Мы по очереди осторожно выглядываем из-за скалы, а они нас не чувствуют. До них чуть больше ста шагов, но склон такой крутой, что никакой опасности от них нет. Разве что увидят, потом своим следопытам расскажут, те выследят, откуда мы родом. Нет, пока лето, это не страшно.

А вот если голодной зимой вспомнят… Но, как говорит Старая, до зимы еще дожить надо.

Каких только уродов не породит мать-природа. Шкуры белые, в полосках вдоль рук, ног, поперек спины, а спереди — от горла до промежности. Кисти рук вполне человеческие, а ноги… Наверно, это все же мокасины. Потому что копыт таких не бывает. Головы большие, белые, круглые, но лица человеческие. Почти. У одного что-то вроде усов над губой, но бороды ни у кого нет.

— Дай мне посмотреть, — просит Хвост. Я что, пусть смотрит.

Отползаю назад, и он занимает мое место под кустиком. Не было б куста, они нас точно бы углядели. А так — ничего… Ветку рукой отведешь, смотришь… Давным-давно смотрим, уйти не можем. И откуда они тут взялись?

Не было же никого, когда перевал миновали. Потом Мудреныш привал объявил.

Правильно вообще-то. Земли здесь не наши, надо осмотреться сначала. Издали.

Нас здесь не видно, если не вглядываться, а мы всю долину просматриваем.

До перевала рукой подать, если что — отступим на свои земли.

В общем, от ветра да ненужных глаз за скалой укрываемся, закусываем, у кого есть, чем. Но пара пресных луковиц без мяса — не еда, а насмешка над желудком. Потом снизу какой-то рокот раздается. Мы прячемся, за оружие беремся. Но рокот скоро стихает. Хвост выглядывает, ничего странного не замечает. А когда готовимся вниз идти, чуть на этих чудиков не налетаем.

Теперь сидим, ждем, когда они уберутся. А что еще делать? Если пойдем — хоть взад, хоть вперед — они нас увидят. Нам это надо? Они у себя дома, а нас никто не приглашал… Знать бы, сколько их еще в этой долине, кроме нашей четверки.

Они на самом деле чудики. Сами думайте — десяток здоровых парней пять ночей в одежде спят, три дня по горелому лесу идут, три дня по горам лазают. Все понятно? От нас так разит, что комары на лету дохнут. А эти, внизу, ничего не чуют. До них сто шагов, легкий ветерок с перевала к ним дует — и никакой реакции. Хоть бы один насторожился!

— Может, там, под нами пещера, в которой они живут? — спрашиваю я Мудреныша.

— Нет там пещеры. Был я здесь, еще пацаном был. Меня сюда отец водил. Внизу просто ровное поле, я помню. Отсюда только половину видно.

А ниже — обрыв и река.

— А чего они там полдня пасутся?

— Дурью маются. Как дети малые.

Делать нечего, думаю над словами Мудреныша. Похоже, чес-слово, похоже. Сам в детстве любил шалашики да вамчики из веток строить. Мысль пришла, что если у чудиков есть время дурью маяться, значит, в этой долине не голодают. Мысль кажется мне разумной, и я ее озвучиваю. Мудреныш как-то странно косится на меня, но кивает утвердительно.

Тут вновь раздается гул. На этот раз мы все видим. Снизу, с той части площадки, которая не просматривается, поднимается вверх штуковина.

Она гудит и всплывает вверх! Мы никогда такого не встречали.

— Рыба! Летающая рыба с лапами! — восклицает Фантазер. Он потому и Фантазер, что для любой фигни слово найдет.

— Нормальные рыбы не летают, — возражает Кремень. — И лап у них нет.

— Это бешеная рыба, — хмыкает Мудреныш. — Не высовывайтесь, заметят.

Не очень-то эта штуковина похожа на рыбу, но лучше слова не подберешь. Хвост идет закорюкой: сначала вверх загибается, а потом раздвоенный хвостовой плавник, как положено, назад смотрит. На спине — словно огромный глаз, а в нем — четыре наших чудика сидят. Два спокойно, а два о чем-то спорят, руками на ту сторону долины указывают. Один вправо, другой влево. Я все отлично вижу, потому что рыба ниже нас, а по расстоянию — в половине броска копья. Даже вижу, что воздух у рыбы под лапами дрожит и колеблется, словно над костром. Чудики к нам спиной сидят, нас не видят.

Хоть бы один оглянулся, глаза поднял. Нет, чудики — они чудики и есть.

Мы вжимаемся в землю, а рыба все так же неторопливо всплывает. Вот вровень с нами, вот уже брюхо видно, вот чудики скрылись из вида. Раз мы их не видим, так и они нас. На брюхе ни у одной рыбы глаз нет, а под хвостом — тем более. Только бы она не развернулась…

Тут у Верного Глаза нервы сдают. Вскакивает, и с трех шагов разбега в рыбу копье запускает, идиот. И конечно же, мимо. Вдвойне идиот. Он с пяти шагов в дуб не попадет, мы его по приколу Верным Глазом прозвали.

Но тут случается невероятное. Рыба взвывает сильнее, поворачивает лапы вдоль тела и как прыгнет вперед. Как раз под копье. В общем, копье в заднюю лапу попадает. И тут вой сменяется грохотом камнепада. Рыба идет по большой дуге, все ниже, ниже… и ба-бах рылом в склон. А склон крутой, она по склону вниз кувыркается. Смотреть страшно! Глаз вдребезги, я замечаю, что одна белая фигурка на камнях остается.

Рыба почти до речки кувыркается. Замирает на самом берегу. Белые фигурки суетятся, двое третьего вытаскивают. Только вытащили, рыба огнем пыхает! Пламя такое красное с черным, грибом поднимается. Через миг до нас грохот доходит, гора вздрагивает.

Когда пламя опадает, рыбы на берегу уже нет. В реку свалилась.

Мудреныш поднимается на ноги и первым делом такую затрещину Верному Глазу отвешивает! Словно пацану малому. Потом говорит:

— Идем, посмотрим.

Сначала спускаться трудно, потом — легче. В самом конце, к той обгорелой площадке — снова трудно. Но это потому что мы не с того края спускаемся. Надо было поверху пройти, и слева. А не напрямик.

Все три чудика здесь лежат. И дымятся. Вся земля вокруг дымится, как на пожарище. В горах вообще травы мало, а тут последняя выгорает.

Когда рыба огнем пыхнула, чудиков хорошо так об камни приложило… И шкуры белые обгорели.

— Это люди, — говорит Мудреныш. Да мы и сами видим. Просто одежка на них чудная.

— Придурок! — шипит со злостью Кремень Верному Глазу. — Чтоб тебе век червей жрать!

Да, в незавидное положение мы из-за него попадаем. Если кто-то из местных видел, как мы этих грохнули… Война будет. А нам это надо? И так жрать нечего.

— Сходили, поохотились… — бормочет Ворчун, ложится на край обрыва и высматривает летающую рыбу под водой. А я вспоминаю о четвертом чудике и лезу вверх по скалам его разыскивать. Что с ним делать, еще не знаю.

Это в том случае, если он живой. Нам он ничего плохого не делал. Но зачем нам живой свидетель? Решил, приведу, пусть Мудреныш думает.

Четвертый чудик оказался бабой. Совсем молодой бабой. Приложилась об камни она сильно, но дышит. Я забрасываю ее на плечо и начинаю спуск.

Тут она приходит в себя и кричит от боли. Видимо, пару ребер поломала.

Я перекладываю ее на другое плечо, поудобне. Затихает.

Лазать по скалам с бабой на плече — еще то удовольствие. Два раза чуть не срываюсь. Но — пронесло. Наконец, сгружаю ее бережно на землю и говорю:

— Девка.

Она садится, смотрит на нас изумленными глазами, потом своих замечает. Вскрикивает испуганно и к ним на одной ноге прыгает. При этом все что-то на непонятном языке лопочет. Тела тормошит, пульс на горле щупает… Убеждается, что живых нет и тихонько так воет, не так, как наши бабы голосят.

— Один еще дышал, но не жилец был. Спину сломал, — говорит мне Мудреныш. — Я ему помог, чтоб не мучился.

— А с ней что теперь делать? — спрашиваю я. — Жалко ее. Но она знает о нас.

— Ну так думай.

— Оставлять ее нельзя. Она нас видела. Может, с собой возьмем?

Мы смотрим на девку. Она на четвереньках, подвывая, ползает от одного тела к другому, тормошит, бормочет, пытается нащупать пульс.

— Берем девку с собой, — громко говорит Мудреныш, подходит к ней, садится и ощупывает ногу, на которую она боится наступать. Девка визжит, выворачивается, садится на попу и протягивает Мудренышу какой-то предмет.

При этом что-то испуганно лопочет. Хотя, понять можно. Фразы короткие, отрывистые. То ли «не подходи», то ли «не бей». Мудреныш протягивает руку и берет предмет, который она ему предлагает. Девка опять визжит, вроде, даже не хочет сначала отдавать. Потом отпускает.

Я подхожу, чтоб рассмотреть ее подарок. Странная штуковина. Никогда таких не видел. Рукоятка — это понятно, сама в руку просится. А над ней что за перекладина? Мудреныш вертит штуковину в руках, хмыкает и передает мне. А сам вновь берется за ногу девки. На этот раз она не вырывается.

Только шипит от боли.

— Кости целы. Ушиб, или растяжение, — говорит Мудреныш. Косится на меня и добавляет: — Отдай ей.

Я отдаю штуковину девке. У чудиков и вещи чудные. Эта штуковина тяжелее камня. И зачем она?

— Зачем она тебе эту штуковину дала? — спрашиваю я.

— Видно, хотела за нее свою жизнь выкупить, — пожимает плечами Мудреныш.

— А почему велел отдать?

— Чтоб она поняла, я с ней не торгуюсь. Что прикажу, то и будет делать.

Нескоро я еще стану таким умным, как Мудреныш. Парни стоят вокруг нас, слушают разговор и рассматривают девку. Она — нас.

— У нее еще ребра поломаны, — вспоминаю я. Но Мудреныш уже меряет площадку шагами, что-то высматривает, обдумывает… Сам же нас учил: поначалу дай пленнице максимальную свободу — и наблюдай. Пусть она свой норов покажет. А он и не смотрит на нее. Мы смотрим, он — нет. Зачем учил?

— Как ты думаешь, Клык, бешеная рыба сколько пролететь может?

— вдруг спрашивает он. Я даже теряюсь сначала. Но мозгую быстро.

— В небе ни буреломов, ни ущелий, ни скал нет. Путь прямой и легкий, как по степи. Нам в три дня столько не пройти, сколько она в день пролетит.

— Вот и я думаю, что она издалека. А в этой долине чудиков может и не быть! Пришлые они, как и мы. А поэтому — что?

— Продолжаем разведку?

— Точно! Но чудики могут прийти за своими. Нас они видеть не должны.

Кремень, Фантазер, когда мы уйдем, затрите здесь все следы, ясно? Словно нас и не было.

— Легко! — усмехается Кремень.

Девка хромает ко мне, дергает за рукав и лопочет что-то, водя руками в воздухе. Я не понимаю, но Мудреныш переводит:

— Спрашивает, где рыба. — И отворачивается. Я подхожу к обрыву, зову девку жестом и указываю на бурный поток. Красное брюхо рыбы отчетливо просвечивает под слоем пенистой воды. Мордашка у девки и так не веселая, а тут словно каменеет. Она ковыляет к своим, снимает с головы… шапку — не шапку, не знаю, как назвать… Ту белую штуку, что на голове надета. Пристраивает на сгиб локтя и замирает надолго. Со своими прощается, это понятно. Еще я отмечаю, что ничего серьезного с ее ногой не случилось — с каждым шагом все увереннее ходит. Но левой рукой старается не махать. И дышит осторожно. Трещина в ребрах точно есть, если не серьезней.

Девка нахлобучивает белую шапку на голову и собирается мертвых камнями засыпать. Правильно, конечно, но этого мы ей позволить уже не можем. Мудреныш велел, чтоб все было как до нас. Девка подбегает ко мне на Кремня жалуется. Нет, слов я не понимаю, но и по жестам ясно. Тут Мудреныш, руки протягивает и снимает с нее белую шапку. На ладони взвешивает — и швыряет на середину речки. Девка в шоке, а Мудреныш говорит:

— Кремень, сбросьте одного жмурика на камни у самой воды. Клык, ты девку принес, ты за ней и смотри. Все, хватит отдыхать, тронулись.

И первым идет. Я беру девку за руку, за собой веду. Сначала она от обалдения послушно за мной хромает, потом вырывается, догоняет Мудреныша, говорит горячо, убежденно, но абсолютно непонятно. То на мертвых показывает, то на реку, то на небо, то на землю под ногами. Мудреныш слушает ее долго, не перебивает. Затем рукой ей нижнюю челюсть поднимает, чтоб рот закрыла, говорить не могла. Показывает на солнце, говорит: «Солнце низко». Показывает на лес, говорит: «Лес далеко». Пальцами показывает, словно человечек идет, говорит: «Надо идти». Девка вновь по-своему лопочет. Тут Мудреныш ей такую оплеуху открытой ладонью отвешивает, что она с ног кувырк! За щеку держится, поднимается, кровь сплевывает, выхватывает свою непонятную штуковину, то протягивает Мудренышу, то на мертвых показывает. И злые слова выкрикивает. А Мудреныш резко выдергивает у нее штуковину и в речку бросает. На самую середину. Девка только глазами ее провожает — и сникает. Я отбираю у Верного Глаза обломанное древко копья, даю девке вместо костыля, беру за руку, за собой веду. Больше не вырывается.

Через час доходим до брода. Мы с девкой уже последними топаем.

Хромает она все сильнее. Я осматриваю место, и оно мне не нравится. Наш берег голый, каменистый. Мы как на ладони, а на том берегу кусты. Мудреныш тоже так думает, потому что говорит:

— Переходим реку, и на том берегу ждем Кремня и Фантазера.

И начинает раздеваться. Потому что река хоть и широко разлилась, а по пояс будет. Я девке жестами показываю, что мы на тот берег пойдем, раздеться надо. И сам одежду скидываю, в узел увязываю. Девка на меня смотрит, краснеет, но губу закусывает и раздевается. Долго это у нее идет. Мы уже все готовы, вокруг стоим, ее ждем да рассматриваем. А на ней одежек — как на еловой шишке чешуек. И снимаются хитро. Щепотью сверху вниз проведет — как ножом разрежет. Наконец, все с себя сняла, увязала.

А фигурка у нее ничего оказалась. Мышцы под кожей так и играют. Не такие, конечно, как у охотников, но лучше, чем у большинства наших женщин. И не голодала давно. Сиськи кругленькие, упругие.

Только в воду вступаем, Мудреныш хлопает себя ладонью по лбу:

— С этой девкой совсем думать перестал. А вы, балбесы, куда смотрите? Хвост, иди первым, проверь тот берег.

Хвост переходит бродом, кусты проверяет. Потом — Ворчун. Надо было первым послать Верного Глаза, но придурок без копья остался, какая с него польза? Парни осматриваются на том берегу, нам знак дают. Я девке объясняю, чтоб за меня держалась. Течение сильное, а она и так хромает. Ничего, нормально переходим. Вода такая холодная, что под конец ноги немеют, дна не чувствуют. Узлы с одеждой развязываем, но одеваться не спешим. Вокруг девки кружком стоим, наблюдаем да смеемся. А она зубами от холода стучит, торопится, на мокрое тело свои одежки натягивает, в дырки не попадает.

Лицом покраснела, а сама синяя, в пупырышках. В общем, дитя малое, неразумное. Пока одевается, нас смешит, мы на ветру обсыхаем. Мудреныш Ворчуна и Хвоста за мясом посылает, мне приказывает за девкой следить.

Сам садится в кустах у берега Фантазера с Кремнем дожидаться. Ну а Верный Глаз в чащобу лезет, древко для нового копья высматривает.

Я за девкой наблюдаю. А она костер затевает. Раз делом занялась, значит, бежать не собирается. Хоть из чудиков, но соображалка работает.

Кошусь вполглаза на девку и подсаживаюсь к Мудренышу.

— Наверно, это ценная штуковина…

— Какая? — Мудреныш на меня даже не оглядывается. На тот берег смотрит, а больше — на небо.

— Которую тебе девка предлагала. А ты ее в реку выкинул.

— Это амулет, — говорит Мудреныш. — Защищалась она от меня, а не торговалась.

Я себя сразу дураком чувствую. Точно ведь!

— А почему на тебя не подействовал?

Мудреныш только плечами пожимает.

— Может, не на людей заговорен. А скорее, потому что я ей зла не желал.

В амулетах я разбираюсь плохо. Нету у нас шамана. Последнего волки съели еще когда мой отец пацаном был. Никого он обучить не успел. Теперь амулеты только у самых старых людей остались. И то, говорят, выдохлись, больше не помогают.

— Ты боишься, что вторая рыба прилетит?

— Это не рыба, — бурчит Мудреныш, грызя веточку.

— А что же?

— Волокуша.

Пока я перевариваю, Мудреныш веточку перекусывает, выплевывает и говорит:

— Кого тебе чудики напоминают?

— Чудиков. Но девка, с тех пор, как с нами, ни одной глупости не сделала.

— Чудиков, говоришь… — чувствую, недоволен Мудреныш моими словами.

— Мне они медвежат напоминают. А где медвежата, там и медведица.

— Какие же они медвежата? Ты же ее голышом видел, — бормочу я и сам понимаю, что чушь несу. Не об этом Мудреныш речь ведет.

— Беззаботные они. Ничего не боятся. Девка твоя даже не испугалась, когда я ей плюху дал. Удивилась, растерялась, но не испугалась. Думаешь, она такая храбрая? Непуганая, вот! — Вдруг вскакивает, ревет медведем — и к девке. Я сначала не понимаю. Она, вроде, не озорует. Костер задымила.

Если Хвост с Ворчуном мясо принесут, от костра польза будет…

На костер-то Мудреныш и разъярился. Ногами раскидывает, затаптывает, куртку срывает, дым разгоняет. А дыма… Тут-то до меня и доходит.

Мудреныш девку за грудки сгребает, медленно руку для удара отводит.

Девка вырываться и не пытается. Только ладошки перед собой выставляет.

Не для защиты, а, мол, «виновата, больше не буду». Отпускает ее Мудреныш, по плечу хлопает, ко мне разворачивается. Я — что, я виноват. Смущенно руками развожу, сам себя по шее бью. Он только головой укоризненно качает.

А я мозгую, что теперь с девкой все будет хорошо. В смысле, две полоски, а не три.

Тут Кремень с Фантазером на том берегу появляются. Я из кустов на берег выхожу, им рукой машу. Фантазер мне машет. Пока Кремень наши следы заметает, пока брод переходят, возвращается Хвост с лесным оленем на плечах. Говорит, зверье непуганное, а значит, лет пять никто из людей здесь не охотился.

— Вы хорошо придумали камни водой обрызгать. Следы четкие, могли бы и не сигналить дымом, — замечает Фантазер.

— Были следы, а больше нет! — добавляет Кремень. О-о! Мясо!!!

Сырое мясо — это на любителя. Кремень, например, любит. Я — нет.

Но после нескольких дней голодовки стоит только кусочек на язык положить, как тот сам в желудок проскакивает. Девке Хвост тоже кусок отрезает. Как всем. Я хотел ей нож дать, но она свой достает. Маленький, блестящий, но острый. Есть сырое мясо ей не хочется. Раза два оглядывается на разоренный костер, но мясо ест правильно: ухватит зубами, у самых губ отрежет, пожует, сморщится, проглотит. Кремень меня локтем в бок подталкивает и бурчит:

— На руки посмотри.

Я смотрю. У нас только пальцы да ладони в крови. У девки — аж с локтей капает. Вся мордашка в крови, и одежку свою чудную кровью забрызгала. Кремень сразу подметил, что она первый раз теплое мясо ест.

Не голодали, значит, чудики. Никогда не голодали.

Да и сейчас не голодна. Едва ли треть своего куска съела, на нас виновато так косится — и кладет остаток на тушку. Прямо на шерсть!

Бестолковая! Кто же с налипшей шерстью доедать будет?

Я буду. Мудреныш смотрит на меня, усмехается и говорит:

— Твоя девка, ты и доедай.

А Хвост уже всем по второму куску отрезает. Смотрю я на девку, на мясо, на небо — и веду глупую к речке от крови отмываться. Заодно и мясо сполосну.

А одежка у нее славная. В момент отмылась, и следа не осталось.

Солнце совсем низко, пришло время ночлег устраивать. Летом зверье сытое, под любым кустом спокойно спать можно. Если еще веток наломать и шалаш соорудить — совсем хорошо. Ну, шалаши мы делать не стали, но старую ель к делу приспособили. Я девку рядом с собой кладу, чтоб не замерзла.

Она полежала-полежала, из-под моей руки выворачивается, что-то затевает.

Думал, в кустики сходить захотела, ан нет… Шалашик себе ставит! Из чего-то, очень напоминающего рыбий пузырь. Веревки к двум деревьям привязывает, что-то надувает — готов шалашик. Сквозь стены видно, что внутри делается, а крыша ярко-оранжевая. И видно, как она себе подстилку надувает. А мы сидим вокруг, смотрим. Шалашик маленький, одному просторно, двоим уже тесно будет.

— Откуда у нее это? — спрашивает Фантазер.

— У нее в одежке на бедрах сумки. Из них достала, — отвечаю я. — На правом бедре шалашик, на левом — подстилка.

Девка в своем домике двух комаров на стенках ловит, нам неопределенно так ручкой делает и ложится лицом вниз. Мы — что, мы вновь под елку лезем.

Засыпая, я вижу, она калачиком сворачивается.

* * *

— Где девка?!

Просыпаюсь, меня Мудреныш за плечи трясет. Только-только небо просветлело. Вскакиваю, головой верчу — шалашик пустой, девки нет.

— ПОДЪЕМ!!! — командует Мудреныш.

Дура девка, ох дура! Не только сама убежала, но еще и копье Мудреныша унесла. Мое бы взяла, я бы простил. Или Верного Глаза, новое, без наконечника. Но у Мудреныша-то зачем? Ох, дура… Теперь только о трех полосках речь.

Мы бежим обычным строем. Кремень — слева, Хвост — справа, Мудреныш по центру. Фантазеру Мудреныш велит убрать шалашик девки и прикрыть наши следы.

А у девки хорошо чувство направления развито. Бежит прямиком туда, где ее летающая рыба-волокуша упала. По берегу реки было бы проще бежать, но намного дальше. А так — вверх-вниз по предгорьям. Короче, но утомительнее. Я бы вдоль реки бежал.

Ну вот, прибежала, а как на тот берег переправиться — не знает.

Нет, знает! Хочет сосну повалить. Сосна на склоне обрыва корнями за камни цепляется, кажется, толкнешь — сама упадет. Девка камнем по корням мутузит.

Того и гляди, в речку свалится. Вместо сосны.

Мудреныш делает нам знак, чтоб не высовывались, выходит на берег, идет к девке. Та настолько увлечена, что не слышит и не видит. Ну, Мудреныш нагибается, берет ее за волосы, вытаскивает на ровный берег и ведет в лес. Заметила. Ругается. Слов не понять, но ясно, что ругается.

И вдруг — я даже не понял, что произошло — только ноги Мудреныша в воздухе мелькают, и он спиной вперед в куст летит. А девка даже убежать не пытается. Лицо красное, злое, на тот берег рукой показывает, слова выкрикивает. Мудреныш из куста вылезает, на девку идет. В этот раз я все отлично вижу. Она его за руку хватает, спиной к нему поворачивается и резко нагибается. Мудреныш через нее летит, опять ноги выше головы.

Не заметил, как, но мы все уже кругом стоим, как зрители на поединке.

Да почему — как? Поединок и есть. Вопрос, что делать будем, если девка Мудреныша одолеет?

Мудреныш поднимается, плечами поводит — видно сильно об землю приложился — и опять на девку идет. А девка ноги широко ставит, чуть приседает руки вперед выставляет. Тело — как рысь перед прыжком. Напряжено, и мышцами играет. Я сразу представление о чудиках меняю. Беспечные они, но драться умеют.

Только не с Мудренышем. Девка опять его за руку хватает, спиной к нему резко разворачивается и… ничего. А Мудреныш ее свободной рукой за одежку на заднице берет — и поднимает как ребенка. Девка вопит, брыкается, а толку-то? Сила есть сила. Мудреныш ее отпускает, чтоб на землю шлепнулась, поудобнее перехватывает — за пояс и за волосы, над головой поднимает и к лесу идет.

Тут Кремень что-то на земле примечает.

— Это не ты потерял? — протягивает копье, пополам сломанное. И наконечник тоже сколот. Видно, девка пыталась копьем как рычагом сосну повалить. Мудреныш только зубами скрипит. Девку на плечи опускает, словно тушу оленя, бросает на ходу:

— Убери следы на берегу.

А я все прикидываю, мозгую, что с девкой сейчас будет. Она с Мудренышем дралась — сама и виновата. А после нее — я самый виноватый.

Мудреныш мне приказал за девкой присматривать, а я проспал.

Полсотни шагов идем, сотню. Тут Мудреныш командует:

— Привал. Клык — второй, Верный Глаз — третий. И в сторону распадка с девкой на плечах топает. Мох там глубокий, мягкий. Садимся мы, я все мозгую, почему он меня вторым назвал. Верный Глаз летающую волокушу сбил, это понятно. Я девку на плече принес. Так ведь, недалеко нес. Не я, так другой бы… По закону, я принес — у меня и прав больше. А по понятиям…

И вчера мне девку поручал. Неспроста это.

Что неспроста — понимаю, а вот почему неспроста — не могу понять.

Но Мудреныш просто так ничего не делает. На ребят смотрю — все слова Мудреныша как надо принимают, никто не спорит. Кто садится поудобнее, кто решает последний сон досмотреть. Фантазер на утес лезет, с утеса отлично видно место, где волокуша разбилась.

Тут девка за кустами заголосила. Дошло до бестолковой, чего добилась.

Мудреныш рычит.

— Она его укусила, — комментирует Хвост. Все оживляются, обсуждать начинают, за какое место, да до крови, или так. И пошло… Каждый звук обсуждают да гогочут. Девка визжит как поросенок, Мудреныш взрыкивает, парни гогочут. Кремень на нас по этому гоготу и находит. А девка сначала визжит, потом затихает.

— Поздравляю, братья, в нашем дружном сообществе на одну бабу больше стало! — комментирует Хвост.

— Клык! — зовет Мудреныш, и я иду. Голова и так не на месте, а как девку вижу, ее и вовсе сносит. Мудреныш с нее одежки стянул, но не до конца. Получилось как бы и ноги, и руки спутаны. А она уже не сопротивляется, только всхлипывает. А титьки — как звезды. Сам не понимаю, как на ней оказался…

Оттягиваюсь по полной. А когда голова на место возвращается, вновь соображать начинаю, представляю, как ее сейчас Верный Глаз под общий гогот… А она рядом со мной лежит, всхлипывает. Беззащитная, теплая, родная…

Родная. Вот за это слово я и цепляюсь. Родная. Может, она уже моего ребенка носит. Не дам ее ни Верному Глазу, никому другому. И три полоски не позволю. Моя женщина!

Вскакиваю я, привожу одежду в порядок, девку сажаю, утешаю, одежки на ней в порядок привожу. К синяку на ребрах добавился синяк на левой скуле. А она вместо того, чтоб успокоиться, скулит тихонько, да норовит калачиком у моих ног свернуться. Пришлось три оплеухи отвесить, только тогда шевелиться начинает. Стараюсь несильно, с правой стороны, чтоб не по больному месту. Оделась — опять утешаю. Словами, губами да поглаживаниями. В глаза мне смотреть не хочет, но я лицо ее в ладони беру, больше не отводит взгляд. Даже говорит что-то грустно на своем языке. Говорить начала — значит, в норму пришла.

Веду ее за руку. Послушно идет, не вырывается.

— Моя женщина, — говорю. — Никому не дам! Моя женщина!

Верный Глаз теряется.

— Мудреныш, — говорит, — как же так? Она же… Ты ее… Она твое копье сломала, с тобой дралась!

— Ты мне скажи, она оружие на кого из нас поднимала? — хитро так спрашивает Мудреныш.

— Нет.

— Ты один в чудиков копье бросил, троих убил. Она тебе ничего плохого не сделала. Их племя с нашим не воюет.

— Но ты ее…

— Она мое копье сломала, вот и наказал. Клык ее принес, его девка.

Хочешь, попробуй у него отбить.

Верный Глаз сразу сникает. Не ему со мной тягаться. Но тут Кремень поднимается, Верного Глаза небрежно так в сторону отодвигает.

— Я тоже бабу хочу. Раз Верный Глаз не будет, я вместо него.

Против Кремня мне ничего не светит. Но без боя не отдам. Так ему и говорю. Пригнулся, драться приготовился.

Мудреныш морщится словно клюквы полный рот набрал.

— Кремень, у тебя же две бабы есть. Ты третью хочешь?

— Да не насовсем. Я ее сейчас хочу, распалился сильно, — отвечает Кремень.

— Не видишь что ли, Клык на нее запал? Он сейчас ради нее на смерть пойдет. Ты хочешь убить Клыка ради бабы чудиков?

— Да не хочу я никого убивать, — смущается Кремень. — Я бабу хочу.

— Клык! Сзади! — кричит Хвост. Я оборачиваюсь, девка слева от меня, в каждой руке по камню. На Кремня показывает, злые непонятные слова говорит. Отбираю у нее камни, на землю бросаю.

— Видишь, у них уже мир и понимание, — говорит Мудреныш. — А ты хочешь семью разбить.

— Умеешь ты запутать простые вещи, — делает вид, что возмущается, Кремень. — Клык, когда она тебе надоест, Верному Глазу не давай. Ко мне веди.

— Не надоест, — улыбаюсь я во весь рот.

— Тихо! — поднимает руку Ворчун. И мы слышим отдаленный рокот.

Как вчера.

— Все в лес, — командует Мудреныш, и мы прячемся под деревьями.

Мудреныш смотрит на девку, снимает куртку и накидывает ей на плечи, поверх ее белой куртки. — Клык, не отпускай ее. Попытается убежать — убей.

Летающая волокуша пролетает в стороне от нас. Мы ее отлично видим.

Эта больше вчерашней, намного больше. Летит прямо туда, где вчерашняя разбилась. Покружилась — и садится там, где вчерашняя сидела. Мы все забираемся на утес, который Фантазер присмотрел.

Из большой волокуши много чудиков вылезает. Кто в зеленой одежде, кто в оранжевой, кто в белой. Эти все озабоченные, дурью не маются, знают, что делают. Мы на утесе удобно устраиваемся, одни головы торчат. Утес лесом порос, до чудиков далеко, нас не видно.

— Вот и медведица, — говорю я. Ворчун не понимает.

— Где?

Я на волокушу показываю.

— Мудреныш этих вчера ждал. Сказал, где медвежата, там обязательно медведица будет.

— Мудреныш мудр. Весь в отца, — кивает Ворчун.

Люди из волокуши поднимают тела мертвых наверх, трое идут вниз по течению. Другие трое переодеваются в черное, обвязываются веревками, лезут в воду. А когда вылезают, большая волокуша поднимается в воздух и вытаскивает из реки маленькую волокушу. Люди толпятся вокруг нее.

Девка моя засуетилась. Я ее руку не отпускаю, так она меня к Мудренышу ведет. И начинается у них беседа знаками. Девка на себя указывает, пальцами изображает идущего человека, указывает на людей у реки. Мудреныш жестом отказывает и подносит кулак к ее носу. Тогда девка указывает на себя и меня, мол, вдвоем к ее людям пойдем. Мне интересно стало. Но Мудреныш нам обоим кулак показывает. Девка предлагает ему вместе с нами идти. Он опять отказывает. Девка всех нас рукой обводит, себя кулаком в грудь бьет. Мудреныш долго печально на нее смотрит, по волосам гладит, словно она его женщина, а не моя. Но все равно отказывает. А мне говорит:

— Свяжи ей ноги. Она теперь убежать попробует.

Я связывать не стал, к себе покрепче прижимаю, глажу как младшую сестру. А девка свою одежку обхлопала, странную штуковину достает, к глазам подносит. Что-то говорит на своем языке, Мудренышу вещицу протягивает. Показывает, что нужно к глазам поднести. Мудреныш подносит — и даже присвистывает. Долго прижимает, потом мне передает. Девка помогает вещицу правильно взять. И тут я обалдеваю. Все, что на берегу делается, как будто в ста шагах от нас. Три парня, что вниз по течению пошли, назад идут, а в руках у одного — белая шапка, которую Мудреныш у девки отобрал да в реку кинул.

Девка опять знаки Мудренышу показывает, мол, вещица нам остается, а девка к своим уходит. Мудреныш у меня вещицу отбирает, ей в ладонь вкладывает. У девки опять лицо каменеет. Как вчера, когда мы не дали мертвых похоронить.

— Почему ты не хочешь ее отпустить? — спрашиваю я. — Тебе ее не жалко?

— Жалко, — говорит Мудреныш.

— Тогда почему?

— Потом, может, сам отпустишь. А сейчас рано. Она нам о своем племени расскажет, когда говорить научится. Я знать должен, чего от них ждать.

— Ничего хорошего! — говорю я. — Мы троих убили, девку похитили.

— Это сегодня — ничего хорошего. О том, что это мы их убили, только девка знает. Через зиму она за нас будет.

— Точно?

— От тебя зависит.

Я опять убеждаюсь, что мне до Мудреныша — как до неба. Обнимаю девку, поглаживаю. Она застывшим взглядом на своих смотрит. Из глаз слезы текут, с подбородка капают. Жалко ее.

Волокуша поднимается в воздух, над самой водой медленно вниз по течению летит. Я уже понимаю — чудики девку ищут. Думают, утонула, а она здесь сидит. Ничего они не найдут.

Так и случилось. Долго ищут. А когда волокуша возвращается, в нее тела заносят, все чудики забираются. Она поднимается, маленькую волокушу поднимает — и улетает. Моя девка тут не выдерживает. Глазами волокушу провожает — и воет в голос. Взахлеб, как степнячки, как наши бабы покойников оплакивают. Я ее к себе прижимаю, утешаю, она у меня на груди и рыдает. Мудреныш на это дело смотрит, смотрит и говорит: Сегодня ищем место для стоянки всего общества, завтра охотимся и идем назад. Темп движения будет максимальный, чтоб мясо не испортилось. Так что отдыхайте сегодня.

К обеду находим пещеру. Хорошая пещера, но вход слишком широкий, ветром продувается. Грот — не грот, а как навес. И лишь в глубине грота пещера начинается. Все общество в такую не вместится. Но от дождя под навесом укрыться все смогут Ничего, сначала можно и в такой, а к зиме лучше найдем. Ворчун оленя приносит. Костер разводим, наедаемся досыта.

Девка моя проплакалась, тоже ест. А после еды делом занялась. Начала язык учить. Указывает пальцем на все подряд, по-своему называет, требует, чтоб я назвал. Упорная! Скоро надоедает мне этим заниматься, но Мудреныш просит ее быстрее обучить.

Вечером я в пещеру мха натащил, еловых лап. Маленький шалаш складываю. Девка с опасением на меня посматривает. Весь день за руку держалась, следом таскалась, а теперь снова дичится. Но тут Фантазер подходит, ей на колени сверток бросает. Это ее прозрачный шалашик и подстилка. Разворачивает она подстилку, надувает, долго что-то взвешивает, губы кусает, на нас косится, что-то с подстилкой делает — та вдвое больше становится. Охотники вокруг толпятся, щупают подстилку, надо мной подшучивают. Девка краснеет, вырывает у них подстилку, в мой шалашик запихивает. И сама лезет. Я еще немного со всеми у костра сижу да и лезу в шалашик под соленые шутки.

Девка сдвигается, мне место уступает. Я ее по щеке глажу — мокрая щека. Опять плачет. Подумал, как парни сейчас ржать будут — и не стал девку раздевать. Успеем еще. Она шуршит чем-то. Я потрогал — сверху укрыла нас своим шалашиком, чтоб теплее было. Засыпая все думаю, как так получилось. Ушел на разведку одиноким парнем, а вернусь солидным охотником. Со своей женщиной.

Ночью несколько раз просыпаюсь — девка рядом лежит. Холодно ей, ко мне прижимается.

Утром встаем, смотрю я на нее — сонная, лохматая, комарами искусанная, под глазами круги, на левой щеке синяк темнеет. Страшилка, не девка. Но — моя!

Костер запалили, вчерашним оленем закусываем. Мудреныш ехидно так на нас с девкой косится и говорит:

— Молодые остаются, остальные на охоту.

И под общий гогот первым к лесу идет. Остальные — за ним. Я, чтоб время не терять, девку в шалашик веду. Она не противится, хоть и не радуется. Сама одежки расстегивает, показывает мне, как это делается.

Я ее, как полагается, беру. Не силой, но с лаской. А когда всплакнула, до того заводит меня, что еще раз, и еще раз взял. Оживать начинает.

Лопочет что-то на своем языке, всхлипывает, ко мне ластится. Признала меня, теперь у нас все хорошо пойдет.

Повалялись, понежились мы с ней, затем снова за язык принялись.

Она половину слов вчерашних забыла. Да не половину, а почти все! Я и то больше слов из ее языка помню. Узнаю, как ее зовут. Оксана. Глупый я все-таки. На третий день только догадался спросить. Если сказать Ом-Ксана, получится Великая Ксана. Пару раз ее так называю, поправляет. Не хочет быть великой. Вернутся ребята, расскажу — посмеемся.

Возвращаются охотники с добычей. Я туши пересчитываю — для меня тоже нашлась.

— Передохнем, поедим и трогаемся, — говорит Мудреныш.

— Оксана, костер, — кричу я, чтоб всех удивить. Для верности, все же, рукой на кострище указываю. Понимает, умница. Кивает мне и огонь раздувает. Все и на самом деле удивляются.

Доедаем оленя, собираемся идти. Оксана самую маленькую тушу себе на плечи взваливает. Верный Глаз ее нести хотел.

— Ух ты! — изумляется Кремень. — А донесет?

— Не донесет, так съедим, — хмыкает Мудреныш. — Ты сможешь оленя добыть и нас догнать?

— Легко! — усмехается Кремень и исчезает между деревьями. А мы трогаемся в путь. Думаете, к броду? Как бы не так! К той сосне, которую Оксана старалась повалить. Сообща ее через реку валим, осторожно по ней переходим. Мудреныш тушку у Оксаны отбирает, сам переносит. А мне велит за девкой следить, чтоб не бултыхнулась. Но она по стволу как по ровному месту идет, не пошатнулась даже. Ловкая.

На перевале мы останавливаемся ненадолго. Оксана дальнозоркую вещицу достает, вдаль смотрит. Мудреныш рядом с ней встает, ему протягивает. Он тоже смотрит. Отдает потом. Я радуюсь, что зла друг на друга не держат.

Даже как бы без слов друг друга понимают.

К вечеру Оксана хромать начинает. Все сильнее и сильнее. Копье у меня просит. Не хотел сначала давать, что я за охотник без копья? Потом думаю, кто в горелый лес по своей воле пойдет? И даю. Она на него опирается. Оленю хитро ноги стягивает, на плечи забрасывает, к поясу привязывает. Сначала я думал, умно сделала, потом понял — глупо. Если упадет — самой не встать. Дважды падает, я сзади иду, помогаю подняться.

На ночлег останавливаемся в горелом лесу. Много прошли! Не поверите — два дневных перехода. Устали все, прямо на углях спать готовы. Костер из головешек сложили, разжигать лень. Так и сидим у незажженного. Но Оксана затевает свой шалашик ставить. Что-то сделала — шалашик вдвое больше стал. Не шалашик, а просторный шалаш. Стены совсем прозрачные делаются. Пока ставит да подстилку надувает, я объясняю парням, как ее зовут.

— Хозяйственная она у тебя, — одобряет Фантазер. Я его чуть не расцеловал. Шучу, конечно. Но если Мудреныш, Кремень и Фантазер признали, что девка моя, никто оспаривать не посмеет.

Решаем для ясности звать ее Ксаной. А что, девки часто имя меняют, когда в другое общество уходят. Но Верный Глаз все портит.

Не Ксана она, а Ксапа, — говорит. И рот до ушей. Я его когда-нибудь копьем в голову стукну, чтоб глупые мысли вытекли. Так ему и говорю. Но поздно. Парни решают, что Ксапа — Хулиганка по-нашему — самое подходящее имя для моей девки.

Вылезает из шалаша, рядом со мной садится. Опять слова спрашивает.

И опять половину забыла.

Хватит на звезды смотреть, спать пора, — говорит Мудреныш, треплет ее по голове и ложится на самое удобное место. А что? Кто первый занял, тот и прав!

За ним Фантазер сообразил. И тоже Ксапе прическу лохматит. Парням понравилось. После четвертого Ксапа взвизгивает, хватает меня за руку и в шалаш тащит. Парни гогочут.

Улеглась, ладошки между коленок зажимает. Я подумал, завтра вставать рано, идти далеко. Пусть отдохнет. Ложусь рядом, обнимаю покрепче, прижимаю к себе, чтоб теплей ей было. Мерзлячка она у меня.

* * *

Утром просыпаюсь — нет девки в шалаше. Рядом сидит без штанов, с Мудренышем говорить пытается. Я слушаю.

— Нога, боль. Нет боль, — говорит Ксапа и накручивает на коленку какую-то длинную ленту. Щиколотка тоже лентой обмотана.

— Распухла у нее нога, — поясняет Мудреныш. — Отдохнуть бы ей дня два. Но идти надо.

Ксапа натягивает штаны, показывает мне, как ее подстилка сдувается, как шалаш складывается. Запихивает в КАРМАНЫ на бедрах. Карман — это такая сумка, к одежде пришитая. Пока собирается, охотники поднимаются, отряхиваются, к переходу готовятся. Ксапа удивляется, меня за рукав теребит.

— Я есть, — на рот показывает. Парни смеются.

— Чего ржете? — повышает голос Мудреныш. — Я тоже есть хочу.

Разбираем туши. Ксапа откуда-то из одежды вытаскивает прозрачный пузырь с водой. Половину выпивает, половину мне протягивает. Я пробую, вода вкусная, сладкая. Всем по глотку достается. Пузырь Хвост Ксапе отдает, хвалит.

К полудню Ксапа идти совсем не может. Хромает, на каждом шаге постанывает. Мудреныш привал объявляет.

— Девка идти не может. Что делать будем?

— Оставим ее и Клыка здесь, — предлагает Хвост. — Мы же всем обществом за перевал пойдем — вот и подберем их.

— Оставим ее, Клыка и двух оленей. Плохо. Нас голодные ждут, — возражает Ворчун.

— Недалеко идти осталось. Я смогу двух оленей нести, — говорит Кремень.

— Как ты две туши на плечи положишь?

— А одного за спину повешу, как Ксапа. Второго — сверху.

— Я тоже двух возьму, — решает Мудреныш. — А Клык пусть свою бабу несет.

Лесной олень — зверь не тяжелый. За перевалом они вообще мелкие.

Сажаю Ксапу себе на шею и мозгую, что Ксапа тяжелее лесного оленя будет.

Но легче двух. Все справедливо.

Как же… Кремень с Фантазером и Хвостом меняется. Мудреныш с Ворчуном и Верным глазом. А со мной никто меняться не хочет. Твоя баба — ты и неси, говорят.

Идем, конечно, медленно. Засветло не успеваем. Но, когда поднимаемся на холм да видим костры, Мудреныш скидывает туши на землю. Фантазер смотрит на него — и тоже скидывает. И я Ксапу со своей шеи ссаживаю.

— Эй! Племя голодных! — кричит Мудреныш. — Встречайте охотников с богатой добычей!

Что тут начинается! К нам все, кто бегать могут, бегом бегут. Кто бегать не может, ползком ползут. Не то, что туши, нас на руках готовы в лагерь нести. Я был бы не против.

В темноте Ксапу толком не разглядели. Она ко мне жмется, хромает, на копье опирается. Но если с копьем, и мы ее не гоним, значит, своя!

Туши у костров складывают, десять раз пересчитывают, радостные все!

Но Старая нюхает, головой качает, говорит, что сырые есть нельзя, варить надо. Костры ярко горят, глиняные котлы водой наполнены, уважаемые люди туши разделывают. Детишки смеются, никто не спит. У всех слюнки текут.

Моя сестра Мечталка меня встречает, ко мне ластится. С женщиной поздравляет. Ксапа обижается, думает, сестра — моя женщина. Знакомлю, представляю. Сестра узнает, что мы Оксану Ксапой зовем, пополам от смеха сгибается.

С трудом объясняю, что Мечталка — моя сестра. Подзываю бабу из тех, что с тремя полосками да двумя детьми. На детей показываю, да на себя и сестру. Ксапа понимает, кивает, баба боится. Думает, детей забрать хочу.

Почти год у нас живет, говорить толком по-нашему не умеет. Глупая совсем.

Кремень осенью ее у Заречных на тушу лося выменял. Им голодно было — как нам сейчас. А они ее у степняков кочевых отбили. Поэтому и три полоски.

Хорошая баба, послушная, шкуры хорошо выделывает. Только очень глупая и всего боится. Успокаиваю бабу, по попе хлопаю, к котлам посылаю. Там от нее польза будет. А Мечталка уже с моей за руки держатся, Мечталка тараторит без умолку. Поладили. Остальные бабы с опаской косятся. Ксапа-то с копьем. Не понимают, что копье мое. Пусть побаиваются. Обижать не будут.

Хорошо едим, досыта. Но все съели, завтра снова есть нечего будет.

Что такое — восемь оленей на голодное общество? Нас же три с половиной сотни. Но все поели — это хорошо.

После еды Мудреныш хлопает меня по плечу и ведет за собой. Ксапа вытирает губы и спешит за нами. Даже ладошку в мою руку вкладывает.

Но я-то понимаю, одна среди чужих боится остаться.

— Она знает наш язык? — интересуется Мудр.

— Нет, — отвечает Мудреныш. — Только несколько слов.

— Что вы видели за перевалом?

— Чудесное место, отец! Там все есть! Лес, река, птицы, звери.

Они совсем не боятся людей. Завтра общество пойдет через горелый лес к перевалу.

— Сколько дней идти обществу в долину?

— Мы вернулись за два дня. Обществу надо пять-шесть дней.

— Люди голодные и слабые. Что будешь делать, сын?

— Я пошлю вперед лучших охотников. Четыре дня, и они принесут мясо.

— Через три, сын.

— Да, через три.

Ксапа ничего не понимает, но ловит каждое слово. И головой вертит.

Догадывается, что разговор очень важный.

— Сын, я водил тебя в долину много лет назад.

— Да, отец.

— Знаешь, почему мы живем здесь, а не там?

Мудреныш думает, мы ждем. Ксапа мою руку сжимает, смотрит удивленно.

— Не знаю, отец.

— Долина маленькая. Мы съедим все за год-два.

— Не вести общество в долину?

Мудр долго смотрит в костер.

— Пять дней назад вернулся Головач с охотниками.

— Ты послал его к Заречным.

— Да, я послал его к Заречным. Они не пустили наших охотников на свой берег. Копьями грозили.

Сильно я разгневался! Мудреныш копье сжимает, пальцы побелели.

Всегда мирно жили. Сколько их девок у нас, сколько наших у них! Всегда мирно жили.

— Не сердись на них, — говорит Мудр. — У Заречных всегда плохо со зверьем было. Их земля два общества не прокормит. Четыре охотника из Заречных перешли реку и отдали Головачу тушу быка. Но на свои земли охотиться не пускают.

— Все наше зверье за реку ушло! Что нам делать, отец?

— Завтра пойдем к перевалу.

— А через два года — что? Сколько лет надо, чтоб новый лес вырос?

— Когда ее сын, — Мудр указывает на Ксапу, — приведет себе девку, леса вновь будут зеленеть на наших землях.

Я подумал, что плохо нам будет, если у Ксапы дочки пойдут, и чуть не рассмеялся.

— Мы будем посылать самых плохих охотников сюда, — продолжает Мудр.

— Пусть ходят вдоль реки, пусть Заречные и Степняки видят, что наши земли не пусты. Иначе они займут их. Нам предстоят тяжелые годы, сын.

— Ты далеко смотришь вперед, отец.

— Теперь расскажи, что это за девка.

Мудреныш рассказывает все, но чуть-чуть не так, как на самом деле.

Верного Глаза, что копье бросил, ругает, а про Ксапу плохого слова не говорит. Что копье без спроса взяла и сломала, когда дерево пыталась повалить, сказал, но так, как будто не ночью, а утром, когда мы сообща дерево валили. Получается, будто виновата Ксапа совсем чуть-чуть, по глупости. А то, что с больной ногой оленя наравне с охотниками несла — это само за себя говорит.

— Ты как соловей поешь, — улыбается Мудр. — Я не спрашиваю, откуда у нее синяк на лице. Я не спрашиваю, почему вы ее Хулиганкой зовете. Я спрашиваю, зачем ты ее привел?

— Хочу знать, кто такие чудики, — говорит Мудреныш. — Где живут, куда охотников посылают, как летающую волокушу сделали. Ксапа научится говорить, все нам расскажет.

— А если не захочет рассказать?

— Расскажет. Не мне, так Клыку. Не Клыку, так сыну.

Я обнимаю Ксапу рукой, прижимаю к себе. Вскрикивает от боли, но мою руку не скидывает, а на плечо передвигает. Я вспоминаю, что у нее синяк на ребрах.

— Ты правильно сделал, сын, — говорит Мудр. — Она расскажет.

* * *

Моя затевает свой прозрачный шалаш ставить, а не в общем ваме со всеми спать. И хорошо, и плохо. Лучше бы ей сначала со всем нашим родом перезнакомиться, а не сразу в свой… В мой, в смысле, выделяться.

С другой стороны, тоже правильно. Незачем тычки да подзатыльники от старших женщин терпеть. Хоть и девка совсем, но старшая в роду. Уважение сразу. Велю Мечталке помочь да любопытных отогнать. А сам — к Мудренышу, на серьезный разговор.

Нехорошо получается. Он уже со своей женщиной лег. Но ко мне сразу выходит.

— Почему? — спрашиваю. — Почему Ксапу мне отдал? Почему себе не взял, если от нее судьба всего общества зависит?

— Ты ее на плече принес. Твоя девка, — говорит. Но глаза отводит.

Все так, да не так.

— Тогда почему три полоски хотел, когда она твое копье сломала?

— Послушай, — говорит Мудреныш. — Тебе девка нравится, нет?

Что тут сказать…

— Я ее полдня нес. Радовался. Ноги подгибались, а не тяжело. С голоду умирать буду — последний кусок ей отдам.

— Так чего тебе еще надо? Живи с ней, детей заводи.

Ага… Детей заводи… А через два года голод начнется. Не помрут, так слабыми вырастут. С другой стороны, как удержишься? Не о том думаю!

— Ты ничего просто так не делаешь. Я ее принес, ты долго-долго думал, я видел. И потом — она шаг сделает, ты лоб морщишь. Она в небо посмотрит, ты полчаса в небе птиц считаешь. А когда разозлился на нее — почему мне дал, а Кремню — нет?

— Умный ты парень, Клык. Но временами такой дурак… — с тоской в голосе произносит Мудреныш. — Когда голодной зимой Заречные своих девок и молодых баб к нам привели, ты почему себе не взял? С голода ведь девки помирали. Ворчун себе двух взял. Многие наши взяли.

— С тех пор Ворчуна Ворчуном прозвали, — бормочу я. — Кто я был два года назад? Пацан сопливый. С пустыми руками с охоты приходил…

— Ну да. С добычей по тонкому льду — на тот берег, а потом с пустыми руками — назад. Девки Заречных о тебе до сих пор спрашивают. Ты хоть одну с собой клал?

Хорошо, что темно. Не видно, как щеки горят.

— Мудреныш, ты про дело говори. Я не такой умный, как ты.

— Я про дело и говорю. Если мы с чудиками пересечемся, твоя девка нас всех спасти может. Если захочет. А захочет — погубит, понял? Надо, чтоб не она для нас, а мы для нее своими стали.

Я ничего не понимаю, но запоминаю. Потом подумаю. А Мудреныш продолжает:

— Меня она бояться и слушаться должна. Друг ей нужен, чтоб защищал.

Надо, чтоб за защитой к тебе бежала. Ты — добрый. За тобой девки табуном бегают, но ты их боишься. Тебя она полюбит. Но если ждать, пока ты догадаешься ее с собой положить, кто другой точно себе девку заберет.

Вот мне и пришлось девку под тебя чуть ли не силой ложить. Тебе же три полоски подавай, других ты боишься.

— Спасибо, Мудреныш, — бормочу я и поднимаюсь.

— Забудь, что я сказал, — говорит он. — И береги Ксапу. Может, я или кто другой на нее наседать будем. Ты защищай и утешай. Я — злой, ты — добрый. Пусть она за защитой к тебе бежит.

Два раза повторил. Что я, совсем глупый, с первого не пойму? Иду назад словно оплеванный. Хорошо, никто не видит, все спят уже. Мудреныш все вперед видит, а я — только то, что под носом.

Шалаш Ксапы изнутри светится. Несильно, но все видно. Лезу внутрь.

Ксапа без штанов сидит, мазь в больную ногу втирает. На щеках — мокрые полоски. Мазь вонючая. Пробую чуть-чуть на язык — горькая и жжет.

Правильная мазь. Только воняет сильно.

Мечталка несколько шкур приносит. Тепло спать будет. Раздеваюсь, ложусь, шкурами укрываюсь. Ксапа заканчивает в ногу мазь втирать, раздевается, огонек гасит, ко мне под шкуры ныряет. Носом в плечо утыкается. Только я собрался ее взять, расплакалась. Тихонько старается.

Пришлось утешать. Решаю, что утром возьму, когда плакать не будет.

* * *

Взял, как же! Мечтать не вредно. Утром вокруг нашего шалаша половина общества толпится. Прозрачные стенки руками трогают, на нас пальцами показывают. Моя одежку под шкуры затаскивает, вылезает одетая. Я тоже штаны так натягиваю. Выходим. Половина общества шалаш изучает, другая половина вамы складывает, шкуры увязывает. Мудр Головача с охотниками вперед посылает. В проводники им Фантазера дает.

Солнце еще в зенит не поднялось, а мы в переход трогаемся. Два человека шест от вама на плечи кладут, к шесту шкуры и скарб всякий привязан. Много груза несем. Все несут. Только малые дети да совсем старые без груза идут. Многие из старых не пройдут за перевал.

Ксапа за мной как привязанная ходит. Взялась шест в паре со мной нести. Сзади идет. Глупая, я хотел ее в паре с Мечталкой поставить. У девок шесты легче.

Тяжело идти по горелому лесу. А как он горел… Никто из стариков не видел, чтоб лес так горел. Ветер сильный был, искры нес, жар нес. Мы бежали, звери бежали. Нам повезло, совсем близко от реки стояли. Все спаслись. Тогда Заречные нас на свой берег пустили. На другом берегу реки стояли, лицо от жара рукавом закрывали, так лес горел. Но через реку пожар не перекинулся. Широкая река.

Четыре дня лес горел, семь дней дымил. Два дня мы коптили впрок мясо погибших животных. Потом мясо уже нельзя было коптить, и Мудр послал охотников на разведку во все стороны. Весь наш лес сгорел — от гор на восходе до гор на закате. От реки и до перевала. Жаркое лето было, дождей совсем не было. Теперь нет у нас леса, пепел под ногами, пепел на одежде, пепел на руках и на лицах. Сухой пепел серый, от пота чернеет. Пот в пепле светлые полоски промывает. Обугленные стволы под ногами. Трудно идти с грузом, перешагивать надо. Некоторые стволы пнешь — углями рассыпаются.

Другие прочные, пнешь — только облако золы поднимается. Ветра нет, облако долго в воздухе висит.

Два раза Мудр привал устраивает. На третий раз стоянку объявляет.

Солнце еще высоко стоит. Прошли мало, а устали сильно. Ксапа на холм забирается, дальнозоркую штуку достает, назад смотрит. Ко мне спешит, говорит что-то. «Человек, человек там», — рукой назад показывает. Да там не два человека, а два десятка, не меньше. Старые еще долго подтягиваться будут. Потому Мудр рано стоянку объявил, чтоб до ночи подтянулись.

Моя успокоиться не может. Мечталку среди женщин высмотрела, к ней бежит. Мечталка с девками вам ставит, моя у них шесты отбирает. Чуть не подрались. Я вспоминаю, что вчера Мудреныш говорил, подхожу, велю не спорить, а учиться у Ксапы и дать ей все, что просит.

Зря, наверно, так сказал. Моя два самых тонких шеста загубила.

Каждый на пять частей ломает. Два длинных шеста на землю кладет, на них, поперек, короткие. И привязывает. Я не сразу понимаю, что волокушу делает.

Чудную немного, но волокушу.

Потом оказывается, что эту волокушу вдвоем нести надо.

— НОСИЛКИ, — несколько раз повторяет Ксапа, указывая на свою волокушу. Пусть будет НОСИЛКИ. Смешное слово. Я беру два длинных ремня, длину отмеряю, чтоб ремень на плечах и шее лежал, привязываю к ручкам.

Теперь вес не на руки приходится, а на шею и плечи. Руки только придерживают. Что я, волокуш не таскал?

Моя прибалдела сначала, потом обрадовалась, меня губами по щеке мазнула. Впереди встает, и идем мы с НОСИЛКИ к старой стоянке. Хотел спросить, зачем, да при всех неудобно. И не знаю, как спросить. Моя еще мало слов знает.

Понял, зачем идем. Недаром моя твердила: «человек, человек!». Вот он, на обгорелом стволе сидит. И зовут его Седой. Мать говорила, знатный охотник был. Ругаться любит. Его послушаешь — все теперь не так делают…

То-то будет! Но виду не подаю, Ксапа затеяла, пусть сама и нарывается.

Ксапа кладет НОСИЛКИ под ноги Седому и приглашает его на них лечь. Слов не знает, поэтому сама ложится, пример показывает. Потом его за локоть хватает, к НОСИЛКЕ тянет. Седой сердится, я улыбаюсь да посмеиваюсь.

— Клык, что твоей бабе от меня надо? — не выдерживает Седой.

— Садись на волокушу, мы тебя как кабана понесем, смеюсь я.

— Сам дойду.

Надоело мне это.

— Ты до ночи идти будешь. А с тобой Мудр посоветоваться хочет. Нас за тобой послал. Мы молодые, ходим быстро.

— Так бы сразу и сказал, — перестает спорить Седой и садится на НОСИЛКИ.

Пока идем, я рассказываю ему, что волокуша эта называется НОСИЛКИ.

Что моя ради них два шеста поломала и кучу ремней на куски изрезала.

К стоянке подходим, нас все общество встречает. И Мудр впереди.

Сейчас Седой узнает, что я его обманул, опять ругаться будет…

— Мудр! — кричу я. — Я сказал, ты с Седым говорить хочешь!

Я тоже иногда умным бываю. Правду ведь говорю. Седой меня так понимает, а Мудр по-другому! Кладет Седому руку на плечо и уходят они тихо беседуя.

Моя отдышалась, опять лямку на шею набрасывает, в дорогу собирается.

Не знаю, чем бы кончилось, но я Кремню хвастаюсь:

— За твоей матерью идем.

— ЧТО?! — ревет Кремень. Шагает к моей, рукой небрежно ее отодвигает, да так, что она с ходилок кувыркается. Сам в НОСИЛКИ запрягается.

— Ты, Кремень, чего мою женщину обижаешь? — еле поспеваю за ним.

Молчит Кремень. Только сопит сердито да ногами работает.

Приносим мы его мать. Она легенькая по сравнению с Седым, и истории рассказывает.

А Ксапа тем временем затеяла вторую НОСИЛКИ делать. Бабы опять на нее кричат, кулаками грозят. Тут уж Кремень на них рявкает так, что мне страшно становится.

— Скажи им, чтоб помогали Ксапе, — подсказываю я. Кремень говорит.

Бабы разбегаются, пока не побил. Мешать не будут.

Я помогаю Ксапе разорить второй вам, Кремень с Ворчуном идут за отцом Верного Глаза. А кто там дальше, я не вижу. Далеко до них.

Вторую НОСИЛКИ сделали. Мечталка говорит, я язык коверкаю. Надо говорить «носилка». Пусть будет носилка. Только идти собрались, Мудреныш велел мне третью носилку делать, отобрал мою носилку, ушел с Хвостом.

До темноты на трех носилках всех отставших перетаскали. Есть нечего, а все радостные, будто охотники с богатой добычей вернулись. Только Ксапа нерадостная, опять плачет вечером. Но уже не так плачет, а мне сквозь слезы что-то рассказать пытается. Я ее утешаю, а потом беру. Хорошо у нас получается. Дружно. Первый раз засыпает, меня обняв.

Я долго не сплю. Мудр тоже нерадостный был. Не сердитый, но и нерадостный. Озабоченный. Что-то Ксапа не так делает. Да много она не так делает! Два вама не поставить, люди под открытым небом спят. Шестов нет, ремней нет. Но перевал пройдем, будет лес, будут шесты. Охотники с добычей вернутся, будут шкуры — ремни нарежем. Не это Мудра беспокоит…

* * *

Так и пошло. Сначала вперед идем, груз несем, потом за старыми с носилками возвращаемся. Медленно идем. Но никого не потеряли. На четвертый день охотники из-за перевала мясо приносят. Головач с Мудром долго шепчутся. Затем Головач к нам подходит, Ксапу долго рассматривает.

У моей синяк на щеке пожелтел, сама грязная, пепел с потом по лицу размазывает. Мы все такие, но Ксапа — особенно.

— Это ты ее приласкал, — спрашивает.

— Нет, — говорю. — Мудреныш. Она его копье сломала. Без спросу взяла и сломала.

— Мои бабы тоже жалуются. Шесты вамов отняла и поломала на носилку.

Ты не давай ей озоровать.

— Она бы спросила, да слов не знает, — заступаюсь я.

— Носилка — вещь хорошая, но не давай ей озоровать, — повторяет Головач и уходит.

Только перевал прошли, одна баба, три полоски, рожать вздумала.

Моя — к ней. Я даже не удивляюсь. За повитухами иду. Пока привел, все кончилось. Обе довольные, обе тараторят — и, вроде, друг друга понимают.

Я ни одну не понимаю — каждая на своем языке говорит. Моя по пояс голая, малыша в свою одежку кутает. Хорошие у моей сиськи. Не то, что у баб степняков.

Повитухи меня, конечно, сразу прогоняют. Вечером узнаю, что зауважали мою сильно. Все правильно сделала, хотя сама не рожала. Откуда знают, что не рожала? Я с ней живу, я не знаю, они знают.

* * *

Слышу часть разговора между Мудром и Мудренышем. О Ксапе говорят.

— … Так, значит, плохо сделала? — напирает Мудреныш.

— А ты ей объяснял? По ее понятиям, по ее образу жизни — хорошо.

— Значит, хорошо?

— Но ты-то лучше девки знаешь, к чему это приведет, — смеется Мудр.

Пристаю к Мудру. Что на этот раз Ксапа учудила?

— Я старый. Мне интереса нет такие вещи объяснять, — смеется Мудр. — Ты у молодого спроси.

Пристаю к Мудренышу. Тот кривится, словно горьких ягод в рот набрал.

— Расскажи, — вступается за меня Мудр. — Клык — парнишка толковый.

— Когда мы от голода бегаем? — спрашивает Мудреныш. И сам отвечает:

— плохой, голодной зимой. Общество идет, старые да слабые отстают и замерзают. Возвращаться смысла нет, кто отстал — тот замерз. Охотникам легче, меньше ртов кормить. Первый раз летом от голода бежим.

— Так летом никто не замерз. Ксапа правильно делает.

— Ты же слышал, о чем мы с отцом говорили, — устало произносит Мудреныш. — Долина маленькая. Через два года голодать будем. Лишние рты не нужны. Ксапа этого не знает, как лучше старается.

Я оглядываюсь на Ксапу. Слова учит. Пристает ко всем, пальцем тычет и спрашивает: «Как это назвать?» Или: «Можно подержать?» Ребятишки за ней хвостом бегают. Бабы побаиваются — сильная, драться умеет. Хмырь к ней пристал, два раза его об землю бросила, коленом на грудь встала, кулак занесла. Но бить не стала, отходчивая. Поднялась, ему подняться помогла, еще раз кулак под нос сунула и по-своему обругала. На баб прикрикнула, которые над Хмырем посмеяться хотели. Теперь бабы ее побаиваются. Но уважают. За то, что злобствовать не стала. И другим не дала.

Плохо у нее со словами. Я больше слов из ее языка запомнил, чем она из нашего. Но старается. Некоторых девок степнячек заставлять надо.

* * *

Подходим к пещере. Все как всегда — одним нравится, другим — нет, третьи боятся, что навес обвалится, четвертым темно внутри. Зимой никто не жалуется, что темно.

Еды много, вода чистая, жизнь приходит в норму. Охотники чинят оружие, штопают одежду. Бабы с детьми возятся, у костров хозяйничают.

Все улыбаются. Ксапа к Головачу пристает. Просит копье сделать. Головач смеется, но делает. Нет, не настоящее копье, а как для подростка. Чтоб все как у настоящего, только полегче, покороче, и чтоб за полдня сделать.

Зачем пацану хорошее копье? Все равно сломает. Бабе копье тем более не нужно.

Ксапа еще полдня древко полирует, оглаживает, топает к Мудренышу, протягивает.

— Я ломаю твой копье. Я несу новый.

Охотники, кто рядом, улыбки прячут, а Мудреныш теряется. Ясно, что Ксапа ничего в оружии не понимает. Опять впросак попала. Уважаемому охотнику на глазах у всех детское копье подарить — за это и схлопотать можно. Мало ей одного синяка на скуле… Но ведь не понимает, что делает.

Как лучше хотела!

Мудреныш меня глазами ищет. Я только руки развел, да себя по шее треснул. Мудреныш улыбается, берет копье, осматривает, к руке примеривает, будто бросить собирается. Затем вкладывает копье Ксапе в руку и пальцы на древке загибает.

— Учись охотиться с копьем, — говорит. И волосы ей взъерошивает.

Ксапа улыбается, будто хорошее дело сделала.

— Клык, — зовет меня Мудреныш, — проверь, как твоя баба с копьем работает.

Конечно, за нами увязались все, кто рядом был. Вывожу я Ксапу на луг, и тут она опять чудит. Скидывает одежку. Охотники от восторга взвыли.

Я-то уже знаю, что на ней одежек — как на рыбе чешуи, но парни шутку оценили. А Ксапа привычно так перехватывает поудобнее копье, разбегается — и ка-ак зафитилит его через весь луг! Очень правильно копье бросает, не рукой, а всем телом, с поворотом корпуса. Не все охотники так бросать умеют. А так далеко, как она — я даже не знаю, кто. Вот так Ксапа… Мы думали, оружие в руках не держала.

Тут я вспоминаю, как она Мудреныша дважды через себя перебросила.

Ох, непростая девка мне досталась.

Ворчун растягивает между двумя деревьями старую шкуру. Шагами отсчитывает половину длины ее броска, проводит линию. Ксапа бросает копье — и на пять шагов мимо! Охотники повеселели. Один за другим в шкуру копья метают. Была шкура — остались лохмотья. Долго разбираются, где чье копье шкуру пронзило. Потом опять Ксапа бросает, и снова мимо. И еще раз мимо. И еще раз. Зрители смеются и расходятся.

— Что-то твоя девка бросала. Но только не копье, — говорит мне Ворчун. — Может, камень? Спроси у нее.

— Спрошу, — отвечаю я и сажусь под дерево. Ксапа все бросает. То выше, то ниже, то справа, то слева. В дерево попадает, на этом ее мучения заканчиваются. Дерево-то твердое. И наконечник обломила, и древко расщепила. Садится рядом со мной, бросает копье на землю и плачет. Как всегда — тихонько. Только носом хлюпает, да плечи вздрагивают. Да слезы в два ручья. Беру я ее за плечи, разворачиваю к себе лицом и утешаю губами. Она даже для виду вырваться не пытается. Доверилась мне. Бормочет что-то, половина слов наших, половина — ее. Ничего не понять. Да и так ясно — на жизнь жалуется. Не такая у нас жизнь, как у чудиков, и ничего она в этой жизни не умеет.

— Все у тебя получится, — говорю. — И общество тебя уважает. Твою носилку все оценили.

— Помоги говорить с Головач. Я боюсь, ругать будет. Я ломать копье.

РОЖОН ломать, древко ломать.

Оказывается, у чудиков наконечник копья рожоном зовут.

— Не будет он тебя ругать.

Беру за руку, веду к Головачу. Тот улыбку прячет.

— Ксапа новое копье просит. Боится, ты ругать будешь.

— Об камень, или об дерево? — спрашивает Головач, изучая обломанный наконечник. — Не отвечай, сам узнаю. В дерево вогнала со всей дури.

— Точно!

Головач садится у костра, кивком указывает нам место и начинает обжигать конец древка в пламени. Есть такой метод. Если спешка, если зимой под снегом камень не найти, если привязать наконечник нечем, можно просто аккуратно обжечь древко над огнем, чтоб конец заострился и не лохматился. Такое копье сломать не жалко. Ксапе учиться — в самый раз.

Дети так копья делают, поэтому все охотники этот способ знают.

Но Ксапа не знает. Копье бросает очень-очень далеко, но не метко.

Как же чудики живут? Как охотятся?

Сидим, беседуем, Ксапа слушает.

— Скоро твою в общество принимать будем?

— Мудр говорит, уже можно. Но лучше через неделю. Пусть синяк на скуле полностью сойдет.

— Две полоски?

— Две, — улыбаюсь я.

* * *

Наступает день, когда решили Ксапу и двух наших девок в общество принять. Одна по-правде совсем малявка. Соплячка, но из ранних. Скорее надо, пока не обрюхатилась. Мудр говорит, ее последней. Чтоб знала свое место. Ксапу надо бы первой — она в голодное время тушу оленя на плечах несла, на охотницу учится. Но наших обычаев не знает, может не так понять.

Это Мудр так говорит, что может не так понять. Поэтому второй будет. А Ручеек — первой.

Ручеек, конечно, загордилась. Да и вообще, славная девчушка. Тихая, спокойная, работящая. Взял бы себе, но слишком тихая. Мне поживей надо.

А теперь у меня Ксапа есть.

Мать Ручейка садится прислонившись спиной к скале. Ручеек — спиной к матери, и та крепко обхватывает ее руками. Процедура нанесения полосок не из приятных, а от девки нельзя требовать, чтоб к боли как охотник относилась. Старая самым острым ножом проводит по щеке два неглубоких надреза. Потом очень аккуратно срезает тоненькую полоску кожи между надрезами. Когда все заживет, на щеке на всю жизнь останется шрам-полоска.

По этой полоске, по ее длине и наклону любой человек узнает, что Ручеек из нашего общества, и родилась в нашем обществе. Наше общество сильное, многочисленное и уважаемое, поэтому полоска такая простая. Мелким обществам приходится изобретать сложные рисунки, да еще при встрече объяснять, какого они рода-племени. Хотя где они теперь, мелкие общества? Их только отцы да деды стариков помнили. Мелкие общества далеко отсюда остались.

Мать говорила, ее на свете еще не было, когда мы на восход солнца повернули, а другие прямо пошли. Теперь только Заречные да Степняки рядом живут.

У Заречных полоски почти как у нас, только под другим наклоном.

Когда девку Заречных в наше общество принимаем, ей вторую полоску наносим.

Заречные также делают, когда нашу девку берут. Сразу ясно, в каком обществе девка родилась, в каком сейчас живет.

Ручеек хорошо держится. Конечно, слезы из плотно зажмуренных глаз, но не вырывается и не кричит. Так же перетерпела полоску на второй щеке.

А вот Ксапе обряд очень не по душе приходится. Руку мне до боли сжимает, обзывает всех ВАРВАРАМИ и ПИТЕКАНТРОПАМИ. Девки иногда бывают очень глупыми. Видит же, каждый день видит, что у всех баб на щеках полоски.

Что они, от рождения появились?

Когда Ксапа узнает, что пришла ее очередь получать полоски на щеки, словно с ума сходит. Пять здоровых мужиков ее удержать не могут. Вырывается и кричит, что у них нельзя, у них так не делают. Без конца повторяет: «У нас так нельзя, у нас так не делают». Ситуация складывается… Если б три полоски, привязали бы к дереву так, чтоб вздохнуть не могла, по голове стукнули — и порядок. Но две полоски — это же своя, только из другого общества, по своей воле к нам пришедшая. И общество дружественное. Нельзя связывать. А силы у нее — впятером не удержать. Да еще головой мотает.

Старой никак надрезы не провести.

— Да стукни ты ее по голове, — говорит Фантазер, получив чьим-то локтем в глаз.

Ксапу, мою Ксапу — по голове, древком копья, чтоб упала как мертвая…

— Отпустите ее! — кричу. Парни отпускают. Ксапа садится злая, растерянная, растрепанная. Беру ее лицо в ладони и ласкаю губами. Она сразу утихает. Только повторяет:

— Так нельзя, у нас так нельзя.

— Надо, Ксапа, надо, — тихонько говорю я. — Ты теперь наша.

Словно какой-то стержень в ней сломался. Обмякла. Сажусь я спиной к скале, словно ее мать, сажаю ее перед собой, обхватываю руками. Больше не вырывается. Только всхлипывает тихонько, пока Старая по две полоски ей на щеках вырезает.

Вечером у костра только и разговоров, как Ксапу впятером удержать не могли, как Фантазер синяк под глазом получил, да как Ксапа меня слушается. Не поверите, за один день я из юнца уважаемым человеком стал.

— В каждом обществе свои обычаи, — объясняет Мудр. — Она же говорила вам, у них так не принято. Полоски на щеках чем-то зазорным считаются.

Вот и отбивалась девка как могла.

Дальше разговор заходит о том, в каком обществе какие обычаи. Очень интересный разговор. За такой вечер, бывает, больше, чем за год узнаешь.

Особенно от тех, у кого матери и бабки из степняков или других дальних обществ. Но я иду в свой вам. (Да, у нас уже свой вам. Тетки да Мечталка помогли шкуры сшить. Ксапа у них учится и ШИЛОМ в шкурах дырки прокалывает. Быстро справились.) Ксапа лежит свернувшись калачиком и, конечно, тихонько плачет. Это она на людях смелая и независимая. А на самом деле — испуганная маленькая девочка. Что делать, начинаю ее поглаживать да утешать.

— Я теперь СТРАШИЛА и УРОДИНА, — всхлипывает Ксапа. Не знаю, что обозначают эти слова, но ясно — что-то нехорошее.

— Ты красивая, сильная и смелая, — шепчу я и глажу ее по волосам.

— Нас к этому не ГОТОВИЛИ. Весь СПОРТ — это полная чушь. Моя МЕДАЛЬ по ПЯТИБОРЬЮ тут ничего не стоит. Какой ДУРАК придумал копье вдаль метать?

А ПЛАВАНЬЕ? Мой КОРОННЫЙ СТИЛЬ — КРОЛЬ на спине. Кто по горным рекам на спине ПЛАВАЕТ? Чтоб с разгона — головой о камень? Тут вода такая холодная, что вообще ПЛАВАТЬ нельзя. Есть же нормальные ВИДЫ СПОРТА. СПОРТИВНОЕ ОРИЕНТИРОВАНИЕ, там, охота на лис. Почему нас СПОРТИВНОМУ ОРИЕНТИРОВАНИЮ не учили? У нас даже не было КУРСОВ ВЫЖИВАНИЯ. ИДИОТЫ, правда? «Ничего не бойтесь, ПРОДЕРЖИТЕСЬ двенадцать ЧАСОВ, вас обязательно найдут. У вас в ШЛЕМЕ РАДИОМАЯК, мы вас обязательно вытащим». А Мудреныш мой ШЛЕМ в реку кинул. И ПИСТОЛЕТ тоже. Много мне пользы от того, что мой ШЛЕМ из реки вытащили? А когда в ЗАЖИГАЛКЕ ГАЗ кончится, как я буду костер разводить?

Думаешь, нас учили огонь добывать или оружие делать? Нам даже ножей не выдали! ПЕРОЧИННЫЙ в кармане был, с ним и осталась.

Пусть поплачет, пусть обиды со словами и слезами выльет. Ей сейчас не важно, что я половину слов не понимаю. И мне не важно.

А то, что она сегодня членом нашего общества стала — важно. Теперь любой охотник ее грудью от опасности прикроет. Сам будет голодный, но с ней мясом поделится. Но это я ей утром объясню.

* * *

Половина лета прошла с тех пор, как мы от пожара бежали да перевал перешли. Мудр Головача посылает долину осмотреть, а особенно те места, куда река течет. Долго ходит Головач со своими охотниками, хорошие новости приносит, и плохие — тоже. Хорошие — если ущелье, по которому река течет, пройти, то земли за ним непуганой дичью богатые и безлюдные. Плохие — что ущелье это обществу не пройти. Скалы там крутые, отвесные. Сильные охотники с трудом прошли, и то удивляются, что все живые вернулись. И что земли безлюдные — тоже плохо. Девок полагается из соседнего общества брать.

Ксапа в обществе осваивается. Много слов знает, говорить может.

Я еще больше ее слов выучил, мы друг друга всегда понимаем. Мечталка от Ксапы без ума. Подруги на всю жизнь. Даже спит половину ночей в моем ваме. Как с тетками поругается — так к нам. А ругается через день, потому что все время с Ксапой бегает, по хозяйству ничего не делает. Не будь Мечталка моей сестрой, пришлось бы мне ее себе взять.

Ребятня от Ксапы тоже без ума. Хвостом бегают. Так и ходят — впереди Ксапа с Мечталкой, за ними — полтора десятка пацанов и две-три самые бойкие девчушки. На каком языке говорят — даже не понять. Половина слов наших, половина ксапиных. Ксапа учит их ЛУКИ делать. Бабы сначала ругаются, мол, страшно из вама выйти. Но когда малышня начинает к обеду птицу приносить, ругаться перестают.

А еще Ксапа делает ВОДОПРОВОД. С ребятней где-то в горах на ручей запруду ставят и к нашей пещере направляют. Опять сначала много шума.

Ручей поляну перед пещерой, на которой вамы стоят, в большую лужу превращает. Бабы в крик. Охотники хотят запруду разрушить, но Ксапа уговаривает канаву по краю поляны вырыть. Дружно роем, всем обществом.

В одном месте, наоборот, из камней и глины ДАМБУ ставим. Теперь бабы довольны, все довольны, за водой далеко ходить не надо. Ксапа ручей ВОДОПРОВОДОМ зовет, а по-моему, как был ручьем, так и остался.

* * *

Откидываю полог, вхожу в вам и понимаю, что-то плохое случилось.

Такое у Ксапы лицо. Застывшее. Как в первый день.

— Сядь, — говорит Ксапа. — Серьезные слова говорить будем.

Рассказывай, как нашу АВИЕТКУ СБИЛИ.

Оказывается, кто-то из малышни разговоры взрослых слышал, как Верный Глаз в летающую волокушу копье бросил, да при Ксапе сболтнул. Она вида не подает, что не знает, и малыша расспрашивает. Мол, расскажи, что слышал, а я скажу, как на самом деле было. Малыш и рассказывает. Но слышал на самом деле мало. Теперь Ксапа от меня хочет услышать, что произошло.

Что делать, я рассказываю.

— Ты не вызывай Верного Глаза на поединок, — прошу я. — Он не со зла это сделал, а со страха. И копье мимо бросил, чтоб напугать, прогнать.

Это АВИЕТКА вперед рванулась, копье в заднюю лапу попало.

— Не в заднюю лапу, а в левый задний ЭЛЕКТРОВЕНТИЛЯТОР. Все ЛОПАСТИ летят к ЧЕРТОВОЙ МАТЕРИ. Марат отличный ПИЛОТ, но у нас ни высоты, ни скорости не было. Он на трех ДВИЖИТЕЛЯХ АВИЕТКУ на ровном КИЛЕ удержал, но нас развернуло, а там склон… Подожди, ты сказал, что я могу Верного Глаза на поединок вызвать?

— Ну да. Ты теперь из нашего общества, он из нашего общества. Ты охотница, он охотник. Только не надо этого делать. Всем плохо будет. Я знаю, что ты сильнее, что он виноват… Ксапа, ты же хорошая, ты не будешь его убивать?

Ксапа молчит, желваками играет. Вдруг у нее губы дрожать начинают, и я понимаю, что Верный Глаз останется жить. Прижимаю Ксапу к своей груди, глажу по спине, по волосам.

— Я бы его голыми руками на сто кусков разорвала, если б это могло нашу ПАРТИЮ оживить, — всхлипывает Ксапа. — Так не поможет ведь! Пусть живет, гад. Ты ему только передай, чтоб мне на глаза не попадался.

А я представляю, как Ксапа рвет придурка руками на сто кусков, как кости ломает и выкручивает, и мне страшно становится.

— Среди тех… кто умер, твой мужчина был?

— Там был тот, кто мог стать моим мужчиной. Мы с Паладом в УНИВЕРЕ вместе учились. На одном ПОТОКЕ, только в разных ГРУППАХ. А когда по РАСПРЕДЕЛЕНИЮ в одно УПРАВЛЕНИЕ попали, он за мной УХАЖИВАТЬ начал.

Дальше опять слезы. Я уже знаю, что в таких случаях делать. Раздеваю Ксапу, кладу рядом с собой, ласкаю тихонько, но не беру. Она прижимается ко мне, рассказывает и постепенно успокаивается. Думал, и в этот раз так будет, но Ксапа все еще очень злится на нас.

— … Я в роли культурного героя! Местный ПРОМЕТЕЙ! Это же курам на смех! Я не КОНТАКТЕР! Нас к этому не ГОТОВИЛИ, понимаешь ты это?!

Глупая мысль в голову приходит. Раньше Ксапа днем крепилась, а по вечерам плакала. Сегодня злится и ругается. Значит, прижилась. Пытаюсь ее успокоить, но только хуже получается.

— … Думаешь, ты мне тогда нужен был? ЩИТ мне был нужен! Я тебя вместо ЩИТА использовала! Чтоб выжить, чтоб тобой от охотников укрыться.

Лучше один насильник, чем полплемени. Про три полоски я тогда не знала, но догадывалась, что дикари с добычей делают!

Вот, значит, как… Горько становится.

— А сейчас?

Ксапа надолго замолкает.

— Не злись на меня, ладно? Это давно было, сейчас все по-другому.

Я тебя ЛЮБЛЮ. Мне тогда было очень-очень ХРЕНОВО. А ты добрый, и всегда рядом.

И сама ко мне ластиться начинает.

— Да что за язык у вас дурацкий! — вдруг возмущается Ксапа. — В нем даже слов таких нет, чтоб сказать, как ты мне нужен!

— Ты хорошо язык выучила, — вспоминаю я о важном. — Завтра пойдем с Мудром говорить.

* * *

— … Мы пришли, чтоб занять ваши земли и жить на них, — говорит Ксапа, глядя в костер. — Летать в вашем небе, ходить по вашей земле, ловить рыбу в ваших реках и озерах… Что вы теперь со мной сделаете?

Обхватывает колени руками и хочет сжаться, сделаться маленькой, незаметной. Я обнимаю ее за плечи, поэтому чувствую, как ей страшно. Мудр долго думает над ее словами.

— Если вы поможете нам переправиться на свободные, богатые дичью земли, — говорит он, — мы отдадим вам эту долину. И отдадим наши земли за перевалом.

Я в очередной раз поражаюсь, как глубоко и далеко думает Мудр. Любую новость стремится использовать на пользу общества. А Ксапа вздрагивает так, будто ее хлестнули веткой.

— Мудр, ты не понял. Нас очень-очень-очень много. Мы займем ВСЕ земли. И здесь, и там, и там, — машет рукой. — Все, какие только есть на этой ПЛАНЕТЕ. Нас очень, очень много.

— Что же будет с нами?

— Мы АССИМИЛИРУЕМ вас, растворим среди наших людей. Вы сольетесь с нашим обществом. Мы научим ваших детей всему, что знаем сами, и они будут жить среди нас.

— Сколько вас?

— Очень много. Я не знаю таких слов в вашем языке. На каждого человека этого мира приходится несколько тысяч наших людей. То ли шесть, то ли восемь. АСТРОНОМЫ говорят, на небе видно пять-шесть тысяч звезд.

Посмотри на небо — вот столько наших на каждого вашего.

— Земле столько не прокормить, — говорит Мудр.

— Мы умеем получать с земли много-много еды. Мы разводим животных, сажаем растения с толстыми вкусными корнями. Чтоб прокормить общество, нам надо намного меньше земли, чем вам. Но нас очень много, и нам нужны новые земли.

— Ты говоришь, вы научите нас всему, что знаете сами.

— Да. Только учить будем детей и внуков. Взрослые не захотят учиться.

Дети постарше тоже не захотят жить в новом мире, который мы построим. А внуки забудут, как жили их деды.

Мудр подкидывает дров в костер. Столб искр и поднимается к небу.

Я провожаю взглядом рукотворные звездочки и долго смотрю на настоящие.

Шесть тысяч звезд. Шесть тысяч чудиков на каждого нашего охотника. Нет, даже не шесть, а двенадцать, ведь у каждого охотника есть женщина. За всю свою жизнь я не видел столько людей. От такой толпы невозможно защититься.

Если они попрут на нас, то просто раздавят, затопчут. Как стадо оленей, бегущих от огня. Сметут количеством. Охотники не смогут защитить своих женщин.

— Что нам делать? — спрашивает Мудр.

— Я не знаю. Я думаю над этим день и ночь, — тихо говорит Ксапа.

— Когда я была там, думала, все правильно. Мы принесем свет знаний отсталым племенам, и все такое… А теперь я сама тут, и все совсем не так, как я думала. Я хочу, чтоб мои дети ходили в ШКОЛУ, но я не хочу, чтоб Клык СПИЛСЯ с тоски, потому что не будет такой ПРОФЕССИИ — охотник.

У меня только одна идея, и та глупая.

— Говори, девочка. Мы тебя слушаем.

— Растянуть ПРОЦЕСС во времени. Чтоб ПОДЪЕМ до нашего уровня прошел не за одно поколение, а за два-три.

— Ты хорошая, Ксапа. Ничего не бойся и иди спать. Завтра мы опять будем думать над тем, что ты нам рассказываешь.

— Мне было очень страшно, — сознается Ксапа, когда мы ложимся.

— Глупенькая, — я провожу пальцем по полоскам на ее щеках. — Ты теперь наша. Общество тебе верит и в обиду не даст. А то, что ты страшные вещи говоришь — так не все новости приятными бывают.

— У нас раньше гонцов, приносивших дурные вести, камнями забрасывали.

— Чудики вы — чудики и есть. Спи, завтра Мудр что-нибудь придумает.

* * *

Моя Ксапа очень много знает, но мало умеет. И всему хочет научиться.

Ко всем пристает с вопросами, что да как. Старые женщины ее уже зовут Ксапа-почемучка. Взять хотя бы, как она костер разводит. Долго-долго старательно складывает, и каждый раз боится, что не загорится. Потом ЗАЖИГАЛКУ подносит — и раз! Костер занялся. Ксапе сразу легче становится.

А на охоту мы ее берем, потому что у нее нож самый острый. Охотится она плохо, но туши разделывает хорошо. Постепенно готовить учится. Все подшучивают, но все довольны. Сырого мяса больше не едим. Сидим у костра, разговариваем и ждем, пока Ксапа КУЛИНАРИТ.

Когда Ксапа просит меня научить ее разводить костер, я очень удивляюсь.

— Моя ЗАЖИГАЛКА скоро сдохнет, — объясняет она. — ОДНОРАЗКА. А так, как вы, я не умею.

— Совсем не умеешь?

— На ПРАКТИКЕ не умею. ТЕОРЕТИЧЕСКИ знаю несколько способов, но на ПРАКТИКЕ не пробовала.

Я парням рассказываю. Весело время проводим. Ксапа объясняет, а мы пытаемся НА ПРАКТИКЕ огонь добыть. Лучи солнца в точку ЛИНЗОЙ свести просто. Всего-то надо солнце и линзу. С солнцем более-менее просто, а линза одна на всех… Трением нам больше нравится. У Мудреныша даже что-то получается. Дымок идет. А искру высекать Ксапа так и не может научиться.

— Зачем тебе столько знать? — спрашиваю.

— Ты живешь здесь, с детства все постигаешь, — говорит Ксапа. — А я выживаю.

И опять лицом каменеет. Смотрит на меня, криво улыбается и добавляет:

— Ничего. Даже в ТЮРЬМЕ, говорят, только первые пять лет тяжело.

Потом привыкаешь.

Через две-три зимы и мы выживать будем, — думаю я.

* * *

Лето кончается, ночи становятся холоднее. Ксапа беспокоится.

Говорит, не привыкла к холоду. Расспрашивает всех, как мы зиму проводим.

Учится у женщин теплую одежду шить. Обычно охотники охотятся, им одеждой некогда заниматься. Бабы и девки им одежду шьют. А Ксапа сама охотница.

Жили бы за перевалом, некогда ей было бы одежкой заниматься. Но тут дичь непуганая, охота много времени не занимает. Мечталка Ксапе помогает, но сама еще мало что умеет. Спорят, непонятные слова говорят, к бабам за советом бегают. Моя ПУГОВИЦЫ придумывает. Говорит, так удобнее. Как же…

Через голову доху натянуть, или шесть пуговиц застегивать. Может, и удобнее, но без них быстрее. В общем, мнения разделились. Бабам пуговицы нравятся, а охотникам нет.

А Ксапа следующую глупость придумывает. Вся малышня в восторге.

Помогают на носилке глину со старого русла ручья таскать. Ксапа говорит, пора обучить нас гончарному искусству. А то ни кружек, ни тарелок.

День глину месят, второй… На третий Ксапа сдается. Говорит, гончарный круг нужен. Детишки продолжают. У них лучше получается.

Ксапа все ко мне пристает: «Как зимовать будем?» Как будто пещеры не видит. Сколько охотники ни искали, второй большой пещеры не нашли. Мелкие, охотникам непогоду переждать, есть, а большая — одна на всю долину.

Словно и на самом деле не видела. Шагами измеряет, недовольна. С факелом в самую глубину пещеры лезет, где пещера в узкую щель сужается.

Такую узкую, что трехлетнему ребенку не пролезть. Дым в щель пускает, сердится. У самой от дыма из глаз слезы текут. Бормочет непонятное про САНИТАРНЫЕ НОРМЫ. Снова ребятню в кружок собирает, объясняет что-то. Суета начинается. Четыре девчушки пол в пещере ветками подметают, остальные разбегаются. Зачем, думаете? Я тоже думаю. Пока думаю, они уже назад возвращаются, с камнями. И снова убегают. Камни носят, в кучу складывают.

Я понимаю, Ксапа хочет широкую, открытую всем ветрам часть пещеры каменной стеной отгородить. Хорошее дело, теплая часть пещеры раз в пять больше станет. Только стенка слабая получится. Если Головач облокотится, рухнет!

Так Ксапе и говорю. Хитро улыбается, но ничего не отвечает. Задумала что-то. А я и не спрашиваю. Скоро сам все увижу.

Малышня кучу камней собирает, а Ксана вновь начинает глину месить.

Я уже понимаю, но сижу на пятках, спину о дерево чешу и наблюдаю. Ксапино племя камни с глиной кладет.

Хорошая у них стенка получается! Полшага шириной, гладкая, ровная.

Только всего пять шагов в длину и по колено высотой. Потом глина и камни кончаются. А ведь камни со всей округи собирали.

Усталая Ксапа садится рядом со мной, вытирает лоб грязной рукой и говорит:

— КВАРТИРНЫЙ ВОПРОС нас погубит.

Поднимаю ее на руки, несу к ВОДОПРОВОДУ. Малышне командую:

— Парни, за мной! Отмываться идем.

* * *

На следующее утро Головач со своими опять в горы собираются. Смотрят перед уходом ксапину стенку, руками трогают.

— С тех пор, как ты Ксапу привел, нашему обществу скучать не приходится, — говорит мне Головач. — Не знаю даже, плохо это или хорошо.

Ты все ж придерживай ее, чтоб не очень увлекалась. Не то она всю нашу жизнь перевернет. Днем спать будем, ночью на охоту ходить.

Ксапа расцветает, будто ее похвалили.

Тут Мечталка со старой облысевшей шкурой прибегает. Шкуру на носилку натягивают. Я мозгую и понимаю, что опять глину таскать будут.

Кличу Хвоста, объясняю задачу, и мы идем за камнями. С нами Верный Глаз увязывается.

Наломались к полудню, аж спина болит. Я Ксапу в сторону отзываю, отчитываю.

— Ты зачем всех девок с тремя полосками работать заставляешь? Мало им от охотников достается? Не ожидал я от тебя.

— Клык, миленький, они сами нам помочь пришли. Хочешь, у Мечталки спроси.

Смотрю, девки и на самом деле веселые. Улыбаются, перешучиваются на своем языке, мне глазки строят. Туна попкой виляет, дразнится. Ксапа машет над головой руками и кричит:

— Кончай работу! Перерыв на обед!

Оказывается, пока мы камни да глину таскали, бабы мяса нажарили на всех. Фантазер делит, куски раздает. Все вместе едим, досыта, и девки с тремя полосками тоже. Перешучиваемся. У Ксапы опять жир аж с локтей капает. И физиономия — где в глине, где в саже, а где жиром измазана.

Когда по-человечески есть научится?

Не успели доесть. Головач со своими охотниками возвращается, на носилке Баламута несут. Баламут со скал сорвался, ногу сломал. Ох, нехорошо сломал… Моя как разобралась, что к чему, лицом каменеет, хриплым голосом командует. Мол, туда положите, то-то и то-то принесите.

И ведь все слушаются. Головач своим кивает, чтоб подчинялись.

Ксапа первым делом руки в ВОДОПРОВОДЕ моет. Потом штаны с Баламута срезает. На баб, что хихикать вздумали, так зыркает… Те сами убегают.

Я смотрю, у Баламута кости в двух местах точно сломаны, может, в трех.

Но наружу обломки нигде не торчат. Это хорошо. А моя уже свою одежку ножом кромсает.

Тут меня Мудр отзывает. Головач у него спрашивает, знает ли Ксапа, что делает. Вот он Головача ко мне пересылает. А я что — знаю?

— Посмотрим, — говорю. — Роды принимать умеет. Хуже все равно не будет.

Баламут ревет диким голосом. Самые сильные бабы его к земле прижимают. Из-за них не видно, что Ксапа с его ногой делает. Головач волнуется, в руках копье вертит. То вскочит, то снова сядет. Мудр его удерживает, говорит, без него лучше разберутся.

Долго разбираются. Бабы кругом толпятся, ничего не видно. Наконец, Ксапа раздвигает их, идет к ВОДОПРОВОДУ руки мыть. Руки почему-то в глине.

Мудр ее зовет к нам. Подходит умытая.

— Что скажешь? — спрашивает ее Мудр.

— ШИНЫ, ГИПС наложила, последнюю ТАБЛЕТКУ ОБЕЗБОЛИВАЮЩЕГО дала. А дальше — как повезет.

Вижу, у нее вдруг подбородок дрожать начинает. Опять плакать собралась. Рядом сажаю, к себе прижимаю. А дальше — как всегда. Слезы в два ручья и половина слов непонятна. Что без одежки осталась, теперь ходить не в чем, мы понимаем. А что она с ногой делала — нет. Позднее от Мечталки узнаем.

Ксапа ногу своими одежками оборачивает, кости вправляет, палочками, обмазанными глиной обкладывает, поверху кожаным ремнем обматывает, сверху глиной обмазывает. Я понимаю, что ничего не понимаю. От Ксапы добиваюсь только, что перелом сложный, а она ни разу на живом человеке не СТАЖИРОВАЛАСЬ. Их на ТРЕНАЖЕРЕ гоняли. ТРЕНАЖЕР — это МАНЕКЕН такой.

А тут она переволновалась, все неправильно делала, теперь у парнишки нога может криво срастись. Это потому что у нас ни РЕНТГЕНА, ни ТОМОГРАФА нет.

Даже ГИПСА нет. А как ГИПС накладывать, если его нет?

Вы много поняли? Я — нет. А Головач понимает главное — умирать Баламут пока не собирается. Идет парнишку поздравить. Тот на земле лежит, шкурами укрытый. Бабы в вам не дают перенести, пока глина, которой Ксапа ногу обмазала, не подсохнет.

Раз Баламута перенести нельзя, Мудр советует вам перенести. Головач так и делает. И очень правильно, потому что ночью дождь идет.

А Ксапа трех девок-степнячек к Баламуту приставляет. Чтоб одна из них обязательно рядом сидела. Кормила, горшок выносила. Баламуту строго-настрого запрещает ногу тревожить.

Баламут как узнает, что ему три десятка дней точно пластом лежать, а дальше — как получится, кричит, что лучше б ему вниз головой с той скалы упасть. Ксапа глаза щурит, да такую оплеуху отвешивает, что у Баламута все слова из головы вылетают. Молчит, глазами лупает. Что потом, мы не знаем, потому что Ксапа всех из вама выгоняет, долго о чем-то с Баламутом говорит. Но Баламут веселее на жизнь смотрит. И даже перестает ругаться на девок с тремя полосками.

Вечером выясняется, что свой шалашик Ксапа тоже порезала. Не весь, правда, а только пол.

— Я побоялась, что от сырой глины на коже РАЗДРАЖЕНИЕ будет, — объясняет мне Ксапа. — Вот и ИЗОЛИРОВАЛА ГЕРМЕТИЧНОЙ ПЛЕНКОЙ. Но кожа дышать должна. Поэтому я сначала НАТУРАЛЬНОЙ ТКАНЬЮ обернула, потом ПЛЕНКОЙ, а потом уже ГИПС. Такой пирог со страха навертела… За эту ГИПСОВУЮ повязку инструктор меня при всех бы за уши оттаскал. Это все от страха. Я так боялась, что совсем думать не могла. Руки что-то делают, а голова как не моя… А вдруг у него кости теперь криво срастутся?

И Ксапа опять плачет. Я уже давно знаю, в трудный час на нее можно положиться. Но когда все позади, до нее наконец-то доходит. Тормознутая она у меня. Тут-то ее и надо утешить. Когда Ксапа не в себе, у нас так ярко получается!..

А еще — у нее меньше одежек осталось. Легче раздевать…

В общем, на следующий день мы последними встаем. Мечталка будит. Все уже беспокоятся, не случилось ли чего?

Ксапа бежит Баламута проведать, а я направляюсь умыться к ВОДОПРОВОДУ. Солнце стоит высоко, девки месят ногами глину в яме, охотники, лениво ругая Ксапу, таскают на носилках камни с реки. ВЕЛИКАЯ СТРОЙКА продолжается.

Из вама Баламута выходит довольная Ксапа. И начинает РУКОВОДИТЬ.

Мы валим два дерева, чтоб сделать ДВЕРНОЙ ПРОЕМ и пару ОКОН. Мудр смотрит, стену руками щупает, головой качает. А потом говорит вдруг, что теперь это не пещера, а хыз. Когда маленьким был, дед ему рассказывал, что в дальнем-дальнем обществе люди из деревьев хызы ставят. Ксапа как слышит, прилипает к нему как репей. Что да где? Далеко, вот где! Никто из тех, кто сейчас живет, там не был.

Долго стену строим. Сначала я думал, сделаем только там, где до потолка дотянуться можно. Но Ксапа ЛЕСА выдумывает. Строим. И чем дальше, тем больше деревьев надо в глину и камни вмуровывать. Иначе, Ксапа говорит, стена рухнуть может.

— Все равно рухнет, — возражает Мудр. — Здесь рухнет, — и указывает самое высокое место, где стена в два человеческих роста.

Думал, Ксапа обидится или спорить начнет. А она сначала в себя уходит, ногти грызет, потом говорит:

— КОНТРФОРСЫ поставим. Бревна нужны.

Контрфорс — это бревно, наклонно прислоненное к стене. Так, что внизу до стены два шага, а вверху в потолок пещеры упирается. Ну а дальше — как обычно. Между бревном и стеной кладка из камней и глины.

Снизу потолще, два шага, сверху потоньше — в толщину бревна плюс две ладони. По два дня ломаемся над каждым КОНТРФОРСОМ. Но Мудр ЗАМЕЧАНИЯ СНЯЛ, ПРОЕКТ УТВЕРДИЛ, ОБЪЕКТ ПРИНЯЛ. Это Ксапа так выражается.

Заканчиваем стену, и Ксапа хочет РУССКУЮ ПЕЧЬ сложить. Да не простую, а чтоб ДЫМОХОД по полу шел, ЛЕЖАКИ обогревал. В общем, опять работы на много дней. А главное — она печек никогда не клала, есть риск УГОРЕТЬ. Что такое ВЬЮШКИ да ЗАДВИЖКИ, только ТЕОРЕТИЧЕСКИ знает. Но этим Ксапа со мной одним делится.

* * *

Дни идут, стройка продолжается. Ксапа ругается. ДВЕРНЫХ ПЕТЕЛЬ нет, СТЕКОЛ нет. ЛИНЕЙКИ — и то нет. Кто-нибудь знает, что такое ЛИНЕЙКА?

Только Ксапа. Так чего ругаться, что у нас ее нет?

Зато из вама Баламута Ксапа выходит довольная. Я тоже каждый день к нему заглядываю.

— Послушай, чего она меня каждый раз за пальцы на ноге дергает?

— спрашивает меня Баламут. Я смотрю на его ногу. От самого паха толстым слоем глины обмазана. Глина сверху кое-где осыпалась, под ней палки, кожаными ремнями обвитые. Только пальцы и торчат. Я тоже дергаю.

— Ну вот! И ты туда же, — обижается Баламут. Я смеюсь и щиплю девку, которая за ним ухаживает. Девка взвизгивает и машет на меня ладошкой, что-то сердито выговаривая на своем языке. Степнячки всегда так делают — чтоб не попало, ругаются по-своему. Якобы, мы не понимаем.

Но слово БАЛБЕС — это не от степняков, а от Ксапы. Я даже догадываюсь, что оно значит. Теперь мы вдвоем с Баламутом смеемся.

Вечером Ксапа берет меня за руку, долго ИНСТРУКТИРУЕТ и ведет к Мудру. Будто это я ее веду. Боится одна с ним разговаривать.

— Я еще не все продумала, — говорит, — но знаю, с чего начать.

Вам надо учить наш язык. Всем. Знание языка — это большой ПЛЮС.

— Чем же это нам поможет? — удивляется Мудр.

— Мы все будем понимать, что чудики говорят. А они нас — нет. А когда мы заговорим на их языке, они подумают, что мы мудрые, уважать будут, — объясняю я, как мы условились с Ксапой.

— Разве за то, что я на языке степняков заговорю, меня степняки зауважают? — удивляется Мудр.

— Степняки, может, и нет. А наши очень! У нас ОБРАЗОВАННЫХ ценят.

Скажи обществу, что надо учиться моему языку, — просит Ксапа. — Тебе поверят. А я буду учить всех, кто захочет.

— Чудики вы, — улыбается Мудр после долгого раздумья. — Хорошо. Да будет так!

* * *

Левый глаз совсем заплыл. Всыпать бы Ксапе, да у нее физиономия еще красивее. Синяки и справа и слева. Губы толстые, опухшие, разбитые.

Охотники злые как сволочи. Хорошо хоть, за оружие никто не схватился.

Бабы до сих пор визжат, ругаются. Мы их из хыза выгнали, пускай под дождем остынут.

А все Ксапа… Ну захотел охотник в хызе нужду справить. Не под дождь же ему тащиться. Культурно в самый дальний темный угол отошел… А Ксапа — как на змею наступила! Парень, естественно, на бабий крик внимания не обращает, свое дело делает. Ксапа кричит, что она его эту кучу съесть заставит. С другой бабой на этом бы и закончилось. Покричала и успокоилась.

Но у Ксапы слово — дело. Только мы, кто с Мудренышем за перевал ходил, знаем, как Ксапа драться умеет. Короче, парня она валит так быстро, что тот даже понять ничего не успевает. И второй раз… Мы на них внимание обращаем, когда парень заорал диким голосом. Смотрим, Ксапа на нем сидит, разъяренная как волчица, руки парню выкручивает, требует, чтоб тот свою кучку из хыза вынес. Скажи это Мудреныш или Головач, парень подчинился бы. Но бабе подчиняться не хочет.

Нет, нельзя было его лицом в это самое… Тут Ксапа переборщила. Тут уж за него друзья заступаются. А когда впятером на одну, я что — смотреть буду, как мою бабу метелят? Я, конечно, на помощь. Раскидываю молодых как волчат. Баламут, сдуру не разобравшись, что к чему, орет: «Наших бьют!»

Говорит, хотел Ксапу защитить. А кто здесь, в хызе, чужие? И начинается…

Только старики да дети не дерутся. Советы дают. Сидим теперь, болячки изучаем. Друг другу в глаза смотреть стыдно.

Ксапа выжидает, пока все затихнут, и говорит:

— Дождь кончится, пойдем крытый ТУАЛЕТ строить. А если кто еще в хызе насрет, на улице жить будет! Без штанов из хыза выброшу.

Я бы треснул ей по затылку, да рука болит. А Мудр поддержал.

* * *

ВОЗДВИГАЕМ ТУАЛЕТ на склоне холма. Бревен на него нужно… Ксапа не думает, что через два-три года, когда дичь выбьем, нам отсюда уходить придется. На века строит, чтоб внукам осталось.

Почему-то Ксапа хочет, чтоб охотники заходили с одной стороны, бабы с другой. Мы по дурости даже перегородку поначалу из веток сплетаем. Потом убираем, конечно. На крышу и стены самые старые шкуры пускаем. Но дождь держат. А что, неплохо получается. Мокрая трава задницу не щекочет, есть, с кем словом перекинуться. Девки смотрят, у кого из охотников хозяйство больше. Мы на них — у кого попка симпатичней. Намекнешь — и титьки покажут.

Давно надо было такое место придумать, где оголяться не стыдно.

Только Ксапа недовольна. Говорит, это вне ее КУЛЬТУРНЫХ ТРАДИЦИЙ.

Говорит, ТУАЛЕТ — это, наоборот, место уединения. Если один на все общество — какое же тут уединение?

Я по ее словам давно замечаю, что в обществе чудиков накопилось много устаревших обычаев и пережитков. Ксапа к ним привыкла, не замечает.

Но человеку со стороны они глаз режут. Взять хоть место уединения. Сама же говорит: «Сюда не зарастет народная тропа!» И — уединение… Так не бывает. Или тропа, или уединение.

* * *

Заканчиваем ПЕЧЬ. ПЕЧЬ — это такая пещерка, в которой Ксапа костер запалила. Лежак делаем пока только один. ИСПЫТАТЕЛЬНЫЙ, как говорит Ксапа. Дым долго не хочет идти туда, куда надо. То есть, в нору под лежаком и дальше — сквозь дырку в стене и наружу. Ксапа говорит, ТЯГИ нет. Выбегает из хыза, наскоро с девками из жердей и шкур сооружают ВРЕМЕННУЮ трубу. Появляется ТЯГА. В смысле, дым куда надо идет. Я на лежак ложусь. Он как был холодный, так и сейчас. Ксапа говорит, надо ждать, пока прогреется.

Бабы спорят, как в печи готовить. Ксапа говорит, ЧУГУНЫ нужны.

ЧУГУНОВ у нас нет. Никто даже не знает, что такое. Ксапа объясняет. Котлы, только не глиняные. Бабы, особенно те, что печь клали, грустнеют. Долго о чем-то толкуют, думают, где ЧУГУНЫ раздобыть. К вечеру решают, что все равно одной печи на такой хыз мало. Пусть слева от входа печь, а справа надо КАМИН сложить. Я тоже хочу слово вставить, Мудреныш меня удерживает.

— На стариков посмотри, — говорит. (Я оглядываюсь.) — Видишь, сидят, смотрят, не вмешиваются. Дело новое, ошибешься — смеяться будут. Тебе это надо?

— А если…

— Готовить — женское дело. Тебе-то что? Не так сделают, им же мучиться.

Мудр Мудреныш. Весь в отца!

* * *

Осень заканчивается. Холодные дожди со снегом идут. Как-то постепенно общество в хыз переселяется. Раньше, говорят, такого не было. Самые упорные всю зиму в вамах жили. Правда, и пещер таких крупных, как хыз, не было. В морозы вплотную друг к другу спали. Захочешь выйти — ногу некуда поставить. А за ксапиной стеной — по пять КВАДРАТОВ на взрослого человека.

Чтоб тепло не уходило, Бабы ОКОННЫЕ РАМЫ бычьими пузырями обтянули.

Не знаю, кто придумал, но догадываюсь. Только маленькое, СЛУХОВОЕ, под самым потолком для ВЕНТИЛЯЦИИ оставили.

Ксапа нам угол возле печи обустраивает. Тепло, но темновато. От печи, кроме тепла, вообще мало пользы. Кто поумней, у камина устраивается.

От него хоть света много.

Ксапа шесты ставит, на них веревки натягивает. Ночью мы шкуры по веревкам сдвигаем, от остальных отгораживаемся. Получается как будто вам, но сверху открытый. Утром шкуры отодвигаем к самой стене, чтоб свет не загораживали. Другие тоже так делают. Ксапа это называет КОММУНАЛЬНАЯ КВАРТИРА С УДОБСТВАМИ НА УЛИЦЕ.

Баламут почти не хромает. Двух девок, Туну и Лаву, что Ксапа к нему приставила, обрюхатил. Волосы им подрезал. Душа в душу живут. Третью прогнал. Не срослось у них что-то. К девкам степняков вообще отношение сильно переменилось. Раньше, когда степняки под боком кочевали, когда нашу дичь в наших лесах били, их не уважали. Теперь степняки далеко, и девки на новом месте как бы нашими стали.

— Клык! — зовет Мудреныш. — Наша ОЧЕРЕДЬ за ПРОДУКТАМИ идти.

Продукты — это дичь. Осторожно сдвигаю спящую Ксапу и одеваюсь, стараясь не шуметь. Пусть поспит.

Погода отвратительная. Моросит мелкий, холодный дождик. Земля мягкая, размокшая. Деревья листву сбросили, стоят черные, мрачные.

Поднимаемся на СОПКУ, осматриваемся. Достаю БИНОКЛЬ, изучаю СОПКИ.

Лесных оленей первым замечает Верный Глаз. Без всякого БИНОКЛЯ. Даже обидно немного. Олени далеко-далеко! Но делать нечего.

Двести шагов бегом, двести шагом. На СОПКУ шагом, с СОПКИ бегом.

Двигаемся быстро, от нас валит пар. Зверье в долине уже начало бояться охотников. Неторопливо, чтоб особо не пугать, разбиваем стадо пополам, потом еще раз. Потом четырех оленей загоняем в распадок. Они не знают, но впереди тупик.

Отделяем олениху и шугаем назад, к стаду. Не нужно ей смотреть, что с самцами-двухлетками будет.

Назад возвращаемся шагом, с тушами на плечах, стараемся не попадаться стаду на глаза. Все-таки, мелковаты здесь олени. На наших землях за перевалом крупнее были.

На подходе к хызу Мудреныш забирает у Верного Глаза тушу и велит позаботиться о ДРОВАХ. Верный Глаз ворчит для вида, но сует мне копье и взваливает на плечо сухой ствол упавшей сосны.

Нас уже ждут. Я отдаю свою тушу бабам, Мудреныш сгружает ношу в ХОЛОДИЛЬНИК. Одну на вечер, вторую на утро. Верный Глаз с облегчением сбрасывает ствол на землю, и Седой тут же начинает острым камнем рубить его пополам.

Захожу в хыз. Ксапа бросает свои дела, наказывает что-то Мечталке и стягивает с меня мокрую куртку. Сухой КОМПЛЕКТ одежды уже ждет на лежаке.

Снимаю мокасины, штаны, надеваю сухие и теплые. Хорошо… Мечталка развешивает мокрую одежду на просушку.

— Далеко ходили? — интересуется Ксапа, массируя мне спину.

— До распадка. Помнишь, где тупик?

— Ух ты! И так быстро обернулись? Устал, наверно?

— Есть немного, — соглашаюсь я и ложусь на лежак. Он теплый, приятный. И руки у Ксапы теплые, заботливые.

* * *

Кто-то объяснил Ксапе, что ее имя значит. На меня дуется. Но я-то тут причем? Сама же не захотела Ом-Ксаной зваться. Сама на Ксапу отзываться начала. Так ей и говорю.

— Да что я тогда в вашем языке понимала? Ты должен был отстоять мою девичью честь. Постой! — замирает вдруг моя ЛЮБИМАЯ. — Это Верный Глаз придумал?

Что остается делать? Я киваю.

— Ну все!!! На этот раз он ДОИГРАЛСЯ! — подхватывается Ксапа. — Где ты, волчий ребенок?!! Как ты смел меня хулиганкой окрестить?! Я тебе уши оторву — и скажу, что так и было!

И начинаются тут ГОНКИ ПО ПЕРЕСЕЧЕННОЙ МЕСТНОСТИ. Общество в лежку лежит. Верный Глаз зигзагами по хызу носится, Ксапа — за ним. Охотники гадают, догонит, не догонит, советы дают.

— Стой, ботан недоделанный! Все равно догоню! — кричит Ксапа.

Загоняет Верного Глаза в угол. Тот ладошки перед собой выставляет — как Ксапа, когда провинится. Ксапа кулаки в бедра упирает, много чего ему говорит, пару раз замахивается, будто подзатыльник хочет дать. Верный Глаз пригибается, словно боится. Дурачатся, народ веселят. В общем, успокоился я за них. Помирились. А то все боялся, что встретит Ксапа его в лесу — и карачун парнишке устроит.

* * *

Дни совсем короткие становятся. Холода подобрались. Кто раньше у окон место выбрал, теперь жалеют. Холодно у окон, несмотря на ДВОЙНЫЕ РАМЫ. Сильные постепенно сгоняют тех, кто послабее из темных, но теплых углов. Бывает, до драк доходит. Я Ксапе говорю, чтоб не вмешивалась.

Потому что это порядок. Кто сильнее, того слушаться должны. Ксапа обещает… Но когда бабу с ребенком кто-то прогнать хочет, все равно вступается. Якобы, за ребенка. Охотники отступают. С одной стороны, Ксапа как бы и права. С другой — все видели, какова она в ярости. Если медведица медвежонка защищает — ее лучше стороной обойти. Да и много ли чести — с бабой драться?

А Ксапа даже не смотрит, сколько у бабы полосок. Что одна, что три — ей без разницы. Прав был Головач, что нашу жизнь перевернет. Старики не помнят такой зимы. Чтоб тепло, чтоб сытно, чтоб три охотника общество прокормить могли, и все по вечерам детские сказки слушали.

Кто сказки рассказывает? А сами догадайтесь. Но в этих сказках много-много незнакомых слов. Ксапа их по несколько раз объясняет. Малышня на лету схватывает, бабы у детей переспрашивают. Охотникам хуже всех. Но в разговорах уже половина слов — от чудиков. А когда Ксапа заканчивает сказку, вся малышня В ЭКСТАЗЕ. Но Ксапа неумолима: «Завтра, мои хорошие».

Наступила ночь, и Шахерезада прекратила дозволенные речи. А сейчас — спать.

А с другой стороны, что сытно живем, в этом ксапиной заслуги нет.

И неизвестно еще, что через пару лет будет. Что тепло — это да. Это ее придумка. Но и раньше от холода не умирали. Пока голод не начинался…

Истории старики тоже любят рассказывать. У некоторых так же складно, как у нее получается. Правда, никто не знает столько историй, сколько Ксапа.

Зато теперь я знаю, какой это труд — сочинять истории. Ксапа полночи СЮЖЕТ АДАПТИРУЕТ. Бормочет что-то, сердится, потом меня тормошит и рассказывает ЧЕРНОВОЙ ВАРИАНТ. Я о непонятном спрашиваю, Ксапа объясняет и РЕДАКТИРУЕТ историю. После этого засыпает. Зато я ворочаться начинаю.

Пытаюсь представить, во что эта сказка завтра переродится.

Коротки дни зимой. Кто оружие правит, кто одежду чинит. А и то не хватает дел занять себя на весь день. Только у Ксапы работ невпроворот.

Со старухами нам, охотникам косточки перемыть. Молодых девок обучить МАССАЖ делать. С Мудром о чем-то пошушукаться. Беременных баб навестить.

С малышами в РАЗВИВАЮЩИЕ игры поиграть. Мне на жизнь пожаловаться.

Деревяшки какие-то постругать. Пошушукаться с девками, которые к ней за советами бегают. Опять мне на жизнь пожаловаться. А когда темнеть начинает, «спокойной ночи, малыши» ЭКРАНИЗИРОВАТЬ.

— Зачем ты на старух время тратишь? — спрашиваю я. — Все равно ведь по-своему делаешь.

— Это ПОЛИТИКА, — отвечает Ксапа. — Я ведь у вас пришлая. Мне нужны авторитет и поддержка МАСС. Они и есть эти самые МАССЫ. Когда я с ними советуюсь, получается, что я их уважаю. За это они меня уважают. Другие видят, что я с ними советуюсь, и то, что я делаю, как бы с разрешения всех мудрых женщин исходит. ПОЛИТИКА…

— Из них мудрая только Старая. Остальные сварливые да крикливые.

— Сварливые… — соглашается Ксапа. — Зато, когда я запретила гадить в хызе, все меня поддержали! Давай, я тебе спинку помассирую.

А сама ЗАНАВЕСКИ из шкур задвигает.

— Давай! — соглашаюсь я, скидывая ДУБЛЕНКУ. И как только она начинает массаж, резко переворачиваюсь, хватаю ее за ТАЛИЮ и бросаю на шкуры.

Ксапа повизгивает, а я расстегиваю на ней ПУГОВИЦЫ. Каюсь, неправ был.

ПУГОВИЦЫ — очень полезное ИЗОБРЕТЕНИЕ.

— Молодой ЧЕЛОВЕК, что вы делаете? — визжит Ксапа.

— Моя твоя не понимать. Моя делать массаж.

— Ах, вы умеете делать массаж?

— Моя не уметь, моя только учится.

— Ой! Но, молодой человек, массаж делают руками…

И тут нас прерывают. Убить за такое мало!!!

Но суматоха в хызе поднимается изрядная. Натягиваем одежки, сдвигаем ЗАНАВЕСКИ.

— Что случилось? — спрашиваю я.

— Охотники степнячку привели, — объясняет Мечталка.

— Откуда здесь степнячка?

— С перевала.

Ну да, откуда же еще?

Ксапа расталкивает столпившихся, командует зычным голосом:

— Лава, Туна, сюда!

Две степнячки из наших пробиваются к ней, помогают тащить гостью на лежак. Гостья, как в хыз вошла, в ОСАДОК выпала. То ли жива, то ли уже не совсем. Ксапа укладывает ее на теплый лежак, вытряхивает из одежек, растирает замерзшие руки-ноги. Любопытные охотники толпятся вокруг, советы дают, бабу обсуждают. Ксапа рычит на них.

А что, неплохая баба к нам забрела. Сильная, широкой кости. Ростом, может, лишь на чуть Ксапе уступает. А может, и нет. Исхудала только страшно. И сиськи с ксапиными не сравнить. У Ксапы тугие, упругие. А у этой — болтаются туда-сюда.

Старая охотников расталкивает, за ней Мечталка с горшком горячего бульона. Прислоняют бабу спиной к печке, в шкуры закутывают, бульоном отпаивают. Степнячка то и дело кашлем заходится.

Напоили, расспрашивать начали. Выяснилось, что никто ее языка не знает. Я еще замечаю, что наши степнячки, как ее говор услышали, мрачнеют, в угол забиваются шушукаются между собой. Наши все мелкие, а эта рослая, в плечах широкая. Догадаться можно, что она издалека к нам попала.

Ксапа из шкур и жердей у печки теплый шалашик сооружает и новыми словами ругается. Только и слышно — ОЭРЗЭ да ПНЕВМОНИЯ. Бабы ей помогают.

Охотники расходятся. Те, что степнячку привели, вновь на охоту уходят.

Старые женщины лечебные травы в кипятке заваривают. Я хочу со степнячкой поговорить, зову Лаву. Лава мне неприличные слова говорит. Баламут это слышит, оплеухой ее с ног сбивает. Хватает за волосы, швыряет мне под ноги. Зарвалась девка. Три полоски — а на охотника рычит.

Волоку Лаву за шкирку к шалашику, что Ксапа соорудила. В нем очень тепло, но душновато и темно. Степнячка лежит, шкурами укутана, Ксапа ей лоб щупает. Объясняю, зачем пришли.

— Боже мой! У нее ТЕМПЕРАТУРА ЗА СОРОК. Завтра приходи, — сердится Ксапа. Да я и сам вижу, что степнячке не до разговоров.

