь. Чудно.

— Меня зовут Игнат. А тебя?

— Тоби. Если полностью, Тобиас, только так никто не зовет. Все Тоби да Тоби. Ты тоже зови меня Тоби. Я привык, когда меня Тоби зовут.

— Тоби, ты знаешь, как пройти к хутору Лианы?

— Знаю. Я там жил. Ты обязательно помоги Лиане. Она славная. Это ее мама выучила меня на егеря, только ее больше нет на хуторе.

— Тоби, ты не проводишь меня до хутора. Я не знаю дороги, а с Лианой может случиться беда.

— К Лиане? Конечно, провожу, — обрадовался он. — Я ее сто лет не видел. И она меня сто лет не видела. Я там два года не был.

Удача. Проводник. «Мы везунчики», — говорил Бонус, когда нас было четверо.

— … А я думал, ты новый егерь. У тебя станнер. Я хотел договориться, кто какой сектор будет патрулировать. А потом бы мы менялись. У меня очень большой сектор, а я один. Надо, чтоб было больше егерей. Я говорил Веде: «Надо, чтоб было больше егерей», а она сердится. Говорит: «Где я тебе егерей возьму? Рожу? Приведи пацана, я его воспитаю». Только деги не хотят отдавать пацанят на воспитание мунтам. Я говорю им: «Надо, чтоб егерей было больше», а они не хотят. А Веда сердится. Ты скажи ей, что она зря сердится.

Я начал сомневаться, что проводник — благо. А еще понял, что не умею ходить по лесу. Тоби скользил среди стволов легко и непринужденно. Такую походку я видел у мужчин в индийских деревнях — ноги чуть согнуты в коленях. Ни одна ветка не хлестнула его по лицу, ни один сучок не хрустнул под ногами.

— А Фиеста никогда не ругается. Но всегда ласковая и печальная. И девочку заводить не хочет. А если у нее дочки не будет, кто на ее хуторе жить будет?

— Тоби, ты сам сшил свою куртку? — спросил я, чтоб хотя бы изменить тему словестного поноса.

— Сам. Лося сам убил, шкуру сам снял, шил сам. Только шкуру мне бабы в деревне выделывали. Не умею я шкуры выделывать. А они умеют, но не говорят. Только смеются. Вредные они. А шил я сам. Иголку и нитки у Веды взял, потому что деревенские вредные. Жадные они. Ничего так не дадут. А я не могу надолго в деревне оставаться. Я егерь, мне сектор патрулировать надо.

Сначала я пытался извлечь из потока слов новые сведения, потом отключился. Тоби шагал впереди, срывая с кустов ягоды и закидывая в рот. Я с трудом поспевал за ним, пыхтел как паровоз и постепенно выбивался из сил.

— У тебя станнер неправильно настроен, — сказал Тоби на привале. — Так убить можно. Смотри, как надо, — вынул свой и показал настройки. Станнер был установлен на оглушающую мощность. Я не стал спорить и отрегулировал свой. Сменить настройку можно одним движением большого пальца.

Вечером Тоби долго восхищался моей кривобокой палаткой.

— Маленький дом! Я такой же сошью. Попрошу у Лианы прозрачную ткань, она мне даст, и я сошью.

Впервые ужинал по-человечески. Тоби набрал кислых ягод и перемешал их с изумрудным желе. Соленое с кислым — я думал, выйдет несъедобная гадость, но получилось вкусно.

А на следующий день я увидел, в чем заключается работа егерей. Тоби оглушил из станнера молоденькую голую девушку. Та заметила нас слишком поздно, бросилась бежать, но успела сделать только два шага. Тоби бережно перевернул ее на спину, уложил поудобнее, смахнул со щеки и плеча прилипшие травинки. Затем достал из сумки черную металлическую коробочку.

— Какая красивая. И молоденькая совсем.

— Что ты с ней будешь делать?

— Как полагается. Сейчас возьму анализ и осеменю, если анализ хороший будет. А хочешь, я тебя проверю. Тогда ты ее осеменишь.