И ЧАСА не проходит, как охотники вновь возвращаются. Опять без добычи, но с ними трое заречных охотников. Суета начинается. В оба камина дров подбрасываем, чтоб светлее было. Уважаемые в круг усаживаются, гостей усаживают, по большому куску вареного мяса в глиняных мисках дают. В кружки травяного отвара наливают. Всем любопытно и тревожно.

Но сначала гостей накормить полагается, разговоры потом.

Да и гости не простые. Медведь — второй человек в Заречном обществе.

С ним двое лучших следопытов. Очень сильные охотники, если зимой, по глубокому снегу перевал прошли.

Охотники съедают мясо, съедают добавку, от второй добавки отказываются, сытно рыгают и приступают к делу.

— Осенью, когда вы уже из горелого леса ушли, — начинает Медведь, — к нам степняки заглянули. Девок на шкуры и мясо меняли. Девки не ихние, пришлые. Хорошие девки, но очень строптивые. Степняки говорят, чужие племена с восхода солнца идут, их земли занять хотят. Вот степняки у них девок и отбили. Много девок, девки сильные, непокорные. Степняки жалуются, им столько не удержать. Бегут при первой возможности, стоит на миг глаза отвести — бегут… Вот они и решили, пока все не разбежались, на мясо и шкуры их обменять.

А у нас, вы знаете, три зимы назад голод был.

Мудр кивает. По рядам слушателей шумок проходит. Все тот голод помнят. Заречные тогда своих девок, совсем юных, всем предлагали. Только бы с голоду не померли. И степнячек всех раздали. С той зимы в нашем обществе у каждого охотника, считай, по две бабы. И это несмотря на то, что наши девки к Заречным уходят. И половина их баб весной, когда голод спал, к своим вернулась. Мы держать не стали. Но все равно, у Заречных баб меньше, чем охотников. Хотя у степняков баб еще меньше.

— Три ночи назад, — продолжает Медведь, — лучшая баба сбежала.

Я за нее лося степнякам отдал, сыновьям бабу дал, чтоб у них сильные, здоровые дети были. А они молодые, недоглядели… Три дня мы по следам за ней идем.

— Что вы хотите с ней сделать? — неторопливо спрашивает Мудр.

Медведь переглядывается со своими следопытами.

— Да ничего такого… Проучим, чтоб неповадно бегать было, и в общество вернем. Очень уж баба статная. Я же говорю, хочу, чтоб сыновьям детей рожала.

В тяжелое положение попадает Мудр. Что бы ни сказал, то ли бабы, то ли охотники недовольны будут. Но тут в центр круга Ксапа пробивается.

Я со стоном и за голову хватаюсь.

— Уважаемые охотники, — начинает Ксапа, — вы три дня и три ночи шли по нашей земле.

— Мы шли по вашей земле, но мы не охотились на вашу дичь, — вставил Медведь.

— Вы долго шли сквозь зимний холод, устали и проголодались, — продолжает Ксапа. — Мы встретили вас теплом и сытной едой. Пока вы наши гости, мы будем защищать вас от любых врагов. Так велят законы гостеприимства той страны, откуда я родом.

Охотники насторожились. Вроде, Ксапа все правильно говорит. В чем подвох?

— Степнячка три дня сквозь снег и ветер пробивалась. Мы встретили ее теплом и сытной едой. Так же, как и вас. Вы долго шли, но опоздали. Вы не смогли ее догнать. Она пришла первой. Сейчас она под нашей защитой. Я сказала.

Тишина наступает. Нехорошая такая тишина. Никто не хочет ссориться с Заречными из-за степнячки. Но что делать после слов Ксапы?

Заречные тоже не знают. Руки оружие нащупывают. Чувствую, еще немного — и до смертоубийства дойдет.

— Охотники, — говорю, — сегодня степнячка под нашей защитой. Но подождите три-четыре дня. Она помрет, и мы отдадим вам ее тушку. Делайте с ней что хотите.

Таких круглых глаз я ни у кого еще не видел.

— Что ты сказал? — медленно поднимаясь, спрашивает Медведь.

— Да болеет степнячка ваша. Умрет скоро. Если попрощаться хотите, то сейчас самое время.

Я все верно смозговал. Степнячка, может, на самом деле сознания лишилась, а может, спит без задних ног. Но добудиться ее заречные не смогли.

* * *

Заречным для ночлега лучшее место отводят… Да-да, наше с Ксапой.

Я, понятно, не в восторге, но не спорить же со Старой и Мудром. Когда ОФИЦИАЛЬНАЯ ЧАСТЬ кончается, к ним заречные бабы косяком тянутся. О родных да близких выспрашивают. Раньше-то могли и сами сходить, а теперь далеко… Долго полуночничают, всем спать мешают.

Утром, пока Заречные спят, моя опять с бабами шушукается. Шу-шу-шу, шу-шу-шу! Я ее даже поругал немного. Почему не собраться всем вместе, сесть в кружок да не обсудить все, как люди делают? Почему надо по углам, как будто тайком? Ксапа садится передо мной чинно, ладошки на коленки кладет, длинными ресницами мне машет. Мол, виновата, исправлюсь. Ну как на такую сердиться?

Заречные встают поздно. Их, как гостей, сытно кормят. А потом бабы всей толпой ведут хыз показывать, да хвастаться, как у них хозяйство ладно устроено. Хыз показали, ведут ТУАЛЕТ смотреть. Потом — ВОДОПРОВОД.

А что его смотреть? Промерз до дна, мы на воду снег растапливаем.

Только к обеду Заречные от баб отделались, да с нашими охотниками о мужских делах смогли потолковать. А вечером разжигаем поярче КАМИНЫ, и заречные вместе с нашими ксапины сказки слушают. Ксапа старается поменьше своих слов УПОТРЕБЛЯТЬ, но иногда проскакивают. Заречные переспрашивают, а я только диву дивлюсь, как быстро эти слова в нашу речь вошли.

Наутро Заречные еще затемно встают. Слушают хриплый, надсадный кашель своей степнячки и собираются в обратный путь. Мудр выдает им две оленьи туши из ХОЛОДИЛЬНИКА. То ли на дорогу, то ли за бабу — понимай как хочешь, и мы всей толпой провожаем их до МОСТА. То есть, до того места, где Ксапа копье Мудреныша сломала. Там теперь четыре очищенных от веток ствола лежат. Не только охотник — брюхатая баба перейдет, не испугается.

Хороший день Заречным выпал. Солнце ярко светит, ветра нет, снег под ногами искрится. В такой день можно очень много пройти.

А когда мы в хыз возвращаемся, Мудр мою Ксапу НА КОВЕР вызывает. Не знаю, что такое КОВЕР, но что-то нехорошее. Ксапа так мне и заявляет:

— Я боюсь. Я без тебя не пойду.

Приходится взять ее за руку, вести к Мудру. А Мудр опять ведет нас к мосту. Только что добрый был, и вдруг — словно подменили…

— Ты что, сучья лапа, затеваешь?! Хочешь нас с Заречными рассорить?

Так кричит, что эхо в горах откликается.

— Не кричи, пожалуйста — просит Ксапа. — Нужна мне эта баба. Она часть моего ПЛАНА. Чем больше ПРЕДСТАВИТЕЛЕЙ различных племен будет на совете, тем лучше.

— Племен? Где ты племена видишь? Это ты Заречных племенем обзываешь?!

Запомни, дура-баба, племена — у дикарей. У нас — общество!

— Хорошо. А у степняков?

Мудр задумался. Как мян или триба степняков на человеческий язык переводится. А я за спиной Ксапе кулак показываю. Изучил уже ее штучки.

Умеет она, чтоб не ругали, разговор на пустое переводить. Ксапа смущается, Мудр тоже все понимает.

— Что за совет племен?

— Когда наши снова появятся, надо, чтоб все общества были как одно большое, а не каждое само за себя. У наших закон такой — если у местных (местные — это мы) есть законы, эти законы надо уважать. Но когда в каждом обществе свои законы, тут одни, там другие, то их как бы и вообще нет.

Мудр даже на камень садится, чтоб переварить.

— Хорошо. пусть так. Но как ты со степняками договориться собираешься?

— Вот для этого мне и нужны их женщины. Своим бабам и Заречные, и степняки поверят. А главное — только в нашем обществе все языки знают!

Без нас ни с кем говорить не смогут, пока язык не выучат. Мои соплеменники вечно торопятся, поэтому переводчики ПОЗАРЕЗ нужны будут.

— Идем в хыз. В тепле поговорим, — приказывает Мудр. Но в голосе уже больше раздумья, чем злости.

* * *

Чудом руку с ножом перехватить успеваю. Лава прямо в сердце метит.

Степнячка то ли спит, то ли В ОТРУБЕ. Так и не узнает, что на полвздоха от смерти была.

А Лава даже вырваться не пытается. Обмякает в моих руках, только в глазах — боль и отчаяние. Как у Ксапы, когда мы не дали ей чудиков похоронить. Эта боль в глазах меня и останавливает. Я даже не бью Лаву.

Нож только отобираю, наматываю покрепче ее волосы на руку и начинаю думать.

Лава брюхата ребенком Баламута. Пока не очень заметно, но все знают. Баламут ей волосы подрезал, перед всеми своей называет. Ксапа ей СИМПАТИЗИРУЕТ. Степнячки наши вокруг нее вьются. Боевая девка, ЭНЕРГИЧНАЯ.

И новенькую убить хочет. За это если ее голышом в лес, на мороз прогонят — считай, повезло. А потом скандалы пойдут, ссоры… Девок с тремя полосками опять МОРДОВАТЬ начнут…

Оглядываюсь незаметно. Вроде, все своими делами занимаются, на нас никто не смотрит.

— Одевайся и идем наружу, — говорю ей тихо. — Попытаешься бежать — копье догонит.

Выходим из хыза, веду ее к МОСТУ, куда Мудр Ксапу водил. Сажаю так, чтоб сразу вскочить не могла.

— Говори.

— Что?

— Зачем степнячку убить хочешь?

— Она из Чубаров.

— Ну и что?

— От Чубаров все наши беды.

И тут ее прорывает.

— Их всех убивать надо! Они хуже зверей! Они моих родных убили, нас с нашей земли прогнали, это из-за них я здесь! Я ее все равно убью, убью! Если меня не убьешь, я ее убью!

Вот такие дела… Три полоски — а совсем законы забыла. Даже не попыталась чубарку на честный бой вызвать. Не будь она девкой Баламута, отвел бы на мост да столкнул вниз. Она бы лед пробила и быстро утонула.

Сказал бы всем, что поскользнулась. У брюхатых бывает. Но ребенок Баламута…

Сажусь на камень подумать, как Мудр пару дней назад, и замечаю, что к нам целая ДЕЛЕГАЦИЯ идет. Впереди — Ксапа, чуть ли не бегом. А шагов на двадцать позади — куча девок, из тех, что с тремя полосками. Видели, значит. Или знали…

— Рассказывай быстро, в двух словах, что случилось? — с ходу начинает Ксапа. Тихо так говорит, только я слышу.

— Хотела убить твою БОЛЬНУЮ, — говорю я и каменный нож показываю.

— В последний момент перехватил. Теперь мозгую, что с ней делать.

Ксапа меня почему-то в щеку чмокает, оглядывается на девок и кричит сердито:

— А вы что здесь делаете? Живо отойдите на сто шагов!

Поднимает Лаву со снега, сажает на камень между мной и собой. Как будто на камне теплей сидеть! По спинке гладит, ласковые слова говорит…

Девка тут же в слезы, ей на грудь, и начинаются женские сопли. Я сижу, ФИЛЬТРУЮ БАЗАР и примерзаю задом к камню. Надо было хоть доху надеть, раз на мороз иду. Не надо было с камня снег стряхивать. На снегу теплее…

Откуда пришли Чубары, Лава не знает. Но Чубары начали теснить степняков. Степняки попали между ними и Заречными. В одну из ночей, когда степняки отступили до самой реки, ночью напали охотники Заречных и увели Лаву с собой. Потом, голодной зимой, отдали нам. Только жизнь наладилась, тут опять Чубары появились. Их надо убивать, потому что они зло приносят, в души предков не верят, у них бабы с оружием ходят, они младенцев едят, чубарка чужая, у нее даже трех полосок нет. Ее убить надо!

Это от Лавы. А от Ксапы я узнаю, что Чубары не виноваты. Их самих теснят Скверные Парни. Они сами в беду попали. С одной стороны — Скверные Парни, с другой — степняки. И им намного хуже, у них даже бабам приходится с оружием ходить. Что младенцев едят — это вредные старухи выдумали. Они всегда так — если кто им не нравится — он младенцев ест. Чубарам сейчас совсем плохо. Была битва, и степняки их сильно побили, а девок и баб себе забрали. А чубарку эту надо уважать, потому что она отважилась одна зимой в горы убежать. И вообще, всем надо дружно вместе держаться, иначе нехорошие МУЖИКИ совсем замордуют. А хороших мало, по пальцам пересчитать.

Замерз я эти женские байки слушать. Прижимаю обеих к себе, чтоб теплее было. И вдруг вижу, что девки, которых Ксапа на сто шагов отослала, тут все, позади нас толпятся.

А еще вижу, что к нам Баламут спешит. А за ним — Туна. Как говорит Ксапа, ПЕСЕЦ! Только, вроде, удалось примирить Лаву с чубаркой, как нате… Несет его нелегкая. До крови ведь дойдет, если срочно что-то не придумаю. Без копья Баламут мне не соперник. Но… Не степняк же он, чтоб мне с ним из-за степнячки драться. И вообще, это его дело — за своей бабой присматривать.

— Что за беда? — еще издали кричит Баламут. Я смотрю на нас как бы со стороны. Сидим, его бабу обнимаем, утешаем. Баба вся в слезах и соплях, у Ксапы на груди утешения ищет. Девки за спиной толпятся, шушукаются. Ох, как я этого не люблю…

— Тихо вы, — прикрикиваю я на девок. — Мужчины говорить будут.

Даже Ксапа замолкает.

— Ты знаешь, что новая степнячка из Чубаров? — спрашиваю я Баламута.

— Я вообще не знаю, кто такие Чубары.

— Плохо! Ты не знаешь, а Лава очень хорошо знает. Чубары всех ее родных убили. Из-за них она к нам попала. Не хочет она в одном хызе с чубаркой жить.

— А кто ее спрашивает? Из-за такого пустяка столько шума?

Баламут, выходит, не понял, что здесь жизнь его девки решается. Как говорит Ксапа, дуракам везет. Это я о себе. Да и о нем тоже. Не будут сегодня бабы в хызе голосить.

— Для тебя пустяк, а для нее — вопрос жизни и смерти. Она готова или сама на нож лечь, или в чубарку его вонзить, или, вон, с МОСТА вниз головой об лед… — с этими словами Баламуту нож протягиваю. Доходит до парня… Ну, приврал немного. Но правду сказал? Сказал! В смысле, и правду тоже сказал. Пускай Лава на меня круглыми глазами смотрит, только бы рот не разевала. Зато Баламут понимает так, как мне надо!

Теперь он свою бабу обнимает, утешает. У Лавы снова слезы ручьем, и на одежке льдинками замерзают. Я-то думал, моя Ксапа плакса. Выходит, жизни не видел. Надоело мне это. Беру Ксапу за руку, к хызу веду. За нами девки тянутся. Ксапа все оглядывается, через шаг спотыкается. Солнце яркое, глаза слепит, но совсем не греет. Снег искристый под ногами поскрипывает. Такой день чуть не испортили…

— Как думаешь, она больше не будет? — тормошит меня Ксапа.

— Тебя уважает, против твоего слова не пойдет, — говорю я. А в душе надеюсь, что чубарка в ближайшие дни сама помрет. Лаву-то мы успокоили, но степнячек у нас много…

Вечером Лава благодарить приходит. От волнения по-своему лепечет, мои ладони себе к щекам прижимает. Что-то этот жест у них значит, только я не знаю, что.

На следующий день Баламут меня у ТУАЛЕТА перехватывает, благодарит, что я его бабу спас. Глупый, Ксапу благодарить надо.

Потом Туна заглядывает. Я бы до вечера гордый ходил. Да случайно подслушиваю часть разговора Головача с Мудром. Жаль, не сначала.

— … Кто сегодня в обществе главный? Думаешь, мы с тобой? Вокруг посмотри!

— Но ведь лучше жить стали, согласись. А баба она скромная, до власти не рвется, — возражает Головач.

— Хитрая она, а не скромная. Или ты забыл, что про чудиков говорила?

— Так ты ей не веришь.

— Да, не верю! Я тогда ей верить начну, когда Клыку пацана родит, — отрезает Мудр.

— Но раньше верил?

— А еще раньше ходить не умел, на карачках ползал, у мамки титьку сосал! Ты присмотрись к ней, как она людьми играет. Я еще не знаю, как она нами играть будет, когда чудики придут.

— Но ведь жить стали лучше…

Дальше разговор по второму кругу идет. А мне так горько… Думал, если две полоски — значит, все! Своя навсегда. А тут — как была чужая, так и осталась.

Ксапа два дня допытывается, чего я как по голове тюкнутый хожу.

Добилась. Рассказываю. И про разговор, и про полоски. Сначала сердится:

— Ах он… (Дальше совсем непонятно.)

— Переведи.

— Низшее существо из-под ободка УНИТАЗА.

— А что такое УНИТАЗ?

— Забудь. Мне что, больше всех надо, да?! Не хочу я больше ПРОМЕТЕЯ изображать.

— А кто такой ПРОМЕТЕЙ?

— Ой, забудь. Забыли и ПРОЕХАЛИ. Только РЕЛИГИИ вам не хватало…

Немного остывает и говорит мне:

— Ничего, перезимуем. Ты не сердись на Мудра. Он неправ, но ведь об обществе думает.

От этих слов мне совсем тоскливо становится. Неправ Мудр, я сам это чувствую, только себе признаться боюсь. Но если Мудр ошибаться начнет, то что с нашим обществом будет?

* * *

Холодная зима. Старики такой холодной не помнят. За ПРОДУКТАМИ раз в три дня ходим. Но в хызе тепло. В КАМИНАХ и ПЕЧКЕ огонь не гаснет.

Только воздух тяжелый. А если ФОРТОЧКИ открыть, холодно становится.

Старые на лежаке в ряд сидят, задницы греют, нам косточки перемывают.

Говорят, если б Ксапа не затеяла стену класть, померзли бы все.

Ксапа говорит, не померзли бы. Снежную стену сложили бы. И учит детей снежные пещеры строить. Иглу называются. Старики все равно хвалят меня, что такую бабу в общество привел.

В самые лютые морозы Ксапа долго стену ладошкой трогает. Собирает охотников, говорит, хыз утеплить надо. Как утеплить? Стену снаружи снегом засыпать, вот как! Засыпаем. На реке льдины вырубаем, окна льдинами закрываем. Не знаю, стало ли теплее, но на стенке влага капельками больше не собирается. Дружно и весело работаем. Потом долго вспоминаем и обсуждаем, как льдины из реки таскали, как обтесывали. Никогда раньше так не делали. Ксапа грустит, что весной ОСТЕКЛЕНИЕ растает. Рассказывает, что чудики умеют нетающие делать, но она не знает, как. Старики истории сказывают, слушаем все. А что еще зимой делать?

Чубарка на поправку идет. К ней все уже привыкли. Лежит и лежит…

По правде, никто и не надеялся, что выживет. А она вдруг села. Интерес к жизни проснулся. Ксапа долго думает, кого к ней приставить, чтоб языку обучить. Можно девок с тремя полосками, но они сами плохо говорят. А над нашими да заречными у нее власти нет. Только на меня да Мечталку может положиться, остальные быстро интерес теряют.

Зовут чубарку то ли Жамах, то ли Чамах. У нас звука такого в языке нету. Решили звать ее Жамах. Так прикольнее.

Степнячки рассказывают чубарке, как за ней Заречные приходили, как я да Ксапа ее ОТМАЗАЛИ. Лава делится, как убить хотела, да что из этого вышло. И от Лавы мы главную новость узнаем. Чубарка-то брюхата.

У меня сразу руки опускаются. Я уже придумал, кому из охотников ее пристроить. А кто же ее брюхатую возьмет? Сама она ко мне жмется. Ну не то, чтобы жмется. Вся из себя такая НЕЗАВИСИМАЯ. Но норовит рядом держаться. Это потому что ее Ксапа выходила, а Ксапа — моя женщина. Вот и получается, что чубарка теперь как бы тоже моя. А мне это надо??? Была бы молодая, а то ведь старше меня!

* * *

— … Клык, разговор есть.

Нашел время… Очень удобно говорить, когда я тропу по глубокому снегу троплю.

— Слушаю.

— Мы решили сначала между собой перетереть, потом бабам скажем.

Сколько полосок твоей чубарке полагается?

Чуть в снег не сел. Моя чубарка…

— Фантазер, с чего ты взял, что она моя? Она такая же моя, как и твоя.

— Значит, три?

Тут я мозговать начинаю. Три — у степнячек. Мы со Степняками не ладим. Заречные от одного слова «степняк» за копье хватаются. Но Лава говорит, Чубары со степняками тоже не ладят. А с нами или Заречными пока не ссорились. Жамах к нам замерзшая и больная пришла, мы ее хорошо встретили. Накормили, обогрели. Две полоски полагается.

— Чубары нам ничего плохого не сделали. Жамах на наших землях дичь не била. Две полоски полагается.

Фантазер смущается.

— Все так. Но когда от Заречных девку приводим, у нее же парень сразу есть. Бесхозные только степнячки с тремя полосками. А если ты от бабы отказываешься, она бесхозная получается. И, как ты ни говори, из степи к нам пришла. Заречные ее на мясо обменяли, как мы у них степнячек меняем.

— Хвост! А ты как думаешь? — окликаю я. Хвост сейчас идет замыкающим.

До этого тропил тропу, устал, и ему не до разговоров.

— А мне все равно. Мне своих баб хватает. Как решите, я на все согласен.

— Хвост, так же нельзя. Ты уважаемый человек.

— Говорю же, мне все равно. А Мудреныш говорит, если чубарке две полоски сделаем, все наши степнячки возмутятся. Только дружно жить начали…

— Парни, мне подумать надо, — теряюсь я. Опять закон одно говорит, а люди — другое. Как трудно жить…

— Думай, никто не торопит.

* * *

— … Значит, если ты бабу себе возьмешь, две полоски. А если нет — три, так? — с ходу въезжает Ксапа.

— Ну-у, почти. Если не возьму, много споров будет.

— А хочешь взять? — И смотрит выжидающе. Глаза такие колючие-колючие.

Чувствую, если не то скажу, у самого на каждой щеке по пять полосок появится. Вопрос только, что ей надо? Каждая вторая баба сама просит, чтоб охотник степнячку в вам привел. Чтоб самой легче было. Решаю осторожно начать.

— Понимаешь, не нравится она мне. Старовата для меня, и титьки дряблые. И дите у нее непойми чье.

Эх, зря про дите добавил. Сначала Ксапа заулыбалась, а как про дите намекнул, опять мрачнеет, губы кусает. Потом лоб морщить начала, пальцами виски трет.

— Что опять не так?

— Я думала, это только нас касается. А сейчас понимаю, что вопрос СИСТЕМНЫЙ. Тут и зарождение РАБОВЛАДЕЛЬЧЕСКОГО СТРОЯ, и МЕЖНАЦИОНАЛЬНЫЕ ОТНОШЕНИЯ, и мать-ОДИНОЧКА, и проблема воспитания детей.

Я только про детей въезжаю. Ксапа давно говорила, что детский сад пора ОРГАНИЗОВАТЬ. Бабы не против, но плохо понимают, что это такое. А Ксапе все некогда…

— Я кое-что придумала, — успокаивается вдруг моя любимая. — Давай самих степнячек спросим. Только пусть это от тебя идет. Объясни им про ваши законы, и пусть они тоже думают.

Не успеваю я возразить, а Ксапа уже кричит на весь хыз:

— Туна! Лава!!! Идите сюда, Клык с вами говорить хочет.

* * *

Прав был Мудр. Умеет Ксапа людьми играть. Ведь как получается:

Лава с Туной степнячкам наши законы объясняют, сердятся, ругаются на непонятливых. Они для степнячек свои, им верят. Лава с Туной сами хотели бы чубарке три полоски устроить, а теперь доказывают, что две надо. А все потому, что я велел девкам законы объяснить. Ксапа как бы и ни при чем.

О том, что это ее задумка, только я знаю. Мудр давно все понял, а я — как ребенок. Голова кругом…

Чубарка мое копье берет (Что за привычка чужое хватать! Сперва Ксапа, теперь — эта…), к Мудренышу идет. Древком о пол стучит и говорит:

— Я охотник, я ходить с тобой на охота!

Мудреныш мокасины на ноги натягивает, кричит:

— Головач, Клык! У нас новый охотник появился. Идем, проверим.

Выходим из хыза, Мудреныш на снежную бабу показывает, что Ксапа с ребятней слепила:

— Это олень. Убей!

Чубарка копье поудобнее перехватывает и лениво так метает. Даже не смотрит, куда копье летит, на Мудреныша смотрит. А копье — точно в цель.

До снежной бабы больше тридцати шагов — отличный бросок! В улыбке зубы скалит:

— Я убить олень. Я хороший охотник!

— Убедительно, — говорит Мудреныш. — Головач, что скажешь?

— Скажу, что с копьем от нее больше пользы, чем от Ксапы.

Только Ксапу помянули, она тут как тут. В двух словах объясняю ей, в чем дело.

— МУЖИКИ, у вас совсем головы нет, — обижается на нас Ксапа. Встает перед чубаркой на колено, кладет ей ладони на живот. — А ты, СПИРОХЕТА бледная, куда собралась? Сначала маленького роди, на ноги поставь, потом охотницей будешь.

— Ксапа верно говорит, — одобряет Головач. — Не дело брюхатой за оленями гоняться. Вот еще бы Ксапа так копье бросать научилась!

И, посмеиваясь, охотники идут в хыз. А я — за копьем. Ксапа чубарку за талию обнимает, что-то ей втолковывает.

Вечером, когда мы спать ложимся, Ксапа мне шепчет:

— Милый, пусть пока Жамах твоей женщиной будет. Ты же не будешь брюхатую под себя класть?

— А потом? — спрашиваю я.

— Да что вы, все мужики, такие бабники?!

— Хорошо, милая, я на нее смотреть не буду. Я ее Заречным отдам.

— Издеваешься, да? Я с тобой серьезно говорю.

— А на что мне баба, которую я с собой положить не могу?

Заплакала. Пришлось утешить. Я, кажется, говорил, что когда Ксапа плачет, у нас СЕКС так ярко получается!..

Утром Ксапа затевает нашу постель переделывать. Сама посредине, у печки — чубарка, я с краю. А я еще пару слов узнаю. ФИКТИВНЫЙ БРАК.

* * *

Весна наступает. Дни стали длинные, небо голубое, глубокое. А у нас БЭБИ-БУМ подкрался незаметно… Это Ксапа так выражается. Что ни ночь, кто-то из баб рожает. Орет так, что эхо под потолком гуляет.

Ну, не каждую ночь, а через две на третью — точно! А когда никто не рожает, младенцы ХОРОМ воют. Хуже волков, честное слово! Охотники ругаются, бабы глаза в землю опускают. Спать невозможно. Не помню, чтоб в какой год столько малышни было. Конечно, кто-то помер. Две бабы родами, четыре малыша, не все старые до весны дожили. Но общество сильно пополнилось.

Одного пацана Зверь хотел утащить. Ребятня да бабы отбили. Пацана одежка спасла. Мамка по-зимнему укутала. Зверь его, конечно, поцарапал слегка. Но получил кучу детских стрел из луков, жердью промеж ушей, бросил добычу и убежал. Ксапа говорит, у них этого зверя барсом зовут. Охотники ходили по следам, долго гнали, но не догнали. Зверь в горы ушел.

Снег начинает таять, у Ксапы новая забота. Да такая, что всех встревожила. Если стенка в воде подмокнет, рухнуть может. Оказывается, глину обжечь надо было. Но Ксапа первый раз в жизни хыз ставит, опыта нет, вот и…

Мы, конечно, не замерзнем. Весной и в ваме тепло. Но стенка придавить кого-то может. Да и жалко. Строили-строили, а она упадет…

В общем, всем обществом отгребаем снег подальше от хыза. Зимой стену снегом обкладывали, теперь — наоборот. Канавки для ручейков в мерзлом грунте как дети долбим. Ксапа говорит, это МЕЛИОРАЦИЯ. Малышня в восторге.

Старики — тоже. Охотники смеются, говорят, все лучше, чем плач грудничков в хызе слушать. Ксапа думала, ругаться будут, а всем весело.

Река стала полноводной, бурной. Вода холодная, быстрая. Только по мосту перейти можно.

Снег сошел, Ксапа тоскует. Уходит куда-нибудь, где ее никто не видит, садится в укромное местечко, чтоб ветер не задувал, и часами на солнышке греется, в небо смотрит. Нет, когда наша очередь подходит, на охоту ходит исправно. И обязанности по хызу исправно выполняет. Только охотники вновь вамы разбивают. В хызе лишь вечером собираются, чтоб сказки послушать. Много времени на «потосковать» остается…

Сначала думал, само пройдет. Не проходит. Жамах говорит: «Ксапа тоскует. Сделай что-нибудь, ты мужчина».

Разыскиваю ее засидку, сажусь рядом. Ксапа ко мне придвигается, голову на плечо кладет. Вместе сидим, тоскуем. Долго сидим…

— Ты своих ждешь? — спрашиваю. Головой качает.

— Геологи в поле весной не ходят. Если придут, то летом. Может, этим, может, следующим. Может, вообще через десять лет… Не так я свою карьеру планировала.

И опять молчим.

— А точно придут? — спрашиваю я, когда молчать уже невмоготу.

— Точно. Мы не вернулись, значит, квадрат не закрыт. А здесь два месторождения, которые можно открытым способом разрабатывать. Одно там, где мы разбились, второе в дальнем конце долины. Мы не успели туда слетать. Месторождения небольшие, но богатые. Пионерам на первое время хватит. Аэросъемка показала, что люди в этой долине не живут.

— Через два года мы из этой долины уйдем. Далеко идти придется.

— Вот именно.

И опять молчим. Не то я сказал.

— Чего-то я не пойму. Ксапа, ты говоришь, что в дальний конец не летала. Это тебе Головач рассказал про это… Как его?

Улыбается грустно.

— Нет, Головач на геолога не учился. Мы в общих чертах знаем, что где искать. Тут долгая история. В общем, наш мир очень похож на ваш.

Помнишь сказку про круглую Землю? Это не сказка. Мир на самом деле круглый. Мы научились попадать то ли в параллельные миры, но в глубоком прошлом относительно нашего мира, то ли в глубокое прошлое своего мира.

Ученые с этим до сих пор разобраться не могут. Да это и не важно. Главное, нащупать мир в прошлом очень сложно. Очень-очень! Зато, если нащупал, маяк закинул — все, мир твой! Второй раз в него попасть — дело техники.

Понимаешь? Трудно только первый раз.

Я мало что понимаю, но перебивать не решаюсь. Пусть выскажется, ей легче станет.

— Ты просто не представляешь, как наши правительства озабочены поиском параллельных миров. Какие средства в это вложены. Холодная война отдыхает! Первый найденный мир отстает от нашего на десять миллионов лет.

Середина миоцена. Динозавры давно вымерли, но человек еще не появился.

Все зверюшки почти как современные. Кошачьи, собачьи уже появились.

Слоники, лошадки всякие бегают, бегемотики, даже обезьяны есть. Кто покрупнее, кто помельче. Лошадки мелкие, зато суслик с кабана размером.

Подумаешь, кролик хвостик отрастил, а ушки короткие. В остальном-то похож.

Ну и что, что саблезубые тигры современным даже не родственники. Но ведь похожи… В общем, идеальная платформа для освоения. Лучше просто не бывает!

Обычно все крупные открытия американцы делают. А тут австралийцам повезло. Такой шум во всем мире начался! Чуть до войны не дошло, пока новый мир делили. Но австралийцы сказали твердо: Или мир наш, или ничей!

Уничтожим все маяки, пусть никому не достанется. Потом слегка смягчили позицию. Разрешили международных наблюдателей, многонациональные корпорации. Но основной принцип остался. Планета под их протекторатом.

Двенадцать лет спустя американцам достался второй мир. Ранний эоцен. Чуть меньше пятидесяти миллионов лет назад. Похуже миоцена, но жить можно. Климат противный — жарко, влажно и душно. Как на Кубе. Я, правда, там не была. На Кубе, в смысле. В эоцене тоже не была… Что-то у меня с головой… Но слушай дальше.

Динозавры вымерли, но фауна эоцена очень сильно отличается от нашей.

Современные млекопитающие только начали формироваться. Лошади чуть больше кошки, зато носороги — самые разные. Один даже саблезубый. Ты можешь представить саблезубого носорога?

— Нет, — честно отвечаю я. — Ни одного не видел, как я их представлю?

Но Ксапа не обращает внимания.

— Его зовут уинтатерий. Пять рогов на морде вверх торчат, и два клыка вниз. Страшила. Но американцы говорят, вкусный… А знаешь, какие птички американцам достались? Встань на цыпочки, вытяни руки вверх — и то до головы не достанешь. Если лосю пинка даст — все кости переломает.

Но самое интересное — в те времена география была другая. Это только кажется, что материки медленно двигаются. А если это «медленно» умножить на пятьдесят миллионов лет! Одни моря исчезают, другие появляются. Горы стареют. Леса превращаются в каменный уголь. В общем, американцам достался рай для геологов.

А еще восемь лет спустя свою планету поймали мы. В смысле, твою планету. Как всегда, совершили невозможное. И, как всегда, через жопу.

Невозможное — это потому что мелко прыгнули. Меньше сорока тысяч лет. На Земле уже появился человек разумный. Если точнее, кроманьонец.

То есть, такой же, как мы. Того и гляди, неолитическая революция начнется.

Все теоретики в один голос утверждали, что так мелко в прошлое прыгнуть нельзя. Болтали что-то о гравитационных гармониках галактического года в рукаве галактики. Я в этом не разбираюсь, но факт налицо. Мы здесь, и вы… тоже здесь. И вот из-за того, что вы здесь, все наши планы пошли кувырком. Мы связаны по рукам и ногам законами, которые еще не приняты.

Все страны третий год спорят о законах относительно обитаемых миров, а нам пока разрешили только разведку. По возможности, без контактов с местным населением. Местное население — это ты. А контакты — это то, чем мы с тобой сейчас занимаемся. То есть, я рассказываю тебе, что и как у нас. Если наши узнают, я получу таких звездюлей, что мало не покажется.

— Ты нарушила законы своего общества, я так понял?

— Угу…

— Забудь! — я провожу пальцем по полоскам у нее на щеках. — Ты в нашем обществе.

— Тоже вариант, — отзывается Ксапа и покрепче прижимается ко мне.

Только по голосу чувствую, не нравится ей это. К своим уйти хочет. Детей у нас нет, чего ей терять? Я же не Медведь, отпущу, если попросится.

— Ксап, а ты откуда прилетела?

— С третьей базы… Отсюда почти два часа лету. Больше восьмисот километров. Подожди, ты это к чему спросил?

— Да так…

— Знаю я твои «так». База в горах! Специально такое место выбрали, чтоб гостей не было. Без карты я ее всю жизнь искать буду. Пока шею среди скал не сверну. Так что не думай, никуда я от тебя не уйду…

И носом хлюпает.

— Ксап, у нас детей нет — это потому что ты из другого мира пришла?

Дернулась, как будто я ее ударил. Стрельнула на меня глазами и в землю уставилась, губы кусает. Дураком я был, дураком и помру. Мудр когда еще почуял, что здесь не все ладно…

— Клык, ты сердиться не будешь? Скажи, что не будешь.

Внутренний голос мне подсказывает, что буду. И даже очень.

— Буду.

— Ну хотя бы скажи, что ругаться не будешь.

Я только вздыхаю.

— У нас детей нет потому что я противозачаточные таблетки ем. У меня еще месяца на четыре осталось.

— Что это такое — таблетки?

— Шарики кисло-горькие. Как сухие мелкие ягодки. Съешь одну — и точно знаешь, что два дня дитя не зачнешь. Клык, нельзя мне сейчас обрюхатиться. По-любому нельзя!

— Другим можно, а тебе нельзя? У Баламута уже два пацана и девчонка, а это ты ему степнячек подобрала.

— Мудр говорит, через год-другой голод наступит. А я с дитем на руках…

— Жамах можно, а тебе нет? Из нее охотница куда лучше, чем из тебя.

Горько мне стало. Даже комок какой-то в горле. И голос зазвенел.

Того и гляди, разревусь как баба.

— Клык, не сердись. Не хотела говорить, но если наши появятся, мне никак нельзя брюхатой быть. Я же буду переговорщицей. А какой из меня дипломат, если дитя от титьки отнять не могу? Думаешь, я просто так под этой елкой целый день сижу? Мне думать надо, стратегию на случай контакта выработать. И так сколько времени упустила! Почти год текущим днем жила.

Детство в попке играло, да себя жалела. Клык, ты пойми, кроме меня никто ситуации с двух сторон не видит. Если там, наверху ничего не изменилось, я первый и единственный контактер! И о том, что тут делается, они будут судить с моих слов и по моим поступкам. По крайней мере, первые полгода.

— Темнеет уже. Идем домой.

— Идем, — покладисто соглашается Ксапа. И мы неторопливо идем на свет вечерних костров.

— А ты правду рассказывала, что звезды — это такие же солнца, как наше, только далеко?

— Очень далеко… Это я для малышей сказала, что такие же. Разве два камня бывают одинаковыми? Один побольше, другой поменьше. Так и звезды.

Наше солнышко считается маленькой звездочкой.

— Ксап, ты как-нибудь все, что сегодня говорила, мне еще раз расскажи. Только понятными словами. А то, честно скажу, ничего не понял.

— Еще один провал моего плана, — жалуется мне Ксапа. — За зиму так никого и не сумела языку обучить. Малышня слов пятьсот освоила, не больше.

А мне нужен хотя бы один человек, который русский понимает.

— До лета есть время.

— А толку? Клык, я только на тебя могу надеяться. Давай я с тобой буду разговаривать только на своем языке, а? Ты на любом отвечай, я пойму.

И все непонятные слова спрашивай. Договорились?

— Сначала чубарский язык учить, потом твой…

— Я не просила тебя чубарский учить. Я просила чубарку вашему научить.

— Но ведь выучил. Пока вас, баб, говорить выучишь, сам научишься.

Жамах к языкам бестолковая. Я по-чубарски говорю, ты говоришь, Мечталка говорит, а она все еще наши слова коверкает.

— Ну Клык, милый, я же тебя не прошу на моем языке говорить. Ты только слушай и старайся понять.

— Ну если я на своем говорить буду…

— Ты, главное, понимать научись. Ну?

Чувствую, втравливает меня Ксапа во что-то, только не могу понять, во что… С одной стороны, знать язык — хорошо. Вот как дети степнячек — вроде, наши, а на двух языках говорят, со степняками договориться могут.

Но когда у Ксапы глаза так загораются — это не к добру. Ворчун подтвердить может!

Жамах нас встречает, радуется. Ксапа улыбается. А у меня от новых слов голова пухнет: Ксапа болтает без умолку, и все на своем языке!

* * *

Лето как-то внезапно наступило. Целую неделю хмурая погода стояла, дождик моросил мелкий, холодный, как осенью. А потом вдруг тучи разошлись — и уже лето! Тепло, листья на деревьях, трава новая, зеленая, а не пожухлая, прошлогодняя. Ксапа вновь повеселела. Ребятня опять за ней хвостом бегает. То и дело откуда-то доносится; «За мной, БАНДАРЛОГИ!»

И счастливый детский визг. А сама Ксапа уже ничем от наших женщин не отличается. Одежка такая же, волосы так же перевязывает. Только ходит красиво, спину держит красиво, голову держит красиво, под ноги не смотрит, вдаль смотрит. Зато спотыкается часто. Наши женщины так гордо не ходят, под ноги смотрят. А Ксапа — только вперед, по другому не умеет.

Я удивительное подмечаю. Ребятишки на странном языке говорят. Слова, вроде, наши, но они к словам концы из языка чудиков приделывают. Я их легко понимаю, сам так говорю, а старики ругаются. Ксапе говорю — носик морщит:

— В вашем языке времен нет. Одно настоящее, — говорит. — Не того я хотела. Но все лучше, чем ничего.

Охотники за перевал идут, горелый лес проверяют. По гарям трава расти начинает. Но зверья еще мало. Заречные говорят: «Мы на вашу землю не ходим. Зачем нам по вашей земле ходить, все равно зверя нет.» Говорят, в этом году девками со степняками меняться будут. Им со степняками теперь дружно жить надо. Мы далеко, а без нашей помощи от них трудно отбиться.

Лучше мирно жить. Степняки тоже хотят с Заречными мирно жить, им чубары докучают.

Охотникам опять нужно через день на охоту ходить. Зимой раз в неделю ходили. Привыкли за зиму к холодильнику. К хорошему быстро привыкаешь…

Уважаемые люди ГРАФИК составили. Ксапа его на стенке нацарапала. Теперь охотники к ней ходят, спрашивают, кто когда. Некоторые сами разобрались, пальцем по стенке поводят — и знают, когда их очередь. Ксапа показала, где закорючками мое имя нарисовано, я рядом клык нарисовал. Тоже знаю, когда нам с Ксапой идти.

* * *

— … А-а-а! — негромко, но с отчаянием кричит вдруг Ксапа. Я резко разворачиваюсь, перехватывая копье. Прижав кулачки к вискам, Ксапа смотрит в небо над моей головой и кричит. Жалобно и тихонько. Я опять разворачиваюсь. Так резко, что даже шея заболела. В небе летит волокуша.

— Догоним? — спрашивает Фантазер. Ворчун ничего не говорит. Только стучит костяшками пальцев сначала по древку копья, потом себя по лбу.

— Без шансов, — обреченно произносит Ксапа. — Южный склон они уже проверили, а я их пропустила. Теперь снимут северо-восточный склон, там должны быть выходы полиметаллических руд — и уйдут… На годы!..

— Я догоню.

— Клык, им двух часов хватит, а тебе полдня хода.

Но я уже не слушаю. Сбрасываю тушу оленя, все лишнее бросаю, куртку бросаю, одно копье оставляю — и бегу. Сначала спокойно, чтоб втянуться.

Но постепенно набираю скорость. Что такое час, Ксапа объясняла. Но сколько это на самом деле, я представляю плохо. Зато помню, сколько мы пережидали чудиков у перевала в прошлый раз. Не так и много, если прикинуть, куда мне бежать… Ритм. Главное — ритм! Войти в ритм — и можно гнать стадо весь день… Как волки. Пока старые и слабые животные не начнут отставать.

Размеренно и равномерно… Какое, гнилой корень, равномерно, когда на сопку надо карабкаться!!! Да и нету у меня дня. Два часа всего, сколько бы это ни было… Мох камни покрывает. В таком мху оступиться и ногу сломать — как нечего делать… А главное, зачем бегу? Догоню чудиков, Ксапа с ними уйдет — с кем останусь? Со старой брюхатой Жамах? Дурак я, ой дурак… МИКРОЦЕФАЛ, умом ущербный…

* * *

Бегу так, что сердце готово из груди выскочить. На сопку, с сопки, через упавшие стволы перепрыгиваю. Только бы успеть… В боку колет.

С детства такого не было. Во рту сухо. Легкие в груди не помещаются.

Успел… Вот она, летающая волокуша. И чудики в ней. Подбегаю, копье отбрасываю, по боку волокуши колочу, руками знаки показываю. Звук от ударов гулкий, незнакомый. Чудики оборачиваются на меня, волокуша перестает гудеть. Успел…

Прозрачный пузырь откидывается вверх. Чудик, что ближе ко мне, наружу вылезает. А я на колени падаю, руками в землю упираюсь. Головой мотаю, легким воздуха не хватает, горло саднит. Совсем ПОПЛОХЕЛО. Честное слово, пока бежал, легче было. И все ксапины слова из головы вылетели.

Одни плохие слова остались. Много плохих слов. Но что-то сказать надо, а то чудики на меня как на незнакомую рыбу смотрят.

— БАЛБЕСЫ, — хриплю. — БОЛВАНЫ… Дураки безголовые, МИКРОЦЕФАЛЫ.

Щенки слепые. ОБОРМОТЫ. ПИТЕКАНТРОПЫ. Кроты безглазые. ТРОГЛОДИТЫ безмозглые! ПАПУАСЫ. Воробьиные яйца. БАНДАРЛОГИ, медвежьи какашки. — Крою их и по нашему, и по ихнему. И все отдышаться не могу. Слабость такая, что умереть хочется. Если драться надо будет — не смогу на ноги подняться.

Но краем глаза вижу, что чудики меня понимают. Потому как рты пооткрывали, а глаза как у рыб — все круглее и круглее. Завладел вниманием. Ксапа говорит, это главное, когда сказки рассказываешь.

— ПИТЬ ДАЙТЕ, — хриплю, и жестом показываю. Один из чудиков, что помоложе, протягивает что-то вроде долбленки, которую Ксапа ФЛЯЖКОЙ зовет.

Глоток делаю — чуть не закашлялся. Какой-то горький травяной настой. И слегка рот жжет.

— ЧТО ЗА ПОМОИ? — спрашиваю. — ВОДУ ДАЙТЕ.

— Петр, что у тебя во фляжке? — интересуется тот, который первым из волокуши вылез.

— Кофе растворимый с коньяком.

— Воды принеси.

Они между собой говорят, а я почти все понимаю. Молодой приносит что-то, похожее на обломок толстой сосульки. Но внутри видно, что вода плещется. Хитрая штука, сразу понятно — с сюрпризом. Вроде ксапиного шалашика. Если не знаешь, как открыть, внутрь не попадешь. Возвращаю сосульку молодому, говорю:

— ОТКРОЙ сосульку.

Сам себе удивляюсь. Думал, забыл все ксапины слова, а просто они для меня родными стали. Парень скручивает пенек сверху, мне возвращает.

Я беру сосульку. Только что твердая была, а тут в руке сминается, струя холодной воды в лицо бьет, по груди течет. Приятно! Рукой утираюсь.

— ХОРОШО! — говорю. И присасываюсь к горлышку. Почти все выпиваю, что осталось, опять на лицо выливаю. И опять утираюсь. Полегче стало. На ноги поднимаюсь, колени отряхиваю, взглядом чудиков обвожу. Все четверо на меня глядят. Так у нас дети на Ксапу с открытыми ртами смотрят, когда она сказки рассказывает.

— ОСТОЛОПЫ, — говорю. — ВАМ НА волокуше (хлопаю ее по боку, чтоб поняли, о чем речь) ХОРОШО. А МНЕ (тычу себе пальцем в грудь) — ГОНКИ ПО ПЕРЕСЕЧЕННОЙ МЕСТНОСТИ. ТАМ (ткнул пальцем в небо) КАМНЕЙ НЕТ, СОПОК НЕТ, ЛЕСА НЕТ. Я НЕ горный козел, ЧТОБ ЗА ВАМИ ПО СОПКАМ БЕГАТЬ.

Один из чудиков морщится, будто горькую ягоду съел, другой черную штуковину ко рту подносит, говорит вполголоса:

— Доложи на базу, непредвиденная чрезвычайная ситуация. Встретили аборигена, вступили в контакт… Нет, он по-нашему говорит… Какие, к черту, шутки? Да, буди начальство… Мне плевать, хоть президента!.. Еще два слова, и я добьюсь, чтоб тебя уволили… Да, с акцентом, но не хуже тебя говорит!.. Да, образованный. Киплинга читал… Потому что нас бандарлогами обозвал… Еще микроцефалами и питекантропами… Нет, одет как абориген, копье с каменным наконечником… Да, ругает… Нет, без мата. Культурно кроет… Не знаю, за что! Сейчас спрошу. До связи.

Я жду, пока он говорить кончит. Открываю рот… и понимаю, что не знаю, о чем речь вести.

— Я Клык, — тычу себе большим пальцем в грудь. ТЫ? — указываю на того, который первым вылез.

— Вадим, — чудик повторяет мой жест. Потом представляет остальных.

— Петр, Артур, Платон.

— КТО СТАРШИЙ? — спрашиваю. Чудики переглядываются, один шаг вперед делает.

— Платон, начальник партии.

— Скажите, вы откуда? — спрашивает Петр. Я даже смущаюсь. Сказать, что наши земли за перевалом, а здесь временно живем? А вдруг тогда они захотят эти земли занять? Надо сразу дать понять, что долина наша.

— ЖИВУ ЗДЕСЬ, — говорю. На землю под ногами показываю. Потом машу рукой в сторону перевала, — ТАМ…

Чудики кивают, мол, поняли. А я не могу вспомнить, как Ксапу по-настоящему зовут. Помню только, как дразнили. Надо чудиков поскорее с Ксапой свести, она знает, как и о чем с ними говорить.

— Платон, ТЫ БУДЕШЬ ГОВОРИТЬ С Ом-Ксапой. СЕГОДНЯ. ЭТО ВАЖНО. ОЧЕНЬ.

Платон бросает взгляд на остальных, слегка голову склоняет.

— Я готов говорить. Где Омксапа?

Я оборачиваюсь направление показать. Но лес кругом. Не найдут…

— ТАМ РЕКА. ИДИТЕ ВДОЛЬ РЕКИ, ВВЕРХ. СМОТРИТЕ ТУДА (правой рукой показываю), УВИДИТЕ ЛЮДЕЙ.

Чудики головами мотают, спорить начинают. Честно говорю, в этот раз мало понимаю. Петр хочет, чтоб я в волокушу с ними сел, путь показал. Вадим говорит, что МАШИНА ПЕРЕГРУЖЕНА. Кто-то должен остаться. Платон запрещает разделять ГРУППУ. В конце концов Платон снимает с себя, протягивает мне черную штучку на шнурке, в которую говорил.

— Отнеси это Омксапе и щелкни вот тут. Вот так. Здесь замигает. Мы прилетим.

Я вспоминаю, как чудики под водой нашли ксапин амулет и киваю:

— Я ПОНЯЛ. Ом-Ксапа ЖДЕТ ВАС.

Ксапа утверждает, что сказку надо прерывать на самом интересном, загадочном месте. Главное чудик сказал. Он будет говорить с Ксапой.

Киваю еще раз, подбираю копье, махаю чудикам рукой, зачем-то подмигиваю и неторопливым охотничьим бегом двигаю к дому.

* * *

В ваме пусто. Ни Ксапы, ни Жамах, ни Мечталки. Мои вещи брошены у постели, значит, Ксапа здесь была. Заглядываю к Мудру, нахожу Фантазера.

Опрашиваю малышню, посылают в хыз. Странно. Никто летом в хызе не живет.

Очень странно…

Ксапа лежит на нашей постели, зажав ладошки между колен и, конечно, плачет. Тихонько так всхлипывает, только плечи вздрагивают. Жамах сидит рядом, гладит ее по волосам и утешает. Я сажусь спиной к печке, скрещиваю ноги. Молчу и улыбаюсь.

— Они улетели? — спрашивает Ксапа. Я пожимаю плечами.

— Ты их видел?

— Как тебя.

— Ты с ними говорил?

— Как с тобой.

Ксапа вскакивает и бежит из хыза. Я сначала даже не понимаю, зачем.

Ведь если дети не гомонят, значит, гостей нет. А Ксапа возвращается такая обиженная, что мне сразу захотелось ее уложить на шкуры и утешить. Пусть даже без СЕКСА, только словами и губами. Просто я и она. Рядом. Но очень жалко ее стало. Вытаскиваю из кармана черную штучку, качаю за шнурок перед ее носом. Как она завизжала!!! Вырывает у меня штучку, прыгает на месте как маленькая девочка, а затем лезет обниматься.

— Ты знаешь, что это такое?

— Платон с ней говорил.

— Это рация! Я могу через нее говорить со своими. Стоит только КНОПОЧКУ нажать. Понимаешь, в любой момент! Ишь ты!!! Они МАЯЧОК включили!

— Что это такое?

— Потом объясню. Сначала расскажи, как ты с ними встретился. Сейчас решающий момент наступает. Я не имею права на ошибку.

Я рассказываю. В лицах, с голосами и интонациями. Почти все. Ну мог же я что-то подзабыть, правда?

— А чего ты на них ругался?

— Да все твои слова из головы вылетели. Только нехорошие остались.

— Боже мой!.. Надо следить за языком, — Ксапа в ужасе прижимает ладошку к щеке. И вдруг загорается идеей: — Слу-ушай, сейчас не я, а ты с ними говорить будешь. Мы только СЦЕНАРИЙ разговора прогоним. А если что не так пойдет, я подскажу. Они просто обалдеют!

— Как Ворчун с Фантазером? — знаю я, чем дело кончается, когда у Ксапы так глаза блестят.

— Ну что ты как не родной? Ну не смешно получилось. Не знала я, что Ворчун ЮМОРА не понимает.

Уломала меня. Столько времени потеряли, пока новые слова заучивал, учился за руку здороваться, на рации КНОПОЧКУ нажимать, когда говорю…

Потом Ксапа малышню зовет, РОЛИ между ними РАСПРЕДЕЛЯЕТ. Кто когда что сказать должен. Самых шустрых посылает за Мудром, Старой и другими уважаемыми людьми. И тут я понимаю, что Ксапа побаивается. НЕРВНИЧАЕТ и дрожит как перед серьезным разговором с Мудром. И без конца повторяет:

«БОЖЕ МОЙ, ничего не готово». Беру я ее, закидываю на плечо и несу из хыза НА УЛИЦУ.

— Клык, ты что делаешь?!

— Тебя несу.

— Куда?

— Туда, где волокуша сесть сможет.

— Это не волокуша. Это АВИЕТКА. Пусти!

— Не пущу. Убежишь, кто с чудиками говорить будет?

Охотники на нас смотрят, шутки отпускают. Бабы за голову хватаются, ругают, что совсем стыд потерял. Девки сзади бегут, хихикают, советы дают. Ксапа ногами дрыгает, визжит, кричит непонятное: «РАТУЙТЕ, ЛЮДИ ДОБРЫЕ!» Всем весело.

Сгружаю я Ксапу на травку, она РАЦИЕЙ занялась. Какие-то КНОПОЧКИ нажала, протягивает мне и одними губами шепчет:

— Говори.

— Эй, Платон, ты меня слышишь? — И ДУБЛИРУЮ то же самое на языке чудиков.

— Клык??? Слышу тебя хорошо, — звучит из штуковины голос Платона.

— ТОГДА ЗАСЕКИ НАПРАВЛЕНИЕ НА МОЙ… НЕ ЗНАЮ ВАШЕГО СЛОВА. НА МОЙ ГОЛОС, — говорю я.

— ПЕЛЕНГ, — подсказывает Ксапа.

— У нас это называется пеленг, — сообщает Платон. — Уже засек. Клык, с тобой хотят поговорить еще четыре человека.

— С ВАМИ — восемь… КУДА ЖЕ МЫ ВАС ПОСАДИМ? — Смотрю, какие яростные гримасы мне Ксапа строит и разрешаю: — ХОРОШО, ПРИЛЕТАЙТЕ.

— Спасибо, вылетаем. Через десять минут будем у вас. Конец связи.

— КОНЕЦ СВЯЗИ, — повторяю я и отдаю штуковинку Ксапе.

— Клык, ты крут! Я тебя обожаю. Ой, как волнуюсь! — и бежит Мудра со Старой ИНСТРУКТИРОВАТЬ.

Вскоре мы слышим гудение АВИЕТКИ.

— Вот они! — кричит Ксапа, скачет на месте и крутит над головой бинокль за ремешок. Я кричу людям, чтоб к деревьям отошли, волокушам место освободили. Бабы с радостью под деревья бросаются, страшновато им.

Охотники видят, что я не боюсь, степенно отходят. А ребятня вся вокруг Ксапы столпилась и притихла. Ксапа чудикам жесты показывает, будто двумя руками к себе зовет, потом опускает что-то.

АВИЕТКИ садятся. Сначала одна, потом другая. Я втыкаю копье в землю и иду к той, что первой села. Хотел, как наметили, за руку поздороваться.

Но Ксапа не выдерживает. Я так и знал, что не выдержит, очень уж у нее глаза блестят. Бегом бросается, меня обгоняет и кричит:

— Парни! Я так рада вас видеть! Вы чьи будете?

— Чиво?

— Ну, Тырина или Сизова? Из какого геологоотряда?

— Из четвертого западного, — отвечает обалдевший Петр. — А Тырина на Землю отозвали.

— А я из третьего!

— О-о-очень приятно… Э-э-э…

— Оксана Давидовна Макарова-Заде!

— Очень приятно, Оксана.

Тут я подхожу и представляю чудиков. Лица у них растерянные. Они явно не знают, с кем говорить, со мной или с Ксапой.

— Скажите, Оксана, — наклонившись к Ксапе, тихонько спрашивает Платон, — Клык сказал, мы должны переговорить с Омксапой. Кто это?

— Так и сказал? — строго переспрашивает Ксапа. А сама на меня смотрит.

— Вроде, я ничего не напутал.

Ксапа сгибается от хохота. Платон удивленно смотрит на меня.

— СМЕШИНКУ СЪЕЛА. ЭТО С НЕЙ БЫВАЕТ, — поясняю я.

— Клык!!! Я тебя поколочу! — визжит Ксапа. Я привычно поворачиваюсь спиной, и она молотит по ней кулачками. Несильно, но часто. Впрочем, недолго. — Ну что мне с ним делать? — жалуется она чудикам. — Ом-Ксапа переводится на русский как Великая Хулиганка.

Чудики неуверенно улыбаются.

— Но все-таки, кто у вас за главного? — стоит на своем Платон.

— Ксапа — это я. А поговорить успеем. Но сначала поедим. Так здесь полагается.

Пока мы разговариваем со знакомыми чудиками, из второй волокуши вылезают незнакомые чудики. Один устанавливает треножник — выше меня на две головы — с какой-то калабашкой наверху. Другие подходят к нам. Ксапа оглядывается на них, взвизгивает и бросается на шею к седому с короткой бородкой:

— Василич!!!

— Ксюша! Мы же тебя похоронили!..

Ну вот, опять носом шмыгает. На всякий случай я присматриваюсь к седому. Вдруг это теперь мой родственник? Может, ему Жамах пристроить?

А что? Для него она молодая…

Тем временем нас окружает малышня. Потом — девки. За ними подтягиваются и охотники. Бабы по-прежнему наблюдают с отдаления.

— Дядя, а как быстро твоя волокуша летает? — пристает к Вадиму подготовленный Ксапой пацан по имени Жук.

— Пятьсот пятьдесят километров в час.

— Э-э, дядя, я твоих киметров не знаю. Ты скажи, во сколько раз быстрее, чем я бегаю!

— Ну-у… Раз в сорок, наверно, — растерянно произносит чудик.

— В сорок… Сорок — сорок — сорок… Это что, вокруг всего мира за три дня облетит? — делает вид, что удивился, Жук.

— Ну-у… Да, где-то так…

— Не облетит, — смеется паренек постарше. — В большой воде утонет!

— Это почему? — удивляется Вадим.

— Ей еды не хватит. До большой воды долетит, там упадет и утонет!

— В океане, что-ли?

— Может, по-вашему, и в океане. В большой горькой воде, которая вокруг нашей большой земли, — парнишка широко разводит руки, как его Ксапа учила.

Я замечаю, что все чудики и все наши слушают разговор и вмешиваюсь:

— Хватит гостей вопросами мучить. Проверьте, как там мясо жарится.

Ребята убегают. Я неторопливо веду всех к костру. Вечером отругаю Ксапу. Это она должна вести чудиков к костру. Или Мудр. Но не я. А она со своим другом болтает и обо всем забыла. Хорошо, Мудр все понял. Берет под руки Головача и Мудреныша и уводит к костру. Когда я подвожу чудиков, они уже сидят у костра, и я могу их представить. А чудиков по именам только четверых знаю. Но тут Ксапа опомнилась, за дело берется. Сперва за треножником с калабахой бежит, за спинами чудиков ставит. Потом рассаживает всех как условились. И баб, как договорились, сажает. Старую — от нас, Жамах — от чубаров, Лаву — от степняков, Кудряву — от Заречных. Очень все солидно получается. Когда Ксапа баб чудикам представляет, кто из какого общества, у меня даже мурашки по спине забегали. Никогда еще на такой важной встрече не сидел. Чудиков восемь, и наших восемь. Четыре уважаемых охотника и четыре бабы, все из разных обществ. А Ксапа как бы и от наших, и от чудиков. Широкий круг получается. В центре костер, вокруг него наши бабы суетятся, горячее жареное мясо по глиняным мискам раскладывают. Мы на них внимания не обращаем. Бабы перед каждым три миски ставят: С мясом, с ЗЕЛЕНЬЮ и с ягодами. Ксапа между чудиками садится, наши ЭТИКЕТЫ им разъясняет. Солидно сидим, неторопливо едим.

— Кажется, дождь начинается! — вдруг во весь голос заявляет Ксапа.

— Предлагаю всем перейти под крышу.

Я от стыда хотел себе по шее дать. Но несолидно теперь. Эх, Ксапа…

Мудр строго смотрит на Ксапу, на небо, на хыз, на меня…

— Так и сделаем, — говорит. Первый поднимается, миски берет и в хыз идет. За ним остальные тянутся. Бабы суетятся, головешки и угли с костра сгребают на старую носилку, обмазанную глиной, несут камин разжигать. А пока камин холодный, в трубе тяга плохая. Дымно в хызе будет…

Успели до дождя в хыз перебраться. Рассаживаемся, как будто Ксапа будет сказки рассказывать. Сколько дней хыз пустой и холодный стоял — а тут никто в своем ваме не захотел дождик пережидать. У каждого свое место есть, привычно рассаживаемся, быстро. И гости это замечают. Пришлось, конечно, малышню шугануть, чтоб лучшие места гостям освободить.

За окнами темнеет, ливень шумит. И тут Ксапа опять учудила.

— Парни, — говорит, — принесите электрические фонари. Все, сколько есть.

Не знаю, что это такое, но кто же гостей гоняет? Сама не могла сходить? А два чудика поднимаются и в дождь бегут…

Электрический фонарь — это вещь!!! Никогда еще в хызе так светло не было! Это вам не ксапины ОПЫТЫ С ЛУЧИНОЙ. А Мудр даже глазом не ведет.

Как будто сто раз фонари видел. Мясо доедает, руки листом лопуха вытирает и говорит:

— Сегодня мы видимся в первый раз. Поэтому о делах говорить не будем. Будем знакомиться. Вы расскажете о себе, мы о себе.

Мудр громко говорит, чтоб все общество слышало. Ксапа вполголоса чудикам переводит. Я почти все, что она говорит, понимаю. А еще понимаю, зачем она между чудиков села.

— Сегодня у меня к вам будет только один вопрос, — продолжает Мудр.

— Вокруг наша земля. Вы прилетели на нашу землю издалека. Будете ли вы уважать наши законы и обычаи? Не торопитесь с ответом. Посоветуйтесь с уважаемыми людьми вашего общества, и в следующий раз ответите. А сегодня вы уважаемые гости.

Я в очередной раз поражаюсь мудрости Мудра. И главный вопрос задал, и ответа не попросил. Гости могут ночевать остаться или спокойно, с достоинством уйти. Ксапа так им и объясняет.

Потом чудики рассказывают о себе и своем обществе. А Ксапа переводит.

Я слушаю слова чудиков, сравниваю с переводом Ксапы и чувствую себя так, словно зимой под ель встал, а на меня весь снег с нее обрушился. Все, о чем говорят чудики, мне знакомо по сказкам Ксапы. Выходит, не сказки это вовсе.

Затем Мудр рассказывает о нашем обществе, о Заречных, о Степняках, о пожаре, из-за которого мы сюда переселились. Ксапа опять переводит. О пожаре, о нас, о Заречных все точно переводит. А вот о степняках… Они в ее переводе не хуже Заречных получаются. Ну да, били нашу дичь на нашей земле. Нехорошие такие… Чувствуете? Не плохие, а нехорошие. О том, что наших девок воровали, ни слова. О том, что мы их девок уводили перевела, но так гладко, будто девки по своей воле к нам пошли. И ни слова не говорит, что наше общество самое сильное.

За окнами темнеть начинает. Гости домой собираются. Мы идем их провожать.

— Парни, я сейчас буду вас нагло грабить, — заявляет Ксапа, открывает заднюю часть волокуши, перебирает вещи, которые там лежат, одни кидает на землю, другие кладет назад. — Вроде, тут все… — И переходит ко второй волокуше.

— Оксана, побойтесь бога! Хоть трос оставьте, — изумляется Вадим.

— Мне нужнее, — заявляет ему Ксапа и отбирает фонарь. — Спасибо!

Зажигалка есть? А то в моей газ кончился. Спасибо! А перочинный ножик?

Спасибо! Авторучка есть? Записывай, что мне в следующий раз привезешь.

— Ксюша, разве ты не летишь с нами? — удивляется тот, которого она называет Василичем.

— Хотела бы, да не могу. Дел по горло! Василич, поговори с начальством, чтоб мне авиетку с пилотом выделили. Надо все окрестные племена предупредить, чтоб вас копьями не встретили. А пешком это слишком долго и небезопасно.

— Хорошо, что ты об этом подумала. Ксюша, я так и не понял, у вас здесь матриархат, или как?

— Если не считать не в меру наглую меня, то или как.

— А эти женщины из разных племен у костра?

— Наблюдатели. Я потом объясню, тут много тонкостей. Видишь полоски у меня на щеках? Это местные документы. Паспорт, прописка, гражданство, статус и так далее. Две мои параллельные, наклонные говорят, что я родилась не здесь, пришла из дружественного народа и принята как полноправный член со всеми правами и обязанностями.

— Варварский обычай!

— И не говори! Так больно было. Зато все глазами видно, а не чип под кожей, в котором неизвестно, что записано, и без сканера не прочитать. Да, аптечку я тоже конфискую.

— Ксюша! А мы как?

— На базе новую возьмете.

— Не зря тебя хулиганкой прозвали.

— А то! Василич, проверьте, чтоб Вадим из моего списка ничего не забыл. И можете от себя добавить, я не обижусь. Да, гончарный круг раздобудьте! Только чтоб никаких электроприводов. Здесь розеток на стенках пока нету.

* * *

Не успеваем мы с Ксапой вещи в вам занести, как Мудр является. Так гневом и пышет!

— Ксапа, сучья лапа! Кто тебе позволил отсебятину нести? Думаешь, я не понимаю, как ты чудикам мои слова перевела?! Думаешь, твоих слов не разумею?!

Никогда таким сердитым Мудра не видел. Ксапа за меня прячется, приседает даже, выглядывает осторожно из-за спины.

— Не сердись, пожалуйста. Не надо им про все наши дела знать. Они должны думать, что мы все едины, как сжатый кулак! А то, что мы со степняками воюем, им никак нельзя говорить. Уважать перестанут. И нас, и степняков.

— А почему не перевела, что наше общество самое сильное?

— Кто какую силу имеет, им и вовсе знать не надо!

Смотрю на Мудра и ничего не понимаю. Только что злой был, а теперь улыбается.

— Ксапа, девочка моя озорная, дай я тебя обниму, — и на самом деле обнимает. Даже в лоб целует. Я ничего не понимаю, Ксапа тем более. Рожица удивленная, слегка испуганная.

— Мудр, я не понимаю. Ты сердишься на Ксапу, или нет? — глупо спрашиваю я. — Ты же говорил, что ей ни в чем верить нельзя…

— Теперь верю, — Мудр отпускает Ксапу, хлопает меня по плечу и выходит из вама. — Ты, Клык, береги ее.

— Но я все равно не понимаю, — выбегаю вслед за ним в сырую ночную темноту.

— Слышал, как она сказала? О, волчий потрох! Осторожно, здесь лужа.

Она сказала: «мы» и «они». Теперь мы для нее родные, а не чудики. Ты с ней будь поласковей. Тяжело ей будет, очень тяжело.

* * *

Ксапа ОТМЕНЯЕТ вечерние сказки. Все расстраиваются, особенно старики.

Но Ксапа у всех прощения просит, даже всхлипывает — и убегает.

— Теперь меня ПРЕССОВАТЬ будут, чтоб вернулась, — говорит мне.

— Что с тобой будут делать?

— ПРЕССОВАТЬ. Ну, ОКАЗЫВАТЬ ДАВЛЕНИЕ.

Объяснила…

Садится передо мной, за руку берет.

— Помнишь первый день, как я появилась? Мудреныш меня ПРЕССОВАЛ.

— Тебя бить будут? Глазом моргни, мы их на копья поднимем.

— Нет, бить не будут. Все словами. Это иногда хуже, чем по морде.

Я и они — нужны мы друг другу, понимаешь? Будет решаться, кто сверху, а кто снизу. Кто командует, а кто команды выполняет. Мне никак нельзя слабину дать. И прогнать их нельзя. Вот положение-то!

— Спать ложись. Утром с Мудром посоветуемся, — говорю я. И Жамах меня поддерживает.

На следующий день Мудр ПЕРЕКРАИВАЕТ график выхода на охоту. Мне, Головачу, Мудренышу и Ксапе запрещено далеко уходить. Это на случай прилета чудиков. День проходит, но чудиков нет. Ксапа изводит себя ожиданием.

Зато через день прилетает такая большая волокуша, каких мы и не видели. С какой-то вертушкой сверху. Ксапа обзывает ее «гроб с музыкой», но тут же велит забыть и называть ВЕРТОЛЕТОМ или ВЕРТУШКОЙ.

Из ВЕРТУШКИ выходят восемь человек, пятеро знакомых и трое новых.

Еще двое остаются внутри. Мы их видим через прозрачный пузырь в передней части ВЕРТУШКИ.

— Летающий хыз, — удивленно произносит Мудр. Я почему-то думал, что хыз — это пещера со стенкой.

Ксапа бежит встречать гостей. Мы перед этим долго обсуждали встречу, и как себя вести. Почему-то Ксапа уверена, что на вторую встречу прилетят дураки безголовые, важные надутые ИНДЮКИ, которых лучше сразу прогнать.

Но прогнать вежливо, не поранив и даже не побив. Прогнать, и при этом не побить — как вы себе это представляете?

Ксапа разговаривает с чудиками, детишки рассматривают летающий хыз, а все остальные делают вид, что занимаются своими делами. Ходят туда-сюда, что-то носят, с девками заигрывают. Но если охотник заходит в вам, то выходит уже с копьем или топориком. Ксапа говорит, что чудиков это не должно насторожить — они не знают наших порядков. Главное всем сразу за оружие не хвататься.

— Клык, подойди! — зовет Ксапа. Мы заранее обговорили, что если так зовет, то Мудр подходить не должен, а все охотники пусть держатся поближе.

Я подхожу, а Ксапа продолжает говорить с одним из чудиков.

— … Господи, всего один вопрос задали: будете вы уважать наши законы, или нет? И вы говорите, что не имеете полномочий!

— Оксана Давидовна, я вам третий раз повторяю…

— Идиот! Вы что, не понимаете, что любой из охотников имеет право вас убить!

— Как, прямо сейчас?

— Нет. Вот Мудр подойдет, спросит, вы ему скажете, что не имеете полномочий, вот тогда — да. А пока не спросил — вас никто не тронет. Клык, ты представляешь, — обращается уже ко мне Ксапа, — он не имеет полномочий уважать местные законы!

— Такой большой и такой глупый, — говорю я. И обращаюсь к знакомым чудикам, ИГНОРИРУЯ толстого. — Парни, вы бы пока в ВЕРТУШКУ залезли. А еще лучше — домой летите. Толстяк вас погубит своей глупостью. Старший должен быть мудрым.

— Что, так серьезно? — спрашивает Платон.

— Очень серьезно. Нельзя по чужой земле без закона ходить. Я вас позвал, я вас защищать буду, если что. Но этих троих я не звал. Платон, давай ты на нашей земле старшим от чудиков будешь? А этот пусть больше не прилетает.

— Заманчивое предложение, — сомневается Платон. — Но я же геолог, а не контактер.

Вспоминаю, что Ксапа о геологах рассказывала. Они, вроде как, охотники за камнями. Кто такие контактеры, потом спрошу. Но раз Ксапа о них не говорила, значит в нашем обществе таких нет.

— А я — охотник. Ксапа тоже охотник. Раньше геологом была. Ты здесь хоть одного контактера знаешь? Я ни одного не знаю.

— Вот контактер, — кивает Платон на толстого.

Я даже теряюсь.

— Послушай, Платон, он нас не уважает, мы его не уважаем. Не нужен нам такой контактер. Пусть улетает, откуда прилетел, и больше у нас не не появляется.

— Подожди минуту, — говорит мне Платон, сует голову внутрь хыза и спрашивает у кого-то внутри: — Запись ведется?

— Ведется, — раздается изнутри знакомый голос Петра.

— Последние слова записаны?

— Записаны ясно и четко.

— Вадим, Артур! — рявкает вдруг Платон, — Убрать прикомандированного из зоны контакта! И все в машину!

Два чудика берут толстого под локти и, не обращая внимания на его возмущенное бормотание, ведут в летающий хыз. «Что вы себе позволяете?!»

— последнее, что я от него слышу.

А Ксапа уже цапается со вторым новичком.

— … Да куда я вернусь? По всем вашим документам я мертвая.

Квартиру наверняка продали, вещи пропали. Мне даже жить негде!

— Квартиру мы вам устроим, документы восстановим, зарплату за год и компенсацию выплатим.

— Нет, Трофим Гаврилыч, я остаюсь здесь.

— Оксана Давидовна, вы не поняли, это не просьба. Я, как ваш непосредственный начальник, приказываю вам вернуться на базу.

— Нет, это ты не понимаешь! — громким звенящим голосом осаживает его Ксапа. — Мой начальник — Тырин! Тебя я в первый раз вижу. Может, ты не заметил, но я сменила гражданство и прописку. Вышла замуж и не собираюсь покидать семью.

— Ксап, к нам Мудр идет, — вполголоса предупреждаю я. Ксапа оглядывается.

— Мудр, это мои друзья мимо пролетали, на минутку поболтать со мной сели, — кричит Ксапа почему-то на языке чудиков. — К тебе они послезавтра прилетят!

— Хорошо, тогда ты за них отвечаешь, — Мудр разворачивается и идет в свой вам.

— Два дня я вам отыграла, — говорит Ксапа Трофиму. — Такой цирк, как сегодня, больше не устраивайте. Вы не понимаете, насколько все серьезно.

Разговор уже идет на пороге летающего хыза. Чудики внутри, мы снаружи.

— Да, вы вещи из моего списка привезли? — спохватывается вдруг Ксапа.

— Оксана, вы же знаете разрешенный список товаров для обмена с первобытными племенами.

— Ежкин кот! Где вы тут первобытных нашли? — возмущается Ксапа и кричит: — Жу-ук!

Подбегает пацан, которого она обзывает Вундеркиндом.

— Звала, тетя Ксапа?

— Скажи дяде, чему равен квадрат гипотенузы?

— Квадрат гипотенузы равен сумме квадратов… Я забыл, как они по-вашему называются. Ну, двух других сторон.

— Катеты они по-нашему называются, — недовольно бурчит Ксапа.

— Точно, катеты! Нарисовать?

— Не надо. Дядя сам знает. Иди уж.

Мальчишка, конечно, никуда уходить не хочет. Осматривает и ощупывает летающий хыз.

— Надеюсь, меня за питекантропа вы не держите? — наседает на Трофима Ксапа. — Кто-то намекал, что мне за год зарплата причитается. Вот на эти деньги и закупите все по списку. Все, летите! Ждем вас послезавтра с верительными грамотами.

Мы с Ксапой отходим, взявшись за руки, шагов на двадцать. Летающий хыз начинает тарахтеть, раскручивает вертушку сверху… Вдруг Ксапа с криком «Сто-ой!», машет руками, пригнувшись, бросается к нему и вытаскивает из-под хыза за руку Жука. Хыз вновь разгоняет вертушку, поднимает ветер и улетает. Идем к Мудру. За нами в вам входят все уважаемые люди.

Становится тесно, поэтому баб и девок выгоняем НА ДВОР. Исключение делаем для Старой, Мечталки, Жамах и Жука. Мечталку Ксапа под крыло взяла, а Жамах попробуй выгони, если у нее мое копье в руках. Раз с копьем, значит, охотник. Нельзя выгонять…

— Головач, сделай ты Жамах копье, — прошу я. — Вечно она мое таскает.

Все смеются.

— Сделаю, — обещает Головач. — Как родит дитя, так и сделаю.

— Все собрались? — пересчитывает нас Мудр. — Ну, Ксапа, рассказывай.

— Все или очень хорошо, или очень плохо, — говорит Ксапа. — Как мы и думали, они прислали двух балбесов, которые ничего в этой жизни не понимают, но в НАЧАЛЬНИКИ выбились. Третий из новичков ВМЕНЯЕМЫЙ, но от него мало зависит.

И подробно рассказывает, о чем с кем говорила, и как это надо понимать. Потом я рассказываю, потом — Жук. Дальше охотники долго обсуждают и спорят, что и как надо было сказать. И что делать, когда чудики прилетят в следующий раз. А Ксапа прижимается ко мне, кладет голову на плечо и… засыпает!

Ночью, перед сном, когда мы уже лежим, я спрашиваю у Ксапы, что она от Жука требовала? Ксапа хихикает, уткнувшись носом мне в плечо.

— У нас считается, что все уважаемые, ОБРАЗОВАННЫЕ люди должны знать теорему Пифагора. Я заранее Жука подучила, теперь они думают, что у нас даже десятилетние пацаны ее знают. Только Жук начудил. Забыл, как катеты называются, сказал, что не помнит нашего слова.

— Он правду сказал.

— Но… А ты прав. Но контактеры эти липовые его совсем не так поняли. Теперь, наверно, они думают, что здесь свой Пифагор был. Или что вы — одичавшие потомки древней высокоразвитой цивилизации. Я даже представить боюсь, о чем они сейчас спорят.

— Будет время, ты расскажешь мне про Пифагора? — прошу я.

— Обязательно! Спи, милый.

* * *

— Боже мой, ВОЕННЫЕ нагрянули, — ахает Ксапа, рассматривая приближающийся летающий хыз в бинокль.

— Кто такие ВОЕННЫЕ?

— Военные — это охотники, которые оберегают общество от врагов и опасностей, — не очень понятно объясняет Ксапа. — Вот если б на нас степняки напали, военные должны были бы их отогнать.

— Это хорошо, или плохо, что они летят? — интересуется Мудр.

— Кабы знать… Нет, плохо это. Военные очень сильные и часто очень глупые.

По тому, как обдумывает Ксапа каждое слово, как строит фразы из самых простых слов, я понимаю, чего-то она не договаривает. Ничего, ночью мне расскажет.

Хыз чуть поменьше, чем в прошлый раз. Какой-то приплюснутый, с двумя вертушками сверху, и весь зеленый, разводами.

— ТРАНСПОРТНИК, — произносит Ксапа. — Хоть оружие догадались снять.

Хыз садится. Дверь откидывается вперед и ложится на землю. По ней легко сбегает немолодой уже, но бодрый чудик в зеленой одежке. Мы с Ксапой идем ему навстречу, Мудр и Головач остаются рядом с вамом.

Не доходя трех шагов до нас, чудик останавливается, поднимает правую руку к голове, громко и четко произносит:

— Полковник Медведев, внешняя безопасность.

Потом делает два шага и протягивает вперед руку. Я вспоминаю ксапины уроки, беру его ладонь и слегка сжимаю.

— Клык. Если по-вашему, Клык Рысьевич.

— Очень приятно. Можете звать меня Михаил, — он расслабляет руку и я отпускаю его ладонь. Он тут же протягивает руку Ксапе.

— Если не ошибаюсь, Оксана Давидовна?

— Не ошибаетесь. А чем, собственно, обязаны?

— Теоретиков вы сами прогнали. Приходится браться за дело нам, безопасности. Оксана, у меня к вам тысяча вопросов. Но сначала — главное.

Кому вручать верительные грамоты? И, в двух словах, как это делается?

— Я представлю вас Мудру. Он вождь. Скажете в произвольной форме, что признаете и уважаете законы этой земли и народов, на ней проживающих.

— С одной поправкой. Если это не касается каннибализма и рабства.

— С людоедством я не сталкивалась. А рабство в форме похищения невест встречается. Мы над этим работаем. Лучше не заострять вопрос при первой встрече.

Я половины не понимаю, но, как условились, стою с умным видом, загадочно улыбаюсь и изредка киваю головой. Наконец, Ксапа с Михаилом все обговорили, идем к Мудру.

— Ой, я не предупредила, — спохватывается Ксапа, — у нас за руку не здороваются.

Михаил удивленно оглядывается на меня, я слегка пожимаю плечами и подмигиваю. Входим в вам. Мудр поднимается и жестом приглашает нас сесть.

Михаил опять поднимает руку к голове и называет свое длинное имя. Ксапа по-нашему переводит, что полковник — это вождь целой толпы охотников.

Сколько точно, она не помнит, но больше нашего общества вместе с бабами и детьми.

— Я пришел сказать, что я и мои люди будут уважать законы этой земли и ваших людей, — четко и громко произносит Михаил. Ксапа переводит.

Главные слова сказаны. Садимся и начинаем неторопливую беседу. Женщины подают миски с мясом, рядом ставят миски с зеленью и растопленным жиром.

— Если б кое-кто не отстранил от дел Василича, сегодня ели бы вилками, а не руками, — неизвестно кому сообщает Ксапа.

— Оксана, у меня полмашины забито подарками для вас. Весь список в двойном количестве, за исключением гончарного круга. Круг не успели изготовить. Но следующим рейсом — обязательно, — улыбается Михаил.

— Миша, я вас обожаю! Поцеловала бы в щечку, но при муже неудобно.

— Оксана, расскажите, что случилось с вашей группой, — просит Михаил.

— В смысле, как мы гробанулись? Да на взлете. Я даже пристегнуться не успела. Задний вентилятор загрохотал, и нас с поворотом вбок повело.

Марат хотел вернуться на площадку, откуда взлетели, но не сумел. Врезались в склон и кувырком покатились вниз. Я, как непристегнутая, из кабины выпала, потому и уцелела. Типа, дуракам везет. Парни рассказывают, машина под конец взорвалась, но я этого не помню. Без сознания была.

— Спасатели думали, вы утонули…

— Во-во, это здесь запросто. Знаете, вода какая холодная? Прямо с ледника! Ниже по течению брод есть, но все равно не советую в воду соваться. Хозяйство отморозите, жена уйдет.

— Ох, ехидная вы. А дальше что было?

— Когда очнулась, Клык мою тушку через плечо перекинул и куда-то несет вперед кормой… Мы тогда за перевалом жили. Вот половину дороги я на нем верхом и проехала.

— А вторую половину?

— Вторую на своих прохромала. На мне тогда живого места не было, а ерепенилась. Мол, все сама, и мужикам ни в чем не уступаю. Сейчас вспомнить стыдно. А как первый раз сырое мясо ела… Чуть не блеванула при всех. Чужое копье сломала, по морде за это получила…

— Как?

— От всей души! Синяк во всю щеку, хорошо, зубы уцелели.

Мы с Мудром как бы не у дел остались. Сидим, едим. Ксапа с чудиком о пустяках болтают, вместо того, чтоб об важном говорить. Вот всегда у нее так. Долго-долго заставляет зубрить, что когда делать, и что сказать.

А как до дела доходит — сама весь ПЛАН ломает.

— Вижу, у вас много слов друг для друга, — говорит Мудр, вытирая руки. — Ксапа, покажи гостю, как мы живем.

Ксапа глазами растерянно хлопает, когда понимает, что Мудр ее из вама выставляет. А Михаил сразу поднимается.

— Спасибо за угощение. Оксана, нам еще надо машину разгрузить.

— Да-да. Мы сейчас, — тараторит Ксапа. И они направляются к выходу.

А мне Мудр делает знак задержаться. Что-то сказать хочет, но не успевает.

— Стой!!! Не стреляй! Опусти лук! — вопит снаружи Ксапа.

— Клык, разберись, — вздыхает Мудр. — И проследи, чтоб гости ничего не натворили.

Я выскакиваю из вама и оглядываюсь. Второй чудик, тот, что оставался в летающем хызе, стоит в окружении малышни, и детский лук в руках. Ксапа ему МОЗГИ ВПРАВЛЯЕТ.

— Ты на чужой земле стоишь. На чужой земле охотиться нельзя! Это страшное преступление, за это убить могут. Закон такой. Ты мне всю дипломатию сорвешь!

— Тетя Ксапа, я разрешил. И лук мой, и стрелы, — влезает какой-то малыш. — Он все равно не попадет.

Ксапа сразу добреет, хихикает и переводит чудику. Тот неуверенно мнется, вертит в руках лук, но стреять не решается.

— Знакомьтесь, парни, — представляет меня Ксапа. — Клык, мой муж.

И вопросительно смотрит на чудика.

— Сергей Шелест, — представляется чудик. Пожимаем друг другу руки.

— Сергей — имя, Шелест — фамилия, — поясняет Ксапа.

Я отбираю у чудика лук и пускаю стрелу в горку черной земли, которой девчонки пытались придать форму спящего оленя. Таскать сюда землю их Ксапа подбила. Зачем — не знаю. Но не зверей лепить. К счастью, попадаю в оленя.

Малышня ликует. Протягиваю лук чудику. Тот выбирает стрелу попрямее, щурит глаз. Стрела втыкается всего на ладонь левее моей. Чудик вновь натягивает лук. ОПАНЬКИ! (Как говорит Ксапа.) Вторая стрела ложится на ладонь правее.

Малышня В ЭКСТАЗЕ! Ксапа тянет у чудика лук, целится… Ну что сказать?

Не намного лучше, чем с копьем. В кучу земли попала. А я вспоминаю, что делать луки ребятню научила Ксапа. Но не сама же она их придумала. А раз так, то их охотникам это оружие должно быть хорошо знакомо. Над этим стоит подумать…

— Парни, здесь очень много традиций и неписанных законов, — вполголоса объясняет Ксапа чудикам. — Их нарушать не рекомендуется. Мне еще можно, я баба, а вам — никак нельзя. Один из главных — нельзя охотиться на чужой территории. Ну что застыли, Робин Гуды? Идем машину разгружать.

Молодой чудик лезет внутрь ВЕРТОЛЕТА, чем-то щелкает, и вся задняя часть раскрывается как лопнувший плод. Ксапа спешит туда.

— Господи, неужели это все мое?

— Получите, распишитесь, — улыбается Михаил.

Разгружаем ЯЩИКИ. Много их. Но удобные. С боков РУЧКИ приделаны. Я зову охотников. Мы разбиваемся на пары, относим ЯЩИКИ к хызу, складываем у стены. Охотники гадают, что в ЯЩИКАХ.

Разгрузили. Относим последний. Ксапа о чем-то беседует с чудиками.

Иду к ним. Мудреныш — со мной. Ксапа представляет чудиков, Мудреныш по моей подсказке неуверенно пожимает им руки.

— Аккумулятор на третий день сел, — жалуется Ксапа Михаилу и протягивает говорилку, что я принес. — И вообще, надо связь наладить.

— Сделаем, Оксана Давидовна. Нет вопросов.

— Вам Платон передавал мою просьбу насчет авиетки?

— Передавал. Согласовываем с комитетом по надзору. Почему-то на машину они согласны, но категорически возражают против склада горючего.

— Михаил, я тут все продумала. Машина должна быть восьмиместной, и с защитой от прямого попадания копья. Не все племена здесь дружественные.

— Без проблем. Противоосколочное бронирование выдержит и удар копьем, и камень из пращи.

— Теперь насчет пилота. Пилотом должен быть молодой неженатый парень, желательно, гитарист и бард. И вообще, компанейский.

— С этим сложнее, но тоже найдем.

— Миша, вы что-то от меня скрываете, — Ксапа неожиданно упирает кулаки в бока.

— Как можно, Оксана Давидовна! — весело возмущается Михаил, а Сергей фыркает и отворачивается, пряча улыбку.

— А чего вы тогда во всем со мной соглашаетесь? Тут что-то не так!

Сознавайтесь!

Я перевожу Мудренышу, и он тоже фыркает.

— Комитет по надзору считает, что мы здесь не первые, — неожиданно становится серьезным Михаил. — Откуда у кроманьонцев высокие знания? А вы, Оксана, что скажете?

Теперь серьезной становится Ксапа. Даже, вроде, пугается немного. Но быстро берет себя в руки.

— Миша, а вы сами как думаете?

— Я человек военный. Исполняю приказы. За меня начальство думает.

А вот почему вы, Оксана, честно, прямо и открыто на вопрос не отвечаете, заставляет задуматься.

— О-о-ох, Ми-иша! Оставайтесь с нами. Через месяц язык освоите, через полгода будете в курсе всех наших секретов. Идет?

— Не могу, Оксана Давидовна. Хотел бы, да не могу. Мне приказано вернуться.

— Скажите честно: Я нужна вам как плацдарм для освоения этого мира.

— И это тоже, — улыбается Михаил. — А может, все-таки, слетаете со мной? Сделаете доклад. Гарантирую, что вернетесь. Нам же здесь плацдарм нужен. Без вас — никак…

— Если б все было так просто, — вздыхает Ксапа и садится рядом с Михаилом на пол летающего хыза.

— Ксапа, обернись, — вполголоса предупреждаю я. К нам бежит Мечталка.

И судя по ее физиономии, случилось что-то нехорошее. Я ищу глазами второго чудика. Здесь он. Сидит на корточках среди пацанов, рисует что-то веточкой на земле.

— Жамах рожает! — взволнованно кричит Мечталка. — Старая говорит, дитя не так идет. Старая не велела тебя звать, говорит, ты занята, а повитухи говорят, умрет родами.

— Что случилось, — озаботился Михаил.

— Тяжелые роды, возможно, преждевременные — бросает, не оборачиваясь, Ксапа. — Давно воды отошли? — это уже Мечталке.

— Как в небе ВЕРТУШКА загудела, бабы смотреть побежали, Жамах копье схватила, тут и… Как ручей из нее. А Старая говорит, что тебя нельзя звать, ты занята. А я — к тебе!

— Извините, Михаил, у нас ЧП. Клык, ты за главного, — и умчалась бегом. За ней — Мечталка.

— Плохо будет, если Жамах помрет, — говорю я на языке чудиков.

— Зимой Жамах болела сильно. Все думали, помрет. Ксапа ее выходила.

— Сергей! — кричит Михаил, — Вас на курсах учили роды принимать?

— Нет. Только раны и переломы.

Я сажусь на пригретое Ксапой место. Пол ВЕРТУШКИ холодный как камень зимой. Даже через штаны холод чувствуется. Роды — это по-любому надолго.

— Хотите, я вам хыз покажу? Мы зимой в хызе живем.

— Видел в записи, — говорит Михаил. Вот, блин, незадача! Роды — это надолго. Сергей! Свяжись с базой, доложи ситуацию.

— Не получится, товарищ полковник. Горы мешают. Надо машину на полторы тысячи поднять.

О том, что такое радиосвязь, Ксапа рассказывала долго и подробно.

Я не все понял, но слова ее запомнил.

— Ксапа во-он туда бегала, — я машу рукой в сторону перевала. — Там, говорит, есть сигнал. А можете на длинных волнах попробовать. Или вечером на коротких. Днем на коротких не получится, Солнце мешает.

Оба чудика смотрят на меня так, будто я крылья отрастил.

— Я ваши слова перепутал? Не так что-то сказал?

— Нет у нас длинноволнового передатчика, — первым приходит в себя Михаил. — Только приемник. В нашем мире нельзя кому угодно длинноволновый диапазон занимать. А у вас как?

— У нас тоже нет передатчика, — уклончиво отвечаю я. Надеюсь, правильно. Потому что вторую часть, про «нельзя занимать» не понял. Но Михаил кивает и барабанит пальцами по гулкой стенке хыза.

— Так хорошо начиналось, — вздыхает Михаил. — У меня столько дел к Оксане, столько вопросов…

— Могу вас с охотниками познакомить. Успеем на охоту сходить.

Потом еще раз поесть, — предлагаю я.

— Развлечения на потом, — отказывается Михаил. Давайте решим, где посадочную площадку организуем, где склад, где нашему человеку жить.

Я Мудренышу перевожу. Ксапа знала, что об этом разговор пойдет, мы место заранее присмотрели. Сергей двери в летающем хызе закрывает, Мудреныш велит Фантазеру и Верному Глазу проследить, чтоб мальчишки ничего не трогали, и мы идем осматривать место. Посадочную площадку чудики одобряют. Насчет места для склада сетуют, что далековато от посадочной площадки, и кустарник надо вырубать. Но соглашаются, что если пожар, то пусть лучше ВЕРТУШКА уцелеет. Потом выясняется, надо выбрать место для аккумуляторной. Об этом Ксапа не говорила. Но чудики указывают место, и мы с Мудренышем соглашаемся. Затем заходит разговор, где будет жить ПРИКОМАНДИРОВАННЫЙ чудик.

— Зимой — в хызе. А летом — пусть ставит свой вам рядом с нашими.

Места много, — говорит Мудреныш. Я перевожу.

— Мы умеем теплые вамы ставить. В нашем ваме и зимой жить можно, — сообщает Михаил.

— Пусть живет где хочет. Но настанут холода — сам в хыз прибежит, — говорит Мудреныш по-нашему. Мы с ним смеемся, а чудики не понимают.

Я им переводить не стал. Обсуждаем с чудиками, на какой вершине лучше установить РЕТРАНСЛЯТОРЫ, чтоб связь была УСТОЙЧИВОЙ. И назад идем. А у ВЕРТУШКИ нас уже Ксапа поджидает. Как увидела — навстречу бежит. И прямо к Михаилу.

— Миша, выручай! Требуй потом с меня что хочешь, но сейчас помоги.

— Чем могу?

— Тяжелые роды. Ребенок неправильно идет, может, кесарево придется делать. Врач нужен.

— Если кесарево — это не врач, это целая бригада и передвижная операционная, — на ходу размышляет Михаил. — Такой у нас на этой стороне нет. Пока разрешение пробьем, пока машину через портал протащим… Легче роженицу к нам отвезти. Выдержит она три часа полета?

— А куда ей деваться? Ты лучше подумай, как ее через портал провести?

— Оксана, вы меня совсем не уважаете! Я же — внешняя безопасность!

Портал охраняют мои ребята.

— А комитет по надзору?

— Эти шакалы могут сесть на хвост. Но это — моя забота. В крайнем случае ее за вас выдам.

— Миша, она мне очень-очень нужна живой. Она из другого племени.

На нее завязана политика целого региона, понимаете? Ох, боже мой! Она русского не знает. Клык, тебе надо лететь с Жамах.

— Ксапа, принимать роды — не мужское дело. Не умею я этого.

— Ты просто за руку ее держи, успокаивай и переводи, что доктора говорить будут. Клык, помни главное — не хватайся за оружие. Ты увидишь там много странного, необычного. Может, страшного. Но ничего не бойся.

Никто там не желает тебе зла. Понял? Жамах может умереть. Но не вини в этом никого. Они сделают все, чтобы ее спасти. А не смогут — значит, не судьба.

Это все Ксапа мне по-нашему говорит. И тут же начинает ВПРАВЛЯТЬ МОЗГИ Михаилу. Чтоб от меня ни на шаг не отходил, чтоб объяснял и за ручку, как маленького, водил. Особенно по улицам, там, где ДВИЖЕНИЕ.

Потом — снова мне. Что если все пойдет хорошо, то мы с Жамах вернемся уже через два дня. А если плохо, то две недели у чудиков проживем. А может, и больше.

Трудней всего оказалось уговорить Жамах отпустить мое копье.

Вцепилась в него мертвой хваткой. Ксапа ИНСТРУКТИРУЕТ ее, пока мы с Мудренышем несем ее на носилке к ВЕРТУШКЕ. Говорит то же, что и мне.

Что будет страшно, что с ней будут делать непонятное, даже больное, но бояться не нужно. Врагов там нет, только друзья.

Рядом семенит Мечталка с охапкой мягких шкур и просит взять ее с собой.

— В следующий раз, — отрезаю я.

Мечталка первой забирается в летающий хыз, расстилает шкуры. Мы ставим рядом носилку, и Жамах ложится на шкуры. Сергей что-то делает, и весь хыз начинает гудеть, а в потолке зажигается свет. Ксапа вытаскивает из хыза сначала носилку, потом Мечталку и Мудреныша. Хыз закрывает брюхо, дрожит сильнее, качается слегка, наклоняется вперед.

— Летим, — говорит Михаил. Я приподнимаюсь и смотрю в круглое окно.

Внизу проплывают вершины деревьев.

— Сергей, предупреди, как только появится связь с базой.

— Есть!

— Клык, тебя мы переоденем геологом. Только вот бородку надо подстричь покороче.

— Начинается… — вздыхаю я. А у Жамах начинаются схватки, и она вопит басом.

— Есть связь, — кричит из КАБИНЫ Сергей. Михаил успокаивающе хлопает Жамах по плечу и уходит говорить с базой. Говорит долго, временами кричит и ругается. Но слова трудно разобрать, слишком шумно.

— Клык, ты веришь чужим? — спрашивает Жамах.

— Я верю Ксапе. А это — ее друзья. Ксапа сказала им, что ты ее лучшая подруга.

— Но ты им веришь?

— Тебе худого они не сделают. Не сомневайся.

Возвращается Михаил и объясняет, что нам навстречу идет машина с одеждой и документами для нас, что я теперь не Клык, а Юрий Орлов, геолог, что нас будет ждать машина скорой помощи, и все складывается очень хорошо.

Я перевожу Жамах и добавляю от себя, что насчет «очень хорошо» я Михаилу не верю. Жамах требует объяснить. Легко сказать! Ксапа мне полночи расписывала, кто у них хороший, кто плохой, и кто чем занимается.

Я, хоть на память никогда не жаловался, но запутался. Приходится упрощать историю. Мол, есть славные ребята — друзья Ксапы. И есть скверные парни.

Так вот, скверные парни не должны понять, кто мы и откуда. Они против, чтоб по их земле чужаки ходили.

— А если они узнают, кто мы?

Я перевожу вопрос Михаилу.

— Назад отправят, — бурчит тот. — Жамах — не знаю, а тебя, Клык, точно!

Жамах откидывается на шкуры и закусывает губу. Сергей выходит из кабины и садится рядом с нами.

— Машина на автопилоте? — интересуется Михаил.

— Да. Час свободного полета.

— Если на пропускнике возникнут проблемы, прикрой Клыка. Подними шум, отвлеки внимание на себя.

— Есть поднять шум, — улыбается Сергей. А у Жамах опять начинаются схватки, и она снова кричит.

Так мы и летим. ВЕРТУШКА гудит, а мы сидим на полу и беседуем.

У Жамах время от времени проходят схватки, Сергей пару раз уходит ненадолго в кабину. А я понимаю, что летать по небу — это очень скучное занятие.

Потом мы садимся. Рядом с нам садится красная АВИЕТКА, вроде той, на которой Ксапа прилетела. Из нее вылезают три чудика и бегут, пригибаясь, к нам. В руках они несут ящики. Но не такие, как мы разгружали, а поменьше. И с РУЧКОЙ сверху.

— Где больная? — сразу спрашивает первый. Второй ничего не спрашивает, кладет на пол рядом с Жамах ящики, открывает.

— Здорово, служивый, — третий ставит на пол свой яшик и протягивает Михаилу руку. Потом — Сергею. Потом — мне, — Юра, — говорит он.

— Клык, — отвечаю я, пожимая руку. И оглядываюсь на первых двух чудиков. Один стоит на коленях рядом с Жамах и держит ее за руку. Второй раскладывает на крышке ящика непонятные штуковинки, соединенные черными шнурками. Шнурки перепутались, и он, видимо, ругается. Потому что слова идут сплошь незнакомые, и сквозь зубы.

— Мих, ты только мои документы не потеряй, — говорит Юра Михаилу.

— Не беспокойся. Если потеряю, я же и новые выпишу. Одежду принес?

— Полный чемодан, — Юра пинает ногой свой ящик. — А может, ее в нашу машину? Наша быстрее.

— Не влезем. Оксане все заднее сиденье отдадим, а мы куда? А медицина?

— Тоже верно. Я пока в горах посижу, но у нас жратвы только на неделю. Если что, подбрось еще.

— На себя не хочешь посмотреть? — спрашивает Михаил и указывает на меня. Юра оглядывает меня с головы до ног и присвистывает. Ростом и шириной плеч мы похожи. Но вот одежкой…

— Подстричь, приодеть, бороду подравнять — и издали сойдет за меня, решает Юра. А я понимаю, что в ксапином мире очень любят АВАНТЮРЫ. И жалею, что не взял даже ножа. Ксапа отобрала…

— Ну, удачи! — Юра выскакивает из ВЕРТУШКИ и трусит к своей АВИЕТКЕ.

Михаил захлопывает за ним дверь, наша ВЕРТУШКА гудит сильнее, отрывается от земли, чуть наклоняется и летит вперед. В этот раз я все хорошо вижу.

Хотел подойти, посмотреть, что делают с Жамах чудики, но Михаил отвлекает.

— Снимай с себя все и переодевайся — широким жестом указывает на разложенные на полу одежки.

— А-а? — я оглядываюсь на Жамах и чудиков.

— Некогда.

Присматриваюсь к одежкам. Похожи на те, что на Ксапе вначале были.

Но на Ксапе их было больше. Сколько раз я ее раздевал… Так что, дело знакомое. Это — в самый низ, это — сверху. Порядок простой — чем нежнее шкурка, тем ближе к телу. Скинул свое, начал надевать одежки чудиков.

С молниями и пуговицами справляюсь, но пару раз Михаил помогает. И с обувкой — тоже. Хитрая у чудиков обувка.

Мои одежки Михаил сует в ЧЕМОДАН. Затем достает блестящую штуку вроде ксапиного ножа, но с двумя лезвиями, накидывает на мои плечи синюю тряпку под названием ХАЛАТ и быстро подрезает мне волосы и бороду.

— Ну вот, вылитый геолог! Как тебя зовут?

— Юра Орлов.

— Юра ты для своих. А для незнакомых — Юрий, — поправляет Михаил.

— Идем переодевать… Как ее зовут?

— Жамах.

Жамах лежит испуганная и полураздетая. Один из чудиков водит черным блестящим камнем по ее животу и смотрит на светящуюся стенку маленького ЧЕМОДАНА.

— Что у вас?

— Я же травматолог, а не акушер, — непонятно отвечает чудик. — А так — видишь, все по твоему диагнозу. Если получится развернуть плод, тогда без хирургии обойдемся.

— Елки-палки, ты главное скажи — жить будет?

— До стационара довезем — будет. А нет — так нет. Шучу. Будет.

Женщина сильная. Я вколол кое-что, чтоб частоту схваток снизить. Но лучше поторопиться. Да, местным прививки делали?

— Нет. Некогда было.

— Тогда… — чудик роется в АПТЕЧКЕ и выдает нам с Жамах по три шарика: желтый, белый и розовый. — Ешьте. Как приедете, сделайте прививки.

Михаил, проконтролируй.

— Сделаем, — кивает Михаил.

Я объясняю Жамах, что сейчас мы будем ее переодевать. Как меня.

Говорю, что так надо. Обязательно. Она меня слушается. Но с одежкам выходит КОНФУЗ. Лифчик оказался ей мал. Плечи у нее широкие. Решили не надевать. Сверху одежки надели, снизу не стали. ОДЕЯЛОМ укрыли.

Обговорили, что и как делать, когда что говорить. Жамах проще всего — если кто-то скажет: «Дыши глубже», надо кричать, будто схватки начались.

Я подумал, что сиськи у Жамах стали намного лучше, чем зимой, когда она к нам попала. Значит, у Заречных зима выдалась голодная. И у степняков тоже плохая охота. А у нас ни одного голодного дня не было.

За окном начинает темнеть. Михаил что-то делает, и под потолком вспыхивает свет.

— ЭЛЕКТРИЧЕСКИЙ ФОНАРЬ? — спрашиваю я, посмотрев на потолок.

— Да. Зажигается здесь, — он щелкает пару раз сучком на стенке.

— Мы говорим: «Включил свет, выключил свет».

Смотрю, чем заняты чудики. Сидят рядом с Жамах и смотрят на светящуюся стенку своего маленького ящика. Жамах тоже смотрит, и физиономия у нее напряженно-испуганная Есть у нее такая особенность — на лице сразу два чувства. У всех наших — одно Радость — так радость, испуг — так испуг. А у нее всегда два.

— … Зажимаешь пяточку между указательным и средним пальцем и поворачиваешь против часовой стрелки. Левой рукой в это время… — тот, что постарше словами и руками объясняет что-то второму.

— Да понял я, понял.

Я сажусь рядом с Жамах с другой стороны от чудиков, беру ее за руку и смотрю, что там ее напугало. Ужас! Разрезанный живот беременной бабы, и ребенок в нем. Все так хорошо видно, что ошибиться невозможно.

— Что это?

— Монография Алексея Слепых по родовспоможению, — не оборачиваясь, отзывается чудик. Я понимаю одно слово: «слепых».

— Читаем, как помочь ей родить, если долететь не успеем, — поясняет второй чудик, взглянув на мое растерянное лицо. Я перевожу это Жамах.

— Прилетели, садимся, — кричит Михаил. Давайте мне документы, я оформлю на пропускнике. Клык, ты понесешь носилки. Становись сзади, меньше вопросов будет.

— Я тогда понесу капельницу, — восклицает младший чудик.

— Отличная мысль, коллега, — одобряет старший. И они засуетились.

Я выглядываю в окно. ВЕРТУШКА снижается. Внизу горит много ярких огней, а вокруг — темнота. ВЕРТУШКА опускается на землю, покачивается пару раз и замирает. Гудение стихает.

— Прибыли, — сообщает Михаил. Я помогаю Жамах перебраться на носилку, чудики укутывают ее одеялом, бросают в ноги ненадетые одежки.

Задняя часть ВЕРТУШКИ раскрывается, мы поднимаем носилку и идем туда, где горит свет. Свет бьет прямо в глаза, и такой яркий, что слепит. Но чудики идут уверенно, а я держусь за задние ручки носилки, так что мог бы идти с закрытыми глазами.

— Осторожно, ступеньки, — предупреждает тот, что идет первым.

Что это хыз, понял только когда внутри оказался. Стены ровные, гладкие. Потолок не очень высокий, но тоже ровный и гладкий. И очень много света.

Нас приветствуют охотники в такой же зеленой одежке, как у Михаила.

Но я ничего не успеваю рассмотреть. Замечаю лишь, что младший чудик несет рогульку с двумя прозрачными пузырями, а в пузырях вода колышется.

С лязгом распахивается стена впереди. Мы, и еще два чудика в зеленом входим в маленькую КОМНАТУ. Стена сзади захлопывается. Закладывает уши. Но открывается стена спереди.

— Вот мы и на Земле, — сообщает Михаил.

Мы входим в большой ЗАЛ. К нам сразу устремляются охотники в зеленой одежке и охотники в темно-синей.

— Не задерживайтесь, несите ее в машину. Документы я оформлю, — громко говорит Михаил. Мы теперь идем так быстро, что почти бежим.

Молодой чудик с пузырями на рогульке семенит рядом с носилкой.

— Ват зе метте? — спрашивает подбежавший к нам охотник в синем.

— Дыши глубже, — командует молодой чудик, и Жамах вопит басом. Я чуть носилку не выронил.

— Рожаем мы. Премату берс, — говорит молодой чудик синему. Я опять и половины не понимаю, но синий охотник кивает головой и отстает. На пару вздохов мы останавливаемся перед низенькой, по пояс, загородкой. Но охотник в зеленом торопливо отодвигает ее в сторону. Мы опять проходим маленькую КОМНАТУ, в которой закладывает уши, и в окружении зеленых и синих охотников выходим из хыза наружу. Здесь нет гор!

Зато самобеглую коляску я сразу опознаю. Ксапа о них много рассказывала и рисовала. Чудики из коляски, одетые в белые одежки, помогают затолкать носилку с Жамах внутрь, и мы тоже забираемся внутрь. Охотники в синем и зеленом остаются снаружи, удовлетворенно переглядываясь и что-то обсуждая.

— Едем? — спрашивает чудик в белом.

— Медведева ждем.

Вскоре подбегают Михаил и охотник в синем. Михаил распахивает заднюю дверь коляски, и, указывая пальцем, перечисляет наши имена. Как и договаривались, Жамах называет Оксаной Макаровой-Заде, геологом, а меня — Юрием Орловым, геологом. Услышав свое имя, я киваю.

Синий охотник поднимает руку к голове, Михаил отвечает таким же жестом, влезает в коляску и захлопывает дверь. Коляска дергается и катится вперед, набирая скорость. Я чуть не сваливаюсь с сиденья, но Михаил удерживает за плечо, и показывает, за что надо хвататься.

— Все прошло нормально? — интересуется старший чудик.

— Как по нотам, — отзывается Михаил и раздает чудикам плоские красные штучки. — Твои документы пока побудут у меня, — говорит мне.

А я думаю, как это удачно получилось, что Жамах еще не получила свои две полоски. По полоскам бы ее сразу опознали. А так — нипойми кто.

У чубаров своих различают по татуировке на плече, но мы их знаков не понимаем. И вообще, под одежкой не видно.

Коляска двигается не быстро, а очень быстро. Быстрей самого быстрого испуганного оленя. Но чудики ведут себя спокойно. Один прижал к уху говорилку и беседует с кем-то, кого здесь нет. Как я неделю назад с Платоном. Жамах опять боится.

— Не бойся, — говорю я ей. — Видишь, никто из чудиков не боится.

— У меня опять схватки начинаются.

Я перевожу чудикам. Они забеспокоились, мы меняемся местами. Теперь я сижу спереди и смотрю, как навстречу несется ДОРОГА. Жуткое зрелище!

— Жена? — спрашивает чудик, управляющий коляской.

— Типа того, — отвечаю я. — Фиктивный брак.

— Как это?

— Жамах… Оксана попала к нам зимой, больная и уже с ребенком в брюхе. Долго болела. Ну, должен был кто-то о ней заботиться. Вот так и получилось. Теперь все думают, что она моя женщина.

— Понятно, — говорит чудик. — У меня в семье тоже две дочки не мои.

От первого мужа жены мне достались. Меня папой зовут.

Сзади кричит Жамах. Чудик морщится, чем-то щелкает, и наша самобеглая коляска завыла как голодные волки зимой. Только в десять раз громче. Мы обгоняем две другие самобеглые коляски и въезжаем в… Слова нет. Вроде, скалы, но в них много квадратных дыр. Почти все черные, но некоторые светятся.

— Приехали, — говорит чудик. — Нас уже встречают.

Коляска сбавляет скорость, останавливается. Распахивается задняя дверь. Я хочу опять взяться за носилку, но Михаил меня останавливает:

— Не мельтеши. Они сами справятся.

Жамах пересаживают на носилку на колесиках, и вся толпа чудиков быстро скрывается внутри хыза. Я машу на прощание чудику, управлявшему коляской, и спешу за ними, пока не скрылись. Михаил — за мной.

Внутри столько чудес, что рассказывать полжизни можно. Сначала на нас с Михаилом не обращают внимания, потом вдруг молодая девка перегораживает нам дорогу.

— Куда без халата! Да еще в грязной одежде?

Михаил достает из кармана красную штучку под названием ДОКУМЕНТЫ, что-то говорит, и девка сразу меняет тон. Был сердитый, становится растерянный. Но все равно не пускает.

— Стойте здесь, я Главврача позову. Как скажет, так и будет.

Вскоре появляется пожилой, толстый, солидный чудик. Михаил отводит его в сторонку и тихонько в чем-то убеждает. Половину слов я не слышу, вторую половину не понимаю. Михаил говорит чудику, что Жамах с Тибета, языка не знает, а о том, что она здесь, никто знать не должен, особенно голубые каски. Документов у нее нет, некогда оформлять было. Могут быть международные осложнения. Могут повесить похищение человека, терроризм и еще черт знает что. Что я — переводчик, тоже с Тибета, в обстановке ориентируюсь слабо, но он, Михаил все берет на себя.

— Лидочка, обеспечьте товарищам санобработку и снабдите одеждой.

В пятой палате свободно? Отлично! Они там поживут дня два-три.

Девка морщит недовольную рожицу, но засуетилась. Очень скоро мы с Михаилом, в чем мать родила, стоим под ДУШЕМ. ДУШ — это такой теплый дождик с потолка. Михаил учит меня мыться мылом и мочалкой.

Не успеваем одеться после душа, как заявляются две девки с подносом, на котором звякают блестящие трубочки и коробочки. Михаил бросает взгляд и морщится.

— Каменный век! Неужели пшикалки нет?

— Пока медицина финансируется по остаточному принципу — и не будет!

— отрезает та девка, что постарше. — Кто из вас без иммунитета?

Михаил грустно смотрит на меня, на поднос, снова на меня…

— Обоим делайте. Начинайте с меня. — И ложится на лежак.

Что с ним делают, я не вижу, девки спинами загораживают. Но что-то не очень приятное, потому что верещит и ругается на девок. Но не всерьез, а шутейно.

— Эх вы! Армейские, а уколов боитесь, — хлопает его девка по голому заду. — Следующий!

Я ложусь на освободившееся место и получаю три укола в задницу.

Совсем не так больно, как можно было подумать по верещанию Михаила. Но приятного мало.

— Как тебе наши бабы, — спрашивает меня Михаил, когда девки выходят.

— Командовать любят, — отзываюсь я, потирая седалище.

Через полчаса мы, уже в белых ХАЛАТАХ и белых шапочках, ничем не отличаемся от чудиков вокруг. Лидочка отводит нас в комнату, где вокруг Жамах суетятся пять чудиков. Узнав, что я переводчик, мне велят остаться, а Михаила решительно выталкивают за дверь.

— Клык, они со мной такое делали! Раздели, мокрыми шкурками обтерли, в попу иглы втыкали, вот это дали, — хвастается Жамах, помахав полой голубенького ХАЛАТА. — Никогда вокруг меня столько мужиков не крутилось.

У нас роды всегда бабы принимают.

— Чудики есть чудики, — успокаиваю ее я. — Мне тоже в попу иглы втыкали. Но мне — девки. Сейчас они тебе в лоно руками полезут, чтоб маленького головкой вперед развернуть.

— Ой, я боюсь.

— Те двое в ВЕРТУШКЕ тоже боялись. А здесь, говорят, умелый чудик есть. Его все уважают. Так что ты не бойся, это я бояться буду. Я еще ни разу не видел, как баба рожает.

Я оказался прав. Чудики знают свое дело, и через час появляется ребенок. Перерезать пуповину почему-то дают мне. Жуть! Никогда такого не делал. Все на меня смотрят, будто я в голодное время одного зайца на полобщества делю. Потом чудики чем-то озаботились и, показав ребенка Жамах, кладут его в прозрачный ящик под названием ИНКУБАТОР. Говорят, что дня два-три ему лучше провести там. Доставать будут только для кормления в стерильном помещении.

А когда у Жамах отходит послед, меня выталкивают в коридор к Михаилу.

— Парень, — хвастаюсь я ему.

— Поздравляю! — он жмет мне руку. Мы еще немного топчемся под дверью, но тут выходит чудик и спрашивает, что мы здесь делаем? Кина не будет, роженица уже в палате, но нам туда нельзя. И мы идем спать.

С этим — опять все не как у людей. Подушка, одеяло, простыни — это я от Ксапы знаю. Но зачем постель над полом поднимать? Упасть же можно!

Утром я узнаю, как пользоваться краном, унитазом, что такое зубная щетка, столовая, вилки-ложки и легкий завтрак. Потом мы с Михаилом отправляемся разыскивать родильное отделение. По дороге нас перехватывают и берут у меня капельку крови из пальца. Не очень больно, но неприятно.

Зря Михаил думает, что Жамах языка не знает. Может, и не знает, но с четырьмя девками в палате болтает очень бойко. Причем, половина слов чудиков, а половина — наша. Но они друг друга понимают!

Жамах представляет меня как своего мужчину. Свой мужчина — не муж, и не обязательно отец ребенка. Есть тонкость. Но девки этого не понимают, и наперебой бросаются поздравлять с сыном. Я решил не объяснять, что ребенок не мой. Чтоб лишних вопросов не было. А когда спрашивают, видел ли я маленького, честно говорю, что видел и пуповину перерезал. Когда утихает буря восторга, Михаил отзывает самую рослую девку в коридор и просит ее пару дней изображать геолога Оксану Давидовну Макарову-Заде.

То есть, Ксапу. Мол, Жамах привезли с Тибета без документов и так далее.

То, что я вчера уже слышал. Девка сначала хихикает, но относится к просьбе очень серьезно, и они с Михаилом уходят к Главврачу. Я возвращаюсь в палату. Наступает время кормления. Нас с Жамах ведут в одну сторону, остальных — в другую. Жамах слегка стесняется меня, но я говорю, что уже сто раз ее голую видел. И вообще, в нашем обществе бабы не стесняются при охотниках детей из титьки кормить.

После кормления всех девок собирают в большой комнате и учат пеленать младенцев. И меня тоже… Дают всем по большой кукле и показывают, как надо заворачивать. Жамах все время хихикает. Михаил забегает на минутку, говорит, что через час вернется и просит из больницы не уходить.

А к нам с Жамах подходит та девка, которую Михаил просил изображать Ксапу, и спрашивает, знаю ли я Оксану.

— Знаю ли я свою жену? — удивляюсь я.

Девка говорит, что ее зовут Катя, и по первому образованию она геолог. Я рассказываю, что Ксапа искала два месторождения в нашей долине, пересказываю ее слова, как помню. А на память я не жалуюсь. Даже пытаюсь нарисовать на полу, где что. В результате узнаю, что такое авторучка, и что бумагой не только зад подтирают.

— Ну, теперь я любую проверку выдержу, — улыбается Катя. — А ты тоже геолог?

— Нет, я охотник.

Пришлось рассказать, как Ксапа провела последний год. Но начало я рассказываю не так, как было, а как Ксапа настаивает. Мол, не Верный Глаз авиетку сбил, а они сами разбились, мы ее из реки у брода выловили.

— А я подумала, ты с ней в поле ходил, раз так геологию знаешь.

— В тайгу охотиться мы с ней много раз ходили, а в поле — нет, — признаюсь я. — Охотник из нее неважный, но готовит хорошо.

— Все вы мужики такие, — веселится Катя. — Вам бы только на кухню женщину загнать. — И уводит куда-то Жамах. На прощание оглядывается и машет мне пальчиками. А я сажусь у окна, как в засаде, и смотрю, как снаружи чудики суетятся.

Потом за мной забегает Михаил, мы обедаем в столовой и поднимаемся на лифте к себе. Михаил объясняет, как управлять лифтом. Начал объяснять, что такое деньги, дает на всякий случай несколько бумажек. Но тут его отвлекает говорилка под названием «мобильник». Опять просит меня не выходить из больницы, говорит, что через два-три часа вернется, и убегает.

Я решаю осмотреть больницу. Ведь такой большой хыз в первый раз вижу. Но не удается.

— Это вы новенький? — спрашивает у меня совсем молодая девчушка, что сидит там, где мы вчера столкнулись с Лидочкой. — Не поможете мне белье развезти?

Делать мне нечего, поэтому помогаю. Девка болтает без перерыва.

Я узнаю, что зовут ее Таня, она практикантка и дежурит по этажу, что сегодня все спокойно, а вчера привезли роженицу с Тибета, но это тайна, я никому не должен это говорить.

— Я ее привез, — говорю я.

— Так вы с Тибета? Как я по акценту не догадалась?

Я не стал объяснять ей, что не знаю, что такое Тибет. Говорю, что живем в горах, что пешком отсюда до нас не добраться, но на ВЕРТУШКЕ вчера за три часа долетели.

— А правда, что у вас в горах целые города в пещерах?

— Город наша долина не прокормит, — прикидываю я. А затем подробно описываю наш хыз, и как мы его строили. Глаза девчушки горят как у Мечталки, когда Ксапа сказки рассказывает.

— А у вас электричество есть?

— Электрические фонари есть. Но пока мало. Михаил обещал ветряки поставить, тогда много света будет. Но это после того, как вертолетную площадку сделаем.

Девчушка понимающе кивает головой. Работы у нее оказывается много.

Сменить белье, развезти по палатам обеды, забрать грязную посуду, раздать лекарства, проследить, чтоб приняли и еще тысяча дел! Я узнаю, что такое гипс, и рассказываю, как Ксапа лечила ногу Баламуту. А заодно узнаю, сколько койко-мест приходится на десять тысяч жителей, и сколько надо по нормам. Оказывается, надо вдвое больше, но город очень быстро растет, и вторую больницу откроют только следующим летом.

В какой-то момент к нам присоединяется Михаил. Помогает ставить утки, отвозить больных на процедуры, потом назад. Наконец, извиняется перед Таней и уводит меня в нашу палату.

— Я смотрю, ты освоился.

— Столько новых слов, столько новых вещей! — честно признаюсь я. — У нас все не так. Но я теперь знаю, почему Ксапа ручей водопроводом зовет.

Мы смеемся, потом Михаил просит рассказать, о чем я говорил с Таней.

А мне нетрудно! Заодно, расспрашиваю его о том, что не понял.

Михаил зачем-то выходит в коридор… Хотел выйти, но тут же шагает обратно и плотно прикрывает дверь.

— Принесла его нелегкая!

— Кого?

— Проверяющего от комитета по надзору. Нас ему лучше не видеть.

— А если я по его следу пойду?

— А это мысль! — одобряет Михаил, доставая мобильник. — Только никуда ходить не надо.

С кем и о чем он говорит по мобильнику, я не понимаю. Но вскоре к нам приходят Главврач и незнакомый мне чудик. О чем говорят, я опять не понимаю. Слишком много незнакомых слов. Но незнакомый чудик раскрывает уже знакомый мне чемоданчик, и на его стенке на маленькой картинке мы видим девок, которые кормят грудничков. Жамах среди них нет.

— Веня, перехвати Оксану и приведи ее сюда, — говорит Главврач.

— Оксана — это которая?

— Которой здесь нет. Она в инкубаторской.

— Понял! — парень быстро выходит из комнаты.

А на картинке в комнату заглядывает чудик в синем. Правда, на нем сверху белый халат. Лидочка тут же с сердитыми словами выталкивает его за дверь.

— Видимо, это по мою душу, — говорит Катя и выходит в коридор.

— Как же тут переключиться? — сердится Главврач, стуча пальцами по чемоданчику. На картинке от этого меняются комнаты и коридоры. Этим он занимается пока не возвращается Веня. За ним входит Жамах с ребенком у груди. Увидев меня, улыбается, садится рядом и трется щекой о мое плечо.

У Ксапы научилась. А Веня что-то делает с чемоданчиком, и мы видим на картинке Катю и чудика в синем. Они сидят на подоконнике, Катя кормит грудью малыша, а чудик что-то говорит ей.

— Звук будет? — спрашивает Михаил.

— Сейчас, — отвечает Веня. — Даю максимум.

— Ну хорошо, — слышим мы Катин голос. — Вы меня приперли к стенке.

Дальше-то что?

— Я желаю знать, что произошло.

— И больше ничего?

— И больше ничего.

— Ладно, вам расскажу. Но без записи и без протокола. Пристанете еще раз, буду все отрицать. Мне известность ни к чему. Я даже здесь, в больнице, под чужим именем записалась.

— Как скажете, Оксана Давидовна.

— Гробанулись мы год назад. Там, — она указывает подбородком куда-то на потолок.

— Простите, что вы сделали?

— Разбились. Парни погибли, а меня спасли аборигены. Вы должны знать, что мы геологи. Вылетели в поле отработать два полигона. Бумага есть?

Она что-то быстро рисует, придерживая левой рукой ребенка у груди.

Лист бумаги елозит по подоконнику, и рисунок получается ужасный, как у маленьких детей.

— Планшет выглядит приблизительно так. Это долина. Вокруг горы.

Здесь — река, — объясняет Катя. — Здесь первый полигон. Его мы отработали, собрали образцы, погрузили в машину, перелетели сюда. Здесь второй полигон. Его тоже отработали, а на взлете врезались в склон горы и скатились в реку. Вот тут, где крестик.

— Простите, а что за полигоны?

— Рудные выходы. Ну, месторождения металлических руд, понимаете?

Прямо на поверхности. Вскрышные работы не нужны. Можно разрабатывать открытым способом.

— Я понял. Что было потом?

— Або вытащили меня из воды где-то здесь, ниже по течению, откачали и унесли к себе в стойбище, — на рисунке появляется стрелка куда-то за пределы листа.

— А дальше?

— А дальше — я прожила с ними год, и вот! — она кивает на ребенка.

— Но если я что-нибудь прочитаю об этом в вашей прессе, лично сверну вам шею. Так и знайте!

— Последний квэщн, Оксана Давидовна. Какие у вас планы на будущее?

— Еще не решила. Сначала его надо на ноги поставить, — покачала на руках ребенка. — А там будет видно.

— Благодарю за сотрудничество, Оксана Давидовна. Вы внесли ясность в этот темный вопрос. Мой коллега Медведев, как у вас говорят, большой темнилка. Я из него слова не мог достать… Вытянуть, да?

Когда Катя скрывается в палате, а чудик направляется к выходу, Михаил ерошит пальцами волосы и восторженно произносит:

— Ну, баба дает! Штирлиц в юбке! Надо ее к нам сманить. Как гладко легенду стелила. — Тут он озабоченно косится на Жамах. — Это ты ей рассказала?

Жамах улыбается и отрицательно качает головой.

— Я рассказал, — сознаюсь я.

— Молодец, Юра. Исправил мой прокол. Думаю, надзорщики теперь успокоятся, настанет тишь, гладь да божья благодать.

Он еще что-то хочет сказать, но тут к нам в палату врывается рассерженная Лидочка.

— Сан Саныч, — набрасывается она на Главврача, — ну что же это делается?! Разве в изоляторе будет порядок, если вы первый его нарушаете?

Где положено кормить грудничков?

— Не волнуйтесь, Лидочка, ситуация полностью под моим контролем.

Мы уже идем.

— Кто такие або? — спрашиваю я, когда мы с Михаилом остаемся вдвоем.

— Або — это сокращение от абориген. То есть, местный житель.

— Я — абориген?

— Ты там, у себя дома абориген. А здесь я абориген! — усмехается Михаил, ударяя себя кулаком в грудь. — Вообще, это слово буржуинское, у нас его не очень любят. Но надзорщики англоязычные, для них это слово родное и понятное. Знаешь, что? Идем, я тебе город покажу!

* * *

В палату я возвращаюсь вечером, перегруженный впечатлениями, новыми словами и подарками для Ксапы, Жамах и всех остальных. Михаил говорит, что я его по миру пустил. Вызывает по мобильнику машину и велит отвезти оба рюкзака с подарками и тачку на пропускник. Тачка — это такая волокуша на двух колесах. Вначале она мне понравилась, но потом подумал, что по лесу да по камням таскать ее будет сложно.

Самое интересное у чудиков — это как они землю делят на свою, чужую и общую для всех. Своя — это тротуар. Земля людей. Чужая — проезжая часть.

Земля машин. А общая — это где и люди ходят, и машины ездят. Но Михаил предупредил, что машины и по тротуарам часто ездят. Потому что водители — козлы! Со светофорами я еще не разобрался, но можно смотреть на окружающих и переходить вместе со всеми.

— Я подготавливаю ваш обратный переход, — сообщает Михаил. — С тобой никаких проблем. Можешь пройти когда угодно. С Жамах тоже, если вопросов задавать не будут. Язык она плохо знает. Проблема с малышом. Есть вариант пронести его в ящике, как оборудование. Я это беру на себя, но согласится она расстаться с ним на полчаса?

— Как я скажу, так и сделает, — уверенно говорю я. Хотя уверенности не испытываю. Но вспоминаю, что сейчас малыш лежит в инкубаторе, и Жамах не беспокоится.

— Тогда операцию «Возвращение» назначаю на послезавтра, — подводит итог Михаил. — Завтра у голубых касок пересменок. Очень для нас удобно.

— А что, у меня на самом деле тибетский акцент?

— Та ни! Украинска мовь через слово, — улыбается Михаил. — А как на Тибете говорят, я не знаю. Не был там никогда.

Когда мы ложимся спать и уже засыпаем, Михаил спрашивает:

— Ты при первой встрече парней бандарлогами обозвал. Кто такие бандарлоги?

Я припоминаю ксапины сказки.

— Маленькие шустрые обезьяны. Обезьяны — они на людей похожи, только шерстью обросли. И бестолковые. У нас они не водятся, им надо, чтоб тепло, чтоб зимы не было.

— Понятно, мартышки это, — бормочет Михаил, зевает и переворачивается на другой бок.

* * *

Перед возвращением Михаил долго объясняет мне и Жамах, как проходить пропускник. Что такое документы, как их предъявлять, куда отдавать рюкзаки на досмотр, и где потом получать. У Жамах теперь документы на ее настоящее имя.

Своих ребят Михаил обещал проинструктировать, но беспокоился, как бы не возникли проблемы с голубыми касками. Я объясняю Жамах, что голубые каски — это чудики в синем.

Тепло прощаемся со всеми знакомыми и подружками Жамах, выходим из больницы и садимся в джип. Малыша Жамах берет на руки, а коляску Михаил убирает в багажник. Потом показывает нам, как надо пристегиваться.

Едем совсем немного и заезжаем в большой дом. Переходим в фургон и переодеваемся в геологов. Одежку Михаил дает крепкую, но потертую. Потом дает нам документы и показывает, в какой карман их убрать. Указывает, где чей рюкзак, как их носить. Затем мы выезжаем из города и едем к пропускнику. Фургон едет совсем не так быстро, как в первый раз. Жамах вертит головой и все время спрашивает меня, что это такое?

Незадолго до пропускника фургон останавливается, Жамах с Михаилом перекладывают малыша в большую сумку, и Михаил с малышом в сумке уезжает вперед на джипе. Вскоре у водителя фургона пищит мобильник, он слушает, говорит: «есть», подмигивает нам, и мы едем.

На пропускнике никаких проблем не возникает. За стойкой стоят два чудика: в зеленом и синем. Я подхожу, снимаю рюкзак и протягиваю документы. Жамах чуть замешкалась, снимая рюкзак. Оба чудика внимательно осматривают документы, потом зеленый подносит к ним белую штучку на шнурке, которая светится красным и попискивает.

Из двери за спиной чудиков выходит Михаил, но делает вид, что нас не знает. Мы — тоже.

Чудик в зеленом отдает нам документы и показывает, куда положить рюкзаки. Мы кладем, и они уплывают сквозь дырку в стене, прикрытую черной шкуркой.

— Скажите, я вас раньше здесь видел? — спрашивает у Жамах чудик в синем. Мы с Михаилом напрягаемся, но обошлось.

— Отвянь, У меня муж есть, — отвечает чудику Жамах.

— Питер, никак ты впервые за три года обратил внимание на девушку?

— кладет ему руку на плечо Михаил.

— Это невозможно, Майкл, и ты это прекрасно знаешь. Самые красивые девушки живут в Норвегии.

— Проходите, — говорит нам чудик в зеленом, и загородка сама отодвигается. Мы проходим туда, где нас ждут рюкзаки и чудик в зеленом.

— Идите за мной, — говорит он и проводит нас в комнату, где закладывает уши. Потом через зал — и вот мы на улице. Невдалеке стоит вертушка. Из ее открытой двери выглядывает чудик в теплой зеленой одежде и машет нам рукой.

— Где мой ребенок? — обеспокоенно озирается Жамах. Я прислушиваюсь и уверенно указываю рукой на вертушку:

— Там!

Жамах растерянно оглядывается на меня, сбрасывает рюкзак и бегом бросается к вертушке. Я поднимаю за лямку ее багаж и неспеша иду следом.

На полу вертушки стоит знакомая сумка. В ней громко голосит наш малыш. Вокруг сумки на четвереньках стоят три чудика и сюсюкают. А Жамах готовит теплое гнездышко в углу салона и беззлобно ругает мужиков за бестолковость. Правда, по-нашему.

Я вытаскиваю из рюкзака два теплых одеяла, протягиваю ей и осматриваю салон. В дальнем конце лежит на боку моя тачка, прижатая к стенке рюкзаками с подарками, а также куча тюков и ящиков.

— Все на борту? Можно лететь? — спрашивает меня один из чудиков.

— Михаила подождем.

Вскоре является Михаил, довольный донельзя. Приносит с собой два знакомых чемодана с нашей старой одеждой. Жамах тут же пускает ее на утепление своего гнездышка.

— Летим? — спрашивает чудик. Я киваю.

— Сначала к геологам, — уточняет Михаил. Два чудика проходят в кабину, вертушка начинает гудеть и вскоре поднимается в воздух. Малыш плачет — шум и тряска ему не нравятся.

— А я не знал, что ты так чисто говоришь по-русски, — обращается Михаил к Жамах, усаживаясь рядом.

— У меня есть глаза, я смотрю. У меня есть уши, я слушаю, — отвечает она.

— А раньше почему молчала?

— Я не знала, кто добрый, кто злой. Теперь знаю, — и улыбается малышу. В последние дни она вообще часто улыбается тихой, спокойной, умиротворенной улыбкой. Совсем не походит на волчицу, готовую со всеми драться.

— Много в твоей жизни было злых людей?

— Когда голодно, злых всегда много.

Я не слушаю, о чем они говорят, а прохожу в кабину и встаю за креслами чудиков, уцепившись покрепче, как они сказали. Поэтому вижу все отлично. Какая огромная наша земля, и как много на ней гор. Вскоре мы садимся рядом с гротом, в котором живут геологи. Я отдаю Юре документы, помогаю разгрузить и занести в грот ящики. У них там стоят зеленые шалашики вроде ксапиного, но большие как вамы. А рядом с гротом — две авиетки. Геологи — пять парней и две девки — все прибегают посмотреть на малыша. Как будто детей не видели.

Вскоре мы снова в воздухе. Тот чудик, который справа сидит, ПО РАДИО говорит с Ксапой. Потом помогает мне надеть НАУШНИКИ, и я с ней тоже говорю. Но недолго. Говорю, что у нас все хорошо, Жамах и маленький живы-здоровы, а остальное расскажу при встрече, потому что долго рассказывать. И отдаю наушники чудику.

Под нами неторопливо проплывают горы. Скучные голые скалы. Мне надоело стоять и смотреть вперед, я возвращаюсь в салон. Чудики дремлют, Жамах меняет памперсы малышу. Я присаживаюсь рядом с ней, и она дает мне подержать малыша. Не то, чтобы я хотел его подержать, она сама предложила, не отказываться же. А иметь дело с такими маленькими я боюсь. Очень уж они беззащитные и беспомощные. Уронишь еще, так убьется насмерть.

— Долго нам по небу лететь? — спрашивает Жамах, натягивая на малыша голубенький комбинезон.

— Половину пролетели, — отвечаю я. Чудики показали мне карту, по которой медленно двигается точка — наша вертушка. И показали, куда мы должны прибыть.

Хочу по примеру Михаила прилечь поспать, но тут из кабины выходит чудик, будит всех, раздает бутерброды, белые стаканы, разливает по стаканам горячую бурую жидкость под названием кофе. Такую я уже пил в столовой. Мне она не очень, а Жамах пьет с удовольствием. Спать больше не хочется.

* * *

Встречать нас выбегают все. Даже старые бабки, которые всю зиму пластом лежали. Я выхожу из вертушки первым под настороженное молчание.

Но когда выходит улыбающаяся Жамах и поднимает малыша над головой, раздался такой рев, что я уши ладонями зажимаю. Малыш, конечно, заплакал.

А у меня на шее повисает Ксапа, чуть с ног не сбивает. Обмусолила всего.

Бабам только бы целоваться. Я, правда, тоже по ней соскучился.

Жамах передает Ксапе малыша, чтоб не раздавили. А Ксапа — мне. И — с Жамах обниматься.

— Ух ты! Прическа, заколки! Ты выглядишь на все сто!

— Так плохо? — ужасается Жамах. — О, души предков!

— Наоборот, хорошо! Это не о годах, это у нас так говорят. Потом объясню. Боже, ты губы накрасила!

— У них все так делают.

— А то я не знаю!

И опять обнимаются. Вдесятером. Валятся на землю, смеются. Хотел я им малыша отдать, отмахиваются, отвяжись, мол. Так, с малышом на руках к Мудру с Головачом и подхожу.

— Все нормально, — говорю. — Пацана родила. Обычаи у чудиков совсем иные, но живут сытно. С голоду к нам не полезут. А об остальном вечером расскажу.

— Они к тебе уважительно отнеслись? — спрашивает Мудр.

— Не знаю, что у них уважительным считается. Я по-ихнему оделся, по-ихнему говорил. Они меня за своего приняли. У них не как у нас. Если на их языке говоришь, значит, свой. Девки у них красивые и любопытные.

Как узнают, что я издалека, расспрашивать начинают, как живем, да что делаем. С открытым ртом слушают. Мужики солиднее себя ведут. И все чем-то озабочены, куда-то торопятся, какие-то дела у них. Суетливые они. И у них очень шумно. Ни одного тихого места нет, везде звуки такие незнакомые.

Поначалу тревожно, а потом привыкаешь. А еще их очень много. Правду Ксапа говорила. Так много, что я и не знал раньше, что столько бывает. Они всех своих в лицо упомнить не могут, поэтому по одежке да по говору судят.

Тут к нам подходит Михаил с парнями, которые вертушку вели, вежливо здоровается, парней представляет. Говорит, что наши вещи выгрузил, а сейчас улетает. Дела у него, надо гляциологов на точку закинуть. Прилетит через три дня. Прощаемся за руку, Михаил даже малышу ручку пожал.

Забираются они в вертушку, поднимаются в небо, делают круг и снова садятся. Высаживают из вертушки Жука, обзывают зайцем и улетают уже по-настоящему.

Когда все успокаиваются, расходятся по вамам, Ксапа нам с Жамах ДОПРОС устраивает. Ну, Жамах мало видела, из больницы не выходила, да все больше с девками о парнях болтала. А я два дня по городу ходил, с Михаилом подолгу беседовал. Мне и отдуваться приходится.

Мечталка с девками СУП варит. Девки набились ей в помощницы, чтоб наши рассказы послушать. А мы с Жамах наконец-то настоящую еду едим. У чудиков в еде тоже мясо попадается, но кусочки маленькие, на один укус.

И готовят они странно, не так, как мы.

Руки после еды вытираю, тут уважаемые люди приходят, рассаживаются.

Тесно становится в ваме, девкам приходится уйти. А нам с Жамах — опять рассказывать. Ксапа слушает, губы кусает.

— Что не так? — спрашиваю.

— Не пойму я Медведева. Умный он, сволочь. Я себя рядом с ним полной дурой чувствую.

— Нормальный охотник, зря ты его ругаешь.

— Может, и зря. Но почему он от надзорщиков вас прятал? По закону наоборот, должен был на весь мир раструбить.

— Зачем?

— Чтоб надзорщики не дали этот мир тихой сапой захватить. И сейчас — прилетел, вас высадил и улетел. Как будто так и надо. Чтоб мы к ним привыкали. Что они, мол, друзья, почти свои.

— А разве нет?

— А разве да? Ты не знаешь, что американцы с индейцами сделали. Что европейцы с австралийскими аборигенами.

— Про аборигенов мне Михаил немного рассказывал.

— А как русские чукчей споили, рассказывал?

— Алкоголиков показывал. Так мне и сказал, чтоб к спиртному не прикасался. Оно для нас хуже протухшего мяса и ядовитых грибов.

Охотники сидят молча, слушают нашу перепалку, на ус мотают. Это Ксапа так говорит. Никогда еще у меня с Ксапой таких разногласий не было.

Мне Михаил нравится, Жамах нравится, Ксапе не нравится. И ведь сама не может сказать, чем.

А за те несколько дней, что нас с Жамах не было, жизнь общества сильно изменилась. Малышня мячом в футбол играет. Мяч Михаил привез, правила Ксапа объяснила. Охотники — все — новые копья мастерят. Михаил два ящика охотничьих ножей оставил. Если боковинки рукоятки обломать, из ножа отличный наконечник копья выходит. Острый, прочный! А ножей много.

У всех охотников на поясе с одной стороны фляга, с другой — нож в ножнах.

И бабам ножей хватило. Никогда у нас таких хороших ножей не было.

Когда Ксапа печку клала, ей чугунов не хватало. Теперь посуды у баб навалом, самой разной. Сковородки, миски, кастрюли, котлы, ведра, тазы.

И все металлические или эмалированные. Совсем как те, что я в больнице видел. У мужиков свои игрушки — топоры, лопаты, пилы, молотки какие-то.

И бинокли. Топор, кстати, тоже для охоты использовать можно. А еще — плащи из пленки. Легкие, и воду совсем не пропускают. Так что чудики в нашем обществе теперь очень уважаемые люди.

Вечером в хызе сказки рассказываем. Сначала Жук — как на вертушке летал, потом Жамах, а под конец — я. Долго рассказываем. Слушают нас с раскрытыми ртами, вопросы задают. На которые мы не можем ответить, Ксапа отвечает. Жамах свои документы по рукам пускает. Все удивляются, там картинка, на которой Жамах как живая нарисована. Ксапа объясняет, что по документам чудики своих от чужих отличают. Потом берет документы, раскрывает, взвизгивает от восторга и вслух читает:

— Чубарова Жамах Тибетовна. Место рождения — республика Коми, поселок Синдор. Ой, не могу! Жамах, у тебя теперь двойное гражданство!

Радуются все. Новая жизнь в общество пришла. С каждым днем чудес все больше. Сначала носилка. Потом водопровод, теплый хыз, туалет. А за последние дни — все то, о чем Ксапа в сказках рассказывала.

* * *

Ночью меня будит Жамах. А ее — малыш. То ли описался, то ли есть захотел. Когда грудничок в ваме, всем спать плохо.

Но дело не в нем. Ксапы в ваме нет. Жамах говорит, она в хызе. Сидит на пустых ящиках и плачет. Я одежку накидываю, электрический фонарь беру, разыскивать иду. Рядом сажусь, к себе прижимаю. Ни о чем не спрашиваю, знаю, сама расскажет. Так и есть. Похлюпала-похлюпала носом, в меня лбом уткнувшись, рассказывать начала.

— Я говорила тебе, что Медведев что-то замышляет. Сегодня ночью, когда помогала маленькому памперсы менять, поняла наконец. Он тебе о наркотиках рассказывал?

— Не помню. Вроде, слышал такое слово.

— Наркотики — это такая гадость, один раз попробуешь, потом жить без них не можешь.

Мы же, вроде, свое едим и пьем. В больнице мы с Жамах вместе со всеми ели. Не было в еде ничего такого.

Ксапа головой качает.

— У тебя на поясе нож висит. Он хороший?

— Очень хороший!

— А ты сам можешь такой сделать?

— Я — нет. Может, Головач теперь сделает.

— И Головач не сделает, — качает головой Ксапа. — В том-то все и дело. Ладно, идем спать. Холодно тут.

Долго я уснуть не могу, ворочаюсь, над ее словами думаю. Ничего не понимаю, если честно.

* * *

Утром просыпаюсь от гомона детворы. Выхожу на улицу — друг друга в моей тачке катают. И ведь никто не показывал, как ей пользоваться, сами дошли.

Ксапы нигде нет. Иду искать. Нахожу у Мудра. Сидит нахохлившись, как мелкая птичка зимой. Мудр тоже сердитый.

— Ты, Мудр, мою женщину не обижай, — говорю.

— Обидишь ее. Знаешь, что она придумала? Мы не должны у чудиков ничего такого брать, чего сами сделать не можем. Нам, де, от этого поплохеет.

Я прикидываю. Ножи, топоры, миски всякие худо-бедно сами делаем.

Вот пила — вещь полезная. Головач говорит, ему такую не сделать. Бинокль еще… Привык я к нему. Но раньше без него обходился.

Посмотрел на Ксапу, рассмеялся.

— Как же ты без зажигалки жить будешь?

Тут у нее подбородок задрожал. Утешать пришлось. Мудр тоже за нее заступается.

— Ты, Клык, не смейся. Ей зажигалка не повредит, она же не у нас родилась.

— Мне что теперь, свой нож Заречным отдать?

— А что? — оживает Ксапа. — Меновая торговля! Клык, ты говорил, через два года здесь голод начнется. Вот и будем ножи на мясо менять.

— Откуда у Заречных мясо? Сами впроголодь живут, — отметает Мудр.

Ксапа опять нахохливается.

— Я вот зачем пришел, — говорю, — Ксапа, как ты узнала, как чудики Жамах зовут?

— В паспорте прочитала, — удивляется даже.

— Вот ты не первый раз говоришь. И Михаил все время говорил, что прочитал где-то. То в книге, то на вывеске. Объясни, что это такое. Я у чудиков отнекивался, что по-ихнему читать не умею. Но надо же знать…

— Ты хочешь научиться читать и писать? — радуется Ксапа. А я вспоминаю, что она еще осенью ко мне с этим приставала, но я тогда отказался.

— А меня научишь, дочка? — спрашивает Мудр. Ксапа как солнышко засветилась.

— Всех научу!

Оказывается, у чудиков этому с детства всех учат. Мы долго говорим, с чего начинать, да что, как и где. Хотели Головача позвать, но он на охоту ушел, его очередь. Мудр обещает с ним вечером поговорить. Ксапа хочет с пацанов и девчонок начать, но Мудр говорит, они и подождать могут. Первым делом надо уважаемых людей обучить. Если с малышни начать, уважаемые люди не захотят детскими забавами заниматься. Я соглашаюсь. А Ксапа задумывается, потом говорит, пусть все думают, что это Мудр велел ей всех грамоте учить. Лисицей была, лисицей и осталась.

А Мудр соглашается. Балует он ее.

* * *

С грамотой оказывается не все так просто. То есть, писать по-русски Ксапа может запросто всех обучить. А для нашего языка надо сначала алфавит адаптировать да словарь составить. Ксапа с Мечталкой этим занялись. Нехорошо вообще-то получилось. У вечернего костра Мудр поручает Ксапе обучить охотников читать-писать, а Ксапа десять дней отсрочки просит. Мудр только вздыхает да головой качает. Охотники смеются беззлобно, да к другим делам переходят. Что пора Жамах свои две полоски получить. Тут я рассказываю, как чудиков-надзорщиков обманывали, да что с двумя полосками Жамах бы сразу распознали. А так она среди чудиков за свою сойти может. Ксапа неожиданно меня поддерживает. Мол, Жамах у чудиков уже была, все знает, у нее даже паспорт есть. То есть, чудики ее в свое общество приняли. Охотники спорят. Жамах испуганно ко мне прижимается, головой вертит, сама не знает, что выбрать. Полоски — это авторитет, признание и уважение женщин. А то ходит как нипойми кто. То ли охотник, то ли девчонка малая, мужчины не знавшая. Долго спорят. Решают пока как есть оставить. Все-таки, охотница. А дальше — на мое усмотрение. Полоски можно в любой момент нанести. Напоминают Головачу, что копье обещал, как Жамах родит. Головач тут же поднимается и новое копье ей торжественно вручает с теплыми словами. Ксапа в ладоши бьет. Потом объясняет нам, что такое бурные, продолжительные аплодисменты. Малышне очень нравится. Да и мы ладони отбили с непривычки.

* * *

Ксапа связывается по длинноволновой рации с Михаилом, уточняет, что он сегодня не прилетит, и Мудр разрешает мне идти на охоту. А Ксапе велит не бездельничать, а учить охотников грамоте. А раз не может, пусть готовится. Ксапа только грустно вздыхает. Она учится говорить на языке чубаров, а тут все планы насмарку. Зато Жамах радуется! Малыша Ксапе отдает и бежит на охоту собираться. В общем, Ксапа с Мечталкой думают, что с нисходящими дифтонгами делать, на какую букву их посадить, малыш голос подает, а Мудреныш, Фантазер, Жамах и я идем за продуктами.

Не успеваем до подлеска дойти, слышим, бабы шумят. Оказывается, младшая жена Головача, совсем молодая девка из Заречных, вся мокрая и продрогшая вернулась. С моста упала, корзинку с продуктами утопила, нож новый утопила, сама чуть не утонула. Мудр посылает меня разобраться, что с мостом случилось.

А ничего с мостом не случилось. Просто кора со стволов облезать начала. С виду все крепко, а под ногой кусок коры отрывается и скользит как по льду. Девка на таком куске коры поскользнулась, и вместе с ним — в воду…

Опускаюсь я на четвереньки, достаю нож, начинаю старательно бревна от коры очищать. Чтоб под ногами не скользили. Не меньше часа вожусь. Достаю из кармана рацию, вытягиваю антенну, связываюсь с Мудром.

Рассказываю, что было, что сделал. Потом связываюсь с Мудренышем, тот мне говорит, где их искать. Убираю рацию, подхватываю копье и спешу к охотникам. Сто шагов бегом, сто шагом. Вверх по склону шагом, вниз — рысью с прискоком. Хорошо! Солнце греет, лес прохладу дает. Легкий ветерок листвой играет, птицы поют. И вообще, все хорошо! Вернусь с охоты, меня жена встретит, девки молодые с уважением на охотников с добычей взгляды бросать будут. А на них взглянешь, так засмущаются, захихикают, скромно глазки опустят.

Быстро двигаюсь, а все ж чуть-чуть опаздываю. Мудреныш с Фантазером нехорошими словами Жамах ругают. А та даже не отнекивается. Глаза в землю прячет, губы кусает, нервно древко копья теребит.

Я поляну взглядом окидываю. Три оленьих туши. Мы, вообще-то, за двумя шли. Кровь только на копье Жамах. Раненых, вроде, нет.

— Ты, Клык, проучил бы свою бабу, — с ходу говорит мне Мудреныш.

— Она просто волчица бешеная, а не охотница.

— Простите меня, пожалуйста, — лепечет Жамах. — Я больше не буду.

Слова-то какие знакомые. Сколько раз от Ксапы слышал…

— Да что случилось?

Мудреныш только сплевывает, копье в землю вгоняет, под дерево садится. Фантазер рассказывает.

Как мы охотимся? Выбираем оленей, лучше совсем молодых самцов или старых. Осторожно, чтоб не пугать стадо, отгоняем подальше. И вдали от стада забиваем. Главное, чтоб стадо нас не боялось. А Жамах, как стадо увидела, словно взбесилась! Бросилась в центр, двух полных сил самок завалила на глазах у всего стада, да еще в убегающих копье бросила.

Третьего в шею ранила. Добивать пришлось на виду у всего стада.

— Теперь это стадо людей бояться будет, — заканчивает Фантазер. — И двух телят осенью не досчитаемся. Голод на два дня раньше наступит.

Учудила Жамах, нечего сказать… Надо как-то ее выгораживать.

— На полдня вас одних оставить нельзя, — говорю я и сажусь рядом с Мудренышем. (Жамах тут же рядом со мной пристраивается.) — Она же первый раз с нами на охоту вышла. Наших обычаев не знает. Не могли придержать да обучить? Любой пацан знает, что на охоте от бабы больше вреда чем пользы.

Особенно поначалу!

— Придержишь ее, — бурчит Мудреныш, но уже не зло, а устало. — Легче медведя за хвост придержать. Говорю же, взбесилась просто.

— Я больше не буду, — скулит Жамах. — Парни, ну что вы как неродные?

— Твоя Ксапа себе такого не позволяла, — упрекает Фантазер. — А если все так делать будут?

Слушаю я их и удивляюсь: и охотники, и Жамах ксапиными словами говорят.

— Ладно. Что сделано, то сделано. Олешек не оживить, так что поедим и назад пойдем, — решает Мудреныш. — Скажем бабам, чтоб третью тушу вялили или коптили.

Жамах вскакивает и с пяти шагов разбега копье куда-то вдаль бросает. Постояла, подождала, пока копье воткнется — и за ним бежит.

Возвращается — а на копье жирный заяц насажен. Как углядела? Как попала?

— Шкурку-то попортила! — восклицает Фантазер и незаметно нам подмигивает.

— Это ж надо, насквозь просадила! Теперь только выкинуть, — подхватываю я.

— Добыла — так действуй, — поднимается Мудреныш. — А вы, зубоскалы, за дровами.

Собираем мы дрова, складываем костер. Но запаливать не спешим. Мы огонь с искры зажигаем, а про чубаров, слышали, они палочку между ладоней крутят. Очень нам интересно, как Жамах это делать будет. Сидим чинно, ждем.

Как же! Посмотрели… Жамах кончает свежевать тушку, оглядывается на нас, фыркает и тянет из кармана зажигалку.

— Поняли, племя бездельников? — говорит Мудреныш. — Это и есть то, чего Ксапа боится. Теряем навыки под прессом внешнего влияния!

Хватает Жамах со спины за самую широкую часть и на меня валит.

Визгу, хохота… Я щекочу животик Жамах. Фантазер кричит, чтоб слезли с него, что у него своих баб хватает, а сам помогает мне щекотать. Жамах ругает нас по-чубарски, а я перевожу. Оказывается, ее язык тоже неплохо понимаю. Жамах визжит и на меня ругается. Что зайца из-за меня в огонь уронила. Мы, конечно, бросаемся спасать зайца. А он вовсе и не в костре.

Обманула!

— Вот проглоты, — смеется Жамах. — О еде больше, чем о бабе думаете!

Назад возвращаемся весело, с шутками. Мы туши несем, Жамах — наши копья. Фантазер говорит, рано ей еще тяжести таскать.

Старая, конечно, поворчит, что лишнего зверя забили. Но что делать?

Виноваты, так виноваты.

* * *

Михаил прилетает, как и обещал, через три дня. На новой вертушке.

Мы таких еще не видели! Ярко-желтая, гладкая вся, блестящая, вытянутая, стремительная как рыба. Михаил дверь открывает, на землю спрыгивает. А за ним — Вадим! Тот самый, которого я первым из чудиков встретил. И молодой знакомый парень по имени Сергей Шелест.

— Оксана, принимай помощника, — говорит Михаил, когда все со всеми поздоровались. — Как ты просила: пилот, молодой, неженатый и к тому же, бард! Но смотри, отвечаешь за него головой, так и знай.

— Ну, Миша, ты даешь! — восхищенно выдыхает Ксапа. — А авиетка?

— Бери выше! Аппарат видишь? Он твой. Салон на десять пассажиров или до двух тонн на внешней подвеске. Ну, две тонны — это на уровне моря, но тонну и здесь поднимет.

Ксапа даже взвизгивает от восторга и к вертушке бежит. Вокруг обегает, на четвереньки встает, снизу смотрит, внутрь лезет, тут же голову высовывает:

— Сергей, прокатишь?

— Сначала разгрузить надо. С полной загрузкой топлива много идет.

— Тоже верно. Клык, позови охотников!

Я давно замечаю, Ксапа не любит, чтоб бабы что-то тяжелое таскали.

Еще когда хыз строили. Сама таскает, а другим не дает. Говорит, не женская это работа — тяжести поднимать. Парни еще смеются, мол она не баба, она охотник. Ей можно. Жамах тогда не было — вот кто настоящий охотник. Хоть и с титьками.

Короче, вытаскиваем мы все ящики и тут же под деревьями складываем, чтоб быстрее было. Ксапа опять в вертушку лезет, Жука зовет. А с Жуком — вся малышня. Даже девчонки. Вертушка загудела, винт начинает медленно вращаться. Все быстрее и быстрее. И машина вверх идет. Малыши к окнам прилипли. А машина нос к земле чуть наклоняет, разгоняется и очень быстро за деревьями скрывается. Только шум затихающий.

Бабы беспокоятся, меня и Жамах окружают, расспрашивают, что там в небе и как. Я говорю, скучно там, если долго лететь. Зато видно так далеко, как с перевала. Даже еще дальше. А Жамах говорит, что когда туда летела, ей не до этого было. А назад — и на самом деле скучно.

Охотники всю дорогу продрыхли, только Клык в окна глядел. Бабы слегка успокаиваются. А гул то ближе, то дальше.

Наконец, вертушка садится. Восторженная малышня наружу лезет. Я замечаю, что их слегка пошатывает, но глаза горят, а слова из них так и лезут, не остановить. И не понять. Ясно только, что в небе здорово.

Тут Мудр мне знак делает и в свой вам направляется. Пришло время разговора. Я ловлю за руки Ксапу и Михаила, веду к Мудру. Пока идем, они спор затевают.

— Ты зачем всех детей сразу в машину посадила? — сердится Михаил.

— А если авария, кто отвечает?

— Миша, если кто-то здесь только подумает, что летать опасно, хорони всю идею… Или ты мне плохую машину подсунул?

— Я же сам на ней прилетел. Не упал, как видишь.

— А что? Вертушки падают с неба? — поворачиваюсь я к ним. Михаил только крякнул.

— Падают, Клык. Иногда падают, — вздыхает Ксапа. — Вспомни, как я сюда попала.

— Так вас же… — И язык прикусываю. — У вас же не такая была. Не вертушка, а как ее?

— А какая разница? Иногда машины с птицами сталкиваются.

Я представил, как вертушка сталкивается с орлом. Летает она очень быстро. Удар будет как камнем в лицо. Да…

— Не бери в голову, — говорит Ксапа. — Чтоб с неба кувырком — это очень редко бывает. Со мной было всего один раз в жизни.

— А со мной — ни разу, — подхватывает Михаил. — Но я знаю людей, которые падали. Говорят, очень страшно.

Хотел расспросить поподробнее, но не успеваю. Подходим к ваму Мудра.

Разговоры ведем важные, но скучные. Что скоро еще две вертушки прилетят, ТОПЛИВО привезут. Что шесть чудиков маленький хыз поставят, в котором БОЧКИ С ТОПЛИВОМ храниться будут. Хыз будет называться «склад горюче-смазочных материалов». Что чудики местных законов и правил не знают, надо проследить, чтоб ненароком ни с кем не поссорились.

Потом Ксапа наказывает Михаилу привезти школьную доску, побольше мела, тетрадок и ручек. У Михаила глаза круглыми становятся. Приходится Ксапе объяснять, что будет учить охотников русскому письменному. Тут как раз Мечталка влезает со своими дифтонгами, которые русскими буквами не нарисовать. Мудр пшикает на нее, но поздно. Глаза у Михаила становятся как у рыбы — того и гляди выскочат.

— Не забивай голову, — говорит ему Ксапа. — С проблемами адекватного перевода мы сами разберемся. Только про тетрадки не забудь. Я не местная, без тетрадок учить не умею.

Много дел обговорили. Но тут у Михаила в кармане рация запиликала.

Вертушка с ТОПЛИВОМ подлетает. Мы выходим встречать.

— Клык, мне кажется, твоя Ксапа надо мной все время прикалывается, — говорит мне Михаил. — Чего-то она недоговаривает.

— А что тут такого? — я делаю вид, что удивлен. — Ты недоговариваешь, она недоговаривает. Вот ты привез нам целый ящик пил.

Хорошие пилы, нам таких не сделать.

— Ну да! Лично самые лучшие выбрал.

— Мы к ним привыкнем. Как потом без пил жить будем? — Специально ксапины слова повторяю, на Михаила смотрю. — Кончатся пилы, где еще взять?

До вас пешком не дойти, далеко очень. Больно нам будет без пил. Ксапа говорит, это по-вашему «ломка» называется.

Михаил даже выругался по-своему. Не знает, куда глаза деть. Права была Ксапа! Ой, права…

— Но ведь хорошие пилы? — спрашивает Михаил.

— Хорошие. И топоры хорошие. А ножи просто замечательные. К хорошему быстро привыкаешь.

— Так что, вы отказываетесь от помощи?

— Мы еще не решили, — честно говорю я. — Мудреныш говорит, эти вещи разрушают нашу самобытную культуру.

Вообще-то, это Ксапа говорила, но Мудреныш вроде как согласился, когда Жамах костер от зажигалки запалила.

— Песец! Полный песец! — расстраивается Михаил. — Разгоню на фиг всех плановиков-прогнозистов к какой-то там матери! Узколобые недоумки!

Клык, я тебе очень благодарен, что ты мне это рассказал. Но что дальше делать будем?

А я знаю? Хуже бы не сделать. Не то ляпну — Ксапе планы поломаю.

Ага!

— Привези Ксапе что она просила.

А потом садится вертушка. Большая, в которой мы Жамах рожать возили. А в ней — много-много тяжелых бочек. Только разгрузили — еще одна прилетает, такая же. И тоже с бочками. И ее разгружаем. Бочки грязные, пахучие. Если б Михаил рукавицы не дал, извозюкались бы с ног до головы.

В общем, и так извозюкались. Запах — как у чудиков в городе. Руки с песком и глиной моем — не отмыть.

— В следующий раз ящик мыла привезу, — обещает Михаил. Со второй вертушкой он улетает. Обещает завтра вернуться с БРИГАДОЙ ШАБАШНИКОВ.

Сколько новых слов…

Вечером рассказываю Мудру и Ксапе, о чем мы с Михаилом говорили.

Хорошо рассказываю. Как говорит Ксапа, «в лицах и с выражением». Ксапа слушает сердитая, а когда кончаю, в щеку чмокает. Потом она рассказывает, как слова Михаила поняла. Немного спорим. Я понимаю так, что Михаилу плохие советчики попались. А Ксапа — что советчики как раз хорошие, но мы все их тайные замыслы раскусили. Вот это Михаилу и не понравилось.

— Клык, а откуда ты о ломке узнал?

— От тебя слышал. Кстати, что это такое? А то Михаилу твои слова повторяю, он понимает, а я — нет.

Ксапа объясняет. Потом они с Мудром опять спорят «о высоких материях». Я замечаю, что им нравится спорить. С виду, ругаются, руками машут. А оба довольны. Мечталка их слушает-слушает — и засыпает. Я беру ее на руки, в наш вам несу. Она, сонная, меня за шею обнимает. Тяжелая стала, совсем взрослая девка.

Смотрю, как Сергей в своей палатке устраивается, говорю с ним немного. И сам ложусь. Хорошо день прошел, интересно. Если б малыш Жамах басом не орал, совсем хорошо было бы.

Утром встаю поздно, но бабы еду еще не сварили. Погода испортилась, дождик моросит. Иду посмотреть, чем Сергей занимается. Лежит на надувной подстилке, рацию слушает, ничего не понимает. Я переводить начинаю, как охотники договариваются, куда кабана гнать, да как забить, чтоб самому на клыки не попасть. Злой кабан — зверь серьезный! И вкусный. Жаль, мало их.

Тут Мечталка прибегает, завтракать зовет. Я велю ей присматривать за Сергеем. Он у нас человек новый, не натворил бы чего. Носик морщит, но отказаться не смеет.

За завтраком дни подсчитываем, пора малышу имя выбирать. Нас с Сергеем слушать не хотят. Жамах говорит, если б девочка была, я бы имя выбирал. А раз пацан — бабы имя выбирают.

Тут еще степнячки заглядывают. Я понимаю, что теперь до вечера спорить будут. Объясняю это Сергею и веду его знакомить с ПОСЕЛКОМ. Первым делом туалет показываю, потом хыз, места, что под ВЕТРЯКИ присмотрели.

Указываю вершину, на которой Михаил собирается РЕТРАНСЛЯТОР ставить.

Пока ходим, осматриваем, большая вертушка на горизонте появляется.

Михаил шабашников привез. Я думал, что за люди такие? Оказалось, геологи.

Почти всех знаю. Михаил Платона главным назначает, а Мудр с Головачом переглядываются и велят мне приглядывать за чудиками. Я говорю, что без Ворчуна и Фантазера никак не справлюсь. Ну а Хвост, Верный Глаз и Баламут сами решают к нам присоединиться.

Теперь я знаю, что такое шабашка! До обеда наломались так, что завтра все кости болеть будут.

Обеду чудики очень радуются. Хотя еда самая обычная — жареное мясо со свежей зеленью и ягодами для вкуса. Правда, у Юры с Платоном какой-то непонятный спор выходит. Юра предлагает по сто грамм под шашлычок за единение цивилизаций, а Платон так орет на него… Что, мол, еще одно такое предложение — и Юра на эту землю только по телевизору смотреть будет. Я беспокоюсь, как бы не подрались, но оба тут же успокаиваются, как будто ничего и не было.

Плохо, что из всех охотников только я русский знаю. А из чудиков наш язык вообще никто не понимает. Но уже к обеду мы как-то понимаем друг друга.

— Юра, из-за чего вы с Платоном поругались? — спрашиваю, когда рядом никого нет.

— А, забудь. Никто ни с кем не ругался, — отмахивается он. — Я ляпнул глупость, а Платон мне сказал: «Юра, ты не прав!»

Я-то думал, что выучил русский язык…

Вечером шабашники ставят большую зеленую ПАЛАТКУ. Мы с Мудренышем хотели было к ним степнячек с тремя полосками послать, чтоб по хозяйству помогали, всех припомнили, ни одной свободной не нашли. Все при охотниках, все как бы нашими стали. Зато три вдовы, что с братьями жили, сами вызвались. Я с ними Ксапу посылаю, чтоб растолковала обычаи и тем, и другим. Потом помогаю в палатке веревки натянуть, занавески повесить, как мы зимой в хызе делали. Четверть палатки вдовам занавесками отгораживаем.

* * *

— … Да ничего я не выдумываю, — гудит из рации голос Михаила.

— Аномальная реакция! У тебя просто глаз замылился. Десятки мелочей. Очки, например. Он в первый раз увидел очки и спросил: «Что это?» Я говорю:

«Очки. Нужны людям с плохим зрением». — «А-а, понятно». И никакого любопытства. А зубную щетку пять минут рассматривал, сто вопросов мне задал. Или зеркало…

— Зеркало я им показывала, — перебивает Ксапа.

— Хорошо. А телевизор ты им показывала? А «Маугли» Киплинга им тоже ты вслух читала? Клык ведь неграмотный. Откуда он знает, что такое «реклама»? Телевизор их совсем не удивил. А вот детская игрушка — колечко для выдувания мыльных пузырей со стаканчиком мыльного раствора Жамах до глубины души потрясли. Тебе это не кажется странным? Телевизор не удивил, автомобиль не удивил, а мыльный пузырь удивил.

— Ну и что тут такого?

— А то, что они откуда-то знали, что такое телевизор и очки, а о зубной щетке и мыльных пузырях не знали. Что такое унитаз и туалетная бумага знали, а что такое рожок для обуви — нет. А ведь они из разных племен, ты сама говорила, только в прошлом году соприкоснулись. Откуда у них практически идентичный набор знаний о нашем мире?

— Об унитазах я рассказала.

— Ты меня понять не хочешь. Клык несколько раз проговаривался. Я даю ему вилку, говорю: «Это вилка». Он смотрит на нее и расплывается в улыбке: «Вот она какая!» И так десятки мелочей. Называешь какой-то предмет — и идет реакция узнавания. Понимаешь? Он знает, для чего эти предметы нужны, хотя никогда их не видел.

— Ну и что из этого?

— А то, что местные — они не местные! Они или их предки попали сюда из мира, по развитию близкого к нашему. Скорее всего, из нашего будущего.

Здесь одичали, потеряли знания, культурные традиции, возможно, смешались с местными. Но что-то еще осталось. Передается как фольклор. Ты это отлично знаешь, но почему-то сотрудничать не хочешь.

— Допустим, все так. Что это меняет?

— Все меняет! Если они здесь застряли и одичали, значит, канал с родным миром прервался! А это уже дело государственной безопасности.

Прервался один раз — может прерваться и еще раз. И не только здесь, но и у австралийцев, у американцев, понимаешь? Их там, в чужом мире десятки тысяч.

— Михаил, слушай внимательно, понимай правильно. Канал не рвался.

Хочешь, честное слово дам? Или на крови поклянусь.

— Уже хлеб, — недовольно бурчит Михаил. — Но почему из тебя каждое слово клещами вытаскивать надо?

— А потому что я тебе верить не могу — рявкает вдруг Ксапа.

— Ксюша, бога побойся. Я хоть раз тебя обидел?

— Мы обо мне, или о деле?

— А разве это не одно и то же?

— Нет, Михаил, это две большие разницы, как у нас в Одессе говорят.

— Оксана, — перестаньте говорить загадками, — произносит Михаил совсем другим тоном. Сухим, строгим.

— Где наблюдатели комитета по надзору, Михаил? Почему все, что вы мне до сих пор говорили о наблюдателях — ложь? Что они списки товаров режут, что склад горючего запрещают… Как они могут запрещать, если не знают о нашем существовании?

В эфире наступает тишина. Вот и вся дружба, — думаю я. Так хорошо все начиналось… А как Ксапа их ждала… И чего они не поделили?

Надо вечером Ксапу расспросить, пусть не увиливает, пусть понятно все разъяснит. Мудр ведь с меня в первую голову объяснений потребует.

— Не зря тебя здесь Великой Хулиганкой прозвали. Вредная ты, — оживает вдруг рация голосом Михаила. Прежним, бодрым и даже как бы обиженным. Как будто ничего и не было. Только я не один день рядом с ним провел, видел, как он своим охотникам разнос устраивал. И в эту бодрость не верю. Ничуть! Значит, Ксапа права. Нужны мы Михаилу, очень нужны, если он через свою гордость переступает. И не сами мы нужны — что с нас взять?

Добра у чудиков хватает. А земли наши нужны. Я же видел, как они живут.

Хыз на хызе ставят — и так девять раз. Мало у них земли. У нас немного, но у них еще меньше — это если пересчитать на душу населения, как Ксапа говорит. Вот с этим уже можно к Мудру идти.

— Я знаю, что я вредная, — огрызается Ксапа.

— Списки товаров и склад зарубило мое ведомство. Кого надо, я уволил. Но не капать же на своих, когда можно на надзорщиков свалить.

— Михаил, я знаю, ты скользкий как угорь, в любую щелочку без мыла пролезешь. Но у нас разговора не будет, пока ты не привезешь сюда главного от надзора. Питер… Не помню фамилию. Вы его Питером Пэном дразните.

— Оксана, ты совсем с дуба рухнула… — какая-то обреченность в голосе.

— Мне не важно, что ты ему наплетешь. Предупреди только нас, и мы любую твою легенду поддержим. Но я хочу видеть его здесь. Пока не увижу, никаких дел.

Дальше в разговоре ничего интересного нет. Михаил пытается переубедить Ксапу, но она стоит на своем как скала. Я помню, она называла дипломатию искусством вежливых улыбок. Не хочу быть дипломатом, пусть на меня не рассчитывает. Переступать свою гордость, как Михаил сегодня, улыбаться, прикидываться друзьями — у нас так не делают.

А с включенной рацией в кармане Ксапа здорово придумала. Но тоже как-то нечестно. Такое чувство, будто я их из кустов подслушиваю.

* * *

Вечером собираемся в хызе, рассаживаемся. Геологам-шабашникам место в первом ряду уступаем. Ксапа сказку рассказывать начинает. Мы с Жамах знаем, что ее сказки — вовсе не сказки. Но в этот раз она нас предупреждает, что это — настоящая сказка. В смысле, выдуманная. Хотя очень похожая на правду. О том, как чудики среди снегов и льдов живут.

Как с детства прирученные волки им волокуши таскают. Как золото добывают.

Что такое деньги, раньше только я видел. Теперь геологи всем показывают, по рукам пускают. И медные, и серебро, и бумажные. Золотых денег, правда, ни у кого не оказалось. Но Платон золотые часы показал. Интересная сказка!

Не только у малышни, у охотников глаза как звезды загораются. Охотники-то хорошо знают, что значит по глубокому снегу тропу тропить, когда злой ветер лицо снежной крошкой сечет. Как хорошо в лесу от ветра спрятаться, как сложно костер на снегу развести. Много вопросов Ксапе задают. Она даже не на все ответить может. Иногда подробно расскажет, а иногда глазами похлопает и по-детски так: «Я не знаю…» И у Сергея или Юры спрашивает.

А что же это за сказка, если рассказчик чего-то не знает? В сказках так не бывает!

Я не сразу соображаю, куда Мечталка спряталась. Оказывается, среди геологов сидит, чья-то зеленая куртка на плечах, и тихонько им ксапин рассказ переводит. У Ксапы хоть каждое пятое слово русское, но не зная наших слов, новичку понять трудно.

А вот тому, кто Мечталке куртку подарил, надо объяснить, что это значит. Я в больнице был, видел, как свободно чудики свою одежку кому угодно отдают. Сам чужую носил. Юленька нам с Михаилом каждый день новые белые халаты давала, а старые забирала. Из карманов все на тумбочку выложит, бэджик на новый халат перецепит, а старый — в корзину на колесиках бросает. Но у нас не так! Мою куртку может без разрешения только Ксапа взять. Теперь еще Жамах. Ну, Мечталка — она с детства все мое своим считает. Но если девка куртку парня без спроса на себя накинет, он может ее в свою постель уложить. Хоть весь ее род против будет.

* * *

Забыл с чудиком поговорить. А утром вижу, как довольная Мечталка эту куртку под себя перешивает. Хотел я ее поругать, но она так радостно мне рассказывает, как Толик, не зная наших обычаев, залетел, как она ему объяснила, что к чему. Но руки в рукава не продевала! А куртку не отдала!

ИБО НЕФИГ! Позволила только забрать то, что в карманах лежит. Теперь перешьет, и это уже ее куртка будет!

Ксапа нас молча слушает, вздохнуть боится. За руку меня из вама вытаскивает и в лесок отводит, чтоб никто не слышал. И долго-долго выспрашивает про БРАЧНЫЕ ИГРЫ И ОБЫЧАИ. Затем бегом бежит в палатку геологов. Я решаю, что это правильно. Геологи хорошие парни, а как со вдовами поладить — не знают. Те тоже первыми подкатиться под бочок боятся.

Когда Ксапа выходит, я, как бы между делом, к парням заглядываю. И вовремя! Потому что Платон Толика отчитывает, Толик сидит злой и красный, а остальные ухохатываются.

Я подсаживаюсь к Толику и объясняю ему тихонько, что старшие в роду женщины куртку ему не вернут. Потому что Мечталке она понравилась, и Мечталка ее под себя перешивает. Но если Толик хочет, то дней через десять может еще раз попробовать Мечталке что-нибудь подарить.

Тут нас зовут завтракать. Потом вертолет прилетает, привозит вещи, что Ксапа заказывала до того, как с Михаилом поцапалась. Теперь Ксапа с пилотами ругается. «Везите назад», — кричит. А пилоты — «У нас приказ доставить. Получите, распишитесь, остальное нас не касается!» Михаил хитрый, сам не прилетел.

Геологи переглядываются — и разгружать начинают. Ксапа гордо разворачивается и уходит. Я — за ней. Думал, утешать придется, а она ничуть не встревоженная, в щелку из вама выглядывает, но отсюда не видно.

— Клык, они что делают?

— Ящики вытаскивают, под деревьями складывают.

— Ой, молодцы, хлопцы! Я так боялась, назад увезут, ты не представляешь!

— Хитрость раньше тебя родилась. Где твой рыжий хвост, лисица?

— Да будет тебе! Я ж дивчина тихая и скромная. — А глаза как сверкают!

После обеда Платон ко мне подходит, дело объясняет. Мы к Мудру идем.

Мудр Головача и Мудреныша зовет. И всей толпой мы направляемся в лес выбирать деревья. Надо сказать, я за это геологов сильно зауважал. Когда нам дерево надо свалить, валим то, которое удобней или то, которое поближе.

А чудики выбирают так, чтоб лесу не навредить. И у нас на каждое дерево разрешение спрашивают. Если мы разрешение даем, дерево желтой лентой обвязывают — помечают.

А потом я узнаю, что такое мотопила. Жуткий механизм! Понял я, почему чудики так бережно к лесу относятся. Мотопилой весь лес можно за день положить. Я сам мотопилой сучья срезал! Вжик — и все! Самый толстый сук — быстрее, чем вздох сделаешь.

Зато вытаскивать бревна из густого леса — вот где мы наломались…

Кончилось тем, что Платон с Сергеем посоветовались, и мы начали бревна к вертушке цеплять. Сергей зависает над лесом, трос опускает. Платон два-три раза трос вокруг бревна оборачивает и знак дает, чтоб Сергей поднимался. И мы очень быстро все бревна из леса вытащили.

Потом, правда, Платон просит меня об этом Михаилу не рассказывать.

Оказывается, нельзя так делать. Опасно.

Я понимаю, что геологи ничем не лучше наших охотников. Как у нас молодые говорят: На кабана одному ходить нельзя. Но если никто не видит, то можно!

* * *

— Твои шабашники просто шальные какие-то, — жалуюсь Ксапе. — Ни в чем меры не знают. Нельзя так работать — с утра и до вечера. Будто в жизни других дел нету.

— У них — нету! — отрезает Ксапа, разминая мне спину. — А ты хочешь, чтоб они за нашими девками бегали? Их, между прочим, дома жены и дети ждут.

Надолго задумываюсь над ксапиным АРГУМЕНТОМ. Жены и дети — это, конечно, серьезно. Один лишь Толик пока женщину в свой вам не привел.

Но говорить ли об этом нашим вдовам, у которых на геологов свои ПЛАНЫ?

А-а, сами разберутся! Намекну, но в детали вдаваться не стану.

— Я скажу Платону, чтоб завтра выходной устроил. А ты подумай, чем ребят занять, — решает Ксапа. — На охоту, что ли, своди.

Смешно будет, если геологи ее послушают, — задумываюсь я. — Хотя, с другой стороны, она — здешняя, две полоски имеет. А они как бы гости…

Между прочим, Жамах дает сыну иноземное имя — Олег. Особых споров не было, потому что она сама из чужого общества. Только я знаю, что имя не чубарское, а того мудрого чудика, что ей в лоно рукой лазал, когда рожала. Думал, она этого чудика возненавидит за подобный изврат.

— Глупый ты, — говорит мне Жамах. — Если б не он, я б три дня в муках помирала. А молодые — так вообще хотели мне живот разрезать, чтоб малыша вынуть.

— Как?

— Вот так, — проводит ладонью. — Разрежут, вынут, потом зашьют.

Мне девки шрамы показывали. Смотреть страшно!

Следующий день и на самом деле выходным получается. Только у охотников, а не у чудиков. Два вертолета прилетают, ретранслятор и автоматическую метеостанцию привозят. И чудики летят устанавливать их на вершину самой высокой горы.

А перед тем, как установить, верхушку надо от снега и льда до камня очистить, в камне дыры высверлить, в них штанги вогнать, что-то там зацементировать. Я понимаю, что дело непростое. А Мудреныш решает своими глазами посмотреть.

Когда первая вертушка взлетает, выясняется, что Мечталка тоже решила своими глазами посмотреть. Я замечаю, что Сергей нервничает, от своей машины не отходит. Рацию громко включает, чтоб разговоры тех, кто сверху, слышны были.

В полдень в горах что-то бабахает. Эхо долго гуляет. Где-то камнепад сходит. Через час — опять. Сергей говорит, взрывами вершину ото льда и ненадежных камней очищают.

Вскоре из леса прибегают два возбужденных геолога из тех, кого наверх не взяли.

— Петроглифы! Великолепные петроглифы чудесной сохранности!

— размахивает руками тот, что постарше. — Целая галерея удивительных петроглифов!

— Это вы о рисунках на базальтовой скале с козырьком? У поваленной сосны, — уточняет Ксапа, чему-то смутившись.

— Ну да! Их нужно немедленно зафиксировать! Черт! Где моя камера?

Кто опять взял мою камеру?

— Григорий Кузьмич, да не суетитесь вы так. Никуда петроглифы от вас не убегут. А если даже убегут… — геолог насторожился, — я кликну малышей, мы вам новых нарисуем, — заканчивает Ксапа.

— Оксана Давидовна, так это ваши?

— Ну… Парочка моих, в стиле «палка, палка, огуречик» тоже есть.

Но я главным образом краски размешивала.

— А мамонт?

Ксапа хихикает, закрыв лицо ладонями. — Это не мамонт. Это одногорбый верблюд дромадер, которого караванщик за повод ведет. Ну не художник я! Когда верблюд не получился, я попыталась лишнее стереть.

Стало только хуже. Тогда я замаскировала мазню под мамонта.

— Оксана, вы только что похоронили гипотезу о великом переселении народов, — чуть не до слез огорчается геолог.

* * *

Просыпаюсь и некоторое время слушаю, как Ксапа учит слова языка Чубаров. Жамах иногда поправляет. С языками у Ксапы беда. Никакой памяти.

Но упорства много. Все чудики упорные.

Жамах сидит, коленки в стороны, и аккуратно остругивает древко копья. Весь пол усыпан мелкими желтыми стружками. Опять мое копье взяла!

Ладно, пусть строгает. С копьем она лучше меня обращается, не испортит.

Быстро одеваюсь, глажу по спинкам своих женщин, чтоб улыбнулись, и, потягиваясь, выхожу из вама. Три девки с грязными горшками и облезлой шкурой направляются к речке. Бегу к Головачу.

— Головач, дай шкуру кабана. Ненадолго!

Зажав свернутую шкуру подмышкой, прячась за кустами, бесшумными охотничьими шагами крадусь за девками. Когда девки начинают мыть горшки, накидываю шкуру кабана на спину, становлюсь на четвереньки и по кустам подбираюсь поближе. Сейчас визгу будет!..

— … наконец-то у парня семейная жизнь наладилась. Такой видный охотник, и холостяком ходил.

— Небось, заречные по нем до сих пор сохнут.

Интересно, о ком разговор? Затихаю и ложусь брюхом на землю.

— Двух баб взял — и обоих из чужих племен.

— Одну мог бы и из наших взять.

— Да ладно тебе! У тебя свой мужик есть.

Похоже, о Баламуте речь.

— Я не завидую. Просто не дело, когда в семье три охотника. Кто-то с детьми сидеть должен, очаг поддерживать.

— Поверь моему слову, скоро Ксапа забудет про охоту.

— С чего бы?

— Она с мальцом больше родной матери носится. Как Жамах на охоту, из рук не выпускает.

Мать моя — медведица! Ведь обо мне говорят! Подпираю голову кулаком и слушаю.

— А все-таки, малец не его. Как ни считай, Жамах к нам зимой уже с пузом пришла.

— А чей, не говорит?

— Мой, говорит. Медведь с сыновьями, наверно, постарались. А может, еще когда у степняков была, кто-то созоровал. Какая сейчас разница? Клык за своего признал.

Ух ты! Вот так и узнаешь о себе самое интересное. Слушаю новости и незаметно засыпаю…

— Дрыхнет, суслик! Мы тут сокровенным делимся, а он шкуркой прикрылся и дрыхнет!

Так громко, что аж вздрагиваю. Блин! (Как Ксапа ругается) Кто кого напугал, спрашивается? А у них в руках три полных горшка холодной воды.

Поймут, что подслушивал — ходить мне мокрым… Выкручиваться надо!

— Бабоньки, чего шумите? Я вам спать не мешал.

— И правда, Пумша, что ты сразу накинулась? Замотался парень.

Думаешь, легко спать, когда рядом грудничок всю ночь голосит?

Спасибо тебе, добрая душа.

— Давайте, помогу, — скатываю шкуру, забираю у девок два горшка и широким шагом иду к поселку. Девки семенят сзади.

— Эй, осторожней! Расплескаешь — снова за водой отправим.

— А вдруг, он нас подслушивал?

— Да брось ты! И шкуру припас, чтоб подслушивать сподручней было?

У вама нас встречает удивленная Ксапа с малышом на руках. Подмигиваю ей и прохожу мимо. Физиономия ее становится еще более удивленной.

— Смотри, Олежка, какой наш папа — первый парень на деревне! — слышу за спиной. — Девки за ним косяком бегают.

* * *

Заканчиваем склад горюче-смазочных материалов, перекатываем туда бочки с топливом. (Опять от нас неделю этой гадостью пахнуть будет.)

Генераторную пока не начинаем — кончились гвозди и цемент. Цемент — это такой порошок, из которого камень делают. Пока Михаил не подвезет, у шабашников выходной день. Мы с Ворчуном и Фантазером теперь тоже шабашники. А я еще заместитель бугра. Бугор — это Платон.

Подходят Мудр с Головачом. Геологи обозвали их приемной комиссией.

Мудр стучит по стенке кулаком.

— Нет, такой хыз сто лет не простоит.

— Ты же сказал, что через три года мы здесь не то, что оленей — всех мышей съедим, — ухмыляется Головач. — Зачем нам хыз на сто лет?

Мудр качает головой и задумывается.

— Сто лет не простоит, а тридцать — гарантирую, — заявляет Платон, когда я перевожу ему разговор.

Пока работы нет, решаю потренироваться с копьем. Ксапа говорит, Жамах наладила центровку и баланс моего копья, теперь оно точнее летать будет. Я как-то и до этого не жаловался…

Беру копье и, чтоб с охотниками не столкнуться, иду в сторону перевала. Перехожу мост и вижу свежие следы. На камнях много не углядишь, но кто-то тут шел совсем недавно. Иду по следу. Вдоль ручья земля мягкая, след четкий…

Опаньки! Не меньше шести охотников! Следы крупные! Шаг широкий. У нас таких рослых — по пальцам пересчитать. Кремень, Мудреныш, Головач в поселке остались, не их следы. Тогда кто же?

Хочу Мудра предупредить, да как на зло рацию в ваме оставил. На стройке рация не нужна, выложил из кармана, чтоб не поломать. И забыл.

Бежать, предупредить? Поселок на другом берегу, брод далеко, так что чужие нашим пока навредить не смогут. Крадусь как охотник за дичью.

Чужие осторожно идут, открытых мест избегают. Первый раз в наших местах — это потому что след иногда в тупики заводит, потом назад идет, озерцо или скалу обходит.

Слева в траву падает камень. Оборачиваюсь на шум — и получаю древком копья по голове…

* * *

… Ой, как больно! Пытаюсь пошевелиться — руки и ноги связаны вместе. И голова болит. Никого не предупредил и так глупо попался. Как ребенок!

Перекатываюсь на другой бок. Лежу под кустом на краю поляны. В пяти шагах от меня сидят и тихо беседуют те, кого я выслеживал. Ну да, шесть охотников. Рослые, широкоплечие, могучие. У каждого копье и другое оружие.

Не Заречные, не Степняки. Незнакомые.

— Парни, — говорю, — мы с вами не воюем. Развяжите меня.

Все шестеро поворачиваются ко мне, говорят что-то на своем языке.

Некоторые слова кажутся знакомыми. Жамах так говорила, пока наш язык не выучила! Это Чубары. Принесла их нелегкая! И языка совсем не знаю. Хорошо, если пару сотен слов запомнил. И полсотни ругательств. Сложный у них язык, почти как русский, на котором Ксапа говорит. Эх, поздно Ксапа начала чубарский учить… Попробую по-ихнему.

— Я ты нет война. Я знать женщина Жамах. Чамах, — пытаюсь как можно точнее выговорить ее имя. — Ты знать Жамах?

— Ты… Жамах? — один даже на ноги вскочил.

— Жамах женщина охотник. Жамах жить мой… — Как же «вам» по чубарски? — Я вместе жить Жамах. Жамах родить ребенок. Охотник. Недавно.

Как мало слов! Чубар спрашивает что-то, а я ничего не понимаю. Так ему и говорю:

— Не понимать. Говори медленно. Говори просто.

Понял. Теперь четко и медленно выговаривает каждое слово. Остальные тоже столпились вокруг меня, в рот смотрят.

— Жамах жива?

— Жамах жива. Вчера Жамах я ходить охота. Мой женщина сидеть кормить ребенок Жамах.

Все чубары заговорили разом. Спорят о чем-то.

— Ты ЛУПАЧ Жамах?

— ЛУПАЧ не понимать.

Парень жестами показывает.

— Нет. Я нет ЛУПАЧ Жамах. Я Жамах друг. Я ЛУПАЧ мой женщина.

Опять спорят. Причем, обо мне и на повышенных тонах. Что бы им такого сказать?

— Я ты идти Жамах. Жамах радоваться. Мой женщина радоваться. Мой женщина варить мясо. Я ты есть мясо.

Выслушивают меня внимательно и опять спорят. А мне в голову идиотские мысли лезут, что Жамах только среди наших баб крупной выглядит. А среди этих охотников — обычная баба, на полголовы ниже мужчины. А степняки рядом с чубарами вообще дети. О, еще одно чубарское слово вспомнил!

— Эй! Я Жамах брат.

— Нет, — оборачивается ко мне парень, — я брат Жамах.

Кажется, я не то ляпнул. Что-то изменилось Чубары уже по-другому спорят. Пятеро убеждают в чем-то шестого, самого рослого, что на голову выше меня будет. Рослый рявкает, четверо замолкают. Теперь только двое ругаются — тот парень, который первый откликнулся на имя Жамах и рослый.

Остальные четверо сидят, слушают, не вмешиваются. Спорщики раньше кричали, руками махали. Теперь произносят слова четко, медленно, зло. Ох, не нравится мне это…

Все встают. Рослый бросает фразу, и один чубар снова садится рядом со мной. Остальные идут на поляну. Рослый и брат Жамах втыкают копья наконечниками в землю шагах в пятнадцати друг от друга, берутся за другое оружие. У рослого — дубина, у брата Жамах — каменный топор. Идут навстречу друг другу. Рослый взмахивает дубиной, и начинается бой. Нехороший бой, неравный. Это все равно, как если бы я против Кремня драться вышел. Рослый сильней, и дубина у него мощнее топора. У топора топорище тонкое. Брат Жамах отступает, уворачивается, отпрыгивает. Иногда пытается атаковать, но рослый легко отбивает удары. Сильный он, зараза, дубиной как прутиком вертит. Охотники кружат по поляне словно хищники. Но ясно, что недолго это, до первой ошибки.

Опа! Брат Жамах подныривает под дубину и без замаха тыкает топором в лицо рослого. Тот отклоняется назад, но поздно. Сплевывает в ладонь два выбитых зуба, трогает разбитые в кровь губы и рычит зверем. Теперь он размахивает дубиной так, будто она совсем ничего не весит. Брат Жамах больше не атакует. Только отбивает удары да отступает. На плече и ребрах появляются кровоточащие царапины.

Внезапно рослый прыгает вперед и толкает противника ногой в живот.

Брат Жамах валится на спину, сбивает спиной воткнутое в землю копье. А рослый наконец-то достает его дубиной. Каменный топор, описав дугу, улетает в кусты. Рослый ревет и, с круговым замахом дубины, бросается на лежачего. Под руку брату Жамах попадается копье. Быстрым движением он поднимает древко. Но один конец копья прижат к земле его плечом.

Поднимается только другой, с наконечником… И рослый с разгона налетает на наконечник животом. Это не мешает ему завершить удар. Кто из противников кричит, я не понимаю. Наверно, оба. Брат Жамах откатывается, я вижу, что левая рука его сломана выше локтя. Рослый падает на колени.

Наконечник копья торчит у него из спины. «Рожон», вспоминаю я ксапино слово. «Не лезь на рожон». Верно она говорила…

Некоторое время брат Жамах баюкает сломанную руку. Перекатывается, встает на колени, поднимается и сильно бьет ногой по древку копья. Рослый дико кричит и валится на бок. Брат Жамах бьет по древку еще и еще раз.

Пинком опрокидывает рослого на спину и наступает на горло. Очень скоро все кончается.

Подходят охотники, молча наблюдавшие за поединком. Один выдергивает из тела рослого копье, другой занимается сломанной рукой брата Жамах.

Двое оставшихся шагами размечают могилу, снимают дерн. Я решаю пока не привлекать к себе внимания. Ксапа рассказывала мне про жертвоприношения, а от дикарей можно всего ожидать.

Тот, который осматривал сломанную руку, идет в кусты за ветками для шины. Потом стаскивает с трупа рослого куртку и кромсает ее на полосы.

Один из копавших могилу недовольно качает головой и что-то говорит.

Охотник отвечает ему коротко и зло. На меня никто не обращает внимания.

Через час все закончено. Труп закопан, охотники собирают вещи.

Брат Жамах с моим копьем в руке подходит ко мне. Осматривает наконечник, сделанный из стального ножа, втыкает копье в землю. Проводит рукой по гладко оструганному древку.

— Жамах? — указывает пальцем на древко.

— Жамах, — подтверждаю я.

Толчком ноги он переворачивает меня лицом вниз. Я уже приготовился получить удар копьем под лопатку, но чувствую, как он режет связывающие меня ремни. А потом просто уходит.

Я был так долго связан, что теперь не чувствую ни ног, ни рук. А чубары уходят в сторону перевала и даже ни разу не оглядываются. Суровые люди.

Когда начинаю чувствовать руки и ноги, становится совсем плохо.

Тысячи иголок колют кожу изнутри. Наконец, я прихожу в норму. Чубары унесли все мои вещи, все, что было на ремне и в карманах, нож, копье, зажигалку, прочную леску. На поляне остался только холмик могилы… и воткнутое наконечником в землю копье! Видимо, это было копье убитого.

А может, наоборот, брата Жамах. Он же мое взял, а мое лучше!

Выдернув копье и примерив его к руке, я спешу домой. Бегу так, как бегал только раз в жизни — когда авиетку догонял.

* * *

— Чубары здесь были, — врываюсь в вам Мудра даже не поздоровавшись.

— Шесть разведчиков.

— Где они? Зачем пришли? — Мудр сразу понимает, насколько серьезно дело.

— Назад пошли, на перевал. Надо, чтоб наши охотники на перевале дежурили. Если Чубары опять придут, по рации общество предупредили.

— Правильно говоришь, — соглашается Мудр. — Если назад пошли, время у нас есть. Сейчас уважаемых людей соберем, ты все подробно расскажешь.

Со времен пожара у нас такого важного и тревожного собрания не было.

Все общество собралось. И Жамах, и геологи-шабашники. Сначала я кратко рассказываю. Ксапа перепугалась, Жамах перепугалась, копье чубарское у меня забирает, рассматривает внимательно, вроде, слегка успокаивается.

Я второй раз рассказываю, на этот раз подробно, со всеми деталями. Охотники много вопросов задают и решают, что теперь делать. Кто-то из молодых встает и предлагает догнать и убить чубаров. Жамах испуганно сжимает мою руку.

— Сядь, — прикрикивает на него Мудр. — Ты их два дня догонять будешь. И еще неизвестно, кто кого… А мы с ними воюем?

— Так ведь они Клыка…

— Что они — Клыка? Убили? Покалечили? Клык им сказал: «Мы с вами не воюем.» Они ушли. Так?

— Так. Но…

Я смотрю на Ксапу. Как на иголках сидит. На Жамах смотрю — не в себе охотница. Лицо красными пятнами пошло. Эх, зря ей две полоски не сделали. Надо было. Нашей сейчас считалась бы. А так — нипойми кто. Как бы ей плохого не сделали, если мы с Чубарами схлестнемся.

Внезапно Жамах поднимается, древком копья о землю бьет.

— Я пойду к Чубарам, скажу, чтоб сюда не ходили. Я чубарка, меня послушают.

Сразу все зашумели, ничего не понять. Мудр ждет, ждет и как рявкает:

— Тихо!

Мы затихаем. Мудр оглядывает всех нас и говорит:

— Первое, что меня тревожит, как тебя встретят. Второе — послушают ли? И, наконец, вернешься ли ты назад?

— Вернусь обязательно. Я же здесь сына оставлю, — говорит Жамах.

— об остальном не тревожься. Это мои проблемы.

Последнее слово по-русски говорит. Не все даже понимают.

— Не об этом я. Вдруг тебя Заречные по дороге перехватят?

— Стойте! Я знаю, что делать! — вскакивает Ксапа. — Мы сейчас полетим к Чубарам на вертолете. И никто нас в воздухе не перехватит. А они испугаются нашего могущества и к нам не полезут, вот! Я сказала!

Что тут начинается! Все разом галдят, никто никого не слушает.

Ксапа что-то на ухо Жамах говорит, Жамах кивает. А я понимаю, что спорить будут долго, но все по-ксапиному выйдет. Но двоих их отпускать никак нельзя! Придется мне с ними лететь. Вертушкой умеют управлять Сергей и Вадим. Но Вадим говорил, что Сергею по должности положено, а он на такой не летал. Значит, четвертым будет Сергей. Хорошо бы Кремня пятым взять, он надежный и сильный. Но сначала делает, потом думает. Лучше Мудреныша. Но у Мудреныша за каждым словом две задние мысли. Я опять дураком себя чувствовать буду.

Сажусь поближе к Сергею, объясняю ему, что скоро Ксапа всех переспорит, нам надо будет за перевал лететь. Сергей говорит что-то Платону и уходит вертушку к полету готовить. А Платон и шабашники вокруг меня рассаживаются, приходится еще раз утренние приключения рассказывать.

На этот раз — по-русски. Платон говорит, что летит с нами, но надо у Михаила добро получить. Я не понимаю, но решаю, что если это долго, то ждать не будем. Оказалось — быстро. Михаил разрешает использовать оружие только для самообороны. И обо всех новостях докладывать ему в реальном времени. Я опять не понимаю. Потом у Ксапы спрошу.

— Не обращай внимания, это наши заморочки, — успокаивает меня Платон.

Пока мы ПЕРЕТИРАЕМ этот вопрос, Ксапа совсем разбушевалась. Кричит на охотников, что мы должны помочь Чубарам. Большинство охотников почему-то Чубарам помогать не стремятся. Чубары обижают Степняков, а Степняки каким-то образом нам родными и близкими сделались. Еще осенью врагами были. Я удивляюсь двум вещам: Почему никто больше не боится Чубаров, и почему Степняки нам стали родными? Ну ладно, среди нас много девок из Степняков. Но из Чубаров только одна…

Жамах сидит скромно, тихо, только желваками играет.

— Тихо! — опять кричит Мудр и поднимается. — Говорить буду. К Чубарам полетят Клык, Ксапа, Жамах и те, кого Клык возьмет. Сегодня они полетят знакомиться, и ничего больше. Если Чубары их примут с уважением, будем думать, что дальше делать. А если нет — сделаем так, чтоб к нам они ни ногой! Я сказал!

Удивительно, пока спорили, почти все были против. А теперь все хотят со мной лететь. Мы с Ксапой парой слов перекидываемся, и она бежит вещи собирать. Жамах убегает со степнячками договариваться, чтоб ее малыша покормить грудью не забывали. Приглядеть за ним и Мечталка может, но молока у нее нет.

Вот чем охотник от бабы отличается. Мудреныш на минуту в вам заходит, берет копье, рюкзак на одно плечо забрасывает — и готов. А у баб сборов на полдня. Ксапа два больших ящика барахла набирает. Мы с Платоном еле тащим.

Наконец, все вещи собраны, все в вертолет погружено, сами садимся.

Копья в проход между креслами кладем. Мудреныш ни разу не летал, Ксапа объясняет ему, где нужно сидеть, за что можно держаться, чего трогать нельзя. Проверяет, все ли взяли рации. Есть ли у Сергея и Платона ПИСТОЛЕТЫ. Платон и ей выдает КОБУРУ С ПИСТОЛЕТОМ. Ксапа куртку сбрасывает, ремни кобуры на себе застегивает, чтоб кобура почти подмышкой спряталась, сверху куртку надевает.

— Так, рация, копье, голова — все взяла. Серый, полетели!

Хотел расспросить, что такое пистолет, но не успеваю. Сергей зовет дорогу показывать.

Первую остановку делаем над поляной, где чубары дрались. Даже не садимся. Повисели немного, на свежую могилу сверху взглянули и дальше летим. Я сижу рядом с Сергеем, чубаров высматриваю. Жамах за спинкой сиденья стоит, подробности о чубарах выспрашивает. У нее, оказывается, два брата. Не может понять, которого из них я видел.

— А кого твой брат убил? — спрашиваю я.

— Гада одного. Сама бы убила, да повода не давал.

— Точно?

— Ты же его копье принес. На древке копья метка стоит. У нас у каждого на оружии своя метка.

— Ты мое копье остругивала. И на мое метку поставила?

— Ага, — улыбается. — Твою (рисует в воздухе клык), а рядом свою, маленькую. Скажи, ты на самом деле приглашал их к нам мясо есть?

Я повторяю фразу, что сказал ее брату.

— Ну, я им задам! — непонятно чему улыбается Жамах. — Ты только мне врать не мешай. Если спросят, говори, что я тебя к ним послала.

Ксапа втискивается между моим креслом и креслом пилота. В руке бумажка с непонятными значками.

— Серый, я прикинула по времени, они где-то на подходе к перевалу.

Начинаем поиск с этой точки.

Мне даже интересно стало, почему — поиск. Думал, прилетим и сразу сверху их увидим. Но Ксапа оказалась права. Никого не видим. Круг делаем — никого. Садимся на перевале, мы с Мудренышем и Жамах выходим из вертолета, следы ищем. Мудреныш первый примечает след. Но не тот, старый.

Не от нас, а к нам. Жамах второй след находит, совсем свежий. Быстро Чубары ходят, если уже перевал прошли. Мы год назад медленней шли. Правда, они налегке идут, а мы туши оленей несли.

Возвращаемся в вертолет, поднимаемся повыше, снова круги над скалами описываем.

— Они что, прячутся от нас? — спрашивает Сергей.

— Мы прятались, когда впервые авиетку увидели, — припоминаю я.

Сергей поднимает машину еще выше. И включает какую-то инфракрасную аппаратуру. Я не понял, что это такое, но Платон одобряет, а Ксапа говорит, что где же он раньше был?

Но первым Чубаров замечает Мудреныш. Он смотрит вниз в бинокль и видит, как один из чубаров перебегает от камня к камню.

— Жамах, хочешь им что-нибудь сказать? — спрашивает Сергей и протягивает ей черную штуковину на шнурке. — Эта вещь называется микрофон.

Нажимаешь кнопочку сбоку, подносишь к губам и говоришь. Снаружи твой голос будет очень громкий.

И показывает, как надо.

— Они меня услышат?

— Без всякого сомнения! Э-э! Подожди, я пониже опущусь.

Мы спускаемся, как сказал Сергей, до высоты птичьего полета, и Жамах начинает радостно говорить что-то по-чубарски. Мы ничего не понимаем, но все наперебой подсказываем ей, что сказать надо. Она лишь весело глазами посверкивает и тараторит по-своему. Чубары из-за камней выходят, головы задирают, на нас глазеют. Сергей присматривает ровное место в тридцати шагах от них, сажает машину. Жамах первая выскакивает, бегом к своим бросается. Охотники от нее шарахаются, даже копья вперед выставляют. Но признают быстро. Жамах их обнимает, кого-то за волосы дергает, другого по плечам хлопает, третьему кулаком в брюхо сует.

Я не сразу понимаю, чему чубары так поразились. Мы-то привыкли что на ней одежка чудиков. Но чубары брезентовую штормовку в первый раз видят.

Мы все выходим из машины и встаем цепочкой вдоль борта вертолета.

А Жамах уже тащит за руки к нам двух чубаров. Те выглядят не очень довольными и явно не спешат на знакомство. Брат Жамах идет сам, осторожно шагая и явно оберегая сломанную руку. За ним с видом «два раза не умирать» настороженно топают еще двое недовольных. Вертолет явно произвел на них впечатление, руки просто сами тянутся к оружию.

Начинается процедура знакомства. Жамах тараторит не переставая, то по-ихнему, то по-нашему. И вся так и светится счастьем. Первой представляет Ксапу. Не знаю, что говорит, но чубары улыбаются и слегка кланяются. Вторым вытягивает за руку из строя меня. Сначала ругает охотников (это я по жестам понимаю и по тому, какими кислыми становятся их лица), потом сочиняет небылицы обо мне (лица вытягиваются и становятся почтительными).

— Что ты им сказала? — интересуюсь я по-русски.

— Что ты мой мужчина, что ты меня трижды от верной смерти спас. Ну и еще всякое. Мы же договорились, не мешай врать.

Ксапа хихикает, Жамах обнимает одной рукой ее за талию.

Представление занимает много времени. О каждом чубаре Жамах рассказывает много охотничьих баек, кто в одиночку медведя завалил, кто от целой стаи волков отбился, кто три дня лося преследовал… Я одно понимаю: Наши обычаи лучше. Мы хотя бы хвастаемся сидя у костра и закусывая свежим мясом. Так Жамах и говорю. А она переводит чубарам. Все смеются, напряженность уходит. Ксапа пользуется моментом и говорит, чтоб все грузились в вертолет. Жамах поддерживает. Нашим повторять два раза не надо, дома и стены помогают, как говорит Ксапа. Но чубаров Жамах, как детей, за руку затаскивает и усаживает в кресла. Копья отбирает и кладет в проход рядом с нашими. Места хватает всем.

Тут Жамах делает вид, что только сейчас замечает мое копье.

Поднимает с пола, грозно рявкает, указывая на метку, дает кому-то подзатыльник и отдает копье мне. По ее приказу чубары собирают все вещи, что отобрали у меня и, с виноватым видом, кладут к моим ногам. Ксапа отзывает Жамах, женщины коротко шепчутся, и Ксапа лезет рыться в ящиках, которые мы погрузили перед отлетом. Возвращается с охапкой ремней и ножей в ножнах.

— По случаю знакомства мы решили сделать подарки охотникам Чубаров, о которых много слышали, — громко произносит она, а Жамах переводит.

Чубары встречают раздачу подарков с недоверчивым оптимизмом, а бурные, продолжительные аплодисменты их не на шутку пугают и тревожат. Но Жамах объясняет и успокаивает. А робкие аплодисменты с их стороны мы дружно подхватываем. На лицах вновь появляются улыбки.

— Жамах, предупреди своих, что сейчас будет шумно. Серый, заводи шарманку, — командует Ксапа.

Когда машина отрывается от земли и идет вверх, чубары изо всех сил делают вид, что им не страшно. Неужели и у меня в первый раз было такое напряженное лицо?

— Куда лететь? — оборачивается к нам Сергей. Жамах выдергивает за руку одного из охотников и сажает в кресло справа от пилота. Объясняет, что он будет показывать дорогу.

Та Жамах, которую я вижу сегодня, очень сильно отличается от той, к которой мы привыкли. Она говорит без умолку, она командует мужчинами, и ее слушаются! От новой Жамах мы вряд ли услышали бы жалобное: «Я больше не буду. Ну что вы как не родные» за лишнего убитого оленя. Значит, придуривалась. Когда я научусь баб понимать?

Вертолет идет низко и быстро. Горелый лес проносится в половине броска копья под нами. Даже мне жутковато становится. Ксапа говорит, что на такой скорости мы за полчаса долетим. Я еще плохо разбираюсь в ее часах, но до реки долетаем на самом деле быстро. Как давно я здесь не был!.. Целый год.

Сергей сбавляет скорость и летит над водой вверх по течению.

Приблизительно, на дневной переход. Потом заворачивает влево, к горным отрогам. И мы видим стоянку Чубаров. Хорошо они спрятались, и от степняков, и от Заречных разом. Считается, что эта земля как бы наша, но мы сюда редко ходили. Далеко, да и добычи мало.

Жамах просит Сергея облететь стоянку, потом зависнуть над ней.

В общем, перепугала всех до смерти. Кто-то даже копье в нас бросает, но мы слишком высоко летим.

А Жамах берет микрофон и по-чубарски говорит. Мы опять ничего не понимаем, чубарские охотники смеются, а внизу паника начинается — сильнее, чем у нас, когда от пожара спасались.

Жамах хочет, чтоб мы сели прямо посреди вамов, но Сергей не соглашается. Сажает машину между рекой и стоянкой. Жамах открывает дверь, и чубары, разобрав копья, выходят первыми. Я тоже тянусь за копьем.

— Не трогай, — говорит мне Ксапа. — Не так поймут. Если что, я прикрою.

Ну ничего себе! Охотник я, или погулять вышел? Фу ты, сам ксапиными словами думать начал. Хочу серьезно поговорить, но она уже наружу выскакивает. И Жамах тоже. Спешу за ними, чтоб объясниться, а за мной остальные выходят. Тоже без копий, с пустыми руками. Бардак! Все беды — от женщин!

— Сергей, останься. Из машины не выходи, — слышу за спиной голос Платона. Ну хоть один нормальный.

Впереди идут чубарские охотники, за ними мы, а навстречу нам — все Чубары разом. И все — с оружием. А у меня только нож на поясе.

Жамах кричит что-то, руками над головой машет и убегает вперед.

Навстречу ей пять женщин бегут, с копьями. Поравнялись, копья отбросили, одна в боевую стойку встает — чуть приседает, ноги в коленях напружинила, вперед пригнулась, руки разводит вперед и в стороны. И Жамах напротив нее так же встает. Остальные смотрят и кричат что-то, да не понять, никто из нас таких слов не знает. А эти бросаются друг на друга, на траву валятся.

— Ну, блин горелый, торжественная встреча, — изумляется Ксапа и даже останавливается в растерянности. А Жамаж уже подминает под себя незнакомку, садится на нее верхом. Потом на ноги вскакивает, помогает подняться побежденной. И опять сцепились. Нет, на этот раз просто обнимаются. Игры у них такие, блин!

Жамах перед второй бабой в боевую стойку встает. Но та ладошками перед собой машет, по животу руками себя гладит, большое пузо показывает, Мол, на сносях. Обнимаются осторожно. Ну и хорошо, а то с их обычаями я поседею раньше времени.

Жамах двух баб за руки хватает, к нам бегом тащит. Довольная…

Опять знакомства начинаются. Думаете, меня первым представила? Как же!

Ксапу. Меня — вторым. Ладно, пусть вторым, но хоть бы переводила побольше.

А так полным идиотом себя чувствуешь под любопытными взорами пяти баб.

Поэтому обнимаю я ее за талию одной рукой, второй — Ксапу и веду прямо на толпу местных.

— Кто у вас самый главный, — говорю. — Представь нас.

Сквозь толпу идем, нам дорогу уступают. Улыбаются все, это хорошо.

Жамах здоровается со всеми, на десять вопросов сразу отвечает. Тут сзади баба заголосила. Я оглядываюсь. Нет, на нас никто не смотрит.

— Это женщина убитого, — говорит Жамах. — Ей сказали, что он в горах разбился. Ты только не проболтайся. Не надо ей правду знать. И никому не надо.

— Как я могу проболтаться, если вашего языка не знаю?

— Мой брат говорит, знаешь.

Подводит нас к ваму, просит подождать, сама внутрь заходит. Через минуту выглядывает, нас приглашает, по местам рассаживает. Когда глаза привыкают к полумраку, я оглядываюсь. Мужчин-чубаров в ваме нет. Только две пожилые женщины в расшитых узорами и бисером одежках. Да у стенки степнячка по хозяйству суетится. Одежка на ней старая, изношенная. Если по-нашему, так девка на три полоски тянет.

Разговоры я предоставляю вести Мудренышу. И правильно делаю. Очень скоро выясняется, что заправляют делами у Чубаров женщины. Ксапа говорит, это МАТРИАРХАТ. Что-то ее очень развеселило, говорит только, что есть на свете справедливость, и вечером все объяснит. На этот вечер у меня уже столько вопросов накопилось…

Ксапа с чубарками очень быстро находит общий язык. Платон сначала молчит, потом тоже начинает вопросы задавать. Сперва вопросы идут важные и понятные — о стадах степных оленей, о зверье, о том, насколько зимы суровые. А потом — какие-то несерьезные. Сколько дождливых дней летом, да часто ли туманы… Что-то их с Ксапой очень заинтересовало. Но мы с Мудренышем вникнуть не можем. А Ксапа уже с Платоном спорить сцепилась.

Ну что за характер?

Прилетели мы внезапно, поэтому еду для гостей чубарки заранее приготовить не могли. Но, наконец, нас зовут к костру. Это очень вовремя, а то я с утра натощак бегаю. Уже копьем по кумполу получить успел, а ни крошки во руту не было.

Сидим, неторопливо едим. Жамах к своему брату убегает. Брата Чупа зовут. Полное имя — Кочупа. Ему бабы лубок на руку накладывают, я видел.

Только по второму куску мяса отрезали, Жамах прибегает, с Ксапой шепчется, и они вдвоем к больному убегают. Блин, а я даже не знаю, как похвалить вкусную еду.

Возвращается Ксапа мрачная и задумчивая.

— Что не так? — спрашиваю.

— Они думают, я медвуз кончала, — отвечает Ксапа.

— Кто — они?

— Степнячки наши, Туна с Лавой. Наговорили Жамах невесть чего, теперь она думает, что я бог и царь в медицине.

Да… Если Ксапа чем-то озабочена, понять ее нелегко. Сидим, неторопливо едим. Только Ксапе кусок в горло не лезет. Нехорошо так себя при первой встрече вести. Хозяева обидеться могут.

— Слушай, Клык, — говорит вдруг Ксапа, — Давай ты с Медведевым поговоришь, попросишь Чупу в больницу отвезти. Мне нельзя, я его… Я ему… Ну, ты помнишь.

Потрепал я ее по голове и задумываюсь. А почему бы и нет? Только языка чубарского не знаю. Надо Жамах переводчиком взять. Так Ксапе и говорю. Расцвела Ксапа, меня по щеке губами мазнула и к Жамах убегает.

Бегом! Никакой серьезности в ней нет. Мы тут первый раз в гостях, а она…

Прибегают вдвоем с Жамах, хватают меня за руки и бегом тащат к вертолету. С полпути Ксапа возвращается, лучший кусок мяса на нож насаживает и к нам чуть ли не вприпрыжку. Все местные свои дела бросают, на нас смотрят. Нет, ей все же надо по голове настучать. Первый раз в гостях, а озорует как дома.

— Это для Сергея, — говорит. И в дверь вертолета барабанит. — Серый, связь нужна! Срочно! С Медведевым.

Сергей с ней не спорит, чем-то щелкает. Наушники ей протягивает.

Ксапа наушники на меня надевает, а Сергею на гибкой белой тарелочке кусок мяса подает.

— Вау! — говорит Сергей. — Это все мое?! Наверно, опять несоленое?

— Лопай, не привередничай.

— Медведев на связи, — слышу я в наушниках.

— Миша, это я, Клык, ты меня слышишь?

— Слышу тебя, Клык, отлично слышу. Не надо так кричать.

Тут я задумываюсь, что сказать, чтоб поменьше рассказывать. Ксапа сколько раз предупреждала, что не любят чудики, когда мы с кем-то воюем.

И помогать воевать ни за что не будут.

— Миша, тут охотник один со сломанной рукой. Бабы говорят, плохая рука.

— А что Оксана говорит?

— Ксапа говорит… Дай вспомню. Говорит: «Они думают, я медвуз кончала».

— Да, тогда дело плохо, — соглашается Михаил. — Что ты предлагаешь?

— Если мы к вам парня привезем, ваши люди в белых халатах смогут ему руку исправить? Мы трех оленей привезем, ваши девки сварят, все сыты будут.

— Значит, бартер предлагаешь… Клык, позови Оксану, мне с ней поговорить надо.

— Не хочет она с тобой говорить.

— Клык, ты же слышал, она мне запретила вам помогать. В общем, как она скажет, так и будет.

— У вас что, тоже матриархат? — удивляюсь я.

— Господи, забудь это страшное слово. Но Оксану все же дай!

— Михаил, ты змея подколодная! — кричит у меня над ухом Ксапа. Она забрала себе наушники Сергея и слышала весь разговор. — Шантажист поганый!

Это брат Жамах руку сломал. Брат твоей крестницы Жамах Тибетовны. Если у него рука отсохнет, она тебе этого не простит.

— Подслушивала, значит, — удовлетворенно гудит Михаил. — Оксана, разве я тебе в чем отказывал? Мы ради вас через портал санитарную машину протащили, летающую операционную. По частям протащили, целиком не проходила. Два дня в поте лица! А ты меня шантажистом обзываешь. Нехорошо получается. Ну так, мир?

— Ты без мыла в задницу влезешь, — каким-то вдруг уставшим голосом произносит Ксапа. — Высылай машину. Мы за перевалом, Сергей даст пеленг и объяснит, как лететь.

Отдает наушники Сергею, выходит наружу и, раздвинув малышню, столпившуюся у двери, садится спиной к колесу. Я присаживаюсь рядом.

— Что-то не так?

— Все не так! Он опять меня переиграл. Я хотела слетать к нашим и связаться с комитетом по надзору. А теперь мне нет смысла туда лететь.

Врачи сами прилетят сюда, и все, что надо, на месте сделают.

— Когда прилетят? — оживляется Жамах.

— Пока соберутся, пока летят, часов пять пройдет. Как раз темнеть начнет.

Жамах убегает к вамам. Почему она все время бегает? Пока у нас жила, степенно ходила, как полагается охотнику.

* * *

Как и обещала Ксапа, машина прилетает с последними лучами солнца.

Вся белая, а на боках большие красные кресты нарисованы. Ксапа первой к машине бросается, ее сначала пускать внутрь не хотят. А перед Жамах сразу дверь открывают. Это на местных производит впечатление. Мы с Платоном и Мудренышем степенно подходим, как и полагается охотникам. Ксапа уже обругала чудиков непонятными словами, они теперь не знают, что и думать.

Привыкли своих по одежке узнавать, а тут все наоборот. Жамах в их одежку одета, обута, но местная. А Ксапа, вроде, своя, но полоски на щеках, одета как у нас принято, разберись тут…

Как оказалось, меня чудики знают. Наверно, в больнице видели. Я ПРОВОЖУ ИНСТРУКТАЖ, объясняю, что со всеми вопросами — к Жамах. Она единственная все языки понимает. И вообще, аборигенка. А мы тут пришлые.

Жамах уже брата за руку тащит. Тот на полголовы выше нее, но идти ему страшно и очень не хочется. Но не скандалить же при всех со старшей сестрой. Попал парень! Я объясняю бедняге, что будет больно, но чтоб за оружие не хватался. Жамах переводит. Парень, вроде, слегка успокаивается, и Жамах заталкивает его в белую машину.

Думаете, его сразу лечить начинают? Как бы не так! Сначала нас раздевают догола, белые легкие одежки дают. Мы прямо на глазах у чудиков раздеваемся, а Жамах с молодой девкой — за занавеской. Потом эта девка нам на волосы сетки надевает и смешные белые шапочки. На ноги — вроде мокасинов из белой тряпки. Нам с Жамах еще белые халаты дают, а Кочупе девка говорит, что обойдется. Хватит с него и штанов. Жамах переводит.

Парень строит недовольную гримасу и что-то бурчит.

— Зимой в халате хорошо к зверю подкрадываться, — переводит мне Жамах. Я об этом не подумал.

Нас проводят в следующую комнату. Я оглядываюсь. Комната маленькая, но похожа на ту, в которой Жамах рожала. Жамах тоже это подмечает, передергивается вся. И что-то тараторит брату на ухо.

— Где вы так ободрались? — спрашивает врач, осмотрев Кочупу и спереди, и сзади.

— Два охотника в горах сорвались со скал. Мой брат сломал руку, а второй ушел к предкам, — отвечает за брата Жамах. И что-то тараторит по-своему. Брат кивает.

— Сначала процедуры, потом наркоз, или сразу наркоз? — спрашивает девка в белом.

— Давайте, Ирочка, сразу наркоз, а потом все по порядку, — отвечает главный врач.

Ирочка показывает, что такое наркоз — прижимает себе к лицу черную маску с хоботом и объясняет, что Кочупа от этого уснет до утра и боли не почувствует. Жамах переводит. Кочупа охотно соглашается. Мы помогаем уложить его на стол, Ирочка прижимает к его лицу маску, и он на самом деле засыпает.

Что было дальше, я не знаю, потому что вшестером в этой маленькой комнате очень тесно. И в какой бы угол мы не встали, все равно кому-то мешаем. В конце концов, нас просят выйти.

— Выставили? — интересуется Ксапа.

— Выставили. Тесно там, — подтверждаю я. — А зачем они на лицо белые намордники натянули?

— Чтоб чужую рану даже дыханием не потревожить. А что сказали-то?

— Ушиб, отек, гематома, перелом, — и еще припоминаю несколько абсолютно незнакомых слов.

— Ты и латынь выучил? — изумляется Ксапа. — Переведи!

— Не разговаривайте при больном, — переводит за меня пилот вертолета и присаживается рядом с нами.

— А что такое латынь?

— Тайный язык врачей, — объясняет он.

Потянулось тоскливое время ожидания. Честно говоря, мне становится страшно. Никто из чубаров спать не ложится, все возбуждены. Костры горят, от костров громкие голоса доносятся. Дети бегают, спать не хотят. Я прикидываю расклад сил. Получается так, что опаснее всего Мудренышу. Он из чужого общества, его сюда никто не звал, он охотник. После Мудреныша иду я. Я тоже охотник, но я — мужчина Жамах. Просто так меня не тронут.

Но если у Жамах уже был мужчина, он может на меня напасть. Чудикам спокойнее всего. Их Жамах пригласила, они на ее зов откликнулись. Жамах в их одежки одета, их язык знает. А раз они для нее свои, так значит, и для всего общества свои. Да и страшно будет связываться с теми, кто по небу летать умеет. Нет, наверно, спокойнее всего Ксапе. Что с бабы взять?

Да еще когда ее мужчина рядом.

Все-таки, Мудреныша надо предупредить, чтоб не расслаблялся. И держался поближе к Платону.

Я беру Жамах за руку и веду к огням костров.

— Покажи мне ваших охотников. Кто чем знаменит?

Идем неспеша от костра к костру, Жамах рассказывает, кто есть кто, нам присесть предлагают, улыбаются. Подходим к самому большому костру, у которого много людей сидят и часто смеются. Между Платоном и Мудренышем сидит степнячка и что-то громко рассказывает на языке Чубаров. Все слушают.

— Переведи, — прошу я Жамах.

— … «Нет, парень, не так. Это я охотник! А ты — мой завтрак», — говорит медведь охотнику.

Все смеются. Знаю я эти короткие смешные истории, которые Ксапа зовет анекдотами. Мудреныш нашел способ, как объясняться с чубарами.

Он знает язык степняков, а плененная когда-то степнячка успела выучить язык чубаров.

Нам уступают место, садимся. Узнаю четырех охотников, которые поймали меня утром. Жамах вполголоса беседует с ними.

— Спрашивают, что с Чупой. Я сказала, утром узнаем, — переводит мне Жамах.

Вполголоса делюсь с Мудренышем опасениями.

— Не беспокойся, — отвечает он. — Я им сказал, что они на нашей земле, и разрешил им тут до следующего лета жить. Сегодня мы лучшие друзья, а через год что-нибудь придумаем.

— Нехорошо получается. Надо бы с обществом посоветоваться. Хотя бы Мудра и Головача предупредить.

— Ты посмотри, какие они все здоровые, — смеется Мудреныш. — Сможем мы их вдвоем с нашей земли прогнать?

Раз смеется, значит, вопрос с подвохом. Начинаю думать. Прогнать чубаров мы сможем только если с Заречными объединимся. Но им и так в последние годы досталось, не захотят они воевать. Вот если Степняки еще помогут… А что? Степнячки у нас хорошо живут. Каждая при своем мужчине.

Забыли за зиму, что три полоски значат. Если своих попросят…

Жамах против будет!

— Не сможем мы их прогнать. Жамах против будет. Не хочу я с ней ругаться, — говорю я как бы не всерьез и смотрю на Мудреныша.

— Вот и я думаю, не сможем. А раз так — пусть они нам благодарны будут, что на нашей земле живут. — И скалится во весь рот. Нет, до Мудреныша мне еще расти и расти. Кто бы догадался так ТЕМУ повернуть?

От вертолетов доносится гомон малышни. Оглядываемся. Из белого выходят врачи. Чуть погодя к ним присоединяются Ирочка и пилот. Врачи выглядят усталыми. Идут прямо к нашему костру, стягивая на ходу тонкие резиновые перчатки. Я много таких перчаток в больнице видел. Их один раз надевают, потом выбрасывают.

Чубары раздвигаются, уступают чудикам место у костра. Те садятся, небрежно бросают на землю перчатки. Я замечаю на белых халатах пятна крови. Но небольшие. Мальчишки поднимают перчатки и рассматривают. Тот чудик, который помоложе, забирает у пацана перчатку, подносит ко рту и надувает. Перчатка превращается в шар с пятью пупырышками. Перевязав чем-то горловину, отдает малышу. Теперь ребятня знает, что делать с перчатками! Вырывают друг у друга, чуть до драки не доходит.

Чудики ведут себя так, будто среди чубаров родились. По плечам хлопают, что-то по-русски да на пальцах чубарам объяснить пытаются.

Никакого страха и никакой осторожности!

— Если вы сейчас скажете свое любимое: «Будет жить», я вас стукну!

— подает голос Ксапа.

— Будет, Оксана! Обязательно будет! — улыбается тот, что постарше, которого зовут Палпалыч.

Жамах перекидывается с Ирочкой парой фраз и спешит к вертолету.

Очень скоро возвращается встревоженная, хватает Ксапу за руку, что-то шепчет на ухо, и вдвоем спешат к машине. Я бреду следом.

Дверь в вертолет не заперта. Ксапа шарит ладонью по стенке справа от двери, загорается свет. Идем во вторую комнату, где спит Кочупа.

Надо же! У него на руке выше и ниже перелома два металлических браслета. От каждого прямо в руку уходят толстые металлические штыри.

Ну, конечно, белых бинтов намотано. Врачи без этого не могут.

— Ух ты! Аппарат Илизарова! — восторженно взвизгивает Ксапа.

— Это хорошо или плохо? — настороженно интересуется Жамах.

— Это очень хорошо! Завтра сама увидишь.

Я сравниваю Жамах и Кочупу. Для нормального человека все чубары на одно лицо. Но эти двое особенно похожи. Волосы прямые, черные. Носы с горбинкой. Скулы резко очерчены. И вообще, с весны Жамах здорово помолодела. После болезни на скелет больше походила, а не на живого человека.

Возвращаемся к костру. Ксапа радуется как девочка и строит планы.

Не пойму, зачем нам объединяться с Чубарами? Девки у них рослые, сильные, спорить не буду. А дичи на всех хватит? А кто верховодить будет? И что такое «сельское хозяйство»?

Увидев, что мои женщины радуются, чубары у костра тоже улыбаются.

— Все, бездельники, спать пора, — говорит Жамах по-нашему, и переводит для своих. Нам уступают лучшие места в двух вамах, теплые, совсем не вытертые шкуры. Пилот белого вертолета приносит целую охапку спальных мешков. Мы с Ксапой расстегиваем молнии, превращаем один спальник в двухместный. Он становится совсем тонким, плохо греет. Но сверху мы накидываем для тепла шкуру. Жамах ложится рядом с нами. К спальникам не привыкла, под шкурами ей уютней.

Хотел заняться с Ксапой любовью, но ей обязательно надо пошептаться с Жамах. Пока шепчутся, я засыпаю…

* * *

Просыпаюсь поздно. Рядом никого — ни наших, ни чубаров. Зато снаружи радостный гомон. Выхожу из вама — так и есть! Уже согнули баскетбольное кольцо, привязали к толстому суку на дереве и играют двое на двое.

Мудреныш с Платоном против врачей. Неправильно играют, потому что за кольцом щита нет. С любой стороны можно мяч забрасывать. И мяч футбольный, а не баскетбольный. Но им и дела нет. Местные пацаны и охотники стоят вокруг и завидуют.

Спрашиваю у пробегающей мимо степнячки, где остальные. Речь ее понимаю плохо, но жест в сторону реки ясен без слов. Искупаться с утра — это здорово! Целый год не купался. У нас за перевалом вода такая холодная, что даже думать об этом не хочется.

На берегу целое столпотворение. И мальчишки, и девчонки, и взрослые бабы. Все голышом. Охотников, правда, нет. Хочу уйти, но мне машут руками.

В том числе, Ксапа и Жамах. Если Жамах машет, значит, можно не стесняться.

Как у нас в туалете. Скидываю одежки и лезу в воду. С непривычки вода такая холодная! Но на меня столько глаз смотрит… Мужественно плюхаюсь и гребу в полную силу к другому берегу. Потом — назад. Здорово!

Бабы на берегу затевают борьбу. Не всерьез, а так, ради интереса.

Заборотая выходит из круга и вместо нее в круг вступает новая. А шуму-то!

Я натягиваю штаны и тоже присоединяюсь к зрителям. Тяжелый год у Чубаров выдался. Тощие все, ребра считать можно. Все голышом, только мои бабы в трусиках. Почему-то Ксапа очень ими дорожит. Вот даже Жамах приучила.

Вскоре очередь доходит до Жамах. Хорошо она борется. Всех предыдущих баб я бы заборол без труда. А ее… Не знаю, кто кого на траву бы уложил.

Охотница! Жамах заборола троих и хочет втянуть в круг Ксапу. Ксапа отнекивается, а Жамах ее за руку тянет. Вспомнил я, как она Мудреныша через себя кидала. Нужен нам скандал с местными?

— Ксапа, не смей озоровать! — строго прикрикиваю я. — Мы здесь гости.

— Да мы же просто дурачимся, — принимается уговаривать меня Жамах.

— народ веселим. — И своим переводит. Как все зашумели! И все — на меня.

В общем, приходится разрешить. Но на траве Ксапа отказывается бороться.

Ведет всех на берег, на мягкий рыхлый песок.

И, конечно, кидает Жамах через себя. После второго броска Жамах просит медленно показать, как это делается. Ксапа показывает. Даже придерживает Жамах за руку, когда та через нее падает. Тут опять все шумят. Мол, так нельзя. Ну, Ксапа по-другому Жамах опрокидывает. Не через себя, а как-то под себя. Тут публика затихает. А Жамах просит медленно повторить. Ксапа повторяет. Вперед шагает, ногу за спиной Жамах ставит, Жамах на спину и падает. А Ксапа ее придерживает чуть-чуть. И вот она снова сверху.

— Скажи, у вас все так бороться умеют? — изумляется Жамах, садясь на песок.

— Нет, что ты. Только те, кто обучиться захотел.

— Тебя же никто забороть не сможет!

— Мудреныш смог. Я против него что суслик против медведя.

Жамах своим переводит. Слышатся ахи и охи. И только бабы собираются обучиться чужим приемам, прибегает Эдик, младший медик.

— Жамах Тибетовна, объясните вы своему брату, что руку пока нельзя напрягать. Он же всю нашу работу поломает!

Жамах произносит что-то непонятное и устремляется за белым халатом.

Мы, всей толпой, следом. Оказывается, Кочупа ломает сухие сучья для костра.

Причем, обеими руками ломает! Врач объясняет, что руку еще целый месяц нельзя напрягать. И купаться нельзя. Можно делать только самую легкую работу. Кость не может срастись за одну ночь. И на охоту ходить нельзя.

Никак нельзя!!!

Кочупа жутко огорчается.

Я слушаю, что говорит врач, как переводит Жамах, и впитываю чужие слова. А также вспоминаю забытые — с тех времен, когда Жамах нашему языку училась. Еще неделя — и смогу свободно на их языке говорить, если здесь останусь.

— Клык, ты Серого не видел? В машине его нет, — дергает меня за рукав встревоженная Ксапа.

— Нет… — достаю из кармана рацию и жму на восьмой канал. — Сергей, ты где?

— Дай поспать усталому человеку, — откликается рация. Смотрим с Ксапой на экранчик, куда показывает пеленг. А показывает он на крайний вам. Ксапа успокаивается.

— Завтрак проспишь, голодным останешься.

Из рации доносится недовольное бурчание, потом из вама высовывается сонная, лохматая голова нашего пилота. Осмотревшись, он вылезает весь и трусит к ближайшим кустикам. За ним из вама выходит такая же сонная и взлохмаченная степнячка. Ксапа мрачнеет, отзывает в сторону Жамах и вполголоса что-то объясняет.

— Не бери в голову, — откликается Жамах. — Эта девка — три полоски по-вашему. Мы степнячек послали вашим мужчинам постель согревать. Вы же тоже к чудикам вдов посылали.

— Так он что, с рабыней… Ну, я ему задам!

— Это я ей задам, если она Сергею не понравилась.

— Жамах, ты не понимаешь! У нас так не принято.

— Мы сейчас у нас. Смотри, — толкает подругу локтем в бок.

Обнимая степнячку за талию, Сергей ведет ее к речке.

— Ксап, ты о другом подумай. Если Сергей захочет ее себе оставить, что будет? — спрашивает Жамах.

— А… что?

— Ну, можно хозяину девки взамен тушу быка отдать. Или лося. Или двух оленей. А можно по-мужски, на кулаках решить, чья девка.

— На кулаках отпадает. Если с ним что случится, кто вертолет поведет?

Я решаю, что Сергея надо предупредить. Он уже зашел по колено в речку и весело брызгается со степнячкой.

— Сергей, у тебя с этой девкой серьезно? — спрашиваю я по-русски.

— Думаю, нет. Она сама меня в вам затащила, под одеяло ко мне залезла.

— Что ей бабы приказали, то она и сделала. Ты хочешь ее себе оставить?

— Это как?

— Ну, с ее хозяином драться будешь?

— Нельзя мне здесь ни с кем драться. Вылечу отсюда с волчьим билетом.

Только в случае самообороны, — мрачнеет Сергей и оглядывается на девку.

Та понимает, что разговор о ней, тревожится, прикрывается ладошками снизу.

Симпатичная на мордашку, но мелковата, если с нашими девками сравнивать.

Все степнячки мелковаты. — Клык, так она рабыня?

— Не знаю я этого вашего слова. Ксапа тоже ее так называет. А Жамах обещает побить, если тебе ночью не угодила. Ты скажи ей, что девка тебе понравилась. Нехорошо, если из-за нас кого-то бить будут.

— Подожди, Клык, я могу ее у чубаров выкупить? Ну, на ножи, на зажигалки. Что тут еще ценится?

— С Жамах поговори. Все-таки, хочешь себе оставить?

— Нет, просто выкупить и домой отвезти, к степнякам.

Я хмыкаю. Чудики — они чудики и есть. Но тут нас зовут к костру.

* * *

После еды начинаются переговоры. Мудреныш подробно объясняет, где чьи земли. И берет с Чубаров слово, что с Заречными они воевать не будут.

И женщин у Заречных уводить не будут.

— А как быть со Степняками? — спрашивает подруга Жамах. Та, которая с животом.

— Если встретите их на этой стороне реки, значит, они охотятся на нашей земле. Мы им этого не разрешали. Прогоните их. Если встретите на том берегу, значит, они на земле Заречных. Но и вы на земле Заречных.

Не нам судить, как тут поступать. Но Заречные хотят подружиться со Степняками.

Затем Чубары рассказывают, что с севера их вытесняют бесчисленные народы. А народы те идут за зверем, который уходит на юг и на восход Солнца.

Тут Ксапа сцепляется с Платоном. Ксапа говорит, что ледник наступает, Платон — что, наоборот, отступает. Из-за потепления и осадков весь сложившийся биоценоз рушится. Лет через пятьсот — тысячу сложится новый, а пока — издержки переходного периода. Ксапа утверждает, что сорок тысяч лет назад не было ледника, который мог бы отступать. На что Платон замечает, что ледника, который мог бы наступать, тоже не было. Но амеры с австралийцами курочат далекое прошлое, и возможен эффект бабочки.

Когда чудики со мной говорят, я все понимаю. Но когда между собой…

Словно на другом языке. Ничего, вечером объяснит. У нас это называется «допрос третьей степени».

— Мы не можем ждать тысячу лет! — возмущается Ксапа.

— В принципе, можно перекинуть часть племен за горный хребет, — предлагает Платон. — Территории там большие, ледник уже отступил, а людей мы пока не встречали.

Жамах торопливо переводит. Женщины-чубарки слушают внимательно и молча.

— Но переселение целого племени без санкции комитета по надзору…

— Да, Медведев на это не пойдет, — соглашается Платон.

— А если не убрать этих пассионариев, Степняки опять попадают между Заречными и мигрантами как в тиски. Это просто геноцид!

— Оксана, меня убеждать не надо. Я целиком на вашей стороне.

— Мне надо, чтоб вы убедили Медведева раскрыться перед надзорщиками.

Спасение целого народа — это же гуманитарная акция!

— О чем они? — шепотом спрашивает меня Жамах.

— Думают, как спасти твой народ. И Сепняков. И Заречных.

— Зачем нас спасать? Мы и так неплохо живем.

— То-то я смотрю, у всех ребра выпирают. А зимой что будет?

Жамах хочет возразить, но окидывает своих подруг оценивающим взглядом и прикусывает губу.

* * *

Провожают нас всем обществом. Убеждали Жамах остаться, но она отговорилась тем, что в моем ваме остался ее сын. И вообще, она теперь женщина семейная.

Врачи говорят, что через неделю навестят Кочупу, посмотрят, как его рука.

Неожиданно вперед выходит один из охотников, прилетевших с нами на вертолете. Подзывает степнячку, с которой провел ночь Сергей, берет покрепче за волосы на затылке.

— Женщины сказали, тебе понравилась моя девка. Возьми ее себе, — и толкает степнячку под ноги Сергею. Девка, я бы сказал, очень охотно перекатывается по земле и садится у ноги Сергея. Поворачивает к нам испуганную и одновременно довольную физиономию и обеими руками обхватывает ногу Сергея.

— Нафига мне столько счастья? — растерянно произносит Сергей.

— Он спрашивает, кто теперь будет согревать твою постель? — хихикнув, переводит Жамах.

— А-а, еще одну отловлю, — беспечно отмахивается охотник.

— Доигрался, охламон? — шипит Ксапа. И в полный голос командует:

— По машинам!

— Жамах, скажи ей, чтоб за вещами сбегала, пока я движок прогреваю, — просит Сергей. Девчонка убегает с такой скоростью, что только пятки мелькают. И с такой же скоростью возвращается обратно, прижимая к груди объемистый сверток.

— Не удалось… — бормочет Сергей, щелкая рычажками и оживляя машину.

— Ну что, презренный рабовладелец, что будешь делать со своей движимостью? — не отстает от него Ксапа.

— Отвезу домой к маме с папой, сдам под расписку родителям.

Взлетаем одновременно с белым вертолетом, красиво разворачиваемся и ложимся на курс. Тут оказывается, что степнячка категорически не хочет домой. Сергей был добр с ней, теперь он ее хозяин, и она его не бросит.

Он молодой, сильный, ему нужна женщина. Он будет ей доволен, его вам всегда будет чистым, его одежда всегда будет аккуратно и прочно сшита и чистая. У него всегда будет сухая и теплая запасная одежда. Она очень быстро выучит язык, ей ничего не надо повторять два раза.

И все это — через Жамах-переводчика. С шутками и комментариями.

Ксапа сердится, у Сергея ухо красное, с которого наушник сдвинут, а нам весело. Даже Платон улыбку спрятать не может. Степнячка такие жалобные гримаски строит. Один раз за руку Сергея схватила, мы все попадали, кто на кого, потому что вертолет дернулся и наклонился.

А почему Ксапа сердится? Отвожу ее в хвост салона, так и спрашиваю.

— Ты чего сердишься?

— Я думала, Серый на Мечталку глаз положит. А он, гад, на стороне девку нашел.

Так бы и сел, если б уже не сидел. Хотя, если подумать… Сергей Мечталку обижать не станет. А если у нас голодно будет, к своим родителям отвезет. Чудики не голодают. И вообще, полезно с чудиками породниться.

Может, он научит Мечталку вертолетом управлять?

— Не волнуйся. Степнячка — три полоски. А Мечталка женой будет.

— Щас как тресну! — еще больше распаляется Ксапа. — Я что, зря целый год вам, бестолковым, доказываю, что рабства не должно быть? И что от родного мужа слышу?

Думал, заплачет. Но нет, успокаивается, за руку берет, объяснять начинает:

— Клык, пойми, у нас деления по полоскам нет. Законом запрещено.

Все равны. И двух жен нельзя иметь.

— Двух жен нельзя, а Михаил говорил, жену и любовницу — можно!

— Я его убью когда-нибудь, — и все-таки, шмыгает носом.

— Клык, ты зачем Ксапу обижаешь, — подсаживается к нам Жамах.

— Не знаю. Я, наоборот, успокоить хотел. Ксапа не хочет, чтоб у Сергея две женщины были. Говорит, им нельзя.

— Ну почему же нельзя? — Жамах обнимает Ксапу за плечи, прижимает к себе. — Вот хоть Клыка возьми. Нас у него двое, и кому от этого плохо?

Ксапа опять шмыгает носом и обнимается с Жамах.

— Всех убью, одна останусь, — звучит жалобно и совсем не убедительно.

— Ну чего она к Серому прилипла? Почему домой не хочет?

— Это я, наверно, виновата. Ваши степнячки просили, если кого из ихних увижу, о новостях расспросить. Ну, я расспросила, а потом сама рассказала, как хорошо здесь степнячкам живется. Все при мужиках, детей в голодный год никто топить не заставляет, зимой не голодают… Ты прости, что так получилось.

* * *

Назад летим быстро. Встречают нас всем обществом. Степнячка, которая сидит в пилотской кабине рядом с Сергеем, сначала пугается, потом вдруг радуется чему-то, даже на месте подпрыгивает, указывая рукой вперед. Я смотрю — ничего особенного. Баламут со своими девками стоит. Лава нам машет, Туна ребенка грудью кормит.

Садимся. Не успевает винт остановиться, как у дверей столпотворение.

Все сразу спрашивают, выйти не дают. Лава с Туной, как степнячку замечают, ребенка Жамах суют, в кабину лезут. Ребенок плачет, что от титьки отняли.

Жамах видит, что белый вертолет тоже садится, ребенка мне передает, к белому вертолету бежит. Смотрю я, кому можно ребенка отдать — некому!

Ксапа руками машет, Мудру рассказывает, как мы чудиков с воздуха искали, Платон то же самое геологам рассказывает. Все наши степнячки вокруг новенькой толпятся, восторг у них неописуемый. Жамах о чем-то с врачами советуется. Мечталка Жука из-под белого вертолета вытаскивает. Некому малыша отдать.