С этими словами он откинул крышку черной коробочки. Под крышкой располагались две кнопки и три индикаторные полоски: красная, синяя, зеленая. Тоби прижал коробочку к плечу девушки и нажал левую кнопку. Через секунду красная полоска засветилась полностью, синяя — на три четверти. Тоби взглянул на индикаторы, прижал коробочку к своему запястью и нажал правую кнопку. На плече девушки выступила бусинка крови. Коробочка, видимо, была примитивным диагностом.

Тоби отвел коробочку от запястья, слизнул выступившую капельку крови и нажал сразу на обе кнопки. Вид прибора и деловитая уверенность егеря почему-то успокоили меня. Происходящее не было охотой на человека. Во всем был какой-то смысл.

— Ну как? — равнодушно спросил я. Тоби повернул коробочку ко мне. Индикаторные полоски стали намного короче.

— У меня не очень хороший анализ, но лучше, чем у голышей и у дегов. Мунты говорят, если полоски короче, чем были и не доходят досюда, — он показал ногтем, — надо осеменять. А правда, она красивая? Я люблю осеменять красивых.

А потом начался обычный половой акт. Я отошел под дерево и заставил себя смотреть. Это нельзя было назвать простым насилием. Тоби вел себя деликатно и нежно. Массировал и растирал тело и руки девчонке, пока она не начала подавать признаки жизни. Тогда начался массаж эрогенных зон. В общем, к тому времени, когда малышка окончательно пришла в себя, Тоби ее так разогрел, что оказать сопротивление она была уже неспособна, а в стонах и повизгиваниях не было ни страха, ни боли. Все бы ничего, но малышка оказалась девственницей. Она очень громко закричала, и крови было довольно много. Потом пошли слезы. Тоби долго ее утешал, целовал в глаза, гладил по волосам. Мне надоело смотреть на их ласки. Осеменение оказалось именно тем, о чем я подумал с самого начала: половым актом с целью обрюхатить незнакомую девушку. Видимо, у них здесь проблемы с рождаемостью. Одичавшие колонисты не хотят размножаться с нужной скоростью. Меня это не касается.

Через полчаса у молодых наступил мир и покой. Девушка хихикала, Тоби кормил ее с ложечки остатками желе с ягодами. Я постелил пленку, накрылся курткой и задремал.

Еще через полчаса Тоби разбудил меня.

— Идем? Еще светло, можно много пройти.

Мы собрали вещи и пошли. Девушка шла за нами, жалобно поскуливая. Тоби не обращал на нее внимания. Через некоторое время она отстала.

— Правда, симпатичная голышка, — начал Тоби. Ему не терпелось поделиться. — Только плохо, что ее никто еще не брал. Не люблю осеменять нетронутых. Их утешать надо, а то потом бояться будут. А я не люблю утешать. Утешишь, а они сзади идут.

— Как ее зовут.

Тоби недоуменно посмотрел на меня.

— Она же голышка. У голышей нет имен. Разве у зверей есть имена?

— Бывает, есть, — лениво ответил я, осмысливая новую информацию. Голыши. Без имен, без одежды. Звери. На планете живут мунты, голыши и егеря. Планета попала под отголосок Волны и пошли мутации. Одни лишились рук, другие — разума. Прелестно…

— Много здесь голышей? — спросил я.

— Много. Здесь — много. А к северу мало. Там холодно, а они не любят, когда холодно. На юге и востоке я не был. Там не мои сектора. А здесь их много. Ты, наверно, громко по лесу ходишь, вот они и разбегаются. Я, когда один хожу, каждый день встречаю.

Зеленое желе кончилось, и Тоби перешел на фрукты и ягоды. Как он говорил, есть здесь можно все, что вкусно. Через день фруктовая диета мне надоела, я оглушил из станнера зверька, похожего на зайца. Он и оказался зайцем. Обычным земным зайцем, завезенным одной из волн колонистов. Тоби с огромным интересом смотрел, как я варю мясо в бидончике.

— А я мясо жарю, — сознался он. — На огне жарю, или завертываю в листья, выкапываю в костре ямку и в горячей земле запекаю. Меня Корина научила. Это мать Лианы.

— Завтра покажешь, как ты делаешь.