Тут наши охотники меня окружают. Так, с плачущим ребенком на руках, рассказываю, что никакой войны с Чубарами теперь не будет. Они — наши друзья, Мудренышу за это спасибо. Следующей весной можно с ними девками меняться. Сергей, как бы, уже начал. Хоть и степнячка, но чубарская. Даю Баламуту задание, чтоб его девки новенькую в две недели нашему языку обучили. Заодно сами чубарскому учились.

Тут с Олежкой конфузия случается. Обед отрыгивает, меня пачкает, сам пачкается. Охотники смеются, советы дают. Жамах с Ирочкой подбегают, обе на меня ругаются. Что, мол, ребенок не горшок, если его вверх ногами перевернуть, лишнее из него не выльется, только хуже будет. Отдаю им малыша — словно оленью тушу с плеч сбрасываю. Вроде, нетяжелый, а как его носить неудобно!

Ирочка говорит, что сейчас они машину заправят и домой полетят.

Я ей говорю, что никуда они не полетят, пока с нами у костра мяса не поедят. Головач добавляет, что если еду с нами не разделят, нам они не друзья.

— Ой, я нашим скажу, — растерянно пищит Ирочка и убегает.

* * *

Белый вертолет улетает, и Мудр начинает РАЗБОР ПОЛЕТОВ. Сейчас бы поспать. Не выспался я. Два раза с утра сытно поел, спать хочу, а тут — делами заниматься…

— Я доволен результатами полета, — первым говорит Платон. — Нас приняли хорошо, нас запомнили. Думаю, в следующий раз нас встретят не хуже.

— Думает он, — ворчит Ксапа.

— Я довольна полетом, — говорит Жамах. — Меня по-прежнему считают своей, меня по-прежнему уважают и слушаются. Особенно уважают за то, что не осталась насовсем.

— Как ты сказала? — интересуется Мудр.

— Да старухи в совете матерей меня не любят. Вечно я им как кость в горле. А молодые все на меня смотрят, за мной слова повторяют. Охотники меня уважают. Вот и получается, что по каждому пустяку по полдня ругаемся.

А сейчас я силу набрала, два сильных народа меня уважают. Мое слово в совете самое веское. Очень хорошо, что я улетела. Так эти пустогрудые думают.

— Я доволен полетом, — говорит Мудреныш. — Следующей весной можно с Чубарами девками меняться. Девок у них много, все высокие, сильные. Дети сильными будут.

— А уж как они будут довольны… — влезает Жамах.

— Почему это? — тут же настораживается Мудр.

— Да неужели вы своих девок защитить не поможете, когда Айгуры захотят нас с вашей земли согнать?

— Кто такие Айгуры?

— Те самые сволочи, которые гонят нас на восход солнца столько лет, сколько я на свете живу.

Скверные парни, — догадываюсь я. — О них Ксапа Лаве рассказывала.

— А ты довольна? — спрашивает Ксапу Мудр. Мог бы не спрашивать.

Ксапа сидит нахохлившись, словно воробей зимой.

— Чего мне радоваться? Я тут год культпросвет веду. Принципы гуманизма утверждаю. А этот лоботряс уже рабыню заимел! — Ксапа отвешивает Сергею подзатыльник.

— Я, может, наоборот, ее от рабства спас. Чего ты как неродная?

— обиженно гудит тот.

Такого хохота я давно не слышал. Геологи лежат в лежку. Чуть погодя к ним присоединяются и охотники.

— Завтра к Заречным полетим, — заявляет Ксапа, когда смех затихает.

— А потом — к Степнякам.

* * *

Геологи все намеченное сделали, но домой не спешат. Я так понимаю, нравится им у нас. И вдовы, что к ним приставлены, сытые и довольные ходят.

— Клык, давай мы вам летнюю столовую сделаем, — предлагает Платон.

— А потом — свет в хыз проведем.

— Правильно! Только начнем со света, — Ксапа отдает малыша Жамах и подсаживается к нам. — Но напряжение тридцать шесть вольт. Смертоубийства нам не нужны.

— Да хоть двенадцать, — охотно соглашается Платон. — Потом мебель сколотим. Я заявку на электрику пишу.

— И стеклопакеты хорошо бы…

Через полчаса Платон возвращается. С виду серьезный, а глаза смеются.

— Значит, так, — говорит. — Заявку я Медведеву по рации продиктовал, он оборудование вышлет. Но требует на заявке твою подпись.

— Вот гад ползучий, — устало морщится Ксапа. — Требует — значит, получит.

И что-то царапает на бумаге, что Платон протянул. Тот подносит бумагу поближе к огню и, с трудом разбирая буквы, читает:

— Уважаемая охотница Ом-Ксапа. — Качает головой и складывает лист бумаги. — Детский сад в коротких штанишках!

* * *

На следующий день мы никуда не летим. Потому что рано утром прилетает зеленый вертолет, привозит тонну того, что Платон называет электрикой и четыре тонны продовольствия. А знаете, что такое пять тонн?

Это не много, это ОЧЕНЬ МНОГО! Особенно, если их таскать на своем горбу от посадочной площадки до самого хыза.

— Что за самодеятельность? Я продукты не заказывала! — первым делом заявляет пилоту Ксапа.

— Я заказал. Сколько можно на халяву питаться? — вмешивается Платон.

Вертолет улетает. Пока Ксапа, повизгивая от восторга, заглядывает во все коробки подряд, мы с охотниками решаем, что никуда сегодня не полетим. Сергей нас поддерживает. Говорит, что не выспался, а от тяжелой работы у него руки дрожат. В таком состоянии нельзя водить вертолет. И он идет досыпать.

— Да ладно тебе! Всего три коробки принес, и уже перетрудился?

— обижается на него Ксапа.

— Я перетрудился раньше.

— Когда это?

— Ночью! Когда искоренял пережитки рабского прошлого в чистом сознании невинной души!

— Э-э… Искоренил? — интересуется Вадим.

— Серь'ожа! — из палатки высовывается лохматая головка невинной души.

— Еще не до конца. Но я над этим работаю. Иду, милая!

Я подхожу сзади и обнимаю Ксапу.

— Пока Жамах с Мечталкой завтрак готовят, идем в вам, искореним…

Как Сергей это назвал?

— Идем, — покладисто соглашается Ксапа. — Мне что, больше всех надо? Вот уйду в декрет — узнаете!

До полудня мы искореняем и отдыхаем, а после — ставим стеклопакеты.

Конечно, ругаемся немного, что оконные проемы в хызе нестандартные. И все разные. Но получается здорово! Это я честно говорю, а не потому, что сам делал. Стеклопакет — это вещь! Болгарка — вещь! Электроперфоратор — тоже вещь! Камни насквозь сверлит!

Потом мы навешиваем большие железные двери. Такие, чтоб разъяренный медведь не пролез. (Чтоб разъяренный Медведев на пролез — переиначивает Толик, за что получает от Ксапы подзатыльник.)

Когда, усталые, растягиваемся на досках, приготовленных для столовой, Платон с Ксапой опять заводят свой нескончаемый спор о неолитической революции.

— С нами или без нас, но она наступит, ты согласна? — напирает Платон.

— Ну да.

— Так какая разница, наступит она сейчас, или тридцать тысяч лет спустя?

— Ты в детский сад ходил? — спрашивает Ксапа.

— Там, где я вырос, не было ни яслей, ни детских садов, — Платон переворачивается на спину, закладывает руки под голову и мечтательно смотрит в голубое небо. — На север была тундра, а на юг — тайга. В школу-интернат нас возили на вертолете. И на нем же — домой, на каникулы.

В школьной библиотеке была масса зачитанных до дыр, разваливающихся по страницам книг, оставшихся с лучших времен. А среди них — роман Олега Куваева «Территория». Мы ночами его вслух читали. Можешь не верить, но из-за этой книги я стал геологом.

— Мы в институте им тоже зачитывались… А какая у тебя специализация?

— Хронометраж, датировка, палеоботаника.

— Это как? — удивляется Сергей.

— По отпечаткам окаменевших листочков определяю, что это за растение, и в какой период оно произрастало. Это дает возраст пласта. Не очень точно, зато быстро и дешево. Кстати, об ископаемых. Оксана, ты здесь питекантропов не встречала? Они сейчас живут и здравствуют. Исчезнут только через пять-шесть тысяч лет.

— Ой, и правда!.. И мамонты! Нет, не видела. Эй! не уводи разговор в сторону! Я очень хорошо помню, как после детского сада пошла в школу.

Это был шок! Конец свободе! Уроки, домашние задания, обязанности, кружки всякие, куда меня мама записывала, чтоб на улице не болталась. Была свобода, и вдруг вся кончилась. В один день и навсегда. Все по расписанию, все куда-то спешить надо, что-то делать. Может, у кого-то детство в попке до старости играет, а у меня в первом классе закончилось. Слышишь? И я не хочу, чтоб у народа, который меня принял, оно так же внезапно кончилось.

— Через два-три года охотники завалят здесь последнего лося. А за перевалом Айгуры дойдут до реки. А может, и перейдут реку. Что тогда?

— Я же говорю, Айгуров в добровольно-принудительном порядке надо переселить за хребет!

— А по одному из перспективных планов намечалось, что там мы поселимся. Первый поселок, опорная база колонизации и те-де. Но даже не в этом дело. Мы себе и другое место найдем. А если Айгуры захотят вернуться? Кочевые народы бывают очень агрессивны. Оседлые — нет.

— Предлагаешь развернуть сельское хозяйство?

— Угу. Надо же когда-нибудь переходить от культуры присвоения к производящей культуре.

— А знаешь, сколько крестьяне вкалывают? С утра и до ночи!

— Зато голод не страшен. А эта долина впятеро больше народа прокормит.

— Если не считать неурожаев, падежа скота и прочих прелестей.

— Но рано или поздно так все равно случится.

— Но я не хочу, чтоб рано, — всхлипывает Ксапа. — Ты посмотри, как мы живем! Свободно как птицы! Как студенты на каникулах!

— А через два года?

Ксапа ничего не отвечает, только носом шмыгает.

— Что такое флексия? — спрашиваю я Ксапу, чтоб отвлечь от грустных мыслей.

— Не знаю. Что-то лингвистическое. А ты от кого слышал?

— От второго пилота, что утром прилетал.

— Он такой же пилот, как я балерина, — Вадим перетекает из лежачего положения в сидячее и с хрустом потягивается.

— А кто он? — тут же насторожилась Ксапа.

— Восходящее светило лингвистической науки. Я ему записи нашей самой первой встречи отвозил.

— Ну, Медведев, погоди! Клык, родной, что он еще говорил?

Я закрываю глаза и напрягаю память. Чудик тогда говорил в мобилку.

(Диктофон, — поправляет меня Вадим.) А я пытался отвязать сеть, которая удерживала коробки с консервами. Каждый был занят своим делом, и друг на друга мы внимания не обращали. Тем более, на мне была одежка чудиков.

— Что-то про корнеизолирующие языки. Что наш нарушает каноны. Что если б он был японцем и не знал славянскую группу языков, решил бы, что мы говорим на каком-то из славянских. Что мы ни с того, ни с сего переходим от флективного к изолирующему языку и назад. Что это нонсенс.

Потому что у обоих языков общая основа. Потом подошел Сергей и обрезал узел, который я развязывал. Мы взяли по коробке и ушли. Больше я не слышал.

— Мальчики, вы что-нибудь понимаете?

Я открываю глаза и сажусь.

— Чего тут понимать? Со взрослыми мы говорим на взрослом языке, а с мелкотой — на детском, которому ты их обучила, — Фантазер даже глаз не раскрывает.

— Обалдеть, — только и произносит Ксапа.

— Скоро Мудр тебе бо-бо сделает, — продолжает Фантазер. — Ты обещала нас чему-то обучить. Клык, как это называется?

— Читать и писать.

— Во-во. И бабам что-то обещала.

— Ясли и детский сад, — припоминает Ксапа. — Меня надо уволить за несоответствие.

* * *

Поздним вечером, когда Олежек уснул, а мы с Ксапой уже разделись и собрались заняться искоренением рабских пережитков, Лава с Туной приводят плачущую новую степнячку. Буквально, за руки втаскивают.

— Ксапа, помоги… — хором и со стоном. — Серь'ожа обижает…

— Что на этот раз? — недовольно отрывается от меня Ксапа.

— Имя хочет отнять. Скажи ему, что имя отнимать нельзя. Пусть побьет лучше.

— Какое у нас имя?

Степнячки выталкивают вперед новенькую.

— Папа. Моя звать Папа.

Я фыркаю, переворачиваюсь на живот и утыкаюсь носом в постель, чтоб приглушить смех и не заржать во весь голос. Только плечи дрожат. Я-то знаю, что значит «папа» на языке чудиков.

— Клык, перестань издеваться над девочкой!

Дальше на трех языках вперемешку начинают объяснять новенькой, какое неудачное у нее имя. И какая путаница будет, когда у нее подрастет ребенок. Предлагают имена на выбор. Степнячка плачет, но от своего имени отказываться не хочет.

— Ну и оставайся Папой! Но завтра прикажу Сергею отвезти тебя к родителям. Я, охотница, согласилась имя поменять, а тут сопля какая-то!..

— не выдерживает Ксапа. И выгоняет гостей из вама. Мы с Жамах переглядываемся и смеемся до икоты.

* * *

Утром мы узнаем, что новенькая согласилась на имя Олененок Бэмби.

Но это не настоящее имя, а только для друзей. Настоящее все равно Папа.

А я теперь с Жамах говорю по-чубарски, с Ксапой — по-русски, со степнячками — на их языке. Ксапа хочет, чтоб я стал КОНТАКТЕРОМ.

Переговорщиком-полиглотом. Она бы сама стала, но у нее с языками со школы проблемы. Жамах радуется, веселая ходит, улыбается всем. Говорит, наверно, зимой, все-таки, умерла и в мир предков попала. Потому что люди так интересно и счастливо не живут.

После завтрака собираемся лететь к Заречным, а потом — к Степнякам.

Жамах лететь наотрез отказывается. Не любит она ни тех, ни других. Зато девок в машину набивается… Из охотников только Сергей, я да Платон. Пять заречных, пять степнячек и, конечно, Ксапа. Платон замечает, что перегруз, но Сергей говорит, что контингент мелкий, перегруза не будет. А на обратном пути, когда топливо выработает, и еще двоих-троих взять сможет.

Я сижу рядом с Сергеем, дорогу показываю. Девки к окнам прилипли.

Они, кроме Папы-Бэмби, в первый раз по воздуху летят.

Заречных находим там же, где они всегда летом стоят. Облетаем кругом, я в микрофон говорю, чтоб не боялись. Потом у меня микрофон Кудрява вырывает и, захлебываясь от восторга, рассказывает, как здорово и быстро по воздуху летать. Заречные выскакивают из вамов, головы вверх задирают, на нас друг другу руками показывают. Сергей сажает машину. Я первым выхожу, меня узнают. Вопросы задавать начинают, как я по воздуху летать научился? Но тут заречные девки выскакивают, не до вопросов становится. Обнимаются, тискают друг друга, будто не год, а сто лет не виделись. Наши степнячки сначала тесной кучкой сбиваются, но как местных степнячек замечают, бегом к ним и обниматься начинают. Я веду Платона, Ксапу и Сергея знакомиться с охотниками. Две наглые девки-близняшки у меня на руках виснут, приходится объяснить им, что Ксапа — моя женщина.

Огорчаются страшно, но не отпускают, говорят, охотнику одной женщины мало.

Ксапа объясняет, что у меня уже две женщины. Девки совсем в отчаянии, но далеко не отходят, рядом держатся. О знакомых охотниках расспрашивают.

Самые уважаемые люди собираются у костра. Чтоб снять напряжение, сразу говорю, что мы просто так залетели, а не по делам. Девки по близким очень соскучились. Уговорили Сергея к родным свозить. А Сергею не сложно.

Вот сейчас поговорим и к степнякам полетим. Сергей себе молодую девку из степнячек взял, обидится девка, если он ее к своим не свозит.

Потом о деле говорим. Рассказываю, что Мудреныш разрешил Чубарам на нашей земле до следующего лета жить, что воевать с ними не надо, что весной мы будем с ними девками меняться. Что со Степняками надо в мире жить, потому что за Чубарами Айгуры идут, и Степняки должны быть сильными, чтоб Айгурам противостоять. А охотникам нужно язык Степняков учить.

Тогда, если охотники Степняков на земле Заречных встретятся, их можно словами отругать, а не оружием прогонять. Тут меня Ксапа перебивает и излагает свою идею объединиться в одно большое общество. Охотники делают вид, что слушают внимательно, но сами в усы улыбаются. Ну как можно объединиться в одно общество, если, к примеру, до Чубаров два дневных перехода. Не осознают еще, что я с ними сижу, но час назад с Мудром разговаривал. А если из кармана рацию достану, то и сейчас могу с Мудром поговорить. У нас и у чудиков совсем разные расстояния.

В общем, хорошо посидели у костра. И о деле поговорили, и посмеялись.

Заречные решают с Чубарами по нашему примеру мир установить. Я говорю, что через пару дней мы опять к Чубарам полетим, можем четырех охотников взять. Больше в машину не влезет.

Под конец ко мне Медведь подсаживается. О Жамах расспрашивает. Не хочу я о ней говорить, но ведь все равно узнает… Рассказываю, что болела до весны, что чуть родами не померла, что живет в моем ваме, а на Медведя с сыновьями очень сердится. Даже с нами лететь не захотела. Медведь сильно смущается, когда об Олежке узнает, просит меня вырастить из него охотника.

Настоящего охотника! И просит передать Жамах, чтоб не держала зла на него и сыновей. Я прикидываю, что если смогу помирить Жамах и Медведя, то у Заречных с Чубарами проблем не будет.

Настало время лететь к Степнякам. Степнячки по первому зову к машине бегом бегут, по местам рассаживаются. Заречные — все пять — упрашивают Ксапу еще чуток подождать.

— Пусть остаются, — предлагает Сергей. — На обратном пути заберем.

Я поддерживаю, а Ксапа слегка огорчается. Ей обязательно хочется заречных девок со степнячками познакомить.

Оставляем девкам одну рацию и взлетаем. Теперь дорогу показывает Папа-Бэмби. Ну до чего непоседливая девка Сергею досталась! Сидеть спокойно не может, словно еж под задницей. Опять пару раз Сергея за руку хватает, отчего всех на стенку бросает. Визгу в салоне! Ксапа хочет пригрозить Папу-Бэмби к креслу привязать, но нужных слов не знет. А степнячки расшалились и переводить отказываются.

Степняков первой замечает Туна. Подлетаем ближе — действительно, охотники степняков. У них копья маленькие. Ксапа их дротиками зовет. У наших охотников копье большое, но одно, а у степняков — пять-шесть дротиков. Если первым не попал или только ранил, можно второй бросить.

Зато и убить дротиком сложнее. Тоненькие они. Мне копье больше нравится.

Мощное оружие! Но Степняки послабее нас будут, им дротики — в самый раз.

Когда совсем близко подлетаем, степнячки узнают охотников. Куча восторга! Сергей дает Папе-Бэмби микрофон, в общем, все как обычно.

Охотники стоят напуганные, девки, захлебываясь от восторга, друг у друга микрофон вырывают, Сергей медленно машину опускает. Облако пыли поднимается — ничего не видно.

Садимся. Винт останавливается, но никто выходить не хочет. Ждем, когда пыль осядет. Сергей достает расческу, чудо свое лохматое причесывает.

Чудо взвизгивает, когда расческа в волосах застревает. Девки смеются, говорят, их тоже причесать надо. Пыль оседает, Ксапа первой из машины выскакивает. За ней — Лава с Туной. Ксапа их за талии обнимает и к охотникам ведет. Те настороженной кучкой сбиваются. Две степнячки замешкались, какие-то хитрые повязки из кожаных ремешков и перьев на головы надевают, друг на друге поправляют, перышки разглаживают. Сколько лет живу, ни разу не видел, чтоб степнячки такое носили. Сергей все свою Папу причесывает, девка торопит. Я копье в сторону откладываю, выхожу из машины. Платон за мной выходит, на колесо вертолета садится. Не хочет мешать ПЕРВРОМУ КОНТАКТУ — так это у чудиков называется.

Лава с Туной кричат что-то радостное, руками машут. Навстречу им два степняка идут. Девки к ним бегом бросаются. Ксапа не бежит, спокойно идет. Вдруг третий степняк с трех шагов разбега в нее дротик бросает.

Ксапа этого никак не ожидала, увернуться не успевает. Дротик ей в грудь бьет, на спину опрокидывает.

Дальше на меня словно черная туча находит. Кричу что-то. Степнячки кричат, рвутся назад, к Ксапе, охотники их за руки оттаскивают. Степнячки вырываются. Платон вскакивает, руку вверх поднимает. Что-то в его руке грохочет так, что я глохну на время. Бегу к Ксапе, степняк в меня дротики бросает, я уворачиваюсь. Сзади опять грохочет. Охотники Лаву с Туной на плечи забрасывают к своим бегут. Девки вырываются, по спинам охотников колотят. Вдруг у меня за спиной так загрохотало, что я уши зажимаю. Мимо Сергей пробегает. В руках — какая-то непонятная рогулина. Это она грохочет.

— Не стрелять! — кричит Платон. — Назад, в машину!

Сергей бежит на степняков. Один дротик, который должен был ему в бок воткнуться, по ребрам соскальзывает, в одежке застревает, болтается.

— Серь'ожа!!! — за Сергеем во весь дух несется Папа. А за ней — две наши степнячки. Но Папу им не догнать. Очень прыткая девка.

Степняки теряются. Один бросает в Сергея дротик. Низко бросил. Но Сергей рухнул на колени, раскинув руки в стороны и встречает дротик прямо грудью. А дротик отскакивает!

— Серь'ожа!!! — с ужасом!

— Убью!!! — кричит Сергей, и рогулина в его руке вновь грохочет.

У степняков нервы не выдерживают, они бросаются наутек. За ними, размахивая дротиком как палкой, Папа. Догоняет и лупит по головам.

Я склоняюсь над Ксапой. Дротик попал ей в правую грудь, пробил ребра. Но она жива и в сознании.

— Как глупо, Клык. Я их за хомячков держала. Как нелепо, — говорит она мне, а из глаз катятся слезы.

Подбегают Лава с Туной, потом другие степнячки. Сергей тащит степняка со связанными за спиной руками.

— Этот!

Я хочу вытащить дротик, но Платон запрещает.

— Не трогай! Это убьет ее. Аккуратно поднимаем и несем в машину.

— Стойте! Сначала древко обрежу, — восклицает Сергей. — У меня в машине носилки есть, — убегает к вертолету. Платон — за ним. Я остаюсь с Ксапой, подвывающими степнячками и связанным степняком. Туна со злостью хватает его за волосы и бросает в лицо полные гнева слова.

Прибегают Сергей с Платоном, кладут на землю носилку. Платон зажимает в кулаке дротик у самой груди, а Сергей каким-то страшным механизмом с ручками метровой длины перекусывает древко. Всей толпой осторожно поднимаем Ксапу и кладем на носилку.

— Я сообщил на базу, врачи вылетают нам навстречу, — говорит Сергей, пока несем носилку к вертолету.

Оказывается, в конце салона есть место для носилок. Специальные гнезда, куда просто и быстро вставляются и закрепляются ручки носилки.

Взлетаем. Только в воздухе замечаем, что в салоне нет Папы.

— Летим за ней? — спрашиваю Сергея.

— Времени нет. Завтра слетаю.

— Ты почему машину бросил? — ругается на Сергея Платон. — А если б тебя ранили, кто бы машину вел?

— Я бронник надел, автомат взял. Это ты — голой грудью на амбразуру.

— Вернемся в лагерь — поговорим.

— Проверь пленного.

Я оборачиваюсь. Степнячки сидят грустные вокруг охотника и о чем-то тихонько говорят по-своему. Прохожу в конец салона и сажусь рядом с Ксапой.

— Сергей вызвал белый вертолет, он летит нам навстречу. Ты не умирай, ладно?

— Постараюсь, — слабо улыбается Ксапа и сжимает мне руку. — До смерти хочется жить. Посиди со мной.

Подходит Платон, откидывает столик и высыпает на него содержимое ящичка, который называет аптечкой. Внимательно изучает все коробочки, которые там лежат. Качает головой и идет в кабину говорить по радио с врачами. Вернувшись, делает Ксапе укол.

Подходит пошептаться Лава. Сначала спрашивает, как Ксапа, потом — что я сделаю с Савэем? Савэй — это пленный степняк. А я знаю, что с ним делать? Мы охотников в плен никогда не брали. Только девок. Это Сергей его взял. Может, захочет на Папу обменять? Но если Ксапа умрет, я его с вертолета выкину. Так Лаве и говорю.

— Не убивай его. Он нас с Туной защитить хотел, — просит Лава. — Не со злобы, а от страха копье бросил.

Как медленно тянется время!

Наконец, Сергей говорит, что видит белый вертолет. Но еще минут десять ищем место для посадки. Находим, садимся, бегом, на полусогнутых переносим носилку в белую машину. Оттуда нас сразу выгоняют.

Опять время тянется медленно-медленно.

— Сейчас покурить бы… — говорит Платон. Сергей поднимается, подходит к степняку, разрезает веревки, связывающие руки. Подзывает к себе девок.

— Скажите ему, чтоб далеко от машины не отходил. Помрет здесь один. И чтоб в кабине ничего не трогал.

— Хочешь его отпустить? — спрашивает Платон.

— Не хочу, чтоб он у меня в салоне обоссался.

— А если убежит?

— Одной проблемой меньше.

Открывает ящик, достает продукты чудиков и начинает готовить еду для всех. Чудики помногу не едят. Но еда у них вкусная. И пьют из маленьких белых стаканчиков, которые потом выбрасывают в костер. Степнячки очень радуются, когда Сергей перед степняком тоже стаканчик ставит и до краев наливает. Потом отдает большую гибкую бутылку Лаве. Лава с Туной уже знают, как у чудиков принято с едой обращаться, как бутерброды делают.

Другим степнячкам показывают. А мы выходим из машины, перекусываем на свежем воздухе.

Поев, собираем мусор в большой черный пакет. Сергей идет к белой машине поговорить с пилотом белого вертолета. Вскоре выходит и зовет нас.

Оказывается, в кабине белого вертолета есть экран, на котором я вижу, как врачи суетятся вокруг Ксапы.

— Как она? — спрашивает Платон.

— Ничего хорошего, — поморщившись, отзывается пилот. — Может легкое потерять. Вовремя вы нас вызвали. Еще час — и заказывай музыку… Ну вот, зашивать начинают.

Через час, когда уже начинает темнеть, белый вертолет улетает.

— А мы? — спрашиваю я.

— Я ночью не летаю, — хмуро отзывается Сергей. — У них сканирующий радиолокатор, а у меня только инфракрасная оптика и спутниковая навигация.

А на кой она здесь, если ни одного спутника? И вообще, горючки назад не хватит. Завтра заправщик вызову.

Хмурые, возвращаемся в машину. На степняка демонстративно не обращаем внимания. Сергей показывает, как опустить спинки сидений, раздает надувные матрасы, вроде ксапиного, показывает, как надуть.

— Девочки, теперь все на улицу, пописали и спать.

Хотел перевести, но не успел. Лава переводит. Оказывается, она уже хорошо русский понимает.

Степняк тоже выходит. И возвращается со всеми. Я вздыхаю. Надеялся, что он убежит.

Спать ложимся кто на креслах, кто в проходе. Тесно, но кое-как размещаемся.

* * *

Утром выясняется, что радиосвязи с базой нет. Горы мешают. Сергей высаживает всех, поднимает машину высоко-высоко. Когда садится, говорит, на тысячу метров. Еще говорит, связался с базой, вызвал заправщик. Это он Платону так говорит. Тихо, чтоб не все слышали.

— А зачем нас высадил?

— У меня уже индикатор горит: «Остаток топлива — 15 минут». Я же в этот полет с неполными баками пошел, чтоб всех на борт взять. Ну и датчик пошаливает — плюс-минус десять минут.

— А если б гробанулся сейчас?

— На авторотации сел бы. Для этого вас и высадил, чтоб машина легче стала. Медведеву не надо об этом… Меньше знаешь — спокойнее спишь.

— Что с Ксапой? — спрашивает Платон отвернувшись.

— На базе не знают. А ждать, пока выяснят, у меня горючки не было.

Заправщик придет — узнаем.

Завтракаем. Сегодня не так вкусно, как вчера. Сергей говорит:

«Деликатесы кончились, эн-зэ пошел». Степняку опять дает то же, что и всем.

Снова тянется тоскливое ожидание. Степнячки, усевшись тесным кружком, о чем-то расспрашивают своего охотника. Сергей с Платоном то и дело поглядывают на часы.

Заправщик прилетает после полудня. Знакомая уже большая зеленая машина. И пилоты знакомые.

— Медведев рвет и мечет. Что у вас произошло? — спрашивает тот, что постарше.

— Осторожность потеряли. Слишком гладко все до сих пор шло, — опередив меня, отвечает Платон. — Вон тот хмырь в нее дротик бросил.

Сергей зачем-то взял его за вешалку и затащил в машину.

— Вы их как-то спровоцировали?

— Девочки говорят, они просто от страха обоссались, — вступает в разговор Сергей.

— Еще потери есть?

— Одна девчонка с ними осталась. Думаю, ничего с ней не будет. Она как раз из их племени. Когда мы улетали, гонялась за охотниками, лупила палкой по головам.

— Что с Ксапой? — перебиваю их я.

— Состояние тяжелое, но стабильное. Очень тяжелое. В реанимации лежит, на приборах.

— Объясни.

— Плохо ей, но раз стабильное, помирать пока не собирается, — переводит Платон.

Затем мы выгружаем из зеленого вертолета две вонючие бочки и катим к нашему. Степняк подбегает, хочет помочь, но места у бочек для него не находится. Тогда он принялся отшвыривать камни с нашего пути. Разумно…

Но мне все равно хочется свернуть ему шею. Зря Сергей его кормил.

Домой летим нормально. Заправщик тоже летит с нами. Разгружаем все бочки. (Степняк опять лезет помогать.) У нас все уже знают, что с Ксапой случилась беда. Сергей вчера по радио рассказал, пока летели.

— Этот? — спрашивает Головач, кивнув на степняка.

— Этот, — подтверждаю я. — Он с нами ел…

— Зачем вы?… Кто?

— Сергей. Он его поймал, связал. Он его и кормил. Его право.

Головач сплевывает и отходит. А я подзываю Туну и приказываю обучить степняка нашим порядкам. И вообще… Проследить, чтоб глаза охотникам поменьше мозолил.

Провожаем заправщик, заправляем баки нашего вертолета под завязку и летим к заречным за нашими девками. Кроме Сергея, я, Платон и Вадим.

Встречают нас хорошо. У Кудрявы была рация, и она слышала все наши переговоры. Только сама говорить не могла. Ее никто не научил, что кнопочку нужно вниз сдвинуть и удерживать, пока говоришь.

В общем, девки нас уже ждут и сразу в машину лезут. И если б только они… Восемь бывших наших девок хотят родных повидать.

— Нет, столько мне не взять, — сомневается Сергей. — Не смогу в воздух подняться. Но девки упрашивают. В конце концов, все даже к лучшему заканчивается. Мы объясняем, что не можем сейчас угощенье есть, в следующий раз у общего котла посидим. Сергей заставляет всех девок в кустики сбегать, мы тоже на колесо помочились. Потом Сергей из трех канистр питьевую воду выливает, консервные банки бабам заречных отдает, показывает, как открывать.

— Хи-хи не хо-хо? — непонятно интересуется Платон.

— Сейчас круг сделаю, горючку выработаю, и над перевалом пройду.

Висеть не смогу, но если хотя бы до полуста километров разгонюсь — без проблем.

— А если?

— Никаких «если». Видишь, вечереет.

— И что?

— Воздух охлаждается, плотнее становится.

— Ну смотри, каскадер…

Девкам Сергей говорит, что мы домой полетим не сразу, сначала сверху дальние места посмотрим. Приподнимаемся невысоко, на два человеческих роста. Машина наклоняет нос чуть вперед, и над самой землей начинает разгон. Постепенно набираем высоту. Мне хочется копье в руках сжать.

С копьем охотнику спокойнее. А девки разговора не слышали, щебечут беззаботно, восторги у них. Правильно Сергей говорил, меньше знаешь — спокойнее спишь.

Так и восторгаются все три часа полета. Я, кстати, тоже доволен.

Никогда так далеко по реке не спускался. Сначала река по степи идет, земли бедные на добычу, а потом вновь леса по обоим берегам начинаются.

Есть место, куда можно переправиться, когда за перевалом всего зверя изведем. Далеко, но что делать?

Садимся с последними лучами солнца. Нас уже горячие котлы ждут — Сергей по радио предупредил. И сообщение от Медведева, что состояние Ксапы по-прежнему тяжелое, но стабильное. Платон говорит, стабильное — это хорошо.

* * *

На следующий день — моя очередь за продуктами идти. Сергею надо девок назад отвезти. Мудр и Головач тоже собираются к Заречным слетать, обсудить ПЕРСПЕКТИВНЫЕ ПЛАНЫ. Жамах очень хочет лететь. Я вчера сказал ей, что Медведь перед ней извиняется. А тут такой удобный случай! На глазах Мудра и Головача никто не посмеет ее обидеть. Очень удобно свой АВТОРИТЕТ поднять. И очень хочется узнать, что Заречные о Чубарах говорить будут. Но… Сама ведь добивалась, чтоб ее в график охотников включили.

— Лети, — говорю я ей. — Толика вместо тебя на охоту возьму. Он давно просится.

— Он же с десяти шагов в оленя не попадет.

— В оленя я попаду. А тушку он понесет.

Мы смеемся, и Жамах спешит к вертолету.

Опять перегруз! — ругается Платон. — Когда-нибудь на этой земле наступит порядок?

Когда вертолет улетает, я разыскиваю Вадима и мы связываемся по радио с базой. Состояние Ксапы по-прежнему тяжелое, но от приборов отключили. Вадим говорит, это хорошо. Значит, умирать не собирается.

* * *

Назад Сергей возвращается с непонятно-торжественным выражением лица. Распахивает дверь вертолета, но сам не выходит.

— Оркестр — туш! — громко произносит он. Толик подносит два кулака ко рту и издает какие-то странные звуки. Сергей протягивает руку вбок и вытаскивает на всеобщее обозрение… Папу-Бэмби. Наши степнячки визжат от восторга и бросаются к вертолету. При этом Лава и Туна суют младенцев мне. Три полоски, а ведут себя… Ксапа их совсем избаловала. Я осматриваю обоих малышей — Олежки среди них нет. Оглядываюсь — все в порядке, Олежек на руках у Мечталки.

Растолкав степнячек, из вертолета выходит Жамах. Бросает взгляд на обоих малышей у меня на руках, загадочно улыбается и проходит мимо.

— Одного хоть возьми, — прошу я. Жамах возвращается и одного берет.

Второго я сую степняку.

— Отдай Туне, — произношу медленно и отчетливо. И на всякий случай указываю пальцем.

— Мой понял, мой понял, — кивает головой степняк.

Когда первые восторги встречи проходят, мы видим, что левый глаз Папы-Бэмби заплыл синяком. На правой щеке тоже красуется от души поставленный синяк.

— Это что, выходит, меня зря били? — возмущается Папа-Бэмби, как только видит степняка. Я подумал, что неправильно понял, отлавливаю Лаву и требую перевести. Нет, правильно. Как объясняет Бэмби, в смерти степняка обвинили ее.

— А больше некого! Все умные разбежались. Ну, на мне и отыгрались, — рассказывает Бэмби. — И не думайте, что это было так просто! Оба его брата теперь с полосками на мордах ходят, А еще трех охотников я искусала!

Ночью Папа-Бэмби убежала от Степняков к Заречным. Больше суток их разыскивала. Страшно боялась, что охотники Заречных ее плохо встретят, но те ее узнали и очень развеселились, что девки Степняков теперь сами к ним бегут. На нашем языке она говорит пока плохо, охотники ее понять не смогли, прервали охоту и отвели к уважаемым людям. Заречные ее накормили, но дорогу на перевал объяснить отказались. Приказали ждать, когда желтая леталка снова прилетит. И вот она дома!

Вечером Вадим опять связывается с базой. Состояние Ксапы резко ухудшилось, ей сделали вторую операцию. Опять лежит в реанимации. Вадим что-то объясняет про дренаж легкого, но я не понимаю.

Когда ложимся спать, замечаю, что Жамах бросает в рот голубой шарик, который Ксапа таблетками зовет. Замечаю, но не придаю значения. Что к чему, догадываюсь только когда Жамах ко мне под шкуры ныряет, когда ее горячее дыхание на шее чувствую.

— Ты чего делаешь? — шепчу, чтоб других не разбудить. Отругать хочу.

— Не могу на твою унылую морду смотреть, — шепчет мне Жамах. — Не бойся за Ксапу, она поправится, я знаю.

— Откуда ты можешь знать?

— Точно знаю. Мы как сестры. Она меня выходила, от смерти спасла.

Я ее имя носила. Если ей совсем плохо будет, я почувствую.

Ладошка уже мою грудь ласкает.

— Зачем озоруешь? — спрашиваю.

— Мне можно, — шепчет. — Ксапа разрешила. А остальные и так думают, что я тебе постель согреваю.

В общем, теперь у меня две женщины.

* * *

Не успеваем позавтракать, прилетает белый вертолет. Врачи говорят, надо проведать Кочупу. Решаем заодно слетать к Заречным. Собираемся быстро. Я, Жамах, Мудр, Старая, Головач, Мудреныш, Платон и Вадим. По делу летим, не просто так, поэтому девок не берем. Только Папу-Бэмби.

Не то, чтобы взяли, не смогли из машины выгнать. Делает вид, что слов не понимает. А бить нельзя — она как бы не наша, а чудиков. А им нельзя на нашей земле драться. И вообще, баб бить не принято. Безвыходная ситуация.

В последний момент Сергей степняка приводит, в дальний угол сажает.

Проходим над перевалом, и тут выясняется, что с нами Жук летит. Он в туалете спрятался. Мы в полете в туалет не ходим. Машина маленькая, тесная, Сергей туалет канистрами да коробками забил. Вот Жук там и спрятался. Ругаем его, конечно. Но не возвращаться же!

Первую остановку делаем у Заречных. Три уважаемых человека от них хотят с нами к Чубарам слетать. Мудреныш, Вадим и Платон переходят в белый вертолет, чтоб им места освободить.

Вторую остановку делаем в степи. Сергей замечает охотников степняков и садится у них на пути. Открывает дверь, нашего степняка без всякого уважения из машины высаживает и взлетает. Ни слова не говорит. И никто не говорит. Ни хорошего, ни плохого.

У Чубаров нас радостно встречают. Словно охотников, с долгой охоты вернувшихся. Но когда незнакомых людей видят, слегка настораживаются.

Это пока Жук из машины не вышел. Как пацана увидели, снова заулыбались.

Жамах представляет новичков по всем правилам и убегает с братом в белый вертолет. Мы опять без переводчика остаемся. Я плохо чубарский знаю, Бэмби по-нашему почти не говорит. Мудреныш через степнячек объясняется, но Вадим говорит, что после двух переводов смысл искажается. Поэтому говорим о пустяках, ждем, когда Жамах освободится. Бэмби рассказывает, откуда у нее синяки появились. Да так увлеченно! Руками размахивает, сердится, когда охотники над ней посмеиваются. Другая степнячка Мудренышу переводит, а он — нам. Получается так, что Бэмби всех степняков разогнала. Ну, чуть-чуть Сергей помог. Мы тоже улыбаемся. Будет кому зимой сказки рассказывать, а то все Ксапа да Ксапа…

Тут подходит Жамах и многое из рассказов Бэмби подтверждает. Затем начинаются серьезные разговоры. Предложение обменяться весной девками чубары поддерживают. Только ставят условие, что девки, которые к ним перейдут, должны жить по их обычаям и говорить на их языке. Заречные соглашаются но тут же говорят, что девки, которые к ним перейдут, тоже должны жить по их обычаям и говорить на нашем языке. Чубары соглашаются, что это справедливо. Платон рассказывает, как мы летали вниз по течению реки и какие земли видели. Все соглашаются, что надо еще раз слетать.

Затем Платон рассказывает, как чудики оленей разводят. Какие большие стада оленей у них, как они специальные волокуши делают и на оленях ездят. Я охотник, мне такие разговоры не интересны. Но мудрые женщины Чубаров очень интересуются. А я иду смотреть, чем Жук занимается. Оказывается, учит местных парней и девок луки гнуть. Степнячка переводит. Жук выстругивает новый лук и, конечно, хвастается. Все его железному ножу завидуют. А свой старый лук и стрелы он какой-то девчонке подарил.

Говорит, у нее самый верный глаз. Девчонка на полголовы выше него, тощая, нескладная, одни руки да ноги. И тоже еж под задницей — ни минуты спокойно сидеть не может.

Подходит Кочупа.

— Как рука? — спрашиваю я.

— Побаливает. Погода будет плохая. Старики костями погоду чуют, теперь я тоже чую. Спасибо, что сестре помог.

— Кто это? — указываю на девчонку с луком.

— Чанан. Мать родами померла. Отец зимой с охоты не вернулся. Теперь главная хулиганка. Никого не слушает.

А я уже неплохо понимаю чубарский, когда Кочупа старается попроще говорить. Ксапа вспоминала, что для простых разговоров тысячи слов хватает.

Когда мы уже собираемся улетать, Сергей смотрит на небо и говорит, что лучше подождать. Я тоже смотрю — гроза собирается.

— Кочупа предупреждал, плохая погода будет, — припоминаю я. Пилоты совещаются между собой, и Сергей говорит:

— Если к Заречным полетим, то там и останемся. Если прямо через перевал, то успеем. Что делать будем?

— А может, у нас переночуем? — просит Жамах. — Клык, тебе же у нас понравилось в тот раз…

Почему-то у наших сложилось мнение, что я лучше всех в полетах разбираюсь. Я осматриваю небо, оглядываю людей. Врачи не против. Им Чубары ближе Заречных. Сергей с Папой-Бэмби тоже готовы остаться.

Платону с Вадимом все равно. Заречные, конечно, домой хотят. Да и нашим у Заречных спокойнее было бы. Но Ксапа говорила, что контакты между народами надо укреплять. А еще вспоминаю, как Сергей на перегруженной машине летел.

— Оставайтесь, — говорит Кочупа.

— Остаемся. Грозу переждем, а там видно будет, — решаю я. — Жамах, проследи, чтоб всем хорошо постелили.

Жамах радуется, Бэмби радуется. Пилоты сразу успокаиваются. Только заречные волноваться начинают. Но Платон говорит, что Медведю рацию оставил, можно с ним поговорить. И на своей рации уже кнопочки нажимает, Мудру протягивает. Чубары нас плотной толпой окружают, все хотят увидеть, как мы будем говорить. Шутка ли, два дневных перехода!

— Медведь, — говорит Мудр, — мы хотели сегодня вернуться. Но гроза собирается. Мы не хотим лететь в грозу. Завтра прилетим, не беспокойтесь о нас.

— Очень сильная гроза идет, — слышим мы голос Медведя. — У нас ветром два вама повалило. Не надо сегодня лететь, переждите в сухом месте, если найдете такое.

— Кто хочет со своими поговорить? — интересуется Мудр и протягивает рацию заречным.

Неужели и я с таким восторгом первый раз по рации говорил? Сколько событий с тех пор произошло…

* * *

Жамах опять забирается ко мне под шкуры. Говорит, что пока Ксапы нет, это ее прямая обязанность. Я такие слова только от Ксапы слышал.

Кажется, все хорошо. Снаружи дождь шумит, а нам тепло и сухо. Женщина рядом со мной. А мне все равно плохо. Ксапы нет, никто не сердится, что я засыпаю и ее истории не слушаю.

— Представь, что я Ксапа, — шепчет Жамах. Я представил. Хорошо у нас получилось. Аж сердце стучит как на охоте. А потом еще хуже становится. Слезы из глаз сами собой текут. Жамах меня утешает как я Ксапу — губами и теплыми словами.

Только засыпать стали, степнячка в вам тихонько пробирается. Мокрая и холодная как лягушка. Это я узнаю, потому что она одежку сбрасывает и хочет ко мне под шкуры залезть. Жамах электрический фонарь зажигает и такой ей РАЗНОС устраивает… Степнячка — в слезы. У них это так громко выходит — с подвываниями. Что, мол, никому она не нужна, все ее гонят, на улице дождь, ветер, а утром Жамах первая ее бить будет, А она ни в чем не виновата, что у всех уже есть женщины.

— Не ругайся на нее, — прошу я. — Она замерзла.

— Не ругаться? Да они все теперь так и лезут под бок к чужим мужчинам. Хотят, чтоб их забрали как Папу.

Мы так шумим, что просыпается Кочупа. Он молча подходит, молча берет степнячку за волосы, молча отводит к себе на шкуры и молча, но энергично согревает. Мужчины чубаров суровы и немногословны.

Между взвизгиваниями, повеселевшая степнячка жалуется ему на жизнь. Но теперь уже без слез, а как бы даже хвастается. Да еще на языке степняков. Не знаю, понял ли Кочупа хоть слово.

* * *

— Это — молоко?

— Сгущенное и с сахаром.

— Молоко не такое…

— А какое? Я уже не помню, когда мамкину титьку сосал.

Жамах ухмыляется весело, достает легкий прозрачный стаканчик, оголяет левую титьку и сцеживает молоко в стакан. Потом так же из правой.

Как сказала бы Ксапа, немая сцена. Я первый из охотников догадываюсь рот закрыть. Сергей раздает охотникам стаканчики, и Жамах разливает по ним молоко. Каждому достается по капельке, больше по стенкам размазалось.

Но охотники долго пробуют на вкус, сравнивают со сгущенкой и делятся впечатлениями.

— Где же вы столько молока берете?

— Мы коров доим, — Сергей роется в ящике, находит банку мясной тушонки и показывает на картинке корову. — У коров молока много. Жамах стаканчик не смогла наполнить, а корова за один раз вон тот котел наполнит.

Охотники скептически косятся на котел у костра.

— Ты гонишь. За один раз не наполнит, — подает голос Вадим. — Только за два.

— А что такое сахар?

— Сахар — вот! — Сергей открывает синюю картонную коробку, кидает один белый кубик в рот, а коробку протягивает чубарам. Жамах первая берет кубик и, по примеру Сергея, сует в рот.

— Я такое в больнице ела. Его в воду кладут. Чай называется.

Охотники разбирают кусочки сахара. На лицах появляются улыбки.

Я тем временем вскрываю ножом консервную банку. Думал, там мясо будет, но оказалось — сосиски. Точно такие, как на банке нарисованы. Мог бы сам догадаться. Вадим берет у меня две штуки, кладет на кусок хлеба и откусывает.

— Это называется бутерброд, — объясняет он, запивая из котелка горячей водой, в которой разболтал четверть банки сгущенного молока.

— Не очень вкусно, но зато быстро готовить.

Тут меня дергает за рукав Жук. Я отдаю банку Жамах и отхожу с ним в сторону.

— Кто тебе синяк на лоб поставил?

— Это неважно. Дядя Клык, можно, с нами Чанан полетит? Я ей обещал… Попроси Серь'ожу, он тебя послушает.

— Та-ак… А зачем ты ей обещал?

— Ну кто же знал, что она так здорово драться умеет? Ну, лопухнулся я. У нас спор был, кто лучший охотник. Кто знал, что какая-то шмакодявка…

— Не ругайся.

— Тете Ксапе можно…

— А тебе — нет! — рявкаю я. — Мал еще! Эта шмакодявка на полголовы выше тебя. Синяк на лбу — она поставила?

— Ну… Да. А я ей нос разбил, но она все равно…

Я задумываюсь. Жуку, конечно, надо шею намылить, как Ксапа говорит.

Но он — из наших. Если он слово нарушит, всем нам позор.

— Идем к Сергею.

Сергей выслушивает нас очень внимательно, зовет Платона и остальных.

— Почему бы и нет? — говорит Вадим. — Культурные связи, дружеские отношения — это в русле политики, проводимой Оксаной. Надо только с ее родителями обсудить.

Зовем Жамах.

— Все только рады будут, если она совсем не вернется, — говорит Жамах, выслушав нас.

— Господа, не делаем ли мы ошибку? — усмехается Платон. — Жук, зови свое чудо. Жамах, все-таки, предупреди совет матерей.

Чудо прибегает моментально, стоит только Жуку свистнуть и махнуть рукой. Слегка напуганное, шмыгающее носом, взъерошенное, но готовое дать отпор любому. И, конечно, вся при оружии. Охотники с собой столько не носят.

— Жамах, переведи, — просит Платон. — Слушай меня внимательно. Ты в нашем обществе будешь самая младшая. Поэтому должна слушаться всех.

Если кто-то скажет, что ты его не слушаешься, моментом на вертолет — и назад.

— Я охотница, — сердито заявляет чудо.

— Это здесь ты охотница. А у нас будешь Жука слушаться. Жук, ты за нее отвечаешь. Слушай дальше, Чанан. Пока живешь у нас, будешь учиться языкам вместе с Папой.

— Она степнячка! — возмущается чудо. — А я — охотница!

— Это здесь она была степнячкой. А теперь — женщина Сергея. Над тобой главная. А ты у нас пока никто. Жук, отведи ее к машине, покажи, куда вещи сложить.

А когда они отходят, вполголоса добавляет:

— Сергей, проконтролируй.

* * *

Пока летим к Заречным, а потом через перевал, Чанан ведет себя смирно. («Это ненадолго», — улыбается Мудр.) Так сложилось, что говорить она может только с Жамах и Папой-Бэмби. Но Жамах ее сразу шуганула, а Бэмби сидит рядом с Сергеем в кабине пилотов. Куда, как объяснила Жамах, заходить нельзя. Вот Чанан и просидела весь полет прижавшись носом и ладошками к стеклу иллюминатора.

Когда садимся у Заречных, из белого вертолета к нам заходит Платон и сообщает, что Ксапа пошла на поправку. После второй операции уже пришла в себя и говорила с врачами. О чем говорила — не знает. Чудики — они чудики и есть. Главного не спросил.

А когда мы проходим перевал, видим на посадочной площадке красную авиетку.

— Твою мать! Принес черт начальство, — ругается Сергей. Правда, понимаем его только мы с Жамах. Других Ксапа ругаться по-русски не учила.

Кроме двух парней, которых я видел у геологов на обратном пути из больницы, на авиетке прилетели Медведев и чудик в синем, которого я видел в больнице и на пропускнике, а Михаил называл Питером.

Клык, узнай, что синему чудику надо, — говорит мне Мудр. И мы с Жамах идем выяснять. А из белого вертолета выходят Платон, Вадим и врачи.

— Жамах Тибетовна, — радуется Питер, пожимая руку Жамах. — Позвольте узнать, что вы здесь делаете?

Я замечаю, как кривится Михаил. Словно горьких ягод полный рот набрал.

— Я здесь живу, вот мой вам, — рукой показывает Жамах. — А вчера к подругам летала. Они там, за перевалом живут. Пешком очень долго идти, а по воздуху можно за день обернуться.

— А вас я тоже помню. Вы геолог, Юрий Орлов, так? — чудик протягивает мне руку.

— И я вас помню, — говорю я, пожимая руку. — Но здесь меня зовут Клык. Это у вас я Юра.

Михаил за спиной чудика опять морщится и даже тихонько, сквозь зубы, стонет.

— Та-ак. А здесь вы кто?

— Здесь я охотник. Но Ксапа хочет, чтоб я стал контактером — переговорщиком.

— Ксапа — это Оксана Давидовна, — подсказывает Михаил.

— Как интересно, — Питер косится на Михаила, и брови его смешно приподнимаются. Разрешите узнать, что делает контактер?

Я понимаю, что этот вопрос он задает не просто так. Это разведка и политика, как говорит Ксапа. И задумываюсь, что ему ответить. Наверно, надо сказать все как есть.

— Сейчас узнаю, зачем вы к нам прилетели. Потом познакомлю с уважаемыми людьми. Затем мы сытно поедим. А когда кончим есть, будем говорить о важных вещах. Я буду помогать вам говорить, я лучше всех знаю языки. Если вы что-то скажете неправильно, я поправлю, чтоб никто не обиделся. А сейчас я задам самый важный вопрос: Уважаете ли вы наши законы и обычаи?

— Говорите, что уважаете, иначе вас выгонят, — подсказывает Михаил.

Питер выпрямляет спину, расправляет плечи.

— Я уважаю ваши законы и обычаи, Клык. Так и передайте уважаемым людям.

Дальше все идет как всегда. Я представляю Питера Мудру, Головачу и Старой. Уточняю, что Жамах у Чубаров входит в совет матерей, а Платон добавляет, что у Чубаров матриархат. Жамах убегает кормить Олежку. Жук лезет под авиетку, откуда его вытаскивают пилоты, а Бэмби ведет Чанан знакомиться с туалетом. Я шепчу Михаилу, что после еды надо Питеру показать, где у нас туалет. Михаил зачем-то тут же шопотом передает это Питеру.

После еды задумываемся, где будем говорить о важных вещах. В хызе прохладно и темновато. В ваме места мало. Решаем расположиться на ровном дощатом полу недостроенной летней столовой. Только застелить его шкурами, чтоб сидеть было мягче.

Питер внимательно слушает рассказ про наше общество, про то, какие земли нам принадлежат с этой стороны перевала и с той, про дружественные общества Заречных, Чубаров и Степняков. (О том, что это степняки Ксапу чуть не убили, мы Питеру не говорим, незачем ему это знать.)

Когда Питер начал рассказывать о себе, о своей стране, Жамах жутко занервничала. Просто подпрыгивает на месте как девочка, которая на совет охотников попала, и ей что-то важное надо папе сказать. Не выдерживает, пересаживается ко мне поближе и шепчет на ухо. Причем, на языке чубаров.

— Не отпускай этого чудика. Сделай все, что угодно, но пусть он останется у нас. Это тот самый, который Ксапе нужен!

— Что-то случилось? — беспокоится Питер. Что я могу ему ответить?

— Жамах надо ребенка покормить, а вы такие интересные истории рассказываете. Она не знает, что делать.

— Может, прервемся на полчаса? Ноги разомнем, Михаил мне туалет обещал показать… — предлагает Питер и вопросительно смотрит на Мудра.

— Пусть будет так, — соглашается Мудр, когда я объясняю ему, что полчаса — это как дойти отсюда до брода. — Клык, покажи уважаемому гостю все, что он хочет увидеть.

БЛИН ГОРЕЛЫЙ! Не ожидал от Мудра такого. Как же мне с Жамах поговорить?

* * *

В туалете, оголив зад, сидит Папа-Бэмби. Я представляю ее Питеру, и она радостно тараторит на своем языке. Так быстро, что я одно слово из десяти понимаю.

— Какое странное имя, — удивляется Питер.

— Папа — это родное имя. А Бэмби — имя на вашем языке. Чтоб путаницы не было, — объясняю я. Брови Питера опять лезут на лоб.

— А что означает имя Бэмби, вы знаете?

Мы с Ксапой немного поспорили насчет имени, но о наших спорах Питеру знать не нужно.

— Бэмби — это маленький лесной олененок. Имя не совсем правильное, потому что Папа раньше в степи жила. Там нет лесных оленей. Но сейчас Папа живет с нами, так что имя как бы подходит.

— Кто ее избил? И за что?

Я перевожу вопрос Бэмби. Она опять тараторит. Ну не рассказывать же чудику правду. Ксапа много раз повторяла, что о наших неладах со Степняками чудики знать не должны.

— Говорит, когда она последний раз летала к родным, там чуть страшная беда не случилась. Все подумали, что из-за нее охотник погиб и очень разозлились. Охотника Савэй зовут. А он через несколько дней живой и здоровый вернулся. Бэмби обещает поубивать всех, когда в следующий раз к родным полетит.

— Так она нездешняя?

— У наших женщин на щеках полоски. А у Бэмби на плече татуировка.

Бэмби с нами всего несколько дней живет. Еще языка не выучила. До этого у Чубаров жила. А теперь она женщина Сергея. Русский язык тоже еще не выучила. Я даже не знаю, как они друг друга понимают.

Ловко я разговор на другое перевел. Питер тут же расспрашивает, сколько у нас языков, кто на каком говорит, да кто какого рода-племени.

А я предлагаю ему пожить у нас, увидеть все своими глазами.

Когда вновь садимся кругом, Жамах расстегивает рубашку и Олежке титьку дает. Мудр морщится, но при чужих не прогоняет. Мал еще Олежка, чтоб на совете вместе с уважаемыми людьми сидеть.

— Уважаемый Мудр, разрешишь ли ты пожить здесь пятерым моим друзьям?

— спрашивает Питер.

— Что будут делать здесь твои друзья? — интересуется Мудр.

— Ничего особенного. Будут смотреть, как вы живете, учить ваш язык и обычаи.

Задумывается Мудр. Вспоминает, видимо, что Ксапа говорила. Сначала один белый человек приходит на земли краснокожих, потом два, потом пять, потом десять. Потом десять раз по десять! И вот уже белые выгоняют краснокожих с их родной земли. А у нас и так через два года голод начнется…

— Нехорошо, когда взрослый охотник ничего не делает, — говорит Мудр.

— Посмотри на геологов. Они ни дня без дела не сидят. Свет в хыз провели, стеклопакеты в окна поставили, теперь даже зимой в хызе светло будет. Не нужно будет на реке льдины вырезать да в окна ставить.

При слове «стеклопакеты» брови Питера опять на лоб лезут. А Мудр продолжает:

— Нас здесь столько, сколько может прокормить эта долина. Мы живем в РАВНОВЕСИИ с природой. (Тут у Питера челюсть отвисает.) Если мы будем кормить ваших охотников, скоро на нашей земле не останется дичи. Нам придется бросить хыз, бросить обжитое место с водопроводом, идти через перевал к реке и дальше, вниз по течению много-много дневных переходов.

Пока на берегах реки вновь не зазеленеют леса. А нам это надо? Нет, не могу я разрешить здесь жить пятерым бездельникам.

— Мои друзья привезут еду с собой, — говорит Питер. — Много еды.

Из-за них не нужно будет убивать животных. Мои друзья поделятся едой с вашим народом.

— Консервы, — качает головой Мудр. — Нельзя есть одни консервы. В консервах ВИТАМИНОВ нет. Но что, все-таки, они будут делать?

Питер в замешательстве смотрит на Медведева.

— Они будут помогать моим людям, — предлагает тот.

— Это хорошее дело, соглашается Мудр. — Но я хочу предложить другое.

Смогут твои люди обучить наших охотников читать и писать?

— Э-э… На каком языке? — смущается Питер. Оказывается, у чудиков языков больше, чем у нас. Ксапа об этом говорила, но мы как-то не придавали значения. Тогда чудики были далекой сказкой.

В конце концов договариваемся, что двух учителей пришлет к нам Михаил, и двух человек пришлет Питер в помощь шабашникам. Всего — четыре.

Если так дальше пойдет, к зиме придется второй хыз ставить.

— Кто такая Ксапа, которую вы все время вспоминаете? — интересуется Питер.

— Омм Ксапа-а — протяжно произносит Михаил, зачем-то поднимая руки к небу. И улыбается. — Переводится как Великая Хулиганка. Она из геологов.

Это ее вы провожали в больницу.

Тут к Медведеву подходит пилот и шепчет что-то на ухо.

— Прошу меня простить, уважаемые люди, но нам нужно возвращаться, чтоб успеть до темноты, — громко говорит Михаил. Мы поднимаемся, разминаем ноги и неторопливо идем к авиетке. Медведев ловит за локоть Сергея.

— У тебя все нормально? Техника работает? Какие-то пожелания есть?

— Все хорошо, товарищ полковник. То ли таксистом, то ли извозчиком работаю. Каждый день — то к Чубарам, то к Заречным, то вообще на край света.

— А что за разговоры о девушке мы слышали?

Сергей виновато опускает глаза и сутулится.

— Да я ее из рабства, можно сказать, выкупил. Освободил… А она против…

— Против чего?

— Домой возвращаться не хочет. Отвез к родным — убежала…

— У тебя с ней серьезно?

— Не знаю. Вот у нее со мной — серьезно. Не знаю я, что делать, товарищ полковник.

— Если хочешь, мы можем тебя заменить.

— Да вы что, Михаил Николаевич! Я здесь уже статус охотника получил.

На охоту с парнями ходил, меня каждая собака в округе знает.

— Кстати, о собаках. Не хочешь завести щенка?

— Нет, спасибо, не хочу.

— А придется!

* * *

Построили столовую, да неудачно. Столовая с одной стороны поляны, водопровод — с другой. Сидим, думаем, что делать. Столовую переносить плохо. Не зря же мы ее тут поставили. Новый водопровод рыть через всю поляну — еще хуже. Нехорошо, когда выходишь из вама — и прямо в канаву…

— Под землей трубу пустим? — предлагает Толик.

— Тут две сотни метров. Засорится — как чистить будешь?

Опять молчим.

— Другой водопровод сделаем? — дает идею Фантазер.

— А воду где возьмем?

— Там в лесу ручей есть. Только далеко, — вспоминаю я.

Идем в лес. Вадим говорит, что до ручья два километра по прямой.

И без экскаватора никак. Мы не негры на плантации, чтоб Беломор-канал лопатами рыть.

— Готовь заявку на экскаватор, — соглашается Платон. — Я подпишу.

Мы с Платоном идем к Мудру за разрешением на строительство канала.

Вадим с Толиком берут треножник под названием «лазерный теодолит» и готовят планшет. Когда возвращаются, Толик сообщает, что по любому варианту в одном месте нужно углубиться на два с половиной — три метра.

И пятьсот метров — от полутора до двух. Начинается подсчет каких-то кубов и трудозатрат. Получается, что если поторопиться, в две смены, можно уложиться за две недели.

— Торопиться не надо, — строго говорит Платон и все улыбаются.

— Будем работать аккуратно и тщательно.

— Тогда месяц, — подсчитывает что-то Толик.

— Это уже лучше.

И опять все улыбаются. Не хочется геологам от нас уходить. А может, наши вдовы по сердцу пришлись. Слез будет, если геологи к своим уйдут…

Солидно сидим, планы на завтра обсуждаем. Тут к нам забредает Чанан в мохнатой куртке до колен и мохнатых штанах. Одежки не по размеру, явно кого-то из взрослых. Садится рядом с Толиком, штанину его брюк пальцами щупает.

— Чего тебе, Евражка? — спрашивает Платон.

— Что за шкурка? — деловито выясняет Чанан, когда я перевожу ей вопрос. — Я такую хочу.

— Такие шкурки по лесу не бегают.

— Скажи, где бегают. Я поймаю, я охотница! Жамах себе одежку сшила, и я сошью.

— Здесь такие нигде не бегают, — говорит Вадим, переглянувшись с остальными. — Жамах эту одежку из нашего мира привезла. Если будешь нам помогать, я тебе такую же привезу.

Чанан насупилась. А Платон достает блокнотик, карандаш, чирикает что-то. Листик вырывает, пускает по рукам. Я смотрю — зверек нарисован, а вместо мордочки — насупленная рожица Чанан. Девчонка спрашивает:

— Кто это?

— Это ты, Евражка.

— Не отдам! — и прячет бумажку. — Говори, что делать?

— Сегодня — ничего. Отдыхай. Завтра утром приходи. Будешь работать с Вадимом. Заменишь Толика, будешь планку таскать. И учи наш язык.

— Я приду, — серьезно говорит это чудо и убегает.

* * *

На следующий день мы первый раз завтракаем в летней столовой. Как сказал Вадим, мебель — дело наживное, а пока можно и так. Вдовы суетятся, по мискам суп разливают, Бэмби им помогает, хлеб режет. Не могут чудики без хлеба.

Тут невыспавшаяся Чанан подходит. Платон сдвигается, сажает ее рядом с собой, миску перед ней ставит и горку кусочков хлеба на салфетку кладет. Чанан смотрит внимательно как мы едим, и сама так ест. Только ложку в кулаке зажимает и капает на одежку много. Вадим ей показывает, чтоб под ложкой кусок хлеба держала, на хлеб капала, а не на штаны.

Поняла. Я тоже так стал делать.

Подходит Сергей, говорит, что с большой землей общался. Состояние Ксапы стабильное. Берет свою миску и садится рядом со мной. Я мозгую, хорошо, что мы никуда не летим сегодня. Сергей с ложкой в руке засыпает.

Чанан углядела, какой нож у Бэмби. Даже ложку до рта не донесла.

— Кто такие делает? Я такой же хочу. Скажи, кто такие делает? Я оленя убью, ему принесу. Он мне такой нож даст. Мало будет — двух оленей убью.

— На чужой земле дичь убивать — это пиратство, — говорит Вадим.

Я с трудом перевожу. Объясняю, что из-за этого чужих охотников убивают.

Чанан опять насупилась.

— Я не чужая. Меня Жук пригласил.

— У тебя полоски на щеках есть? Получишь полоски — будешь нашей, — говорю я.

— У Жамах нет полосок. Она охотится.

Я перевожу. Первым Фантазер рассмеялся, за ним — Кремень и Ворчун и все остальные.

— Хорошо она тебя уела, — говорит Фантазер. — Намекали-намекали тебе, сделай полоски своей бабе.

— Да ладно вам, — вступается за меня Вадим. — У Жамах зато паспорт есть. Она у нас — уважаемый человек.

А Платон треплет это лохматое чудо по голове и говорит:

— Будешь хорошо работать — сегодня вечером получишь нож.

— Хорошо — это как? — все еще сердито спрашивает чудо.

— Хорошо — это чтоб Вадим был тобой доволен.

* * *

Опять мы полдня бродим по лесу, «вывешиваем», как сказал Платон, оптимальную трассу. То есть, чтоб ручей шел от одной ямы к другой. Платон говорит, в этом случае ручей не промоет со временем себе новое русло.

Вадим носит теодолит, а Толик с Чанан таскают рейку. И, как говорит Платон, ломают нам кайфы. Несколько вариантов забраковали. Мол, уровень проваливается ниже уровня поляны. Так мы постепенно сдвигаем трассу от реки в сторону гор.

Наконец, «вывесили» трассу, вбили колышки, обвязали деревья, которые нужно убрать, желтой лентой и, довольные, идем на обед. Чанан все это очень нравится. Она даже начинает отзываться на Евражку.

На посадочной площадке нас ждет вертолет. Прилетели три чудика и баба. Здоровая! Широкая в плечах, с Кремня ростом а в бедрах даже шире. И привезла две ГИРИ. Толик уважительно присвистнул: «двухпудовки».

То есть, по тридцать два килограмма. Я поднимаю — чуть полегче оленя будут. Помогаем с Толиком отнести багаж к палатке. Баба говорит, зовут ее Света, и она будет учить детей русскому языку. Мудр тут же объясняет ей, какая она глупая, и что сначала надо учить охотников. Света краснеет — скромная, значит.

Мы переодеваемся в грязное, разгружаем багаж, выкатываем из вертушки бочки с горючкой и идем к реке отмываться. А Платон ведет Медведева в лес, показывать трассу. С ними увязывается и Питер. По дороге они громко спорят насчет экскаватора.

Оказывается, я главное чуть не пропустил. Михаил Сергею щенка привез. Щенок — он вроде детеныша волка, только пасть покороче и раскрас другой. Спина рыжая, лапы, брюхо и шея белые. И по морде через лоб до самого носа белая полоса идет. Толик говорит, это сенбернар. И что есть его нельзя. Это друг.

Насчет есть нельзя, охотники соглашаются. Мал еще, пусть подрастет.

А что друг — когда это волк охотнику другом был? Пусть даже у него спина рыжая.

— Тамбовский волк тебе товарищ, — говорит Толик Сергею, и все смеются.

После обеда берем мотопилы и идем прокладывать просеку. Платон и Вадим впереди идут, валят деревья. За ними я с мотопилой — толстые сучья обрезаю. За нами остальные с топорами — мелочь срубают и все это к вамам оттаскивают, в кучи складывают. Когда ветки подсохнут, дрова будут.

Наломались за день, комары нашей крови напились… Сергей говорит, здесь комаров еще не так много. А по-моему, куда уж больше!

Вечером на речку отмываться идем. Вода холоднющая, а геологи скидывают одежки и купаться лезут. Кричат, верещат, брызгаются. Чудики — они все немного сумасшедшие.

Чанан на это смотрит, смотрит, одежки скидывает и тоже — в воду бултых! Хоть тут взрослые люди опомнились. Вылавливают ее, на руках из воды выносят, на землю ставят.

Какая ты тощая и грязная, — изумляется Толик. И к рации тянется.

Через минуту к нам Мечталка прибегает, полотенце, мыло и мочалку из корзинки достает. За ней Жамах со свертком одежды идет.

— Жамах, объясни ребенку, зачем человеку трусики нужны, — говорит Вадим. — А то она нас возбуждает и в краску вгоняет.

Жамах улыбается загадочно и сбрасывает с себя все до трусиков. И Мечталка — тоже. Мужики галдят весело-неразборчиво, хватают одежду и наперегонки вверх по склону бегут. А Жамах с Мечталкой в четыре руки мочалками Евражку отмывают. Потом — полотенцем растирают. Затем трусики и футболку на нее натягивают. Евражка сразу перестает быть похожей на евражку. Это куртка у нее была широкая и лохматая. А футболка ребра обтягивает, только грудки — как два кулачка — спереди оттопыриваются.

За ужином появление Евражки в желтой футболке и лохматых кожаных штанах вызывает дружное «Ооо!» у шабашников. Парни раздвигаются, уступают ей место в центре. Платон поднимается, расстегивает на себе два ремня и протягивает ей нож в ножнах и ремни, на которых ножны висят.

— Держи, Евражка! Ты сегодня хорошо работала.

Все аплодируют. А это чудо вытаскивает нож из ножен, осторожно лижет лезвие, вскидывает руки вверх и вопит во всю глотку:

— А-а-а!!! Я буду великой охотницей! Как Жамах! Лучше, чем Жамах!

Я буду самой великой охотницей!

Невдалеке стоят наши пацаны и завидуют. У тех, кто постарше, уже есть свои ножи. Но одно дело, когда всем раздают, и совсем другое — когда охотник с себя снимает и тебе дарит нож на глазах у уважаемых людей.

* * *

— Идем домой, не сиди здесь — Жамах встает передо мной на колени, берет меня за руки.

— Она здесь тосковала. Это еще до того, как чудики вернулись.

— С ней все будет хорошо, верь мне. Скоро она прилетит к нам на белом вертолете.

— Мне плохо без нее.

Ее ладонь касается моей щеки.

— Клык, не плачь. Мужчины не должны плакать.

— Мне все равно.

— О, души предков. Клык, ну что мне сделать? Хочешь, я тебе спину помассирую? Меня Ксапа научила.

Чувствую на плечах ее сильные пальцы. Обнимаю за талию и сажаю рядом.

— Давай, я к своим слетаю, тебе лучшую степнячку привезу, лучше Бэмби, чесно!

— Она будет не Ксапа. Знаешь, я с первого дня понял, что Ксапа — моя, родная. Сразу — и навсегда. Нет, не с первого. Со второго. В первый она очень чудной казалась. Словно и человек, и не совсем.

Увлекшись, начинаю рассказывать неторопливо и подробно. Как она ворвалась в нашу жизнь, сколько раз все переиначила. И вообще, как так случилось, что с одной стороны, ее как бы всерьез никто не держит. Ну нельзя всерьез относиться к тому, кто твою жизнь с ног на голову ставит.

Упреки пойдут, обиды… А если это не всерьез, то как бы и ничего. Словно игра.

А с другой стороны, все делают так, как она скажет. Даже охотники ее слушаются. Если не получится ее придумка, посмеются беззлобно и вновь своими делами занимаются.

Светать начинает. Летом ночи короткие. А я все рассказываю. Вдруг за спиной кто-то как бы придавленно чихает. И со скалы камешек шуршит по склону. Срываюсь с места, взлетаю на скалу — тут невысоко, чуть больше, чем два моих роста — и поднимаю за шкирятники двоих пацанов.

— Подслушивали!

В правой руке — Жук. А в левой… Не пацан это, а Евражка в своей лохматой куртке до колен.

— Пусти! — кричит. И пинается.

— Пусти ее, — улыбается Жамах. — Все равно она нашего языка не понимает.

Отпускаю Евражку, но еще выше поднимаю Жука.

— А с ним что делать? Он наш язык понимает.

— Это человек твоего народа. Сам решай, — говорит Жамах на языке чубаров.

Перекидываю Жука через плечо как добычу и направляюсь к вамам.

— Я окуну его в холодную реку, а потом закину в вам к родителям.

Чтоб он на них упал, намочил и разбудил, — отвечаю тоже на языке чубаров.

Евражка нас понимает, а Жук — нет.

— Пусти его! — кричит Евражка. И колотит меня кулачками по ребрам и пониже спины. По спине не получается — там Жук висит. Когда начинает пинать ногами, Жамах ее оттаскивает.

— Тихо! — командую я. — Всех перебудите.

У вамов спускаю Жука на землю. Мы ударяем друг друга по ладоням, как Ксапа научила, и он тянет Евражку за собой в вам. Мы идем к своему ваму.

Спокойно здесь, за перевалом. Ни волков, ни медведей, ни степняков. После зимы, как из хыза в вамы перебрались, охотники ни разу сон людей не охраняли. Когда-то в нашей пещере медведь жил, но давным-давно. Были раньше звери, которых Ксапа барсами звала, да и те ушли. Даже тревожно как-то, если вдуматься.

* * *

Михаил привез экскаватор и письмо от Ксапы. Экскаватор — это такая маленькая, с меня ростом, юркая машина на четырех толстых колесах, у которой не поймешь, где перед, где зад. С одной стороны — нож бульдозера, он же ковш — это смотря как повернуть. С другой стороны — железная лапа, а на конце тоже ковш. Только маленький и с клыками, чтоб землю рыть.

Но главное — это письмо. Михаил вручает мне конверт, а я, если честно, не знаю, что с ним делать. Хорошо, Мечталка вырывает из рук, чтоб картинку рассмотреть. Пускаем конверт по рукам, все смотрят и щупают. А когда конверт доходит до Платона, тот достает нож, аккуратно вскрывает конверт и вытаскивает письмо.

— Господи, ну и почерк! — ужасается он, разворачивает листок и громко читает:

— Здравствуйте, мои дорогие! Как ни странно, но я еще жива. Это удивительно и очень приятно! Даже пробитое легкое заштопали. Вставать врачи еще не разрешают, но все свои трубки из моего молодого организма уже вытащили. Сама дышу, сама ем. Врачи говорят, проваляюсь здесь еще месяца два, а то и три. Как я по всем по вам соскучилась, не передать!

Все, пришла медсестра Таня, сейчас будет меня колоть и мучить.

Клык, она тебя помнит. Как ты ей про Тибет рассказывал.

Пишите мне, тут так скучно!

Пост скриптум. Клык, не обижай Жамах. Она хорошая. Береги Олежку.

Ксапа-хулиганка.

Народ зашумел. Жамах рассказывает про порядки в больнице, про капельницы и как в попу иголками колют. А я отвожу Платона в сторону и расспрашиваю про непонятное.

Пока разгружаем бочки с соляром для экскаватора, сонный Сергей прищемляет и обдирает палец. Платон отстраняет его от работ и отправляет досыпать. Сергей что-то возражает, но Платон намекает про завтрашний полет и обязательный двенадцатичасовой отдых перед полетом. Сергей сдается. А мы учимся управлять экскаватором. Платон говорит, это просто.

Управление рассчитано на обезьян из южной Африки. Но сам же первый и влетает в заросшую травой канаву. Если б не каска, разбил бы лоб о стекло.

А так — голова цела, только трещины по стеклу в разные стороны. Очень полезная вещь — каска.

— Все видели? — спрашивает Платон, вылезая из кабины. — Так делать нельзя, убиться, на фиг, можно. Никогда так не делайте! Вадим, подготовь заявку на новое стекло.

Зато мы увидели, как машина сама себя из канавы вытаскивает. Лапой в землю уперлась — и вытолкнула.

Учиться — это здорово! Жаль только, нас много, а экскаватор один.

Вечереть начинает. Думали, сейчас сядем в кружок, обсудим, кто как экскаватор водил. Нет, Мечталка всех зовет буквы учить. Геологи тоже с нами идут.

Оказывается, Света уже третий урок ведет. Мечталка ей помогает. Как она первые два вела — не понимаю. Только наша группа русский знает. Это потому что с геологами шабашит. А Света нашего языка совсем не знает.

Хотел Жамах позвать, но Мечталка говорит, Жамах первые два урока вести помогала, теперь лучше всех буквы знает.

Нет, учить буквы совсем не так интересно, как учиться на экскаваторе ездить. И мы все руки мелом испачкали. И одежку тоже. Но Света говорит, с нашей группой легче всего. И если так дальше пойдет, мы первые читать научимся.

У вечернего костра Сергей передает щенка Мечталке, подстраивает гитару и поет песни. Он и раньше пел, но только для нас, шабашников. А в этот раз — для всего общества. Мало кто понимает, о чем слова песен, но все слушают. У нас такого еще не было. Одни песни печальные, другие сердитые, третьи боевые и веселые. Потом гитару берет Света, и все понимают — эта поет о своем, о бабском.

— Да ну вас! — краснеет она, когда я перевожу ей, о чем мы говорим.

И отдает гитару Сергею.

* * *

Утром собираемся лететь к Чубарам. Попутно залететь к Заречным. Это только говорится — попутно. К Заречным после перевала направо, а к Чубарам — налево. Но чудики к словам очень небрежно относятся.

Заречных девок берем только двух. У Жамах с Сергеем какие-то мысли на этот счет.

Бэмби заранее садится в правое кресло в кабине, вцепляется в него, и мы понимаем, что из кабины ее можно вынести только вместе с креслом.

А Жук опять прячется в кабинке туалета. Вылезает только после перевала, когда ушами чувствует, что машина снижается.

У Заречных долго не задерживаемся. Высаживаем девок, меняемся новостями и дальше летим.

Чубары нам радуются, руками машут, как только вертолет замечают.

Никто больше за копье не хватается.

Первой из машины выходит Евражка. В желтой футболке, лохматых штанах и ножом на поясе. Лохматая куртка небрежно переброшена через плечо. Охотники оценили. И гордо задранный носик, и с трудом удерживаемую серьезность на мордочке — тоже. Зато Бэмби выскакивает без всяких церемоний, с радостным визгом. И бежит обниматься с подругами.

Вадим осматривает руку Кочупы, говорит, что все идет как надо. Жук куда-то убегает вместе с Евражкой. А мы с охотниками идем купаться.

Когда возвращаемся, нас приглашают к костру, у которого весь совет матерей, в полном составе. И Жамах между ними важно так сидит.

— Мы собрались чтоб обсудить важное дело, — говорит Жамах по-чубарски и тут же повторяет по-нашему. — Многие ваши охотники были у нас, видели всех незамужних девок. Две женщины нашего народа живут с вашими охотниками. Наши охотники тоже хотят слетать к вам, посмотреть на ваших девок, показать себя.

Услышав это, охотники чубаров сильно удивляются. Но, если наши загалдели бы, чубары, наоборот, затихли, окаменели лицами.

— Первым к вам полетит Кочупа и два охотника, которых он сочтет достойными. Я знаю, достойных много, но больше трех летающая машина не поднимет. Через три-четыре дня, если не будет дождей, охотники вернутся и расскажут, что видели, каких девок присмотрели. Я сказала.

Вот тут чубары зашумели. Все разом. Жамах поднимается, обходит костер, садится рядом со мной.

— Не могла раньше предупредить? — упрекаю я. Она улыбается и чмокает меня в щеку. Как Ксапа.

Кочупа подводит к нам двоих охотников. Одного, по имени Шатар, я хорошо знаю — именно он треснул меня копьем по голове. А второй — даже еще не охотник. Парнишка совсем молодой. Жамах мрачнеет.

— Он хочет увидеть, где умер его отец, — говорит Кочупа.

— Хорошо. Скажите Сергею, чтоб сел на той поляне, где он похоронен.

Расскажите и покажите. Вы знаете, что говорить.

Кочупа кивает, и все трое отходят.

— Кто это?

— Старший сын того охотника, что ушел к предкам на поляне, где ты лежал связанный, — говорит мне Жамах. — Все будет хорошо. Такач хороший парнишка, совсем не в отца.

— Ты всегда говоришь, что все будет хорошо.

— А разве когда-то было иначе? — улыбается Жамах.

* * *

Сергей сажает вертолет в двадцати шагах от того куста, под которым чубары обсуждали, что со мной делать. Я первым выхожу из машины. Следы еще оставались, но заметить их может только опытный охотник.

— Мы были здесь, — показывает Кочупа.

— А я лежал связанный тут, — указываю я рукой.

— Да, так, — соглашается Шатар. — Я тебя во-он там по голове стукнул, связал и сюда принес.

— А где… Мой отец… — спрашивает Такач.

— Это случилось там, — Кочупа показывает то ли на могилу, то ли на горы за ней. — Я думал, это я там к предкам уйду.

Мы неспеша подходим к холмику могилы.

— Мы здесь его закопали, — говорит Шатар. — Он на этой поляне умер.

Такач садится на землю рядом с могилой, а мы возвращаемся в вертолет.

— Ты хорошо говорил, — одобряет Жамах.

— Я говорил правду, — кивает головой Кочупа.

— А что было потом? — влезает Евражка.

— Потом Чупа разрезал ремни, освободил меня, и охотники ушли на перевал.

— А ты, вредина, если еще раз такое устроишь… — рявкает Жамах.

Евражка ловко приседает и избегает очередного подзатыльника.

Перед отлетом она устроила шумный скандал. Мол, ее оружие осталось у нас. И вообще, ее шабашники ждут. А если ее не возьмут, она пешком пойдет. Папа от степняков убежала, и она убежит. А если погибнет по дороге, потому что без оружия осталась, всем чубарам позор будет. И все это — криком, в полный голос. Пришлось взять, только бы замолчала.

Такач долго сидит неподвижно, положив ладони на могильный холмик.

— С отцом беседует, — говорит Жамах.

Затем он открывает баклажку, поливает холмик водой и возвращается в машину. Сергей запускает двигатель, поднимает вертолет, и через десять минут мы дома.

— А-а-а!!! — вопит Евражка, выскакивает из машины раньше, чем винт останавливается, и мчится куда-то, будто ее волки гонят.

— Что это с ней? — удивляются чубары. Я выглядываю в окно.

— Экскаватор без нее землю роет. Идем, посмотрим.

Вчера мы учились только ездить на экскаваторе. А сегодня те, кто не полетел к Чубарам, научились лапой экскаватора землю рыть.

Мы подходим ближе. Экскаватор вгрызается в землю лапой, зачерпывает полный ковш, поднимает лапу, отводит в сторону и высыпает землю из ковша рядом с канавой. Зачерпнув несколько раз, поднимает с земли большой ковш, который спереди, поднимает две железные ноги по бокам, проезжает на колесах на несколько шагов вперед. Затем упирается в землю ногами так сильно, что колеса приподнимаются, опускает ковш и снова роет землю лапой.

Управляет экскаватором Платон. На коленях у него сидит Евражка, положив ладони на рычаги, поверх его рук.

— Что это? Для чего? — не выдерживает Такач.

— Охотникам лень до речки дойти, чтоб посуду вымыть. Так они решили ручей сюда пустить, — объясняет Жамах.

— Серьезно?

— Серьезней некуда. Прошлым летом с той стороны поляны ручей выкопали. Водопровод называется. Но одного им мало показалось. Теперь за второй взялись.

— Мы так никогда не делали, — качают головами охотники.

— А когда мы долго на одном месте стояли? Я сейчас вам хыз покажу, вы вообще дара речи лишитесь.

— Я смотрю, гости у нас, — подходит сзади Мудр. Щенок на его руках с интересом оглядывает мир. Иногда он поднимает мордочку и пытается лизнуть Мудра в лицо.

— Да уймись ты! Всего обслюнявил, — сердится на него Мудр.

— Это мясо есть нельзя, — на всякий случай предупреждаю я чубаров.

Остаток дня проходит кувырком. Нашего языка чубары не знают, поэтому водить их, знакомить с уважаемыми людьми, показывать ДОСТОПРИМЕЧАТЕЛЬНОСТИ приходится мне. Расспрашивать женщин у чубаров не принято. У мужчин свои интересы, у женщин — свои. Так что Жамах мне не помогает. А вопросы из чубаров так и сыплются. И на многие я ответить не могу. Например, как сделать рацию? Для чего она нужна, показал. Какие кнопочки для чего, объяснил. А как сделать, сам не знаю. Их чудики делают. Подходим к Сергею:

— Спроси что полегче, — говорит. — Я пилот, я летающие машины вожу.

Подходим к Толику.

— Руками на коленке это не сделать. На завод надо идти. Или, хотя бы, в мастерскую. Но я и в мастерской не сделаю. Я геолог, а тут инженер нужен. Может, Вадим сумеет объяснить?

Вадим втыкает в землю лопату, предлагает нам сесть. Садимся кружком.

— Вещь эта с виду простая, а внутри очень сложная, — начинает он.

— Я в школе одиннадцать лет учился, потом в институте шесть лет. Чтоб рассказать, как рации делаются, мне три дня потребуется. Начинать?

Чубары сначала не верят. Но я-то видел, как много знает Ксапа.

Всю зиму нам сказки рассказывала, и, говорит, еще на пять зим хватит.

Разговор переходит на то, как чудиков с детства учат, как они в школу ходят.

— Клык, что мы рассказываем, когда показать можно? — спохватывается Вадим. — Отведи парней к Свете, покажи нашу школу.

Не знал я, что та стена хыза, на которую Света свои картинки и плакаты вешает, теперь школой зовется. Ксапа школу не так описывала.

Но раз Вадим говорит…

Школа чубаров не сильно удивляет. Говорят, на совет матерей похоже.

Но хыз очень заинтересовал. Особенно, изнутри. Когда я вхожу, по привычке ладонью по выключателю шлепаю, над нами свет загорается. Днем свет можно и не зажигать, но похвастаться-то надо.

— Здесь мы живем зимой, когда снаружи снег и холод.

Тут я задумываюсь, что говорить, если о свете спросят? У нас это как-то постепенно сложилось. Сначала — фонари. Потом — лампы на столбах на посадочной площадке. Факелы — не факелы, но что-то похожее. А зачем к лампам провода тащить, я так и не понял. Знаю только, что без проводов не светят. А фонари светят. Надо будет Толика расспросить.

* * *

Народ постепенно собирается к вечернему костру. Сергей лениво подстраивает лады гитары.

— Ты сланцевые щетки на ручье проверил? — негромко спрашивает Платон.

— Да, — Вадим устраивается поудобнее, ловит щенка и почесывает ему брюшко. Тот охотно опрокидывается на бок.

— И что?

— Ты не поверишь. То же самое, что у нас, — усмехается Вадим.

— слабые следы касситерита, и ничего более. Ледниковые периоды разнятся, а геология та же. Нонсенс!

Я понимаю, зачем Вадим летал к Чубарам, зачем повел нас купаться, хотя небо было пасмурное. Зачем лазал по каменистому ручью, хотя вода в нем была просто ледяная. Геологи охотятся на камни. Нехорошо в открытую охотиться на чужой земле.

Когда все рассаживаются, Платон неожиданно просит слова. И даже просит Жамах переводить для Евражки.

— Я буду говорить для тех шабашников, которые работают на экскаваторе, — громко начинает он. — Экскаватор — машина могучая и тяжелая. Заденет — мало не покажется. Поэтому какая главная задача у того, кто в кабине сидит? Думаете, канаву вырыть? Совсем нет. Главная задача — никого из людей не задавить! Потом уже — канаву рыть. А что из этого следует?

Платон делает паузу и оглядывает всех собравшихся.

— Надо смотреть по сторонам, вот что! Перед тем, как за рычаг дернуть, посмотри, нет ли рядом человека.

Это касается и тех шабашников, кто рядом с экскаватором работает.

Не подходите ближе, чем на десять шагов, если экскаватор землю роет. А если увидите, что кто-то подошел, отведите в сторону.

— Правильно говоришь, Платон, — выкрикивает с места Вадим. — Один раз живем. Глупо будет, если тебе экскаватор сослепу голову снесет!

— Или поперек переедет! — подхватывает Юра.

Геологи шумят, весело переглядываются. Видимо, вспоминают что-то.

— Ша, урки! — прикрикивает на них Платон. — Если кто видит, что на него прет экскаватор, отскакивайте и вопите во все горло.

— Что вопить? — подает голос Толик.

— Неважно, что, главное — погромче. Лучше всего — «Стой!». Вопить надо не со страха, а чтоб тот, кто в кабине сидит, услышал. Я сказал.

Платон садится, а охотники и геологи еще некоторое время обсуждают, что будет с человеком, если его экскаватор поперек переедет. Сходятся на том, что Платон прав. Мало не покажется.

* * *

Утром Света под восхищенными взглядами ребятни махает гирями. У нее это так легко получается, что кажется, будто и на самом деле просто.

Кремень попробовал.

— Ну, знаете, — говорит он нам, — эта баба сильней экскаватора.

Закончив махать гирями, Света бежит до моста и обратно. Низачем!

Просто так. Побегать ей хочется, силу девать некуда. А под конец лезет в реку. В холодную-холодную воду. При этом визжит так, будто ее туда силой затаскивают. Чудики — они во всем чудики.

Потом у Светы начинаются трудовые будни. И у Мечталки — тоже. Потому что Света из нашего языка пока всего сотню слов выучила. Вот Мечталке и приходится помогать и переводить. Учит Света всех. И охотников, и детей, и девок, и бабок. Кто придет, тех и учит, никого не гонит.

Лучше всего дело идет у меня и у Жамах. Мы русский знаем. Потом — у детей. Они тоже от Ксапы много слов нахватались. Мечталка — не в счет.

Она, оказывается, уже давно читать умеет. Читать, вообще-то, просто. Надо только буквы знать. Ну, еще многие слова пишутся не так, как надо. Мы говорим «щас», а пишется «сейчас». Говорим «дожьжьи», а пишется «дожди».

Поэтому писать намного труднее, чем читать. Да еще надо все буквы хорошо помнить. Когда читаешь, взглянул на нее — и вспомнил. А если пишешь, так не получается.

Из-за того, что писать у нас пока плохо выходит, мы посылаем Ксапе звуковое письмо. То есть, Света дает нам диктофон, и каждый говорит то, что хочет сказать Ксапе. Потом мы относим диктофон Сергею, и он передает ФАЙЛ в больницу. Чего я не понимаю, говорили мы долго, а Сергей в один момент передал. Я спрашиваю его об этом, он говорит, что сжал наше письмо.

И руками при этом показывает, будто снежок лепит.

— Ксапа расправить-то файл сможет? — на всякий случай уточняю я.

— Да без проблем! Мы всегда так делаем.

Я все равно мало понимаю. Вернется Ксапа — расспрошу.

* * *

— … Отсюда топливо по этим трубам попадает в топливный элемент.

В нем оно сгорает по-тихому, но зато образуется много электроэнергии.

Электроэнергия идет на электромотор, который крутит несущий винт. Ну, понятно?

— Понятно, что так просто это не понять. Вот эта штука крутит винт, так?

— Так.

— А сила идет из этой толстой бочки?

— Да. Из топливного элемента.

— А в него течет та вонючка, которую мы из бочек наливаем.

— Правильно!

— Так куда вонючка девается?

— А куда в костре дрова деваются? В дым превращаются! Вот в эту дырку дым вылетает.

— Ну да… В дым, тепло и свет… Так электричество — это свет или тепло?

— Электричество — это такая штука, которую можно превратить и в свет, и в тепло, и в силу, которая наши машины двигает. Это такая удобная сила, которую легко и просто преобразовать во что-то нужное и полезное.

— Ну ни фига себе! Это надо переварить. А посмотреть на электричество можно?

Сергей на секунду задумывается.

— Недавно гроза была. Молнии видел? Это дикое природное электричество. Я не знаю, как лучше объяснить.

— Сила! — восхищаюсь я. — А Жамах говорила… Ну, это неважно. А молнию можно поймать и пустить в твою машину?

— Поймать — запросто! — улыбается Сергей. — Только лучше этого не делать. Для нас молния — слишком могучая штука. Дикая сила! Двигатель видишь? Сгорит на фиг, хоть и железный.

Перевожу чубарам, и идем приставать к Вадиму и Евражке. Евражка лучше меня экскаватором управляет, пусть она и объясняет. Если честно, не хочу я помогать Сергею фильтры мыть. Очень уж воняют все его ведерки и корыта. Охотник не должен ничем пахнуть.

— Надоели они тебе? — улыбается Жамах. — Чупа говорит, ты ничего не скрываешь, но все равно тебя понять трудно. Слова не наши, непонятные. Я ему говорю: «Учи язык».

— Я сам еще мало знаю. А теперь узнал, что и чудики не все знают.

— Они свое дело хорошо знают.

«Какое?» — хочу спросить я машинально. И тут меня — словно дубиной по голове. Они же геологи! На камни охотятся даже если в ручье купаются.

— Жамах, ты права как никогда! — и бегу смотреть, кто чем занят.

Юра из узкой канавы с отвесными стенками, оставшейся после экскаватора, штыковой лопатой делает не такую глубокую, но зато широкую канаву с пологими стенками. При этом старается аккуратно срезать дерн и уложить его на стенки. А самое дно утаптывает ногами. Кажется, работает и работает человек… Но иногда он выворачивает лопату земли с самого дна канавы и, мелко потряхивая лопату, ссыпает землю, пристально разглядывая комочки и камешки. В один из таких моментов я к нему и подхожу.

— На камни охотишься?

— Точно! — улыбается он. — Совмещаю приятное с полезным.

Очень скоро я слышу новое слово: ГЕОЛОГИЧЕСКОЕ ТЕЛО. Узнаю, что чем глубже яма, тем древнее там земля. Только сначала нужно МОРЕНУ пройти.

Что такое ЛЕДНИК, и чем глины отличаются от суглинков, что бывают голубые кембрийские глины, которых у нас нет, и что такое вообще ОБЛОМОЧНЫЙ МАТЕРИАЛ. О любимом деле Юра может говорить часами.

До обеда мы с Юрой «окультуриваем» большой кусок канавы. От самой реки и почти до столовой. А в обед узнаем удивительные новости. К Заречным пришли уважаемые люди от Степняков и очень извинялись. Даже двух девок вернули, которых раньше похитили. Медведь рассказывает, что Заречные тоже одну степнячку домой отпускают. Договорились, что весной будут девками меняться, но непонятно, что из этого выйдет, потому что все девки к Чубарам хотят.

Медведь понимает, что извиниться степняки хотели перед нами. Но для степняка что мы, что Заречные — без разницы. И приглашает нас, пока степняки домой не ушли.

Я не лечу. Очень зол на них. Да и моя очередь подходит учиться экскаватором землю рыть. Но девок в машину снова столько набилось, что Платон опять о перегрузе говорит.

* * *

— Клык! Тебя Ксапа видеть хочет!

Глушу экскаватор и вылезаю из кабины. Евражка с радостным визгом лезет на мое место.

— Где она?

— Вадим тырнет у себя в ваме сделал! — на ходу объясняет Жук.

Нет. Ни одной летающей машины на площадке не вижу. И гула не слышал.

Хотя в кабине экскаватора фиг что услышишь…

В большой зеленой палатке не пробиться, столько народа.

— А я Ксапу видела, — радостно сообщает мне самая молоденькая из вдов. И тут же набрасывается на охотников. — Пропустите, кабаны, Клык пришел.

Охотники раздвигаются, я прохожу к столу. Ксапы тут нет, только раскрытый плоский ящичек на столе, который геологи ноутом зовут…

— Клык, вижу тебя! — ксапин голос раздается прямо из ящика.

Нагибаюсь к нему. На крышке — картинка. А на картинке — Ксапа мне рукой машет. В уголке маленькая картинка, на которой охотники толпятся.

— Клык, это ты! — тычет пальцем в маленькую картинку Баламут. И получает шлепок по руке.

— Сколько раз говорил, не трогать экран пальцами! — ругается Вадим.

А я смотрю на Ксапу. Она лежит на кровати. Только на картинке она как будто сидит. Или я на нее сверху смотрю. Подушка, кровать, голубой халатик — все это знакомо по больнице. Жамах в таком халатике ходила.

Халатик слегка разошелся, и я вижу, что грудь у Ксапы вся перебинтована.

И правой рукой она старается не шевелить.

Не помню, о чем говорили. Обо всем сразу. Помню только, Вадим и вдовы охотников из палатки выталкивают, чтоб я с Ксапой наедине остался.

Я бы целый день Ксапе новости рассказывал, но медсестра Юленька влезает в картинку, узнает меня, радуется, но говорит, что у них обход, он уже в соседней палате, и нам пора закругляться.

— Завтра еще поговорим, — говорит Ксапа, и картинка гаснет. Я выхожу из палатки. Охотники никуда не расходятся, все ждут меня.

— Поговорили? — спрашивает Вадим.

— Пришла Юленька, сказала, что у них обход, и картинка погасла. Что такое обход? — выясняю я у него.

— Это когда самые уважаемые врачи ходят по палатам и говорят, кого как лечить в этот день, и следующий. Очень важное, но скучное дело, — рассказывает нам Вадим. — Я два года назад с переломом ноги лежал. Так каждый день одно и то же.

— Когда я с переломом ноги лежал, Ксапа трижды в день ко мне приходила, за пальцы дергала, — хвастается Баламут.

Вскоре приходит с охоты Жамах. Очень огорчается, что Ксапы не видела, но Вадим говорит, что все записано. Отводит нас в палатку и показывает, как я говорил с Ксапой, от самого начала до самого конца. И даже то, что было до этого, пока Жук за мной бегал.

А вот геологи, узнав про ВИДЕОСВЯЗЬ, грустнеют. Я слышу, как они у вечернего костра перешептываются:

— … Ну, есть связь. Да не про нас.

— Что так?

— Надзорщики. Строжайшая цензура. Мих хоть почту обещал оставить.

— Тлетворное влияние запада?

— Ну да. Телевизор смотришь? Или реклама, или по сорок убийств на час экранного времени. Сейчас надзорщики детские сказки фильтруют. Фрэд сказал, «Чиполино» зарубили.

— Слышали бы они, как Оксана Джека Лондона рассказывает…

— Тихо ты. Фильтруй базар. Она сейчас — ТАМ. А они — здесь.

* * *

На следующий день прилетает Михаил. У Мудра в ваме как раз уважаемые люди собрались. Обсуждаем вчерашний полет к Степнякам.

Нехорошо получилось. Одна степнячка из наших возвращаться не захотела.

Как из машины вышла, так к своим родственникам — и спряталась. Наши никак такого не ожидали. У нее же здесь девочка осталась. Отец не знает, что делать. Со Степняками, вроде, мир установили. Чего нам теперь с ними ссориться? Они там, мы здесь…

Михаилу рассказываем. Он тоже советует не ссориться со Степняками из-за бабы. Советует охотнику другую взять.

А прилетел он по делу. Просит разрешить заправлять у нас машины, которые далеко летают.

Нехороший день выбрал Михаил. Мудр не в духе, мы все не в духе.

Поэтому, наверно, Мудр так странно поступает.

— Пусть твои летчики заправляют машины на нашей земле, — говорит.

— Но раз они летают в нашем небе, ходят по нашей земле, они должны говорить на нашем языке! — и даже кулаком себя по коленке бьет.

Думает Михаил, глаза в землю опускает. Но потом поднимает взгляд, смотрит прямо в глаза Мудру и улыбается.

— Хорошо! Будет так, как ты сказал! Завтра же привезу трех пилотов, пусть учатся говорить на вашем языке. Пока не научатся — в небо не пущу.

Мудр, ты скажи людям, чтоб помогли нашим летунам ваш язык выучить.

И тут же уходит. А мы еще долго обсуждаем. Я геологам рассказываю, они только плечами пожимают.

— Прав Мудр. Если живешь на чужой земле — знай язык хозяев, — говорит Платон. Потом задумывается: — А жить эти летуны где будут?

— Палатку поставим. А кончим ручей — можно щитовой хыз соорудить, — предлагает Юра.

Но тут меня Вадим в палатку зовет. Время связи с больницей.

* * *

Вырыли новое русло, пришло время старое закапывать. Я думал, лопатами работать будем. Но Юра садится за руль экскаватора. Евражка — к нему на колени. Юра едет к куче земли, где мы глубокую канаву рыли, вгоняет в нее передний ковш, поворачивает, чтоб земля не высыпалась, и везет назад. У старого русла останавливается, ковш опрокидывает — и земля вся высыпается, запруживает ручей. Юра с Евражкой еще два раза землю привозят. Вода перед плотиной скапливается. Поднимется — в новое русло пойдет.

Толик в экскаватор садится, тоже три ковша земли привозит. За ним — Фантазер. И так — все по очереди. Мы с Платоном — последние. Он бугор, я его заместитель, так положено.

Вода слабеньким ручейком в новое русло идет. Пятьдесят метров по траншее, а там — низинка. В ней теперь озерцо будет.

Засыпаем старое русло на пятнадцать шагов, горкой засыпаем, чтоб весной не размыло. А ручей все низинку заполнить не может. И вода такая грязная, мутная идет… В такой не то, что посуду, руки мыть не хочется.

Геологи шагами измеряют низинку, что-то считают и говорят, что можно идти отдыхать. До завтра пруд не наполнится. Заодно объясняют, чем пруд отличается от озера. Озеро — это если само появилось, а пруд люди роют.

Я прикидываю, что впереди еще две таких низинки и одно болотце. Если и дальше так пойдет, раньше Ксапа из больницы вернется, чем водопровод заработает.

* * *

— Михаил, что ты за людей прислал? — спрашиваю я по видеосвязи.

— Ничего не знают, ничего не умеют. Костер в лесу правильно развести не могут.

— Потому и прислал, чтоб учились, — смеется Михаил. Ты уж не ругайся на них сильно. Они плохие охотники, но хорошие летуны.

На следующий день только к вечеру слабый-слабый ручеек прокладывает путь ко второй низинке. Но геологи загораются новой идеей. Берут кусок хлеба, прозрачный полиэтиленовый пакет, ведро — и идут ловить рыбу в разливе после брода.

Ловят очень просто. Кладут в пакет кусочек хлеба, два камешка, чтоб не всплывал — и устанавливают на мелком месте горловиной к берегу. В воде пакет почти не виден.

Стайка рыбок лезет в пакет на запах хлеба. Тут геолог шумно заходит в воду, берет пакет и выходит на берег. В пакете мечутся две-три испуганные рыбки. Мелкие, меньше ладони. Мы таких не ловим, но геологи говорят — в самый раз на уху.

Когда в ведре накапливается столько рыб, что им тесно становится, думаете, геологи их готовят и едят? Как же! Относят к ручью и выплескивают в первое озерцо.

— Плодитесь и размножайтесь, дети мои, — нараспев басом произносит Вадим.

Вечером у костра я рассказываю, как мы охотились на рыб. Поэтому утром охотники и бабы идут к озерцу. Находим двух рыб, плавающих кверху брюхом, и одну — в канаве между первым и вторым озерцом. Остальных не видно.

Толик опускает руку в воду.

— Им здесь жарко, — говорит он и выбрасывает трупики на берег.

По просьбе охотников показываем, как ловить рыбу полиэтиленовым пакетом. И выплескиваем улов во второе озерцо.

— А трава-то под водой гнить начнет, — задумчиво произносит Платон.

— Ну и что?

— Получается, что до следующей весны в нашем водопроводе вода техническая. Мыться можно, но пить лучше из соседнего.

Вечером обрушивается гроза. Мутный ручей катится мимо летней столовой по новому водопроводу. Вслед за малышней скидываем одежду и бежим смотреть. Нет, болотце еще не наполнилось. Но завтра утром…

Утром в третьем озерце Жук учит Евражку плавать. Оба — в чем мать родила, как это Ксапа называет.

— Такой мелкий, а уже себе девку завел, — удивляется Баламут. — Мы в его годы на девок только издали смотрели.

— Вундеркинд, — вспоминаю я ксапино слово. И перевожу на русский для Фрэда-надзорщика. У парня отвисает челюсть.

— Хватит на обнажонку пялиться, за работу, мужики! — окликает нас Платон. И мы идем выбирать место для щитового хыза.

Самые хорошие места — это поляна, где наши вамы стоят и, чуть ниже, посадочная площадка. Но — заняты. Еще ниже есть ровное место, но все заросло кустарником.

— А если кустарник убрать? — то ли предлагает, то ли спрашивает Гриша, новый летун.

— Не советую… Нет, не советую, — задумчиво произносит Юра.

— Почему?

— Видишь, все кусты одного возраста. Им лет пять-шесть, не больше.

И ни одного дерева. А на следующей террасе деревья растут нормально.

— Ну и что?

— Лет пять-шесть назад нечто выкорчевало здесь все деревья.

— Что за нечто?

— Ну… Лавина отпадает. Значит, ледяное поле. Где-то ниже по течению лет шесть назад снежный обвал перекрыл реку. Вода поднялась на шесть-семь метров, замерзла, образовалось ледяное поле, в которое вмерзли деревья. А когда вода поднялась еще выше, или ледяное поле сдвинулось, оно просто выдернуло деревья из земли. Весной затор ниже по течению растаял, и река вернулась в свое русло.

— В ущелье ниже по течению очень много бревен набросано, — припомнил Баламут. — Сухие, без коры, высоко на скалах лежат. Очень хорошие дрова, только фиг достанешь.

— А что такое «фиг» знаешь? — лукаво улыбнулся Толик.

— Ксапа так ругается.

Пока выбирали другое место, Толик рассказал о фигуре из пяти пальцев. Потом о фиговом дереве, которое еще называется инжир и фикус.

Платон сказал, что дерево познания, с которого Ева сорвала яблоко, было вовсе не яблоней, а инжиром. Яблонь тогда не было. А фиговые листочки с тех пор и пошли. Затем разговор плавно перетек на финиковые пальмы. Юра обещал заказать на базе сушеные финики и ананас. А то колечки ананаса в консервных банках неверно вкус передают.

Место находим хорошее, но на нем растут деревья.

— Надо идти к Мудру, разрешение на вырубку получать, — говорит Платон.

— А что, если вокруг дома яблони посадить? — предлагает Юра.

— Почему только яблони? Можно и кусты. Смородину, крыжовник, малину там, — дополняет Толик. — У кого дача есть?

— У моей тещи. Но ее сюда нельзя, — бурчит Вадим.

— У Светы есть дача, она сама говорила, — вспоминает Толик.

— Правильно, народ — в поле, — улыбаются повеселевшие геологи. И мы идем разыскивать Мудра.

Почему-то мне думается, Света не обрадуется.

* * *

Все началось совсем нестрашно. У Жука голова заболела. Зимой такое часто бывает. Но в конце лета, да еще у крепкого пацана… Впрочем, никто особенно не встревожился. Но ночью у парнишки начался жар. А утром он упал и потерял сознание. Евражка побежала за Ирочкой. Ирочка только лоб пощупала — и сразу вызвала по мобилке обоих врачей. Те засуетились, отнесли Жука на носилке в белый вертолет.

А когда заболела голова у сестренки Жука, началась паника. К утру следующего дня прилетели еще два вертолета, много людей в белых халатах и Медведев. Мудр хотел возмутиться, что столько людей появилось без его разрешения. Но к нему подбежал Медведев и объяснил, что Жук заболел болезнью, которой заразился от чудиков. Все чудики к этой хвори привычные, им она не страшна. Вроде соплей из носа. В детстве все по несколько раз переболели. Дней пять себя хворым чувствуешь, и снова здоров. Но наши с этой заразой не знакомы, и все может кончиться очень плохо. Еще Михаил сказал, что мне и Жамах бояться нечего. Нам прививки иглой в попу в больнице сделали. А теперь надо срочно делать прививки всем. Но нужно было делать раньше, до того, как люди заразились.

Утром следующего дня еще у нескольких людей начался жар. Чудики развернули АРМЕЙСКИЕ ПАЛАТКИ с красным крестом в белом круге на боку.

Эти палатки назвали госпиталем. Всех заболевших попросили на время переселиться в госпиталь, чтоб не заражать через дыхание остальных.

Многие поначалу не хотели. Но когда посмотрели, какие мягкие постели им подготовили, когда узнали, какой вкусной едой кормить будут, согласились.

Правда, опять споры начались, Кто в какой палатке жить будет. Чудики хотели, чтоб охотники отдельно, бабы отдельно. Но здесь мы быстро свои порядки навели. Расселились по семьям и родственникам. Ну а там, где семьи маленькие, натянули веревки и повесили занавески, как зимой в хызе. Хотели повесить занавески из старых шкур, но чудики в белых халатах обругали шкуры непонятными словами «септическое вторсырье», велели немедленно убрать и выдали много белых простыней.

Потом началось то, что с Жамах у чудиков делали. Палец до крови кололи, насквозь просвечивали, просили писать в баночку, просили какать в голубой кабинке, из блестящей железяки в попу пшикали. Это чтоб иглами не колоть.

Первые четыре дня были очень страшными. Все больше и больше людей жаловались на головную боль и жар. Вамы пустели, люди целыми семьями переселялись в госпиталь. Врачи не спали, шатались от усталости. Давали больным маленькие плоские кружочки, которые называли ТАБЛЕТКАМИ, пшикали в задницу пшикалкой, кололи иголками. Мы с геологами разносили еду, ставили утки. На стройке никто не работал, на охоту никто не ходил, ели консервы и другую еду чудиков. Вся моя семья тоже не спала, мы ходили с врачами и переводили. Многие у нас еще плохо русский знают. А врачи, которых Медведев прислал, нашего языка вообще раньше не слышали.

На пятый день те, кто раньше заболел, начали выздоравливать. Эта новость сразу по всему обществу разлетелась. Люди повеселели. Никто ведь не умер. И хотя заболевали все новые и новые, болезнь уже не так пугала.

Даже когда несколько человек все-таки умерло.

Прилетели еще десять медиков. Начали делать ПРИВИВКИ тем, кто еще не заболел. Хотя честно предупреждали, что раньше надо было делать. В общем, полтора десятка дней прошло прежде, чем жизнь вновь налаживаться начала. Семьи в вамы возвращаются, вертолеты врачей увозят. Но, как сказал Мудр, мы испугом отделались. Во времена молодости его деда половина общества от болезни пала. А у нас — два старика, одна старуха и два грудничка, что весной народились.

Вот из-за грудничков скандал и случился. Старые так и так скоро бы померли. Если б не ксапины носилки — еще в прошлый год остались бы за перевалом. А в том, что груднички померли, Медведев Эдика обвинил. Мол, Эдик неправильно диагноз поставил, не от того лечил. Может, и на самом деле не от того, но как у малыша спросить, что болит, если он говорить еще не умеет? А Эдик тогда много ночей не спал, шатало его от усталости.

Я хорошо знаю, мы с Жамах тоже с ног валились, врачам помогали. Больных все больше, за всеми ухаживать надо, кормить, поить. А то и просто объяснять, почему нельзя в родном ваме жить, зачем в баночку писать, зачем уколы и таблетки, да что это за штука — биотуалет и как им пользоваться.

И это все — не нормальным людям, а больным, которым страшно.

Мы все в своем кругу обсудили и решили, что даже если Эдик ошибся, то не виноват он. Потому что если б не лечил, эти малыши все равно бы померли. Обычное дело, когда грудничок умирает. Зато сколько людей спас!

С этим к Палпалычу пришли. Он устало на нас смотрит и говорит:

— Что я могу сказать? Вы сами все видели. Больше полусотни больных на врача… Вина Эдуарда несомненна. Ошибся он, допустил халатность. Из-за этого погибли два человека. Почему ошибся — вы тоже знаете. Может, если б я рядом был… Но у меня своих больных невпроворот… А я — старший, часть вины на мне. В общем, не мне его судить.

Мы опять собрались в хызе на большой совет. Палпалыч сам сказал, что не ему Эдика судить. Но раз не ему, то кому? Другие медики пришлые, мы их даже не знаем, они незваными пришли. Их слово веса не имеет. Михаила здесь не было. Выходит, нам решать, виноват Эдик, или нет.

Опять вернулись в вам, который чудики диспетчерской называют, опять Вадим Медведева на связь вызвал. Мудр потребовал, чтоб Эдик вернулся и впервые поругался с Медведевым. Не как бабы или дети ругаются, а как серьезные, взрослые люди. Спокойными, вескими, серьезными словами. Даже пригрозил прогнать с наших земель всех чудиков, кроме Ксапы. Потому что Михаил не уважает наши законы и обычаи.

— Ты ж меня без ножа режешь, — говорит Михаил. — Не могу я сейчас медиков отозвать. Если болезнь до вас добралась, надо и Заречным, и Чубарам, и Степнякам профилактику проводить. Если эпидемия дальше пойдет, меня с говном съедят!

Тут Жамах насторожилась. Велела Михаилу понятно объяснить, что он про Чубаров говорил. Так мы узнали про карантин, про микробов, и как начинаются эпидемии. Много страшного узнали.

— Но Эдик должен вернуться, — закончил разговор Мудр. Поднялся и вышел. А раз он вышел, мы тоже все поднялись и вышли.

И через два дня Эдик вернулся. Но такой мрачный, будто у него все родные разом умерли. Я Ирочку хотел расспросить, что с ним случилось.

Она ответила, что у Эдика карьера рухнула. Я не понял, но она объяснять отказалась. Говорит: «Не лезь в душу к человеку, ему и так плохо». Жамах молодую вдову подговорила ночью Эдика утешить, не получилось. Вдова к нему под одеяло залезла, он с ней ласково поговорил, банку сгущенки подарил, а сам вышел, как бы по нужде, оделся и в горы ушел. До утра по сопкам бродил. Я — незаметно — за ним, чтоб не случилось чего. Чудики ведь без оружия в горы лезут.

А женщина его до утра ждала…

* * *

Вскоре опять на двух вертолетах прилетели медики. Заправились у нас и вместе с Жамах полетели Чубарам прививки делать. О том, что у нас чуть мор не случился, мы и Чубарам, и Заречным по рации рассказывали.

Жамах созвала совет матерей, рассказала, что к чему. Бабы — не охотники, ей поверили. Охотники, конечно, поспорили, что они сильные, их никакая хворь не возьмет. Но Жамах высмеяла, что зад перед бабами оголить боятся. Пришлось сначала Кочупе, а потом и остальным доказывать, что не боятся.

После Чубаров Заречных долго уламывать не пришлось. Даже обиделись немного, что не их первых. Мы на Жамах свалили, мол, у чудиков жила, друзей среди чудиков много имеет, вот и…

* * *

— Гей, славяне! Подъем, племя неудачников! — будит геологов и летунов Вадим.

— Чего так неласково? — интересуется кто-то.

— А за что вас хвалить? Идею с водопроводом провалили. Десять лбов, а глупее одной бабы.

— Ну, шурфовку-то провели. Местами до трех метров, — вяло отбрехивается кто-то. — Подожди, а что не так с водопроводом?

— Сходи, посмотри.

— Что они шумят? — сонно спрашивает Жамах.

— Не знаю. Что-то с водопроводом. Вадим говорит, Ксапа умнее всех нас вместе взятых.

— Это точно, — Жамах переворачивается на бок, ко мне спиной, и вновь засыпает. Олежек всю ночь не давал нам спать. Но что там с водопроводом?

Засыпанное старое русло размыл?

Одеваюсь и иду выяснять. Вроде, все нормально. Ливень наполнил три озерца и почти заполнил болотце. День-другой — и водопровод заработает.

— Да-а-а… Это мы не продумали, — говорит за моей спиной Платон.

— Такую воду пить нельзя.

И пинает головешки костра. Малышня вчера весь день таскала из третьего озера сучья, палки и сухие стволы деревьев, чтоб не напороться брюхом на сук, когда купаешься. Как муравьи весь день работали. Сложили большую кучу. Хорошие дрова будут, когда высохнут. Под конец за камни принялись, чтоб ноги не портить. Из камней очаг сложили. Все правильно сделали, подальше от деревьев, чтоб пожара не было. Воду, конечно, замутили, но муть осядет.

— Муть осядет, — говорю. — Не здесь, так в болотце.

— Они же завтра снова купаться придут.

— Ну да. Здесь вода самая теплая из трех озер. Я сам сюда после работы купаться приду.

— Нельзя пить воду из лужи, в которой кто-то купался, — объясняет мне Юра. — Заболеть животом можно. Думаешь, ребятня писать на берег выходила? Я не хочу пить воду, в которую кто-то писал. В такой даже посуду мыть нельзя.

Тут мы слышим гул авиетки. Он совсем не такой, как у вертолета, потише и на две октавы выше, как Сергей говорит.

— Опять начальство, — хмурится Платон. — Идем, встретим.

Это не начальство. Точнее, Питер-надзорщик тоже прилетел. Но за ним из авиетки вылезает Ксапа! Двигается она осторожно, экономно, как Жамах после болезни. Правая рука висит на перевязи.

— Только не обнимай меня! — восклицает она. — Ребра переломаешь, они еще не срослись. Я из больницы сбежала! Можешь аккуратно взять на руки и отнести в вам.

Я так и делаю. Ксапа ослабела, и любое усилие вызывает у нее одышку.

Дышит мелко, но часто. Глубоко дышать ей больно.

— Ерунда это все! — утверждает она. — Я на поправку пошла! Видели бы вы меня неделю назад. Есть не могла, на капельницах жила. Да, у вас бульончика не найдется для дистрофика? Мне сейчас полагается есть понемногу, но часто.

Целый день к нам гости ходят. Все новости по десять раз рассказывают. Я с Кремнем меняюсь, чтоб на охоту не ходить. Жамах с кем-то меняется. Вечером Света приходит знакомиться, жалуется, что на нее решили сельское хозяйство свалить.

На следующий день Ксапа, опираясь на палку, идет смотреть новостройку. Мы как раз собираемся заливать бетоном ленточный фундамент.

— Отряд! Становись! Равняйсь, смирно! Равнение на середину!

— рявкает Платон.

— Через четыре года здесь будет город-сад! — хором кричат шабашники, выстроившись в линию.

— Вольно. Разойдись!

Тут мимо проходит Света с пустым ведром. Шабашники переглядываются, торопливо вновь выстраиваются в линию.

— Три — четыре! — командует Платон.

— И на Марсе будут яблони цвести! — дружно орут парни.

— Ах вы, суслики! — кричит Света и бросается на них, размахивая пустым ведром. Шабашники разбегаются с веселыми воплями. А Ксапа в очередной раз выслушивает, сколько яблонь и смородины будет посажено вокруг хыза.

— Клык, бери лимузин, — Платон кивает на экскаватор, — и прокати Оксану по всем объектам.

Кто не понял, по всем объектам — это вдоль нового водопровода. Но тут возникает сложность. В кабину вдвоем мы не помещаемся. Чтоб на подножке ехать, нужно двумя руками держаться. А водить экскаватор Ксапа не умеет.

Но геологи быстро соображают. Стелют в ковш, который большой, который спереди, брезент, сверху кидают тюфяк. Получается мягко и удобно. Я сажусь за руль и неторопливо еду вдоль трассы водопровода. Евражка, конечно, на подножке.

— Ксапа Давидовна, это есть выдающийся нарушение техники безопасности, — кричит нам вслед Фрэд-надзорщик. Мы ему руками машем. То ли «привет», то ли «отвяжись».

Назад Ксапа идет пешком. А Еврежка отгоняет экскаватор на стройку.

Я уже давно замечаю — геологам только бы канаву с отвесной стенкой найти.

Полдня восхищаться могут, землю в пальцах мнут, камешки рассматривают.

— Клык, какие же вы молодцы, что бассейн вырыли, — радуется Ксапа.

— Детишки плавать научатся.

— А Вадим говорит, из-за них воду пить нельзя.

— Пить из старого будем. Бассейн важнее!

До родного вама так и не доходим. Ксапа в вам к Мудру заглядывает.

И через три слова, поздороваться толком не успели, уже спорят. Я один домой возвращаюсь. Мечталки нет, Жамах нет, одна Лава с тремя малышами возится. По шкурам перед собой разложила, пройти страшно. Как будто у Баламута своего вама нет! Ну, раз так… Велю ей похлебку в котле разогреть, выдаю пару консервных банок и поручаю накормить Мудра и Ксапу.

А то ведь они до вечера голодные проспорят.

Эта нахалка без спроса тащит из рюкзака Жамах рацию и вызывает Туну. Ну совсем степнячки от рук отбились. Отругал ее хорошенько, чтоб по чужим вещам не лазала, потом пришлось банку сгущенки дать. Терпеть не могу, как степнячки плачут. Как дети — во весь голос.

Приходит Туна, приносит четвертого малыша. Один начинает ныть, остальные подхватывают. Ужас! Бегу на стройку, там спокойнее.

Вечером два события случаются. Первое — Сергей геологов из дальней разведки привозит. Они где-то по дороге девку-айгурку отловили. Говорят, за ней охотники гнались. Сергей машину между ними и девкой посадил.

Охотники вертолета испугались, остановились. А Бэмби девку догнала, остановила, уговорила в вертолет сесть.

Когда мы степнячку ловим, руки-ноги свяжем, если время есть, на плечо забросим и несем как тушу оленя. Бывает, по голове стукнем, чтоб не вопила. А чудики, наоборот, накормили, напоили, нож на ремне подарили.

С другой стороны на ремень фляжку подвесили. И все это — вшестером, с улыбками и смешками. Девка не знает, кому досталась. Из языка Чубаров всего десяток слов знает, а Бэмби по-айгурски вообще не понимает.

И вот Бэмби таскает айгурку за руку по всему поселку, лопочет сразу на четырех языках. У нас народ к новичкам привычный. Видят, нож да фляжка на поясе — значит, девка чудиков. Не трогают. Только испуганная Евражка к Жамах прибегает жаловаться, да Жамах хмурится, желваками играет.

Тут другое событие начинается. Открытие второго водопровода. По канаве слабенький-слабенький ручеек путь прокладывает, а чудики раздеваются до трусов, глиной на груди полосы рисуют, прыгают вокруг, в железные кастрюли стучат. Вокруг малыши в восторге скачут. Дикари на воле, как Ксапа говорит. Айгурка испугана, а Бэмби ее за руку к нам тащит.

Чудики за руки хватаются, хоровод устраивают. И меня втягивают, и Жамах, и всех, кто рядом. И Бэмби с айгуркой. Бедная девка только тут понимает, что на какой-то праздник попала, улыбаться начинает.

Затем чудики лезут отмываться в холодную воду. А кто поумнее — бежит к третьему озеру. Ну а дальше — как всегда. Котлы, полные супа, щей и мяса, шашлык над углями, бутыли с квасом и соком.

Пока все едят, уважаемые люди собираются вокруг костра Мудра и решают, пусть для начала Бэмби за айгурку отвечает. А что с ней делать, решим, когда девка говорить научится. Зовем Бэмби, и Жамах объясняет ей наше решение. Радуется, бестолковая. Еще не знает, какая ответственность — контактером быть.

* * *

— С этим надо что-то делать, — жалуется Ксапа непонятно на что.

— все слишком быстро развивается.

— Да что за беда? — удивляется Жамах. — Объясни толком.

— Экспансия в этот мир слишком бурно нарастает. Да ты не знаешь этого слова. Я должна тебе расстановку сил показать, иначе не поймешь.

Ксапа зажигает электрический фонарь, вешает повыше, решительно сдвигает все вещи к стенкам. И рисует круг на земляном полу.

— Это мир, откуда я пришла.

Рядом появляется второй круг.

— Это наш мир.

Сбоку появляются еще два круга.

— Это миры, которые открыли америкосы и австралийцы. У нас на Земле много народов. Народ — это племя по-вашему. Только большое-большое. Самый сильный народ — американцы. Когда мы дразнимся, их америкосами зовем.

Самый многочисленный — китайцы. Всем народам нужны металлы и нефть.

Металлы ты видела, а из нефти делают ту вонючку, которая в бочках, на которой наши машины летают и ездят. Ну, еще много чего нам надо. И особенно — земли. Тот народ, который открыл новый мир, становится очень сильным и богатым.

— Понятно, — кивает Жамах. — Но я была в вашем мире. Он богаче нашего.

— Погоди, не перебивай. Ваш мир тоже очень богатый. Только богатства вашего мира пока в земле лежат. Вы о них не знаете, вам они пока как бы и не нужны. И самое плохое — ваши земли уже заняты. На них вы живете. А пройдет время, и те богатства, которые в земле, вам самим потребуются.

Жамах ничего не сказала, только посмотрела словно сквозь стену вама в ту сторону, откуда вертолеты чудиков прилетают, да желваками заиграла.

— А теперь — о расстановке сил. Америкосы и австралийцы очень не хотят, чтоб мы, русские, ваш мир осваивали. Сейчас они самые сильные, а с этим миром мы наравне с ними силу получим. Они двумя руками против колонизации этого мира. Мол, занят уже, и не фиг русским тут делать.

— Колонизация — это что за слово?

— Колонизация — это когда мы лезем к вам в мир и тут живем как дома.

Хызы строим, детей заводим… Учти, нас очень-очень много.

— Ясно, продолжай.

— Остальные народы тоже не хотят, чтоб мы усилились. Но они сами хотят поймать новые миры, поэтому открыто выступать за запрет боятся.

А вдруг им тоже обитаемый мир попадется? Их тактика — тянуть время. Чтоб ни вашим, ни нашим. В общем, за три года мышиной возни образовались две главные силы. Это комитет по надзору, цель которого следить, чтоб русские не обижали бедных аборигенов. Вас, то есть. А на самом деле, всеми силами тормозить освоение этого мира. Самый главный у надзорщиков — Питер. Ты его видела, он со мной прилетал.

А с другой стороны — квартирьеры во главе с Михаилом Медведевым.

Ты его тоже хорошо знаешь. Медведев выглядит скромно, но за ним стоят огромные силы. Он к президенту без стука входит.

— Кто такой президент?

— Самый главный у нас. Вроде Мудра здесь. Когда мы что-то решаем, слово президента самое веское. Так вот, цель Медведева — протолкнуть в этот мир как можно больше всего из нашего мира. Людей, вещей, обычаев, знаний. А цель надзорщиков — не допустить этого. И те, и другие делают вид, что все это — для пользы местных жителей. Такие у нас дурацкие законы. Все знают, что ложь, но обязаны подчиняться.

И вот тут начинается самое интересное! Из-за наших дурацких законов слово Мудра, оказывается весомее слова президента. Хотя у Мудра меньше тысячи человек, а у президента — больше ста миллионов. И вот Михаилу приходится подлаживаться под слова Мудра. Разрешил Мудр еще двух шабашников прислать — Михаил завтра же их пришлет. А с ними — много-много вещей. Чтоб мы, значит, привыкали. И не сомневайся, самые лучшие пришлет.

Только опять заковыка. Все подряд присылать нельзя. Особенно оружие.

Надзорщики очень строго следят, чтоб в этот мир не попало, чего нельзя.

— Но если Михаил присылает только то, что Мудр разрешил, то чего мы боимся?

— Перехода количества в качество. Загляни завтра в любой вам. Везде пустые консервные банки для чего-то приспособлены. Скоро бабы жить без них не смогут. А год назад о них кто-нибудь слышал? И так во всем. У нас уже половина как чудики одеваются. Хоть на себя посмотри. А через год и заречные так одеваться будут. Через десять лет половина народа на русском будет лучше меня говорить. Этот мир постепенно станет русским. Чего и добивается Михаил.

— Так нам-то что делать?

— Кабы я знала. Русским этот мир все равно рано или поздно станет.

Но надо, чтоб при этом он себя не потерял, вот что главное! А как это сделать — не знаю.

— И на елку влезть, и жопу не поцарапать… Ты что глаза вылупила?

— Жамах, у нас точно так же говорят.

— Так я эту присказку от Толика слышала.

* * *

Только на пятый день вижу, сколько страшных шрамов появилось на Ксапе. До этого она при мне из майки не вылезала. Из правой груди словно волк кусок выкусил. На ребрах синие шрамы, под ребрами синие шрамы, и на спине — тоже.

— Этот гад наконечник дротика никогда не мыл. А кончик отломился и у меня в спине между ребрами застрял. Такое воспаление началось, чуть не померла ненароком! — объясняет Ксапа.

— Степняки наконечники старым жиром смазывают, — поясняю я.

— Сволочи, правда? Это просто бактериологическое оружие. Его в ООН запретить надо. Но главное — легкое спасли. А грудь… Если хочешь, я пластику сделаю. Шрамы останутся, но по форме будет как новая.

Тискать Ксапу пока нельзя, но губами можно. Я только собрался, но Жамах интересуется, что такое пластика груди. Пока Ксапа рассказывает, я засыпаю.

Будят нас степнячки.

— Ксапа, скажи Серь'оже, чтоб нас к родным свозил. Он только тебя слушается. Никто больше не убежит, чес-слово! Заречные уже по пять раз летали, так нечестно!

Идем убеждать Сергея. Небо хмурое, моросит мелкий, противный дождик.

Сергей не любит такую погоду, говорит, нелетная.

— Собак, Собак, ко мне, Собак! — кричат мальчишки и кидают щенку палку. Затем вместе, наперегонки бегут за ней. Еще кричат непонятное слово «апорт». Им не холодно.

— Никуда сегодня не полетим, — говорит Сергей. — Скоро тучи перевал закроют. Я в тумане и ночью не летаю.

В такую погоду выходить из вама не хочется. Самое время чинить старые вещи. Но женщины затевают иное. Скручивают по-хитрому друг другу волосы. Называется «заплести косы». У Ксапы и Мечталки по одной, а Жамах две заплетает, справа и слева. Хорошие у нее волосы, прямые, черные, густые. Хоть и две косы, а каждая не тоньше, чем одна мечталкина. Завтра все бабы будут им завидовать. И родится новая МОДА.

В полдень прибегает мокрая от дождя Света.

— Ксюш, ты как хочешь, но школа должна быть под крышей. Мне уже надоело каждый день плакаты вывешивать, а вечером снимать.

После обеда — Кудрява. У ее сестры малец болеет. Тут уж Ксапа тревожится всерьез. По видеосвязи с врачами говорит, у геологов и летунов аптечки забирает, потрошит как мелкую дичь, малышу какие-то таблетки скармливает. Затем меня к Мудру тащит.

— Я боюсь к нему идти. Только вчера требовала, чтоб никого больше не пускал, а теперь поняла, надо у нас больницу поставить. Ну, хотя бы, фельдшерский пункт. Ты скажи, что это ты придумал, а?

— Больница — это тот девятиэтажный хыз, где Жамах рожала? Нам такой не построить.

— Не надо нам девятиэтажный. Нам маленькую, на десять коек, не больше.

Мудр, конечно, сразу понимает, чья это идея. Взъерошивает Ксапе ПРИЧЕСКУ и разрешает врачей пригласить. Но не больше пяти человек. Михаилу идея тоже нравится. Предлагает белый вертолет к нам перегнать. Но говорит, что раз у нас будут постоянно две машины БАЗИРОВАТЬСЯ, нужно, чтоб и техперсонал у нас постоянно жил. То есть, еще три техника. Мудр смеется, говорит, что сразу понял, чем это кончится, но Ксапа до вечера губы кусает.

* * *

Луна светит в дымовое отверстие вама. Олежек спит, но мои женщины никак не угомонятся. Как будто днем не работали. Жамах шкуру выделывала, Ксапа одежки чинила, Мечталка грибы, ягоды, коренья собирала. А теперь у них ПОЛИТИНФОРМАЦИЯ.

— … Иммиграцию нельзя пускать на самотек! — убеждает Ксапа. Жамах внимательно слушает, приподнявшись на локте и свободной рукой лаская мне живот. — Я зимой рассказывала, чем это в Америке кончилось. Ты помнишь?

— Как в бреду, — улыбается Жамах. — Я же тогда языка не знала.

— Теперь в Америке коренного индейца днем с огнем не сыщешь! Надо ввести очень строгие иммиграционные законы.

— Так введем. Ты — здесь, я у Чубаров на совете матерей слово скажу.

— Но я не знаю, какие. Сколько поселенцев можно допустить, а сколько уже нельзя, понимаешь? Где грань, за которой вред перевесит пользу?

— Это что, ты хочешь запретить нам девками с другими обществами меняться? — я даже на локтях приподнялся.

— Опустись, не загораживай, — Жамах твердой ладошкой прижимает меня к постели. Она лежит слева от меня, а Ксапа — справа.

— При чем тут девки? Я о наших говорю, — сердится Ксапа.

— А не о девках?

— И я подумала, что девок твой закон в первую голову коснется, — подает голос Жамах.

— Но я же… А сколько у нас пришлых девок?

— У нас? Две из трех. Я да ты, да мы с тобой. Вот Мечталка парня найдет, ни одной местной не останется.

Ксапа фыркает и зарывается носом мне в подмышку.

— Нет, я по всему обществу в целом. Слу-ушай, давай поручим Свете перепись населения!

— Не знаю, что это, но она не обрадуется, — теперь фыркает Жамах и утыкается носом мне в другую подмышку. — Ей уже детей и сельское хозяйство поручили.

— Да пустяки! Я пообещаю, что с малышами помогу. А Клык пообещает ей школу построить, — тут же придумывает Ксапа. — Клык, пообещаешь?

— Как общество решит, — осторожно отвечаю я. И получаю по пузу кулаком.

— Да что ты как не родной?

— Эй, пришлые, — сонно бурчит Мечталка. — Дайте местным поспать.

Местные спать хотят.

* * *

— Что? На бумаге??? Да идите вы к бису! — возмущается Света. — Будет комп — будет разговор. Знаете, как я по интернету соскучилась?

— Комп надзорщики не пропустят.

— Свежо предание. Вадиму для связи комп можно иметь, а мне для школы нельзя?! Значит, так! Будет школа под крышей и с электричеством, будет комп с проектором — поговорим о переписи населения. И чтоб ноутбук, а не гроб с музыкой.

— Ну Свееет… Ну что ты как не родная?

— Вам только палец дай, вы руку под локоть отхватите! Ликбез — на мне. Детский сад — на мне. Огород — на мне. Сад — на мне. Пса накормить — тоже без меня никто не догадается. Теперь еще перепись населения!

— Может, поговорим с надзорщиками? — предлагает Жамах.

— Идем, подумаем, — соглашается Ксапа. И женщины тянут меня к шабашникам, где гнут спины два представителя комитета по надзору. Но как только школа скрывается за деревьями, Ксапа, оглянувшись на всякий случай, шепчет заговорщицким тоном:

— Я сама не хочу, чтоб в школе компьютеры стояли. Там, где комп, там компьютерные игрушки. Ты не представляешь, что это за зараза! Для детей — хуже наркотиков, честное слово! Хоть бы игры были развивающие, а то сплошные стрелялки!

— Ничего не поняла, но тебе виднее. Так нам самим перепись вести?

Или, может, Мечталку попросим?

— У Мечталки еще авторитета мало, — вздыхает Ксапа. — Вот парня подцепит, тогда… Хорошо бы надзорщиков подключить, но языка не знают.

Света тоже плохо говорит. Да ладно, отложим пока. Пусть Света получше язык освоит, к хозяйству привыкнет, тогда снова подкатим. Угу?

Думаете, успокоились? Как же! Жамах решила к надзорщикам присмотреться. Для этого пришла помогать нам хыз ставить. Ксапа тоже пришла, но ей работать рано, на бревно присела, на нас смотрит. От Жамах пока пользы мало, но не прогоняем. Раз говорит, что охотница, пусть учится мужской работе.

В обед, убедившись, что Жамах настроена серьезно, Платон под бурные, продолжительные аплодисменты зачислил Жамах в шабашники и выдал экипировку: каску, перчатки, сапоги, грубые брезентовые штаны и брезентовую робу. Ну и еще кое-что из одежки. И большую банку персиков, которую мы тут же открыли и съели.

К концу обеда прибежала Света и заявила, что этот хыз забирает под школу, потому что он удобно расположен и наполовину готов. А нам до холодов надо поставить еще два хыза: жилой и больницу.

От такого напора мы притихли. А Света с гордым видом и прямой спиной ушла к своим ученикам.

— Чего это с ней? — первым выходит из столбняка Юра.

— Мои бабы решили повесить на нее перепись населения, объясняю я.

— Перепись — это дело хорошее. Ну и что будем делать, мужики?

— Платон обводит нас задумчивым взглядом.

— Ну ничего себе заявки! — возмущается Толик. — А если каждая себе хыз требовать будет?! У нас что — матриархат?

— У нас — да, — усмехается Жамах. — Но здесь я пришлая, полосками не помеченная, правами не обремененная, так что сами решайте.

— Ты это кончай! — возмущается Ворчун. — Клык, ты куда смотришь? Мы твою бабу только приняли, а она уже от работы увиливает!

— Надо к Мудру идти, — предлагает Фантазер.

* * *

Когда Жамах рассказывает надзорщикам о переписи населения, те только от восторга не прыгают. И сразу обещают договориться с Михаилом о ноутбуках. По штуке на каждое общество. Почему-то надзорщики очень хотят знать, сколько нас, и кто где живет. Меня это тревожит. Михаил никогда такого интереса не проявлял. Странно это…

— Еще как проявлял, только вслух не говорил, — убеждает меня Ксапа.

— Можешь быть уверен, наше общество у него все в картотеке. Мы же с первого дня важные встречи на видео записывали.

Потом мрачнеет.

— Кажется, я идиотов пригласила. Интересно, они на самом деле думают, что у каждого троглодита был телевизор в пещере и ноутбук подмышкой?

— Кто такие троглодиты?

— Наши далекие предки. Жили в пещерах, огня не знали. Напомни мне с Михаилом о ноутбуках поговорить.

Я раздеваюсь и первым бросаюсь в воду. Хорошая вода, теплая! Ксапа сегодня первый раз решилась искупаться. Сил у нее еще мало, правой рукой работать не может, говорит, больно. Поэтому я пошел с ней. На всякий случай, мало ли чего. Как только она скидывает одежки, раздается дружное «ух ты» и Ксапу окружает малышня. Только пальцами не трогают.

— Тетя Ксапа, а можно потрогать? — тоненький голосок. Я-то знаю, что ее врачи ножами изрезали, но ребята уверены, что все шрамы от драки со степняками остались. И Ксапу очень зауважали. Мало у кого из охотников столько шрамов на теле. Разве что у Седого. И то в разные годы получены.

А тут свежие, синие еще. И спереди, и сзади, словно копье ее насквозь пробило. Аж смотреть боязно.

Кто-то из малышни бежит и взрослым рассказывает. В общем, когда Ксапа из воды вылезает, на полянке широким кругом вокруг холодного кострища сидят все свободные охотники и делают вид, что случайно тут оказались.

— Бездельники. Вы хоть бы костер запалили, — беззлобно ругается на них Ксапа. — Голую бабу никогда не видели?

— Такую живучую — нет, — отвечает за всех Кремень.

Охотники сдвигаются, уступают Ксапе место. Но я сажаю ее к себе на колени. Быстро разводим костер. Кто-то бежит к вамам, присылает баб с мясом, посудой и консервами. (Что за костер, если от него мясом не пахнет?) И течет беседа «за жизнь». Ксапа рассказывает о переписи населения. Оказывается, они с Жамах затеяли не только самих людей сосчитать, но и кто у кого родители, деды и бабы — и так всех предков, кто сколько помнит. Охотникам это нравится. Предков надо уважать. Потом говорим о том, сколько пришлых можно взять в общество.

— Не больше одной трети, — тут же сообщает Баламут. — Мне мои девки говорили, у Чубаров так заведено. Вот, допустим, я степнячку возьму. — Для убедительности, прижимает к себе Лаву. — Она мне пацана родит. Я местный, пацан мой местный, степнячка пришлая. Получается два местных, одна пришлая.

— Так у тебя две степнячки.

— Не боись! У меня две девки и три малыша. Прикинь, пришлых одна из трех получается!

— По нашим древним законам пришлых не должно быть больше, чем один на двоих коренных, — говорит Жамах и наш тайный знак делает, чтоб мы с Ксапой с ней не спорили. Я тут же понимаю, что эти древние законы только вчера ночью родились. И разговор этот она в нужную сторону закрутила. И девок Баламута заранее подговорила. Хитрая она у меня.

Понравилось охотникам, что каждая третья может быть пришлой девкой.

Как ни считают, все получается, что уважаемый охотник может себе девку с тремя полосками позволить. Лишь бы прокормить смог.

— Дурни вы! — охлаждает восторги Ворчун. — Где вы девку с тремя полосками возьмете. Степнячки теперь только на две согласятся.

Охотники задумываются. Чубары со Степняками свои теперь. Айгуры далеко, до них на вертолете — и то долго лететь. Да и согласится ли Сергей?

— Прилетела птица обломинго, — произносит Ксапа загадочную фразу и хихикает, уткнувшись носом мне в шею.

— С вами хорошо, но пора за дело браться, — поднимается Платон.

— Мудреныш, ты сегодня на стройку или на охоту?

— Я, Клык, Фантазер и Жамах идем на охоту. Наша очередь, — отвечает Мудреныш.

* * *

На следующий день Мудр, Ксапа и Жамах улетают к Чубарам. С ними, разумеется, летят Евражка и куча девок.

— Будет здесь когда-нибудь дисциплина? — ругается Платон.

— Отлови себе айгурку, пообещай три полоски, если слушаться не будет, станет она тихая и послушная, — советует Фантазер.

— От баб на стройке все равно пользы мало, — возражает Толик. Он сегодня управляет бетономешалкой вместо Евражки. — Только их обучишь всему, детей нарожают и дома сидят.

Мы мозгуем и соглашаемся. Потом как-то незаметно разговор переходит на то, что со дня появления Ксапы у нас за год не отправился к предкам ни один охотник. Старые помирали, бабы родами помирали, младенцы помирали, а охотники — нет. Чтоб за год ни один охотник не погиб — такого даже старики не помнят. Здесь, за перевалом, ни чужаков, ни медведей, ни волков нет. Кабан зверь опасный, но первым нападать не любит. Когда-то в нашем хызе медведь жил, но давно это было. Барсы сами ушли, как мы появились.

Один Баламут мог умереть, но и тому Ксапа сломанную ногу вылечила. И голода зимой не было. Если так и дальше пойдет, охотников больше, чем девок будет.

— Юра, а у вас как? — спрашивает Ворчун.

— У нас поровну, — криво усмехается геолог. — Иногда это хорошо, а чаще плохо. Слишком они нос задирают, феминистки самостийные.

— Феминистки — это кто такие?

— Представь, что Евражка взрослой бабой выросла, а характер какой был, такой и остался. Вот это и будет настоящая феминистка.

Тут зеленая вертушка прилетает, топливо привозит. Мы идем бочки разгружать. На самом деле катать бочки совсем не весело, но геологи по дому скучают, а пилоты почту и новости привозят. Поэтому они так радуются.

— А вы заметили, что Кремень на Свету глаз положил? — замечает Верный Глаз.

— У него же своих две бабы. Зачем ему третья?

— Кризис среднего возраста, — усмехается Ворчун.

— Откуда ты только слов таких нахватался? — делает вид, что сердится, Платон.

— От степнячек.

Только о Свете заговорили — легка на помине. Злая как волчица. Двух пацанов за шкирятники тащит. Пацаны сопротивляются, но куда там. Света одной рукой приподнимет так, что ноги в воздухе болтаются, встряхнет, словно из шкуры мусор вытрясает, сразу ясно, у кого сила.

— Что случилось? — спрашивает Вадим.

— Сами с ними разбирайтесь, — сердито отвечает Света и садится на ящик. — Они дерутся как звери. Мы молодыми были, мальчишки тоже дрались, но не так! Они убить друг друга готовы.

— Чего не поделили? — спрашивает Фантазер.

— Рыську, — бурчит тот пацан, что постарше. Мы задумываемся. Ради Рыськи стоит подраться. Она вроде Евражки — везде нос сует, с пацанами водится, но не такая хулиганистая и наглая. Замечательная, в общем, девка подрастает. Полоски или этой осенью, или весной получит. Как сама решит.

— Кто такая Рыська? — спрашивает Платон. — Она-то знает, что вы из-за нее деретесь? Баламут, ты ее знаешь? Приведи, пожалуйста.

Баламут сам бегать не хочет, двум бабам, что от реки шли, велит разыскать и привести. Появляется Рыська, выслушивает, в чем дело, дергает плечиком.

— Да они оба — придурки озабоченные.

— Вот те раз! — удивляется Платон. — Вы из-за девки дрались, а она вас знать не хочет. Вы бы сначала у нее спросили, который ей больше нравится.

— Подожди, Платон, — говорю я. — Парни, вы видели, как лоси из-за лосихи дерутся?

— Ну…

— Они дерутся, а лосиха рядом стоит, смотрит, выбирает. Поняли, балбесы? Если лосихи рядом нет, лоси драться не будут.

— Поняли, — бурчит тот, что побольше.

— Нифига вы не поняли. У лосей мозгов только на драку хватает. А вы что, такие же тупые?

— Все мы поняли. Рыська, я тебе медвежью шкуру принесу, — зыркает на нас глазами и уходит, прихрамывая. Второй тоже бредет куда-то.

— Спасибо, мужики. А то я уже не знала, что с ними делать, — говорит Света. — Ой, а вдруг они на самом деле на медведя полезут?

— Где они здесь медведя найдут? Нету здесь медведей, — фыркает Рыська.

* * *

На следующий день Платон говорит, что на великих стройках два выходных. Геологи совещаются и бегут уговаривать Сергея куда-то слетать.

Сергей для вида сопротивляется. Мол, рано, спать охота. Но посылает Бэмби подготовить машину к полету. Степнячка прямо при нас сбрасывает все одежки, под восхищенными взглядами шабашников споро натягивает одежки чудиков и спешит к машине.

Ты смотри, как округлилась девушка, — восхищается Платон. — Совсем недавно ребра наружу торчали.

Мне становится интересно, что значит «подготовить машину», и я иду за ней.

Бэмби снимает с шеи блестящую железку на шнурке, открывает ей запертую от малышни дверь, проходит в кабину, улыбается мне и щелкает сучками, которые Сергей называет тумблерами. Причем, не всеми подряд, а по какому-то наитию выбирая нужные. Шарит глазами по пульту и над передним окном, внимательно всматривается в буквы рядом с тумблерами, прикусывая губку, над некоторыми задумывается на секунду. Один раз щелкнула тумблером, ойкнула и щелкнула назад.

Машина оживает под ее пальцами, наполняется огоньками и звуками.

А когда раздается знакомый гул, Бэмби гордо оглядывается на меня, садится в кресло и надевает наушники.

— СЕРЬ'ОЖА, МАШИНА К ПОЛЕТУ ГОТОВА. ТОЛЬКО НАДО БАКИ ЗАЛИТЬ, — гремит снаружи ее усиленный голос.

— Когда ты научилась? — спрашиваю я.

— Серь'оже нужна умная девушка, — гордо задирает она носик.

— Он тебя не бьет?

— Ни разу. Только грозится. Когда я что-то не так сделаю, говорит грозно: «Сейчас как всыплю по мягкому месту!» Вначале я пугалась, а теперь знаю, что не тронет. Бабы говорят, чудики еще никого не били, только грозятся.

Прибегает айгурка. Я уже знаю, что ее зовут Фархай. Девушки тараторят, перемешивая слова всех знакомых мне языков. Фархай требует, чтоб Бэмби выяснила у Сергея, кто же из геологов ее выбрал. А не то она сама выберет себе мужчину. Но для этого надо знать, у кого уже есть женщины, а у кого нет. Быть второй она не согласна. Ее отец — первый охотник, а не какой-нибудь приблудный.

А я задумываюсь, почему Платон, стесняясь и отводя глаза, говорил, что летят только геологи, и никого из местных взять не могут. И что значит «расслабиться и спустить пар»? Ведь если они летят далеко, в незнакомое место, то расслабляться как раз нельзя.

Сам не знаю, как так получилось, но пока девушки обсуждают свои проблемы, я незаметно прохожу в конец салона и протискиваюсь в забитый коробками туалет. Жук дважды здесь прятался, и у него получалось, а чем я хуже?

Блин горелый! Он же пацан, а я охотник. Что я делаю?

Но если отжать коробки от стенки, и бочком, бочком… Теперь вдоль другой стенки, приподнять ногу, перешагнуть унитаз, развернуться… Может, даже сесть получится? Жуку было проще, он маленький.

Салон наполняется возбужденными, радостными голосами геологов:

«Бэмби, ты же внешней трансляцией весь поселок перебудила!» — «Мужики, мангал взяли? А кетчуп?» — «Ласты? ты бы еще акваланг взял.» — «Проверьте, Жук в туалете не спрятался?»

Дверь дергается, шуршат, сдвигаясь, коробки, прижимая меня к стене.

— «Пусто. Одни коробки. Зачем тебе столько барахла?» — «Вот сядем в тундре на вынужденную, узнаешь, что барахло это на вес золота.» — «А если девушка пи-пи захочет?» — и взрыв хохота. Затем тарахтение экскаватора, лязг железных бочек и знакомые чавкающие звуки насоса — это началась заправка баков. Наконец, мы поднимаемся в воздух. Я кое-как сажусь на крышку унитаза, взгромоздив гору коробок себе на колени, и, от нечего делать, принимаюсь разбирать надписи на них.

— Во-зду-шн-ые филь-т-ры. — Непонятно. — Кас-се-ты ка-та-ли-за-то-ра.

— Тоже непонятно. — Не кан-то-вать! — первое знакомое слово. — ЖВЗ, — такое даже произнести трудно. Наверно, я еще плохо буквы знаю.

Долго читал надписи, почти ничего не понял. А некоторые буквы вообще незнакомые. Вернемся, у Ксапы спрошу.

Час летим, второй летим. Коробки на ноги давят. Голоса за стенкой из-за гула двигателя не разобрать. Скучно. Наконец, снизились. Какие-то резкие громкие хлопки раздались. Сели. И недовольный крик Сергея:

— Только не в салон! Вы мне всю машину кровью зальете!

Неразборчивые голоса снаружи и снова Сергея:

— На внешней подвеске!.. Да не за рога! Бэмби, объясни бестолковому.

Снова летим. На этот раз — ненадолго. Наконец, приземляемся, и мотор стихает. Сразу хорошо слышны голоса. Геологи радуются как дети. Шумят, выносят наружу какие-то вещи. Вскоре голоса затихают в отдалении, хлопает, закрываясь, дверь. Я вылезаю из-под коробок, выглядываю в щелку. В машине никого. Осторожно выбираюсь в салон и осматриваюсь. Слева — лес, справа — река. Гелолги кучкуются шагах в пятидесяти, поближе к лесу. Кто-то свежует тушу лося-трехлетки, кто-то складывает костер. Сергей с Бэмби раздеваются на берегу, явно собираясь купаться.

— Бэмби, ты бы постеснялась при парнях бюст оголять, — кричит им Платон.

— А мне можно! Ребеночка я еще не рожала, из титьки не кормила.

Серь'ожа волосы мне не подрезал, в свой костер не бросил. Как хочу, так и хожу! — звонко кричит в ответ нахалка и поводит плечами, чтоб сиськи колыхнулись.

Я знаю этот обычай степняков. Увести девку в свой вам, обрезать волосы и сжечь в костре — значит, объявить своей. У нас так обычно не делают. Не фиг баловать девок с тремя полосками. Но Баламут своим волосы подрезал. Правда, совсем чуть-чуть, не больше, чем на ладонь. Только чтоб видно было, и другие степнячки завидовали. Нравится ему, когда у девки волосы ниже лопаток. И девкам тоже нравилось. Но когда они всех достали своим хвастовством, Баламут при всех объявил, мол, мало подрезал, чтоб удобнее было на руку наматывать. Сколько сердитого визгу было! Даже сейчас вспомнить приятно.

Осторожно вылезаю из машины. Не через дверь салона, которая всем видна, а через другую, в пилотской кабине, которая к лесу смотрит.

Опускаюсь в высокую траву и ползу в кусты. Устраиваю засидку, будто охочусь. А когда все геологи и Бэмби собираются у костра, подбираюсь еще ближе, чтоб голоса слышать. Но ни о чем таком не говорят. Бэмби шумит, что мясо не так готовят, ей объясняют, что так, что это называется ШАШЛЫК, что для мангала угли нужны, а мясо пропитаться должно. Теперь Бэмби от мангала за волосы не оттащишь. Все выспрашивает, вынюхивает, на язык пробует.

Платон отводит Сергея к кустам, останавливаются в пяти шагах от меня. Вжимаюсь в землю, натягиваю куртку на голову.

— … Да как я могу ее не взять? Нам что, скандал нужен?

— И что теперь с ней делать?

— Я все обдумал. Первый стакан дернем соком. Я ей снотворного положу.

Уснет, до завтра проспит.

— Ну, как знаешь. Только с дозой не переборщи.

Парни уходят в лес, якобы за дровами, а мне тревожно становится. Как бы с Бэмби плохого не случилось.

У мангала тем временем Юра учит Бэмби насаживать кусочки мяса на шампуры. Пахнет вкусно и слегка незнакомо. Сергей снимает чехол с гитары и настраивает лады. Вадим колдует у костра, остальные бегут купаться.

Возвращаются мокрые, веселые. Брызгаются, рассаживаются кругом у костра. Бэмби визжит, когда кто-то прижимается к ее спине мокрым, холодным плечом. Юра раздает шампуры, Толик разливает сок по белым одноразовым стаканчикам, Платон фотографирует, парни хулиганят. Сергей бросает в стаканы по ВИТАМИНКЕ, и мне опять становится тревожно за Бэмби. Крикнуть, чтоб не пила? Но ведь не наша девка. Даже трех полосок нет. Чубары ее Сергею отдали. Не мое это дело, совсем не мое. Да не могут парни ей плохое сделать, никак не могут, я же не первый день их знаю.

Утыкаюсь лбом в землю и мучаюсь совестью. А геологи тем временем выпивают сок, сдергивают зубами с шампуров кусочки мяса и расспрашивают Бэмби, что она такое говорила про волосы. Бэмби охотно объясняет. Но постепенно речь ее замедляется, она зевает, машет ладошкой перед ртом и склоняет голову на плечо Сергея.

— Поспи, моя маленькая, — говорит он. — Ты сегодня рано встала.

Бэмби и на самом деле засыпает. Геологи замолкают на долгую минуту, настороженно наблюдая за ней, затем Сергей поднимает ее на руки и несет к вертолету. Еще двое открывают перед ним дверь, помогают занести в салон.

Я тихо и незаметно перемещаюсь к вертолету, заглядываю в окно. Сергей опускает спинки четырех кресел, убирает вниз подлокотники, укладывает на получившуюся кровать Бэмби и нежно целует в губы. Толик накрывает ее одеялом. Сергей щелкает чем-то в кабине, и машина начинает чуть слышно гудеть. Затем все трое возвращаются к костру. А я пробираюсь в салон и прислушиваюсь к дыханию Бэмби. Потом тормошу ее за плечо. Бэмби что-то невнятно бормочет, переворачивается на бок, ко мне попкой и сворачивается калачиком. Спит! Просто крепко спит, будто всю ночь не спала.

Тем же кружным путем возвращаюсь к засидке у костра. Геологи выливают из одной полупрозрачной канистры половину воды прямо на землю, затем доливают из другой, чтоб снова была полной. При этом двое работают, а остальные жадно наблюдают и комментируют, будто лить воду — это что-то очень важное и ответственное.

— Шашлыки же подгорают! — кричит Толик и бежит спасать ситуацию. Рот у меня наполняется слюной.

— Я поднимаю первый тост за великого русского человека — Дмитрия Ивановича Менделеева, — произносит Платон, когда все получили по шампуру и стаканчику. Не понимаю, почему геологи морщатся, когда пьют воду из канистры? Зато с каким аппетитом набрасываются на шашлык!

Второй тост пьют за отсутствующих здесь дам. Третий — за тех, кто на вахте и на гауптвахте, четвертый — за Михаила Медведева, за его плодотворное отсутствие. Пятый — за местных баб. Дальше — не помню. Голоса становились все громче и неразборчивее, движения — неувереннее. Сергей играет на гитаре и все поют. Не в лад и невпопад, но зато с огромным энтузиазмом, как говорит Ксапа. Чтоб геологи так громко и так безобразно пели — я еще не слышал. Потом кто-то предлагает наловить рыбы и сварить уху. Идея всем нравится. Кто-то вырубает жерди, кто-то неуверенной походкой идет к вертолету за противомоскитной сеткой. Затем все раздеваются и лезут в воду. Я вылезаю из кустов, беру один из шампуров, забытых над мангалом, обжигаюсь, и вновь прячусь в кустах. Шашлык подгорел с одного бока, но очень вкусный. Я снова вылезаю, кладу пустой шампур на котел с мясом и беру второй с мангала. Потом — третий, уже совсем подгорелый. От реки доносятся крики и веселая ругань.

Наконец, возвращаются геологи. Назад они идут уверенно, почти как обычно, и несут два ведра рыбы. А также, порванную сетку.

— Мать твою, шашлык сгорел! — хватается за голову Юра. Сбрасывает обугленные кусочки мяса в прогоревший костер и тут же принимается разделывать рыбу. Геологи подбрасывают дров, раздувают огонь, разливают воду по стаканчикам. «Для сугреву», как говорит Вадим. Пьют, морщатся, закусывают ржаной лепешкой и обсуждают тонкости рыбалки. Какую рыбу как лучше ловить. Под эти разговоры я незаметно засыпаю.

Когда просыпаюсь, геологи опять громко и нестройно поют. Как я понимаю, уху уже приготовили и съели, но рыбы осталось еще много. Юра готовит «коктейль» — нанизывает на шампуры попеременно куски рыбы и мяса.

Все кричат, что ничего хорошего из этого не выйдет, что он только продукты изводит, но никто не вмешивается.

Получается, по общему мнению, не очень, но на закус годится. Затем кто-то предлагает последний раз искупаться. Мнения разделяются. Трое уходят к реке, двое остаются поддерживать костер, а двое откровенно храпят. Я узнаю, что Мудреныш совсем не прост, что Ксапа Давидовна себе на уме, что если к Вадиму жена нагрянет, мужику песец придет, и всем мало не покажется. А ведь она нагрянет… И вообще, вдовы — бабы замечательные, но разврат пора кончать. И осень скоро, надо успеть дома закончить. Еще узнаю, что Сергей здорово на Бэмби запал, а Натка до сих пор об этом не знает и ждет. Что каждого капитана в порту ждет девушка, каждого машиниста на вокзале ждет девушка, каждого летчика в аэропорту ждет девушка, всем хорошо, только девушке плохо: то в порт, то на вокзал, то в аэропорт. В общем, обычные мужские разговоры. Почти как у нас.

Возвращаются замерзшие купальщики, будят сонных, жарят мясо на сковороде, разливают воду из канистры по стаканчикам, пьют, закусывают мясом. Решают, что все хорошо, только вот баб нет, что сухой закон — необходимое зло. Пускают гитару по кругу. Еще раз дружно пьют и закусывают. Голоса опять становятся громкими, но неразборчивыми, каждый что-то говорит, но никто никого не слушает. Платон замечает, что уже поздно, пора в машину и баиньки.

— Да от вас весь салон перегаром провоняет, — возмущается Сергей.

— Мих сразу поймет!

Немного поспорив, решают спать под открытым небом. Но палатку ставить не хотят, потому что в лом, а дождя не будет. Приносят спальные мешки, раскатывают и ложатся. В последний момент Платон назначает дежурства по два часа. Первый — Вадим. Вадим вылезает из спальника, садится у костра, подбрасывает дров. Вскоре спят все, даже Вадим — сидя, уронив голову на колени.

Я, наконец-то, могу выползти из кустов и размять конечности. Заодно доедаю жареное мясо, скручиваю пробку с очередной канистры и напиваюсь воды. Невкусная вода у геологов. Никакого вкуса не имеет, ничем не пахнет.

Вода должна вкус иметь. Даже талая вода весной — и то вкус имеет. А эта — никакая. Но в реке мутная. Год назад пил — и ничего, а теперь привык, что у нас, за перевалом, вода жутко холодная, но чистая. Мутную пить уже неприятно.

Темнеет. Вадима я будить не хочу, подбрасываю дров в костер и сажусь в сторонке. Какие-то геологи сегодня были не такие. НЕАДЕКВАТНЫЕ, как сказала бы Ксапа. Никогда я их такими не видел.

Блин горелый! Сам уснул. Будит меня волчий вой. Сразу в животе холодно становится. Волки летом сытые, осторожные. Но их много! А у меня копья нет! Раньше у нас только лесные волки водились. Мы их в то время просто волками звали. А потом из степи пришли степные волки. Более крупные и сильные. Лесные зимой стаей охотились, а летом на пары разбивались. Степные и летом, и зимой — стаей. Так лесные тоже круглый год стаей ходить повадились, иначе им от степных не отбиться.

Закидываю в костер все оставшиеся дрова, расталкиваю парней, а они не просыпаются. Никто! Тела мягкие, как мешки с хорошо размятой глиной.

А на дальнем конце поляны уже зеленые глаза светятся. Лесные волки пожаловали. Много их, больше полусотни, наверно. Что же делать?

Если в вертолет людей перетащить, да запереться, то до утра отсидеться можно. Но пока одного тащу, волки других порвут.

Хватаю две канистры, пустую и полупустую, друг о друга колочу. Гулко получается, но не громко. Если б железные были… Бросаю пустую в костер.

Знаю, пластмасса горит. И на самом деле — хорошо пыхнула. Огненный язык на пять шагов из себя выбросила, из костра выкатилась. Я ее пинком назад в костер загоняю. Шампуры хватаю, все восемь, за ремень сую. Мозгую, что у костра не отсижусь, надо как-то к вертолету пробиваться. Толика пять шагов тащу, бросаю. Юру к Толику подтаскиваю, Вадима — и так всех по очереди. Пять шагов протащу, брошу, за следующим бегу, по гитаре бью, чтоб гудела.

Волк к Платону осторожно суется. Я ему с размаха гитарой по голове.

Нету гитары… Но передышку получаю — волки за тушу лося принимаются. Беда в том, что на всех не хватает. Матерые лося делят, молодых не подпускают.

Молодые хотят геологов на вкус попробовать. Но боязно. Думают, что геологи моя добыча, раз я их тушки перетаскиваю, на них медведем рычу.

Юру удобно тащить — за капюшон спальника одной рукой схватил — и волоку. Вторая рука свободна. Остальные поленились в спальники залезть.

Тащу кого за руку, кого за шиворот. Пуговицы обрываются, тела из одежды и спальников выскальзывают. Неудобно! Спальники волки треплют. А тут еще сзади волк суется. Тыкаю его шампуром. Целил в глаз, попадаю в пасть, щеку насквозь протыкаю. Он зубы сжимает, дергает, шампур у меня из руки вырывает и убегает. Скулит в отдалении. Остальные тоже отбегают. Я людей до вертолета дотаскиваю, дверь распахиваю, первого в салон закидываю.

Волки снова ко мне подбираются. Выдергиваю шампур из-за пояса, бросаю в ближайшего. Не как дротик, а как Сергей нож метает. Хорошо выходит, шампур глубоко втыкается! Волк визжит, вся стая отскакивает. Я еще двоих в салон забрасываю. Волки наглеют. Хорошо, матерые тушей лося заняты. Набросились бы на меня все сразу. Эти молодые, трусливые. Осторожничают пока. Еще в одного шампур бросаю, шампур у него в боку остается. Я четвертого в машину закидываю, на ступеньку встаю, к выключателю тянусь, свет включаю.

Оставшихся троих к лесенке подтаскиваю, а что дальше делать — не знаю.

Еще в двух волков шампуры втыкаю. Они визжат, отбегают, остальным боязно.

Я передышку получаю. В проходе гора тел. Кое-как еще двоих сверху забрасываю, дверь захлопываю, а последнего, Вадима, тащу вокруг вертолета к дверце пилотской кабины. Рычу на волков, они на меня зубы скалят.

Молодая волчица за ботинок Вадима хватает, к себе тянет. Я их обоих волоку. Тут Вадим бормочет что-то невнятное, свободной ногой волчицу в лоб бьет. Она отскакивает, а я дверцу распахиваю, хватаю Вадима за ремень да за шиворот, в кабину забрасываю. В шею волка, что из-под машины суется, шампур втыкаю. Сам в кабину запрыгиваю, дверцу поскорее захлопываю.

Перелезаю через обмякшую тушку Вадима, беру за грудки, сажаю в кресло пилота как полагается. В салон прохожу, кучу тел растаскиваю, по креслам рассаживаю. Тела мягкие, что же они с собой сделали? Пересчитываю дважды, проверяю, все ли дышат, проверяю, плотно ли дверцы закрыты… И на пол сажусь. Последние два шампура рядом кладу, чтоб под рукой были. Встаю, свет гашу, снова сажусь. А то волки меня видят, а я их нет. Когда глаза к темноте привыкают, у окна сажусь. Волки кости лося обгладывают, друг у друга вырывают. Котел и сковородку вылизывают. Вертолет им не интересен.

Слушаю, как Бэмби дышит, но не бужу. Опускаю спинки у кресел геологов.

Иду в кабину, но у кресла пилота спинка не опускается. Перетаскиваю Вадима в салон, сажаю как и всех остальных. Нюхаю, как его дыхание пахнет.

Нехорошо пахнет, незнакомо. Только у Бэмби дыхание чистое.

Не знаю, что еще сделать, но не могу просто так сидеть. Трясет всего. Воду пью, открываю ножом банку мясных консервов, съедаю, вкуса не чувствую. Мобилку достаю, она мне говорит, приема нет, далеко очень.

Мы все теперь не с рациями, а с мобилками ходим. Та же рация, только кнопочек больше. Чудики на самой высокой горе соту поставили. Охотники на два дневных перехода в разные стороны расходятся, а друг с другом поговорить могут. Удобно. Только раз в неделю на ночь нужно мобилу в хыз отнести, шнурок в нее воткнуть. Это называется «на зарядку поставить».

Мы там шкаф с полочками соорудили, у каждой мобилки свое место. Просто и понятно всем. Но вот сейчас — облом, как Ксапа говорит.

В кабину захожу, припоминаю, как Сергей рацию включал. Пробую так же тумблерами щелкать — получается. Не так это и сложно. Надеваю наушники.

— Меня кто-нибудь слышит? — спрашиваю.

— Говорите по-русски, — отзывается рация знакомым голосом.

— Здравствуй, Петя, — перехожу на русский. — Это Клык говорит. Если меня искать будут, скажи, что я с геологами ночую.

— Здравствуй, Клык. У вас все хорошо? Почему ты на связи, а не Сергей?

— Все у нас хорошо, не беспокойся. Парни спят как мертвые, но мы внутри вертолета, а волки снаружи остались. Ничего они нам не сделают.

Я сейчас хотел Ксапе позвонить, а мобилка говорит, что я вне зоны. Это значит, далеко очень. Я решил по рации позвонить, только не знаю, как номер набрать.

— Я могу ей позвонить и вас скоммутировать. Но вдруг она тоже спит?

Может, эсэмэску пошлем? Диктуй номер.

Петя объясняет, что это такое, я диктую номер и сообщение: «Я с геологами. За перевалом, за рекой. Завтра вернусь. Клык».

Болтаем о пустяках. Петя говорит, у него ночное дежурство, и скучно.

Ни одного борта в небе, все на базах. Только мы в удаленке. И то на земле, а не в небе.

— Слушай, на твою эсэмэску ответ пришел, — вдруг обрадовался он.

— Читаю: «Не мог пораньше позвонить? Мы же волнуемся. К. Ж. М.»

Что значат К и Ж я сразу догадываюсь, а немного подумав, понимаю, что М — это Мечталка. Олежка еще маленький, а больше в моем ваме никто не живет. Надо сестренке парня подыскать. Хорошо бы из чудиков, но Сергей уже нашел девку, Толик балбес балбесом, а остальные для нее староваты.

И своих женщин имеют. Жамах, конечно, Мечталку за своего брата сватает, но я не хочу, чтоб она к Чубарам уходила. И Ксапа не хочет. Хоть вслух не говорит, но я-то вижу…

* * *

— Серь'ожа, вставай! Солнце высоко, роса уже высохла.

— О-о-о! Не тряси меня, лучше пристрели или рассолу дай.

Продираю глаза и оглядываюсь. Солнце на самом деле высоко, и Бэмби тормошит Сергея. Парни просыпаются со стонами, кряхтением и сдержанными матюгами.

— Клык, ты как здесь оказался? О, моя голова…

— Что, братцы кролики, абстинентный синдром замучил? — стонет Юра.

— Шибко вумных москалей треба в омуте топить. Клык?!!

— Мужики, чем вчера кончилось? Ничего не помню. Здравствуй, Клык, ты белую канистру со спиртом не видел?

Я поворачиваюсь к окну. Волки давно ушли по своим делам.

— У костра какая-то лежит.

Юра нетвердой походкой, прихрамывая, отправляется за канистрой. По дороге сворачивает к кустам. Хозяйственная Бэмби суетится, собирая посуду для завтрака, и выскакивает вслед за ним.

— Кто рацию не выключил? — раздается из кабины.

— Извини, — сознаюсь я. — Забыл.

Возвращается злой и озадаченный Юра.

— Мужики, нас грабанули. Лося на хавку пустили, спирт выпили или вылили.

— Как, весь?

— Почти. На дне что-то осталось, — Юра поднимает изгрызенную волками канистру.

— Какая собака канистру погрызла? — злится Сергей.

— Нет здесь собак. Не вывели еще. Волки это, — поясняет Платон, изучив следы зубов.

Почему-то все взгляды обращаются ко мне.

— Да, это волки, — подтверждаю я.

— Много?

Я поднимаю руки и пять раз сжимаю и разжимаю пальцы, как мы на охоте делаем, когда шуметь нельзя.

— Твою мать… — в наступившей тишине это звучит очень ясно и отчетливо. — Они же могли нас всех…

— Могли, — подтверждаю я. — Но я не дал. Сказал, что вы — моя добыча.

— Как?

— Рррр! — делаю зверское лицо. — Это значит, вы мои, хотя и невкусные.

— Поверили?

— Попросили поделиться. Отдал им лося и дал ботинок Вадима пожевать.

Лося съели, а ботинок понадкусывали, но есть не стали. А я тем временем вас в машину затащил, чтоб споров не было.

— Серь'ожа, дрова нужны! — раздается снаружи. — Ходить за дровами — не женское дело. И консерву захвати. Волки ночью все мясо скушали.

Звучит это так просто и буднично, что геологи выходят из ступора и начинают шевелиться. Бэмби следы читает не хуже охотника. И совсем не боится. Для степняков волки — привычная еда.

Сергей достает грохочущую металлическую рогулину, с лязгом передергивает какую-то фиговинку сбоку, вешает за спину и идет за дровами.

Остальные тоже достают амулеты вроде ксапиного, чем-то в них щелкают и лезут наружу. Остается Платон.

— Клык, я так понимаю, это ты вчера нас всех спас, — начинает он.

— Спасибо тебе. Но как ты здесь оказался?

Отвечать на этот вопрос мне совсем не хочется. Поэтому делаю вид, что не так его понял.

— Помнишь, мы недавно говорили, что за год ни один охотник не ушел к предкам. Так не бывает. Когда очень долго все хорошо, люди перестают бояться, и… становится очень плохо. По-настоящему плохо. И ничего изменить уже нельзя. Я решил вас… Забыл слово.

— Подстраховать?

— Да, подстраховать.

— Это ты очень правильно решил. Послушай, мы все знаем, что ты бегаешь быстрее авиетки. Но триста пятьдесят километров по прямой, тайга непролазная, горы, река, неизвестное направление — и на весь маршрут пятнадцать часов. Это же больше тридцати километров в час получается.

Как?…

Сказать, что я прятался в туалете как пацан? Стыдно.

— Пусть это останется маленькой тайной, — говорю я, так и не придумав, что соврать.

— Не смею настаивать, мы тебе жизнью обязаны, но… Эх… — Он машет рукой и лезет наружу. Я тоже выхожу. Скидываю одежду и лезу в реку.

Весь день вчера мечтал искупаться. Но остывшая за ночь вода по-осеннему холодная, солнце тоже еще не разогрелось. Стуча зубами, бегу к костру.

— … Ничего, как раз на опохмел хватит, — Юра разливает прозрачную жидкость по одноразовым стаканчикам. Бэмби уже держит в руке стакан с желтым соком. — Ну, вздрогнули!

Все дружно выпивают. Юра занюхивает рукавом, суетится и протягивает мне стакан сока.

— Спиртное не предлагаю, кончилось. Да и не стоит тебе его пить.

Отрава страшная, — сипло произносит он.

— Если это то, что вы вчера пили, то ну его на фиг! — соглашаюсь я, и все смеются.

Бэмби раздает пластмассовые ложки, надевает толстую рукавицу и ставит перед каждым открытую разогретую консервную банку. Сергей целует ее в ухо. Хорошая девка ему досталась, веселая, работящая, и мордашка симпатичная. Мелковата только. Зато быстрей всех бегает.

Народ заметно веселеет, завязывается оживленный разговор. Платон сообщает, что домой летим вечером. Надо, чтоб запах исчез.

— Серь'ожа, парни, давайте к моим родным слетаем, — просит Бэмби.

Геологи обсуждают идею и приходят к выводу, что почему бы и нет?

— Сначала с Ксапой Давидовной поговорю, не поломаем ли мы ей планы, — выносит решение Платон. — А пока отдыхайте.

Старшие, по моему примеру, идут купаться. Молодежь надевает резиновые перчатки, собирает кости лося и пытается сложить из них полный скелет. Руководит всем Бэмби. Скелет лежит так, будто сверху на лося упало что-то большое и тяжелое, и его ноги разъехались в разные стороны. Дело идет весело, но медленно. Волки растащили кости по кустам, многих не хватает. Каждую найденную встречают радостными криками. Я помогаю найти ей нужное место. Бэмби подпирает костяк пустыми консервными банками.

Подходит голый, мокрый Вадим с ботинком в руках, смотрит на наши забавы.

— А через триста лет археологи откопают это чудо, и возникнет новая легенда о цивилизации разумных лосей, которые питались консервами.

— В банках, — поддерживает Платон. — Парни, очищаем поляну, весь мусор в костер. Как закончим — летим.

Мы бросаем в костер ложки, тарелки, стаканчики, бутылки, упаковки и прогрызенную канистру. Пластмасса сгорает, но консервные банки только темнеют. Толик выкапывает складной лопаткой ямку и закапывает их. Сергей заливает угли кострища, и мы лезем в вертолет. Бэмби уже запускает двигатель и что-то напевает, качая в такт головой.

* * *

Ведет вертолет Бэмби. Сергей сидит расслабившись, но держит руки на рукоятке управления.

— Волки позорные, — кроет Вадим волчицу, которая что-то там порвала в его ботинке. Остальные слушают радио с базы и спорят о чем-то непонятном.

Нет, наши пацаны тоже играют в футбол. Но такими словами не изъясняются.

Из кабины доносится переливчатый вопль ликующих степняков. Иду выяснять. Бэмби нашла стоянку своих. Значит, Сергей не зря доверил ей рулить. Плохо, что у меня копья нет. Не верю я степнякам.

Садимся. Бэмби выскакивает первая, даже не сняв наушников. Прыгает от восторга, вертится и хвастается, что это она сама вела летающую машину.

Мне становится спокойнее. Если Бэмби нас привезла, а не мы ее, значит, мы друзья, нас не нужно остерегаться. Бабы и геологи этого не понимают, но местные охотники расслабляются и начинают улыбаться. Я тоже на всякий случай улыбаюсь во весь рот.

Начинается знакомство. Кое-кто из геологов здесь уже был, их знают.

Но сейчас верховодит Бэмби, поэтому все идет наперекосяк. Она выдергивает за руку из толпы своих подруг и расписывает нам, какая это девка хорошая, послушная, как вкусно готовит и умело шьет. Охотники смеются, что, мол девок и так мало осталось, а Папа последних за чужаков сосватать хочет.

Тут Бэмби заявляет, что ее мужчина ей в добавление к старому новое имя дал — Бэмби. Эта новость вызывает бурные споры. О нас даже как бы забывают.

Раньше никто не знал, что можно два имени носить. Бывает, охотник приводит чужую женщину и дает ей новое имя. Это плохо. Не уважает, значит, женщину.

Но чтоб сразу два имени было… Да и непохоже, чтоб Сергей Бэмби не уважал. Вон какая девка счастливая!

— О чем спорят? — спрашивает Юра. Я объясняю.

— Скажи им, что у нас все носят три имени.

Перевожу. Что тут начинается…

— Такие серьезные вещи обсуждают не на ногах, а сидя у костра, — веско говорит Толик. Балбес балбесом, а что-то понимает!

Нас тут же ведут к костру, усаживают, угощают чем-то, напоминающим пирог из сушеных ягод, мяса и жира.

— О, пеммикан, — одобрительно кивает Сергей.

Бэмби тащит из машины целую коробку консервов, объясняет, как нужно дернуть за колечко, чтоб открыть банку, как подогреть на углях. Теперь я спокоен: Все идет как надо. Гости с хозяевами у костра сидят, едят неторопливо, о важном говорят.

Оказывается, каждое имя у чудиков имеет свой смысл. Первое — фамилия — обозначает род. Второе, собственно, имя. А третье указывает на отца.

Женщины часто меняют первое имя на имя своего мужчины.

— Какое у меня теперь первое имя? — тут же спрашивает Бэмби.

— Шелест Бэмби… Как твоего папу зовут?

— Сухая Рука, — смущается Бэмби.

— Значит, ты Шелест Бэмби Сухоруковна.

Родителям и сестрам Бэмби полное имя дочери нравится. Они его долго заучивают. И просят Бэмби прилетать почаще. Вместе с мужем.

— Вот еще одним холостяком меньше стало, — притворно вздыхает Толик.

Сергей отцепляет от пояса нож и дарит отцу Бэмби. А Бэмби дарит матери пустую десятилитровую канистру для воды.

Идея носить три имени степнякам очень нравится. Ведь два имени из трех указывают на уважение к роду и предкам. Авторитет чудиков заметно подрастает. Я тоже задумываюсь, не взять ли мне фамилию. У Ксапы есть фамилия — Макарова-Заде. Ксапа ей гордится. У Жамах есть фамилия — Чубарова. Михаил дал, когда рожала. А у меня — нет. Надо с Ксапой поговорить.

* * *

— Меня зовут Шьелест Бэмби Сухоруковна — во весь голос вопит Бэмби, как только мы возвращаемся домой. Степнячки все понимают правильно. Если раньше Бэмби была девка-три полоски, хоть и без полосок, то теперь — женщина Серь'ожи. Никто не посмеет обидеть. Поздравлениям нет конца.

Ксапа ведет себя странно. Оттаскивает меня за рукав подальше.

— Ну, дыхни!

— Не понимаю тебя. Я все время дышу.

— На меня дыхни.

Я дую на нее. Ксапа принюхивается и добреет. Но все-таки уточняет:

— Ты точно не пил?

— Воду пил, сок пил, кофе растворимый пил.

— Спиртного не пил?

— Спиртного не пил. Волки канистру прогрызли, все вытекло.

— Фу, слава богу! И не пей никогда. Идем домой, тебе еще от Жамах попадет. Разве так можно? На сутки исчез, даже копье не взял. Я звоню-звоню, а мне — абонент вне зоны.

Чувствую, надо разговор на другое переводить.

— Ксапа, у меня к тебе важное дело. Помоги фамилию выбрать.

Ксапа даже споткнулась, глазами захлопала.

— А мою не хочешь взять? Макаров-Заде.

— Не по правилам это будет. Ты же в наш род пришла, а не я в ваш.

— Этого я и боялась, — вздыхает она. — Моя славная фамилия прервется.

Плохо, когда в роду одни девочки. Ладно, давай над твоей фамилией думать.

Твоему сыну подошла бы фамилия Клыков. Хорошая, крепкая фамилия. Но у тебя отца звали Рысь. Рысин, Рысьев не звучит. Что еще? Ты охотник. Ну, тут все охотники. Ты меня спас, Жамах спас. Это хорошо, но на фамилию не тянет. Ты авиетку догнал. Быстров! Клык Быстров, Оксана Быстрова, Жамах Быстрова.

Звучит? — она гордо поворачивается ко мне.

— Ом-Ксапа Быстрова, — произношу я, чтоб она окончательно забыла, за что ругала меня раньше.

— Да ну тебя!

— Надо с Жамах посоветоваться.

На самом деле я хотел посоветоваться с шабашниками и Мудром, но Ксапа это не так поняла бы.

— Правильно! Такие решения надо принимать единогласно, — охотно соглашается Ксапа. И я понимаю, что мой фиктивный брак как-то незаметно перерос в настоящий.

Убеждать Жамах не пришлось. Точнее, мне не пришлось. Это делает Ксапа. Оказалось, Жамах очень гордится своей первой фамилией — Чубарова.

Ксапа долго убеждает, что женщина, переходя в дом мужа, меняет фамилию.

Жамах даже идет к Свете за советом. Света подтверждает. Жамах снова с Ксапой шушукается, потом передо мной садится. Серьезная-серьезная.

— Клык, у Олежика теперь какая фамилия будет?

— Здесь его родной вам, значит, Быстров будет, — без всякой задней мысли говорю я. И задумываюсь. Ксапа говорила, что моему сыну подошла бы фамилия Клыков. Жамах на меня смотрит так, будто я ее судьбу решаю. Даже рот приоткрыла. — Погоди, может, ты хочешь ему свою фамилию оставить?

Головой вертит, — Как ты скажешь, так и будет.

— Тогда надо у Ксапы спросить, Быстров Олег — это правильное имя?

Оборачиваюсь, а Ксапа тоже нервная какая-то сидит. Глаза распахнуты, с открытым ртом нас слушает. И даже кулачки сжала.

— Ксапа, ты как думаешь, Олежке какое имя больше подойдет: Быстров Олег или Клыков Олег?

— Быстров Олег Клыкович, — говорит.

Про третье имя я совсем забыл.

— Вот и решили.

Смотрю, а Жамах плачет. Улыбается и плачет. С чего бы? Даже не знаю, утешать, или нет. А она кулак к груди прижала:

— Клык, от голода умирать буду, последний кусок мяса тебе отдам!

Нет головы у женщины. И не будет никогда. Я, конечно, понимаю, что она хочет сказать. Но что я за охотник, если моя женщина от голода помирать будет? Поэтому хватаю ее, с рычанием валю на шкуры, щелкаю по носу и все это объясняю. На меня с гиканьем садится верхом Мечталка.

— Ай! Меня не задавите, — визжит Ксапа. — Поломаете мои неокрепшие ребра!

Хорошо оттянулись. А Мечталка-то как за лето вымахала! Правы мои женщины. Надо ей парня подыскивать.

* * *

На следующий день Палпалыч улетает на белом вертолете к Заречным.

Недавно кому-то из охотников кабан клыками ногу попортил, надо перевязки делать. Заречные, кстати, на нашей земле охотились. Но мы лишь посмеялись.

Мол, нечего на чужую землю без спроса ходить.

А общество только о фамилиях и говорит. Новость разнеслась одновременно с двух сторон: От Бэмби и от Мечталки. Мечталка решила, что раз она моя сестра, то тоже с этого дня Быстрова. И старается убедить теток. Тетки колеблются. От Мечталки шабашники узнают, что я, Ксапа и Жамах теперь Быстровы. Жамах загадочно щурится на солнце.

— Хорошая фамилия? — спрашиваю я у геологов.

— Как раз для тебя, — одобряет Платон, и геологи с загадочным видом переглядываются. Мол, знают что-то, но никому не скажут.

— А наш Клык непрост, — Фантазер толкает локтем в бок Ворчуна.

— Совсем непрост, — гудит тот.

— Помнишь, в голодную зиму по тонкому льду дичь заречным девкам таскал, да так ни одну и не привел. Мы думали, слабоват Клык еще — девку брать. А я теперь мозгую, он лучшую выбирал. Погляди, каких баб в свой вам привел. Лучших из лучших.

— Клык непрост, — соглашается Мудреныш.

— Ох, непрост! — подхватывает Вадим. И мы смеемся.

— Мужики, я к вам зачем пришла, — вспоминает Ксапа. — С мебелью помогите, а? Врачи говорят, мне еще рано за пилу браться.

— Легко! — улыбается Юра. — Тебе скамейки сколотить или кровать?

— Стол. Только низенький, как на Востоке делают. Чтоб на полу сидеть, но за столом.

— Слово леди — закон для джентльмена, — решает Платон. К моему удивлению, Платон относится к просьбе Ксапы очень серьезно. Даже выделяет двух человек и Евражку им в помощь. Ну а там, где Евражка, там и Жук.

— Ой, спасибочки! — дурачится Ксапа. — Дай, я тебя в щечку поцелую.

Клык, отвернись!

И под общий хохот на самом деле чмокает Платона в щеку.

— Фу, какой небритый! Как тебя вдовы терпят?!

К полудню абсолютно все хотят иметь фамилии. Помнить свой род — это важно. И все у чудиков спрашивают, правильно ли фамилия звучит. Свету замучили, Сергей в лес убежал, у нас не работа, а говорильня. ХЫЗ СОВЕТОВ, подсказывает Ксапа.

К обеду прилетает чем-то встревоженный Михаил. Шушукается с Платоном, Сергеем, Ксапой. Ксапа тут же меня в кусты за руку тянет.

— Быстро рассказывай, что у вас там произошло?

Ксапе рассказываю все как есть. Как в туалете прятался, как из кустов подслушивал, как Бэмби уснула, день и ночь проспала, как я геологов от волков отбивал.

— Михаил думает, что парни перепились и подрались, — сообщает Ксапа.

— Поэтому такие заказы странные — на гитару, на спальники, на шампуры, на ботинки, на нож десантника.

— Гитару я об волка поломал. Спальники волки порвали. Шампурами волков тыкал. А нож Сергей отцу Бэмби подарил.

— Миша!!! Паникер ты несчастный, иди сюда! — кричит во весь голос Ксапа. А когда Михаил подходит, толкает меня локтем, — Рассказывай!

Михаилу я рассказываю другую ВЕРСИЮ, как с парнями условились. Мол, ходил за перевал горелый лес проверять, случайно на геологов вышел. Что день с ними провел. Что, Ксапа говорит, все КАЙФЫ им поломал. Что купались, рыбу ловили, шашлыки ели, песни под гитару пели. Что ночью из машины по нужде вышел, тут на меня волки и напали. А дальше — почти правду. Как гитару поломал, как шампурами в волков тыкал, как волки погрызли все, что мы на поляне оставили. Придумал на ходу, что в машине спали потому что комары заели. (Надо парней предупредить) Про нож упомянул. Михаил успокоился.

— Значит, Сергей дал Бэмби свою фамилию, — уточняет он. — Это хорошо.

— И не только он, — встревает Ксапа. — Твоя любимая Жамах теперь не Чубарова, а Быстрова. Готовь новые документы.

— А кто такой Быстров?

— Быстров — это я. Будем знакомы, — пожимаю Михаилу руку. Ксапа прыскает в ладошку.

— Обалдеть! В штабе расскажу — не поверят.

Тут к нам подбегает Света и протягивает Михаилу два исписанных листа.

— Это что?

— Это самое необходимое. И учтите, если не дадите, уволюсь.

— Ну и почерк… А Луну с неба? — хмуро вопрошает Михаил.

— И еще лазерный принтер, раз почерк не нравится!

— Это не ты уволишься, это я уволюсь! С принтером — к надзорщикам, — отрезает Михаил.

— Из-за чего столько шума? — спрашиваю у Юры, когда Михаил улетает.

— У нас же сухой закон, — объясняет тот. — Спиртное пить нельзя.

Местным спиртное предлагать нельзя. Эх, когда ж вы пивасик изобретете?…

* * *

Перед концом смены Света притаскивает за шкирки двух женщин Кремня.

Женщины взъерошены как воробьи после драки, сопротивляются, но напуганы всерьез. Свете их трепыханья ПО БАРАБАНУ.

— Дежа-вю, — загадочно и непонятно произносит Юра.

— Мужики, дайте совет, ну что мне с ними делать?

— А что случилось? — откладывает молоток Платон.

— Это у них надо спросить. Напали на меня.

— С оружием?

— С палками.

— А ты?

— Та ничего, стукнула лбами, чтоб дурь выбить и к вам за советом.

— Верный Глаз, ноги в руки — и Кремня сюда, — вполголоса командует Мудреныш. Верный Глаз исчезает.

— А вы что скажете? — спрашивает Платон на нашем языке.

— Пусть она на Кремня не заглядывается. Наш он! — зло отвечает старшая и пытается вырвать одежду из руки Светы. Света отпускает обеих и садится на бревна. Мы с интересом переводим взгляды на Свету.

— Да шо вы на меня уставились, як в первый раз побачили? — теряется она.

— Свет мой, солнышко, у тебя с Кремнем ничего не было? — ехидно интересуется Вадим.

— Ничего пока, — краснеет Света. — Ну, прошлись пару раз вдоль речки, больше ничего, шоб мне лопнуть!

— Света, это женщины Кремня. Они говорят, что ты на него глаз положила.

— Жены, что ли?

— Они самые, — подтверждает Ксапа. — Светик, ты б сначала хоть со мной поговорила.

— Ах он, гад ползучий! Меня младшей женой в свой гарем захотел?!

— вскакивает Света. Свирепая она похожа на росомаху. Только с медведя ростом. И тут замечаю, что к нам идут Верный Глаз и Кремень. Кремень только с охоты вернулся, не успел еще одежку от крови очистить. Мне становится немного страшно за Кремня. Как бабы чудиков дерутся, мы уже знаем. Ксапа чуть Мудреныша не одолела. А рядом со Светой она что былинка.

— Свет, — говорю я тихонько, — ты Кремня не бей. Он нам живой и здоровый нужен.

Света оглядывается на меня, и что-то меняется в ее лице. Но еще шире расправляет плечи и упирает кулаки в бока. Как Ксапа, когда с кем-то ругается. Кажется, обошлось.

— Кремень! Барбос ты бесстыжий! — во весь голос кричит Света, хотя до Кремня всего десять шагов. — Я же тебя спрашивала, есть у тебя жена, или нет. Ты что мне сказал?

— Нет у меня жены, — удивленно отвечает Кремень. — Я вообще не знаю, что вы этим словом называете.

— Ах ты… — и замирает с открытым ртом. Ксапа складывается пополам от хохота. Шабашники ржут в голос. Бабы Кремня испуганно озираются на нас.

— Приплыли, — наконец, как-то устало произносит Света, ссутулясь бредет к нам и садится на бревна между Ворчуном и Фантазером. — Мужики, держите меня крепче, или я сейчас кого-нибудь убью.

— Кремень, этих девок ты в свой вам привел. Они тебе детей родили.

У чудиков таких женами называют, — объясняет Жамах. — Клык обо мне заботился, меня в свой вам привел, я ему жена, понятно?

— Чего не понять? А из-за чего шум?

— У чудиков не принято много жен иметь. Света сердится, твои девки сердятся, боятся, Свету приведешь, их забудешь.

— Я им обеим сейчас по заду настучу, сразу сердиться перестанут, — Кремень быстро находит простое и надежное решение.

— Только попробуй! — вскакивает Света и сгребает баб Кремня себе за спину. — Развели домострой! Идем, подруги, разговор есть, — подхватывает обеих под локотки и уводит. Все-таки, плохо она еще наш язык знает. А бабы Кремня русский — еще хуже.

— Так, зачем звали? — не может понять Кремень.

— Твои бабы тебя не поделили. Подрались. Ты в их разборки не вмешивайся, — объясняет Мудреныш.

— Вроде, уже помирились, — смотрит им вслед Кремень. Света бы их не обидела. Робкие они у меня.

* * *

Шабашники прозвали Ксапу «контролирующий орган» или «народный контроль». Это потому что тяжелого ей поднимать нельзя, врачи запрещают, а поговорить со своими чудиками очень хочется. Вот и не уходит со стройплощадки, разговорами нас развлекает да советы подает. На мой взгляд, советы толковые. А геологи говорят: «Послушай женщину, сделай наоборот!» Ксапа сердится и обзывает их наобормотами. Под их перепалку работать на самом деле веселее.

Первый хыз мы уже закончили. Но чудики говорят, что осталось сделать отопление, электрику и отделку. На отопление нужен слесарь-водопроводчик.

Надо к Мудру идти.

— Хочешь, чтоб Мудр разрешил чудика привести, поторопись, — говорит Жамах. — Скоро осень.

— И что? — насторожился Платон.

— Созревшие девки в другие края уйдут, чужие девки к нам жить придут. Весной и осенью новые семьи образуются.

— Разве мы против? — не понимает Платон. — Нас-то это каким боком касается?

— Нас — никаким, — загадочно улыбается Жамах. — Но я тебя предупредила.

Я не понял, что Жамах имела в виду. Мудреныш — тоже. Хотел у Жамах спросить, но ее Ксапа в сторонку отвела пошушукаться.

— Как, уже? — громко изумилась Ксапа. — Я водяное отопление хочу.

Сколько можно в каменном веке жить?

И потрусила вверх по косогору, скособочившись, левым боком вперед, к ваму Мудра.

— Чего-то я не понимаю, — задумчиво протянул Платон. — Похоже, парни, мы нарвались на очередную местную заморочку. Жамах, будь человеком, намекни хотя бы.

— Не в моих интересах, — скалится в улыбке Жамах. — Я сама в этом обществе пришлая.

— Конспираторы, блин, — обижается Платон. — Парни, идем к Мудру.

И мы идем к Мудру. А у Мудра в ваме айгурка Фархай плачет, Ксапа с Бэмби ее утешают.

— Что же это вы, парни, — укоряет нас Мудр. — Девку привезли, а приласкать никто не хочет. Обижается на вас девка.

— Так, она нас до визга боится.

— Когда это было?! — набрасывается на него Фархай. — Только в первый день, когда вы меня схватили. В первый день под себя девку только самые злые охотники кладут. И то, если девка — чубарка. Три полоски, по-вашему.

— А добрые? — влез Толик.

— Добрые хотя бы три ночи выждут, чтоб освоилась. А если хотят совсем по-хорошему, то десять дней. А я здесь сколько? Никто на меня даже не смотрит. Уйду я от вас к родителям, пусть над вами смеются!

— Хорошо, завтра Сергей отвезет тебя к родителям, — решает Платон.

— Нет, нет! — визжит Фархай. И рыдает в голос.

— Опять не слава богу, — удивляется Вадим. — Да что не так на этот раз?

Ксапа выразительно стучит себе кулаком по лбу.

— Ее в добровольно-принудительном порядке хотели за шамана выдать.

А он старый, уродливый и хромой. И жен бьет. А вы, мужики, взяли на себя ответственность за ее судьбу, а теперь — в кусты? Не стыдно?

— Оксана, ты же знаешь, среди нас холостых не осталось, — переходит на русский Вадим.

— Коты мартовские! Как со вдовами кувыркаться, так о женах не вспоминаете.

Геологи смущаются.

— Это же другое дело, — не очень уверенно возражает Юра. — Мы взрослые люди, они тоже не девочки. Никто никого не обманывает.

Ксапа хочет что-то добавить, но передумывает. Только головой мотает. И на меня смотрит задумчиво-задумчиво. Айгурку по голове глаит, успокаивает, а смотрит на меня.

— Клык, скажи, что ругаться не будешь.

— Буду.

— Ну что ты как не родной сразу? Пусть Фархай с нами поживет. Твоей названой сестрой будет.

— Опять фиктивный брак?

Охотники и геологи замолкают, поудобнее рассаживаются, на нас смотрят, будто Ксапа зимой сказки рассказывает. Интересно им.

— Пусть Фархай с Мечталкой задружит. Бэмби здесь сама новенькая, никого почти не знает, а Мечталка ее со всеми девушками и охотниками познакомит…

И делает наш тайный знак, чтоб соглашался, она потом все объяснит.

— Ладно. Если Жамах против не будет, — оставляю лазейку я.

Ксапа чмокает меня в щеку и за руки вытаскивает девушек на улицу.

— Хорошая баба Клыку досталась, — скалится Фантазер. — Послушная.

Разрешение спрашивает.

— Но делает все равно по-своему, — добавляет Ворчун. И все смеются.

— Зачем пришли, балаболы? — отсмеявшись, спрашивает Мудр. Платон объясняет.

— Правильно сделали, что пришли, — одобряет Мудр. — Осень наступает.

Скоро наши молодые девки к Заречным уйдут, к Чубарам уйдут, к Степнякам уйдут. Много чужих девок в наших вамах поселится.

— Ну и что?

— По древним обычаям в обществе не должно быть больше трети чужаков.

Мы совсем забыли этот обычай, давно среди нас столько инородных не жило.

Но скоро ЛИМИТ будет исчерпан. Если ваш водопроводчик среди нас поселится, кто-то из охотников в этом году не сможет девку в свой вам привести.

По слову ЛИМИТ я понимаю, что вовсе это не древний обычай, а та задумка, которую Жамах с Ксапой вечерами обсуждают. Но виду не подаю.

— Ксапа сейчас прибегала, просила пустить вашего водопроводчика, — улыбается Мудр. — Теперь я вас хочу послушать.

Платон относится к словам Мудра очень серьезно. Мрачнеет даже.

— А временно прикомандированным сюда можно? — спрашивает Толик.

— Это кто такие? — удивляется Мудреныш.

— Ну, как бы в гости к нам. На несколько дней. Поживет с нами недельку и назад улетит.

— Гостям можно, — соглашается Мудр. — Но они должны уважать нас и наши обычаи.

— Вот и славно, — говорит Платон. — Значит, так и будет. Работать, бездельники и тунеядцы. Осень на носу!

Мы выходим из вама, но я вижу, что Платон не радуется. Ксапа так и говорила, что чудикам этот закон очень не понравится.

* * *

— Клык, ты только не ругайся. Мне очень надо, чтоб ты по айгурски говорить научился, — уговаривает меня Ксапа. — Я бы сама, но ты знаешь, как туго у меня с языками.

— Еще один язык учить…

— Да разве это язык? Всего шесть-восемь тысяч слов. Ну, не больше десяти. Тебе раз плюнуть! Ты обучишь ее нашему языку, сам айгурский выучишь. Всем хорошо будет. Ну?

Какой же язык айгурка выучит, если в нашем ваме жить будет, — задумываюсь я. — Такой смеси языков нарочно не придумаешь. Когда Мечталка с моими женщинами шушукается, три языка сразу коверкают. Чему в нашем ваме айгурка научится — представить невозможно.

— Ксапа, ты уверена, что это хорошая идея? — спрашивает Жамах.

— Очень хорошая! Если мы с айгурами задружим, весь регион под нашим контролем будет.

— Мало тебе от степняков досталось, — ворчит Жамах.

Но доспорить им не удается. Ребята приносят мебель. Мебель — это стол. Красиво сделан, прочно, надежно! Только не такой, как у чудиков, а низенький, по колено. Квадратный, метр с гаком на метр с гаком, как говорит Ксапа. И с четырьмя выдвижными ящиками, по ящику с каждой стороны.

Ящики от середины вправо сдвинуты, когда убраны, все пространство под столешницей занимают. Ксапа, как их видит, от радости визжит. А я задумываюсь, куда его поставить. В середине вама — костер. Рядом с костром — подгорит, ходить мешать будет. К дальней от входа стенке — так только двое за него сесть смогут. Потому что спиной к костру сидеть — не дело.

Все-таки, так и ставим. А когда на зиму в хыз перейдем — там он всем мешать ходить будет.

— Не дозрела еще ваша цивилизация до мебели, — делает вывод Толик.

Мне почему-то обидно становится.

* * *

Наступает время девкам полоски на щеки наносить. В прошлый год таких мало было, потому что меньше двух десятков лет назад три голодных года подряд выдалось. Малыши перемерли. Зато в этом году — много. Но девки скандал поднимают. Не знаю, кто их подговорил, но хотят полоски не шрамами, а татуировкой. Как у Чубаров. Бабы возмущаются, только Ксапа одобряет. Не то, чтоб совсем одобрила, она вообще против полосок, но говорит, все лучше, чем кожу резать. Охотникам, по большому счету, все равно. Но порядок должен быть!

А тут еще Евражка! Говорит, готова хоть три полоски, но чтоб тату, а не шрамы. Потому что она чубарка, а у чубаров тату положено делать. И чтоб ей Жука отдали, на прочих она не согласна.

— Даже на меня? — ехидно так спрашивает Кремень.

— Ты старый, — заявляет ему это чудо, глядя снизу вверх. — А мне молодой охотник нужен.

Развеселила всех. Тут кто-то заинтересовался, как Чубары татушки делают. Жамах скидывает штормовку, рубашку, объясняет, что, да как, да какая завитушка у нее на плече что обозначает. Я полгода с ней живу — а не знал. В общем, уважаемые люди решают в этом году желающим полоски татуировкой нанести. Если не понравится, ведь всегда можно по-старому сделать.

По-старому почему-то никто не хочет.

Что никто тату колоть не умеет, тоже не беда. Жамах летит к своим, через два часа возвращается с молодыми охотниками Чубаров и со старой женщиной, которая берется наших обучить. (Ксапе это очень не нравится. Говорит, чем больше снаружи, тем меньше внутри. Мозгов, в смысле).

Оказывается, татушки намного дольше делать, чем шрамики. Становится ясно, что праздник на два дня растянется.

На время праздников Платон объявляет на стройке выходные. И геологи затевают игру в чехарду. Наши сначала рядом стоят, смотрят. Потом, не удержались, тоже прыгать начинают. Думаете, легко через Головача перепрыгнуть, если он коленки только для девок подгибает. А когда Света прыгает — словно буйвол по тебе потоптался. Зато Бэмби как птица летает.

Но тут подходит очередь Мечталке полоски получать. Мы, конечно, подбегаем, рядом садимся. Ксапа Мечталку за руку держит, Жамах по голове гладит. Бабка на нас по-чубарски ругается, что мы ей работать мешаем.

— Интересно живете, — говорит мне Кочупа. А сам на Мечталку смотрит.

У Мечталки из глаз слезы текут, носом хлюпает, но гордая! В голос плакать стесняется.

Но вот Мечталка получила свои полоски. Жамах обнимает ее за плечи и уводит праздничный стол накрывать, как Ксапа говорит.

Многие наши девки получают полоски. И Евражка — две. Сама напросилась, мы отказывать не стали. Бэмби хотела полоски, но Сергей запретил. И айгурка не получила, хотя была не против. Непонятно, чья она, наша или чудиков.

— Когда найдешь себе мужчину, получишь свои две полоски. А одна придешь — три! — напугал ее Головач. Что такое три полоски, Фархай уже знает. И бежит жаловаться Ксапе. Но поддержки не находит.

Ночью в нашем ваме теперь спать невозможно. То Олежка молока требует, то Мечталка с Фархай шушукаются. А сегодня — еще и Жамах с Кочупой угомониться не могут. Прошлой осенью мы вдвоем с Ксапой жили, как спокойно было. Так ей и шепчу на ушко. Ксапа словно смешинку съела.

Долго-долго угомониться не может.

— Мы квартирный вопрос за сорок тысяч лет так и не смогли решить, — шепчет мне на ухо и опять хихикает.

Утром после завтрака Мечталка с Кочупой вместе за ягодами уходят. За руки держатся. Ксапа сердится, Жамах, наоборот, довольна.

К обеду молодые возвращаются. Идут рядом, но дуются друг на друга.

Ягод и пол лукошка не набрали. Спрашиваю, в чем дело, Мечталка только фыркает. Жамах Кочупу спрашивает — Мечталка не хочет к Чубарам переселяться. Ксапа тут же добреет и агитирует Кочупу переселяться к нам.

Кочупа возражает, что это против обычаев. Я зачем-то привожу в пример Сергея, который у нас все лето живет и даже женщиной обзавелся.

— Так ведь он женщину от нас в свой вам привел, а не сам к ней в вам подселился, — резонно замечает Кочупа.

Так ты тоже переселись к нам, поставь вам, месяц обживись, а потом Мечталку в свой вам приводи, — хочу сказать я, но вспоминаю о правиле «Не больше одного из трех». И иду к Мудру посоветоваться.

— Я тебя зачем к чудикам посылал? — доносится из вама сердитый голос Мудра. — Ты на Клыка свою работу не сваливай, Клык свое дело знает!

Замираю на полушаге, разговор-то обо мне. Тихонько обхожу вам и сажусь слева от входа, будто мне делать нечего. Напрягаю слух и пытаюсь вспомнить, какое дело поручал мне Мудр, и о каком я накрепко забыл.

— Какое у Клыка дело? — очень вовремя спрашивает Мудреныш.

— Айгурский язык учит. А тебе было поручено разобраться, что чудики у нас делают. Почему они у нас все лето живут? Кто их семьи кормит? Что семьи зимой делать будут, если никаких запасов не заготовили?

Что Мудреныш отвечает, разобрать не могу, но Мудр говорит громко и сердито.

— Что хызы ставят, это любой пацан видит. Как топором махать — этому и Верный Глаз научится. Ты должен был понять, чем их общество живет! А что ты понял? Узнал хотя бы, как они кусок мяса в железную банку засовывают?

Что ты вообще узнал?

— Тут не так все просто, отец. Когда они у нас живут, они стараются жить по нашим обычаям. Чтоб их обычаи понять, надо среди них жить.

Мне сразу расхотелось с Мудром беседовать. Единственный охотник, что с чудиками жил — это я. Спросит меня Мудр — я отвечу? Михаил, вроде, ничего от меня не скрывал. Вместе по городу ходили, вместе надзорщиков обманывали. А что я понял? Нет, чтоб чужие обычаи понять, год вместе прожить надо.

Зато догадываюсь, почему так много наших охотников захотели с чудиками вместе работать. Нифига они не захотели, это Мудр всех подговорил.

Я бы сам больше недели не выдержал.

А Евражка?

Иду искать Евражку. Пацаны подсказывают, что она к мосту пошла.

Нахожу на берегу реки. Сидит нахохлившись, глаза красные, заплаканные.

Сажусь рядом.

— С Жуком поссорилась?

Вертит головой.

— А что такое?

— Щеки болят, — сознается Евражка. — Опухли и как не мои. Бабы говорят, тату, бывает, три дня болит.

— А тебя никто не обижает?

— Нет, что ты, Клык. У вас хорошо. Дома меня шпыняли, а здесь я сразу взрослой считаюсь. Я раньше не понимала, как можно из дома в чужое племя навсегда уйти. Теперь знаю. Это чтоб все плохое дома осталось.

Я ласково треплю ее по волосам.

— Ты хороший, Клык, — тут же отзывается Евражка. — У нас ни один охотник вот так рядом со мной не сел бы. А ты сел. У тебя две женщины есть, ты просто поговорить со мной сел.

— Пусть будет — поговорить, — улыбаюсь я. — Тебе работа на стройке нравится?

— Не очень, — ошарашивает меня Евражка. — Но надо же еду добывать.

Родители Жука не будут меня всю жизнь кормить. Охотиться мне на ваших землях нельзя. А за то, что я с вами на стройке работаю, Платон вещи и консервы дает. Так и говорит: «Держи, заработала». Я их родителям Жука отдаю, они меня за это уважают, и мы вместе едим. А консервы к зиме припасаем.

— У тебя полоски на щеках, — говорю я. — Ты теперь наша. Можешь с охотниками на охоту ходить. Станешь охотницей — можешь свой вам поставить.

— Правда?! — Евражка даже на ноги вскакивает.

— Честное слово. Только одна на охоту не ходи, пока охотники тебе наши правила не объяснят. А то Жамах пошла — меня Мудреныш за ее проделки перед всеми отругал.

— Я буду самой лучшей охотницей! — кричит Евражка и топает ногами, как будто бежит на месте.

— А кто же будет бетономешалкой управлять?

— Великий охотник за день дичи на неделю набьет! А остальные дни я на стройке буду.

— Великий охотник бьет столько дичи, сколько может унести, — улыбаюсь я. — А за неделю мясо испортится.

— Ты верно сказал, — охотно соглашается Евражка. — Я Жука тоже возьму, мы вдвоем больше принесем. И я поделюсь добычей с чудиками. Мясо не должно пропадать.

— Подойди к Головачу, он объяснит тебе, когда и как мы охотимся и как делим добычу, — советую я. — Скажешь, я послал. Если одной боязно, попроси Ксапу с тобой сходить.

* * *

— Зачем же ты у нас лучшего работника увел? — смеется на следующий день Платон.

— Кого это?

— Евражка сейчас ко мне подходит и говорит, что по средам она охотница.

Евражка стоит рядом и гордо улыбается. Вчера я узнал, что о чудиках она знает не меньше меня, а может, и больше. Вот Мудр спрашивал, кто их жен и детей кормит, пока они здесь работают. Оказывается, Медведев. Не сам, а чудики из его бригады. Как Платон Евражку. Это называется ЗАРАБОТНАЯ ПЛАТА.

— Мог бы у меня спросить, — фыркнула Ксапа, когда я вечером ей рассказал.

— А почему Евражке платит, а нам — нет.

— Так вы эти дома для себя, для своего общества строите. Скажи спасибо, что Медведев с вас платы не требует. А Евражка в нашем обществе чужая.

— Теперь Евражка нашей стала. Платон больше не будет ей платить?

— Думаю, будет, если Медведев не вмешается. А Медведев не захочет лишний раз со мной ругаться.

На всякий случай утром я предупредил шабашников, чтоб о Евражке при Медведеве поменьше говорили.

— Точно, парни, — поддержал меня Платон. — Эксплуатация детского труда… Ну, вы меня поняли. Сам не спросит — молчим. Фред, к тебе это особенно относится.

Ближе к обеду приходит медсестра Ирочка и сообщает, что ей позвонила подруга. К нам летят Медведев, Питер-надзорщик и очень важные гости. Но это тайна и сюрприз. Платон вспоминает чью-то маму и отправляет всех мыть уши и гладить шнурки. Это у него юмор такой. Идем на третье озеро.

Вода холодная, купаться никому не хочется. Заходим по колено, моемся, переодеваемся в чистое. Вадим дает задание вдовам приготовить что-нибудь вкусненькое. Ксапа предлагает сделать кому блины со сметаной, кому пельмени. То есть, сначала блины, а потом — пельмени, это быстро. И то, и другое — из привозных продуктов. Наши бабы не умеют муку делать. Сметана тоже привозная.

Я предлагаю заменить блины ржаными лепешками. Не нравятся мне блины, их есть трудно. Тонкие, гибкие и рвутся. Кочупа и другие чубары хотят узнать, что это такое, а Жамах с Мечталкой берутся помочь Ксапе, будто всю жизнь ТЕСТО месили. Вдовы тоже делают вид, что им все знакомо. Старая спрашивает, не прислать ли девок в помощь.

Любопытных становится все больше, и каждый хочет попробовать ПОЛУФАБРИКАТЫ. Бэмби с Ирочкой строгают овощные салатики и суют миски всем, кто тянет руки к тесту. Овощи тоже привозные.

Появляются дети, а за ними — сердитая Света, и заявляет, что мы ей занятия сорвали.

— Медведев с Питером летят. Можешь пробить у них свой лазерный принтер, — объясняют ей.

— Откуда узнали? Кто сказал? — удивляется Света. Геологи перемигиваются и дружно кивают на меня. Шутки у них такие.

— Клык, правда? — «ведется» Света. Я прикидываю, когда Ирочка нас предупредила, сколько времени прошло…

— Должны уже появиться. Слышишь? — поднимаю я руку, призывая к тишине.

И точно. Если прислушаться, слышен далекий гул незнакомого вертолета.

Мы их привыкли по звуку различать, но такого еще не слышали. Вскоре он уже разворачивается над посадочной площадкой и аккуратно садится. Первым выходит Медведев, за ним Питер. А дальше — женщины чудиков. Много!

— Песец… — тихо и обреченно произносит Толик. — И Глаша здесь, и Натка! Ребята, мы в жопе. Сереге точно песец.

Я хочу тихонько у Ксапы спросить, что случилось, но она сама не в курсе. Вадима за рукав дергает, выясняет.

— Наши благоверные прилетели, — говорит ей Вадим. Ксапа старается удержать серьезное лицо, но это не получается. Прижимается к моей спине, обхватывает сзади руками и придушенно хихикает.

— Михаил Николаич, вы мне принтер заказали? — спешит к Медведеву Света. Громко так, чтоб Питер тоже услышал. Женщины — они хитрые.

Геологи тем временем делают вид, что очень рады прилету своих женщин. Сергея нет, а Бэмби спешит к пилотам. Коротко о чем-то с ними беседует и весело, вприпрыжку подскакивает к озирающейся одиноко стоящей девушке чудиков. Хватает ее за руки, тащит к своему ваму. Подхватывает щенка, целует в нос и говорит, говорит, говорит. Энергия так и хлещет через край.

На краю поля появляется Серей.

— Серь'ожа! — кричит Бэмби, машет ему, сует щенка незнакомке, бежит навстречу и повисает на руке, радостная.

— Ната, я тебе все объясню! — кричит Сергей девушке чудиков и быстрым шагом идет навстречу. Девушка опускает щенка на землю, молча ждет, а когда он приближается, размахивается и бьет кулаком в лицо.

— Блин! Начались аплодисменты по щекам, — вполголоса комментирует Ксапа. Вытаскивает за рукав из толпы встречающих Михаила и тащит к кустам.

Я иду следом.

— Ты что за цирк устроил? Предупредить не мог? — наседает на Михаила Ксапа.

— Я устроил??? Мне надоело читать доклады о блядстве, которое тут творится! — рычит в ответ Михаил. — Семь мужиков катают троих баб. Вся Европа следит за тем, кто из русских кого из местных трахнет. В Интернете тотализатор организовали. Знаешь, какие ставки?

— А ты не боишься, что Бэмби сейчас вызовет Натку на бой на ножах?

На кого поставишь? Спорим, Бэмби Натку в два удара сделает!

— Твою мать! — Михаил хочет бежать, но Ксапа удерживает его за рукав.

— Стой! Стой, кому говорю! Здесь Бэмби не будет драться. Она тут чужая. И рабыней долго была. Вот Жамах могла бы.

— А бабы геологов?

— Подожди ты со своими бабами! Откуда Европа знает о том, что здесь происходит? Ты что, видеонаблюдение установил?

— Надзорщики, — постепенно остывает Михаил. — Твои любимые. Ты их хотела — ты их получила! Нате, кушайте!

— Ну, Фрэд, ну камрад! Я с него живого шкуру спущу и барабанов наделаю! — теперь уже Ксапа порывается бежать, а Михаил ее удерживает.

— Не шуми. Парни делают свою работу. В том, что информация прямиком идет в прессу, они не виноваты. Ты не сказала, бабы геологов могут драку затеять?

— Они-то с какого ляда? — даже удивляется Ксапа. — Мих, ты не въехал, здесь каменный век. Коллективный брак — обычное дело. Особенно для вдов, которые кормильца потеряли. Их никто не обманывал, они знают, что у геологов есть жены. И они поскорей хотят завести детей от геологов.

Твои парни ведь не бросят женщину с ребенком?

— Дурдом!

— Закон выживания! Объясни там наверху, что брачные обычаи за тридцать тысяч лет слегка сдвинулись. Я сама второй женой хожу.

— Ты первая, — поправляю я. От меня отмахиваются.

— Ну все-таки, мог бы по-человечески, — уже тихим, обиженным голосом пеняет Ксапа Михаилу.

— Оксана, ты не знаешь, как далеко все зашло. На меня давят. А так — полчаса, и обстановка тем или иным путем стабилизируется. Дальше было бы только хуже. Думаешь, если б жены обо всем через Интернет узнали, было бы лучше?

— Дурак ты, Михаил, и уши холодные! — всхлипывает Ксапа и утирает нос кулаком.

Тут я замечаю, что целая толпа степнячек с тремя полосками ведет к нам ту девку чудиков, которую Ксапа и Толик звали Наткой.

— Здравствуй, Натка, — говорю я ей. — Что-то случилось?

— Для вас я Наталья Юсуповна, — сердито отвечает она.

— Наталья Юсуповна, еще два слова в таком тоне — и ты летишь отсюда спецрейсом. Немедленно и навсегда, — тихо произносит Михаил. — О чем мы перед вылетом говорили?

— Простите.

— Клык, объясни Натали, что Серь'ожа хороший, — вступает Туна. — Он Бэмби ни разу не бил, только грозился. Он и Натали бить не будет, я правду говорю!

— Слышь, Наталья Юсуповна, тебя здесь бить не будут, — хихикает Ксапа как-то нервно. — Будешь второй женой. Мусульманам четыре жены дозволено, а ты будешь всего-навсего второй. И удобства здесь на улице.

Чуть дальше ста метров, чтоб запах не долетал. И магазинов нет. Даже свекла не растет, чтоб щеки подкрасить.

— Думаете, сбегу, не выдержу? У меня, между прочим, тетка в деревне живет!

— Тетка — это, конечно, аргумент, — улыбается Михаил. — Только не забудь у местного руководства разрешение на прописку получить.

* * *

Сижу под деревом и наблюдаю за порядком. Чтоб бабы геологов ничего запретного не натворили. Это Ксапа мне велела. Мудр тоже, но Ксапа первая.

Сама вправляет мозги Натке. А мне на всякий случай мобилку включила, чтоб я слушал и, если что, на помощь бежал. Бабы чудиков скандалить уже перестали. Вадимова Глаша поначалу тоже драться пыталась, Вадима ладошкой по лицу била. Но сразу видно, не умеет она по-настоящему драться. Я даже вмешиваться не стал. Теперь удивительное наблюдаю. Бабы как бы помирились со вдовами, вместе на кухне сковородки двигают, кастрюлями гремят.

— … Он по-любому кобель и сволочь! — доносится из мобильника наткин голос.

— Он честный благородный человек, — утешает ее Ксапа. — Не смог мимо зла пройти.

— Мимо юбки, ты хотела сказать!

— Ната, не надо так. Бэмби была плененной рабыней. Ее мужики всем племенем трахали. Он ее спас.

— А больше спасти ее было некому?

— Некому. Это не в нашем племени было. Он — пилот, летает часто и далеко, больше других контактирует с дикими племенами. Вот так и получилось. Я позднее тебя с Фархай познакомлю, ее тоже он спас. Пока у нас в племени живет, осваивается.

Зря Ксапа нас племенем называет. Научит неправильно, потом не отучить будет. Племена — это у диких. У нас — общество. По-научному — социум.

— Ну, если спас девчонку, зачем обязательно к себе в постель тащить?

Умеет Ксапа с людьми разговаривать. Всего несколько слов сказала, а у Натки голос уже не злой, а обиженный.

— Ната, никто Бэмби в постель не тащил. И мысли такой не было.

Но поставь себя на место девочки. Впервые с ней кто-то по-доброму, по-человечески обращаться начал. Вот она в Сергея с первого взгляда и влюбилась.

— Мог бы вернуть ее родителям.

— Да вернул он ее родителям. Отвез в родное племя. Сбежала… Ты учти, здесь не город, трамваи не ходят. А расстояния десятками километров меряют. Пока она до нас добралась, ее пять раз могли волки съесть. Второй раз возвращать не решились, надеялись, что кого-то из местных парней выберет. А она намертво в Сергея втюрилась. Деталей я не знаю, как раз тогда копье в грудь получила и в больницу загремела.

Видимо, тут Ксапа распахивает куртку и хвастается шрамами, потому что некоторое время слышатся только «ах» и «о, боже».

— Ежкин кот! Оксана Давидовна, что мне делать? — уже не обиженно, а жалобно. — Он же сам у меня руку просил, в жопу целовал.

— Куда???

— Ну, это долгая история. Мы как-то на пикнике слегка отметили, все по парам разбились, разбрелись. А мне он достался. Это парни так сговорились. Я в то время на него и не смотрела даже. Ради Альфреда на пикник дернулась. А Серый еще раньше на меня глаз положил. Я и не думала, что у него серьезно. Альфред с Катькой замутил, я сижу злая, не знаю, кому глаза выцарапать. А он, представляешь, мне предложение делает. Будто не видит, что я не в себе. Без всякой подготовки, прямо в лоб: «Выходи за меня замуж». Ну я и рявкнула: «Поцелуй меня в жопу!» Он опешил, переспросил даже. Я и выдала ему все, что для Фрэда накопила. Я же детдомовская, мы в словах никогда не стеснялись. В той моей тираде, наверно, только предлоги культурно звучали. Сама чувствую, что перегнула палку. То ли извиниться надо, то ли уйти. Решила уйти. Вскочила и даже пару шагов сделать успела.

А в следующий момент он меня за шкирятник схватил, назад рванул.

Как куклу вертит, джинсы стягивает. Ниже колен спустил, все, по ногам связана, не убежать. Сопротивляться бесполезно, он сильный как медведь.

Даже кричать боюсь, щенком повизгиваю. В голове только две мысли бьются: выпорет или изнасилует. А он с меня и трусики спустил. На брюхо перевернул, горстью травы задницу протер и влепил два смачных засоса. Сначала в одну ягодицу, потом в другую. На ноги поставил, джинсы на место натянул, сказал: «Завтра ответ дашь» и ушел. Вот тогда я и поняла, что нельзя такого мужика отпускать.

И завертелась у нас любовь как в кино. Ссоримся, миримся, друг за другом бегаем. Мы же оба слегка на голову шибанутые. Слова «нет» не признаем, командовать любим. А в семье должен быть один командир. Но постепенно научились по мелочам друг другу кровь не портить. Серый сюда нанялся, чтоб по-быстрому на квартиру накопить. Деньги мне на книжку сбрасывает. И вдруг я на финском сайте в Интернете читаю, что у него местная пигалица завелась. Оксана Давидовна, что мне делать?

— Ой, Натка, мне бы кто подсказал. Нас же двое у мужа. Так сложилось, что я сама Жамах в семью привела. Она двустороннюю пневмонию схватила. Я ее выходила, на ноги поставила. Ревновала по-страшному. Теперь дружим.

— Вы советуете мне второй женой пойти?

— Ната, я тебе ничего не советую. Ты сама решить должна. Помни только, что у тебя всего два варианта: или второй женой, или отойди в сторону. Бэмби обижать здесь никто не позволит. Она уже своя, а ты — чужачка.

— Ну уж второй женой я не буду, пусть не надеется!

Поладили женщины. Даже интересно, чем кончится. У Сергея вам тесный, маленький. Вдвоем жить еще можно, втроем никак нельзя. И костер в ваме чудиков разводить нельзя, у них пол брезентовый. А скоро холодно станет.

Чудики — они чудики и есть. Совсем о будущем не думают.

* * *

— … Ты для чего здесь? — внушает Михаил Платону. — Почему я самое главное со стороны узнаю?

Час назад, когда я следил за порядком, Михаил прогуливался с Платоном по берегу реки. Секретничали. За руку Платона держалась удивительно тихая и послушная Евражка. Которая русский как бы не понимает.

Но зато у нее в кармане лежал заранее настроенный Ксапой мобильник.

А теперь в моем ваме над мобильником, включенным на громкий звук, склонились я, Ксапа, Жамах и Мечталка с Евражкой. Жадно ловим каждое слово.

— … Нет здесь ничего необычного. Обычные люди. Уклад жизни другой, нравы другие, но люди те же самые, — возражает Платон.

— Те же самые? Я час назад с Оксаной беседовал. Рядом Клык стоял.

К нам невеста Шелеста подошла — он ее по имени назвал. Откуда Клык узнал ее имя? Он же в первый раз ее видел. Ната подтвердила, не виделись они раньше.

— Ну… Наблюдательность. Кто-то ее по имени назвал, Клык услышал.

Он же следопыт, охотник. Любую мелочь с полувзгляда ловит.

— А полчаса назад Света мне проговорилась, что о нашем прилете ее Клык предупредил. Тоже наблюдательность?

— Ну… Не знаю.

— А должен знать! Ты сюда за этим послан. Это еще не все факты.

Клык очень много знает того, что просто не мог узнать. Не выпячивает, но проскальзывает в разговорах. Как бы тебе объяснить, чтоб проняло, как меня? Когда мы Жамах рожать везли, он в первый раз в машине ехал. Рядом с водителем сидел, беседовал. Представь, ты в первый раз в машине едешь.

О чем будешь говорить?

— О том, что вижу, о том, как машиной управлять.

— А Клык с водителем о бабах говорили. Фиктивный брак у него. Откуда троглодит знает латинское слово «fictio»? Пилот санитарного вертолета тоже отметил в рапорте, что Клык латинские фразы произносил. Тогда это даже Оксану удивило. А откуда у местных пацанов знание геометрии и географии?

— Ни разу за ними такого не замечал.

— Вот именно! Уткнулся в свою стройку, больше ничего вокруг не видишь.

— Михаил Николаич, мать твою за ногу! Кто мне внушал, что главная задача — закрепиться на плацдарме, поселок поставить? Знакомить местных с плодами цивилизации. Трех месяцев не прошло — вот тебе поселок! Третий дом под крышу подводим! А аэродромный комплекс? А столовая? А вентиляция в хызе? А сота телефонная? А гараж для экскаватора? Они сами собой выросли?

— Приоритеты меняются, Платон. Время идет, приоритеты меняются. Да еще этот запрет на количество подселенцев. Откуда он взялся? У земных народов аналогов нет.

— Жамах говорила, что в их племени аналогичный закон тоже действует.

У Степняков и айгуров — не знаю, не спрашивал.

— Выясни. Надо расширять плацдарм. Надо создавать опорные пункты у Заречных и Чубаров.

— Не спешил бы ты с этим, Михаил. Могут быть жертвы.

— Почему?

— Здесь — изолят. Со всех сторон горы. Там — постоянные стычки между племенами. Конкуренция за пищу, за охотничьи угодья. Оксана ведет очень большую работу по примирению племен. Но на это надо время. И та же самая пища. Дружба дружбой, но голод не тетка.

— Что ты предлагаешь?

— Я? Я геолог, а не социолог. Что я могу предложить? Очевидные вещи.

Раздавать продукты нельзя — на шею сядут. Афганистан это хорошо показал.

Денежной системы здесь нет. Не дозрели еще. Надо развивать животноводство и сельское хозяйство. Делать то, до чего бы они сами дошли естественным путем.

— Естественным путем они двадцать тысяч лет доходить будут. Ускорить надо.

— А я что — против? Но повторяю еще раз: На все меня не хватит.

Мои люди как звери работают. А ты еще подставы строишь. Где я наших баб на ночь размещу?

— В первом доме. Ночью вы же не будете батареи вешать. А раскладушки я захватил.

— Гад ты, Михаил Николаич, хоть и начальник, — как-то обиженно заявил Платон. — Теперь вот что учти: Ни у Заречных, ни у Чубаров, ни у Степняков животноводством заниматься нельзя.

— А поподробнее?

— Жертвы будут. Они же все охотники. И очень любят на чужой земле дичь бить, пока никто не видит. Будут друг у друга скот воровать. А что у нас на Земле со скотокрадами делали?

Михаил выругался незнакомыми словами и надолго замолчал.

— Так что ты рекомендуешь? — спросил он наконец.

— Тут два варианта: Или искать изоляты вроде нашего, или объединить племена.

— Легко сказать — объединить… Ну объединим мы Заречных, Чубаров и Степняков. Так Айгуры скот воровать будут!

— Ты идею просил, я тебе дал. Дальше сам думай!

— Объединить… Есть в этой идее еще один нюанс… — задумался Михаил. — Считай, премию ты заработал!

Дальше разговор идет неинтересный. О бочках, о цементе, о лопатах и рукавицах.

— Давай еще раз прослушаем, — предлагает Ксапа, хватает мобилку и давит на кнопочки. Когда снова звучит речь, я виду не подаю, но поражен до глубины души. Мобильник повторяет беседу слово в слово. И с теми же интонациями! Даже щебет птиц запомнил и повторил. Нет, Ксапа не раз говорила, что он целый день разговоров запомнить может. Но чтоб так точно… Честно скажу, не ожидал!

— Что такое нюанс? — спрашивает Жамах, когда Ксапа гасит мобилку.

— Тонкое место, хитрость незаметная. Хотела бы я понять, что он задумал?

— А что тут понимать? — удивляется Жамах. — Если всех в одно общество собрать, чужаков не будет. Все пришлые вновь своими станут.

Михаил сможет много охотников привести.

— Жамах, ты гений!!! — расцветает Ксапа.

— Гений — это как?

— Очень-очень-очень умная!

— Скажешь тоже, — смущается Жамах.

— Точно, умная! — подтверждаю я. — И охотница знатная.

Баб надо хвалить при каждом удобном случае. Им это нравится, а мне не трудно.

* * *

Вечером, когда мы, сидя в ваме Мудра, обсуждаем то, что услышали из мобилки Евражки, снаружи доносится:

— Тук-тук, есть кто дома? Блин, хоть бы рельсу повесили.

— Ната, ты что ли? — откликается Ксапа. — Заходи. Будь как дома, но не забывай, что в гостях.

Входит решительно настроенная Натка, а за ней — робкая Бэмби. Мудра, а особенно Старую Бэмби побаивается.

Ксапа усаживает гостей и представляет друг другу. Натка садится раскорякой, выпрямив спину и смешно растопырив коленки. У чудиков это называется «по турецки».

— Говори, женщина, мы тебя слушаем, — подбадриваю я Натку, так как мы с ней уже беседовали днем. Она бросает на меня быстрый взгляд, и я понимаю, что Натка боится.

— Вождь, моя говорить будет. Моя будет жить здесь! — выпаливает она и замолкает. Ксапа хихикает, сгибается и прячет лицо в коленях. Мудр удивленно смотрит на нее, на Натку, на меня.

— Женщина, что ударила мужчину, плохо говорит по-русски? — спрашивает почему-то меня.

— Днем хорошо говорила. Может, Сергей ее по голове стукнул, она слова забыла? — предполагаю я тоже на языке чудиков.

— Ната, моя твою ноу андестенд! Пущай твоя по-русски балакает, — выдает тарабарщину Ксапа.

— Да что вы издеваетесь? Никуда я отсюда не уеду, ясно? — зазвеневшим от обиды голосом почти выкрикивает Ната. — Что хотите со мной делайте, не уеду, и все!

— Мудр, не прогоняй, пожалуйста, Нату. Ей мужчина нужен. Серь'ожа сильный мужчина, он прокормит двух жен, — заступается за Натку Бэмби. От волнения она говорит это на языке степняков. Ровным голосом, сохраняя каменное выражение лица, чтоб не смеяться, я перевожу на русский. А про себя отмечаю, что девки Сергея уже поладили.

Ксапа больше не смеется, а повизгивает. Мудр из последних сил старается удержать серьезность на лице и смотрит куда-то поверх голов, в дымовое отверстие. Старая сердито качает головой и прикрывает лицо заячьей шкуркой, словно чихнуть хочет. Но по глазам видно, что улыбается.

Жамах сверкает глазами и зажимает рот обеими ладошками.

— Вам смешно, да? Дурочку нашли? Вот хоть убейте, никуда не уеду!

— возмущается Натка. Как говорит Ксапа, на грани истерики.

— Женщина Сергея говорит, что она глупая и хочет, чтоб мы ее убили, — перевожу я с русского на русский все с тем же каменным выражением лица.

— И съели! — выдавливает через смех Ксапа.

— Ну хватит, а? Что, клоуна давно не видели? Хотите, чтоб я перед вами на задних лапках бегала? Я буду бегать. И служить буду, и палку приносить. Что с меня еще требуется?

— Мудр, девка серьезно настроена, — говорит Ксапа на нашем языке.

— Может, возьмем с испытательным сроком?

— Заносчивая больно, — с сомнением качает головой Мудр.

— Не приживется, домой отправим. Главное, на Медведева она шпионить не будет.

— Тебя не поймешь, женщина. То нельзя чужаков принимать, то сама за них просишь, — делает вид, что сомневается, Мудр.

Они еще долго спорят, потому как нельзя важные решения второпях принимать, но тут в вам Сергей врывается. Встревоженный, по лицу видно.

— Здравствуйте всем! Вождь, разговор есть.

— Присаживайся, говори, здесь все свои, — отвечает Мудр.

Не хочется Сергею при всех говорить, но делать нечего. Садится на свободное место, обнимает рукой за талию Бэмби. Натка сразу с другого бока к нему подсесть хочет, просит Ксапу подвинуться. Сергей и ее за талию обнимает.

— Вождь, мне нужно местное гражданство. Срочно. Иначе Медведев меня на Землю отзовет.

— Что тебе нужно? — удивляется Мудр.

— Чтоб мы его в общество приняли. Вроде этого, — Ксапа проводит пальцем по полоскам на щеках. — Тогда Медведев ему больше не сможет приказывать. Зато ты сможешь.

— Но мы не делаем полосок охотникам, — задумывается Мудр.

— Блин! И перепись еще не провели, — огорчается Ксапа. — Можно было бы задним числом в книги вписать… Кстати, Серый, чем ты так Медведева достал? Это из-за Наты?

— По совокупности. Нарушение предполетного графика отдыха, управление машиной лицами, не имеющими допуска к полетам, нарушение правил безопасности полетов. Полеты с перегрузом, полеты в темное время суток.

В общем, все, что черные ящики накопили. Я же не знал, что они всю инфу после полета на нашу соту сбрасывают. Формально — не придраться. А по-существу, за аморалку.

— Ну ты и влип! Мудр, спасать нужно парня. Обряд какой придумать, что ли.

— Головача позвать надо, — решает Мудр. И посылает Евражку за Головачом.

Головач приходит сердитый. От женщины оторвали.

— Чего тут думать? — говорит. — Как мы девок в общество принимаем?

Приводит парень девку, в эти, как их там? В жены берет. Так и здесь поступим. Дадим Сергею нашу девку, он сразу нашим станет. Я ему копье сделаю.

— Правильно! — радуется Ксапа. — В связи с изменившимся семейным положением… Подожди, у него три жены будет?

И опять хихикает, уткнувшись лицом в колени.

— Зачем мне три жены, — опешил Сергей. — А Бэмби недостаточно?

— Бэмби не наша. Ты же запретил полоски на щеках делать. Буратино, ты сам себе враг! — объясняет Ксапа.

— А сейчас можно? Я согласная, — восклицает Бэмби.

— План такой. Принимаем Бэмби в общество, женим молодых и принимаем в общество жениха по семейным обстоятельствам. Все согласны? — спрашивает Ксапа.

Обсуждаем, что значит «по семейным обстоятельствам». А так — почему бы не согласиться? Молодые давно среди нас живут. Ксапа посылает Евражку к Свете за шариковой авторучкой. Говорит, что татушку долго делать, сегодня полоски нарисуем, а завтра уже настоящие наколем. Медведев все равно местных обычаев не знает, для него и так сойдет.

Шариковая авторучка приходит вместе со Светой. А за Светой хвостом — несколько девок. Их, конечно, в вам не пускаем. И так столько народа, что сесть некуда.

Ксапа кладет Бэмби головой себе на колени, рядом Евражку «для образца» сажает. Чирикает авторучкой себе по ладошке и аккуратно рисует на щеках Бэмби по две полоски.

— Все правильно? — спрашивает у Старой. — Может, где подправить нужно?

— И так сгодится. Все равно не настоящие, — Старая даже в очаг сплевывает.

— Йес! — восклицает Бэмби и даже делает какое-то движение, будто кого-то локтем сверху стукнуть хочет. И выскакивает к подругам-степнячкам похвастаться.

— Теперь мне, — равнодушно так говорит Натка. И сама головой Ксапе на колени укладывается. Ксапу опять на «хи-хи» пробивает. Даже Старая на нее ворчит.

— Дура ты, Натка. Назад дороги не будет, — говорит, отсмеявшись, Ксапа.

— Сама знаю, что дура. Ну ты прикинь, зря я, что ли, двадцать прививок в задницу терпела, у Медведева в кабинете истерики закатывала?

Второй раз он меня сюда точно не пустит. Куда мне отступать?

— Хоть бы техникум закончила… Ну что, делаем? — спрашивает Ксапа и обводит всех взглядом. И когда все важно кивают, рисует на щеках Натки по две полоски.

Старый с Головачом уже распоряжаются, чтоб большой костер готовили.

Праздник будет. Бэмби в вам возвращается с кожаной повязкой, украшенной перьями, на голове. Радостная вся. Такую же повязку Натке надевает, перышки расправляет. Натка достает зеркальце, осматривает себя.

— Блин! Чингачгук на тропе войны! Медведев кипятком писать будет.

* * *

Утром Медведев улетает один. Жены геологов остаются погостить и «наладить отношения». Не совсем понимаю, что это такое, но одна из вдов утром всем хвастается обновкой — красным свитером с синими оленями спереди. По дороге на стройку наблюдаю, как Сергей со своими девками ставит новый большой вам. У чудиков это называется АРМЕЙСКАЯ ПАЛАТКА.

Хороший вам, просторный. Только зимой в нем все равно жить нельзя. И очага внутри нет. Есть БУРЖУЙКА.

Девки радостные, особенно Бэмби. Две полоски — это СТАТУС! Теперь она не приблудная. Свой вам имеет, на своей земле живет. Даже охотиться право имеет.

— Что это за свадьба без алкоголя? Ни нажраться, ни подраться…

— оглядываясь на них, жалуется Юра.

— Товарищи, среди нас есть некоторые безответственные товарищи, которые нам, товарищи, не товарищи! — тут же откликается Толик.

На самом деле свадьба была хорошая. И поели сытно, и волосы девкам Сергей по степняцкому обычаю у всех на глазах подрезал и на костре сжег.

Немного подрезал, чтоб красоту не портить. Но Света Медведеву тут же объяснила, что это значит.

— Хватит хохмить, еще три дома ставить надо, — прерывает веселье мрачный Платон.

— Где? Терраса же кончилась.

— Не кончилась, а сузилась. А у нас экскаватор есть. Где срежем, где насыпем. Надо у Мудра разрешение на порубку леса выбивать.

Разрешение Мудр дает сразу, только бы отвязались. Мне велит проследить, чтоб все правильно делали. Мудру не до этого. Потому что Ксапа опять затевает невиданное. На праздник выбора НЕВЕСТ собрать вместе все четыре общества. Ну, не совсем все, а только ЗАИНТЕРЕСОВАННЫЕ СТОРОНЫ. То есть, молодежь. И, естественно, самых уважаемых людей, чтоб за порядком приглядывали.

Праздник решаем провести на берегу реки. Там, где мы после пожара стояли. Чтоб Заречным и Степнякам проще добираться было, наведем через реку ПОНТОННЫЙ мост.

Земли хоть и наши, но мы там сейчас не живем. Поэтому получается, что как бы все на чужой земле и в равных условиях. А на чужой земле особо озоровать не тянет.

С продуктами, посудой и вамами Михаил обещает помочь. Чем-то ему очень нравится эта идея. Но больше всего она нравится Степнякам. Тут все ясно. Мы с Заречными у них столько девок увели, что охотники вдвоем с одной спят, рожать некому. И Айгуры на подходе, надо породниться с Чубарами и Заречными, чтоб вместе отбиваться.

Наши охотники считают, что Айгуры — это хорошо. Опять девки с тремя полосками появятся. До нас Айгуры никак не дойдут. Зато зимой у Заречных можно будет выменять на оленьи туши уже послушных и обученных айгурок.

Ксапа сердится. Фархай волнуется. Это для нас айгуры все одинаковые, а для нее разные. Есть хорошие, есть плохие.

К вечеру от Чубаров возвращаются Жамах с Евражкой. Жамах по секрету сообщает мне, что подкинула своим идею объединить все общества в одно.

Вначале Чубары отнеслись к идее холодно. Но Евражка как бы случайно намекнула, что живут они на чужой земле, с которой скоро уходить придется.

А если общества объединятся, эта земля их родной станет. Искать новую землю Чубарам не хочется. Геологи научили их ловить рыбу сетью, и жить стало намного проще.

Вместе с Жамах прилетает бабка, мастерица тату. Почему-то Старая настаивает, что полоски на щеках можно наносить только по месту жительства.

Почему, я не понимаю, но женщинам виднее. Бэмби уже заметно нервничает.

Ксапа бьет поленом в гулкое дно большого котла и кричит в МАТЮГАЛЬНИК, что свадьба продолжается. Сейчас девкам нанесут полоски, а потом будет сытный ужин.

Народ высыпает на поляну. Я думаю, заинтересовался ужином. Но Ксапа со Светой быстро всех пристраивают к делу. Баб — ужин готовить, охотников — большой праздничный костер разводить. Сразу становится шумно и весело.

Жамах движением головы перекидывает одну косу на грудь и делится со мной, что посоветовала Чубарам поменьше болтать о том, что после объединения земля к ним отойдет. Будто мы до этого пока не додумались.

А если поймем, то еще неизвестно, захотим ли объединяться. Теперь ее еще больше уважают. Мол, живет у чужих, одевается по-чужому, но о своих не забывает.

— А что получат от объединения Заречные? — спрашиваю я. — Какая им выгода? Степняки и Чубары будут на их землях зверя бить. Лес на наших землях еще не скоро вырастет, в нем зверя мало.

— Редкие ценные вещи от Чудиков, — Жамах играет рукояткой ножа на поясе. — Продукты чудиков. Ксапа говорит, что если голод начнется, Чудики с едой помогут. Говорит, что Медведев по-любому к Степнякам и Заречным полезет, с нами или без нас. Так надо объединиться до того, как он у них авторитет заработает. Ну, там, голодной зимой продуктами поможет, эпидемию вылечит. Если успеем слиться в одно общество, все потуги Медведева как бы через нас пойдут. Нам его авторитет достанется, и мы будем диктовать условия, а не он. Ксапа говорит, это очень важно.

Я только головой качаю. Две бабы на ровном месте такие ямы найдут, которых десяток охотников не заметит. А не найдут, так сами выроют. Так ей и говорю. И тихонько за косу дергаю. Очень удобно за них дергать.

Жамах смущается, улыбается, будто я ее похвалил. Даже зарделась немного.