Он так и засветился радостью. Интеллект на уровне 10–12 лет. Видно, Волна затронула и его родителей. Планета идиотов.

Тоби все-таки убедил меня провериться коробочкой, а потом долго ходил пораженный.

У тебя самый лучший анализ из всех, которые я видел. Даже лучше, чем у деревенских. Надо было тебе ту голышку осеменить. Эта полоска, — он ткнул в индикатор, — была бы совсем коротенькая. А эта — еще короче. А средней совсем бы не было!

— Я не егерь.

Тоби надолго задумался над моими словами.

Голышей мы встретили в этот же день. Мужчина и женщина занимались любовью и ничего вокруг не видели. К ним можно было подойти вплотную, их можно было брать тепленькими. Но Тоби потянул меня за рукав прочь. Некоторое время шли молча. Тоби хмурился и мотал головой, словно споря сам с собой.

А позднее встретили сразу троих голышей. Мужчину и двух женщин. Они лежали звездой на песчаном берегу речки и, подняв согнутые в коленях ноги, ритмично ударяли друг друга подошвой о подошву. Я взглянул на Тоби. Егерь даже не думал прикасаться к станнеру. Он с жадным любопытством наблюдал за троицей, пока те не удалились, а потом опять долго шагал, погруженный в мрачные размышления.

— Ты не говори Лиане, что я плохой егерь, — не выдержал он. — Я знаю, что плохой, мне Корина говорила. Но я не трогаю голышей, которые вместе. Я знаю, это нехорошо. Но я все равно их не трогаю. А Корина всегда ругалась.

— Ты хороший егерь, — хлопнул я его по плечу. — Не надо обижать голышей, если они любят друг друга. А что касается этих троих… Когда-то я читал, что индейцы Амазонии в точности так развлекались… Нет, мура все это!

— Что?

— Понимаешь, Тоби… Индейцы Амазонии — они, конечно, дикарями были. Но все-таки разумными.

Думал, все о Тоби знаю, к любому сюрпризу этого мира готов. Ошибся. На следующий день Тоби завалил из станнера голыша. Достал черную коробочку, взял анализ и деловито, за две-три минуты кастрировал мужика. Перетянул мошонку суровой ниткой, отмахнул ножом яйца, полил ранку зеленой, застывающей пленкой жидкостью из пузырька — и пошел мыть руки. Никаких эмоций — ни жалости, ни сожаления — обычная работа. Я с трудом подавил позывы к тошноте. Голыш тем временем очнулся, свернулся в позу эмбриона и завыл мартовским котом.

— Зеленка очень жжется, — пояснил мне Тоби. — Я один раз палец порезал, и зеленкой капнул — так еще громче выл.

Тебе бы яйца оторвать, — со злостью подумал я. В голове вертелась одна мысль: Что бы этот яйцерез сделал со мной, если б у меня был плохой анализ?..

— … Нет, егеря пенисы не отрезают. Это деревенские. Чтоб голыши к их бабам не приставали. Плохие гены в мошонке сидят, зачем еще что-то отрезать? Егеря так не делают.

Значит, все-таки, генетическая коррекция. Логично. Нужно вернуть расе разум. Но методы… А что бы я сделал? Какая обстановка, такие и методы. Не мне судить. Я здесь чужой.

Я нашел растение, до боли напоминающее картофель. Тоби сказал, что никто в деревне такое не выращивает. Но кто-то говорил ему, что ЭТО есть не стоит.

— Сырую картошку есть не стоит, — объяснил я, бросая очищенную картофелену в бидончик. — Мы будем есть вареную.

И теперь егерь жадно наблюдал за моими манипуляциями. Вскоре мое любимое блюдо — картошка, намятая с сольцой — было готово. Тоби его тоже оценил. Я рассчитывал, что немного останется на завтрак, но увы… Теперь возлежал у костра, смотрел на угольки и слушал трепотню Тоби.

Сегодня он осеменил еще одну голышку. На этот раз — женщину средних лет. Обошлось без станнера. Женщина сама подошла по требовательному жесту его руки. Тоби указал на тонкий кожаный ремешок, свисавший ей на плечо. Отвел волосы в сторону. В хряще уха женщины когда-то было пробито отверстие чуть ли не в два сантимера. В это отверстие кто-то продел ремешок и завязал прочным узлом.