Наверно, какие-то наши слова еще неправильно понимает. Проблема адекватного перевода, как говорит Ксапа. Не хочу ее огорчать, обнимаю одной рукой за талию и веду туда, где народ толпится, откуда доносятся шутки и повизгивания Бэмби.

Так и есть. Старуха-чубарка Бэмби на щеки полоски наносит. На одной щеке полоска, и на второй полоску заканчивает. Еще две полоски остались.

Мрачная Натка рядом сидит, своей очереди ждет. Девки Бэмби подбадривают да утешают, охотники ехидничают. Один Сергей нервничает.

Жамах проталкивается к старухе и громко, но по-чубарски говорит:

— Закончишь полоску, отойдем ненадолго. Слова есть.

И по-нашему:

— Мы ненадолго ее заберем. Поговорить нам надо.

Отводит старуху и меня шагов на двадцать. Я понимаю, что опять хитрит. Хочет, чтоб все думали, будто я со старухой говорю. А сама злобно так шипит:

— Смени иглы, дура старая. Или назад пешком пойдешь.

— Не лезь не в свое дело, — так же злобно шипит старуха.

— Я сказала, — каким-то усталым голосом произносит Жамах, а ладошкой, которой мою руку держит, тайный знак мне подает, чтоб я ее поддержал. Хоть бы объяснила вначале, в чем дело… Но Ксапа не зря меня на переговорщика учит. Как раз на такой случай прием есть. Когда ничего не понимаешь. Говорить надо самые простые, обычные вещи, но так, чтоб все сомневались, как их понимать.

— Не спорь с Жамах, старая, — говорю я ровным, без интонации, голосом. С заметной паузой после каждого слова. — Здесь. Она. Тебе. Ничего.

Плохого. Не сделает. Скоро будет праздник. Хорошо ешь, много ешь. Хорошо отдохни. Завтра Папа-Бэмби по воздуху отвезет тебя домой. Я сказал.

Долго говорил. Трудно говорить с паузами. Старуха даже побледнела слегка. Испугалась.

— Иди, тебя Папа-Бэмби ждет, — подталкивает старуху Жамах.

— Не боюсь я вас, — шамкает старуха, пожевав губами. И семенит к людям.

— Клык, ты зверь! — восхищенно шепчет Жамах, покрепче уцепившись за мой локоть. Как ты ее! Даже мне страшно стало.

— Объясни зверю, чего вы не поделили?

— Стерва она, каких мало. Мы с ней на каждом совете грыземся. Но сейчас не во мне дело. Папу-Бэмби она лютой ненавистью ненавидит. И решила отыграться на девочке. Взяла толстые, тупые иглы. Знаешь, как это больно, тупыми иглами? А ты хорошо ее припугнул, что назад ее Бэмби повезет. У нее аж руки задрожали.

Оказывается, я влез в женскую свару. Ну надо же!

У Бэмби теперь интересные полоски. Те, что ближе к носу, толстые, жирные. А те, что ближе у ушам, потоньше. Получается как бы больше, чем одна полоска, но меньше, чем две. Девки завидовать будут. Когда старуха заканчивает последнюю полоску, оглядывается на меня. Я важно и медленно киваю. Она успокаивается. Натке колет тонкие полоски.

Охотники правильно мозгуют, что разные полоски — это из-за меня.

Я не отрицаю.

— Бэмби давно у нас. Хорошая девка, не ленивая. За Ксапу дралась.

А Натка — человек новый, — говорю. Охотники соглашаются, важно кивают.

Бабы уже расставляют столы, по случаю праздника застилают их пленкой.

Столы не те, к которым чудики привыкли, а наши, низенькие. За которыми прямо на земле сидеть можно. Девки несут миски, кружки, расставляют высокие бутылки с соками. Я вспоминаю, как в первый раз не знал, как такую бутылку открыть. Теперь даже дети знают. Рассаживаемся неторопливо, ждем, когда Мудр или Головач слово скажет. Я вспоминаю про старуху-чубарку, разыскиваю Евражку и велю ей и Жуку сесть рядом. Евражка не хочет, но объясняю ей, что кто-то должен чубарке переводить нашу речь. А еще — чубарка сидит на почетном месте для гостей, там на столе самые вкусности. Жук сразу соглашается.

Поднимается Головач.

— Растет наше общество. Сергей уже двух девок в свой вам привел.

Скоро у них дети появятся. Как мы все зимой в один хыз вместимся? — И садится. Начинаем есть. Открываем бутылки с соком, разливаем по кружкам.

Мы с Ксапой грейпфрутовый любим, а Мечталке и Жамах наливаю виноградный.

Он им больше нравится. Ксапа радуется — перед ней на столе целая миска с хлебом. Чудики без хлеба есть не могут. Так и ест — в одной руке ложка, в другой кусок хлеба. Не выпускает. Словно боится, что убежит.

Геологи шушукаются и дружно кричат: «Горько!» Вчера весь вечер кричали, мы уже знаем, что это значит. Сергей важно надувает щеки и девки чмокают его с двух сторон. Сегодня придумали, вчера такого не было.

Вообще-то, девкам не до праздника. У Бэмби щеки болят, а Натка вдобавок всего боится. Сергей еще не объяснил, что теперь, с полосками на щеках в нашей долине ей бояться нечего. А раз она старшая женщина в ваме, ни одна баба не посмеет ей подзатыльник дать.

Ксапа, перегнувшись через стол, обсуждает с Платоном, к какому делу ее пристроить. Решают сначала отдать в помощники Свете, а когда языки выучит, повесить на нее перепись населения. А что? У нее мужчина и вам есть. Почти охотница. Все видели, не побоялась на мужчину руку поднять.

Опять же, полоски на щеках. Уважать ее будут.

Когда миски пустеют, Бэмби что-то шепчет Сергею на ухо и убегает.

Вскоре возвращается с гитарой. Начинаются песни. Много песен на русском, но одна уже на нашем. Веселая песня про охотника Ивана Топорыжкина, у которого волк украл и съел зайца. Охотник поймал волка, связал и принес в свой вам. Жена охотника принялась колотить волка палкой и требовать, чтоб тот вернул зайца. На волка напала медвежья болезнь, и он вернул то, что смог, что когда-то было зайцем. Дети посмотрели, понюхали… «Знаешь, папа, плохого зайца ты сегодня принес», — говорит охотнику младшая дочка.

Очень смешная песня. Всем охотникам понравилась. И слова легко запоминаются.

Темнеет. Чудики зажигают электрический свет. Много света! Все видно как днем. А затем чудики устраивают танцы. Приносят музыку, становится шумно и весело. Из наших никто не умеет танцевать, но Света и Ирочка обучают всех желающих. К ним присоединяется и Натка. Ксапа тянет меня из-за стола за руку. Учит танцевать вальс. Это просто, главное на ноги не наступать.

— Хорошо, что не полька и не мазурка, — говорит мне Ксапа. — На них у меня пока здоровья не хватит. Как здорово, Клык! Чувствуешь, что значит — цивилизация!

Мечталка и молодые заводят хоровод. Ксапа смеется и говорит, что хоровод под вальс — это конец света!

Затем играем в змейку, в ручеек. Ксапа объясняет, что у них танцы на дискотеках устраивают, чтоб парни и девки знакомились. А что, весело!

* * *

Утром старуха-чубарка собирается лететь назад. Советуюсь с Платоном, и набираем ей целый пакет подарков. Того и гляди, ручки оторвутся. (Плохие пакеты у чудиков. Наши мешки из шкур прочнее.) Там и нож в ножнах, и эмалированная миска, и ложка с кружкой, и фляжка на ремешке, и бухта толстой, очень прочной жилки, которую Ксапа зовет сапожной нитью, и продукты, и консервы в железных банках.

— Ты мудрая женщина, — говорю я старухе. — Ты правильно понимаешь слова. С тобой просто говорить. Прилетай еще. Это — тебе, — и вручаю пакет. Старухе очень хочется гордо отказаться и очень любопытно, что в пакете. Побеждает любопытство.

— Хоть ты еще и лоботряс, но Жамах тебя мудрости научит, — сердито говорит она, пожевав губами, забирает у меня пакет и лезет в вертолет.

— Вредная старуха, — поясняю я Платону, когда вертолет улетает. — Но в совете матерей у костра сидит. Жамах говорит, нельзя с советом матерей ссориться.

* * *

Женщины геологов улетели домой на зеленом вертолете, который привез бочки с топливом и много-много брезентовых вамов, больших и маленьких.

Но Глаша, женщина Вадима, остается. Вадим не сумел загнать ее в машину.

— Черт с бабой спорил, да сдох. А я еще жить хочу, — заявляет он Ксапе под дружные смешки шабашников.

После короткого совещания чудики решают назначить Глашу кладовщицей.

— Будешь хорошо работать, повысим до начальника склада, — говорит ей Юра, и все опять смеются.

— Смейтесь, смейтесь, охламоны. Только потом от своих слов не отказывайтесь. А мне лишняя копейка к пенсии не помешает, — парирует Глаша. — Ну, показывайте, где тут мое хозяйство.

Что бы Ксапа ни говорила про необходимое зло, на мой взгляд, хуже стало. Раньше, если что-то на стройке понадобилось, я подходил к Платону, Вадиму или Сергею, мы шли на склад и разыскивали нужную вещь. Теперь надо сначала позвонить по мобилке Глаше, чтоб она бежала со всех ног на склад и разыскала нужное. Но она, хоть и бросает сразу свои дела, но не бежит, а степенно идет. Вещь разыщет, Платону или Мудру позвонит, спросит, можно ли отдать, в толстую тетрадку запишет. Тягомотина…

Только одно хорошо: Гвозди и рукавицы перестали неожиданно кончаться. Ну и другие важные мелочи тоже. Когда бы ни пришел, у Глаши всегда есть хоть одна нераспечатанная коробка.

* * *

— … Что ты делаешь! — возмущается Бэмби. — Нельзя ничем щелкать, пока вот эти не светятся!

— Экраны, что ли?

— Серь'ожа их иначе называл. Какая-то панель.

— Панель управления? Контрольная панель?

— Точно! Приборная панель! Пока она не светится, ты слепая и глухая.

Машину не чувствуешь. А она тебя не чувствует. Так нельзя.

— Господи, я ее по-любому не чувствую. Но я же только радио включила. Зачем мне все остальное?

— Бэмби права, — подходит к нам Сергей. — Этот индикатор видишь?

Это заряд аккумулятора. Если он в красной зоне будет, а ты без моего разрешения что-то включишь, оторву голову и скажу, что так и было.

— Серь'ожа, перестань! Ната, не бойся, Серь'ожа только грозится.

Он тебя никогда бить не будет. Он даже Савэя не бил. Едой как со всеми поделился. Многие недовольны были.

— Кто такой Савэй?

— Охотник, который Ксапу чуть не убил.

Я выбираю самое удобное кресло, что рядом с откидным столиком, и, от нечего делать, слушаю вполуха, как Сергей обучает своих жен управлять вертолетом. Бэмби летать уже умеет, а Ната первый раз в кресле пилота.

В салон входят Жамах, Кудрява и Ворчун.

— Можно лететь, — говорю я Сергею. Тот кивает, и Бэмби запускает двигатель. Вскоре машина отрывается от земли и энергично набирает высоту.

Мы идем налегке, никакого груза, только пять пассажиров и два пилота.

Поэтому Бэмби ведет вертолет высоко и быстро. Надо завершить последние мелочи к празднику выбора невест.

Проходим перевал. Жамах шушукается с Кудрявой, Ворчун спит с открытым ртом. Я тоже откидываю спинку кресла и собираюсь подремать.

Ночью Олежек опять не дал выспаться. Внезапно звук двигателя меняется.

Стихает. Становится слышно, как шуршат лопасти винта. И что Сергей вполголоса говорит. Он стоит за спинками кресел пилотов, в левом Бэмби, в правом Ната.

— Винт на авторотацию, как я тебя учил. И разгоняй, пока высота есть. Ната, приготовься аккумулятор переключить на движок. Не сейчас, а по моей команде. Да, этот. Все по моей команде.

Я выглядываю в окно. Мы снижаемся на поляну в горелом лесу. Кудрява продолжает болтать, а Жамах напряженно смотрит на меня. Киваю ей на Ворчуна и поднимаю на всякий случай спинку кресла. Жамах, умница, понимает с полувзгляда и будит охотника. До земли уже совсем близко.

— Начали, — командует Сергей тихим напряженным голосом. Звук вновь изменяется, меня слегка вдавливает в кресло. Машина зависает на высоте человеческого роста, потом словно падает с этой высоты, чуть подпрыгивает и сильно раскачивается на амортизаторах.

— Девочки, мальчики, кто хочет пописать, сейчас самое время. Кустики рядом, девочки направо, мальчики налево, — оборачивается к нам Сергей.

— Тебя в детстве с высокого дерева головой вниз уронили, если ты доверил нас двум девкам везти, — брюзжит Ворчун. — Я чуть из кресла не выпал.

— Ну, извини, — Сергей открывает люк и неспешно трусит к редким, низеньким кустикам.

— Иван Топорыжкин пошел на охоту. Иван Топорыжкин забыл взять копье… Блин! — доносится снаружи. Сергей останавливается, разворачивается и той же походкой, руки в карманах, трусит назад. Ната отстегивает ремни, выскакивает из машины и спешит к нему. Он подхватывает ее на руки и кружит. — Иван провалился по пояс в болото…

На этом песня прерывается, так как молодые начинают целоваться.

— Ночи им мало, — ворчит Ворчун. Кудрява тоже решает сбегать в кустики. Но не туда, куда ушли Сергей с Натой, а в другую сторону. Мы с Жамах выходим вслед за ней. За нами выскакивает восторженно-испуганная Бэмби.

— Клык, ты видел? Я в первый раз так сажала. И все получилось! Если второй раз сажать буду, еще лучше получится!

— Что получилось? — внешне спокойно интересуется Жамах, покусывая травинку.

— Посадка без мотора. На авторотации. Я еще никогда на авторотации не сажала. Серь'ожа меня только на высоте тренировал.

— Клык, можно тебя на пару слов, — возвращается из кустиков Сергей.

Мы отходим в сторону. — Мы сейчас на вынужденную сели. Мне нужно машину починить, на это время надо. Ты не можешь меня прикрыть, погулять по окрестностям полчасика? Не хочу, чтоб народ волновался. Пусть думают, что мы тебя ждем.

— Так мы сейчас не сели, а упали? — вполголоса спрашиваю я.

— Ну… да. Можно сказать и так. Бэмби молодчина. Правильно поляну выбрала, скорость погасила. Медведеву только не говори, что меня за штурвалом не было.

— Медведев говорил, что падать очень страшно. А я даже испугаться не успел. Когда все сделаешь, позвони. Я недалеко буду.

Обнимаю Жамах за талию и веду за холмик. По дороге пересказываю разговор с Сергеем. Обойдя холмик, мы поднимаемся на его вершину и ложимся в траве, чтоб было видно вертолет. Жамах достает бинокль и протягивает мне. Я раздвигаю травинки и устраиваюсь поудобнее.

Сергей подлезает под машину, откидывает желтую дверцу и копается внутри. Бэмби и Ната, стоя на четвереньках, внимательно наблюдают. Ворчун садится на корточки невдалеке и любуется их попками. Красивые у них попки, хоть и в джинсах. Я отдаю бинокль Жамах и поглаживаю ее пониже спины.

— Прекрати, а вдруг не успеем, — откликается она.

— Успеем, — переворачиваю ее на спину и расстегиваю штормовку.

Успели.

— Мы их ждем, а они тут милуются, — раздается веселый голосок Кудрявы. Я приподнимаюсь на локте. Винт вертолета медленно вращается, и Сергея под машиной уже нет.

Очень вовремя в кармане звенит мобильник. Бэмби говорит, что можно возвращаться.

— Сергей велел тебя разыскать и вернуть, — нагло вру я. — Идем, потеряшка!

— Неправда, никуда я не терялась! — возмущается Кудрява. Вредный ты, не дам тебе брусники!

Возвращаемся держась за руки. В последнее время Жамах очень любит прижаться ко мне плечом или взять за руку.

— Вас надо за ногу привязывать, — ворчит Ворчун. — В кустики они…

А если все так делать будут?

В кабине пилотов в левом кресле по-прежнему сидит Бэмби. Но Ната — в салоне. В правое кресло Сергей садится сам.

— Все на борту? Поехали! — командует он.

* * *

— Зря прилетели. Мы к полудню все закончим, — говорит Медведь. Но работа находится и нам. Специальной штуковиной под названием «БУР», которую мы повесили на экскаватор, роем круглые, узкие, но глубокие ямы.

В них вставляем бревна. А на бревна сверху вешаем фонари. Много света будет на ЯРМАРКЕ НЕВЕСТ! И днем, и ночью светло будет.

Раздаются гулкие удары в гонг. А затем Света кричит в МАТЮГАЛЬНИК:

— Перерыв на обед! Мойте руки в реке — и за стол!

На трех языках кричит: на нашем, чубарском и степняков. И на всех так слова коверкает… Ксапа говорит, это характерный русский акцент.

— А что своих не позвала? — ехидно спрашиваю я.

— Эти проглоты первыми прибегут, — улыбается Света.

Больше всего за столом степнячек. Из тех, что по два языка знают.

Ксапа зовет их переводчиками или бригадой поддержки. Мечталка, Жук, Евражка и Фархай тоже здесь. Разве может Евражка кому-то экскаватор доверить? Чубары Евражкой очень гордятся. Жамах говорит, если так дальше пойдет, Евражке прямая дорога в совет матерей. Фархай незнакомых боится, к чудикам и нашим жмется. Зачем прилетела, если боится? Жениха искать или чтоб с Олежкой не сидеть?

После обеда на надувной лодке переправляемся на другой берег и дружно тянем за канат. Понтонный мост, собранный у правого берега, разворачивается поперек течения и занимает положенное место. Назад идем по мосту. Он слегка покачивается под ногами — как топкое болото. Степняки и заречные бегают по нему с берега на берег и смеются.

К вечеру все заканчиваем. Послезавтра начинается ЯРМАРКА НЕВЕСТ.

Заречные идут домой, а мы, чубары и степняки обживаем армейские палатки.

Нам далеко, никто не хочет возвращаться. Палаток много — больше десятка армейских, а за ними — маленькие, вроде ксапиного шалашика.

Все-таки, после долгих переговоров по радио, Сергей отвозит троих охотников степняков и троих чубаров. Ксапа дает каждому по стопке маленьких картинок, на которых наш лагерь во всех деталях. И со всех сторон. И понтонный мост, и Евражка на экскаваторе, и как мы дружно столб поднимаем.

Спросил, когда она успела картинки сделать, отмахнулась:

— Поляроид — это такая древность… Мы сейчас на электронику снимаем. Но надзорщики, гады, ноуты не пропускают. Вот и приходится по старинке. Я тебе ночью все расскажу, ты только напомнить не забудь.

А вечером, как до постели добралась — мертвым сном…

* * *

Первыми приходят, конечно, парни и девки Заречных. Им ближе всего.

Ксапа и Медведь раздают нарукавные повязки. Уважаемым людям, которые будут следить за порядком, красные. Женихам и невестам — белые. Всем прочим — степнячкам-переводчицам и просто набежавшим из любопытства — зеленые.

Это чудики так придумали. У нас с Жамах красные повязки. Ксапа почему-то себе зеленую повязала. Объясняет степнячкам их обязанности. Она у них — ВЫСШИЙ АВТОРИТЕТ. Чуть что, к ней бегут.

Вторыми приходят степняки. Степнячки из команды поддержки бегут к ним. Начинаются визги и обнимания. Выждав короткое время, Света лупит по гонгу палкой, обмотанной на конце шкурами, и приглашает всех за стол.

Столы хоть и низенькие, не такие, как у чудиков, но для большинства непривычные. Те, кто уже сидел за столом, объясняют новичкам, что это такое. Степнячки во главе с Ксапой разносят по столам еду, ложки и миски.

Две самые здоровые несут большой котел с похлебкой, третья разливает по мискам. Здоровый котел, который можно нести за ручки — это тоже невиданное дело. Глиняный от такого бы развалился. Обилие незнакомой еды вызывает шумное оживление.

В самый разгар веселья подходят чубары. И одновременно прилетают наши на вертолетах. Ксапа бежит размещать по палаткам наших, а я с Жамах — чубаров. Пока усталые чубары едят, Жамах и Бэмби на трех языках через матюгальник разъясняют правила. Что какая повязка означает, что и где будет происходить, как себя вести, у кого спрашивать, если непонятно, и где драться, если подраться захотелось. О том, что драться можно, я в первый раз слышу. Ловлю Ксапу, выспрашиваю подробности.

— Перестань мегафон матюгальником звать, — начинает она. — Молодежь запомнит, потом не отучишь.

— Ты его всегда так зовешь.

— Блин!.. Клык, не повторяй за мной, когда я ругаюсь или глупости говорю. Я больше не буду, ладно?

— Хорошо. Так что насчет драк?

— Ты посмотри на пацанов. Они же из-за девок все равно передерутся.

Так пусть дерутся под нашим приглядом, на глазах у всех, а не по кустам.

Когда на глазах у всех — это почетно и честно, а не трое на одного.

Только Ксапа это придумать могла. Больше некому.

Громкая веселая музыка играет. Я знаю, что такое музыка, наши знают, чудики знают. А остальным в диковинку. Головы задрали, на репродуктор смотрят. Степнячки из группы поддержки, которые с зелеными повязками, объясняют. Они четвертый день музыку слушают, как бы опытными считаются.

Многие степнячки на головы кожаные повязки с птичьими перьями надели.

Когда успели? Ксапа таких называет непонятным словом скво.

Только затейники хотели первую игру объявить, музыка смолкает и Жамах на трех языках объявляет, что сейчас два охотника будут драться из-за девушки. Кто хочет, может посмотреть.

Спросила бы, кто не хочет? Все хотят! Оказывается, квадрат, канатами огороженный — это место для драки. Ринг называется. А второй ряд канатов на расстоянии шести шагов от первого — это чтоб зрители не мешали и сами в драку не лезли.

Я чуть на землю не сел, когда узнал, что Юра и Эдик из-за Ирочки дерутся. Чудикам на нашей земле драться нельзя, Михаил сколько раз повторял. Наверно, это с нами нельзя, а между собой можно. И земля здесь как бы ничейная. Думаю, так.

Палпалыч правила объясняет. Ногами бить нельзя, ниже пояса бить нельзя, лежачего бить нельзя, кусаться нельзя. Ничего нельзя! Да еще на руках перчатки — как мешки. Разве хорошая драка получится?

Еще какая получилась! Юра и Эдик разделись до пояса, мускулами играют. Света и Ната вокруг них суетятся, Ирочка за канатами нервничает.

Палпалыч дает сигнал к началу, девки лезут за канаты, а Юра и Эдик пожимают друг другу руки и расходятся в разные углы.

— Бой! — командует Палпалыч, Ксапа лупит по гонгу, и тут начинается!

Ребята бьют друг по другу так, что мне за них страшно. Скоро становится ясно, что Юра напористее и сильнее, а Эдик ловчее. Я даже не берусь сказать, кто победит.

Юра бросается вперед, Эдик бьет его левой рукой в челюсть, Юра спотыкается, теряет равновесие, а Эдик плавно делает шаг вбок и бьет правой. Юра падает лицом в траву. Бить лежачего по правилам нельзя, поэтому Эдик останавливается, опускает руки и глубоко дышит. Он уже блестит от пота. Палпалыч опускается на одно колено и громко считает, отмахивая рукой:

— Раз! Два! Три! Четыре!

На счете «пять» Юра поднимается на одно колено и мотает головой.

На счете «восемь» встает.

— Бой! — командует Палпалыч, и Юра с Эдиком вновь мутузят друг друга. Но Ксапа зачем-то лупит по гонгу, и бой прекращается.

— Перерыв! — объявляет Палпалыч. Драчуны расходятся по углам. Там уже стоят стулья, девушки прыскают на них водой и обмахивают полотенцем.

— Аншлаг! Зрителей полный стадион! — говорит Вадим. Он стоит рядом со мной, но его почти не слышно. Так шумят молодые парни. Да и девки тоже.

Все перемешались, степняки рядом с чубарами без всякой опаски.

— Кто победил? — кричит Жамах.

— Еще не вечер, — отвечает Палпалыч.

— Они до самого вечера драться будут? — изумленно переспрашивает у меня Жамах. — А как же танцы?

Я пожимаю плечами. Чудиков понять иногда очень сложно. Расспрашиваю Вадима, но тут Ксапа опять по гонгу со всей силы лупит.

— Второй раунд! — объявляет Палпалыч и бой начинается с новой силой.

Эдик отступает, уворачивается, а Юра прет как медведь, как экскаватор. Но перед самым перерывом Эдик разбивает Юре нос до крови. И весь перерыв Ирочка и Палпалыч суетятся вокруг него. Но звучит гонг, Палпалыч объявляет третий раунд, и Юра вскакивает как ни в чем не бывало.

Третий раунд становится последним. Юра очень сильно бьет, Эдик отлетает спиной на канаты, они пружинят, и он падает лицом вниз. Палпалыч опускается на одно колено, считает до десяти и объявляет, что бой закончен.

Ирочка, Света и Ната лезут под канаты на ринг, мокрым полотенцем приводят Эдика в чувства. Палпалыч говорит, что сейчас объявит победителя. Не понимаю, зачем, ведь и так ясно. Но Вадим говорит, что такая традиция.

Палпалыч берет Юру и Эдика за руки, отводит на центр ринга.

— Победил Юрий Орлов! — и поднимает юрину руку. Юра с Эдиком вновь пожимают друг другу руки и расходятся по углам. Я думал, Ирочка пойдет с Юрой, но она бежит к Эдику. А Юру обзывает нехорошим словом «дуболом» и даже стучит себя кулаком по лбу. Юра пожимает плечами и отворачивается.

— Победил Юра, а девушка выбрала проигравшего, — громогласно объявляет Палпалыч. — Никогда я не пойму женщин.

Под общий хохот я пробиваюсь к Ксапе.

— Что случилось? Почему? Зачем они? — даже не знаю, что спросить, да еще по-русски.

— Не беспокойся, это все не взаправду, — тоже по-русски объясняет мне Ксапа. — Это чтоб показать, как драться нужно. Правда, ребята под конец увлеклись, но так даже достоверней.

— Так они не из-за Ирочки?

— Говорю же, все понарошку. Юра женат, а Эдик пока жениться не собирается. И вообще, бокс — это спорт. Игра такая.

— Глупые у вас игры.

— Это точно, — соглашается Ксапа.

Мимо нас со смехом проносится Евражка. За ней гонится Жук. Зеленые повязки у них повязаны как надо, выше локтя, а белыми они головы повязали.

Я ловлю Жука за локоть.

— Зачем тебе белая повязка? Вторую девку решил в вам привезти?

— Не-е, — смеется Жук. — Мне пока одной хватает.

— А повязки тогда зачем? — интересуется Ксапа.

— Так не на руке же, — поясняет подошедшая Евражка. — Пусть на руке носят те, кто ищет. А мы уже нашли друг друга!

Ксапа спешит к столу с техникой, останавливает музыку и через микрофон громко объявляет, что первая пара на нашем сборе уже образовалась.

Да так подробно объявляет! Кто из какого общества, как зовут и из чьего рода. Чудики захлопали в ладоши, мы и Чубары подхватили. А Заречные со Степняками растерялись, но быстро сориентировались.

Я смотрю, Мечталка с Кочупой по примеру Евражки с Жуком белые повязки вокруг головы повязывают. Теперь все так делать будут. Жук пока никто, а Кочупа — знатный охотник. С него другие охотники пример возьмут.

Плакали ксапины надежды Мечталку за чудика выдать. Хоть все к этому шло, надо Ксапу подготовить. Зато Жамах радостная будет.

Ксапа хватает меня за руку и тянет туда, где молодежь играет в ручеек. Несколько раз, пригнувшись, пробегаем под арками, которые образуют парни и девки, взявшиеся за руки. Сами стоим аркой. Чудики напридумывали массу игр, в которых парни и девки обязательно держатся за руки или друг за друга. Это чтоб молодежь знакомилась.

Первый день заканчивается хорошо и весело. Подхожу к костру, у которого чаще всего смеются. Мне уступают место. Головач рассказывает истории.

— … Гляжу, здоровенный сохатый за Мудренышем гоняется. Словно волка от стада отгоняет. Знаете, так рога опустит, грозно ими покачает, пробежит несколько шагов и остановится. А рога у него! Я в стороны руки раскину — у него рога шире! Честное слово! Только лось остановится, Мудреныш в него сучьями да комками земли швыряет. Опять у них догонялки.

Я еще удивился, как можно лося так довести, чтоб за охотником бегал?

Вижу — откуда-то Кремень появился. Кричит: «Держись!» Да как зафитилит лосю в лоб здоровым булыжником с пяти шагов. Лось — не медведь, лоб не такой крепкий. Как Ксапа говорит, сразу копыта откинул. Задней ногой только подергал и затих.

Мудреныш отдышался, у Кремня спрашивает; «Забил зверя?» «Забил», — отвечает Кремень. «Ты забил — твоя добыча, так?» «Вроде, так», — соглашается Кремень. «Ну, раз твоя, ты ее и тащи до стоянки.» «А ты не поможешь?» «А я уже две трети пути с лосем проделал», — смеется Мудреныш. «Я бы его и до стоянки довел, да ты помешал!»

Несколько вздохов стоит тишина. Охотники обмозговывают историю.

Потом засмеялся один. И сразу же — еще двое. Скоро хохочут все.

— Да не так все было, — возмущается Кремень. — Я у самых вамов сохатого завалил.

Но его никто не слушает.

— Хитер Мудреныш, — повторяют охотники и смеются до слез.

Выслушав еще пару историй, иду проведать Ксапу. В штабе чудиков горит свет, Ксапа говорит, подводят итоги. Как делится позднее Жамах, (а она была в штабе пока свет не погасили) в первый день пар образовалось не так много. В основном, те, кто заранее договорились. Но это правильно.

В таком важном деле, как выбор женщины, нельзя торопиться. Еще два дня впереди.

Мечталка спать в нашу армейскую палатку не приходит. Кочупа увел ее в маленькую палатку, что позади лагеря Чубаров. Ксапа очень беспокоится, что не дала Мечталке голубых шариков.

— Не волнуйся, я Чупе дала, и объяснила, что с ними делать, — успокаивает Жамах. — Мне в больнице девки все объяснили про ваши обычаи.

Пусть молодые порезвятся год-другой. А потом уже и детей заводят.

* * *

На второй день очень много событий. Пять раз парни сами выходят на ринг, и еще дежурные в красных повязках останавливают три начинающиеся драки и приводят парней драться на ринг. Когда Медведь или Кремень говорят, что драться надо в положенном месте, особо не поспоришь. Четыре девки выбирают победителя в драке, две — побежденного, а две отказывают обоим. Эдика с Ирочкой никто не видит до полудня. А потом они выходят из белого вертолета с белыми повязками на головах. Но не радостные, а мрачные. Ирочка робко ластилась к Эдику. Он ее не прогоняет, но лицом не светлеет.

— Ох, грехи наши тяжкие… — говорит Палпалыч, увидев это.

Вадим подговаривает Ксапу отвлечь какой-то работой Ирочку, а сам, выждав момент, подходит к Эдику для серьезного разговора. Мы с Жамах выбираем позицию у входа палатки. Не очень далеко, все слышно и, якобы, делом заняты. А если что — вмешаемся, предотвратим и не допустим, как Ксапа выражается.

— Все в порядке, Вадим, все пучком. Дураком быть мне на роду написано, но подлецом — еще ни разу.

— А Иринка?

— Девочка получила то, чего добивалась. Не беспокойся за нее.

— Да что с ними, в самом деле?! — дергает меня за руку Жамах. — Он же вчера из-за нее дрался.

— У нас, бывает, охотник силой девку в свой вам приводит. У них получилось наоборот, — объясняю я.

— Но ведь хорошая девка… А, ладно! Сами разберутся, — тут же успокаивается и веселеет Жамах.

Я хочу заступиться за парня, но звонит мобильник. Платон зовет меня, намечается серьезная драка между Чубарами и Степняками. И тут же звонит мобильник Жамах. Мы спешим на вызов.

На берегу реки у моста собрались четверо чубаров, шестеро степняков, одна девка-степнячка и трое чудиков с красными повязками. У девки и одного степняка головы повязаны белыми повязками.

Еще на бегу Жамах вызывает Кочупу.

— В чем дело? — спрашиваю я сначала по-чубарски, и тут же — по-степняцки. Отвечают все разом. В гомоне ничего не разобрать.

— Тихо! Ты говори, — указываю я пальцем на самого рослого чубара.

Оказывается, степнячка принадлежала одному из чубаров. Он ее год назад у Степняков увел. Вчера ночью она убежала со стоянки Чубаров, за ночь по следам и по огням разыскала Ярмарку невесст, нашла своих и подговорила молодого степняка взять ее в свой вам. Теперь у нее и волосы подрезаны, и белая повязка на голове. Но чубар увидел свою девку и отдавать не хочет. Ситуация…

— Какие у тебя права на степнячку? — строго спрашивает чубара Жамах.

— Он мне волосы не подрезал, ребенка мне не сделал, никто он мне!

— восклицает степнячка.

— Помолчи.

— Я ее в свой вам привел, невинности лишил, год с ней жил. Моя она.

— Ты меня своим друзьям давал! Была бы твоя, так бы не делал! — не остается в долгу степнячка.

— А ты что скажешь? — обращается Жамах к степняку.

— Я ей волосы подрезал, на костре сжег. Я ее с собой вчера клал.

Моя она.

— Один волосы подрезал, другой невинности лишил. И оба с собой клали. Равные права. Что решать будем? Пусть на ринге дерутся?

— Да ты что? Такого кабана против дистрофика? Тут к гадалке не ходить, — возмущается Толик.

— А смысл? Дерутся чтоб девка выбрала, так она уже… — замечает кто-то.

— У нас в начале лета похожий случай был, — припоминаю я. — Степнячка к своим убежала. — И замолкаю.

— И что? — не выдерживает Кочупа.

— Долго ругались, потом простили глупую. Если девка не хочет с охотником жить, от нее все равно мало толку. Ты лучше себе другую подбери, пока их вокруг много бегает. А то ведь лучших разберут, — говорю я обиженному.

Молодые чубары сразу теряют интерес к драке, начинают оглядываться на гулянье. Только бывший хозяин девки стоит в растерянности.

— Ищи себе новую, получше этой, — хлопает его по спине Жамах. — Ты же за этим сюда пришел.

Раздвигает чубаров и идет к накрытым столам. Чубары, оглядываясь на нас, тянутся следом.

— Сергей, есть работа. Отвези двух степняков домой… Да, срочно.

Чтоб конфликта не возникло, — по русски говорит в мобильник Платон.

— Толик, Клык, чтоб никто не обидел, проводите молодых до вертолета.

Я объясняю степнякам, что степнячку и ее охотника сейчас отвезут по воздуху домой. Это чтоб Чубары ничего плохого не задумали. И веду к желтому вертолету.

Бэмби и Ната зачем-то тоже повязали головы белыми повязками. И даже воткнули в повязки по большому белому перу.

— Зачем? — спрашиваю я.

— Чтоб кобели не липли, — сердито отвечает Ната. — Блин! Знала бы, что в каменном веке буду трактирной прислугой по две смены работать, утопилась бы в детстве!

— Что это с ней?

— Когнитивный диссонанс, — отвечает Палпалыч. — Ее представление о собственном месте в жизни вступило в резкое противоречие с объективной реальностью.

Я ничего не понимаю. Ночью у Ксапы спрошу. Если не засну раньше.

Вроде, не охотился, а устал как Собак. Это малышня наша так говорит.

* * *

Света неторопливо идет то ли к столам, то ли к рингу, обнимая за плечи двух парней — нашего и чубара. Голова у Светы повязана красной повязкой, а в повязку воткнуто большое серое перо. У парней на локтях белые повязки. Все трое оживленно беседуют. Рядом с ней парни — что дети.

Не нравится мне это. Не пойму, чем, но не нравится.

Как бы случайно, прохожу мимо. Света говорит нашему, наш переводит для чубара на степняцкий.

— Проблемы? — окликаю Свету.

— Клык, помоги с переводом. Я замучилась, — просит она по-нашему и добавляет по-русски. — Помоги парней помирить.

— Из-за кого спорите? — спрашиваю по-чубарски и повторяю по-нашему.

— Из-за Рыськи, — говорит наш пацан. Чубар только сопит.

— Клык, у нас в другом беда. Рыська заявила, что с победителем драться будет. А я парням пообещала, что кто на девушку руку поднимет, потом со мной будет дело иметь.

Я чуть на землю не сел. Подумал — и сел. Как Ксапа — коленки в стороны. Вот почему у парней такие кислые физиономии.

Света садится напротив меня. Ребята — по ее примеру — тоже.

— Ну парни, быть вам сегодня битыми. По-любому. — серьезно говорю я.

— Рыська девка красивая, гордая… За такую можно и подраться. Только…

— Оглядываюсь, будто высматриваю кого-то. — Один наш парень не так давно ей шкуру медведя обещал. Хмыкнула, плечиком повела и спину бедняге показала. Дура, правда?

— Ой, дура!.. — поддакивает Света. Парни нехотя соглашаются.

— Гордая, красивая, командовать любит, только готовить не умеет.

Говорит, охотнице на готовку время жалко тратить, — продолжаю я. — Мой вам совет, парни. Заведите сначала степнячку, чтоб голодными не сидеть, а потом уже ее в вам приводите.

— Спасибо, что предупредил, Клык, — важно и неторопливо, как на совете, кивает наш паренек, поднимается и добавляет по-степняцки. — Шула, идем, я тебя с нашими девками познакомлю.

— Ну, Клык, ты переговорщик от бога! — восхищенно произносит Света.

— Я уж не знала, как разрулить.

* * *

Ну вот и закончился этот кошмар. Ксапа говорит, Ярмарка невест прошла очень удачно. Наши девки и девки Заречных ушли к рослым и красивым Чубарам, их девки — к нам и Заречным. А некрасивых, толстушек, хромоножек и косоглазых разобрали Степняки. Им любые девки в радость. Но Ксапа говорит, главное не это, а то, что все четыре общества по-настоящему сдружились. Ага, как же… Когда чудики сказали, что гости могут взять себе палатки и утварь, чуть не передрались. Хорошо, Света сказала, что наши палатки могут тоже взять. Но делить будет она. А кто спорить будет, тому она в лоб даст! И поделила всем поровну. Кремень хотел обидеться, но Света ему шепнула, что надо будет — своим всегда еще привезет. Кремень это остальным охотникам передал, и мы только посмеивались, наблюдая, как Степняки и Заречные радуются. Чубары тоже радовались, но лица спокойные, невозмутимые. Крепкие парни.

В общем, все, кто девками на ярмарке интересовался, очень довольны.

А мы, то есть, те, кто это все устроил, устали так, будто стадо оленей неделю по глубокому снегу гнали. У Юры и Эдика лица в синяках, все спрашивают, кто это их так. В половине вамов девки и бабы по-новому власть делят. Новые семьи свои вамы ставят, на них все ругаются. Потому что лучшие места уже заняты, куда ни поставишь — или проход загородишь, или кому-то мешаешь. Чубарские девки в стайки сбиваются и ко мне с вопросами пристают. Жамах они побаиваются, у Бэмби и Евражки спрашивать не хотят из гордости. Остальные их язык не понимают. Остаюсь я. Вот они соберутся по пять-восемь, окружат меня и расспрашивают. Если кто-то к нам подходит, замолкают. Но я коварно рушу их планы и подзываю по мобильнику Евражку. Евражка слегка вредничает, задирает нос, но объясняет, показывает, рассказывает и знакомит.

Зато Платон много ругается, что стройка целую неделю простаивала.

Зима на носу, а тут еще я постоянно куда-то убегаю, людей с объекта снимаю. До праздника мы нижнюю террасу от деревьев освободили, маленькие рядами на верхнюю террасу пересадили. Толстые стволы от коры очистили, для сушки сложили. Склон между верхней террасой и нашей до камня очистили, этой землей нашу террасу расширили. В общем, еще на три хыза место подготовили. Правда, как говорит Ксапа, с огородами будут проблемы. Десять соток на дом — это дачный участок, а не подворье в сельской местности.

А Ксапа еще подрывника пригласила. Нашу пещеру расширить решила.

Не всю, а ту узкую часть, что вглубь горы уходит. Охотники смеются, раз Ксапа пещерой озаботилась, значит, осень наступила. Я рассказывал, там в дальнем конце трещина, в которую Ксапа все пролезть пыталась. Потом видеокамеру с фонарем к длинному гибкому шесту привязывала, в щель совала.

Она говорит, когда-то по этой трещине ручей протекал. Вот она и решила расширить трещину до «жилого объема».

Чудики машину на четырех колесах привезли. Машина сама ездить не может, но когда работает, гудит сильно. Генератор-компрессор называется.

Мы ее к экскаватору прицепили, к дверям хыза подтащили. Подрывник размотал толстые шланги, затянул через окно внутрь хыза, перфоратором в стенах дырки сверлит и очень ругается. Ксапа запрещает заряды больше ста грамм использовать. А сто грамм — это что слону щекотка. Ксапа ругается, что если килограммами рвать, ее стена рухнет. Но дело у них идет. Каждый день несколько раз «БА-БА-БА-БА-БА-БА-БА-БАХ» раздается, из открытых окон пыль летит. Потом мелкота в желтых касках, защитных очках и респираторах на тачках щебень вывозит. Для них это игра.

Сидим в ваме у Мудра, хрустим картофельными чипсами, Мудреныш рассказывает, как ярмарка проходила.

— … А драчунов на ринг вытаскиваем. Когда у всех на глазах дерутся, это как бы и не драка.

— То-то я смотрю, у Эдика весь ФЭЙС в синяках, — улыбается Мудр.

* * *

— Собак! Собак! — кричит какой-то мелкий пацан. Чтоб его волки съели!

Осторожно, стараясь не разбудить Ксапу, вылезаю из-под одеяла и выхожу из вама. Оказывается, солнце встало давно. Это мы с Ксапой такие сони.

Жамах сидит у входа в вам, кормит грудью Олежку и тихонько беседует с тремя чубарками. Все приветливо улыбаются мне.

— Приходил Толик, просится с тобой на охоту. Предлагает обменять оленя или кабанчика на консервы по весу. Говорит, надоели консервы, свежатинки хочется. Я сказала, мы не против и послала к Мудру, — сообщает новости Жамах.

— Правильно, — одобряю я.

Сегодня наша с Жамах очередь идти за продуктами. Если с нами пойдет Толик, то обязательно и Юра. Значит, им и туши нести. Охотиться будет, конечно, Жамах. Очень она любит красиво копье бросить, как ей не уступить? Ну, а я руковожу, когда мы оленей от стада отбиваем. Юра говорит, реликтовые у нас олени. У них таких больше нет, вымерли. Мудр тоже говорил, что за два-три года мы всех съедим. Так они реликтовыми и станут. Жалко оленей…

Где-то вдалеке тарахтит вертолет. Не наш. Большой, зеленый. Наверно, Медведев летит. Жамах вызывает по мобилке Туну, отдает ей Олежика, и мы идем встречать. Чубарки тянутся за нами — им вертолет вдиковинку. И чудики выскакивают из своих вамов. Они — за почтой и новостями.

Вертолет садится не сразу, а сначала описывает две восьмерки над взлетным полем, а потом пролетает над нами хвостом вперед.

— Он что, остаканился? — спрашивает Толик.

— Ографинился, — сердито отзывается Платон.

Из севшего вертолета выскакивает пилот и кричит, размахивая руками:

— Запомните этот день, парни! Это день космонавтики! Мы запустили первый спутник!!!

— Ура!!! — кричит Сергей. Чудики обнимаются, размахивают руками, кричат что-то непонятное. Как дети. Наша малышня тоже чему-то радуется, сама не знает чему. Вокруг Собак носится с радостным лаем. Один я ничего не понимаю. Нет, не один. Чубарки тоже растеряны. Но по лицам не скажешь.

Как говорит Ксапа, умеют держать морду кирпичом.

Откуда-то появляется Ксапа, моментально разбирается, кто больше всех знает, хватает пилота за локоть и тащит в сторонку. Я — за ней, Жамах — за мной, а за ней — все чубарки.

— Давай еще раз и с самого начала — командует Ксапа.

— Четыре часа назад мы запустили наноспутник на круговую полярную орбиту девятьсот километров, представляешь?! — восторг из пилота так и прет. — Взяли допотопный «Тополь-М», заменили третью ступень разгонным блоком, на первую навесили четыре ускорителя, такая конфетка получилась!

Ну, чисто, «семерка»! Как мы ее через шлюз протащили — это песня! Сорок пять тонн на руках — можешь поверить? А вот мамой клянусь! И после этого она взлетела! Мы боялись, старт разнесет. Это же антиквариат! Но все пучком! Спутник сделал первый виток и отозвался. А у нас — всего одна станция слежения. Этак мы будем только два раза в сутки связь держать.

Я вижу, что если его не остановить, он до вечера радоваться будет.

А мы так ничего и не поймем.

— Что такое наноспутник? — припоминаю первое незнакомое слово.

— Наноспутник — он как обычный спутник, только маленький. Наш весит пятьдесят пять кило. Но по возможностям — как большой! — охотно объясняет пилот. — Солнечные батареи — аж четыре метра! Гироскопы, ионники!

Аппаратура связи — конфетка! Цифровой гигабитный канал. Оптика — короткофокусная, длиннофокусная, инфракрасная, ультрафиолетовая, узкие фильтры — все, что душе угодно!

Опять я ничего не понимаю. И ведь не скрывает, объяснить пытается, а я все равно не понимаю, вот что обидно.

Ксапу сейчас лучше не трогать. Я ее вечером расспрошу. А для начала — Нату. Видел, она выстиранные одежки с веревки сняла и в вам занесла.

Ее новости не заинтересовали. Иду к ней.

— Ната, ты дома? Можно войти? — у чудиков так принято. По нашему обычаю я бы сказал: «Клык пришел, войти хочу». Сразу ясно, кто я. А чудики привыкли гостя по голосу узнавать.

— Заходи, Клык.

— Ната, что такое тополь?

— Дерево такое. Летом с него пух летит.

— Нет, это, наверно, другой тополь. Из-за которого чудики радуются.

— А-а, ракета… Клык, просила же, как человека! Не зови нас чудиками. Русские мы.

Нехорошо получилось. На самом деле просила, и не раз. А я опять забыл. Надо как-то выкручиваться.

— Так я же не о тебе. У тебя полоски на щеках, ты теперь наша.

— Все равно не зови, — выглядывает из вама, застегивает вход на все застежки, ныряет под кровать и вылезает оттуда с ноутбуком в руках.

— Не говори никому, что у меня ноут видел. Это контрабанда. Знакомые летчики мимо охраны на брюхе пронесли.

Включает ноут, кладет на выдвинувшуюся полочку блестящий круг с ладонь величиной и поясняет.

— Интернета у вас нет, но я всю «Вики» на диске купила. Сейчас найдем твой «Тополь».

Вместе рассматриваем картинку, на которой длинная-длинная зеленая машина. Рядом человек стоит. А сверху на машине — кругляш во всю длину.

Как толстый ствол дерева. Только не бывает таких толстых деревьев.

— Вот он, твой «Тополь», — указывает на кругляш Ната. — Подожди, тут ссылка на видео есть.

Видео меня поразило. Как эта штука огонь и дым извергла и вверх пошла, как на две разделилась, а мужской голос объясняет. Но когда «Тополь» второй раз на части разделился, Ната вдруг захлопнула ноутбук, губу закусила, в пол уставилась. А голос все рассказывает. Ната нехорошее слово сказала, ноут перевернула, брусок из него выщелкнула. Голос на половине слова прервался.

— Блин! Серый мне голову оторвет! Клык, не говори никому, что ты здесь видел.

— Ты ноут сломала?

— Нет, аккумулятор выдернула. Клык, «Тополь» — это боевая ракета.

Оружие, понимаешь? Чтоб люди людей убивали. А нам запрещено вам про оружие рассказывать. От него одни беды.

— А тот «Тополь», который у нас запустили — от него тоже беды будут?

— Да ты что? С него все боеголовки сняли.

— Тогда чего ты испугалась?

— Я ноут тайком привезла, тебе учебный фильм про боевой запуск показала. Сделала как раз то, чего нам делать никак нельзя. Ну, дура я!

Дурой родилась, дурой и помру. И не спрашивай меня больше ни о чем, ладно?

Вечером я Ксапу расспрашиваю. Она ничего не скрывает. Про страшные войны чудиков рассказывает, про пулеметы, танки, «катюши», самолеты, ракеты. Про огромные армии, которые ничего не делают, только пугают своей мощью, про атомные бомбы, что тысячами делали, но только две взорвали. Под конец расплакалась, мы ее с Жамах вдвоем утешаем.

Я мозгую, правильно Медведев запрещает чудикам об оружии рассказывать. Плохая вещь это оружие, которым людей убивают.

* * *

На четвертый день после «Ярмарки невест» Сергей привозит от Чубаров Мечталку, Кочупу и какую-то степнячку. Все хмурые, разговаривать не хотят, смотреть друг на друга не хотят. Отвожу Мечталку в сторону.

— В чем дело? Он тебя бьет?

— Пусть бы только попробовал.

— Тогда что?

— У своего друга Чупы спроси.

— Мечталка, ты что, с дуба рухнула? Ты же мне сестра.

Молчит, дуется, в землю смотрит. Делать нечего, иду к Кочупе.

— Что случилось?

— Она говорит, моего ребенка носит, — кивает на степнячку.

— Ну и что?

— Мечталка не хочет, чтоб она с нами жила. Хочет, чтоб у Чубаров осталась или к Степнякам вернулась.

— И что?

— Я своего ребенка не брошу. Родит — пускай идет куда хочет. А ребенок у меня останется.

Опять иду к Мечталке.

— Для него степнячка три полоски дороже меня! — и слезы.

Приглядываюсь к степнячке. Та самая, что мокрая и холодная, ко мне под шкуры лезла, нам с Жамах спать мешала. С визгливым голосом.

— Не расстраивайся, сестренка. Может, она еще родами помрет…

— Да ты что? Ума лишился? — И на меня с кулаками. Перекидываю ее через плечо и несу в свой вам. Бабы смеются, а мне что делать? Пусть Ксапа с Жамах утешают. Степнячка, оглянувшись на Кочупу, семенит за нами.

Вечером, возвращаясь со стройки, вижу, как Кочупа, Мечталка, Жамах и степнячка ставят вам невдалеке от нашего. Ксапа руководит и Олежку на руках баюкает. Странный вам. Вроде нашего, только не из шкур, а из толстого зеленого брезента.

* * *

Новость мгновенно облетает все общество. Ксапа с подрывником и малышней пробились в дальнюю пещеру. Никто из взрослых туда пролезть еще не может, пролез пятилетний пацан. Ксапа дала ему каску с фонарем и видеокамерой, обвязала за пояс веревкой и пустила разведчиком. Пацан полазал по пещере, запутал веревку, отвязался и вернулся назад. Веревку так и не смогли вытащить.

Зато фильм, который он там снял, смотрим всем обществом. Крутим на ноутбуке связистов от начала до конца раз двадцать. Ксапа была права — пещера на самом деле большая и высокая. И в ней каменные сосульки.

Одна свисает с потолка, другая растет из пола ей навстречу. Некоторые встретились и срослись. Их много! Ксапа говорит, раньше там было много воды, но теперь в пещере сухо. А образовалась пещера много тысяч лет назад, когда ледниковый период только начинался. Как узнала?

— Нифига себе, квартирка! — говорит Юра. — Если свет, вентиляцию провести, пол расчистить, у вас будет жилплощадь по десять метров на человека. Так жить можно!

— А туалет все равно на улице, — смеется Вадим.

— Поставим биотуалеты! Будет и на нашей улице праздник! — это Ксапа.

Все радуются, ждут завтрашнего дня, когда подрывник проход расширит, можно будет своими руками каменные сосульки потрогать.

* * *

Еще неделю слушаем взрывы, потом перетаскиваем бетономешалку к дверям хыза и бетонируем пол в коридоре между старой пещерой и новой.

Хороший коридор получается, широкий! Четыре охотника плечом к плечу пройти могут. А пол какой ровный! Я такой только у чудиков видел.

Когда все по десять раз осмотрели пещеру, ощупали и облизали СТАЛАКТИТЫ и СТАЛАГМИТЫ, к работе приступают электрики. Натягивают поперек пещеры тросы, развешивают на них светильники. Приходит Ксапа, с ходу заявляет, что в катакомбах мы жить не будем и заставляет все переделать.

Конечно, поругалась с электриками. Те говорят, мощностей не хватит, генераторы не потянут. Но наши уже знают, что с Ксапой ругаться — себе дороже. А электрики новые, неопытные. Ксапа Мудра подговаривает и приводит. Мудр ходит туда-сюда, смотрит прищурившись и говорит: «Не хотите делать так, как нам надо, не делайте вообще. Оставьте нам светильники и летите домой. Мы сами все сделаем.»

Электрики сразу притихают и переделывать начинают. Переворачивают светильники, чтоб они не вниз светили, а вверх, в потолок. Светильников теперь нужно в четыре раза больше. Зато красиво стало — словами не передать. Словно яркое каменное небо над головой. А электрики ПОДСТАНЦИЮ сооружают. Говорят, из-за ксапиных заскоков аккумуляторная больше не тянет. И вообще, нефиг соляр жечь, надо ВЕТРЯКИ ставить. Или ГЭС на реке строить. Не знаю, что это такое, но я не против.

Медведев прилетает посмотреть. Ходит, смотрит, хвалит, но сам мрачный и задумчивый. Жамах это первая замечает. Подговаривает Ксапу разговорить Михаила. А мне поручает им уединение обеспечить. До чего, все-таки, бабы в таких вещах хитрые…

О чем Ксапа с Михаилом говорит, пока мы с Жамах им уединение устраиваем, я не знаю. Но очень скоро у меня звонит мобильник, и Ксапа просит собрать самых уважаемых из чудиков. Они с Михаилом хотят провести мозговой штурм.

Собираемся мы у хыза, там, где Света днем занятия проводит.

Рассаживаемся за столы, кому как удобнее и Михаил начинает:

— Всем огромное спасибо за проведение «Ярмарки невест».

— Спасибо не булькает, — доносится с лавки электриков.

— Премия в размере месячного оклада. Всем, кто участвовал. Ярмарка вызвала волну интереса в нашем мире. Просто огромную волну. Собственно, в этом и проблема.

— Как это?

— Правительство вновь вспомнило о нас. Деньги в проект вложены огромные. И могут быть вложены просто колоссальные — по первому нашему слову. Но нужен практический выход. Хоть какой-то. Сегодня выход нулевой.

Мы даже не можем освоить бюджет. За прошлый год освоено всего тринадцать процентов бюджетных средств. Ситуацию на месте вы знаете лучше меня.

Вопрос: Как обеспечить практический выход? Хорошо бы весомый, грубый, зримый, но сгодится любой.

— Надзорщики…

— Надзорщиков трогать не будем, — перебивает Михаил. — Дипломаты над этим работают, но сегодня надзорщики — данность.

— Золото, алмазы? — спрашивает Вадим. — Геологическая карта практически совпадает с современной. Мы знаем, где брать прямо с поверхности.

— ООН запретило горные разработки.

— Надзорщики…

— Разграбление чужого обитаемого мира! — повышает голос Медведев.

— Да что я тебе, мамонта за хобот притащу? — возмущается Юра.

— Какой, на фиг, полезный выход, если ничего отсюда вывозить нельзя?

Местный фольклор? Кусок скалы с детскими рисунками? Сказки и легенды о первой собаке?

— Невосполнимые ресурсы нельзя, — педантично уточняет Платон.

— Восполнимые можно. Хлеб, например. Засеем тундростепь пшеницей, завалим Европу хлебом…

— Мамонт! Поправьте меня, но мамонты — возобновляемый ресурс!

— веселеет вдруг Медведев. — Юра, с меня премия в размере месячного оклада! Но мамонт — за тобой!

— Зоопарки? — интересуется Платон.

— Бери выше! Вымершие виды. Мамонты, стелларовы коровы, шерстистые носороги, американские бизоны, птица додо. Вся красная книга, мать вашу!!!

Мы завалим старушку Европу исчезнувшими видами.

Михаил просто сияет. Давно я не видел такого радостного человека.

— Платон, разработай график, согласуй с вертолетчиками. В ближайшее время пришлю бригаду звероловов. Всем спасибо, все свободны!

Чудики, перешучиваясь, начинают расходиться.

— Ксап, ты обещала показать мозговой штурм, — принимаюсь нудить я.

— Может, я чего-то не заметил?

— Сорвалось, — улыбается моя любимая. — Может, в следующий раз получится? Скажи, а ты когда-нибудь охотился на мамонтов?

— Не знаю. Как они по-нашему называются?

— А я знаю? Подожди, у Медведева фото закажу.

Ждать я не стал. Вечером разыскал Нату, она достала из-под кровати ноутбук и показала мне мамонтов. Крупные звери! Я их в детстве видел.

Один раз. Стадо мимо проходило. Никто на них не охотился — крупные очень.

* * *

Не проходит и двух дней, Михаил опять мрачный прилетает.

— Перееду к вам, к чертовой матери, — говорит он Платону. И произносит о ком-то слово, которое, как утверждает Ксапа, слышать можно, а говорить — нет.

— Совет? — спрашивает Платон.

— Надзорщики. Требуют разыскать все ступени ракетоносителя. Мол, они могли на кого-то упасть и кого-то убить. Это при местной-то плотности населения!

— А вдруг?

— Плевать им на население. Хотят космос закрыть. Но Совет дал задание разыскать и, по возможности, эвакуировать ступени. Так что собирай геологов.

Где геологи, там и шабашники. То есть, наши охотники, двое надзорщиков, Ксапа и, конечно, Жук с Евражкой. Рассаживаемся в столовой, Михаил еще раз про ракету рассказывает. Карту на столе разворачивает.

— Четыре ускорителя упали в горах. Вряд ли мы их разыщем. В любом случае, искать их будут другие группы, это не ваша забота. С другой стороны, в горах никто не должен жить. По идее… — начинает он, водя пальцем по карте. — Вторая ступень упала в Северный Ледовитый. Ее искать незачем. Третья вышла на орбиту. Остается первая, самая большая. И упала она в тайгу или тундростепь. Ее и надо разыскать. На ней установлен черный ящик и радиомаяк. В случае серьезной нештатки черный ящик должен был отстрелиться и сесть на парашюте. Но старт прошел более-менее нормально, серьезной нештатки не было, поэтому ящик упал вместе с первой ступенью.

При падении мог в лепешку. Так что особенно на него не рассчитывайте.

Вопросы?

— Сроки и транспорт? — это Сергей.

— Сроки — еще вчера. Транспорт — какой попросите. Пользуйтесь моментом.

— Спутник может засечь маяк черного ящика?

— Узнаю у специалистов. В любом случае, только сам факт работы маяка. Точных координат не даст.

— Как выглядит то, что мы должны найти? — интересуется Юра. Михаил достает пачку фотографий и пускает по рукам. Большие, четкие фото, не то, что у Ксапы на Ярмарке невест. «Тополь» лежит, «Тополь» стоит, «Тополь» взлетает, «Тополь» высоко в небе. На двух последних из-за дыма и пламени почти ничего не видно. В фильме, который мне Ната показала, он из трубы выпрыгивал, а в остальном — похоже. Возвращаюсь ко второму фото.

— Что это? Я таких не видел, — тыкаю пальцем в нижнюю часть снимка.

— Навесные твердотопливные ускорители, — поясняет Михаил и внимательно смотрит на меня. Словно на незнакомого. И Ксапа — тоже. Я что-то не то спросил?

— Если мы на месте падения аборигенов встретим? — спрашивает Вадим.

— По обстоятельствам. Но чтоб без крови, жертв и насилия.

— Световые и шумовые гранаты?

— Только в крайнем случае, для самообороны.

— Если там аборигены, я без Клыка не полечу, — заявляет вдруг Толик.

* * *

— … Ты это Степнякам скажи, — кричит Мудреныш и тычет рукой куда-то в сторону перевала. — Может, они тебе поверят! Кто эту Ярмарку невест придумал? Может, ты?

— Но ведь хорошо получилось. Чубарские девки рослые, сильные. И дети у них рослые будут, не то, что у степнячек.

— А я что, спорю, что хорошо? Я же не о том говорю. Новую пещеру кто расковырял?

— Ксапа…

— Ксапа и новый чудик. Даже имени его не знаю. А деревянные хызы кто ставит?

— Мы же и ставим.

— Мы и чудики. Смогли бы мы без них эти хызы поставить?

— Вроде, ничего сложного нет. Только стекла…

— А что ж раньше не ставили?

— Так не знали, как.

— Вот именно! — горячится Мудреныш. — Ни бельмеса не знали! И сейчас не знаем! Чудики всей нашей жизнью заправляют, понимаете вы это? Мы уже давно ничего сами не решаем! С тех пор, как Ксапу привели. Кремень, у тебя нож на поясе. Сколько он стоит?

— За такой двух лосей отдать не жалко.

— Ты отдал?

— Сам же знаешь, что нет. У тебя ведь такой же.

— Да! И мне его подарили! Просто так! Как мы старое копье со сломанным наконечником детям дарим. Мы для чудиков — дети?!

— Подожди, Мудреныш, Ксапа же об этом прошлой зимой говорила. Ты смеялся еще…

— Дурак я был, вот и смеялся! Не верил! Ни единому слову не верил.

Что меня, охотника, кто-то за просто так кормить будет. Словно я — старая, беззубая женщина. И сейчас дурак, потому что не знаю, что теперь делать.

— Когда это они нас кормили?

— И нас, и Заречных, и Чубаров, и даже Степняков! Ты на Ярмарку не полетел, не видел, сколько они еды навезли. Кто столько кабаньих туш заготовил?

— Я думал, Чубары…

— Чубары на нашей земле живут. Ты хоть раз видел столько кабанов сразу? Это Чудики замороженные туши привезли. Мы и половины не съели, а все, что осталось, они за просто так раздали.

— У кого еда, у того и сила, — чешет в затылке Кремень.

— Подожди, я тебя не пойму, — вмешивается Верный Глаз. — Ты же не споришь, что они для нас только хорошее делают.

— Не спорю.

— А все вместе — получается плохо?

Мудреныш рычит и обхватывает голову руками.

— Да! Все вместе — плохо! И не спрашивай, почему так. Я не знаю.

— На нас посмотри, — чужим голосом говорю я. — Мы одеваемся как они, говорим как они, ведем себя как они. Мы теряем себя.

Охотники с изумлением оглядывают себя. Кремень вытаскивает из кармана мобильник и смотрит на него так, будто в первый раз увидел.

— Точно! — непонятно чему радуется Мудреныш. — Мы теряем себя!

Все зашумели.

— Тихо! — рявкаю я. Сам не ожидал от себя такого. На уважаемых людей — как на заигравшихся пацанов. — Я еще не все сказал. Это не мои слова были. Эти слова Эдик Юре говорил, а я подслушал. Чудики о себе говорили.

— Да что же это со всеми нами творится? — взвыл Мудреныш.

* * *

Как Михаил заранее договорился с Мудром, прилетели два зверолова.

Называются смешно, а по виду — как геологи. Взгляд цепкий, по лесу ходить умеют. В следах даже лучше геологов разбираются.

Привезли с собой много рулонов прочной сети красного цвета. Сказали, что из этой сети загон сделают. Еще привезли холодную коровью тушу, уже разделанную. Такой у Михаила уговор был — за каждого оленя по коровьей туше. Чтоб наше продовольственное равновесие не нарушать. Михаил сам предложил. Ксапа подтвердила, что так будет справедливо.

Думаете, охотники сразу за оленями пошли? Как же! Сначала позвали шабашников загон ставить. Мы отгородили сеткой большой участок леса на третьей террасе. Два дня этим занимались. Высокий забор сделали, чуть ли не в два человечьих роста. Это потому что сначала сетку по земле пустили, чтоб никто снизу не пролез. А потом вторую — над первой, чтоб олени перепрыгнуть не смогли. Потом долго-долго проволокой верхнюю сетку с нижней связывали. Связывать у нас получилось даже дольше, чем к стволам деревьев прибивать.

Большой загон получился. Спереди и сзади ворота сделали. Это если какой охотник по дури через загон пойдет, чтоб не пытался под сетку подлезть, а в ворота вышел. А ручеек, что через загон протекает, в одном месте запрудили. Лужа образовалась. Оленям будет, где напиться.

Только на третий день на охоту пошли. Все охотники захотели посмотреть, как звероловы оленей живьем ловить будут. Пришлось Мудру вмешаться. Пошли Головач, Мудреныш и я с Жамах. Головач с Мудренышем как загонщики, а мы с Жамах — еще как переводчики. Чтоб команды звероловов переводить. Хотя дело простое — отделить от стада молодых самца и самку и подогнать их поближе к звероловам.

Все заранее обговорили, мобилки заранее настроили и включили, чтоб звонком оленей не спугнуть. Но, конечно, все пошло не так. Жамах начала командовать. Словно в своем обществе. Звероловы ее слушаются. Михаил объяснил им, что Жамах в совет матерей входит, не сказал только, что не в нашем обществе. Это я потом уже случайно узнал. Ну а мы — мы загонщики.

Загонщики должны охотников слушаться. Посмеиваемся, но послушно выполняем команды звероловов.

Первое стадо Жамах забраковала. Сказала, оно и так слабое. Пусть до следующего года сил наберется. А во втором стаде у нее любимая пара оленей нашлась. Мне шепнула по секрету, жалко ей их. Не хочет, чтоб мы их съели. Они, мол, любят друг друга. Ксапа ей объяснила, что у чудиков эти олени будут жить пока сами не помрут. Чудики, мол, хотят на своей земле род этих оленей возродить.

Ох и помучились мы, пока эту пару от стада отделили. Зато потом — все просто. Подогнали их на пятнадцать шагов к кустам, за которыми звероловы прятались… и все! Звероловы сказали, чтоб больше оленей не пугали. Олени скоро уснут.

Так и случилось. Сначала у оленей начали ноги подкашиваться. Потом они легли на землю и уснули.

Когда подошли к ним, я увидел, что такое летающий шприц. Ксапа объясняла, но представлял его не так.

— А самка-то брюхата, — сказал тот зверолов, что главнее. И достал из рюкзака кусок брезента. Второй ругнулся беззлобно, извлек маленький топорик и срубил два тоненьких дерева. Мы помогли сделать носилку. К брезенту уже пришиты ручки для переноски, осталось только продеть сквозь них палки.

На всякий случай мы ноги оленям связали. Потом Головач закинул самца себе на плечи, а мы по очереди несли носилку. Только Жамах не доверили. Сказали, неженское это дело.

Когда подходили к загону, самец начал просыпаться. Звероловы приготовились вколоть ему второй шприц, но брыкался он не сильно. В руках Головача сильно не поозоруешь.

Прошли ворота загона. Головач тут же положил оленя на землю, один зверолов прижал, чтоб не бился, второй быстро развязал ноги. И мы отошли.

Олень неуверенно, словно новорожденный, поднялся на ноги.

Тем временем мы опустили носилку на землю, развязали и перенесли самку на мягкий мох. Зверолов поднес что-то к ее носу. Она дернула головой, чихнула и проснулась. Вскоре уже, пошатываясь, стояла на ногах.

Мы отошли еще дальше и сели на землю. Олени, недоверчиво косясь на нас, побрели вдоль забора.

— Наше дело сделано. Теперь пусть ими занимаются ветеринары, — сказал старший зверолов.

— Кто такие — ветеринары? — спросил я.

— Врачи, которые не людей, а животных лечат. Будут оленям прививки делать.

— Иглами в попу колоть? — уточнила Жамах.

— Верно! — подтвердил старший зверолов. И оба рассмеялись. — Нас кололи, пусть теперь их колют. Иначе нечестно! А недели через две-три мы их заберем.

Вечером у костра Головач рассказывает, как проходила охота. А Жамах прикидывается скромной дивчиной. Будто не она звероловами командовала.

Но я-то знаю, какая она у нас, и какая у Чубаров. Не знаю только, какая настоящая.

— Что ты беспокоишься? — шепчет мне Ксапа. — Тебя Жамах слушается, ведь это в семье главное.

* * *

Утром прилетает Медведев. Говорит, посмотреть на оленей. Ведем его в загон. А там полно малышни, и Собак бегает. Олени мелких не боятся, ржаные лепешки с рук едят. Мелкие оленей тоже не боятся. А зря. Олень — не лось, но сбить с ног и настучать по бестолковке всеми четырьмя копытами может. Верный глаз говорит, с ним в детстве такое было. Олень над ним встал и ногами — как палками — со всех сторон отпинал. Не то, чтобы сильно и больно, но обидно. Кто на кого, спрашивается, охотился?

Михаил смотрит на брюхатую самочку и говорит, что с него третья коровья туша. Раз звероловы трех оленей вместо двух поймали, значит, три коровы. Но ему надо с Мудром о другом важном деле поговорить.

Раз надо, идем к Мудру.

— Надзорщики замучили, — говорит Михаил Мудру. — Требуют, чтоб я им быстрее «Тополь» нашел. Разреши трем-четырем охотникам с нами пойти.

Мудр не сразу отвечает. Сначала угли костра палкой ворошит.

— Вчера была корова, сегодня — корова. Если завтра будет корова, БРИГАДА ОХОТНИКОВ может на охоту не ходить. Но захотят ли они с тобой идти, сам договаривайся.

Еще бы мы не захотели!.. Все хотят дальние места посмотреть. Но Михаил говорит, что может взять только тех, кто по русски говорить умеет.

То есть, Жамах Тибетовну, Клыка, Мудреныша, Евражку и Фантазера.

— Хочешь ты, или нет, а я с вами лечу, — заявляет Ксапа.

Договариваемся, что еще с нами летят Эдик, Фред надзорщик, Платон и Вадим. Везет нас Сергей. А где Сергей, там и Бэмби. Михаил только крякает и головой мотает.

Коровы не такие вкусные, как олени, но Мудреныш объясняет, это от того, что мясо было заморожено. Зимой мы туши оленей на холоде держали, они тоже вкус теряли. Зато мяса в одной корове как в четырех оленях. И это без сердца, печени, легких и прочей требухи. Очень выгодно мы оленей на коров обменяли.

А вечером чудики праздник устраивают. Называют «День экономической независимости». Мол, с поимкой двух оленей сделан первый шаг к самоокупаемости, а потом и экономической независимости этого мира. Еще говорят, что со временем эта земля догонит и обгонит Россию. Это только вопрос времени. Россия — великая держава, одна восьмая суши. Но тут-то целая планета. В восемь раз больше! Толик приносит гитару, и начинаются песни. Не такие, как обычно по вечерам, а торжественные, могучие песни.

В них чувствуется гордость и мощь.

Вечером я решил расспросить Ксапу о накопившемся непонятном. Сегодня можно расспрашивать обо всем. Мечталка живет теперь в собственном ваме.

Она, хоть и моя сестра, но болтушка. Все, что услышит, может подругам рассказать. Поэтому при ней нужно следить за языком.

— Ксап, о чем сегодня Сергей пел?

— Он весь вечер пел. Напомни слова.

— Выпьем за родину, выпьем за сталина, выпьем и снова нальем.

— Ну чего тебя все на алкогольную тематику тянет? Помнишь, ты геологов от волков спас? Вот перед этим они выпивали, выпивали — и наклюкались до полного непотребства. Ты, наверно, их в машину как бревна грузил.

— Как мешки с глиной. У них тела мягкие стали. Но я до сих пор не понял. Они же воду пили. Потом речь стала бессвязная, потом песни пели.

Шатались, когда встали.

— Грибную настойку они пили, а не воду, — подает голос Фархай. Я совсем о ней забыл. — Наш шаман так делает, когда с душами предков хочет говорить. Эту настойку из ядовитых грибов делают. Она помогает душе покинуть тело. Если один глоток выпить, душа потом возвращается. А если два-три — тело умирает, и душе некуда вернуться.

— А ты откуда знаешь? — удивляется Жамах.

— Я с подругами для шамана много раз грибы собирала. Он объяснял, что эти грибы — страшная смерть. Запрещал руки, которыми грибы трогали, к лицу подносить. Следил, чтоб мы сначала руки старательно мыли, а потом сами в реке мылись, друг друга мыли. Ругал, если плохо мылись.

— Что, так стоял на берегу и смотрел, как вы моетесь? — поднимает голову Жамах.

— Ну да. Только не стоял, а сидел. Иногда еще приказывал вещи в реке вымыть.

— Хитер старый хрыч! Ох, хитер! — смеется Жамах. — Это ж надо так придумать!

— Что придумать? — не понимает Фархай.

— Он же вашими голыми титьками любовался! Невесту себе выбирал.

Фархай сначала обижается, что мы смеемся, потом смеется вместе с нами.

— Геологи пили не настойку грибов, — продолжает Ксапа, когда мы успокаиваемся. — Геологи разбавили спирт водой. Если разбавить пополам на пополам, получается водка. Очень крепкий алкоголь. Про алкоголь я вам рассказывала. Вот они его и пили.

— Ксап, это я, в общих чертах, еще там сообразил. Я другое хотел спросить. Выпьем за сталина — это как понять?

— А-а… Был у нас такой вождь. Звали Иосиф Сталин. Очень известный, авторитетный вождь был. Сто лет прошло, до сих пор понять не можем, чего он больше сделал — добра или зла.

* * *

Будит нас Вадим. Говорит, через полчаса вылетаем. Времени — в обрез умыться, одеться и поесть.

Выхожу из вама. Солнце еще над горами не поднялось, но небо светлое, в легких облаках. Воздух холодный — осень наступила.

Едим сонные, вяло обсуждая предстоящий полет. Сначала летим к порталу, там заправляем баки, объединяемся с другими группами и летим на поиск ускорителей и первой ступени.

Долгий полет скучный. Тем более, я здесь уже дважды летал. Первый раз, правда, ничего не рассмотрел, не до этого было. Но второй помню отлично. Горы — и только горы. Даже зелени мало.

Машина у Сергея быстрая, быстрее пузатых зеленых, которые к нам бочки с топливом привозят. Поэтому я даже подремать не успел. Очнулся когда меня Жамах за плечо потрясла.

— Просыпайся, мы уже спускаемся.

Открываю глаза, и в этот момент машина касается земли колесами.

Геологи с веселыми возгласами выскакивают из машины первыми. И замирают…

— Мих размахнулся! — восхищенно бормочет Сергей.

И действительно, была ровная площадка, на которой вертолеты стояли, был серый двухэтажный хыз у самой горы, куда мы Жамах занесли, и из которого потом вышли. А теперь — к вертолетам и авиеткам добавилось много-много машин и людей. Все озабоченные, что-то делают, куда-то спешат. Справа от двухэтажного трехэтажный хыз ставят. Половина уже под крышей, вторую половину только до второго этажа довели. Слева — дорога чудиков проложена.

Широкая, черная, гладкая. В отдалении что-то очень большое строится.

Машины гудят, что-то грохочет. Евражка мою руку хватает, к боку прижимается. Я сжимаю ее ладонь.

Помню, к двухэтажному хызу ступени вели. Нету их. Закопали, а сверху черным АСФАЛЬТОМ покрыли, чтоб гладко было. А часть передней стенки густой темно-зеленой сеткой завесили.

— Опупеть! Они КАМАЗ пополам распилили, — удивляется Вадим. Я оглядываюсь. Один чудик оттягивает сетку в сторону, другие выкатывают переднюю часть машины. Я такие в городе видел. Но здесь от машины одна кабина осталась А задней половины вообще нет.

— Четырехосный КАМАЗ в портал одним кусочком никак не вписывается, — поясняет Платан.

— Так о чем вы думали, когда портал ставили? — спрашивает Фред.

— А у нас выбора не было. Местная ГЭС, считай, только на нас работала. Из-за нас два обогатительных комбината и завод законсервировали.

ЛЭП на два гигаватта только месяц назад сюда протянули. Слышал, что потребление энергии растет пропорционально кубу линейных размеров портала?

— Я не технарь. Два гигаватта — это много, или как? — спрашивает Эдик.

— Ты питерский. У вас под Питером атомная электростанция стоит. Она, когда на полную мощность работает, четыре гига дает. Там четыре реактора по гигаватту каждый.

— Фига себе… А заводы совсем закрыли?

— Директора подсуетились, полную модернизацию провернули. На наши деньги, между прочим. Теперь у них все на мировом уровне. Чистенько, рабочие в галстуках ходят.

Я высматриваю Ксапу, хочу спросить о непонятных словах, но не успеваю. От недостроенного хыза к нам уже спешит чудик в зеленой одежде, с красной повязкой на рукаве. Подбегает к нам, быстрым движением поднимает правую ладонь к виску.

— Ефрейтор Ефремов. Предлагаю пройти в дом. Там проведем перекличку, и вы получите спецодежду.

— Ефремов, тебя звать-то как? — спрашивает Ксапа, пока мы идем к хызу.

— Витя. А вы — Оксана Давидовна?

— Была Оксана, теперь Ксапа. Что там слева от портала строят?

— Новый портал. Грузовой. Под железнодорожную двухколейку. Окно — десять на восемь на тридцать два метра. Любой негабарит одним куском пройдет!

— Размахнулся Мих! А надзорщики?

— А мы их особенно не спрашивали. Поставили перед фактом. Они чем-то перед Медведевым проштрафились, так что молча проглотили.

У самых дверей нас догоняют Сергей с Бэмби. За дверьми тянется длинный коридор. Как в больнице. Два чудика в зеленой одежде пьют чай за невысокой отгородкой. При нашем появлении оба встают.

— Это группа Оксаны Давидовны, — говорит им Витя, Один из чудиков вежливо кивнул головой, осмотрел нас и подавился чаем. Второй принялся хлопать его ладонью по спине. А мы проходим в широкую полупустую комнату.

— Я же говорил, моя скво будет неотразима, — слышу за спиной голос Сергея. Оглядываюсь — голову Бэмби украшает повязка с перьями. А сама она озорно стреляет глазками и хихикает. Витя подходит к столу и достает блокнотик.

— Сейчас я буду называть фамилии и раздавать комплекты спецодежды.

Названный подходит ко мне и получает коробку. Потом разберемся с обувью.

Я знаю не все ваши размеры, уточним по ходу дела. Затем переодеваемся.

Мужчины в этой комнате, женщины — в соседней. Вопросов нет? Начинаю.

Быстров Клык!

— Меня так зовут, — отзываюсь я.

— Подходите, получите — протягивает мне большую картонную коробку.

Целый ряд таких коробок стоит у стены.

— Быстрова дробь Чубарова Жамах!

— Я? — удивляется Жамах.

— Жамах Тибетовна, — уточняет Витя, сверившись с блокнотиком.

— Точно, я, — Жамах принимает коробку из витиных рук.

— Быстрова Ксапа!

— Я за нее — весело откликается Ксапа. И получает свою коробку.

Коробки пахнут резко и неприятно. Ксапа говорит, что формалином воняют.

Но запах скоро выветрится.

Витя знает все наши имена. И новые, и старые. Евражку так и назвал — Евражка Чанан. Мы открываем коробки. В них лежат оранжевые куртки с широкими белыми полосами, оранжевые штаны, перчатки, толстые носки, легкие, но прочные рюкзаки. В рюкзаках прощупываются какие-то вещи. Не тяжелые.

— Эта одежда теперь ваша. Старую можете положить в коробки и оставить в этой комнате. На обратном пути заберете. Теперь — обувь. Клык Быстров, у вас какой размер?

— Не знаю, — смущаюсь я.

— Ничего, сейчас выясним. Снимите, пожалуйста, сапог.

Я снимаю сапог, Витя рассматривает подошву.

— Сорок третий. Сапоги не жмут, не болтаются? Может, надо чуть побольше или чуть поменьше?

— Нет, хорошо сидят.

— Тогда выбирайте, — отводит меня в дальнюю часть комнаты, где у стены стоит много-много обувок. Показывает, откуда и докуда мой размер.

Ксапа подходит с нами, взвизгивает от восторга и быстро отобирает для меня несколько пар. Сапоги, высокие ботинки, ботинки пониже и две пары совсем легких, которые называет кроссовками. Вся обувка тоже пахнет формалином.

— Это все положи в свою коробку, но сегодня полетишь в старых сапогах. С новой обувью нежданчики случаются. Обувь сначала разносить надо. Жамах, иди к нам! Будем тебе обувку выбирать.

Витя хмыкает, отмечает что-то у себя в блокнотике и отходит к остальным. Но Ксапа перехватывает у него ИНИЦИАТИВУ. Подзывает Евражку и охотников. И каждого снабжает обувкой.

Выходить переодеваться в другую комнату никто не хочет. Что мы, друг друга голыми не видели? Штаны и куртки надеваем новые, а обувку почти все оставляют старую, привычную. Перекладываем мелочи из карманов, а старую одежку убираем в коробки. На коробках написаны наши имена, но я, на всякий случай, рисую на своей клык. Буквы долго разбирать, а так — сразу видно.

И все охотники на коробках свои знаки ставят.

— С одеждой все закончили? Тогда идем, подберем вам снаряжение, — подает голос Витя и ведет нас в комнату напротив. В ней вдоль стен стоят столы, а на них чего только нет! Ножи, фляжки, зажигалки, какие-то ремни, складные лопатки, непонятные железки.

— Вау! Витя, я тебя люблю! — Ксапа скидывает с плеча рюкзак и идет вдоль столов, кидая в рюкзак по два, а то и по три предмета из каждой кучки. вешает потяжелевший рюкзак мне на плечо.

— Держи! Мне еще рано тяжести таскать.

Платон первым делом надевает на себя ремни, которые называет разгрузкой. Вадим поступает так же. Увидев это, я тоже так делаю. Вадим помогает расправить ремни на спине и отрегулировать длину. А раз я надел ремни, то и другие охотники надевают. Даже Жамах с Евражкой. Ксапа, Сергей и Платон поясняют, какая вещь для чего служит.

— Девочки, ко мне! Раскрывайте рюкзаки, — командует Ксапа. Ведет Бэмби, Жамах и Евражку вдоль столов и кидает в их рюкзаки вещи. Потом зовет меня и охотников. Наши рюкзаки становятся намного тяжелее. Платон и Вадим берут еще по мотку аккуратно свернутой веревки. А Витя стоит у стены и радуется, что к нему не пристают с вопросами.

Затем мы идем в третью комнату примерять шлемы. Я припоминаю, что такой шлем был на Ксапе в первый день. Мудреныш еще его в реку бросил.

Шлемы всего трех размеров, так что с этим справляемся быстро. А Сергей говорит, что ему и Бэмби нужны летные шлемы. Витя звонит кому-то по мобилке и говорит нам, что летные шлемы подвезут только через час.

Я, для проверки, достаю мобилку и звоню Фархай. Думал, мобилка скажет, что я очень далеко, вне зоны. Но Фархай отзывается сразу.

Спрашиваю, как Олежка. Отвечает, что Туна его накормила, и сейчас у него отрыжка пойдет. Услышав имя Олежки, ко мне подскакивает Жамах. Передаю мобилку ей. Поговорив с Фархай, Жамах возвращает мобилку и чмокает в щеку.

Витя о чем-то говорит с Платоном, и тот зычным голосом командует:

— Поисковый отряд, в одну шеренгу становись! Равняйсь! Смирно!

Шабашникам эти команды привычны. Мы так Свету дразним. Остальные тоже не растерялись. Витя медленно идет вдоль нашего строя и записывает в блокнотик номера шлемов.

— Зачем? — спрашиваю я у Вадима.

— В шлемах рации. Ну, вроде мобилок. Номера нужны чтоб знать, с кем говорить будешь.

— А как номер набрать?

— Не знаю. У нас шлемы попроще были. Все на одной волне работали.

Один сказал, все услышали.

— Итак, сейчас мы полетим на последний инструктаж, — объявляет Витя.

И мы толпой выходим из дома.

— Какая прелесть! — восклицает Ксапа. Мы оглядываемся. Она стоит у толстого деревянного столба, к которому прибито множество дощечек. На дощечках видны надписи.

— Ля-ля, тополя, двадцать км, — вслух читает Вадим.

— Это наш космодром, поясняет Витя.

— Дом, милый дом, 75 м, — читаю я по слогам на другой дощечке. Еще на ней нарисована стрелка. Смотрю, куда указывает — на тот хыз, который чудики называют порталом. Обхожу столб и читаю, что написано на дощечке с другой стороны. — Горная Ом-Ксапа 780 км.

— Ксап, тут, вроде, о тебе что-то, — намекает Платон.

— Ах они, еноты полосатые! Узнаю, кто — морально уничтожу! Хорошо еще, не дикая или пещерная… — надулась Ксапа.

У вертолета нас ждет Медведев. Он сидит на колесе и с кем-то разговаривает по мобилке.

— Приветствую всех! — встречает он нас. — Сейчас летим на космодром, там последний инструктаж — и за дело!

— Заправщик уже был? — спрашивает Сергей.

— Будет с минуты на минуту. Вот он, уже едет!

Заправщиком оказалась красная машина с большой приплюснутой бочкой сверху. Сергей открывает люк в боку вертолета, свинчивает крышку бака.

Водитель подтягивает толстый шланг. Смотреть на заправку я не хочу, скучно это. Осматриваю внимательно, со всех сторон машину-заправщик. Четыре колеса. Спереди мотор, за ним кабина, дальше — бочка с топливом. Все как Ксапа рисовала. Хотел уже сесть в вертолет, но услышал разговор Медведева с Сергеем.

— … Обязательно было ее учить?

— А что мне оставалось? Она ни на шаг от меня не отходит. А знаешь, какая у местных память? Как у эскимосов! Раз увидел — на всю жизнь запомнил. Думаешь, я учил Клыка с рацией работать? А понадобилось ему — настроил рацию, связался с диспетчерской вышкой. Даже не подумал, что чему-то учиться надо. Просто видел как-то, как я это делал.

— Сейчас речь не о Клыке. Клык вообще особый разговор.

— А какая разница? Бэмби каждый день видит, как я вертолет вожу.

Ты уверен, что повторить не сможет? Вот я и решил, пусть с пониманием делает, а не слепо обезьянничает.

— Ну, смотри, ас. Если услышу, что Жука учишь летать, тебя не трону. Ты теперь, как бы, местный. А вот машину отберу.

Тихо обхожу заправщик и поднимаюсь в салон вертолета. Все уже расселись по местам. Ксапа роется в рюкзаке. В хызе кидала все кучей, теперь раскладывает по кармашкам и отделениям. Надо и мне так сделать.

Не успеваю. Заправщик уезжает, а Медведев поднимается в салон.

— Сейчас летим на космодром. Там — общий инструктаж всех групп, а потом — вылет, — в очередной раз повторяет он.

Летим недолго. Новая черная дорога тянется всего километров на десять, как Ксапа говорит. А там, где кончается, копошатся машины. Сверху они кажутся маленькими. Но то, что они делают… Скапывают горы и засыпают ущелья! Получается ровное место, по которому скоро дорогу проведут.

А что? Если подумать, мы тоже так делаем. Там, где терраса сузилась, склон горы до монолитного камня экскаватором срыли, и террасу расширили.

Следующим летом три хыза поставим. Могли бы и в этом, но пусть сначала грунт усядет, утрамбуется. Плохо будет, если мы дом поставим, а он перекосится.

Прилетели на космодром. Думал, что это такое? А это просто большое ровное поле. Несколько палаток, много машин, много вертолетов и авиеток.

И ничего больше. Ни деревьев, ни кустов. Даже травы почти нет. Зато много следов гусеничных машин. Ксапа говорит, это они площадку выровняли.

Поэтому и травы нет.

Выходим из машины вслед за Медведевым. Из других вертолетов выходят люди в одежках вроде наших, только других цветов. Кто в желтых, кто в голубых, кто в светло-зеленых. Подходим к палаткам.

— Отряд, становись! — Командует Медведев. Красиво получается. Люди выстраиваются так, чтоб все были в одежках одного цвета.

— Общую задачу вы знаете, — громко говорит Медведев. — Разыскать и доставить сюда четыре навесных ускорителя и первую ступень. Вторая ступень упала в Северный Ледовитый, ее разыскивать не надо. Третья, она же разгонный блок, вышла на орбиту. Упадет через пару тысяч лет.

Ускоритель выглядит так, — Медведев пинает ногой толстый железный кругляш в следах обгорелой зеленой краски, что лежит на земле. Длиной кругляш шагов шесть, а в поперечнике, если подойти, то больше, чем по пояс охотнику. Один конец у него острый, из другого торчит какая-то воронка. Платон говорит, это сопло двигателя, из него огонь бьет, тягу создает.

— Ускоритель твердотопливный, одноразовый. Перед вами не макет, а настоящий, с испытательного стенда. А это первая ступень ракеты-носителя, — Медведев подошел к соседнему кругляшу, просто огромному. Длиной шагов десять а в поперечнике с меня ростом.

— Это тоже не макет, а реально летавшая первая ступень. Такую дуру вам предстоит разыскать и эвакуировать. Распределение обязанностей следующее. Группа Оксаны Давидовны — в оранжевых комбинезонах — поисковики.

Ваша задача — разыскать первую ступень и установить рядом с ней радиомаяк.

Второй радиомаяк — на ближайшей возвышенности. Ваша машина самая быстрая, и у вас самый большой запас хода. Вам и флаг в руки.

Команда в салатовых комбинезонах — поисковики разгонных блоков.

Команда в голубых комбинезонах — эвакуаторы. Ваша задача — доставить разгонные блоки и ступень сюда, на космодром. Напоминаю, сухой вес ступени — три тонны. Если ступень упала в горах выше двух с половиной километров, даже не пытайтесь вывести ее целиком. Рубите пополам.

И наконец, команда в желтых комбинезонах. Топливозаправщики. Ваша задача — организовать временные станции заправки вертолетов по всему маршруту. Вопросы есть?

— У меня вопрос. Как так получилось, что вы не знаете, где упала ступень? — спрашивает чудик в голубой одежде.

— Не хотелось бы сознаваться, но старт прошел не совсем штатно, — усмехнулся Медведев. — Один ускоритель начудил. То ли сопло прогорело, то ли боковая стенка… Короче, появился нескомпенсированный вектор тяги.

Ускорители твердотопливные, отключить двигатель невозможно. Сбросить — пока работает двигатель — тоже. В результате носитель отклонился от курса как по тангажу, так и по рысканью. Вторая ступень и разгонный блок компенсировали отклонение и вывели спутник на целевую орбиту. Но где грохнулась первая ступень, мы знаем лишь приблизительно.

Если на прямоту, мы не предполагали эвакуировать ступень. Поэтому станций наблюдения по трассе выведения не организовали. На эвакуации настаивают надзорщики.

— Ракетчики поленились, а мы…

— А вы — стрелочники! — перебивает Медведев. — Еще вопросы есть?

Тогда — по машинам!

— Михал Николаич! Еще хавку не подвезли! — выкрикивает чудик в желтом комбинезоне.

— Бар-р-рдак! Уволю засранца! — ругается Медведев. — Отдыхайте пока.

Геологи видят кого-то знакомого и спешат к чудикам в голубых одежках. И Ксапа — тоже. Им обрадовались, обнимают, хлопают по спине.

Солидные люди, а ведут себя как степнячки.

Беру за руки Жамах и Евражку и веду к кругляшам. Там собралось уже несколько чудиков в голубом. Щупают, хлопают ладонью по стенке, обсуждают, как проще обвязать кругляш тросом. Рядом стоят пилоты вертолетов и о чем-то тихо беседуют. А мне очень хочется послушать, о чем они говорят.

Странно, что Михаил позвал нас на поиски кругляшей. Думал, у него в нашем мире людей мало. Но здесь их столько… И вертолетов много. И авиеток много. Очень много!

Я не случайно подвел Евражку и Жамах к кругляшам. Евражка сразу бросилась кругляш щупать, Жамах шипит тихонько, чтоб солидно себя вела.

Все на них смотрят. А я слушаю, что чудики говорят.

— … Что ни полет, то на предельную дальность. Считай, из пяти тонн груза четыре на топливо приходится. Забыл уже, когда без дополнительных баков летал.

— Так чем ты недоволен? Налет идет отлично, зарплата — тоже.

— Обидно просто. Топливо возим, одно топливо…

Я обхожу кругляш. Евражка пытается залезть внутрь через сопло двигателя. Жамах смеется и ругает ее.

— … Как Мих размахнулся, как только энергию получил. Портал постоянно загружен. Идет сплошной поток грузов. Надзорщики нифига контролировать не успевают.

— Непрерывный! Не смеши мои тапочки. Камаз полчаса протаскивали. А еще сутки восстанавливать будут.

— Ты не так считаешь. Полчаса на один Камаз — это сорок восемь машин в сутки. Вот как считать надо! А когда новый портал заработает, грузы эшелонами пойдут!

Мне становится тревожно. Чудики лезут в наш мир, как и предсказывала Ксапа. Хорошо, здесь в горах никто не живет. А если б тут обитало общество вроде нашего?

А еще стало обидно на себя. Мудр перед вылетом говорил: «Держи глаза открытыми». До меня только здесь дошло, а он давно неладное заметил.

Подъезжает машина и издает громкие, противные звуки. Зря чудик в кабине так делает. Потому что первым подходит Медведев.

— Кто не спрятался, я не виноват, — усмехается, глядя на это, Платон. Чудики, тем временем, дружно разносят картонные коробки по машинам. В нашу машину тоже заносят несколько коробок. А еще Витя принес Сергею два белых шлема. Это он на машине приехал. Другой чудик дает Ксапе и Платону МЕТОДИЧЕСКИЕ МАТЕРИАЛЫ — две тоненькие ПАПКИ. Сразу после этого машины раскручивают винты. И вскоре мы взлетаем.

— Все наденьте шлемы! — громко кричит Ксапа. — Сергей с Вадимом настроили их на общую волну.

В шлеме мне не понравилось. Всех — и тех, кто далеко, и тех, кто рядом, слышно одинаково громко. И не понять, кто с какой стороны от меня.

Пока ЭКСПЕРИМЕНТИРОВАЛ со шлемом, Ксапа раскрывает папку.

— Парни, слушайте характеристики «Тополя»! Первая ступень МБР летит на сто шестьдесят — двести километров. Вторая — на девятьсот — тысячу двести километров. Третья — на одиннадцать тысяч максимум. Теперь — наша, с ускорителями. Первая ступень — пятьсот — шестьсот километров. Вторая — две с половиной — три с половиной тысячи километров.

— А ускорители?

— Двести пятьдесят — четыреста километров.

— Это больше часа лететь.

Я смотрю, куда мы летим. Впереди и под нами только горы. А справа и слева летят другие машины. Много! Десятка два, не меньше. Мы — сила! Но в машине тесно. Это потому что в проходе между креслами коробки стоят.

А на коробках лежат рюкзаки. От нечего делать навожу порядок в своем рюкзаке. Ксапа советует, что куда лучше положить. Не всегда следую ее советам, но зато теперь знаю, что где лежит в ее рюкзаке.

— Подходим к зоне поиска, — объявляет Сергей. Мы откладываем все дела и глазеем в окна. Машины, которые до этого летели птичьей стаей, выстраиваются в линию.

Летим. Сидим, смотрим в окна. Ничего не происходит. Скучные охоты придумывают себе чудики. Хотел уже Ксапе пожаловаться, как Сергей закричал:

— Первый есть! Пятый передал, первый найден!

Мы захотели взглянуть на кругляш. И не только мы. Все захотели!

Ведь столько времени добирались. Машины снова сбиваются в птичью стаю.

Кружим в небе как стервятники над падалью.

Кругляш скатился по крутизне и застрял в ложбинке между двух склонов. Вертолет эвакуаторов кружит поблизости и не может найти места для посадки. Кончается тем, что два чудика спускаются на землю по веревкам.

Что там дальше, мы не видим. Потому что вертолеты вновь выстраиваются в линию и летят на север.

Вижу! Я его вижу! — кричит Бэмби на языке степняков, и нашу машину сильно качает. Видимо, она опять схватила Сергея за руку.

Я так и не увидел кругляш, пока мы не сели на каменистую косу у ручья. Весной ручей полноводный, широкий, а сейчас воды мало, зато много места, куда могут сесть вертолеты. И они садятся один за другим. Сергей просит нас не отходить от машины, пока все не сядут. А потом мы всей толпой топаем к кругляшу. Он лежит наполовину на камнях, наполовину в воде. Каждый хочет его потрогать, как будто час назад на космодроме такого не видел.

Прилетает последняя машина, опускает недалеко от первого второй кругляш, тот, который первым нашли.

— Здесь будет временная база эвакуаторов, — поясняет Платон.

— А мы?

— А мы сейчас поедим, заправим баки и дальше полетим.

Поесть — это он правильно сообразил. И воды здесь много, можно в новые фляжки залить. Только костер не из чего развести. Ни дерева, ни веточки, одни камни кругом. Но чудики и на этот случай находят выход. На каждой машине в одной из коробок лежит примус. Геологи умело и быстро заправляют и разжигают их, ставят кипятить воду в котлах. Но во всех машинах по три-четыре человека, а в нашей — больше, чем пальцев на руках.

А примус только один. Однако, Платон и тут находит выход. Договаривается с чудиками, у которых один примус на троих, чтоб они с нами ели. Теперь у нас четыре примуса, четыре котла и по пять ртов на котел. Так жить можно!

Пока варится еда, командиры поисковиков и Платон изготавливают ПЛАНШЕТ. Звучит загадочно, а на самом деле отметили на карте места, где кругляши упали, и вокруг этих мест круги нарисовали. При этом спорили, чуть не поругались.

Ксапа делает простой, но сытный суп. У нашего котла сидим я, Жамах, Ксапа, Евражка и Бэмби. Вадим говорит, что солдат из топора суп варил, а Ксапа — из консервной банки. В остальном повадки те же. Ксапа шепчет мне на ухо, что вечером расскажет эту байку.

— Посмотрите, каких гурий Клык в свой гарем собрал, — шутит Вадим, показывая на нас пилотам.

— Мы не гурии, мы фурии — весело отзывается Ксапа, и все смеются.

После обеда мы катаем бочки и заправляем баки. И все этим занимаются. Потом две машины с кругляшами и несколько заправщиков летят назад. Наша машина и два заправщика направляются вперед, на север. А остальные разлетаются в разные стороны искать ускорители. Сергей набирает высоту, и тут же объявляет, что засек сигнал черного ящика. Сигнал слабый, но устойчивый.

Через час мы уже садимся на вершину пологого зеленого холма в ста шагах от большого кругляша. Заправщики отстали от нас, и должны прибыть с минуты на минуту. А эвакуаторы — только через два часа. Им еще заправиться надо.

Сергей говорит, что наше дело на этом закончено, и, как только сядут заправщики, можем лететь домой. Но Вадим с Платоном в один голос объясняют ему, насколько он неправ. Абсолютно не сечет в политике. Если мы вернемся вместе с первой ступенью, можно смело рассчитывать на премию. А если нет, то мы, как бы, не при делах. Фред надзорщик тут же поддерживает Платона, и мы решаем дождаться эвакуаторов.

Вскоре садятся заправщики. А мы с Фантазером решаем сходить на охоту. Эдик и Фред просятся с нами. Спускаемся с холма, собираемся вырубить себе детские копья, но Фред говорит, у него карабин есть. И если мы ему кабана покажем, он его со ста шагов уложит.

Кабан нам не попадается, попадается лось. Фред, как и обещал, укладывает его из карабина со ста шагов прямо в сердце. Но лось здоровый!

Тяжело такого, даже вчетвером, по лесу на волокуше тащить. Я хочу по мобилке Вадима позвать, но мобилка говорит, что здесь связи нет. Тогда про шлем вспоминаю. Из нас четверых только Фред в шлеме. Он и говорит с Вадимом.

Но вместо парней, прилетает Сергей. Сесть в лесу он не может, поэтому сверху падает веревка, и по ней спускается Вадим. Мы связываем этой веревкой ноги лосю, Сергей поднимает машину выше, и наш лось улетает в небо. А мы возвращаемся пешком.

Когда поднимаемся на холм, вдалеке уже слышится гул двигателей. А Жамах с Ксапой снимают с лося шкуру, подвесив его к какому-то кольцу в том месте, где у вертолета-заправщика хвостовая балка начинается.

— Ребята, если вам шкура не нужна, мы ее себе возьмем, — встречает нас Ксапа. — Надо Фархай к зиме доху справить.

— Шкуру бери, но голову с рогами отдай. Я ее домой пошлю, брат на стенку повесит, — говорит Фред. Я подтверждаю, что это будет справедливо.

Он лося завалил. Так мы лося и делим. И пока эвакуаторы думают, как лучше подцепить кругляш, разводим костер и жарим мясо.

А сложность у эвакуаторов в том, что кругляш лежит на склоне холма.

Когда пилоты начнут его поднимать, он может вниз по склону покатиться, и вертолет вбок дернет. Так и разбиться недолго. Поэтому мы решаем сытно поесть, а потом скатить кругляш с холма. И, когда он будет внизу, привязать его к вертолету.

Так и делаем. Пилоты заправщиков все на ВИДЕО снимают. И как мы вокруг кругляша возимся, и как он по склону холма катится, и как вертолет с холма к нему перелетает.

Пока мы кругляш туда-сюда перекатываем, чтоб под него тросы подвести, да обвязываем, женщины вчетвером шкуру выделывают. Вбили в землю колышки, растянули и сурукают. Жамах и Бэмби хорошо знают, что делать, Ксапа и Евражка у них учатся.

Парни, у нас проблема, — говорит Сергей, когда подготовили все к полету. — Уже вечереет, а я в темноте не летаю. У меня радара нет.

— Летим завтра утром, — решает самый старший пилот. — Через два часа свяжись с Медведевым и доложи, что мы задержимся с вылетом до утра.

Скажешь, что возникли сложности с рельефом местности в районе падения груза.

Так Сергей и делает. Когда начинает темнеть, поднимается на три тысячи метров и говорит с Медведевым. И я говорю. Подтверждаю, что мы готовы лететь, но дело к осени, дни стали короче, а в темноте лучше не летать. Прошу позвонить Мудру и сказать, что мы задерживаемся. Михаил обещает позвонить и желает нам спокойной ночи.

Перед сном мы хорошо посидели у костра. Костер, звезды над головой, еды — сколько угодно, рядом со мной мои женщины, и рассказы о трудных походах и дальних полетах. Пусть я не все в них понимаю, но Евражка тоже не понимает, и теребит Ксапу. А Ксапа тихонько объясняет непонятное. И никуда не нужно торопиться, мы сделали дело, за которым летели. А завтра будет новый день…

* * *

Эвакуаторы поднимаются раньше всех. Будят заправщиков, поручают им развести костер, и перетаскивают все лишнее из той машины, которая понесет кругляш во вторую, которая пустой пойдет.

Когда мы встаем, от костра пахнет мясом. В бидончике кипит вода, Фред надрывает пакетики «Кофе, три в одном» и ссыпает в кипяток один за другим. Я одеваюсь, подсаживаюсь к костру, и мне тут же вручают большой кусок мяса на одноразовой тарелочке и кружку кофе. Хорошо утро начинается!

Ксапа ест мясо с хлебом. А Жамах укладывает свой кусок в какую-то коробочку и говорит, что позднее съест. Тут я узнаю слово ДИЕТА.

Вылетаем еще до восхода солнца. Впереди идет пустая машина эвакуаторов. Правее и чуть позади — машина, которая несет кругляш.

В ней летят только два пилота. Остальные сидят в первой машине. За эвакуаторами, чуть повыше, летят два заправщика. И последними, еще выше, чтоб всех видеть, идем мы.

Садимся там, где горы начинаются, и заправляем баки всех машин.

Сергей говорит, что эвакуаторам как раз до космодрома хватит, если ничего не случится.

Там, где мы нашли кругляш, где и сейчас сидят четыре заправщика, мы садиться не стали. Только поговорили с пилотами. Сергей делает громкий звук, и мы узнаем, что третий ускоритель нашли вчера вечером, а четвертый ищут до сих пор.

До космодрома долетаем без проблем. Первой садится машина с кругляшом, потом остальные. Подъезжает машина с рогами спереди, цепляет кругляш и куда-то увозит. А из другой машины выходит Медведев и пожимает всем руки. Говорит, что всех ждет премия, а группа Ксапы Давидовны вообще выше всех похвал. И спрашивает, в какой валюте Фред хочет получить премию?

А еще сообщает, что звероловы отловили детеныша мамонта. И сейчас он в вольере вместе с оленями. На Землю ему пока нельзя, должен получить курс прививок и пройти карантин.

Тут Ксапа берет Медведева под локоток, отводит в сторону и говорит, что накопилось много животрепещущих тем для разговора.

— Если много, тогда лучше у меня в кабинете, — говорит Медведев.

Пока мы беседуем, заправщики подкатывают бочки и заправляют нашу машину. Им важно избавиться от бочек, чтоб возврат на склад не оформлять.

Как я понял, это скучное и муторное дело. Сложнее, чем что-то со склада получить.

Летим высоко, и видим, как чудики склон горы взрывают. Звук знакомый, такое раскатистое БА-БА-БА-БА-БА-БАХ! подрывник у нас в пещере устраивал. Но здесь намного сильнее! Весь склон горы вниз пополз.

— Вроде, горные разработки в этом мире запрещены. Или я чего-то не знаю? — оборачивается Ксапа к Медведеву.

— Горные — запрещены. Но здесь ничего такого нет. Пустая порода.

Просто дорогу прокладываем, площадку выравниваем.

— Какую дорогу? Эту черненькую? Четырехполосную? — не унимается Ксапа.

— Железную. Сортировку. Слушай, давай у меня в кабинете поговорим?

Когда садимся у портала, договариваемся, что Сергей нас ждать не будет. Мы прилетим позднее, вместе с Медведевым. Ксапа хватает мою ладонь и просит Жамах забрать у Вити наши коробки с одеждой. Я понимаю, что оставаться наедине с Медведевым она боится. Ну, боится — сильно сказано.

Опасается.

Вслед за Медведевым мы поднимаемся на второй этаж. Кабинет оказался просто комнатой, по центру которой стоит длинный стол, а вокруг — много стульев. Вдоль стены — шкафы, как у главврача в больнице. Из одного шкафа Медведев достает две бутылки и три пузатых стеклянных посудинки.

— По-нашему это называется БОКАЛ — Ксапа крутит одну посудинку в пальцах и ставит передо мной. — А это — коньяк. Сильный алкоголь.

Тем временем, Медведев достает из белого шкафа несколько маленьких тарелок.

— Это сыр. Это буженина. Это копченая колбаска. Ой, шпротики!

— поясняет Ксапа. — Миш, а чего так мало? Я их сто лет не ела!

— Слопали утром, извини. — Он наливает коньяк на донышко в два бокала. А в мой бокал плеснул до половины из другой бутылки. — Клык, тебе алкоголь не наливаю. У тебя виноградный сок. А нам с Оксаной для снятия стресса коньяк — самое то!

Ксапа поднимается со стула, заглядывает в шкаф, ставит передо мной еще один бокал. Наливает в него коньяк, столько же, сколько у всех.

Заглядывает в белый шкаф.

— Миш, а хлеба нет?

— Говорю же, слопали все.

— Жалко… Клык, я тебе всегда говорила, чтоб алкоголь не пил. Но если никогда не попробуешь, не будешь знать, что это такое. Поэтому сегодня один раз можно. Только сразу соком запей и закуси, понял?

Я киваю и подцепляю белой пластмассовой вилкой кусок сыра.

— Ну, за что пьем? — спрашивает Ксапа.

— А давай за новый портал! — Михаил одним глотком опустошает бокал и кидает в рот кружок колбасы. Ксапа отпивает половину, морщится и жмурится.

— Отвыкла за год на натуральных продуктах.

Я, помня все, что говорили об алкоголе, беру в рот немного коньяку.

Думал, он горький или жгучий. А он в нос шибанул. Да так, что ни вдохнуть, ни выдохнуть. Или чихну, или закашляюсь. Проглатываю, напрягаюсь, желваками играю, вдохнуть боюсь. Прикрываю глаза. Не зажмуриваюсь, а просто прикрываю. Медленно выдыхаю. Постепенно отпускает. Почти…

Открываю глаза — Ксапа и Михаил на меня смотрят. Если спросят что, я же ответить не смогу, закашляюсь. Смотрю, у меня на вилке кусок сыра наколот. Сую в рот, жую. Хорошо стало. В смысле, в себя пришел.

— Клык, запей, — говорит Ксапа. Чтоб протянуть время, накалываю на вилку кружок колбасы, сую в рот и запиваю соком.

— Ну как? — спрашивает Ксапа.

— Как вы эту колбасу едите? Такое можно только голодной зимой есть, чтоб с голода не помереть.

Михаил громко смеется и ударяет ладонями по коленям.

— Это точно! В старину так и делали! Ну а коньяк как прошел?

— Не распробовал. В нос сильно бьет.

— Ладно, Миш, хватит моего мужа спаивать. Ты объясни, как все это вокруг понимать?

— Ты же все своими глазами видела.

— Видела. Но ни… Нифига не понимаю. Как это согласуется со всеми протоколами, которые мы подписали с надзорщиками?

— А разве мы их хоть на букву нарушили?

— Миш, это ты мне расскажи.

— Вот я и говорю. Мы соблюдаем все протоколы. Ну, за исключением тебя. Тебя мы потеряли, упустили и недоглядели. А теперь не можем убрать из зоны контакта в связи со сменой гражданства. Слушай, а может, пойдешь ко мне в заместители? А? Через три дня будешь знать ответы на все свои вопросы.

— Я их сегодня хочу знать.

— Тогда первая военная тайна — я получил энергию в требуемом объеме.

Пропускная способность портала теперь ограничивается только расторопностью персонала.

— А как же карантинная зона?

— Пока ничего не изменилось. По договоренности с надзорщиками, наша территория — круг радиусом в тридцать километров с центром в точке открытия портала. Этот круг сотни раз проверялся, местных в нем нет.

Мы за этот круг не выходим. Почти. Самая дальняя площадка — космодром — всего в двадцати километрах.

— А новый портал? А асфальтовое шоссе?

— Давай по порядку. Ты имеешь что-то против нового портала?

— Нет. Но… — Ксапа задумывается.

— Он внутри круга. Он не нарушает никаких договоренностей. И, в конце концов, нам же потребуется когда-нибудь мощный портал. Вот мы его и строим.

— А шоссе на космодром?

— Забудь про шоссе. Построим портал, и на месте шоссе расположится железнодорожная сортировочная станция. С грузовыми платформами.

— А куда шоссе денется?

— Горку слева от него помнишь? Которую сегодня саперы ковыряли. Вот на месте этой горки и пройдет широкая магистраль. До самой границы круга.

— Мих, тебе делать нечего? Это же растрата средств! Деньги на ветер!

— Вот мы и подошли к самому интересному. Любое дело можно делать хорошо, плохо и по-армейски. Выпьем за армию!

Михаил наполняет свой бокал, плещет чуть-чуть Ксапе, но мне наливает только виноградный сок. Коньяк не доливает.

В этот раз я поступаю правильнее. Хоть и делаю глоток побольше, но сразу проглатываю, и дух коньяка в нос не пускаю. Поэтому чувствую, как он горячей волной проходит по горлу. Заедаю опять кусочком сыра, уже понял, что это помогает. И запиваю соком.

— Так, по-армейски — это как? — спрашивает Ксапа, расправившись со своей порцией коньяка.

— Ты сначала вникни в ситуацию, — Михаил переходит с колбасы на буженину. — На освоение этого мира наша верхушка готова выделить больше, чем на оборонку. Понимаешь, какие это деньги? А я должен их освоить. До сих пор у меня была железная отмазка. Нет энергии, портал не может работать в полную силу. Теперь энергия есть. Я должен оприходовать миллиарды. Вопрос: как это сделать? Идеи есть? Только помни — тридцать километров! У тебя есть круг радиусом тридцать километров, запрет на горные разработки и международный комитет надзора!

— Миша, я вижу события с одной стороны. Ты — с обеих. Так поделись, что придумал?

— А ты сама все видела. Инфраструктура!!! Мы создаем инфраструктуру на будущее. Причем, с обеих сторон портала. ЛЭП — это только одно направление. Второе — железные дороги к трем ближайшим городам. И к ним же — хорошие шоссейные дороги. Здесь будет транспортный логистический центр! Не здесь, конечно, а с той стороны портала. Хаб — не хаб, но крупный перевалочный узел, который поднимет значение и экономику региона независимо от всего прочего.

И такую же бурную деятельность я развил с этой стороны портала.

Ровнять горы — это, знаешь ли, дорогое удовольствие!

— Ну, сровняешь ты горы. Получишь равнину посреди горных пиков.

А дальше — что? Хочешь идею? Забесплатно!

— Хочу! Хоть за деньги, хоть за что угодно.

— Пригласи сюда, в круг, ученых, и пусть они ловят следующий мир!

Мир, в который не пролезет ни один надзорщик! Два шанса из трех, что в этом мире ты встретишь не людей, а динозавров. И никакие надзорщики туда не пролезут. И с освоением нашего мира не нужно будет торопиться. На два мира сразу ведь никаких денег не хватит. Ну как?

— Идея хорошая. Да что там хорошая — шикарная идея! Всего два «но».

Сколько лет будем новый мир ловить — один аллах знает. Хотя, можно потерпеть. А вот второе «но»… Энергия! Крупной реки здесь поблизости нет. ГЭС не поставить. Ветровые, солнечные, тепловые — это все несерьезно.

— Поставь атомную.

— Ой, не бей по больному месту. Хотел бы, да не могу. От портала до АЭС должно быть триста километров. А у меня — тридцать! Надзорщики…

— Почему — триста?

— Потому что если рядом с порталом случится фукусима, радиация перекроет подходы к порталу. Люди не смогут вернуться в родной мир. Опять же, для АЭС вода нужна. Много-много воды. Ее тут нет. Первая попытка — незачет. Попробуй еще, а?

— Миш, кто кого пытает? Я тебя, или ты меня?

— Штирлиц подумал. Ему понравилось. Он подумал еще. А ты не хочешь подумать?

— Я много выпила, чтоб думать. Могу только слушать и пить. Наливай!

Выпьем за Фукусиму! Чтоб в этом мире ее не было!

Мне опять не налили. Когда подняли бокалы, я поднес свой к губам, и сделал вид, что пью.

— Знаковые дела! — произнес Михаил. Какими знаковыми делами должна заниматься страна, чтоб считаться мировой державой?

— Клепать атомные бомбы?

— Гмм… Тоже подходит! А почему освоение космоса не назвала?

Великая держава обязана осваивать космос, глубины океана и Антарктиду.

Осваивать океаны и Антарктиду не можем из-за надзорщиков. Но первый пункт уже выполнили! Теперь надо раструбить об этом по всей планете. Пусть планета привыкает, что этот мир наш! Кстати, космос обошелся нам удивительно дешево.

— Знаешь, на что это похоже? На дымовую завесу.

— Умница! Все, что я делаю сегодня в этом мире — и есть дымовая завеса! Я создаю видимость широкого и глубокого освоения этого мира. Есть деньги, их надо освоить. Я их осваиваю, строю инфраструктуру на будущее.

Но пока у меня на шее сидят надзорщики, все, что я делаю — чушь на постном масле. Видимость глубокого проникновения.

А знаешь, что забавно? Надзорщики во всех рапортах, во всех докладах пишут, что мы, русские, топчемся на месте. Наши успехи — десяток человек, внедренных в одно племя дикарей. (Клык, не слушай, это не о тебе.) Но наши боссы им не верят. Потому что судят по моим расходам! По вбуханным в долгосрочку миллиардам.

— Миш, так когда это поймут, тебя с говном съедят…

— Не меня. Вот в чем фокус. Я работаю! Сотни миллионов в месяц осваиваю. Съедят тех, кто не работает, кто четыре года штаны протирает.

Дипломатов! Они пятый год не могут убрать надзорщиков с моего пути. Из-за этого я не могу рвануть вперед, развернуться в полную силу. Стою как бегун на сто метров — жопой кверху, в стойке низкого старта, жду отмашки. Так решат наверху. И, черт возьми, будут правы! В чем-то…

— Но если ты только делаешь вид, что работаешь, то кто-то должен работать на самом деле?

— Ты, Оксана. Именно ты! Фишка этого мира в том, что он заселен. И, пока я играю камешками в песочнице, ты работаешь с людьми.

— У кого-то из нас поехала крыша. На трезвую голову это не разобрать. Наливай!

— За прекрасных дам в твоем лице!

Я опять делаю вид, что пью, и цепляю на вилку последнюю шпротинку.

А иначе так бы и не узнал, какие они на вкус. Ксапа провожает ее глазами и сует в рот кусочек колбасы. Твердой и невкусной.

— С вами поведешься, научишься есть всякую гадость. Это не я сказала, это Карлсон. Клык, я тебе дома про него расскажу. Мих, так с чего ты взял, что я в этом мире на что-то влияю?

— Еще как влияешь. Мои аналитики говорят, это истина, не нуждающаяся в доказательствах. Сознайся, лимит на пришельцев — один из трех — ты ведь придумала. Кстати, аналитики одобрили.

— Хорошие у тебя аналитики. Но почему чуть что, сразу я? Мы вместе!

И спроси лучше своих аналитиков, что с Айгурами делать?

— Отдай им тот берег реки. Пусть мигрируют по тому берегу, но на ваш не лезут.

— А Заречные? А Степняки?

— А долина, в которую ваша река течет?

— В нее нет прохода. Разведчики искали, не нашли, Баламут только ногу сломал.

— А если я помогу с проходом? Пришлю бригаду саперов-подрывников и пробью в скалах дорогу?

— Это будет хорошо, — говорю я. — Но сначала нужно слетать туда на вертолете и осмотреть место. А потом свозить туда степняков и заречных, пусть они тоже осмотрят.

— Можно еще заранее отловить баранчиков, кабанчиков и прочую живность и подселить в долину, если там бедно с фауной, — предлагает Михаил.

— Шикарррная идея! — Ксапа трясет пустую бутылку и возвращает на стол. — Но, Миша, в чем твой интерес?

— Как — в чем? Один из трех! Чем больше будет оседлых племен под твоим контролем и нашим присмотром, тем больше я смогу внедрить своих людей. А ты будешь склонять к оседлой жизни кочевые племена. По рукам?

— Клык, а ты что думаешь?

— По рукам, — уверенно говорю я. Не знаю, согласятся ли степняки жить в горах, но нам вторая долина точно не помешает!

* * *

Ксапа здорово набралась коньяка. До вертолета идет, держась за меня, а в вертолете сразу достает из рюкзака надувной матрас вроде того, что был у нее в первые дни, и велит мне надуть. Кладет у стенки, ложится, накрывается одеялом и сразу засыпает. Даже вой двигателя ей не мешает.

Поверх одеяла я укрываю ее своей курткой.

— Мы сегодня очень рано поднялись, — поясняю Михаилу. — А вчера поздно легли… Миша, у меня к тебе серьезные слова есть. Не хотел при Ксапе говорить.

— Да что за день сегодня такой? — вздыхает Медведев. — Ну, говори.

Постараюсь ответить.

— Ты позвал нас искать кругляши. Мы думали, у тебя охотников мало.

Собрались и прилетели. Долго летели. Но здесь и вертолетов много, и людей много. Мы помогли твоим людям искать кругляши. Это совсем простая работа — сидишь, в окно смотришь. Любой так может. Я спрашиваю тебя, зачем нас издалека звал, если у тебя здесь людей много?

Крякнув, Михаил трет ладонью загривок.

— Помнишь, Толик сказал, что если местных встретим, он без тебя не полетит.

— Где сейчас Толик? Ему в машине места не нашлось. Евражке нашлось, а ему — нет. А местные — один лось из местных встретился.

— Ну хорошо. Клык, ты в этом мире родился?

— Вроде, в этом. Пока вас не было, мы не знали что можно по мирам ходить.

— Так, раз ты в этом мире родился и живешь, ты должен знать, что в твоем мире происходит?

— Вроде, должен. Но мир большой, мне весь мир не обойти.

— А весь и не надо. Важные вещи редко случаются. Я хочу, чтоб ты знал, что происходит в твоем мире. Поэтому пригласил тебя и твоих друзей посмотреть, что мы делаем. Интересно же было?

— Интересно, — соглашаюсь я. — А если я расскажу всему обществу, что видел?

— Рассказывай! Всем рассказывай, пусть все знают. Больше скажу, если кто-то захочет среди моих людей жить, я только рад буду. И едой, и одеждой обеспечу. Пусть только учится нашему языку, нашим знаниям.

— Не знаю, захочет ли кто. У вас голые скалы. Ни леса, ни зверя нет.

Разве что Жук… Но Жук без Евражки не захочет. Фархай может согласиться, ей мужчина нужен.

— Клык, ты гениальную идею подал! Озеленим территорию! Навезем земли, посадим кусты, деревья. Как свободная площадь появится, парк организуем. Я своим за рабочие идеи премию в объеме месячного оклада выписываю. А ты спрашивал, зачем я привлек тебя к поискам! Свежий глаз нужен, вот чего нам не хватает!

* * *

Садимся. Бужу Ксапу. Она выглядывает в окно, вручает мне свой рюкзак, матрас и первой выскакивает из вертолета. Думаете, домой спешит?

Как же! К Мудру торопится, новостями поделиться хочет.

Выхожу из машины — а на нашей посадочной площадке стоят три вертолета и две авиетки.

— Людно тут у вас, — удивляется Михаил. — Вроде, я лично разрешения на вылет подписываю.

— Михаил Николаич, так мы же на возвратном курсе. На минутку сели, баки пополнить, — рядом с Медведевым возник чудик, который привозил мясо на Ярмарку невест.

— Позже поговорим.

Михаил помогает донести вещи Ксапы до вама, и мы идем смотреть мамонта. Мамонт оказался совсем маленьким детенышем, мне по пояс. Ирочка кормит его молоком из двухлитровой бутылки. Два незнакомых чудика в белых халатах не подпускают любопытных ближе, чем на десять шагов.

— Михаил Николаич! — обрадовалась Ирочка. — С вас центнер «Кавказских».

— Это что такое?

— Конфеты такие. Шоколадные. Без бумажек. Их Миша любит.

— Миша — это кто?

— Мишенька, мальчик мой. Посмотри на своего тезку, — Ирочка гладит мамонтенка по голове.

— А может, тебе центнер «Мишки на севере»?

— Можно. Но бумажки будете сами разворачивать. Мишенька не умеет.

— Хорошо. Еще что?

— Сгущенка. С сахаром и без сахара. Много-много. А что еще мамонты едят, я не знаю. Что сами едим, тем и кормить будем.

Михаил еще с ветеринарами говорит, и мы идем к Мудру. А у Мудра все уважаемые люди обсуждают прокладку пути в соседнюю долину. Все согласны, что путь через скалы не помешает. И все хотят слетать посмотреть. Потому что, пока своими глазами не увидишь, трудно говорить.

Медведев остается ночевать у нас. Предлагаю ему место в ваме, но он смеется, что Ксапа с Олежкой точно выспаться не дадут. Он лучше у врачей, вместе с ветеринарами.

Устроив на ночь Михаила, иду к шабашникам. Хочу с Платоном поговорить. А Платон, оказывается, не прилетел. Какие-то дела у него. У геологов остался. Вадим говорит, ненадолго, дня на два-три.

У вечернего костра все получается очень СУМБУРНО. Слишком много новостей для одного дня, и слишком много человек их хотят рассказать.

А еще чудиков незнакомых много, им объяснять и переводить надо. Так и не успел с уважаемыми людьми поговорить о проходе во вторую долину. О том, что вторая долина в первую очередь нам нужна, а не Заречным или Степнякам.

В нашей долине из кабанов хорошо, если один из двух остался. Свинок мы стараемся не трогать, они приплод дают. Но зимой будет не до ПОЛИТЕСОВ.

Стада оленей тоже уменьшились. Только зайцы расплодились. Малышня их из луков бьет, а меньше не становится. Надо со старыми охотниками поговорить.

* * *

Утром все только и говорят, что о полете во вторую долину. Даже о мамонтенке меньше говорят. А ведь он учудил. Ирочке пришлось вместе с ним в загоне спать. Ну да, грудничок, хоть и с хоботом. Без мамы остался, теперь Ирочку мамой считает.

Кремень вечером рассказывал, звероловы мамонтиху спать уложили, так, пока они спящего мамонтенка в вертолет грузили, гиены набежали.

Хотели мамонтиху съесть. Пришлось им впятером мамонтиху оборонять. Потом еще крупный мамонт, наверно, вожак стада подоспел, мамонтиху охранял.

Звероловы говорят, у нас гиены тоже реликтовые, крупные, чуть ли не со льва размером. Охотников не особенно боятся, но светошумовые гранаты в паре с газовой гранатой с «ЧЕРЕМУХОЙ» на них очень хорошо действуют.

Гиены же с подветренной стороны зайти пытаются, так что весь едкий дым на них несет.

Так охотники и отгоняли гиен, пока мамонтиха не проснулась. А проснулась, на ноги поднялась, вожак ее к стаду увел.

Спросил у звероловов, что такое ЧЕРЕМУХА, сказали СЛЕЗОГОНКА такая.

Очень понятно… Хотел у Ксапы спросить, но забыл. Сегодня вечером спрошу.

— Клык! Ты летишь? — кричит Ксапа из двери вертолета. — Давай быстрее!

Хватаю куртку, копье, охотничий рюкзак, спешу к вертолету. Здесь уже самые уважаемые люди собрались. Мудр, Головач, Кремень, Мудреныш, Седой, Старая, Ворчун и мы с Ксапой. Баламута тоже взяли. Он прошлым летом с Головачем в разведку ходил, места знает. Взяли бы еще охотников, да в машине больше мест нет. А Вадим, Юра, Эдик и незнакомый чудик за нами на авиетке полетят.

Летим над рекой низко и медленно, над самой водой. Пролетаем ущелье. Авиетка нас обгоняет, поднимается выше и садится на утес, что по правому берегу. Она не может долго медленно лететь. Баламут ругается, он здесь ногу сломал, Головач только головой качает. Они по этим скалам пол дня лазали, а на вертолете раз — и уже там.

Ксапа прогоняет Бэмби из кабины, садится в ее кресло, снимает на ВИДЕО. Заставляет Сергея несколько раз над скалами пройти. Сначала над самой водой, потом повыше, потом еще выше. Я так понимаю, выбирает, где тропу проложить. По правому берегу совсем НЕРЕАЛЬНО, крутой склон вдоль всего ущелья. А по левому — можно попробовать. Хорошо, что мы на левом берегу живем.

Пролетаем долину из конца в конец. Сразу видно, она больше и шире нашей. Намного больше! Головач об этом год назад говорил, но тогда нам не интересно было. Какой в этом смысл, если пройти нельзя? Зато теперь всем очень интересно!

Первый раз долину над рекой пролетаем. Потом — над левым берегом, затем — над правым. И, под конец, зигзагом. Садимся на каменистой отмели в середине долины, выходим из машины. В двадцати шагах от нас авиетка садится, из нее веселые, довольные чудики вылезают.

— Мы с воздуха медведя видели, — кричит Вадим. — Вам он очень нужен?

— Да ну его на фиг, — заявляет Ксапа, озабоченно оглядывая кусты.

— Надо бы его прогнать или в зоопарк отправить, пока не задрал никого.

— Зачем вам медведь? — спрашивает Мудр.

— Парни хотят установить в управлении чучело медведя с рейкой в лапе и теодолитом на плече.

На Ксапу хохотунчик нападает. Что такое чучело, Фред-надзорщик два дня назад объяснял. Думаю, недолго мишке жить осталось. С другой стороны, если в долине медведь живет, вряд ли мы здесь волков встретим. Не любят они друг друга. Но можем встретить медведицу с медвежатами. О чем я Мудренышу и говорю. Охотники со мной соглашаются. Возвращаемся в машину за копьями. Привыкли, что в нашей долине мы самые сильные, с одним ножом ходить можно. Разбиваемся на три группы по три охотника. В нашей группе — еще Ксапа. И идем обследовать левый берег долины. Мудр, Седой, Сергей и чудик с авиетки остаются охранять машины. Старая и Бэмби — с ними, чтоб не скучно было. Разводят дымный костер, вешают котел над огнем.

— Какая же ты охотница, если копье дома оставила? — подкалывает Ксапу Кремень.

— А на что мне копье, если я его бросить не могу? У меня правая рука еще плохо работает, — отвечает Ксапа. — Меня Клык защитит.

— Волков встретим, за мою спину становись, вперед не лезь, — говорит Кремень. — Мы тебя в обиду не дадим.

Я только усмехаюсь про себя. Копья у Ксапы с собой нет, но зато под мышкой амулет спрятан. Она утром его разбирала, протирала и смазывала.

Говорит, не такой убойный, как карабин Фреда-надзорщика, но волка или гиену уложит.

В ста шагах от берега первого зверя встречаем. Зверек непуганый, любопытный, но осторожный. Из-за дерева выглядывает, интересно ему. Ксапа его на ВИДЕО снимает. Говорит, по-русски лисой называется. Есть в нем нечего, но шкурка ценится.

Долго идем, подъем все круче становится. Много непуганого зверя встречаем. Лосей не видим, но они здесь есть. Следы свежие. Олени есть, козы есть. Следы медвежьих когтей на деревьях есть. Большие кошки есть.

Не разобрались еще, какие, следы старые, но кошачьи. Едят, видимо, норников. Ксапа их серыми сурками обозвала. Ну, и мы их есть будем!

Надо будет десяток норников отловить, в нашей долине поселить. Чтоб не так далеко за ними бегать.

Волков точно нет!

Выходим к горному склону. Вроде бы, и пещеры есть, но мы в этих пещерах жить не будем. Летом здесь камнепады сходят, а зимой — снежные лавины. Рано или поздно кого-нибудь точно убьет. Да и пещеры маленькие, только от дождя укрыться. Но мы теперь умеем из деревьев хызы строить, с жильем проблем не будет.

Усталые, но довольные возвращаемся к машинам. Наш МАРШРУТ самый короткий, первыми приходим. Бэмби угощает нас чаем с бутербродами.

Выходит из леса вторая группа охотников. Тоже довольные. Много зверя видели. Но удобного места для жилья не нашли.

Неожиданно обнаруживаем, что мобилки не работают. До Чубаров больше четырех дневных переходов, у них работают. А здесь всего один переход — не работают. Сергей говорит, гора соту заслоняет. Нужно вторую соту ставить.

Возвращается последняя группа, которую Мудреныш водил. Усталые, но довольные! И пещеру нашли, и ровное поле, где можно вамы ставить.

С собой трех коз принесли. Но мы решили здесь их не готовить, до дома потерпеть. Тут лететь совсем недалеко. Перекусываем бутербродами с чаем, обсуждаем планы на завтра. Договариваемся изучить правый берег и осмотреть сверху следующую долину. Вадим предлагает пронумеровать их.

Та, в которой живем, Первая. Эта — Вторая. А в которую завтра полетим — Третья.

— А давайте долины на древнем языке назовем! — внезапно предлагает Ксапа. То же самое, Первая, Вторая, Третья, только по латыни. Прима, Секунда, Терция. Слышите, как звучит? Как музыка!

Почему бы и нет? Мы согласились. Теперь живем в Приме. Уже ясно, что из Секунды в Терцию проход свободный хоть по правому берегу, хоть по левому. Нужно только не по ущелью, промытому рекой идти, а повыше по склонам подняться.

* * *

Общество гудит. Мы еще не вернулись из разведки, связь не работала, а общество обсуждает, переселяться в Секунду, или нет. Света бушует, что никуда переселяться не станет. Только школу обустроила.

Отдаем женщинам коз, а пока они их свежуют да готовят, рассказываем, что видели.

Медведев, оказывается, никуда не улетел. Пока мы рассказывали, он в школе на светином принтере снимки из космоса печатал. Много снимков!

На них — река, на которой мы раньше жили, от стоянки Чубаров — и дальше, вниз по течению. Путь от реки через перевал в Приму. Секунда, в которой мы сегодня были, Терция. А за Терцией, за порогами, горы кончаются, река среди тайги течет. И — вы не поверите, с нашей старой рекой сливается!

Но это через много-много дневных переходов.

— Ой, какая прелесть! — восклицает Ксапа. — А во всю стену нашу долину можно?

— Оксана Давидовна, побойся бога! Орбита — девятьсот километров!

А оптика, хоть и длиннофокусная, но для наноспутника. Ты же видела наш космодром. С колес запускаем.

Ксапа тем временем снимки прямо к стенке кнопками пришпиливает.

Получается, как бы, один большой снимок с неровными краями. Малыши с горящими глазами друг другу объясняют, что это такое, да где мы живем.

Я показываю, где мы раньше жили, где Заречные и Чубары живут, и куда мы летали.

Очень скоро новости просачиваются за стены школы, и КЛАСС заполняется охотниками. Я опять показываю, где кто живет. На вертолете, наверно, все уже летали, что такое «вид сверху» объяснять не надо.

Света приносит лупу, и охотники хвастаются, что в лупу даже вамы рассмотреть можно. Ксапа оттирает Михаила от ноутбука, увеличивает на экране снимок Секунды и находит на нем маленькую желтую черточку на берегу реки. Утверждает, что это наш вертолет, а снимки сделаны три-четыре часа назад.

— Пять часов назад, — уточняет Михаил. Опять буря восторга. Света распечатывает ФРАГМЕНТ снимка с вертолетом, пришпиливает к стенке и обводит вертолет черным фломастером. Теперь все будут знать, что такое СПУТНИК, и для чего он нужен.

Но тут нас зовут есть. Суп с козьим мясом сварился, Глаша и вдовы накрывают столы в летней столовой. Всем места за столами не хватает. Вадим объясняет, что сегодня есть будем в две смены, а к концу недели зал расширим вдвое! И обтянем стены столовой лавсановой пленкой, чтоб холодным осенним ветром не продувало. Тогда столовая сможет работать до глубокой осени.

Радуются все. Вслух не говорили, но каждый знал, эту зиму переживем, а следующая голодная будет. Или еще осенью куда-то уходить придется, хыз бросать. Теперь никто голода не боится.

Ксапа с Медведевым за крайним столом уединяются. Я рядом сажусь.

— … посмотрел по нашим картам изогипсы. Перепад высот больше пятнадцати метров. Если поставить плотину, поднять уровень в этой долине на два-три метра, можно получить перед турбиной перепад высот в пятнадцать метров. Получаем машинный зал на три турбины. Две в работе, одна в резерве или на профилактике. Не гигант энергетики, но местные нужды энергией обеспечит. А хочешь, я через все три долины автобус пущу? Два рейса в сутки туда-сюда. Один утром, один вечером. Круглогодично. Две машины, два водителя. Одна машина в рейсе, вторая в резерве или ремонте. Водители сами между собой договорятся, как смены делить. Соглашайся!

— Ты что, асфальт сюда вертолетами возить будешь?

— Не наглей. Будет большак, покрытый гравием. Одну камнедробилку привезу. Хоть по частям. А асфальт — только когда дашь мне местную нефть.

— Миша, у тебя крышу снесло. Головокружение от успехов.

— Оксана Давидовна, думаешь, это так сложно — грунтовку проложить?

Загибай пальцы. Один бульдозер. Один трелевочный трактор. Один экскаватор.

Один подъемный кран. Два самосвала. Один грейдер. Одна камнедробилка. Два автобуса повышенной проходимости. Это много?

— Как ты тяжелую технику сюда доставишь?

— Не путай свои проблемы с моими. Заработает новый портал, протащим сюда вертолеты Ми-26 МТЭ2. Они двадцать тонн поднимут. Мало будет — мои люди уже работают над восстановлением проекта В-12. Он сорок тонн за раз переносит. Мне с тебя одно требуется: чтоб ты убедила Мудра. Остальное я беру на себя.

— Господи! Ну зачем тебе пускать у нас автобус?

— Оксана Давидовна, ты забыла, о чем мы с тобой вчера говорили?

Если надзорщики увидят, как охотники на охоту на автобусе ездят, это будет шок и наша победа.

Смотрю, у Ксапы глаза загорелись, словно у малышей. Когда она в прошлый раз так глазами сверкала… Ворчун до сих пор обижается, если вспоминает.

— Миша, — спрашиваю, — если охотники на охоту будут на автобусе ездить, то с охоты домой — тоже на автобусе?

Михаил задумался.

— Мобилки у вас есть. В принципе, ничего не мешает машину вызвать.

— Но Сергей не пускает с добычей в вертолет. Не хочет, чтоб внутри все было кровью измазано. Сегодня, ты сам видел, трех коз веревкой снаружи привязал.

— Клык, ты прав! Нужно предусмотреть на автобусе маленькую грузовую площадку сзади. И гидроподъемник, чтоб самим не корячиться. Спасибо, Клык!

Теперь и у Михаила глаза горят. Что-то будет…

* * *

Торопимся. Три хыза закончили, три на следующий год отложили. Надо генераторную рядом с хызом поставить, аккумуляторную перенести к генераторной и расширить. Рядом с генераторной, но не вплотную, топливный склад поставить. А то замучаемся с нижнего склада бочки в генераторную по глубокому снегу катать.

Вентиляцию в дальнюю пещеру проводим. Вентиляция — это две круглые толстые блестящие трубы из прочного металлизированного гофрированного пластика. Они легко гнутся и даже немного растягиваются. Мы тянем их по стенам под самым потолком, чтоб никому не мешали. А кончаются они в самом дальнем конце новой пещеры. Гоша Спец говорит, что по санитарным нормам свежего воздуха хватит на семьсот человек даже при естественной циркуляции. Но там, где трубы заканчиваются, зимой будет холодно. Нужно или обеспечить подогрев воздуха в трубах, или организовать какие-то служебные помещения.

Женщины и малышня возят на тачках землю и щебень в новую пещеру.

Пол в ней очень неровный. Нужно сначала засыпать ямы, потом утрамбовать.

После этого Евражка, Толик и Жук заливают пол бетоном. Вначале у них не очень ровно получалось, но теперь они ПРОФЕССИОНАЛЫ. Юра говорит, когда закончат, он постелет в два слоя теплый ЛИНОЛЕУМ. Договоренность с Медведевым есть.

А еще нужно обследовать новые долины. Мы уже решили, что левый берег Секунды оставим себе. Правый отдадим Заречным. Их меньше, им зверя хватит.

Для нас они снова Заречными станут. А Степнякам отдадим Терцию. Если из тайги нехорошие люди придут, их сначала Степняки встретят. Весь правый берег Старой реки, весь Горелый лес до самого перевала отдадим Чубарам.

А по левому пусть Айгуры МИГРИРУЮТ. Мы их предупредим, чтоб на наш не переходили.

Молодые парни уверены, Чубары не утерпят, у них айгурки появятся.

А раз у них, значит, и у нас. Только Ксапе об этом не нужно говорить.

Иначе все увидим небо в алмазах.

Михаил с Ксапой очередную хохмочку выдумали. Солнечные батареи называется. Рулоны привез, сто квадратных метров. Платон говорит, туфта это. Но раз начальство приказало, надо прыгать. И мы изучаем промышленный альпинизм. Сначала очищаем железными щетками козырек над хызом. Потом мажем его толстым слоем густого клея. ждем, чтоб клей высох, и снова мажем — и раскатываем по клею рулоны солнечных батарей. Юра говорит, словно обои. Красиво получается! Но к следующей осени точно отвалится.

Как листва с деревьев. А провода от батарей проводим в аккумуляторную, там для них специальный ящик поставили.

Сергей смотрит, что этот ящик показывает, и говорит, что его машина за полчаса даст энергии больше, чем наша солнечная электростанция за месяц безоблачной погоды. На что Ксапа отвечает, что курочка по зернышку… Год назад у нее и такого не было. Лучину жгли.

Помню я эти опыты с лучиной. Ничего у Ксапы не вышло.

* * *

Сегодня первый раз показываем новые земли Заречным и Степнякам Не знаю, кто больше радуется. Наверно, Степняки. Очень им нравится, что между ними и Айгурами будем мы, Чубары и Заречные.

Чубары тоже радуются, что все земли по правому берегу им достанутся.

А пока Айгуры далеко, они и на левом берегу будут охотиться.

Ночью Ксапа рассказывает мне, что мы давно уже могли бы Секунду к рукам прибрать. Но осенью у нее все мысли были хызом заняты, а к весне она забыла.

— А скалы? — спрашиваю я.

— А что — скалы? Помнишь, когда стену хыза клали, строительные леса ставили. Надо было подготовить побольше высоких лестниц и строительных лесов. В опасных местах мосты со скалы на скалу перекинуть. И прошли бы во Вторую долину как по асфальту. Главное — не торопиться.

Права ведь Ксапа. Через реку мы догадались мост сделать, ничего в этом трудного нет. А через скалы — не догадались. Но теперь уже не важно.

Скоро подрывники прилетят, скалы в щебенку превратятся.

Утром мы смотрим на Ирочку и смеемся. Она ходит под ручку с мамонтенком. То есть, мамонтенок хоботом ее за локоть держит, не отпускает. Куда она, туда и он. Если из виду теряет, плакать начинает.

Мы им большой ШАТЕР поставили. Шатер вроде вама или палатки, только без пола. А в шатре — палатку для Ирочки с Эдиком и палатку без пола для мамонтенка. Как только Эдик проложил провода и в обоих палатках поставил нагреватели воздуха, мамонтенок сразу полюбил свою палатку.

К обеду прилетает Медведев. Привозит много овощей для мамонтенка и двух журналистов. Журналисты носят на лицах белые маски, только лоб и глаза видны. Медведев говорит, они с другого материка прилетели, карантин не прошли. Поэтому трогать животных им запрещено, и за руку с ними лучше не здороваться. Мне по секрету говорит, что туфта это. За неделю их столько раз мыли, кололи и ультрафиолетом облучали, что парни незаразные.

А строгости — чтоб журналисты толпами не лезли.

Один из журналистов снимает на видео все, что видит. Второй не выпускает из рук микрофон. Он у них главный. По русски оба говорят плохо.

Михаил и Света переводят. Света еще ругает нас, что ей урок сорвали.

Журналисты тут же просят показать им школу. Ведем в первый деревянный хыз.

Но школа их не удивляет. Зато поразил снимок из космоса, который Ксапа на стенке из маленьких собрала. Спросили, что это. Света перевела вопрос малышне. Все разом загалдели, указывая пальцами в потолок. Пришлось Свете их утихомиривать. Поручает маленькой девчушке объяснить. Та рассказывает, что высоко-высоко над нами летает спутник и все видит. А когда охотники полетели в долину, куда река течет, спутник смотрел за ними.

— Это правда? — спрашивает один из журналистов. Медведев стучит пальцем по снимку с вертолетом и говорит, что следил за ходом операции в реальном времени.

— Что это была за операция, и чем она вызвана? — интересуется тот журналист, что с микрофоном.

— Клык, сможешь рассказать? — спрашивает Медведев. И знак делает, чтоб я не отказывался. Откуда наши с Ксапой знаки знает? Ну, раз знак показал, просьбу выполню.

— Вы знакомы с ПОЛИТИЧЕСКОЙ ОБСТАНОВКОЙ в РЕГИОНЕ? — ксапиными словами говорю, чтоб журналистам понятнее было. Но Света все равно переводит:

— … политикал ситуэйшен ин риджин? — Оба дружно мотают головами.

— Тогда начну с ГЕОГРАФИИ, — указываю на снимки. — Наше общество состоит из трех НАРОДНОСТЕЙ. Каждая НАРОДНОСТЬ говорит на своем языке.

Это неудобно, но, как у вас говорят, ВРЕМЕННОЕ ЯВЛЕНИЕ. Уважаемые люди говорят, скоро языки сольются. Мы ПРОЖИВАЕМ здесь и здесь — указываю на Приму и стоянку Заречных. Не хочу чужакам точное место показывать, незачем им его знать. Поэтому всей ладонью по снимку провожу. — Степняки живут здесь, а Чубары — здесь.

Медведев задумчивый вид принимает, только кивает слегка, когда я ладонью целые леса накрываю.

— А вот здесь — хлопаю рукой по стенке слева от снимка, — живут дикие племена Айгуров. Много племен.

На секунду задумываюсь, как объяснить журналистам, из-за чего у нас с Айгурами проблемы.

— Вы знаете, что такое ЛЕДНИКОВЫЙ ПЕРИОД?

Оба чудика дружно кивают.

— Тогда вам проще объяснить. Ледники движутся. И дикие племена тоже движутся из-за ледников. Вот отсюда, — хлопнул ладонью по стенке слева от снимка, — сюда! — хлопнул справа. — Айгуры создают нам ПРОБЛЕМЫ. Но нам ПРОБЛЕМЫ не нужны. Вы понимаете?

— … Ю андестенд? — переводит Света. Дожидаюсь, когда оба журналиста кивнут.

— Мы хотим уйти с пути диких племен. Отсюда и отсюда уйдем сюда и сюда, — хлопаю ладонью по снимку. — Отдадим им левый берег реки, пусть МИГРИРУЮТ. Но на правый не пустим.

— Как вы будете не пускать айгуров на правый берег? Будете воевать с ними? — спрашивает журналист с микрофоном.

— Зачем воевать? у них девушки красивые, — говорю я. Наверно, зря о девушках сказал.

— Амазонки? — удивляется журналист.

— Нет, просто молодые, красивые, скромные, работящие девушки. Могу с одной познакомить, она у нас живет.

— Это была местная шутка, — очень вовремя вставляет Медведев.

— Сильные мужчины не воюют с красивыми девушками.

— А, юмор! Ай'эм сорри! Проблема перевода… Но все же, что вы будете делать с айгурами?

— Миша, отведем их к звероловам, покажем летающий шприц? — предлагаю я. Медведев подхватывает идею и объясняет журналистам, что мы хотим усыплять айгуров как звероловы диких животных и перевозить сонных вертолетами на новое место.

— Если они человеческих слов не понимают, будем обращаться с ними как с оленями, — говорю я. — Сейчас мы пойдем в загон, и вы увидите реликтовых оленей. У вас таких больше нет. Но скоро будут. Мы наловим и передадим вам.

Идем в загон. Олени ведут себя как-то недружелюбно. Самка беспокоится, а самец хочет нас отогнать подальше. Принимает угрожающие позы, словно напасть хочет. Достаю мобилку и вызываю ветеринаров.

— Лена, у вас начинаются роды. Ты просила позвать, когда начнутся.

— Спасибо, Клык!

Вскоре прибегают ветеринары и выгоняют нас из загона. Журналисты достают из сумки камеры, которые надеваются на лоб, и просят ветеринаров все заснять. Медведев недоволен. Теперь журналисты не улетят до конца родов. Просит меня занять их чем-то. Признаться, мне журналисты тоже надоели. Неприятные вопросы задают. Надо над каждым словом думать, чтоб лишнего не сказать. Может, Ксапе их передать?

Веду к своему ваму. У входа Жамах расхаживает, по мобилке с кем-то говорит. Представляю ее журналистам, завожу в вам… Етишкин кот! На шкурах в ряд разложены шесть грудничков! Лава, Туна и Фархай с ними возятся.

— Быстро вон! Гоу аут! — командует Медведев журналистам, как только видит это. И уже на улице говорит мне:

— Клык, зачем ты их в ясли привел? Они же заразные!

— Мы просим прощения, — говорит тот, что с микрофоном. — Это все ваши дети?

— Это ясли, — говорит Медведев.

— Мой малыш второй справа. Трое малышей — Лавы с Туной, а двое — не знаю, чьи. Жамах, ты Ксапу не видела?

Жамах берет меня за локоть и отводит в сторону.

— Ксапа от них прячется, — кивает на журналистов. — Стесняется полосок на щеках.

— У всех же полоски!

— Я ей так и говорю. А она прятаться убежала.

Раз не удалось свалить гостей на Ксапу, говорю Мише, что запускаю «стандартную гостевую программу». Веду к хызу, попутно указываю на солнечные батареи. Пока идем, Михаил объясняет, что в пещерном доме мы живем зимой, а летом — в вамах, на природе. Входим в хыз. Я сразу включаю свет. В новой пещере гудит бетономешалка. Плохо это, все впечатление испортила. Но журналисты заинтересовались. Со всех сторон засняли Жука, Толика и Евражку. Евражка кричит, чтоб на свежий бетон не наступали. И указывает, где можно ходить, а где нельзя.

— Готовим хыз к зиме, — объясняю я, — Осень уже, листья пожелтели, скоро сюда переселимся, а тут, под ногами пол неровный. Надо торопиться.

— Расскажи про теплый линолеум, — подсказывает Медведев, а Света переводит. Оба журналиста удивленно поворачиваются ко мне.

— Зачем я буду говорить о том, чего нет? Когда сделаем — покажу. А пока нечего показывать, — солидно так говорю, потому что не знаю, что это такое — теплый линолеум.

Журналист, который с видеокамерой, снимает ярко освещенный потолок, колонны, которые растут из него до пола и трубы вентиляции.

— Раньше здесь медведь жил, — рассказываю я. — Но это было давно.

За много лет до нас.

— Это единственный хыз у вас? — спрашивает журналист.

— Нет, есть еще три. — Хотел сказать, что мы их уже видели, но прикусываю язык. Незачем им знать, сколько охотников в нашем обществе.

Я же правду сказал. А если кто-то не так понял, я не виноват. — Хотите посмотреть петроглифы? Здесь недалеко, чуть выше по склону.

Еще бы журналисты не хотели! Все ученые, что к нам прилетали, всегда хотели увидеть петроглифы. Отвожу их к скале с козырьком, показываю рисунки. Тот, что с видеокамерой, опускается на колени, чтоб удобнее было заснять во всех деталях. Медведев и Света уже лица руками прикрывают, улыбки прячут.

Когда снят последний рисунок, сохраняя серьезное выражение лица, я гордо произношу в микрофон:

— Эти рисунки нарисовали наши дети. Если я их попрошу, они нарисуют и вас тоже. Место слева еще есть.

— О, май гот! — восклицает тот, что с микрофоном и хватается за голову. Медведев не выдерживает и взрывается смехом. Света садится на упавшую сосну и смеется до слез. Эта шутка всегда хорошо действует, нужно только до самого последнего момента хранить серьезное выражение лица.

Спускаемся к столовой и перекусываем. Пока едим, Старая приносит новость, олениха разродилась, у нее здоровая, сильная девочка. И уже имя есть — Ириска. У мамы с папой имен нет, а у малышки — есть. Ветеринары возвращают журналистам камеры, и те, наконец-то, улетают.

— Клык, ты молодец! Ты даже не представляешь, какой ты молодец!

— радуется Медведев. — Твоя политинформация — это толстый гвоздь в крышку гроба надзорщикам! Осиновый кол им в грудь и жупел в печень!

Откуда-то появляется Ксапа.

— Оксана Давидовна, где ты пропадала? Такой цирк пропустила!

— ликует Медведев. — Клык читал политинформацию журналюгам, представляешь?

«Вы знакомы с политической ситуацией в регионе?» «Что такое ледниковый период знаете? Великолепно, значит, объяснять не нужно!» А это: «Нам не нужны проблемы с дикими племенами!»

— Так и сказал? — Ксапа недоверчиво косится на меня.

— Мамой клянусь! — убеждает ее Медведев. — Хоть у Светы спроси, она синхронный перевод вела.

— Миша, твои люди все кругляши нашли? — спрашиваю я, чтоб перевести разговор с себя на другое.

— Нет, блин! Тот самый, который фортель выкинул, так и не разыскали.

— Миш, что ты с ними теперь делать будешь? — интересуется Ксапа.

— Я — ничего. А ребята с космодрома собираются из реально летавших ступеней собрать памятник в честь первого запуска. Первую ступень и три ускорителя вы разыскали. Четвертый, со стенда, я вам показывал. Парни сейчас выправляют вмятины и заливают изнутри ускорители монтажной пеной.

Насчет второй ступени я договорился с ракетчиками. Вместо третьей РКК «Энергия» даст габаритно-весовой макет с обтекателем. Так что через месяц памятник будет в сборе.

— Миша, скажи честно, зачем ты притащил сюда этих журналюг?

— Я их притащил сюда потому что на меня ООН давит, в Думе руки выкручивают. Пятая колонна, блин. Не зря царь Думы разгонял! Но знаете, чем больше я думаю о том, что здесь произошло… У ситуации огромный потенциал, его надо с толком реализовать.

Михаил застыл, устремив взгляд куда-то вдаль, за наши спины. Я оглянулся на всякий случай, ничего удивительного не происходит, обычная жизнь идет. А Михаил очнулся, вытащил из кармана мобилку, набрал номер.

— Семен Егорыч, скоро репортеры вернутся, задержи их любым путем до моего прилета… Ну да! Дай им посмотреть запись старта первого спутника, свози на космодром, разреши снять стройку… Мало ли что я раньше запрещал, теперь разрешаю. Делай что хочешь, пообещай видео первого контакта, но задержи, понятно? Ну и ладушки.

— Миша, ты что задумал? — настороженно спрашивает Ксапа.

— Когда они смонтируют фильм, мы его по всем мировым каналам…

Даже не так! Я дам им массу материала для полнометражного фильма. Начиная с первого пробоя пространства, до настоящего времени. Они клюнут! Тут такие бабки светят, они точно клюнут! Назовем «Русская планета». Игровых эпизодов добавим, как степняки тебя, Оксана ранили. Как бы документальная съемка с бортовых регистраторов. Мы еще кучу Оскаров возьмем!

— Ты лучше сними, как Жамах рожать возили.

— И это снимем. И старт Тополя, и как вы ступень назад везете. Это тоже войдет в фильм! Мы развернем общественное мнение на сто восемьдесят!

Понимаешь, Оксана, если сегодня мир считает, что вся планета заселена дикарями, то завтра все будут думать, что да, где-то на планете еще живут дикие племена. И это — непорядок! Нужно скорее приобщить их к цивилизации.

— Думаешь, мир поверит?

— Поверит, Оксана, обязательно поверит! Если б мы пустили на экраны этот фильм, это была бы пропаганда. Но своим они поверят. Добавим деталь.

У нас на экраны фильм выйдет на месяц позднее. И об этом тоже раструбим по всему миру.

— Ты еще пусти плюшку, что они выкрали кадры кинохроники из спецхрана.

— Не поверят. А в то, что кинохроника предоставлена по требованию ООН, поверят. Потому что многочисленные требования ООН мы организуем.

— Миша, ты страшный человек. Кукловод. Я тебя боюсь.

— Оксана, мы же в одной команде.

* * *

Пока я рассказывал журналистам о жизни общества, учил бросать копье и показывал детские рисунки, звероловы отловили два десятка норников и выпустили в нашей долине. Спасибо им за это. Я теперь очень уважаю летающий шприц. Он может и маленького сурка усыпить, и оленя, и огромного мамонта. А по виду — не подумаешь.

Главное событие случилось вечером. На авиетке прилетели два подрывника. Поговорили с геологами, посадили Платона в машину и полетели осматривать фронт работ. Чем-то они чубаров напоминают. Суровые, немногословные. Друг друга с полувзгляда понимают.

Когда стемнело, и все разошлись по вамам, мы с Ксапой, Жамах и Фархай обсудили происшедшее за день. Фархай, оказывается, совсем не против, если наши охотники будут захватывать девушек из их племен. Только охотник должен сначала договориться с самой девушкой. Может, у нее уже парень есть. Потом заговорили об автобусе. Ксапа сказала, что это было бы здорово! Автобус по настоящему сплотит наши общества в одно. Сто километров в один конец, два рейса туда-обратно в день — это получается четыреста километров. Восемь часов за рулем, если на скорости пятьдесят километров — вполне реально. Но вот через перевал к Чубарам Медведев дорогу проложить и не сможет, и не захочет. Очень дорого и очень опасно.

Гололед на горном серпантине — это смерть всему! А гололед там обязательно будет осенью, зимой и весной.

Думал, Ксапа с Медведевым помирились, обрадовался. Оказалось, нет.

— Ты пойми, Клык, у нас у каждого свои интересы, — внушает мне Ксапа. — У надзорщиков — свои, у Медведева — свои, у нас — свои. Эти интересы ничуть не изменились. Просто жизнь складывается так, что иногда нам по пути с Медведевым, а иногда — с надзорщиками. Но Медведев по-прежнему всеми силами лезет в наш мир, а надзорщики всеми силами его сдерживают.

— А мы?

— А мы ЛАВИРУЕМ между этими двумя могучими силами. Для нас было бы идеально, если б Медведев открыл путь еще в один мир именно из нашего. Только чтоб в этом мире людей не было. Тогда на быстрое освоение двух миров у Медведева сил не хватит, и все пойдет неторопливо и естественно.

— М что мы для этого должны делать?

— Обеспечить Медведеву выход к могучей реке. Чтоб он смог на ней поставить гидроэлектростанцию, гигант энергетики. Можно, конечно, поставить атомную электростанцию, но очень от атомных пакостей много.

— А где мы возьмем могучую реку?

— Есть такая река за водоразделом. До нее от нас всего двести пятьдесят километров. А от Терции — и двухсот не будет. Но до того места, где можно ГЭС поставить, наберется четыреста — четыреста пятьдесят километров. И никто не знает, живут там люди, или нет.

— Откуда ты знаешь о реке? Ты там бывала? — спрашивает Жамах.

— Там река в нашем мире. А наш мир очень похож на ваш. Только в нашем везде люди живут, в вашем людей еще очень мало.

— Почему Медведев не слетает туда и не сделает там эту…

— спрашивает Жамах.

— Надзорщики… Они запрещают Медведеву вступать в контакты с аборигенами. И, тем более, строить ГЭС.

— Но мы — аборигены. почему с нами можно? — интересуюсь я.

— Ты разрешил, Жамах разрешила, Бэмби разрешила.

— Бэмби же сопля совсем, — фыркает Жамах.

— Ну и что? Она местная, ей можно. Она нас пригласила, уважаемые люди ее общества не возразили, нас не прогнали. Я Клыку уже объясняла, Медведев ничего не может делать на нашей земле без нашего разрешения. Но если мы разрешим, надзорщики отдыхают. Их слово больше веса не имеет.

Думаешь, зачем Медведев позвал Клыка разыскивать обломки «Тополя»? Клык местный, ему ВЕЗДЕ летать можно! Ничего с надзорщиками согласовывать не нужно. Поэтому Медведев и направил нашу машину в самый дальний поиск.

Жамах надолго задумывается.

— Мы слетаем на могучую реку, познакомимся с людьми, которые там живут, подарим им ножи, топоры, пилы, — говорю я. — И скажем, что хотим весной меняться с ними девками. Скажем, что их земли нам не нужны, у нас своих много. А девки нужны. От чужих девок сильные дети рождаются. Они согласятся. А когда среди них будет много наших девок, познакомим их с Медведевым и чудиками.

— Когда мы познакомим их с Медведевым, он от нас не отвернется?

— спрашивает Жамах.

— Наоборот, еще больше зауважает, — утверждает Ксапа. Но не радуется. Костяшки пальцев кусает.

— Что не так? — спрашиваю я.

— Чтобы сделать гидроэлектростанцию, нужно построить на реке плотину. Ну, запруду такую сделать, — поясняет Ксапа для Фархай. — Вода поднимется на много-много метров и затопит много-много хороших земель.

Получается, мы за ножи да топоры отберем у людей землю, на которой они живут.

— Мы поможем им переселиться на другие земли.

— Клык, помнишь, как я рассказывала зимой про колонизацию Америки.

Жили себе спокойно индейцы, потом пришли бледнолицые. И стали скупать у индейцев землю за стеклянные бусы и карманные зеркальца. Как бы здесь то же самое не получилось.

В ваме наступает тишина. Даже Олежек хныкать перестал.

— Ксапа, а та плотина, которую Медведев хочет на нашей реке поставить, она нашу долину не затопит? — встревоженно спрашивает Жамах.

— Нет, что ты. Она маленькая. Река ущелье с порогами затопит. А в долине вода поднимется всего метра на два-три. Там, где брод, берега подтопит. Напротив нашей стоянки где-то на метр поднимется. А у моста все как сейчас останется. Ну, может, течение не такое бурное будет.

* * *

Выбрав момент, я рассказываю Мудру, зачем Медведев звал нас кругляши разыскивать. Сначала — как это Ксапа объяснила. Потом — как он мне сказал.

— Это хорошо, — говорит Мудр, подумав.

— Что хорошо?

— Михаил уважает законы своего общества, и уважает нас.

— Но он же мне неправду сказал!

— Разве? А мне показалось, он сказал тебе правду, но не всю. Часть правды. А вторую сказала тебе Ксапа.

— Тогда где уважение?

— Разве вы с пустыми руками вернулись, — смеется Мудр. Все в новых одежках, у каждого целый мешок полезных вещей, зажигалка у каждого. Скоро забудем, как костер с искры разводить. Фархай с вами не летала, и то новую доху получит. Да какую! С большими карманами. У меня такой хорошей дохи нет.

— Все, кто кругляши искал, такие одежки получили, — возражаю я. — И котлы для еды нам всем одинаковые раздали, и огонь без дров вместо костра.

— Выходит, своих людей Михаил тоже уважает, — откровенно веселится Мудр.

— Но почему мне всю правду не сказал? — Вроде, я взрослый охотник, а от обиды плакать захотелось.

— Поставь себя на его место, — серьезно говорит Мудр. — Ты — большой вождь, сотни людей тебе в рот смотрят, твои слова ловят. А тут какие-то другие вожди запрещают тебе на зайцев охотиться. Не то, чтобы совсем запрещают, но ты должен у них каждый раз разрешение спрашивать. Разве тебе не будет обидно?

— Очень обидно будет, — подумав, говорю я.

— Захочешь ты друзьям рассказывать, что на каждого зайца обязан разрешение спрашиваешь?

— Совсем не захочу.

— Вот и Медведев не хочет говорить, что ему из круга без разрешения выходить нельзя. А круг — всего один дневной переход от портала. Мы бы и не знали о круге, да Ксапа нам законы чудиков разъяснила.

Не первый раз замечаю, Ксапа и Мудр об одних и тех же вещах говорят, а результаты у них получаются разные. Ксапа ругает Медведева, а Мудр оправдывает.

— Подожди, Мудр, но там, куда мы за кругляшами летали, там же не наша земля. Наша — здесь! У нас на ту землю тоже прав нет.

— А чья? — опять веселится Мудр.

— Наверно, тех, кто там живет…

— Сам говорил, никого там нет.

— Тогда не знаю.

— Кто первый ногу поставил, того и земля! — заявляет Мудр. — Но не чудиков. Они из другого мира, у них за кругом земли нет!

А я припоминаю, что когда мы выходили из вертолета, геологи кого-то из наших вперед пропускали. Или Жамах, или Евражку, или Бэмби. Вот оно как получается, кто первый ногу поставит. Ну да, мы пришли в долину, и она нашей стала. Сам мог бы догадаться.

Рассказываю, как Ксапа придумала нашу ЦИВИЛИЗАЦИЮ спасти. Надо, чтоб чудики из нашего мира пробили дыру еще в один, и портал поставили.

Тогда им будет не до нашего мира. Но для этого чудики должны поставить плотину на могучей реке.

— Я же говорил, твоя девочка что-нибудь придумает, — улыбается Мудр.

— Я хочу попросить Сергея слетать к могучей реке и посмотреть, кто там живет.

— Хорошее дело, — говорит Мудр. — Но один не летай. Возьми охотников и Фреда-надзорщика.

— А его-то зачем?

— Пусть знает, что мы его уважаем, — говорит Мудр, а сам опять улыбается.

— Мудр, ты как Медведев стал. Только половину правды говоришь.

Вот и ты, Клык, мудрым становишься. Припомни, недавно кто-то мне рассказывал, как Фред со ста шагов лося убил. Лось могучий зверь, его не так-то просто убить.

Я же и рассказывал. Но Ксапа сказала, что Медведев очень ругал надзорщиков за этот случай.

* * *

Приглашаю в свой вам Мудреныша, Кремня и Фантазера и говорю, что хочу слетать на поиски могучей реки. Охотники удивляются, но посмотреть новые места все хотят.

— Мальчики, я с вами! — заявляет Ксапа. Жамах ничего не говорит, только вещи в рюкзак укладывает.

— Кого еще возьмем? — спрашивает Мудреныш.

— Мудр советует Фреда пригласить.

Услышав, что я советовался с Мудром, о том, нужна ли нам могучая река, больше не спорим. Думаем, кого еще пригласить. Платон, Вадим и Евражка вместе с подрывниками с утра берут теодолиты, рейки и улетают скалы и горы измерять. Я, почему-то, думал, они сразу начнут скалы в щебенку крошить. А они в первый день нашим экскаватором заинтересовались.

Но сказали, маленький и слабенький. Им нужен со стрелой не меньше шестнадцати метров, чтоб оползнем не накрыло. Платон засмеялся и повел их в ДИСПЕТЧЕРСКУЮ по видео говорить с Медведевым.

— Вы меня без ножа режете, — закричал Медведев. — Такой экскаватор семьдесят тонн весит. Как я его вам доставлю? На десять кусков разрежу?

Долго спорили, сошлись на стреле в десять метров, объеме ковша в один куб и весе машины двадцать пять тонн. Эту машину нужно разобрать на части по пять тонн, иначе вертолетом не поднять. А еще к ней нужен подъемный кран и бригада сборщиков. Собирать машину будут не в нашей долине, а в Секунде. Там, сразу после порогов, хорошее место есть. Просто готовая вертолетная площадка, большая и ровная. Платон говорит, это очень удачно, не так сильно зверей напугаем.

В общем, из геологов завтра только Юра не очень занят. И он сразу согласился с нами лететь. Но сказал, что обязательно нужно взять МЕДИЦИНУ.

Медицина — это Эдик. Я пересчитал, сколько народа набралось. Получилось девять ПАССАЖИРОВ. Можно еще кого-то взять, но лучше захватить побольше продуктов. Всей толпой идем уговаривать Сергея.

— Куда летим, — спрашивает Сергей. Я выхожу из палатки и указываю направление рукой. Мне Ксапа вчера показывала, я запомнил. Сергей встает за моей спиной и засекает по компасу. Возвращаемся в палатку, он достает карту и проводит на ней линию.

— Меньше часа лететь, — говорю я. — Там увидим большую реку, долетим до нее и полетим вниз по течению. Еще около часа надо лететь. На берегах реки несколько раз сядем, все осмотрим и назад полетим.

— Есть тут река, — говорит Сергей, глядя на карту. Опять на меня чудики смотрят так, будто в первый раз увидели. Ксапа хихикает и весело глазами сверкает.

— Послушай, над нами спутник летает. Может, тебе хватит снимков из космоса?

— Снимки из космоса — это очень хорошо. Но на них людей не видно, зверя не видно, — говорю я. — Чтоб людей увидеть, нужно низко лететь.

Охотники со мной соглашаются, важно кивают. Договариваемся, что вылетаем завтра утром, если погода не испортится. Сергей включает ноутбук Вадима, связывается с Медведевым, докладывает, что завтра будет В УДАЛЕНКЕ и спрашивает, где лежат снимки из космоса. Говорит нам, что заявка принята, он готовит маршрут, и не надо его отвлекать. Мы выходим, но Ксапа остается. Утверждает, что принтер один, под замком, и без нее Света никого к принтеру не подпустит. Оттирает Сергея от ноутбука и весело переругивается с Медведевым.

— Клык, откуда ты знаешь, что там река? — спрашивает Юра.

— Все знают, — пожимаю я плечами, чтоб не выдавать Ксапу — А разве в вашем мире там реки нет?

— Есть у нас река, — смущается Юра.

— Широкая, могучая река, которая впадает в большую соленую воду, — продолжаю я. — Но там, куда мы полетим, река еще не очень широкая.

И там есть могучая река, — показываю на закат солнца. — Но я не знаю, живут ли там люди.

Только Юра хотел рассказать, где и сколько людей у них живет, прилетают два зеленых вертолета. Один — заправщик, мы его хорошо знаем.

А под вторым на длинной веревке свисает непонятная, даже на вид тяжелая железяка. Вертолет сначала снижается, чтоб железяка легла на землю, потом подает чуть назад — и сам садится. Из кабины вылезает довольный пилот.

— Получите, распишитесь! — весело кричит он.

— Что это? — удивляется Юра.

— Левая гусеница от экскаватора. Правую завтра подвезу.

— Так это не сюда, а по реке вниз по течению, за ущельем. Сейчас проводника вызову, — объясняет Юра и тянет из кармана мобилку. Вскоре на авиетке прилетает Вадим, о чем-то коротко беседует с пилотом, и обе машины улетают. А мы разгружаем заправщик. Я подгоняю экскаватор, и в его переднем ковше мы перевозим за несколько рейсов все бочки на склад.

Хорошая машина — экскаватор!

* * *

— Что-то случилось, — говорит Мудреныш, заметив, как Ксапа бежит из вама Мудра в наш вам. Бросаем дрова, которые несли на кухню и спешим за ней.

В ваме Ксапа, Жамах и Фархай. Мобилка у Фархай, и она оживленно с кем-то беседует на языке айгуров. Ксапа делает нам знак, чтоб не шумели, а потом берет за руки и вытаскивает из вама.

— Охотники степняков встретили охотников айгуров, — выпаливает она.

— наших четверо, айгуров вдвое больше. Хорошо, мы с Сухоруким эту ситуацию проработали. Степняки заучили несколько фраз на языке айгуров, и вежливо поздоровались. Угрожать оружием никто не стал, но общего языка не нашли.

Тогда кто-то из степняков догадался позвонить Сухорукому, а он — мне.

Теперь Фархай работает переводчиком. Она узнала охотников, и они ее узнали. Айгуры думают, она умерла, а ее дух живет в мобилке.

— Сейчас она говорит, чтоб не обижали степняков, — подключаюсь к переводу я. — Степнячка Бэмби ее лучшая подруга. У нее сто подруг среди степнячек. Если кто-то обидит степняков, она прилетит, по голове настучит и то, что между ног растет, оторвет.

— Ну, это жестоко… — замечает Мудреныш.

Переговоры, между тем, продолжаются. Фархай язык степняков знает плохо, но голос у нее веселый, и ясно, что никто никого убивать не собирается. Успокоившись, мы идем ужинать. Тетя Глаша обещала приготовить что-то новенькое и вкусненькое. В прошлый раз была мамалыга. Мудру понравилась, а нам с Ксапой — нет.

* * *

Натка с Бэмби кидают монетку, кто сегодня полетит с Сергеем.

— Так нечестно, — обижается Натка. — Ты третий раз подряд летишь.

Серь'ожа, может, возьмем Нату? — заступается за подругу Бэмби.

Сергей вопросительно смотрит на меня, я — на Мудреныша, Фантазера и Кремня.

— Почему бы не взять, если одно место пустое, — басит Кремень.

Девки Сергея радостно визжат и обнимаются. Рассаживаемся по сиденьям.

Ксапа садится сразу за кабиной. На коленях у нее стопка снимков из космоса с нашим маршрутом.

Обычно лететь на вертолете скучно. Но в этот раз мы летим на разведку, поэтому внимательно смотрим в окна. Да и маршрут намного интереснее, чем к порталу. Потому что под нами сопки, заросшие лесом, а не голые камни.

Река, что открылась под нами, шире и полноводнее, чем наша. Но могучей я бы ее не назвал. Назвал бы коварной и опасной. Она быстра, в ней очень много камней и порогов. А берега круты и обрывисты. Сергей долго ищет, куда можно посадить машину. В конце концов сажает ее на каменистую отмель. Воды здесь где по щиколотку, а где по колено, но другого места просто нет.

Первыми выходят Фантазер и Кремень. А Эдик опять пропускает вперед Жамах. Раньше не обратил бы внимания, а теперь запоминаю, кто первый ставит ногу на новую землю.

Кремень находит тропу, ведущую к водопою, мы спугиваем семейство кабанов и поднимаемся по тропе на береговой обрыв. Кабаны непуганые, просто отходят на два десятка шагов и смотрят на нас. Нападать не будут.

Хоть они и с придурью, но мы крупнее, нас больше, и нам нет до них дела.

Идем мимо по своим делам.

Один берег осмотрели, нет здесь людей. Зверь непуганый, тропинки зверем пробиты. Человеческих следов нет. На второй берег не смогли перебраться, река глубокая и сильная. Но даже отсюда видно, нежилые там берега. Дров много. Там, где люди живут, там хороших дров мало. Люди огонь жгут, для него дрова нужны. Здесь никто дрова не собирал, никто кострищ не оставил.

Садимся в вертолет, летим вниз по течению. Ксапа говорит, за штурмана будет, и опять выгоняет Бэмби с ее места. Перебирает стопку снимков, показывает что-то Сергею. Сергей подлетает то к правому, то к левому берегу, Ксапа и Юра внимательно на скалы смотрят, друг другу на что-то рукой указывают, непонятные слова говорят. Ксапа на видео снимает, и при этом непрерывно бормочет непонятные слова. Пару раз находим места, где можно сесть, садимся и осматриваем берега. Нет здесь людей. Если и были, то давно очень.

Река вбирает в себя ручьи и речки, становится сильнее и шире.

Пролетаем место, где две высокие горы с каменистыми склонами сжимают реку с обеих сторон. Вроде как у нас между Примой и Секундой, только и река не в пример сильнее, и горы выше. Ксапа радуется, значит, это то самое место, куда летели.

Сергей находит место и сажает машину. Снова на каменистой косе.

Первым опять выходит Кремень. А за ним все остальные. Даже Сергей со своими девками. Но они далеко от машины не отходят. Бэмби выбирает место для костра, будет обед готовить. Натка визжит, хватает длинную палку, подцепляет ей змею и забрасывает в реку.

— За что ты ее так? — улыбается Кремень.

— А чего она на меня смотрит?

— Ишь какая! А если я на тебя посмотрю, меня тоже палкой? — смеется Юра.

— Не, тебя сразу в реку.

Мы смеемся и поднимаемся на крутой берег. С воздуха чуть ниже по течению видели удобное для стоянки место. Но Сергей не смог там сесть, деревья мешали. Быстрым охотничьим шагом двигаемся туда.

— Первый сюрприз, — садится на корточки Юра над старым кострищем.

И произносит ругательные слова.

— Но ведь старое кострище, ему года три-четыре, — огорченно лепечет Ксапа. Я давно понял, чудикам хочется, чтоб на берегах могучей реки не было людей. Тогда проблем с надзорщиками меньше.

Расходимся в стороны и внимательно изучаем поляну. Вскоре находим места, где стояли вамы. Их просто искать. Смотрю, где бы сам поставил вам, и вот оно! Общество здесь жило небольшое. Человек сорок-пятьдесят, если детей не считать.

— Теперь надо местных искать, — огорченно произносит Юра.

— А чего их искать? Захотят — отзовутся, — замечает Кремень. И громко кричит: — Эй! Есть здесь охотники? Дайте знать!

Мы долго прислушиваемся.

— Жамах, покричи ты. Может, меня боятся, — говорит Кремень. И Жамах тоже кричит. На своем языке, на нашем и даже по степняцки. Когда кричит по степняцки, отзывается Бэмби. Голос у нее звонкий, далеко слышно.

— Жамах! Давай, я из машины покричу! Будет очень далеко слышно!

Ксапа достает рацию, выдвигает блестящий прутик антенны.

— Серый, скажи Бэмби, что из машины кричать не надо. Если кто и отзовется, мы не услышим. Конец связи.

Еще раз осматриваем поляну и местность вокруг. Фантазер находит старое копье со сломанным наконечником, Фред-надзорщик — битую глиняную посуду. Я — кучку старой, полностью сгнившей одежды. Кремень находит интересное жилище. Вроде хыза, только попроще. К скале прислонили много-много очищенных от веток стволов деревьев. Щели тонкими ветвями забили, местами глиной замазали, сверху старыми шкурами накрыли. И жердями прижали. Получилась как бы длинная пещера. А что, в такой самый жуткий мороз можно пережить, если внутри огонь поддерживать. Но наш хыз лучше.

Мне так кажется, этот хыз в спешке строили, потом годами доделывали.

— Четыре года назад здесь жили люди. Долго жили, лет пять. Потом ушли, — делает вывод Мудреныш, и все с ним соглашаются.

— Клык, как ты думаешь, почему они ушли? — теребит меня Ксапа.

— Наверно, хорошую пещеру нашли. Я в таком хызе больше одной зимы жить бы не стал.

— Ушли на три-четыре дневных перехода, — говорит Мудреныш.

— Как ты узнал? — тут же спрашивает Ксапа.

— Не стали бы они годами в такой дыре жить, если б поблизости хорошая пещера была. А раз пещеру годами подыскивали, значит, она далеко.

Была бы близко, в первый же год нашли б.

— Элементарно, Ватсон, — добавляет Юра. И мы смеемся. Ксапа часто упоминала зимой этого Ватсона. По-моему, он был жуткий ТОРМОЗ.

В сложных чувствах возвращаемся к вертолету. Фред хотел подстрелить кого-нибудь на продукты, но Мудреныш и Юра в один голос запрещают.

Правильно делают. Хоть никто здесь не живет, но это не наша земля. Мы в Горелом лесу тоже не живем, но он наш. Если Чубары там охотятся, то с нашего разрешения.

Пока мы ходили в разведку, Ната с Бэмби сварили в большом котле суп из картошки и полукопченой колбасы. Еще Сергей высыпал в котел несколько пакетиков СУХОГО СУПА. Но говорит, это только для вкуса и запаха. А еды в таком пакетике — на один зуб.

На второе Сергей поджарил картошку с той же полукопченой колбасой.

Почему-то чудикам обязательно нужно съесть первое и второе. И обязательно запить чаем или кофе. Иначе, как бы, не поел, а только перекусил. А мы посмеиваемся и потакаем им в этом.

На третье я выпиваю кружку чая, а Ксапа разводит в кипятке пакетик кофе «три в одном». Цвет — словно из грязной лужи воду зачерпнула. Но ей нравится! Пьет и приговаривает: «Вот, Клык, что такое настоящая цивилизация!»

Пока едим, рассказываем Сергею, что нашли и что об этом думаем.

Бэмби хочет сбегать посмотреть. А почему бы и нет? Мы разрешаем. Девка лезет в машину, достает свои четыре дротика. Сергей дает рацию и пару светошумовых гранат. Это правильно, нельзя в тайгу без оружия ходить.

И Бэмби убегает. А мы доедаем суп и очищаем сковородку. Солидно сидим вокруг костра, неторопливо обсуждаем, как местное общество разыскать.

Можно утром или вечером дымы костров высматривать. Можно после того, как стемнеет, сами костры заметить. Только, если местные шума вертолета испугаются, костры погасят. А если они через сопку перебрались, на притоке могучей реки встали, мы их отсюда никак не заметим.

Юра с Ксапой о своем говорят. Где какие камни, и какая от них может быть польза. Как я понимаю, им нужно много-много цемента. Цемент — это порошок, из которого бетон делают. Чтоб его по воздуху не возить, нужно завод на месте строить. И такое место есть километров на тридцать выше по течению.

— А возить как? — наседает на Юру Ксапа.

— По воде. Километрах в трех выше по течению насыпаем плотину метров двадцать высотой, все пороги уходят под воду. Ну а последние три километра, уж, извини, придется по-любому дорогу пробивать.

— Сначала насыпаем плотину, потом разбираем…

— Зачем разбирать? Когда основную плотину закончим, наша запруда просто под воду уйдет.

— Тоже верно, — соглашается Ксапа. — Больно просто у тебя все получается.

— Не все, — вздыхает Юра. — Как колесо турбины сюда от портала довезти? Оно под двести тонн весит.

— Пусть над этим у Медведева голова болит. Наше дело — идея и разведка места, — утверждает Ксапа.

Порешили, что разведка, в общем, прошла успешно. Река выглядит так же, как у чудиков. Значит, строительная геология та же. А что здесь кто-то живет — для того сюда и летели, чтоб это узнать. В общем, можно возвращаться.

Сергей с Натой идут мыть посуду. Мы узнаем новое слово — ФЭЙРИ.

Осталось дождаться Бэмби, и можно в машину загружаться. Ксапа уже рацию достает, чтоб Бэмби поторопить, как мы слышим резкое «ТРАХ» светошумовой гранаты! Я ничего не понимаю, а уже с копьем на звук бегу. Рядом — Мудреныш. За нами Кремень пыхтит. Позади ветки трещат, Сергей, словно лось, напролом прет.

С трудом успеваю копье в сторону отвести. Бэмби с разбегу врезается мне в грудь, опрокидывает на спину. Глаза огромные, испуганные!

— Там! Там! — кричит, рукой показывает. С меня соскакивает и к вертолету бежит. Мы — за ней. Неторопливо, охотничьим бегом бежим, назад оглядываемся. Бэмби все равно догнать не сможем, так быстро никто бегать не умеет.

Бросаю взгляд на Сергея — у него в руках двухметровая жердь вместо оружия. А что, такой можно лосю хребет или ноги перебить. Если он первый тебе копытом в лоб не припечатает.

Выбегаем на берег, а Бэмби уже в машину слазала, серегину грохочущую рогулину вытащила. В руки ему сует. Сергей с лязгом рогулину передергивает, сбоку золотистая блестящая штучка вылетает. Ксапа ее поднимает, в карман кладет. Мы оборачиваемся, на лес смотрим. А лес молчит. Даже птицы притихли.

— Рассказывай, что видела, — поворачивается Сергей к Бэмби.

— Там такой, такой! Страшный! С зубами! Глаза! Полосатый! — Бэмби не может отдышаться, и путает слова трех языков сразу. Толку от нее не добиться.

— По описанию на тигра похоже, — говорит Юра.

— Нет, тигру знаю, Ната показывала. Это не тигра! Это страшный!

— заявляет Бэмби.

Посовещавшись, решаем сходить на разведку вчетвером. Я, Мудреныш, Кремень и Сергей. Остальные охраняют вертолет.

— Ната, Бэмби, в машину! И нос не высовывать! Бэмби, если что, ты ведешь машину назад! Эдик, Юра, Фред, у вас стволы, охраняете женщин, — командует Сергей. Правильно командует. Быстро, но осторожно двигаемся к стоянке местных. Сзади слышится топот. Оглядываюсь — Ксапа с видео в руке и Юра с амулетом вроде ксапиного.

— Вы зачем здесь? — спрашиваю сердито.

— Твою бабу охраняю, блин! — говорит Юра. Ксапа делает виноватую рожицу, показывает на видео пальцем и делает знак, чтоб не спорил. Кобура под мышкой, в которой она амулет носит, расстегнута. Отругал бы, так ведь охотница! Хорошо Сергею, у него бабы не охотницы, послушные.

Доходим до поляны, на которой вамы стояли — никого. Следы смотрим — вот Бэмби сюда спешила, вот отсюда бежала. Вот место, где граната бумкнула.

Ее следы есть, других нет. Внимательно деревья осматриваем — ни сломанных веток, ни следов когтей. Странно это!

Находим все четыре дротика. Кучкой лежат. Бэмби их просто выронила.

— Вот здесь она его увидела, — говорит Мудреныш, склонившись над следами. — Уронила дротики и медленно попятилась. Здесь, видимо, он ее заметил. Она бросила гранату туда и дала стрекача.

Мы с Мудренышем следы изучаем, Ксапа на видео снимает. Сергей нас охраняет, свою рогулину в разные стороны направляет, головой вертит.

— Серый, ты это, свой АКМ на меня не направляй, — говорит ему Юра.

— А то стрельнет — я на всю жизнь обижусь.

— Бэмби стояла здесь, гранату бросила туда, — показывает Мудреныш.

— Значит, он был там.

Идем в ту сторону, куда указал Мудреныш. Ни следов зверя, ни следов человека здесь нет. Но какие-то следы есть! Вроде как от волокуши, но не такие. Совсем не такие. Нагибаюсь к самой земле, нюхаю след.

— Он привязал к ногам ветки лиственницы, — говорит Мудреныш. — Бэмби его напугала, гранатой в него кинула. Лучше сегодня его не искать.

Возвращаемся прежним путем, не забывая оглядываться по сторонам.

Лезем в машину и тут же взлетаем. Пока нас не было, Ната с Бэмби собрали все вещи, залили костер и подготовили машину к полету. Сергею осталось только винт раскрутить — и мы уже летим. Рядом с собой Сергей сажает Натку. У Бэмби руки трясутся.

— Ты в него гранатой попала? — спрашивает Мудреныш. Бэмби кивает.

— Куда?

— Сюда — указывает себе на бедро.

— А потом?

— Убежала. Он страшный…

Сидим, молчим, в окна смотрим. От Бэмби ничего толкового добиться не получается. Страшный, зубастый, полосатый, на человека не похож!

— Народ, чего тоскуем? — громко спрашивает Юра. — Никто не погиб, никто не ранен. Разведка прошла успешно. Ну, встретила Бэмби чупакабру, так с кем не бывает? Дело житейское!.

Ксапа закрывает лицо руками и нервно хихикает. Затем нездоровая веселость нападает на Жамах. И через минуту смеемся все. Только и слышно:

«А как мы бежали!», «А как Серый с оглоблей наперевес!» Лишь Бэмби сидит обиженная и дуется на нас.

* * *

Вернувшись домой, узнаем, что Славка Летун привез вторую гусеницу от экскаватора. А Степа Динамит напугал медведя. Возможно, до смерти.

Пашка Второй говорит, что, жить мишка будет, но любить — никогда! У него вместо бубенчиков омлет из двух яиц. А нефиг над тротиловой шашкой на дыбы вставать! Люди работали, никого не трогали. Так пришел, нарычал… Встал на дыбы, пошел права качать. Ну и получил в подарок пятьдесят грамм тротила. Пусть радуется, что не рвануло, пока мордой к шашке сунулся.

— У нас появился обиженный на людей медведь, — говорю Мудренышу.

— Надо будет на него охоту устроить до того, как часть общества в Секунду переселится, — соглашается Мудреныш.

— Охота на медведя? Я — за! — приходит в восторг Фред-надзорщик.

— Парни, я вам его хоть завтра уложу. Но — уговор! Туша вам, а голова — мне! Я ее на стенку в гостиной повешу!

Никогда не видел, чтоб человек так радовался охоте на медведя.

Старые охотники говорят, с медведем никогда не разберешь, кто на кого охотится. Может, мы на него, а может, он на нас. А тут Фред хочет один на медведя… Надо у вечернего костра обсудить, что с этим медведем делать. И с тремя другими, что в Секунде на нашем берегу живут — тоже.

* * *

Вечером у костра узнаю потрясающую новость. Степняки не хотят с переселением дожидаться следующей весны. Хотят уже завтра переселяться.

Очень айгуров испугались. А у нас еще дорога через скалы не пробита. И вообще, дел по горло. К зиме готовимся.

— Сколько их человек? — спрашивает Сергей. — Если досюда сами дойдут, то через ущелье я их за пару десятков рейсов перевезу. За полдня управимся.

— Они с грузом идут, — напоминает Мудр.

— Тогда надо второй вертолет подключить, — тут же находит решение Сергей. — Слава Летун прилетит, его и попросим.

Как только решаем этот вопрос, Лава достает мобилку и звонит своим.

Степняки просят проводника, чтоб показал дорогу через перевал. Вызывается Рыська. А почему бы и нет? АВТОРИТЕТ у степняков приобретет. Может, своего парня встретит. А то уже четырем парням отказала.

Наконец, заходит разговор о медведе.

— Охотники, кому из вас нужна голова медведя? Кто готов в одиночку пойти на медведя, чтоб получить его голову?

Мудр — настоящий вождь! Убить пещерного медведя — это почет и уважение! Многие охотники готовы пойти на медведя, но не в одиночку! И не ФАКТ, что все вернутся с этой охоты. А Фред хочет идти один! И ему нужна только голова медведя. Так пусть попробует!

— Головач, Кремень, возьмите еще трех-четырех охотников и ПОДСТРАХУЙТЕ Фреда. Но вперед него не суйтесь, — решает Мудр.

— Вождь, а трех других мишек нам не отдашь? — поднимает руку старший зверолов. — У нас такие мишки пятнадцать тысяч лет назад вымерли. Все зоопарки мира за них драться будут.

— Драться — это нехорошо. Много у вас зоопарков? — спрашивает Мудр.

Звероловы переглядываются.

— Много. Сотни! Устроим АУКЦИОН, отдадим мишек тому, кто больше за них даст. Но это не мы, а Медведев решает. Наше дело — поймать.

— Хорошо, я поговорю с Медведевым насчет этих мишек. Но как вы их повезете?

— Спящими, связанными и в намордниках. Отлавливать будем по одному, карантин мишки будут проходить уже в нашем мире.

— Если вам трех медведей будет мало, охотники посмотрят, где они еще живут, — говорит Мудр, Я понимаю, о чем он думает. Медведи могут жить и на правом берегу Секунды, и в Терции. Если мы отдадим их чудикам, степняки нас еще благодарить будут. Главное — правильно подойти к этому делу. Даже интересно, сколько коров даст Медведев за одного мишку. Надо с Ксапой посоветоваться. Но день прошел очень хорошо! И в разведку слетали, и с мишками ВОПРОС ЗАКРЫЛИ.

После костра собрался, было, спать лечь. Так, Ксапа говорит, чтоб ее не ждал. У нее срочное дело есть, надо Пашке Второму мозги вправить.

Берет фонарик и уходит в темноту.

Что означает на русском «мозги вправить», я знаю. Мишке сегодня вправили, теперь на него нужно охоту устраивать. Поэтому накидываю на плечи куртку и выскальзываю из вама. Ночь темная, ни луны, ни звезд.

Только впереди пятно света от ксапиного фонарика по земле мечется.

Иду, как бы, по своим делам, но так, чтоб шаг в сторону сделать, и меня за вамом не видно. А Ксапа подходит ко второй армейской палатке чудиков, вызывает Пашку на два слова. Отходят к кустам.

— Паш, ты здесь человек новый, поэтому на первый раз словами предупреждаю: завязывай!

— Что завязывать?

— Блядовать завязывай. Если у тебя серьезные намерения, как у Шелеста — ради бога. А если поматросить решил, то лучше не начинай. Народ здесь простой, а я за тебя заступаться не буду. Если увижу, что Фархай из-за тебя плачет…

— А если я себе невесту выбираю?

— Невесту — или гарем? Ты учти, здесь можно и гарем набрать. Но если из-за тебя девушки плакать будут, ты при этом гареме евнухом станешь.

— Ты меня просто до смерти напугала, Оксана Давидовна, — усмехается парень.

— Я тебя не пугаю, а предупреждаю. Ты учти, со мной в ваме, кроме Фархай, еще Жамах живет. Она из Чубаров, а у них матриархат. Жамах в совет матерей входит, не так давно на неделю в Дивногорск под моим именем летала.

Так что, если Медведеву из вас двоих выбирать придется, тебя он защищать не станет. Вылетишь из зоны контакта с волчьим билетом и без этого самого.

Тебе это надо?

Чувствую, парень все больше злится. Старше меня, а как ребенок.

Выхожу из темноты в свет фонарика.

— Ксап, ты посмотри, парень здоровый, сильный, и дети от него будут сильные, крепкие, — по-русски говорю, чтоб Пашка тоже понял. — Поговори с Жамах, чтоб не торопилась с ОРГВЫВОДАМИ, — Клык, не ругайся, пожалуйста, — оборачивается ко мне Ксапа.

— Никто не торопится. Просто предупредить хотела, что алименты здесь не деньгами, а яичками взимают, — берет меня под руку и ведет к нашему ваму.

— Алименты — это что? — спрашиваю я, словно в первый раз это слово слышу.

— Это когда парень сделал девке ребенка, а кормить отказывается.

Наказание такое, — громко отзывается Ксапа. Чтоб Пашка услышал.

В ваме Ксапа, заикаясь от смеха, рассказывает, как я ее подстраховал в серьезном разговоре. Зашедшие в гости Мечталка с Чупой тоже смеются.

Лишь Фархай дуется. Жамах с Мечталкой ее утешают и щекочут.

* * *

Утром Ксапа с Жамах ВИСЯТ НА ТЕЛЕФОНАХ. Ксапа руководит степняками, Жамах инструктирует чубаров и заречных, чтоб не наделали глупостей, когда степняков увидят. Фархай обучает заречных самым нужным фразам для первого знакомства с айгурами. Я успокаиваю Олежку. Ну есть в этом мире справедливость? Три бабы в ваме а я должен с ребенком сидеть!

Заходят Мечталка с Чупой. Предлагаю Чупе ПОТРЕНИРОВАТЬСЯ ухаживать за маленьким. Обещаю научить менять пеленки. К моему удивлению, Чупа охотно соглашается. Мечталка тоже хочет узнать, как это чудики делают.

Меня-то в больнице учили.

— Правильно! — весело подмигивает ей Ксапа. — Тренироваться лучше на чужих детях.

И тут же вновь бубнит в мобилку, что сегодня степняки должны дойти только до реки. И ни в коем случае не переходили реку. Чтоб остановились на берегу и ждали ее. Завтра она прилетит и обеспечит переправу. А еще чтоб наделали носилок и позаботились о стариках. И чтоб генератор с аккумулятором для зарядки мобилок не забыли. И бочку бензина — тоже!

Потому что эту бочку для них тыщу километров везли.

Ближе к обеду, вместе со Славкой Летуном, прилетает Медведев. И прямиком идет к нам в вам. Здоровается со всеми, даже с Олежкой. Заявляет, что у него куча дел, важных и срочных. Кто же так делает? А у костра посидеть, а об охоте поговорить, о погоде…

— Вот первое дело, — достает из ящика с ручкой, который чудики зовут дипломатом, десяток бумажных ПАПОК.

— Что это? — удивляется Ксапа.

— Краткие досье на всех наших, кто сегодня проживает на постоянной основе в этом мире. Здесь и наши, и надзорщики. И в кругу, и за кругом.

Можешь убедиться, принцип два к одному строго выполняется. По факту даже два с половиной к одному.

— И что мне с ними делать?

— Передай Мудру.

— А что с ними будет делать Мудр?

— Это его дело. Мое дело — отчитаться, что мы не нарушаем достигнутых договоренностей.

— Бюрократов-москалей треба к стенке ставить, — фыркает Ксапа. — Ты бы мне лучше ноут выделил и всю эту лабуду по электронке скинул.

— Ты же знаешь, как трудно технику у надзорщиков пробить. На каждый комп разрешение в ООН выбиваем. А хочешь дам совет? Обратись к Нате. Скоро она получит ноут для переписи населения. Так, может, свой тебе подарит?

Ксапа даже рот от удивления открывает. На меня оглядывается, я плечами пожимаю. Что у Наты есть ноут, я ей говорил. Но Михаилу — нет. Сам как-то узнал.

— А-а-а… Э-э-э… Кто настучал?

— Сам ноутбук и настучал, — усмехается Медведев. — Фирма Acer, сетевое имя — Nataly. Регулярно, каждый вечер стучится по вай-фай в вашу соту. Сота его, естественно, дальше фаервола не пускает, он запрещенный ай-пи указывает. Как думаешь, у кого здесь может быть ноутбук с таким именем?

— И… И что теперь?

— Посоветуй девочке учить матчасть. Воздействовать на нее я не могу, она полоски на щеках носит. Как бы, выпорхнула из-под моего крыла.

— Блин! — с выражением произносит Ксапа. — Предупреждал же Серый, что ты через свою соту глобальную слежку ведешь.

— Оксана, пойми, наконец! Я тебе не враг. Мы в одной лодке. Я даже принимаю к разработке твой план. Но один я не справлюсь. Потребуется твоя реальная, полноценная помощь.

Ксапа глубоко задумывается, потом мотает головой и в упор смотрит на Медведева.

— Какой мой план?

— Самый последний. Пробить портал в третий мир.

— Ты что, безоговорочно его принимаешь?

— А ты уже успела какие-то условия выставить? — весело скалится Медведев.

— Не придирайся к словам. Условия я потом выставлю. Ты сначала план изложи.

План прост как ГОЭЛРО. Сначала строим маленькую ГЭС между Примой и Секундой. От нее тянем ЛЭП к месту стройки большой ГЭС. Вдоль ЛЭП, естественно, пойдет дорога. Строим большую ГЭС. И как только она выходит на мощность в четверть гигаватта, начинаем ловить новый мир. Сама понимаешь, это план лет на двадцать. Десять лет ГЭС строим. Потом еще лет десять ловим новый мир. Во всяком случае, американцы свой десять лет ловили.

— Мих, ты слабенькую ЛЭПку полтыщи километров потянешь. Неужели проще нельзя?

— Проще только у фантастов бывает. Через портал толстый кабель протянул — и сразу конец всем проблемам. Физики говорят, не протянуть через портал кабель. Сложности у них.

— А что, нельзя поставить мини-ГЭС поближе к гиганту энергетики?

— Я тебя не понимаю. Тебе не нужно шоссе к центру цивилизации?

Только представь, села на автобус — и через шесть часов ты уже среди цивилизации и магазинов… Шопингом занимаешься.

— Шопингом-жопингом, — бормочет сердитая Ксапа и грызет костяшки пальцев. — Мих, даже не пытайся меня заболтать. Сам сказал, мы в одной лодке. Колись.

— Так я за этим к тебе и пришел, — откровенно радуется Михаил. — А ты перебиваешь, слово не даешь вставить. Первым делом я показал тебе твою выгоду от участия в проекте.

— Я сейчас тебя по голове стукну! Зачем тебе ЛЭП?

— О темпора, о морис! Жестокий век, жестокие сердца… Я к тебе со всей душой, а ты — по голове!

— Хорошо, не буду. Жамах, стукни его!

— Не надо, не надо! Я хороший! Обещаю говорить правду, только правду, ничего, кроме правды! Мне ЛЭП не нужна.

— Хочешь сказать, она мне нужна?

— Тебе тоже не нужна. Только если как повод, проложить просеку, и по ней — дорогу.

— Так кому она нужна?! Можешь сказать?

— Наверно, все-таки, тебе…

Давно таким веселым Медведева не видел. Какое там «давно» — никогда не видел!

— Ксап, может, я Мишу стукну? Тихонько.

— Ну, Клык, от тебя я такого не ожидал, — разворачивается ко мне Михаил.

— Клык, не корми тролля, он не голоден, — ледяным тоном произносит Ксапа и делает знак, чтоб не спорил. Хорошо, что вовремя знак показала. Я хотел спросить, кто такой тролль, и почему Мишу кормить нельзя?

— Миша, я жду, — Ксапа нервно похлопывает себя по ладони сучковатым поленом.

— Пока мы рубим просеку и тянем ЛЭП, ты посетишь новые места, увидишь неописуемые красоты дикой природы, познакомишься и подружишься с массой племен. Расскажешь, что мы делаем и наладишь теплые, дружественные отношения. Организуешь школы, семинары по обмену опытом. В общем, принесешь им свет знаний.

— Ага! Дед Мороз, миссионер и прогрессор в одном флаконе. А тебе-то от этого какой профит?

— Принцип два к одному. Ты мне обеспечишь вакансии. Знаешь, сколько народа нужно на стройку ГЭС? А с учителями я помогу. Кстати, по обеим берегам реки тоже наладишь контакты с местными.

— И все я?

— Ну не я же! Мне нельзя, я не местный. У меня полосок нет.

— Мне нужно с Мудром обговорить.

— Без проблем! Идем к вождю, — поднимается с места Медведев.

— Наедине!

— Хорошо. О стройке сегодня говорить не будем. Но с Мудром мне все равно встретиться надо, — говорит Медведев. — Вчера звероловы звонили, сказали, у вас лишние мишки завелись…

Пока Ксапа с Михаилом ПИКИРУЮТСЯ, я забираю у Ксапы папки и раскрываю верхнюю. В ней лежат прозрачные пакетики, а в каждом — два-три листа бумаги. На верхнем — рисунок чудика. Под рисунком, крупными буквами, фамилия, имя, отчество. А дальше, мелкими, много-много букв и цифр. Читаю я медленно, поэтому только верхние строчки смотрю. На первой — «дата рождения» и цифры. На второй — «паспорт» и опять цифры. На третьей — «ИНН» и снова цифры. Дальше разбираться не стал. Что такое ИНН, вечером спрошу.

Перекладываю пакетики с бумагами, смотрю рисунки. На шестом или седьмом вижу Ксапу. Рисунок старый, еще полосок на щеках нет. И одежка вся от чудиков. Но — похожа. Под рисунком написано:

Быстрова Ксапа Давидовна (в девичестве — Макарова-Заде Оксана Давидовна).

Показываю лист Мечталке и Жамах. У меня тут же выхватывают всю папку. Мечталка давно помогает Свете детей учить, сама хорошо читать научилась. Тихонько читает нам с Жамах вслух. Жамах, тем временем, шуршит пакетиками, смотрит рисунки. Некоторых чудиков мы знаем или видели, но незнакомых очень много.

— А что значит «в девичестве»? — спрашивает Мечталка у Жамах.

— Это значит до того, как Клык меня в жены взял и в свой род принял, — объясняет Ксапа. И забирает у Мечталки свое ДОСЬЕ.

— Кстати, Миша, ты знаешь, что Степняки начали великое переселение?

— интересуется, как бы, между делом.

— Нет. С чего бы? Вроде, на весну договаривались.

— На них охотники Айгуров вышли. Окончилось все мирно, но в штаны со страху степняки наложили.

— От меня какая-нибудь помощь требуется?

— Сами справимся. Разве что разреши Славку Летуна к делу привлечь.

* * *

У Мудра было интересно. Ни Медведев, ни Мудр не знали, во сколько коров оценить пещерного медведя. Ксапа тоже не знала, но ТОРГОВАЛАСЬ шумно и весело. Только одно сразу постановили — коров Медведев пришлет не сейчас, а зимой, в морозы. И не всех сразу, а по одной-две в день.

Для начала Михаил предлагает менять медведей на коров по весу. Но натыкается на гневную отповедь Ксапы. ТОРГИ идут долго. Ксапа нахваливает ТОВАР, а Михаил выдумывал недостатки, пытается СБИТЬ ЦЕНУ. Мы веселимся вовсю, подсказываем АРГУМЕНТЫ то Михаилу, то Ксапе. В конце концов решаем, что мишки будут меняться на коров по весу в пятикратном размере.

Плюс хлеб и картошка, без которых у чудиков счастья нет. Сколько — не оговорили. По потребности.

Через открытый вход вама Медведев видит Ирочку, за которой семенит мамонтенок. И торг начинается с новой силой. Когда Михаил предлагает мамонтенка тоже по весу обменять, Ксапа весело заявляет, что согласна.

Но не сегодня, а когда малыш подрастет! Медведев хватается за голову, но через пару вздохов говорит, что согласен. Но Ксапа должна будет пригнать мамонта к порталу, потому что в вертолет взрослый мамонт не влезет. В конце концов, сходимся на пяти коровах. А мы узнаем, что раньше водились гигантские мамонты до пятнадцати тонн весом. Это вдвое больше самого толстого африканского слона.

Вечером Ксапа объясняет мне, что на самом деле доисторические медведи стоят очень дорого. Так дорого, что на эти деньги все наше общество могло бы безбедно полгода жить. Но что тогда охотники делать будут? Прекратят на охоту ходить, обленятся, забудут, как копье в руках держать…

Из-за торгов у Мудра мы с Жамах пропускаем самое интересное событие в этот день — охоту на медведя. Только у вечернего костра слышим, как было дело. Наши охотники в восторге, а геологи и звероловы ворчат, что Фред когда-нибудь довыпендривается. И ходить на пещерного медведя с мелкашкой — это профанация высокого искусства охоты.

Короче, сидим у костра, слушаем рассказ Головача. Дело было так.

Фред взял два ствола, настоящее ружье и мелкашку. Охотники сели на вертолет и полетели в Секунду. Но по дороге сели ненадолго на правом берегу, и Фред из мелкашки убил двух зайцев со ста шагов. Сказал, это наживка на медведя, и ему нужно было проверить, не сбился ли прицел.

В долине садятся в пяти сотнях шагов от пещеры медведя, с подветренной стороны. Эдику и Бэмби Сергей запрещает выходить из вертолета, но дает бинокль. Одного зайца охотники бросают рядом с тропой, по которой мишка на водопой ходит. А в сотне шагов от зайца устраивают засидку. Засидка — это так, просто слово. Ну какая засидка в чистом поле с травой по щиколотку? Охотников с любой стороны за три тысячи шагов видно. Если медведь на людей побежит, от него даже не убежать. Но Сергей хитрый. На землю перед засидкой большую канистру керосина выливает по широкой дуге, вторую канистру наготове держит. Если поджечь, перед мишкой с трех сторон огненная стена встанет. Не полезет мишка в огонь.

Садятся охотники на землю, ждут мишку, беседуют, оружие проверяют, бутерброды едят. Фред себе лежку готовит, плащ на землю стелет. Камень выбирает, чтоб на него ствол положить. Дождались. Фред велит всем повернуться к медведю спиной или боком, как будто охотников мишка не интересует.

Мишке люди не нравятся, хочет прогнать. Но тут зайца замечает, кровь чует. Заяц мишку больше интересует, чем люди. Останавливается мишка над зайцем, лапой тушку трогает. А тут — ба-бах! Фред из мелкашки пулю прямо в левый глаз мишке загоняет. Больно мишке! Садится на задницу, ревет, морду лапами трет. Но на людей не думает. Далеко люди стоят, на него не смотрят. А Фред лежит, момент выбирает. Выбрал — ба-бах! В правый глаз!

Ослеп мишка. Рычит, морду лапами трет, головой мотает.

— Сейчас я его третьей пулей уложу, — говорит Фред и подходит на тридцать шагов. Поднимает мелкашку — ба-бах! В ухо. Может, медведь и оглох на одно ухо, но не умер. Ревет, по земле катается. Платон к Фреду подходит, мелкашку отбирает, настоящий ствол в руки сует. «Добивай», — говорит. Фред с десяти шагов мишке в сердце бабахает. Мишка пару раз дергается — и затихает. На этом охота заканчивается. Бэмби подгоняет вертолет, мишку обвязывают веревками, прицепляют на внешнюю подвеску и везут домой. Геологи теперь Фреда дразнят суровым сибирским охотником.

Мол, бьет медведя в глаз, чтоб шкурку не портить. Фред не обижается, ему даже приятно.

Техники, которые прилетели экскаватор собирать, радуются. Говорят, теперь можно спокойно, без оглядки работать. А Мудр поручает шабашникам техников нашему языку учить.

* * *

Утром Ксапа осторожно, стараясь не разбудить нас с Жамах, выбирается из-под ОДЕЯЛА. Да-да, мы спим теперь под большим одеялом. Ксапа сшила два боками, чтоб на нас троих хватило. Не любит она под шкурами спать. Если ночь холодная, Фархай тоже к нам под одеяло ныряет. Ксапа только следит, чтоб не с моей стороны.

Пока вылезала, нас с Жамах, конечно, разбудила. Мы переглянулись, Жамах улыбнулась, подмигнула мне, и мы притворились спящими.

А Ксапа выскакивает из вама, звонит Бэмби, чтоб та разбудила Сергея. Возвращается в вам, замерзшая и дрожащая. Сердито бурча что-то под нос, занимается очагом. Разобрал только: «проклятый ледниковый период» и «надо было в химики идти».

Просыпается Фархай и помогает Ксапе готовить завтрак.

— Ксапа, я с вами полечу, — просительно так.

— Да там одному делать нечего. Организуем переправу — и сразу назад.

— У меня подруга там.

По-нашему и по-чубарски Фархай уже неплохо говорит. А по-степняцки и по-русски совсем плохо. Платон говорит, если наши языки успеют слиться, то еще долго продержатся. А если не сольются, правнуки будут на русском говорить.

Завтракаем плотно, но быстро. И тащим со склада два надувных понтона на вертолетную площадку. От шабашников с нами полетит Толик, а от надзорщиков — Ник, который Скандинав. Ну и Рыська, которая будет проводником.

Понтоны, хоть и сдутые, в тюки свернутые, все равно большие и грязные. Сергей не хочет их в салон затаскивать, хочет на внешнюю подвеску подцепить. Но тут, очень вовремя прилетает Славка Летун. И мы грузим понтоны в его машину. Она грузовая, сидений внутри нет, зато места много.

Славка у степняков ни разу не был, никого из них не знает, языка тоже не знает. Ксапа просит меня подстраховать его. Мне собраться недолго.

На одно плечо — куртку, на второе — полупустой рюкзак, копье в руку — вот и все сборы.

Летим не очень быстро, потому что грузовые машины быстро не летают.

А когда прилетаем… На левом берегу народа видимо-невидимо! Никогда столько степняков сразу не видел. Рядом — заречные. Их не так много.

Когда садимся, Бэмби, не сняв шлема, бежит к своим. Вскоре возвращается с новостями. К нашим степнякам присоединилось еще два общества, которые дальше от реки жили. Они — как мы с заречными, когда-то одним обществом были, на одном языке говорят. Просто мы с ними никогда не встречались.

А теперь они с айгурами столкнулись. Наши степняки тоже столкнулись, но у наших слова нашлись, а у дальних степняков бой случился. Убитые и раненые есть. Это они айгуров испугались.

Ксапа, как услышала о раненых, побежала смотреть. Потом белый вертолет вызвала. Пока Толик с Сергеем компрессоры к понтонам прилаживают, я беру Славу, Бэмби и тоже иду смотреть раненых. Трое ранены легко, кто в руку, кто в ногу. А четвертый — копьем в живот. Не жилец. Шаман рядом с ним. Признаться, я первый раз шамана в деле увидел. Ксапа с ним вежливо поздоровалась, и я поздоровался. За нами Слава нужные слова повторил. Бэмби затараторила, что сейчас врачи прилетят, спасут охотника.

Пока Бэмби раненого утешает, шаман отводит нас в сторону, вождей подзывает, родных охотника зовет.

— Умрет охотник, — говорит. — Предки его дух к себе позвали. Ничего уже не сделать. Я в бубен для вида колочу, чтоб он спокойно к предкам ушел.

Мрачные все.

Прилетает белый вертолет. Палпалыч с Эдиком велят нам положить раненого на носилку, занести внутрь, переложить на ОПЕРАЦИОННЫЙ СТОЛ.

Сами ничего не трогают, у них уже на руках резиновые перчатки. Ирочка и пилот белого вертолета хлопочут над раненым, а нас выгоняют из машины.

Стоим рядом, ждем чего-то. Хотя знаем, коротких операций не бывает. Рядом родственники стоят, Бэмби им рассказывает, как хорошо Палпалыч лечить умеет. Шаман изредка в бубен постукивает. Тревожно.

Палпалыч, ссутулившись, из машины выходит, перчатки срывает, на землю бросает, маску срывает и на колесо вертолета садится. На белом халате ни одного пятнышка крови.

— Не успели, — говорит. — Только группу крови определили, к операции подготовили… Даже наркоз не успели. Ничего не успели…

Я перевожу местным. Бабы голосят, охотники хмурятся.

— Ты говорила, люди в белом спасут, — кричит на Бэмби один из охотников. — Зачем обманула, зачем надежду дала?

И получает бубном по голове.

— Не кричи на девку, — рявкает на него шаман. — Я тебе ясно сказал, предки его к себе позвали. Люди в белом пытались отбить его дух у предков, но не смогли. Сильны наши предки! Я не смог, и они не смогли! Но ты им благодарен должен быть за то, что пытались.

Из вертолета выскакивает Ирочка.

— Парни, помогите тело вынести, пока с него все насекомые не разбежались.

Мы идем внутрь, перекладываем охотника на носилку, выносим. Одежда на трупе разрезана, рана открыта.

— Надо было два дня назад нас звать, — говорит Эдик, надевает респиратор и пшикает из вонючего баллончика туда, где лежало тело. — Даже капельницу поставить не успели. Только блох в операционную натащили.

Плохое начало. Но дальше все идет как надо. Переправу устраиваем в том месте, где был плавучий мост во время ярмарки невест. Там вбиты в землю колья, есть к чему веревки привязать. Слава Летун поднимает свою машину, перевозит на правый берег пятерых охотников и конец веревки.

Дальше, как говорит Платон, дело техники. Переправа идет быстро и просто.

Люди садятся в понтон, грузят багаж, дают сигнал. Охотники на другом берегу тянут за веревку понтон через реку. А потом пустой понтон мы тянем за веревку назад.

Подходят несколько охотников из чубаров. С ними девки-степнячки.

Охотников я представляю вождям и уважаемым людям степняков, они кладут оружие на землю и помогают степнякам тянуть веревки. Девки визжат и обнимаются со своими. Незнакомые степняки видят это и успокаиваются.

Ксапа считает, сколько народа переправляется на первом понтоне, Толик — сколько на втором. С детьми получается чуть меньше трехсот человек. Больше только в нашем обществе.

Пока идет переправа, Палпалыч, Эдик и Ирочка чистят, зашивают и перевязывают раны трем охотникам. Делают это «на свежем воздухе», как говорит Ксапа. А что, правильно говорит. В белом вертолете такая вонь стоит… Дезинфекция называется. А с другой стороны, все видят, что врачи ничего плохого с ранеными не делают.

Когда переправа закончена, и Ксапа обсуждает с вождями последние детали, подбегает Ирочка.

— Ксапа Давидовна, двух раненых надо на борт взять. Они своими ногами собираются идти, у них же швы разойдутся!

— Если надо, значит, возьмем, — говорит Ксапа. — Можно еще стариков и детей взять. Возьми Бэмби в помощь и организуй.

— Для авторитета охотника надо… — намекает Ирочка.

— Отлови не занятого, скажи, я велела. А меня надо слушать, — инструктирует Ксапа.

— Поняла! — повеселевшая Ирочка хватает Бэмби за руку, и обе убегают. Через минуту возвращаются, ведя за собой Савэя.

— Я помогай! Что надо делай? — говорит по-русски тот.

— Девочки объяснят. Постой! Что-то мне твое лицо знакомо…

— Это Савэй. Тот самый, который в тебя дротик бросил, подсказываю я.

— Так это ты! Представляете, — оборачивается она к вождям, — Этот ЗАСРАНЕЦ со страху просадил меня дротиком насквозь! Чуть не умерла, честное слово! Еще дротик старым жиром смазал, я от этого второй раз чуть не умерла! А ну иди сюда, гадский ребенок! Убивать тебя поздно, хоть за волосы оттаскаю!

Слова грозные, но Ксапа улыбается и голос веселый. Поэтому Савэй подходит и покорно наклоняет голову. Ксапа вцепляется в его шевелюру и несколько раз мотает туда-сюда. Охотники смеются.

— Еще раз так сделаешь — придушу на месте, так и знай! — стращает Савэя Ксапа. Но вожди не верят, что человек, пробитый дротиком насквозь, может выжить. Тогда Ксапа просто задирает одежки и показывает синие шрамы.

— Сюда дротик вошел, а отсюда, — поворачивается спиной, — вышел.

У охотников, как говорят геологи, челюсти на пол падают. Даже у шамана.

Самые любопытные пальцем шрамы трогают, совсем как дети у нас.

— Не смотрите, что столько шрамов. Наконечник дротика раскололся вдрызг, врачи его из меня по кусочкам вырезали, — поясняет Ксапа.

Я подзываю Рыську, знакомлю с вождями и охотниками, говорю, что будет проводником. И еще раз объясняю, где чья земля. Но, главное, разрешаю охотиться в горелом лесу, пока степняки идут до перевала. Чубары слушают и посмеиваются про себя. С пожара чуть больше года прошло, гарь только-только начала травой зарастать, какая тут охота? Но то, что я разрешил — это уважение.

Последний рейс понтонов. Отвязываем и сматываем веревки на левом берегу, прощаемся с заречными. Переправляемся на правый, вытаскиваем на берег понтоны и спускаем из них воздух. Больше нам здесь делать нечего.

Бэмби подводит к нам стариков, старух и матерей с грудничками. Ксапа распределяет их по машинам. У Сергея опять получается перегруз. Он сливает воду из канистры, прогоняет Толика и Ника Скандинава к медикам. Я лечу со Славой Летуном среди стариков и старух. Их столько, что на полу сесть негде. Но лететь недалеко, можно и постоять.

Вот мы и дома! Ксапа поручает Бэмби позвать степнячек, чтоб накормили гостей и объяснили наши порядки. Толику поручает установить армейскую палатку и устроить спальные места для вновь прибывших. А сама хватает меня за руку и тащит к шабашникам.

— Парни, у меня архиважное дело! Кровь из носа, но до снега вы должны поставить баню! Большую теплую баню, человек на двадцать! Мы сегодня с таким столкнулись, с таким столкнулись! И оно движется сюда со скоростью четыре километра в час! А часть уже здесь. И если не устроим санобработку, нам всем хана придет!

Подходит Палпалыч и все подтверждает.

— Дикие люди, — говорит он. — Живут вдали от воды, у них абсолютно отсутствует понятие личной гигиены. Но это не главное. Надо будет срочно провести вакцинацию вновь прибывших. И проверить их на сюрпризы. В общем, объявляю тихую панику и вызываю бригаду поддержки. Постарайтесь максимально ограничить контакты с гостями. Клык, идем к Мудру.

И начинается… Сначала ставим три шатра, один в другом. Баня называется. Потом воду греем, много воды! Хорошо, что водопровод работает.

Толик длинный шланг размотал, конец в ручей выше по склону бросил. Воздух из шланга высосал, и вода сама течет. Здорово! Носить не надо.

Тут медики прилетают, паровую камеру для дезинфекции одежды выгружают. Камера эта — то ли маленькая комнатка с полками и вешалками, то ли большой шкаф. Снаружи маленький шкаф приварен, в нем баллон с азотом стоит. Можно одежду сухим горячим воздухом прожаривать, можно водяным паром. Медики утверждают, двухсот градусов по цельсию ни одна вошь не вынесет. Вадим говорит, самоделка. Гибрид сауны с парилкой, да еще с бескислородной атмосферой. Толик поясняет, что азотная атмосфера — это круто. А сделана чтоб наши меха высокой температурой не попортить. В такой температуре все блохи КОАГУЛИРУЮТ.

Ксапа, тем временем, наших степнячек МОБИЛИЗУЕТ. Велит стариков и старух отмыть до скрипа. Чем у них кончилось, я не знаю, потому что Мудр охотников созывает. Вопрос у нас срочный и важный. Где степняков расселить, пока медики им будут прививки делать, чем занять, чтоб не подумали чего. Мы-то рассчитывали, одно общество придет, а не три. Да еще — два незнакомых. А под три общества у нас места нет. Только если вертолетную площадку занять. А куда вертолеты садиться будут?

— Давайте, укажем им место там, где я с чубарами первый раз повстречался, — говорю я. — Хорошее место, ровное. Почти… Можно много вамов поставить!

— Верно говоришь, — поддерживает меня Мудреныш. — Хорошее там место, если не зимовать. И от нас не так далеко. Скажем им, чтоб отдохнули дня три-четыре перед дальнейшим переходом.

— За четыре дня вы управитесь? — спрашивает Мудр Палпалыча.

— За два управимся, если каждого уговаривать не придется.

— А что они эти четыре дня кушать будут? — не унимается Мудр.

— С продуктами мы поможем, если надо, — говорит Платон. — Как на ярмарке невест. Если я пообещаю Медведеву пятьдесят вакансий, он нас завалит продуктами.

И тут же, не откладывая надолго, тащит из кармана мобилку, звонит Медведеву.

— Я знаю, как растянуть удовольствие, — говорит Сергей. — Сначала свожу вождей и охотников в Терцию, покажу места. Пусть походят, побродят, выберут место для жительства. День-два это точно займет. Потом выделим для перевоза из Примы в Секунду только один вертолет. И торопиться не будем. Тогда перевозка затянется еще на два-три дня.

Главное обсудили, говорим о делах на завтра. Вдруг далеко в горах что-то бабахает. Эхо раза четыре гудит. Где-то камнепад сходит. Я подумал, подрывники начали дорогу прокладывать. Но мудр говорит, в Секунде вторую соту на вершине горы ставят. А перед этим, как и у нас, вершину надо ото льда очистить.

Сота — это хорошо. А то в Секунде мобилки не везде работают.

Привыкли мы к мобилкам, без них тревожно. Но когда же Степа Динамит начнет скалы взрывать?

— Когда монтажники экскаватор соберут, тогда и начнем, — говорит Степа. Он, оказывается, тоже здесь.

— А когда соберут? — интересуется Вадим.

— Когда Славка Летун им автокран подвезет. Говорят, без крана никак.

— А что еще вам из техники нужно?

— Ясно, бульдозер. Но это не к спеху. На первое время экскаватора хватит.

«Положи белому человеку палец в рот — он руку по локоть откусит», — вспоминаю я слова Ксапы.

* * *

В столовой оживление. Степнячки чисто вымыты, хвастаются друг перед другом обновками. Оказывается, Ксапа с кладовщицей Глашей выдали всем новые одежки. Младенцы тоже закутаны в пеленки чудиков. Степнячки тянут меня за руки в палатку, хвастаются, как обустроились. Будто я такого во время ЭПИДЕМИИ не видел. Натянули веревки, развесили на них простыни до самого пола, разделили палатку на три части. В самой дальней — раненые воины лежат на кроватях. Непривычно им, тревожно. Все вокруг незнакомое.

Одежду отобрали на дезинфекцию, новую выдали. Но скоро станет скучно. Я немного побеседовал с ними, сходил к Глаше, взял две мобилки. Долго-долго объяснял, что это такое, да какая кнопочка для чего служит. Объяснил, что номера степняков начинаются с 40. Но в их обществе пока ни у кого мобилок нет. Мне говорят, что уже есть. Мы перебираем все номера, начинающиеся на 40. Я зачитываю имя с экранчика мобилки, охотники говорят, знают такого, или нет. Если знают, мы набираем номер. Буря восторга каждый раз. Оставляю мобилки охотникам. Теперь им скучно не будет.

Домой возвращаюсь поздно. Фархай тут же разжигает очаг, чтоб разогреть мне суп. Доливает в котел воды из канистры, крошит на разделочной доске какие-то клубни, кусок колбасы и все это смахивает в котел. Ксапа сидит грустная и нахохлившаяся. Жамах с кем-то тихо беседует по мобилке.

Олежек спит. Сажусь рядом с Ксапой.

— Что не так? — спрашиваю и ласково глажу по спинке.

— Походу, Медведев меня опять переиграл, — вздыхает она. — Да не просто переиграл, а всухую. Я, выходит, на него работать буду. Он словно мои мысли читает и в свои планы вставляет. Умный, гад. Не мне с ним тягаться.

И шмыгает носом.

— Но ведь это твой план — пробить дыру в третий мир? — спрашиваю.

— Мой, — кисло соглашается Ксапа. — Решает с ходу все проблемы нашего мира. Замедляет экспансию в наш — раз. Решает проблему надзорщиков — два. И, сообща, будем грабить третий мир.

— Так в чем же дело?

— Знаешь, какой это сильный план? В Кремле его на «ура» примут.

Медведев станет вторым человеком после президента. На десятилетия!

Президенты хоть изредка меняются. А я себя рядом с Медведевым полной дурой чувствую, — и опять шмыгает носом.

Ну, слова тут бесполезны. Утешаю Ксапу руками и губами.

— Вы только недолго, — предупреждает нас Фархай. — Суп скоро поспеет.

* * *

С утра начинаем РЕАЛИЗАЦИЮ плана Ксапы по приучению степняков к нашим СТАНДАРТАМ ПОВЕДЕНИЯ. Нет, это вовсе не про баню и туалет. Мы летим к степнякам на двух машинах и говорим, что с нами полетят десять уважаемых людей. Мы им покажем сверху путь к перевалу, стоянку, где они смогут отдохнуть, когда одолеют перевал, и нашу стоянку. А они расскажут бабам с детьми и охотникам, что сейчас у нас живут, как прошел вчерашний день.

Потом мы отвезем их назад.

Новые степняки не очень нам верят, поэтому самыми уважаемыми людьми оказываются старики и старухи. Еще Рыська подводит трех брюхатых девок и двух древних старух, что вчера лететь побоялись. Говорит, они всех тормозят. Жалуется, что степняки еле плетутся. Наши год назад быстрее шли.

— Так нам год назад очень кушать хотелось, — смеется Хвост. — Нас зов желудка вперед вел.

— Уважаемые, а кто ваши вещи понесет, пока вы по небу летаете?

— спрашивает Сухая Рука.

Правильный вопрос. Складываем вещи в грузовой вертолет, чтоб не оставлять без присмотра. Не так их и много. Летим не очень высоко и совсем не быстро. Чтоб путь на перевал был хорошо виден. Сверху он кажется простым и легким. Делаем пару кругов над полем, где чубары из-за меня дрались, а затем садимся поближе к складу горючего. Наш маленький экскаватор техники на время забрали, чтоб большой экскаватор собрать.

Поэтому бочки с топливом придется своими руками катать, как в старые времена.

Первым делом ведем уважаемых людей в столовую. Тут набегают вчерашние степнячки с детьми, все в новых одежках, и тараторят все разом.

Это надолго. Назначаю Бэмби старшей, а Лаве с Туной поручаю обучить гостей сидеть за столом и есть ложками. Замечаю, как один из стариков приглядывается к кухонному ножу. Достаю мобилку и звоню Жуку, чтоб оторвал от дел тетю Глашу и подготовил с ней несколько комплектов ножей в подарок.

Сажусь рядом со стариком и расспрашиваю, кто такой, да из какого рода.

Ищем общих родственников с нашими степнячками. Как только находим общих предков с Туной, звоню Баламуту и по-русски объясняю ситуацию. Вскоре подходят Баламут с Туной. Баламут говорит, что они теперь, как бы, родственники, и дарит старику нож в ножнах. Старик растроган, рассказывает, как качал Туну на руках вот такой маленькой, а теперь она совсем взрослой стала. Туна сознается мне, что не помнит родственника, но делает вид, что рада. Как говорит Ксапа, лед сломан. Все степняки выясняют, кто чей родственник. Натка тоже здесь. Повесила на шею маленькую черненькую видеокамеру и записывает разговоры. Говорит, ПАСПОРТНЫЕ ДАННЫЕ собирает.

Прилетают два вертолета с красными крестами. Из них вылезают те медики, что ГАСИЛИ у нас ЭПИДЕМИЮ. Наши девки радуются гостям и тянут их к столу Начинаются рассказы о том, как все чуть не померли. Это даже хорошо, что степнячки рассказывают. Своим степняки больше верят.

Тут прилетает еще один вертолет. На нем звероловы за медведем летали. И вот, первого отловили. Говорят, к нам на пять минут заскочили.

Пилоты должны баки заправить.

Как же, пять минут… Все хотят на связанного спящего мишку посмотреть. Все общество сбежалось! Ирочка с мамонтенком пришла. А где мамонтенок, там и Собак вертится. Степнякам будет что своим рассказать, когда вернутся.

Назад отвозим уважаемых людей за час до заката. Степняки и на самом деле медленно идут. Тот путь, что они два дня шли, мы год назад за день одолели. Договариваемся, что завтра других уважаемых людей повезем дорогу смотреть. Готов спорить, завтра вожди захотят с нами лететь.

* * *

Медики уже развернули свои палатки, а степняки только к перевалу подходят. Рыська ругается. Говорит, не знала, что такие ленивые бывают.

Просит заменить ее. Но Мудр лишь посмеивается: Сама вызвалась, терпи.

Прилетел Медведев. К перевалу слетал, посмотрел, как медики развернулись. В Секунду слетал, на мостовой кран полюбовался. Расспросил техников, что еще нужно, чтоб экскаватор собрать. Похвалил звероловов и остался у нас на ночь.

Вечером у костра сидеть уже холодно, поэтому мы разжигаем камин в хызе. Толик приносит гитару. А как общество замечает свет в окнах хыза, так собираются все. Думали, Ксапа сказки расскажет. Даже степняки-охотники на костылях прихромали. Наших слов всего три-четыре десятка выучили, но от девок наслушались рассказов, как интересно у нас по вечерам бывает.

Вместо сказок сегодня поем песни. Много песен. И Толик пел, и Света, и Степа Динамит, и Ната. Гитара переходит из рук в руки. Даже Медведев спел пару песен, а Ксапа ему подпевала. Затем Мудреныш принялся рассказывать занятные охотничьи истории. А шабашники заспорили с Медведевым о космосе и пульсарах. Затем — о спутниках, которые нужны, чтоб следить за этими самыми пульсарами. А со спутников перескочили на ракеты.

— Мих, ты скажи, когда второй пуск будет? — наседает Платон.

— Когда с провалом первого разберемся, — усмехается Михаил.

— С каким провалом? Спутник ведь летает, фотки передает.

Я пододвигаюсь ближе.

— Чудом летает, — ухмыляется Медведев. — Пуск-то прошел аварийно.

Один из четырех ускорителей прогорел, носитель сошел с траектории. Наше счастье, что первый спутник всего на полсотни кило тянет. Весил бы штатные полторы тонны, рухнул бы в Северный Ледовитый. А так — за счет большого резерва грузоподъемности — разгонный блок вытянул.

— Мих, расскажи подробнее, — просит Ксапа.

— Ну раз подробнее, — Михаил садится поудобнее, расправляет плечи.

— Все знают, что наша ракета сделана из «Тополя»? Конверсионный носитель, так сказать. Так вот, «Тополь» уже не первый раз на мирный космос работает. В прошлом веке был такой космодром — Свободный. Ну, так себе — космодром, одно название. Вроде, с него всего пять ракет запустили. На этом история космодрома и закончилась. А ракеты эти назывались «Старт-1».

Если внимательно на этот «Старт-1» посмотреть, то увидим «Тополь», дополненный четвертой ступенью. Он выводил спутник в триста пятьдесят кило на орбиту высотой четыреста километров.

— Так зачем надо было ракету переделывать?

— Лучшее враг хорошего. Наша мощнее. Может вывести полторы тонны на орбиту в тысячу километров. А главное, у нашей отсек для полезной нагрузки намного больше!

— Можем космонавта запустить, — намекает Вадим. — Помнится, у амеров первый космический корабль как раз полторы тонны весил.

— Меньше. Тысяча триста пятьдесят килограммов. Только о космонавте забудьте. «Тополь» родился военным носителем. Перегрузки при выведении под двадцать «же».

Парни сильно огорчаются, а я, признаюсь, ничего не понимаю. Вернемся в вам, Ксапу расспрошу. Она в разговор не вмешивалась, но слушала очень внимательно.

* * *

Слетали, и вождям новые земли показали, и шаману. Ксапа с шаманом долго шушукалась. Говорит, религия — зло, но мы ни в коем случае не должны с ним ссориться. У него авторитет и влияние на народные массы. Да и сам мужик, вроде, с головой.

Опасались, что степняки побоятся прививки делать, но наши степнячки таких ужасов про ЭПИДЕМИЮ наплели, что никто от прививок не прятался.

Зато у вождей серьезный разговор состоялся. Не поверили вожди, что мы просто так им земли отдаем, мясом кормим. Но Мудр твердо заявил, следующей осенью со степняками девками меняться будем. А если кто-то из вождей меняться не хочет, может назад идти. Общество только тогда сильное, когда девок со стороны приводит. Это ГЕНЕТИКА. А еще степняки наши языки должны учить, раз на нашей земле жить будут, такие наши условия. С языками спешки нет, но забывать об этом условии нельзя!

Вожди ушли озадаченные. Вроде бы, ничего запредельного с них не требуем. Но непонятно! Почему умение говорить на чужом языке мы ставим выше охотничьей добычи?

Тем временем звероловы еще двух мишек отловили. Последний из Секунды куда-то ушел. Может, через реку на правый берег переплыл, может, в Терцию спустился. Геологи смеются, избежал неприятностей на свою задницу.

Пришлось звероловам в Терцию за мишкой летать. Договор-то с Медведевым у них на трех мишек.

* * *

Перевозим степняков в Секунду. Сначала — охотников и сильных молодых женщин, чтоб вамы поставили. Делаем вид, что позволили им самим место выбрать. Сажаем вертолет у реки в трехстах метрах от леса. Охотники вышли из вертолета, туда-сюда прошли по берегу — и попросили поближе к лесу перелететь. Нам не трудно. В общем, как мы задумали, так и получилось.

Три рейса сделали, двоих охотников назад отвезли. Сказали им, что должны вождям рассказать, сколько вамов поставили, да сколько женщин и детей теперь можно везти. Чтоб вожди сами отбирали, кто в очередной раз полетит.

На самом деле охотников назад отвезли для того, чтоб народ не волновался. И впредь так будем делать.

А еще я увидел мостовой кран, о котором столько разговоров было.

Здоровенная штука! Во много раз выше человека.

— А нам без него никак, — говорят мне техники. — У вас что ни машина, то двадцать — двадцать пять тонн. Вертолет больше четырех в горах не поднимает. И то, если с дозаправкой везти. А без дозаправки — и того меньше. То есть, каждую машину на восемь-десять частей разбираем.

Ну ладно, ломать — не делать. Но потом из этой груды железа машину снова собрать нужно! Вот тут без крана никак!

— Долго вы собирать будете? — спрашиваю не без задней мысли. Очень хочется узнать, когда они нам маленький экскаватор отдадут. Надоело бочки с топливом руками катать.

— Сейчас экскаватор закончим, за автокран возьмемся. А пока автокрана нет, экскаватор будет краном работать. Так что, через неделю выйдем на нормальный режим.

Не могут люди простыми словами объяснить. Что бы Ната ни говорила, а чудики и есть. Вот зачем сегодня утром Пашка принес веник из цветов нашей Фархай? Какой в этом смысл? А зачем Ксапа этот веник в кринку с водой поставила? Говорит, знак внимания. Если парень хочет девушке приятное сделать, так принес бы шкуру оленя… Нет, где он на нашей земле оленя возьмет? Это БРАКОНЬЕРСТВО будет. Ну, попросился бы с нами на охоту, мы бы уступили ему шкуру. Или — как Толик делал — кабанчика на консервы менял. Все довольны, никто не в обиде. А на что Фархай веник?

— Сам ты веник! Это БУКЕТ! — ругается на меня Ксапа. Не хватало мне еще из-за пашкиного веника с Ксапой ссориться. Хватаю ее и валю на шкуры.

Хотел на шкуры, а получилось — на Жамах. В общем, хорошо покувыркались.

Две бабы в ваме — это здорово!

Еще хорошо, Ксапа на Пашку больше не рычит. Может, на самом деле, в этом венике шаманская сила присутствует?

* * *

Пока я занимался перевозкой степняков в Секунду, Ксапа позвала электрика в наш вам. Теперь у нас в ваме электрический свет есть! Почти как в хызе! Два светильника на стенах висят, а у входа на шнурке свисает выключатель. Удобно! Почему-то все думали, что свет можно сделать только в хызах и армейских палатках. Палатки — они почти как деревянный хыз, только стены и крыша пожиже. Оказывается, вам ничуть не хуже.

Думал, светильники и выключатель — это все. Как в электрическом фонаре. Оказалось, рядом со столом два тяжелых ящика стоят. Называются АККУМУЛЯТОРЫ. Один работает, второй РЕЗЕРВНЫЙ. Их надо по очереди таскать в хыз и на зарядку ставить. Как мобилки.

Первой на необычный свет в нашем ваме обратила внимание Мечталка.

И сразу привела Кочупу. Второй прибежала Евражка. Фыркнула, мол в школе уже давно так. Про школу я знаю. Мы в школу и больницу из генераторной провода тянули. А у меня в ваме АККУМУЛЯТОРЫ.

До ужина Ксапа только тем и занималась, что разъясняла любопытным, как у нас в ваме свет работает. Затем поручила это дело Фархай. Та уже десять раз объяснения выслушала, все запомнила. Но вечер испорчен.

Думаете, приятно сидеть в ваме, где свет то вспыхнет, то погаснет? Каждому гостю нужно показать, как выключатель работает, вот и… Мы с Ксапой взяли Жамах, Олежку — и ушли в гости к Кочупе. Фархай на нас обиделась.

* * *

Так получается, что я один от наших руковожу перевозкой степняков в Секунду. Половина шабашников баню строит, вторая половина врачам и техникам помогает.

— Назначь себе помощников, — говорит Ксапа. Я так и делаю. Иду к вождям, они выделяют мне в помощь Савэя и еще трех охотников — по одному из каждого общества. У них считается, что Савэй лучше других нас знает.

Ведь несколько дней у нас прожил, по воздуху летал, Сергей его знает, я знаю, Ксапа за волосы таскала.

С помощниками легче стало. Мы заранее груз в кучу складываем, столько, сколько Славка Летун в один рейс заберет. Быстро грузим в машину так, чтоб ПАССАЖИРАМ под ногами не мешался. А в Секунде быстро разгружаем.

Ната с Бэмби руководят посадкой ПАССАЖИРОВ. Всех спрашивают, кого как зовут, и все ли сделали прививки.

В первый день Ната носила маленькую видеокамеру на груди. Но сказала, что фото на паспорт плохие получаются. Теперь прицепила ее снизу на козырек бейсболки. Бэмби тоже бейсболку носит. И дарит бейсболки всем, кто попросит.

Шаман воткнул четыре дротика вокруг могилы чубара, которого Кочупа убил. Дротики шнурком обвязал, запрещает степнякам заходить за шнурок без подношений. Говорит, здесь похоронен охотник, дух которого охраняет перевал. Как узнал?

Вечером у нас собрание общества. Все хотят, чтоб у них в вамах был свет.

— Где я вам столько аккумуляторов возьму? — жалуется электрик.

— Воздушку кинуть — это другое дело, — и звонит Медведеву. Медведев просит позвать Ксапу. О чем говорят с Ксапой, непонятно. Но Ксапа ругается на него и спешит к Мудру. По дороге хватает за руки меня и Жамах, за собой тянет.

— Мудр, ты представляешь, этот гад меня спрашивает: «А что я с этого буду иметь?». Я его спрашиваю: «А что тебе надо? Птицу Додо или шерстистого носорога?» Он заявляет: «Двадцать пять вакансий!» Ну, жлоб, как есть, жлоб!

— Ты не горячись, — успокаивает ее Мудр. — Сколько у нас всего вакансий?

— Сейчас идут в Терцию, если с детьми считать, триста девять степняков. Из них девяносто два — наши старые, уже включенные в общество.

Остается двести семнадцать новеньких. По принципу «один из трех» это получается… Сто восемь вакансий! Мудр, он четверть требует!

— Больше, чем на десять, не соглашайся, — говорит Мудр и улыбается.

— А… Но… Хорошо! — веселеет Ксапа и тянет из кармана мобилку.

— Миша, радуйся! Я для тебя десять вакансий выбила! Десять вакансий — как с куста!.. Какие двадцать пять? Побойся бога! За сотню лампочек и бухту провода — двадцать пять вакансий? Да мы сейчас на Ярмарку невест слетаем, провода и лампы со столбов обдерем — вообще ни одной вакансии не получишь!.. От шантажиста слышу! Мудр сказал десять — значит, десять…

Да, слово вождя!.. Хочешь, ему трубку передам?… Ну вот и славно!

Думал, у чудиков нет ничего, что они ценят по-настоящему. Разве что, жизнь да здоровье. Вещи для них — ничто. Коровьи или свиные туши — ничто.

Если торгуются, то это вроде детской игры. Ножи, консервы — ничто! Теперь знаю, есть вещь, которую Медведев ценит на полном серьезе и без дураков.

Это вакансии!

Ночь. Все давно спят, а я размышляю. У нас в вамах будет свет. За это десять чудиков получат право ходить по нашей земле. Хорошо это, или плохо? Как оценить? С чем сравнить?

* * *

БА-БА-БА-БА-БАХ!!! И эхо по горам бродит. Знакомый звук. Это Степа Динамит с Пашкой Вторым начали скалы взрывать. Замечаю, жизнь в нашем ПОСЕЛКЕ стала бурная как вода в реке. Только нашествие степняков кончилось, как затеяли свет в вамы проводить. А для этого — столбы по всему ПОСЕЛКУ ставить. Столбы не простые, снизу бетонные, а сверху толстой проволокой деревянное бревно привязано. Это чтоб нижняя часть столба в земле не гнила.

За бревнами летаем в ущелье. Там их много лежит. Но только вертолетом можно вытащить. Ямы под столбы роем буром, который на наш экскаватор подвесили. Как на Ярмарке невест. Ямки получаются круглые, аккуратные и очень глубокие. С мой рост, даже, может, чуть больше. В эту ямку вставляем бетонный конец столба. Он плотно входит, даже закапывать не надо. Ребятишки, правда, все равно прикапывают.

Сначала протянули прямую линию столбов через весь поселок к генераторной Потом рядом с каждым вамом по столбу поставили. Теперь два электрика лазают по столбам, провода натягивают. Ловко так на столбы влезают! К ногам привязали железные башмаки с длинным изогнутым когтем, которым столб охватывают. Ксапа про них загадку шабашникам задает: «С когтями, но не птица, летит и матерится». Отгадка — электрик со столба упал. Электрики на Ксапу ругаются.

— Еще не упали, а уже! — смеется Толик, помогая натягивать провод.

Провод толстый, медный, тяжелый. Говорят, тонкий нельзя, потому что напряжение низкое, тридцать шесть вольт. А медный — потому что нам самый лучший прислали, из запасов для космодрома.

Вамов много, электрики еще неделю провозятся. А через пару месяцев мы в хыз переселимся, столбы до весны станут не нужны никому.

— Клык, летишь к степнякам? — спрашивает Сергей.

Смотрю на Платона.

— Лети. Дипломатия — это серьезно, — говорит он.

— Мальчики, я с вами! — восклицает Ксапа. И мы спешим в вам переодеваться.

Летаем к степнякам каждый день. Просто так, поинтересоваться, все ли у них идет нормально, нет ли заболевших или раненых. Приучаем к мысли, что мы теперь одно общество. Тем более, около полусотни стариков, старух и брюхатых девок до сих пор живут у нас в четырех больших палатках. Кто-то из них тоже летает с нами пообщаться с родными.