— Из деревни убежала, — объяснил егерь. — Ее привязали на ночь, а она убежала. Перекусила ремешок — и убежала. Это хорошо, что она из деревни. Деревенские все смирные, обученные.

Тоби развязал и выбросил ремешок. Подчиняясь ему, женщина покорно легла на спину. Я не стал смотреть, что у них происходило дальше.

До самого вечера Тоби шагал мрачный. Я уже привык к его пустой болтовне, и теперь чего-то нехватало. Но разговорить егеря удалось только у вечернего костра.

— Моя мать была из деревенских голышей, — сознался Тоби. — Ее выучили разносить воду из колодца. И она разносила воду по всем домам. Много лет разносила. А потом сломала ногу. Нога срослась криво, и она не могла больше разносить воду. Ее несколько раз увозили в лес, но она каждый раз возвращалась. Тогда ее придушили кожаным ремешком. Отвели на край оврага, обернули вокруг шеи ремешок — и придушили. А тело сбросили в овраг.

Пока она была жива, я не считал ее матерью. Стыдно иметь мать из голышей. А когда ее убили… Пусть она голышка, но нельзя же так… Я им так и сказал, а они дразниться стали. Я ушел в лес. Там меня встретил егерь и отвел на технохутор Корины. Тогда там жила Корина, а Лиана была совсем маленькой. А теперь Корина там больше не живет…

Ночью я проснулся от боли в животе. Выполз из палатки, сунул два пальца в рот и выложил на травку остатки ужина. При свете зажигалки разыскал в аптечке слабительное, принял, запил двумя литрами воды. Пронесло. И в буквальном, и в переносном смысле. Не стоило есть картошку. Предупреждал же меня Тоби. То ли мутация, то ли яд какой-то в местной почве. Кстати, сам егерь чувствовал себя отлично. Бестолково суетился, не зная, чем мне помочь.

Говорят, можно приучить организм к яду, если начинать с малых доз. Тоби приучил себя с детства, а я в этом мире чужой. Как дерьмо в проруби.

Не успел заснуть, в растяжках палатки запутался лось. И изорвал всю пленку. Чуть не унес на рогах крышу палатки, но я шарахнул ему вслед из станнера полной мощностью, и, как ни странно, попал. Мы с Тоби в темноте на ощупь долго распутывали веревки и обрывки пленки, которые он намотал себе на рога. Но все же, успели справиться с работой прежде, чем лось очнулся.

Веда говорила, что в лесу безопасно. Лось не хищник. Но, если б он нас затоптал — это как считать? Несчастный случай на производстве? И как экосистема обходится без хищников? Не может нормальная экосистема обходиться без хищников, должны быть хищники.

С горечью обрываю себя. Уже и мыслить начал как Тоби. Словестный понос в мыслях. С кем поведешься…

Утром, злой, сажусь зашивать палатку. Тоби говорит, что наведается в ближайшую деревню за новостями. До деревни всего полчаса ходу.

Спрашивается: какого черта мы в лесу ночевали?

Ровно через час Тоби прибегает весь взмыленный.

— Лиана в этой деревне! Мне бабы у колодца сказали!

Торопливо, комом запихиваю недошитую палатку в рюкзак и спешу за егерем. Лес внезапно кончается. Перед нами гора. Я рассчитывал, что до нее не меньше трех дней пути.

У подножья горы — деревня. Три десятка деревянных домов и пяток каменных. Слепящее солнце, распаханные поперек склона поля, на некоторых работают люди. Кое-где видны голыши.

— Почему в деревне голыши — одни женщины?

— Есть и мужчины, — угрюмо откликается Тоби. — Но мало. Мужчины беспокойные, работать не любят, к женщинам пристают. А женщины — тихие, спокойные. Если кто с ними позабавиться захочет, никто не обижается… Игнат, я дальше не пойду.

— Почему?

— Не хочу я встречаться с Лианой. Но ты обязательно помоги ей.

— Поссорились вы что ли?

— Ну… Не то, чтобы поссорились…

— Понятно.