Степняки кочуют медленно. Мы к этому уже привыкли. Сейчас с ними идут десять наших охотников. Это ДИПЛОМАТИЧЕСКИЙ ХОД. Охотиться на чужой земле нельзя. Но не могут же три сотни человек месяц ничего не есть.

Значит, охотиться будут. А нам что делать с нарушителями? Мудр велел послать со степняками наших охотников. Как бы, проводниками. Нашим-то охотиться можно. Заодно парни следят за порядком и учат охотиться по нашим правилам. То есть, не пугать зря все стадо.

Когда степняки дойдут до Терции, наши охотники остановятся на границе и будут долго махать руками уходящим. Так ненавязчиво покажут степнякам, где кончается наша земля и начинается их. Это Ксапа с Мудром выдумали. Кажется, все просто, но я бы до такого не догадался.

* * *

Летим назад. Подлетаем к ущелью между Примой и Секундой — я ВЫПАДАЮ В ОСАДОК! Даже прошу Сергея приземлиться. Ему нетрудно. Сажает машину недалеко от мостового крана. Техники на нас ругаются, что пыль подняли.

Большой экскаватор уже ковшом камни ворочает. Прокладывает дорогу к скалам. Но не это главное. А главное — что Степа Динамит с Пашкой взрывают вовсе не скалы! Они взрывают склон горы рядом со скалами.

— Какая тебе разница, Клык, взорвем мы скалы, или закопаем?

— смеется Степа Динамит. — Медведев просил прибрежные скалы не трогать, они ему для Днепрогэса пригодятся.

Ну, Медведев зря просить не станет. И он знает, как дороги делать.

Это мы на космодроме видели. А что такое ДНЕПРОГЭС, я у Ксапы вечером разузнаю.

Прилетаем домой — и как раз успеваем проститься с Ирочкой. Она улетает на БОЛЬШУЮ ЗЕМЛЮ вместе с мамонтенком. Задержится там, пока мамонтенок не освоится и не привыкнет к людям. На ирочкино место с БОЛЬШОЙ ЗЕМЛИ прилетела Танечка.

Собак звериным чутьем понял, что расстается с другом навсегда, скулит, под ногами путается. Уши обвисли. Выглядит так, будто вожак стаи его потрепал.

Я Эдика увидел — чуть не рассмеялся. Ходит с побитым видом, такой же печальный, как Собак. А еще не хотел Ирочку в свой вам приводить!

Порадовался за парня. Осень еще не закончилась, а у них все наладилось.

Медики тоже свернули палатки и улетели на нескольких вертолетах.

Ни разу не видел столько вертолетов в небе сразу. Никто из наших не видел.

— Вот не поверю, что все пилоты по-нашему говорить умеют, — ухмыляется Мудреныш.

— Зачем им это? — удивился Сергей.

— Летом был договор. Летаешь в нашем небе — знай наш язык, — поясняет Мудреныш. Сергей мрачнеет, отходит в сторону, достает мобилку и звонит Медведеву. Похоже, в нашей бригаде шабашников скоро будет пополнение. Платон говорит, что язык лучше всего учить во время совместного труда на нашу пользу. При этом ссылается на какого-то Матроскина.

Вечером, после долгого разговора с Медведевым по видео, Платон собирает всех шабашников на собрание.

— Значит, так, братцы-кролики, — начинает он. — Все знают, что зима на носу. А что из этого следует?

— Запасаем валенки? — подает голос Толик, и все смеются.

— И это тоже, — соглашается Платон. — Но главное, на сегодня гаражом обеспечен только один маленький экскаватор. А скоро у дорожников будет до десяти единиц дорожной техники. Улавливаете мысль?

— Гараж строим?

— Правильно мыслите, молодой человек, — соглашается Платон и пускает по рукам листы бумаги с рисунками. — Заканчиваем баню и ставим ангар из легкосборных конструкций. Нам в помощь Медведев выделяет десять строителей. Догадываетесь, почему именно десять? Вадим, Клык, расселение и обучение строителей — на вас.

— А как с техникой? — спрашивает Фред.

— На сегодня — два экскаватора. К началу строительства созреет автокран. Следующим будет мощный бульдозер, дальше — по необходимости.

Завоз металлоконструкций для ангара начнется с завтрашнего дня.

— Чем будем сваи забивать? — интересуется Вадим.

— Правильный вопрос, — замечает Платон и записывает что-то в блокнотик.

Толик передает мне рисунки. Те, которые нарисованы тонкими линиями, пускаю дальше, а фото рассматриваю очень внимательно. Представьте огромную бочку, которую положили на бок и до половины зарыли в землю. Вот это и будет ангар. Люди рядом с ним смотрятся совсем маленькими. В таком ангаре свободно разместится все наше общество. Он намного больше хыза.

— В этом ангаре можно жить? — спрашиваю.

— Летом можно А зимой холодно, — отвечает Вадим. — От дождя, ветра и снега защитит, а от холода — нет. Разве что, внутри нормальный хыз поставить.

Сам понимаю, что костром такую махину не прогреть, даже очень большим костром.

— Клык, ангар — он не для людей. Он для машин, — поясняет Платон.

Пусть к нам еще десять шабашников приедут, неужели такой большой хыз успеем до снега поставить? Не верю!

А Ксапа верит!

* * *

Все планы меняются. Будем два ангара ставить, большой и маленький.

Большой — в Секунде, там, где Днепрогэс строить будем, а маленький — у нас, на нижней террасе, которую несколько лет назад наводнение затопило.

Медведев говорит, теперь с наводнением мы как-нибудь справимся. Но ангар для техники нужен.

У нас теперь ударная стройка. Летчики привезли еще три маленьких экскаватора, пригнали четыре авиетки, чтоб техникам и строителям было на чем на работу летать. В Секунде мы организовали вторую вертолетную площадку. Ну, что значит, организовали… Камни убрали, поставили высокий шест с полосатым «рукавом» — вот и вся площадка. Рядом — складская площадка. От вертолетной отличается только тем, что вертолетная ровная, а складская — на пологом склоне.

Мудр с Медведевым сильно поругался. Мы-то знаем, что не всерьез, но Медведев этого не знает. А дело в том, что новички не хотят учить наш язык. Не то, чтобы не хотят, некогда им. Работают от рассвета до заката, без выходных. Едят, спят и работают, больше ни на что времени не хватает.

Говорят, у них АККОРД. Когда вернутся, каждый себе двухкомнатный хыз купить сможет. Толик их неграми дразнит. Как увидит, кричит: «Работай, негр, работай, солнце еще высоко!»

А вторая причина — Мудр говорит, Медведев только парней присылает.

Парни на наших девок смотрят. А у нас все девки при мужчинах. Свободных после Ярмарки невест не осталось. Пусть Медведев девок тоже присылает.

Я уже не тот пацан, что две весны назад был. Обдумал, что будет, если Медведев девок пришлет. Иду к Мудру на серьезный разговор. Узнав, о чем речь, Мудр останавливает меня и посылает внучку за Мудренышем.

— Теперь говори, — ободряет меня, когда мы садимся у очага.

— Мудр, зря ты велел Медведеву девок присылать, — говорю я. — Девки себе парней найдут, у них дети родятся. Дети на нашей земле родятся, значит, как бы, нашими будут. От этого Медведев вакансии получит, еще больше людей пришлет. Все будет как Ксапа говорила.

— Ты сказал, девки парней найдут. Где они найдут парней?

— Так, у наших у всех уже есть девки. Значит, за своих и выйдут. О чем я и говорю.

— Это очень плохо, что у нас свободных парней нет, — улыбается Мудр.

— Но у Чубаров, Заречных и Степняков свободные парни еще остались. Да и наша молодежь подрастает… Тебе Ксапа нравится?

— Очень нравится! Если она в беду попадет, я буду зубами землю грызть, только бы ей помочь.

— И мне Ксапа нравится. Мы столько важного от нее узнали. Если б не она, как бы мы вели себя с чудиками? А где зимовали бы? Очень много пользы она принесла нашему обществу. И Света много пользы принесла, и Ната.

Теперь новых девок возьмем. Думаешь, они все за чудиков пойдут?

Кто-то наверняка захочет с нашими парнями жить. И если от каждой такой девки будет пользы как от Ксапы, мы с Медведевым на равных говорить сможем.

Далеко Мудр смотрит. И насчет «на равных» — тоже верно. Сколько раз Ксапа нам тайные замыслы Медведева раскрывала. И мы уже сами решали, подходят они обществу, или нет.

* * *

— Сергей, это Клык пришел, говорить хочу.

В серегиной палатке свет горит, значит, кто-то дома есть.

— Заходи, Клык, — приветливо отзывается Ната. — Сейчас чайник поставлю.

В палатке Сергея и Бэмби нет.

— Они тэ-о вертолету делают, — поясняет Ната. — Садись, они скоро закончат.

Присаживаюсь на стул. Ната наливает воду в высокий черный сосуд и садится напротив меня в кресло-качалку.

— Это что? — интересуюсь я.

— Электрочайник тефаль.

— А рядом?

— Трансформатор на двести двадцать. У нас, на Большой земле вся техника сделана на двести двадцать вольт, а у вас — на тридцать шесть, для безопасности.

— Двести двадцать — это опасно?

— Опасно. Убить может, если прикоснешься. Если не убьет, очень больно будет.

— Зачем же вы себе опасно делаете?

— Так вещи проще делать. Провода тоньше, потерь электричества меньше.

— Но ведь опасно!

— Мы с детства детей учим остерегаться электричества. А знаешь, когда-то, лет сто назад, у нас в розетках было не двести двадцать, а сто десять вольт! Наверно, как раз из-за безопасности.

Пока говорили, чайник закипел. Передо мной появилась большая кружка и тарелка с бутербродами.

И тут я почувствовал себя дикарем. Потому что так вкусно готовить мясо не умею. И Ксапа не умеет, и Жамах, и Фархай не умеет! Никто у нас не умеет!

— Вот поэтому-то они оставили меня ужин готовить, а сами с машиной возятся, — вздыхает Ната. — Ну, ничего, обучу Бэмби готовить — и наверстаю.

С мяса переходим на охотников.

— Да дерьмо твой Фред, а не охотник! — гневается, непонятно с чего, Ната. — И человек с гнильцой. Выпендрежник! Пещерного медведя — из мелкашки с оптикой… Да еще толпу народа на страховку поставил. Привык на сафари в Африку летать.

— Но он же убил медведя. И лося со ста шагов убил, — возражаю я.

— Из огнестрела со ста шагов любой дурак убьет. А попробовал бы как вы — с копьем да ножом! Или на наших звероловов посмотри. Спокойно, без лишних слов уже трех медведей живьем взяли и на Большую землю отправили.

— Зря ты на Фреда так. Нормальный мужик, работает ничуть не хуже наших.

— Зато платят ему в десять раз больше, чем нашим парням. Думаешь, за что? За то, что шпионит за вами. Враг он, понимаешь? Враг!

О том, что надзорщики за нами шпионят, Ксапа не раз говорила. И скандал был, когда к геологам жены прилетели. Но чтоб человека врагом назвать… Так Нате и говорю.

— Клык, ты умный парень, но в политике абсолютно не варишь.

Ксапа Давыдовна — тоже, но быстро учится. Политика — это дерьмо! А я — детдомовская! С пяти лет привыкла в дерьме барахтаться. Наверно, это даже хорошо, что вы с Ксапой раньше с политикой не сталкивались. Но теперь она сама к вам пришла.

Ты у меня ноут видел? Их строжайше запрещено сюда привозить. Если о нем на Большой земле узнают, по закону я должна вылететь отсюда со скоростью щенячьего визга.

— Тебя не тронут. Ты наша, полоски на щеках носишь.

— Да… О татушках я забыла. Хорошо, меня, может, и оставят. А ноут по закону должны конфисковать. Медведев лично должен приказ подписать. Он о ноуте знает, но не конфискует. Делает вид, что не в курсе. Почему, спросишь? Ему выгодно, чтоб у меня ноут был. Это — нарушение закона. Но, пока никто шума не поднял, все делают вид, что ничего не знают. Понимаешь?

Мих должен исполнять закон, но не исполняет. Это — политика!

За тем, чтоб таких нарушений не было, следят надзорщики. Думаешь, они не знают, что у меня ноут есть? Еще как знают! Твой Фред меня в первые же дни поймал. У него в мобильнике блютуз оказался! Блютуз — это еще одна прибабаха для связи. Только работает на коротких расстояниях. Я, по глупости, не смогла ее правильно отключить. Так вот, твой Фред два — три месяца выжидал, осматривался, а потом решил меня завербовать. Мол, если не хочу ноута лишиться, должна сливать ему информацию. То есть, я должна работать на него, чтоб он молчал. Это — грязная политика! Называется шантаж!

Подумай, какая у меня здесь может быть информация, которую он сам не знает? Ваши имена и фотокарточки? Но тут сам факт важен. Если я работаю на чужую разведку, меня в будущем можно будет крепко прижать! Понимаешь?

— Кажется, понимаю. Ксапа о таком говорила. И что ты сделала?

— Заложила Фреда Медведеву. Теперь я на две разведки разом работаю.

— Двойной агент? АТАС!

Ната хихикнула и уткнулась лицом в колени.

— Клык, ты совсем русским стал. Запомни, только никому не говори.

Я работаю на Медведева. Я русской родилась, русской и помру, какие бы татушки на мне ни кололи. Перед тем, как что-то Фреду слить, я каждое слово с Медведевым обговариваю.

Горько мне стало. Неужели Ксапа в надзорщиках ошиблась? Так и спрашиваю.

— Ну что тебя из крайности в крайность бросает? Ксапа Давидовна все сделала гениально. Как бы надзорщики контролировали закон, если б их здесь не было? Если б не она, мы бы не сидели сейчас у электрочайника. Потому что болтались бы в Кругу полсотни геологов — и все! Это Ксапа Давидовна у Мудра разрешение на наш прилет выбила. И вакансии она придумала. Теперь вакансии — это закон, против которого ни Медведев, ни надзорщики квакнуть не могут!

— Нат, я главного не пойму. Зачем так сложно?

— У верблюда два горба, потому что жизнь — борьба, — хмыкает Ната.

— Ты знаешь, сколько у нас государств?

— Ксапа говорила, двести с чем-то.

— Точно! В ООН — больше двухсот. Крупных около пятидесяти, остальные — мелочь с амбициями. Я это к чему? Та страна, которая получила выход в другой мир, через несколько десятков лет станет богатой и очень могучей!

Сильнее любой отдельно взятой страны! Потому что целая планета — это больше любого государства, даже самого крупного и богатого! А еще этой стране войны будут не страшны. Накрайняк, все население перейдет на планету, и его там никто не сможет достать.

Ни одна из стран не хочет, чтоб другая ее обогнала. И каждая хочет поиметь свою планету. У нас есть такое выражение: «совать палки в колеса».

— Знаю. Ксапа говорила.

— Вот все сейчас этим и занимаются. Суют нам палки в колеса.

Австралия проскочила со своей планетой как первая. Тогда никто еще не понимал, чем это обернется. Америке тоже повезло. Мало кто думал, что опыт удастся повторить. Ведь десять лет пытались — все впустую. Еще Америка слишком сильная страна, чтоб ей смогли помешать. Ну и, под конец, нет такого закона, чтоб помешать осваивать незанятую планету. У нас такой смешной мир, что все можно делать только по закону.

А вот когда мы, русские, открыли твою планету, все законы оказались против нас. Потому что твоя планета уже занята. Ну, почти все законы.

Есть закон, что можно помогать отсталым странам, и есть закон, что вы имеете право нас пригласить. Это ваша планета, и на ней ваши законы сильней всех наших — это тоже прописано в наших законах.

Понимаешь, какая сложилась ситуация? Ксапа Давидовна выбила почву из-под ног у всех стран, которые совали нам палки в колеса. А то ведь могло до войны дойти. Америкосы на нас всю Европу натравили. Они вообще любят воевать чужими руками. Якобы, Европа должна защитить бедных дикарей от кровожадных русских варваров. Россия попала в глубокую жопу. За три года дипломаты выбили только право на круг радиусом в тридцать километров и георазведку без права контакта с местным населением. Оцени ситуацию!

Как получить разрешение у местных, если с ними запрещено контактировать?

Это тоже политика!

Именно Ксапа Давидовна вытащила нас из этой жопы. Она вступила в ваше общество и стала недоступна нашим законам. А после этого она пробила разрешение на наше законное присутствие в вашем мире. Гениальная комбинация! Все мировое сообщество сразу заткнулось. Надзорщики могут только следить за исполнением нами ваших законов. И то — присутствовать на этой планете они могут только с вашего разрешения.

— Ты хочешь сказать, что мы можем выгнать их в любой момент?

— Не только их, но и любого из нас. Скажет Мудр слово — и любой русский в тот же день вылетит с этой планеты. Но надзорщиков пока выгонять рано. Пусть мир привыкнет, что здесь все идет по закону.

— Много людей на планетах австралийцев и американцев?

Десятки тысяч у амеров и сотни тысяч у австралийцев. Проиышленное освоение идет полным ходом. У амеров главное направление — сырьевое, у австралийцев сельское хозяйство скоро обгонит горное дело.

* * *

Вечером я повел Ксапу и Жамах гулять по берегу реки. И пересказал разговор с Натой слово в слово. Жамах выслушала с каменным лицом и ничего не сказала. Ну да, она же не слышала осенью тех сказок, в которых Ксапа свой мир описывала. А у Ксапы глаза загорелись.

— Ты знаешь, Клык, в таком ракурсе я о своих делах не думала. Надо бы Мише намекнуть, что он мне по гроб жизни обязан. Нет, пусть ему это Мудр намекнет. Какая Ната умница-девочка. Жамах, надо ее в ваш совет матерей внедрить.

— К этим плоскогрудым? Они только себя слышат. Давай лучше здесь совет матерей соберем, — предлагает Жамах.

— Здесь не из кого. Старая, мы с тобой, Ната… Можно еще Евражку пригласить, чтоб училась. Но кто нас слушать будет, если из местных только Старая. Давай лучше совет уважаемых охотников возглавим! — и хихикают обе.

Берут меня под руки, разворачивают и куда-то ведут.

— Смотрите, какие у Клыка женщины дружные, да веселые, — слышу за спиной голос Баламута.

— Мы тоже дружные! — два возмущенных писка.

— А кто утром ругался?

— Мы помирились!

Оглядываюсь и подмигиваю парню.

Ведут меня, конечно же, к Мудру. Приходится пересказывать разговор второй раз.

— Что я тебе говорил, Клык! — улыбается Мудр. — С этого дня будем приглашать Нату на обсуждение важных дел.

У вечернего костра Мудр дарит Нате свое копье, хвалит и говорит, что заслужила. С этого дня она охотница.

— Нифига себе! Я — охотница? Держите меня четверо! — говорит Ната в ответном слове.

* * *

Ба-ба-ба-бах!

Уже привычно просыпаемся под грохот взрывов. Сегодня у нас выходной, поэтому договариваемся с Мудренышем сходить посмотреть, как идут дела у Степы Динамита. Жамах и Фантазер тоже просятся с нами. Мы же охотничья команда.

Идти далеко, но после шабашки это как отдых. Рассказываю, как бежал по этим сопкам за авиеткой. Все эту историю слышали, но геологи таких чудес навыдумывали, что невредно повторить. Специально крюк делаем, я показываю поляну, где стояла авиетка. Потом Жамах рассказывает, как к нам попала. Потом мы ей — как от пожара спасались.

Выходим к скалам — и не узнаем их. Вместо крутого склона горы — каменистые осыпи. Под этими осыпями частично скрылась скальная гряда.

Подниматься по каменной осыпи сложно. Я иду по ней вверх, а она подо мной шуршит вниз. Но, все-таки, мы поднялись на скальную гряду.

Прошли по ней к ущелью, полюбовались, как кипит и бесится вода на порогах.

Вернулись к склону горы и спустились по осыпи с другой стороны скал уже в Секунду. Теперь пройти из Примы в Секунду трудно, но безопасно. А в прошлый год здесь Баламут ногу сломал…

Рядом с нами авиетка садится. Степа Динамит ругает нас нехорошими словами. Он наверху очередной ба-бах готовит, камни, которые ему мешают, вниз сталкивает. А тут — мы ходим. Убить же мог! Что сказать? Виноваты.

В трехстах шагах от нас экскаватор работает. Камни от склона горы отгребает. Я так понимаю, чудики начали строить дорогу через скальную гряду.

Из кабины экскаватора незнакомый чудик вылезает. Говорит, что только сегодня прилетел. Будет работать на экскаваторе, бульдозере, автокране и всем, к чему колеса или гусеницы приделаны. Я прошусь в кабину экскаватора. Он разрешает. Отдаю копье Мудренышу, уточняю, какой рычаг для чего. Руля здесь нет, но есть два рычага, которые гусеницами управляют. И поворачивается не лапа экскаватора, а вся кабина.

Сначала я помахал лапой в воздухе, пока не освоился, потом воткнул ковш в гравий. Зачерпнул, развернул кабину, высыпал. Чудик дал пару советов, и дело у меня пошло. Наш маленький экскаватор попроще, но ПРИНЦИП тот же.

Потом на мое место садится Мудреныш, затем — Фантазер. И, наконец, Жамах. Канавы рыть ей не довелось, она только бочки топлива возила.

Поэтому мы вчетвером на трех языках ей подсказываем! Жамах громко взвизгивает, когда экскаватор не то делает. Весело всем.

Назад летим вместе с техниками на авиетках. Прилетаем как раз к ужину. Выходной день — это здорово. Это чудики хорошо придумали.

* * *

— Скорее бы зима наступила, — говорит Мудреныш. — Отдохнуть хочу от такой жизни.

— И я отдохнуть хочу, — соглашается Ворчун. — Суетливыми мы стали.

Вспоминаю, год назад мы называли суетливыми чудиков. И все со мною соглашаются. Только Мудреныш хмурится при этом. Хмурится, но ничего не говорит. Думает. Завтра у нас праздник будет — малый ангар сдадим, а радости нет. Только усталость и хмурое настроение. Будто с охоты без добычи вернулся. Хорошо бы у меня одного — у всех так.

— А что мы в прошлый год в это время делали? — спрашивает Ворчун.

— Стену хыза закончили, внутри печь и камины из глины и камней лепили, — вспоминает Фантазер. — Радовались все.

— В прошлый год только хыз построили — сколько радости было. А в этот столько новых вещей появилось, а радости нет. Почему так? — спрашиваю я.

— Потому что в прошлый год сами думали и сами делали. А в этот — по подсказке чудиков живем, — чуть ли не рычит Мудреныш. — Не по нашим обычаям живем, вот в чем дело. С этой стройкой на охоту ходить забываем.

Год назад голодали бы от этого, а теперь всем обществом в столовую идем.

Еду чудиков едим.

— Но ведь наши вдовы еду готовят.

— Да ты посмотри, похожи ли они на наших. Давно уже одеваются как чудики. И продукты им чудики привозят.

Я как-то не задумывался. Но все наши вдовы перебрались поближе к кухне. Готовят, посуду моют. Тетя Глаша их сманила. Говорит, кто при кухне работает, голодать не будет. Странно, вообще, с этой кухней. Считается, эта кухня должна чудиков кормить. Но там никогда никому не отказывают.

Ни детям, ни взрослым. Шабашники в столовой едят — это понятно. Мы для того столовую и построили. Мы работаем, нам некогда еду готовить. Но усталые охотники с охоты приходят, добычу Старой отдают — и в столовую.

Не хотят ждать, пока им жены еду разогреют.

Как Старая с Глашей делят добычу, не знаю. Но как-то делят, потому что Старая запасает консервы на зиму, а в столовой часто кормят свежим мясом. ВАРЕНЬЕ варят сообща. Ягоды собирают наши девки, а сахарный песок привозят чудики. Дети от ВАРЕНЬЯ в восторге, а мне как-то не очень.

Спрашиваю у Ксапы, как при кухне добычу делят. Рукой махнула.

Говорит, она туда не суется. Бабы, мол, сами между собой договорятся, и не надо им мешать. Все сыты, голодных нет, значит, все идет как надо.

Вообще, вдовы, с тех пор, как стали на кухне работать, приобрели спокойствие, уверенность в себе. Уважаемыми стали. А тут еще от Вадима услышал, что это первый шаг к матриархату. Нет, тут Вадим не прав.

Первый — это моя Ксапа. Вдовы на кухне — это второй. Но так даже хуже.

Получается, уже два шага сделано. А тетя Глаша, которая еще и кладовщица, к которой мы за каждым гвоздем бегаем — это третий? Не нравится мне, в какую сторону наша жизнь меняется…

* * *

Первый снег выпал. Сразу много, и таять не хочет. Северные ветры дуют. Ксапа обрадовалась, говорит, пора на разведку лететь, айгуров считать. Жамах тоже лететь хочет. Ну, мои женщины всегда за одно. Фархай просится с нами. Конечно, мы ее возьмем. Кто же с Айгурами говорить будет?

Несколько вечеров ЭКСПЕДИЦИЮ обсуждаем, Ксапа с Медведевым по видео советуется. С женщинами шушукается. Теперь все общество об ЭКСПЕДИЦИИ говорит, планы строит.

Идем к Мудру. Мудр советует в первый полет на землю не садиться.

Только с неба с айгурами говорить. А то опять кто-нибудь в Ксапу копье бросит…

Правильно Мудр говорит. Пусть айгуры привыкнут, что мы по небу летаем, и никакого вреда от нас нет. Вылет назначаем на завтра.

* * *

Ксапа достает мобилку и собирает команду. Идем к Сергею. Фархай с Бэмби обнимаются, тискают друг друга, тараторят на нескольких языках. Ната тоже нам радуется. Один Сергей недоволен, выспаться не дали. Ну да, две жены — не одна жена.

Узнав, что полетим к Айгурам, Ната становится очень деловитой.

Ныряет под кровать, тянет оттуда железную корягу, которая называется АКМ.

Теперь я уже знаю, что это такое. Ната деловито отщелкивает МАГАЗИН, передергивает сучок сбоку, проверяет, сколько в МАГАЗИНЕ ПАТРОНОВ. И недовольно морщит носик. Тянет из зеленой брезентовой сумки два МАГАЗИНА, туго скручивает вместе изолентой и откладывает в сторону. А тот, который неполный, набивает ПАТРОНАМИ из коробки. И приматывает к нему изолентой еще один магазин.

— Нат, может, не надо? — жалобно спрашивает Сергей, натягивая рубашку.

— Надо, Федя, надо! Запас карман не тянет, — отзывается Ната.

— Что такое? — настораживается Платон.

— Да ну ее! — отзывается Сергей. — Как начинает всех ремнями безопасности пристегивать, так или колесо проколем, или в кювет влетим.

Пифия доморощенная.

Ната делает вид, что не слышит, но ехидно улыбается уголками губ и протирает АКМ тряпочкой.

— С перегрузом не полечу, — заявляет Сергей, шнуруя высокие ботинки и оглядывая набившихся в палатку.

— Натача, скажи Серь'оже, чтоб меня не прогонял. Мне очень-очень надо! — Фархай первая понимает, куда ветер дует.

— Мудреныш и мы с Жамах летим по-любому. Фархай и Клык — переводчики.

Остальные тянут жребий, — командует Ксапа.

— Так, может, Славку Летуна припахаем? — предлагает кто-то.

— Не советую, — бурчит Сергей. — У него салон не отапливается — раз.

Матюгальника «Голос с неба» нет — два. Скорость ниже, и запас хода меньше — три.

Рассвет встречаем над перевалом. Не потому, что так рано поднялись, просто дни стали короткие. Зато день намечается хороший, солнечный. Снега немного, но следы очень хорошо видны. По следам охотников мы легко и просто все стойбища айгуров найдем.

* * *

Фархай радуется, и всем радостно. Небо голубое, солнце светит, снег блестит. А в салоне тепло, и сиденья мягкие. Летим, песни поем.

Пролетаем над стоянкой Заречных. Нам руками машут. Но мы не садимся, круг делаем и дальше летим. Следы и на самом деле на снегу хорошо видны.

Ксапа все верно смозговала.

Как реку перелетели, так и дальше летим. Сергей говорит, на сто пятьдесят километров. Потом широким зигзагом летим на закат. На третьем или четвертом зигзаге видим стадо степных оленей. Небольшое такое, голов двадцать. Степные олени крупнее лесных, даже двадцать голов было бы очень хорошей добычей. Но! Нельзя пока на них охотиться. Холода еще не ударили, мясо испортится, не успеем съесть. И земля за рекой — это земля Заречных.

Да и некогда нам охотой заниматься. Мы айгуров ищем, а осенью дни короткие. Все к одному… Полюбовались на оленей, вздохнули печально — и дальше полетели.

Но тут Ната закричала. Пока мы все глазели на оленей по правому борту, она смотрела в бинокль на степь по левому борту. А все потому что не охотница. Не интересны ей олени. Хоть Мудр ей копье подарил, все равно не охотница.

Мы все к левому борту бросились. Но Сергей развернул машину носом в ту сторону, куда Ната рукой указывала, и мы ничего не увидели, пока не подлетели. Потому что Фархай и Ксапа первыми побежали к кабине пилотов и загородили весь вид своими спинами. Но, по радостному повизгиванию Фархай и Бэмби ясно, девчата что-то хорошее увидели.

Сергей разворачивает машину боком, и мы видим семерых охотников.

По одежде, по оружию понимаем, это не степняки. И не чубары. Фархай им рукой машет. Чудачка! Как будто они с такого расстояния могут что-то в кабине вертолета рассмотреть.

Сергей снижает машину. Снег подтаял на солнце, стал липким, тяжелым, и совсем не пылит в вихрях ветра от винта. Бэмби протягивает Фархай микрофон.

— Удачной охоты вам! Это я, Фархай, говорю! — кричит Фархай в микрофон. — Я очень рада вас видеть! Когда увидите моих родных, передайте им, что у меня все хорошо. Мне мужчина подарки дарит, скоро я его женщиной стану! Мы весной свой вам поставим! Больше не могу говорить. Сейчас мы торопимся, скажите всем, что я позднее к вам прилечу, тогда все новости расскажу. А вы поверните к реке. Скоро увидите следы. Четыре руки оленей идут на восход солнца. Удачной вам охоты!

Сергей чуть наклоняет машину носом к земле и резко бросает вперед.

Несколько вздохов — и охотники где-то далеко позади.

— Умница! Все правильно сказала, — хвалит Ксапа Фархай и прижимает к себе. — Только не надо так кричать в микрофон.

— Мало охотников. Место ровное, трудно им будет, — замечает Хвост.

— Надо было им вдесятером идти. Фархай, далеко до вашего стойбища?

— Не знаю. Это не наши охотники. Но у нас с ними дружба. Моя сестра к ним ушла.

— Смотрите, смотрите! — кричит вдруг Бэмби из кабины пилотов. А нам опять не видно. Жамах с Ксапой спинами обзор перекрыли.

— Девушки, дайте взглянуть, — просит Платон.

— Волки там, — сердито произносит Ксапа, а Сергей разворачивает машину боком. И мы видим волчью стаю. Это степные волки, крупные, сильные и выносливые. Опытный охотник, вооруженный копьем, легко может справиться с одним волком. Если повезет, одолеет пару. Но степные волки всегда ходят стаей. А эта стая — всем стаям стая!

Я вдруг понимаю, что в оружии степняков есть смысл. Охотник, вооруженный копьем, может убить двух, максимум, трех волков. А дротиками — по числу дротиков, и последнего — ножом. Если все охотники станут цепью в шаге друг от друга, можно отбиться даже от такой крупной стаи.

— Ух ты! Их тут сотни полторы! — восхищенно произносит Платон.

— Canis dirus — ужасный волк, — говорит Ксапа.

— Да ну? Обычный доисторический Canis lupus — серый волк, — возражает Платон. Dirus жил на Аляске и современной Канаде.

— Так зимой по льду от нас до Аляски всего сто километров. Им один день ходу, — не сдается Ксапа.

— Зачем — по льду? Были времена, из Азии в Америку посуху ходили, — уточняет Платон.

— Чем серый волк отличается от ужасного? — спрашиваю я.

— Ужасный крупнее. Средний вес порядка семидесяти килограммов. Серые будут поменьше. Ну, челюсти и скелет в чем-то различаются. Тут я не силен.

— Семьдесят килограммов — это много?

— Это как тетя Глаша.

Вожак стаи останавливается, когда мы подлетаем поближе, за ним останавливается вся стая. Многие садятся, а некоторые даже ложатся на снег. Эта стая пришла издалека, голодная и усталая.

— … Нет, поляные волки белые. Их по костям легко отличить. у них отсутствуют два коренных зуба… — спор о природе волков набирает силу.

Геологи дружно доказывают Нате, насколько она не права.

Волкам надоедает ждать, они по широкой дуге обтекают висящий на небольшой высоте вертолет и бегут дальше, по своим делам. А, кстати, куда они бегут?

— Сергей, куда они бегут?

Сергей отводит машину чуть северней, туда, где след стаи прямой как полет копья. Зависает над ним, разворачивает машину, чертит пальцем на экране с полетной картой…

— Бегут приблизительно на юг. Выйдут к реке километров на тридцать западнее поселка Чубаров. Тридцать километров — это, ты говорил, один дневной переход.

Льда на реке еще нет, вода холодная. Не будут волки пересекать реку.

Но, все же, Жамах достает мобилку и предупреждает своих. А я предупреждаю Заречных, что через день-два на них может выйти крупная стая степных волков. На костры волки не полезут, а вот охотникам лучше вернуться домой.

Летим дальше. Сергей уступает место за штурвалом Нате. Спор с волков переходит на собак.

— … По последним данным, собак одомашнили где-то от двадцати пяти до сорока тысяч лет назад, — сообщает Вадим. — То есть, именно сейчас.

— Не сейчас, а полгода назад, — улыбается Сергей. — И зовут первую собаку Собак.

— Как писал Роберт Янг, главная опасность для хронопутешественника — оказаться причиной того события, которое он взялся расследовать, — замечает Платон.

— Все-таки, думаешь, мы в собственном прошлом? — оборачивается к нему Ксапа.

— Данных мало. Но если так, то наше воздействие дойдет до двадцать первого века через сорок тысяч лет. Для нас тогда будет не двадцать первый, а шестьдесят первый век.

— Столько не живут, — хмыкает Сергей, присоединяясь к нам.

— Но помечтать-то можно!

— Серь'ожа! Мы на точке поворота. Поворачивать? — раздается из кабины.

— Поворачивай, милая.

— Первую стоянку айгуров увидим или на этом, или на следующем зигзаге, — уверенно произносит Ксапа.

Машина разворачивается и летит к реке. Мы передвигаемся к другому борту. Долетаем до реки, разворачиваемся и летим в степь. Даже видим вдали вамы айгуров, когда Фархай вдруг кричит:

— А-а-а! Беда!

Подбегает к Ксапе, бухается на колени, хватает за руку.

— Ксапа, помоги! Волки охотников порвут!

— Как порвут? Они же к реке идут.

— Волки увидят след стада, повернут, побегут за стадом. А там, между ними и стадом, охотники!

— Серега, назад, аллюр три креста! — восклицает Вадим. Сергей сгоняет Нату со своего места, разворачивает машину так резко, что горизонт за окном стоймя встает, и ведет машину в ту точку, где мы в последний раз видели стадо. Ната тем временем достает из шкафчика АКМ, со щелчком вгоняет в гнездо связанные изолентой МАГАЗИНЫ, передергивает сучок сбоку. Платон достает из рюкзака ПИСТОЛЕТ, а Вадим роется в рюкзаке и чертыхается. Я развязываю ремешки и стаскиваю кожаные мешки с наконечников копий…

* * *

Мы успеваем. Волки уже окружили охотников широким кольцом, но еще не нападают. Охотники стоят плотной группой, спиной к спине, приготовив к бою копья и дротики.

Сергей выходит из кабины, на ходу застегивая на себе ремни, защелкивает карабин на кольце над дверью, забирает у Наты АКМ и распахивает дверь.

— Бемби! Ниже! Держи пятнадцать метров! — и садится на порог, свесив ноги за борт.

Ба-бах! Ба-ба-бах! — рявкает АКМ в его руках, и вожак бьется в агонии на снегу. — Ба-бех! Рядом с вожаком падает другой волк. Ба-бах!

Ба-бах! Ба-бах!

— Бэмби! Доверни вправо! Стоп! Умница!

Ба-бах! Ба-бах! Ба-бах!

Одни волки падают, пятная снег кровью. Другие озираются, поджав хвосты. Некоторые уже связали смерть сородичей с грохотом сверху и скалятся на вертолет.

— Платон, у меня разряд мастера по стрельбе. Дай пистолет подержать, — пристает Ната к геологу.

— Только одну обойму!

Ната встает за спиной Сергея, широко расставив ноги. Левой рукой берется за поручень, поднимает правую с пистолетом.

Бах — бах — бах — бах — бах — бах!

Ба-бах, ба-бах, ба-бах, бах! Сергей отщелкивает МАГАЗИН, переворачивает и втыкает в АКМ другим концом. Передергивает сучок сбоку.

Ба-бах!

Грохочут выстрелы, падают волки, в нас летят горячие гильзы. Бэмби медленно разворачивает вертолет над головами охотников.

— Обойму! — кричит Ната, и Платон сует ей что-то в руку. Она загоняет это в рукоятку пистолета.

— Магазин! — кричит Сергей. Ната выдергивает из-за пояса два связанных изолентой магазина и вкладывает в его руку.

— Обойму!

— Последняя — сообщает Платон.

Волки разбегаются. Бэмби ведет вертолет по широкому кругу, чтоб Сергей с Натой могли стрелять в разбегающихся волков. Гремят выстрелы.

— Песец! Патроны кончились, — сообщает Ната.

— Отстрелялся, — говорит Сергей минуту спустя. Все!

— Совсем все? — спрашивает Вадим.

— Есть в заначке один магазин на черный день. Но там трассеры, разрывные и зажигательные. Жалко на волков тратить. Бэмби! Сажай машину.

Еле успеваю поймать Фархай за шиворот и втащить назад, в машину.

— Ты куда баз копья? Там каждый третий — подранок.

Выходим вдвоем с Мудренышем и добиваем ближайших подранков. На подранков нужно обязательно вдвоем идти. Если подранок на охотников бросается, один его копьем сдерживает, другой добивает. Секундное дело, и безопасно.

Увидев, что мы взялись за подранков, айгуры разбиваются на пары и тоже добивают волков.

— У вас все целы?! Раненых нет?! — кричу я им на айгурском.

— Все целы. Волки не успели напасть. Но мы здорово перепугались!

— отзывается высокий айгур.

— Скажите спасибо Фархай. Это она нас сюда направила, когда увидела, куда волки бегут.

— Фархай духом стала?

— Пока нет. Живая как мы с вами. Я запретил людям выходить, пока мы подранков не добьем.

Запретишь таким, как же! Идут к айгурам стайкой. Посередине — Фархай, справа Ксапа, слева Ната, сзади Жамах. У Жамах, Ксапы и Наты хоть копья в руках. И вообще, такой вид, будто они Фархай охраняют.

— Вот ваша Фархай, — говорю я. — А ты, непоседа, сначала познакомь нас. Потом будешь обниматься.

— Не буду я ни с кем обниматься! У меня свой мужчина есть, — возражает Фархай. Но представляет трех охотников. Остальных по именам не знает. Затем представляет нас.

— Это Мудреныш, тот, кто будет вождем народа. Это Клык, тот, кто отводит народам земли. Это Жамах, та, что сидит в совете матерей Чубаров.

Женщина Клыка и охотница. Это Ксапа, та, которую знают и уважают все народы.

И так — о каждом. Конечно, приукрасила немного, но так полагается.

Это очень хорошо, что охотники не из того общества, в котором жила Фархай.

Они знают, что Фархай сбежала от шамана, и ее унесла в небо желтая машина. Но это не их шаман, и у них нет зла, что Фархай его обидела.

А желтая машина — вот она, совсем не страшная. Очень вовремя прилетела.

Фархай радостная, к ней относятся с уважением. Я говорю на их языке.

Значит, мы друзья. И Фархай привела нас вовремя. Еще немного — и в стойбище прибавилось бы вдов.

— Вы убили этих волков. Что вы будете с ними делать? — задает главный вопрос старший охотник. А мы еще не думали об этом. Собираемся кругом. Чудики сразу говорят, что им волки не нужны. Бэмби утверждает, что это мясо. Нельзя разбрасываться продуктами. Но Сергей говорит, что больше трех-четырех не возьмет. Перегруз будет. Мудреныш напоминает, что это не наша земля. Нельзя охотиться на чужой земле.

— А чья здесь земля? — спрашивает Ксапа.

— Или Заречных, или Айгуров, — говорю я. Сергей достает из-за голенища сапога карту, разворачивает, показывает, где Заречные, где Чубары и где мы сейчас. Так далеко заречные охотиться не ходят. Только если голодной зимой. Нет, по глубокому снегу так далеко тоже никто не пойдет. Оборачиваюсь к айгурам.

— Мы сейчас обсудили, чья это земля. Это не наша земля, не Чубаров и не Заречных. Вы здесь охотитесь, выходит, это ваша земля. На чужой земле охотиться нельзя. Значит, это ваша добыча.

— Но этих волков убили вы, — удивился айгур.

— Фархай нас попросила, вот мы их и убили. Она айгурка, ей можно, — улыбаюсь я.

— Тогда выходит, это добыча Фархай? — удивляются айгуры.

— Выходит, так, — пожимаю плечами я как можно равнодушней.

— Клык, что такое ты говоришь? Мне даже одного волка до Примы не донести. И Серь'ожа говорит, что больше четырех не возьмет. Зачем нам столько? — возмущается Фархай. Перевожу ее слова для наших.

— Твоя добыча, ты и дели, — смеется Вадим. Фархай поражена свалившимся на нее богатством и ответственностью.

— Охотники, берите столько, сколько сможете унести, — наконец, решает она. Мы с Мудренышем перемигиваемся. С самого начала было ясно, что без добычи не останется никто. Но мы повернули дело так, что теперь все по закону, и авторитет Фархай возрос.

— Жалко, столько добычи пропадет, — огорчается Жамах. Айгурам тоже жалко, всем жалко. Но если оставить добычу здесь, ночью волки вернутся.

Встаем кружком и обсуждаем, что можно сделать.

— А если грузовой вертолет вызвать? — предлагает Сергей.

— Без холодильника мясо за неделю испортится. Вот если б морозы стояли…

Перевожу слова чудиков айгурам. Те соглашаются.

— Парни, развезем добычу по всем ближайшим становищам! — высказывает мудрую идею Ксапа. — Айгурам, Чубарам, Заречным… Разделим кто сколько съесть сможет.

Идея нравится всем, особенно, айгурам. Авторитет их рода среди других родов айгуров значительно возрастет. Сергей, Ксапа и я идем в машину договариваться с Медведевым насчет второго вертолета. Но связи нет. Сергей предупреждает наших, мы поднимаемся на пятьсот метров, и связь появляется. Говорю Медведеву, что на охотников напали волки, много волков. Теперь у нас много-много мяса. Сергей говорит, пять тонн. Но оставлять нельзя, волки вернутся. Нужен вертолет, чтоб мясо увезти.

— Люди все целы? Раненые есть? — спрашивает Михаил.

— Раненых нет, но пришлось применить огнестрельное оружие, — влезает Сергей. — Ситуация была критическая. Форс-мажор.

— Добро, высылаю к вам ближайший борт. Сергей, подготовь рапорт о расходе боеприпаса.

Вскоре с Сергеем связывается Слава Летун, и мы садимся.

— Парни, живем! К нам летит Слава Летун, — громко говорит Сергей.

— Но пока заправится, пока долетит, не меньше двух часов пройдет.

Предлагаю не терять время и перекусить.

Фархай переводит айгурам. Идея встречает одобрение народных масс, как Ксапа говорит. Охотники выбирают молодую волчицу и быстро разделывают.

Думали, мы сырое мясо есть будем. Но Сергей достает из багажа два примуса, и мои женщины берут готовку еды в свои руки. Только долгое это дело — ждать. Пока вода закипит, пока мясо сварится…

Замечаю, что у Ксапы и Наты вместо верхних пуговиц на одежке блестят зрачки видеокамер, вроде той, что Ната на козырек кепки цепляла. Значит, среди айгуров тоже задумали перепись населения провести.

— Парни, стащим волков в кучку, чтоб сразу в машину закидать, — предлагает Сергей. А что, правильная мысль. Дни сейчас короткие, надо все быстро делать. И не так скучно ждать, пока мясо варится.

Укладываем туши рядами бок о бок в тридцати шагах от вертолета.

Сергей расстилает на утоптанном снегу брезент, ставит стопку одноразовой посуды. Фархай поверх брезента стелет салфетку, режет хлеб. Мы все к хлебу привыкли, но айгурам он в диковинку. Мои женщины раскладывают куски мяса по мискам. В другие наливают горячий, наваристый бульон. Фархай разносит миски охотникам. Как определяет старшинство, мне не понять Но никто на нее не ворчит. Едим мясо, запиваем обжигающим бульоном. Хорошо! Так хорошо мне давно не было.

— Нат, когда вернемся, составь рапорт о расходе патронов. Медведев велел, — вспоминает Сергей.

— Дрянь дело! Пистолет не мой. С меня Медведев три шкуры спустит!

— грустнеет Ната.

— Пистолет мой, мне и рапорт писать, — говорит Платон. — Ната, ты скольких положила.

— С каждой обоймы по одному промаху. Выходит, двадцать четыре. Но половину ранила.

Ничего себе! А я думал, Ната не охотница…

— Мы много подранков добили, — уточняет Мудреныш.

— Почему мужчины ругают женщину-охотника — спрашивает меня старший охотник айгуров. Опять в нем подозрительность проснулась. И что я ему скажу?

— Мы охотились на чужой земле. На чужой земле охотиться нельзя. Их вождь будет очень недоволен. Платон говорит, что возьмет вину охотницы на себя.

— Ты сказал: «их вождь». У тебя что, другой вождь?

— Мы из разных народов, но живем вместе. Вместе охотимся, вместе едим, вместе дела делаем. Скоро одним народом станем. Моя женщина — Ксапа — из их народа. Второй год вместе живем.

Айгуры удивленно качают головами.

Рассказываю, что мы живем в горах за перевалом, там, где три долины вдоль реки, только не этой, которая рядом, а другой. Что живем в первой долине, но нас очень много, поэтому следующим летом собираемся заселить вторую долину. А этим летом мы провели в третью долину народ Степняков, потому что степи столько народов не прокормить.

— Так Фархай правду сказала, что ты раздаешь народам земли?

— Не один я. Дать целому народу землю — это очень ответственное дело. Надо, чтоб на земле жило много дичи, чтоб земля понравилась тому народу, которому мы ее предлагаем. Переселить целый народ — это очень непростое дело. Оно занимает много дней. Но ни Чубары, ни Степняки пока не жаловались. Следующим летом мы переселим Заречных и выделим земли вам.

— А если мы не захотим жить на тех землях?

— Да живите там, где вам больше нравится! Но мы объясним вам, какие земли уже заняты, где вам жить и охотиться нельзя.

Тут очень вовремя слышится гул двигателя. А вскоре мы увидели и сам вертолет. Слава Летун зависает над аккуратными рядами волчьих туш, разворачивает машину хвостом к нам и сажает так, чтоб грузить было удобнее. С радостным гомоном бежим к кабине.

— Ну и бойню вы устроили, — выходит нам навстречу Слава Летун.

— Они нас скушать хотели. Теперь мы их кушаем, — объясняет Фархай.

Слава привез пять бочек топлива. Первым делом выкатываем их. Пока Сергей заправляет машину, Слава застилает пол пленкой, и мы грузим волков.

Для пустых бочек места в отсеке не остается.

— Да кому они, пустые, нужны? Бросим здесь, — решает Слава. Ставим бочки пирамидой. Будет в степи приметное место.

Айгуры полетят с нами. Поэтому рассаживаем семерых охотников по креслам в желтой машине. Фархай и я при них — переводчиками. Десятая — Ксапа. Естественно, Сергей с Бэмби в пилотской кабине. Остальные переходят к Славке Летуну. У него жуткий перегруз получается, но ему пофиг. Говорит, степь плоская, он пойдет над самой землей.

— Вы с Натой затеяли айгуров переписать — это чтоб за них вакансии получить? — спрашиваю Ксапу, когда поднимаемся в воздух, и айгуры прилипают к окнам.

— Ага! Но надо сначала официально принять их в наш союз. Ну, что-то вроде ярмарки невест устроить.

— Вакансии можно на мясо обменять?

— Можно, но не нужно, — ухмыляется Ксапа.

— Почему?

— Ты намекни только Медведеву, что его вакансии с голода помирают, он сколько угодно мяса пришлет. Завалит продуктами! — и улыбается от уха до уха. А я стою словно дубиной по голове тюкнутый. Раньше Ксапа говорила, что чудики хотят занять наши земли. Я, по простоте, думал, для этого нужно нас выгнать куда подальше. А теперь получается, чудикам нужно, чтоб нас на наших землях было как можно больше. Чудики — они чудики и есть!

До стоянки айгуров мы летим совсем недолго. Это пешком долго идти, а по воздуху — в пятьдесят раз быстрее. Может, в сто. Сергей говорил, но я не разобрался, как режимы полета различать. В общем, пока охотники шумно восхищаются, мы уже на посадку заходим.

До вамов сто шагов. Открываю дверь, выхожу первым и жду, когда все охотники выйдут. За ними — Фархай и Ксапа. Пилоты остаются в машине.

Веселой дружной группой идем к вамам. Нас встречает встревоженная молчаливая толпа айгуров. Но, заметив, что мы веселы, айгуры начинают неуверенно улыбаться.

— Вождь, у нас богатая добыча! Сегодня все лягут спать сытыми, завтра лягут спать сытыми, послезавтра лягут спать сытыми!

— Где же ваша добыча? — спрашивает вождь. — Сколько охотников надо за ней посылать?

— Не надо никого посылать, — старший охотник оборачивается, ищет глазами зеленую машину… И не находит. Все взгляды скрещиваются на мне.

Я тоже оборачиваюсь. Нехорошо будет, если подумают, будто мы украли мясо.

Далеко на горизонте видна черная точка.

— Да вот же они! — указываю рукой. — Добыча тяжелая, летят низко и медленно. Много добычи, тяжело нести.

Охотники снова улыбаются.

— Никого не надо посылать, — повторяет старший охотник. — Скоро мясо будет здесь.

Зеленый вертолет из точки превращается в силуэт, подлетает, зависает в воздухе и снижается там, где ему Ксапа руками показывает.

Разворачивается к нам задом и раскрывает заднюю стенку.

Такого радостного возбуждения у людей я давно не видел.

— Эти волки хотели нас съесть. Но прилетела Фархай, та самая, и приказала их убить. Теперь мы их съедим, — коротко и ясно излагает главное старший охотник. Потом еще раз десять, с деталями. Потом мы сидим в ваме вождя, и Ксапа через Фархай объясняет вождю новый миропорядок. В котором никто ни с кем не воюет, все друг другу помогают, и все обязаны учить наш язык. Почему наш? Потому что он простой. Любой народ может его выучить легко и быстро. Тем народам, которые знают общий язык, Клык подбирает хорошие земли, богатые добычей. А если нехорошие люди нападут на наши народы, Клык их прогонит.

— Клык настолько силен? — удивляется вождь.

— Сила Клыка в том, что его слов слушаются могучие охотники, — поясняет Ксапа. — Вот волки не послушались, и что с ними стало?

Услышав перевод, охотники весело смеются. И еще раз рассказывают, как стояли спиной к спине, а вокруг умирали, пораженные внезапной смертью, волки.

Потом я еще раз объясняю, что Фархай — моя названная сестра, и живет в моем ваме. Поэтому народ Айгуров мне, как бы, не чужой. Был бы чужой, я бы десять раз подумал, выделять ли айгурам хорошие земли.

— Пошли меня за картами, — шепчет мне на ухо Слава Летун, когда разговор заходит о землях. Раз просит — посылаю громко, на языке айгуров.

Он уходит и вскоре возвращается с папкой космоснимков формата А3, как Света говорит. Освобождаем у костра место, и я раскладываю мозаику из восьми космоснимков. Платон цепляет на стену вама яркий электрический фонарь. Объясняю, что высоко-высоко в небе летает глаз, который передает мне эти рисунки. Народ поражен.

— Как может глаз летать по небу? — удивляется вождь.

— Спроси у своих охотников. Они сегодня летали. Но глаз летает намного выше! Как же я могу распределять земли, если ни разу их не видел, — объясняю вождю. — Сначала смотрю на рисунки, потом лечу и проверяю сам. Эта темная полоса — река. Мы сейчас здесь. Чубары живут на другом берегу, вот здесь. Заречные — тут. А с этого места на нашем берегу реки начинаются леса. Места хорошие и богатые. Мы как-то остановились переночевать вот тут, на берегу реки, так ночью у нас волки тушу лося утащили.

Я говорю по-айгурски, Фархай переводит нашим. Услышав о волках, Сергей и Платон начинают хихикать и подталкивать друг друга локтями.

Бэмби тоже фыркает в ладошку.

— Хороший был лось, жирный, вкусный, — говорю я, посмотрев на них.

— Волки остались очень довольны.

Охотники усмехаются. Самое то, чтоб снять напряжение серьезного разговора.

— Утром Бэмби, — указываю рукой, о ком речь, — выходит из желтого летающего вама. Вскоре возвращается и говорит: «Серь'ожа, я не буду такое мясо жарить.» «Почему?» — удивляется Сергей. «Волки покушали, нам только кости оставили. Никто кости не жарит, если на них мяса нет».

Теперь смеются все. До слез, до колик в животе. Даже Бэмби, даже серьезная Жамах.

— Так вы хотите, чтоб наш народ слился с вашим народом? — спрашивает вождь, отсмеявшись.

— Сливаться не обязательно. Мы предлагаем вам войти в наш союз народов. Народы, которые входят в союз, меняются невестами и помогают друг другу в трудное время.

Долго говорим. Айгурам не верится, что мы предлагаем им вступить в союз народов, и ничего за это не требуем. Разве что — язык выучить. И то, не сейчас, а когда время будет. Если б не Фархай, нам бы не поверили. Но все охотники подтверждают, что мы признали право на добычу за Фархай. Как она сказала, так и делим убитых волков.

В заключение говорю вождю, чтоб не торопил события. В таком деле спешить нельзя. Мы еще не раз увидимся и все обсудим. Их охотники у нас в гостях побывают, наши — у них. Но, если какая беда случится, чтоб посылал гонцов к Чубарам или Заречным. И гонцы звали меня или Фархай.

Когда выходим из вама, в небе светят яркие звезды. Остаемся ночевать у айгуров. Фархай убегает поболтать с подругами, а охотники, которых мы спасли от волков, решают, кто из гостей в чьем ваме будет ночевать.

Удивительно, но мобилки здесь работают. А там, где волков били, не работали. Сергей говорит, там радиотень, прямую видимость заслонял горный пик. Какая прямая видимость, если до перевала много дневных переходов? С такой дали даже в бинокль ничего не видно. Но мобилка работает, и я поговорил с Мудром и Мечталкой.

* * *

Хорошо выспались и встали с первыми лучами солнца. Зимой это просто — и выспаться, и с первыми лучами встать. Быстро позавтракали и собрались лететь во второе стойбище Айгуров. Не то, в котором родители Фархай и шаман живут, а то, которое на закат от него. Есть еще стойбища айгуров к северу, но Фархай говорит, там плохие люди живут, фиг им, а не волчье мясо!

С нами собрались лететь шесть уважаемых охотников. Я бы сказал, стариков, но — ДИПЛОМАТИЯ! Пусть будут охотники. Кстати, это Ксапа с Фархай их уговорили. Чтоб не мы новости рассказывали, а они.

Заходим в желтую машину, а в ней холодно! Выстудилась за ночь. Но, как только машина оживает под руками Сергея, в салоне быстро теплеет.

Пол дневного перехода для вертолета — не расстояние. Только набрали высоту, и сразу снижаться начали. Уважаемых стариков-охотников в этом стойбище хорошо знают, Фархай тоже помнят. И о желтой машине, что унесла Фархай, тоже наслышаны. Мы даже особого удивления не вызываем.

А когда зеленая машина раскрывает брюхо, и мы начинаем выгружать волчьи туши, айгуры поражены до глубины души. РАЗРЫВ ШАБЛОНА, как говорит Ксапа.

Фархай пересчитывает туши на снегу, туши, оставшиеся в машине, и остается довольна. Объясняет, что остальное — для ее родных и близких.

Второй РАЗРЫВ ШАБЛОНА. Девка делит добычу, и все ее слушаются.

Переобнимав всех знакомых девок, Фархай заявляет, что мы улетаем, потому что она очень домой торопится. По родным соскучилась. И лезет в машину. Трое уважаемых стариков остаются поделиться новостями, а трое летят с нами.

Машины поднимаются в воздух и улетают. На земле — НЕМАЯ СЦЕНА, как Ксапа говорит. Наверняка она подговорила Фархай такую жуткую спешку устроить. Не поели, у костра не посидели. Даже не познакомились толком.

Прилетели, разгрузились, улетели. Только чудики так делают!

До родного стойбища Фархай тоже недолгий перелет. Встречают нас настороженно и недоверчиво. Но когда зеленая машина раскрывает брюхо, и мы выбрасываем на снег первые две туши, все меняется. Сначала изумление, а потом дружный рев восторга! Моментально к нам меняется отношение. Нас обнимают, хлопают по спине, говорят все и разом. Ничего не понять! А Фархай вообще затискали так, что она визжит, бедная.

Только когда первый бурный восторг стихает, и Фархай представляет нас айгурам, узнаем, в чем дело. Оказывается, последние дни охота не ладилась. Не голодали, но жили впроголодь, чтоб не расходовать запасы, приготовленные на зиму. Три дня вождь уговаривал шамана, и сегодня тот затеял большое камланье. Долго камлал, все утро. Жаль, что мы поздно прилетели, не видели. Сколько лет живу, ни разу не видел шамана в деле.

Но камлание заканчивается, охотники собираются на охоту. Шаман останавливает их, говорит, чтоб сегодня не ходили, до завтра подождали.

И тут прилетаем мы, привозим добычу. Сегодня не надо на охоту ходить!

Очень сильный шаман!

— Вот, блин, ежкин кот! — говорит Ксапа. — Религия, блин, опиум для народа! Фархай, веди, познакомь нас с шаманом.

Фархай растерялась, но Ксапу слушается. Ведет нас к ваму шамана.

За нами, на десять шагов позади, все общество идет. Вам шамана приметный, высокий.

— Шаман, к тебе важные люди пришли, — робко подает голос Фархай.

Не так надо! Отодвигаю ее и рявкаю:

— Шаман! Выходи, мясо принимай! Фархай велела нам тебе много мяса привезти, — по-айгурски говорю, чтоб все поняли.

Входной полог отодвигается на чуть, в щели появляется глаз.

— Живи долго! Это ты шаман? — спрашиваю я.

— Я.

— Ты сегодня камлал?

— Да, я камлал.

— Ну так, значит, Фархай нас к тебе послала. Мы волчье мясо привезли. Много мяса, за день не съедите.

За моей спиной хихикакт Ксапа. Шаман высовывает голову и оглядывает толпу.

— Ты кто такой?

— Я Клык. Ты сегодня камлал, Фархай велела тебе мясо привезти. Мы привезли. Идем, покажу! Если не понравится, мы назад увезем.

— Это Клык. Очень уважаемый охотник. Он говорит с народами, он раздает земли народам, — тараторит Фархай.

Шаман скрывается в ваме, но очень скоро появляется в расписанной белыми полосами одежде и с бубном в руке. Не сразу понимаю, что белые полосы изображают кости. Шаман на своей одежде скелет нарисовал.

Делаю широкий жест рукой в сторону вертолетов. А крепкий духом этот шаман. Чем-то чубаров напоминает. Ведь у него тысяча вопросов на языке, но молчит.

Парни уже выгрузили на снег два десятка туш, и брюхо машины закрыто.

— Мы оставили пятнадцать туш, по пять на общество — говорит Платон по-русски.

— Что сказал этот охотник? — спрашивает шаман.

— Говорит, вчера Фархай велела убить волков, которые напали на айгуров. Говорит, этих велела привезти тебе. С нами прилетели ваши уважаемые охотники, они вам все расскажут.

Старики-охотники солидно кивают головами и подтверждают, что я правильно сказал.

Шаман переворачивает ближайшую тушу, рассматривает рану. Мы добивали волков копьями аккуратно, чтоб шкуры сильно не попортить.

— Это хорошее мясо. Почему котлы до сих пор холодные? — громко спрашивает шаман и бьет в бубен. Начинается радостная суета. Тем временем уважаемые охотники, шаман и я рассаживаемся в ваме вождя. Фархай куда-то убежала. Отругаю ее, когда наедине останемся.

— Я видел и слышал сегодня много удивительного, — начинает вождь.

— Кто мне объяснит это? — И смотрит на меня.

— Пусть начнут старшие, — плавным жестом указываю на уважаемых стариков и слегка кланяюсь. Надоело говорить, вчера полдня языком молол.

Но старикам мои слова очень понравились. Говорят они долго, дополняя друг друга. И почти не привирают. Если припомнить, это Фархай вчера много лишнего нафантазировала.

Потом шаман расспрашивает меня о Фархай. Простые вопросы, давно ли я ее знаю, да где живет. Честно ему отвечаю, что живет в моем ваме, и стала мне названной сестрой. Что нашла себе мужчину, и скоро перейдет жить в его вам. Эта новость очень огорчает шамана. Спрашивает меня, как она узнала о камлании? Как-как? Мы от теток Фархай услышали, когда они ее обнимать кончили. Но этого шаману лучше не говорить. Пусть тайной останется. Поэтому говорю шаману, надо у самой Фархай спросить. Я за нее отвечать не хочу. Могу обмануть, нехорошо получится. Шаман со мной соглашается.

Вождь расспрашивает о моих спутниках и о том, как мы живем. Это надолго, но деваться некуда, рассказываю. То, что можно вамы строить из бревен, и называются они хызы, удивляет всех. Обещаю свозить к нам в гости и показать. Только не сейчас, а в следующий раз. Тут у меня звонит мобилка. Сергей сообщает, чтоб поторопился. Оставаться на ночь нельзя, циклон идет. Завтра будет мокрый снег с дождем, туман и низкая облачность.

Если не хотим на неделю застрять, нужно сегодня возвращаться.

— С кем ты сейчас говорил? — спрашивает вождь.

— Я говорил с Сергеем. Это тот охотник, который желтый летающий хыз по небу водит. Завтра будет мокрый снег с дождем, облака опустятся, лягут на горы. В такую погоду в горах очень опасно летать. Сергей меня торопит, говорит, нужно скорее назад лететь.

— Ты точно знаешь, что завтра погода испортится? — удивляется вождь.

— Любой из народа русских может узнать, какая погода будет завтра.

Любой, кто долго живет с народом русских тоже может это узнать. Одна из моих женщин из народа русских.

Неожиданно все трое уважаемых стариков меня поддерживают. Говорят, завтра погода испортится. У них кости ноют.

— И у меня с утра кости ноют, — ухмыляется шаман.

— Только начали разговор о главном, но раз Сергей зовет, я должен идти, — говорю я с сожалением. — Нам нужно обсудить много важных вещей.

Мы обсудим их в следующий раз. Мы еще не раз увидимся.

Шаман и вождь провожают меня до машины. Ксапа уже ждет у дверей.

— Побибикай, — говорит она Сергею. Оказывается, у вертолета есть бибикалка как у экскаватора.

— Подари нож вождю, — подсказывает мне Ксапа.

— Тогда шаману тоже надо. Снимай свой.

Ксапа вздыхает и расстегивает портупею. На ремнях еще фляжка висит.

Расстегиваю свои ремни. А кому первому дарить? Кто у айгуров важнее? Вождь или шаман? Хорошо, у меня две руки. С теплыми словами протягиваю вещи сразу обоим.

— Ой, у меня во фляжке кофе с коньяком, — вспоминает Ксапа. Смотрю, кому досталась ее фляжка. Шаману. Самое то! Пока вождь восхищается сталью ножа, инструктирую шамана.

— В долбленке горькая целебная настойка. Пить ее полагается понемногу, маленькими глотками.

— Отчего она помогает?

— Придает сил и бодрости в холодную мерзкую погоду, такую, как будет завтра, — подсказывает Ксапа, и я перевожу шаману.

Прибегает Фархай с целой кучей родственников.

— Все в сборе? По машинам, — командует Сергей.

Поднимаюсь на борт последним. Машу рукой провожающим. Зеленая машина уже раскрутила винт, и люди, прикрывая лицо локтем, отходят подальше.

Сергей раскручивает винт и поднимается вертикально.

— Куда летим? — высовывается из кабины пилотов Бэмби.

— К Чубарам, — говорю я. И слышу плач грудничка. Ох ты, боже мой!

Оборачиваюсь. Незнакомая чубарка с ребенком на руках оживленно болтает с Жамах. Да, типичная чубарка. Но одета как айгурка. Рядом сидят Платон с Вадимом, говорят о чем-то своем. На чубарку — ноль внимания. Удивленно поворачиваюсь к Ксапе.

— Это подруга Жамах. Мы ее выкупили за пять ножей и два топора, — объясняет Ксапа таким спокойным тоном, как будто обычное дело. — Ее айгуры два года назад похитили.

Раз не украли, а обменяли, мне волноваться не о чем. Чубарская девка, к чубарам летим. Даже познакомиться толком не успеем.

* * *

Садимся у чубаров совсем ненадолго. Здороваемся с охотниками, со старухами из совета матерей. Ну, к ним я направляю Жамах, Ксапу и Фархай.

Пусть заболтают, пока мы с охотниками говорим. Очень охотникам удивительно, что айгуры им мясо за просто так отдают. То женщин воровали, а теперь мясом делятся.

Выгрузить пять туш — минутное дело. Но Вадим встревожен.

— Что-то случилось? — спрашиваю.

— Одного не хватает. Должно было остаться десять, а тут девять.

Запрыгиваю в зеленый вертолет, пересчитываю. Девять волков. И пять — на снегу рядом с вертолетом.

— На прошлой стоянке точно пятнадцать было?

— А хрен их поймет. Кучей лежали, разве сосчитаешь? Но выгружали по двадцать штук на каждой стоянке айгуров. Тут я ручаюсь.

Мы забили семьдесят пять волков. Платон считал, Ксапа считала, я сам считал. Айгурам оставили три раза по двадцать. Чубарам — пять. Одного не хватает.

— Недобиток где-то! Или убежал, или спрятался. Надо Славу предупредить.

Слава вместе с нами волков пересчитал, машину проверил. Негде волку в грузовом вертолете спрятаться! Убежал, значит. Когда успел, почему никто не заметил?

— Ночью не мог. На ночь я машину закрывал, — говорит Слава.

Как назло, у айгуров ни одной мобилки нет. Не предупредить айгуров.

Летим к Заречным встревоженные. Недобитый подранок может в стойбище такой шурум-бурум устроить, что мало не покажется. С охотником ему не справиться, но там же дети, бабы…

Быстро разгружаем пять туш у заречных и взлетаем. Даже поговорить некогда. Темнеть начинает, и небо тучами затягивает. Слава Летун первым летит, его машина всеми окнами светится. А мы — за ней. Умная у него машина. Неказистая, но умная. В любой темноте, любом тумане дорогу видит.

Посадочная площадка светом залита. Сбоку два вертолета стоят, и две авиетки. Середину нам оставили. Садимся.

— Я знаю, где последний волк! — кричит Платон. — Мы его съели!

Припомните, сначала мы сели и добили подранков. Потом пересчитали. Потом Сергей поднял машину, с Медведевым говорил. А затем мы сели есть. Шкуру и недоеденную тушу айгурские охотники куда-то унесли, мы ее не сосчитали.

Правильно Ксапа говорит, словно камень с души упал.

И тут я слышу плач младенца. Оглядываюсь. Чубарка с грудничком прилетела с нами.

— Клык, она с нами поживет, пока язык не выучит, ладно? Недолго совсем, мы ведь скоро в хыз переселимся. Ты же не будешь ругаться?

Думаете, это Ксапа меня ОБРАБАТЫВАЕТ? Ошибаетесь. Жамах! С ума я сойду от своих женщин.

* * *

У моих женщин теперь есть занятие на две недели. Выделывают три волчьих шкуры. Для Фархай, Наты и Бэмби. Потом сошьют три дохи девушкам.

Кому четвертая шкура досталась, я не знаю. Но череп одного из волков выпросил Фред-надзорщик. А какой-то чудик с Большой земли попросил целый скелет. Нам не жалко. Мясо срезали, а кости сложили в мешок и отдали Славе Летуну. Ранним утром он улетает в Круг. Парни поручили ему отчитаться перед Медведевым. А мы, все, кто к айгурам летал, пошли на склад за ножами, фляжками, топорами и прочими мелочами, что айгурам подарили. Жамах еще свою подругу привела. Ее, кстати, Зулан зовут.

Тетя Глаша выдала ей теплый спальный мешок и полный комплект одежды и постельного белья. На нее и на ребенка.

Платон смеется, что результат нашей экспедиции — две души и одна вакансия. Ему смешно, а у меня в ваме разговоры только о том, как Олежек вырастет и возьмет себе в жены дочку Зулан. Детям еще года нет, а их уже поженить хотят. Жуть!

Вечером возвращается Слава Летун и рассказывает, что Медведев только кипятком от восторга не писает. На такой успех первой экспедиции он и надеяться не смел. Сергею и Платону вручает коробки с патронами, а Нате — большой ноутбук для переписи населения и старинный значок «Ворошиловский стрелок». Ната хихикает и прикалывает значок на грудь.

— На груди ее могучей одна медаль висела кучей — распевно произносит Сергей, за что тут же получает подзатыльник.

А еще Слава привез и раздал геологам, Ксапе, Нате и мне особые мобилки. Они совсем как старые, но с ШИФРАТОРОМ НА КАНАЛЕ. То есть, никто из надзорщиков не сможет подслушать, о чем я с Мишей по этой мобилке говорю.

— Есть подозрение насчет надзорщиков, — загадочно намекает он, и геологи понимающе кивают.

У вечернего костра Ксапа рассказывает обществу об экспедиции. Фархай и Платон поправляют и дополняют. Чтоб ко мне не приставали с расспросами, я взял Олежика, качаю тихонько. Он парень понятливый, молчит. Зато Жамах радостная, ко мне прижимается теплым боком.

На следующий день Ксапа долго говорит с Медведевым по мобилке. И все геологи говорят с Медведевым. Вечером Миша и мне звонит. Говорит, что Фред надзорщик доигрался, и завтра он хочет выгнать Фреда на родину.

Спрашивает, не будет ли кто возражать? Хорошо бы подговорить ребят так, чтоб кто-то Фреда защищал. Тогда парню будет не так обидно. Иду советоваться с Жамах и Ксапой. Узнаю интересное — шабашники будут за Фреда, а девки и вдовы — в один голос против. Почему? Да потому что ПОМАТРОСИТ — И БРОСИТ. Так что я могу с чистой совестью защищать Фреда, мой голос ни на что не повлияет. Мудр уже предупрежден, и прислушается к голосу большинства.

Вечером Ксапа цепляет на голову повязку с фонариком. Зачем, думаю?

Оказывается, чтоб детям сказки из книжки читать. Теперь ей проще. Не нужно самой выдумывать. Говорит, у Медведева целый отдел АДАПТИРУЕТ литературу для нас.

Зря этот разговор начал. Ксапа теперь требует, чтоб я тренировался читать, книжку подсовывает. «Золотой ключик или приключения Буратино».

Хочет, чтоб подсказал, можно ли это детям читать?

* * *

Прилетает Медведев. И устраивает общее собрание чудиков. Надзорщиков тоже зовет. От наших приглашает меня, Мудра и Мудреныша. Жамах не приглашает, но она сама приходит. Попробуй не пустить, если у нее копье в руках! Так Медведеву и объясняю.

Собираемся в хызе, который называется Школа. Детей нет, у них выходной.

— На повестке всего один вопрос: нарушение сухого закона, — говорит Медведев. — Наш алкоголь попал в руки местному населению.

И делает знак Свете. Света идет к компу и включает кино. До сих пор я видел такое кино только на маленьком экране ноутбука, а у Светы экран как окно!

На экране я дарю ножи и фляжки шаману и вождю айгуров. Все правильно говорю и делаю, никто из них не обиделся. Потом объясняю, как кофе с коньяком пить. Тут Света гасит экран и зажигает свет.

— Что скажешь, Ксапа Давидовна? — спрашивает Медведев.

Ксапа чинно сидит на стуле, водит пальчиком по ладошке.

Придуривается, я же ее знаю.

— Я нечаянно. Больше не повторится… А он шаман, он настойки из мухоморов пьет. Это позабористее любого коньяка.

Геологи от хохота только что на пол не падают.

— Сохранить полтора года фляжку коньяка ты не могла. Кто передал тебе коньяк?

— Не скажу… — обиженно так.

— Эх, Ксапа Давидовна, пользуешься ты моей добротой. Хорошо, отдай бутылку, и будем считать, что проехали.

— Миша, ты сказал! — Ксапа сразу веселеет, вскакивает и убегает за дверь.

— И что теперь? — спрашивает Платон.

— А ничего, — хмурится Медведев. — Что я могу ей сделать? У нее местное гражданство на обеих щеках прописано. Это она может меня парой слов на Большую землю отправить.

Возвращается Ксапа. В руках — стеклянная бутылка, наполовину заполненная темной жидкостью. Ксапа усердно протирает бутылку тряпочкой.

— Выльешь? — протягивает бутылку Медведеву. Тот открывает пакет с ручками, и Ксапа опускает в него бутылку.

— Выпью в новый год за твое здоровье. Живи долго. Собрание закрыто.

И уходит.

— Легко отделались, — говорит Платон. — Никто ничего добавить не хочет? Тогда расходимся.

По дороге к ваму меня с Ксапой перехватывает Ната.

— Ксапа Давидовна, тебе Фред бутылку презентовал?

— Да, он.

— И мне. И еще черт знает, скольким парням. Клык, ты не верил, что он враг. Теперь убедился?

Печенкой чувствую, добром этот разговор не кончится. Но в чем суть, не понимаю.

— Натусик, с этого места поподробнее, — подает голос Ксапа.

— Он всем русским коньяк дарит. Как бы, мы с Большой земли, нам можно, мы привычные. Сухой закон введен из-за местных, им нельзя. И ждет, гад, когда этот коньяк всплывет у местных. Ведь если раздать сотню бутылок, хоть одна, пусть пустая, пусть случайно, но попадет не в те руки. Вот тогда надзорщики устроят грандиозный скандал. Мол, русские спаивают аборигенов. Полетят головы. Клык, ты в эти разборки лучше не встревай, это провокация и политика. Мы сами разберемся.

Ксапа фыркает.

— Ты-то хорошо знаешь, что делать?

— А тебя разве Медведев не инструктировал? Сейчас ситуация работает на нас. Прикидываемся шлангами, сидим в первом ряду, грызем попкорн. И смотрим, как Безопасность имеет надзорщиков во все отверстия.

— Миша мне то же самое сказал, только не так образно, — хихикает Ксапа. — Кстати, это он велел отпечатки пальцев с бутылки стереть. Мол, мы, русские, тупые как валенки, ничего не поняли, друзей не сдаем.

И улыбаются обе, счастливые и довольные. Коварные существа — женщины, ох, коварные! Что-то завтра будет…

* * *

Прилетает незнакомый вертолет. Красивый! Голубой, с белой полосой вдоль борта. Похож на грузовые, но окна большие, а внутри рядами кресла стоят. Много! И народа на нем много прилетело. По одежкам вижу, что из чудиков половина русские, а половина надзорщики в синей форме. Медведев первым выходит, представляет Мудру незнакомых чудиков. Когда все вышли, громко, для всего общества, говорит на нашем языке:

— Один мужчина из наших, что живут среди вас, нарушает наш закон.

Мы собрались здесь чтоб решить его судьбу. По нашим правилам он обязан вернуться на Большую землю. Но может случиться так, что он захочет остаться жить с вами, и вы захотите принять его в свое общество. Тогда, с вашего разрешения, он останется жить с вами. Навсегда! Я сказал.

Плохо говорит Медведев на нашем языке. Многие слова неправильно произносит. Но все его поняли.

— Нас много, а погода холодная. Ветер дует, слова уносит. Идем в хыз, сядем у камина и обсудим наши ПРОБЛЕМЫ, — говорит Мудр.

Заходим в хыз, зажигаем свет. Ксапа, Хвост, Верный глаз и Толик занимаются камином. Укладывают дрова, Толик поливает их чем-то, Ксапа щелкает зажигалкой — и дрова вспыхивают. Но в хызе холодно, давно никто не жил. Камин холодный, дымоход холодный, тяга плохая, и камин дымит.

Пока не прогрелся, ведем гостей вглубь пещеры, хвастаемся залом с колоннами. Медведев говорит, что по какой-то европейской конвенции энергообеспечение домов частично должно использовать природные и возобновляемые источники. Поэтому аккумуляторы частично запитываются от солнечных батарей.

— А дрова в камине — возобновляемый источник, — поддакивает Питер, и все смеются. Тем временем камин разгорается, и мы возвращаемся в старую пещеру. Ксапа и Старая рассаживают гостей в первом ряду. Медведев выходит на место рассказчика, но не садится, а говорит стоя.

— Месяца три назад через таможню в этот мир прошла контрабанда.

Четыре или пять ящиков коньяка. Мы хотели проследить, куда уйдет партия, но… не смогли. Вчера всплыла одна бутылка из этой партии. Несмотря на то, что Ксапа Давыдовна стерла отпечатки пальцев, наши криминалисты сумели определить, в чьих руках побывала бутылка. Фред, хочешь сказать что-то в свое оправдание?

— Нет, — Фред надзорщик поднимается со своего места. И снова садится.

— Тогда с первым вопросом покончено. Неиспользованный коньяк сдашь своему начальству. Второй вопрос. Останешься ли ты здесь, или вернешься на Большую землю?

Фред даже сказать ничего не успел. Такой галдеж девки подняли!

— Тихо! — рявкнул Мудр. — говори, Миша.

— Сделаем так. Будем голосовать. Голосуют только те, кто хорошо знают Фреда. Или знают про него что-то важное! Кто хочет, чтоб Фред остался, поднимите руку.

Все геологи-шабашники подняли руки. И я поднял, а за мной — Ксапа и Жамах. Наши шабашники посмотрели на нас — и тоже руки подняли.

— Фред хорошо работает. Никогда от работы не отказывается, первый плечо под тяжелое бревно подставляет, — говорю я.

Медведев нас пересчитал, черкнул что-то на листе бумаги.

— Опустите руки. Теперь поднимите руки те, кто хочет, чтоб Фред ушел из общества.

Лес рук — и все девки! Нет, не только девки, вдовы тоже. Обе руки вверх тянут! И гомонят так, что уши болят.

— Тихо! — машет руками Медведев. — Не все сразу! Вот ты! Чем тебе Фред не нравится?

— Он плохой! Он всех девок хочет с собой уложить, а жить с нами не хочет. Он детей от нас не хочет! Он норовит не туда сунуть! Его прогнать надо!

— Уложить хочет, а детей не хочет — это серьезно. Тем более, четверо детей у него уже есть. Трое от жены, и мальчишка от любовницы, — говорит Медведев. И считает девок. Но и так видно, их больше, чем шабашников.

Когда Фред успел их всех против себя настроить?

— Кто воздержался?

Поднимаются две руки. Ната и Ник Скандинав. Надо же, оказывается, надзорщики между собой не дружат. Полгода среди нас жили, а мы не замечали. Может, им друг за друга голосовать нельзя?

— Итак, подавляющее большинство за то, чтоб Фред ушел из общества, — подводит итог Медведев.

Фред поднимается и уходит собирать вещи. Красиво уходит. С каменным лицом, с гордо поднятой головой. Как чубарский охотник. Когда за ним закрывается дверь, вновь берет слово Медведев.

— Переходим к следующему вопросу. Наступила зима, и многие русские улетают домой. Мудр, я вместо них хочу прислать людей, которых надо обучить языкам. В первую очередь — вашему и айгурскому. А чтоб охотники из-за лишних ртов не перебили всех оленей, пришлю с ними продуктов с запасом. Что ты по этому поводу думаешь?

Я уже знаю, что Медведев заранее договорился с Мудром. Новые чудики не строители, не пилоты, не механики и не звероловы. Они МИССИОНЕРЫ. То есть, вроде Светы. Будут учить айгуров русскому языку и всему на свете.

Но сначала сами должны ПРОЙТИ СТАЖИРОВКУ у нас. Изучить наши языки, научиться ходить по тайге, горам и степи, научиться устраивать ночевку где угодно и когда угодно. Многому надо научиться.

— Присылай людей, Миша, — говорит Мудр. — Но смотри, чтоб они не обижали наших девок.

Голубой вертолет улетает, увозит Фреда надзорщика и гостей. А Медведев остается на ночь.

* * *

— … И что теперь? — спрашивает Платон.

— Питер Пэн пришлет нового надзорщика. Вообще, спасибо, ребята.

Все прошло как по нотам. У меня был проработан запасной вариант, но не потребовался.

— На чем еще Фред прокололся? — интересуется Толик.

— На использовании огнестрельного оружия. Сами надзорщики настояли на запрете демонстрации, а он охоты устраивает.

— Как он ружья через таможню пронес?

— Я разрешил, — усмехается Медведев. — После консультации с Питером, под личную ответственность, под расписку, что ознакомился с правилами.

— Миша, я не понимаю, зачем мы глупыми прикидывались? — спрашиваю я.

— Фред улетел, но на его место прилетит другой надзорщик. Хорошо бы, чтоб надзорщики нас недооценивали. Если будут считать нас… простаками, могут расслабиться и совершить ошибку. Тут мы их за яй…

— Миша! — возмущается Ксапа.

— За одно чувствительное место хвать! И винтом выкрутим!

Все смеются. Даже Жамах. Даже новая чубарка, хотя ни слова по русски не понимает.

* * *

Началось переселение из вамов в хыз. И что первым делом бабы устроили? Ясли и младшую группу детского сада открыли! Отгородили большой кусок пещеры мягкими стенами из непонятной застывшей пены. В стенах прорезали окна на такой высоте, чтоб взрослые могли заглянуть, а малыши не дотянулись. Постелили теплый линолеум в три слоя, натащили детских колыбелек, маленьких кроваток, низеньких столиков и стульчиков. Танечка, которая прилетела на замену Ирочки теперь в яслях главная. Мы так и знали, что этим кончится. Ирочка вернется, но Танечка никуда не улетит.

Танечка набирает ПЕРСОНАЛ. Почему-то, главным образом, степнячек.

Туна в яслях работает старшей нянечкой. Ходит в белом халате, как чудики в больнице. Новую чубарку, Зулан, Ксапа тоже хотела в ясли нянечкой пристроить. Но все женщины в один голос заявили, пусть сначала язык выучит. А Танечка еще добавила, что пусть анализы сдаст.

Теперь, если Жамах с Ксапой куда-то отлучаются, Олежку в ясли относят. За Олежкой там кроватка закреплена. Удобно, Не надо Мечталку или Лаву с Туной разыскивать.

Ксапа хитрая. Нам выбрала место подальше от яслей. Там, где пещера нишу образует. Ниша низкая, туда только на карачках можно влезть. Поэтому, в КВАДРАТНЫЕ МЕТРЫ не засчитывается. Но туда можно много вещей сложить.

А МЕТРОВ на нас много приходится, потому что я, Ксапа, Жамах, Фархай, Зулан и Олежка вместе живем. Рядом — Мечталка с Кочупой. Брезентовую занавеску сдвинуть — и их МЕТРЫ к нашим присоединяются.

Когда мы определились с местом жительства, Ксапа позвала Пашку Второго с перфоратором. Пашка насверлил в стенках два ряда дырок. Первый ряд — на уровне пояса, а второй — выше головы. Конечно, пока сверлил, на нас все ругались. Затем мы вколотили во все эти дырки деревянные пробки. И длинными шурупами привинтили два ряда досок. Разумеется, тоже, один ряд на уровне пояса, а второй — над головой.

Думаете, на этом все закончилось? Ха! Ксапа принесла большие куски теплого линолеума с красивым зеленым узором. Мы отвинтили все шурупы, сняли доски, прижали полосы линолеума к стене — и привинтили доски на место. Впятером работали — и то рук не хватало. Зато КЛАССНО получилось!

Доски прижали линолеум к стене. Ксапа сказала, теперь это не линолеум, а МОЮЩИЕСЯ ОБОИ. От досок тоже много пользы. На них можно БРА повесить, можно крючки прибить — вешалка получится. Можно розетку прибить, в нее зарядку для мобилки воткнуть. Очень удобно! И от стены холодом не несет.

И ниша с ненужными вещами за линолеумом спряталась. Как будто и нету ее.

Вид не портит. А если что-то достать нужно, линолеум приподнял — и вот оно. Удобно!

Все к нам в гости ходят, стену рассматривают, руками трогают.

Приходит Ната, поздравляет с новосельем и дарит Ксапе свой старый ноутбук. Ей он теперь без надобности, у нее большой и хороший новый есть.

Всю ИНФУ она уже на новый слила, все, что не нужно, Ксапа может смело стереть.

В тот же вечер я узнаю, что такое e-mail и ВИДЕОЧАТ. Это когда чудикам лень на улицу выйти и триста шагов пройти.

* * *

Слава Летун привозит три интересные штуковины. Широкие, но легкие сани на пластиковых полозьях, к которым снег не липнет. На санях установлена пирамида из реек в два человеческих роста. На пирамиде — ветряк. Поворачивается в ту сторону, откуда ветер дует. А внутри пирамиды — два ящика, один над другим. В нижнем — большой аккумулятор, а на нем — шкафчик с полочками и гнездами для зарядки мобилок. Сани легко может толкать по снегу один человек. Но вдвоем удобнее.

Таких саней с ветряками три штуки. Догадались, для чего это? Мобилки айгурам заряжать! Только сначала нужно подстроить так, чтоб они сами у нас мобилки попросили. И обучить их арабским цифрам. Ну, этим Файхай и Зулан займутся. Они свои, им айгуры верят.

Платон объявляет, что шабашка закрывается на зимние каникулы. Зимой работать будет только бригада механосборщиков, которые трудятся в ангаре, что в Секунде. И то — работать они будут не столько сборщиками техники, сколько грузчиками. Будут разгружать вертолеты, которые привозят материалы для Днепрогэса. Их задача — обеспечить весной стройку техникой и материалами.

Думаете, шабашники по домам разъехались? Ну да, улетают на недельку, другую, но возвращаются! И снова улетают через неделю. Подарки вдовам привозят. Месяц назад лыжи привезли, самые разные. И широкие снегоходы, и узкие беговые, и тяжелые слаломные. Снегоходами сразу охотники заинтересовались. А Ксапа за беговые схватилась. Лыжню проложила, бегают со Светой по утрам и вечерам. За ними — вся команда бандарлогов. В основном, пацаны, но девчонки тоже лыжи осваивают.

А еще геологи привозят новости, как быстро большой портал строят.

Но по всему выходит, что раньше следующей осени не запустят. Сложный очень, сложнее атомного реактора. Только нам сравнить не с чем. На всей планете — ни одного реактора. Каменный век, как Ксапа ехидничает.

Как только заработает большой портал, к нам будут летать огромные вертолеты Ми-26 МТЭ2. Платон говорит, они как обычные Ми-26, только с топливными элементами и электрическими двигателями. То есть, как авиетки и желтый вертолет Сергея. Летают далеко и быстро. А еще через два года мы увидим В-12 ТЭ2. Это вообще всем вертолетам вертолет. На нашу вертолетную площадку только один В-12 поместится. Всех степняков мог бы за один рейс перевезти. Самую тяжелую строительную машину сможет в небо поднять. Ксапа слушает рассказы геологов и смеется, что через год и трава будет зеленее, и небо голубее, и унитазы из чистого золота.

Шабашка закрылась не полностью. Сегодня будем холодильник переделывать. Наш старый из жердей сделан. Просто ящик у входа в хыз.

Новый будет как сарай из досок. Только внутри и снаружи обобьем дюралевыми листами. Внутри повесим железные крюки для туш. И электрическую лампочку под потолком. Но сколотить сарай — это не хыз поставить. На полдня работа.

В прошлый год хыз снегом утепляли — всем обществом работали. В этот — Евражка на экскаваторе за полдня стены снегом засыпала. Ксапа сказала, что это ПРОГРЕСС.

По вечерам Ксапа не сказки рассказывает, а книжки вслух читает.

Хитрая она у меня. Полвечера читает и сразу переводит на наш язык. Потом вдруг начинает читать на чистом русском. Три-четыре сотни русских слов в нашем обществе любой знает. И всем хочется узнать, что там в книжке дальше случится. Сидят, слушают, пытаются понять, постепенно русские слова запоминают. А кто не понял — ну что ж, жди до завтра. Завтра Ксапа это место на нашем языке прочитает.

Каждые два-три дня мы летаем то к Степнякам, то к Айгурам. По дороге залетаем к Заречным и Чубарам. У степняков все хорошо. Обжились в лесу.

Реку по льду переходят, по обоим берегам охотятся.

Айгурам хуже. Они сейчас живут на землях степняков, а степняки зимой всегда впроголодь жили. Медведев говорит, чтоб не жалели для них вещей.

Поэтому дарим то железную посуду, то ножи-топоры, то ящик консервов или круп. Но — не помногу. Чтоб на себя надеялись, на нас не рассчитывали.

Чубары научились подо льдом рыбу ловить. Мы их этому не учили.

Ловят не так много, как летом, но к добыче охотников это хорошая добавка.

Нашим ножам-топорам тоже очень радуются.

* * *

Ударили сильные морозы, и чудики, которые в трех деревянных хызах жили, попросились к нам в хыз. Говорят, дома оказались плохо утеплены.

Котлы не справляются, радиаторов мало. Вот они воду из системы слили, чтоб трубы не полопались — и к нам! Школу хитрая Света давно в хыз перевела.

Почему-то так сложилось, что все захотели жить в Колонном зале. А в старой пещере установили столы и лавки из столовой, зимнюю столовую устроили. Мы снаружи у самой стены железные ящики с газовыми баллонами установили, в стене дырку просверлили, газовую трубу протащили. Теперь поварихи еду на газовых плитах готовят. Удобно, и разгорается быстро. Только Евражка учудила. Когда утепление хыза обновляла, наши ящики с баллонами тоже снегом засыпала. Теперь, если пустой баллон заменяем, сначала лопатой работаем, ящик откапываем.

По вечерам ксапины книжки слушаем. А так старая пещера пустует. Вот в ней Света школу и устроила. А как чудики решили в хыз переселиться, школу сильно потеснили, столовую потеснили, но все вписались. Следующим летом, конечно, дома утеплим. А эту зиму потерпим. Жить как полярники на льдине ребята не подписывались.

Вторая зима подряд такая холодная. Геологи говорят, климат резко меняется с морского на континентальный. Это все из-за таяния ледника и изменения океанских течений. Степняки свои вамы снаружи утеплили снежными кирпичами. Кирпичи выпиливают пилами, которые от чудиков получили.

Говорят, очень удобно. Внутри вамов постоянно огонь жгут. Чубары перебрались в пещеры. Входы, по совету Ксапы, перекрыли снежными стенами, только двери из шкур да дырку для вентиляции оставили. За снежной стеной — занавеска из шкур. Между занавеской и снежной стеной прохладно, можно мясо хранить. А дальше — тепло, но душно. Плохо в пещерах со свежим воздухом.

Айгуры из снежных кирпичей строят круглые хызы. Тоже снег пилами пилят. Ксапа прошлой зимой учила малышню такие строить, ИГЛУ называются.

Мы думали, детские игры. Оказывается, в них даже жить можно. И чудикам эти ЭСКИМОССКИЕ ХОХМОЧКИ давно знакомы.

* * *

В самые короткие дни чудики устраивают праздник. Называется Новый год. Срубают елку, тащат в хыз, закрепляют, чтоб прямо стояла. И полдня вешают на нее все подряд. Чайные ложки, какие-то ненужные железки, конфеты и маленькие шоколадки в блестящих обертках. Света учит старших учеников собирать из кружков толстой цветной бумаги шарики-двенадцатигранники. Их тоже на елку вешают. Младшие школьники соединяют вместе желтые и синие пробки от бутылок с соком и тоже на елку… Платон шахматы пожертвовал.

Развесили и их. Все, что красивое, маленькое и блестящее вешают. Никогда я такой елки не видел.

Фархай говорит, похожее дерево шаман украшал, когда они на краю леса жили.

Почему-то Новый год нужно праздновать не днем, а ночью. В полночь!

Чудики — они чудики и есть! Выбежали на мороз, начали из ракетниц в небо палить! Кричат: «С новым годом, с новым счастьем!» Толкаются, обнимаются.

Затеяли на одной ноге прыгать, плечами толкаться. Кто кого в снег опрокинет. Ну, Головач тоже с ними попрыгал. Победителем вышел.

Возвращаются в хыз замерзшие, все в снегу — и сразу за стол.

Стаканами с горячим компотом чокаются. Ксапа с Жамах раскраснелись, веселые. Шоколадки по канавкам ломают, детям раздают. Думал, жадничают, но говорят, детям на ночь много шоколада нельзя, спать не будут. Как же, уснешь тут при таком шуме!

Геологи перед елкой выстраиваются, песню поют. Ната с Ксапой со смеху пополам сгибаются, а Света на парней ругается и припрятанным снежком запускает.

— Они же «В лесу родилась елочка» поют на мотив «Вставай страна огромная», — объясняет Ксапа. Я все равно не понимаю. Но песня нравится.

Сильная, могучая!

Потом в старой пещере мебель сдвигаем, для детей игры устраиваем.

Веселый праздник получается, хоть и ночью.

* * *

Мы на охоте были, когда беда случилась. Молодой парень пропал.

Накануне своим сказал, что вместе с охотниками Головача на правый берег пойдет. Лыжи надел и убежал догонять охотников. Но охотники вернулись, говорят, не было с ними парня. А мы на левом берегу охотились, назад шли — свежую лыжню видели. Наши чудики две авиетки заводят, летим искать.

Ночь наступает, Вадим посадочные фары включает. И вторая авиетка тоже фары включает. Хорошо лыжню видно.

Парень в Секунду ушел. Теперь это просто. По льду реку перешел, в сопки полез, выследил медведя и напал. Один! На медведя!!! Ну, медведь ему показал, кто в горах хозяин! Руку почти по локоть откусил и со скалы сбросил. Или парень сам упал — трудно сказать. Глубокий снег спас придурка.

Мы его вовремя находим. Не замерз и не истек кровью. Только без руки остался. А у нас новая забота — обиженный на людей раненый медведь.

Назад летим быстро, над руслом реки. Посадочная площадка ярким светом залита, в белом вертолете с красным крестом окна светятся. Садимся.

К нам люди с носилкой бегут, парня в белый вертолет уносят.

Палпалыч культю обработал, царапины от когтей обработал, а больше ничего сделать не может. Говорит, принесли бы руку, можно было бы попробовать пришить. Еще говорит, хорошо, что правая рука и ребра целы.

Когда медики выходят, Рыська вбегает — и парню кулаком по зубам…

Тут я припоминаю, именно этот парень ей летом шкуру медведя обещал. Но зачем же на пещерного медведя полез? Лесных, что ли, мало?

Звоним в Круг. Приглашаем звероловов. Намечаем на следующий день идти за мишкой. Но погода портится. Три дня идет мягкий, пушистый снег.

На четвертый прилетают два знакомых зверолова и один новый, с собакой по имени Белка. Смешное имя. Мы отвозим их на место схватки, раскапываем снег, даем понюхать собаке следы крови. Она так на нас смотрит… Будто хочет сказать: «Это что за придурки?» Ну да, след старый, да еще свежего снега по колено насыпало…

Но когда звероловы отцепляют поводок, Белка крутится на тропе и ведет нас куда-то.

Вскоре мы стоим у пещеры, а донельзя довольная собака крутится под ногами. Заходить в пещеру не хочется. Тесно там, отпрыгнуть или убежать некуда будет.

— Может, светошумовую гранату бросим? — предлагает Вадим.

Так и делаем. Отходим подальше. Вадим бросает гранату и отбегает.

Бабахает знатно. Но никто из пещеры не выскакивает. Собака опять смотрит на нас странно, забегает в пещеру и тявкает несколько раз.

— Апатит твои хибины! — непонятно высказывается новый зверолов и идет в пещеру. Без всякой опаски. Мы за ним.

В общем, мишка лежит мертвый и уже остывший. А умирал долго и в муках, потому что парень пропорол ему копьем живот и желудок. И обломал копье в ране. Хорошее было копье, с наконечником из стального охотничьего ножа чудиков. Или сам медведь обломал копье. Трудно сказать. Все следы на тропе снегом засыпало. В сердце надо было бить…

А медведь оказался старой медведицей. Это мы узнаем только когда вытаскиваем тушу из пещеры и переворачиваем, чтоб обвязать тросом.

Привозим, сгружаем у хыза. Туша заледенела, стала как камень.

Замучились, пока в хыз затащили. Света ругается, ей урок сорвали. Вся ребятня прибежала на медведя посмотреть. Мудр походит, тушу трогает.

— Что с мишкой делать? — спрашивают звероловы.

— Шкуру, клыки и когти — охотнику, мясо съедим.

— Да нет, в какой угол его от двери оттащить, чтоб проход не загораживал?

Иду в тот угол, который ПалПалыч называет СТАЦИОНАРОМ. Парень и Рыська сидят рядом на койке. Рассказываю, что медведя мертвым нашли, слова Мудра передаю.

— Шкуру — ей, — говорит парень.

Зря он это сказал. Потому что Рыська вскакивает и опять его по морде лица, как Ксапа говорит. На этот раз не кулаком, а ладошкой. Звонко так! И убегает.

Иду домой, рассказываю своим женщинам, как на охоту слетали. Слушают, переживают. Фархай новой чубарке переводит. Мечталка подсказывает, если незнакомое слово встречается. О том, как Рыська второй раз парню по физиономии съездила, тоже рассказываю. За спиной ахи и охи. Оглядываюсь — два десятка девок стоят, слушают.

Кончаю рассказывать — Ксапа с Натой ФОТОСЕССИЮ устраивают. Сначала свет ставят. Потом медведя со всех сторон снимают. Затем парня приводят, помогают одеться, мое копье в руку дают, фоткают со всех ракурсов на фоне медведя. Но так, чтоб левая рука в кадр не попадала. Парень ругается, но ему объясняют, что это не для него, а для истории и для его детей.

Рыська приходит. Ксапа с ней шепчется, за руку к парню тянет. Рыська злая, глазами сверкает. Так на фото злюкой и получается. Вместе с парнем уходит. Да, парня теперь Самураем зовут. За бесстрашие. Толик назвал, все геологи подхватили. Ксапа парню и Рыське объяснила, кто такие самураи, а Ната картинки показала. Но мы имя до Самура сократили. Я думаю, хорошее ему имя досталось. И вовремя. Пора уже детское имя на взрослое менять.

Иду, пробую тушу. Твердая еще. Такими темпами только завтра оттает.

— Завтра с утра разделаем, — говорит Кремень. — Надо будет в ангар перетащить, а то весь хыз загадим.

Одинаково думаем.

* * *

Плохое мясо у медведицы, жесткое. Но шкура хорошая, большая. Как Самур велел, относим шкуру Рыське. Намекаю на ушко Мечталке, чтоб помогла.

А где мечталка, там и Фархай с Бэмби. К ним степнячки присоединяются. Наши девки тоже в стороне не стоят. Столько девок собралось, что по очереди работают, всем сразу не подойти.

Обломок копья с наконечником Рыська забирает. Говорит, теперь ей нужнее. Кремень не спорит, отдает. Потому что на Рыське куртка не по размеру надета, явно с мужского плеча.

Но Мечталка вечером рассказывает, что Самур Рыське куртку не дарил.

Потому что утром бегал злой, по пояс неодетый, Рыську и куртку разыскивал.

Все бабы по углам шушукаются, эту новость обсуждают.

Не успели медведя съесть — новая беда. С горы лавина сошла. Никого не задела, но сорвала и унесла сетку, которой мы загон огородили. И краем зацепила третий хыз. Хыз сдвинулся с фундамента, наклонился и перекосился.

В окнах стекол больше нет, половина комнат по потолок снегом забита. А на фундаментах, где осенью еще три хыза намечали поставить, снежный завал в два моих роста.

— Ну что, братцы-кролики, кто говорил, что лесополоса лавину остановит? — распекает нас Платон. Стоим, молчим. Нечего сказать.

— Весной снег сойдет, посмотрим, можно ли такую лавину отвести в сторону противолавинной стенкой. Или здесь по берегу лучше вообще не селиться.

Механики ругаются. У них много вещей в хызе осталось. В пещерный хыз перенесли только самое необходимое. Теперь лопатами работают, комнаты от снега освобождают. Зато дети довольны. В снегу МЕТРО роют.

А за две следующие недели умирают две старухи и один старик. Из тех, что при переходе через перевал мы вечерами на носилках несли. Сами умирают, не от голода, не от болезней. Раньше такое редко случалось. Ксапа говорит, носилки им на троих четыре с половиной года добавили. Но разве это жизнь? Из вамов только по нужде выходили. Не хотел бы я так жить.

А еще очередной бэби-бум надвигается. Скоро в хызе спать будет невозможно от воплей рожениц и детского плача.

* * *

У механиков радостная новость. Собрали камнедробилку. На этом хотят до весны работы прекратить, потому что при минус сорока пускай Дед Мороз работает.

Ксапа тут же заявляет, что минус сорок всего два дня держалось.

А минус тридцать пять при сухом воздухе — это как минус двадцать в Питере. Начинается спор. Но мы грузимся в три вертолета и летим на ПРИЕМО-СДАТОЧНЫЕ ИСПЫТАНИЯ в Секунду.

Большой ангар весь темный. Только площадка справа от входа залита электрическим светом. А дальше темнеют контуры машин и ряды деревянных коробок.

Первым делом механики запускают ДИЗЕЛЬ-ГЕНЕРАТОРЫ. Вторым — ТЕПЛОВУЮ ПУШКУ. Теплый воздух из пушки обдувает РАБОЧУЮ ЗОНУ. Затем включают дробилку и заводят двигатели двух маленьких экскаваторов. Не для дела, а чтоб механизмы прогрелись. Говорят, на холоде сталь становится хрупкой.

В рабочей зоне хорошо, тепло. Выходить из нее не хочется. Но дробилка сильно шумит, говорить мешает. А механики кипятят воду, заваривают чай, готовят бутерброды с бужениной и сыром.

— К такому закусу — еще бы по сто грамм, — вздыхает Юра.

Пока пьем чай, воздух во всем ангаре прогревается до минус пяти.

— Выше минус двух не поднимется, — говорят механики. — Поэтому незачем ждать, начинаем.

В передних ковшах экскаваторов — камни размером с мою голову.

Сначала один ковш, а потом второй опорожняем в приемный бункер дробилки.

Грохот усиливается, а изо всех щелей валит пыль. Мы спешим к дальнему концу дробилки. По транспортеру из дробилки плывет ГРАВИЙ. Гравий — это песок и камни, самый большой из которых не больше фаланги моего пальца.

— Вот она — основа прогресса, — произносит механик и подставляет ладонь под струю гравия. — Это — бетон, это дороги, это цивилизация!

И чихает.

— Во! Значит, правду говорю!

Затем мы фотографируемся на фоне кучи гравия. И расписываемся на какой-то большой бумаге. Опять пьем чай и летим назад. Все радостные, оживленные, и от чудиков слегка пахнет алкоголем. Даже от Ксапы. Когда успели? Вместе же чай пили… Но это не важно. Другой вопрос меня интересует.

Неужели камнедробилка важнее экскаватора, самосвала и других машин?

* * *

Рыська сидит, нахохлившись, у входа в СТАЦИОНАР, грызет костяшки пальцев. Сажусь рядом.

— Что-то не так?

— Все не так. Тсс! — шепчет Рыська. — Они за стеной. Палпалыч перевязку делает.

Прислушиваемся. Шуршание, негромко звякает металл. Но доносящийся голос не Палпалыча, а Светы.

— … Если из-за каждого мишки руку терять, тебя на третьего медведя уже не хватит, — вправляет парнишке мозги Света. — А мне нужен помощник. Охотник теперь из тебя так себе, а учитель может получиться очень хороший. Читать ты научился быстрее многих. Давить не буду, подумай день-другой, потом еще поговорим.

— Она хочет, чтоб Самур детей учил. Разве это мужская работа?

— Не знаю, — честно говорю я. — Я из учителей только Свету знаю. Но ты ее мускулы видела? Наверно, не так просто учителем быть, если Света такая могучая. А как она по утрам бегает! А как гири поднимает! Идем, попробуешь ее гирю поднять.

Удивила меня Рыська. Честно скажу, удивила. Сначала двумя руками двухпудовку поднимает, потом — одной рукой. А затем — две сразу! Тяжело ей это дается, но ведь справилась! Кроме Светы, две гири сразу из баб только Жамах поднимала. Ксапа говорила, раньше тоже поднимала, но теперь, с переломанными ребрами, еще нескоро сможет железо тягать.

— А ты сильна, охотница!

— Нужно же в семье кому-то охотником быть. Если этот бестолковый…

— Ша! — рявкаю я. — Еще раз Самура бестолковым назовешь, по попе настучу.

— Ну, настучи, — соглашается Рыська. Но он же на голову обиженный!

Мне из-за него теперь с одноруким жить. Зачем он один полез на медведя?

Трудно было меня позвать? Фред не постеснялся вас позвать, когда своего медведя убил. А этот дурак…

— Сядь, — говорю я. И сажусь первым. — Если ты каждый день будешь с ним ругаться, вы никогда счастливо жить не сможете. Ему сейчас и так тяжело, а тут еще ты ругаешься. Хочешь его счастливым увидеть — поддерживай его, а не пили. Чтоб он со своим горем бежал к тебе, а не от тебя, понятно?

— Понятно, — вяло соглашается Рыська. — Но он же на самом деле…

— Это знаешь ты, это знаю я. Но больше никто от тебя такого слышать не должен.

— Поняла, не дура… Ну, вообще, дура, но не настолько, — хмыкает Рыська. — Спасибо, Клык. Живи долго.

Ну вот! В наш язык уже и айгурские выражения затесались.

* * *

Возвращаемся с охоты. Один олень на пятерых охотников — баловство, а не охота. Но холодильник забит продуктами. Это Михаил расплачивается коровьими тушами за оленей, медведей, мамонтенка и миссионеров. Нам просто свежатинки захотелось. Мышцы размяли, на лыжах пробежались, Рыську с Самуром из хыза на свежий воздух вытащили. И обломали все рыськины мечты о большой охоте.

Мудреныш, это же неправильно. Мы что, сами себя прокормить не можем? — ноет она.

— Прошлую зиму прокормили, — отзывается Мудреныш. — Не били больше, чем нужно, поэтому и на эту зиму хватило.

— На эту зиму хватило потому что русские нам мясо возят.

— Тоже верно. Если б не возили, к весне голод бы начался. Ты хочешь поголодать немного?

— Не хочу. Но это же неправильно!

— Почему? Русские нам мясо возят, мы — айгурам. Спроси у Фархай, сколько мы им волков набили.

Чуть на снег не сел. В таком РАКУРСЕ я полет к айгурам не рассматривал. Ведь действительно, прилетели, набили волков, ни с того, ни с сего отдали запросто так… Как чудики… Мы что, сами чудиками стали? Это надо обдумать. Только на свежую голову. Вот приду домой, поваляюсь на мягкой ПЕНКЕ часа два, отдохну, поем — и все обдумаю.

В большой комнате нашей «двухкомнатной квартиры» никого нет. Зато за занавеской оживленное шушуканье. Снимаю доху, вешаю на вешалку.

Переодеваюсь в сухую теплую одежду, зажигаю бра и ложусь с книжкой на постель. Когда я с книжкой, Ксапа меня заботами не грузит. И Жамах не позволяет. Говорит, любые дела могут подождать.

Хорошо!.. Но голоса за стенкой отвлекают. Громким шепотом мои женщины обсуждают, кто куда залетел, какие-то задержки на две недели, и что две полоски — это полный пипец.

Почему две полоски — пипец? Три — я бы понял. Правильно Платон говорит, понять женщину может только другая женщина.

— Колготки с детства учат нас, что две полоски — это жопа, — раздается из-за занавески озорной голос Ксапы. — Ой, девочки, через день ведь таблетки ела. Как я мужу скажу?

В полусонном состоянии вспоминаю, что колготки — это одна из любимых ксапиных одежек. Прошлой зимой ей их здорово не хватало… Откладываю книжку, выключаю бра и поворачиваюсь на бок. За занавеской наступает тишина.

— Клык, ты давно здесь? — встревоженный голос Ксапы. Виноватый такой…

— Давно.

— Ты все слышал?

— Угу.

— Ой. Я даже не знаю, как сказать…

— Так и говори, — решительно перебивает Жамах. — Клык, ты скоро станешь папой. И дядей! Кого больше хочешь? Мальчиков или девочек?

Сон слетает моментально. Сажусь на шкуры, пялюсь на родных и близких. Мечталка с Ксапой краснеют на глазах. Все больше и больше. До цвета помидора.

Два малыша — одна вакансия, — приходит в голову смешная мысль. А еще вспоминаю старый разговор с Мудром. «Когда сын Ксапы приведет в вам девушку, здесь вновь зашумят леса». И мою нелепую идею, мол, плохо нам будет, если у Ксапы родится дочь.

— Охотников! — убежденно говорю я. И начинаю смеяться.

МНОГО ЛЕТ СПУСТЯ

Темнеет рано. Скоро самый короткий день в году. За окном воет ветер, а в доме тепло и уютно. Из Круга передали, в нашем районе пурга продержится дня три. В горах еще ничего, а за перевалом жуть, что делается.

Электрики за завтраком в столовой опасались, что пурга порвет провода ЛЭП. Как прошлой весной. Зря опасались. В ту пургу снег был влажный, липкий. Намерзал на проводах глыбами. А сейчас морозы стоят, снег сухой, мелкий, рассыпчатый.

Пока нет работы в поле, изучаю космоснимки Алтайского края. Вызываю на большой настенный экран и рассматриваю при максимальном увеличении.

Есть на Алтае жизнь, есть! Наторенные тропы аж из космоса видны. Может, на Большой земле в наше время на Алтае людей не было, а у нас — точно есть! Наверняка у них тоже были. Археологи плохо копали, вот и не нашли следов стоянок. Все-таки, сорок тысяч лет… Человек из Денисовой пещеры не в счет. Не человек это вовсе, а какая-то пещерная обезьяна…

Этой зимой на Алтай лететь поздно. Тем более, миссионеров свободных нет. Зато на следующую зиму дам заявку на пять тысяч вакансий. Это десять тысяч местного населения. Сколько нужно миссионеров, пусть Медведев сам считает.

Или не жадничать, дать заявку на три тысячи вакансий? Свалиться на местных зимой, в самый разгар голодного сезона с полными ящиками мясной тушенки — это лучшая тактика для первого контакта. Сели, нашли общий язык, поговорили, накормили голодных — и дальше полетели, как будто очень торопимся. Через неделю — опять. Якобы, второпях. А на третий или четвертый раз, когда уже, как бы, своими стали, можно подольше задержаться.

Конечно, иногда воинственное племя попадается. Но на этот случай оставляем жучки. Слушаем разговоры, выясняем, как на самом деле к нам местные относятся.

В снежной мгле за окном проплывает желтое пятнышко. Пришел вечерний автобус. Могучая четырехосная машина на огромных колесах и бульдозерным ножом спереди. Сама себе дорогу очищает, сама себе теплый хыз, если застрянет. Сергей смеется, что если этот монстр — автобус, то он — красная шапочка.

Возвращаюсь к космоснимкам. Восемнадцать найденных стойбищ — это от восьмисот до двух тысяч человек. Надо еще два раза по столько, иначе и на три тысячи вакансий не наберется.

— Папа, ты дома?

Даже не слышал, как дверь открылась.

— А то ты света в окнах не видел? Раздевайся! Голодный? Сейчас ужин разогрею. Не мог заранее позвонить?

— Мамы дома? — с первого этажа доносится шарканье веника.

— Жамах в Секунде, в правлении заседает. А Ксапа куда-то далеко улетела. Обещала вернуться на следующей неделе. — Ставлю кастрюльки на плиту, включаю чайник и накрываю стол.

— Это хорошо. Я мам боюсь, они меня убивать будут, — Олег, топая поднимается на второй этаж. Высокий, широкоплечий, в стандартную дверь бочком проходит.

— За дело?

— Ну… Как сказать… За две полоски на тесте. Познакомься. Аша!

Ко мне!

Из-за двери выглядывает любопытная мордочка. Именно мордочка!

Широкий приплюснутый нос, раздувающиеся ноздри. На волосах — капельки тающих снежинок. Ни намека на страх, лишь любопытство и легкая робость.

— Та-дам! — радуется чему-то Олег и за руку втаскивает это существо в комнату. Минуту мы с интересом рассматриваем друг друга.

— Палеоантроп. Homo neanderthalensis — первым отмираю я. — Появились в Европе полмиллиона лет назад, на Большой земле вымерли двадцать пять — тридцать тысяч лет назад. Ты откуда ее привез?

— С запада. Мы там вакансии нарабатываем. Собственно, это подарок от местных. Молодые самочки привязчивые и верные. У них очень сильный инстинкт подражания. Говорят неважно, но намного умнее самой умной собаки. Несравнимо умнее.

— Хочу мясу. Дай мясу, — девочка повернула голову к Олегу и скорчила жалобную рожицу. Была она на полторы головы ниже его. Но фигурка пропорциональная, голова даже крупновата.

— Держи, — Олег протянул девочке сникерс в обертке и погладил по голове. Уверенным движением звереныш сорвала обертку и протянула батончик Олегу.

— Кушай, моя хорошая.

Откусив от батончика, девочка заинтересованно уселась перед электрокамином. Осторожно протянула руку к пляшущим на экране языкам пламени.

— Не обожжется? — интересуюсь я.

— Может быть. Но только один раз, — усмехается Олег, поднимая с пола обертку сникерса. — Для нее это лучший способ обучения, поскольку слова не действуют. Точнее, не то, чтобы совсем не действуют… Не запоминаются.

Запрет словами не переносится в долговременную память.

Я вызвал на экран статью о неандертальцах. Скошенный назад подбородок, выдающиеся надбровные дуги — все как на картинке. Только утепленные брюки, меховые унты и красная водолазка грубой вязки никак не вписываются в образ.

— Ты знаешь, что у неандертальцев мозг больше, чем у нас.

— Знаю. Мозг большой, но глупый. Пробный шар эволюции. Где-то посередке между человеческим и обезьяньим.

Тренькнула плита, сообщая, что борщ готов.

— Она у тебя есть по-человечески умеет?

— Не умеет, так научится. Аша умница.

Это Олег поторопился. Ложку Аша зажимает в кулаке, и на скатерти вокруг тарелки появляются пятна. К тому же чавкает.

— Ничего, отучу, — улыбается Олег. — Она у меня понятливая.

— Ты ее учишь или дрессируешь?

— А есть разница? — Олег удивленно поворачивается ко мне.

— Наверно, есть. Мне кажется, обучение — интерактивный процесс.

Подразумевает активное участие обучаемого. Надо у Светы уточнить.

— Я даже не знаю. Молодые неандры очень любопытные. Поэтому, наверно, не бегут от даунов. Помнишь, ты рассказывал про три полоски?

Так, у даунов неандры идут за три полоски.

— Это они сами себя даунами зовут?

— Нет, конечно. Самоназвание у них — Даны. Но дауны им больше подходит. Как Лешка говорит, суть отражает. В общем, они держат неандров даже не за рабов, а за домашний скот. Причем, уже много поколений. Там каждый второй — метис.

— То есть, дауны скрещиваются с неандрами?

— Каждый день! Я же говорю, они их за три полоски держат. Самки неандров очень привязчивые. Ее покормишь, приласкаешь — и она за тобой хвостом бегать будет.

— Ты Ашу покормил, погладил, и она… Что ты про тест с двумя полосками говорил?

— Ну папа! Ее мне подарили. Ответный дар. Я им — ножи, топоры, они мне — ее. Я к ней — со всей душой… Ну да, обогрел, приласкал… А ночью она сама ко мне залезла. Вот и… Пап, ее дауны к сексу задолго до меня приучили. По их понятиям она уже взрослая.

— Теперь понятно, почему ты мам боишься.

— Может, ты их подготовишь?

— Ты за этим ко мне приехал?

— Не только. Меня ребята делегировали. Мы не знаем, что делать с даунами. Не уверены, нужно ли вообще их поднимать. Пап, нужен твой совет.

— Так… В чем проблема?

— В даунах. С одной стороны, их там как грязи. Можно смело две-три тысячи вакансий заявить. И встретили они нас хорошо, с уважением. А с другой стороны… Я уже говорил, что они неандров за скот держат? Даже языку не учат. Так в голодные зимы они их на мясо забивают! Как скот!

Парни, как узнали, чуть за оружие не схватились…

Аша уже поела и теперь ластилась к сыну. Он заботливо вытирал ей руки салфеткой. Взрослая особь, но интеллект трехлетнего ребенка.

— Твоя Аша как по интеллекту на общем фоне?

Олег смутился.

— Не гений. Есть и поумнее, но таких мало. Аша у нас умница… Среди людей жила, язык понимает. Не наш, правда. Даунский.

— Что, совсем умных нет?

— Умных нет. Мудрые попадаются.

Это намек на нашу старую семейную шутку. Что, мол, дураки учатся на своих ошибках, умные на чужих, мудрые ошибок не делают. Мы смеемся, и Аша, глядя на нас, тоже улыбается.

— Да, сын, на этот раз ты нарыл неприятностей не только себе, но Медведеву, надзорщикам и еще черт знает кому на Большой земле. Тут уже не о вакансиях речь. Дело серьезнее. Каннибалы — ладно. Справимся. Миссионеры давно ожидали, что на них нарвемся. А вот что делать с полуразумным видом — это вопрос. Этот вариант в теории контакта не проработан.

— Так что делать?

Молча марширую по комнате в глубоком раздумье. Останавливаюсь перед окном. Снаружи темно, поэтому стекло как зеркало. Любуюсь отражением сына.

Он садится на диван, и Аша перемещается к нему даже не поднимаясь на ноги.

Как обезьянка из мультфильма. Олег ласкает пальцами ее шею и подбородок, а ей больше ничего и не надо. Млеет от прикосновения его рук.

Человеческая этика и мораль, человеческое право на полуразумных не рассчитаны. Или животные, или человек. Середины нет. Теперь появилась середина. Никому не нужная, выпадающая из привычных рамок.

Человеческое право написано для людей, отвечающих за свои поступки.

Эти отвечать не могут. У них на это интеллекта не хватает. Племена дикарей можно поднять до цивилизованного уровня. Это вопрос обучения/воспитания.

Этих поднять нельзя. В психушку их отправить тоже нельзя. Они НОРМАЛЬНЫЕ.

Для своего уровня. ОНИ БУДУТ ВЕЗДЕ МЕШАТЬ. Но истребить их тоже нельзя.

Они не животные. И они на своей планете.

Ситуация — как в анекдоте. Получили русские планету — белая полоса.

Планета оказалась заселена — черная полоса. Встретили полуразумный вид…

Нет ребята, мы ошибались! Вот теперь — черная полоса. А предыдущая была белая…

— Да уж… Уж да… — отлипаю я от окна. — На этот раз, Олежка, ты раскопал проблему не своего уровня. Поэтому — что? Первым делом — сообщи Медведеву. Желательно, при личной встрече, без посторонних ушей. Пусть у него будет время подумать и подготовиться.

Потом тебя — вместе с Ашей — захотят вытащить на Большую землю.

Приказать тебе никто не может, хотя убеждать будут настойчиво. Подумай, хочешь ли туда. И, наконец, охоту за лицензиями никто не отменял. Ты же охотник, сын!

А сейчас обучи девочку пользоваться туалетом, краном и так далее.

Надеюсь, неандры огонь освоили?

— Дикие — не знаю. А те, что с людьми живут, к огню привычны.

Сын уводит Ашу из кабинета, а я тупо пялюсь в темноту за окном.

Ксапа мечтала, чтоб Олег прославился как ведущий палеонтолог планеты.

Сбылось. Его имя теперь войдет во все учебники. Веселый получается подарок человечеству. Полуразумный вид. Еще не люди, уже не животные. Тест на вшивость для разумных видов двух планет. На Большой земле неандертальцев истребили еще до того, как человечество осознало себя. А перед нами — проблема в полный рост. Возможно, когда-то о человечестве будут судить по тому, как мы поступим с неандрами.

И что нам с ними делать?

02.07.2008 — 09.12.2015